Борис Алферьев : другие произведения.

Игра в Воскресение. Часть 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Copyright: Борис Алферьев, 2005 Свидетельство о публикации N2512190055
  Борис Алферьев
  ИГРА В ВОСКРЕСЕНИЕ
  
  РОМАН.
  
  
  Часть Вторая. Whiskey on the Jar.
  
   []
  
  
  В пространстве Игры заканчиваются все правила и законы окружающего Мира. За исключением физических, хотя... и те порой искажаются: тому есть масса свидетельств. Мир - сам по себе, Игра - сама по себе.
  Граница между тем и другим достаточно условна, как правило это граница полигона, но вернее будет сказать, что это - отрезок Времени, в котором человек перестает быть самим собой, и становится другим, чем-то иным, чем он есть на самом деле.
  Помню, на одной из игр довелось мне идти на переговоры с представителем противной стороны. Ну, все как в жизни: пошел без оружия, но с вооруженным прикрывающим. Прикрывающий идет сзади меня, вязнет в снегу, все уж устали как собаки, голодные, правда, никто не мерз - стресс, было даже жарко, из-под касок пар валил. Иду, инструктирую:
  - Если откроют по мне огонь, в бой не вступать, обстрелять, и уходить, предупредить других...
  И тут этот парнишка, я до сих пор не знаю его имени, что жаль, ребенок совсем, отвечает мне почти на крике:
  - Нет!!! Командир, я тебя не брошу!!!!
  Совершенно искренне.
  Это называется "эффект захвата игровым моментом".
  Скорее всего, в реальном бою он поведет себя точно так же.
  Но будет ли он так же относиться к своей подружке, которая ему надоела, вот вопрос?
  Есть люди, которые просто таки декларируют, что на играх ненавидят ложь, предательство, слабость, и прочие пороки человеческие. Допускаю, что искренне ненавидят. Но НА ИГРАХ! Вне игры, и даже "вне игровой зоны" им ничто не мешает привычно лгать, изворачиваться, подличать, блудничать, и прочая и прочая в том же духе. Очень распространенная фраза среди ролевиков: "Сейчас не игра!", то есть, это надо понимать так, что теперь можно относиться к лжи, предательству, слабости, и прочей гадости более или менее лояльно, оправдывая себя тем же, чем оправдывали себя все от охранников концлагерей до Андрея Чикатило: "так уж Мир устроен".
  А что? Да, вне игры мы гнемся перед начальством, хотя сами для себя думаем, что начальство нас даже в грязную задницу поцеловать не достойно, зарабатываем деньги, спим с чужими женами (мужьями), устраиваем козни и интриги, ноем, боимся зубных врачей, порой и крадем, а порой - грабим, нисколько не задумываясь над тем, что делаем кому-то плохо, да и хрен с ним, с кем-то, подохни сегодня он, а уж завтра я, так Мир устроен! Лжем супругам, лжем родителям, лжем детям, лжем начальству, друг другу лжем - а что? Любимым и то лжем: ведь если есть только она одна, а она параллельно закрутила еще роман, и уделяет кому-то другому то свое время, что отняла у меня - а мне что? Деваться-то некуда, или, вернее, не к кому, сиди, жди, как умная Маша, у моря погоды! Не-ет, простите, и у меня будет запасной аэродромчик - на всякий случай! А потом и о любви никакой говорить не приходится: как только этот запасной аэродромчик появился, так она и кончилась, вся вышла...
  Еще деньги занимаем, а отдавать не собираемся.
  Еще к проституткам ходим.
  А еще говорим за глаза про знакомых такое, чего в глаза никогда не скажем - побоимся.
  А еще онанизмом занимаемся.
  А еще представляем себя чем-то большим, чем мы есть.
  А еще натаскиваем боевых овчарок для использования их в личных целях. Четвероногих, двуногих... Осторожно, злые собаки. Порой без зубов, но засасывают насмерть.
  Вот так и живем, и скажите-ка мне, кто живет по другому? Никто. Так мир устроен.
  НЕ УБИЙ? А если он прет буром наперевес - куда деваться? Убью, и не охну. Мне есть ради чего жить! Хет, Миар!* Вперед! По исполнении вернуться к пославшей!
  НЕ УКРАДИ? А если лежит так плохо, что только ленивый не возьмет? Не ты, так другой, все равно сопрут!
  НЕ ВОЗЖЕЛАЙ ЖЕНЫ БЛИЖНЕГО СВОЕГО, НИ ВОЛА ЕГО, НИ ОСЛА? О-о-о-о, тут вообще лучше помолчать, хе-хе-хе... Желаем! Волов, ослов, козлов, шестисотый "мерседес" и сто баранов... Желаем, и когда нам это по каким-то причинам не отдают, обижаемся так, как будто у нас же отняли принадлежащее нам по праву! Правда?
  Да правда, правда.
  Мы гнусные, подлые и противные, нас такими жизнь сделала, мы сломанные игрушки, у которых еще в детстве опошлятор заклинило на положении "включено", и с тех пор кроме пошлости мы ничего на-гора не производим, разница только в получаемой за эту пошлость прибыли, выраженной в какой-то валюте, и вложенной в такие-то "ценности", которым на деле цена - грош: случись хоть пожар, и нет их, я не говорю про ядерную войну, мы про это стали забывать, а зря: она никуда не делась! И вот с этим мы и живем, все, без исключения, и сами понимаем, с чем живем, и кто мы такие есть - тоже отлично понимаем. Уж когда никто не видит, наедине с собой, темной ночью, накрывшись одеялом с головой, хоть раз мы говорим себе, кто мы такие, и где нам на самом деле место! И неудачники и удачники - мы ведь знаем, какой ценой досталась нам наша удача, и на что мы не пошли ради нее, и теперь всю жизнь будем жалеть, что не пошли на это...
  А как мы дрожим за свое имущество?
  А как мы относимся к своим детям?
  А О ЧЕМ МЫ ДУМАЕМ, когда уговариваем очередную (очередного) в том, что мы ее (его) любим?
  А?
  Не "Я вот на нее трачу время, деньги, а она, сука, не дает!" Нет? Разве?
  А как мы умираем? А?
  " - Эй, мужики, куда вы меня тащите? Э, а петля на х..? Вы чего, меня повесить хотите? Чего мразь, чего мразь, я жить хочу! За что, бля? Чо я вам сде... а! - сделал? Я никому вас не вкину - ваще вас не видел! Мужик, ну скажи ты им... не надо! не надо! Не-е на-а-до! Мужик, убери эту штуку! Вешайте, вешайте, только уберите эту шту-ку..."
  Это мы такие. Мы все. Nous tous. И мы себе цену знаем.
  Сами-то мы отлично знаем себе цену.
  Хоть за один день нашей жизни, но нам стыдно. Таких дней много больше, но хотя бы за один! И это отравляет все остальное: если в тысячу фунтов меда добавить один фунт дерьма, получится тысяча один фунт дерьма.
  Не так ли?
  И нам не остается больше ничего, как бежать куда-то от самих себя.
  И мы бежим на Игру!
  Там мы другие - там мы можем быть благородны, чисты, красивы - это ведь непросто, но день, редко - два дня Игры - не утомительно. На Игре можно быть и благородным рыцарем, и святым, и вампиром, и злодеем, и распутницей - это же не мы, на Игре - не мы, это наши персонажи! Здесь встречают даже не по одежке - по снаряжению. Взял в руки девастатор - и герой, настоящий мужчина, а уж если у тебя "Маруй" - ой, восторга сколько, поклонения, все подержаться просятся... Есть поговорка: "Не отрастил себе метрового члена - покупай 180-й "маруй"*. Одно заменяет другое, и наоборот: вещи-то одного порядка. Для "фэнтезюшников" вместо 180-го тюнинга - дюралевый двуручник. И не надо доказывать, какой ты хороший: на Игре за тебя твой ствол все скажет.
  На Игре тебя могут любить за правильную, безошибочную тактику, и способность командовать, но после первой же ошибки возненавидят так же, как прежде любили. Могут уважать за способность бесшумно двигаться. С тобой поделятся шарами и едой. И выпивкой. На Игре нет плохих и хороших - есть свои и чужие.
  Прямо как на передке, правда?
  А еще на игре можно УМЕРЕТЬ.
  Но так, что вне игры будешь жив-здоров, потому что умер, на самом деле, не ты. А кто-то другой, который, скорее всего, был лучше тебя, потому что все мы стремимся хоть один день в неделю быть лучше, чем мы будем следующим, обычным, днем.
  Или хуже.
  А какая разница? Не мы решаем, кем нам здесь быть - даже это решаем не мы!
  Решает Мастер.
  Добро пожаловать на Игру!
  
  
  ПОЛИГОН. 12.38 - 14.22 М.В.
  
  На подъезде к полигону позвонил Колбасный.
  - Аллоо?
  - Ну? Говори быстро, что надо.
  - Как новая девушка, Эмир?
  - Лучше, чем было. Я как всегда в выигрыше. Вам всем придется привыкнуть к этому.
  - К чему?
  - К тому, что выигрываю всегда я.
  - Ты думаешь?
  - Оставь это. Что хотел?
  - Я хотел извиниться за то, что на игре не буду. И вся моя команда - тоже.
  - Вас здесь никто и не ждет, парень!
  - Тем не менее, потому что я записывался.
  - Все? Или еще что-то есть?
  - Есть. Я не буду на игре, потому что она мне не нравится. Она плохая. Отстойная. Кто-то перечитался исторических книжек, я так думаю.
  - Кто-то? Ты явно не себя имеешь в виду, правда? Ты у нас вообще читать не мастак: сколько я знаю, кроме Стругацких, и популярных изданий по мистике... Съезди-ка ты в турпоход, вот что. В такой же, как первого числа сего апреля месяца. Если получится, турист! А когда доберешься до города Бобруйска... Впрочем, что это я? Мне плевать на твое мнение.
  - Это не только мое мнение.
  - Разве? Кого еще приведешь в поддержку?
  - Например, Анриэла. Вейлора. Мало?
  - А, падло, уже успел нажужжать в ушки? Ну да, не первый раз за тобой, я сам дурак, что не принял контрмер, и не объяснил людям, что здесь к чему!
  - Я только сказал, что ты...
  - Пашка, мне только не начинай пудрить мозги, зарываешься, дитятко! Я тебя насквозь вижу, и знаю, что ты - крысятник и подлец, и если меня спрашивают о тебе, я говорю то, что знаю! Тебе это очень невыгодно, и поэтому у тебя есть единственный путь исключить такие отзывы о тебе, тобой любимом: убрать меня с игр! Что ты и пытаешься делать, но предупреждаю: на этом ты шею сломаешь. Я один раз вспомню то, что умею, и тогда тебе станет по-настоящему плохо, и каждый камень, который свалится тебе на голову ни с того ни с сего - это буду я! Вот теперь ты себе нажил врага в моем лице, предупреждаю тебя об этом! Я хочу увидеть тебя в гробу, и я увижу это, люди управляемы, Пашка, но это б еще пол беды: беда в том, что они слишком хорошо управляемы, Пашка! А теперь пшел в жопу, и жди. Ждать долго не будешь!
  Анненков дал отбой, и в сердцах швырнул телефон об пол.
  - Охота тебе так нервничать из-за этого козлетона? - спросила Хафиза, поднимая телефон, - Себя побереги, Эмир. Это борона-однозубка сама себя теперь съест. Оля-то к нему явилась, а у него - коммуналка. И машинка оказалась не его, а мужика с работы. Девушка расплакалась, и подалась к одному старому еврею... он тоже был, ты не знал?
  - Откуда знаешь?
  - Все знаю, на то Томочка, чтобы болтать. Я тебя, кажется, расстроила?
  - Нет.
  - Правда, Эмир?
  - Я просто удивляюсь, как столько событий могло произойти за такое малое время... карусель какая-то...
  - Эмир, бывает и не такое. И карусель кончилась. Игра! А вот и Анриэл! - и подала телефон.
  - Слушаю, Вов!
  - Здравствуй, Эмир. Рад тебя слышать.
  - Сказать тебе, что мне приятно, или сам догадаешься?
  - Я тебя хочу огорчить...
  - А думаешь, я не в курсе - чем? Пашка уже похвастался.
  - Чем?
  - А всем! У этого сроду в жопе вода не держалась - сразу выкладывает.
  Анриэл помолчал.
  - Слушай, а ты о чем?
  - А ты о чем?
  - Я о том, что флейтиста я не нашел.
  - Я нашел.
  - Где?
  - С неба свалился. Свалилась.
  - А, вот что? И как она?
  - Вылитый Иен Андерсон!* Только девочка.
  - Даже так? Не преувеличиваешь? А то есть у тебя эта привычка.
  - Эв, посвисти мне в трубку. - попросил Анненков.
  - Андерсона?
  - А давай.
  - Eurology пойдет?
  - Валяй же, деньги идут!
  Эви насвистела.
  - Ну? - заорал в трубку Анненков, - Как оно тебе?
  - Угм. С ней сыгрываться надо.
  - Так приезжайте и репетируйте, черт возьми! Время есть! Срывайтесь сейчас же! Стас за вами на машине приедет. Все!
  - А меня ты спросил? - возмутился Стас.
  - Не спросил, и не спрошу, Группа Войск! Выполнять, холера твоя яс-сна!
  - Колбасный там Вовку уговаривает не ехать, - пояснила Хафиза.
  - А! Дело другое! Тогда десять минут вам на выгрузку, и мы с Женькой рванули.
  - А чего с Женькой?
  - А трепаться я с кем буду? Головой соображать надо, нет?
  - Ладно. Договорились. Граница?
  - Граница.
  - ИГРА!!!! - заорали все хором.
  
  As I was going over the Kilmagenny mountain
  I met with captain Farrell and his money he was counting.
  I first produced my pistol, and the produced my rapier,
  Said stand and deliver, for I am a bold deceiver,
  Musha ring dumma do damma da, whack for the daddy 'ol,
  Whack for the daddy 'ol there's whiskey in the jar.
  
  Машины, прибавив газу, пронеслись через деревянный мостик, и лихо остановились у шлагбаума.
  Полигон представлял из себя турбазу, застроенную одноэтажными деревянными финскими домиками, окна которых были на зиму заколочены глухими ставнями. При турбазе находился сторож, и десяток собак, но собаки были давно прикормлены, а сторож уже сутки накачивался спиртом Кирюшей Чифом: тот работал в охранной фирме, и получал чистый спирт для обработки электронных схем и датчиков охраны периметров. Кирюша добыл 20 литров спирта для производства на месте "контрабандного бурбона", но часть спирта влил в сторожа, который, судя по его донесениям, уже совершенно не соображал, что происходит на белом свете, и зачем это происходит. Предполагалось держать его в таком состоянии до конца игры: в сторожке должна была разместиться контора шерифа, и люди шерифа должны были следить за тем, чтобы сторож находился в бессознательном состоянии, но в любой момент был готов для предъявления. Результаты игры, то есть мусор, шары, и возможные повреждения имущества турбазы предполагалось сделать проблемой сторожа.
  
  I counted out his money, and it made a pretty penny,
  I put it in my pocket and I brought it home to Jenny.
  She said and she swore, that she never would deceive me,
  But the devil take the women, for they never can be easy
  Musha ring dumma do damma da, whack for the daddy 'ol,
  Whack for the daddy 'ol there's whiskey in the jar.
  
  Чиф вышел из сторожки, помахал руками, и пошел впереди машин, показывая, где их ставить.
  Из машины вылезали с гамом, покидали все упакованное имущество, и отправили Стаса с Корецким за музыкантами.
  Анисовкин неодобрительно посмотрел на нетвердо стоящего на ногах Кирюшу: в нем проснулись старые антиалкогольные убеждения:
  - Игра не началась еще, а этот уж и лыка не вяжет. Молодец!
  - Это кто? - поинтересовался Кирюша.
  - Шериф, - ответил Анненков, - Берет взятки, качает через себя спиртное в обмен на оружие, но не терпит пьяных.
  - А! - сказал Кирюша, - Ну, в следующий раз шериф будет сам поить этого слона, когда он прочухается. Мне как раз лучше - у меня печень не казенная, своя у меня печень, едрена матрена в свинячий хрен!
  - Понял? - спросил Анненков, - Сторож теперь на тебе: сам напросился. И сторож должен быть в угаре до восемнадцати-ноль завтрашнего числа. Так и живем, Володь.
  
  I went into my chamber, for to take a slumber,
  I dreamt of gold and jewels and for sure it was no wonder.
  But Jenny took my charges and she filled them up with water,
  And sent for captain Farrel to be ready for the slaughter.
  Musha ring dumma do damma da, whack for the daddy 'ol,
  Whack for the daddy 'ol there's whiskey in the jar.
  
  Эрбени с Эвелиной отошли к шлагбауму, уселись на него, и стали о чем-то говорить, не сводя глаз друг с друга.
  - Похоже, этих мы сейчас разгружать доски не заставим, - заметил Кирюша, который видел Эрбени впервые, но с первого взгляда понял, в чем тут дело: - Я была одна у мамы дочка, беззаботная купалася в шелку... - Кирюша икнул, - А теперь из-за тебя, голубочка, удавлюся на первом суку...
  - Пускай, - сказал Анненков, - Этого все равно не избежим. А мне на них приятнее смотреть, чем на Колбасного с моей подругой на прошлой игре, знаешь...
  - Могу понять, бляха! Не достреливал я тогда до этой парочки... Раз на страйке видел за углом и две жопы!
  - И что?
  - Гранату кинул. С шарами.
  - Да ладно, - Анненков помрачнел, - Они счастливы, не мешай им. Насколько их хватит, как думаешь?
  Кирюша задумался.
  - Месяца на четыре...
  - Вот и я так думаю... Хрен с ними. У них мало времени.
  - А у нас?
  - А у нас много. До х... и еще двенадцать часов на эвакуацию. К машинам, золотая рота!
  
  It was early in the morning, before I rose to travel,
  The guards were all around me and likewise captain Farrel.
  I first produced my pistol, for she stole away my rapier,
  But I couldn't shoot the water so a prisoner I was taken.
  Musha ring dumma do damma da, whack for the daddy 'ol,
  Whack for the daddy 'ol there's whiskey in the jar.
  
  - Чего шумишь, преподобный? - Гонорат встал в центре, и закурил: - Пойди сутану сними, запачкаешь. Или сторожа доведешь до белой горячки. Начнем с перекура.
  
  Now some men take delight in the drinking and the roving,
  But others take delight in the gambling and the smoking.
  But I take delight in the juice of the barley,
  And courting pretty fair maids in the morning bright and early
  Musha ring dumma do damma da, whack for the daddy 'ol,
  Whack for the daddy 'ol there's whiskey in the jar.
  
  Хафиза попросила сигарету, вставила ее в длиннющий мундштук, и закурила.
  - Да, со старта надо потребовать, чтобы все фильтры от сигарет отламывали, - сообразил Анненков.
  - Верно, - согласился Гонорат, - Тогда не было сигарет с фильтром.
  - Я-то трубку взял.
  - Ой, а можно сейчас трубку закурить? - попросила Хафиза.
  - После. Табаку мало. И сигар надо было взять. Эх!
  - Так позвони Женьке - они купят и того и того!
  - Точно!
  
  If anyone can aid me, it's my brother in the army,
  If I can find his station in Cork or in Killarney,
  And if he'll come save me, we'll go roving near Kilkenny,
  And I swear he'll treat me better than me own sportling Jenny,
  Musha ring dumma do damma da, whack for the daddy 'ol,
  Whack for the daddy 'ol there's whiskey in the jar.
  
  С жильем вопрос был решен: ключи от домиков находились в ящике у сторожа, под печатью, а у Чифа была своя печать, так что домики открыли сразу. В качестве паба планировалось использовать летнее кафе, в котором предполагалось еще сколотить большой стол и лавки. Церковь стали развертывать в летнем кинотеатре с маленькой эстрадой - отсутствие крыш над пабом и церковью по легенде игры объяснялось ураганом, который разрушил половину городка. Церковь была украшена цветами: по легенде эпизода его надо было начать со свадьбы предводителя ирландских "деловых" Данси О"Райли с его подругой Фрейдой Мак-Каллен. Соответственно моменту в городе наступал некий период потери бдительности, которым должны были воспользоваться два пришлых алабамских гангстера, тем самым создавая основной конфликт эпизода.
  Плотницкая работа не радовала никого, но все приступили к ней с яростью, стремясь поскорее отделаться. Хафиза бегала и распоряжалась до тех пор, пока ее не одернули. Эрбени оставил Эвелину, и принялся таскать доски. Эвелина присела рядом. Хафиза было коршуном ринулась на нее, но, после того, как они перекинулись парой слов, отстала: видно, аргумент Эвелины для нее самой был вполне знаком. Зато Эвелина стала свистеть на флейте, чем значительно скрасила работу остальным, а Хафиза, потерев рукой переносицу, и выкурив еще сигарету, взялась заколачивать гвозди, причем делала это старательно, и достаточно неплохо.
  Особый восторг у присутствующих вызвали два гроба, всяческими неправдами выкупленные в крематории: вообще известно, что один гроб везет в крематорий не меньше десятка покойников, а это есть хамство, и выведение из этого оборота хотя бы двух гробов святой отец Винченцо даже одобрил, тем более, что на игре гробы должны были просто стоять в витрине похоронного агентства, и не более того, никаких кощунств не предполагалось. Ролевик "фон Могилко", который специализировался в амплуа вампира, и внешность имел вполне соответствующую, равно как и костюм - фрак с манишкой и цилиндр - согласился сыграть гробовщика, выговорив себе условием, что он будет периодически сам пользоваться дробовиком, и ему дается картбланш на декларирование анархизма перед всеми, кто соберется перед его витриной. Могилке позвонили, и сообщили, что в его распоряжении будет пара настоящих гробов. Могилко ответил, что он несется на всех парах, но раз такое дело, так он прибавляет газу.
  После гробов выгрузили пуд маринованного мяса для шашлыка, мангал, и мангальный уголь. Специальный человек, которого все звали "Маленький", именно что в обратном смысле: когда на одной игре Маленького надо было торжественно хоронить, не нашлось желающих нести гроб - все боялись надорваться, и игра не состоялась - Маленький, который всегда находил возможность большее время игры пить и закусывать, здесь был пристроен на своем месте: он должен был жарить и продавать шашлык, вырученные деньги тратить на выпивку, и снова продавать тот шашлык, который он не поглотил в качестве закуски к упомянутой уже выше выпивке.
  Лавочник свой товар должен был привезти сам. Местные торговцы - тоже.
  Большое количество торговцев было совершенно необходимо: "деловые" в городе жили с рэкета, а "покровительствовать" же надо конкретным лицам, тут условностью не обойтись! Желание стать свободным предпринимателем подогревалось стартовым кредитом в 30 000 игровых долларов, и еще торговля позволяла принять участие в игре, не имея подходящего снаряжения. Некоторым просто нравилось торговать. А кто-то был и не допущен к основным ролям - по разным причинам.
  Но основными героями игры были все же бутлегеры. Вот для них-то и были собраны 20 литров спирта, кроме того, каждый участник игры вносил в ее фонд двухлитровый баллон пива (для легальной продажи - пиво в 27-м году в Америке было разрешено), и бутылку водки для продажи нелегальной.
  Основные игроки имели по бутылке виски или текилы.
  И все это надо было выпить до конца игры.
  Игра обещала быть интересной.
  
  Стали прибывать первые люди, которые добрались под предводительством Басмача. Басмач передохнул, полюбовался на подготовительные работы, и, прихватив баллон пива, собрался за следующей партией.
  Анненков собрал мастерские взносы, разместил людей по домикам, проверил наличие спальников и постельного белья - ночью предполагалось спать - по возможности, и отправил новоприбывших к Гонорату за значками участников, и за допусками на оружие. Гонорат разместился перед конторой шерифа, поставив ящик с пустыми пивными банками - для проверки поражающей способности имитаторов. Над его головой полоскались два транспаранта: "Ты прочиповал* оружие, или еще телишься?" и "Маруи проверяются на задницах маруеобладателей. Всяк мажор да имеет каменную жопу!"
  Анненков полюбовался видом грозного судии Гонората, и отправился проверить, как оформлена его церковь, и все ли хорошо в пабе.
  
  Хафиза остановилась на месте, задумчиво глядя в экран мобильника.
  Анненков подошел, и заглянул ей через плечо.
  "Ты наверное обижена на меня. Как мне извенится перед тобой?" - было написано в сообщении.
  Хафиза обернулась:
  - Вот угадай - от кого?
  Анненков усмехнулся:
  - Да знаю. Видать сову по полету, добра молодца - по соплям.
  Хафиза пожевала губами, думая.
  - Зачем это?
  Анненков пожал плечами.
  - Эмир, это не первое. Второе. Только я первого не поняла, думала, вообще не мне. Смотри:
  "Я иду в темноте по лесу, мобильник жжет глаза. И это все о нас, не совсем людях".
  - А! - сказал Анненков.
  - Что - а?
  - А это уже промывка мозгов. Что-то он пытается тебе напомнить... ключевое.
  - Не помню ничего такого ключевого. Путает что-то. То ли меня с кем-то, то ли что-то с чем-то... Зачем - не пойму. Я забыла о нем.
  - Ну, это сейчас лучший выход - забыть о нем. Его становится слишком много. Да вот он не хочет, чтобы о нем забыли. Пошли его на хрен, и все дела.
  - Нет.
  - Что?
  - Мне как-то неудобно.
  - Тогда напиши ему: "он только что умер".
  - Кто умер?
  - А какая разница? Кто-то сейчас точно умер, вот и все. А он пусть думает - кто. Голову поломает.
  Хафиза набила СМС.
  - Только не пойму я, кто умер...
  - Какая разница? Мальчик, который мог быть похож на него, но уже никогда такого не будет.
  - Ты про что? Я от него не залетала.
  - Другая залетит. И это все будет именно так.
  - Эмир, у меня у самой крыша от этого слетает.
  - Тогда проехали этот населенный пункт. Ты чего-нибудь хочешь?
  - Слушай, хочу сладкого. Не поверишь - сгущенки.
  - А солененького не хочешь?
  - Не ржи, не тянет меня на солененькое.
  - Боюсь, сладкого мы ни у кого не достанем. В поселок разве сходить?
  - Сходи, а?
  - Ладно.
  Анненков пошел в своим вещам, взял рюкзак, и организационные деньги, оседлал разгруженный уже грузовик, поинтересовался, кому чего от жизни надо, и поехал в поселок. Хафиза ехать с ним не вызвалась - вообще куда-то исчезла.
  
  
  На поребрике сидел тщедушный мужик, и горько плакал.
  Анненков кинул рюкзак в кузов, и направился к мужику.
  - Так-так! Одинокие, сидим мы и плачем. По какому поводу?
  - А, иди себе! Все равно ничем не поможешь! - прорыдал мужик.
  - А ты уверен в этом? - надул губы Анненков, садясь рядом, - Ну-ка, давай, выкладывай.
  Через час по чайной ложке, помимо рыданий и лирических отступлений Анненкову удалось уяснить следующее: мужик здесь ремонтировал дачу, получил деньги, на радостях маленько дал, после чего зашел в зал игровых автоматов, где и оставил все свои деньги настолько хорошо, что даже ехать назад ему стало уже, в общем, не на что. А дома его ждала жена... ну и так далее.
  Анненков задумался.
  "Какое мне дело? - мелькнула мысль, - Сам виноват. Хотя... разве отдать проблемы?"
  Анненков порылся в кармане своей старой полевой куртки, достал деньги - там было около пяти тысяч. Ну, меньше, быть может, но больше четырех. Все это Анненков смял в кулаке, и высыпал в руки несчастной жертве "одноруких бандитов".
  "Возьми, - мысленно сказал Анненков, - Возьми их, и мое горе. Деньги жене отдай, а горе себе оставь!"
  Мужик, однако, понял это дело по иному, так как вскочил на ноги, и быстро сказал:
  - Я трахаться с тобой, мужик, не буду! Я не хочу с тобой трахаться!
  - Если я захочу тебя трахнуть, - ухмыльнулся Анненков, - Я тебя трахну, ты будь покоен! И ты сам меня еще и попросишь об этом!
  Мужик, однако, быстро сообразил свои преимущества: на перекрестке стоял постовой, и вообще люди ходили, а деньги были уже у него, так что он рванул в сторону, обошел так, что между Анненковым и ним приходился постовой, и быстро зашагал в сторону станции.
  "А вот продует он деньги в автоматах, и все зря! - подумал Анненков, и денег, потраченных впустую, ему стало жаль, - Ну нет! Ты довезешь их до дому!"
  И Анненков сел в грузовик, и тронулся вслед за мужиком. Догнав его, он медленно покатился сзади на первой скорости.
  Мужик обернулся:
  - Чего тебе надо?
  - Тебя до станции подвезти?
  - Нет.
  - Как хочешь, - но Анненков продолжал ехать за мужиком, который прибавил шагу.
  К станции мужик уже почти бежал, Анненков ехал за ним, посмеиваясь.
  Мужик, видя электричку, устремился к ней, Анненков, не глуша мотора, вылез, и пошел быстрым шагом за ним. Мужик прыгнул в первый вагон, двери закрылись, но стекло в одной двери отсутствовало, и Анненков, широко улыбаясь, напутствовал его такими словами:
  - Я не прощаюсь, сладкий! Я тебя найду, я буду ждать тебя в игровых автоматах! Привет жене!
  Мужик спрятался между двумя толстыми тетками, и отъехал, а Анненков, хохоча во все горло, сел в машину, и отправился в лагерь.
  
  ПОЛИГОН. 15.00 - 18.54 М.В.
  
