Аннотация: Несколько Селенгинских вопросов в связи с публикацией 1905 года в "Историческом Вестнике" очерка об английских миссионерах в Забайкалье.
И на старуху бывает проруха
/Русская пословица/
Тема декабристов необъятна как мировой океан, и всё что с ними связано продолжает вызывать пристальное внимание; столь необычны были эти люди, фактически свершившие в России настоящую Революцию, единственно удачную из всех последующих, до новейших времён включительно. Заплатили они за это своими жизнями, изломанными судьбами и, очень часто, неблагодарной памятью потомков.
Очерк С. Г. Рыбакова "Английские миссионеры в Забайкальской области" , изданный журналом "Исторический Вестник" за 1905 год, привлёк моё внимание в силу затронутой в нём темы декабристов. По основному содержанию очерк повествует о печальной судьбе английской Евангелической миссии: им мягко постелили при Александре Павловиче, да жёстко спать пришлось при Николае Александровиче. Таков основной лейтмотив очерка и с ним нельзя не согласиться.
На первой же странице автор упоминает про могилу декабристов в Селенгинске, где захоронены Николай Александрович Бестужев и его близкий друг по прежнему заточению, Константин Петрович Торсон, находившийся на поселении в этом городе с 1837 года до своей смерти в 1851 году.
Братья Бестужевы, Николай и Михаил, по их просьбе были переведены на поселение в Селенгинск из казематов Петровского Завода осенью 1839 года. Дом, где они жили, находился неподалёку от дома Константина Торсона, в нескольких вёрстах от города вниз по реке Селенге. Сохранился его рисунок, о котором Михаил Бестужев писал в одном из своих писем историку М. И. Семевскому: "Для пояснения моего жалкого рисунка я должен уведомить Вас, что дом, первый слева (где мы теперь живем и где жили сестры), стоит на скале, едва прикрытой слоем земли. Где нарисована беседка, тут сделан нами деревянный сруб, и место выровнено под сад. Второе здание - это маленький флигель, где жил и умер брат Николай; а третье, двухэтажное здание - это дом, где я после женитьбы жил с семейством. <...> Этот дом был отделан прочно и изящно, выштукатурен снаружи, как и все наши здания. Глубокий овраг, или лощина (по-сибирски буерак), отделяла нас от дома Торсона и его мельницы" (Стр. 268-269 сборника "Воспоминания братьев Бестужевых". - Петроград, 1917)
Трёх знаменитых селенгинских декабристов - Торсона и братьев Бестужевых - объединяла не только причастность к событиям на Сенатской площади. По службе прежних лет, по призванию, они являлись морскими офицерами, и во многом именно неумолимая деградация Российского флота во время правления Александра Павловича решила их судьбу.
Старший брат Николай Бестужев, самый одарённый из всех пятерых, автор нескольких книг о морских путешествиях, стал первым историком Русского флота. Он скончался в Селенгинске от простуды весной 1855 года и был захоронен рядом с могилой своего друга, столь же известного мореплавателя - Константина Торсона, принимавшего участие в 1819 - 1821 годах вместе с Беллинсгаузеном и Лазаревым в открытии Антарктиды.
Михаил Бестужев умер в Москве от холеры в 1871 году. В 1857 году, через год после своей реабилитации, он стал одним из руководителей третьего сплава по Амуру в команде генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьёва, когда 450 семей забайкальских казаков расселились в станицах на левом берегу Амура, образовав пограничное с Китаем Амурское казачье войско.
С. Г. Рыбаков в своём очерке про английских миссионеров прямо не пишет об их знакомстве с декабристами, но делает определённый намёк, упоминая про мебель в бывшем доме миссионера Роберта Юилля, изготовленную Михаилом Александровичем Бестужевым, проживавшим в Селенгинске до июня 1867 года. Эта мебель появилась уже при новых хозяевах миссионерского дома, и всё же знакомство Роберта Юилля с декабристами представляется вполне возможным в силу их соседства на протяжении пяти или шести лет.
