На следующее утро я проснулся вместе со всеми. Одевшись и свернув свое одеяло, я стал думать, чем мне заняться. Мне нужно было достать справку, сходить в учебную часть, и еще -- съездить домой к родителям. Воспользовавшись тем, что медсанчасть у нас находилась прямо в здании института, я решил выполнить все именно в таком порядке. Скоро я покинул корпус и направлялся к зданию института, в одном из дальних крыльев которого находился наш факультетский врач.
Не буду описывать моих приключений в медсанчасти. Для моего рассказа они почти не важны. Главное то, что они совершенно не увенчались успехом -- никто мне, конечно, никакой справки не дал, поскольку я обратился к врачу только сейчас, а в течение семестра совершенно не обращался. Все мои просьбы и доводы ни к какому успеху не привели -- в медсанчасти были свои особые правила, а по тому же вопросу, что и я, сейчас обращалось множество студентов.
Выйдя от врача в совершенно расстроенных чувствах, я, тем не менее, все же решил идти в учебную часть. Свои проблемы мне надо было решать, и уже нельзя было откладывать -- так что я надеялся объяснить что-нибудь там, повиниться, уговорить -- по крайней мере попытаться. Поэтому, обойдя здание института, я снова вошел в него с главного входа. Здесь я должен еще рассказать некоторые мои впечатления от этого здания и от моей учебы -- чтобы читатель себе все это лучше представлял. Вновь вернусь к воспоминаниям этой осени, к впечатлениям от лекций, студентов, преподавателей -- чтобы потом снова вернуться к основному рассказу.
Еще в конце октября я довольно часто приезжал сюда на лекции. Лекции у нас обычно проходили на первом этаже, в большой аудитории. Как сейчас помню эти утренние минуты перед началом лекции. Студенты постепенно собирались в большом и гулком зале, рассаживались поодиночке и компаниями. . В конце октября уже поздно светало, и в начале занятий были еще сумерки, так что аудитория освещалась яркими лампами, свет которых меня, усталого и не выспавшегося, обычно раздражал. В такой аудитории чувствуешь себя как-то неуютно и неприкаянно. Другие тоже, может быть, чувствуют что-то подобное, и именно по этой причине собираются в компании -- я же обычно сидел один. Иногда подойду к какой-нибудь компании -- только чтобы послушать разговоры, побыть рядом с людьми -- но серьезного знакомства обычно не получалось. Мне кажется, усталость и напряжение мешали нам проявить друг к другу внимание, по-настоящему "увидеть" друг друга -- потому все и ограничивалось обычными студенческими разговорами. Говорили все в основном об учебе -- о том, кому удалось записать лекции, или когда будет контрольная -- во всем этом, конечно, мало было интересного. Иногда говорили о чем-то, что учебы вовсе не касалось -- о каком-то спортивном журнале, или о том, чтобы на лекции сыграть в "морской бой" -- но меня все это тоже не интересовало.
Наконец, приходил лектор. Все заканчивали разговоры и рассаживались по местам. Начиналась лекция -- длинная и тоскливая, которая, казалось, тянулась бесконечно. Я, помню, первое время, еще в начале осени пробовал что-то писать -- но потом оставил эти бесполезные попытки. Вместо этого я скользил глазами по рядам, рассматривая наших студентов. Разумеется, были такие, которые серьезно писали. Но в большинстве своем народ занимался кто чем. Вот какой-то студент раскрыл в тетрадке чистую страницу и рисует на ней женский профиль. Вот другой во время лекции листает журнал. Вон двое студентов, как и собирались, затеяли на лекции игру в "морской бой", не опасаясь зоркого взгляда лектора, который, конечно же, видел их, но ничего не предпринимал, привыкнув уже к таким событиям и не зная, как с ними бороться. Вон там, с краю аудитории, какой-то студент сдвинул несколько стульев и, лежа на них, крепко спал, скрытый от глаз лектора рядом парт. Так поступали обычно ребята из общежития, которым условия жизни не позволяли часто как следует выспаться, вследствие чего они постоянно досыпали во время занятий. Но больше всего меня удивляли те, которые, уже ничего не понимая, уже потеряв "нить" лекции, все-таки пытались что-то понять и записывать. Они по-гусиному вытягивали шеи, старались разглядеть что-то на доске, суетливо записывали что-то в своих тетрадках. Вот эти производили самое болезненное впечатление. Они, без сомнения, трудились "на износ", в их усилиях было что-то болезненное, это вело к разрушению их психики, характера. Быть может поэтому, как-то инстинктивно защищая себя, я и прекратил попытки записывать лекции -- хотя это и было чревато неприятностями во время экзаменов.
Вот так, помню, я однажды сидел -- и мне вдруг стало как-то особо тоскливо и грустно. Это было уже где-то в середине ноября. Я сидел отдельно, сбоку от всех, ближе к окну, поскольку мне хотелось глядеть на улицу. Лекция тянулась долго-долго, я уже давно и не старался понять, но что-то мешало мне и уйти -- какая-то робость, некое бессознательное чувство, что я "должен". Голос лектора звучал в аудитории, слова падали, как капли -- мерно, монотонно, для меня совершенно непонятно и бессмысленно. Я какое-то время так же рассматривал студентов -- а потом повернулся и стал смотреть в окно. За окном было хмурое осеннее утро. Небо было затянуто облаками, во дворе росло какое-то деревце, прямо напротив виднелась гранитная стена соседнего здания. Вдруг на окно сел голубь. Он принялся расхаживать по окну, как это обычно бывает, чистить перышки, что-то клевать - и это привлекло мое уставшее, оцепеневшее сознание. Я некоторое время наблюдал за этим голубем. Это хоть немного отвлекало меня от безрадостных впечатлений учебы. Вдруг голубь расправил крылья и полетел. Я продолжал наблюдать за ним своим оцепеневшим сознанием. Несколько кругов над двором -- и он устремляется прямо в высокое светлое небо. Вот он уже там, и летает совершенно свободно, делая круги, вот поднялся еще выше, вот совсем скрылся... Я с болезненным, печальным чувством смотрю в небеса. Он -- там, совершенно свободный, в этом высоком небе -- а я здесь, среди моих незнакомых товарищей, в этой аудитории. Конечно, я мог в любой момент встать и выйти из нее. Но дело было не в этом -- а в том, что все это было частью некоторой системы. Я хоть и был формально свободен, хоть и не был привязан к этому зданию -- но, оставаясь студентом, продолжал оставаться частью ее. Именно это делало меня, по существу, несвободным. Не испытывая никаких ограничений в общении и передвижениях, я, тем не менее, принадлежал каким-то внешним силам, уже не принадлежал себе.
Таковы были мои впечатления от института. Конечно, их было гораздо больше, практически каждый день, каждая неделя приносили новые впечатления -- но я описываю здесь только самое важное, чтобы теперь, по прошествии многих лет, нарисовать только общую картину. Все эти впечатления и теперь у меня перед глазами. Но вернусь снова к событиям, который произошел в те первые зимние дни.
II.
Войдя снова в институт, я сразу направился в учебную часть. Я ее уже описал, в начале моего рассказа. Теперь добавлю, что в связи с приближением экзаменов обстановка здесь стала еще более напряженной. В этот раз здесь стояло около десятка студентов. Настроение у всех было подавленное и хмурое -- видимо, всех, как и меня, привели сюда нерадостные обстоятельства. Я занял очередь и стал ждать -- времени, судя по всему, мне предстояло провести здесь немало. Не описываю этих минут, которые мне и до, и после этого не раз приходилось проводить перед дверями учебной части. Ожидая приема у инспектора и решения своей судьбы, студенту приходилось пережить много самых разнообразных мыслей, тревог и предчувствий. Вокруг стоял незнакомый народ -- и все, в основном, по таким же поводам, ожидая решения своей участи. Говорить, конечно, было не с кем и не о чем. Минуты эти проходили в каком-то болезненном напряжении. Довершало это сумрачное освещение прихожей -- окон здесь не было, и свет проникал только из коридора.