  Эви и Эрбени вышли за пределы полигона: Стас и Корецкий с музыкантами умудрились по дороге обломаться, и сообщили, что задерживаются. Перед Игрой никогда и ничего не идет как планировалось: так уж устроен тот искаженный мир, который предшествует Игре. Эрбени и Эви стало нечего делать, и они пока ушли - им-то точно никто не был нужен. Устроились под старым деревом на расстеленном макинтоше Эрбени, и замерли так, ничего пока большего от жизни не желая. Долго молчали.
  - Не мерзнешь, Эв?
  Эви молча покрутила головой, подняла на Эрбени счастливые глаза, снова их прикрыла, и улыбнулась.
  Эрбени улыбнулся в ответ.
  И ты, Эва, молчишь, хотя тебе есть на что пожаловаться...
  Ты перестанешь молчать.
  Теперь тебе молчать больше не нужно.
  Но на мой главный вопрос ты не ответишь, и я не спрошу. Вслух. А про себя - про себя спрошу. Это главный мой вопрос, других не будет. Не будет. Вечен, значит и терпелив.
  Надолго ты к нам, Эв? Ты, как всегда, приходишь и уходишь, и никто никогда не знает, откуда ты явилась, и никто никогда не может сказать, куда ты ушла. Ты хотела, чтобы тебя звали "Несущей Свет"? Элеонорой**? Зачем тебе это?
  Элеонора, или Эва - кто бы ты ни была, как бы тебя ни звали, но ты начинаешься, и ты кончаешься. Твои имена раскалываются на миллиарды осколков. Лица уходят безвозвратно.
  Когда ты закончишься? Когда это произойдет, ты начнешься для другого. Тебя можно ждать назад, но это бесполезно. Бесполезно нам ждать тех, кого уже нет с нами. Я помню тебя маленькой, помню выпускницей, и помню, что ты мне не была нужна. А теперь ты выросла, и нужна мне. Но ты вырастешь еще, и уйдешь в свою жизнь. Или в смерть, а разница? И так и эдак я останусь один. Снова один. Так нужно, и этого следует ждать. И, когда тебя снова не станет в моей жизни, я буду мучительно пытаться понять, а была ли ты вообще? Вообще когда-нибудь была ли?
  У нас мало времени, Эв.
  У нас мало времени, у меня мало времени, но уже целую жизнь я называю всех своих женщин тобой. Глупые пугаются, и исчезают без следа, умные прощают мне эту странность. Ибо не во мне дело, я - это не только я, это все мы, мы все одинаковые, разница лишь в качестве образования.
  А тебе имя - Любовь.
  Надолго ты, Эв? Надолго? Оставь мне свою флейту, Эв. Оставь ее мне, и она будет тем, что останется мне от тебя. И я буду играть тебе на ней, ощущая на ее корне оставшийся навечно вкус твоих губ, и твое дыхание. Я тоже умею кое-что на флейте, Эв, только ты об этом не знаешь.
  Я буду играть тебе, Эв. Именно тебе. И ты услышишь это, невзирая на Пространство или Время, нас разделяющие.
  Но, господи, как я не хочу вместо тебя целовать твою флейту!!!!
  Измените это, пожалуйста! Если кто-нибудь может это изменить, измените!
  Но таких нет.
  И не будет.
  Терпелив, ибо вечен.
  И вечно терпелив.
  Чего мы еще ждем здесь, Эв?
  
  Эви открыла глаза.
  - Александр Робертович...
  - Что такое?
  - Ничего. Я счастлива. Разве мало?
  - Н-нет. Это не мало.
  - Рассказать тебе, что было, пока мы не виделись?
  - Забудь об этом, Эв. Прошлого объективно не существует.
  - Это уж я слышала.
  - Повторение - мать учения.
  - Ты все меня чему-то учишь?
  - А то нет! Это уж останется навсегда. Эв, я ничего не хочу знать. Ничего. Ни мне, ни тебе этого не нужно.
  - Ты наших видел?
  - Нет у нас наших, Эв. Нет, и не было. И не спрашивай меня о них.
  - Их тоже объективно не существует? Хотя и верно. Я не хочу назад. И пусть мое останется при мне. А твое при тебе.
  - А вот этого не надо!
  - Чего?
  - Моего при мне! Пора все это забыть, пора, Эв! Сколько можно? Меня трахнули, и не поцеловали, Эв, но что остается? Что? Сколько же можно? Ничего не было. Все это легенды. И довольно легенд. У меня есть крыша над головой, кусок хлеба с маслом, и ты. И я хочу, чтобы ты была счастлива. Не так это мало, а последнее, право же, сложнее всего. Дождь не мочит, голод не мучит. И не стреляют.
  - Да, главное - не стреляют.
  - Эв, легенды! Что ты знаешь обо мне? Я вот знаю, что ты вернулась. Ни с чем. Знаю и зачем вернулась. И где была. И что делала. И что? Молчи, и приляг обратно. Забудь все, и не живи этим. Или будешь как я. Или как твоя мать.
  - Я и хочу быть таким, как ты.
  - Как был? Орел-мужчина? Голову береги, а жопа новая вырастет?
  - Да. Горда собой каждый час в нули.
  - Не получится, Эв, потому что я изменился. Нули - первый враг, Эв. Молчи. Много болтаем, а жить за этим уже и времени нет.
  Замерли и замолчали. Эрбени закрыл глаза, и вся его жизнь проплыла перед его глазами. Что в ней было? Что? И, главное, что осталось?
  Ничего. С глаз долой - из сердца вон.
  Дети, и те не с ним.
  Он - сисадмин и сетевой ас, хотя никогда этому не учился. Он может с завязанными глазами разобрать "FA MAS" и "IAF-TAR21"**. И, когда при нем говорят "Иерусалим" или "Вифлеем", он автоматически поправляет: "Эрушалаим" и "Бет-Ля"Ашем".
  Arbeni Nazarenus Rex Judeorum*.
  Он спит, привычно подогнув левую ногу под прямым углом, и положив ее под правую. И если видит сны, готов к тому, что все, что он увидел, он завтра же увидит в реальности.
  Не нужно ей этого знать. Да и все легенды, что он нес, облегчая свою душу, тоже незачем развенчивать. Они красивы, а то, что было - куда гаже.
  Проще сразу забыть обо всем, и уже не возвращаться к этому.
  Все равно ничего не было. Никто ничего не успел. Кто-то в Пандшери в восемьдесят пятом не успел залечь, кто-то в девяносто первом не успел увернуться от БМП, кто-то в девяносто третьем не успел вовремя смыться... А Эрбени никуда не успел, и остался молодым - время прервалось, остановилось, дернулось, как товарный поезд, и выкинуло Эрбени в этот лес, с самой любимой и самой лучшей ученицей на Свете.
  И довольно об этом. У нас еще много времени. Если сердце не остановится. Во сне. Именно во сне - такие умирают легкой смертью. Эрбени, Аннненков. Они и правда моложе своих лет, и у обоих может во сне остановиться сердце. И еще они похожи, хотя совершенно различны внешне. Смотрят друг на друга глазами мудрецов, усмехаются, видя друг друга насквозь, и не подают виду, что они есть суть одно и тоже, невзирая на пространство, или время, их разделяющие. Врут друг другу, и не терпят друг друга за это. И каждый остается при своем.
  Только ради наших подруг наше сердце еще держит позицию, Георгий! Плачет, грызет губы, ломает зубы о зубы, воет... но держит. Патронов! Патронов, вашу в душу мать, патронов! Или хоть шаров ноль-двадцать.
  И радуйся, что не попался мне лет тринадцать назад. А я порадуюсь тому, что я тебе тогда не попался.
  Дураками были. Молодые, глупые.
  Патронов!!!!!! Или хоть шаров...
  И прости нас обоих, сестра наша, прекрасная и безумная. Не мы у тебя отобрали все, но мы отберем последнее. И не поцелуем даже за это.
  Целовать нас всех будут в лоб. В холодный. Бесконечных ресурсов не бывает.
  Терпелив, ибо вечен.
  
  - Идет кто-то, - насторожилась Эви.
  - Слышу, - почти неслышно ответил Эрбени, - Тебе какое дело до этого?
  - Мне? Никакого.
  - И мне никакого.
  Послышались шаги, треск веток, и пиканье мобильного: никак не можем наиграться мы в эти игрушки - тяжелое детство было, наверное. Без игрушек. Эрбени усмехнулся, и крепче прижал к себе Эви. И сжал ее плечо рефлекторным движением: опознал резкий, несколько визгливый голос Хафизы.
  - Саша? Не вешай трубку, ладно? Пожа-а-алуйста.
  Пауза.
  - Я понимаю, что совершила непростительный поступок... Я знаю, что не имела права тебя ударить. Прости. Прошу тебя. Требуй у меня что хочешь, но прости меня!
  Пауза. Долгая.
  - Господи Сатано, я сейчас разрыдаюсь просто. - скрипнул Эрбени.
  Эви спрятала глаза.
  - А ты никак не можешь понять, что любовь - это не только сопли с сахаром, это не розовая вата! Это не всегда легко и приятно. Любовь может принимать темные, страшные формы... Иногда.
  Пауза.
  - Я сорвалась, я наделала глупостей, но я люблю тебя, понимаешь? Покупая платье или туфли, я думаю, понравятся ли они тебе... Я всегда держу твой образ перед собой. Что бы я ни делала, я люблю тебя! Попытайся понять меня.
  Пауза.
  - К тому же не отрицай, твое отрицание - оплата долгов приличию и общественной морали...
  Пауза.
  - Однако, - шепнул Эрбени. - Что в голове у девки!
  - Я знаю, что ты хочешь меня, тебе хорошо со мной. Это не последнее в отношениях, хоть и не самое главное.
  - Холера, - простонала Эви в плечо Эрбени, - Да она себя, вроде, предлагает? Эмиру в машине едва только не отсосала, а теперь... Какая же грязь, господи! Жить не хочется.
  Эрбени крепче прижал ее голову к своему плечу.
  "И правда с луны свалилась, - подумал он, - И хорошо там у нее, на луне? Надо попробовать."
  - Пожалуйста! - крикнула Хафиза. И искренне зарыдала. - Пожалуйста, прошу тебя об одном... не говори сразу нет, подумай!
  Рыдание.
  - Дай мне увидеться с тобой! Я не буду приставать, не буду тебя трогать... Давай выпьем кофе. В "Идеальной чашке", на Невском, как раньше?
  Пауза. Рыдание. Всхлип.
  - И еще: я очень хочу поехать с тобой на "Мир воров", в Крым... Понимаю: после случившегося ты не особенно этого хочешь, но дай мне шанс исправиться! Я буду хорошей.
  - Вот сомневаюсь я отчего-то, - буркнул Эрбени. В конце концов и его звали Сашей.
  - Подумай, - попросила Хафиза.
  Треск веток. Шаги в сторону полигона. Эрбени резко отстранил Эви, вскочил на ноги, и выругался:
  - Heizlputze! Вне игры вышла! Ненавижу!
  Эви охватила голову руками, рвала пальцами короткие волосы.
  - Прости, Эв. Толкнул тебя. Что?
  - Неужели я когда-то привыкну к этому?
  - Я не привык, Эв. Впрочем, я не хотел привыкать.
  - Правда?
  - Идиотский вопрос!
  - А у тебя никого сейчас нет? Разве?
  - Еще более идиотский вопрос! У меня есть ты. И мне, слава богу, хватит! Больше ничего нет. Вообще ничего, и, знаешь - вот этим я сейчас доволен в наибольшей степени!
  - Саш!
  - Да, доволен! Господи, какие же все "сложные"! Крученые, верченые, в керосине моченые... Под знаменем статского советника Передонова шагают к победе садо-мазо-онанизма! Да и меня ли не Ардальон Борисычем зовут, нет?* Боюсь усомниться в этом.
  - Саш, ты о чем?
  - А тебя "розочками" не посечь ли?
  - Саш!
  - Молчи, ребенок!
  - Я не ребенок! Я им и не была никогда!
  - Я знаю. Не была, так будешь.
  - Зачем мне это?
  - Эв! Помолчи.
  - Не буду я молчать! Помнишь про дух сала?
  - Дух шняги, ты хотела сказать?
  - Да, именно это. Другими словами, но да.
  - Слава богу, мы уже друг друга с полуслова понимаем. Угадай, что я сейчас хочу сделать?
  - Того же что я. Поговорить с Эмиром.
  - Правильно угадала. Жениться на тебе надо... И называть Эдиту "мамой"... господи! Что же все путано-то так?
  - Ха! Представляю себе... Пойдем Эмира искать?
  - Пойдем, пойдем. Только ты не суйся: может наорать, и даже возненавидеть. Не лезь. Пошли, Эв! Пора кончать с этими мелкими бесами. Сначала локально, а потом в верхние домены. Подобное к подобному, понимаешь. Пойдем.
  
  
  Анненков стоял, и громко разговаривал с приехавшими исполнителями главных ролей: Моней, Рыжим, и Натальей. Моня имел лицо Брюса Диккинсона*, Рыжий имел совершенно оранжевую голову, а Наталья была столь высока, что, разговаривая с обычными смертными, так привыкла наклоняться к ним, что и всегда ходила, сгорбившись.
  - Так забыли отцепить змею, или не забыли? - ехидно щурясь, спрашивал Анненков.
  Моня громко заржал.
  - Эмир, если бы я так тебя не уважала, я бы тебя так долбанула, ты бы рассыпался, - сообщила Наталья, - Но, если я скажу тебе, чем мы занимались, ты не поверишь!
  - Господи! Неужели растяжки ставили? Наташ! Ты на жениха посмотри: он уж краснее собственной шевелюры! Не лишай его последних иллюзий насчет...
  Моня опять громко заржал.
  - Сука тупая! Ненавижу ублюдков!
  - Ка-го? - решил уточнить Анненков.
  - Я в роль вхожу. Не мешай.
  - Эмир! А из тебя сейчас такой же поп, как из меня...
  - Балерина! - еще громче залился Моня, - Волочкова! Повертись, мать, а? Это, как его...
  - Фуэте, - подсказал Анненков.
  - Ага, х.етэ! Люблю повеселиться, особенно - поржать.
  - Пожрать.
  - Ты пожрать, а я - поржать. Наташ, не обижайся. А то меня Ред завалит в начале игры, и буду я призрак. Тень отца Коннерса.
  - Отец здесь я, - поправил Анненков.
  - И тебя завалит! Смотри, как зеркает! Убьет, пойди!
  - Анненков-сан! - позвал Эрбени, - Можно тебя на переговоры?
  - Говори здесь, дядя! У меня от своих секретов нет!
  - Ты не ставь мне условий. Давай пройдемся.
  - Бить будешь, что ли?
  - Делать нечего - сердечника бить? Давай, пошли.
  - Я Эви, - представилась Эви.
  - Какая Эви? - не понял Моня, делая стойку, как сеттер.
  - Эвелина Штайр.
  - Это погоняло - Штайр?
  - Это фамилия. Показать аусвайс?
  - Бля! Хорошая фамилия! Мне бы такую! Ты при Сашке-Падре, что ли?
  - Что?
  - При Эрбени?
  - Да. Почему Падре?
  - Да это ж сто лет его погоняло. Не знаешь, с кем хороводишься? С Москвы еще...
  - Мы его так же звали.
  - Кто это мы?
  - Я у него училась.
  - Чему, га?
  - Информатике, например. И быть человеком.
  - И как, получается?
  - Смотря что. Информатика?
  - Бля, человеком быть!
  - Доказать?
  - Ну?
  - Не кадрись, успокойся. Не обломится.
  - Гляди ж ты! - Моня перестал скалиться, и задумался, - Пока хорошо! А еще как вы Сашку звали, ну-ко, скажи-ка мне?
  - "Кокет"
  - Бля!!!!!! Кокет! Сашка-кокет...
  - Продолжишь - будет тебе то, что хуже, чем "ой как все запущено!" - пригрозила Эви.
  - Эх! - огорчился Моня, - А рифма сама просится...
  - Вот приятное знакомство, - заявила Наталья Эви, - Держись меня, не пропадешь.
  - Я флейтистка.
  - Все мы флейтистки.
  Анненков отошел с Эрбени в сторонку. Закурили.
  - И какую гадость ты мне еще имеешь сообщить, друг ситный? - выпуская дым, вздохнул Анненков.
  Эрбени сверкнул глазами.
  - Говорю сразу: Георгий, ты не распускай слюни, ладно? И сопли. И вообще никаких слизей не распускай. Поплатишься.
  - Ты о Хафизе, конечно же?
  - Да.
  - Спасибо.
  - Георгий, ты меня первый день знаешь? Я когда-нибудь говорю без оснований?
  - Конкретнее?
  - Конкретнее - обойдешься. Того, что слышал, я повторять не буду. А то проблююсь.
  - В сеть? Как Пашечка выражается?
  - Могу и в сеть. Не надо. Я тебе сказал: не верь ей. И лучше развяжись, пока не завертелось.
  - Предупредил? Молодец! Я могу быть свободен?
  - Можешь.
  - Ну и ладно. Как сердце?
  - А твое?
  - Да... аритмия. Чувствую ее. Как бы не квакнуть тут... на празднике жизни.
  - Таблеток дать?
  - Свои есть. Ладно, смотри еще за своей-то. Тоже знаешь... красивая больно. Долбанет моча в голову, только пыль столбом пойдет... в разные стороны.
  - Узнаешь что - скажи.
  - Ладно, за мной будет. - Анненков пошел назад к Моне, Рыжему, Наталье и Эви. Эрбени остался на месте. Анненков сделал несколько шагов, обернулся, и позвал:
  - Сашка! Спасибо, брателло.
  - Не за что, - отозвался Эрбени. - Кушай на доброе здоровьичко. Только не подавись, смотри.
  - Не подавлюсь, - улыбнулся Анненков. - Не сцыте в компот. Меня из АГСа* в лоб не свалишь. Только голова поболит, и все пройдет. А вот были б мозги - было б сотрясение...
  - Перестань, - улыбнулся Эрбени, - Не надоело дурить?
  - А тебе надоело?
  - Мне надоело.
  - И мне надоело. Выход есть?
  - Есть. Прошлого объективно не существует.
  - Знаю.
  - Вот и брось его.
  - Куда?
  - В сортир, Георгий! В сортир!
  Анненков подумал.
  - Логично, - наконец сказал он, - Знаешь, я попробую!
  
   []
  
  
  Во главе с Басмачом пришли остальные игроки, началась суета, суматоха. Начались и первые отказы оружия. Прямо при проверке. Обычное дело. Те, у кого оружие отказало, расселись пока в "церкви", разложили инструмент, и принялись за ремонт. Двое, не надеясь на собственные силы, стали ждать Стаса.
  Могилко полюбовался на свои гробы, сказал: "Знатно, знатно!", и потащил их размещать в свою лавку. Лавка Могилки была так же и "мертвятником"*, и он повесил на дверях собственный транспарант: "Добро пожаловать!".
  Маленький, основательно уже по дороге хлебнувший, радостно захлопал в ладоши, увидев большое пластиковое ведро с шашлыком, поставил мангал, приволок к нему мешок угля, и стал разводить огонь, объявляя всем, что замерз, и хочет погреться. Анненкову он шепнул, что со вчера специально ничего не ел, и аппетит у него зверский.
  Анненков пожал плечами.
  В лагере стало шумно. Вспыхнула и первая ссора, но Гонорат с Володей ее быстро и решительно погасили.
  Стас, наконец, приехал, и привез музыкантов. И Корецкого. Голос Корецкого немедленно стал доминировать в общем шуме, причем, что интересно, раздавался почти одновременно с разных сторон полигона.
  Кирюша Чиф сидел на ступеньках своего домика, и хохотал.
  Анриэл построил музыкантов, и устроил репетицию. Эви присоединилась к музыкантам, и Эрбени, который остался не у дел, заскучал, и, как потерянный, стал бродить от одной кучки разговаривающих к другой. К нему было подошла Наталья "Рэчел", он улыбнулся ей, сказал пару ничего не значащих слов, и отошел.
  - Сашка, - Анненков подошел к Эрбени, помахивая пистолетом. - Зовут тебя Майк Лири, ирландец, католик, из группировки Редда. Наемник, понятное дело. Это импровизация. Лиричная, правда?
  - Хм. Хорошо хоть не Халлаган!*
  - Хочешь - будешь и Халлаган.
  - Нет, я не в настроении хулиганить.
  - Правда, что ль?
  - Истинно, святой отец.
  - Сам такое слово!
  - Да я знаю...
  - У тебя пистоли с собой?
  - Понятное дело - да.
  - Пошли, постреляем в банки?
  Эрбени стрелял с двух рук в две цели, и Анненков очень интересовался этой техникой.
  Эрбени пожал плечами:
  - Ну пойдем, что ж...
  Отправились к шлагбауму, наставили на него с десяток пустых банок - уже накидали, это дело быстрое, достали оружие.
  - Аккумы* не сядут? - заботливо спросил Анненков.
  - У меня батареи. А у тебя?
  - Аналогично. Давай?
  Банки со звоном свалились со шлагбаума - одна за другой - стреляли одиночными. Эрбени свалил в два раза больше.
  - Ас! - отметил Анненков, - Слушай, Сашка! Вот никак я не могу понять: зачем тебе надо было со мной говорить о Хафизе? Мог ведь нарваться!
  - Мог.
  - И чего? Тебе это надо?
  - А никому ничего не надо, Георгий! Вот и живем так, как живем.
  - Герой, да?
  Эрбени задумался.
  - Ну?
  - Мне надоело терять людей.
  - Что?
  - Мне - надоело - терять - людей!
  - Я - не твой человек.
  Эрбени улыбнулся:
  - А вот это как знать! Георгий, я всю свою жизнь теряю людей. Да и все так же, впрочем.
  - Уж это точно!
  - Так вот мне последнее время хочется терять их поменьше. Ты на грани, тебя почти добили...
  - Да ну?
  - ... А она тебя закопает. Таких знаю: сам нарывался.
  - Кто не нарывался? Все нарывались. И что?
  - Посмотри на себя? В зеркало?
  - Да нет у меня зеркала, откуда? Я ж не баба!
  - Ну так посмотри на меня!
  Анненков расхохотался:
  - Логично, слушай! Хотя тебе-то сейчас жаловаться грех...
  - Грех. Не знаю. Теперь надо жить как-то... Поставим банки?
  Поставили. Снова сбили. Эрбени критическим глазом стал изучать вмятины.
  - Вот смотрю я на тебя, - продолжил Эрбени, не отрываясь от банок, - Лица на тебе нет. Бросили мальчика. Ты б радовался...
  - Сдохла бы она, я б обрадовался, - процедил Анненков, и выстрелом выбил у Эрбени банку из руки.
  - Думаешь? - Эрбени поднял на Анненкова посветлевшие глаза: - А вот я тебе историю расскажу. Хочешь? Никому еще не рассказывал. К слову не приходилась.
  - Давай, романист, выдай. Развесим уши. Лихой сюжет, и все такое...
  - Этот сюжет я еще не пытался описывать. Не получается никак. В общем, было это давно, в середине девяностых. Жил я тогда в Москве, ничем занят не был: башка тряслась, зубы вываливались, глухой на одно ухо - что делать было? Играл профессионально. А выигрыши просаживал.
  - В казино, что ли?
  - В стрелковых клубах, тогда были подпольные. Ну, раз, просадившись, марширую я домой. Марш неблизкий: с "Багры"* к училищу Верховного Совета. Да ты не знаешь... То-се, через Котельническую... "встал" на Волгоградский проспект, шагаю, напеваю чушь разную. Сам с собой, с умным человеком, разговариваю. Иду, короче.
  Иду себе, никуда не смотрю, никого не боюсь, как обычно. Рядом тормозит машина. И девица оттуда спрашивает: куда меня подвезти.
  - Москва!
  - Да что Москва? Я ее, в общем, отбрил: мол, денег у меня нет, в благотворительности не нуждаюсь, а секс за шесть километров хода - цена высока. Глянул на нее - сидит за рулем, смеется. И говорит: "- Садись, у тебя кровь изо рта идет!"
  - Тубик, что ли?
  - Пока проносило. Зубы, говорю тебе. Шатались, кровили.
  - Пародонтоз?
  - Посттравматический периодонтит, тебе легче стало?
  Анненков пожал плечами:
  - Не легче. Но понятней.
  - Ну, сел. А она газует с места, и заявляет, что ей надо в один ночной гламур, а она одна не хочет. И просит ее сопроводить. Ну, что мне терять? Сопроводить всегда можем. Согласился. Поехали.
  Чтобы ты понял, что меня так зацепило в ней: сидим за столиком с ней, треплемся. Кругом шум, гам, трах-бабах, а мы никого и не видим и не слышим. Подваливает один. Фрайерюга помадный. "- Можно вашу девушку на танец?". Она ему "- Отвали!" - не понимает! даже возмущаться стал. И тут она, ее Кариной звали, вытаскивает сто баксов, и заявляет: "- Дружок, вот сто долеров. Сейчас я сверну их трубочкой, ты спустишь штаники, и я засуну их тебе в зад. И они твои..." - видит, что он наливается краской, и уточняет: "- Так, двести!".
  Анненков хмыкнул:
  - Ну и?
  - Да на трехстах сошлись. Засунула. Он штаники подтянул, и в сортир - доставать. Мы с ней в покатуху!
  - Сильна бабец! А капусты она где столько натаскала?
  - Папашка ее генерал был. Такой, тех времен. Пер все, что не приколочено. Помнишь же те времена? Масхадов-то оружие ведь покупал где-то, да не один Масхадов...
  - А!
  - Дочке выдавалось на бурную жизнь. Папашка знал, что копить не стоит - жизнь коротка. Особенно его жизнь.
  - Ну да, это точно.
  - Вот. Ну а дальше понеслась. Две недели мы были вообще в каком-то угаре. Нахлещемся абсенты, и... В Москве не было ни одного уголка, где мы бы не останавливали машину. На часик. Все гаишники знали нас в лицо, и светились при виде нас, как игральные автоматы. Две недели. Почти без сна. Бред и блаженство.
  Эрбени замолчал.
  - Ну? - поощрил Анненков.
  - Потом первая ссора. Приехала она за мной, решила свозить к папеньке на дачу. Обдуть папеньку в преферанс. И представить. Ну, ты понимаешь.
  - Точно, понимаю. И ты?
  - А у меня встреча была назначена, ну не мог я ее отменить! А она сцену устроила.
  - Ревности?
  - Может и ревности... Слово за слово, она мне по морде, я ей... Она прыгнула в машину и умелась. А я остался.
  - И?
  - А ночью к ним с папашкой в дачку влетел "шмель"*. Или несколько. - Эрбени вздохнул: - Все сгорело, дотла. И дачка, и те, кто в ней.
  Анненков пожевал губами:
  - Везучий ты, Сашка.
  - Да? - глаза у Эрбени вспыхнули коротким огнем, - Быть может! Если бы я был там, сгорел бы и я. Мы бы любовью занимались, мы бы и не заметили ничего, никогда вокруг ничего не замечали под это дело, так бы и сгорели... вместе... - Эрбени рассмеялся нервным, больным смехом.
  Анненков потер рукой подбородок:
  - Спокойней, Сань!
  - Я спокоен. Но истина многомерна, Георгий. Я любил ее - вот тебе одна истина. А вот другая: добрый молодец Александр Эрбени ее "водил".
  - Что?
  - Да, понимаешь, день на третий отловили меня мальчики в штатском, отвезли к дяде в форме, тот давай давить на сознательность, на патриотизм, рассказал кое-что про папочку-генерала... а я сам только-только... ну, в общем, бывших из нас никогда не получается. Правда, Георгий? Не получается?
  - Н-ну, я не знаю. Я глуп.
  - Я тоже глуп. Вот и стал ее "водить". Все честь по чести, со связником. Вот в тот день у меня со связником и была встреча назначена. Сам он мне ее назначил.
  Анненков свистнул:
  - Думаешь, они их сами..?
  - Зачем сами? Нет, не сами. Знаешь, что такое "контролируемый инцидент?"
  - А тебя отвели?
  - Да.
  - Не бросили.
  - Да, своих не бросаем! Стараемся.
  - Раскрылся ты.
  - На себя посмотри! Я уже давно в наглую треплюсь - ничего пока. Мне можно. Посмотри в служебной базе - поймешь, о чем я.
  - А!
  - На! Только разве иногда добровольцы находятся. По собственному почину пытаются пасть заткнуть.
  - По собственному?
  - Вот и ты пытаешься - а кто тебе приказывает? Ты подожди, я не закончил. Есть третья истина: мертвых любить нельзя. То есть, наоборот: их можно любить, и одновременно любить и живых. Одно не мешает другому. А живая к мертвой не приревнует. Пришел на могилу, посидел, поговорил... даже поплакал, даже выпил... И так всю жизнь. Если ты знаешь, где она. Могила. Я не знаю.
  - ???
  - Искал. Нет нигде. Как не было ее. Как приснилось мне все это. Этого не было, Георгий, понимаешь? Не было! Я даже не знаю, где была та дачка... Мне же все рассказали. Вот так.
  - Бляттть!
  - И ничего не было, Георгий. Повторяю: посмотри в базе, обхохочешься. И про себя посмотри.
  - Я не был секретным. Сидел себе здесь в НИИ...
  - Да и я там в НИИ сиживал. Не было ничего.
  - Ну?
  - Вот и забудь обо всем. Я повторяюсь?
  - Который раз!
  - А это потому, что я сделал открытие! Все это никому больше не нужно! И никому не интересно. Это как шиза: повторяем то, чего не было, потому что никого это уже не касается! Жить надо, а мы онанируем с собственной памятью. И бесимся. Повторяюсь?
  - Повторяешься. И не забудешь.
  - Забуду. И слова больше никому не скажу! С текущей минуты. Давай ты со мной, а?
  Анненков задумался.
  - Что?
  - Минута, Саш, не торжественная. Давай сразу после игры? Давай?
  - Ну давай, что же.
  - Договорились, брателло. Ставь банки.
  - Стрелять я бы и сейчас не разучился.
  - А этому разучиться невозможно. Банки ставь!
  Пока Эрбени ставил банки, Анненков морщил лоб, почесывая его мушкой пистолета. Потом отошел, и присел на стоящий чурбак, сложив сжатые кулаки перед лицом, прикусывая указательные пальцы. Эрбени подошел к нему.
  - Что?
  - Да... ты знаешь, я, в общем, в курсе всего. Про Хафизу. Она всех любит, понимаешь, и со всеми нарывается, так сказать, на взаимность. Яркая девка. Но любит действительно всех, понимаешь? Я - некий в ряду, и, что интересно, не первый. Девочку обидели когда-то. А теперь она нас всех любит за то, что мы обращаем на нее свое мужское внимание, она нас снимает с вешалки как платьишки, примеряет к себе, и вешает в шкаф. В шкаф, как можно больше - в шкаф! Одно платьишко на праздник, одно на полевой выход, одно на учебу, одно в бомонд... Я могу это понять, но принять не способен. Ольга все выбирала, а эта собирает. Понимаешь? Коллекцию собирает. Меня не устраивает. Но я повода не нашел пока. Развязаться. Это ты поймешь. Мы правда похожи, Санчес. Хотя ты - блядун несусветный, но если тебе...
  - Блядун? Что интересно, Георг: большая часть моих, так называемых, "любовниц" никогда не видели меня не то что голым, они не знают, и где я живу! И что я такое. Странная вещь: они себе придумывают романы со мной, и начинают о них рассказывать каждому встречному-поперечному. Каждому - свое, но я охотно поменяюсь с тобой. Я согласен отдуваться за те грехи, которые совершил, но за то, что я не делал, я, извините, париться не желаю! Вот ты крысишься на меня из-за того, что у меня якобы был роман с твоей племянницей. С Дашкой. А не было ничего.
  Анненков встал.
  - Не было, Георг. Не было. Я видел, что она в меня была влюблена...
  - Видел? Девка места себе не находила! Ты видел, а я ее из петли вытаскивал! А ты, сука, потом интересовался, что у нее с шеей...
  - Что ты от меня хочешь, Анненков? Я этого не знал!
  - Не знал ты?
  - Слушай, чего ты хотел? Чтобы я переспал с пятнадцатилетней девочкой? Ты этого хотел? Что же не попросил тогда? А?
  Анненков остановился, схватился за лоб, зажмурился.
  - Да. Действительно: а чего я хотел?
  - То-то. Я не герой. И не педофил. Не одна она страдала по мне, и не одна она страдает. А я что могу сделать? Ну что, Великий Эмир? Что? А что сделал ты? Убрал ее в другую школу. Молодец! Ей стало хуже, чем было. И она едва не завалила одиннадцатый. И вбила себе в голову, что я ее бросил на произвол судьбы, хотя я... впрочем, я ее действительно бросил на произвол судьбы. Уж с тобой мог бы обсудить эти хохмы. Не думай, понимал все. Но разбиралась с этим Элька. Потом уже. Хорошо, сообразил. Но тоже я.
  - Извини. Вы помирились?
  - Мы и не ссорились. Но если тебе угодно примирить нас на людях, пойдем, сделаем это. Она здесь, я ее видел. Вернее - Эвка. Они ж одноклассницы. Были. Да и Элька здесь. Что-то будет...
  - Что? Она здесь? Да я ж запретил ей появляться на игре!
  - Девочки растут, Анненков. Они растут, и перестают слушаться. Особенно дядек, которых самих тянет на молоденьких.
  - Что?
  - То самое. Ты думаешь, ты поднимаешь их до своего уровня? Нет, ты опускаешься до уровня их.
  - На себя посмотри!
  - Не во что. Зеркала нет. Но да.
  - Слушай, мне надо с ней поговорить.
  - Пошли. Но в моем присутствии.
  - Она моя племянница, куда хочу, туда танцую!
  - Она моя ученица, так что танцевать будешь в пределах, ограниченных мной.
  - Но... здесь же разрешено такое...
  - А вне игры? Запрещено? Пошли. Мириться с ней тебе, скорее, впору. А я поприсутствую.
  
