Марк ехал на работу. В автобусе потянуло ко сну. Сквозь дремоту пробивалось вчерашнее: дома отмечали его день рождения. Гостей не приглашал: экое событие - 30 лет! Каждый человек когда-то рождается - чего тут юбилейничать!
... За столом - жена, шестилетняя Алёнка и живущая с ними мать. Как обычно, желали ему здоровья и успехов. Поминали умершего два года назад от рака отца, родных. Когда дошла очередь до деда по отцовской линии, Марк поднялся.
- Давайте послушаем его любимую песню. Ведь она с моим именем связана.
Включил на серванте магнитофон - песня уже была "на взводе". Слушал её, внутренне озарённый всполохом чувств, что сразу взбурлили в нём. Говорят, каждой песне - своё время. Но для него эта - вне всякого времени. Казалось бы, и слова тут куда как простые, и голос певца Леонида Утёсова далёк от оперного, но какая душевность!
... Я память о друге своём берегу.
Он пал на далёком чужом берегу.
Он нашей победы не встретил зарю,
И сыну я имя его подарю.
Пусть время проходит, пусть годы летят,
Друзей боевых не забудет солдат...
Имя ему подарил не отец. Родители хотели назвать новорожденного в честь деда Дмитрием, но дед воспротивился: "Будет Марком". Почему? Тут уже фронтовая история, о которой Дмитрий Иванович рассказал своим близким.
... К войне приспел 18-летним. Ещё в школе приобщился к стрелковому спорту. Со значком на пиджаке "Ворошиловский стрелок" и пришёл в военкомат. Там, очевидно, это учли, как и в стрелковой роте, куда он попал. Определили в снайперы.
Нелёгким оказалось это пехотное ремесло. Мороз ли обжигает или или дождь мочит, а ты часами лежи на занятой тобой позиции и высматривай цель, не допуская, чтобы высмотрели и тебя.
В тот декабрьский день 43-го лежал в масхалате на краю густого кустарника. "Нейтралка". До немецкой траншеи - метров сто пятьдесят. Приполз туда ночью, зарылся в снег. За "смену", как называл многочасовое лежание на снайперкой позиции, два удачных выстрела. Но немцы, видимо, заподозрили, что русский снайпер - именно в том кустарнике. Мины накрыли его...
Очнулся на следующий день в медсанбате.
Спас его младший сержант Марк Коган, годами постарше, недавно прибывший из госпиталя. Оба из Белоруссии и, посчитав себя земляками, подружились. На первых порах, Коган его опекал, делясь своим более богатым окопным опытом. А когда Дмитрий Богушевич отправлялся (чаще уползал) "на смену", знал примерное расположение его позиции.
Так было и в тот раз. Как только стих огневой налёт по кустарнику, где расположился его друг, Марк пополз туда... Нашёл Дмитрия. Масхалат в районе шеи - в крови, он без сознания. Приволок его в свою траншею. Тут же вызвали людей из медсанбата.
Когда солдата вернули к жизни, хирург сказал ему:
- Повезло тебе, парень. Если бы попал к нам на полчаса позже, пришла бы на тебя "похоронка".
Выйдя из госпиталя, Дмитрий попросился в свою часть. Но Когана уже не застал. Он погиб месяца три назад.
... "Да-а, судьбинушка, - подумалось Марку. - Не будь Когана, не было бы и меня, родившегося спустя почти сорок лет после его гибели. Мудро решил дедушка, дав мне имя своего фронтового друга. Оно не только красивое, слившись с такими знаменитостями - Марк Шагал, Марк Бернес, Марк Рейзен... Оно обязывает. Пусть он не знаменитость, но коль носит имя того, кому обязан жизнью, значит, должен этому имени соответствовать. Должен! А иначе как? И не только из-за имени. Будь у него другое, память о том человеке - теперь постоянное его бытиё".
Соответствовать... До чего же ёмкий глагол! Его бы к неуклонному исполнению и в большом и в малом, естественно, в самом хорошем смысле. Тогда бы не было никаких войн и вообще всякого рода подлостей, а то и просто досадных несуразностей, житейских "проколов" и всего, всего, что называют разгильдяйством. Вот уж поистине, слово-эталон.
А ты всегда соответствуешь?"
Припомнился случай. Жена попросила укрепить на кухне настенную полку. Потрогал. Да, расшатались шурупы. "Сделаем, Валюша, - бодро заверил жену. - Завтра принесу дрель". А "завтра" навалились другие дела. И надо же так случиться! Валя, как всегда, ставила на полку вымытую посуду, резковато на неё надавила, и полка рухнула.