Правда, в этот раз я заметил здесь одного знакомого студента. Он учился на нашем курсе, но не в моей группе -- так что я знал его только внешне, видел только издалека на лекциях. Он был один из тех, кто, по моему мнению, составлял приятное исключение среди большинства наших студентов. Во всем облике его было что-то независимое и смелое. Среди других студентов он держался как-то особняком. На лекциях я встречал его крайне редко -- видимо, он почти и не ходил туда. Видимо, он жил какой-то своей жизнью, которая, судя по его лицу, представлялась мне насыщенной и интересной. Приходя в общий зал, он садился отдельно, и часто даже не раздевался, так и оставаясь в пальто и шапке. Это придавало ему вид постороннего, как бы наблюдателя, который на минуту зашел сюда, чтобы со стороны взглянуть и "оценить обстановку".
Как я уже сказал, я близко его не знал -- и лишь однажды, оказавшись с ним поблизости, слышал отрывок его разговора. Это было еще осенью, когда мы шли на занятия военной кафедры. Была слякоть, дул холодный резкий ветер -- а мы, несколько студентов из разных групп, переходили из здания института в это на отшибе стоящее невысокое здание, и я случайно оказался с ним рядом. Студенты говорили на обычную тему -- о том, кто чего не понимает, и как же они будут сдавать. Один студент жаловался, что один из предметов скучный, на лекциях по нему обычно стоит тоска, что он, пожалуй, совсем перестанет им заниматься. Это и вызвало довольно необычную реакцию того, необычного студента.
Покраснев вдруг от волнения (как оказалось, у него была привычка в таких случаях сильно волноваться), он резко, даже слегка раздраженно сказал:
-- Как можно считать этот предмет скучным? Да он, быть может, самый важный из всех. В нем если разобраться, то можно найти уйму интересного.
Его резкие слова вызвали общий интерес.
--
А ты что, знаешь его хорошо? -- спросил какой-то студент.
Резкий студент немного смутился.
-- Ну, в общем, да... -- сказал он сдержанно, -- я им немного занимался... Сам для себя. Просто потому, что было интересно.
Студенты слушали с недоверием.
-- Да ты у нас прямо гений!.. -- рассмеялся другой, который вообще ко всему относился насмешливо, -- Сам такие сложные предметы изучаешь... Когда это ты успел?
--
Да было время... -- уклончиво ответил резкий студент.
-- Ну, нам до тебя далеко... Нам бы только выучить и сдать -- а остальное нас не волнует...
Резкий студент хотел еще что-то сказать -- видимо, из своего необычного опыта, о том, что к учебе может быть совсем другое отношение, чем большинству у нас было свойственно -- но понял, что бесполезно. Он замолчал и замкнулся, сжав губы и покраснев (видно, он снова разволновался). Больше в тот раз он на эту тему не говорил. Я же запомнил этот эпизод, который, мне кажется, немного приоткрыл мне характер этого студента.
Видимо, он был человек большего таланта, более ярких способностей, чем большинство его товарищей-студентов. Учеба, в том виде, в котором она у нас предлагалась, не могла его интересовать. Видимо, он уже знал многое из того, что мы проходим, еще в школе, занимаясь дома, по книгам. Институт не предлагал средств для дальнейшего развития его способностей (надежду на что он, видимо, первоначально имел) -- вот почему он сдержанно относился к занятиям. С этим и было связана его роль "постороннего", которую он все время невольно играл -- жизнь факультета не могла интересовать его никак иначе, только как внешнего наблюдателя. Теперь, как оказалось, он тоже был вызван в учебную часть -- и я почти наверняка знал, по какому поводу. Если учесть его редкие появления на лекциях, об этом нетрудно было догадаться. Он стоял за два человека до меня -- так что у меня еще был шанс узнать, как же в точности обстояло дело.
Когда прошла примерно половина очереди, кто-то крикнул из учебной части, чтобы не закрывали дверь. Теперь мы получили возможность видеть все, что происходило в комнате, и слышать те разговоры, которые вели наши несчастные студенты с инспектором. Взглянув на стол нашего курса, я увидел, что в этот раз за ним сидела не та женщина, а начальник нашего курса, интеллигентный мужчина, которого студенты, в общем-то, любили и уважали. Он обычно вникал в положение студентов и старался не слишком к ним придираться -- так что в этот раз, возможно, у меня появлялось больше шансов на успех. К нему даже можно было специально прийти, просто поговорить, посоветоваться -- он всегда выслушивал и вникал. И все же я продолжал сильно беспокоиться -- "прегрешений" у меня было достаточно, а он оставался все-таки начальником курса, призванным следить за порядком.
В это время как раз подошла очередь того студента. Он так и вошел, в пальто и держа в руке шапку, и перед столом инспектора стоял крайне спокойно и независимо, ожидая, когда тот начнет разговор. Инспектор поднял на него глаза.
--
А, старый знакомый... Хорошо, что пожаловали.
Студент смотрел так же независимо. Начальник курса предложил ему сесть. Студент сел, глядя прямо на него, и стал теребить в руке шапку. Начальник курса даже не спросил фамилию и стал просматривать журнал.
-- Да-а, порядочно, -- сказал он наконец, -- Ну, и что делать будем?..
Студент независимо хмыкнул.
--
А что, я наверстаю...
Начальник с сомнением взглянул на него.
--
Наверстывать-то, пожалуй, больно много будет.
--
Мне не сложно... Я этот материал уже знаю.
--
Но все равно так много пропускать нехорошо.
--
А хорошо такую тоску на лекциях нагонять? Пожалуй, совсем отобьет интерес учиться.
Начальник с интересом взглянул на него.
-- Похоже, Вас процесс учебы не удовлетворяет. Вы ждете от него чего-то более неординарного...
-- По крайней мере, чтоб учиться можно было... Уж лучше одному заниматься -- быстрее и полезнее получается.
Инспектор смотрел задумчиво. Быть может, он понимал, что молодой человек в чем-то прав. Во всяком случае, он не стал продолжать разговор, а просто сказал:
-- Хорошо, готовьтесь к зачетам и экзаменам, там посмотрим. Но все-таки постарайтесь в будущем аккуратнее посещать.
На этом их разговор и кончился. Студент встал, спокойно кивнул и вышел. Я не верил своим ушам -- при столь редком посещении занятий (студент, судя по всему, почти совсем их не посещал) -- ограничиться только мягким внушением, не поставить никаких препятствий к зачетам и экзаменам!.. Это было что-то невероятное. Впрочем, может быть, это касалось только этого студента -- начальник, судя по всему, уже его знал, даже не спросил фамилии. Впрочем, зачем мне было особенно в это вникать! Меня больше интересовала моя судьба.
Прошел еще один человек, и вот уже была моя очередь зайти к инспектору. Я вошел в тревоге -- и все же имея некоторую надежду. Здесь с самых первых слов я понял преимущества мужского руководства студентами. В отличие от Крысы, наш начальник понял всю бесперспективность установления "жесткой дисциплины" на курсе и действительно пробовал относиться к студентам более внимательно. В каждом студенте он стремился видеть прежде всего человека, старался понять его проблемы, трудности. Видимо, поняв даже по моему виду, что я нахожусь в состоянии стресса и усталости, он тоже не стал журить меня за прогулы и только советовал набраться спокойствия и здоровья, чтобы получше сдать экзамены. Именно этого мне и действительно сейчас не хватало. Я вышел из учебной части, переполненный благодарностью. Значит, не везде и не во всем здесь царствовала система! Один добрый человек на ответственном месте -- и как сразу это все меняет!..
