Эта тема была мной заброшена на годы. А теперь что-то словно толкает меня. И я задаю себе вопрос:" разве все было зря"?
В семнадцать лет, теплым августовским утром 1998 года я почувствовала какой-то дискомфорт на шее, под ухом и нащупала там что-то новое. Это была опухоль. Злокачественная.
Глава 1
Холстомер. ( Вспомнить все)
"...Всегда Шухов по подъему вставал, а сегодня
не встал. Еще с вечера ему было не по себе, не то
знобило, не то ломало. И ночью не угрелся. Сквозь
сон чудилось - то вроде совсем заболел, то отходил
маленько. Все не хотелось, чтобы утро..."
Александр Солженицын
"Один день Ивана Денисовича".
Жестяной будильник загрохотал из оцинкованного ведра. В последнее время разбудить себя на работу можно было только таким способом. Еще дикое усилие - слезть с кровати. Адски болит голова, болит шея, шатаясь, иду в ванную. Хорошо, что не повесила зеркало. Ну его, правдивое стекло.
Как хочется снова шлепнуться на диван и не просыпаться, НЕ ПРОСЫПАТЬСЯ!!! Но надо идти. Есть ничего не хочется, мутит.
Мерзкая зимняя луна делит небо с мерзким зимним солнцем. Декабрь, декабря, или вообще "тридцать второе мартобря", как написала Марина Палей, которой я зачитывалась в юности. Она цитировала "Записки сумасшедшего", хотя я не уверена. В общем, была вечная ночь.
Зябко. Надо доплестись до метро. Найти в кармане проездной, так его и растак! Нет проездного! Как хочется спать! Голова не варит. Что там в кармане? Что за барахло? Закрома Плюшкина. ( Бумажки веером летят на пол, прислоняюсь к стенке и пытаюсь одновременно взять себя в руки и не уснуть стоя).
Вот он, билетик, прохожу, стоя дремлю в вагоне, и вяло думаю:"а что если освободить вагон, освободить его напрочь, а на сиденьях разложить простыни, постельные принадлежности и как захрапеть, ну...хотя бы до конечной".
Выхожу на своей станции. Ватными ногами перебираю, как Холстомер, да что там Холстомер? Никакая я не старая лошадь, мне ведь только девятнадцать.
Но что это? У меня что-то с головой? Куда выходят все эти люди? Почему у меня нет выхода? Я нарезаю круги по подземелью и вот-вот опоздаю на работу. Но у них есть выход, через который они попадают на улицу и топают в свои офисы. Почему же я не вижу выхода?!
Прибывают поезда, люди заполняют станцию, потом поезд исчезает в тоннеле, исчезают шаги пассажиров, они куда-то выходят. Я уже три поезда пропустила, а выход - не нашла. Надо включить мозги. Проклятая слабость! Для них выход есть, а для меня - нет. А ведь еще целый день работать. Работать...Работать...Рабо...Тать. Общество состоит из рабов и татей
За несколько месяцев до этого, когда опухоль на моей шее злобным карликом в меня вцепилась, я поняла, что она пьет мою жизнь. Тогда впервые мелькнула мысль:" это рак". Но я тут же одернула себя:"какой еще рак в 18 лет"?!
Карлик сидел на мне тогда уже года полтора. Скоро я научусь "бить по рукам" свирепое существо". У Карлика-опухоли появилась новая манера - лезть на лицо. Он хотел выбраться из заушной впадины, ему уже становилось тесно там.
Я все время мазала его въетнамским бальзамом, по привычке, вначале думая, что простудила на шее железку. И уже поняв, что это - не простуда, я не могла отказаться от вьетнамской мази, после нее - такой приятный холодок. Только на работе постоянно спрашивали:"от кого так разит аптекой"?
Мазаться мазью приходилось несколько раз в день, но щупальца утихомиривались и на долгие часы переставали копаться в моем лице.