В тот момент Марка дома не было. К его приходу специально оставила всё как есть: на полу - рухнувшая полка и разбитые тарелки. Как только он пришёл, привела его на кухню. "Полюбуйся". И ни слова упрёка. Разве что добавила всего лишь одну фразу, но какую! "В тот момент посуду мне подавала Алёнка". И таким выразительным взглядом обдала его, что по силе воздействия никакой крик так бы не сработал.
Обошлось без скандала. Всё-таки хороший педагог его Валюша, хотя по профессии - медсестра в больнице. Сметя в совок осколки, тут же поспешил к соседу за дрелью.
Вспомнив о том случае, вынес себе приговор: "Ты ещё - не совсем Марк. Не дотягиваешь. Назвать бы тебя Раздолбаем, - не вправе обижаться. Впрочем, обижаться на себя - штука в общем-то полезная, - подвёл утешительную черту. - Тогда что-то дельное, может, и получится".
А что из него получилось? На "карьерном фронте" не очень-то развернулся. Шесть лет учителем истории в школе и вот уже второй год - директор районного краеведческого музея. Не блеск.
А какого ему блеска надо на служебном поприще? Выбиться в крупное начальство? Не те локотки, да и в общем-то и стремления к тому не было. И вообще каких-то талантов в себе не обнаружил. А вот тягу к истории - это да. Как было и что было и какие выводы отсюда следуют, - это его давно занимало. Вот и с профессией, можно сказать, определился. Историк. Пусть без учёной степени. Достаточно с него и того что краевед. Главное, что здесь нашёл себя. Правда, в должности директора музея надо быть и хозяйственником, и организатором и даже дизайнером. Провести ремонт, организовать очередную выставку, так оформить и разместить экспонаты, чтобы наилучшим образом доходило до ума посетителей, а ещё лучше - и до души.
В его подчинении - какой-никакой, но коллектив: два научных сотрудника, главный хранитель фондов, художник, два смотрителя залов, один из них кассир... А людские отношеия не всегда гладкие. Вот и старайся директор, чтобы у тебя была не просто группа подчинённых, а дружная, слаженная команда.
Свою, пусть небольшую, но начальственность старался не подчёркивать. Надо разместить экспонаты - здесь он как рядовой работник. Или, скажем, при уборке музейных комнат - одной из смотрительниц залов:
- Жанна Николаевна, полы в этом зале я вымою.
- Марк Викторович, да вы что! Вы же директор!
- Но ведь и директору нужны физические упражнения.
И крутанул торс туда-сюда....
Когда собирал свой рабочий коллектив, к подчинённым обращался подчёркнуто уважительно: "Мои дорогие коллеги!"
Бывало, что кто-то- из сотрудников в связи с какой-то срочной проблемой просил отпустить его на день или два за счёт предстоящего отпуска. Марк решал просто:
"Отправляю вас в домашнюю командировку. А отпуск безо всяких вычетов само собой".
При всём этом был и довольно требователен даже в деталях. Строго следил, чтобы в экспозициях всё размещалось аккуратно, ровно, симметрично, а если фотография - ближе к потолку, то пояснительная надпись к ней должна быть набрана достаточно крупно для чтения без натуги. Иногда за день до очередной экскурсии говорил научному сотруднику:
- Сергей Георгиевич, завтра к нам придёт девятый класс из 11-й школы. Давайте проведём генеральную репетицию...
И слушая экскурсовода, переходил с ним из зала в зал.
А потом "разбор полётов".
- Мне понравилось ваша экскурсия. Излагаете доступно для ребят. Очень хорошо, что выбрали оптимальный для неё темп, удобный для усвоения. Но можно, на мой взгляд, внести и такое: задавать ребятам вопросы. Скажем, почему при немецкой оккупации партизаны Белоруссии активно включились в рельсовую войну? Какое значение она имела? Или чем объяснить, что некоторые наши земляки пошли не в партизаны, а в полицаи? Пусть думают ребятки. Ведь любую информацию надо и осмысливать. Так ведь, Сергей Георгиевич? А если так, то подготовьте ребятам два - три вопроса...
Такой был его директорский стиль. Как оказалось, весьма благотворный для музея. Музей стал и своебразным клубом. Здесь стали проводить встречи с ветеранами войны и труда, тематические утренники и вечера на исторические темы. Если до его прихода в музее текучесть кадров была весьма заметной, то в последние два года, даже несмотря на скромные зарплаты, она прекратилась.
Ну что... - обозначил итог: - став музейщиком, вроде нашёл себя. А если нашёл, то продолжай. Если, конечно, продолжат с тобой контракт. Времечко-то не очень для того благоприятное. В Беларуси - диктаторский режим Лукашенко. Протягивает свои идеологические щупальца и сюда. Но ничего, насколько хватит силёнок, будем держаться. Не забывай, что ты - Марк.
... В монотонном гудении мотора слышался ему припев той утёсовской песни:
"Нет, нет, нет, нет,
Нет не забудет солдат..."