III.
Выйдя из института, я собирался ехать домой. Но, уже дойдя до остановки, вдруг изменил свои планы. Вернее, планов у меня никаких не было -- а просто я почувствовал вдруг сильнейшее нежелание туда ехать. Видеть снова свою комнату, скучать там одному... Совершенно не удивительно, что я вспомнил снова про корпус. Никаких сил ехать домой у меня не было, а хотелось идти только туда.
Когда я вошел в комнату Сергея, он сразу заметил перемену в моем настроении..
-- Ты чего такой радостный? -- спросил он меня.
--
Меня допустили к зачетам! -- гордо ответил я.
-- Ну, поздравляю, молодец, -- спокойно ответил он, не высказывая никаких бурных чувств по этому поводу. Все-таки умели они здесь держать себя!
-- Я тебе сегодня не помешаю? -- спросил я, сообразив, что нужно, видимо, спросить разрешения, -- Я хотел ехать домой, но решил поделиться радостью -- а туда я, наверное, сегодня вечером поеду.
-- Да нет, оставайся... -- спокойно ответил он, -- Это ведь я вчера так, только размышлял... На самом деле делай что хочешь.
Я скинул куртку и ботинки и устроился на своей кровати. Настроение у меня сегодня было светлое и радостное. Он сидел на своей постели и что-то читал.
Я некоторое время молчал, а потом мне вдруг очень захотелось поговорить. Не хотелось его отвлекать -- но было несколько вещей, которые я непременно хотел выяснить.
--
Сергей, -- наконец, позвал я.
--
Да, -- не переставая читать, откликнулся он.
-- Сергей, я сюда уже несколько дней хожу -- а про ваших почти ничего и не знаю. Ты мне расскажешь?
Он на минуту отвлекся от книги.
--
Может быть, и расскажу. Что тебя интересует?
-- Я бы хотел знать, кто они, откуда?.. Вот, например, Вера. Откуда она приехала, чем раньше занималась? Она такая необычная, так заботится о других... А я про нее так ничего и не знаю -- из какого она города, почему сюда приехала? Или, к примеру, ты сам. Ведь я так до сих пор и не знаю, откуда ты приехал. Ведь здесь студенты все из разных городов, некоторые даже из-за рубежа. Это ведь интереснейшее место, где столько разных людей встречается!
Он повернулся и с интересом взглянул на меня.
-- А почему ты начал про Веру? Она тоже произвела на тебя впечатление? -- спросил он.
-- Это не совсем то слово -- "впечатление", -- немного смутившись, ответил я, -- Но, конечно, я сразу заметил, что она человек необычный, -- Она ведь меня совсем не знала, и была так устала -- а, тем не менее, завела разговор. И, по-моему, она о всех здесь заботится. Эти вечера за столом -- ведь это так важно! Насколько здесь была бы более тоскливая жизнь, если бы их не было!..
Он мечтательно задумался.
-- Да, Вера -- человек необычный. Так сказать, душа нашей компании... А вот зато судьба у нее вполне обычная. Она приехала сюда из *** (он сказал название города). Так же, как и почти все у нас, сразу после школы. Говорит, там лучшей ученицей в классе была. Это здесь тоже обычное дело. Все талантливые ребята в провинции ищут, как бы им устроиться после школы -- а возможностей там для этого нет, вот и едут сюда -- я имею в виду, в столицы, в Москву, или в Петербург, чтобы получить второе образование. Так все лучшие силы страны скапливаются здесь. Потому у нас здесь довольно интересная обстановка -- все-таки учатся не последние люди из разных мест.
--
А ты... тоже так?..
--
В общем, да.
--
А ты сам откуда?
-- Я с Урала. У нас из класса всего три человека в институт поступило. Двое поехали в Петербург, а я -- в Москву.
-- Нет, все-таки хорошо, что сюда люди съезжаются и так вот встречаются... -- задумчиво и мечтательно продолжал я, -- И то, что есть такие люди, как Вера, которые собирают других, стараются, чтобы жизнь не была такой грустной...
-- Да, я тоже люблю эти вечера, -- сказал Сергей, -- Они как-то нас сплачивают, объединяют...
-- А как же вы здесь живете, чем студенты интересуются, занимаются?.. -- продолжал спрашивать я.
Он задумался.
-- Чем занимаются? В основном, я думаю, учебой... Но есть, конечно, и другие интересы... Некоторые туризмом увлекаются, другие театрами. Многие в футбол любят играть. В стройотряд летом ездим. Много есть разных интересов.
-- А ты, ты чем, в основном увлекаешься? Я имею в виду, кроме учебы.
-- Я? -- он задумался, -- Да, в основном, тем же, что и другие... Да, -- добавил он спустя некоторое время, -- я еще классику читать люблю.
--
Классику? А какие книги? -- подхватил я.
-- В основном, русскую. Чехова, Толстого... Иногда, в свободное время от занятий, сижу, что-нибудь листаю...
-- А мне... Достоевский особенно нравится! -- подхватил я, -- Он меня как-то захватывает, увлекает...
-- Достоевский? -- с сомнением спросил он, -- Да ну, это больно мрачно... Здесь, честно говоря, и так жизнь иногда бывает довольно невеселая, чтобы такие книги читать...
-- А твои соседи? -- продолжал спрашивать я, -- Я ведь так их почти и не знаю. Скажи, как их хотя бы зовут? А то они в комнате так редко бывают, что я даже с ними не познакомился!
-- Ты про Кольку и Игоря? -- совершенно спокойно спросил он, -- А чего про них особо рассказывать? Самые обычные ребята, за своими девушками ухаживают.
Я немного помолчал.
-- А я знаю, здесь есть еще и другие... -- немного погодя, начал я, -- Те, которым особенно тяжело, у которых в жизни что-то не в порядке... Я здесь в коридоре видел студента, которому явно негде ночевать, а другой студент, помнишь, где-то так страшно кричал... Да и тот студент, который... покончил с собой, тоже, наверное, был из этих. Видно, ему было особенно тяжело, видно, жизнь не складывалась, вот он и решил...
Я замолчал, не зная, как продолжать.
Сергей тоже задумался и помрачнел.
-- Да, конечно, правда -- только что об этом говорить... -- Наконец, сказал он, вздохнув, -- Конечно, все это тоже есть, здесь всякие люди бывают...
Больше мне уже не хотелось ни о чем говорить.
Он еще немного посидел, а потом встал, скрипнув кроватью.
-- Ладно, пойду заниматься в читалку. Разговоры разговорами -- а надо к экзаменам готовиться.
Он взял книгу, тетрадь и вышел из комнаты -- а я остался. Посидев еще немного на кровати, обдумывая то, что он мне сказал, я скоро разделся, лег на кровать и задремал.
IV.
Мне приснился сон. Вообще в ту осень мне редко снились сны, из-за вечной усталости и недосыпания -- но в тот день я чувствовал себя получше, и способность видеть сны снова вернулась ко мне. В каком-то смысле способность видеть сны -- это показатель здоровья -- но насколько же безрадостно было его содержание, насколько же он выражал те тревогу и неуверенность, которые, несмотря ни на что, все же подспудно жили во мне!
