Роджер проснулся от дыма, царапающего горло. Он откашлялся и снова задремал, представляя в полусне закопченный очаг и сгоревшую колбасу. Продираясь сквозь непроходимые чащи кустов и тростника все утро, он страшно устал и, съев скудный обед, лег отдохнуть в тени черной ивы на берегу реки.
Убаюканный журчанием воды, он, возможно, погрузился бы в глубокий сон, но отдаленный рев заставил его сесть прямо и прислушаться, дремотно помаргивая. Вопль повторился, далекий, но довольно громкий. Мул!
Он вскочил и побежал в направлении крика, потом вспомнил о кожаной сумке, в которой хранились чернила, перья, половинная мерная цепь и драгоценные записи измерений. Он бросился назад, схватил ее и, разбрызгивая воду, помчался по отмели в направлении истеричного рева Кларенса. Астролябия, подвешенная на кожаном ремешке на шее, болталась на груди. Он затолкал ее под рубашку, чтобы она не цеплялась за кусты, и стал отчаянно искать путь, по которому пришел сюда.
Дым. Он действительно чувствовал запах дыма. Он закашлялся, почти задыхаясь, и горло обожгло такой жгучей болью, что ему показалось, что его шрам лопнул изнутри.
"Иду", - прошептал он мулу. Не было разницы, даже если бы он мог кричать, и у него был бы голос; ему не сравниться в этом с Кларенсом. Он спутал мула на травянистой полянке на краю зарослей тростника, и не успел углубиться в них далеко.
- Опять, - бормотал он, продираясь сквозь дебри молодого тростника. - Орет ... опять ... черт побери!
Небо потемнело. Ошеломленный после неожиданного пробуждения, он не соображал, где находится, и только крик Кларенса служил ему ориентиром.
Дерьмо. Что происходит? Запах дыма стал заметно сильнее, и когда его голова очистилась от сна и паники, он понял, что показалось ему неправильным. Птицы, обычно затихающие в середине дня, с паническими криками носились над его головой. Порывы ветра трепали листья тростника, и его лицо горело, но не от влажного и душного тепла зарослей тростника, а от сухого жаркого прикосновения, которое задело его лица и породило парадоксальное ощущение холода в его спине. Святой Боже, пожар!
Он глубоко вздохнул, заставляя себя успокоиться. Горячий воздух двигался через заросли, треща сухими стеблями тростника и гоня перед собой стайки певчих птиц и попугайчиков, как будто летели брошенные щедрой рукой яркие разноцветные конфетти. Дым набился в легкие, и каждый вздох доставлял ему боль.
- Кларенс! - закричал он так громко, как мог. Бесполезно, за шумом в зарослях тростника он едва мог слышать себя, не говоря уже о муле. Конечно же, глупое животное не дало себя зажарить. Скорее всего, он уже порвал тряпичные путы и ускакал в безопасное место.
Что-то коснулось его ноги, и, посмотрев вниз, он увидел голый чешуйчатый хвост опоссума, который скользнул в кусты. "Что ж, это направление так же хорошо, как и любое другое", - подумал он и нырнул в кусты цефалантуса.
Где-то рядом раздалось хрюканье; небольшая дикая свинья выскочила из порослей рвотного чая и перебежала ему дорогу, направляясь влево. Дикая свинья, опоссум - славились ли эти животные хорошим чувством направления? Он мгновение колебался, потом последовал за свиньей; она была достаточно большой, чтобы проложить заметный путь.
След был хорошо виден; маленькие участки вырванной травы и комья земли виднелись тут и там среди кочек. Дым становился гуще, ему пришлось остановиться и откашляться, согнувшись вдвое и схватившись за горло, словно он боялся, что оно может порваться. Смахнув слезы с глаз, он выпрямился и обнаружил, что след исчез. Острое чувство паники сжало его внутренности, когда он увидел струйку дыма, изящно текущую через подлесок.
Он сильно сжал кулаки, чувствуя вонзившиеся в ладони ногти и используя эту боль, чтобы сосредоточить свой ум. Он медленно поворачивал лицо, закрыв глаза для концентрации, и искал дуновение свежего воздуха или горячего потока, которые могут подсказать ему, в каком направлении двигаться.