Этот категоричный повтор словно утверждал в нём то, что считал незыблемым. И уже видел себя тем солдатом из дедовских военных лет, живущим по законам фронтового братства. А в мирное время, разве оно утратило свою роль? "Нет, нет, нет, нет", - продолжал выбивать мотор.
- Разрешите, - тронул за плечо, сидевший у окна сосед по виду лет за семьдесят. Марк встал, пропустил. Подхватив сумку, сосед двинулся к выходу. Теперь можно переместиться к окну на его место. Но сесть не успел. Нога наступила на какой-то предмет. Нагнулся. Связка ключей! Ну, конечно же, выронил старик.
Ринулся к двери. Но тот уже вышел.
- Ключи! - крикнул у выхода. До бывшего попутчика, видимо, не сразу дошёл смысл этого крика. И Марк не сразу сообразил, как наилучшим образом поступить в данный момент. Было бы проще простого - попросить водителя задержаться с закрытием передней двери и спокойно передать связку, не выходя из автобуса. Но он уже выскочил, и сразу же автобус тронулся.
Марк замахал водителю рукой, а тот то ли не видел, то ли не хотел останавливаться.
Протянул старику ключи.
- Ваши?
- Мои. Спасибо вам преогромное, молодой человек! Тут ведь ключи и от подъезда, и от квартиры, и от гаража, и от почтового ящика. Представляете, как бы намучился без них...
А вы на своей остановке сошли или здесь из-за меня?
- Да пустяки, - парировал Марк, - уеду через полчаса со следующим автобусом. Мне в общем-то не к спеху. Не на конвейере работаю.
- А у меня тут пересадка. Когда подойдёт мой автобус, - не знаю. - Уставился в расписание. - Тьфу ты, и высоко, и такие мелкие буковки... Халтурщики этот щиток повесили, не подумали о пожилых людях. - Гляньте-ка вы: автобус 9-й.
Марку тоже пришлось напрячься. Однако разглядел.
- Ваш автобус должен подойти минут через сорок.
- Ну что ж, тогда отдохнём, - расслабленно произнёс старик. - Хорошо, что хоть скамейка тут есть, - чья-то добрая душа позаботилась.
- Давайте познакомимся, - предложил Марк и тут же представился.
- Иннокентий Иванович, - протянул руку старик. - Фамилия Сидорчик.
Обменявшись рукопожатием, присели на скамейку.
Солнце, выкатившись из-за угла хрущёвки-пятиэтажки, наполняло утро расслабленной умиротворённостью, словно приглаживало своими ласковыми лучами все людские проблемы. И пошла их тихая неспешная беседа, обозначая свой курс как вёсельная лодка под гребками-вопросами.
Исходили они больше от Марка, ибо став краеведом, проявил себя и репортёром. Выступал в районной газете под рубриками "Людские судьбы", "Наши ветераны", "Сквозь призму времени". С собой возил диктофон. Бывало, иногда, что и случайная встреча поставляла интересный материал не только для газеты, но и для музея. Особый интерес проявлял к людям пожилым. Это же История!
Так было и на этот раз.
... - Извините за любопытство, по какому случаю вы, уже немолодой человек, совершаете эту утреннюю поездку? Ведь не за грибами едете?
- Да, времечко сейчас самое грибное, - вздохнул Сидорчик. - Но у меня сейчас другие заботы. Еду на хутор Белая Поляна, это отсюда километров пять. Да и от конечной остановки топать ещё километра три. Там родился, там и война застала. Приехал сюда из Гродно. Надо не только родные места посетить. Хочу побывать и на кладбище, где родители похоронены. Оно неподалёку от нашего хутора. Посмотреть, в каком состоянии могила. Наверное, понадобятся и бетонные работы. Ведь столько лет прошло! А сегодня только разведка.
- А где остановились? В гостинице?
- Для гостиницы пенсии моей маловато. Остановился в семье одноклассника.
- Иннокентий Иванович, - вы сказали, что до войны на этом хуторе жили. А в войну?
- И в войну.
- Ну и как пережили оккупацию? - В Марке уже забурлил историк.
- Да разве в двух словах расскажешь? Как выжили, до сих пор удивляюсь. Тут с нашей семьёй приключилась целая история...
- Рассказывайте! Ведь не просто так вас расспрашиваю. Я - директор краеведческого музея. - Взглянул на часы. - Время у нас ещё есть.
Извлёк из кармана диктофон. Пользовался пока старым, ленточным, хотя в продаже появились и более совершенные, они же и мобильные телефоны. Но, как говорится, старый конь борозды не портит. Если привычное надёжно, жалко с ним расставаться.
- Иннокентий Иванович, не обращайте внимание на эту цацку. Это мой рабочий инструмент.
