Нордштейн Михаил Соломонович : другие произведения.

Близко к сердцу

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Диапазон времени, в котором писались собранные в этой книге материалы, - десятки лет. А время неотвратимо расставляет свои акценты. Многое сейчас уже видится не так или не совсем так, как в минувшие годы. И всё-таки решил представить на суд читателя, ничего не подправляя, написанное и в 60-80-е годы, то есть годы "совковые". Здесь - только незначительная часть опубликованного за более чем шестьдесят лет в журналистике. Отбор в книгу, признаюсь, был мучителен. Сколько материалов просилось на её страницы: "Меня возьми!" "Меня"! Но какая книжная площадь выдержит столь мощный поток - тут без плотины с её пропускными шлюзами не обойтись. Но и то, что попало в этот сборник, полагаю, даёт представление о "болевых точках" "своего времени", о гражданской позиции автора. А это уже История, помогающая осмыслить и сегодняшний день. И тогда были "горячие" темы. И тогда приходилось что-то отстаивать, предлагать, сражаться с косностью и наперекор официозной мажорной пропаганде называть вещи своими именами. Потому и названа книга "Близко к сердцу". А иначе как? Разве вправе журналист быть равнодушным? Имею в виду настоящего журналиста. В моём понимании, его дело - не только просвещать, но и предлагать, пробивать, продвигать, отстаивать, добиваться, иными словами, служить справедливости активно, по-боевому. Не ради аплодисментов и наград. Повинуясь совести, которая ни что иное, как веление Бога. Для такого журналиста нет запретных тем. Пусть они и с зазубренными краями, притаились за глухими заборами. Он продерётся и разберётся, что к чему, вытащив на свет Божий ту правду, с которой общество станет чище и светлее. Такая выбрана профессия. Подчёркиваю: не "вторая древнейшая". Как хорошо становилось на душе, когда благодаря и твоим усилиям женщина с парализованными ногами получила подходящую для неё квартиру, бывший партизанский связной - медаль, дающую ему право на льготы, поставлен памятник на месте сожжённой фашистами белорусской деревни, снят с должности полковник - хам и самодур, терроризовавший своими свирепыми и нелепыми приказаниями полк, восстановлен на работе токарь, несправедливо с неё уволенный, наконец-то снят подлый вопросительный знак с имени юной героини-еврейки, которую антисемитствующая власть натужно загоняла в "неизвестные"... Да что тут перечислять! В послужной список это не войдёт, да и кто об этом будет знать, кроме тех, кто к данной истории причастен? Знать будет твоя совесть. В нравственном выборе журналист мало чем отличается от любого другого человека. Послужить доброму делу, кому-то помочь, кого-то поддержать, проявив солидарность, решительно осудить гнусность - это доступно каждому. Однажды я рассказал маме, как в трудную минуту меня крепко выручил военный комендант. Мама философски: - Сделать добро другому человеку - это же такое удовольствие! Ты тоже не отказывай себе в этом, сынок. Её мудрый комментарий и по сей день для меня - руководство к действию. Как получается, судить не мне. Но если стараться, можно рассчитывать на результат. Вот и обращаюсь с тем же и к вам, мои дорогие читатели: постарайтесь! Зачем же отказывать себе в удовольствии!


  
   Михаил Нордштейн
   Близко к сердцу
  
   Очерки, публицистика, рецензии, письма
  
   От автора
  
  
   Диапазон времени, в котором писались собранные в этой книге материалы, -- десятки лет. А время неотвратимо расставляет свои акценты. Многое сейчас уже видится не так или не совсем так, как в минувшие годы. И всё-таки решил представить на суд читателя, ничего не подправляя, написанное и в 60-80-е годы, то есть годы "совковые". Здесь -- только незначительная часть опубликованного за более чем шестьдесят лет в журналистике.
   Отбор в книгу, признаюсь, был мучителен. Сколько материалов просилось на её страницы: "Меня возьми!" "Меня"! Но какая книжная площадь выдержит столь мощный поток -- тут без плотины с её пропускными шлюзами не обойтись. Но и то, что попало в этот сборник, полагаю, даёт представление о "болевых точках" "своего времени", о гражданской позиции автора. А это уже История, помогающая осмыслить и сегодняшний день.
   И тогда были "горячие" темы. И тогда приходилось что-то отстаивать, предлагать, сражаться с косностью и наперекор официозной мажорной пропаганде называть вещи своими именами. Потому и названа книга "Близко к сердцу".
   А иначе как? Разве вправе журналист быть равнодушным? Имею в виду настоящего журналиста. В моём понимании, его дело -- не только просвещать, но и предлагать, пробивать, продвигать, отстаивать, добиваться, иными словами, служить справедливости активно, по-боевому. Не ради аплодисментов и наград. Повинуясь совести, которая ни что иное, как веление Бога. Для такого журналиста нет запретных тем. Пусть они и с зазубренными краями, притаились за глухими заборами. Он продерётся и разберётся, что к чему, вытащив на свет Божий ту правду, с которой общество станет чище и светлее.
   Такая выбрана профессия. Подчёркиваю: не "вторая древнейшая".
   Как хорошо становилось на душе, когда благодаря и твоим усилиям женщина с парализованными ногами получила подходящую для неё квартиру, бывший партизанский связной -- медаль, дающую ему право на льготы, поставлен памятник на месте сожжённой фашистами белорусской деревни, снят с должности полковник -- хам и самодур, терроризовавший своими свирепыми и нелепыми приказаниями полк, восстановлен на работе токарь, несправедливо с неё уволенный, наконец-то снят подлый вопросительный знак с имени юной героини-еврейки, которую антисемитствующая власть натужно загоняла в "неизвестные"... Да что тут перечислять! В послужной список это не войдёт, да и кто об этом будет знать, кроме тех, кто к данной истории причастен? Знать будет твоя совесть.
   В нравственном выборе журналист мало чем отличается от любого другого человека. Послужить доброму делу, кому-то помочь, кого-то поддержать, проявив солидарность, решительно осудить гнусность -- это доступно каждому.
   Однажды я рассказал маме, как в трудную минуту меня крепко выручил военный комендант.
   Мама философски:
   - Сделать добро другому человеку -- это же такое удовольствие! Ты тоже не отказывай себе в этом, сынок.
   Её мудрый комментарий и по сей день для меня -- руководство к действию. Как получается, судить не мне. Но если стараться, можно рассчитывать на результат. Вот и обращаюсь с тем же и к вам, мои дорогие читатели: постарайтесь! Зачем же отказывать себе в удовольствии!
  
  
   Армия
  
   Что вы ответите матери героя?
   Навели хрестоматийный глянец Входя в эту казарму, невольно испытываешь чувство благоговения. Столько читал о прославленном танковом экипаже Павла Рака! И вот они, эти люди прямо перед тобой. Кажется, стоит лишь слегка прикрыть глаза, и оживут мраморные лица. "Ну, как вы, - скажут, - други дорогие? Держите ли марку фронтовиков? Какими делами славите родной полк?"
   А рядом - бюст другого Героя Советского Союза - младшего лейтенанта Ивана Рощина. И всё это в одной казарме, в одном подразделении!
   Зачислены навечно... Это значит, что герои теперь всегда, везде вместе с теми, кто принял от них эстафету доблести и мужества. Они - не только прошлое. Они - неусыпная совесть полка, его будни, его настоящее.
   Признаться, я не сомневался: уж где-где, а тут досконально изучили каждую деталь, каждую черточку подвига однополчан.
   Каково же было мое удивление, когда первый же встретившийся танкист - старший сержант Данилевич - не смог сказать ничего вразумительного о Герое Советского Союза Иване Рощине.
   Весьма приблизительно, как говорится, с пятое на десятое, знают о боевом пути части и некоторые другие солдаты и сержанты. Не берусь утверждать, что все. Но разве не настораживает даже один-единственный факт подобного равнодушия? Разве нормально, что те некоторые, не зная и поэтому не храня в своём сердце того, что связано с подвигами героев, любезно советуют:
   - А вы пройдите в комнату боевой славы. Там всё расписано.
   Да, в комнате боевой славы действительно всё "расписано". Чьи-то заботливые руки любовно, прямо-таки по крупицам собирали вырезки из газет и журналов, фронтовые воспоминания, фотографии, письма. Смотришь на всё это и думаешь: какая огромная работа проделана, какое бесценное богатство собрано!
   Тут проводятся беседы, встречи с ветеранами, с матерями героев... Выступают гости, выступают с ответным словом "от имени и по поручению" активисты. Словом, мероприятий хватает. Если взять статистику, получается солидно. Если отдачу - увы, она невелика. Судите сами. Рота, куда навечно зачислены Герои Советского Союза Павел Рак, Александр Петряев и Алексей Данилов, не блещет успехами. К концу года было подготовлено всего лишь четыре отличника. Грубо нарушили дисциплину рядовые Злодюшко и Калинин. В числе нарушителей оказались даже члены комсомольского бюро.
   Выходит, множество мероприятий по истории боевого прошлого и хорошая комната боевой славы - ещё далеко не всё, чтобы боевые традиции вошли в плоть и кровь воинов подразделения.
   Нет, не параллели!
   К "мероприятиям" привыкли. К речам и заверениям - тоже. Как же, пропаганда боевых традиций, так сказать, веление времени. Но присмотритесь повнимательнее и вы увидите, что многое в этой пропаганде делается без души, ради пресловутой "галочки".
   Ленинская комната. На красочно оформленном щите - боевой путь части. Старательно выполненная схема. Краткое описание. Вроде бы всё честь по чести. Однако щит повешен так высоко, а текст написан так мелко, что добрую его половину трудно разобрать. Для чего же повешен щит? Для формы?
   Бросается в глаза и другая особенность наглядной агитации. Она в основном обращена в прошлое. А всё то, чем живут сегодня танкисты, - об этом сказано как-то вскользь, торопливо, а то и вовсе никак не сказано. Обойдите все Ленинские комнаты, и вряд ли хотя бы один планшет расскажет, кто же лучший наводчик, механик-водитель, заряжающий, кто лучший строевик...
   В комнате боевой славы начали было хорошее дело: оформили альбом "Продолжатели боевой славы". Сначала вели его аккуратно. Затем забросили. Последняя запись относится к 1963 году. Ещё один альбом "Опыт комсомольской работы части". Тот ещё древнее: заканчивается... 1959 годом. Четырехлетней давности и папки о передовом опыте.
   Спрашивается, где же люди сегодняшнего дня? Почему им не нашлось места в комнате боевой славы? Создаётся впечатление, что пропаганду боевых традиций и нынешнюю боевую учебу и дисциплину здесь считают своего рода параллелями: каждая идёт сама по себе, не пересекаясь с другой. О боевых традициях больше всего говорят на тематических вечерах и утренниках, о боевой учебе и дисциплине - при подведении итогов, на собраниях и заседаниях.
   Рядовой Трясунов на политзанятиях привычно пользовался очень ёмкой и очень правильной фразой "быть достойными славы ветеранов". Но вряд ли он вдумывался в глубокий смысл сказанного. Для высокой оценки по политподготовке, рассуждал солдат, так и положено говорить. И он получил эту высокую оценку. А потом получил двойку по стрельбе, не раз нарушал воинскую дисциплину.
   По головке его, понятно, не гладили. Но ругали, как обычно ругают за двойку, стыдили, как обычно стыдят за дисциплинарный проступок, не связывая с той личной ответственностью, которая лежит на нём как на однополчанине Павла Рака и Ивана Рощина.
   Довелось мне быть на отчётно-выборном комсомольском собрании. Докладчик, сказав несколько слов о боевых традициях, снова уткнулся в бумажку: "В лучшую сторону следует выделить таких-то, в худшую сторону..." Ровный, бесстрастный тон, стёртые, гладенькие фразы. Оглянулся вокруг - многие дремлют.
   А прения? Были, конечно, и прения. Говорили, что мало культпоходов. О неисправном телевизоре. О сломанной гармошке. О вечерах отдыха... Зато о личной ответственности перед памятью героев - таких выступлений оказалось до обидного мало. А по-настоящему сильно прозвучало, пожалуй, лишь одно: офицера Пулина. Он напомнил о письме матери героя Евфимии Анисимовны Петряевой.
   "Дорогие мои сыночки, - говорилось там. - Никого у меня не осталось, кроме вас... Верно служите делу, которому мой Саша отдал свою молодую жизнь. Пишите о своих успехах и достижениях..."
   Зачитал офицер эти строки, а потом рубанул напрямик:
   - Что мы ответим матери героя? Что на учениях Данилевич чуть не утопил свой танк? Что рядовой Калинин разменивает нашу боевую славу на поллитровку водки? Что мы не выполнили своих социалистических обязательств? Так о каких же успехах, каких достижениях можем написать Евфимии Анисимовне?
   Притих зал. Задумались комсомольцы. Страстные, горячие слова взяли за душу. Сонных уже не было...
   Именно такая постановка вопроса, жгучая тревога за положение нынешних дел как раз и есть тот фокус, где пересекается прошлое и настоящее, боевые традиции и будни мирной боевой учебы. Нет, они вовсе не параллели! Неразрывное целое.
   "Не раскачались..."
   Воспитание на боевых традициях - это не только беседы о прошлом. Это и сегодняшние будни, их горячее дыхание, их героика. И очень досадно, что в подразделении не видят этой героики, не связывают её с мужеством, смёткой, мастерством фронтовиков. Свыше двадцати лет прошло с тех пор, как отгремела Великая Отечественная. За это время в части совершено немало славных дел, благородных поступков. Года три назад саперы под руководством офицера Липкина обезвредили сотни бомб и снарядов. Рядовой Ивановский рассказал мне, как однажды на полевых занятиях сержант Шельпуг спас ему жизнь. Случалось, и пожары тушили, и утопающих вытаскивали, и вступали в схватку с хулиганами, и на посту в экстремальных ситуациях действовали чётко, решительно, как велит устав.
   Двадцать лет... Собрать бы воедино описание всего этого, -- получилась бы увлекательная книга. Но нет такой книги. Сменяется личный состав. Уходят в запас ветераны. И вместе с ними теряются следы тех, имена которых по праву могли бы занять почётное место в комнате боевой славы.
   Я поинтересовался: как вручают здесь молодым солдатам боевую технику и оружие?
   - Очень просто, - ответил лейтенант Иван Мехович. - Приносят из техчасти формуляр. Сдающий и принимающий сверяют, что есть, чего нет, потом расписываются. Словом, обычная сдача-приём.
   - И вы считаете этот порядок наилучшим?
   - Нет, почему же... Надо бы вручать оружие и технику в торжественной обстановке. Я предлагал...
   - Ну и что же?
   - Так и не раскачались. Текучка засосала...
   Жаль, что не раскачались. Вручение оружия - знаменательная веха в солдатской жизни. Пусть это оружие поступило после войны, но оно уже имеет свою историю. Кто-то без промаха стрелял из автомата, который только что "закрепили" за молоденьким пареньком. А вот тот танк тоже знал чьи-то крепкие и умелые руки. На нём сэкономлено немало горючего и моточасов...
   Расскажи обо всём этом новичку, и он посмотрит на тот же автомат, пулемёт, танк, радиостанцию совершенно другими глазами, буквально почувствует себя наследником и продолжателем славных дел ветеранов и старших товарищей, уходящих в запас.
   * * *
   "Традиции" в переводе с латинского - передача. И вам, кому герои передали свою славу и свою надежду, все самое лучшее, во имя чего шли на смертный бой, - вам нельзя служить кое-как. С вас спросит народ, спросят матери павших, а их устами - вся наша Родина. Память героев чтят не пышными речами, не словесными заверениями. Только делами, и прежде всего делами! Конкретными. Убедительными. Достойными тех, чьи имена каждый день выкликает правофланговый на вечерней поверке.
   "Во славу Родины" -- газета Белорусского военного округа, 1966. (Точную дату установить не удалось)
  