Ничего. Дым был всюду, и его клубы низко стелились над землей. Теперь он мог слышать огонь; хриплое хихиканье, словно кто-то смеялся сквозь полузадушенное горло.
Ивы. Его ум уцепился за эту мысль. На некотором расстоянии Роджер мог видеть их верхушки над зарослями тростника. Ивы растут возле воды, значит там река.
Маленькая красно-черная змея скользнула через его ногу, когда он достиг воды, но он не обратил на нее внимания. Не было времени и не было никакого страха, кроме страха перед огнем. Он бросился в середину потоку и упал на колени, наклоняясь лицом, как можно ближе к воде.
Воздух здесь был прохладнее, и он с жадностью глотнул его и снова закашлялся, сотрясаясь от мучительной боли. Куда бежать? В какую сторону? Вниз по потоку или вверх. Какой путь не приведет его прямо в середину пожара? Но не было ничего, кроме чернеющих облаков, и не было никакой подсказки.
Прижав руки к груди, чтобы задушить кашель, он почувствовал бугор кожаной сумки. Замеры. Проклятие; он может смириться с собственной смертью, но не с потерей результатов своего многодневного труда. Спотыкаясь, он подобрался к берегу и стал отчаянно рыться в мягкой почве, вырывая пучки длинной жесткой травы, потом сунул сумку в сделанную яму и забросал ее пригоршнями грязи, ощущая комфорт от ее влаги. Он должен был вспотеть, но пот высыхал, не успев выступить на поверхность кожи.
Камни. Ему нужны камни, чтобы отметить место; камни не горят. Он вернулся назад в воду и стал шарить по дну. О, Боже, вода была холодной, она была влажной. Он схватил большой булыжник, покрытый зеленоватой слизью, и выбросил его на берег. Потом еще рассыпь камней поменьше, потом плоский и еще один достаточно большой. Хватит, огонь уже приближался.
Он торопливо сложил из камней пирамидку и, вверив свою душу Господу, повернулся и побежал по воде, спотыкаясь и скользя по каменистому дну. Он бежал, пока дым не схватил его за горло, не заполнил его нос, голову и грудь, и петля на шее не выжала из него весь воздух, оставив под веками только черноту с красными искрами огня.
Он боролся. Боролся с петлей, боролся с веревками на руках, боролся в первую очередь с черной пустотой, которая сдавила его грудь и запечатала его горло, боролся за драгоценный глоток воздуха. Он резко выгнулся, собрав каждую унцию своей силы, и покатился по земле, размахивая освободившимися руками.
Его рука ударилась обо что-то мягкое, и оно удивленно взвизгнуло.
Потом чьи-то руки схватили его за плечи и ноги; его посадили, и он пытался и не мог сделать хотя бы один глоток. Что-то сильно ударило его между лопаток. Он закашлялся и смог протолкнуть достаточно воздуха внутрь, в обугленный центр, и сгусток черной мокроты, теплой и слизистой, как гнилая устрица, поднялся из груди на его язык.
Он выплюнул его, задохнувшись от боли, когда желчь поднялась по его кровоточащему горлу. Потом снова сплюнул и выпрямился, задыхаясь.
Он не обращал внимания ни на что, кроме чуда воздуха и возможности дышать. Ему смутно слышались голоса и мелькали размытые лица, но ничего не имело значения, только поток кислорода в его груди, насыщающий иссушенные клетки, как вода губку.
Влага коснулась его рта и он, моргая, попытался что-нибудь увидеть. Его глазные яблоки были высушены; свет и тень размазывались в однородное пятно, и ему пришлось сильно моргать, пока бальзам слез не оросил их и не пролился прохладой на его лицо. Кто-то держал чашку возле его губ. Женщина с почерневшим от сажи лицом. Нет, не сажа. Он мигнул, прищурился, мигнул еще раз. Она была чернокожей. Рабыня?
Он сделал маленький глоток, не желая прерывать дыхание даже ради удовольствия почувствовать прохладу в саднящем горле. Но все же это было превосходно. Он поднял руки и взялся за чашку, почувствовав удивление. Он ожидал ощутить боль сломанных пальцев и онемевшую плоть, но руки были целы и в рабочем состоянии. Он автоматически потянулся к отверстию в горле, ожидая нащупать янтарный мундштук, но не нашел его. Он дышал, и воздух проходил через его нос и скользил по горлу. Мир вокруг него дернулся и выровнялся.
