На дачу Лёшка выбрался только в субботу вечером. Неделя была так насыщена событиями, что для грядок просто не осталось времени. Да и, по большому счёту, делать эти дни на участке было нечего: в ночь на четверг пролился дождь. И не просто дождь - ливень, бурный, с оглушительными раскатистыми громовыми раскатами. А это значит, что огурцы поливать не надо, помидоры же, хотя над ними в теплице, как говорится, "не каплет", к питью не очень требовательны: их достаточно полить раз в неделю. И этот "раз" приходится именно на субботу. Забота о даче почти полностью лежала на плечах Лёшки. Мама на своих полторы ставки выматывалась так, что было ей не до дачи. А ещё готовка, стирка. Правда, свою мелочь Лёшка стирал сам. Игорька тоже приучал стирать платки и носки. И вообще братца всё чаще подпрягал к семейной хозяйственной упряжке - в магазин за хлебом, пол подмести, ведро вынести - для семилетки работа посильная. Но на даче пока от него толку было мало.
Субботний день с утра был посвящён переживаниям, связанным с отъездом Иринки. Упоминание Мариной Александровной танцев и нарядов, для них предназначенных, его задело за живое. Понятно, что она не собирается томиться на югах в одиночестве, а тем более вздыхать, вспоминая о нём. К разряду "моего парня" Лёшку она никак не относит. Хорошо, если только из-за возраста. А там, на море, полно настоящих парней. И сверстников и старше. Девчонки любят, чтобы старше. А то бы влюблялись они в учителей, как же! Солнце, море, узаконенная пляжная полуобнажённость - факторы благоприятные для романтических приключений. Однако, что толку переживать по этому поводу, когда ничего не изменить? И он, взяв себя в руки, занялся делами. Прежде всего сдал накопившиеся бутылки. Положил три рубля в "банк", оставив себе только мелочь. Так, на всякий случай. А теперь дача.
Хорошо, что недалеко. По шоссе на велосипеде - минут десять-пятнадцать. Самое трудное влезть на Карадищенскую горку - пятьсот метров довольно крутого подъёма преодолеть получается только на третьей звёздочке. А в прошлом году, пока не вкатался, даже спешивался и толкал велосипед перед собой по обочине.
Собираясь, Лёшка вдруг вспомнил о треугольной пластинке. Поискал в ванной - так и есть на полке, снизу не увидишь. Изящная, однако, вещица. Благородный блеск - умеренно-глянцевый, не показушный - с одной стороны, матовая, на ощупь чуть шершавая поверхность - с другой. На той, что глянцевая, в центре выгравирован странный, причудливый знак, а вокруг красивые, аккуратные иероглифы, или что-то такое на них похожее. Углы пластины округлены, на краю каждого - аккуратное отверстие. Интересно, в какое из трёх надо вдевать цепочку? Покрутил треугольник - как ни поворачивай, знак в центре не кажется перевёрнутым, а выглядит так, будто именно таким и задуман. И каждый раз словно другой. Как будто меняется изображение. Ладно, пусть пока цепочка будет там, где есть. Дальше видно будет!
Велосипед - это отрада и радость. Отцовский. Лёшкино наследство. Откуда бы им сейчас взять на велосипед денег? А жизнь без велосипеда Лёшка себе не представлял. Любил свой велик, не жалел времени на перебор втулок, на смазку, выправление мелких неполадок. Сегодня катил его "Спутник" почему-то особенно мягко. На горку Лёшка влетел, не заметив подъёма, а когда сообразил, что высота взята, только радостно ахнул: въехал на второй звёздочке! Прокатил по ровному ещё метров семьсот, пропустил автобус и свернул налево - там уже спуск по бетонке до самой дачи. На середине спуска сбросил скорость: в глаза бросилась еловая лапа. Дальше, через небольшие расстояния, ещё и ещё. Словно обозначенные хвоей шаги смерти. Они вели от дома дяди Павла. Кто? Явно - не сам хозяин. Тот стоял, облокотившись на приоткрытую калитку и курил беломорину. Ответив на "здравствуйте", добавил без интонации, просто сообщая новость:
- Баба Вера померла. Вчера схоронили.