   Подлость
   Виктор пересёк зал и подошёл к миловидной девушке, застенчиво стоявшей за стайкой подруг.
   - Разрешите...
   Танцевал уверенно, изредка заглядывая ей в глаза. От этих взглядов Галя краснела, сбивалась с ноги. Он снисходительно подшучивал над её неловкостью и... приглашал снова и снова.
   Потом долго бродили по затихающим ночным улицам. Говорил больше Виктор. Вскоре она уже знала: её спутник - студент Минского политехнического, увлекается радиотехникой, любит мотоспорт, тяжёлую атлетику. А танцы... Что - танцы! Пришёл сюда просто так, проветрить мозги. А вообще-то свободного времени у него, что кот наплакал.
   - Сама понимаешь: учёба, спорт, общественная работа...
   Ей было приятно, что такой умный, интересный парень подошёл именно к ней, хотя рядом стояли девушки и по внешности, и по нарядам куда заметнее.
   И пошли их встречи по извечной жизненной орбите, пока студент второго курса Виктор Лапунов и продавец гастронома Галина Козловская не стали мужем и женой. Поселились вначале у родителей Виктора, затем по договору переехали в квартиру, хозяева которой временно отсутствовали.
   Ничто как будто не предвещало ненастья на семейном небосклоне. У них родился сын. Виктор не без успеха штурмовал бастионы науки. Галину ценили в коллективе. Жили, в основном, на её зарплату. Разумеется, плюсовали сюда и стипендию Виктора. Не густо, конечно, но кто из молодожёнов не испытал на первых порах материальных трудностей! Зато впереди -- перспектива. Окончит Виктор институт, станет инженером. Голова у него светлая, энергия так и бьёт через край. С ним не пропадёшь. Так казалось Галине.
   Правда, иногда супруг вечерами уходил в гости к друзьям. Один, без неё. Молодую женщину обижало, что он не считает нужным пойти вместе с ней. Однако воспротивиться этим визитам мешал слишком мягкий, уступчивый характер. А набиваться "возьми и меня с собой" не позволяла гордость.
   - Ох, смотри, Галина, - полушутя предупреждал её один из товарищей мужа, - слишком много ты позволяешь Виктору.
   - А я не боюсь за него. Витя у меня хороший.
   - Блажен, кто верует...
   Их сын уже делал первые шаги, когда летом 1966-го Галя почувствовала какое-то недомогание. Временами кружилась голова, появилась слабость. Поначалу не обращала на это особого внимания. Наверно, после родов стала больше уставать. Работа у неё нервная, всё время на ногах... Ничего, пройдёт.
   Увы, не проходило. В один из вечеров пол вдруг стал уходить у неё из под ног. Галя упала, больно ударившись о шкаф.
   Её отвезли в больницу. Там долго исследовали, брали многочисленные анализы. У Галиной кровати собрался консилиум врачей. Пожилой невропатолог говорил что-то коллегам по-латыни, и те хмуро кивали.
   Галя смотрела на их озабоченные лица, еле сдерживаясь, чтобы не закричать: "Что же вы ничего мне не говорите? Почему у меня отнялись ноги? Ну, скажите, что всё будет хорошо, и я скоро выздоровею. Ну скажите..."
   Слов, которых она ждала, никто не произнёс. Только пожилой невропатолог, очевидно, самый главный здесь, мягко пожал ей руку.
   - Болезнь серьёзная. Лечиться придётся долго. Падать духом, конечно, не надо. Попробуем самые новейшие средства.
   Так уж устроен человек. Знает, что чудес не бывает, но в самые тяжкие моменты своей жизни всё равно мечтает о чуде. Когда Виктор навестил её, исхудавшую и неподвижную, она сказала:
   - Ты не думай, Витя, я обязательно поправлюсь. Вот только курс лечения пройду до конца...
   Однако выздоровления не последовало. Рассеянный склероз - диагноз грозный. Как ни старались врачи, болезнь коварная, неумолимая, всё глубже запускала когти в свою жертву.
   Полечив месяц в больнице, Галю привезли домой. Через полгода - снова больница... Виктор уже закончил институт, работал на заводе. Однажды приехал к жене в военной форме. Его призвали в армию, произвели в лейтенанты. Служил в Минске. На первых порах навещал Галю еженедельно, потом посещения стали реже. Ссылался на служебную загруженность, вечно куда-то торопился.
   Третье её пребывание в больнице было особенно длительным. Дни тянулись серые, однообразные, как дождевые капли на больничном окне. Весь мир сузился для неё до размеров палаты. Ей так хотелось хоть немного раздвинуть его, увидеть близкого человека, услышать его голос. В приёмные дни чутко прислушивалась к шагам в коридоре, с надеждой смотрела на дверь. Но Виктор так и не пришёл. Ни разу за три месяца! Приходила его мать и, пряча глаза, сбивчиво объясняла: "У Вити дежурство". "Витя отсыпается после праздника". "К Вите приехали друзья"...
   А Витя тем временем водил в опустевшую квартиру девиц и устраивал гулянки. Гремел проигрыватель. Возмущённые соседи стучали в стену...
   Да, Вите действительно было некогда.
   Как только жену привезли из больницы, он, захватив ребёнка, перебрался к своим родителям. За больной стал ухаживать приехавший из деревни её 74-летний отец. (Галина мать умерла год назад). Поднимается Дмитрий Григорьевич с полной сеткой на пятый этаж - через десяток ступеней отдыхает. Начнёт протирать полы - долго не может разогнуть спину. Галя уже сама, кое-как держась за стену, брала у него тряпку. Да какой из неё работник! Спасибо соседям: иногда и в магазин сходят, и в квартире приберут.
   Заглядывал изредка и Виктор, приводил с собой сына. Галя задумчиво гладила детскую головёнку, покрывала её поцелуями. Как-то малыш доверительно сообщил:
   - А у нас скоро будет новая мама.
   Она отвернулась к стене и глухо зарыдала.
   Нет, Галя вовсе не пыталась удержать мужа. Жалела его: он, молодой, растущий офицер, связал свою жизнь с ней, оказавшейся полным инвалидом. Виктор несколько раз намекал о разводе и вскоре уже требовательно: в силу сложившихся обстоятельств брак их уже невозможен.
   Галя дала согласие. Виктор и его родичи стали горячо убеждать её - уехать в деревню к отцу. Там, дескать, на лоне природы ей будет хорошо, а городскую квартиру всё равно рано или поздно придётся освободить, так как приедут хозяева.
   Она и на это согласилась, и Виктор увёз её в деревню.
   Не знала, да и знать не могла о разговоре его с командиром. "Если вы найдёте женщину, которая будет ухаживать за вашей женой, - сказал командир, - тогда я буду ходатайствовать о предоставлении вам двухкомнатной квартиры". Но Лапунов отказался, предпочтя пока жить у родителей. Расчёт его был несложен. Получи он двухкомнатную квартиру - ему некоторое время придётся жить вместе с Галиной. А после развода он, "вольный казак", вполне может рассчитывать на однокомнатную.
   Шкурное взяло верх над моральным долгом. С формальной, так сказать, юридической стороны к нему не подкопаешься. Всё рассчитал, всё сделал по букве закона. Но ведь в законе невозможно предусмотреть любой житейский зигзаг. Есть вещи, подвластные только собственной совести.
   Известно множество фактов, когда в подобных жизнесплетениях люди оставались людьми, проявляя душевную щедрость. Взять хотя бы историю молодой стрелочницы Зинаиды Львовой. Спасая ребёнка, она лишилась обеих ног. Со всех концов страны к ней посыпались письма. Совершенно незнакомые люди предлагали ей свой кров, материальную помощь, просили дать согласие называться их дочерью или сестрой. Переписывался с девушкой и солдат. Уволившись в запас, приехал к Зине и решил навсегда связать с ней свою судьбу. Теперь у них дружная, любящая семья.
   Напомню и другую историю - майора Петра Михайловича Гаврилова, знаменитого героя обороны Брестской крепости. С женой его разлучил первый же день войны. И вот спустя много лет Петр Михайлович приехал в крепость на слёт участников её обороны. У него к тому времени была вторая жена, ибо от первой все эти годы не имел никаких вестей и считал её погибшей. В Бресте случайно узнал, что его первая жена жива, только тяжело больна. Гаврилов нашёл её, привёз к себе домой в Краснодар и вместе с супругой трогательно ухаживал за ней. Герой войны, удививший силой духа даже врагов, он остался самим собой и в этой довольно сложной жизненной ситуации.
   А сколько примеров, когда советские женщины принимали мужей, искалеченных на войне, делая всё, чтобы скрасить их жизнь!
   Вернёмся однако к Лапунову. От него никто не требовал такого же подвига. Решил завести новую семью? Ну что ж... В данном случае ему не запретишь пойти и на этот шаг. Но будь же человеком! - говорили ему начальники, товарищи по службе. Напоминали об офицерской чести, стыдили, советовали съездить к Галине, устроить её быт, помочь материально.
   Лейтенант заверял: "учтёт", "наладит", "сделает".
   Ничего он не сделал. Недавно я побывал в деревне, где Галина жила с отцом. В холодной избе лежала измождённая, бледная женщина с потухшим, отрешённым взглядом. Единственное общение с внешним миром - хриплый динамик...
   За ней, прикованной к постели, нужны постоянный уход, систематическая медицинская помощь. А что может сделать старик, который сам-то нуждается в присмотре? Но Лапунова меньше всего интересовали её здоровье, её настроение, её дальнейшая судьба. Слишком торопился порвать всякие отношения с недавно ещё близким ему, попавшим в беду человеком. Торопился выписать из квартиры. Из своего удостоверения личности. Изъять из своей жизни.
   Поздней осенью после очередной "накачки" Виктор проявил-таки "чуткость": навестил больную. Несколько дежурных, ничего не значащих вопросов, и стал застёгивать шинель.
   - Витя, я слыхала, ты скоро получишь квартиру.
   - Ну, предположим, получу. Только тебе-то что?
   - Как что? А я?
   Виктор злобно посмотрел на неё.
   - Не надейся и не жди. Ты теперь мне никто...
   ... С Виктором я беседовал. Спрашиваю, как же так получилось, что за три месяца он не навестил больную жену.
   - Был на учениях...
   - Учения длились три дня.
   - Был ещё в отпуске. В санатории отдыхал.
   - Ну, хорошо, в санатории... А в последующие два месяца?
   Лейтенант невнятно говорит о каких-то обстоятельствах, помешавших ему прийти в больницу.
   Я-то уже знал, что это за "обстоятельства".
   Лапунов юлит, выкручивается. Однако от неприятных вопросов не уйти. И он на глазах наглеет. Как-никак закон не переступил. По "партийной линии" тоже неуязвим. Беспартийный.
   - Ну что вы мне мораль читаете! - вырывается у него.
   Признаться, после этих слов у меня уже не было больше охоты с ним говорить.
   Увидев, что ждать от Лапунова чуткости - дело безнадёжное, устройством Галины занялось командование. Особенно большое участие в её судьбе принял непосредственный начальник лейтенанта. Выполняя поручение командира части, Владислав Григорьевич побывал и в горсовете, и в собесе, и в больницу съездил, и в деревню. Где надо, убедил, где надо - настоял, но устроил Галину в дом инвалидов. Разумеется, там за ней будет надлежащий уход.
   В личном деле лейтенанта Лапунова есть характеристики, выданные ему в институте и на заводе. "Постоянно повышает свой технический и политический уровень". "Активно участвует в общественной жизни". "В быту скромен, морально устойчив".
   Гладенькие, стереотипные фразы прикрыли маской добропорядочности лицо эгоиста. Стоило стрястись беде с женой, и от его "устойчивости" и следа не осталось. Он бросил, а выражаясь ещё точнее, предал попавшего в беду человека. Как это назвать? Только одним коротким, но достаточно ёмким словом: подлость.
   "Во славу Родины", 19.12. 1968.
   Примечание: У этой публикаци своя история. Как потом выяснилось, командир части, где служил Лапунов, зная, что там уже побывал корреспондент и вот-вот в окружной газете появится что-то критическое о его подчинённом, доложил об этом начальнику Разведуправления округа, которому подчинялась эта часть. Дескать, надо ли в данном случае "выносить сор из избы"? Ведь не "ЧП", а всего лишь дело семейное. А с Лапуновым "разберёмся сами". Начальник Разведуправления позвонил ещё выше: -- начальнику Политуправления, члену Военного Совета округа генерал-полковнику В.Грекову. Упор сделал на то, что часть, где служит Лапунов, закрытая, так что привлекать к ней внимание критической статьёй ущербно.
   О дальнейшем рассказал на летучке редактор А.П. полковник Осика.
   ... Очерк уже стоял на полосе, когда неожиданно позвонил Греков. И раздражённо:
   - Как мне доложили, вы намерены печатать критический материал о банальной бытовухе: лейтенант женился, потом разженился. Экое событие! У вас что, более важных тем нет? -- И приказал: -- Статью не печатать!
   Редактору бы смиренно принять к исполнению, но Алексей Петрович поступил иначе.
   - Товарищ генерал! Вас, очевидно, недостаточно полно проинформировали. Я готов принести вам сигнальные полосы с этим материалом. Очень прошу вас: прочитайте его, -- думаю, вам он будет интересен.
   Член Военного Совета хмуро:
   - Ладно, приносите.
   ... Пока он молча читал, у редактора, как он нам потом скажет, было чувство подсудимого, ожидающего суровый приговор: генерал Греков был нередко крут в своих решениях.
   Наконец он дочитал до конца, молча взял авторучку и у заголовка начертал: "Такие вещи печатать не только допустимо, но и необходимо". И под этой резолюцией -- свою подпись.
   Номер с моим очерком вышел в те же сутки.
   В этой истории меня поразил не столько неожиданный поворот в решении Грекова, сколько мужественный поступок редактора.
  