Идти к врачу мне не хотелось, да и сил не было. Я все думала что простуда, на втором году опухоли я даже поставила на нее горчичник. Вот дура-то. Ощущения были...Короче, мерзавец, уже полтора года живший на моей шее, начал меня трясти за голову. Мозг поплыл. Снимать меня с люстры было некому, пришлось самой спускаться.
Это было в квартире моей матери, там вообще ничего хорошего быть не могло. Вот не могло быть и все.
Заканчивался 1999- год, двухтысячный я встречала с Альбертом, был такой персонаж, а 2001 - одна. Хотя почему одна? Нас было двое - я и опухоль. Но я и хотела же этого. Другой вопрос, что в 19 лет встречать 21-й век в компании раковой опухоли и сломанного магнитофона-радио - откровенный сюр. Но зато никто не устроит скандал и не плюнет в лицо. Я - дома. Мой дом - моя крепость!
"Вспомнить все"
Я сидела без работы ( работать, работать, рабо...), а моя мать каждый день звонила к нам домой ( жила я тогда у бабушки с дедушкой) и спрашивала, чем я занимаюсь? Узнав в очередной раз за полтора месяца, что я пока не нашла работу, она взвилась и заорала в телефон:" да пусть идет хоть на панель, лишь бы деньги в дом приносила"!
Вот этого я всегда боялась, я боялась, что не ошиблась, что она объявит свои намерения и попрет танком. Я боялась ( есть такая книга Е.Замятина "Я боюсь", ее обложка цвета брусники, это были не буквы на брусничного цвета фоне, а красный крик:"я боюсь"!. Вот и я боялась ярким красным ужасом.)
Моим идеалом было абсолютное одиночество и полная независимость. В тринадцать лет я ездила по московским вещевым рынкам и записывала в тетрадочку цены. Схема спекуляции на разнице в цене была старой как мир.
Мне нужны были деньги, чтобы убежать из дому, чтобы мои родственнички меня больше никогда не нашли. В те времена четырнадцатилетним паспортов не давали, так что бежать пришлось бы без документов, я решила, что на вопросы типа ( а где твоя мама, детка" я буду отвечать купюрами. Будучи довольно начитанной, я знала, что деньги способны заставить замолчать.)
В четырнадцать лет я пристроилась к соседке работать, она пекла беляши, а я продавала за 20 рублей в день. Только она всегда платила мне 10 рублей и извинялась:"Анечка-деточка, ну завтра обязательно дам 20, правда-правда". На другой день повторялось то же самое. Накопив стартовый капитал, я бросила вероломную соседку, прикупила партию какой-то шмоточной мелочи, не то водолазки, не то носочки, уже и не помню, и стояла на рынке.
Там я красиво простыла, схватила боронхит и на две недели вышла из строя, за это время моя товарная партия "повисла". Осознав, что торговле моей "кирдык", что на дворе уже ноябрь, а на ногах у меня худые кроссовки и мужская осенняя куртка, а моим товаром завалены все ларьки, я впала в депрессию. Лежала лицом к стене и ничего не ела. Это было страшно - осознать, что тебе не уйти из дому!
Через три недели я начала ходить по квартире, потом стала выходить, и пошла искать работу. В попытках и поисках прошла зима, мне исполнилось 15 лет...Мать молчала, не вникая в мои дела.
А когда мне стукнуло 18, она заговорила про панель. Чего ж она боялась раньше? А вот я боялась. И все время пыталась найти пути к отступлению.
Образно говоря, я ковыряла тюремную стену, и почти всегда мне удавалось пробить ход ...в соседнюю камеру.
Я плетусь на работу, вспоминая юность. С не полных 16 я работала, рынок был забыт, мысль о бизнесе, спекулятивных схемах торговли и прочих романтичных бреднях счастливых 90-х причиняли боль как разбитая мечта.
90-годы...Ужасные и прекрасные, время надежд и бездомья, когда одна за другой не сбывались мечты, но были силы на все это.
