В кромешном мраке подземелья рождалось и умирало эхо стонов узников. Потолок, испещренный невидимыми в темноте трещинами и неровностями, сбрасывал с себя капли воды, которые упорно долбили гранитный пол. Мерная капель терзала разум и нарезала на толстые ломти время заточения. Откуда-то слышалось бормотание. С других сторон доносились всхлипывания, шепот молитв, рыдания. Этакая бесконечная симфония страданий и боли.
Эрнесто, прикованный к стене вверх ногами, думал только о том, как бы поскорее покинуть бренное тело и больше никогда не слышать эту чудовищную дьявольскую музыку, не ощущать мерзостное зловоние гниющей плоти, не ведать нескончаемых пыток и допросов. Он уже признал свою вину и согласился со всеми обвинениями, но дознавателям этого было недостаточно, и пытки продолжались.
...Издалека донеслось громыхание железной двери, тяжелые уверенные шаги. Эрнесто, не открывая глаз, ощутил приближающийся свет факела.
Открылась дверь камеры, и вошли трое, последним - монах в черном плаще с капюшоном.
Эрнесто задрожал, хотел было запричитать:
- Нет, не надо, пожалуйста... я больше не могу, - но язык не слушал его. Жалкий кусок мяса, распухший, ставший от жажды твердым, как точильный камень, больно царапал нёбо. Из груди Эрнесто вырвались хрипы, а с губ не смогли сорваться слова.
А через миг новая боль вырвала из его легких жуткие вопли...
...Теперь он лежал на полу, лицом в лужице застоявшейся воды, от которой дурно пахло. Мелкими судорожными глотками он вбирал живительную влагу.
Мыслей, кроме одной, не было никаких.
- ...я больше не увижу свет солнца... я больше не увижу голубое небо...
Резкая боль заставила его глухо застонать, ведь сил кричать уже не было.
Писк. Шорох. Это крысы.
Они подбежали к нему беспомощному на запах крови, и одна из них укусила его за надбровье. Эрнесто дернулся. Закрыл руками с изломанными, лишенными ногтей пальцами ту часть лица, которая глядела в темноту пустыми провалами глазниц.
- ...я больше не увижу свет солнца... я больше не увижу...
А ведь он так любил смотреть на небо. Особенно в закатную пору. Когда горячий диск солнца, словно чеканная монета червонного золота, погружается в море. Небо насыщается алыми красками. Воздух, нагретый за день, дрожит над горячей землей, и сквозь это колышущееся марево люди и предметы имеют дивные, трепещущие очертания.
Любил Эрнесто и рассвет. Когда первые проблески разбивают на осколки ночной мрак и прячутся в испуге звезды. Капельки росы на траве, на листьях, словно изумруды и сапфиры, разбросанные неряшливым богатеем. И с каждым мигом все быстрее и дальше пятится, отползает тьма. Воздух, до этого насыщенный убогой серостью и почти осязаемый, становится прозрачным. И разливаются по округе птичьи песнопения...
...Минула, наверное, целая вечность, прежде чем его выволокли из места заточения и потащили куда-то. Сорвали с него одежду и облачили в другую.
Он совершенно смирился с судьбой. Шел, когда приказывали идти, стоял, когда приказывали стоять. Эрнесто был наслышан о том, что ожидает таких как он. Сейчас их проведут по главным улицам города к церкви и там объявят приговор. А после...
...Быть может даже хорошо, что я ничего не вижу. О если бы еще не слышать, как оглушительно ревет толпа. Этот нестройный хор злобных голосов, изрыгающий проклятия.
- Если бы не слышать, - говорил он себе, радуясь робким, мягким порывам весеннего ветра, дуновенья которого были насыщены запахом моря, рыбы и приближающейся грозы.
Потом жгучее дыхание костра забило нос и глотку смрадом гари. Дикой болью отозвались касания языков пламени.
Боль пришла и уже не уходила до самого конца...
(Исп. и португ. auto de fe - акт веры, буквально - торжественное оглашение приговора инквизиции в Испании, Португалии и их колониях; в общераспространённом употреблении - и само приведение приговора в действие, главным образом публичное сожжение осуждённых на костре).