Только некоторые письма были датированы,. Брианна осторожно перебрала дюжину верхних с чувством, будто находится на вершине американских горок, и выбрала одно с датой 2 марта 1777 года на конверте.
- Думаю, это следующее, - сказал она, едва дыша. – Оно … тоненькое. Короткое.
Письмо содержало не более полутора страниц, но причина его краткости была понятна. Оно было полностью написано отцом. Его корявый почерк заставил ее сердце сжаться.
- Мы никогда не позволим учителям учить Джемми писать правой рукой, - сказала она яростно Роджеру. – Никогда!
- Хорошо, - согласился он, удивленный ее вспышкой.
«2 марта 1977 года лета господня
Фрейзерс-Ридж, колония Северная Каролина
Моя дорогая дочь,
Мы готовы ехать в Шотландию. Не навсегда, и даже ненадолго. Моя жизнь, наша жизнь связана с Америкой. И, честно говоря, я бы предпочел, чтобы меня насмерть зажалили шершни, чем ступить на борт любого корабля. Но есть две главные проблемы, которые вынуждают меня принять это решение.
Если бы у меня не было знаний, которые твоя мать и Роджер Мак поведали мне, я бы посчитал, как и большинство людей в колонии, что континентальный конгресс не продержится и шести месяцев, а армия Вашингтона и того меньше. Я разговаривал с человеком, который был уволен из континентальной армии (с честью) в связи с гнойной раной руки. Твоя мать, конечно, занималась им; он очень громко кричал, и мне пришлось держать его. Он сказал мне, что Вашингтон имеет лишь несколько тысяч обученных солдат, у них не хватает оружия, пороха и одежды. Им задолжали оплату, и вряд ли они смогут ее получить. Большинство составляют ополченцы, набранные по краткосрочным контрактам от двух до трех месяцев, и часть из которых уже сбежала домой, так как началась посевная.
Но я знаю. В то же время я не могу сказать, что знаю, что на самом деле произойдет конкретно с моим окружением. И каково мое участие в этом? Если я не стану вмешиваться, может ли это повредить или помочь нам? Мне очень часто хочется обсудить эти вопросы с твоим мужем; может быть, дела обстоят еще хуже, чем я думаю. Но, в любом случае, это не имеет значения. Я тот, которым сотворил меня Бог, и должен иметь дело со временем, в которое он поместил меня.
И хотя я еще не потерял способность видеть и слышать, и могу контролировать свой кишечник, я не молод. У меня есть меч и ружье, и я могу использовать их, но у меня еще есть печатная машина, которую я могу использовать с большей пользой. Я понимаю, что сражаться мечом или мушкетом можно только с одним человеком за раз, а слова могут влиять на многих людей.
Твоя мать, без сомнения, обдумывая перспективу моей морской болезни в течение нескольких недель в ее непосредственной близости, предлагает мне заняться печатным делом с Фергюсом, воспользовавшись прессом Л'Оньон, а не ехать в Шотландию за собственным.
Я думал об этом, но не могу подвергать Фергюса и его семью опасности, используя его пресс для целей, которые я преследую.
Его газета – одна из немногих между Чарльстоном и Норфолком. Даже если бы я начал печатать в строжайшей секретности, подозрение тут же бы пало на него. Нью-Берн – рассадник лоялистских настроений, и происхождение моих памфлетов стало бы известно почти сразу.
Кроме принятия в рассмотрение Фергюса и его семьи, я думаю, что кроме печатного пресса будет еще некоторая польза от посещения Эдинбурга. У меня там есть знакомые, некоторые из которых могли избежать тюрьмы и веревки.
Вторая причина, наверное, самая важная, которая призывает меня приехать в Шотландию, это ваш кузен Иэн. Много лет назад я поклялся его матери, в память о нашей матери, что привезу его домой, и это я намереваюсь сделать, хотя мужчина, которого я привезу в Лаллиброх, уже не тот мальчик, который оставил его. Бог знает, как они встретятся, Иэн и Лаллиброх, у Бога странное чувство юмора, но если он вообще должен вернуться домой, то это время сейчас настало.
Снег тает. Весь день с крыши капает, а к утру сосульки почти достигают земли. Через несколько недель дороги будут доступны для поездок. Кажется странным просить вас молиться о безопасности путешествия, которое будет уже давно завершено к тому времени, когда вы о нем узнаете – к добру или к худу – но, тем не менее, я прошу об этом. Скажи Роджеру Маку, что я думаю, что Бог не принимает во внимание время. И поцелуй детей за меня.
Твой любящий отец,
ДФ»
Роджер немного откинулся, приподняв брови, и взглянул на нее.
- Французские связи, как ты думаешь?
- Что? – она, нахмурившись, поглядела через плечо мужа на его палец, указывающий на место в письме. – Там где он говорит о знакомых в Эдинбурге?
- Да. Разве в Эдинбурге не много знакомых контрабандистов?
- Так говорила мама.
- Отсюда замечание о веревке. А откуда в основном везли контрабанду?
Ее желудок внезапно сжался.
- Ты шутишь? Думаешь он планировал связаться с французскими контрабандистами?
- Ну, не обязательно с контрабандистами; он, по-видимому, знал немало мятежников, воров и проституток. - Роджер коротко улыбнулся, но затем снова стал серьезным.
- Я рассказывал ему все, что знал о революции – правда, не так много подробностей, это не мой период – и я определенно говорил ему, насколько важна Франция для американцев. Я просто думаю, - он сделал неловкую паузу, а затем посмотрел на нее, - он едет в Шотландию не для того, чтобы избежать борьбы. Он довольно ясно пишет об этом.
