Я шла в типографию смертельно уставшая и в том состоянии, когда чувствуешь себя пьяным - эйфория и потеря координации. Хотя, по правде говоря, я на самом деле была несколько пьяна; Лорд Джон, видя, насколько мы оба устали после операции. настоял на том, чтобы напоить меня и Дензелла Хантера своим лучшим бренди. Я не отказалась.
Это была одна из самых ужасных операций, которые я делала в восемнадцатом веке. До этого я провела только две операции на брюшной полости: успешное удаление аппендикса Эйдана МакКоллума под воздействием эфира … и несчастное кесарево сечение, которое я провела садовым ножом на теле убитой Мальвы Кристи. Мысль об этом вызвала у меня обычную боль печали и сожаления, но она была странно смягчена. Сейчас, идя домой прохладным вечером, я вспоминала это ощущение жизни, которую держала в своих руках – такую короткую, такую мимолетную – но она была, безошибочно узнаваемая и опьяняющая, краткое голубое пламя.
Два часа назад я держала жизнь Генри Грея в своих руках и снова почувствовала это пламя. Я снова вложила все свои силы в его поддержание, и на этот раз оно устойчиво вздымалось в моих ладонях, как зажженная свеча.
Пуля попала в тонкую кишку, но не инкапсулировалась. Она свободно двигалась по кишечнику, раздражая его слизистую оболочку, которая была сильно изъязвлена. После короткого разговора с Дензеллом Хантером, который был настолько очарован новизной исследования внутренних органов живого человека, что едва мог сосредоточиться на текущем деле, восклицая с восторгом при виде ярких красок и пульсирующих жизнью органов, я решила, что изъязвление слишком обширное. Образовавшиеся на месте язв рубцы резко сузят тонкую кишку, что приведет к ее дальнейшему сужению и, возможно, к полной непроходимости.
Так что мы сделали небольшую резекцию, и я почувствовала нечто среднее между смехом и виной при воспоминании о лице лорда Джона, когда я отсекла изъязвленный сегмент кишечника и швырнула его на пол у его ног. Я сделала это не намеренно; Мне просто нужны были обе руки, а также руки Дензелла, чтобы остановить кровотечение, а операционной медсестры у нас не было.
Мальчик еще не был вне опасности, далеко нет. Я не была уверена, будет ли мой пенициллин эффективен, или у пациента может развиться какая-нибудь ужасная инфекция. Но он очнулся от наркоза, и его жизненные показатели были на удивление хорошими. Возможно, подумала я, из-за миссис Вудкок, которая держала его за руку и гладила по лицу, убеждая его проснуться с яростной нежностью, которая не оставляла никаких сомнений в ее чувствах к нему.
Я ненадолго задумалась, какое будущее ждет ее. Заинтересовавшись ее редким именем, я осторожно расспросила ее о муже и уверилась, что он именно тот мужчина, за ампутированной ногой которого я ухаживала во время отступления из Тикондероги. Весьма вероятно, что он мертв. Если так, то как разовьются отношения между Мерси Вудкок и Генри Греем? Она была свободной женщиной, а не рабыней. Брак между ними не был чем-то немыслимым, каким он станет в Соединенных Штатах через двести лет. Браки между чернокожими женщинами и мулатками из хороших семей и белыми мужчинами были если и не обычным явлением в Вест-Индии, однако не являлись также вопросом публичного скандала. Но все же Филадельфия – это не Вест-Индия, и судя по тому, что Дотти рассказала мне о своем отце …
Я просто слишком устала, чтобы думать об этом, да мне и не нужно. Денни Хантер вызвался остаться с Генри на ночь. Я выбросила из головы эту пару, пока, слегка покачиваясь, брела по улице. Я ничего не ела с завтрака, а сейчас было почти темно. Бренди через стенки моего пустого желудка попал в кровоток, и по дороге я тихо напевала себе под нос. Это был сумеречный час, когда вещи плывут в воздухе, когда выпуклые булыжники кажутся призрачными, а листья деревьев висят, как тяжелые изумруды, светясь зеленью, аромат которой проникает в кровь.