Я пришла, приползла к финишу. Я добилась отдельного жилья. И дама в паспортном столе смотрела на меня с завистью, даже сказала:" надо же, 19 лет, а уже своя квартира". Знала бы ты...
Едва переставляя ноги, подхожу, умудряюсь не опоздать на работу. Завтра - то же самое. Снова неуверенным шатким призраком на бледных ножках (" о, закрой свои бледные ноги" ) поплетусь через мокрую декабрьскую ( мартобрятскую) ночь на "любимую" работу - занимать чужое место. Через силу передвигаясь, в параллельном каком-то мире, к вечеру устану снова так, что буду в полуобмороке.
Опухоль клюет меня в шею, словно живое существо:"забудь, усни, все - суета, маета, усни"..."Не спи"! - орет начальник и продолжает" - "Это невозможно, до чего сонная тетеря, только в нашей богадельне держат таких, как ты, давно пора уволить, ты только из милости еще зарплату получаешь"!
Впрочем, мои начальники были правы. Толку от меня не было. Мало того, я шаркала ногами, что бесило всех окружающих.
Я молчу, препираться незачем, не в моей ситуации гонор
свой поляцкий выказывать, затаиваю обиду, перевожу дух, экономлю силы.
Уволит-не уволит, а по дороге домой тоже надо не упасть.
Глава 2 "Палестинское танго"
"...Еще томит, еще пьянит весна,
А жить уже осталось так немного,
И на висках белеет седина..."
А.Вертинский "Палестинское танго"
.....Тогда, в 20 лет, лежа на больничной койке, я впервые решила взяться за мемуары. ( Я становлюсь знатной мемуаристкой). Именно так я мысленно это называла - "Мемуары". В ход пошла толстая "общая" тетрадь, компьютера у меня тогда не было, да и сейчас бы не рискнула брать ноутбук в больницу - были случаи воровства у пациентов, пока те в перевязочной или на лучевой.
Сейчас я пишу, видимо, вторую серию мемуаров. Мемуар Онкологический, через восемь лет, прошло уже восемь лет после операции. Итак, в онкологической больнице был Мемуар о детстве. Назывался он "Палестинское танго". Дело в том, что я очень люблю песни Александра Вертинского, и эта, "Палестинское танго" - одна из моих любимых.
Я и услышала ее впервые там, в онкологическом центре. Еще была жива моя бабушка, она дала мне в больницу деньги, и я так вдруг захотела услышать в своей больничной палате Вертинского, что вышла, поменяла пять долларов в каком-то обменнике и купила себе запись.
"...И люди там застенчивы и мудры,
И небо там как синее стекло.
И мне, уставшему от лжи и пудры,
Мне было с ними тихо и светло...".
И правда. Эти строки идеально подходили. Никто больше не называл меня лентяйкой, разиней, плохим работником, дурочкой, и далее по списку.
Я так устала быть "должна", "обязана" и "виновата".Наконец-то мне удалось "Достучаться до небес", кстати, очень мне нравится этот фильм, докричаться до людей - это много сложнее.
Оказалось, что меня можно жалеть, а не только подгонять и понукать. В онкологическом центре я прожила три месяца настоящего счастья.
Оказывается, я - не виновата, не знаю, в чем, да и не важно, просто - не виновата. Я не хуже других , просто мне немного не повезло. Я это поняла только в Онкоцентре.
Не нужно никуда спешить, никто не достанет. Мои бабушка и дедушка знали, конечно, где я, но не говорили моей матери. Она не знала моего настоящего адреса и телефона, а врачам было обо мне известно больше, чем ей, женщине, родившей меня совершенно неожиданно для себя.
Она, судя по всему, ожидала через девять месяцев увидеть кого-то другого, а это оказалась я.
Мне не хотелось омрачать свое больничное счастье ее физиономией и визгливым презрительным голосом. Но главное было не это. Она могла наговорить "сорок бочек арестантов" и узнать мой домашний адрес. А дома меня ждал муж. Моя мать его никогда не видела, я конспирировалась. Я боялась.