Мне снилось, что я ясным солнечным днем иду по огромному снежному полю. День был ослепительный, солнце так и сияло, снег и иней блестели, даже в воздухе носилась сверкающая снежная пыль. Я очень любил в детстве так гулять, и часто выезжал за город, или в какой-нибудь лесной район, часто зимой -- так что эта картина была для меня привычной и любимой. На белом бесконечном поле кое-где торчали покрытые инеем деревца -- березки, елочки -- а далеко впереди, на самом горизонте виднелась серебристая полоска леса. Я просто гулял по полю -- но в глубине души помнил, что я иду к этому лесу, что я хочу до него дойти и узнать, как и что там. Эта черта тоже осталась во мне от детства -- я любил подолгу так бродить, и открывать новые места, и иногда часами проводил в таких "скитаниях-исследованиях" среди каких-то лесов и полей.
И вот я иду к этой далекой полоске по довольно глубокому снегу -- и вдруг замечаю, что я вышел на какое-то удивительно ровное место. Раньше было обычно -- то какой-то бугор, то низина -- а тут вдруг, сколько хватает глаз, расстилается идеально-ровная поверхность. Я продолжаю идти, недоумевая, что это значит -- но скоро догадываюсь, что, наверное, вышел на поверхность какого-то огромного озера. Признаюсь, мне становится немного не по себе -- до этого все шел по земле, а тут вдруг под ногами у меня толща холодной воды -- но тут же и успокаиваюсь: стоит уже глубокая зима, лед крепкий, и мне, конечно же, ничего не грозит. Так продолжаю я идти все к тому же далекому берегу.
Вот уже виден и берег, и деревья на берегу. До них осталось уже совсем немного. Но тут погода почему-то начинает портиться. Откуда-то набежали облака, закрыли все небо, уже совсем не видно солнца. Вокруг меня поднимается вьюга. Ветер гуляет по снежному полю, образуя на его поверхности маленькие снежные смерчи. Я уже думаю, не поворачивать ли мне назад -- но до берега уже совсем близко! Я, наоборот, прибавляю шагу и надеюсь дойти до деревни, которая, как мне показалось, виднеется на берегу. Вот берег уже совсем недалеко, виден не слишком крутой обрыв. Но тут путь мне преграждает какое-то темное пятно. Я с удивлением вижу, что льда здесь совсем нет, и виднеется большая полынья. Боясь подойти ближе, я сворачиваю и пытаюсь обойти эту полынью. Вот, кажется, мне это удается -- она остается в стороне, и я снова вижу безопасный путь к берегу. Вот, вроде бы, я уже почти на берегу -- он уже совсем рядом, виден и подъем, и тропинка, ведущая к деревне. И тут вдруг под моими ногами раздается предательский треск. Буквально в несколько секунд я оказываюсь по пояс, по шею в воде. Всего меня пронизывает адский холод. Намокшая одежда тянет меня вниз. Я тщетно пытаюсь спастись -- схватиться за твердый лед, как-то выползти на поверхность -- лед вокруг под моими руками обламывается. Ноги мои не ощущают дна, подводное течение тянет меня куда-то под лед. Я гибну, у меня уже нет никакой надежды!..
В страхе и беспокойстве я проснулся. Странно, что мне приснился такой сон! Казалось бы, все впечатления дня должны были настроить меня на более спокойный и добрый лад! Но, видимо, это были только внешние впечатления, только поверхность -- сон же доказывает, что в глубине моего сознания жили те же ощущения тревоги и неуверенности, которые стали для меня привычными в тот год. Они пронизывали меня, были привычными -- так что я уже никак не мог от них избавиться!..
Я проснулся в мучительном беспокойстве. Дыхание мое участилось, сердце бешено колотилось. Я даже не сразу понял, где я, что это за странная комната окружает меня, что это за постель, на которой я сплю. Когда я немного пришел в себя, то понял, что в комнате кто-то есть. В сумерках в комнате происходил негромкий разговор. Скоро я понял, что это не Сергей, а один из студентов, который с ним жил -- и еще один студент, которого я не знал, видимо, его знакомый. Я застал только половину разговора. Вот что мне из него запомнилось -- поскольку, как оказалось, он имел некоторое отношение к дальнейшему.
-- Да, конечно, хорошее средство, -- с сомнением говорил незнакомый студент, -- Но все-таки немного боязно. Как говорится, "и хочется, и колется"...
-- Ну, эту уж ты сам смотри, -- говорил Сергеев сосед, -- А только, по-моему, ничего страшного. Вон, у нас Колька попал туда. Пошел как-то с бессонницей ко врачу -- его и отправили. Месяц там провел. Вернулся, говорит -- ничего, жить можно. Как на курорте... (студент усмехнулся) Это он прошлой весной такой подвиг совершил. И ничего, жив -- ты же его видел, по коридорам ходит.
-- Н-да... -- с сомнением сказал другой студент, -- но только как ходит -- ты замечал? Какой-то он другой стал после того -- хмурый, необщительный. Будто что-то в душе у него не на месте. Я бы, честное слово, не хотел таким стать.
-- Ну так это от тебя зависит! -- снова воскликнул сосед Сергея, -- Все зависит от того, как ты будешь относиться! Если будешь относиться легко, просто как к средству отвертеться от экзаменов, то никак на тебя это и не повлияет! Если, конечно, какие-то мысли пойдут... -- то уж я не знаю, я за это не отвечаю...
-- Там, наверное, такая тоска!.. -- продолжал незнакомый студент, -- И потом -- это, наверно, все-таки клеймо, если все про тебя будут знать... На работу потом устроиться, в институте на кафедре остаться... Все же будут знать, что ты там был, и в учебном деле будет записано...
-- Ну, в этом ты, может быть, и прав, -- согласился сосед Сергея, -- Хотя это, может быть, тоже как взглянуть. Ты говоришь о работе -- но неужели ты сейчас будешь об этом думать! Кто у нас сейчас об этом думает? Кстати, и с этим может быть все в порядке -- на работу сейчас кого угодно берут, по распределению. Будет направление от института -- и возьмут, и будешь работать, и ни на что не посмотрят. А в институте на это никто и внимания не обратит. Потому что это все давно стало привычно, потому что у нас там половина народу перебывала. Это уже у нас естественная часть жизни, что-то вроде традиции. Никто даже и не заметит.
-- Да ну, неужели половина!.. -- удивился второй студент, -- Я и не думаю, что у нас это так распространено!
-- Ну, может быть не половина, а треть. И ты думаешь, в основном по болезни? Нет, я думаю, большинство с той же целью -- чтобы от экзаменов отвертеться. Чем плохо -- потом еще кроме этого от учебы освободят, академку дадут на год. Если подумать -- кто откажется?..
-- Ну, я все же не знаю... -- задумчиво сказал другой студент.
-- Так ты если действительно хочешь, то решайся, -- подвел итог знакомый студент, -- Конечно, сложно и немного неприятно -- но другого средства, похоже, действительно нет. А это переживешь -- и свободным человеком станешь.
-- Ну, я не знаю... -- снова сказал второй студент, -- Я еще подумаю, соображу. Может быть, как-нибудь и без этого обойдусь. Да только получается вроде бы, что действительно другого средства нет! Я уж все испробовал, все проверил. Черт возьми, неужели придется действительно этим путем идти?!.. Все-таки мне бы очень этого не хотелось.
-- Ну это уж ты как знаешь... -- снова сказал знакомый студент, -- Здесь каждый сам себе хозяин...
Чувствовалось, что он уже сказал на эту тему все, что мог. Второй студент поблагодарил его и попрощался. Скоро и первый студент вышел из комнаты. Я еще некоторое время полежал, приходя в себя, а потом тихо сел на постели.