  
  Дарья Анненкова действительно явилась на игру - вместе с Алексеем, который был на игру допущен. С собой она взяла свою подружку - Элину, которую в этих кругах знали по прозвищу "Пиночет", а по фамилии никто и вообще не знал. Эля была ярче Дашки - у нее были огромные зеленые глаза, которые она умела раскрывать широко и удивленно так вовремя, что разбивала сердца десятками. Обожала мясо, и джин. И умела ставить почтенных страйкеров Объединенного Клуба на место фразой: " - А можно попроще? Мы ведь - покемоны**, мы шары с земли собираем!"
  Страйкеры обычно терялись. Неизвестно, как бы они чувствовали себя под действительным огнем, это всегда было вопросом, но под огнем Элининых глазок они залегали, и начинали судорожно окапываться. Тем более, что выражение глаз ее порой менялось на такое, какое мало кто вообще мог вынести.
  На незнакомых людях глаза ее всегда были опущены, но это не от слабости духа, напротив - если она смотрела незнакомому человеку в глаза, то это означало угрозу, и тот, кто встречался со сверлящим глазом ее - зеленым, горящим, другой она прижмуривала - тот ощущал ломоту во всем теле, и бедолаге становилось мутно и пакостно на душе. А если Элина смотрела двумя глазами в упор, то у попавших под этот взор начинались колики в желудке.
  Именно сознавая опасную силу своих глаз, Элина и не поднимала их ни на кого без дела - она щадила окружающих. Кроме страйкеров - этих она очень любила ставить в ту позу, которая не очень прилично выглядит, а называется и того смешнее.
  Дарья, которая не раз ночевала у Элины, отвлекаясь от своих проблем, говорила, что ее глаза в темноте вспыхивают желтым, словно у кошки. Но на кошку Элина не была похожа - как раз на кошку сильно важила Дарья. И у нее как раз в темноте глаза вспыхивали, но красным.
  Эля Пиночет была человеком не то что без определенного рода занятий, но о занятиях ее мало кто имел достаточно достоверное представление, заменяя таковое различными зловещими слухами и кривотолками - один другого страшнее и мрачнее. "Стерва" было для нее самым легким и ласковым из наименований. Не сказать, чтобы перед нею трепетали, но ее все же основательно побаивались, особенно толкиенисты, и всегда предпочитали с ней особо не связываться - ни в плохом, ни в хорошем. Те, кто связывались - радости из этого вынесли немного.
  Эля всегда была жестока и честолюбива, нервна и вспыльчива, и очень любила кошек. Однажды, идя домой с молодым человеком, (она его провожала), Эля увидела, как некие брутальные подростки повесили кошку, и она за это так жестоко их избила, что они едва ноги унесли, а молодой человек обозвал Элину зверюгой и психопаткой, и наотрез отказался в дальнейшем с нею встречаться. Элина особенно не огорчилась: всегда нашелся бы такой, кто с удовольствием стал бы проводить с Элей веселые часы жизни, несмотря на то, что она - зверюга и психопатка. От нее многие были без ума, а если кто поначалу и оказывал ей некоторое сопротивление, Элина спокойно отступалась, и не было случая, чтобы впоследствии несчастный гордец не влюблялся в нее без памяти, начинал творить массу безумств, и кончал, обыкновенно, весьма плачевно. Пару раз, впрочем, попадались и действительно весьма сильные натуры, которые могли противостоять злому Элининому обаянию, и таким она вовсеуслышание объявляла о своем поражении, причем создавалось неясное впечатление, что такими вот исходами Элина удовлетворяется не менее, чем своими победами.
  Все эти истории порождали всю массу кривотолков вокруг Элины, но обсуждали ее всегда за глаза. Жизнь ее была наполнена множеством престранных традиций, доходящих до того, что принято называть суевериями: она носила на себе некоторое количество непонятных никому амулетов, на взгляд Анненкова, восходящих к египетским, ассирийским, и шумерийским традициям. Бывало с ней, что она ругалась на никому не знакомом гортанном наречии, которое знатоки языков определяли когда как старотирольское, не то как энгадинский ретороманский диалект. Еще она ничего не оставляла у знакомых, окурки свои прятала, или выбрасывала в окно, так же поступала с упавшими с ее головы волосами, которые просто чувствовала: безошибочно вылавливала их по одному с ковров и паркета. Она мало ела в гостях, пила только из своей бутылки, не брала денег в долг, и никому не давала - это Анненкову было отлично понятно. Но она и в магазины брала с собой знакомых, и заставляла оплачивать покупки. Ненавидела фотографироваться. Нигде никому не давала своей росписи.
  Когда Элина училась в предвыпускном классе, она уже там внушала всем откровенный ужас своими повадками, (вне классов, и не на глазах у педагогов), и любви среди товарищей не приобрела, хотя и была очень красива. Одноклассники ее откровенно называли "ведьмой", особенно после того, как она зонтиком отлупила пятерых парней, которые, подвыпив для смелости на школьной дискотеке, попытались сыграть с ней в одну оч-чень интересную игру. Впрочем, досталось на орехи и Элине - ее в трех местах зашивали. Жаловаться, естественно, никто не додумался, да вот года не прошло, как эти самые парни, напившись на даче, устроили пожар, и вместе с дачей сгорели. Естественно, что Элину возненавидели еще больше. Ее, впрочем, это мало трогало - она была настолько здравомыслящей девушкой, что с детства исповедовала знаменитый принцип - пусть ненавидят, лишь бы боялись. А ее боялись как огня.
  Поражало всех в Элине и то, что она обладала какой-то непонятной большинству тайной властью, которая выражалась в виде смс с грифом "U.F.C.T.D.E.U. Ext. Q", с которым она решала такие проблемы, каких не решал и Гонорат вместе со всей своей "Конторой" впридачу. Многажды видели ее бродящей по разным кладбищам среди могил, одну, ничего не боящуюся, порой и ночью, и внимательно осматривавшую каждую могилу. Говорили, что она иногда что-то с них подбирала. Но она не была готкой, и готы как раз боялись ее, и старались сбежать, если она появлялась в их поле зрения.
  Еще она раз приказала одному музыканту: " - Убирайся вон из моего города!" И, что интересно, музыкант собрался, и укатил в Воронеж!
  Эрбени всегда относился к ней так, как будто знал ее триста лет, не меньше, и он же с Дарьей ее и познакомил.
  Естественно, сейчас вокруг Дарьи, Элины и Алексея собрался народ: поглазеть. Приличия ради все осматривали пулемет Алексея, и интересовались, где он его взял.
  - Чистая самодельщина! - сообщал Алексей, светясь от счастья.
  - Сам сделал? - вопрошали удивленно.
  - Да Эмир сделал, - разъясняла Дарья.
  Увидев Анненкова и Эрбени, Дарья бросилась к ним, оставив Алексея в кругу людей, выстреливать длинные очереди, и вызывать поощрительное похохатывание. Элина двинулась за ней, не спеша, и царственными мановениями руки отстраняя попадающих на ее пути.
  Дарья подбежала к Эрбени, расцеловалась с ним, спряталась за него, и, ласкаясь, попросила:
  - Александр Робертович, прошу Вашего покровительства!
  Эрбени усмехнулся:
  - Его Превосходительство любил домашних птиц...
  - ???
  - И брал под покровительство хорошеньких девиц, безграмоть! Булгаков! На игру хочешь допуск? Я не мастер. Мастера спрашивай.
  - Я против, - сухо сказал Анненков.
  - Но я уже приехала!
  - Электрички ходят еще. И будут ходить до ночи.
  - А если попрошу я? - вмешалась Элина.
  Анненков наклонил голову:
  - Попросишь?
  И поперхнулся, налетев глазами на сияющие глаза Элины.
  - Ну конечно! Не от имени же Совета требовать... Считаю, вреда не будет. Ну, Эмир, ну пожалуйста! А я тебе потом еще не раз пригожусь...
  - Проблем у меня нет, Эль.
  - А разве я только для проблем? Слушай, я, вообще-то, живая. И здоровая, кстати. Эмир! Ну мы никому не скажем, кто точно знает, сколько Дашке лет? А? Пожа-алуйста!
  Анненков просверлил ее взглядом:
  - Роли теперь на вас придумывать...
  - А что их придумывать? - Элина сверкнула глазами, - Я буду предсказывать судьбу.
  - Ты? Ты ее будешь предсказывать? Или определять? - нахмурился Эрбени.
  - А разница?
  - Ты за этим сюда приехала?
  Элина улыбнулась:
  - Нет.
  - Нет?
  - Или да. Это мой город, Саша. И я в нем делаю, что хочу. Ты понимаешь.
  - Это вопрос?
  - Что?
  - "Ты понимаешь"?
  - Это утверждение. Однако, и роль я придумала неплохую. Правда, Эмир?
  - Хм...
  - В конце концов, ходить ко мне за судьбой - дело добровольное.
  - Ну, я точно не пойду к тебе за этим. Нет дураков. И предам еще тебя анафеме с кафедры. Как лжепророчицу. А по чести надо бы тебя привязать к столбу, и сжечь.
  - Игра не та, святой отец. Но мы можем вместе поставить про Салем. Там мне шкурку подпалишь. Итак, зовут меня Леонора Генрицес. Испанка, эмигрантка. 24 лет, католичка. Что там еще? Я без оружия, но...
  Анненков начал явственно ощущать то, что уже было очевидно: игрой он больше не управляет.
  - Денег для тебя не заготовлено.
  - А на выкуп?
  - Есть.
  - Я выкуплю. У кого?
  - У Женьки-Адвоката. А для Дашки какую роль?
  - Кто здесь мастер - ты, или я?
  - Да я уж не знаю, кто тут мастер, а кто - подмастерье. Сама придумывай. Она с Лешей своим играет?
  Дарья тихо засмеялась:
  - Ну, этот со мной в другие игры играть стремится.
  Эрбени отвернулся.
  - И как? Успешно? - решил уточнить Анненков.
  - Дядь Жор, а какая тебе разница? Предохраняться я... - Дарья отскочила, так как Анненков сделал в ее сторону вполне недвусмысленное движение.
  - Ты чего это, солдафон? - прищурилась Элина.
  - А ничего. Этому обормоту пока еще надо доску с дыркой, и надписью "для начинающих", а не мою племянницу! Тянет же вас вечно на всякое чмо!
  - Меня? - стала уточнять Элина.
  - Меня тянуло и не на чмо... - начала было Дарья, но Анненков, решительно и громко, оборвал ее:
  - Молчать, твою бабушку!
  - Что - мою бабушку? И твою мать? Что?
  - Другую бабушку, - смягчился Анненков, - Ту, что по твоему замечательному папочке-алиментщику. Ох, безотцовщина!
  Эрбени усмехнулся:
  - Давайте без меня семейную сцену. Пойду к Эвке. Ага?
  - Иди, - Эрбени отошел, а Дарья, провожая Эрбени взглядом, немедленно поинтересовалась:
  - Дядь Жор, это он про Эвелинку Штайр, что ли?
  - Ага. Нравится?
  - А как у них?
  - Слушай, что ты хочешь знать об этом хрене поросячьем? Зачем тебе это?
  - Серьезно у них?
  - Вроде да.
  - Это хорошо. Я за нее рада.
  В голове Анненкова созрела преподлейшая мысль:
  - Ну так вот, деточка, звать тебя будут Ди Макнамара... - Анненков задумался - больно уж фамилия... того, громкая, но другая в голову уже не шла, и так сколько было расписано, - Ди Макнамара. Ты - младшая сестра Эвелайн Макнамара, и вы с сестрой содержите аптеку...
  - Презервативы будем продавать? - язвительно поинтересовалась Дарья.
  - Кодтерпин* без рецептов, - мрачно сострила Элина.
  - Разрешенные лекарства. Они, и наша фармакопея у меня в рюкзаке. Осторожнее с лазиксом: это имитирует цианистый калий. Для отравлений...
  - Хм, - задумалась Элина, - Это точно не скроешь - шесть литров мочи за час...
  - А для чего продавался в аптеках цианистый калий, дядь Жор?
  - Как инсектицид. Насекомых травить. Ос, термитов. Фосфорорганики тогда еще не было.
  - Ничего себе!
  - А что, зарин** лучше?
  - А зарин где?
  - Дихлофос, где! Ну, то есть, производное... Не интересно, кто твоя сестрица?
  - А я знаю. Эвелинка. Решил на моих нервах поиграть? Так мне все равно. Все давно крапивой поросло.
  - Вот и проверим сейчас это. - Анненков посмотрел на часы, - Опаньки! Все, девки. Переодеваться, и быстро. Твое, Даш, с позволения сказать, платьишко, которое аккурат синичке по п...чке, антуражу не соответствует. Нет длинного, пойдешь солнцем палима домой, и ничто уже тебе не поможет. Жду на построении. Если есть оружие, прочипуйте. Все, побежал.
  
  
  ПОСТРОЕНИЕ. 18.55 М.В.
  
  Построение перед игрой - традиция старая, и для игроков очень важная. Настолько важная, что на многих играх построение проводится еще и после игры. Построения пришли от первых, тайных и очень закрытых, страйкбольных игр. В страйкболе им отводится настолько важная роль, что, бывает, отменяют игру по тем или иным причинам, но объявляют об отмене на общем построении - то есть игра состоит вообще из одного построения. На построении окончательно проверяется соответствие снаряжения и внешнего вида игроков требованиям игры, часто - прочипованность вооружения, и общее состояние играющих - не пьяны ли уже, не приняли ли наркотики, и так далее. На построении разъясняют окончательно сюжет игры, и текущие задачи. Речи мастеров на построении - это яркое проявление таланта мастеров, а какие мастера, такой и игра будет. Бывает, игроки уходят уже с построения: это, как правило, разрешается.
  Пришло это не из "Зарницы"**, это просто самый простой и эффективный метод собрать всех игроков вместе, дать им почувствовать, что они - на время игры хотя бы - единый коллектив, и распределить их по группам, исключая возможные конфликты: масса игроков друг друга не любят, и имеют личные счеты. В строю видно все: любой офицер вам это и подтвердит и докажет.
  Традиция строиться перед игрой у всех: хардболистов*, стайкболистов, и ролевиков всех направлений позволяет либерально настроенным обывателям рассуждать о заклейменном Солженицыным "маршелюбии и строелюбии"**, а порой и о экстремистских организациях, например, господин Гущин быстро и сразу, да еще и в печати, определил всех ролевиков как экстремистов. На себя бы посмотрел, Си-демократ! Сам играет, между прочим. Меня обвиняли даже в том, что я формирую "зондеркоманду" из старшеклассников. Я не шучу, я дословно цитирую. Какие могут быть шутки в наше время, когда все, куда ни кинь, сами не знают, чего хотят!
  Э, да что говорить об этом: если и есть у нашей Родины действительно неисчерпаемый ресурс - (...ресурсы нашей Родины неисчерпаемы! Л.И.Брежнев) - так это неисчерпаемый ресурс блудомыслов всех мастей, окрасок, и ориентаций. В жизни своей не видел более мягкой, и человечной публики, чем ролевики: они как раз и пытаются добрать на играх брутальности и агрессивности, да вот получается нечто другое, да я, впрочем, об этом уже говорил. Разве излишне сексуальны, да ведь кто здесь без греха: первый пусть бросит камень в свой монитор! Приглядитесь хоть, что в школах-то творится! Я не говорю про коммерческие организации... У нас секс - единственная разменная монета, и единственная твердая валюта. Иногда твердая не без "виагры", но это частности. Спокойно! Я знаю, про что толкую. Я ведь еще выложил только один процент того, что я знаю про это. Не провоцируйте меня: если меня прорвет... о-о-о-о!
  Оставьте их в покое - пусть строятся. Люди просто развлекаются, и семь футов им под киль в этом бы, так нет: строй помешал! Еще бы допускать на игры колясочников (с пулеметами), и гейчиков с лесбияночками в полной боевой раскраске и розовых беретах. И полностью демократическую форму управления игрой - вот бы всем стразу хорошо бы стало, да только тут бы это все навсегда и закончилось. А еще бы лучше закрыть всех: раз и навсегда! За неполиткорректность, и презрение к либеральным ценностям.
  Но здесь не Америка!!!!!!
  Здесь к пустой голове руку не прикладывают!
  Только к берету.
  А берет у меня малиновый. А еще есть серые, зеленые и черные.
  И никакой "политкорректности" здесь не будет: здесь будут только свои. Кто бы они ни были. И они будут строиться перед игрой, хотя бы уже потому, что их осуждают за это.
  Они будут строиться в ровный ряд по ранжиру, пусть хоть небо обрушится им на головы! Их строй - это их выбор и вызов. Их строй - еще одна причина тому, что они играют в эти игры. Даже если эти игры и про Америку, они начинаются с НАШЕГО строя.
  НАМ МОЖНО!
  Пять минут до начала игры.
  
  Анненков не был единственным мастером по этой игре: он всегда декларировал перед всеми, что мастеров должно быть много, и каждый должен исполнять свою, специальную, задачу. Все его друзья исполняли на игре мастерские обязанности, каждый отработал свой узел, и отработал его хорошо.
  Себя Анненков вообще не называл на людях мастером, так как, во-первых, ему не хотелось ставить себя выше других: незачем ему было самоутверждаться за чужой счет - и возраст не тот, и смысла не видел, а во-вторых он испытывал стойкую неприязнь к разного рода масонской терминологии в частности, и к масонству вообще. А масонством среди игровых мастеров всегда очень сильно припахивало, а последнее время - особенно, когда отдельные мастера откровенно начали создавать тайные игровые "ордена", причем многие - по образу и подобию тамплиерских, со всеми их специфическими особенностями. Это, по мнению Анненкова, были скверные игры, и поэтому Анненков ни про какие ролевые "ордена", и клубные инициации сам знать не хотел, и не желал, чтобы ему напоминали об этом. Себя он на своей игре называл автором сценария, а остальных, кто делал игру - "ответственными". До этого, когда он пытался продолжить игру "Революция", он даже предпочитал понятие "комиссар" понятию "мастер", но "Революция" у него не удалась, и он забыл обо всем этом, после того особенно, как Колбасный, которому недвусмысленно указали, что игру делать он не будет - его и вправду никто никуда не звал, кроме Ольги, но никто ей не разрешал этого - в отместку удалил из Интернета страницу с разработкой игры, на которой Анненков размещал все рабочие материалы. Резервная копия у Анненкова была, но он, поразмыслив, не стал ничего восстанавливать, и занялся вплотную проектом "Whiskey on the Jar".
  Сейчас мастера становились в строй: право начать игру уступили Анненкову, это была дань уважения. Это было решено ими самими, и заявлено Анненкову Стасом уже в момент построения. Анненкову, что греха таить, это было приятно, и он тепло улыбнулся Стасу, махнул остальным, и спросил у Стаса напоследок:
  - Все у вас?
  - Не совсем, - Стас пожевал губами, - Есть вопросец: ты с какого бодуна Хафизу в мастерятник назначил? Что она делала? Нет, я догадываюсь, что она сделала лично тебе...
  - Что? Куда я ее назначил?
  - Не понял?
  - Нет.
  - Она тут мастером представляется. Причем всем. Мы думали, что ты ее назначил.
  - Ко мне ее, быстро!
  Анненков разозлился не в шутку.
  Хафиза подбежала, радостно улыбаясь, и глядя на Анненкова преданными глазами.
  - Хаффи, - Анненков наконец определил, как ему ее называть, - Ты сама догадываешься, что я хочу тебе сказать?
  Хафиза вместо ответа при всех повисла у него на шее, и поцеловала в ухо. Анненков отстранился.
  - Деточка, я недопонял! Не распускай руки, и слушай вот что: еще раз я услышу, что ты используешь наши отношения в целях своего public relations, ты будешь иметь очень длинные ноги отсюда. Понятно?
  Хафиза обиженно поджала губы.
  - Я думала...
  - Что ты думала, мне известно отлично. О таких вещах спрашивают. Я не буду тебя сейчас фаршмачить перед всеми, хотя и надо бы. Сама теперь разруливай этот косяк, но чтобы я больше ничего и никогда не слышал о тебе, как о играющем ответственном за "Виски". Стань в строй.
  Хафиза, сопя носом, и посверкивая глазами на игроков, медленно пошла к строю.
  Анненков пошел вслед за ней, намеренно отставая на пару шагов.
  В строю не соблюдался военный порядок: все, конечно, стояли, но вольно, и галдели. Анненкова встретили приветственными возгласами, и гамом. Анненков отсалютовал ладонью.
  Некто длинный, кого Анненков и вовсе не знал, в джинсах и клетчатой рубашке, выскочил из строя, и принялся наводить там порядок по своему разумению:
  - Ну-ка, молчать все! Смир-р-рна-а-а! Оружие вниз все опустили. Слышь, ты, придурок, оружие вниз, бляха! Не понял?
  На длинного воззрились с удивлением. Анненков встал за ним, и наклонил голову. Длинный, проследя взгляды перед ним стоящих, обернулся.
  - Не слушаются? - язвительно спросил Анненков.
  - Куда они, бляха, денутся!
  - А чего хочешь-то?
  - Да порядок в строю, чего!
  - А тебя кто-нибудь просил об этом?
  - ???
  - Я просил тебя о чем-то?
  - Нет. Но я думал...
  - Отставить думать! Встать в строй.
  Впервые, пожалуй, у всех на глазах, Анненков проявил свою строевую выучку: команда была отдана негромко, но так властно, что все мигом затихли, и выровнялись. Эрбени одобрительно прикрыл глаза, и раскрыл их снова. Наталья "Фрейда" показала Анненкову большой палец, и тут же спрятала руки за спину. Моня ухмыльнулся. Длинный тоже стушевался, и полез в строй, но его не пустили.
  - Не понял? - прищурился Анненков.
  Длинного пропустили на место.
  - Вот так, - одобрил Анненков, - Впредь прошу всех самостийных командиров оставить свои замашки до дома. Дома жен дрессируйте хоть до подъема. Это первое. Второе: если на прошлой игре я жевал всю игру сопли, и не мог отличить "маруя" от пластика, и не чувствовал попаданий, так на то у меня были свои причины. Личного характера. И все отлично знают, какие. О другом думал. Это меня не оправдывает, я просто объясняю. Впредь не повторится. Так что я сам отлично могу справиться с игрой. Если мне понадобится помощь, я ее попрошу. Вопросы?
  Вопросов не возникло. Ухмылок и усмешек - тоже.
  - Добро пожаловать на игру "Whiskey on the Jar", - продолжил Анненков, отходя подальше от фронта, - Роли у каждого на руках, прошу их придерживаться. Каждый должен первое время представляться, чтобы игроки запомнили ваше имя. Меня зовут дон Винченцо Альфьери, я католический священник, если кто-то еще этого не понял. (Смешки). Мы находимся в Техасе, юго-западнее Форт-Уэрта, на границе с Мексикой. Год у нас 1927, закат сухого закона. Городок наш, условно называемый "Син-Сити", был недавно разрушен ураганом, и отстраивается заново. Поскольку силы правительства задействованы для оказания помощи пострадавшим от урагана, на помощь извне рассчитывать не приходится. Судья Урия Мак-Кой - прошу сюда, судья, и шериф Дейл Фаррелл - тоже прошу выйти, так вот судья и шериф приняли решение разрешить жителям открытое ношение оружия для защиты себя и своей собственности. Кроме этого, на сегодня была объявлена свадьба ирландца-бутлегера Данси О"Райли с его подругой Фрейдой Мак-Каллен. Свадьбу решили не отменять, так что обряд венчания будет происходить сразу после начала игры. Сначала поздравления и подарки, потом проповедь, потом венчание, ну, а потом, естественно, сама свадьба. На церковный обряд не допускаются гробовщик Даг Даркин - прости, Могилко, гробовщик на свадьбе - дурная примета, да ты анархист, ты этого и не признаешь, и гадалка Леа Энрикес, как отлученная от Церкви. Алабамцы Мэнни Коннерс и Говард Фукс тоже не появляются в церкви - они протестанты. Дальше импровизируйте. Никаких сценарных рамок. Импровизируют все, потом мы это опишем, и вывесим как отчеты. Играйте, творите. Посмотрим, что мы стоим. За рамки времени и антуража не выходить - удалю навсегда со всей серии. По грубым нарушениям правил, или требований антуража разрешается "стоп-игра", но не злоупотребляйте этим. С начала игры до ее конца выйти из нее можно только условно мертвым, если заявлен отказ от восстановления в резервной роли. Положений "вне игры" нет. Поэтому, если кто-то болен, плохо себя чувствует, или недоволен, покинуть игру еще можно сейчас. Кто решил уйти - прошу шаг вперед.
  Никто не шагнул.
  - Какие вопросы?
  - Есть вопрос, Эмир, - вышел вперед Саня Басмач, - Слушай, Кот сюда хочет приехать. Просил тебе передать, что личные отношения игры не касаются. Он сможет войти в игру по приезде?
  - Он один?
  - Один, вроде.
  - Он согласен с ролью?
  - Он просил убрать сто баранов.
  - Красавец! Придется убирать не только это. Передай ему, что он может играть, но один. Людей своих пусть не тащит, все равно они в большинстве по возрасту не проходят, да и ему надо им что-то объяснять. На них нет ролей, к тому же. Ольгу я видеть не желаю. И чтобы ее не было. Это условие.
  - Я ему звоню?
  - Звони, звони. Моня, завербуешь его к себе, как появится.
  - На хер мне оно надо?
  - Отставить пререкаться. Он будет не наемный, вот так решим. Басмач, определи сразу, что он идет к алабамцам. Все с вопросами?
  Никто не ответил. Фрейда кусала губы, и неодобрительно поглядывала на Анненкова.
  - Тогда раз, два, три, разошлись по домам, и начали с богом. Время старта игры - 19.30 московского времени. До этого момента из домов никто не выходит. Начали.
  
