Грей резко сел, едва не разбив голову о низкую балку, которая проходила над кроватью. Сердце его бешено стучало, шея и виски покрылись потом, и некоторое время он не мог сообразить, где находится.
- Третья стрела, - громко произнес он и потряс головой, пытаясь связать эти слова с необычайно ярким сном, от которого он внезапно очнулся.
Был ли это лишь сон или воспоминание или что-то, связанное и с тем и другим? Он стоял в главном салоне Trois Flèches[1], глядя на прекрасную картину Стаббса[2] справа от барочной каминной полки. Стены были увешаны картинами, расположенными без всякой оглядки на тему или ценность.
Так и было на самом деле? Он смутно помнил чувство угнетения от обилия декора, но действительно ли картин было такое множество? Портреты смотрели на него сверху и снизу, лица во всех направлениях.
Во сне барон Амандин стоял сбоку от него, касаясь его твердым плечом; они были одного роста. Барон говорил об одной из картин, но Грей не мог вспомнить, что он говорил – возможно, что-то о технике, использованной художником.
С другой стороны стояла Сесиль Бошан, сестра барона, касаясь голым плечом Грея. Волосы она напудрила и надушила жасмином; барон использовал брутальный одеколон из бергамота и циветты. Он вспомнил – сны ведь не имеют запаха? – смесь густых ароматов с горечью древесной золы в удушающем тепле комнаты и легкое чувство тошноты, вызванное этим смешением. Чья-то рука обхватила одну из его ягодиц, фамильярно сжала ее, а затем стала вкрадчиво поглаживать. Он не знал, чья это была рука.
И это не было частью сна.
Он медленно откинулся на подушку с закрытыми глазами, пытаясь восстановить образы из своего сна. После этого сон изменился на что-то эротическое, чей-то рот на его чрезвычайно отзывчивой плоти. Именно связанные с этим ощущения и разбудили его. Он также не знал, чей это рот. Доктор Франклин тоже присутствовал в этом сне; Грей вспомнил белые ягодицы, слегка обвисшие, но все еще крепкие, когда мужчина шел по коридору перед ним, длинные седые волосы, рассыпавшиеся по костлявой спине, дряблые валики кожи вокруг талии. Он с полным безразличием говорил о картинах, которые висели на стенах вдоль коридора. Это было яркое воспоминание, наполненное чувством. Нет, точно не с ним … не с Франклином, даже во сне. Но что-то с картинами было связано …
Он попытался вспомнить некоторые картины, но уже не был уверен, что было реальным, что возникло из глубин сна. Там были пейзажи … что-то похожее на египетскую природу, хотя он позволил себе усомниться в том, что художник когда-либо ступал южнее бретонского побережья. Обычные семейные портреты.
- Да! - он резко сел и на этот раз стукнулся макушкой о балку с такой силой, что увидел звезды и застонал от боли.
- Дядя Джон? – донесся взволнованный голос Дотти с другой кровати. Шорох постельного белья на полу показал, что ее служанка тоже проснулась. - Что случилось?
- Ничего, ничего. Спи, - он скинул ноги с кровати. – Просто … схожу в уборную.
- Ох, - с пола донеслись возня и бормотание, за ними последовало суровое «Ш-ш-ш!» от Дотти. Дверь из номера он нашел наощупь, потому что ставни были закрыты, и комната была черна, как грех. Он спустился вниз при тусклом свете притушенного огня в зале гостиницы.
Воздух снаружи был свежим и прохладным, пахнущим чем-то, что он не узнавал, но что будоражило его память. С облегчением он отпустил мысли о преследующем его сне и погрузился в это чувственное воспоминание. Воздух напомнил ему долгие поездки по Вирджинии: грязные дороги, свежие листья, ощущение лошади под ним, отдача ружья, ощущение горячей оленьей крови на его руке … и, конечно же, охота с Уильямом.
Он погрузился в ощущение дикой природы, испытывая сильное, странное чувство, столь свойственное Америке: ощущение, что что-то ожидает среди деревьев не враждебное, но и не дружелюбное. Он любил те несколько лет в Вирджинии вдали от интриг Европы, от нескончаемой светской жизни Лондона. и ценил их больше всего за ту близость, которая сложилась между ним и его сыном за эти годы.
В этой поездке он еще не видел светлячков. Шагая, он глядел в густую траву, но, вероятно, было уже слишком поздно; светлячки появлялись в основном ранним вечером. Он с нетерпением ждал возможности показать их Дотти. Уильям был очарован, впервые увидев их, когда они переехали жить в Вирджинию. Он ловил их, а одного легко сжал в кулаке и восхищенно вскрикнул, когда тот осветил темноту его ладони. Он с радостью встречал их появление каждое лето.
Облегчившись телесно и, по крайней мере, немного успокоившись разумом, он медленно сел на чурку во внутреннем дворе, не желая пока возвращаться в унылую темноту наверху.