Он сидел в какой-то хижине. Рядом находилось несколько людей. Большинство из них были черными; все были одеты в лохмотья и выглядели совсем недружелюбными.
Женщина, поившая его водой, казалась испуганной. Он попробовал улыбнуться ей и закашлялся. Она взглянула на него из-под рваной тряпки, повязанной на голове, и он увидел, что белки ее глаз были красными, а веки опухшими. Его глаза, наверное, выглядели так же, если судить по ощущениям. Воздух все еще бы полон дыма, и он мог слышать отдаленный треск лопавшегося от жара тростника; звуки умирающего огня.
Возле двери свистящим шепотом велся разговор. Разговаривающие, нет, спорившие мужчины поглядывали на него со страхом и недоверием. Снаружи полил дождь; Роджер не мог ощутить его запаха, но холодный воздух ударил ему в лицо, и он услышал скороговорку дождя, бьющего по крыше и по деревьям.
Он выпил остаток воды и протянул чашку женщине. Она испуганно отшатнулась, и он, кивнув ей, поставил чашку на землю, потом сильно прижал к своим векам запястья. Волосы на них опалились и осыпались пылью при движении.
Он напрягся, чтобы разобрать слова, но слышал лишь невнятное бормотанье. Мужчины говорили не на английском, не на французском и не на гэльском языках. Он слышал подобные хрипловатые звуки от рабов, которых привозили в Уилмингтон из Чарльстона для продажи. Какой-то африканский язык, или смесь нескольких.
На его коже местами лопнули пузыри, горячие и болезненные. Воздух в хижине был таким плотным и горячим, что пот бежал по его лицу вместе со слезами, но холод коснулся его спины, когда он осознал одну мысль. Он находился не на плантации. В горах плантаций не было, а одиночные хутора были слишком бедны, чтобы держать рабов. Индейцы иногда держали рабов, но не черных.
Существовал только один возможный ответ. Они были маронами, его похитители ... его спасители? Сбежавшие рабы, тайно проживающие в зарослях тростника.
Их свобода и, возможно, их жизни зависели от скрытности. И вот он здесь, живая угроза для них. Его внутренности сжались, когда он понял, каким опасным было его положение. Они спасли его из огня? Если так, то они сожалели об этом, если судить по взглядам мужчин возле двери.
Один из спорящих отделился от группы, подошел и сел на корточки, убрав женщину с дорогу. Узкие черные глаза пробежались по нему.
- Кто ты?
Роджер не думал, что мужчину интересовало его имя; скорее, он хотел знать его цели. Возможные ответы закружились в голове Роджера. Что поможет ему?
Не "охотник". Если они примут его за англичанина, охотящегося в одиночестве, они наверняка убьют его. Может притвориться французом? Может быть, француз не покажется им таким опасным.
Он сильно моргнул, чтобы очистить зрение, и открыл рот, чтобы произнести: "Je suis Francais-un voyageur", когда острая боль в груди заставила его со свистом вдохнуть воздух.
Под металлической астролябией, раскаленной при пожаре, вспухли и лопнули пузыри, приклеив ее к коже липкой жидкостью. Когда он двинулся, инструмент под своим весом оторвался вместе с прилипшими кусочками кожи, оставив на груди ободранный участок.
Он двумя пальцами вытащил астролябии за кожаный ремешок.
- Из-мере-ния, - прокаркал он, проталкивая слоги через сажу и шрам в горле.
- Хау!
Спрашивающий, выпучив глаза, уставился на золотой диск. Мужчины у двери подошли и, толкаясь, пытались лучше рассмотреть вещь.
Один их них схватил астролябию и потащил ремешок через его голову. Роджер не стал ее удерживать, но расслабился, используя их увлеченность яркой вещицей, чтобы медленно подтянуть под себя ноги. Он старался держать глаза открытыми, преодолевая нестерпимое желание закрыть их; даже приглушенный свет из дверей был болезненным для них.