А что писали об этом предполагаемом знакомстве сами декабристы?
Сразу обращает на себя внимание полное отсутствие каких-либо упоминаний английских миссионеров в сборнике "Воспоминания братьев Бестужевых" , изданном в Петрограде в 1917 году, где довольно подробно рассказано о селенгинском обществе того периода. Это удивительно, поскольку к моменту ссыльного переселения декабристов в Селенгинск английские миссионеры, производившие переводы "Библии" на монгольский язык, находились там уже два десятилетия, представляя собой необычное и заметное для столь отдалённой местности культурное явление. Их деятельность (по крайней мере, в лице Роберта Юилля, покинувшего Селенгинск примерно в 1846 году) во многом совпадала с просветительской деятельностью декабристов. У них оказались общие знакомые; например, купец Михаил Михайлович Лушников, которого пытался вылечить Роберт Юилль, а также городничий... У них были общие враги в лице Николаевской бюрократии... У них была своя типография! - фактор совершенно уникальный для любых революционеров во все времена. Добавим в данный список трагическую судьбу семьи Роберта Юилля, чья жена и трое детей погибли в Селенгинске от чумы или от оспы, занесённой из Китая; в очерке Рыбакова рельефно рассказано про их белый обелиск и готические истории, связанные с ним... И при этом, ещё раз повторяю, мы имеем полное отсутствие каких-либо упоминаний в воспоминаниях декабристов. Возможно ли подобное для сравнительно небольшого сибирского города, каким являлся Селенгинск в середине XIX века?
Первое, что приходит на ум: текст воспоминаний братьев Бестужевых был отредактирован чиновниками 3-го Отделения из политических соображений, связанных с Крымской войной и враждебной в то время Британской империей. Но это надо отбросить, поскольку тексты воспоминаний впервые начали публиковаться уже после кончины Николая I-го, в период реформ начала 60-х годов, когда Михаил Бестужев, ещё проживавший в Селенгинске, предоставил свой архив историку и будущему издателю и редактору журнала "Русская Старина" М. И. Семевскому, по его просьбе.
Второе, что приходит на ум: конспирология. Вполне возможно, что английские евангелисты-реформаторы входили в одну из масонских лож и в силу этого им и декабристам пришлось соблюдать взаимную дисциплину, обусловленную уставом. Но и это предположение не убедительно ввиду отсутствия доказательств и может заинтересовать лишь тех, кто занимается сочинительством Истории, а не её изучением.
Столь же значительный вопрос после прочтения очерка С. Г. Рыбакова вызывает его негативная оценка городничего Скорнякова, "свирепого, самоуправного человека", якобы "издевавшегося над подведомственными ему лицами". Этот чиновник словно бы взят в очерк из произведений Салтыкова-Щедрина, а не из текстов воспоминаний братьев Бестужевых. Упоминание Рыбаковым "подведомственных лиц" содержит явный намёк на притеснения декабристов. Справедливы ли подобные обвинения?
Во второй части сборника "Воспоминаний..." (Петроград, 1917), написанном Михаилом Бестужевым, неоднократно упоминается "простой сибирский казак" Кузьма Иванович Скорняков, на страницах: 246 , 260-261 , 271-272 и 318-319 , - но упоминается он только с положительной стороны, как один из самых преданных друзей ссыльных декабристов: "Он нам много помог в нашем новом водворении и был прямой защитник нашего беззащитного положения". Всё, что было приписано Рыбаковым в очерке градоначальнику Скорнякову, целиком и полностью применимо лишь к отвратительной личности его преемника на посту - Кузнецова, о котором Михаил Бестужев также рассказал на указанных страницах.