- Как вам удобнее. - Посмотрел куда-то вдаль. - Даже не знаю, с чего начать.
- Начните с семьи, - подсказал Марк. - Всё с неё начинается.
- Семья наша - обычная, крестьянская. Родители, две сестры и двое братьев, я самый младший. К началу войны было мне семь лет. У нас - целое хозяйство: большой огород, две свиньи, корова, куры... Сначала, как вы знаете, Гродненщина под Польшей была. Не сказать, что жили мы тогда, как у Христа за пазухой, но при Советах прежняя жизнь раем показалась. Новая власть стала готовить коллективизацию, начались аресты, высылки... Но до нашего хутора всё это как-то не дошло. Вернее, не успело дойти, хотя уже почувствовали, что всё берётся под жёсткий контроль. Помню, примерно за месяц до войны поехал отец на базар - продавать картошку, яйца и кое-какие овощи, - а его там милиция задержала. И целый допрос: откуда столько продуктов? Отец объяснил: не украл, своим трудом произведено. Стали расспршивать, а где ваш хутор? Хорошо, что батя сообразил: назвал совсем другой район. И тут же сказал, что мешок картошки жертвует для наших освободителей - воинской части, которая расположилась поблизости. Милиционеры тут же сняли мешок с телеги. Кому он достался - откуда знать? Скорее всего тем же милиционерам. Но отца отпустили.
Когда пришли немцы, скажу вам откровенно, кое-какая надежда появилась: а, может, не будут так прижимать, как при Советах? Всё-таки культурная нация. Но в первую же неделю на хутор приехали на грузовике солдаты с офицером и забрали свинью... Однако больше к нам не заглядывали. Место глухое, дороги плохие, кругом лес, болота... А вот полицаи наведывались. И тоже брали дань. А куда от неё деваться? Помните, как в кинофильме "Чапаев: "Белые приходют - граблють, красные приходют - тоже граблють". Вот и приходилось терпеть.
Мы уже куда как поняли, что она есть, фашистская оккупация. Начались расстрелы евреев. В нашем районе вёску сожгли за связь с партизанами, а жителей расстреляли. Молодёжь стали угонять на тяжёлые работы в Германию...
Да что тут говорить, вы же сами всё это хорошо знаете.
А партизаны на наш хутор с лета 42-го стали приходить довольно часто. Мы их от души подкармливали. Осенью с ними ушёл Костя, мой старший брат. Было ему 19 лет. Месяца через два погиб в бою...
Иннокентий Иванович вдруг закашлялся. Вытащил носовой платок, приложил ко рту.
- Тьфу, ты чёрт, нападает вдруг ни с того, ни с сего. Старость, она и есть старость: то там куснёт, то там...
Откашлявшись, повернул голову к Марку.
- Я вас не утомил?
- Да вы что! Рассказывайте! Мне ваш рассказ о том, как по вашей семье война прошлась, ещё как интересен.
- Ну, коли так, тогда слушайте...
Было это осенью 42-го года. Поздним вечером к нам постучали в окно. Вышел отец. А у крыльца - незнакомые люди: четверо мужчин, женщина с ребёнком примерно лет двух и мальчишка немного постарше меня. Это были евреи, бежавшие из гетто. Отец многих евреев из местечка знал. Знал и о приказе жандармерии: за их укрывательство - расстрел. Но он был человеком верующим и не мог отказать этим несчастным в приюте. Накормили их, настелили сена в сарае, мама принесла два тулупа, пару одеял и ещё что-то тёплое.
А с утра - строительные работы. Хорошо, что дом наш у самого леса: посторонних глаз и ушей не было. В лесу свалили три дерева, распилили их на брёвна и доски. Несколько дней в поте лица трудились. Но это только начало. Во втором сарае, где хранилось зерно и сено, выкопали большую яму, пол устлали досками, стены обложили брёвнами, сделали крышу. Соорудили и двухярусные нары. Отец был и хорошим столяром: сделал стол, скамейки... К стене прикрепили керосиновую лампу. Словом, получился большой, хорошо оборудованный блиндаж. От него прорыли подземный лаз к лесу - на случай внезапной опасности. Выход из лаза замаскировали ёлкой.
Пока взрослые работали, я у дороги стоял. Отец поручил в случае, если на дороге, ведущей к хутору, кто покажется, бегом к сараю и предупредить. Помню, пошёл дождь, а я как часовой... А что делать? Сейчас-то понимаю, какой это риск был - развернуть такие строительные работы.
Но трудности были и в другом. Сколько часов проводила мама за приготовлением еды - кто считал! Ей помогали мои сёстры. Два раза в неделю выпекала для всех хлеб. Наши жильцы по ночам выходили в лес - подышать свежим воздухом и немного размяться. Мылись тоже ночами.