Один из мужчин поглядел на него и что-то резко произнес. Два человека встали между ним и дверью, уставившись на него, как василиски, налитыми кровью глазами. Человек, держащий астролябию, позвал кого-то, и через толпу у дверей стал кто-то протискиваться.
Вошедшая женщина была похожа на других; рваная мокрая от дождя рубашка и кусок ткани, повязанный на голове. Однако было одно существенное различие; тонкие руки и ноги, высовывающиеся из-под рубашки, были загорелыми, коричневыми ногами белого человека. Она не спускала глаз с Роджера, продвигаясь к центру хижины, и только вес астролябии, сунутой ей в руки, отвлек ее внимание.
Высокий костлявый человек выдвинулся вперед. Он ткнул пальцем в инструмент и произнес что-то, похожее на вопрос. Она медленно покачала головой, зачаровано проводя по маркировке пальцем, потом перевернула его.
Роджер увидел, как плечи ее напряглись, когда она заметила выгравированную надпись, и проблеск надежды вспыхнул в его груди. Она узнала имя Джеймса Фрейзера.
Женщина кинула на Роджера тяжелый взгляд и подошла медленно, но без видимого страха.
- Вы не Джеймш Фрейжер, - произнесла она, и он дернулся, пораженный звуком ее голоса, ясного, но шепелявого. Он мигнул, прищурился и затенил глаза рукой, чтобы рассмотреть ее на фоне света, льющегося из двери.
Она могла быть в любом возрасте от двадцати до шестидесяти, хотя на висках в светло-каштановых волосах седины не было. "Ее лицо состарено не возрастом, а трудностями и голодом", - подумал он. Он улыбнулся ей, и ее рот приоткрылся в рефлекторном ответе, быстрая гримаса, но достаточно долгая, чтобы он смог увидеть, что ее передние зубы были обломаны. Прищурившись, он увидел тонкий шрам, пересекающий одну бровь. Она был много худее, чем описывала Клэр, но это и неудивительно.
- Я не ... Джеймс Фрейзер, - согласился он хрипло и закашлялся. Сплюнув сажу и слизь в сторону, он снова повернулся к ней. - Но вы Фанни Бердсли, не так ли?
Он не был уверен, несмотря на обломанные зубы, но выражение шока, пробежавшее по ее лицу, явилось однозначным подтверждением. Мужчинам это имя также было знакомо. Одноглазый раб сделал быстрый шаг вперед и схватил женщину за плечо; другие угрожающе придвинулись ближе.
- Джеймс Фрейзер - отец моей жены, - сказал он быстро, прежде чем они могли схватить его. - Вы хотите узнать ... о ребенке?
Подозрение исчезло с ее лица. Она не шевелилась, но в ее глазах появилось какое-то голодное выражение, и ему захотелось отодвинуться.
- Фахни? - высокий мужчина все еще держал руку на ее плече. Его единственный глаз перебегал с женщины на Роджера и обратно.
Она что-то произнесла шепотом и положила ладонь на руку человека на ее плече. Его лицо вдруг стало неподвижным; она повернулась к нему и, смотря в его глаза, заговорила о чем-то низким настойчивым голосом.
Атмосфера в хижине изменилась, в ней появилось замешательство. Прогрохотал гром, но никто не обратил на него внимания. Мужчины смотрели друг на друга и на пару, ведущую тихий спор. Молния вырисовала силуэты людей возле двери. Еще удар грома.
Роджер стоял неподвижно, собирая силы. Его ноги были как резиновые, и каждый вдох обжигал легкие. Если он убежит, он не сможет далеко уйти.
Спор прекратился внезапно. Высокий человек повернулся и сделал резкий жест к выходу, что заставило других мужчин удивленно и сердито заворчать. Однако они пошли к двери.
Когда ветхая дверь за ними закрылась, женщина схватила его за рукав.
- Шкажите мне.
- Не так быстро, - он снова кашлянул, отерев мокроту тыльной стороной ладони. - Вы выводите ... меня отсюда ... потом я говорю. Все, что я знаю.
- Шкажите мне!
Ее пальцы вцепились в его руку. Ее глаза были налиты кровью от дыма, а коричневые радужки пылали, как угли. Он покачал головой.
