Я проснулась на рассвете, разбуженная каким-то насекомым, пробирающимся по моей ноге. Я дернула ею, и насекомое торопливо спрыгнуло в траву, очевидно, испугавшись, что я оказалась живой. Я на всякий случай поджала пальцы ног, но не обнаружив больше никаких незваных гостей на одеяле, глубоко вдохнула свежий воздух и расслабилась.
Поблизости раздавались слабые звуки движения, но это было только лошади, которые переступали копытами и потихоньку отфыркивались. Люди еще спали, и лагерь был тих, как может быть тих лагерь с несколькими сотнями мужчин, хотя бы и спящих. Ткань палатки надо мной просвечивала, но солнце еще не взошло. Я прикрыла глаза, радуясь возможности еще некоторое время полежать и тому, что когда я встану, кто-то другой будет готовить завтрак.
Мы вошли в лагерь полковника Брайена ночью после головокружительного спуска с гор и долгого марша вдоль их подножия. Мы прибыли вовремя; Трайон со своим войском еще не явился из Нью-Берна, так же как и полки из округов Крейвен и Картерет, которые транспортировали полевое орудие и маленькие пушки. Трайон ожидался сегодня, так, по крайней мере, вчера за ужином сказал нам полковник Брайен.
Кузнечик с еле слышным стуком приземлился на полог. Я с подозрением проследила за ним, но, слава Богу, он не собирался пробираться внутрь. Возможно, мне следовало принять гостеприимное предложение миссис Брайен, которая хотела найти для меня кровать в доме, где остановились несколько офицерских жен, сопровождающих своих мужей. Джейми, однако, настаивал, чтобы я спала в палатке в его отряде, и я согласилась, предпочитая проводить свои ночи с ним.
Я скосила глаза, проверить спить ли он. Он не спал. Он лежал тихий и расслабленный, подняв правую руку, которую он, казалось, исследовал, медленно поворачивая ее туда-сюда и пробуя распрямить пальцы. Сустав четвертого пальца не сгибался, и палец постоянно торчал; средний палец был немного искривлен, и толстый белый шрам опоясывал его сустав посредине.
Его рука была мозолистой и разбитой от работы, и сейчас посередине ладони розовел крошечный шрам от гвоздя. Кожа на руках была глубокого бронзового цвета и покрыта веснушками и светло-золотистыми волосками. Я считала ее удивительно красивой.
- Счастливого дня рождения, - произнесла я тихо. - Проводишь ревизию?
Он позволил руке медленно упасть на грудь и с улыбкой повернул ко мне голову.
- Да, что-то подобное. Хотя у меня есть еще несколько часов до полной полусотни лет; я родился в половине шестого дня.
Я рассмеялась и повернулась на бок, сбрасывая одеяло с ног. Воздух все еще был восхитительно прохладным; жаль, что таким он останется недолго.
- Боишься, что рассыплешься к этому времени? - спросила я, поддразнивая.
- Ну, не думаю, что случится что-то столь ужасное, - сказал он. - Однако, что касается рабочего состояния ... О, да, хорошо.
Он выгнул спину, потянулся и упал с блаженным стоном, когда моя рука легла на него.
- Кажется, все находится в рабочем состоянии, - уверила я его и в качестве эксперимента коротко сжала свою руку, заставив его легонько взвизгнуть. - Совсем не расслаблено.
- Хорошо, - сказал он, твердо удержав мою руку, чтобы предотвратить несанкционированные действия с моей стороны. - Как ты догадалась, о чем я думал? Как ты говоришь - проводил ревизию?
Я оставила руку в его ладони, но повернулась, чтобы положить подбородок на его грудь, где в центре была небольшая впадина, словно предназначенная для этой цели.
- Я всегда провожу ревизию в свой день рождения, или точнее ночью перед ним. Заглядываю в прошлое, думаю о прожитом годе, пересматриваю события, хотя думаю, так делают все. Для того, чтобы убедиться, что ты остался тем же человеком, как и день назад.
- Я думаю, что остался тем же, - уверил он меня. - Ты не видишь во мне заметных изменений, не так ли?
Я подняла голову и внимательно посмотрела в его лицо. Трудно было оценивать его объективно, я так привыкла к его чертам и так любила их, что скорее замечала маленькие дорогие для моего сердца вещи: маленькую родинку на мочке уха, нижний резец слегка выступающий вперед - и читала малейшие изменения его выражения, но никогда в действительности не смотрела на него в целом.
Он спокойно переносил мое исследование, прикрыв глаза от усиливающегося утреннего света. Его волосы развязались во сне и рассыпались по плечам, обрамляя рыжими волнами лицо, отмеченное замечательным юмором и страстью, но обладающее парадоксальной, удивительной способностью ничего не выражать.
- Нет, - наконец, произнесла я, и с довольным вздохом уткнулась подбородком назад во впадину на его груди. - Это все еще ты.