  
  НАЧАЛО ИГРЫ. 19.30 М.В.
  
  К вечеру в Син-Сити было оживленно: все собирались на свадьбу Данси О"Райли: он наконец-то решил узаконить свои отношения с вдовой Фрейдой Мак-Каллен, своей давней подругой. Но, словно сама Судьба была против них: сначала городок разрушило ураганом, и Данси, решившему жениться во что бы то ни стало, огромного труда стоило уговорить отца Винченцо назначить венчание в полуразрушенной церкви, да тут еще в день свадьбы на границе мексиканцы устроили перестрелку с разъездом рейнджеров, и шериф Фаррелл попросил Данси и его людей отправиться туда, и навести там порядок своими силами. Прямо из церкви люди Данси попрыгали в автомобили, и устремились к границе, и с ними Фрейда в подвенечном платье, с карабином в руках. Дон Винченцо только руками развел, и отменил церемонию. А когда все вернулись, священник наотрез отказался проводить обряд, ссылаясь на каноны, согласно которым венчания в вечернее время не проводятся. Данси раскрыл бумажник, и пожертвовал крупную сумму на восстановление храма божия, а шериф Фаррелл убеждал дона Винченцо в том, что в военное время требы священниками отпускаются в любой час дня и ночи, а в округе военное положение было, и действительно, объявлено. А дон Винченцо, который в прошлом сам был офицером итальянской королевской армии, сочувственно покивал головой, взял деньги, и назначил венчание на время вечерней мессы.
  И вот теперь жители, все как один, шли в церковь, желая посмотреть на столь выдающееся событие: мало того, что само венчание производилось не по правилам, так и сами свадьбы давно стали редкостью: часты были только поминки.
  Так начиналась игра "Whiskey on the Jar".
  Легенда, предваряющая эпизод, не отыгрывалась, а рассказывалась игроками друг другу в форме обсуждения только что пережитого. Дальнейшие действия игроков были чистой импровизацией, и поэтому, хотя мы видим в том, что получилось, массу несоответствий, ошибок, и натяжек, все же было бы невозможно требовать в действии игры исторической достоверности, и полного соблюдения стиля вестерна. Можно бы было это выправить, увязать с логикой, и добавить сюжетных ходов, списанных с любого вестерна, но тогда это не была бы эта игра, это была бы достаточно посредственная и эпигонская повестушка в вестерн-стиле. Будем все же готовы к тому, что игроки какое-то время еще вживаются в свои образы, тем более, что эти образы они создают сами, и при этом они, разумеется, несут с моря и с суши, и кто во что горазд. Например, анекдот, ниже рассказанный доном Винченцо, в Техасе никто бы не понял, да ему надо было заполнить паузу, а больше ничего в голову ему, видимо, не пришло. Это же касается и других диалогов и действий. К тому же, в игре время действия сжато, события происходят одно за другим, и значительный элемент условности в действии все равно сохраняется. Так что в годину смуты и разврата, не осудите, братья, брата, если он порой говорит или делает на игре то, к чему можно вполне справедливо придраться. Герои очень старались, уверяю вас! А я лишь описываю то, что у них получилось.
  И еще давайте уточним одну вещь: они, создавая образы людей почти столетней давности, думали при этом о своем, и опирались на свой жизненный опыт, и, часто, на ту литературу, которую они читали, и на те фильмы, которые они смотрели. И каждый отдал себя игре полностью - дал ей то, что он мог. А даже самая красивая девушка не даст тебе больше, чем у нее есть - так говорят французы, и в этом, именно в этом, они правы. Во всяком случае, все получили свое удовольствие от игры, и уж как она вышла, так и вышла. Нам остается только наблюдать за развитием событий, и за действиями игроков, и мы не можем что-либо изменить в этом. Возможности вернуться к сохраненному эпизоду, и переиграть следующий снова, в ролевой игре, в отличие от компьютерной, нет. И, хотя мне самому не очень нравится то, что получилось - если честно - я ничего здесь сделать не могу. И не хочу.
  Начали! Техас, мексиканская граница. Весна 1927 года. Вечер.
  
  
   []
  
  
  СИН-СИТИ. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ИГРЫ.
  
  - Что, отец Винченцо занят?
  - И что такого, Диана? Мы не помешаем. Пойдем к нему?
  Преподобный отец Винченцо стоял в дверях церкви с судьей Мак-Коем, и регентом О"Гилви - эти трое слыли в городке за интеллектуалов - и рассказывал им исторический анекдот.
  - Если Господь желает наказать, он отвращает лик Свой от земли сей, и на земле сей начинают твориться разные бедствия, вроде глада, мора, и революций, но так же бывают вещи и куда хуже, только они не так явны при рассмотрении.
  - Да уж, святой отец! - подтвердил Шон О"Гилви.
  - Истинно. А вот рассужу я вам во осуждение Aux Halles** Красной Шапочки, коя повинна во всех бедствиях Королевства Французского, начиная от Мазарена**, и кончая Маратом и Сен-Жюстом**.
  Шон О"Гилви усмехнулся, предвкушая удовольствие. Сестры Макнамара, содержавшие аптеку, и поэтому известные всем и каждому, подойдя, остановились и прислушались.
  - Гнев Господень, - продолжил дон Винченцо, - неотвратим и ужасен, даже если посылкой к нему служит простая путаница, да такая, что смех один! - и сказать стыдно.
  - Помогай нам святая Дева, - перекрестилась Ди Макнамара. Судья кинул на нее уничтожающий взгляд.
  Дон Винченцо, как всегда, когда рассказывал анекдоты, остался серьезен, даже скорбен.
  - История эта случилась несколько позже сожжения на большом костре историка и теолога Урбена Грандье, по обвинению последнего в колдовстве и малефиции, да, кстати, и масонстве, процесс которого был настолько шит белыми нитками, что дознаватели даже не особо и трудились: списали все с процесса Луиса Гофриди 1610 года, зачитали этот инквизиторский плагиат, да и передали несчастного в руки светских властей. Да и сожгли ни за что ни про что. Просто потому, что всего лишь один человек, всего лишь один! - пожелал именно этого, собственноручно написав: "хочу видеть его на костре". Написал потому, что отчаянно боролся за власть, и, метя в коадъюторы к королю Луи XIII, потому доказывал всем и всея положительную роль Ангеррана Мариньи в царствование Филиппа Красивого*, каковой положительной роли не было и в помине, и недаром казнокрада и симониака Ангеррана вздернули на виселицу, впрочем, это отнюдь не возместило того, что Ангерран и его братец раскрали, особенно из имущества разгромленных тамплиеров*. Человеку этому, который носил на голове красную шапочку, и звался Арман-Жан дю-Плесси, кардинал де-Ришелье, упоминание о тамплиерах было политически как нож острый, и потому главного по ним специалиста пришлось зажарить перед Сорбоннским ректоратом, ну а остальные, как и следовало ожидать, быстренько спрятали языки куда следует, и всяк, по меткому выражению Поэта, хранил с тех пор свое добро.
  Ришелье, которого втихаря, и под страхом близкого свидания с парижским палачом, (еще не Сансоном*, но будущим тестем Сансона Первого, тоже хорошеньким вурдалаком), прозывали по трактирам Красной Шапочкой - обладал острым умом, дъявольской хитростью, и галантностью совершенно непомерной. Тех, кто ему нравился, Красная Шапочка, бывшая более девочкой, нежели мальчиком, непременно заполучала к себе в постель, невзирая ни на пол ни на возраст - собственно, это был типичный "и нашим и вашим", причем лучше одновременно, кстати, случалось и такое. Можно понять, что такая вот Шапочка в католической стране явно нуждалась в личном исповеднике, каковой рано или поздно начал бы влиять на своего патрона, и стал бы его соправителем. Так и случилось. Папский представитель при Кардинале капуцин св. Франциска и инквизитор Жозеф дю-Трамбле очень быстро стал второй тенью Красного Кардинала, от чего получил прозвища Кардинала Серого, и Серого Волка - это и за то, что был инквизитор и неумолимо продуктивный следователь, и за волчьи выражение лица и фигуру. Итак: Красная Шапочка и Серый Волк во Франции были уже налицо, не хватало только Бабушки, впрочем, бабушки Ришелье абсолютно не интересовали. Зато дамы моложе бабушек интересовали еще как, и, как то и должно было случиться, после целого ряда дам моложе чем бабушки, страсть Кардинала дошла и до королевы Анны, которая, впрочем, сама была хороша, так что они бы нашли друг друга, если бы не одна беда - "нашим и вашим" Анне абсолютно не нравились
  Но вот раз Папа Римский прислал Красной Шапочке буллу во отпущение грехов королеве Анне, и просил Красную Шапочку ее королеве доставить. Понятно, Красная Шапочка королеву предупредила заранее, и назначила встречу в известной всему уж Парижу молельне королевы, так как после получения буллы полагалось помолиться. Хотя, добропорядочный католик не стал бы молиться в таком месте, ибо это было скорее блудилище Астарты, нежели молитвенный дом в честь Сладчайшей Девы, ну да вот планам Красной Шапочки такая молельня скорее даже споспешествовала, чем мешала, тем более, что отпущение было заранее, так сказать - авансом, дано. И, дождавшись в похожих размышлениях назначенного часа, Красная Шапочка одела сутану, шапочку, прихватила на всякий случай пистолет, да и пошла себе в Пале-Рояль.
  Идет это она, стихи сочиняет игривые, а навстречу ей - Серый Волк, Жозеф дю-Трамбле, капуцин св. Франциска.
  "- Куда идете, Ваше Высокопреосвященство, Красная Шапочка?" - спрашивает.
  "- Да вот, индульгенцию королеве несу" - отвечает Красная Шапочка.
  "- А что, сильно грешна? Может все же исповедь требуется? Ну, и епитимия?"
  "- Не более всякой женщины." - отвечает Красная Шапочка, - А что такое, Жозеф?"
  "- Ну-у," - выпятил губу Жозеф, - я бы пошел сначала к королю. Там мало ли что..."
  "- А это мысль," - согласилась Красная Шапочка, - лучше и впрямь сначала к королю. Де я к нему пришел, поиграть. Король без денег нынче, он мне откажет... ну а я там и к королеве зайду. Спасибо, Жозеф."
  "- Да не за что!" - сказал Серый Волк, и, как только увидел, что Красная Шапочка и правда пошла к королю, побежал прямиком к королеве Анне, что ждала Ришелье в темной молельне.
  Однако, путаница тут только началась: Анна отнюдь не горела желанием встречаться с Ришелье накоротке, и потому решила переодеть в свое платье свою камеристку, да и послать к Красной Шапочке - с той и не такое бывало, привычна была. Нравы-то были! Ну и камеристка затаилась в молельне, как следует ни Ришелье не зная, ни что делать не представляя. Однако, ждала, думая, что кривая вывезет.
  Явился Жозеф в молельню, а камеристка ему кричит, как научили: " - Вы ли это, Арман?"
  "- Нет, - закричал Жозеф, - это не Арман никакой, это я, Жозеф дю Трамбле, и я все теперь знаю, трепещи, грешница!"
  Ну, можно понять, что было в те времена такое инквизитор Реймсский и духовник кардинала: пахло это Гревской Площадью, да даже, для камеристки, и Рыночной**, и та, решив, что болтаться ей на трех тортузах, рухнула в обморок. Хотел Жозеф ей тут же и впендюрить, и даже собрался сделать это, но дернул его черт же посветить лжекоролеве в лицо! - увидев подмену, Жозеф сообразил, что из этого можно состряпать хорошенькое дельце о колдовстве, это штука послаще, и позвал он пару швейцарцев, и приказал волочь несчастную камеристку в Консьержери, предварительно приказав одеть ее в свою рясу, а сам напялил ее, то есть королевское, платье, и засел в молельне.
  Тут является Красная Шапочка, и в темноте тоже не очень хорошо видя, с кем дело имеет, хватается за Жозефа, и спрашивает:
  "- А для чего тебе такие прекрасные глазки, дитя мое?"
  "- Ах, - отвечает Жозеф, - Это чтобы всегда смотреть на Вас, Ваше Высокопреосвященство!"
  "- А для чего тебе такие прекрасные маленькие ушки, дитя мое?"
  "- А это чтобы внимать наставлениям Вашим, Ваше Высокопреосвященство!"
  "- А для чего тебе такие прекрасные мелкие зубки, дитя мое?"
  "- А это, чтобы нежно кусать Ваши ушки, Ваше Высокопреосвященство!" - ответил Жозеф, уж понимая, что перебирает, и перебрал, потому что Кардинал тут же вопросил:
  "- А для чего, скажи мне, мне нужна вот эта штучка, дитя мое?"
  "- Ну уж нет, - возразил Жозеф своим голосом, - Вот этого не будет, Арман! Собирайся, хватит. А то так не заметишь, как миньоном станешь! Дожил на старости лет! Давай-давай! Будешь теперь отвечать на мои вопросы!"
  Ну, взял его под руку, и повел исповедать. Прямо в платье, надеть-то по сану было нечего!
  Но это еще не все: мушкетеры видели, как швейцарцы тащили куда-то женщину из молельни королевы Анны, и, не удосужившись проверить, где королева, и кого волокут, решили проследить за этим. Проследили до самой Консьержери, ну и, когда все стало уже ясно, отправились к королю Луи с докладом. Король тоже, хорош гусь, не попытался проверить, где королева, а схватился, и с хорошим отрядом в сто клинков направился в Консьержери наводить там порядок. Порядка не навел, и королевы не нашел, однако, нашел заплаканную камеристку, ну и, чтобы уж не зря ездить, решил ее допросить, в чем там дело. Камеристка не долго упорствовала: после второго клина в "испанский сапог" - (раньше не поверили бы, посчитали, что лжет) - рассказала все, что знала об этом деле. Да и ног своих ей было жаль - думала, пригодятся. Не пригодились. Король, выслушав, шепнул мушкетерам, чтобы позвали палача, и шепнули тому, что девку надо бы тихо удавить, зашить в просмоленное полотно, и в таком виде выбросить в Сену, положив к ногам пушечные ядра. С тем и отбыл. Но палач, скотина, удавленницу продал за золото одному врачу-итальянцу, для, якобы, анатомирования, а тот начал ставить над ней некромантические опыты, чего бедная девушка уж никак за свои грехи не заслужила. И неупокоенная девушка, более из мести, нежели от иного чего, стала являться к королю Луи по ночам, производя над ним разного рода сексуальные экзерсисы, от чего тот скоро стал хиреть, заболел, слег в постель, да и помер. Красная Шапочка еще королю своему и дорогу на тот свет показала, да и поделом: ишь, королевы ей захотелось! Никак не могла чего попроще!
  Результатом этих событий явились: мазаринизм, фаворитизм Луи XIV, который вырос классической безотцовщиной, был озлоблен и на мать, и на ее прихлебателей, да и за уши его вовремя хоть за Лавальер* выдрать было некому, развал страны при Луи XV, и, что понятно, Революция, в результате которой истинными королями Франции стали Шарль Сансон и его верная и неразлучная гильотина.
  Вот так. А началось все с Красной Шапочки, что б ей ни дна ни покрышки!
  Судья и регент тихо посмеялись, а сестры Макнамара вытаращили глаза:
  - Это вы о чем вообще говорили, сэр?
  - Benedictu vos, in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, Amen!** - благословил их дон Винченцо, все еще без тени улыбки, - Начнем, пожалуй? Все уже здесь.
  - Да, начнем, святой отец, - подтвердил регент. - Прошу вас.
  - Объявите о начале.
  - Минуту, - сказала Эвелайн Макнамара, - святой отец, сэр, в округе появился снова Полли Прикер. Будьте осторожны, Анжела Коэн сказала, что он хвастался, что вас пристрелит.
  Дон Винченцо обратил к девушке холодный взгляд.
  - Я знаю это.
  - И что?
  - А что я должен делать? Испугаться?
  - Быть может, я поговорю о том, чтобы к вам приставить пару человек? Бесплатно? Сэр?
  - У меня есть деньги, дочь моя. Но я намерен их потратить на другие цели.
  - Хорошо, святой отец. Но я поговорю с парнями.
  - Нет, не надо, Эви. Бог с ними, меня Господь должен хранить. По должности.
  - Ангелы?
  - Именно. Парни Данси не очень на них похожи.
  - Понятно, - кивнула Эвилайн, и, двинувшись с сестрой в церковь, сказала ей тихо:
  - Этими ангелами будем мы, Диана. Как ты? Не разучилась стрелять, случись что?
  Ди улыбнулась весело:
  - Справимся. Мы похожи на ангелов, Эв?
  - Мы на них похожи.
  - Не попросить ли Лири? Он к тебе хорошо относится.
  - Но он может потерять работу у Данси.
  - Мы ему заплатим. Разве нет? Поговори с ним. Это лучший стрелок, как мне кажется. И он нравится тебе.
  - Молчи, девчонка! Я поговорю с Данси.
  - А я с Лири. Договорились.
  Дон Винченцо проводил девушек взглядом, улыбнулся, и, глядя вниз с выражением крайнего смирения, пошел на амвон, бормоча:
  - Благослови, Господи, собрание наше. И прости прегрешения наши. Господи, когда же в этой стране будет порядок? Когда?
  
  Мексиканка Леонора Энрикес была гадалкой - она зарабатывала в городе и по всей округе предсказаниями судьбы, приворотами, исцелениями от болезней и горя, и прочей чертовщиной. Индеанские скво ходили к ней за этим за десятки миль, да и белые люди частенько к ней обращались ночами: днем с ней предпочитали не общаться, тем более, что отец Винченцо как-то, когда узнал некоторые подробности ее деятельности, торжественно отлучил ее от церкви. Это Леонору беспокоило не очень, потому что все, кто ее демонстративно не замечал днем, ходили к ней ночами с такими умоляющими глазами, что Леонора чувствовала себя в городе полной хозяйкой. Ночами. Днем было время преподобного Винченцо. Но как только наступала тьма, преподобный кончался, и начиналась Леонора.
  Никто, кроме дона Винченцо, не выступал против Леоноры: ей покровительствовал сам шериф Дейл Фаррелл, большей частью благодаря рекламной кампании, проводимой бандершей Анжелой Коэн - Анжела с шерифом были любовниками. Впрочем, взятки с Леоноры шериф брать не стеснялся. И еще Леонора была тайной подругой Фрейды Мак-Каллен, а тяжелой руки этой разбитной вдовы боялись в городе решительно все, даже сам судья.
  Священник был единственным открытым врагом Леоноры, но она ему никогда не вредила, к тому же несколько раз видели, что она сидит ночами неподалеку от дома дона Винченцо, курит сигару, и наблюдает за окнами. Но никто не понимал главного: почему Леонора делает это.
  Но сегодня Леонора была очень расстроена: все жители устремились на венчание, как один, и поэтому Леонора почувствовала себя несчастной и одинокой. Она бродила одна по пустому городу, и сквозь зубы ругалась по-испански.
  - Эй, мисси! - окликнули Леонору из лавки гробовщика.
  Леонора обернулась.
  - Даглас? Ты отчего не на свадьбе?
  Гробовщик невесело усмехнулся:
  - А могильщик на свадьбе - дурная примета. И потом: что я там забыл? Смотреть, как Фредерику торжественно открывают для движения поездов?
  - Ты о чем?
  - А ты никогда не замечала, что свадьба похожа на открытие станции железной дороги? Речи, напутствия, перерезания ленточек... - Даг Даркин зло захохотал.
  - Думаю, Даг, поминки тебе нравятся больше. Особенно, если прочитать то, что у тебя над дверями. "Добро пожаловать". Я тебе советую еще прибавить: "на массовые похороны - скидка".
  - Что тебе не нравится? Я приглашаю клиентов. Это вежливо.
  - Ну да. Только они не очень хотят к тебе обращаться.
  - Хотят, не хотят, а приходится. В этой стране могильщики сроду с голоду не помирали. Заходи, ведьма. Выпьем.
  - Я не ведьма.
  - А я не могильщик. Ха! Мне тут таки прислали бутылочку. От щедрой души.
  - Кто прислал?
  - Отец Винченцо. Он хороший человек.
  - Он хороший человек. Ну что же, давай выпьем по стаканчику. Утешимся.
  - Чем? Леа, сегодня мы, хотя бы, первыми будем знать, если кто-то приедет с вечерним автобусом.
  - Он прошел четверть часа назад.
  - Садись, Леа.
  - Не боишься?
  - Я анархист. Не боюсь никого и ничего. Если захочешь замуж, я на тебе женюсь.
  Леонора весело скосилась на Даркина.
  - Ты это серьезно, Даг?
  - А что? Съездим в Даллас, и делу конец. Хочешь?
  - Нет, Даг. Пока не хочу.
  - Как хочешь, - пожал плечами Даркин, - Пей, мисси Леа.
  - Спасибо тебе, Даг. Смотри - идут двое.
  Даркин пригляделся.
  - Этих не знаю. Чего им надо?
  - Спросим. Эй, вы! Да, вы. Что вы хотите?
  Двое мужчин в серых плащах и шляпах, надвинутых на глаза, с дорожными саквояжами, и длинным свертком, переглянулись, и направились к лавке Даркина.
  - О, мисс! Вы что-то продаете?
  - Она - нет, - буркнул Даркин, - Это моя лавка.
  - А что продаешь ты?
  - Я оказываю услуги. И они вам, похоже, скоро понадобятся. Судя по виду.
  - Что?
  - Похороны, процессии, факельные шествия, плакальщики. Нужно?
  - Может пригодиться, - выпятил губу более высокий тип в шляпе, - Будем знать.
  - Между прочим, невежливо разговаривать, не представившись. - наклонила голову Леонора.
  - Простите, мисс. Я - Мэнни Коннерс. А это - мой друг Говард Фукс. Мы не здешние. Но хотим у вас задержаться. А вы?
  - Меня зовут Леонора Энрикес. А это - Даг Даркин.
  Коннерс и Фукс приподняли шляпы.
  - Не подскажете, где гостиница?
  - Там же, где и бордель, - ухмыльнулся Даркин, - Но там сейчас никого нет. Вы вообще никого сейчас не найдете: все на свадьбе в церкви.
  - Свадьба? В церкви? Вечером?
  - Так получилось.
  - А что, в гостинице народ приличный?
  - Вам же сказали: там бордель. И самый частый гость там - шериф. Вам это нужно, ребята?
  - Нам не нужно. А что, шериф у вас содержит бардачку? Говард, мне нравится этот городок!
  - Можно сказать и так. Принадлежит это его подружке. Но шериф имеет с этого кое- что. Ребята, я сдам вам две комнаты, если будете платить аккуратно.
  Фукс почесал в затылке.
  - Это предложение?
  - А ты что подумал, парень? Что я, не вижу, кто вы такие?
  - А кто мы такие?
  - По выговору - вы из Алабамы, - вмешалась Леонора, - А по виду - "деловые". А в свертке у вас два ружья, или "томми-ган".
  - Какое тебе, девочка, дело, что у нас в свертке? - с угрозой спросил Фукс.
  Леонора постучала пальцами по столу, потом сцепила их на груди под пончо**, склонила голову набок, вытащила из-под пончо автоматический пистолет, грохнула им плашмя по столешнице, и тихо сказала:
  - Мне нет никакого дела, что у тебя в свертке, мистер Говард Фукс. Но если ты будешь так со мной разговаривать, я враз вышибу тебе мозги, будь у тебя в свертке хоть дирижабль! Мне что - от церкви меня уже отлучили. Ты понял, мясо?
  Коннерс почесал скулу, присел, и заржал:
  - Нет, мне нравится этот город!
  - Мне тоже, - буркнул Фукс, присаживаясь рядом, - Век бы здесь прожил! Позвольте узнать, мисс, где вы держали такую здоровенную пушку? В лифчике?
  - За поясом.
  - У вас это разрешено?
  - Да, в округе военное положение, - пояснил Даркин, - И жителям разрешено носить оружие. Близко граница.
  - А чем мисс занимается?
  - Я предсказываю судьбу, - пояснила Леонора.
  - А нам предскажете, мисс?
  - Я подумаю.
  - Мы, мисс, платим.
  - Я понимаю. Но я сама решаю, кому предсказывать, а кому нет. И говорите, парни, о своих делах. Я не болтлива.
  Коннерс пожал плечами:
  - А что мы такого говорим? Комнаты снимаем? Уберите пушку, мы не хотим поднимать стрельбу. Пока не хотим. Пока мы хотим знать свою судьбу.
  - Я же сказала - нет.
  - Мисс, вы не поняли. Мы вам платим деньги, но вы нам рассказываете то, что нас интересует. Вот и все. Это ведь тоже предсказание судьбы. Я не хочу знать, когда мистер Даркин повезет меня с музыкой, но зато я хочу знать, что творится в городе. - Коннерс достал пачку денег, и отсчитал Леоноре несколько сотенных, - Так что?
  Леонора молча собрала деньги, и засунула их за корсаж.
  - Ну вот, - кивнул Коннерс, - Это уже дело. В городе "деловые" кто?
  - Данкан О"Райли, по прозвищу "Рыжий". Его жена Фредерика. И их люди.
  - А стрелки свободные есть?
  - Они все сидят под Данси, и не смеют пикнуть. Но нанимаются.
  - Шериф деньги берет?
  - Берет. Но ему платит Данси. Они, в общем, друзья.
  - То есть, случись что, он не поддержит?
  - Нет. Но если ему заплатить, он не станет вмешиваться в твои дела.
  - Не бог весть что, но лучше, чем тройка. А судья?
  - Судья исполняет закон. И не берет денег. У него их много.
  - Чем здесь заняты?
  - Тем же, чем по всей границе. Еще ищут нефть. Если вы за этим, то без судьи вам не обойтись.
  - Ясно. Где можно найти Рыжего?
  - В пабе. Но сейчас он на свадьбе.
  - Еще вопрос: а держат ли люди Данси местных торгашей?
  - Спроси об этом меня, - буркнул Даркин, - И я тебе скажу, что у меня в конторке лежат для него деньги. И завтра я их ему отдам.
  Фукс повернулся к Даркину:
  - Много?
  - Это кому как. Для меня много.
  - А где его люди?
  - Что?
  - Ну вот мы пришли. Представь, что мы тебя сейчас обчистим. Где его люди?
  - На свадьбе.
  - Но они у тебя бывают?
  - Нет, зачем им.
  - Тогда слушай меня, могильщик: возьми себе из тех денег любую половину, а другую отдай нам. И мы всегда будем здесь. Половину считай платой за квартиру.
  - Ты сдурел, парень?
  - Почему?
  - Потом вы уйдете, а они...
  - Зачем это нам уходить? - рассмеялся Коннерс, - Нам и здесь хорошо. Идти нам некуда, почему бы не поселиться здесь? Сходим к шерифу, и все дела. Мне вот мисс Леонора нравится. Может, я жениться хочу.
  - Меня ты спросил об этом, парень? - возразила Леонора.
  - Спрошу, время придет. Послушай, Даркин, тебя здесь обирают! За свои деньги ты мог бы хоть рассчитывать на защиту, но этого ты не имеешь, ты видишь сам. Мы возьмем в два раза меньше, но эта защита у тебя будет. Ну? Соглашайся, Даркин. - Коннерс нехорошо улыбнулся, - У тебя гробы есть?
  - Есть три готовых.
  - Есть хоть один по твоей короткой мерке?
  Даркин отошел к шкафу.
  - Не бери ружье, могильщик, - угрюмо посоветовал Фукс, - Не нужно тебе оно. За твои интересы теперь мы стреляем.
  - И что такое твое ружье? - спросил Коннерс, разворачивая сверток, - Ты посмотри сюда! Нравится?
  В свертке был пулемет Льюиса. Даркин взглянул, и размашисто перекрестился:
  - Опять начнется.
  - Начнется, - подтвердил Фукс, - Как не начаться! Наши покойники за наш счет, Даркин! Разбогатеешь! Нам нравится этот город! Так что? Согласен?
  - Он согласен, - сказал Коннерс, проходя к шкафу, и забирая ружье Даркина, - Я тебе его отдам, Даркин, после того, как поговорю с Данси о тебе. Ладно? Нам чужого не надо, а пока пусть оно побудет у Говарда.
  - Да ладно, - ответил Даркин, - Отдай ружье, а ваше добро я пока спрячу. Кто о вас знает? А Леа не продаст. Я с вами, парни. Давно хотел стать бандитом. Я анархист. Только я вам платить не буду. На равных. А деньги забирайте, это мой вклад в дело.
  Коннерс кивнул головой:
  - За что люблю Запад, здесь все знают, чего хотят. А ты, Леа, что хочешь?
  - А я судьбу предсказываю, - отозвалась Леонора.
  - Хочешь заработать?
  - Что надо?
  - Всего лишь помолчать до завтра. А завтра можешь с нами дружить. Не пропадешь.
  Леонора пожала плечами:
  - Я не ирландка. Это ответ.
  - Возьми все равно денег. Купи что-нибудь себе, и считай это подарком от меня.
  - Я могу идти теперь?
  - Нет, ты посиди с Дагом здесь. Будут приходить люди, поместите их. А мы пройдемся, посмотрим наш город.
  - Ваш?
  - Наш. Наш, и шерифа. Если он захочет.
  - Одно условие, Мэнни. Одно.
  - Хоть десять, лапочка!
  - Я сейчас ухожу. Мне не хочется становиться бандиткой, а я знаю, что вы сейчас не знаете, куда меня девать. Но меня не надо никуда девать. Я молчу о вас, но вы не трогаете священника Винченцо. Ни один волос не должен упасть с его головы, и никаких разборок там, где он будет находиться. Это понятно?
  - Понятно. А зачем тебе это надо?
  - А зачем тебе это знать? Я тебе сказала, а ты это сделай. Это все.
  - Ладно. Но ты сядь, и посиди здесь. Это не от недоверия, просто будут приходить люди, кто их встретит, и займет? Могильщик? Это плохое начало. Поговори с ними. Это работа, и она будет оплачена. Вперед. - Коннерс отсчитал еще денег.
  - Понимаю так, что отказываться бесполезно? - уточнила Леонора.
  - Конечно, - осклабился Коннерс, - Мне за тебя страшно, юная леди. Когда я буду уверен в твоей безопасности, я тебя отпущу. А пока делай, что я говорю. А ты, могильщик, возьми свои деньги, добавь наших, и пойди, найми нам людей. На все. Ясно?
  - Ясно, сделаем, - быстро согласился Даркин.
  - Разбежались по делам. Говард, пошли со мной. Подаришь этому Данси ту штуку, что купил для той рыжей крошки в Ньюарке. Давай, смешно будет. Ну а я займусь шерифом. Все будет законно, черт нас всех побери! Начали!
  