V.
Некоторое время я сидел, при тусклом вечернем освещении. Потом мне стало грустно так сидеть, и я, не заботясь о том, чтобы закрыть дверь, вышел в коридор. Снова вокруг меня были эти одинаковые двери. Снова при тусклом освещении ходили серые тоскливые фигуры. Я прошел по коридору и вышел на лестницу. Здесь я стал подниматься -- меня какой-то силой будто тянуло наверх, на пятый этаж. Снова слабый вечерний свет проникал сквозь окно между этажами на лестницу. На площадке стояла урна, около нее на полу лежали окурки. Около дверей на этажи стояли студенты -- то по двое, то по трое -- и вели какие-то негромкие разговоры. Я действительно шел на пятый этаж, хотя и не знал, зачем -- но не дошел, потому что на третьем этаже меня вдруг остановил один разговор. Здесь стояла довольно большая компания студентов, человек шесть или восемь, и, видимо, уже давно о чем-то разговаривала. Проходя мимо, я услышал обрывок разговора -- и вдруг остановился, пораженный. Разговор их был -- все о том же! Здесь как будто все сговорились обсуждать одну, все ту же тему!
На площадке у лестницы было довольно хмуро и грязно. На таких площадках обычно курят студенты, и стоит урна -- но пепел и окурки все равно летят мимо и валяются прямо на полу. Обычно здесь дым стоит коромыслом, и освещение неважное, потому что свет в основном пробивается только с лестницы. В таких местах студенты обычно собираются, чтобы обсудить волнующие их вопросы или, как они говорят, просто "потрепаться". Как оказалось, обсуждали все ту же тему -- падение несчастного студента. Как же она здесь, оказывается, всех затронула!..
-- Как парень-то летел!.. -- говорил один студент, с каким-то болезненным чувством и широко открытыми глазами.
Другой отозвался:
-- Да, впечатляет!..
-- И, надо сказать, в этом году уже не первый, -- подхватил кто-то третий.
-- Ты что, хочешь сказать, что такие случаи здесь часто бывают?!.. -- спросил еще кто-то.
-- Ну, часто не часто, а в год по два-три случая, -- ответил третий, -- Мне старшие студенты говорили.
-- Это не только в наши годы, но и в прежние тоже было, -- подхватил кто-то из уже говоривших, -- Я встречал человека, который учился лет двадцать назад -- так он говорит, что в его годы тоже студенты из окна бросались.
-- И не только из окна! -- подхватил другой, -- Много есть разных способов! Кто утопится, кто повесится... Студенты -- народ изобретательный...
Раздалось два-три нервных смешка.
-- Вон, у нас был студент, -- продолжал говоривший, -- Не в этом, а в другом корпусе жил. Так он года два назад сессию не сдал. Пробовал пересдавать -- с тем же результатом. Ну понятное дело -- непростая ситуация. Брони от армии больше нет, жилья лишают. Ну, он, видно, думал-думал, и решил. В туалете его нашли, однажды осенью, утром -- повесился на собственном ремне на трубе.
--
Да, -- подхватил кто-то, -- И другие такие случаи были!..
-- Да, в веселеньком месте мы живем! Честное слово, интересное место!
Немного помолчали. Потом снова заговорили про упавшего.
--
А его кто-нибудь знал? -- спросил кто-то из студентов.
-- Ну не то чтобы очень многие, -- ответил другой, -- Он тихий был, незаметный. Так знали некоторые -- с факультета, из общежития...Он ведь, кстати, здесь же на верхнем этаже жил.
--
И... что-нибудь известно? Что там произошло?
-- Да бог его знает!.. -- отвечал тот же студент, -- Наверное, обычное дело. Трудности с учебой, да, пожалуй, и со здоровьем. Он ни с кем почти и не общался -- говорю, такой тихий был...
--
Говорят, он в больнице лежал? -- спросил собеседник.
-- Да, вроде и это было... Вы, конечно, понимаете, в какой. У него еще трудности еще прежде начались -- он и обратился к врачам. Так что это он уже приехал после отпуска... Тут снова учеба, сложности -- выходит, ему и отпуск не помог, снова очень скоро сдал...
-- Наших там много лежало, -- снова сказал самый первый студент, -- У меня, например, сейчас там двое знакомых...
-- Ну да, тоже в своем роде традиция... -- ответил говоривший до того, -- Как бы "визитная карточка" института.
-- Многие ведь там вовсе не из-за переутомления, -- подхватил еще кто-то, -- Так сказать, вовсе не по "медицинской части". Иногда от экзаменов спасаются, иногда просто ложатся отдохнуть от учебы.
-- Ну да, как на курорт, -- подхватил еще другой, -- Приспособились, пользуются... Уже стало привычным.
-- А что такого? -- вмешался еще один студент, -- У меня вон, знакомый лежал там два месяца. Вернулся -- ничего, говорит, спать дают, кормят...
-- Да-а, только потом все время будешь думать, все ли у тебя здесь в порядке! -- говоривший студент выразительно похлопал себя по затылку, -- Нет уж, спасибо, мне такого не надо!..
Разговор вновь вернулся к упавшему студенту.
-- Кстати, ведь вчера были его похороны? -- вновь спросил кто-то из студентов, -- Может быть, кто-нибудь там был? Или, может, кто-то из знакомых?
-- У меня товарищ был, -- неожиданно сказал молчавший до того студент.
-- Ну и как, что? Что он рассказывает?
-- Да так, особенно ничего, -- пожал плечами тот, -- Народ был, хоронили.
-- А правда, говорят, что там его мать была? -- вдруг оживленно вступил в разговор еще один студент, -- Ее ведь, говорят, телеграммой из родного города вызвали, она специально ради этого приехала!
-- Мать?.. Не знаю... Он не говорил... Там, говорит, много было разного народу -- и мужчины, и женщины...
-- А я слышал, -- чрезвычайно азартно продолжал последний студент, -- что она прямо на похоронах скандал устроила! Говорят, подошла к декану, вцепилась ему в бороду, говорит -- отдавайте моего сына!..
-- Нет, об этом я ничего не слышал... Мой знакомый, не говорил. По его словам, никакого скандала на похоронах не было.
-- А по-моему, так обязательно должно было быть так, -- резко и "въедливо" продолжал оживленный студент, -- Если бы не было так, я бы даже не поверил! Ведь кто для нее может быть декан -- олицетворение системы образования, которая погубила ее сына! Вот эта несчастная деревенская женщина и должна была ему задать, в виде осуждения всей этой "системы" -- так сказать, "символически".
-- Нет, об этом ничего не рассказывали, -- сказал кто-то, -- Говорят, она только стояла, плакала. Вела себя тихо.
-- Вероятно, это "студенческий фольклор", -- вмешался еще кто-то, -- Таких "баек" у нас в институте сколько угодно рассказывают. Психологически понятно -- выдают желаемое за действительное.
-- Постойте, а причем здесь декан?!.. -- воскликнул кто-то, -- Он что, виноват, что ли!?..
-- А как же -- все-таки этот студент у него на факультете учился... Конечно, декан в какой-то степени отвечает...
-- Ну, это уж, знаете ли!..
-- Да и что теперь виноватых искать -- человека-то все равно не вернешь!..
--
Да-а, дела...
--
Да, веселенькое место...
-- А я все-таки очень хотел бы, чтобы это было правдой! -- все продолжал говорить въедливый студент, -- Если даже это и не так, то все равно должно быть так!