Высокий мужчина отодвинул женщину, схватив Роджера за грудки. Что-то замерцало перед глазами Роджера, и среди зловония гари он уловил сильный запах гниющих зубов.
- Ты говоришь ей, или я вырву твои кишки!
Роджер повернулся к мужчине плечом и с усилием отпихнул его.
- Нет, - сказал он упрямо. - Вы отпускаете меня ... и я ... Тогда я скажу.
Мужчина заколебался; лезвие его ножа слегка дрогнуло. Взгляд его единственного глаза метнулся к женщине.
- Он знает?
Женщина, не отводя глаз от Роджера, медленно кивнула.
- Он знает.
- Это была девочка, - Роджер твердо взглянул в ее глаза, борясь с желанием моргнуть. - Вы сами ... это знаете.
- Она жива?
- Выведите меня ...
Она не была высокой и большой женщиной, но ее настойчивость, казалось, наполняла хижину. Она буквально дрожала от переполнявших ее чувств. На долгую минуту она впилась взглядом в Роджера, потом развернулась к мужчине и стала что-то горячо говорить ему на странном африканском языке.
Он попытался спорить, но это было бесполезно; поток ее слов хлестал, как вода из пожарного шланга. Он вскинул руки в сердитом подчинении, потом стащил с ее головы платок. Развязав его, он свернул его в подобие повязки, что быстро бормоча.
Последнее, что увидел Роджер перед тем, как мужчина завязал ему глаза, была Фанни Бердсли. Волосы свисали на ее плечи множеством маленьких сальных косичек, а глаза все еще, уставившиеся на его, горели, как тлеющие угольки. Ее обломанные зубы были обнажены, и он подумал, что она укусила бы его, если бы могла.
Они не смогли уйти без спора; хор сердитых голосов следовал за ними некоторое время, и руки щипали его одежду и конечности. Но у одноглазого все еще был нож. Роджер услышал вскрик боли, голоса затихли, и руки больше к нему не прикасались.
Он шел, положив руки на плечи Фанни Бердсли. Он решил, что они были на небольшой поляне, по крайней мере, потребовалось не так много времени, чтобы он почувствовал вокруг себя деревья. Листья касались его лица, и смоляной запах стоял в горячем дымном воздухе. Дождь еще шел, но запах дыма был повсюду. Земля была неровной; ковер из листьев был усыпан камнями, пнями и упавшими ветками.
Под край повязки пробивался свет, и Роджер мог судить о времени суток. Он подумал, что они покинули хижину сразу после полудня, а когда они остановились, свет почти полностью исчез.
Он мигнул, когда повязка была снята. Были поздние сумерки, и они стояли в лощине, уже наполовину заполненной темнотой. Взглянув вверх, он увидел небо над горами, горящее оранжевым и темно-красным цветом, над головой в разрыве облаков сияли ранние звезды.
Фанни Бердсли взглянула на него, выглядя еще меньше под сенью высокого каштана, но такая же решительная, как и в хижине.
У него было много времени, чтобы обдумать разговор. Должен ли он сказать, где находится ребенок? Если она узнает, предпримет ли она попытку забрать ее? И если так, то как это отразится на девочке, сбежавших рабах или на Джейми и Клэр Фрейзерах?
Ни один из них ничего не рассказал, что произошло в доме Бердсли, кроме того, что он умер от удара. Но Роджер хорошо знал их обоих, чтобы сделать молчаливые выводы из обеспокоенного лица Клэр и преувеличенно безразличного выражения на лице Джейми. Он не знал, что произошло, но Фанни сделала что-то, о чем Фрейзеры предпочли умолчать. Если миссис Бердсли появится в Браунсвилле, чтобы забрать свою дочь, то, конечно, возникнут вопросы, и, возможно, ответы никому не принесут пользы.
Однако столкнувшись с голодом в горящих глазах, он мог сказать только правду.
- С вашей дочерью ... все хорошо, - начал он твердо, и она произвела тихий полузадушенный звук в горле. К тому времени, когда он закончил говорить, слезы бежали по ее лицу, вымывая в саже бледные русла, но ее глаза оставались широко открытыми и закрепленными на нем, словно она боялась, что моргнув, может пропустить какое-нибудь жизненно важное слово.