  
  - Данкан О"Райли, согласен ли ты, перед богом и людьми, взять в жены Фредерику Мак-Каллен, и быть с ней в горе и радости, покуда смерть не разлучит вас?
  - Согласен.
  - Фредерика Мак-Каллен, согласна ли ты, перед богом и людьми, взять в мужья Данкана О"Райли, и быть с ним в горе и радости, покуда смерть не разлучит вас?
  - Согласна, святой отец.
  - В таком случае в знак своего согласия обменяйтесь кольцами. Объявляю вас мужем и женой во имя Отца, Сына, и Святого Духа.
  Дон Винченцо протянул руки в благословляющем жесте, и в этот момент из кармана его сутаны выпал автоматический пистолет, и со стуком упал перед его ногами. Кто-то из прихожан фыркнул. Данси покосился на пистолет, и на священника. Дон Винченцо флегматично поднял пистолет, оттянул раму, проверил, дослан ли патрон в патронник, щелкнул предохранителем, и засунул пистолет обратно**.
  - Поцелуйтесь, - приказал дон Винченцо.
  Это было тут же исполнено с такой неприкрытой страстностью, что по рядам прихожан пронесся вздох зависти.
  Дон Винченцо, не будучи в силах сдержать усмешки, повернулся, и пошел к кафедре.
  - Дети мои! - начал он, поднявшись на кафедру, - Теперь вы муж и жена. Отрадно видеть, что вы наконец-то пошли господним путем, и, после столь долгого сожительства во грехе, узаконили свои отношения. Венец кончает дело, а Господь милосерд, и, в великой благости своей, простит ваши прегрешения. Идите и сядьте, ибо сейчас я скажу вам проповедь. То есть скажу я ее всем вам, братья и сестры, а не только этим двум чадам, наконец вставшим на путь Истины.
  "Вы не горячи, не холодны" - сказал Господь. Что это значит? Это значит, что Господь осудил равнодушие. Ни плохие, ни хорошие, ни святые, ни грешники - кто они? Разбойнику сказал Господь: "Истинно говорю тебе: ныне же будешь со мной в раю!" Почему? Разбойник совершил множество грехов, но он признал Господа, и раскаялся в грехах своих, а бог милостив, и грехи его были прощены. Можно простить, ежели есть что прощать. И разве тот, кто милостив, щедр, и благ, но мнит себе это в заслугу, и гордится этим, разве он не больший грешник, чем разбойник? Больший. И ему труднее покаяться, но если он осознает свою гордыню, бог его тоже простит.
  Но те, кто не плох, ни хорош: за что их награждать? И за что наказывать? В чем им раскаяться? На что надеяться? Их жизнь проходит зря.
  И если вы идете по улице, или трудитесь, в поте добывая хлеб свой, или даже сидите дома, знайте, что рядом с вами есть некто праздный, бессмысленный, с открытым ртом и пустыми глазами, и единственное, что ему дано, это его плоть, каковую это существо понимает как благодеяние, им вам оказываемое, безотносительно к тому, показывает оно ее вам издевательски, или же по другому как; оно живет за ваш счет, желая вас всячески благодеять и учить всему, чего оно само ни на полушку не знает, и имя этому существу - "Ни то ни се". Им все скучно, им все неинтересно, они заставляют вас искать, как бы им угодить, и терять драгоценное время, коего вам Господом отпущено не густо, да и вы сами не знаете, сколько точно, все в руке Его! Но вы будете искать, и не находить, создавать, и разрушать обратно, а эти будут ныть и отрицать, считая себя вершинами творения Божия, и считая, что даже бледной копии их повторить невозможно. Знакомо? Что смотрите каждый на своего соседа?
  А давайте посмотрим на себя самих! Мы. В разных местах мы, люди, все те же. И во всех местах, и во всех временах. Мы не меняемся. Или меняемся в худшую сторону. Разве нет?
  Прихожане! Разве вас не беспокоят пороки человеческие? Похоже - нет. Уж и не такие, не мне чета, обличали и прижигали каленым железом, а человек не изменился ни на йоту, и не изменится. Сам бы и хотел, да не выходит: и внешних обстоятельств слишком много, и противоречивы мы, сами порой не соображаем, что делаем, а когда соображаем, то уже, обычно, и поздно. Окружающие, по моему мнению, только тем и заняты, что тщатся вести себя как можно аморальнее, именно аморальнее, а не распущеннее, это бы полбеды! Но возникает впечатление, что все решительно задают нормы поведения только затем, чтобы потом слаще было их нарушать и профанировать. И еще: оправдать самого себя всякий может, такое нагородит, чтобы себе же доказать, что был прав, ахнете! Все наши мифы оттуда, от того, что кто-то один себя публично оправдывал, все!
  Они искушают вас, искушают малых сих, искушают тем, что все вы делаете не так, что вы - слепы, и что Бог отвернулся от вас. Впрочем, Он от вас как раз и отвернулся. Я не боюсь сейчас вам этого сказать, молитесь, братья, и идите к Нему, или даже от Него, но если вы не горячи и не холодны, увы вам! Ибо дальше что? Что, я вас спрашиваю? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы угадать, что дальше: "И послал Господь Ангела Гнева своего, и истребил он первенцев Египетских от первого до последнего".
  Так, что ли?
  Молчите?
  У меня есть ответ на этот вопрос. Но он никому не понравится.
  Дети мои, Господь простит мне то, что у меня пистолет в кармане! Ибо я - солдат. Солдат воинства Божия, и если Он прикажет мне стать орудием его гнева, я стану им не колеблясь, а стреляю я метко, это многие знают... Не я сделал мир таким, каков он есть, и не вы. И если вы живете так, как живете, и делаете то, что делаете, значит, это угодно Господу. Мы живем в мире, таком, каков он есть, и по тем правилам, которые в нем заведены, и не нам это менять. Мы только должны осознавать, что то зло, которое мы сотворим, отяготит души наши, и ввергнет их в адские бездны. Но если мы боимся зла, и бежим его, тогда свет надежды сияет в наших сердцах, и мы идем путем Господним. И, скажу вам, когда Господь повелит мне взять пальмовую ветвь вместо пистолета, я это сделаю с удовольствием. Но... вряд ли в моей жизни случится это.
  Почему, спросите вы? Да потому что, хоть бы на моей Родине: коротышка Муссолини, со своими слугами бесовыми в черных рубашках, взяли всю страну, да и прибрали к рукам. В России - те же бесовы слуги, только цвет у них красный. В Германии, в Ирландии - везде они становятся все сильнее и сильнее.
  Почему? Да все потому же: горячих или холодных по пальцам пересчитать можно, а остальные - ни то, ни се, им все равно, лишь бы утробу набить, да еще, чтобы то, что ниже утробы, тоже б нужды не знало.
  И поделом им, а мы, мы не таковы же ли? Смотрите же на себя! Смотрите, и дано будет вам увидеть.
  Увидеть, и измениться.
  Любите! Страдайте! Радуйтесь! Даже и ненавидьте, и пусть бог пребудет с вами, чтобы вы в своей ненависти не натворили беды! Делайте что-то! Ошибайтесь, находите выходы, расшибайте себе лбы о стены, и проходите сквозь игольные ушки. Делайте добро, а не деньги. Деньги - лишь способ существовать, а не благо. И запомните, что самое главное, что вы можете сделать в этом мире, это ваши дети! Добрые, умные, и здоровые дети! Дети, и ваш домашний очаг. И мир. И согласие.
  И, быть может, ваши дети будут ходить в храм божий без оружия в карманах. И слушать священника, который будет вещать более кроткие речи, и из его кармана не будет выпадать браунинг.
  Благословение Господне на вас, и идите с миром!
  
  Прихожане стали расходиться, выкриками подбадривая новобрачных. Фрейда ни с того ни с сего расплакалась, и терла глаза кулаками, в Данси, обнимая ее за плечи, вел ее к выходу. Дон Винченцо, проводив прихожан взглядом, постоял, а потом тяжело сел перед кафедрой, потирая правой рукой сердце. Лицо его сделалось бледным, широко раскрытые глаза устремились куда-то вдаль. Бесконечная усталость читалась в его взгляде.
  К дону Винченцо подошел Майкл Лири, присел рядом. Почтенный капеллан повернулся к нему, и прикрыл веки, приветствуя его.
  - Что тебе, сын мой?
  Лири улыбнулся:
  - Блестящая проповедь, святой отец. Не совсем по канону, но... У многих были слезы на глазах.
  - Всегда я подозревал, Лири, что ты не прост. Откуда знаешь, по канону, или нет?
  Лири улыбнулся:
  - Что вы хотите знать обо мне, святой отец? Зачем вам это?
  - Я твой исповедник. А ты не открываешь мне тайн своей души.
  - Мне нечего открывать. Там нет тайн.
  - А нераскаянные прегрешения?
  - Мне не в чем каяться.
  - Разве ты безгрешен?
  - Кто здесь безгрешен? Вам не нужно ли нитроглицерину, святой отец?
  Дон Винченцо усмехнулся. Усмешка получилась озорной.
  - Зачем мне динамит, сын мой? Я, слава богу, не взламываю сейфов!
  Майк Лири рассмеялся.
  - Я о лекарстве.
  - О лекарстве позаботится Эвелайн Макнамара. Если в том будет нужда. Дай руку, сын мой. Я обопрусь о нее.
  - Пойдем на свадьбу, святой отец?
  - А куда же нам еще идти? Там сейчас весело. А нам в жизни очень не хватает веселья. Искреннего веселья, сын мой. Правда?
  Лири улыбнулся:
  - Истинно так, святой отец. Взять хоть меня: я и вместе со своей подругой грустен. Все проблемы.
  - Какие?
  - О, их много.
  Капеллан Винченцо задумался.
  - Что-то с Эвилайн?
  - С чего вы взяли?
  - Она скверно выглядит. Вообще, она была болезненной девочкой.
  Лири покачал головой.
  - Ничего не знаю.
  - Разве?
  - Ничего. Зачем вам это вообще знать?
  - Быть может, я мог бы помочь?
  Лири посмотрел на капеллана долгим взглядом.
  - Так что, Майк?
  - Вы - нет. Слишком высока цена вопроса.
  - Сколько?
  - Не спрашивайте. Не спрашивайте меня об этом. Даже если мы... нет. Оставьте, святой отец. На все воля божья.
  - А Элина?
  - Какая Элина?
  - То есть Леонора Энрикес.
  - Леонора? А! Не знаю. Возможно. Я поговорю с ней. Спасибо.
  - Так иди и говори с ней об этом.
  Лири улыбнулся снова.
  - Мне нельзя. Прошу вас, святой отец. Господи, хорошо, что нас не слышали!
  
  На свадьбе было шумно. В полуразрушенном пабе составили столы, и наставили на них столько бутылок, что за ними не было видно еды. Ее, впрочем, и не было особенно. Шашлычник Майк Карапетян притащил прямо в паб свою печку, и всех желающих угощал ароматным мясом на спичках. Ему все было заранее оплачено. И поднесено: Карапетян был пьян в стельку, и пытался танцевать армянские танцы, но у него не получалось: музыка не та.
  Райли с женой распевали что-то, но никто не мог понять, что. Ансамбль играл "Cork Hornpipe". Некоторые гости вышли на танцевальный круг, и чинно, заложив руки за спины, отплясывали друг перед другом.
  Святого отца Винченцо просто не заметили. Они с Лири пошли к танцевальному кругу, но почтенный капеллан внезапно остановился, поднял указательный палец, и, круто развернувшись, направился к двум незнакомцам в серых шляпах. Лири двинулся было следом, но капеллан остановил его:
  - Друг мой, у меня к тебе есть просьба.
  - Да, святой отец?
  - Пойди, попроси новобрачную спеть для меня. Она знает, что.
  - Будет исполнено, святой отец.
  Незнакомцы внимательно следили глазами за доном Винченцо.
  Дон Винченцо широко улыбнулся им: его улыбка обезоруживала и не таких троглодитов!
  - Со мной что-то не так, дети мои?
  Блондин, повыше, Мэнни Коннерс, кашлянул:
  - Да нет, преподобный, все нормально.
  - А что вы на меня так смотрите, как будто я должен вам сто долларов, и не отдаю?
  - У вас пистолет в кармане.
  - Да. А у вас его нет?
  - Я не капеллан.
  - А я - капеллан. И что?
  - У нас в Алабаме священники пистолетов не носят.
  - Зато у вас в Алабаме вешают негров.
  - А у вас - нет?
  - Ничего такого не слышал. У нас вешают бандитов.
  - Да, и заодно мексов и индейцев!
  - А у вас - нет?
  - Нет. В Алабаме нет мексов и индейцев! Зато есть негры.
  Святой отец Винченцо выпятил губы, и надолго задумался, поглаживая рукою тот карман, где у него лежал браунинг.
  Со стороны разговор святого отца и двоих гангстеров выглядел совершенно так, как будто люди сильно поссорились, и, того гляди, откроют стрельбу. Дело это было обычное, но не на свадьбе, и не дай боже снова с участием городского капеллана. Мало, что в деле был бы капеллан, так это была бы еще маленькая война: капеллан Винченцо, который в Мировую войну командовал подразделением горных егерей, знал в стрельбе толк. Поэтому шериф Дейл Фаррелл, который обычно предпочитал реагировать на уже совершенные преступления, но ни в коем случае не заниматься профилактикой их, в данном случае решил изменить своим принципам, и решительно двинулся в сторону напряженно стоящих друг против друга алабамцев, и капеллана.
  - Мистер Винченцо! - зычно позвал он, - Вот не имел сегодня возможности лично засвидетельствовать вам почтение. Исправляю ошибку. Как вы?
  - Превосходно, сэр, превосходно. Как вы?
  - Лучше всех, святой отец, лучше всех. Это ваши знакомые? Тогда познакомьте и меня: я их не знаю.
  - Да и я их впервые вижу, сэр. У нас тут диспут насчет негров.
  - У нас в городе появились негры?
  - Нет.
  - Тогда почему диспут?
  - А почему нет? Впрочем, я вообще хотел поздравить Фредерику. Еще раз. Всего хорошего, дети мои.
  - Вы - шериф? - поинтересовался Мэнни Коннерс.
  - Да, я - шериф.
  - У меня к вам есть дело.
  - Ко мне у всех вечно дела. А здесь праздник.
  - Тем не менее. Мы только что приехали в ваш город, и думаем задержаться здесь на какое-то время. И хотим зарегистрироваться.
  - Сейчас?
  - А почему нет? В конце концов надо сразу же улаживать дела с Законом. Паспорта у меня, и мы можем сходить к вам, и...
  - Это непременно надо делать сейчас?
  - Шериф! Это мэр подождет до завтра. Я уже слышал, что в округе военное положение.
  - Это верно. Да никто же не узнает...
  - А вдруг? И потом, у меня есть к вам и дело личного характера. Давайте все это уладим, и, после, со спокойной душой, выпьем здесь, и поздравим новобрачных.
  Шериф помялся.
  - Ну, хорошо, - решил он, - Дело-то, действительно, минутное. Пойдемте.
  - Ничего, если мой приятель останется? Ему интересно.
  - А он будет хорошо себя вести?
  - Еще бы, шериф! Он вообще мухи не обидит! В церковной школе его лупили даже девчонки.
  Дейл Фаррелл окинул взглядом массивную тушу Фукса:
  - Подумать только, какой добряк! Ну, ладно. Вперед.
  Шериф и Коннерс направились к конторе, а Фукс двинулся поближе к Данси О"Райли.
  - Специально для нашего, всеми любимого капеллана дона Винченцо Альфьери, - объявил регент О"Гилви, - Наша счастливая новобрачная, наша уважаемая Фредерика... чуть не сорвалось "Мак-Каллен", прошу прощения... миссис Данси О"Райли выйдет сейчас сюда, и споет нам песню. Попросим Фрейду, дамы и господа! - и регент первым захлопал в ладоши.
  Ему ответили громом рукоплесканий, и приветственных криков.
  Фрейда, раскрасневшаяся от удовольствия, всеобщего внимания, и виски, встала с места, и поплыла к сцене. Перед ней шла Анжела Коэн, которая кричала: "- Осторожно, платье! Платье!", и еще всячески суетилась.
  Данси тоже встал, и было двинулся следом, но перед ним, неизвестно как обойдя охранников, возник Говард Фукс.
  - Ты кто такой? - удивился Данси.
  - Поздравить тебя хочу. Смотри, какой подарок! То есть ничего особенного, безделушка, но забавная. - и Фукс протянул Данси сверток.
  - Что там?
  - Развязывай, развязывай, не бойся. Не бомба.
  - Да я не боюсь, - Данси развязал сверток, достал коробочку, раскрыл ее, и быстро захлопнул обратно.
  - Ты юморист? Выступать здесь будешь?
  - А что такое? Что-то не так? - осклабился Фукс.
  - Чего тебе надо? - Райли был красен как помидор, что вкупе с его шевелюрой производило впечатление, что он светится в темноте, как торшер.
  Фрейда тем временем поднялась на эстраду, и громко объявила:
  - I'm a man you don't meet everyday!** И не смотрите на меня: да, я буду петь за мужика! Раз, два, три...
  Все громко заорали и захлопали.
  Oh my name is Jock Stewart I'm a canny gun man,
  And a roving young fellow I've been.
  So be easy and free when you're drinking with me,
  I'm a man you don't meet every day.
  Говард Фукс тем временем, вытянув губы трубочкой, и растягивая слова, басил прямо в лицо Данси О"Райли:
  - Ну-у-у-у, слушай, друг... я тут подумал: нам ведь надо решить, кто под кем бегает. Правильно? Все по честному, и все путем.
  - Че-го?
  - Ну, я хочу открыть тут у вас небольшой бизнес. Я тебе говорю сразу: это не виски, так что я тебе не конкурент. Ну, то есть, если ты сам не выпустишь из рук это хлебное дельце. У меня другие интересы. И я хочу сказать... ну-у-у-у, я хочу сказать, что если возникнут какие-то проблемы, ты всегда найдешь меня у гробовщика: он мой компаньон в этом.
  - Что, гробами будешь торговать?
  - Ну-у, не гробами, парень. Какая тебе разница? Хочешь знать, входи в долю. В общем, я сейчас пришел в гости. Сказать, что я здесь. А сейчас я уйду. Просто ты знай, что я здесь буду жить. Если будут деловые предложения, я готов их от тебя выслушать.
  I have acres of land I have men at command,
  I have always a shilling to spare.
  So be easy and free when you're drinking with me,
  I'm a man you don't meet every day.
  Фрейда пела, откинув голову назад, и закрыв глаза. Она пела самозабвенно. Эвилайн Макнамара подошла к ней, обняла ее, и стала подпевать припев, под куплет переходя к флейте.
  Говард Фукс стал слушать, улыбаясь Фрейде.
  - Еще чего-то? - спросил его Данси, кривя рот, и часто закладывая руку за пиджак.
  - Гробовщик платить тебе больше не будет, - улыбнулся ему Фукс, - Это понятное дело. А больше ничего. Темно становится. Если пошлешь за мной своих парней, знай, что по ним будут стрелять: пойди, пойми, кто тут ходит! Лучше приходи завтра. Будь здоров, ирландец. Встретимся.
  Говард Фукс приподнял шляпу, смело повернулся к Данси спиной, и пошел к выходу.
  Well I took out my dog and him I did shoot
  All down in the county Kildare.
  So be easy and free when you're drinking with me,
  I'm a man you don't meet every day.
  Данси показал глазами своим людям подойти.
  - Вот что, парни. Сегодня, сейчас я хочу знать, что это за свин тут появился. И что он может.
  Трое бойцов кивнули, и тоже тронулись к выходу.
  So come fill up you glasses of brandy and wine,
  Whatever it costs, I will pay.
  So be easy and free when you're drinking with me,
  I'm a man you don't meet every day.
  Капеллан Винченцо улыбался, и прихлебывал из фляжки. Майк Лири стоял рядом с ним, и зорко смотрел по сторонам. Он был вооружен, и Данси, оставшись временно без телохранителей, и зная, что Лири нанят для охраны капеллана, решил пробраться пока к нему, и побыть в обществе святого отца, пока не вернутся его собственные люди.
  
  
  Полли Прикер пришел в город в поздние сумерки. Свернул себе покурить, посидел на шлагбауме, мотая одной ногой, потом решительно подхватил дорожный рюкзак, и двинулся в город.
  Полли, в эти сложные времена, так и не сумел адаптироваться к обстоятельствам. Он ничего не понимал ни в нефти, ни в ценных бумагах. Он был романтичен, и, наслушавшись от индейцев и пьяниц легенд о былых делах Джесси Джеймса и Педди Гарсиа, бросил свою семью на произвол судьбы, и уехал на Запад с твердым намерением стать бандитом. Но неуживчивый характер, и слишком высокое самомнение сыграли с ним здесь злую шутку: он не прижился нигде, и стал угонщиком скота. Постоянных подельников у него не было: он их рекрутировал в Мексике на один раз, после чего расставался с ними навсегда, часто не выплачивая им их доли. Скот он крал в Мексике, а продавать пригонял в Техас. Но в самом Техасе Полли не шалил: за такое вешали.
  С жителями Син-Сити Полли был не в ладах: ему не повезло поссориться со священником Винченцо из-за его родственницы Джульетты Кара, и из-за того, что Полли нравился Бенито Муссолини. А дон Винченцо Муссолини не терпел, и даже признался раз, что считает его своим личным врагом. Полли разок сорвался, и запустил в священника бутылкой, правда не попал. Дон Винченцо сделал перед ногами Полли три дырки в полу паба. Полли пообещал капеллана прикончить: ему не хватило ума понять, что дон Винченцо был слишком уважаем ирландцами как священник, и итальянцами из Далласа как член семьи Альфьери. Дело дошло и до стрельбы в спину, и видеть было надо, как Винченцо в сутане уклоняется от выстрела - броском вправо с переворотом, и стреляет на ответ. Полли смылся, и позже узнал, что им занялись сразу шериф, судья Мак-Кой, ирландцы О"Райли, итальянцы, и сам капеллан Винченцо. Но Полли был парень не промах, и сумел уклониться. Сейчас же он устал прятаться, и решил, в лучших традициях старых легенд времен налетов на Union Trains, явиться в город, и разобраться сразу со всеми. Он был вооружен до зубов, голоден, зол, нищ, и ему хотелось поймать какую-нибудь приличную девушку из ирландок, поставить ее раком, и отодрать до полусмерти, чтобы визжала, как недорезанная свинья.
  Полли тронулся к лавке гробовщика. Ему хотелось поговорить с Даркиным о делах в городе: с Даркиным они когда-то дружили.
  Но у лавки Даркина его встретил вооруженный охранник.
  - Стоять! Ты кто такой?
  - Райфл свой опусти, - посоветовал Полли сквозь зубы, опуская расслабленные руки по швам, - А то я буду твоя Смерть. Не люблю, когда на меня стволы наводят.
  - Иди своей дорогой, парень, - посоветовал стрелок, довольно презрительно оглядывая Полли.
  - Вы чего тут, банда очумелых почтальонов? - еще более презрительно отозвался Полли, - Я сюда и шел. Даг Даркин мой друг. А ты кто такой вообще тут?
  - Что такое, Том? - спросили из темноты.
  - Человек пришел. Говорит, друг хозяина.
  - Пропусти.
  Полли прошел.
  В лавке сидели пятеро. Один встретил Полли, держа наперевес ручной пулемет.
  - Ни хера себе! - отметил Полли, - У вас таких много?
  - Хватает. Оружие на стол!
  - Чего?
  - Оружие покажи, парень!
  Полли усмехнулся, достал рюкзак, и вытащил все, что у него было с собой. Того, что было, хватило бы и на восемь человек.
  - Торгуешь, что ли?
  - Часть продать могу, если кому надо.
  - Надо два ружья.
  - По штуке*.
  - Идет. Давай сюда. Конни, иди, выбирай ружье.
  В лавку зашел еще один.
  Полли обернулся, и заметил в тени Леонору. Он наклонил голову, присмотрелся, и, не отрывая глаз от девушки, бросил остальным:
  - Выбирайте.
  Леонора внимательно смотрела на Полли. У нее были очень порочные глаза, и порочная улыбка.
  " Наша клиентура", - решил Полли.
  Стрелки выбрали ружья, и положили на стол деньги.
  - Вы кто такие? - не оборачиваясь, спросил Полли.
  - А ты?
  - Я - Полли Прикер. Слышали?
  - А? Слышали, ковбой. Зачем к нам?
  - Пригнал сто баранов.
  - И где твои сто баранов?
  - Нету. Здесь только четыре...
  - Чего?
  - Ничего. Кто вы такие?
  Леонора подперла щеку рукой, и еще внимательнее стала смотреть на Полли. Полли улыбнулся.
  - Ну а мы - люди Мэнни Коннерса.
  - А кто такой Мэнни Коннерс?
  - Он приехал из Алабамы. И собирается делать бизнес.
  - Неграми торговать будет?
  - Ты полегче, парень!
  - Ладно. Уговорил. Я хочу с ним поговорить.
  - Работу ищешь?
  - Вот именно. - Полли прошел к Леоноре, перед которой стоял кувшин воды, и, взяв его, спросил:
  - Это можно пить?
  - Пей, - разрешила Леонора, и, когда Полли уже начал пить, задумчиво добавила: - У нас свободная страна...
  Полли поперхнулся, и выплюнул воду, которая была у него во рту.
  - Что?
  - А что?
  - Что про свободную страну?
  - А у нас несвободная страна?
  - Пить это можно?
  - Да можно, пей, счастье мое!
  Полли снова стал пить, скашивая на Леонору глаза.
  Леонора улыбалась.
  - Присесть можно? - напившись, спросил Полли.
  - Можно.
  - А познакомиться?
  - Я уже слышала о тебе.
  - Много?
  - Порядочно.
  - И думаю, всякую гадость.
  - И этого тоже. Но я предпочитаю иметь собственное мнение.
  - И как?
  - Еще не составила.
  - Да ладно, я весь здесь. Бесшабашный и веселый парень. Секс люблю.
  - Это самое главное?
  - Что?
  - Секс?
  - Куда ж без него? Да нет, конечно. Но об этом потом. Не на игре.
  - Какой игре?
  - Ну, не в этой партии, мисс. Так о чем мы?
  - О сексе.
  - Да? Что тебя интересует в этом деле?
  - Меня? Ничего.
  - Не понял?
  - Абсолютно ничего. Это не ко мне.
  - Ну это как сказать... - улыбнулся Полли, - Я ведь не мешаю никому никого любить. Просто я - это приключение. Хорошее приключение.
  - Ты не понял: мне не нравятся приключения.
  - А постоянные отношения?
  - И опять ты не понял: мне это вообще не нравится.
  - Как, вообще?
  - И вообще никак.
  - Тебе хорошего парня не попадалось просто.
  - И этот парень - ты, правда, милый?
  - Ну, никто пока не жаловался.
  - Ну зачем обижать мальчика? Дела это не поправит...
  - Ты говоришь о том, чего не знаешь.
  - Я говорю о том, что знаю отлично. Прикрыли эту тему. Со мной у тебя секса не будет никогда.
  Полли развел руками:
  - Не будет, так и ладно.
  - Вот и договорились. Скажи, я тебе стала сразу неинтересна, правда?
  Это было истинной правдой, но не таков был Полли, чтобы показать это.
  - Да ладно! Какая-то ты закомплексованная*.
  - Я попросила закрыть эту тему? Хлещет горлом, иди в бордель. К проституткам.
  - Хорошая мысль. Так и сделаю, - окрысился Полли, думая, кого именно из его знакомых Анжела Коэн успела обратить в свою веру.
  - А, вон что? - заметила Леонора, - ты зол, да? На весь мир? Оставь это, лучше оставь. Пальцами показывать будут.
  - А в попа вашего, который при всех проблевался чужой личной жизнью, показывать пальцем не будут? Теперь я тебя узнал. Ты на фотографиях лучше выглядишь.
  - Ты видел мои фотографии? Ты меня путаешь с кем-то. Я - Леонора Энрикес, гадалка. Предсказываю будущее. И тебе светит очень скверное будущее, если не выкинешь дурь из головы. Я обещаю лично.
  - Чего?
  - Ты знаешь, чего. Да, вот что я хочу тебе сказать: я вижу как твою фотокарточку закладывают в восковую куклу, и закапывают эту куклу на кладбище. Это порча, парень. И она будет всегда висеть над тобой, пока ты не найдешь эту куклу, и не сожжешь ее в огне. А сказать тебе, кто это сделал? Пока нас не слышат?
  - Да я знаю.
  - Ты не знаешь всего. Твою фотокарточку принесла та, кого ты любил. То есть говорил, что любил: любить ты не можешь.
  - Херня. Откуда ты знаешь?
  - Все знаю. Это мой город.
  - Ну, он ее заставил...
  - Дурак! Она сама хотела посмотреть, как это делается! И все делала она, потому и так слабо. Да он и не хотел тебя грохать, ему было нужно другое. И он своего добился. А она проводила с тобой время, улыбалась тебе... А сама тебя испортила. Болит сердечко-то? Там игла, которую вложила она. На смерть, не на любовь. Пока слабо, но за время это вырастет... В общем, я тебе все сказала.*
  Леонора встала и пошла к выходу.
  - Ты куда? - спросил Полли.
  - Ты хочешь продолжить знакомство? - сощурилась Леонора, - Ты мне неинтересен. Я уже знаю о тебе больше, чем ты знаешь сам о себе. Но помогать я тебе не буду. Я знаю, кто тебе сейчас помогает, но это ее ошибка, и она за это пострадает.
  - Да кто ты такая?
  - Ты не знаешь даже этого? Ты глуп. И мал. И ты не вырастешь. Прощай. Больше не встретимся.
  - Э, куда вы, мисс? - окликнул Леонору один из стрелков.
  Леонора улыбнулась ласково:
  - Домой. Привет Мэнни и Говарду. Я устала.
  - Нам сказали, что тебе нужно их дождаться.
  - Кто?
  - Даглас.
  - Он что-то решает? Привет передайте. И эти деньги. Мне они не нужны. Салют, ребята.
  