Лёшка промолчал, не зная, что сказать. Вроде бы следовало выразить соболезнование, но баба Вера не государственный деятель, по поводу которых принято "выражать", да и дядя Павел вряд ли болезненно переживает смерть тёщи...
- Подожди-ка. Она тебе передала... Бандерольку... Шур, - обернулся он к открытой двери в коридор. - Принеси Лёшке, что мать оставила!
Некоторое время в доме стояла тишина и непонятно было, услышала ли тётя Шура слова мужа. Но вот она выплыла из полумрака сенец, придерживаясь за перильце, спустилась с крыльца. Лёшка принял из её рук свёрток в мягкой чистой тряпице, перевязанный бечёвкой. Под тряпицей угадывалось что-то плоское, твёрдое. Книга? Тогда уже скорей книжица - с ладонь величиной.
- Иди, - сказал дядя Павел, - дома посмотришь. А что тебя не было эти дни?
Лёшка вспомнил про запрятанную в шкафчике бутылку вина, но дядя Павел, угадав его мысли, махнул рукой:
- Нет, этого на поминках хватало. Хотел на похороны позвать. Бабка сказала, никого не зови. А Лёшку можно, только он не придёт. По её и вышло...
Приткнув велосипед на веранде, Лёшка развязал бечёвку - пришлось повозиться с узлом, но резать он почему-то не решился. В тряпице была завёрнута маленькая иконка. Видно, старинная. А под ней листок, на котором было красивым, каллиграфическим, иначе не скажешь, почерком начертано: "Memento mori".
Лёшке стало не по себе. Страшно стало. Что это значит? Какой ему ведьма сигнал подаёт этим образком и этой надписью? Что она вообще к нему прицепилась? Даже с того света достала. Повертел в руках иконку. Чуть успокоился. Иконка - это хорошо. В ней не может быть ничего дурного. А надпись? Усмехнулся невесело, вспомнив фильм со знаменитой троицей. Никулин, кажется, перевёл эту фразу, так: "Момент и - в море". Опять море... Иринка тоже на море уехала. А что на самом деле фраза означает?
Влез на третий этаж, поставил иконку на книжную полку. Надо в левый угол. У бабушки так икона висит. Может, ей и отдать? Ему-то она зачем? Хотя, нет. Со значением подарок. Ладно, пускай пока постоит рядом с книгами. Вынул из книжного строя отцовски Краткий словарь иностранных слов. Там в конце собраны латинские выражения. Одно из них, звучащее как "Оциум моллит вирос" Лёшка даже запомнил. Очень оно ему нравилось, потому что переводилось, как "Праздность развращает мужчину". Правда, были и другие варианты перевода, но этот ему показался самым для него подходящим. Пролистал страницы, нашёл: "Помни о смерти!" Тьфу ты! И откуда только латынь знает старуха Карадищенская? А почерк у неё почему такой? Засомневался, сама ли писала? Ну, а кто? Не дядя же Павел! Даже смешно стало от такой мысли. И тут вспомнил, как дядя Павел рассказывал, что тёща из купеческой семьи и до революции училась в гимназии, а потом и в каком-то институте для девиц.
***
Перрон отплывая назад, уносил на себе маму и Лёшку. Иринка залюбовалась ими. Мама улыбалась и, прощаясь, пошевелила пальцами поднятой руки. Изящно и стильно! Она во всём такая. Лёшка суровый, юный и стройный. Как с плаката. Или из фильма, где рядом со знаменем наступающего мушкетёрского полка трубач. Правда, он уже не так молод, каким положено быть трубачу, но и не так взросл, чтобы взять в руки шпагу. Но всё равно, юный рыцарь. Именно это и притягательно в нём. А мрачность ему даже идёт. Тем более, что его можно понять, впереди у Ирины месяц свободы! Как-то она ей распорядится? "Всё-таки он красивый мальчик, - подумала она. - И хороший. Только вот мальчик..."
Вчерашний мамин разговор-наставление до сих пор отзывались неприятным откликом в памяти. Она уже взрослая, в конце концов! Восемнадцать лет - это не пятнадцать, как у некоторых. Им пусть наставления читают. Она не наивная дурочка, чтобы попадать в разные там ситуации, которые подстерегают юных неопытных девчонок. Наверняка, мама уже переговорила с сестрой, и та пообещала, что всё будет под контролем. А зачем ей контроль? Ну сходит пару раз на танцы. Что тут такого? Главное - море! Море...