   Мысли вслух
   Есть трудное дело... Добровольцы!
   Наступает час вечернего солдатского отдыха. Зовут к себе недочитанная книга, неоконченное письмо. В углу казармы - маленький хор, и в перезвон гитары вплетается песня о том, как альпинисты уходят в горы и что значит в крутую минуту быть настоящим парнем. Манит к себе телевизор...
   Сам выбирай, солдат, чему посвятить это свободное время. Ты сегодня славно потрудился и вправе интересно, в соответствии со своими желаниями, отдохнуть.
   Но вот в казарму стремительно вошел старший лейтенант Константин Окреплов.
   - Водителей прошу ко мне!
   Изложил суть: в соседнем подразделении - критическая ситуация - срочно надо отремонтировать две машины. Своими силами его водителям к назначенному сроку никак не успеть. А утром у них выезд на учение.
   - ... Знаю, вы сами только что с поля, изрядно устали. Да и случилось это не у вас, а у соседей. Но...
   - Все ясно, товарищ старший лейтенант! - командир отделения тяги младший сержант Михаил Писарчик окинул взглядом водителей. - Надо, значит, сделаем.
   Вместе с ним в автопарк направились ефрейтор Владислав Любинский, рядовые Таймирзо Нематов, Александр Мискин, Владимир Домашевич и Степан Евсюк.
   Работали почти всю ночь и сделали к сроку всё, что требовалось.
   "Есть трудное дело...Добровольцы!" На фронте избегали говорить "опасное". Там везде опасно. Но степень опасности в разных случаях разная. И солдаты, откликаясь на эти слова командира, ползли по нейтральной полосе за "языком", прикрывали товарищей, первыми форсировали кипящий от снарядов и мин Днепр...
   Так было на войне. Но ведь и в мирное время случаются ситуации, когда целесообразно сказать людям те же призывные слова. Право командира приказывать при этом не отменяется. Но разве мало трудных обстоятельств, в единоборство с которыми кто-то должен вступить первый? Самый решительный, самый сознательный. И плохо ли, когда в действии этом и личное желание, и сила приказа сливаются воедино!
   Мне рассказывал командир танковой роты старший лейтенант Игорь Деревянко...
   - Роте поставили задачу: атаковать и разгромить "противника" в опорном пункте. Решил атаковать с двух направлений: двумя взводами с фронта и одним - с фланга. Наметил по карте маршруты. С левого фланга, откуда надлежало ударить одному из взводов, опорный пункт прикрывала заболоченная луговина. Густые штришки на карте говорили, что двигаться там опасно. Зато этот маршрут сулил внезапность; "противник" меньше всего ожидал, что танкисты решатся атаковать отсюда.
   Но был в этом плане и риск. Если "противник" и все его сюрпризы, что ожидали наступающих, -- понятия в общем-то условные, то болото - самое что ни на есть реальное. Малейшая промашка и танки могут основательно "засесть".
   Познакомил командиров взводов с замыслом атаки. Прежде чем отдать боевой приказ, следовало решить: какой же взвод выделить для совершения маневра?
   Меня опередил лейтенант Анатолий Степанчук:
   - Разрешите третьему взводу...
   Признаться, не ожидал, что вызовется на это дело именно Степанчук. Мне он казался недостаточно расторопным. На предыдущем учении его взвод запоздал с развертыванием в боевую линию. И всё же, немного поразмыслив, дал Степанчуку "добро". Он вызвался сам, пожалуй, впервые за полтора года своей командирской службы. Так как же загасить этот огонек, не поверить в человека?
   Танки уже в выжидательном районе, а меня всё не покидала тревога. Как там Степанчук? Успеет ли? Взглянул на часы. Пора ему выходить на рубеж атаки. Если, конечно, не застрял в болоте. И тут взвилась желтая ракета, а вслед за ней со стороны луговины знакомый гул. Идут, родимые! И точно: показались танки Степанчука. Все почти по башню залеплены грязью. Видимо, помучило их окаянное болото.
   На разборе комбат особо остановился на умелых действиях третьего взвода. Отметил, что лейтенант Степанчук повел танки по болотистому грунту не очертя голову, а с умом: отыскал всё-таки колею.
   В любом деле, а, значит, и военном, доверенном ответственному человеку, он чувствует себя не гостем, а хозяином. От этого чувства ответственности не только за узкое свое, но и за общее дело и приходит высокая внутренняя потребность в трудный момент добровольно взвалить на свои плечи ношу потяжелее. Нравственная готовность поступать именно так сродни готовности к подвигу. И качество это в военном человеке надо воспитывать.
   Знаю ротного старшину, который распределяя личный состав на самые непопулярные работы, вызывал порой добровольцев. И они находились. Один из них так объяснил, почему он, откликаясь на слова старшины, берётся делать не очень-то приятную для него работу.
   - Во-первых, я очень уважаю нашего старшину. Раз уж вызывает добровольцев, - значит рассчитывает на нашу сознательность. А во-вторых, если откажусь от этой работы, - её всё равно придётся выполнять кому-то из моих товарищей.
   Слушая солдата, я думал о старшине. И все больше утверждался в мысли, что он хороший педагог, что вот на таких, казалось бы, самых обыденных вещах можно воспитывать самоотверженность.
   В соседней роте старшина придерживался иной точки зрения.
   - Вызывать добровольцев на хозяйственные работы? Блажь это. Есть приказ.
   Да, есть. Но ведь и в первом случае речь шла не о личной просьбе старшины. О приказе. Только форма этого приказа имела несколько иную окраску. Беспрекословное выполнение приказа - закон жизни армии. Никто и не ратует за то, чтобы командир или начальник всегда прибегал к принципу добровольности. Он может, не спрашивая желания, назначить людей туда, куда сочтёт нужным. Может и, спросив желание, поступить по-своему. Но речь о другом. Об умении вовремя пробудить движение души подчинённых, дать им возможность самим решить для себя извечный нравственный вопрос: "Если не я, то кто же?"
   Скажем, прибыла рота на "огненную" полосу. Можно, конечно, "пропустить" её в порядке нумерации взводов и отделений. Но хорошо, если идущий первым командир спросит:
   - Кто пойдёт вслед за мной?
   Подобная фраза уместна и перед вождением на незнакомой трассе, и перед стрельбой и во многих других случаях.
   Готовность добровольно выполнить трудное дело - ступень к патриотизму. Выработав в армии это прекрасное качество, человек непременно проявит его и на поприще мирного труда. Когда узнаёшь о том, что бригада доменщиков вызвалась отремонтировать участок ещё не остывшей печи, или рабочий, заменяя заболевшего товарища, остается в цехе на вторую смену, невольно думаешь: а ведь здесь, очевидно, сказалась и армейская закалка.
   ... Прапорщик-рационализатор, человек семейный, у которого не густо свободных вечеров, использует их для усовершенствования учебного прибора. Никто ему это не приказывал. Взялся сам.
   ... Лейтенант просит перевести в свой взвод "трудного" солдата. Кто-то пытается его отговорить: "Что тебе больше всех надо?" Лейтенант кивает в ответ: "Именно больше всех".
   Солдат-художник перед увольнением в запас берётся оформить учебный класс. Знает: из-за этого может попасть домой на неделю-другую позже. И всё-таки берётся.
   Вроде бы и примеры неброские. Сколько их, подобных, можно взять из жизни каждой части! Однако смею утверждать: во всех этих примерах действуют подвижники.
   А слова "подвижничество" и "подвиг" - от одного корня.
   Газета "Красная Звезда" (центральный орган Советской армии), 23.9.1977
  
   Поговорим начистоту
   Пустое сердце бьётся ровно...
   Открытое письмо командиру гаубичной батареи Закавказского военного округа.
  