Мне следует идти быстрее; был комендантский час. Хотя кто меня арестует? Я слишком стара, чтобы патрулирующие солдаты приставали ко мне, как к молодой девушке, и не того пола, чтобы вызывать подозрения. Если бы я встретила патруль, они бы просто обругали меня и сказали идти домой, куда я и направлялась.
Мне внезапно пришло в голову, что я могу переносить бумаги, которые Марсали осторожно называла как «работа мистера Смита»: письма, распространяемые «Сынами Свободы» между деревнями и городами. Эти письма носились по колониям, как листья, гонимые весенней бурей, копировались и пересылались, иногда печатались и распространялись внутри городов, если можно найти смелого печатника для выполнения этой работы.
Существовала разветвленная сеть, через которую распространялись такие бумаги, но ее часто раскрывали: людей арестовывали и заключали в тюрьму. Герман часто носил их с собой, и мое сердце замирало, когда я думала об этом. Проворный мальчишка был менее заметен, чем молодой человек или торговец, но англичане не были дураками и наверняка остановили бы его, если бы он выглядел хоть как-то подозрительно. В то время как я …
Обдумывая все возможные варианты, я добралась до лавки и вошла внутрь, ощущая запах вкусного ужина, слыша приветствия взволнованных детей и получив два письма от Джейми, что выгнало из моей головы все мысли о моей потенциальной карьере шпиона.
«20 марта, 1778
Лаллиброх
Моя дорогая, Клэр.
Иэн умер. Прошло десять дней после этого события, и я подумал, что теперь смогу спокойно писать. Однако вид этих только что написанных слов поразил меня самым неожиданным горем. Слезы текут по моему лицу, и мне пришлось остановиться, чтобы вытереть лицо носовым платком, прежде чем продолжить. Это была нелегкая смерть, и я должен испытывать облегчение от того, что Иэн теперь обрел мир на небесах. Так и есть. Но я также опустошен, как никогда раньше. Только мысль о том, что я могу довериться тебе, душа моя, дает мне утешение.
Молодой Джейми получил поместье, как и должно быть. Завещание Иэна было зачитано, и мистер Гоуэн проследит за его исполнением. Кроме земли и строений, ничего особенного нет; другим детям завещаны, в основном, личные вещи. Мою сестру он доверил моей заботе. Перед своей смертью он спросил, согласен ли я. Я сказал ему, что он сам знает и мог не спрашивать. Он сказал, что да, но решил спросить, чувствую ли я себя способным выполнить эту задачу, и расхохотался, как гагара. Боже мой, мне будет его не хватать.
Предстояло выплатить несколько пустяковых долгов; Я оплатил их, как мы и договорились.
Дженни меня беспокоит. Я знаю, что она всем сердцем скорбит по Иэну, но она почти не плачет, а лишь подолгу сидит, глядя на то, что видит только она. В ней есть спокойствие, почти жуткое, как будто ее душа улетела вместе с Иэном, оставив после себя пустую раковину. Хотя раз уж я упомянул о раковине, мне пришло в голову, что она похожа на камерного наутилуса вроде того, которого Лоуренс Стерн описал в Вест-Индии. Большая красивая раковина, состоящая из множества камер, но все пустые, за исключением самой внутренней, в которой в безопасности прячется маленькое существо.
Но раз уж я говорю о ней, она просит передать тебе о своем раскаянии по поводу сказанного тебе. Я сказал ей, что мы говорили об этом между собой, и что ты не держишь на нее зла, понимая отчаянные обстоятельства, в которых она это говорила.
Утром в день смерти Иэна она заговорила со мной и сказала, что покинет Лаллиброх, что после его смерти ничто не удерживает ее здесь. Я был, как ты можешь догадаться, очень удивлен, но не стал задавать ей вопросов или отговаривать, полагая, что это всего лишь расстройство ума от бессонницы и горя.