Но до моря ещё целые сутки в жарком, скучном, потном плацкартном вагоне. Надо устраиваться так, чтобы как-то пережить это утомительное путешествие. Приятное общение - один из способов. С этим у Иринки проблем никогда не возникало. В их отсеке пятеро. Молодой мужчина - плечистый, симпатичный, уверенный в себе, правда, с животом. Не то, чтобы большим, однако украшению фигуры не способствующем. Ещё один возможный собеседник - его противоположность - тихий, худенький парень, видимо, студент. Женщина начала средних лет, ещё не вошедшая в "материнский" возраст и потому Иринка ей скорее соперница, чем объект заботы. На боковых полках пожилые мужчина и женщина. Семейная пара.
Тот, что с животом, сразу начал проявлять внимание. Увидев, что у Иринки верхняя полка, предложил поменяться. Ага, сейчас! Чтобы не было ей днём покоя. Она специально выбрала верхнюю - там, в вышине удобней уединиться. Немного поболтав с говорливым попутчиком, всё больше склонявшимся к фамильярности, довольно нетактично прервала разговор и вышла, чтобы переодеться в трико и футболку. Вернувшись, легко забралась на полку, окриком остановив навязывающегося кавалера, который попытался помочь ей, естественно, не в джентльменской манере. И, с досадой поняв, что оказала ему больше внимания, чем он заслуживал - каждый воспринимает меру дозволенности, исходя из личных представлений о своей значимости - выключила его из общения. А чтобы воспитательный момент был чувствительней, охотно откликнулась на робкие попытки студента, который занял полку напротив, заговорить с ней. Впрочем, была у неё и другая цель. Что плохого в том, если попутчики узнают, что она учится в МГУ на журфаке? Ей хотелось как-то вставить в разговор и о работе в редакции, но тогда бы пришлось сказать, что учится она на заочном. А это бы снизила её студенческий, а значить, и личный статус. Да и многотиражка не слишком престижное издание, упоминание которой способно повысить градус всеобщего восхищения. Вот если бы "Комсомольская правда" или хотя бы местная "молодёжка". Спутник её оказался технарём, и темы для общения у них скоро иссякли. Тогда Иринка, чтобы погасить разговор, раскрыла книгу, а через некоторое время, словно бы ненароком погрузилась в сон.
Когда поезд подтянулся к Керченскому вокзалу, кавалеры, всю дорогу пытавшиеся произвести впечатление на Иринку, и иногда удостаиваемые её благосклонности в виде ответной реплики или загадочной полуулыбки, проявили завершающий акт галантности. Студент, подоспевший к чемодану первым, позорно не справился, а крепыш, покряхтев, всё-таки снял его с полки, задав традиционный в таких случаях вопрос: не кирпичи ли там? Иринка ответила, что финская керамографитная плитка для любимой тётушки. Конечно, такой чемодан самой ей было не вытащить, а обращаться за помощью не хотелось, и она с беспокойством высматривала в окно двоюродного братца, который два дня назад по телефону обещал на руках вынести её из вагона вместе с чемоданом. Обещать-то обещал, а как будет на самом деле, неизвестно. Но братец не обманул. Как только поезд остановился, его весёлая физиономия появилась в окне, а через минуту и в купе.
- Осторожней с чемоданом, - предупредила она. - Там сервиз!
С её багажом он справился довольно успешно, однако не без напряжения, и только тогда, с опозданием на сутки, Иринка с удивлением вспомнила, что и Лёшка таскал эту тяжесть вполне уверенно. А по фигуре с крепышом-кузеном ему было не сравниться.
От станции до Керчи добирались на такси. Братец затащил чемодан в дом, передал Иринку в объятия тёти и дяди, а потом, кивнув матери, мол, помню я, повёл её на почту давать телеграмму о благополучном прибытии. Подумав, она взяла два бланка, в обои вписала одинаковые тексты: "Доехала благополучно, Ира". Адрес на одном написала по памяти, на втором, заглянув в записную книжку. И подумала, что Лёшке этот сюрприз будет приятен.