  
  Данси О"Райли был очень озабочен. На жену не обращал внимания, но та не обижалась. Данси ходил по пабу взад и вперед, и то и дело привязывался к посетителям. Но, когда в пабе появились его люди, он вздохнул облегченно, и вышел с ними на улицу.
  - И что новенького? - спросил Данси.
  Роб Стейси прокашлялся:
  - В общем, так, босс: они наняли бойцов. Банни прошел к ним, назвался бойцом - прокатило. Их там двенадцать, и ждут еще. С ними Даркин и Полли Прикер. У них два пулемета, ружья, и карабины. И они готовятся к войне.
  - Разошлись куда?
  - Пока все там. Что они начнут ночью? Темно, хрен разберешь, в кого стрелять. Если мы не будем зажигать огня, нам ничего не грозит. Но с утра начнется. С восхода, думаю.
  - Чего им надо?
  - Банни слышал про хлопок.
  - На кой черт им хлопок?
  - Босс, из хлопка делают порох*. В Алабаме его жри задницей, а в Мексике он нужен. И еще чего-то собираются возить в гробах.
  - Ни хрена! А виски?
  - Ничего не знаю.
  - Зачем им война?
  - Права качать будут. С шерифом они договорились вроде.
  - Вроде? Проверю. Козлы вонючие! Не отдам ни хрена город!
  - Чего делать надо, босс?
  - Берите все деньги, все, что есть, и на них нанимайте стрелков. Побольше, понял? У меня есть стволы, если кто с пукалкой. Только побольше.
  - Всех самых дешевых они наняли. Там Полли приволок мешок стволов.
  - Любых, Робби! Завтра еще будут деньги, и их туда же. Вытрясем из них кишки, и все будет в норме.
  - Понял.
  - Бери Джима, и иди, делай.
  - А дальше?
  - А дальше тоже закрепимся, и будем ждать. Придут ночью, отобьем. А утром сами в гости сходим. Собирай всех у меня. И пошли забрать Фрейду. И тоже туда. Шериф, судья - на мне. И со священником я договорюсь: он нам вперед грехи отпустит. Иначе проповеди читать будет протестантам.
  - Понял.
  - Банни, со мной! Прикрывай со спины.
  - Куда, босс?
  - К шерифу. Поговорим и с ним.
  Данси развернулся, и решительно пошел к конторе шерифа.
  
  Шериф Дейл Фаррелл расположился в своей конторе со всеми удобствами: ноги на столе, слева от ног - початая бутылка бренди, справа - ружье, посередине, в зубах - для тех, кто неверно понял: именно в зубах - сигара. Шериф ждал событий. Все его помощники были мобилизованы, и находились здесь же, кроме одного, который пошел предупредить судью о том, чтобы судья, как только это будет прилично, брал оружие, и шел к шерифу: в интересах собственной же безопасности. Помощник скоро вернулся, причем с судьей, который был одет по боевому, и нес на плече дробовик.
  - Приятно видеть, что понимаете ситуацию, Ваша Честь, - процедил шериф, не вынимая сигары из зубов.
  Судья осмотрелся:
  - Вооружены вы хорошо, но нас что-то мало.
  Фаррелл пожал плечами:
  - Это не ко мне, а в Конгресс вопрос. Когда на полицию будут давать больше денег, у нас будет больше полицейских.
  - Будет драка, шериф?
  - Драка будет, сэр. У нас есть время подготовиться.
  - А к чему?
  - В нашем случае? Охрана себя, даже муниципальной собственности не защитим. Вмешаемся все вместе, если жарко станет: может, и разгоним.
  - Хорошее дело! А как же Закон?
  - А Закон подождет, сэр. Готовьте оружие. Эти парни из Алабамы перегрелись на нашем солнышке. Могут начать и с нас.
  - Может, посоветоваться с доном Винченцо?
  - А где он?
  - Я не знаю.
  - И я не знаю, сэр. И зачем нам он? Итальянцев он вызвать не успеет. Да и телефонной связи нет.
  - А может...
  - Что, сэр?
  - Может, стрелков нанять? Это мы успеем до утра.
  - Из каких фондов это?
  - У вас нет денег?
  - Есть. Но они мои.
  - А если нам сложиться? Поровну?
  - И сколько мы наберем?
  - Нам надо удержать город, Дейл. Разговор уже об этом.
  - Нам не надо вмешиваться, сэр. Пусть перебьют друг друга. А вот рассадить стрелков по крышам нам надо. Мы сможем открыть огонь в любой момент. И снизить до минимума жертвы среди мирных жителей. Если ситуация выйдет из под контроля.
  - У нас не хватит стрелков.
  - Утром будут еще люди.
  - Чьи?
  - Хороший вопроc! Ладно. Майлз! Пойди и найми стрелков. Самых лучших, и самых дорогих. Троих-четверых, больше нам не оплатить. Раскошеливайтесь на половину, сэр.
  - Ладно, шериф, - Майлз взял из пирамиды пулемет, и вышел.
  В клетке, зарешеченной прутьями, зашевелилось опухшее, грязное существо. Оно приподняло голову с топчана, село, и вытаращило глаза:
  - Э, это что здесь за .......................?*
  - Это кто? - удивился судья.
  - Бродяга, сэр. Совершенно опустившийся тип. И пьяный в дерьмо.
  Чиф Мэнсон встал со своего места:
  - Разреши, я его успокою, шериф?
  - Накачай его виски, парень, - посоветовал Фаррелл, - А то буянить начнет, или ловить зеленых чертей. Этого нам не хватало: мне нужна тишина!
  - Годится, - Чиф взял литровую бутыль бурбона, прошел за загородку, толкнул бродягу на топчан, и заговорил ласковым голосом:
  - Спокойно, парень, спокойно. Это я, твой друг. Сядь, выпей. Ты же хочешь выпить?
  - ..................................!!!!!!!
  - Не буянь, парень. Это тебе снится. Просто снится. Это сон. Проспишься, и все пройдет. Давай, пей!
  - ..............................!!!!!!!!!!!!!!!!
  - Пей, говорю, - разозлился Чиф, - Вливать в тебя, осел? Давай по хорошему: я наливаю, ты пьешь...
  Судья уселся на табурет, беззвучно хохоча.
  С улицы вошел Дэн Кейси с автоматом в руках. Бродяга вытаращил на него глаза, и сполз с топчана на пол.
  - Шериф, там пришел Данси с провожатым. Тебя хочет видеть, но заходить не хочет. Что ему сказать?
  - Я выйду, - поднялся Фаррелл, - А ты прикрывай меня.
  Чиф лупил бродягу по щекам.
  - Без сознания, - сообщил он всем, - Если вообще не сдох. Дока бы сюда!
  - Дока надо, - согласился Фаррелл, - Только кого за ним послать?
  - Я схожу, - предложил судья.
  - Опасно, сэр.
  - Ничего. Я еще судья в этом городе!
  - Тогда идите вперед меня, - посоветовал Фаррелл, - А то могут быть проблемы. Уложи его, Чиф, и брось на хрен!
  Судья вышел, держа ружье на сгибе локтя. Чуть позже вышел Кейси с автоматом наперевес:
  - Эй, Данси, твой провожатый отойдет на десять шагов назад. И я отойду.
  Данси кивнул.
  Только после этого вышел Фаррелл.
  - У тебя тут что, уже гражданская война, Дейл? - ядовито поинтересовался Данси.
  - А ты думал? Вы поднимете стрельбу, а что буду делать я? Сосать сигару? Не согласен.
  - Считаешь, что так серьезно? Я думал, мы друзья, шериф.
  - Мы друзья, Данси. Именно поэтому я не стану сейчас арестовывать тебя, и не стану этого делать с твоими людьми. Я не вмешиваюсь в твои дела. Пока ты не вмешиваешься в мои. А вот тут уж...
  - А в дела пришлых ты вмешиваешься?
  - У меня мало сил, Данси. И потом: ты их в чем-то можешь обвинить?
  - А с нами вместе?
  - И что про меня скажут? Что я помогаю гангстерам? И потом: я влезу в твои разборки, моих людей перебьют, а где гарантия, что ты мне потом не засадишь сзади по самые уши? Это бизнес, Данси, и им занимаешься именно ты. Меня налогоплательщики кормят.
  - И я.
  - И ты. Ты тоже налогоплательщик.
  - И алабамцы.
  - Так ведь и они налогоплательщики, Данси. В бизнесе друзей нет. В бизнесе есть только прибыль.
  - Твое последнее слово?
  - Я не стану влезать в ваши разборки, Данси. Во всяком случае, до тех пор, пока здесь не начнутся уличные бои. Но если они начнутся, начнем стрелять. По всем, кто стреляет.
  - И по своим?
  - У меня нет своих, Данси. Мне нужен порядок. И тишина. Ты помогал мне, и я отблагодарю тебя тем, что сейчас уже не засажу тебя за решетку. Это все.
  Шериф повернулся, и пошел в контору. Данси выругался, повернулся, и пошел прочь.
  
  
  Полли Прикеру не давал покоя разговор с Леонорой. Собственно, ему не давала покоя сама Леонора: она была очень привлекательна, а Полли был свободен. У него была идея, когда он возвращался в город, возобновить отношения с Черубиной Гебриэлс, с которой он крутил роман когда-то, тем более, что было известно, что Черри слишком часто стала бегать на исповедь к капеллану Альфьери: в ее особую религиозность никто не верил, и поговаривали, что там дело не без греха. Отбить Черри назад было достойным пинком дону Винченцо, если бы не вышло прострелить ему ногу или руку. Но теперь, в данной обстановке, Полли почувствовал силу и значимость, и Черри стала для него не особенно важна: хотелось чего-то поинтереснее. Полли заинтересовался Леонорой, но она его с места в карьер обидела, и довольно болезненно. Кроме того, она, судя по всему, близко общалась с Черри, и Черри явно наболтала ей про него черт знает чего. Полли Прикер почувствовал жгучую обиду и на Черри.
  "- Сука, - подумал Полли, - дает кому ни попадя, а еще и языком треплет где не надо! А эта? Королева! Обычная шлюха, как все тут. Роли играет. Шлюх. А сиськи вислые. Уже оттоптали. И щеки из-за спины видать. А туда же..."
  Полли начал вспоминать Леонору, ища в ней других недостатков.
  Руки красивые. Ноги сильные, ступни маленькие. Бедра округлые. Рот чувственный, губы пухлые. И глаза... Ах, какие глазищи! Бездонные глаза! И как сладко пахнет!
  Полли захотелось снова увидеть Леонору.
  - Мэнни, - позвал он Коннерса, который присел подремать с пулеметом на коленях.
  Коннерс открыл глаза:
  - Хрена ли тебе не спится?
  - Слушай, ты магазины когда брать пойдешь?
  - Утром.
  - Утром их уже закроют. Давай сейчас?
  - Там нет никого. Все пьют.
  - Все равно ночью. Пока никто не очухался.
  Фукс вышел на террасу из комнаты.
  - Мэнни, парень говорит дело. К утру там будут наши люди. По паре.
  - А мы останемся с херами наперевес?
  - А у нас будут наши деньги. И мы наймем еще людей. Как раз к утру.
  Коннерс встал.
  - Ну, надо знать, кто где.
  - Вернутся, а там наши люди. Потом с ними поговоришь.
  - Ага, а я пошел в разведку! - предложил Полли.
  - Куда?
  - В разведку.
  - Тебя враз прикончат, парень! Особенно тебя.
  - А я не по магазинам пойду. Это твои. Я пойду к шерифу, Мэнни.
  - Куда?
  - К шерифу. Посмотрю, что у них там. А потом помотаюсь по городу. Меня никто не заметит.
  Коннерс почесал лоб:
  - Ну иди, если жить неохота! На твоем призе сэкономлю. Иди, давай. Магазины не шебарши: мы еще подумаем.
  - Ладно, - Полли прихватил два пистолета, и вышел.
  
  У шерифа часовой с автоматом сменился на часового с пулеметом.
  - Кого несет сюда? - окрикнул он Полли.
  - К шерифу, - сказал Полли из темноты, вынимая пистолеты, и пряча их под камень.
  - Иди сюда.
  Полли подошел.
  - Оружие давай сюда. - приказал Майлз, окидывая Полли взглядом.
  - Я пустой. - развел Полли руками, - Мне можно верить. Это все знают.
  - Да? - возразил Майлз, - Можно?
  - Нет оружия, я специально не взял.
  - Черт с тобой, проходи.
  Полли прошел. Встал в дверях, окинул глазами ополчение шерифа. Фаррелл встал ему навстречу.
  - Кого мы видим! Полли Прикер! Сто баранов пригнал? - поинтересовался судья.
  Полли пропустил баранов мимо ушей.
  - Ты вовремя, - добавил судья, - У нас народные волнения. Им нужны зрелища. Так вот: публичное повешение Полли Прикера как раз то, что прописал врач!
  - Пусть шериф арестует меня сначала, - широко осклабился Полли.
  - Это без проблем, - вступил в разговор Фаррелл.
  - Разве? - наклонил голову Полли, - шериф, сколько ты получил от Мэнни за то, что не трогаешь его, и его людей?
  - Ты о чем? - набычился шериф.
  - Я - человек Мэнни. Как мы здесь друг к другу относимся, это дела не касается. Но я в игре. Пришел сказать именно об этом.
  - То, что у меня нейтралитет с Мэнни, тебя мало касается, красавчик, - сообщил Фаррелл, - Но раз ты у него, я за него спокоен. От тебя всем дерьма больше, чем пользы. Иди отсюда. Но запомни: хоть одно движение, одна корка с твоей стороны, и я сам дам тысячу долларов тому, кто прострелит тебе башку. И даже если ты воскреснешь, первым, кого ты встретишь, выходя из ада, буду я. И я снова прострелю тебе башку.
  - Или я, - добавил судья, - Я и ждать не буду. Мой ган достреливает и до ада.
  Полли приподнял стетсон:
  - Приятный разговор в приятной компании. Не буду отнимать ваше драгоценное время. Я правильно понял, что пока я ни в кого не стреляю, здесь не стреляют в меня?
  Фаррелл кивнул:
  - Ты понял правильно, детка. За людей Данси я не поручусь, у меня нет людей, чтобы послать сообщить ему это.
  - Ну, это понятно, - сказал Полли, - за это не надо ссать, меня здесь любят гораздо больше, чем вы себе думаете. Это с вами у меня нелады. Да я гуманист, и сам никому не хочу делать больно. Всего наилучшего, сэры.
  
  Полли отправился дальше, скрываясь, и пользуясь темнотой. Какой-то лавочник сидел на террасе с ружьем на коленях, и натужно, судорожно зевал. Он не был знаком Полли, что в некоторой степени гарантировало, что и Полли ему незнаком. Поэтому Полли решительно двинулся к лавочнику.
  - Вечер добрый, дорогой сэр.
  - Ночь. - буркнул лавочник. - А ты кто такой?
  - Меня зовут Пол. А вас?
  - Джонс.
  - Не подскажете ли, где живет гадалка?
  - Кто?
  - Гадалка.
  - Леа Энрикес?
  - Она.
  - Что ты забыл у нее в такой час? - лавочник перекрестился, - Пропадешь, парень. И думать забудь. Кто тебя надоумил обращаться к ней?
  - Я сам хочу.
  - Дурак ты, парень! Ничем она тебе не поможет. Она страшный человек. От нее одни неприятности. А ты сам хочешь. Это грех. Мой тебе совет: сходи к отцу Винченцо...
  - К отцу Винченцо? А это куда?
  - Вон дом, видишь? Только он с девкой туда зашел. Господи, грех-то какой... - Джонс снова закрестился.
  " - С Черри!" - сообразил Полли.
  Он сжал локти, и поежился. Ему стало нестерпимо больно оттого, что его девушка, которая три месяца была с ним, быть может, именно сейчас... и что она делает? Что именно? И как?
  Полли представилось, как Черри делает отцу Винченцо минет.
  Полли, не прощаясь даже, ринулся к дому священника.
  "Что теперь делать? Бить? - думал Полли, - Или поджечь ко всем чертям их дурацкий дом? И всегда так: планируешь одно, а получается дерьмо. Моя девушка в объятиях другого, а я что буду делать?"
  Полли скрипнул зубами, и решительно ввалился в дом священника.
  В доме никого не было.
  "Ушли! - сообразил Полли, - Исповедать повел! Отправить бы его к покойникам, да поймают и пристрелят, шериф уже говорил мне это. Деньги у меня есть. Закажу-ка я попа, а сам пойду в паб, и буду там пить у всех на глазах. Вот что!"
  Полли вышел обратно, и отправился в паб.
  
  Свадьба продолжалась. Все уже были пьяны, клевали носами, или ссорились. Ансамбль развалился, и его участники напились. Регент играл на альте желающим: он пил мало, вообще почти не пил. Дон Винченцо куда-то пропал, и никто не знал, куда. Майк Лири пошел его искать, и пропал тоже.
  Фрейда ушла к мужу. Карапетян устроил себе компанию вместе с Анжелой Коэн и ее девочками. Шашлык имел бешеный успех, и быстро кончился. Карапетян заработал кучу денег, и куражился, не зная, чем ему заняться: достать еще мяса, или стать уличным боссом, наняв себе стрелков. Эвилайн сказалась совсем пьяной, и ушла домой. Ее никто не держал. Ди испарилась куда-то еще раньше.
  Полли Прикер шел на шум.
  - Пауль! - окрикнули из темноты.
  Полли Прикер остановился.
  - Здравствуй.
  Это была Черри.
  Полли показалось, что рядом с ней стоит священник. Или он стоит где-то сзади, и наблюдает за всем. Полли, отчаянно ревнующий, почувствовал к Черри страх и отвращение.
  - Здравствуй. Где твой?
  - Кто?
  - Поп твой где?
  - Не знаю. Сама ищу.
  - Ищешь? Так вот найдешь, передай ему, что это я его ищу! И найду. Знаешь, что будет, когда найду?
  - А мне все равно.
  - Чего? Все равно? Вообще, я думаю, что тебя порадует, если мы передеремся из-за тебя!
  - С чего ты взял это, Пауль? Мне все равно. Вы не умеете любить. Ни ты, ни он. Все делите, все решаете, кто круче. А я до сих пор люблю тебя...
  Полли с усмешкой посмотрел на Черри:
  - Не играй со мной. Мне надоело быть шутом на вашем балу.
  - Но я люблю тебя...
  - А я никого не люблю. Спасибо.
  - Да подожди ты! Подожди!
  - Нет. У меня дела. И не лезь ко мне на людях. Я тогда ждал тебя возле фотоателье. И где ты была? Хватит. Не лезь: мне нравится другая.
  - Кто?
  - Какая тебе разница...
  - Кто, Пауль? Кто? Я хочу знать, потому что ты врешь.
  - Леа Энрикес! Съела?
  - Этот вислогрудый щекастый хомяк? Насмешил! - Черри неискренне рассмеялась.
  - Получше безгрудых и узкожопых! Отстань! - Полли грубо отмахнулся, и почти вбежал в освещенный танцевальный круг.
  На него никто никак не отреагировал.
  Полли взял себе виски, и уселся за стол. Залпом выпил, и мрачно уставился в стакан.
  - Чего грустишь, красавчик? - одна из проституток Анжелы Коэн обратила на него внимание.
  - Чего тебе надо?
  - Это тебе надо, сладкий. А я тебе все сделаю. За деньги.
  - Отсосешь?
  - Все, что хочешь. Только в колпаке.
  - Это понятно, у меня есть. Ну, пошли. Хотя погоди... мне стрелок нужен...
  - Ты сам не стрелок? Ты сам лучший стрелок! Такой красивый парень... Зачем тебе стрелок? Пойдем. И угости нас выпить.
  - Да ты пьяна в хлам!
  - Девочек угости.
  - Обойдутся. Пошли.
  - Пошли, милый. В кустики, или в домик?
  - Куда хочешь, - Полли внезапно стало все равно.
  - Тогда пошли пока в кустики, - решила проститутка.
  - Пошли, - согласился Полли.
  
  
  Дон Винченцо стоял, полуотвернувшись от человека в темном плаще, и щурясь на звезды. Человек в плаще тоже молчал.
  - Звезды, - задумчиво произнес дон Винченцо, - Звезды. Сегодня звезды, и завтра звезды. Всегда звезды. Значит, Черубина попросила тебя застрелить Полли Прикера? И заплатила за это денег? Грех брать деньги за смерть человека.
  - А что, лучше делать это бесплатно? - возразил человек в плаще.
  - Это вопрос! - улыбнулся дон Винченцо.
  - Отпустите мне этот грех, да и все. Полли совсем не ангел.
  - Да, он большой грешник. Если бы ты еще знал о нем то, что знаю я! Ты бы застрелил его тысячу раз, лишь бы он больше не вернулся к нам... И, когда чаша терпения Господня переполняется, возможно, он избирает кого-то орудием своего гнева, и...
  - И, святой отец?
  - И если это орудие - ты, здесь нет даже греха. Если бы ты не стяжал за это деньги.
  - А быть может, Господу угодно и вознаградить меня за то, что я стал его орудием? А, святой отец?
  - Быть может, и так. Нам не понять Господней воли, и Господних путей... Так в чем тогда проблема?
  - Я получил деньги за то, чтобы пристрелить Полли Прикера. Но я не получал денег на то, чтобы отстреливаться потом ото всех алабамских ребят. Я могу подписаться к Данси, но у него нет денег на найм. И я не знаю, что делать.
  - Ты хочешь, чтобы Черубина добавила тебе приз?
  - А она добавит, святой отец? Вы бы на ее месте добавили?
  - Я? - дон Винченцо задумался, - Я добавлю. Сколько?
  - Что, святой отец?
  - Грехи этого человека и действительно преисполнили чашу. Сколько?
  - Пять, святой отец.
  - Пойдем со мной, и я дам тебе эти деньги.
  - И отпустите мне грехи?
  - Ну... - дон Винченцо посмеялся тихо, - Я не считаю, что ты грешен, сын мой. Но если ты считаешь... дело хуже. Думаю, я решу и эту проблему, но это тебе будет довольно дорого стоить...
  
  
  Через час Полли оказался свободен: пока он занимался с девочкой, кто-то догадался обшарить его штаны, брошенные под кустом, и спереть все деньги. Денег не стало, и заказывать капеллана стало не на что. Во всяком случае, пока.
  Полли долго ругался с проституткой из-за денег, но это было зря: даже если она и была при делах в этом, сама она ничего не крала: куда там! Кому что докажешь? На шум появились двое вышибал Анжелы, Карапетян, которого тянуло на подвиги, и сама Анжела, которая очень ласково, даже нежно, разъяснила Полли, у кого какие проблемы, и как кто должен их решать. Девочке Полли, хотя бы, догадался заплатить вперед, а не то быть бы ему, в лучшем случае, битым.
  Настроение у Полли стало самым что ни есть мерзким, даже несмотря на то облегчение, которое он получил. Ему надо было бы вернуться к Мэнни, но он совершенно правильно рассудил о том, что в таком настроении он непременно перессорится там со всеми, особенно, если над ним станут насмехаться, а насмехаться над ним явно стали бы: в этом городе о таких новостях узнавали мгновенно. И поэтому Полли сейчас идти к Мэнни не решился, а пошел без цели, ища, на ком бы сорвать свою досаду.
  "- Везде облом!" - думал Полли Прикер, осознавая, что идет на улице один, и его никто никуда не зовет, и никто нигде не ждет. Ему стало совсем обидно. Сейчас ничего не хочется, так ведь наступит завтра... Завтра надо на кого-то тратить свое время и свои деньги. С кем-то встречаться. Перед кем-то быть красивым, неотразимым. А перед кем? Вот вопрос! Они все бегают за какими-то ублюдками, вроде попа Винченцо, а Полли, которого все эти попы, учителя и судьи в задницу не достойны поцеловать, Полли один! Трахнулся, и пошел. Как кролик. А дома ждет пустота.
  Сзади тихо посвистели.
  Полли обернулся.
  В лунном свете стояла Леа Энрикес, неподвижно, сложив руки на груди.
  "- Ага! - подумал Полли, - И вечно так! То ничего, то все, чего хотел. Ну, посмотрим, что тут будет."
  Полли решительно двинулся в гадалке.
  Навстречу ему вышел незнакомый человек в темном плаще.
  - Постой, парень.
  - С дороги! - рявкнул Полли, - Вам сколько раз говорили: не мешайте мне!
  Человек в плаще достал из кармана револьвер, и почти в упор выстрелил Полли в голову.
  Боль.
  Полли рухнул на землю.
  Человек в плаще подошел, и выстрелил еще два раза. После чего повернулся, и ушел.
  Леа Энрикес кивнула головой, и, не произнеся ни слова, ушла следом.
  
  
  Вне игры. Разбор роли. Воскресение. 1.55 М.В.
  
  Старшим Ответственным игры по запросу игрока "Колбасного", в присутствии игроков "Пиночет" и "Мэнни", передавших просьбу, особо рассмотрен вопрос о признании окончательно мертвым персонажа "Полли Прикер", и, по дополнительной просьбе игрока "Колбасного" ему выделяется, после отбытия срока в штрафной зоне, резервная роль итальянского наемника "Сэл Висконти", которая становится действительной с 10.30 М.В. С указанного времени новый персонаж осуществляет вход в игру, до этого времени находится в штрафной зоне, без права покидать ее, и произносить хотя бы одно слово под угрозой окончательного удаления с игры. Персонаж "Сэл Висконти" придается группе персонажа "Мэнни" без гонорара до конца эпизода.
  Легенда персонажа:
  1. Вызван из Далласа Говардом Фуксом, нанят до начала эпизода. Характер занятий: уличный бандит. Движется по маршруту, оставленному Фуксом.
  2. Никого в Син-Сити не знает, и никто не знает его. Отношение к горожанам: нейтральное. Отношение горожан: нейтрально-настороженное.
  3. Выполняет только боевую роль. Всякая небоевая игровая деятельность строго запрещена. Неисполнение данного условия ведет к удалению с игры.
  4. Штрафные санкции за утрату жизни:
  а. Не имеет права разговаривать ни с кем, кто не относится к его боевой группе. В случае обращения к нему кого-либо из персонажей, не являющихся участниками группы "Мэнни", угрюмо молчит, не отвечает, так как плохо знает английский. Может объясняться знаками.
  б. Употребление алкоголя, свободное хождение, личные отношения, и секс запрещаются.
  в. Премирование игровыми деньгами запрещается.
  г. Выкуп игровых денег за наличные запрещается.
  д. Торговля запрещается.
  Игрок с условиями и штрафными санкциями согласился в присутствии старшего Ответственного, и игроков "Пиночет" и "Мэнни".
  Объявлено возобновление игры.
  
  Все еще вне игры. Форс-мажор. Воскресение. 2.15 М.В.
  