Однако потом она твердо повторила это, показав, что она действительно в своем уме. Я собираюсь на короткое время во Францию, как для того, чтобы совершить некоторые частные сделки, о которых я не буду здесь писать, так и для того, чтобы перед отъездом в Америку убедиться, что у Майкла, и у Джоан все в порядке. Они уехали вместе на следующий день после похорон Иэна. Я сказал Дженни, что она должна хорошенько подумать, пока меня нет, но если она уверена, что действительно этого хочет, я увезу ее в Америку. Не жить с нами (улыбаюсь, представляя твое лицо, прозрачное в своих эмоциях даже в моем сознании).
Она будет жить с Фергюсом и Марсали, где она будет полезна, но при этом ей не будут ежедневно напоминать о ее утрате, и где она будет в состоянии поддержать молодого Иэна, если ему потребуется помощь (или хотя бы будет знать, как у него дела, если нет).
(Также мне пришло в голову – также как и в ее – что жена молодого Джейми теперь становится хозяйкой Лаллиброха, а для двух хозяек места там нет. Она достаточно умна, чтобы понять трудности такой ситуации, и добра, чтобы желать избежать их ради сына и его жены.)
В любом случае я намереваюсь отправиться в Америку в конце месяца, или как только откроется возможность. Перспектива соединиться с тобой радует мое сердце, и остаюсь навеки
Твоим любящим мужем,
Джейми»
«Париж
1 апреля
Моя дорогая жена.
Сегодня я очень поздно возвращался в мое новое жилье в Париже. По возвращении я обнаружил, что дверь заперта, и мне пришлось звать хозяйку, которая была несколько раздражена, когда ее подняли с кровати. В свою очередь я стал более раздраженным, когда не обнаружил ни разожженного огня, ни приготовленного ужина, и ничего на каркасе кровати, кроме заплесневелого матраца и рваного покрывала, которое не могло бы укрыть даже самого последнего нищего.
Дальнейшая ругань не принесла мне ничего, кроме оскорблений (из-за надежно запертой двери), и моя гордость не позволяла мне предложить взятку, даже если бы это позволил мой кошелек. Таким образом, я остаюсь на своем голом чердаке, замерзший и голодный (эта жалкая картина описана здесь с трусливой целью вызвать твое сочувствие и показать, как плохо мне живется без тебя).
Я полон решимости покинуть это место, как только рассветет, и поискать, можно ли найти лучшее жилье без чрезмерного ущерба для моего кошелька. Тем временем я постараюсь забыть и холод, и голод в приятной беседе с тобой, надеясь, что письмо вызовет передо мной твой образ и даст мне иллюзию твоего общества.
(Я обеспечил себя светом, прокравшись вниз в чулках и похитив два серебряных подсвечника из передней гостиной, обманное величие которой соблазнило меня поселиться здесь. Я верну подсвечники завтра, когда мадам вернет грабительскую плату за это жалкое жилье.)
Переходя к более приятным темам: я видел Джоан, которая сейчас находится в своем монастыре и, по-видимому, довольна (и нет, раз уж ты спрашиваешь, я не присутствовал на свадьбе ее матери с Джозефом Мюрреем, который, как выяснилось, является вторым кузеном Иэну. Отправил красивый подарок и добрые пожелания, искренние). Завтра я навещу Майкла; Я с нетерпением жду новой встречи с Джаредом и передам ему твои самые добрые пожелания.
Тем временем этим утром я завтракал в кофейне на Монмартре, и мне посчастливилось столкнуться там с мистером Лайлом, которого я встретил в Эдинбурге. Он приветствовал меня очень любезно, поинтересовался моей судьбой и после небольшого разговора личного характера пригласил меня присутствовать на собрании некоего общества, членами которого являются Вольтер, Дидро и другие, чье мнение имеет вес в кругах, которые меня интересуют.
Таким образом, по предварительной договоренности в два часа я явился в некий дом и нашел, что внутри весьма величественно обставлено, поскольку это была парижская резиденция месье Бомарше.
Компания, собравшаяся там, действительно была смешанной: от нищих философов из кофейни до самых элегантных сливок парижского общества, причем общим для них всех была лишь любовь к разговорам. Некоторые претензии на интеллект, конечно, были, но на этом не настаивали. Я не мог бы и мечтать о более благоприятном ветре для своего первого путешествия в качестве политического провокатора, а ветер, как ты увидишь, является наиболее подходящим образом для событий этого дня.