Я подружился с еврейским мальчикам Изей. Играли с ним в шашки, он меня грамоте учил. Ведь в школу я поступить из-за войны не успел. А как звали остальных беглецов и тем, более, их фамилии, так и не знаю. Зато запомнилась фляга одного из них, в которой мама приносила тёплое молоко для малыша. Внешне обычная, солдатская. Но к ней была припаяна металлическая пластинка с шестиконечной звездой и надписью по-еврейски. Изя объяснил: дед его в Первую мировую войну был солдатом, а вернувшись домой, заказал в граверной мастерской эту пластинку. Как память.
Прожили так около месяца. И вот к нам снова пришли партизаны, человека три, - за продуктами. Снабдили их, по мере возможности. Отец им сообщил, кто у нас скрывается. Привёл в их подземелье. Жильцы его попросились в отряд. А старший из партизан замотал головой. "Без оружия не берём. Тем более с малолетними детьми. Однако командиру доложим".
А через пару недель снова у нас появились и говорят: неподалёку от их отряда - еврейский партизанский отряд и он же - семейный лагерь. Вот туда могут проводить.
Мы в ту же ночь и расстались. Партизаны спешили, всё получилось как-то быстро, я даже с Изей не успел попрощаться...
Марк, откинувшись на спинку скамейки, блаженно вытянул ноги. Надо же, как ему повезло: такая история! Ну как после этого не сказать, что в этом мире всё сцеплено? Не наступи он в автобусе на связку ключей, и вся эта история так бы и прошла мимо него, оставшись только в памяти Иннокентия Ивановича.
Взгляд упёрся в берёзку за дорогой. Под дуновением ветерка она упруго клонила свои уже пожелтевше локоны к земле, словно что-то там рассматривала. Подумалось: "всё живое всегда в вечном поиске".
Пододвинул диктофон ещё ближе к рассказчику. "Ну давай, давай, моя слуховая губка, впитывай в себя всё, что слышишь. Потом разберёмся, что к чему".
Сидорчик замолчал.
- Смотрите, ваш автобус показался!
Марк встал.
- Да, мой. Ну и пусть проходит мимо. - Махнул водителю рукой: проезжай, проезжай! Не садимся.
Автобус проехал мимо.
Сидорчик удивлённо:
- Да вы же и так из-за меня на работу опаздываете!
- А я уже на работе. - Марк показал ладонью на диктофон. - Какая разница, где записывать, у себя в кабинете или на этой скамейке! Так что продолжим. Скажите, Иннокентий Иванович, какова судьба спасённых вашей семьёй? Были от них какие-то вести?
- Не-е... Может, кто из них и жив после войны остался, только как нас найти? Хутор-то наш полицаи в апреле 44-го сожгли. Наверно, дознались, что Костя был в партизанах, а может, просто подозревали. Нас угнали в бывшее еврейское местечко, там жандармерия устроила что-то вроде фильтрационного концлагеря. Оттуда - кого на каторжные работы в Германию, а кого - тоже на тяжёлые работы, но в Белоруссии: восстанавливать железнодорожные пути, подорванные партизанами, строить оборонительные сооружения. Красная армия к тому времени уже во всю наступала. Были и расстрелы. Отцу удалось, когда нас вели в тот лагерь, выпихнуть меня из общей колонны.
Подобрала какая-то местная женщина. Я её звал тётя Шура. В общем, спасла. Как потом рассказали мне родители, в том лагере сначала были и дети. А потом их полицаи собрали и куда-то увезли. Не в санаторий, конечно. На расстрел. Зачем этим злодеям дети?
Летом того же года пришли наши, и родители меня быстро нашли...
- А как потом сложилась судьба вашей семьи?
- Поселились в деревне Бельковичи у сестры отца. Старшие работали в колхозе, я учился. Отец ещё подрабатывал как плотник. Скопили денег, купили старенький дом... Да что я вам буду рассказывать про жизнь в колхозе, а то вы не знаете!
Я после школы окончил шофёрские курсы, работал на мясокомбинате. Сейчас на пенсии. Дочь, двое внуков... Из нашей прежней семьи я один остался.
- А фотографии родителей, сестёр, брата, у вас есть?
- Есть.
- К вам просьба: все их приготовьте, а мы в музее отберём, что нам больше подойдёт и сделаем копии. Ваша семья - семья праведников. Так теперь называют тех, кто во время фашистской оккупации, рискуя собой, спасал евреев. Память о совершённом вашей семьёй сохраним в музее.
- Спасибо! Вот уж не думал...
- А тут и думать нечего. Это подвиг, Иннокентий Иванович. Большой подвиг. Потому и прошу вас: не откладывайте с фотографиями. Вернётесь в Гродно - сразу же вышлите мне. Адрес я вам дал. Договорились? А теперь мне нужен ваш здешний телефон. Записываю...