  - Анненков! Слушай...
  - Я не понял? - нахмурился Анненков. - Я не запустил игру снова?
  - Нет, не запускал, - сообщила Элина.
  - Но все играют!
  - Все пьют и трахаются...
  Эрбени понял, о чем речь, и несколько секунд зевал пустым ртом, не в силах продолжить дальше.
  - Да что у тебя там? Тоже основного перса завалили? - Анненков почувствовал беспокойство: что-то покатилось не так, это чувство его посетило давно - с самой остановки игры по вопросу о смерти Полли Прикера.
  - Что такое? - забеспокоилась и Элина.
  - Эль, там с Эвкой что-то очень скверно. Не могу разбудить. Кричит, стонет.
  - Это все? Или еще что-то есть?
  - Брадикардия, дыхание аритмическое, если ты понимаешь, о чем вообще речь...
  - Лучше тебя понимаю! Я врач, ты не знал?
  - А кто это знал?
  - Где она?
  - У меня в домике. Знаешь, где?
  - Знаю.
  Элина, неловко оступаясь в своих "лодочках", побежала в сторону домиков.
  - Георгий, если тебе обязательны ритуалы, я прошу стоп-игры по чрезвычайным обстоятельствам!
  - Ты не паникуй, парень! Пошли, посмотрим.
  - Да в город ее нужно!
  - Так бери "соболя". Только пригони обратно.
  - Этого и хотел, спасибо. Пригоню.
  - Или пригонишь к "Фрегату". В общем, решай. Что, очень плохо?
  - А тебе мало того, что я сказал?
  - Если ты не аггравируешь...
  - Пшел ты в жопу, аггравируешь!
  Такое Анненков от Эрбени действительно редко слыхивал.
  - Ладно, заводи машину, и давай к домику задним. Справишься?
  - Без соплей на мосту склизко! Умею водить, умею!
  - Так давай. Ключи там в кабине. Шухеру не поднимай только. Пусть люди спокойно играют. Я там.
  - Ладно.
  Анненков быстрым шагом прошел к домику Майкла Лири.
  - Ну что, Эль? - спросил он, войдя.
  - Что-что... херово, друг мой любезный! В больничку, и там в БИТ**. Одного не пойму: если это инфаркт, то откуда, а если нет, откуда тут экстрасистолы...
  - Эль, я тебе когда-нибудь рассказывал про разницу между NAT и Proxy?
  - Нет. Я ее не очень представляю.
  - А я не очень представляю твои экстрасистолы! Слышал, но не видел. Ты говори, что делать?
  - А нечего. Тащи аптечку, но что у тебя там есть?
  - У меня нитроглицерин с собой. Энап. Панангин.
  - Это не поможет, но давай. С собой. Она не сглотнет.
  - Еще есть коньяк.
  - Спасибо! Это самое то! Но мне!
  - Да что она? Помирает, что ли? Она ж молодая!
  - И что, что молодая? Она спит, Георгий. Просто спит. Беда в том, что я ее не могу разбудить!
  - Может, наркота?
  - Слушай, какая разница? Может. Но зачем ей? Где Эрбени?
  - Сашка за машиной пошел уже. В Комарово повезете?
  - А примут? Брось, не сезон же. До Ленинграда придется.
  - Не примут, под суд пойдут! Ты не бойсь, тут есть больничка.
  - А где?
  - Сейчас сбегаю, принесу GPS-ку. Там все есть.
  На улице заурчала машина.
  Элина пощупала Эвелине пульс на каротидном синусе. Выругалась.
  - Я тебе дам тридцать ударов! Я тебе такие тридцать ударов покажу!
  Вошел Эрбени.
  - Ну? - не оборачиваясь спросила Элина.
  - Как?
  - Бери ее. Я с тобой поеду.
  - Как она?
  - Тебе рассказать? Мы теряем время! Бери.
  - Да как?
  - За ноги, блядь! За ноги! - Элина подхватила Эви под руки, и пошла в дверь спиной вперед.
  Эви они положили на одно из длинных сидений, Элина села рядом прямо на пол.
  Эрбени газанул с места.
  - Стой, Саш.
  - Что?
  - Анненков GPS-ку несет.
  - Зачем?
  - Чтобы найти больничку.
  - У мента спросим. На посту. Нечто не скажет?
  - Мысль. Поехали.
  Пришлось еще остановиться, чтобы поднять шлагбаум. Элина тихо материлась про себя.
  На шлагбауме их догнал Анненков.
  - Стоять! Элька, возьми GPS-ину. Тут все есть. Как она?
  - Стабильна. Ничего, Георгий. Все будет в порядке.
  - Доложи по обстановке. Я включу мобилу.
  - Хорошо. Если будет что сообщать, сообщу. Да все нормально будет.
  - Надеюсь на это. Давайте, марш-марш!
  Эрбени улыбнулся Анненкову, и тронулся.
  Выехали на дорогу. Эрбени, скрипя зубами, выпустил машину. Он боялся ехать быстро, но поехал: что было делать? Глаза его немедленно стал заливать холодный пот.
  Far away I sad to say I must be on my way
  So buy me beer and whiskey 'cause I'm going far away,
  Far away I'd like to think of me returning when I can
  To the greatest little boozer and to Sally MacLennane.
  Это уже было когда-то. Такая же скорость, и такой же страх.
  Держись, Эв! Стой на ногах, потому что так надо... впрочем, уже было и это. Слава богу, сегодня он не один на один со своей бедой.
  Эрбени прибавил скорость, держа на Комарово. Остановят, так остановят. Тем лучше, не искать их...
  В глазах потемнело. Дорога исчезла.
  Один миг.
  Эрбени потряс головой, и прибавил до ста тридцати.
  Элина тронула Эрбени за плечо.
  - Ты можешь не торопиться так, Саш.
  - Что такое?
  - Некуда больше торопиться, Саш. Сбрось газ.
  Эрбени понял. Перевел на нейтраль, и "соболь" покатился накатом. Эрбени прижался к обочине, глядя прямо перед собой.
  - Саш! Саш, слушай...
  - Что-то еще, Эль?
  - Саш, не останавливайся, зачем? Ее надо отвезти и сдать. Черт, теперь ее будут потрошить. Без этого не обойтись. Надо заключение... езжай, Саша, езжай. Не сворачивай к обочине. И поворачивай на Ленинград. Или куда хочешь.
  Эрбени развернул машину через сплошную линию, вцепился в руль, и пошел на восьмидесяти километрах.
  Было странно красиво. Эрбени ехал прямо, освещая дальним светом асфальт трассы, и бегущие навстречу лесополосы. Он снова ехал ночью с Эви. И это было в последний раз.
  Этого никогда больше не будет!
  И не дай бог гаишник: аренда машины оформлена на Корецкого, а в машине труп!
  Эрбени сбавил до шестидесяти.
  Господи, Эви! В машине... в машине твой труп!!!!! То, что было тобой, Эви, но уже никогда тобой не будет! То, что от тебя осталось... А я боюсь гаишников!
  Тишина. Нет ответа.
  МНЕ НАДОЕЛО ТЕРЯТЬ ЛЮДЕЙ!
  Ответа нет. И не будет.
  "Не пойду к Эдите. - решил Эрбени, - Я не хочу знать, где они ее зароют. Это хоть какая-то неопределенность. Можно убедить себя, что она снова уехала в Белград. И никто не знает, зачем. И я не знаю."
  - Не звони никому, - обернулся Эрбени от руля к Элине, - И не отвечай никому. Незачем. Никого это все равно не интересует. Я пригоню машину. Потом. Позже.
  Элина кивнула.
  Эвка, Эвка! Ты получила то, чего ты хотела, но что казалось тебе невозможным, и недостижимым. Ты получила это, и тебе стало нечего больше желать. Но все, что тебе было действительно дорого, было уже мертво, и оно тянуло тебя за собой. Ты была счастлива, но это не придало тебе желания жить, даже напротив: отняло последние силы. Только я знал про твое сердце, но я всякий раз забывал про него, потому что ты всех нас приучила к мысли, что оно хоть и болит, но будет биться вечно. Я не смог удержать тебя здесь, и никто бы не смог. Твое право, и твой выбор. Я, я лично мог бы просить тебя остаться, но... но было бесчеловечно просить жить того, кто этого не хочет. И за кем строем ходят мертвецы, и зовут, зовут, плачут, и скрежещут зубами... Я знал все это: ты говорила во сне. И я знал, что долго ты так не выдержишь. Просто я не думал, что это случится так скоро.
  Добро пожаловать вновь в Город Одиноких Людей, Александр Эрбени! Не успел еще соскучиться по его обитателям?
  - Думаешь о себе, Саш? - тихо спросила Эви, улыбаясь Эрбени с переднего сиденья, - Что же, это свойственно человеку. Я не смогла дольше, прости. Я уехала в Белград, и не знаю, когда вернусь. Там моя родина, и там мой народ. И там нет Города Одиноких Людей.
  Эрбени вытаращил глаза на пустое кресло.
  - Играй мне почаще, Саша. Я буду ждать этого.
  - Саша, смотри на дорогу! - закричала Элина.
  Эрбени ушел с встречной полосы.
  Элина перегнулась к Эрбени.
  - С тобой все в порядке?
  - Разумеется, нет. Ты ожидала чего-то иного?
  - Разумеется, нет.
  - Тогда что такое, Эль?
  - Послушай: год назад, гуляя ночами по городу, я смотрела на свет одиноких окон, и думала: что за люди там живут, и чем они отличаются от меня? Как-то я видела в трамвае девочку лет пяти, у неё в волосах была огромная седая прядь. Несколько месяцев я изводила себя мучительным желанием понять - что сделали с ней в таком возрасте. Сейчас я ни за что не вспомнила бы её лица, но её волосы - никогда не забуду. И это нормально, скажи-ка мне? Кто-то в этом виноват, но кто накажет виноватого? Это должен кто-то делать, разве нет? И не когда-то и где-то, а здесь и сейчас! Если ты поймешь это, ты поймешь меня. Если ты хочешь этого.
  - Я понимаю. Но мне не легче от этого.
  - А я тебя и не успокаиваю. Я просто говорю. Она была счастлива. Ее последними словами было твое имя. А мне вот этого...
  - Будет и тебе, Элина.
  - Это пожелание?
  - Приговор.
  - А...
  - Молчи. И не звони никому. Пусть играют.
  
  Эви, Эви! Как, почему это? Я и сам не могу этого понять. Так случилось. Самая большая беда здесь в том, что ни я, ни мы, никто не мог этого изменить или отменить. Это не ошибка, и не тенденция, это просто случай. Обыкновенный случай. И с каждым из нас каждый миг нашей жизни может случиться то же самое.
  ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ МОЖЕТ НЕ БЫТЬ!
  Кто виноват в том, что наша жизнь похожа на романы Ремарка? Кто? Разве Ремарк, чьи романы так похожи на нашу жизнь?
  Наша ошибка только в том, что мы теряем время. Иных нет. Только эта.
  И бесполезно говорить, что не уберегли, не сделали того, не сделали этого... Не сделали. Потому что не хотели. Или боялись.
  Мы теряем время. На ссоры, на дележку шкур неубитых медведей, на пьянки, на компьютерные игры, на телесериалы, на беспорядочный секс, на страйкбол, и на служебные обязанности. А оно уходит. Безвозвратно.
  Мы боимся окружающих, общественного мнения, "как бы чего не вышло", сами себя... Мы проверяем себя на разрыв и излом, и проверяем свои чувства. А время уходит на это.
  Мы мечемся, бьемся лбами о стены, заборы, и грабли, а завтрашнего дня может не быть.
  А мы бережем свои здоровье и честное имя!
  А потом жалеем об этом.
  Мы теряем время. Но даже если бы мы его не теряли, все равно то, что было вчера, не заменит того, чего уже не будет завтра. И вообще никогда не будет!
  Даже если бы мы и не теряли времени...
  Это тупик!
  Я надрызгался как поросенок.
  А что я еще мог сделать?
  Моя подруга надрызгалась в сопли.
  А что могла сделать она?
  Под утро мы едва не умерли.
  Сердца наши не из железа.
  Но мы выжили.
  Мы получили две головные боли, и две горечи в двух ртах.
  Мы проспались.
  Жизнь продолжается!
  Пройдет воскресенье, наступит понедельник. И все узнают об этом. И что они скажут? Что?
  Они ведь совсем не знали тебя.
  И они привыкли терять людей.
  Ну что? Анриэл скажет, что ты была отличной флейтисткой. И все? И все. Что он знал о тебе?
  Дашка прикроет рот рукой в ужасе, потом начнет горько плакать, потом обзвонит всех твоих и своих одноклассниц.
  Алина будет мужественно держаться, кусая губы. Потом пойдет к Макаровой, и они будут пить пиво: ни на что крепче у них денег нет. И будут рассказывать, какой хорошей ты была.
  Сволочь жестокая, они же будут плакать!
  Паулина пожмет плечами, и сообщит Дринкинсу или Федьке. Быть может, еще она наберет номер Эрбени, но Эрбени не ответит: он давно поменял свой номер.
  И она станет ждать первой субботы октября, но она не найдет Эрбени в этот день в лицее.
  Дюша трахнет кулаком по столу, и сообщит сам себе, что он так и знал.
  Дэвик расплачется втихаря.
  Стас Лобыстанский кинется искать Корецкого, а Корецкий Стаса. Они найдут друг друга, напьются вместе, и, напившись, в голос утвердят то, что весь мир - бардак, все бабы - суки, а Солнце - гребаный фонарь.
  И что Эрбени - мудак, и не видит того, что творится у него под носом.
  Моня будет материться в белый свет как в копеечку.
  Наталья захочет устроить поминки, и устроит. С Кирюшей Чифом, и Лизаветой. Той, которая блестяще сыграла Анжелу Коэн.
  Пашка Колбасный подумает, что ты была очень красивой девушкой. И что с тобой можно было бы съездить на праздник, потом вернуться вместе, принять душ, и заняться "активным отдыхом". И что ты очень много потеряла оттого, что этого у тебя не было. И ему будет жаль. Причем себя. Что у него тебя не было.
  У нас всех теперь не будет тебя. Никогда и нигде. И всем нам жаль себя поэтому.
  Эви, Эви! Звездочка наша яркая! Ты пронеслась перед нами, и мы тебя теперь никогда не забудем. Во всяком случае, мы не забудем тебя. Ты прошла через наше повествование, не задев ни одного угла, не разбив ни одной некстати поставленной рюмки, никому не причинив вреда, и никого не разочаровав ни в чем. Ты лишь сама осуждала себя, причем ни за что. Ты теряла время, и появлялась всегда вовремя. И мне страшно сказать, что ты вовремя ушла, но... мне придется сказать и это: уже сколько девушек на моих глазах пытались стать тобой, но... ни одна не смогла. И не сможет.
  Ты была слишком хороша для всех нас.
  Мы любили тебя как сестру, мы любили тебя больше себя самих, и больше всего боялись потерять тебя навсегда. Мы боялись этого.
  Мы боялись не напрасно.
  Так и случилось.
  И еще ты открыла нам самый главный и самый страшный факт: в Городе Одиноких Людей все мы дышим ядом, который отравляет нас навсегда. Мы отравлены им, и... нас тянет обратно. Это ломка. Абстиненция. Мы привыкли дышать ядом, солоноватым и терпким, и хоть он нам не приносит ничего, кроме боли, мы любим эту боль даже больше, чем себя самих. Мы любим страдать. И мы очень трусливы.
  Тебя это не устраивало, и ты не желала дышать газом в той большой газовой камере, что называется Городом Одиноких Людей.
  Но чистым воздухом ты дышать уже не могла.
  Ты была обречена, и тебе так лучше.
  Кто посмеет осудить тебя за твой выбор?
  И теперь нам осталось лишь попрощаться с тобой.
  С чем мы остались, Эв? С тем, что тебя никогда больше не будет? Нигде? И, быть может, будет еще очень много всего, и даже хорошего, но...
  Но это будешь не ты.
  Все равно не ты.
  И бессмысленно гадать, кто ты, и кем ты была. Это просто поздно.
  Тебя нет.
  Да и была ли ты вообще? Вообще когда-нибудь была ли?
  "За все надо расплачиваться морально и физически, дар-рагой!"
  Да?
  Парень, ведь у тебя ее тоже больше никогда не будет! Что ты получил, а?
  А что ты потерял?
  И что потеряли все мы?
  Сашка Эрбени едет в Город Одиноких Людей. Эви пока с ним. Пока. Скоро ее отберут. Навсегда. И он будет говорить всем, что "Эвка уехала в Белград". Кто-то ему будет верить, а кто-то крутить пальцем у виска. А кто-то мерзко, обидно ржать ему в спину. А он и не заметит этого: на одно ухо он глух, а вторым давно уже научился не слышать того, чего ему слышать не хочется.
  Ты уехала. Надолго, если не навсегда.
  Просто Сашке Эрбени так будет легче. Каждому - свое.
  А когда-нибудь и про Сашку скажут, что "он просто уехал в Бет-Шан". В Хайфу. В Сараево. В Монтевидео. Да куда угодно. Про него это скажут.
  Попрощаемся и с ним. Он не вернется в нашу Игру. И пожелаем ему счастья. Это все, что мы можем для него сделать.
  Элина тоже больше не вернется в нашу Игру. Она не оставит Эрбени в этот час. Ее приучили не бросать своих. А сейчас она, бессердечная и умная, с удивлением понимает, что еще умеет плакать. И еще она шепчет себе, что сделала все, что могла. Не все. Но уже просто бессмысленно искать более благоприятные варианты развития событий.
  Потому что все уже произошло. Кот Шведингера однозначно определен.
  Попрощаемся и с Элиной.
  На этом можно было и закончить. В общем, можно бы было. Ремарк так и делал. Но ведь Игра не закончилась!
  Нам надо возвращаться на нашу Игру!
  Бата-альон! К та-аржественному маршу! Па-аротно! Пер-рвая рота прямо, остальные: на-пра-во! Ша-агом - марррш!
  Мы будем помнить тебя, Эв!!!
  Игра продолжается.
  
  
  Второй день игры. Утреннее построение. 10.30 М.В.
  
  Утреннее построение в начале второго дня игры предназначалось для того, чтобы объяснить всем играющим, что произошло за ночь, когда большая часть игроков ситуации не контролировала. Кроме того, с утра вступали в силу резервные роли - для убитых персонажей, и в игру вступали те игроки, которые не явились на игру прошлым днем, а могли приехать только на один день. Время построения было назначено специально с тем, чтобы дать новым игрокам доехать, а старым - уехать, или выспаться. По правилам первый день игры закончился в 6.30, и до построения объявлялось неигровое время. Однако, до полседьмого все равно не дотянул никто: все либо напились, и повалились спать, либо просто повалились. Несмотря на то, что активных операций не проводилось, все устали от напряженного ожидания.
  Доклады командиров боевых групп появились у Анненкова только перед самым построением.
  Анненков почти не спал: сразу после того, как он отправил Элину и Эрбени с Эви, он стал беспокоиться, и, не в силах снова начать играть, передал права мастера Корецкому, сказал, что идет спать, и ушел в лес. Сообщений от Эрбени не поступало. Анненков несколько раз звонил обоим, но у них не отвечали телефоны. Анненков не находил себе места. Пахло приличным эксцессом.
  Анненков, не зная, куда ему податься, отправился в дом к Эви. Дашка спала, Анненков не стал ее будить, включил фонарь, и стал осматриваться. Вроде ничего. Флейта Эвелины, и ее рюкзачок лежали на месте. Более повинуясь страсти к порядку, чем любопытству, Анненков, желая лишь убрать флейту, развязал ее рюкзачок, посмотрел внутрь, и остолбенел: в рюкзачке лежали смятые, порой старые, пустые пачки от таблеток. Анненков взял одну пачку - залдиар**.
  Анненков выругался, захватил рюкзачок с собой, и осмотрел детально его уже на улице. После осмотра, придя к самым неутешительным выводам, он отбил Элине СМС:
  "Если я тебе скажу, что у нее в рюкзаке 17 пустых пачек трамадола, это поможет?"
  СМС прошло где-то через час, когда Анненков сидел уже в своем домике, и безразлично гладил волосы Хафизы, прикорнувшей у него на коленях. Хафиза не спала, и дулась на то, что Анненков не весел, и угрюмо с ней разговаривает. Анненков пытался улыбаться, и пил корвалол с кока-колой, отнекиваясь на боли в сердце перед Хафизой, которая явно была настроена заняться сексом.
  Элина ответила довольно быстро:
  "Это ничему не поможет, но все объяснит".
  "Как там дела?" - запросил Анненков.
  "Не спрашивай. Хуже не бывает. Я с Сашкой остаюсь. Машину поставили у кафе. Приехать не сможем." - ответила Элина.
  "Хрен с машиной, сами-то как?"
  Элина ответила достаточно странно:
  "Не волнуйся, мы сообщили, что забрали ее из дому, а не с игры. Залетов не будет. Остальное потом. Играйте, и не поднимайте волну".
  Настроения Анненкова все это отнюдь не улучшило: он вообще не понимал, что происходит. Попытался было сосредоточиться на них всех, считать образы, и уяснить, что там, но ровным счетом ничего не понял: все же считывал он с таких личностей, как Эрбени и Элина. В голове его прозвучало что-то вроде "тридцать, сорок, пятьдесят - будет сорок поросят", и голова разболелась так, что Анненков повалился на кровать, и Хафиза бегала вокруг него почти до утра. Только часов в девять оба заснули.
  На построение Анненков вышел только за счет собственной силы воли. Хафиза не вышла вообще, но она была небоевая, так что Анненков прикрыл на это глаза. Вообще, небоевых на построении было два-три человека, кроме новых, зато боевые все были налицо. Стас чиповал оружие приехавших. Корецкий разъяснял, что было. При появлении Анненкова все построились.
  Анненков откашлялся:
  - Итак, мы начинаем второй день первого эпизода. За текущий день произошло следующее: Мэнни Коннерс значительно продвинулся к успеху, за ночь незаметно для всех взяв под контроль четверых торговцев, и на полученные деньги наняв себе еще бойцов. Данси у нас в обороне, активных действий не проявлял. Шериф собрал гражданское ополчение, и считает, что сможет удержать порядок в городе. Особо подчеркну: по полиции ни одна из группировок первой огня не открывает. Если кого-то уличат в нападении на ополчение шерифа, шериф сразу же переходит на сторону их противника. В настоящий момент Данси должен что-то решать: если он думает, что на него будут нападать, пока он сидит в обороне, он ошибается. Цель игры - контроль над городом, а не кто кого вынесет. Мэнни правильно понял свои задачи.
  Анненков заметил, что уже путается, и резко прекратил обзор ситуации:
  - Остальное обсудите сами до старта. Старт в 11.00. Теперь потери: самая главная, и самая большая: убит Полли Прикер.
  Все ополчение, Мэнни, Рыжий, Наталья, и все ее прихлебатели хором заржали.
  - Полли Прикер отныне мертв. Поминки по нем во втором эпизоде. Вместо Полли исполнителю предложена резервная роль итальянского бандита, завербованного еще до свадьбы Фуксом. Он не понимает английского, так что с ним могу общаться только я, как итальянец. Остальные его не понимают. Ему запрещено все, кроме боевки, не провоцируйте его.
  Колбасный с ненавистью смотрел на Анненкова из строя.
  - Удивляюсь я, Паш, что ты до сих пор не послал это все на хер, и не уехал? - довольно мягко спросил его Анненков, - Ты ж гордый! А стоишь в строю, и слушаешь, как я тебя поливаю! Ладно, твое дело.
  Колбасный не ответил.
  - Кстати, если кто еще недопонял, так за утрату жизни персонажа в наказание накладывается запрет на всякую деятельность, кроме боевой, до конца эпизода. Это для всех, напоминаю. А то возникнет впечатление, что я дрючу человека... Далее: за ночь неизвестными были зверски убиты сестры Макнамара, и их аптека ограблена. Шериф, вы должны расследовать это дело. Параллельно ищите наркотики у всех, у кого сочтете нужным. Тех, у кого найдете, обвиняйте в убийстве, и расстреливайте на месте. И они будут удалены с игры. У судьи возражений нет?
  У судьи возражений не нашлось: военное положение. Зато нашлись возражения у Дашки:
  - А я что буду делать?
  - А ты будешь за Пиночету. Она уехала срочно. А ее роль всем уже полюбилась. Отыграешь?
  - Я? Эльку?
  - Леу Энрикес. Ты с Элькой сколько общаешься! Ну временно, Дах!
  - Ладно, я попробую.
  - Давай. Майк Лири пропал без вести. Его можно не искать. Контракты с ним возмещаются из банка. Больше пока потерь нет, только раненые. На этом все. Есть вопросы?
  Вопросов не было.
  - Тогда разойдись до старта. Утренней мессы не будет. Начинаем боевку. А то что-то затянули. Свободны!
  Анненков отмахнул рукой, закурил, и пошел к себе пить корвалол.
  
  
  СИН-СИТИ. ВТОРОЙ ДЕНЬ ИГРЫ.
  
  Наутро город гудел как улей: Мэнни Коннерс к утру взял под свой контроль четыре магазина: торговцы уличную долю отдали ему, а он за это выставил к каждому охрану. И размер доли для них сократился до двух третей, так что, когда люди Данси пришли за своей долей, торговцы не захотели ее давать, требуя снизить стоимость, и предоставить охрану. Данси было решил применить силу, и деньги и впрямь отобрал, но по его вышибалам с крыши открыл огонь полицейский стрелок, один был ранен, и попался полиции, а второй еле ноги унес с деньгами. А еще двое торговцев сами прибежали после этого к Мэнни, и принесли долю ему, выпрашивая себе охрану. Данси, который собирал силы в кулак, и не хотел распылять их, удержал только тех торговцев, кто находился в непосредственной близости от его паба, и с тех взял только половину доли, а вторую половину торговцы заслали Мэнни, с просьбой не трогать их.
  Данси остался без денег, а значит, и без людей, однако, он нашел выход: занял денег под залог партии виски у банкира Гивати, нанял стрелков, и разъяснил им, что никто не ляжет спать, пока хоть дух алабамцев витает в городе.
  В городе пахло войной: на мессу никто не явился, все либо вооружались, либо прятались. Капеллан Винченцо обошел самых преданных своих прихожан, поговорил с ними, сходил к себе, и уселся в пабе, попивая пиво, и чутко прислушиваясь к разговорам. Уже два кармана его сутаны на ходу стали оттягивать пистолеты, а в пабе он вообще положил их перед собой на стол.
  Данси решил начать с разборки: он послал одного из своих стрелков к Мэнни с вестью, что ждет его перед пабом, и если не дождется, так Мэнни с Говардом подлые шакалы, и пусть тогда уваливают из города в ближайший каньон: их там дохлая лошадь давно заждалась. Мэнни коротко ответил, что он будет.
  Данси пришел в паб первым, взял себе пива, и присел выпить его с доном Винченцо. Священник, услышав, что будет разборка, взял себе еще пива, и уселся на окно вместе с ним. Люди Данси построились вдоль стены, окружавшей участок судьи, и взвели оружие. Охранники Мэнни, сидевшие в магазинах, из которых простреливалось место действия, поступили так же. И тут явились шериф с судьей.
  Ополчение шерифа значительно выросло: к нему присоединились доктор, регент ансамбля, некоторые музыканты, и банкир Джо Гивати. Ополченцы прошли в паб, держа оружие с собой, и расселись там. Шериф с судьей подошли к капеллану:
  - Мы ничего не пропустили, святой отец? - спросил судья.
  - Пока нет, - ответил дон Винченцо, наблюдая, как на крыши домов забираются полицейские стрелки.
  - Заметно стрелков? - обеспокоено спросил шериф.
  - Вот тех двух уберите, Дейл. Они на директрисе паба, и все их промахи будут лететь сюда.
  - Ясно.
  Вышел Данси.
  - Ну, благословите, святой отец, - попросил он дона Винченцо.
  Дон Винченцо простер руку:
  - Благословляю тебя, сын мой, на то, чтобы ты решил дела миром. Стрелять вам не резон: здесь начнется каша.
  - В каком вы чине были на войне, дон Винченцо? - поинтересовался судья.
  - Капо.
  - Что?
  - Капитан.
  - Не хотите ли примкнуть к ополчению? Нам нужен опытный офицер.
  - Я - офицер воинства Господня. Это ответ, Ваша Честь.
  - Жаль.
  - Мне тоже.
  Появился Мэнни со своими людьми. Они шли все вместе, группой, контролируя все направления через прицелы ружей.
  - На месте! - заорал Данси, - Стоять! Оставь их там, Мэнни!
  - Нашел идиота! - отозвался Мэнни, - А кто гарантирует мою безопасность?
  - Я! - крикнул дон Винченцо, - Не стреляйте сейчас, дети мои! Опустите оружие.
  Стрелки опустили стволы к земле.
  - Выходи! - крикнул Данси.
  - Со страхующим и Говардом!
  - Хрен с тобой!
  Мэнни поговорил с Фуксом, и вместе с ним пошел к Данси. Сзади них двинулся Сэл Висконти.
  Данси кивнул дону Винченцо, и двинулся навстречу алабамцам. Дон Винченцо выпятил губу, подумал, взвел пистолеты, положил их в карманы сутаны, и пошел с Данси.
  Мэнни, Фукс, и Висконти встали на месте.
  - Ну? - спросил Мэнни.
  Данси некоторое время собирался с мыслями.
  - Что сказать хотел? - процедил Фукс, - Не тяни резину, возьми на размер побольше. У нас мало времени: наше время - наши деньги.
  Данси заговорил хриплым от злости голосом:
  - Парни, вы без году неделя в городе, а уже устроили тут херню. Это мой город. Тут всегда жили ирландцы...
  - У нас чего, страна для ирландцев, Данси? Ты это хотел сказать?
  - Вы влезли не в свое дело.
  - Почему же, Данси? Тебе обещали не трогать тему с виски? Обещали? Обещали. Так ее и не тронули. Жри эту тему, Данси, если сможешь удержать. Тебе обещали не трогать торгашей? Нет, не обещали. И ты не спрашивал. Так?
  - Это мои торгаши.
  - Это с какого перепугу они твои? Ты собирал с них деньги, а что они получали от тебя? Ты не громил их и все. А мы защищаем их. Охрану поставили. И денег берем меньше, чем ты. Чем ты недоволен? Нормальная конкуренция! Мы дали больше, а взяли меньше. А ты пошел в задницу. Чем ты недоволен, Данси? Это - наши ценности, это - наш образ жизни, Данси. Мы воевали за них.
  - Ты что ли воевал, сосунок?
  - Я воевал, рыжая ирландская задница, я! Пока ты тут дрочил, я там воевал! По тебе видно, что войны не нюхал. Так ты продрочишь здесь все, и виски твое, и жену продрочишь, потому что ты - длинное рыжее ирландское дерьмо. И когда я засажу твоей жене, ты слопаешь это, и побежишь на исповедь...
  Данси вытаращил глаза, и выхватил пистолет.
  В сторону Данси вытянулось три пистолета.
  Глаза Данси метали молнии. Фукс щурился, и кривил рот. Мэнни ухмылялся. Висконти быстро окидывал взглядом всех противников.
  Люди Данси подняли оружие, и навели на алабамцев, заняв позиции для стрельбы кто с колена, кто стоя.
  Люди Мэнни разбежались в рассыпную, и засели за укрытия. К ним от лавки могильщика побежали еще люди.
  Полицейские стрелки на крышах поднялись на колено, и приняли цели.
  Шериф с судьей прыгнули по ту сторону окон.
  Ополченцы укрылись, кто где.
  Наступила страшная тишина.
  И в этой тишине прогремел громкий, жуткий в своем напряжении, голос священника:
  - Опомнитесь!!!
  Дон Винченцо стоял справа от Данси, широко расставив ноги, вытянув вперед руки с двумя пистолетами, один из которых он навел на Мэнни, другой на Фукса.
  Никто не пошевелился. Все замерли.
  - Опомнитесь, братья! Сестры, опомнитесь? Что вы делаете? Ради чего? Опустите оружие, и разойдитесь! Что вы делаете? Что вы начинаете? ЗАЧЕМ ВАМ ЭТО?
  Дон Винченцо осекся. Он не знал, что ему еще сказать. Знал одно: бесполезно. Ситуация зашла в тупик, и сейчас все они перебьют друг друга.
  Сэл Висконти рванулся в сторону, упал на колено, и выстрелил в капеллана. Потом упал на бок, перевернулся, и выстрелил еще два раза.
  Дон Винченцо грузно осел на землю.
  Данси упал ничком там же, где стоял, закрывая руками голову.
  Мэнни и Фукс присели на корточки, и раскатились в разные стороны.
  По Висконти выстрелили все, почти одновременно. Люди Данси, люди Мэнни, полицейские стрелки с крыш, шериф, судья. Ополченцы выскочили из укрытий. Невозможно представить себе, сколько пуль попали в Висконти. Они его буквально изрешетили. Они сталкивались с ним пачками. Они заставляли его подпрыгивать и катиться, несмотря на то, что он был давно мертв.
  Потом все, не сговариваясь, и те, и эти, и жители, все бросились к священнику.
  Дон Винченцо сидел на песке, поводя по сторонам тяжелым, мутным взглядом.
  - Дети мои! - захрипел он, давясь, - Не стреляйте. Разойдитесь. Всеобщая гибель - не выход для вас. И я рад, что вы сами понимаете это.
  Я долго был с вами. Я был с вами в горе и радости, в час бед и в час удач. И я был счастлив. Если кого обидел - вы простите меня. Я старался все делать к вашей пользе. Быть может, вы поймете, о чем я.
  Люди собрались вокруг священника молча, опустив оружие.
  Дон Винченцо долго молчал, глядя в песок перед собой.
  - Я ухожу, - продолжил он, - Не важно, почему так случилось. Это так. Быть может, кто-то скажет, что я вас бросил на произвол судьбы. И я... да, я вас бросил. Но что здесь зависит от меня? Моя бы воля, я крестил бы ваших внуков, но... но моей воли здесь нет. Я ухожу, потому что так получилось. Вот и все. Я бросил вас, но я вас не предал.
  Я ухожу. Навсегда. Куда? Я и сам не знаю. Куда-то. Не может быть такого, чтобы мой разум, мои знания, все, что я сделал, пропали зря. Этого не может быть.
  Я не скажу вам, что там. Я этого сам не знаю. Одно знаю: там не хуже, чем здесь. И там нет больше боли и страдания, лжи и неверности, голода и жажды, и нет обид и отчаяния. Но... радости там тоже нет. Нет любви... если кто-то знает, что это такое. Нет гордости. Нет поражений и нет побед. Там нет ничего. Там вообще ничего нет, даже бога. И это самое лучшее, что там ничего нет! Прощайте.
  И дон Винченцо повалился лицом в песок.
  