После некоторой пустой болтовни за столиками с закусками (если бы меня не предупредили, я бы тайком набил карманы пирожными, как это делали многие из гостей), компания удалилась в большую комнату и расселась по местам с целью стать свидетелями официальных дебатов между двумя партиями.
Предметом дебатов был популярный тезис: «Перо сильнее меча», причем мистер Лайл и его сторонники защищали это положение, месье Бомарше и его друзья решительно отстаивали противное мнение. Разговор был оживленным, с большим количеством отсылок на произведения Руссо и Монтеня (и с немалым пренебрежением к первому из-за его аморальных взглядов на брак), но в конечном итоге партия мистера Лайла взяла верх в споре. Я подумал показать обществу свою правую руку в качестве доказательства обратного (образец моего почерка стал бы убедительным аргументом), но воздержался, будучи всего лишь наблюдателем.
Я нашел возможность подойти к месье Бомарше и в шутку сказал ему об этом. Он был очень впечатлен видом моего отсутствующего пальца и, узнав о том, как это произошло (или, скорее, о том, что я решил ему рассказать), очень воодушевился и настоял, чтобы я сопровождал его группу в дом герцога де Шольне, куда он был приглашен на ужин, поскольку герцог, как известно, проявляет большой интерес к вопросам, касающихся обитающих в колониях аборигенов.
Тебе, без сомнения, будет интересно, какая связь существует между дикими аборигенами и твоей самой элегантной хирургией? Наберись терпения еще на несколько строк.
Резиденция герцога имеет большой подъезд, на котором я заметил несколько прекрасных карет. Представь себе мою радость, когда мне сообщили, что джентльмен, подъехавший прямо перед нами, был не кто иной, как месье Верженн, министр иностранных дел.
Я поздравил себя с удачей, что так скоро встретил много людей, подходящих для моей цели, и сделал все возможное, чтобы снискать их расположение, рассказывая о своих путешествиях по Америке и позаимствовав при этом немало историй от нашего доброго друга Майерса.
Компания была очень приятно удивлена, уделив особое внимание истории нашей встречи с медведем, Накогнавето и его товарищами. Я рассказал о твоей доблестной борьбе с рыбой, что очень позабавило вечеринку, хотя дамы, похоже, были очень шокированы моим описанием твоего индейского наряда. Мистер Лайл, напротив, с нетерпением жаждал услышать больше о твоем появлении в кожаных штанах. Поэтому я посчитал его закоренелым развратником и негодяем, и это суждение было подтверждено позже вечером эпизодом, который я наблюдал в коридоре между мистером Лайлом и мадемуазель Эрланд, которую я считаю самой распутной женщиной.
В любом случае, эта история побудила мистера Лайла привлечь внимание компании к моей руке и убедить меня рассказать им историю, которую я рассказал ему днем, о том, как я потерял палец.
Видя, что компания достигла состояния приятного расслабления после обильного возлияния шампанским, голландским джином и большим количеством рейнвейна, я не пожалел усилий и сочинил для них ужасную историю, рассчитанную на то, чтобы заставить их дрожать от страха.
Я сказал, что был взят в плен злобными ирокезами, когда ехал из Трентона в Олбани. Я подробно описал ужасный внешний вид и кровожадные привычки этих дикарей (что, конечно, не было большим преувеличением) и подробно остановился на ужасных пытках, которым ирокезы имеют обыкновение подвергать своих несчастных жертв. Графиня Путуд потеряла сознание от моего рассказа об ужасной смерти отца Александра, и это очень тронуло остальную часть партии.
Я рассказал им о вожде по имени Два копья, который, я надеюсь, не будет возражать против того, что я оклеветал его личность во имя благого дела, тем более, что он никогда об этом не узнает. Этот вождь, сказал я, будучи полон решимости подвергнуть меня пыткам, заставил меня раздеться догола и избил самым жестоким образом. Думая о нашем добром друге Дэниеле, который обратил такое же несчастье в свою пользу, я поднял рубашку и показал свои шрамы. (Я чувствовал себя в некоторой степени шлюхой, но, по моим наблюдениям, большинство шлюх выбирают эту профессию по необходимости, и я утешаю себя тем, что и в моем случае – это необходимость.) Реакция моей аудитории была такой, на которую можно было надеяться, и я продолжил свой рассказ, уверившись в том, что с этого момента они поверят чему угодно.