Вопиющее расхождение в оценке селенгинского городничего К. И. Скорнякова, достойно прослужившего на посту 35 лет и столь фривольно очернённого Рыбаковым, можно назвать по меньшей мере недоразумением, поскольку текст братьев Бестужевых - до петроградской публикации 1917 года - в полном объёме издавался журналом "Русская Старина" в 1881 году (помимо более ранних разрозненных публикаций), что едва ли могло пройти мимо внимания С. Г. Рыбакова и тем более - редакторов "Исторического Вестника", журнала во многом родственного "Русской Старине". Замечу, что родственные издания следят друг за другом гораздо ревнивее, чем за изданиями открыто враждебного лагеря. Выходит, что С. Г. Рыбаков, упоминая декабристов, не потрудился сверить свой текст с широко известными текстами декабристов. По какой-то причине не сделали этого и редакторы журнала...
Есть и другие досадные моменты, обычно не свойственные внимательному к материалам "Историческому Вестнику". С первых же строк очерка про английских миссионеров город Селенгинск представлен С. Г. Рыбаковым "ничтожным, однообразным, почти заштатным городком, куда приток новой жизни почти не доходит". Обидно-уничижительная оценка одного из первых русских городов в Сибири вызывает ещё одну аллюзию к произведениям Салтыкова-Щедрина. Впрочем, в этом тёмном царстве автор быстро обнаружил луч света, потому что:
"...Есть в Селенгинске место, коротко и многозначительно называемое "Англия". В виду собора старого Селенгинска, там, где Селенга, делая поворот, ударяет в крутой высокий Англичанский утес, на отлогом берегу реки, среди живописной местности, стоит старый довольно длинный деревянный дом и белый памятник - обелиск с крестом. Здесь жили, работали и умирали английские миссионеры в 30-х и 40-х годах XIX столетия. Память об английских миссионерах не умирает в Селенгинске..."
Эпично, не правда ли?
Быть может, всё сказанное мною выше является своего рода предисловием к самому началу второй части "Воспоминаний братьев Бестужевых", которая называется "Селенгинск и его обитатели". Свой очерк, где больше всего написано про покойного брата Николая, Михаил Бестужев начинает так:
"Удалые казаки, подарившие России Сибирь, без лекций в военной академии были замечательные стратеги, и вообще, выбор стратегических пунктов, обеспечивавших завоевания, где они строили остроги, был всегда основан на разумном военном соображении. И Селенгинский острог, единственный тогда пункт, обеспечивавший все занятое ими Забайкалье, был поставлен в месте, как нельзя более соответствующем этой цели. Как ближайший пункт к соседству неприязненных нам Монголов, он хорошо защищён был сзади высоким хребтом гор, с фронта - глубокою Селенгою, слева - Чикоем, впадающем в Селенгу выше только в пяти верстах, и, наконец, справа - хребтами гор, подходящими почти к самому берегу Селенги. Верстах в пяти выше, почти против впадения Чикоя и там, где Селенга делает крутой поворот почти на восток, на вершине высокой скалы, на левом берегу реки, был у казаков сторожевой пост. Эта возвышенная местность, сохранившая и доселе название "караульного камня", дозволяла им обозревать далеко вверх по Чикою, вправо вверх по Селенге и сзади открытое пространство, примыкавшее к Юнхорской степи, откуда можно было всего более ожидать нападения. По времени Селенгинский острог, как и все сибирские остроги, разросся и сделан городом гораздо прежде существования Верхнеудинска. В нем сосредотачивалась вся административная власть Забайкальского края..."
Автор верно отметил стратегический подход казаков-старообрядцев, основавших в 1666 году Селенгиск, подобно тому, как через 37 лет Петром Великим столь же стратегически был основан и Санкт-Петербург, с его отвратительной погодой и регулярными наводнениями среди непролазных болот.
![[]](/img/n/nowikow_aleksandr_nikolaewich/kazachiy_karaulnyy_kamen__neanglichanskiy_utes/dombestuzhewyhwselenginske.risunokm.a.bestuzhewa.1860-egody.kopija2.png)