   Здравствуй, комбат!
   Мы с тобой из разных поколений. Тебе, надо полагать, нет и тридцати, мне уже вдвое больше. Но оба причастны к артиллерии, с той только разницей, что я своё уже отстрелял. Моя артиллерийская молодость прошла на сахалинских полигонах, ну а твоя теперь, как известно, проходит в Закавказье, и цели, по которым бьют твои гаубицы, отнюдь не условный противник.
   Ты же знаешь нашу официальную прессу и телевидение: никак они не могут без полуправды, трусливых умолчаний, а то и прямого вранья. Из газет - органов КПСС, которые мы привыкли считать официальными, из телепрограммы "Время" я, конечно, знал, что на границе Армении с Азербайджаном происходят "вооружённые столкновения", угон скота, захват с обеих сторон заложников, взрывы, поджоги и прочие зловещие события. Знал и о том, что подразделения Советской Армии, выполняя приказ президента, участвуют в "разоружении незаконных вооружённых формирований" и, в частности, армянских "боевиков". Прочитаешь одно сообщение, другое, посмотришь и послушаешь кравченковское телевидение и невольно начинаешь думать: да что же там происходит? Получается, что все беды, вся напряжённость на границе только с одной стороны - с армянской. Давно уже притихли воинственные участники военной самодеятельности из Азербайджана и воду мутят одни лишь армянские боевики.
   Но кого считать боевиками? Уголовников, невесть где раздобывших оружие, которым в сущности всё равно, кого грабить, ярых националистов, пылающих злобой к азербайджанцам, или просто крестьян, решивших защищать свои дома, своих близких?
   Уместно в этой связи задать тебе вопрос: а если бы ты жил в армянской деревне и на твоих глазах люди из соседней республики в омоновской форме или какой другой убивали и грабили твоих односельчан, как бы ты себя повёл? К кому стучаться за помощью, к какой власти, если кругом безвластие? Так что же ты, молодой и сильный, убежал бы или трусливо втянул голову в плечи? Вряд ли, если, как говорят на Кавказе, ты мужчина.
   Так вот, кто же они всё-таки, эти "боевики"? Вопрос далеко не праздный. Но судя по сообщениям, поступающим теперь от самых разных по географическому проживанию и политическим взглядам очевидцев, нашему воинству, брошенному к границам Армении "наводить порядок", недосуг разбираться во всех этих тонкостях. Милиционер ли, обязанный по долгу службы быть при личном оружии, или крестьянин, молодой или старик - боевики и всё! А коль так, взять их! Взять живыми или мёртвыми. С живыми, правда, возни много. Допрашивай их, доставляй, куда следует, выделяй конвой, корми иногда, веди переговоры с родственниками или общественными заступниками...
   ...Ехали по горной дороге автобус и "Нива" с армянскими милиционерами - смена своим товарищам в деревне Воскепар, осаждённой азербайджанскими омоновцами и армейскими подразделениями. Везли хлеб в деревню. О чём говорили сидящие там милиционеры, уже никогда не узнать. Их расстреляли внезапно, в упор, не дав выйти из машины.
   Смотрю на фотографии 14 убитых милиционеров, опубликованные в газете "Республика Армения".
   Марчик Гишян 1970 года рождения. Красивый, большеглазый юноша, год назад отслуживший в армии. На снимке он ещё в военной форме. Старший сержант. Видны знаки "Гвардия", "Отличник Советской Армии", "Специалист 1-го класса". На петлицах - артиллерийские эмблемы. Он вполне мог служить в твоей батарее, и, можно не сомневаться, был бы в числе лучших.
   Автоматной очередью с расстояния в несколько метров ему оторвало голову... Под фотографиями убитых - годы рождения: 1942-й, 50-й, 60-й, 62-й, 64-й... Старший сержант Варсан Анисян с 58-го - ровесник моего старшего сына. Старший сержант Миша Мурадян и лейтенант Степан Кардезян - с 1963-го - ровесники младшего...
   Комбат, у тебя есть дети?
   Всё это можно было бы принять за кошмарный сон и, прочитав об этом в газете, с гневом воскликнуть: не может такого быть! Не могут советские солдаты стрелять в советских милиционеров, ехавших выполнять свой профессиональный долг.
   Но вот вернулись из тех мест молодые журналисты нашей "Знамёнки" Роман Рудь и Сергей Гриц. Не убоявшись обстрелов и угроз, явного недоброжелательства военных чинов, провели своё независимое расследование, привезли фотографии. Страшные фотографии. Они видели автобус с сотнями пулевых пробоин, забрызганный кровью салон, держали в руках сплющенные пули калибра 5.45...
   Здесь не было боя. Была бойня.
   А где-то неподалёку стояли твои гаубицы, комбат, и ты по всем правилам тактики прикрывал свою "пехоту" артогнём. Взял это слово в кавычки, потому что как-то язык не поворачивается назвать пехотой тех, кто применял оружие не на поле боя, а на мирной дороге, уподобившись обыкновенным бандитам.
   Не знаю, как вели огонь твои гаубицы - прямой наводкой или с закрытой огневой позиции и где ты в тот момент находился: на НП или непосредственно у орудий. Но как бы там ни было, цель, надо полагать, просматривалась отлично. Деревня - это не участок траншеи - тонюсенькая, еле приметная с НП ниточка. Тут всё как на ладони. Бей хоть на глазок - не ошибёшься. Как и на всех прочих стрельбах, звучали привычные команды:
   "Осколочно-фугасной (или что там у тебя было на огневой?), взрыватель осколочный, прицел... угломер..." и, наконец, "огонь!"
   Как ты назвал цель? Пехотой? Но пехоты в деревне не было. Опорным пунктом? Не было и опорного пункта. А, может, просто опустил эту ненужную в данном случае подробность? Впрочем, для конечного результата она не имела ровно никакого значения.
   Ах, как эффектно при прямом попадании летят вверх доски, камни, оконные рамы, домашняя утварь! А на огневой - привычная суета. Наводчики, прильнув к панорамам, восстанавливают наводку, лязгают затворы, и среди грохота выстрелов - заученные команды и доклады: "Ор-рудие!", "Выстрел!", "Откат нормальный!", "Стой, записать цель..."
   Сколько раз и курсантом артиллерийского училища и старшим офицером батареи вот так же стоял у орудий и я, сколько провёл боевых стрельб, управляя огнём и с НП, и с огневой! Только мне и в голову не могло прийти, что спустя три десятилетия парни с такими же эмблемами начнут стрелять в собственный народ.
   Меня учили бывшие фронтовики. Учили добротно, и я всегда буду благодарен им за науку. Думаю, что и твои преподаватели - профессионалы в своём деле. Но разве они готовили тебя в каратели? Разве все артиллерийские премудрости, которые ты впитал, предназначены для убийства твоих соотечественников? Или ты, как тот скандально известный ленинградский телерепортёр, делишь их на "наших" и " не наших"?
   Возможно, ты скажешь: "Я - человек военный, я выполнял приказ".
   Что такое армейский приказ, тоже хорошо знаю. Знаю, что приказы не обсуждаются. Сам воспитывал своих солдат и сержантов в духе беспрекословной исполнительности. Но всё это касалось дела, ради которого мы надели военную форму, - защиты Родины. А твоя стрельба по деревне Воскепар - совсем другое.
   Из неё в разное время уходили парни на службу в Советскую Армию. Не исключено, что и сейчас кто-то служит. Там были старики, воевавшие в Великую Отечественную и за твоё будущее, были дети и женщины. Представь их, забившихся в подвалы, распластавшихся в садах и огородах, шепчущих, как шепчут в такие моменты люди любой национальности: "Господи, за что ты нас? Господи, пронеси..." Или для тебя все эти люди с их страхами и надеждами, с их горем, нежданно-негаданно ворвавшимся в некогда тихую деревушку, - всего лишь некая абстрактная цель, точка, обведенная кружком на топографической карте, по которой ты готовил исходные данные?
   Что ж, можешь порадоваться: после твоих артналётов в тесном взаимодействии с доблестными танкистами и вертолётчиками в деревне Воскепар двое жителей убиты, несколько ранено, один дом полностью сметён, восемнадцать полуразрушены, сожжены два грузовика и автобус...
   Пишу эти строки и думаю: несчастная наша страна, если её вооружённых защитников, обученных и снаряжённых трудом народа, его потом, его лишениями, превращают в карателей, бросая на расправу с недовольными то в Тбилиси, то в Баку, то в Прибалтике, а теперь в Армении. И отовсюду тянется кровавый след. Неужто бесславная авантюра в Афганистане ничему не научила? Неужто те, кто отдавал и отдаёт преступные приказы, всерьёз полагают, что террором можно поставить на колени целые народы?
   Тратить на политиканов-преступников полемический запал смысла нет. Рано или поздно справедливый суд их настигнет. Во всяком случае Суд Истории.
   Сейчас речь не о них. О таких, как ты, чьё возмужание пришлось на "перестроечное" время. Не обличать, а прежде всего понять хочу, как смогли тебя, молодого офицера с высшим образованием, уже знающего и про сталинское душегубство, и брежневские психушки, и про нынешнее казнокрадство чиновников в военных мундирах и номенклатурной партократии, как смогли тебя, защитника Родины, так растлить? Как могли натравить 19-летнего солдата на таких стариков, как седой 73-летний Камсар Гюльназарян, ветеран Великой Отечественной, кавалер двух орденов и шести медалей? Этот юнец связал ему руки и ноги и держал лицом к земле восемь часов, а потом увёл его коня, грабил его жилище. Хотел бы я знать, в какой казарме, какие замполиты "воспитали" другого такого же юного карателя, который швырнув наземь майора милиции Тиграна Саркисяна и тыча в него автоматом, рявкнул над ним: "Ложись, сука, а не то..."
   Вот что больше всего занимает меня, отдавшего армии четверть века.
   В самые мрачные времена нашей истории было мало, ничтожно мало офицеров, которые бы рвались в палачи. Никак не могу представить, чтобы поручик Михаил Лермонтов глумился над стариком-чеченцем и грабил его саклю. Не могу представить, хоть убейте, молодого артиллерийского офицера Льва Толстого, расстреливающего в Крыму татарские деревни. На бастионах Севастополя представить могу.
   Ведомо ли тебе, комбат, такое понятие как офицерская честь? Оно, между прочим, помимо чисто ратных требований, предполагает элементарную порядочность. Например, в отношении к женщине, старикам, детям - к мирному населению. Офицер, если он настоящий офицер, не может быть убийцей беззащитных. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Его честь, достоинство крепко-накрепко спаяны с погонами, которые он носит.
   Надеюсь, ты читал о Герое Советского Союза генерал-лейтенанте Матвее Шапошникове. Когда ему приказали пустить танки на забастовавших рабочих Новочеркасска, (1962 г.), ответил:
   - Не вижу цель, против которой следует использовать танки.
   Он знал, чем рискует, ему было что терять: высокую должность, карьеру, будущую генеральскую пенсию и прочее и прочее. Но он не мог переступить нравственную черту, за которой кончается Человек. Сделать это - потерять себя. Заслуживший Золотую Звезду на войне, он остался верен себе и после войны.
   Увы, ты, комбат, как говорится, из другой обоймы.
   "Пустое сердце бьётся ровно,
   В руке не дрогнул пистолет..."
   Не кажется ли тебе, что эти строки созвучны сегодняшнему дню?
   Горько, тяжко сознавать, что рука твоя в позорной войне, войне против мирного населения, тоже не дрогнула. Не встали на дыбы твоя совесть, твоя офицерская честь. Ты расстрелял их в Армении у деревни Воскепар.
   Михаил Нордштейн,
   ветеран Вооружённых Сил СССР.
   P.S. Гонорар за эту публикацию прошу перечислить на счёт N 70040 Ноемберянского отделения Агропромбанка СССР в Фонд помощи семьям погибших милиционеров.
   Республиканская молодёжная газета "Знамя юности" (Минск)13. 06. 1991 г.
  