После этого, продолжал я, двое храбрецов-индейцев принесли меня, потерявшего сознание, в присутствие вождя и привязали меня распростертым к большому камню, на поверхности которого было зловещее свидетельство предыдущего жертвоприношения.
Затем ко мне подошел языческий жрец или шаман, издавая ужасные крики и потрясая палкой, украшенной множеством скальпов, что заставило меня опасаться, что мои собственные волосы могут оказаться привлекательными благодаря своей необычной окраске для его коллекции. (Я не пудрил волосы, из-за отсутствия пудры, а не из-за предусмотрительности). Этот страх значительно усилился, когда шаман вытащил большой нож и приблизился ко мне со сверкающими злобой глазами.
В этот момент глаза моих слушателей тоже заблестели, увеличившись до размеров блюдец. Многие дамы плакали от жалости к моему отчаянному положению, а джентльмены яростно проклинали мерзких дикарей.
Тогда я рассказал им, как шаман вонзил свой нож прямо в мою руку, заставив меня потерять сознание из-за страха и боли. Я проснулся и обнаружил, что мой четвертый палец полностью оторван, а из моей раненой руки течет кровь.
Но самым ужасающим из всех был вид вождя ирокезов, сидящего на поваленном стволе гигантского дерева и отрывающего зубами плоть от отрубленного пальца, словно мясо с куриной ножки.
На этом месте моего повествования графиня снова потеряла сознание, а достопочтенная мисс Эллиот, чтобы не отставать, впала в настоящую истерику, что, к счастью, избавило меня от необходимости изобретать средства моего спасения от дикарей. Признав, что воспоминания о моих испытаниях меня совершенно расстроили, я принял бокал вина (к этому времени я довольно сильно вспотел) и вместо этого сбежал с приема, атакованный приглашениями со всех сторон.
Я очень доволен результатами моей первой вылазки. Меня еще больше воодушевляет мысль о том, что даже если возраст или травма помешают мне зарабатывать себе на жизнь с помощью меча, плуга или печатного станка, я все равно могу найти полезную работу в качестве писателя романов.
Полагаю, что Марсали захочет подробно узнать, как выглядели платья присутствующих дам, но я должен просить ее о терпении на данный момент. Я не притворяюсь, что не заметил этого, хотя мог бы протестовать, если бы думал таким образом избавить тебя от опасений относительно моей предполагаемой уязвимости перед коварством женственности. Зная твою подозрительную и иррациональную натуру, моя сассенах, я не делаю таких протестов, но моя рука сейчас не выдержит напряжения от таких описаний. На данный момент достаточно сказать, что платья были из очень богатого материала, и очарование женщин явно обязано стилем их платьев.
Мои украденные свечи догорают, а мои руки и глаза настолько утомлены, что мне трудно расшифровать собственные слова, не говоря уже о том, чтобы их составить. Я могу только надеяться, что ты сможешь прочитать последнюю часть этого неразборчивого послания. Тем не менее, я ложусь в свою негостеприимную постель в хорошем настроении, воодушевленный событиями дня.
Итак, я желаю тебе спокойной ночи, заверяю в своих самых нежных чувствах, в надежде, что ты проявишь терпение и неизменную привязанность к
Твоему бедняге в чернильных пятнах,
Джеймсу Фрейзеру
Постскриптум: Действительно бедняга в чернильных пятнах, поскольку и я, и бумага покрыты чернильными пятнами. Льщу себе надеждой, что бумага больше.
Постскриптум 2: Я так увлекся описанием, что забыл свое первоначальное намерение: сказать, что я забронировал место на «Эвтерпе», которая отплывает из Бреста через две недели. Если что-то произойдет, чтобы предотвратить это, я напишу снова.
Постскриптум 3: Я жажду лежать рядом с тобой, чтобы твое тело прижималось к моему.»