Марк решил своего автобуса не дожидаться. Ничего, три остановки пройдёт пешочком. Утренняя прогулка - это полезно. А заодно можно обдумать и дальнейшие действия в связи с тем, что только что услышал.
Тепло попрощались.
... Шёл неспешно, переполненный новыми мыслями. И как это он допустил, что в музее - ничего о белорусских праведниках, спасавших во время оккупации евреев? Неужели в их районе таковых не было? Должны быть! Сегодня же проведёт со своими научными сотрудниками совещание и отправит их в экспедцию по району: распрашивать старожилов. Искать, упорно искать! А то, что услышал от Иннокентия Ивановича отразим на специальном стенде. Вот ведь вечная тема: людское благородство и людская подлость. Одни шли в полицаи, хладнокровно расстреливали евреев, и не только евреев, другие, рискуя своей жизнью, прятали обречённых на смерть. Кого было тогда больше, кого меньше - не это главное. Главное, что и в самое страшное время Свет не капитулировал перед Тьмой. Урок на все времена.
Стенд о праведниках, думалось Марку, - это, конечно, хорошо. Но разве память о них должна ограничиваться стенами музея? А почему бы не поставить на месте бывшего хутора памятник о подвиге семьи Сидорчиков?
А что, это идея! Но как претворить её в жизнь? Тут уже своё слово должно сказать районное начальство.
На следующий день отправился в исполком к заместителю председателя Ситникову. С ним уже имел дело. В прошлом году, когда в музее шёл ремонт, дело застоприлось из-за нехватки строительных материалов: слишком хилый бюджет у музея. Ситников тогда подробно расспросил, чего и сколько не хватает, занёс в записную книжку. Ничего не обещал. Ограничился неопределённым:
- Над этим будем думать.
Марк тогда про себя скептически ухмыльнулся: знаем мы вас, чиновных думальщиков: зачем брать на себя ответственность? Проще простого - посочувствовать, повздыхать, а потом прикрыться испытанным щитком: "увы, пока не представляется возможным".
Зампред - предпенсионного возраста, облысевший, с лицом, на котором свои отметины оставили годы, похоже проведенные отнюдь не в кабинетах. Хотя и при галстуке, как и положено чиновнику его ранга, но в то же время было в нём что-то нестандартное для своего служебного положения. Наверное, какая-то пусть хотя внешне и грубоватая, но по-простецки доверительная манера общения с посетителем, словно в этот начальственный кабинет сосед пришёл к соседу.
Через неделю его звонок в музей:
- Дополнительные деньги на ремонт выделены.
"Мужик со стержнем", - отметил тогда про себя Марк. А что за стержень имел в виду, тут уже давно определился: деловая надёжность.
Потому на этот раз и пришёл именно к нему. Коротко рассказал о вчерашней встрече.
Ситников не перебивал, слушал внимательно.
- Так говоришь, памятник на том бывшем хуторе хорошо бы поставить... А ты уверен, что тот твой дорожный знакомый не приврал тебе? Памятник - это же память, как говорят, на века. Увековечить свою семью многим бы хотелось.
- Павел Алексеевич, так ведь я уже сказал вам: встреча случайная, ничего пенсионер Сидорчик не просил, да и вообще ни о каком памятнике речь и не шла. Эта мысль у меня возникла, когда я записал на диктофон его рассказ. Человек говорил от души: что было то было. Почему же ему не верить?
А теперь о памятнике... Зачем он? Чтобы люди приходили сюда и думали о том, чего в нашем обществе ещё так не хватает: о милосердии, благородстве, отваге. Или у нас с этим уже никаких проблем?
Ситников молча перебирал пальцами по столу. Видимо, впервые в своём рабочем кабинете довелось ему слышать такое.
- Ну что тебе ответить? Верно, конечно, говоришь, что люди наши ещё как нуждаются в воспитании. Но давай по-деловому. Предположим, твой Сидорчик рассказал тебе сущую правду. Только чем её подтвердить? Памятник - дело серьёзное. Один лишь его рассказ для принятия соответствующего решения - это ещё мало. Нужны и другие доказательства. А где их взять? Ты же сказал, что от евреев, которых спасали Сидорчики, потом - ни слуху, ни духу. И хутор стоял на отшибе - какие там свидетели! Да и вопрос с памятником не один я решаю. А председателю исполкома его решить тоже непросто: неизвестно, как к этому отнесётся областное начальство. Праведники праведниками, но ведь надо тогда говорить и о евреях. Скажу без утайки, но это между нами: наши идеологи не очень-то расположены к этой теме. Был я на одном совещании в области и своими ушами слышал: о евреях во время войны - поменьше! Нечего их выпячивать. Не в Израиле живём. Словом, Марк Викторович, не думай, что я какой-то упёртый. Должен и ты меня понять: не я эту идеологию выдумал. Спускается сверху...