   Армии требуются личности
   Размышления о военной карьере
  
   "Вот увидите, я буду генералом"
   Речушка вполне соответствовала своему названию - Переплюйка. Текла себе мирно, лениво, не подозревая, каким препятствием станет для десятков гусеничных и колёсных машин. Сапёры должны были загодя навести переправу, но, видимо, что-то у них не заладилось, и они опоздали.
   Командир мотострелковой роты лейтенант Теличко выскочил из головной машины. Разгорячённый стремительным маршем, с крутого берега сбежал к речке. Сзади нетерпеливо гудели моторы "бээмпешек"... Сама по себе эта хилая Переплюйка особых опасений не вызывала. Глубина - метра полтора, не больше. Да и что она для мощной плавающей машины! Сложность в другом: за речушкой с десяток метров - заболоченная пойма. Не "сядут" ли там БМП?
   Несколько секунд Теличко размышлял. Но вот он решительно направился к машине и властно бросил механику-водителю:
   - Вылезай. Сядешь на моё место.
   Сам сел за штурвал. БМП сдала немного назад и, развив скорость, устремилась к речке. Словно лишившись веса, взмыла над водой, прибрежной хлябью и приземлилась на том берегу, почти на твёрдом покрытии. Дальше уже было, как говорится, делом техники.
   Он вылез из люка и, стоя на броне, взмахнул рукой:
   - Вперёд!
   Впечатляющим было это зрелище, когда боевые машины одна за другой на предельной скорости перемахнули препятствие столь необычным способом.
   Потом полковые острословы назовут лихой прыжок Теличко "прыжком к карьере".
   Завидуют, - мысленно парировал лейтенант эти едкие шуточки. А вслух однажды сказал одному из шутников:
   - Что же ты в такой ситуации не прыгнул? Небось кишка тонка?
   Он не скрывал своего триумфа. Да и что скрывать, если сам генерал, свидетель того прыжка, на разборе учения его похвалил: "Вот таким должен быть командир!" Обнял лейтенанта и вручил ему наручные часы.
   И впрямь с того дня служба молодого офицера резко пошла в гору. Его хвалили значительно чаще, чем других. И чаще, чем другие, его рота проводила показные занятия.
   Тут Теличко блистал. В расположении его роты - образцовый уставной порядок. Дневальный у тумбочки - словно только что сошёл с плаката: сапоги блестят, китель отутюжен, а уж команда "смирно" звучит с таким напором, что, наверно, во всём полку её слышно. И когда ротный, пружиня шаг, с безупречной строевой выправкой подходил к старшему начальнику и хорошо поставленным голосом начинал докладывать, им любовались. "Военная косточка"! Высокий, стройный, всегда подтянутый, уверенный в себе...
   "Профессионал", - отозвался о нём один из старших начальников.
   Что верно, то верно. Работать Теличко умел и дело своё знал. Отлично стрелял и водил боевую машину, выгодно выделялся среди многих офицеров в знании тактики, матчасти и прочих военных предметов.
   Ещё лейтенантом получил роту, старшим лейтенантом - штаб батальона. "Вот увидите, я буду генералом", - сказал он полушутя, полусерьёзно менее удачливым своим коллегам, когда огласили приказ о его повышении.
   Казалось, что ж тут особенного, по заслугам и честь.
   По заслугам? Вот здесь и разразился скандал. В партком пришёл солдат из роты Теличко и пожаловался: ротный, теперь уже бывший, брал у него взаймы деньги, но отдавать не собирается. Вслед за ним и другой солдат заявил: и у него старший лейтенант брал в долг и тоже не отдал... И как цепная реакция, в партком хлынул поток жалоб и всплыло такое, что никак не вязалось с образом безупречного офицера, командира отличной роты.
   Оказывается, мог сказать сержанту: "Вы ноль, абсолютный ноль". Мог унизить механика-водителя после неудачного вождения. Мог назначить двух-трёх провинившихся солдат (вину находил быстро) мыть полы в казарме после отбоя, когда ожидалось прибытие начальства из штаба дивизии и тем более из округа. И наконец вспомнили в парткоме: у Теличко было около года назад партийное взыскание. Он занимался... фарцовкой. Тогда посчитали: случайность. Но теперь-то о случайности не могло идти и речи.
   На полковом партийном собрании прозвучало: исключить из партии! А это влекло неизбежное увольнение из армии. Однако добрые дяди "наверху" рассудили иначе. Суд чести его миновал, в партии, а, значит, и в армии остался, правда, со строгим выговором. С должности начальника штаба батальона Теличко все-таки сняли и отправили с понижением в другой гарнизон.
   Многие в полку были убеждены: его карьере нанесен непоправимый урон, и вряд ли теперь фортуна снова взметнёт этого честолюбца на новые ступени.
   Ошиблись провидцы. Спустя три года он уже командовал батальоном и заочно учился в военной академии.
   Может быть, жизнь его чему-то научила, может, человек резко изменился к лучшему? Увы, нет. Один из политработников сказал мне о Теличко:
   - Не любят его солдаты. Офицеры и сержанты тоже. Заносчив, болезненно честолюбив. И знаете, мне кажется, нет у него сколько-нибудь твёрдых нравственных устоев.
   - Тогда почему же так усердно его двигают по службе?
   - Нравится он многим начальникам. И не только хорошим знанием военного дела. Нравится своей исполнительностью, готовностью, не считаясь ни с чем, показать "товар лицом". Другой вопрос - какой ценой, с какими моральными издержками? О них старшие начальники могут догадываться, а если даже что-то и знают, закроют на это один глаз, а то и оба сразу. Выдать результат и немедленно - это ведь всегда на виду, это для иных показатель служебного усердия, если хотите, военного профессионализма. А всякие там нравственные "нюансы" - их в ведомость не занесёшь.
   Откровенный тот разговор вспомнился, когда я узнал: Теличко уже дважды повысили в должности. И снова услышал о нём: перед начальством подобострастен, с подчинёнными хамоват. Ему прямо-таки доставляет удовольствие унизить человека, придавить морально. И здесь его не любят подчинённые, если не сказать больше...
   В этой истории я изменил только фамилию: у нашего героя уже взрослые дети. Да и не в фамилии дело. История, к сожалению, не такая уж редкая в наших Вооруженных Силах. Будем откровенны: не так уж мало людей занимают те или иные должности совсем не по заслугам. Не отсюда ли многочисленные болячки, поразившие наше общество, появились и в армейской среде? Хамство, угодничество, некомпетентность... Их долгие годы взращивала Командно-бюрократическая система, пустившая в нас самих столь глубокие ростки, что вытравить их - нужны немалые усилия. Она, эта система, попирая демократические начала, не заинтересована в глубинном изучении личности. Для неё нужны кадры прежде всего не столько знающие, честные, принципиальные, сколько удобные. Ах, как ласкают иные начальственные уши лихое щёлканье каблуков, бойкий, без малейшей запинки доклад. И уже выводит руководящая рука в служебной аттестации: "Исполнительный", "требовательный", "волевой", "соответствует", "достоин выдвижения".
   Её Величество Анкета
   Теперь-то после Чернобыля и других больших и малых ЧП, о которых благодаря расширению гласности, мы знаем куда больше, чем раньше, - цена несоответствия человека и должности ощущается как никогда остро.
   Армия сокращается. И опять извечный вопрос о её качестве упирается прежде всего в кадры. Кому командовать ротой или полком, возглавить политотдел, полевой хлебозавод, ремонтную мастерскую, словом, занимать ту или иную должность, - от этого в конечном итоге зависит мощь армии. Если исходить именно из этого, а не из родственных, приятельских и прочих теневых интересов, то критерии для кадрового выбора сводятся к одному: человек, выбранный из нескольких, а, может, даже из многих, должен быть способен двигать доверенное ему дело лучше тех, других. Тут всё: его нравственные качества, военные знания, деловая хватка, трудолюбие, работоспособность и многое, многое другое, что определяет профессиональную состоятельность.
   Вроде бы истины азбучные. Но сами они не срабатывают. Надо менять систему. Смею утверждать: система кадрового отбора в нашей армии далеко не совершенна. Даже если исключить все "теневые" интересы (об их поразительной живучести знает каждый служивый человек), то при сложившейся кадровой практике вероятность грубых ошибок весьма велика.
   Кто аттестует подчинённого? Непосредственный начальник. Члены аттестационной комиссии имеют уже дело скорее с бумагой, чем с конкретным человеком. Зачастую знают "руководящее мнение", и подписи их носят формальный характер.
   Единоличное мнение всегда чревато ошибками. Но не меньший ущерб наносят и другие чиновничьи подходы, особенно тяготение к анкете. Чиновнику проще всё разложить по её графам, нежели внимательно всмотреться в самого человека.
   Гораздо сложнее с возрастом. Чему тут отдать предпочтение? Молодости? Опыту? За последние годы очень уж мы привыкли к словам "омоложение армии". В них так и слышится определенная заданность: раз омоложение, значит, хорошо. У молодых больше физических сил, энергии, перспектив для служебного роста. На подхвате и хрестоматийные примеры: Тухачевский в 25 лет командовал армией, в 27 - фронтом. Якир, Уборевич, Черняховский (список можно продолжить) тоже были молоды.
   Что верно, то верно - молоды. Но ведь и талантливы! И стали полководцами именно потому, что талантливы, что умели воевать, обладали ценнейшими для военного человека качествами.
   Суворов тоже был талантлив. Однако наиболее громкие свои победы одержал в весьма зрелом возрасте: в сражениях при Фокшанах и Рымнике - 60-летним, под Измаилом - в 61 год, знаменитую "Науку побеждать" написал в возрасте 66 лет, а в 69 возглавил альпийский поход. Можно привести и другие подобные примеры.
   Разумеется, в 30 лет переносить тяготы походно-полевой жизни значительно легче, чем в 50. Однако не единственным этим фактором определяется оптимальная пригодность выполнять те или иные обязанности. Если, скажем, сорокалетний комбат несколько уступает своему 30-летнему коллеге на полосе препятствий, но значительно обходит его на тактических учениях, в умении работать с людьми, вполне вероятно, что такой командир и в бою наилучшим образом выполнит боевую задачу, максимально сберегая при этом жизни подчинённых.
   Армия создана не для парадов. Смысл её существования - в готовности и умении воевать. И подбор её кадров должен определяться именно этим.
   Знал командира отличной батареи, мастера огня, умного, дельного, волевого, к тому же спортсмена первого разряда по самбо. С людьми работать любил и работал так, что дай Бог каждому. Уж кто-кто, а он заслужил право на повышение.
   "Да, заслужил, - говорили его начальники, - но уже стар"... "Старику" было 32 года.
   Где же он растерял эти годы и растерял ли? В артучилище поступил, отслужив срочную, а потом год был и на сверхсрочной - старшиной батареи. Естественно, стал лейтенантом будучи старше однокашников. Через пару лет уже командовал батареей. Подал рапорт в академию. Но тут наступила страдная пора подготовки к артиллерийско-стрелковым состязаниям, и он оказался "незаменимым". На следующий год в академию его тоже не отпустили. Потом не было разнарядки... Открылась вакансия на должность начальника штаба дивизиона в соседнем полку - хорошего командира придержали: "мы тебя выдвинем у себя".
   Не выдвинули. А годы шли. И вот он оказался "стар". В конце концов его назначили... помощником военного коменданта.
   Задумаемся над этой судьбой. Профессионал высокого класса фактически был отстранён от любимого дела только потому, что не вписался в жёсткие возрастные рамки.
   Кому это надо? Выгодна ли государству такая ротация? Четыре года, а то и пять курсант учится в военном училище. Стоит это немалых средств. Пока молодой офицер наберётся достаточного опыта и практических навыков, проходят годы. Хорошо, если карьера сложится удачно, и его раз за разом будут повышать по службе. А если нет, если служебное продвижение довольно рано застопорится по причинам, не зависящим от офицера? И вот наступает день, когда ему говорят: он уже стар, а значит, бесперспективен. Не у всех в этом случае хватает пороху служить на полный накал. Многие дослуживают, неспешно вкатываясь в пенсионерство.
   Что же получается? Наиболее плодотворный период службы длится всего лишь 5-7 лет. Не слишком ли накладно для армии?
   Помню, как сетовал хорошо знакомый мне только что назначенный командир полка:
   - Со скрипом назначили. Возраст! Теперь поскорее бы проскочить эту полковую ступеньку. Если через год не повысят в должности - всё, засох!
   Можно обвинять его в карьеризме, но и понять надо. Он бесспорно прав в том, что его дальнейший служебный рост во многом уже зависит от возраста. Успеет или не успеет "проскочить"?
   Омоложение... Красиво звучит, красиво смотрится. Только во что может обойтись эта красота?
   К лету 1941-го наша армия после массовых репрессий была настолько "омоложена", что 75 процентов её командиров имели стаж службы на одной должности не более года. Лейтенанты 37 - 38-х годов командовали полками, а то и дивизиями. И когда грянул гром, это обернулось трагедией.
   Так неужели же горькие уроки прошлого нас ничему не научили?
   Отнюдь не ратую за армию пожилых людей со всеми комплексами возрастного консерватизма. Нелепо закрывать дорогу молодым только лишь потому, что они молодые. Но сама по себе молодость и отсюда "перспективность" вовсе не означает пригодность занять вышестоящую ступеньку. Точно так же, как и сам по себе длительный стаж - ещё далеко не истинный показатель компетентности, умения. Между прочим, адмирал Макаров по этому поводу как-то сказал: "Мой сундук проплавал со мной свыше двадцати лет, но так сундуком и остался".
   Конкурс претендентов на должность
   Так где же она, эта мера, та "золотая середина" в определении возрастных шкал для карьеры, не нащупав которую в наших кадровых делах опять будет шараханье из крайности в крайность? И нужны ли эти шкалы? В таком чрезвычайно важном и тонком деле недопустим принцип "всех под одну гребёнку". Недопустимы и авторитарность, келейность. Слишком много при этом проскакивает на разные высокие должности сынков-племянников, приятелей и вообще, "своих" - покладистых, удобных, готовых без устали есть глазами начальство и щёлкать каблуками. Нужна демократизация армии и, конечно же, в кадровых вопросах.
   Открытый конкурс претендентов на ту или иную должность. Аттестация и "сверху" и "снизу". И чтобы не формальными они были, а глубокими, отражающими самую суть. Важно, разумеется, как оценивают офицера его начальники. Но так же важно и мнение подчинённых. Уж будьте уверены, оно, это мнение, есть, и, как правило, довольно близкое к истине. Как узнать его? Можно, например, использовать анонимное анкетирование. Разработать вопросы не столь уж трудно.
   Далее. Профессиональные тесты. Решение тактических и иных задач по данной профессии. Сопоставление служебных успехов и недостатков претендентов.
   Непременный учёт состояния здоровья по заключению медиков и физической подготовки (проверить нетрудно). Офицерам, регулярно занимающимся физкультурой и спортом, к тому же некурящим, при прочих равных условиях отдавать предпочтение.
   Это и собеседование, которое лучше проводить в непринуждённой форме, позволяющее конкурсной комиссии (назовем её так) получить более или менее верное суждение о профессиональном и культурном кругозоре испытуемого, его взглядах на службу, на прошлое и настоящее страны, знании им подчинённых, словом, по самому широкому спектру вопросов. Всё это поможет определить личностные качества офицеров.
   Армия в пору перестройки не просто просит, а буквально взывает: "Дайте нам Личности! Дайте нам людей, которые станут катализаторами в обновлении армейской жизни!"
   Здесь мало лишь благих пожеланий. Здесь нужна система. Умная, гибкая, тщательно разработанная, стимулирующая приток на все должности действительно порядочных, работящих, энергичных, способных, если хотите, талантливых. Система подлинно демократичная и в то же время укрепляющая единоначалие, где правовая защищенность офицера достаточна высока, как высока и социальная справедливость.
   Должно же наконец наступить это время, когда потеряют своё могущество анкеты, всякого рода справки, стандартные аттестации, тайные звонки. Офицеру, претендующему на повышение, потребуется доказать, что он достоин. Доказать не бумагами, не стажем пребывания на тех или иных должностях, а знаниями, мастерством, всей своей предыдущей службой. Доказать в честном состязании.
   Только и всего.
   "Знамя юности", 5.9.1991
  
   Задумайся, власть!
   Они хоть и стойкие, но не оловянные
   На положении полунищих оказались офицеры белорусских Вооружённых Сил. Нужно очень не любить свою армию, чтобы довести их до такого состояния.
  
  
  
   "Есть такая профессия - Родину защищать..." Эти слова из кинофильма "Офицеры" стали эпиграфом к тысячам и тысячам военных биографий. Именно профессия. Ты заведомо знаешь, что мёдом она не мазана, что на многие годы обрекаешь себя на бесконечные тяготы и лишения, без которых военная служба просто невозможна. Подъёмы по тревоге, бессонные ночи, готовность идти или ехать, куда тебе прикажут, постоянная ответственность за людей и боевую технику... А сколько суток, недель в году, а то и месяцев офицер проводит в нарядах, командировках, на учениях, в отрыве от семьи, нормального быта, сколько раз подвергает своё здоровье и жизнь опасностям!
   Не каждому по плечу офицерские погоны. Потому всегда и подбирали на это поприще парней крепких и духом, и телом, грамотных и волевых. Потому испокон веков и платили офицерам больше, чем многим другим.
   Ещё недавно в военных училищах были конкурсы, да ещё какие! Поприще офицера считалось престижным. Тут срабатывала не только романтика. Военный человек знал: государство обеспечит его всем необходимым.
   Отнюдь не хочу идеализировать прошлые годы. И тогда были немалые проблемы с жильём, скудность ассортимента продуктов и товаров в военторговских магазинах и прочие бытовые неустройства. Но то, что положено офицеру, он получал. Рано или поздно - квартиру, все виды довольствия, на которые был поставлен, все причитающиеся ему льготы. И сравнительно высокие оклады тоже считались делом нормальным. Даже самый завистливый обыватель не мог не понимать: за офицерскими окладами и льготами - труд тяжкий, безо всякого преувеличения - на износ.
   Распад Союза больно ударил по армии. Нет необходимости ещё раз писать о тех издержках и потерях, что выпали на долю военных в начале 90-х годов... Не нужно быть большим провидцем, чтобы утверждать: если бы руководство России не уделило армии пристального внимания, не приняло бы срочных мер по улучшению материального положения военнослужащих, их социальной защищённости, октябрьские события прошлого года в Москве полыхнули бы крупномасштабной гражданской войной.
   В подавлении путча немалую роль сыграла и армия.
   Разумеется, подавление путчей - не её основная функция. Но бесспорно и другое: массовое недовольство военных, развал Вооружённых Сил чреват крупными политическими и социальными потрясениями, может, даже гибелью государства.
   Правительство нашей республики, судя по всему, столь простой истины так и не усвоило. Месяц за месяцем, год за годом материальное положение офицеров белорусской армии неуклонно ухудшалось и ныне достигло черты, за которой - социальный взрыв.
   Обратимся к фактам. На сегодняшний день в условиях гиперинфляции денежное довольствие молодых офицеров в среднем -- 120 - 150 "зайцев"*.
  
   * "Заяц" в первые годы появления белорусских денег-- один белорусский рубль.
  