- Значит, ты думаешь, что он ищет политические связи? – спросила она медленно. – Не просто забрать печатный пресс, доставить Иэна в Лаллиброх и вернуться назад в Америку?
Эта мысль принесла ей некоторое облегчение. Думать о родителях, строящих интриги в Эдинбурге и Париже, казалось менее ужасным, чем видение их среди взрывов на полях сражений. И они были бы там вдвоем, подумала она. Куда отец, туда и мать.
Роджер пожал плечами.
- Это замечание о том, что он тот, каким сделал его бог. Ты знаешь, что оно означает?
- Чертов мужчина, - тихо сказала она и положила руку на плечо Роджера, словно убеждаясь, что он вдруг не исчезнет. - Он говорил мне, что редко выбирал битву, но знал, что рожден для нее.
- Да, это так, - ответил Роджер также тихо. – Но он больше не юный лэрд, который взял меч и повел тридцать арендаторов на обреченную битву … и привел их назад домой. Сейчас он знает гораздо больше о том, что может сделать один человек, и я думаю, он намеревается это сделать.
- Я тоже так думаю, - ее горло сжалось как от страха, так и от гордости.
Роджер протянул руку и сжал ее ладонь.
- Я помню … - медленно произнес он, - что сказала твоя мать, когда рассказывала нам о том, когда она вернулась и стала врачом. То, что он, Фрэнк, сказал ей. Что-то о том, что это чертовски неудобно для окружающих ее людей, но большое благословение для нее самой, что она знает, кем ей суждено быть. В этом он был прав, я думаю. И Джейми знает.
Она кивнула. Наверное, не стоит этого говорить, подумала она, но не могла больше сдерживать слова.
- А ты знаешь?
Он долго молчал, глядя на бумагу на столе, но, наконец, покачал головой. Так незаметно, что она скорее почувствовала это, чем увидела.
- Знал когда-то, - ответил он и отпустил ее руку.
Ее первым импульсом было стукнуть его по затылку, вторым – схватить его за плечи и, уставившись в его глаза спросить, холодно и отчетливо: «Что, черт побери, ты имеешь в виду?»
Она воздержалась от обоих действий только потому, что они вызвали бы долгий разговор, не предназначенный для детских ушей. Оба ребенка находились в холле рядом с кабинетом; и она могла слышать их голоса.
- Видишь это? – спрашивал Джемми.
- Угу.
- Плохие люди приходили давно за дедушкой. Плохие англичане. Это они сделали.
Несмотря на раздражение, Брианна не могла не улыбнуться вместе с Роджером, хотя и почувствовала холодок в груди, вспомнив, как ее дядя Иэн, спокойный и добрый человек, показал на следы сабельных ударов на деревянной панели и сказал: «Мы сохранили их, чтобы показывать детям, что такое англичане.» В его голосе звучала сталь, и, услышав такой же стальной тон в еще по-детски тонком голосе Джемми, она засомневалась в поддержании этой семейной традиции.
- Ты рассказал ему об этом? - спросила она Роджера, когда голоса детей передвинулись на кухню. - Я не говорила.
- Анни рассказала часть, и я подумал, что лучше рассказать остальное - он приподнял брови. – Или нужно было сказать ему, спросить у тебя?
- О, нет-нет, - сказала она. – Но … следует ли нам учить его ненавидеть англичан?
Роджер улыбнулся.
- Ненавидеть – слишком громко сказано. И он сказал «плохие англичане». Что это сделали плохие англичане. Кроме того, если он будет расти в горах, он все равно услышит нелестные замечания о сассенахах. Он сопоставит их с памятью о твоей матери, ведь твой отец всегда называл ее сассенах.
Он взглянул на письмо на столе, краем глаза уловил настенные часы и резко поднялся.
- Христос, я опаздываю. Я зайду в банк, когда буду в городе. Нужно что-нибудь в «Ферме и хозяйстве»?
- Да, - ответила она сухо. – Новый насос для сепаратора.
- Хорошо, - он быстро поцеловал ее и вышел.
Она открыла рот, чтобы крикнуть ему вслед, что она пошутила, но, подумав, закрыла его. В этом магазине мог быть насос для сепаратора. В большом, всегда многолюдном здании магазина «Ферма и хозяйство» на окраине Инвернесса было почти все, что могло понадобиться на ферме, включая вилы, резиновые пожарные ведра, проволоку для тюков и стиральные машины, а также посуда, банки для консервирования и какие-то таинственные приспособлении, о назначении которых она могла только догадываться.
Она высунула голову в коридор, но дети уже были на кухне с Анни МакДональд, наемной работницей. Звуки смеха и треньканья проволок старинного тостера, доставшегося вместе с домом, проплыли мимо обшарпанной зеленой двери вместе с запахом горячих тостов с маслом. Запах и смех потянули ее, как магнит, и тепло дома золотое, как мед, окутало ее.
Она задержалось, чтобы сложить письмо, и воспоминание о замечании Роджера заставило ее сжать рот.
«Когда-то знал.»
Яростно фыркнув, она сунула письмо в шкатулку, вышла в холл и застыла при виде большого конверта на столе возле двери, куда клали ежедневную почту и выгружали содержимое карманов Роджера и Джемми. Она выхватила конверт из кучи проспектов, камешек, огрызков карандашей, звеньев велосипедной цепи и … что это, дохлая мышь? Она была сплющенная и засохшая, но украшена загнутым розовым хвостиком. Прижимая конверт к груди, она двинулась на кухню к чаю и тостам.
Говоря честно, подумала она, не только Роджер скрывает что-то. Различие лишь в том, что она собиралась рассказать ему, о чем думает, как только соберется с мыслями.