Разговор, видимо, исчерпал себя. Студенты стали расходиться. Пошел и я, как и собирался, на пятый этаж -- но вскоре остановился и передумал. Ведь меня, пусть и бессознательно, вела туда мысль все о том же студенте -- и вот, я только что слышал о нем же разговор. Для меня этого было достаточно, визит на пятый этаж мне теперь бы ничего не дал. Я вернулся на третий этаж и прошелся по нему, болезненно приглядываясь к приметам этой пока еще незнакомой мне жизни. Потом вышел на другую лестницу и спустился по ней снова на второй этаж, в комнату Сергея.
VI.
Сергей в этот раз был дома. Когда я вошел, он с удивлением взглянул на меня.
--
Ты что же, не поехал домой?
Знаешь, я, пожалуй, сегодня не поеду, -- ответил я, -- Что-то... не получается. Я, пожалуй, завтра поеду -- а сегодня еще останусь здесь. Если, конечно, можно... (спохватился я).
Он спокойно пожал плечами.
--
Как, был сегодня в учебной части?
--
Был.
--
Ну и что? К зачетам допустили?
--
Допустили.
-- Ну вот и хорошо, -- облегченно вздохнул он, -- Это самое замечательное. Не хватало тебе еще неприятностей в первую сессию.
--
У нас уже завтра первый зачет.
--
Завтра? Что так рано?
-- Ну, не настоящий зачет, а такой, предварительный... Досрочный зачет, или коллоквиум... что-то вроде контрольной.
--
Ты пойдешь?
--
Да надо бы... Нехорошо уже так от всех отрываться.
-- Правильно, надо пойти, -- ответил он, -- Нужно, чтоб в эту, первую сессию все было в порядке. Это ваше дело, первокурсников -- аккуратно учиться. Потом уже, на старших курсах немного можно расслабиться. А пока старайся хотя бы сейчас, перед зачетами, посещать все занятия и все исполнять.
Я не очень уверенно кивнул.
Он спокойно вздохнул.
-- А пока можно отдыхать. Особенно тебе это нужно, перед зачетом. Нужно и выспаться, и чтоб голова была свежая.
Он скинул тапочки, лег на спину и заложил руки за голову.
-- Хорошо!.. Спокойно, никто не мешает... Слушай, а давай снова разговаривать, как недавно. Давай теперь ты что-нибудь о себе расскажешь -- я ведь о наших тебе в прошлый раз рассказал.
Я смутился.
-- Что же про меня можно интересного рассказать? У меня жизнь такая скучная -- просто ничего интересного -- не то, что у вас.
--
Расскажи, как ты в школе учился, какие у тебя были друзья.
-- Как учился... -- неопределенно сказал я, вдруг осознав, что ничего не помню про школу, -- Все было самое обычное... И друзья были самые обыкновенные.
--
Ну да, ты очень интересно рассказываешь...
-- Слушай, Сергей, -- вдруг оживился я, -- Я лучше тебе про настоящее время расскажу. Про то, каким был я в последние месяцы и что вы для меня значите. Про то, как я пришел сюда и что здесь нашел.
Он спокойно глядел на меня. Я почувствовал вдруг оживление и даже некоторое вдохновение. В комнате было уютно, даже свет верхней лампы меня в этот раз совсем не раздражал. Я тоже остался в одних тренировочных и снял ботинки -- и сидел на своей кровати, глядя на него, и мне хотелось, хотелось говорить.
-- Знаешь, Сергей, -- продолжал я, -- Я хочу, чтобы ты представил, в какой ситуации я в этом году оказался. Представь себе -- новый, незнакомый институт -- и никого вокруг. Прежних товарищей больше нет, и прежнего круга жизни тоже. А здесь никому до тебя дела нет, здесь без тебя много народу, и всем трудно. И вот я брожу один по огромному городу (потому что нет сил ходить на занятия) -- и все думаю, думаю... Но ничего придумать нельзя, потому что все это не от меня зависит. И я начинаю тосковать, я вижу, что ничего изменить нельзя, я отчаиваюсь. А вокруг -- ни одной живой души, некому протянуть руку, не с кем слова перемолвить. Одним словом, совершенно безвыходная ситуация. И вот вдруг я встречаю вас (сделав паузу, сказал я с совершенно другим, светлым и добрым чувством). Вас -- я имею в виду тебя, Веру, твоих соседей по комнате... Вы -- совершенно другие люди, чем те, которых я прежде знал. Вы взрослые, самостоятельные, вы приняли решение начать свою собственную жизнь, вдали от дома. Вам здесь так трудно -- а вы не отчаиваетесь, не унываете, вы так надежно поддерживаете друг друга. И вот -- это изменило мою жизнь. Это стало в ней каким-то просветом, отдушиной. Я понял, что можно жить, что не все еще потеряно. И все это -- благодаря вам. Честное слово, я вам так благодарен! Я не знаю, что бы со мной было, если бы я вас не встретил!..
Он серьезно и внимательно слушал меня.
-- Что ж, я рад, что тебе стало легче, -- только и сказал он.
-- Я сегодня собирался ехать домой, -- продолжал я, -- но в последний момент передумал и приехал к вам. Честное слово, для меня там нет ничего дорогого. А к вам я приехал -- и здесь душой отдыхаю.
Он задумчиво посмотрел на меня и ничего не сказал.
-- Расскажи мне, чем же все-таки вы здесь увлекаетесь, -- продолжал спрашивать я, -- Ты сказал, что любишь классику читать. А какая твоя любимая вещь?
-- Знаешь... пожалуй, "Война и мир"... -- сказал он, немного помолчав.
-- Да, конечно, это сила... классика!.. А вот знаешь -- я последнее время почему-то не могу книги читать, -- вдруг грустно сказал я.
--
Правда? Почему?..
-- Не знаю, почему -- но они перестали меня привлекать. Я открываю книгу -- и она меня совершенно не задевает, я ровным счетом ничего там не вижу. Наверное, это оттого, что жизнь у меня такая -- не до того, чтобы книги читать. Ведь для того, чтобы получать удовольствие от чтения, жизнь должна быть спокойная, все в ней должно быть более-менее в порядке -- тогда можно спокойно сосредоточиться и понять, что хотел сказать автор. А если все в ней наперекосяк, если человеку надо свои проблемы решать -- то что ему до чужих, а тем более до художественных фантазий, и какое удовольствие может получать он от чтения!..
Он внимательно слушал меня.
--
А музыку ты какую-нибудь любишь слушать? -- спросил он.
Музыку? Пожалуй, раньше любил. Много какую слушал, даже классику. А теперь что-то тоже не тянет. Времени нет, да и... настроение не то. Хотя да, пожалуй, есть одна песня... Может, ты помнишь -- "Я люблю ходить один и смотреть в чужие окна..." Вот она всю эту осень больше всего соответствовала моему состоянию. Иногда хожу по каким-то улицам, дворам -- а она у меня в голове звучит.
Сергей молча слушал.
-- Да, как грустна жизнь!.. -- сказал он вдруг.
-- Да, в самом деле грустна. Но я же говорю -- теперь, с вами для меня это уже не так.
Он помолчал.
-- А у меня вот свои проблемы, -- вдруг сказал он, видимо, испытывая желание с кем-то поделиться.
--
А... в чем дело?