Мужчина с настороженным видом стоял немного сзади. Его внимание, в основном, было направлено на женщину, но он иногда бросал взгляды на Роджера и в конце его рассказа стоял уже рядом с Фанни, а его единственный взгляд так же блестел, как ее глаза.
- У нее есть деньги? - спросил он. У него были индейские переливы в голосе, а кожа была темной, как мед. Он был бы красив, если бы не лишился одного глаза, вместо которого остался кусок мертвенно бледной плоти под искривленным веком.
- Да, она ... унаследовала всю ... собственность Аарона ... Бердсли, - заверил его Роджер хриплым от долгого разговора голосом. - Мистер Фрейзер ... позаботился об этом.
Он вместе с Джейми ездили на слушание суда по делу об опеке над сиротой. Джейми свидетельствовал о личности девочки. Опекунство было передано Ричарду Брауну и его жене, так же как и ее собственность. Они назвали маленькую девочку - из сентиментальных чувств или от гнева - Алисией.
- Даже если она черная?
Он увидел, что взгляд раба метнулся к Фанни Бердсли, потом в сторону. Миссис Бердсли услышала нотку неуверенности в его голосе и развернулась к нему, как гадюка, готовая к удару.
- Она твоя! - прошипела она. - Она не могла быть его, не могла!
- Да, ты говорила, - ответил он с мрачным лицом. - Они дали деньги черной девочке?
Она топнула ногой по земле и стукнула его по лицу. Он выпрямился, отклоняя лицо, но не сделал других попыток избежать ее ярости.
- Ты думаешь, я бы оштавила ее, шмогла бы оштавить ее, ешли бы она была белой, ешли была бы вожможношть, что она белая? - закричала она. Она ударяла его кулаком по рукам и груди. - Это твоя вина, что я должна была оштавить ее, твоя! Ты и твои проклятые черные бока. Прокляни тебя Бог ...
Именно Роджер схватил ее за запястья и держал их, позволив ей накричаться до хрипоты, прежде чем она разразилась слезами.
Раб, который смотрел на нее со смесью вины и гнева приподнял руки, словно собираясь протянуть их к ней, и этого маленького движения стало достаточно, чтобы она бросилась в объятия своего любимого, рыдая на его груди. Он неловко обнял ее и крепко прижал к себе, покачиваясь взад и вперед на голых пятках. Он выглядел смущенным и больше не сердитым.
Роджер откашлялся, гримасничая от боли. Раб посмотрел на него и кивнул головой.
- Ты уходишь, человек, - сказал он мягко. Но прежде чем Роджер повернулся, он сказал. - Подожди. Правда, с девочкой все хорошо?
Роджер кивнул, чувствуя невыразимую усталость. Несмотря на адреналин и чувство самосохранения, сил у него не осталось.
- С ней ... все хорошо. Они хорошо ... позаботятся о ней, - он сделал паузу, ища, что еще можно сказать. - Она красивая, - сказал он, наконец. - Красивая девочка.
На лице мужчины отразилась смесь замешательства и удовольствия.
- О, - произнес. - Это, конечно, от ее мамы, - и он очень нежно погладил ее по спине. Фанни Бердсли прекратила плакать, но стояла тихо, не отрывая лица от его груди. Была уже почти полная темнота, и в глубоком сумраке ее кожа казалась такой же темной, как у него.
На мужчине была изодранная рубашка, насквозь промокшая, и сквозь ее дыры мерцала черная кожа. Но на нем был пояс с подвешенной к нему холстяной сумкой. Он залез в нее одной рукой и, вытащив астролябию, отдал ее Роджеру.
- Вы не оставите ее себе? - спросил Роджер. Он чувствовал себя так, словно стоял на облаке; все выглядело далеким и туманным, и слова, казалось, доносились к нему сквозь вату.
Бывший раб покачал головой.
- Нет, что я буду с ней делать? И потом, - добавил он с кривой усмешкой, - может быть, никто не станет искать тебя, но за ней хозяин точно явится.
Роджер взял тяжелый диск и непослушными руками повесил его за ремешок на шею.
- Никто ... не станет искать, - сказал он, потом развернулся и ушел, не представляя, куда идет. Сделав несколько шагов, он остановился и оглянулся, но ночь уже поглотила пару.