  
   В семье даже с одним ребёнком и неработающей женой (а таких офицерских семей большинство) этих денег едва хватает на питание. А если учесть, что многие семьи офицеров нуждаются в обустройстве, то позволительно спросить: что можно купить с этой мизерной в условиях небывалой дороговизны зарплаты после расходов на питание?
   Денежное довольствие белорусских офицеров теперь в 7 - 8 раз меньше, чем российских. Но это ещё не всё. В отличие от российских, белорусские офицеры платят за проезд в общественном транспорте, при следовании в отпуск дорога для них бесплатна только в пределах своей республики. Если российский офицер может отдыхать по льготной путёвке в санаториях Кавказа и Крыма, как и многих других на территории бывшего Союза, то белорусский офицер - в одном-единственном санатории в Лепеле и на турбазе в Ждановичах.
   Максимальная пенсия в России - 85 процентов от сумм денежного довольствия офицеров, которые служат, у нас - 75. При увольнении в запас там выплачивается 20 окладов, у нас - только 6. В России офицерам, отслужившим установленный срок, предоставляется в пожизненное наследуемое владение земельный участок, у нас об этом можно только мечтать.
   Словом, какую статью в материальном положении офицеров России и Белоруссии не возьмёшь, сравнение далеко не в нашу пользу.
   Офицеры, переведенные в белорусскую армию из других стран СНГ, вынуждены обивать пороги милиции и прочих учреждений, стоять в очередях, чтобы собрать различные справки и заполнить анкеты для получения гражданства. В том числе и те, кто призывался в Вооружённые Силы в Белоруссии. В ещё более унизительном положении оказались их жёны. Для получения гражданства им надо ждать... 5 лет. Какому чиновному уму пришло в голову такое дискриминационное решение? Ничего себе "подарочек" государства "боевым подругам"!
   Безобразно (другого слова не подберу) решается вопрос обеспечения офицеров и прапорщиков жильём. Ныне свыше 10 тысяч семей военнослужащих - без квартир. Каждая третья семья!
   Такая "забота" о людях "героической профессии", как ещё недавно называли офицеров в печати, кинофильмах, теле - и радиопередачах. Она, эта забота в кавычках, аукается не только соответствующим моральным состоянием офицерских кадров.
   Давайте называть вещи своими именами и признаем наконец горькую правду: из белорусской армии офицеры бегут. По данным Управления кадров Министерства обороны, в прошлом году предпочли уволиться из армии 507 выпускников военных училищ. Ещё 252 молодых офицера подали рапорты об увольнении, а 207 человек были переведены по собственному желанию в органы МВД, КГБ и погранвойска. В этом году число молодых офицеров, решивших покинуть белорусскую армию, по всей видимости, возрастёт.
   Кто подсчитает, какой тяжёлый урон тем самым нанесен Вооружённым Силам, во что обошлось государству напрасное четырёхгодичное обучение сотен юношей в военных училищах, сколько народных денег выброшено на ветер в результате такого небывалого отлива офицерских кадров?
   Столь позорно экономя на материальном обеспечении офицеров, государство теряет неизмеримо больше. Видя к себе такое, скажем прямо, плёвое отношение, часть молодых офицеров относится к службе спустя рукава. В результате падает дисциплина, гробится боевая техника, стоящая колоссальных денег. Скупой платит дважды!
   Я разговаривал со многими офицерами разных воинских званий и возрастов. Все они выражали обиду, недоумение, а чаще возмущение своим незавидным материальным положением. Фамилии их по понятным причинам приводить не буду.
   Сергей К., майор, 36 лет, в семье двое детей:
   - Приехал сюда из Казахстана. 13 лет прослужил там в зоне экологического бедствия. Перевёлся в Беларусь, где вырос, откуда призывался в армию. И что же? Получаю 130 тысяч "зайцев", почти в десять раз меньше, чем получал, служа в российской армии. Живу с женой и двумя детьми в учебном корпусе. На семью - одна комната. Вода - в общем туалете. О всех прочих "удобствах" говорить не буду: учебный корпус строился вовсе не для жилья. Сколько там придётся жить - год, два или до конца службы -- неизвестно.
   Ну ладно, была бы война или какое-то стихийное бедствие. А то ведь в мирное время приходится жить в таких незавидных условиях!
   Валерий В., лейтенант, 23 года, в семье один ребёнок, ожидается второй:
   - В училище нам твердили: "В системе "человек-машина" главное звено -- человек". На практике оказалось совсем наоборот. Плевало наше государство на человека. Боевой техники у нас с избытком, зато квартир для офицеров построить в нужном количестве так и не удосужились. Сколько я плачу за проживание на частной квартире, как свожу концы с концами, с каким настроением прихожу на службу, это никого не интересует. Но если не будет обслужена техника, за которую отвечаю, с меня три шкуры спустят.
   Николай К., старший лейтенант, холост, живёт в общежитии.
   - Подал рапорт на увольнение. Что я идиот - вкалывать по 10 - 12 часов в сутки за жалкую зарплату? Мне уже предложили хорошую должность в одной фирме. Вы не думайте, что я какой-нибудь шкурник. Относились бы к нам по-человечески, служил бы на совесть. В академию бы готовился. Но какие у молодых офицеров в белорусской армии перспективы? Нищенство? Нет уж, увольте.
   Дорожа газетной площадью, не привожу здесь другие невесёлые откровения, зачастую даже более резкие. Безрадостная картина нищенского бытия нашего офицерства очевидна. Так о какой военной реформе, о каких позитивных преобразованиях в армии может идти речь? Или в высоких коридорах власти считают людей в погонах оловянными солдатиками, которые покорно будут сносить нищенское существование? Ничего, дескать, потуже закрутим гайки - куда они денутся!
   С гайками, уважаемые, надо поаккуратней. Иначе - можно и резьбу сорвать.
   Специально не останавливаюсь на извечном вопросе, где взять средства. Я -- не Кабинет министров, а всего лишь публицист. Брать ли долгосрочные кредиты у западных инвесторов, создавать ли строительные бригады из военнослужащих для возведения жилья, каких чиновников сократить и как приостановить или хотя бы уменьшить разворовывание государства - все эти, как и другие государственные вопросы, решать властям. Думайте, господа хорошие. Думайте, господин президент. Вы же и Верховный Главнокомандующий. И не просто думайте. Принимайте срочные меры. Речь идёт об очень серьёзных вещах, имеющих прямое отношение к стабильности и безопасности нашей республики.
   "Народная газета" (Минск), 14.10.1994.
   Примечание: Вскоре после публикации этой статьи денежное довольствие военнослужащих было значительно увеличено.
  
   Нельзя молчать!
   Так кто в ответе за дедовщину?
   Гибель в 72-м Объединённом учебном центре в Печах рядового Александра Коржича и открывшиеся там факты дикого произвола потрясли. Бандитизм в армии! А как прикажете назвать то, что происходит в этой воинской части? Вымогание денег у молодых солдат, издевательства, избиения и вот -- убийство...
   В первоначальную версию следствия -- произошёл суицид -- никак не верится. 3 октября солдат был найден повешенным в подвале. Ноги связаны шнурком, на голову надета майка... -- Это что, сам проделал такое перед тем, как надеть петлю? Не может не насторожить: родственникам тело погибшего показали далеко не сразу.
   В Печах это уже вторая трагедия за год: 31 марта в петле оказался ещё один солдат -- Артём Бастюк. И что же, разобрались тщательно с его гибелью? Следственный комитет уголовное дело по факту его смерти прекратил.
   Зная, отнюдь не понаслышке, что из себя представляет нынешняя белорусская Фемида, отнюдь не исключаю, что и дело по поводу гибели Александра Коржича будет, если не замято, то, во всяком случае, приглушено. Ну дадут какие-то сроки двум-трём "стрелочникам", кого-то из начальников уволят из армии или понизят в должности, и на этом всё. А глубинные причины происшедшего так и окажутся "за кадром". Раскрывать их власти невыгодно, ибо в данном случае надо начинать с себя.
   Тогда давайте поразмышляем над ними, ибо без этого понять, почему такое произошло в Печах, вряд ли возможно.
   Но сначала об этой воинской части, преобразованной из 45-й учебной танковой дивизии. В том военном городке я служил в 60-е годы. Дивизия -- наследница 6-й Ровенской гвардейской трижды орденоносной стрелковой дивизии. Мне, тогдашнему корреспонденту дивизионной газеты "Звезда Советов", и офицеру штаба подполковнику Николаю Хотько довелось работать над историей боевого пути 6-й гвардейской. Она не может не впечатлять. В боях -- с июля 1941-го и до последнего дня войны. Гвардейской стала в том же 41-м одной из первых в Красной Армии. 69 Героев Советского Союза!
   Были там подвиги и в мирное время. Об одном из них написал, когда уже работал корреспондентом окружной газеты "Во славу Родины".
   ... Солдаты метали боевые гранаты. Рядовой Леонид Данилов перед броском выдернул предохранительную чеку с такой силой, что граната упала к его ногам. Он -- в шоке: вот-вот взрыв!
   В трёх метрах от него у защитной кирпичной стенки -- лейтенант Валерий Кутузов. Мгновенно оценив ситуацию, рывком -- к солдату. Удар носком сапога по гранате. С криком "ложись!" повалил его и распластался сам. Граната взорвалась уже в десятке метров от них. И хотя солдат был ранен в руку (упал на землю боком), но жизнь его была спасена. (Позднее рана зажила, и он вернулся в строй).
   Лейтенант мог бы принять решение, спасительное только для себя. Принял совершенно другое, хотя и отчаянно рискованное, но единственно правильное для спасения солдата. И дело тут не только в отличной реакции и добротной физической подготовке.
   В штабе полка я попросил личное дело Кутузова, недавно прибывшего из училища. В выпускной аттестации среди привычных фраз бросилась в глаза самая короткая -- всего лишь из одного слова: "честен". Это качество молодого офицера и определило его поступок.
   "Честен", "честь имею" -- как этих качеств не хватает в нынешней белорусской армии! Вот на таких примерах и воспитывать бы их у нынешних военнослужащих, как в 72-м Объединённом учебном центре, так и в любой воинской части. Бывая в Печах и беседуя и с солдатами, и с офицерами, спрашивал: известен ли им подвиг лейтенанта Валерия Кутузова? В ответ: "никогда не слыхали". А что знают о фронтовых героях 6-й гвардейской? И здесь -- общее беспамятство.
   К Дню Победы солдатам о Великой Отечественной говорят, но больше общими стандартными фразами, скользящими мимо солдатских душ.
   А делают ли командиры и их заместители по воспитательной работе акцент на такие качества, которые непременно должны быть и у защитников Отечества, как благородство и просто элементарная порядочность? Показывают ли в этом личный пример? Создают ли такую атмосферу в казарме, где уставная требовательность сочетается с заботой о солдатах, где готовность прийти на помощь товарищу -- естественна как дыхание?
   Если бы... Тогда бы не было никакой дедовщины.
   Воинское воспитание -- процесс многогранный. Немалую роль в нём играет и армейская печать. Но возьмём "Белорусскую военную газету", заменившую окружную "Во славу Родины", в которой я проработал 15 лет (большей частью в отделе боевой подготовки). Отнюдь не хочу идеализировать свою "альма-матер". В то брежневское время очень даже чувствовался идеологический зажим. "Великий Ленин", "верный ленинец Леонид Ильич", "славная коммунистическая партия", "страна победившего социализма" и прочее и прочее -- все эти затвердевшие штампы в сочетании с официальной цензурой были присущи и нашей газете. Но будем справедливы: в ней поднимались острые армейские проблемы, наряду с пропагандой передового опыта критиковались недостатки и в воинском воспитании , и в боевой подготовке, ставились вопросы -- как что-то улучшить, избежать срывов, словом, делать своё ратное дело более основательно и надёжно. И это давало свои результаты в повышении боевой готовности. "Во славу Родины" пользовалась в войсках немалым авторитетом.
   Ну а нынешняя "Белорусская военная газета?" Если выразиться образно, то сплошная патока. Из номера в номер -- бесконечные дифирамбы: какие мы сильные и умелые, как у нас всё здорово, какие в белоруской армии замечательные командиры во главе с Верховным Главнокомандующим! То и дело мелькают патетические заголовки . "Победная контратака", "Без страха и упрёка", "Жми на газ, курсант!" "Гвардия, вперёд!" и т.д. и т.п. И ни одной критической или "постановочной" статьи, никакой публицистики, которая бы обращалась не только к умам, но и к душам военных людей.
   Смею утверждать: по сравнению с окружной "Во славу Родины" "Белорусская военная газета" сильно деградировала. И ничего в этом удивительного: она стала "нерассуждающим" идеологическим придатком власти.
   Весьма примечательный факт: на вскрывшуюся в Печах дедовщину с гибелью рядового Александра Коржича газета никак не откликнулась. Не послала туда немедленно своего корреспондента, не забила тревогу: а как в других частях? Может, эта мерзость проникла и в другой какой-нибудь гарнизон?
   Полная глухота. Словно то, что произошло в 72-м Объединённом учебном центре, -- сущая мелочь.
   Тогда на что направлена воспитательная работа в белорусской армии? В чём её главные приоритеты?
   Побывав в воинской части, расположенной в Минске, увидел плакат: "Служим Президенту и Отечеству!" Не поверив своим глазам, прочитал снова. Да, именно так: на первом месте президент, Отечество -- на втором.
   Президент -- олицетворение власти. Значит, если следовать этому плакату, армия должна служить не своему народу, а прежде всего ей? Но ведь и сам президент по своему конституционному статусу -- тоже человек служивый, и на этой своей должности лицо временное. Выберут другого и что тогда? Переориентировать армию на службу новому высшему чиновнику, превратив его в кумира? Нет, господа-товарищи из идеологических верхов! Как бы вы не изощрялись в своём подхалимском рвении, Отечество всегда остаётся Отечеством. Именно ему и должны служить все его граждане и, конечно же, люди военные.
   Казалось бы, это настолько непререкаемая истина, что напоминать о ней нет необходимости. Но нынешние идеологические начальники, находящиеся "под чутким руководством" своего правителя, эту истину отодвинули на задворки. Президент -- это наше всё! Он лучше всех знает, каким приоритетам следовать.
   Этими приоритетами власть обозначила себя довольно рельефно. Роскошные коттеджи в Дроздах и не только там, сверхвысокие зарплаты -- не чета "простым смертным", различные привилегии, хотя и замаскированные, но так или иначе дающие о себе знать, -- перечислять тут можно долго.
   А наличие множества резиденций у Лукашенко, не говоря о прочих его внушительных материальных активах, укрытых щитком "государственные", -- это пример гражданской порядочности? Ведь всё это -- на фоне обнищания обычных граждан, из которых эта власть стремится выжать как можно больше. Отменено большинство льгот у тех, кто их заслужил своим многолетним, а зачастую самоотверженным трудом. Разве не позор для страны, что, например, многих своих льгот лишились ликвидаторы аварии на Чернобыльской АЭС, спасавших страну от страшной беды своими жизнями и здоровьем? А декрет о так называемых "тунеядцах", который гневом отозвался по всей Беларуси, разве не показал истинное лицо этой власти?
   Но ей свойственно не только корыстолюбие. Вспомним... В 1999-м были похищены (и теперь уже никаких сомнений -- убиты) оппозиционные политики Юрий Захаренко, Виктор Гончар, бизнесмен Анатолий Красовский и журналист Дмитрий Завадский. Сколько-нибудь серьёзных расследований всех этих похищений-убийств так и не было. Власть их лишь формально обозначила, а по сути замяла. Почему -- понятно: следы вели к самому верху.
   20 декабря 2010-го во время мирной демонстрации, на которую вышли тысячи минчан, протестуя против сфальсифицированных выборов, -- провокация: кучка неизвестных стала бить стёкла в Доме правительства. Пока длилось это погромное действо, омоновцы только наблюдали, а официозные телеоператоры усердно работали. Но едва битьё стёкол закончилось, как стянутые на площадь молодчики с дубинками набросились на демонстрантов, избивая всех подряд. Были избиты и брошены в застенки кандидаты в президенты. А потом -- сфальсифицированные суды с обвинениями в "организации беспорядков" и тюремные сроки... А истинных погромщиков, творивших провокацию на виду у всех (нетрудно догадаться -- чей заказ исполняли) так и "не обнаружили".
   Этот вопиющий государственный беспредел что, случаен? Двух ответов тут быть уже не может. Так как же после всего этого, когда власть растаптывает всякую мораль, беспределу не перекинуться в казарму?
   Если она обкладывает нескончаемыми оброками свой народ, то почему бы тому или иному корыстолюбивому сержанту или прапорщику не вымогать деньги у молодых солдат? Если облечённый диктаторской властью правитель может публично унижать, попирая достоинство, скажем, бизнесменов, назвав их "вшивыми блохами", то вполне естественно, что хамство проникло и в казарму. Ведь сержант или прапорщик -- пусть небольшая, но тоже власть. И если тот или иной казарменный беспредельщик, утратив всякую совесть, уверовал в свою безнаказанность, то как же ей не быть, дедовщине!
   Бездуховность, отсутствие прочного нравственного стержня порождают корысть, хамство, стремление паразитировать за счёт других. О какой чести тогда можно говорить!
   Вот уж поистине: если рыба гниёт с головы, то растление общества -- от власти. Открывшееся в Печах -- именно растление. Свидетельств тому предостаточно. Но уже то, что рассказал бывший курсант этой части Степан Кульченко, -- страшная явь, вызывающая омерзение. "Дай деньги на мороженое прапорщику!" "Не хочешь? Тогда будешь в туалете петь гимн двенадцать раз!" "Дай деньги на субботник!" ("Субботник" -- оргия с проститутками ... в казарме). "Не дашь? Тогда получай!.." Непокорных избивали и, заперев в туалете, опускали голову в унитаз с дерьмом.
   И где же были вы, господа офицеры этой части, которая в белорусской армии считается элитной? Как могли допустить такое?! Этот вопрос -- и министру обороны с его штабом, и самому диктатору. На парадах дважды в году он помпезно стоит на трибуне в погонах с крупными звёздами -- не то маршала, не то генералиссимуса. И если они соответствуют какому-то воинскому званию, то непонятно, кто и когда его присвоил бывшему замполиту роты, старшему лейтенанту запаса. Выходит, право носить мундир с этими звёздами присвоил себе сам.
   Коль уж так подчёркивает свою "военность", являясь Верховным Главнокомандующим, то должен и он нести ответственность за то, что произошло в Печах и, не исключаю, происходит и в других гарнизонах. 24-й год правя страной, считается гарантом Конституции.
   Какой он "гарант", уже широко известно. Но Александр Григорьевич у нас "неприкасаемый". Какие бы катаклизмы ни происходили в стране, какой бы произвол не творился, всегда виноваты те, на кого укажет, но только не он. А тех, кто смеет активно протестовать -- за решётку, штрафы на них, вон с работы!
   Запугивание протестующих произволу -- старый бандитский приём. Помните, в известном фильме пахан -- своим подельникам: "Моргалы выколю, пасть порву!"
   Но только не у всех, далеко не у всех в Беларуси утеряно чувство достоинства. Именно оно побеждает страх, вбиваемый теми, кто творит Зло. Есть предел, когда он отлетает как пустая консервная банка под пинком ноги.
   Вовсе не призываю к революции и государственному перевороту. Но если мы, "простые граждане", в том числе тысячи солдатских отцов и матерей, чьи дети в
   белорусской армии отнюдь не гарантированы от издевательств, не будем молчать и вжимать голову в плечи, а решительно потребуем у власти то, что она обязана делать, то наглости в ней поубавится. Не считаться с решительными протестами "снизу" для неё опасно. Любая власть, попирающая мораль и насаждающая беззаконие, в конце концов рушится. Примеров того в Истории предостаточно.
   Сокращённый вариант статьи опубликован в газете "Народноая воля" (Минск) 24.9. 2017. Здесь представлен её полный текст.
  