-- Да... я уже говорил, -- как-то устало сказал он, -- Это ведь только для первокурсников правило -- все посещать и аккуратно заниматься. На старших-то курсах это уже не так. Ну, это, может быть, еще на первых двух курсах народ серьезно занимается -- а на третьем уже расслабляется. Вот и у меня сейчас проблема -- ну совершенно не хочется экзамены сдавать. Что бы угодно сделал -- лишь бы отвертеться. Знаешь, я все-таки тоже домой, наверное, поеду. Конечно, это проблемы не решает -- но все-таки хочется немного отвлечься, трезво взглянуть на все. Так что, пожалуй, ты уже не сможешь оставаться здесь ночевать -- без меня это будет неудобно. Ну ничего -- может быть, потом увидимся, в январе.
Я испуганно смотрел на него. Меня поразила не столько весть о его отъезде, сколько о том, что он не хочет сдавать экзамены.
-- Как же ты будешь дальше учиться... если не сдашь сессию!?.. -- с тревогой спросил я.
-- Ну, это еще не точно, может быть, и сдам. Как-нибудь все устроится.
Но вид его самого был немного тревожный. Я чувствовал, что его действительно что-то беспокоит.
Он некоторое время помолчал, будто забыв, что я есть в комнате.
-- Да так, ничего, ничего... -- вдруг сказал он, видимо, чтоб успокоить меня, -- Все это мелочи. Все будет нормально.
Я встревожено молчал.
-- Все в порядке, не обращай внимания, -- снова успокоил он меня, -- Ты спокойно сдавай сессию, готовься к экзаменам -- только не удивляйся, если через какое-то время я уеду. Надо же мне тоже съездить домой, родителей повидать.
На этом наш разговор закончился. Он встал, оделся и пошел куда-то по своим делам, а я остался в комнате и еще пробовал заниматься. Мне это не очень удалось -- мысли начали путаться и закружилась голова, так что я снова отложил учебник и решил лучше положиться на "авось", на то, что завтра все как-нибудь устроится. Но эта попытка окончательно расстроила меня, снова вернула те чувства тревоги и неуверенности, от которых я только было начал отвыкать. Мной снова начинало овладевать какое-то беспокойство и паника.
В тот вечер я еще вышел в коридор и гулял по нему, разглядывая местных жильцов. Потом сходил в столовую на ужин. Наконец, вернулся Сергей и те двое его соседей, и мы стали вместе ложиться. Больше в тот вечер ни о чем не говорили -- все устали и было не до бесед. Так закончился этот день -- еще один день той странной и тяжелой осени.
VII.
Еще накануне у двери учебной части я прочитал объявление, в котором сообщалось, что в нашей группе сегодня будет предварительный зачет. Я действительно твердо решил пойти, потому что надо же было когда-то начинать готовиться к экзаменам! Поэтому назавтра, проснувшись пораньше, я вышел из корпуса и снова направился в сторону института. Мною владели противоречивые чувства. С одной стороны, я ехал сделать что-то необходимое, и с этой точки зрения всячески успокаивал себя, старался набраться терпения. С другой стороны, ехал в место, куда ехать мне по-прежнему не хотелось, которое вызывало во мне какое-то бессознательное, чуть ли не физическое отвращение. Это и выводило меня из себя, отнимало спокойствие, приводило к тому, что вся поездка совершалась "через силу". Иногда это приводило даже к какому-то азарту, к тому, что я нарочно ехал туда -- чтобы увидеть, рассмотреть это место, все его болезненные черты, столь отличающиеся от того, что в действительности должно быть в жизни с человеком. "Ну, покажите, что там у вас, -- будто с азартом спрашивал я, -- Что здесь у вас за порядки, что за место, где люди теряют все лучшее, что в них есть, где такое с ними происходит!.." Меня будто вел какой-то интерес исследователя. Мне будто хотелось понять, докопаться до причин того, почему же институт все эти месяцы производил на меня такое болезненное впечатление.
И вот передо мной снова этот металлический блеск стен. Во всем чувствовалось приближение экзаменов. Студенты были нервные и напряженные -- это даже почти физически чувствовалось. В некоторых аудиториях уже шли предварительные зачеты. Около них собрались компании студентов, с какими-то записями и тетрадками, старательно в них вглядывающиеся и пытающиеся все-таки понять то, чего они не поняли во время учебы. Я нашел свою аудиторию и знакомых студентов. Там уже шло испытание. Часть студентов сидели в аудитории, готовили ответы -- а остальные стояли в коридоре, ожидая своей очереди и оживленно встречая выходящих. Когда очередной студент выходил, к нему сразу бросалась довольно большая компания с вопросами "Ну что, ну как?" Результаты бывали самые разные -- от успешной сдачи зачета до полного провала. На лице "провалившегося" были написаны тревога и смущение. Такой результат повергал стоящих в подобные же чувства.
Я видел здесь многих знакомых. Однако время было явно неподходящее для общения -- всех снедала одна тревога, одна забота. Видно было, что многие боятся и все мысли сосредоточены на вещах довольно сухих и неприятных, что почти исключало возможность разговора. Вот, например, две знакомые девушки. Они сидели на скамейке около аудитории и что-то писали в своих тетрадках. Их я хорошо знал и чувствовал к ним добрую симпатию. Одна из них была та, с которой я познакомился в самый первый день, о чем я уже писал. Она сидела рядом со мной на самом первом занятии, и я тогда еще спросил у нее, понимает ли она и зачем пишет, раз не понимает. Потом мы с ней еще ближе познакомились -- разумеется, как друзья. Однажды мы вместе с ней допоздна занимались в читалке, и вместе вышли, так что нам удобно было вместе идти до метро. Мы шли по мокрым вечерним улицам (недавно как раз прошел дождь), и говорили о чем в голову придет -- о музыке, о литературе... У нее оказался замечательный характер, и я дивился верности ее суждений. Мне было по-настоящему интересно с ней идти, глядя на блестящие лужи и горящие вечерние фонари! Ее глаза весело и оживленно блестели в темноте. В ней было что-то наивное, чистое, светлое -- я так рад был чувствовать, что, кажется, нашел здесь родную душу!.. Правда, это было еще в то, первое время, до того, как все стало мрачнее и все это так навалилось на нас. Потом мы с ней почти не общались и виделись только на лекциях. Учеба стала труднее, навалилась усталость, меня одолели мои переживания -- так что было не до общения.
Другая девушка была ее подруга, которую я видел с ней как-то на лекциях. Она, насколько я знал, ездила к нам из Подмосковья, и поэтому особенно уставала. Однажды я был свидетелем того, как в большой аудитории, перед началом лекции они играли. Была обычная тоска, все ждали лектора -- а они вдруг затеяли детскую игру "в ладошки". Мне это сначала показалось странным и в чем-то болезненным -- но потом вдруг даже чем-то трогательно. Она была невзрачная, совсем некрасивая -- видимо, действительно очень уставала. Еще она была одна из тех, кто у нас на занятиях часто вязал. Иногда даже идет лекция -- а она сидит где-нибудь в уголке, и спокойно себе под партой нанизывает петли. Видимо, у них было что-то сходное в характерах -- не случайно же они подружились!
И вот теперь я видел их на скамейке перед аудиторией, готовящихся к зачету. Перед ними лежала какая-то тетрадка, и они что-то спешно из нее переписывали. Движения их были нервные и суетливые, они, видимо, кроме этого ничего не замечали вокруг. Обе были усталые, видимо, в последние дни перезанимавшиеся, с которыми сейчас ни о чем, кроме зачета, невозможно было говорить. Я сначала хотел было подойти -- но потом заметил это и прошел мимо. Мне стало очень грустно и тяжело, я даже не стал подходить. Вот, быть может, хоть одна родная душа -- но это сейчас не имеет никакого значения, это бесполезно и бессмысленно, Все сломал и исказил этот неестественный страх экзаменов.