Марк мучительно думал: ну как, как пробить эту тупиковую ситуацию? Пока не получено ни прямого отказа, ни согласия. Неужели он так и покинет этот кабинет ни с чем? Но как бы там ни было, ручки вверх не поднимет.
- Павел Алексеевич... Вот вы говорили об идеологии. Ценю вашу доверительность. Но давайте определимся, из чего исходить: из тайного указания идеологических чиновников - "о евреях поменьше" - или из нашей совести? А совесть в данном вопросе говорит только одно: то, что совершила семья Сидорчиков, достойно народной памяти. Разве не так, Павел Алексеевич?
И снова зампред задумался.
- Говоришь ты всё верно. Только меня не агитируй: я ведь всё понимаю. Но с чем пойду к председателю исполкома? Только лишь с рассказом, что ты записал? Повторяю: этого мало. Так что давай пока оставим этот вопрос.
Бывает же так... Вроде бы все шансы уже исчерпаны и вдруг озарение: есть ещё один! Так и произошло с Марком в том разговоре, казалось бы, безнадёжно подошедшем уже к финалу.
- А что, если на том месте, где был сооружён блиндаж для спасаемых евреев, сделать раскопки? Может, что-то и отыщется для доказательства, что там они какое-то время жили. Ведь, как рассказал Сидорчик, в том укрытии и нары были, и стол, и керосиновая лампа, и большой бидон для воды стоял...
- Ну и настырный ты парень! Однако не гони лошадей, дай подумать... - Ситников заглянул в настольный блокнот, потом несколько секунд сидел неподвижно, наклонив голову к столу. - Ну, что... Идею твою принимаю. Давай попробуем. Сколько понадобится землекопов? Троих хватит?
- Вполне, Павел Алексеевич. Я буду четвёртым.
- Значит так... Ближайшие пару дней на меня много дел навалилось. Давай договоримся на четверг. Грузовик с рабочими и необходимым инструментом обеспечу. И я на своей машине туда поеду. Тебя прихвачу вместе с Сидорчиком. А ты договорись с ним. Встретимся в десять утра возле исполкома.
На поле, стиснутом с двух сторон лесом, - уборка картофеля. Приглушённый расстоянием рокот комбайна подчёркивал дремотую сельскую тишину. Лесная опушка, густо заросла кустарником и высокой травой. В глубине что-то чернело.
Подошли ближе. Остов печи.
- Здесь был наш дом... - Сидорчик дотронулся до уцелевшей кирпичной кладки. Несколько секунд не отпускал руку, словно вбирал в себя целый мир детства, которое чёрной лавиной накрыла война. - Медленно прошёл метров двадцать. - А на этом месте сарай стоял и под ним - подвал... - Воткнул лопату в заросли крапивы. - Здесь надо копать.
Чтобы не мешать друг другу, работали поперемено по двое. К полдню четырёхугольную яму окантовали холмики грунта.
- Ну что?- подошёл к яме Ситников. - На что-нибудь натолкнулись?
- Продвигаемся, - отозвался из ямы Марк, - уже остатки брёвен видны.
- Но этого пока мало. Сам по себе подвал ещё не доказательство.
- Надеюсь, Павел Алексеевич, докопаемся и до истины.
Весело ответил. Но что за этой весёлостью, - пока древесная труха.
А Сидорчик молчал. Наверное, чувствовал себя неловко. Куда делись и лампа на стене, и бидон? Возможно, после ухода евреев родители всё убрали. Это ему как-то не запомнилась. Так чем подтвердить, что этот подвал был обитаем? А ведь из-за его рассказа - сюда, в эту глухомань, можно сказать, целая экспедиция.
Напарник Марка, невысокий, полноватый, с длинными полуседыми волосами, спадающими из под старомодной кожанной фуражки, и бородкой, похожей на клок прилепвшейся к подбородку иссохшей травы, прислонил лопату к стенке ямы. Стянув с ладоней рукавицы, швырнул их на бруствер ямы.
- И чё мы сюда приехали, чё ищем - жили в этом подвале евреи или не жили? Ну, допустим, какое-то время жили. А где доказательства? Может, своё золотишко здесь по рассяности оставили? Но что-то таких рассеянных среди них я не встречал. Так чего тогда тут ковыряться?
Марк тоже снял рукавицы, и заложив их подмышку, стал растирать ладони. Тронул напарника за плечо.
- Уважаемый коллега по копанию-исканию, не торопитесь с выводами. Мы ведь не просто яму выкопали. Обнаружили, что здесь, действительно, был блиндаж. А то, что благородные люди прятали в нём евреев, спасая от смерти, тому есть свидетель, он же тогда пусть и малолетний, но тоже участик того спасения. Вон же он рядом с Павлом Алексеичем стоит. Так что вовсе не зря сюда приехали. Давайте уже доведём дело до конца: доберёмся до пола, вернее, того, что там от него осталось. Может, и какие-то дополнительные доказательства обнаружатся. Ну, что... Пару минуток передыху и к финишу?
