Лёшкино душевное состояние было близким к паническому. Для того, чтобы в одиночку справиться с ситуацией он не имел ни сил, ни опыта, а мать во всё это втягивать не хотел. Стыдно было мамкать. Всё-таки пятнадцать лет скоро. На улице, спрашивая время, к нему уже год как обращаются не "мальчик", а "парень". Часы отцовские - красивые, крупные - он носит на виду не то, чтобы напоказ, но и не без того, чтобы немного пофорсить. Но ценит их не только как дорогую вещь, они ему дороги как память. Глядя на них, словно видит отцовскую руку - сильное, мускулистое запястье. Когда-нибудь и у него такая будет. Надёжная, уверенная. Нет, мать в эти проблемы окунать никак нельзя. У неё своих полно. Но оставаться один на один с происходящим не было сил.
Ладно бы только вор, а то ещё и чертовщина какая-то. Ночью долго не мог заснуть, ворочался. А утром позвонил дяде Феде. Сказал, что есть серьёзный разговор. Так и сказал "серьёзный", чтобы звучало по-взрослому. Если разговор, то, значит, не мольба о помощи, а необходимость посоветоваться, поговорить как мужчине с мужчиной. Федор приехал на редакционном Газоне, как и договаривались, прямо на дачу. Районный городок, где он редакторствовал свой "Весник коммунизма", был в часе езды от областного центра. Выслушал Лёшкин рассказ - тот про бабу Веру предусмотрительно ничего говорить не стал, рассказал только про предполагаемого жулика, - прошёлся по домику, долго всё осматривал, уточнил ещё раз, правда ли что ничего взяли. Потом поговорил с дядей Павлом, и, наконец, усадив Лёшку рядом с собой, поехал искать участкового. Участковый с интересом посмотрел дядифедино редакционное удостоверение, прикинул в уме, что за район и с радостью сообщил, что видел газету и даже заворачивал в неё рыбу в магазине, когда приезжал к тёще. Конечно, дяде Феде польстило бы больше, если бы участковый завёл разговор об ином содержимом газеты, но он никак на эту реплику не отреагировал. Старлей, сообразив, что ляпнул не то, смутился и начал исправлять неблагоприятное о себе впечатление, для чего сам вызвался поехать на место предполагаемого преступления. Всё осмотрел, поговорил с людьми. Дяде Феде он объяснил смысл производимых оперативным мероприятий так: "Пошумим немного, остерегутся в другой раз лезть. Если, конечно, и в первый раз кто-то лазил".
Домой в тот день дядя не поехал - остался на ночёвку. Сестре сказал, что был в областной газете по делам и не мог не заехать навестить своих.
- Я вот что подумал, старик, - сказал дядя, пока мама убирала со стола после праздничного ужина, - нечего тебе баклуши всё лето бить. Месяцок и поработать не мешает. Я созвонился с товарищем и нашёл тебе дело.
- Денежное? - Лёшка изобразил солидный интерес, с каким уважающие себя люди отвечают на деловые предложения.
- Это смотря с чем сравнивать! - Усмехнулся дядя Федя. - Если с двенадцатью копейками, то весьма.
Лёшка пропустил мимо ушей обидный намёк на стоимость пустой бутылки, которые он пристрастился собирать в этом году.
- Самому-то не стыдно? Комсомолец... - отвлёкся ради воспитательного назидания от деловой темы дядюшка.
Всё понятно, мама, не сумев переубедить сына, рассказала братцу о Лёшкином промысле. Он ничего не стал отвечать, упёрся взглядом в пол.
- Ну и много ты на бутылках зарабатываешь?
- Когда как. Рубль в день всегда. Я места знаю. На велосипеде быстро...
- Рубль. Десять порций дешевого мороженного.
- Мы на мороженное не меряем. Мы на хлеб меряем, - прозвучало пафосно, но против истины Лёшка покривил не сильно.
Дядя Федя это знал. Не то, чтобы Сорокины бедствовали, но на небольшую зарплату матери не пошикуешь. Потому, приезжая в гости, он всегда привозил пару сумок, набитых "дарами сельских угодий и плодами личного подсобного хозяйства". У них с тётей Наташей на огороде всё было по-настоящему: даже теплицы для помидоров. А тёща держала кур и поросёнка. "Дары" же ему иной раз подкидывали знакомые председатели колхозов. Районка, по сути своей, газета сельская, а председатели дядю Федю уважали. Дядя кивнул, помолчал, что-то обдумывая. Спросил:
- Ну так что, согласен поработать?
- А где?
- В газете, например.
- Я? - удивился Лёшка.
- Ну не я же! - дядюшка хохотнул по поводу своей шутки. - Но особо не радуйся: в этом году вакансий редакторских нет. А есть, племянничек, вакансия курьера.
Лёшка обрадовался поначалу, но тут же сник:
- А как же огород? Мама работает... И вообще...