  Первый день настоящей жизни.
  
  Анненков лежал лицом в грязном песке, и чувствовал себя мертвым. Но мыслящим. Он подумал, что он действительно умер: не весь, но часть его умерла. Вот так, по маленькой части, понемногу...
  Люди стояли вокруг него. Тишина.
  И в этой тишине зазвенел, бичом захлестал звенящий голос Натальи:
  - Да что вы, бл-лядь, ничего не делаете? У него же больное сердце! Он же...
  Наталья бросилась к Анненкову.
  - Эмир! ты живой?
  Анненков понял, что натворил, и сел, потрясая головой.
  - С тобой все в порядке?
  - Все. Лихо сыграно? Кстати, что, стоп-игра?
  Наталья вместо ответа попыталась закатить Анненкову оплеуху, но он увернулся, и вскочил на ноги.
  - Игра остановлена, - заявил Корецкий, - Ты - ключевая фигура. Надо что-то решать с игрой.
  - Признать выстрел Кота недействительным, да и все, - угрюмо сказал Моня, - Бля, сам не знает, чего хочет. Мститель херовый. Нашел, когда. И с игры его к е...ни матери!
  Анненков покачал головой:
  - Нет, братцы. Все по правилам. Пашка с игры, конечно, может ехать домой, и прямо сейчас. Я ему не генератор случайных резервных ролей. Но и я не стану отменять случившегося.
  - И что? Игру заканчивать? - возмутился Моня, - Мы поиграть хотим! Только все пошло так, как надо...
  Анненков осмотрелся:
  - Все хотят играть дальше?
  Ему никто не ответил. Хотели все.
  - И какие решения?
  Корецкий пожал плечами:
  - Каких ты решений ждешь? Кто главмастер тут?
  - То есть решать мне?
  - Тебе, кому ж еще?
  Анненков подумал.
  - Тогда так. Дон Винченцо убит. Все католики в возмущении. Полиция и ополчение, а так же все местные жители католического вероисповедания становятся на сторону Рыжего. Некатолики: кто как хочет. Наемники остаются, где были. Девиз католиков: вымести из города алабамцев поганой метлой. Силы не равны, но ты, Моня, сам этого хотел. Занимайте оборону. За эту ситуацию можете благодарить Кота. Потом. Я не думаю, что вы выиграете. Впрочем, ты хорош, и люди у тебя хороши. Посмотрим, что получится. Просто иного выхода нет.
  - Ничего, - сквозь зубы ответил Моня, - Мы, бля, покувыркаемся!
  - Всеми нами любимое пострелялово, - буркнул Стас. - Вторым эпизодом будут сплошные поминки. Можно и оружия не брать.
  - Иного выхода нет, - развел руками Анненков.
  - Да знаю! А ты, Эмир?
  - А я умер. Об одном прошу: не хочу сидеть в мертвятнике. Дайте мне бродить, где я хочу. Буду типа призрака. Ничего?
  Никто не возразил.
  - Начали! - скомандовал Анненков, - У алабамцев есть десять минут перегруппироваться. Охранников снять: их все равно перебьют. Поехали! Ну?
  Все бросились врассыпную.
  Анненков пошел прочь.
  - Сильно обижаешься? - спросил Колбасный, подойдя к нему.
  - На что? - Анненков спокойно посмотрел Колбасному в глаза, - Ты спас ситуацию. Только хрен кто и когда узнает об этом! Я дядька вредный. Можешь побыть зрителем, если хочешь. Скажешь: я разрешил.
  - Ладно. Что-то еще?
  - Больше ничего. Отдыхай. - и Анненков пошел к своему домику.
  Анненков быстро оделся, и собрал свои вещи. Ему не хотелось оставаться на игре, которая уже не принадлежала ему. И еще больше не хотелось ехать с игры вместе со всеми. И дело было не в Коте, он думал, что все выскажутся за прекращение игры после его гибели.
  Но за это не высказался никто. Даже не пришло никому в голову.
  Анненков собрался, выбрался через окно, одел рюкзак, и ушел с турбазы по лесной тропинке. Никто не видел, как он уходил.
  Анненков шел, куда ноги несут. Ему хотелось пойти на Залив. Он пошел. Дошел до Залива, подошел к самой воде, сбросил рюкзак, и стал смотреть на горизонт, молча и скорбно.
  Анненков не умер. Куда ему - жить еще и жить, сколько можно играть со смертью? Хватит уже, потому что...
  Потому что играл он, а умирали другие.
  Умерла Эвелина. Внезапно он осознал это. Он ощутил это: Эвелины больше нет. Смерть таки посетила их. И унесла свое с собой.
  Анненков сел на песок, потому что ноги его больше не держали. Потом лег. Перед ногами шумела вода. Голова сама легла на большой плоский камень.
  Эвелина умерла.
  Девочка умерла на его игре!
  А Сашка с Элиной заставили его играть дальше!
  Он потерял человека, и продолжил.
  А Эви больше нет! Анненков не знал ее вообще: Дарья с ней не дружила. У нее и было-то всего две подруги. От них он слышал про Эви только то, что она странная. И замкнутая. И бегает к Эрбени в кабинет, прогуливая уроки.
  И видел на фотографиях: в фотоальбоме выпуска.
  И не обратил на нее внимания.
  Никто не обращал на нее внимания!
  Теперь он узнал ее, и она ему очень понравилась. Он был рад, что она очутилась в этой компании. Как раз ей в ней было самое место.
  Но место опустело. Навсегда.
  Сашка снова потерял любимую. Он теряет не людей, он теряет любимых. Это Анненков теряет людей.
  Но Сашка с Элиной позаботились даже о том, чтобы эта смерть не пала тенью на него и на его Игру! Господи! О чем они думают!
  Так и надо. Хороним бойцов, и идем дальше. Снова хороним, и снова идем. И ждем подкреплений.
  Но подкреплений больше не будет, и нас становится все меньше и меньше.
  Эрбени знает это, и умудряется думать сразу обо всех. Хоронить павших, и окапывать живых. Вот командир, за таким не пропадешь, господи! Всем бы нам так.
  Анненков понял, за что Эрбени так любят его ученицы. И его друзья: он тратит на них не свое время, он тратит на них самого себя. И говорит им правду. Ту, впрочем, правду, что сам знает. Да кто ее не знает?
  И мы по-прежнему живем в Городе Одиноких Людей. И Город Одиноких Людей по-прежнему находится в Стране Одиноких Людей. И Страна Одиноких Людей по-прежнему находится в Мире Одиноких Людей. А Мир Одиноких Людей по-прежнему висит в Пустоте.
  Мир Одиноких Людей все так же сходит с ума. Одинокие Люди, несмотря на все свои страдания, а, быть может, и вследствие их, все так же хотят жить как можно дольше. Они все так же мало видели хорошего в своей жизни, и так же надеются, что хорошее впереди. И они упрямо желают его дождаться. И, не смотря ни на что, думают, что оно свалится им на голову с неба.
  Они так же хотят жить, и их страх смерти сводит этот мир с ума. Мы продолжаем жить в пространстве с мягкими стенами, одержимые идеями равных возможностей, желая не то демократии, не то севрюжинки под хреном.
  Мы любим страдать, и мы трусливы. И сделав что-то, хорошее ли, плохое ли, не суть важно, мы испытываем непреодолимое стремление поджать хвост, и спрятаться в кусты, тихонько поскуливая.
  Наше одиночество - все тот же процесс, замкнутый сам на себя. Оно само себя генерирует. И наступает момент, когда мы погружаемся в одиночество настолько глубоко, что нас признают мертвыми. И закапывают в землю. Одних.
  Эви!!!!! Бедная девочка!
  Когда нам больше нечего друг другу сказать, мы снова и снова начинаем говорить друг другу гадости.
  Мы опять едим то, что поставили перед нами.
  И если мы ненавидим, мы хотим, чтобы они умирали у нас на глазах. А если любим - хотим, чтобы умирали у нас на руках. Мы закрываем им глаза, и закрываем свою любовь, как наряд на службу!
  И бьемся мы лбами о те же грабли, бьемся, бьемся... Нам не нравится этот Мир, не нравится, не нравится... Но в нем есть Эрбени, есть Элина... В нем была Эви, которую Эрбени любил - ведь не напрасно же!
  Быть может, он не так уж и плох?
  Анненков лежал на песке, опираясь головой о камень. Ему хотелось плакать, но он не мог. Он вспомнил, что Эрбени тоже не умеет плакать.
  Не плакать, так не плакать. И не надо.
  Анненков поглядел в небо воспаленными глазами, нереальное, хрустально-граненое небо - так всегда бывает, если не спать пару ночей. Хрустально-колкий мир.
  - Надо с ней поговорить, - сам себе сказал Анненков.
  И закрыл глаза.
  Поднялся ветер. Несколько чаек, мяукая, пролетели к прибрежной даче. Вода зашумела громче. Анненков лежал без движения.
  - Я здесь. Что ты хочешь от меня?
  - Я просто хочу понять.
  - Что? Я просто девочка.
  - Но почему ты так поступила?
  - Ты о чем?
  - Ты знаешь.
  - Не знаю.
  - Ты умерла.
  - Разве я умерла? Ты же говоришь со мной!
  - Но ты оставила Сашку одного.
  - Это да. Но, как ты думаешь, что бы сделал он, если бы узнал...
  - Говори!
  - Когда мне было пять лет, меня с матерью эвакуировали из Сараева. Там был такой тоннель - к взлетной полосе. Там садились военные самолеты. В них не стреляли, они были НАТОвские. Но до них надо было еще и добраться. А все простреливалось. Я плохо помню, но видела кадры: по зоне обстрела запустили детскую коляску. Р-раз! - коляски нет. Огонь велся по всему, что двигалось. Артиллерия. И люди вырыли тоннель. Он был узкий и низкий. Там нечем было дышать. Мать тащила вещи, а меня люди передавали с рук на руки. Мне было очень страшно.
  Потом мне каждую ночь снился этот тоннель. Всю жизнь. Каждую ночь. Пустой. И еще ребенок, грудной, он плакал. Я брала его на руки, и начинала укачивать. Чтобы не плакал. А он умирал. И так каждую ночь!
  - Бедная девочка!
  - Это был мальчик. Я не могла больше спать. А когда мне было двенадцать лет, один дружок моей матери подсадил меня на героин. Я смогла спать. А он меня оттрахал. И потом долго трахал: за дозу. И его друзья меня трахали. А мне было все равно.
  А потом он сдох. Навсегда. Сгорел. А я перешла на таблетки. Они дешевые, никто не трахает. И еще мне надо было учиться. Я и училась. Хотя знала, что незачем.
  Я раз умирала, но пришел Эрбени, и заставил меня жить. Зачем? Ему так хотелось. Почему он? Я любила его. С первого взгляда, как увидела.
  И еще у меня была подруга. Она появилась тоже благодаря Эрбени. Он был в нее влюблен. И я не стала им мешать.
  А потом я стреляла. Мне нужны были деньги. На то, чтобы спать, и не любить.
  А потом я вернулась. Но уже ничего не могла.
  Я любила и люблю. Но я кончилась. Так свеча, догорая, вспыхивает ярко. Ненадолго. А потом темнота.
  Я не стала дожидаться темноты.
  Это все, что ты хотел знать?
  - Прости, Эви. Этого я знать не хотел.
  - Но это правда. Не ищи правды. Знание - путь к смерти, а Мудрость, которой ты ищешь - это не открывать тайн, и оставлять все как есть. Ты хотел знать, и живи теперь с этим. И не говори Эрбени. Не говори ему этого. Он не хочет этого знать: он мудр. Я буду ждать его здесь.
  - Долго будешь ждать?
  - Я не отвечу тебе на этот вопрос. Здесь нет времени. А теперь спи. Хватит с тебя, спи спокойно. Я поберегу тебя, не бойся ничего. Пока Эля бережет Эрбени, я поберегу тебя. Потом мы поменяемся. Спи.
  
  Нам дня не дано, и в тумане седом
  Усталая птица махнула крылом,
  Три ангела пляшут веселым огнем,
  Меж небом пустым и беззвучным, и тающим льдом.
  Весна тихо плачет в пустынных местах,
  Солдаты голодные спят на постах,
  Расстроенной скрипкой в чугунных крестах
  Бескрайнее Время звучит на коротких волнах.
  
  Нам больше не нужно куда-то шагать,
  Нам больше не важно, что бросить, что взять,
  Не видно следов, и шагов не слыхать,
  Нам больше нет смысла годами друг друга искать.
  И те, кто вернулись к началу всего,
  Здесь спрятали лица одна в одного,
  Забытые Небом творенья Его
  Не смотрят вокруг, потому что там нет ничего.
  
  Ветер усилился. Вода стала доставать до сапог. Чайки устроили гвалт, и носились над берегом, как оглашенные.
  Анненков спал.
  
  
  - Я тебя едва нашла, Эмир. Сама не знаю, как нашла. Просто пошла туда, куда ноги несли. Зачем ты ушел?
  Сказать? Да зачем это ей? Кто она такая?
  Нет. Делаем ухмылку. Все нормально, парень! Все нормально!
  - Я отправился в мир иной, как и сказал. Что бы я там ходил-бродил? Без меня закончили, поди. Ирландцы всех порвали?
  - Всех. И шерифа заодно. А теперь ищут тебя. Можно, я позвоню, что я тебя нашла?
  - Да, конечно. Звони. Игра закончена.
  - Что?
  - Продолжений не будет. Дон Винченцо - ключевая фигура. Его гибель - невосполнимая потеря. Игра закончилась. Навсегда.
  - Да, это понятно. И что?
  - И что нам остается?
  - Что?
  - Да - что? Поделки вроде "Министралкера"? Или "Ночь", как апофеоз закрытых игр? Меня там не будет - не позовут. Там Колбасный рулит. А Вейлор уши развешивает... Да, впрочем, я не люблю изгоев, и готик-стиля.
  - Скоро "Эквилибриум".
  - Он открыт. И найдутся придурки, которые его испортят. Непременно испортят! Тот же Колбасный... опять чью-нибудь подругу трахнет. Знаешь, пора уходить. На хрен. Быстро, и никуда не сворачивая.
  - Тогда твои шпионы. Я уже знаю про них. Народ просто жужжит.
  - Это не игра, а тренировка с сюжетом.
  - А они нам нужны? Ты больше тренировки любишь, чем игры, что я, не знаю?
  - Я и игры люблю. Если хорошие. Уходить надо. В зените пока.
  - Уходи.
  - Вот так, да?
  Хафиза взяла Анненкова за руку:
  - Посмотри: это я. Я останусь. Есть я, есть ты.
  - И больше ничего нет.
  - Что?
  - Больше ничего. Нет.
  - Да и не надо! Зачем еще что-то?
  Анненков бросил взгляд на залив. Серая вода, небо, и ничего больше. И рядом Хафиза. Девушка, которой он не верил.
  Но кроме этого у него больше ничего не было.
  - Уходи. - сказал он.
  - Что?
  - Уходи. Ничего не получится.
  - Почему?
  - Суди сама: у меня кроме тебя больше ничего нет. А у тебя?
  - Тоже ничего. У меня кроме тебя вообще никого нет. Есть, конечно, несколько знакомых, к которым я отношусь тепло, и они со мной в неплохих отношениях, есть у меня друг в Индии, мы с ним регулярно переписываемся, есть существо, обитающее в Башкортостане, но они далеко. Нет, мне хватит и твоего общества, но иногда становится немного страшно - вокруг пустота. Вот.
  - Так, значит? А дай свой мобильник?
  - Зачем?
  - Дай?
  - На.
  Анненков посмотрел последние исходящие, и усмехнулся - полчаса назад четыре смс были отправлены Колбасному. Он раскрыл последнее.
  "Я не знаю, как мне объяснить тебе свое поведение. Во всяком случае, я не "играю" с тобой, как ты предположил. Мне очень сложно - морально и физически. Я устала. Тут ничего не объяснишь - можно только попытаться понять друг друга. Вот. Я с тобой, звони-пиши."
  Анненков протянул мобильник Хафизе.
  - Это ответ на все часто задаваемые вопросы. Я перлюстрировал все. Это моя специальность, так что... Я в курсе дела, Хаффи. И то, что происходит, меня не устраивает. А игра по моим правилам не устроит тебя. Вот и все.
  - Прости.
  - Не сержусь, Хаффи. Каждый живет как может. Иди.
  - Так и уйдешь один?
  - Один?
  Перед глазами Анненкова на миг возникли сияющие глаза Эли Пиночет.
  - Пока - да, - Анненков пожал плечами, - Сама понимаешь, ненадолго. Эмир никогда не остается один.
  И Анненков пошел прочь, не оглядываясь. Он никогда не оглядывался.
  Он так уходил от Наташи 10 ноября 1985 года. От своей первой женщины, которую забыл, а она забыла его. Уходил через кордон лысых, замызганных срочников, в солнечном холодном осеннем свете, рюкзак на одном плече, веселый, нахальный взгляд поверх голов, зубы оскалены. Он уходил навсегда, и уходил с облегчением. Он уходил в другую жизнь. И не оглядывался. И все его было с ним, и больше ничего не было.
  И теперь все его с ним, и больше ничего нет. Пока нет.
  Да и что было у остальных? Игра, как бегство от Жизни, и Жизнь, как бегство от Смерти? Кому или чему верили они все - они уж и себе-то разучились верить, не то что кому-то или чему-то! Они все ели то, что перед ними поставил тот, кто терпелив, ибо вечен, всеведущ, ибо одинок, и бессмыслен, ибо всемогущ.
  И довольно об этом. Сегодня, в первый день Настоящей Жизни, на узкой ничейной полоске между небом, землей и водой, мы прощаемся с Хафизой Амеир, Георгием Анненковым, Стасом Лобыстанским, Женей Корецким, Володей "Анисовкиным", Иваном и Кариной Гонорат, Пашкой "Колбасным", Дашкой Анненковой, и всеми прочими далее по списку. Вокруг нас столько людей! - как же смеем мы быть одиноки? Нам ведь надо только поздороваться с ними... но теперь уж пора и попрощаться. Пора и честь знать. О господи, снова прощаться! Сколько же можно?
  Мы прощаемся снова. Так устроен мир.
  Мы прощаемся, впрочем, не навсегда: описав некий круг, они все снова вернутся к точке отсчета, во "Фрегат", где, 26 апреля будущего года - это же разве забудешь! - повстречаются снова.
  Если все будут живы.
  Если все будут живы, мы их встретим. Уж на радость ли нам это будет, не знаю, посмотрим, но, если мы будем живы, мы обязательно придем во "Фрегат". В принципе, мы, наверное, будем рады, они, в принципе, тоже. И вот снова мы пойдем куда-нибудь с ними, потому что они - лучшие наши друзья, ибо никогда ни они не попросят у нас денег в долг, ни мы не попросим у них до зарплаты. А пока что двое пошли налево, двое направо, остальные - кто куда, а мы с вами можем идти куда хотим, ибо остались мы с вами одни: вы - сами по себе, я, со своими подругами, слава богу, тоже. И пойдем мы не осеняясь, головы наши лохматые не прикрывая ничем, радостно глядя в лица встречных!
  Радостно!
  Потому что ТАК НАДО!
  А бог пусть осудит других!
  
  
  КОНЕЦ ИГРЫ В ВОСКРЕСЕНИЕ.
  
   []
  
  
  06.08.1993 - 23.09.06. Москва - Санкт-Петербург.
  
  Примечания:
  * Каббалистическая формула.
  * То есть имитатор с тюнингом, выдающий начальную скорость шара в 180 метров в секунду.
  * Солист группы Jethro Tull.
  * Прочиповать: получить марку о допуске снаряжения на игру. Чиповая марка наклеивается скотчем на рукоять, и остается до конца игры. Большинство игроков уже не снимают марки, и копят их, как звездочки на борту истребителя. Перенаклеивать марки с имитатора на имитатор не разрешается, и поэтому прочипованные имитаторы часто берегут - на память.
  ** "Элион-Ора" (арамит) - Несущая Свет.
  ** Автоматические карабины, построенные на одном принципе автоматики, первый - французский, второй - израильский.
  * Эрбени Назареянин, царь Иудейский (лат)
  * Реминисценция к "Мелкому Бесу" Ф. Сологуба.
  * Солист группы "Iron Maiden".
  * Автоматического станкового гранатомета.
  * Мертвятник: место, где на играх условно убитые игроки отсиживают положенные штрафные часы.
  * Халлаганы - знаменитая ирландская разбойничья семья. От их имени произошло слово "хулиганство".
  * Аккумуляторы в электроспринговых имитаторах. Часто садятся - от холода, сырости, ни с того ни с сего. В моделях, рассчитанных на блок аккумуляторов ААА 4.8 V их часто заменяют батарейками "duracell". Это лучше, выше емкость, и повышенный вольтаж улучшает скорострельность - моторы там рассчитаны на 6 V, а не на 4.8. А вот там, где используются блоки АА на 7.2 V - там замена невозможна.
  * Район метро "Багратионовская".
  * РПО "Шмель" - реактивная трубка, стреляющая напалмовым выстрелом.
  ** Презрительное название ролевиков-техногенщиков у "олдовых" страйкеров.
  * Кодтерпин (Терпинкод) - кодеин с терпингидратом. При большевиках продавался по красным (список А) рецептам, а теперь, что интересно, свободно. Да не только он: кодеин содержат коделак, пенталгин, солпадеин, и прочие комплексные анальгетики. В печени кодеин, имеющий противокашлевое и противорвотное действия, преобразуется в морфин. Опиантные наркоманы это отлично знают. В настоящее время мы имеем среди молодежи огромное количество наркоманов, принимающих анальгетические таблетки ("пилюлькины").
  * Лазикс (фуросемид) - довольно сильное и быстродействующее мочегонное.
  * Зарин - боевой газ, разработан в Германии в 1942 году. Ингибитор холинэстеразы необратимого типа действия. Сходен с бытовыми ФОС-соединениями, собственно, это его производные.
  ** Военно-патриотическая молодежная игра при большевиках. Проводилась, как правило, настолько формально, что не имела никакого успеха.
  *Хардбол: вид военно-тактических игр, в которых применяется рукопашный бой, и газобаллонная пневматика калибра 4.5 мм. Хардбол гораздо травмоопаснее страйкбола: металлически шар 4.5 способен пробить щеку навылет, и пробить кожу, застряв в мягких тканях. Такие шары удаляют на месте.
  ** "Архипелаг ГуЛАГ"
  ** К позорному столбу на Рыночной Площади
  ** Французское произношение имени кардинала Джулио Мазарини, фаворита и тайного мужа королевы Анны Австрийской
  ** Деятели Французской Революции, идеологи и организаторы террора
  * Мариньи Ангерран: в царствование Филиппа Красивого - первый министр и министр финансов
  * Братья Мариньи и были организаторами разгрома Ордена Тамплиеров. Орден был разгромлен по обвинению в сатанизме и содомии, эти факты имели место, но все о них были давно и отлично осведомлены. Разгром Ордена был необходим для конфискации его имущества и земель в пользу королевской казны, в которой был немалый дефицит. Большую часть Мариньи присвоили лично себе.
  * Сансоны: династия парижских палачей, существовала до 1878 года. Последний Сансон - Анри, после выхода в отставку написал книгу "Записки палача Парижского уголовного суда".
  ** На Гревской Площади казнили отсечением головы, колесованием или четвертованием как правило, дворян, или государственных преступников. На Рыночной же стояли виселица и позорный столб.
  * Луиза де Ла Бом Ле Блан де Ла Вальер - первая известная фаворитка Людовика XIV.
  ** Благословляю Вас, во имя Отца, Сына, и Святого Духа, Аминь (лат)
  ** Мексиканская шерстяная накидка на плечи, заимствована у индейцев.
  ** Описанное действительно происходило у меня на глазах. Я уже видел в Сети описания священников с пистолетами и даже автоматами, впрочем, байке про священника с пистолетом столько же лет, сколько ролевым играм. Это уже фольклорный мотив, так что я его, после некоторого раздумья, решил все же использовать.
  ** А на эту идею я заимствовал из The Pogues: на пластинке Rum Sodomy and The Lash 1985 года эта песня исполняется именно женским голосом. Мне очень понравилось. Да простит меня покойный Шейн Мак-Гован, и да не обдерут меня адвокаты его вдовы. Песня, вообще-то, народная.
  * Так говорит Полли Прикер. Это ошибка, называть тысячу долларов "штукой" в 1927 году. Но он говорит так.
  * И это ошибка: про Фрейда в Техасе в те времена и не слыхивали. Просто Полли приехал не играть, и к роли не готовился.
  * Ну что я могу сделать! Реальный диалог. Реальность Игры того гляди развалится.
  * Пироксилин.
  * Сторож турбазы не играет. Поэтому все его обороты, которые никак не могли звучать в Техасе в 1927 году заменяются отточиями.
  ** Блок интенсивной терапии.
  ** Содержит трамадол и парацетамол. Трамадол от парацетамола легко отделяется, так как парацетамол положен верхним слоем. Он просто отковыривается ножом, или, в домашних условиях, трамадол очищается простой флотацией. Принимают и не очищая, но такие дозы парацетамола вызывают печеночную кому.
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"