   Гражданские проблемы -
   гражданская позиция
   По долгу памяти
   На конвертах - штемпели с промежутком во времени в несколько дней. А начнешь читать, и не покидает ощущение, будто письма шли к своим адресатам десятки лет. Адресаты - дети, письма - с войны. Нет, это не фронтовые треугольники с торопливыми строчками, рождёнными в окопе, блиндаже, на снарядном ящике. В корреспонденциях, что пришли в 39-ю минскую школу, -- нелёгкая работа памяти. Но все равно они с войны. Потому что о войне. Их авторы - бывшие солдаты.
  
   Сапёр-разведчик Егор Гацко, рассказывая ребятам о боях под Сталинградом, вспоминает эпизод с колодцем.
   - Котлубанская степь была безводной. А дни стояли знойные, пить хотелось невероятно. На нейтральной полосе - один-единственный колодец. Возле него -- глубокий овраг, настоящая балка смерти, ведь колодец-то находился под прицелом немецких снайперов. Дважды и мне выпала очередь его посетить. Первый раз пули пробили котелки, и пришлось вернуться порожняком. Зато во второй раз принёс целый термос - двадцать литров...
   За колодец шли ожесточённые бои. В конце концов он перешёл в наши руки. Потом фашисты возобновили атаки...
   Ветераны припоминают детали, штрихи, подробности боев, солдатского быта, пишут о своих чувствах, переживаниях в то грозное время.
   Работая военруком в 39-й средней школе, я часто использовал на занятиях с ребятами живые свидетельства фронтовиков. За 10 - 15 минут до конца урока шёл со старшеклассниками в музей гвардейской мотострелковой Рогачевской Краснознамённой орденов Суворова и Кутузова дивизии имени Верховного Совета БССР, который мы создали в школе.
   Школьный музей, как известно, не только хранилище документов и экспонатов. Главный его смысл - воспитание учащихся. Казалось бы, истина настолько бесспорна, что повторять её нет особой нужды. И все-таки...
   Обратился как-то к учителю истории. Говорю ему: в музее есть интересные письма фронтовиков, волнующие экспонаты. В ответ услышал: "Тему "Великая Отечественная война" мы ещё не проходили".
   Не берусь поучать педагогов в том, когда и как им использовать материалы, собранные юными следопытами. И все же никак не могу оправдать равнодушие, отсутствие интереса к музею, его материалам, обогащающим учебно-воспитательный процесс. Разве для этого учителю нужно непременно дожидаться, когда по программе будут изучать тему минувшей войны?
   Сейчас по всей стране молодежь участвует в составлении "Летописи Великой Отечественной " Прекрасное, благородное дело! И очень непростое. Время безжалостно стирает подробности тех лет. Не всё могут рассказать архивы: на войне не всегда исправно работали канцелярии. Пока основной источник для поисковой работы школьников - участники событий, их воспоминания. Письмо или присланная ветераном магнитная лента - это его монолог о войне. Но ведь есть ещё и диалог, когда ребята приходят к участнику былых сражений. Как подготовиться к такому диалогу, как себя вести в нём - этому школьников надо учить. Ведь они не просто собеседники - они исследователи. Причём, исследователи особого рода - не бумаги идут перелистывать. Обнажать живую человеческую память.
   С обидой поведал мне один ветеран:
   - Пришли ко мне недавно ребятишки. Мы, говорят, хотим записать ваш рассказ о войне. Где воевали? Опишите самый интересный бой. Так и сказали: "самый интересный". Я им докладываю: служил солдатом на тыловом складе боеприпасов. Во время воздушного налёта был ранен. "А куда?" Показываю. "А потом что?" "А потом госпиталь. На этом моя военная служба и закончилась". Ребята тут же, как я понял, для вежливости что-то черкнули в своих тетрадках. Но, чувствую, интерес ко мне резко поубавился. Хотел их чаем напоить - отказались. Спешат, мол, потому что надо еще четырёх фронтовиков выявить. Им классная руководительница норму такую дала, - чтоб не меньше пяти. У них, оказывается, соревнование с параллельным классом, кто больше рассказов наших запишет. Задерживать их не стал. Правда, посоветовал подняться этажом выше, там, говорю, живёт участник штурма Берлина. Ну, они к нему и заспешили. А ко мне больше из школы так никто и не приходил. Незанимательная я для них личность. Конечно, можно было кое-что и о нашей работе рассказать. Как по 12 - 15 часов в сутки грузили ящики с боеприпасами. Как во время бомбёжки тушили пожар в хранилище. Представили меня к медали "За отвагу", но получить её не успел: в госпиталь отправили...
   Этот, в общем-то, не такой уж исключительный эпизод в поисковой работе юных следопытов, наводит на раздумья. Ребят мы мало учим - за внешней обыденностью видеть героическое. Конечно, юным не просто вести диалог о давно минувших днях. Помощь педагогов тут нужна. Ведь иной раз требуется и терпение, и такт, чтобы "разговорить" участника войны, побудить вернуться к тому, что спустя десятилетия не остыло, не отболело, а прикоснись неосторожно, отзовётся болью. А уж формализм в таком святом деле вовсе недопустим.
   Школьники, о которых речь, наверняка отчитались перед своей учительницей, дали ей цифровой материал: столько-то квартир обошли, у стольких-то ветеранов побывали. Они как бы при деле, но само дело не затронуло их души, не взволновало, не настроило на подлинный поиск. По числу "выявленных" ветеранов параллельный класс они, может, и обойдут. Только что из того?
   Знаю директора школы, который охотно показывает школьный музей боевой славы разным представителям вышестоящих органов. Однако сам никогда не интересовался историей соединения, которому посвящён музей, не вникал в содержание экспонатов, не спрашивал о том, как и откуда они добывались. Как музей работает, пополняется, используется в воспитании - всё это для такого директора остается "за кадром". И не только потому, что "руки не доходят". Не "доходит" сердце.
   Всё меньше остаётся участников войны. Из гвардейской Рогачёвской дивизии мне прислали адреса фронтовиков. Больше десяти их живут в Минске. Но вот ведь парадокс: то, что далеко, что требует настойчивых поисков, возбуждает в нас и в наших питомцах массу энергии. Пишем письма, делаем запросы... И вместе с тем то, что рядом, порой не замечаем. Наверное, потому, что срабатывает пресловутое "успеем". Вот "с того понедельника", на "той неделе", в "том месяце" сходим, напишем, позвоним... Но уже не расскажет минчанин Павел Петренко о боях за белорусский город Рогачёв, имя которого присвоено знаменитой дивизии. Когда наконец-то ребята пришли к нему, услышали горестное: "Нет его больше".
   Подполковник запаса Николай Алексеевич Алексеев несколько лет служил в гвардейской Рогачевской и неутомимо собирал всё, что относится к её истории. Наконец мы пригласили его в школу. Николай Алексеевич охотно согласился. Однако на следующий день не пришёл: ночью отказало сердце.
   Опоздали. И какое тому оправдание! Нам всегда некогда. Но есть дела, не терпящие отсрочек. Среди наиважнейших - зафиксировать память конкретных людей о конкретных событиях. Сохранить её навечно для новых поколений.
   Фронтовики, как правило, люди душевно щедрые. Им ли, хлебнувшим на войне такого, что хватило бы на десяток человеческих жизней, не понимать, как нужны их воспоминания.
   "Дорогие ребята! Большое спасибо и низкий поклон за ваше письмо. Оно тронуло меня до глубины души..." "Посылаю вам три фото. Пишите мне, быть может, вам что-то ещё нужно - не откажу". И в школу вместе с воспоминаниями приходят документы, вырезки из газет, может быть, самые дорогие и единственные у ветерана реликвии. Мы же, принимая этот бесценный дар как должное, забываем порой поблагодарить за него, поздравить бывшего фронтовика с праздником или просто написать ему хотя бы несколько сердечных строчек. А почему бы школе не послать ветерану, допустим, сувенир, сработанный в школьной мастерской ребячьими руками, или подарить мишень лучшего стрелка после соревнований на приз Героя? Да мало ли возможностей дать знать бывшему фронтовику: гордимся вами и сами стараемся жить по законам мужества и доброты.
   В школьных программах нет такого предмета "Память о войне". Умению помнить нельзя обучить. Но можно и нужно воспитывать у детей потребность быть памятливыми, формировать у них чувство благодарности к тем, кто воевал за них.
   Пусть чаще получают фронтовики письма юных. И пусть ответы - воспоминания о войне, попадая в школы, не пылятся в ожидании круглых дат или специальных воспитательных уроков. Письма с войны нужны не только для потомков. Они должны и сегодня работать.
   Газета "Правда" -- центральный печатный орган в СССР, 29.9. 1982.
  