Напарник молча кивнул.
Внезапно налетевший ветер подхватил ворох опавших листьев и закружил в залихватской пляске. Под его непредсказуемые ритмы они выделывали акробатические вращения, словно доказывали: нет, мы не мёртвые, в нас энергии ещё ого-го!
Марк, опираясь на лопату, завороженно смотрел на эти буйные хороводы. А ведь ещё какой-то час назад те же листья, ломкие, иссушенные, вобравшие в себя ржавые оттенки осенней мозаики, покорно прильнув к земле, вроде бы смирились со своей неизбежной участью. И уже казалось: это не ветер их подхватил, они к нему рванулись, услышав его призывную музыку.
Надо же, какие оптимисты! - подумалось ему. - Вот бы и людям такой напор, только в добрых делах.
... Он работал с какой-то притупленной одержимостью, когда и чувства, и мысли - в одном комке: надо! Рубашка прилипла к спине, руки уже с трудом держали лопату, а он всё давил и давил на её штык, ссыпая очередную порцию земли в приготовленные вёдра. Когда они наполнялись, их за верёвку с помошью деревянного катка вытаскивали наверх. Была и складная лесница: надо же как-то выбираться из довольно глубокой ямы.
Спасибо Ситникову, это он продумал технологию раскопок. Что значит бывший прораб, о чём как бы между прочим сказал Марку по дороге сюда. Явно не типичный чиновник. Всё-таки везёт тебе на хороших людей! Чем бы не кончились раскопки, а что за человек Ситников, он уже знает.
Под лопатой что-то звякнуло. Устремил туда взгляд. Какой-то твёрдый комок. Каблуком ботинка стал стирать землю. Фляга! Неужто та самая, о которой рассказывал Сидорчик? Внимательно осмотрел. Да, та самая. И шестиконечная звезда на ней, и надпись на идиш сохранились.
- Всё, кончаем копать!
Сунул флягу за пазуху и полез наверх.
- Ну что ты там нашёл? - шагнул к нему Ситников. - Надеюсь, не мину?
- Взрывчатое устройство, Павел Алексеевич. - Сейчас взорвёт всё ваше недоверие.
- Ну-ну, инте-ре-сно... Давай-ка эту штуку.
А рядом уже стоял Сидорчик.
- Она! Та самая фляга... Видимо, забыли её наши гости, когда с партизанами уходили.
Ситников изучал находку как заправский археолог.
- Надо же... Шестиконечная звезда, да ещё и надпись. И что там написано по-еврейски?
- Мир вам, люди, - пояснил Сидорчик. - Это мне Изя, с которым тогда подружился, перевёл.
- Хорошая надпись. В самую точку. - Ситников повернулся к Марку. - Больше никаких доказательств не надо. Убедил. А эту находку, конечно же - в музей.
Марк положил флягу в рюкзак.
- Ну что, други мои, - подвёл итог Ситников, - со своей задачей вы справились успешно. Всем от имени нашего исполкома спасибо. Яму засыпать. А наверх - столбик. Надеюсь, это место бесхозным не останется.
Через несколько дней позвонил Марку:
- Зайди ко мне.
На этот раз Ситников сесть не предложил.
- Извини, чертовски тороплюсь. Только что был звонок: надо ехать в одно место... Но нам хватит и пары минут. Итак, докладываю: согласие председателя исполкома на установку памятника получено.
- Как, без всяких проблем? - удивился Марк.
- Проблема была... Я уже тебе о ней говорил. Не скажу, что тот наш разговор проходил спокойно, как говорят, со взаимным пониманием. Но в конце-концов результат достигнут.
- Здорово!
- Не спеши радоваться: денег на памятник выбить не удалось. Председатель говорит: если директор музея выступил с этой инициативой, пусть и собирает деньги частным путём. Ну, что скажешь?
- А что тут говорить, Павел Алексеевич? Ничего другого не остаётся. - Задумался. - Напишу в районку о подвиге семьи Сидорчиков, обращусь к читателям: поддержите в благородном деле. Откроем в банке счёт. Приду в церковь к пастору. Думаю, после служения даст мне слово... Есть у меня и знакомые бизнесмены. Как говорится, с мира по нитке... Соберём!
- Правильно мыслишь. - Ситников достал из кармана пиджака бумажник и протянул две крупных купюры.
Марк взволнованно встал.
- Павел Алексеевич... Вы такой человек!..
- Все мы человеки. Держи, говорю. Надо же с чего-то начинать.