Я тоже занял очередь и стал ждать, не слишком заботясь о том, как я сдам зачет, скорее для того, чтобы просто попробовать. Через какое-то время освободились некоторые места, и я, в числе нескольких других студентов, тоже зашел. Не буду описывать, как мне пришлось краснеть над листом бумаги и потом перед преподавателем. Конечно, я не смог сдать этого зачета за один раз. Через пару часов я вышел из аудитории, с приглашением прийти на продолжение зачета через два дня -- но все-таки и решив одно или два задания.
VIII.
Вроде бы я мог уже отсюда идти -- к Сергею, или, как я и собирался, домой. Но какое-то странное чувство будто меня держало. Я какое-то время постоял у аудитории -- и потом пошел по коридору, приглядываясь вокруг. Меня вело, скорее всего, то же чувство, которое я испытывал утром, когда ехал в автобусе -- "Ну, покажите, что здесь у вас, что это за место, где почти не места живому человеку?" Я будто рад был приглядываться вокруг и замечать какие-то неестественные, болезненные черты. Вот, например, зачет в другой аудитории, у которой собрались незнакомые студенты. Вдруг дверь открывается, и из нее выскакивает студент, почему-то держащийся за низ живота, где у него как-то странно вздулось. Он вдруг вытаскивает из штанов пачку бумаги и бросается к рядом стоящим студентам.
-- Скорее, скорее! -- отчаянно шепчет он, тыкая пальцем в какое-то место в бумажке, -- Кто у нас главный знаток? Вот эта буква, этот значок -- что значит?
Студенты сгруживаются вокруг него.
-- Меня только на минутку отпустили! -- торопит "беглец", -- Я уже преподавателю отвечаю! Все шло нормально, и вдруг застопорилось -- не знаю этот значок! Сказал, что в уборную надо выйти -- сейчас мне уже обратно идти! Ну, родненькие, кто знает? Что это за закорючка?
Студенты волнуются, смотрят, качают головой. Никто не торопится отвечать -- видимо, от волнения и предстоящих собственных испытаний у них вылетело из головы и то последнее, что они знали. Все с удивлением рассматривают беспорядочно исписанный листок бумаги.
-- Ну, скорее, скорее! -- торопит несчастный студент, -- Мне же уже сейчас обратно! Если я ему сейчас не отвечу -- он мне "неуд" поставит, меня стипендии лишат!..
Все лихорадочно размышляют.
-- Может быть, "гамма"... или "лямбда"... -- неуверенно говорит кто-то.
Студент отчаянно махает рукой и бросается к другой компании. Я прохожу мимо, внутренне как-то нервно смеясь.
Вот другая аудитория, в которой нет зачета. В дальнем ее конце, у доски стоят два студента и ведут какой-то эпохальный спор. Видимо, это наши "теоретики" -- особый род студентов, в основном со старших курсов, которых хлебом не корми, дай только говорить какие-то непонятные слова и писать на доске какие-то непонятные формулы. Вот и теперь -- они говорят что-то совершенно невразумительное, и все испещряют мелом доску, строка за строкой. Но мое внимание привлекает здесь другое. В комнате в это время рядом с ними находится уборщица, которая моет пол как раз около их доски. Вот уже совсем чисто -- но они в запале спора с таким усилием нажимают на мел, что его крошки летят вниз, прямо на мокрое, где она только что помыла. Женщина видит это и снова моет пол -- но они этого не замечают, и крошки снова летят.
-- Вы бы потише, сынки!.. -- наконец, взмолилась она, -- Даже высохнуть не успевает. Вы бы не так сильно нажимали...
Но куда там!.. "Корифеи-теоретики" заняты столь важными вещами, что им нет никакого дела до этой простой, убирающей за ними женщины. Слова выкрикиваются с еще большим азартом, мел летит из-под их рук еще гуще. В самом характере их спора я начинаю замечать что-то болезненное нарочитое -- так обычно у нас говорят "заучившиеся" студенты. Тогда у людей появляется какая-то особая, крикливая и неестественная интонация, они полностью замыкаются на учебе и перестают что-либо в жизни другое замечать. Мне снова становится неприятно и противно, и я скорее прохожу мимо этой двери.
Все дальше, дальше по коридору... Вот я уже спустился по какой-то лесенке и перешел, видимо, в другое крыло здания. Я здесь обычно редко бывал, поскольку и вообще редко бывал в институте, а дни приезда обычно проводил в учебных аудиториях. Здесь находился какой-то другой факультет, учились какие-то другие студенты, из которых я никого не знал. Без всякой цели продолжал я идти вперед, глядя на людей и на стены и постепенно приходя во все более нервное и возбужденное состояние. Вдруг мое внимание привлекла одна деталь. Здесь был какой-то стенд, на котором располагались объявления и расписание -- видимо, рядом находилась учебная часть этого факультета . На этом стенде висел плакат, вид которого вдруг так и приковал меня. Я в недоумении остановился и даже сделал несколько шагов вперед. Плакат был белый, обведенный черной рамкой, и в середине его была наклеена фотография. Надпись под ней гласила:
"Деканат и учебная часть ** факультета с глубоким прискорбием извещают о гибели студента 3 курса Сергеева Виктора (было здесь и отчество, но я его не помню), последовавшей ** декабря в результате несчастного случая, и выражают глубокое соболезнование родным и друзьям покойного. Похороны состоятся ** декабря в 11.00 на ** кладбище."
Я так и замер, пораженный, и некоторое время рассматривал этот плакат. Я сообразил, что день гибели и похорон этого студента в точности совпадают с такими же сроками того студента, о котором я все это время думал. Значит, я зашел на его факультет и вижу на стенде как раз объявление о его гибели. Будто прикованный, я все стоял и смотрел на фотографию. Я ведь так и не видел никогда этого студента -- в тот краткий момент, когда я стоял во дворе около него, я его разглядеть не мог. Теперь же я как-то особенно внимательно в него вглядывался. Лицо как лицо -- самое обыкновенное. Быть может, несколько болезненное -- но, впрочем, как разберешь. И в то же время глаза умные, внимательные. Быть может, он был талантлив, быть может, не зря поступил на этот сложный факультет... Но тут все сложилось по-другому -- так, как он, конечно, вначале не подозревал... Что могло произойти, почему так случилось?.. Что заставило его пойти на этот, последний шаг?.. Я почувствовал, что у меня ум за разум заходит от этих вопросов. Я мог их только задавать, но не мог ответить на них.
Со странным чувством пошел я дальше по коридору. Вокруг меня была привычная обстановка нашего института. Матово блестели стены, тут и там собирались компании студентов. Текла обычная студенческая жизнь -- и вот, он ее не выдержал, решил покончить счеты с жизнью. Почему это произошло? Что его заставило? Я не знаю ответа на эти вопросы. Все так же блестят вокруг институтские стены. Внешне все спокойно -- но что-то неправильное, ненормальное происходит здесь с людьми!..
Во всей этой обстановке, в этих стенах чувствовалось мне теперь что-то болезненное, зловещее. Я больше не хотел, не мог здесь находиться! Дождавшись лифта, я скорей поехал вниз. Вот уже снова мелькают передо мной стены первого этажа, эта бесконечная, бессмысленная, вечно спешащая и суетящаяся толпа. Скорее, скорее, прочь из этого места!.. Скорее домой -- из этого каменного мешка, "где нет места живому, думающему и чувствующему человеку!.." Вот уже и гардероб, и место, где проверяют пропуска, и наружная дверь -- и вот я уже оказываюсь на улице. Вдохнув холодного воздуха, я скорее иду прочь, сажусь на автобус -- и еду домой.