Где находится Генри, спросил он себя. Где он сегодня спит? В какой-то подземной темнице? Нет, на самом деле в колониях их не было. Даже присутственные здания были удивительно удобными и просторными. Возможно, его племянника держали в тюрьме, сарае, каком-нибудь погребе, и все же, насколько им было известно, он пережил зиму, несмотря на серьезное ранение. Однако у него должны быть деньги; возможно, он смог заплатить за более лучшее жилье и за лечение.
Даст бог, они его скоро найдут. Они были не более чем в двух днях езды от Филадельфии. И у него были рекомендательные письма от Франклина – снова Франклин! Будь проклят это человек и его воздушные ванны. Хотя однажды Грей из любопытства присоединился к нему в этом процессе, и ему было до странного приятно, хотя и немного нервно, сидеть голым в комнате, обставленной элегантной мебелью, с растениями в горшках по углам и картинами на …
Нет. Нет, в солярии Trois Flèches не было картин, конечно, не было.
Вот оно. Хвост его неуловимого сна дразнится из-под камня. Он закрыл глаза, наполнил легкие ароматом летней ночи и очистил свой разум.
Trois Flèches. Три стрелы. Кто третий? Слова из письма Хэла появились перед его внутренним взором настолько ясно, что он открыл глаза. Привыкший к окольному движению мыслей Хэла, в то время он не придал им большого значения. Очевидно, они запали в его подсознание, чтобы всплыть посреди ночи в глуши из глубины нелепого сна. Почему?
Он осторожно потер макушку, которая болела от удара о балку. Его пальцы бессознательно двинулись вниз, трогая то место, где жена Джейми Фрейзера прикрыла трепанацию серебряной шестипенсовой монетой. Она довольно искусно зашила над ней кожу, и волосы снова отросли, но под ними монета легко прощупывалась, как небольшой твердый выступ. Он редко замечал или думал об этом, кроме как в холодную погоду, когда металл заметно холодел и иногда вызывал головную боль и насморк.
Было очень холодно во время его визита в Trois Flèches. Мысль порхнула в его голове, как мотылек.
За гостиницей раздались звуки. Стук копыт по утрамбованной грязи, приглушенные голоса. Он сидел очень тихо.
Луна наполовину спустилась к горизонту. Было поздно, но до рассвета оставалось еще несколько часов. Никто в такое время не ведет дела, если они не темные. Дела, свидетелем которых он не хотел бы быть, не говоря уже о том, чтобы быть обнаруженным.
Они приближались; он не мог двинуться, не выдав себя, и затаил даже дыхание.
Трое мужчин, спокойных, целеустремленных, верхом на лошадях, один ведет нагруженного мула. Они проехали от него не более чем в двух шагах, но он не двигался, и лошади, если и почуяли его, не сочли угрозой. Они свернули на дорогу, ведущую в Филадельфию. К чему такая секретность, подумал он, но не стал тратить время на размышления. Он ощутил эту атмосферу сразу же, когда год назад вернулся в Северную Каролину: нездоровое возбуждение и беспокойство в самом воздухе. Здесь все было более выражено; он ощутил это, как только они высадились.
Люди были осторожны, как никогда прежде. Они не знают, кому доверять, подумал он. И поэтому они никому не доверяют.
Мысль о доверии вызвала воспоминание о Перси Уэйнрайте. Если есть на свете кто-то, кому он доверяет меньше всего …
И он вспомнил. Вид Перси, темноглазого и улыбающегося, поглаживающего большим пальцем свой бокал, как если бы он прикасался к члену Грея, и небрежно произносящего: «Я женился на одной из сестер барона Амандина…»
- Одна из сестер, - громко прошептал Грей, и сон кристаллизовался в его сознании, возникло ощущение холода от камней Trois Flèches такое яркое, что он вздрогнул, хотя ночь была совсем не холодной. Почувствовал тепло двух похотливых тел, прижимающихся к нему с обеих сторон. А на стене сбоку, затерянный среди моря картин, небольшой портрет с изображением трех детей: двух девочек и одного мальчика с собакой на фоне узнаваемой внешней стены Trois Flèches.
Вторая сестра. Третья стрела, которую Хэл с его безошибочным чувством на странности, заметил, хотя и никогда не видел.
Бошаны были знатным древним родом и, как все знатные фамилии, довольно часто упоминали о своей семье. Во время своего визита он часто слышал о кузенах, дядьях, тетях и каких-то дальних родственниках … но никогда о второй сестре.
Она, конечно, могла умереть в детстве. Такие вещи случаются часто, но в таком случае, почему Перси сказал …
У него разболелась голова. Он со вздохом встал и пошел внутрь. Он понятия не имел где и когда, но он собирался поговорить с Перси снова и был потрясен, что эта перспектива не тревожила его.
Примечания
1
Три стрелы (фр.)
2
Джордж Стаббс (англ. George Stubbs, род. 25 августа 1724 г. Ливерпуль - ум. 10 июля 1806 г. Лондон) - английский художник и учёный-биолог.