Когда мне было шесть, я в алюминиевом тазике вилкой разминала в пюре клубнику, высыпая туда сахар, подсматривая, как он жадно впитывает бледно-розовый сок.
Потом заливала молоком, из литровой банки, за которой утром ходила к соседке.
У соседки, седовласой красавицы, всегда в голубом или синем ситцевом платье были пчелы, муж без рук от локтя,которые он отморозил когда-то и голубоглазая лайка, которая отогревала его,когда он замерзал в поле.
После того, я все смешивала и получалось похоже на мороженное с мякотью, чуть кислинкой, и было особенно важно, чтобы сахар в холодном, из погреба, молоке не успел раствориться и похрустывал на зубах. На самом деле, я не очень любила клубнику, поэтому совершала над ней этот обряд. В основном, в обед, вместо предлагаемой бабушкой жареной картошки с тушенкой или жуткого рассольника.
Когда мне было тринадцать, я обнаружила, что мой отец больше никогда не будет со мной играть. Потому, что я взрослею. И все веселые, взахлеб счастливые детские моменты останутся за чертой прорисовывающихся грудей.
Папа прекрасно меня пеленал, когда я только родилась, заверяя, что ножки должны быть плотно вместе, чтобы я не вышла косолапой в возраст внимания мужчин.
Когда я пряталась в пододеяльнике, он всегда меня находил и щекотал.
Когда я читала вслух, он внимательно слушал, а потом, будто бы гордясь мной, просил, кстати без лишней атрибутики, в духе табуретки, читать перед соседом Игорьком и бабушкой.
Я заливалась одним из оттенков смущений - красным, и выразительно старалась.
Словно бы задыхающаяся радость охватывала меня после беготни по длинному коммунальному коридору, визгов, криков, гармошки, кружений, хохота.
Эту радость слышали все соседи, разумеется, раздражались и иногда выходили поворчать. Это было подтверждением, необходимым и несомненным.
Отец по-прежнему находит общий и лучший язык с детьми и внуками друзей. И я слышу свое, подтверждающее их счастье, раздражение.
Когда мне было девятнадцать, я мечтала,чтобы мне было двадцать пять.
И в соответствии представляемому возрасту решилась отдать девственность брюнету.
Хотя в моей чудной голове сексуальной образование постперестроечного периода было уже с лишком переполнено и далеко нелакомо предвкушениями и юными вздохами.
В девятнадцать я еще не сумела привыкнуть к объему своей груди и даже слегка сутулилась.
И страшно удивлялась тому,что на меня интенсивно обращают внимание мужчины, бывало даже умные, а случалось и художники. Кстати, именно художники научили меня любить водку, дешевый бренди и площадь Зодчего Росси.
Когда мне было двадцать пять, я была уже сильно замужем и научилась любить готовить.
Я мариновала говяжью вырезку под Фрэнка Синатру, читала самые циничные книги и оставалась восторженной и преклоненной перед красотами своего возраста.
Также я осознала свою болезненную страсть к подаркам. Зудящую необходимость дарить свои самые нежно-любимые вещи,книги,украшения как значимым, так и сиюминутным людям. Как будто бы можно было избавиться от того, что во мне так сильно восхищает и вызывает любовь ко мне.
Я так часто пыталась одарить(отделаться) всех, их, людей.
И нету вовсе никакой ценности в моей игристой жизни. Я лишь прячу за здравым аналитическим умом, влюбленностью в жизнь и легкостью восприятия бессмысленность и бестолковость существования.
Когда мне было тридцать один, я расправила плечи. Случайно, в сентябре стала водить машину, после стольких лет фобий управляемых предметов.
К своей патологической верности мужчине, это снова была какая-то из попыток брака, в котором мне было так комфортно, к этой верности я прибавила разделение.
Я растащила себя на атомы, взглянула на эти части и завела любовника. И собаку.
Собака была рыжая и дурацкая. Кокер-спаниель.
Любовнику я слишком часто, оправдывающе для самой себя, говорила, что он только любовник. Намеренное внимание к его телу и невнимательность к чувствам дали катастрофический эффект. Он начал хирургически изымать меня из брака.
Меня спасал только мой бытовой алкоголизм, дома наконец-то, как в старых потрепанных ресторанных мечтах, был барный ассортимент спасительных инъекций.
Понедельник - сто пятьдесят Таллискера и чуть-чуть Иосселиани(режиссерская работа оказывает на меня соответствующее алкоголю действие. Отсюда смелые коктейли).
Вторник - истерика и двести кальвадоса, простенького Пэи дОж.
Среда - две бутылки сомнительного чилийского Мерло с подругой в баре.
Четверг - только холодная Эвиан и про любовь.
Пятница - вывернутое плечо, синяк на левом виске, изящно прикрытый в дальнейшем пробором из снова длинных волос, и нелюбимый биттер монастырской рецептуры, откуда-то из возлюбленной Италии привезенный, неизвестно в каких количествах употребленный, потому что с замороженным шпинатом, приложенным к голове в одной руке и с бутылкой в другой.
Суббота - тридцать семь пропущенных, старое немодное место с не-нежной Белугой и чьи-то руки, покусанные моим пьяным ртом.
Воскресение - "Давай заведем ребенка" от обоих участников. И ром с Мартиники,вкупе с сигариллой, какой-то девичьей, ароматически пошлой. Я снова закурила. Спустя много воскресений.
Понедельник - я улетела в Мексику. И страшные спирты проникают в мое неосознанное тело.
Когда мне было сорок четыре, я вдруг резко стала осмысленной. Даже стала дышать животом. Связалась с сыроедением. И перестала так много улыбаться.
Внимательно ходила на выпускные сыновей моих подруг. Молодые пост-вузовские специалисты представлялись мне дополнением к правильному питанию.
Чтобы не выглядеть жалко, я держала возле себя одного позднего возлюбленного, делала ему массаж ступней ежевечерне и отчитывалась о своих успехах, которые четырехкратно превосходили его успехи.
Он злился и нарочно чистил мне больше моркови, чем я могла съесть своими новыми зубами, которые были соответственно успехом и гордостью моей стоматологической клиники.
Что важно, я наконец-то созрела и поменяла стиль одежды от нарочно-эротического к хлопчатобумажному. Да-да, это особенный стиль, в котором правильно дышащее тело ощущает себя комфортно. Визуальных плюсов у него нет. Хлопчатобумажный мешок на теле,всенепременно серого элегантного оттенка, с горящими от утренних упражнений молодым специалистом, глазами.
Про себя я так о себе и отзывалась: "Мешок с глазами".
Когда мне было шестьдесят два.
Я не думала про свои девятнадцать.
Я думала про неисполнившиеся близкокровные сорок.
Про своих невероятных друзей с подписью "Спасибо,умер".
Про эту чертову науку сыроедения.
Про то,что я не люблю клубнику.
И про то что я бестолково люблю хорошо готовить.
Про то, сколько удачных коктейлей из режиссеров и крепких напитков я составила.
Про то, что рыжего спаниеля я променяла в конце жизни на варана, который капризничает, пользуется моей сентиментальностью и не живет в террариуме.
И про то, что мне совершенно незачем лететь сейчас в Месику.