Он весело хмыкнул, но остался лежать неподвижно. Я могла слышать, как один из поваров поблизости выругался, запнувшись о дышло фургона. Лагерь находился еще в процессе формирования; некоторые отряды, имеющие в составе достаточное количество бывших военных, организовали место своего расположения довольно хорошо. Очень многие отряды не смогли, и потому криво натянутые палатки и разбросанное оборудование перемешались по все поляне.
Начал бить барабан, но без видимого эффекта. Армия продолжала спать.
- Ты думаешь, губернатор будет в состоянии что-нибудь сделать с этим войском? - спросила я с сомнением.
Мое личное олицетворение армии тоже собралось подремать. Тем не менее, в ответ на мой вопрос темно-рыжие ресницы лениво приподнялись.
- О, да. Трайон - солдат. Он хорошо знает, что делать, по крайней мере, с чего начинать. Не так уж трудно заставить мужчин ходить строем и копать выгребные ямы для уборных. Чтобы заставить их драться - другое дело.
- Он может сделать это?
Грудь под моим подбородком поднялась в глубоком вздохе.
- Возможно, да. Возможно, нет Вопрос в том, будет ли он вынужден?
Да, это был вопрос. Слухи кружились вокруг нас, как осенние листья, с самого Фрейзерс-Риджа. Регуляторы войском в десять тысяч человек шли на Нью-Берн. Генерал Гейдж плыл из Нью-Йорка с регулярным войском, чтобы усмирить колонию. Милиционеры округа Оранж взбунтовались и убили своих офицеров. Больше половины мужчин из милиции округа Уэйк дезертировали. Хасбанд Хермон арестован и доставлен на корабль, который должен увезти его в Лондон для суда по обвинению в измене. Хиллсборо взят регуляторами, которые собрались предать город огню и казнить Эмунда Фаннинга и его друзей. Я надеялась, что последний слух не был верен, а если был, то молилась, чтобы Хьюберт Шерстон не был другом Фаннинга.
Перебирая слухи, предположения и явные измышления, мы были уверены только в одном - губернатор Трайон двигался на соединение с милицией. А что будет после этого, оставалось только гадать.
Свободная рука Джейми лежала на моей спине; легонько поглаживая большим пальцем мою лопатку. С его обычной способностью управлять своим состоянием он, казалось, полностью выбросил из головы туманные перспективы военной кампании и думал о чем-то своем.
- Ты когда-нибудь думала ... - начал он и прервался.
- Думала о чем? - я нагнула голову и поцеловала его в грудь, выгнув спину и поощряя его к дальнейшим ласкам, что он и сделал.
- Ну ... Не уверен, что могу объяснить это, но мне вдруг пришло в голову, что я теперь старше, чем был мой отец, когда умер. И я никогда не ожидал, что так случится, - добавил он с кривоватой улыбкой. - Только ... все кажется странным. Я вот подумал, ты когда-нибудь думала об этом, ты ведь тоже рано потеряла свою мать?
- Да, - я спрятала лицо на его груди, и мой голос звучал глухо из складок его рубашки. - Я привыкла и не задумывалась об этом ... когда была молода. Это такое ощущение, словно отправилась в путь без карты.
Его рука на моей спине на мгновение замерла.
- Да, вот именно, - он казался немного удивленным. - Я представлял более или менее, что значит быть мужчиной тридцати или сорока лет, а как сейчас? - его грудь приподнялась с коротким шумом, который возможно выражал смесь веселья и замешательства.
- Ты будешь строить себя по своему образцу, - сказала я мягко из-под распущенных волос, которые закрывали мое лицо. - Ты будешь смотреть на мужчин и примерять их жизнь к себе. Ты будешь брать то, что можешь использовать, или будешь искать в себе то, что не сможешь найти где-нибудь еще. И всегда ... всегда ... будешь думать, правильно ли ты делаешь.
Его рука была теплой и тяжелой на моей спине. Он почувствовал мои неожиданные слезы, намочившие его рубашку, и его другая рука коснулась моей головы, приглаживая волосы.
- Да, именно так, - очень мягко повторил он.
Снаружи лагерь начал пробуждаться, с лязганьем, топотом и хриплыми от сна голосами. Застрекотал кузнечик, словно царапали гвоздем по медному котелку.
- Это утро, которое никогда не встретил мой отец, - произнес Джейми настолько тихо, что я услышала его скорее через стенку грудной клетки, чем ушами. - Мир и каждый день в нем является подарком, mo chridhe, что бы ни готовило нам будущее.
Я глубоко вздохнула и повернула голову, прижавшись щекой к его груди. Он потянулся и мягко утер мне нос полой своей рубашки.
- Что касается ревизии, - добавил он спокойно, - у меня сохранились все зубы, я не потерял ни одной части тела, и мой "петушок" встает каждое утро сам по себе. Могло быть и хуже.