- Да и с чего ты взял, что я тебя в свою газету беру? В многотиражке Автозавода поработаешь. Ну так что, согласен?
Лёшка хотел было тут же выпалить: "Конечно, согласен!" Но вовремя спохватился, помедлил с ответом и спросил солидно:
- А зарплата какая?
- Восемьдесят рублей тебя устроит? - спросил дядя серьёзным голосом, но глаза его смеялись.
Лёшка, помолчал, словно прикидывал, достаточно ли это выгодное предложение и солидно кивнул. На самом деле, не говорить же, что его устроит любая цифра.
Только много позже ему довелось узнать, с какими трудностями сопряжено было его трудоустройство. Оформить официально Лёшку было нельзя - возрастом не вышел. Кроме свидетельства о рождении и комсомольского билета у него и документов-то не было. А без документального основания даже пропуск на завод не выписать. Но редактор многотиражки - дядифедин бывший однокурсник - человек влиятельный, и он как-то вопрос решил. Сыграло роль и то, что Лёшкин отец ещё год назад работал на этом же заводе и был здесь человеком известным. Руководство его уважало, сочувствовало семье и готово было пойти ради Сорокиных на небольшое нарушение.
Вопрос был решён окончательно в кабинете директора завода. Тот, узнав, что на работу Лёшку оформлять не надо - вместо него оформят родственницу одного из сотрудников - пенсионерку, набрал начальника отдела кадров и распорядился выписать временный пропуск ученику восьмого класса Сорокину А. И. "для прохода на территорию завода без права посещения производственных объектов".
Через день Лёшка, чуть растерянный и напряжённый, предстал пред светлые очи редактора. На проходной его встретил зам. редактора Царев, провёл мимо строгих тётушек, долго сличавших его лицо с изображением на фото. За спиной услышал, как одна из них сказала:
- Похож.
И не сразу сообразил, что говорила она не о схожести фотографии с его физиономией, а о том, что похож он на отца.
Редактор был весь в делах - первый день работы Лёшки пришёлся на газетный день, это когда редакция работает в напряжённом темпе, и заниматься ничем другим, кроме написания и сдачи материалов в номер, сотрудникам некогда. Но редактор отвлёкся ненадолго от дел. Усадил Лёшку напротив своего стола, коротко объяснил обязанности, вручил проездной на троллейбус - от завода до типографии было шесть остановок. Сказал, что первый завоз будет готов к часу.
- Пойдём, я тебя в люди выведу, познакомлю с журналистами, - улыбнулся он, вставая с места и вдруг, вспомнив что-то, вновь опустился на широкий мягкий стул - почти кресло - и повернулся к стоящему рядом сейфу. - Постой-ка, у меня для тебя кое-что есть.
Покопавшись в бумагах, извлёк из недр железного ящика кожаную папочку - очень знакомую папочку - протянул её Лёшке.
- Это Игоря Андреевича. Он во время заводской спартакиады, пока волейбол судил, мне её сунул, а забрать в тот день забыл. Потом уехал. А потом...
Что было потом договаривать Иван Степанович не стал, да оно и так было понятно.
После процедуры знакомства, на время которой журналисты лишь на несколько секунд оторвались от своих бумаг и, исполнив долг вежливости, снова вернулись к недописанным строкам, Лёшка, устроившись за столиком ушедшей в отпуск курьера, раскрыл папку. В ней оказался бумажник с двадцатью рублями, шариковая ручка в четыре цвета, красивый блокнот, фотографии - мама, они всей семьёй. Была ещё и потрёпанная книжка - учебник стенографии. В том, что книгу недаром называют "источник знаний" Лёшка убедился, открыв учебник.
Оказывается, тетрадка, заполненная отцовской рукой, была исписана не восточными письменами, как он думал. Нет! Она была испещрена скорописью. И теперь, чтобы расшифровать написанное, не надо было учить арабский или какой другой экзотический язык, а достаточно было применить в качестве ключа к шифру этот учебник. А то, что в тетрадке содержится зашифрованная информация, Лёшка не сомневался. Очень уж походило заполнение страниц на оформление дневника. Короткая строка сверху, вроде заголовка. И брусок строк под ней. И, он это заметил сразу, многие "иероглифы" в этих заголовках были схожи. Ну чем не число и месяц? Пролистал книжку и вдруг меж страниц вспыхнуло, словно на мгновение включился фонарик. Так отреагировала на свет тонкая металлическая пластинка размером со спичечный коробок - треугольник с закруглёнными концами и отверстиями в каждом из них. Красивая вещичка, вся покрытая гравировкой то ли узорами, то ли надписями. Была она, несмотря на миниатюрность, довольно тяжёлой. Можно даже сказать несоразмерно тяжёлой. Лёшка покрутил её в руках и сунул в нагрудный карман, подумав, что надо бы подобрать к ней цепочку и носить на шее. Память об отце. К тому же прикольно и модно.