   Коэффициент неравнодушия
   Телеграмму приносили дважды. И дважды, не застав меня дома, уносили. В почтовом ящике обнаружил только извещения. Посмотрел на часы: почта уже закрыта.
   От кого телеграмма? Что в ней? Гадай, не гадай - всё равно ждать до утра. Сна почти не было. В голову лезли тревожные мысли.
   Утром поспешил на телеграф. Мне вручили бланк с наклеенными строчками. Один из моих друзей просил срочно позвонить ему. Срочно! Но телеграмма пролежала на почте почти сутки. Текст её - пять слов. Много ли труда составило бы написать эти пять слов на извещении?
   Проделал несложный опыт. Стоя, написал текст телеграммы. На это ушло пятнадцать секунд. Затем прохронометрировал, сколько же затрачено времени, чтобы дважды вписать мою фамилию, номер почтового отделения, адрес, дату. Выходило втрое больше. Ради чего тогда шёл ко мне почтальон? Для того, чтобы бросить в почтовый ящик извещения, или сделать главное: как можно быстрее сообщить, что же в телеграмме?
   Итак, "не хватило" всего лишь пятнадцати секунд, чтобы уберечь адресата от лишней нервотрёпки. Пятнадцать секунд - и полсуток тревожного ожидания.
   - Нечего предъявлять нам претензии, - осадила меня заведующая почтовым отделением, - у нас ежедневно почтальоны приносят обратно до десятка телеграмм. Мы не обязаны писать текст каждому.
   "Не обязаны"... Что верно, то верно. Инструкция этого не предусматривает. Но речь ведь не только о том, совершенна или несовершенна инструкция, и не пора ли обязать почтальона писать в извещении и текст телеграммы. Меня больше интересует другое: стремится ли заведующая к тому, чтобы дело, возложенное на руководимое ею учреждение, было выполнено наилучшим образом?
   Как известно, на все случаи жизни инструкций не напасёшься. И даже самая проворная и проницательная ЭВМ не вычислит, какую именно дозу чуткости должно выдавать в своей работе то или иное должностное лицо.
   "Равнодушие, - писал Чехов, - это паралич души". Формалист непременно поражён той же болезнью. При любой мало-мальски нестандартной ситуации норовит укрыться в своей спасительной раковине. "Мне-то что!" - отгораживается от житейских бурь и конфликтов обитатель этого малопочтенного жилища.
   При всей подчас сложной логике человеческих поступков есть одно простое, мудрое правило: хочешь, чтобы с тобой поступали хорошо, поступай и ты с другими так же.
   Я попытался представить такую картину: стоит, скажем, заведующая почтовым отделением в очереди - сдавать бутылки. Народу перед ней немного, позади - никого. Но едва подходит к заветному окошку, приёмщица показывает на часы: " У меня - обед". Напрасно обескураженная почтмейстерша взывает к снисхождению, убеждая затратить ещё пару минут и принять стеклотару. Приёмщица непреклонна. Повторяет: "у меня обед", - и захлопывает окошко. Возможно, обиженная женщина напишет жалобу. Но приёмщица легко отпарирует: "Я не нарушила распорядок работы, ушла минута в минуту. А ждать каждого не обязана".
   Нетрудно проиграть и другие варианты, в которых наша героиня может оказаться жертвой должностного безразличия. Однако сочувствовать ей подождём. Чем она лучше той же приёмщицы или другого какого-нибудь формалиста?
   Все мы, так или иначе, связаны друг с другом многообразной системой хозяйственных, бытовых и прочих отношений. И от того, насколько доброжелательны и великодушны, зависит душевное состояние тех, кто общается с нами, обращается к нам, кто на себе ощущает наше умение (и желание!) вкладывать в свою работу не только деловитость, но и доброжелательность.
   Многие минчане помнят водителя троллейбуса, который не только объявлял остановки, но и успевал рассказать о достопримечательностях города, любезно предупреждал гостей Минска, где следует сойти, чтобы кратчайшим путем попасть в ГУМ, Дворец спорта, филармонию... С доброй улыбкой, которая так и сквозила в интонациях его голоса, выражал надежду: "Конечно же, мужчины проявят себя рыцарями и дружно ринутся уступать места женщинам".
   У всех, кто ехал в этом троллейбусе, становилось светлее на душе от общения с хорошим человеком.
   Другой же водитель, работавший на том же маршруте, почти всю дорогу брюзжал в микрофон, что пассажиры недостаточно расторопно входят и выходят, что из-за них не сразу закрывается дверь. Его раздражённый голос, усиленный динамиком, бил наотмашь по нервам.
   Два водителя. Одна и та же работа. Но выполнять её, как видим, можно по-разному.
   Всё можно делать по-разному. Смотря какой душевный заряд вкладывать в свой труд, смотря как относиться к людям. Можно с чувством петь популярную песню "Я люблю тебя жизнь" и палец о палец не ударить, чтобы эта самая жизнь "лучше стала". А лучше она станет лишь при условии, если лучше станем и мы с вами, если в своих повседневных делах будем думать не только о себе, но и (опять же говоря словами другой популярной песни) "о других немножко тоже".
   Немножко или побольше, это уже смотря какой у кого запас доброты. И не просто думать - делать! И тогда наша жизнь, действительно, станет намного лучше.
   Как не хватает нам порой деловой сердечности, как много теряем, от того, что не умеем или не хотим превратить такое естественное состояние в устойчивый стиль служебной деятельности. Не собираюсь бичевать замшелых бюрократов. Они плохо выполняют свои функциональные обязанности, явно нарушая законодательные нормы. Но есть и другая категория работников. Аккуратны, напористы, предприимчивы и вовсе не работают "от сих и до сих". И всё же возлюбить этих энергичных деятелей тоже не тянет. Не тянет потому, что их деловые качества обездушены, лишены той доброжелательности, без которой работа даже с благими намерениями рано или поздно теряет свой изначальный смысл.
   Мораль зиждется на доброте. Доброте активной, воинствующей, непримиримой к злу. И любой производственный план, любое хозяйственное, административное или какое иное мероприятие должны иметь тот же прочный фундамент. Чтобы всегда, везде, при любых обстоятельствах торжествовала справедливость. Быть добрым по отношению к обществу, значит быть добрым и к отдельному человеку. Потому что он - частица этого общества. Это для него создаются духовные и материальные ценности, это его славят поэты и художники, о нём размышляют философы. Он, человек, главный в этом мире.
   Истина прописная. Но кто сказал, что прописные истины лишь сами по себе и не требует усилий, подвижничества, повседневной отваги? Как бы ни был хорош работник, какими бы волевыми и деловыми качествами не обладал, но если нет доброты, той самой, что двигает жизнь, одухотворяет её, мало радости от кипучей энергии.
   В одном учреждении я попросил несколько служебных характеристик. Читаю: "Хорошо подготовлен технически". "Инициативен". "Требователен к подчиненным". "Повышает профессиональный уровень"... Ну а что представляют из себя эти работники как личности? Как они к людям? Готовы ли помочь в трудную минуту? Вступятся ли за другого, отстаивая справедливость, или же уйдут в сторону? Говоря образно, какой у них коэффициент неравнодушия?
   Ни в одной из прочитанных мною характеристик так и не нашел хоть что-нибудь об этом.
   - Вы многого хотите, - снисходительно улыбнулся глава учреждения. - В душу каждому не заглянешь. И потом добрый человек или недобрый - к службе это не относится.
   А по-моему, очень даже относится. Я за то, чтобы всячески поощрять людей совестливых, чутких. От них делу прямая выгода.
   Коэффициент неравнодушия... Пусть нет такой величины в параграфах инструкций, но она незримо существует в наших душах и наших поступках. Это показатель нравственной высоты человека.
   "Советская Белоруссия" -- республиканская газета (Минск) 1988 . (Более точную дату публикации установить не удалось).
  
   "Беру на себя"
   Об этом событии на минском ремонтно-механическом заводе "Белремкоммунмаш" в газетах не сообщалось. Сами его участники расценили это как будничный факт: сделали своё дело. Но как? Вот это и заслуживает подробностей.
   Завод ремонтирует троллейбусы. Было замечено: чаще всего изнашиваются две конические шестерни - так называемая "обкатная пара". От неё зависит плавность хода, степень шума и вообще надёжность ходовой части.
   Изношенные зубья не восстановишь. Нужны новые шестерни. Но где их взять? Именно такой вопрос встал перед главным инженером Иваном Ивановичем Сафоновым. Завод-поставщик троллейбусов достаточным количеством этими шестернями не обеспечивал. Конечно, можно было послать в министерство бумагу. Так, мол, и так. Нужны "обкатные пары". Не поставят их - не взыщите...
   Мог бы по этому пути пойти и главный инженер. Мог? В том-то и дело, что нет. Сафонов - человек совсем других принципов. Он понимал: на заводе-изготовителе - свои трудности. Пока будет длиться переписка, пока дело сдвинется с места, пройдёт немало времени. А шестерни нужны уже сегодня, завтра... И в таком количестве, которое полностью удовлетворит нужды ремонтников.
   И тогда у главного инженера возникла мысль: а что, если делать "обкатные пары" у себя на заводе? Это бы решило проблему. Но каким образом осуществить задуманное? Для изготовления конических шестерён нужны поковки, специальное оборудование, инструмент, оснастка. Ничего этого на заводе в 1979-м году не было. А вот скептиков было изрядно. Сафонову говорили: "Безнадёжное это дело, не ищи приключений на свою голову".
   Сафонов слушал, но продолжал искать.
   Как человек трезво мыслящий, отдавал себе отчёт: без помощи извне проблему не осилить. Понимали это и директор Николай Григорьевич Ковалёв, и начальник технологического бюро Николай Сергеевич Шарец. Поддержав главного инженера в задуманном, а стало быть, взяв на себя свою долю ответственности, вместе с Сафоновым стали искать выход.
   И вот уже определено, какие именно нужны станки, инструмент, оснастка. Вышли на министерство, Госплан... Просьбы тщательно обосновали, подкрепили расчётами. Словом, сделали всё, чтобы убедить высокие инстанции.
   Да, Сафонов рисковал. Своим положением, инженерным авторитетом, добрым именем. О том, как он волновался, когда были изготовлены первые, пока ещё опытные конические шестерни, - что уж тут говорить! Тщательно проверили их по всем параметрам - получилось. И ещё как получилось! Это была награда за их риск, труд, если хотите, техническую дерзость.
   Прошло ещё несколько лет, а Сафонов так и не угомонился. Не тот характер. Снова ищет "на свою голову" новые проблемы. Впрочем, "ищет" - не то слово. Эти проблемы выдвигает жизнь. А он не убегает от них, идёт навстречу, ставит себя в самый их эпицентр. Решение каждой из них по затраченным усилиям, по нервному напряжению немногим отличается от истории с шестернями. Знает: при неудаче спрос будет, прежде всего, с него. И, тем не менее, раз за разом, как в известном романе, бросает перчатку: "Иду на грозу".
   Технический прогресс - это не только более совершенная техника. Это и люди, которые этот прогресс осуществляют, такие, как Сафонов. Сейчас, когда в нашей стране идёт большая перестройка во всех сферах жизни, мы особенно нуждаемся в таких людях. В тех, кто не прикроется бумажкой, не сошлётся на объективные трудности, не разведёт руками там, где надо эти руки энергично приложить к делу.
   Об ином говорят: скромный. Но присмотришься к нему повнимательнее, и вся его "скромность" в том, что он постоянно следует обывательскому правилу: "не высовываться". Такой скромник не выступит на собрании с критикой недостатков - "зачем наживать врагов?", не вступится за товарища, хотя и сочувствует ему, не возьмёт на себя добровольно груз ответственности, если есть хоть какой-нибудь риск. "Не высовываться!" - вот его философия. Что такому важно? Чтобы жизнь текла тихо, без этих самых "экспериментов" и прочих "выкрутасов". Вот ежели есть резолюция сверху, тогда что ж, тогда и мы всей душой...
   Равнодушие, боязнь перемен, а с ними и рутина возникают не на пустом месте. Разве такое уж редкое явление, когда человека пытливого, дотошного, правдолюбца зачисляют в разряд "неудобных" со всеми вытекающими отсюда последствиями? "Неудобных", разумеется, для перестраховщиков. У того, кто первым поднимается в атаку, всегда больше шансов попасть под огонь. "Неудобному" и выговор схлопотать легче, и вообще "набить себе изрядно шишек". А у тех, сверх осторожных, вполне может быть благополучная анкета, внушительный послужной список.
   Бумаги, бумаги... Не слишком ли мы доверяемся им? Человек занимал такие-то должности... Да, занимал. Но как работал, много ли пользы было от него людям, обществу - вот ведь главное.
   Гражданственность измеряется не стажем и не служебной анкетой. Быть бойцом - это значит всегда носить в себе чувство ответственности за порученное дело, за государственный интерес, за ту справедливость, без которой поблекнут самые лучшие намерения. Быть бойцом - это помимо всего прочего, иметь и стыд, брать на себя и чужую боль. Очевидно, этим и прежде всего этим настоящие бойцы отличаются от "сигнализаторов", весь пыл которых уходит лишь на обозначение гражданской активности. Сигнализировать и дело делать - далеко не одно и то же.
   Отнюдь не открою Америку, утверждая, что воспитывать ответственность, бороться с равнодушием надо с юных лет. Возможностей тут великое множество. Используем ли мы их?
   ... На территории этой минской школы все скамейки поломаны. Не только месяц за месяцем, но уже год за годом идут мимо и ученики, и учителя. Ну, что бы найтись хотя бы одному и предложить: "Давайте эти скамейки отремонтируем. Ведь есть же у нас уроки труда!"
   Нет, спокойно проходят мимо. Упрёк не только учителям. Почему бы и родителям не сказать своему чаду: вот тебе молоток и гвозди, вот пила. Иди и сделай. Доски и краску попроси у завхоза. Но, судя по сломанным скамейкам, молчат и родители. Так у детей вызревает равнодушие, увеличивается дистанция между моральными заповедями, о которых они так много слышат в школе и дома, и поступками.
   Особенно опасны равнодушные на руководящих постах. Знакомый социолог рассказал мне об опыте, который провели его коллеги в одном учреждении. Каждому сотруднику дали анкету. Были в ней и такие вопросы: "Назовите самого авторитетного в вашем учреждении"; "Что вы думаете о вашем начальнике?". Ни в одной из сорока заполненных анкет начальник учреждения не попал в число самых авторитетных. Что же касается ответов на второй вопрос, для начальника они оказались нелестными. "Нерешителен". "Любит перекладывать ответственность на других". "Избегает самостоятельных решений"...
   А вот ещё запись: "Милейший человек, но трус". И вот этого человека, в ту пору, когда заполнялись анонимные анкеты, наметили к выдвижению.
   Социологи познакомили начальника отдела кадров с ответами сотрудников. Тот пожал плечами.
   - Мало ли что могут написать в ваших анкетах, а ещё анонимных! Они для нас не документ...
   Очень жаль, что не документ. Мнение коллектива - серьёзная вещь. Если бы учитывали его, поубавилось бы у нас перестраховщиков, бюрократов, карьеристов и, напротив, быстрее пошли бы в рост люди граждански смелые, принципиальные, истинные подвижники.
   Все мы так или иначе связаны с каким-то коллективным делом, направленным на общее благо, а, значит, ответственны друг перед другом. Чтобы ладилось это дело, мало быть профессионалом. Надо быть и неравнодушным. "Если не я, то кто же?"
   Великое качество души, делающее самого, казалось бы, обычного человека Личностью.
   Газета "Вечерний Минск" 17.3. 1986.
  
   Надругательство над спасателями
   ... В те первые "чернобыльские" дни конца апреля 1986-го после взрыва атомного реактора остановить мощный поток радиации из взорванного реактора, несущего смерть, хоть как-то уменьшить зараженность в наиболее пострадавшей зоне, оказалось задачей чрезвычайной сложности. К тому же растерянность власти, её попытки скрыть истинные масштабы бедствия, неведение населения, а затем паника -- всё это в той сумятице "имело место". Но, как говорится, на войне, как на войне: оценив обстановку, от которой никуда не уйдёшь, надо решительно действовать. Так оно и было. Рациональность тех или иных действий, особенно мер безопасности, от критики теперь уже не заслонить. Но уже не вытравить из народной памяти героизм тех, кто жертвуя собой, гасил гигантскую беду.
   На "передний край" были брошены пожарные. Их подвиг сродни фронтовому, когда воин закрывал своим телом пулемётную амбразуру. "Вызывали огонь на себя" бульдозеристы, сгребавшие к реактору то, что было разбросано взрывом, медики, атомщики, водители, милиционеры и многие, многие другие, чьё немедленное вмешательство было необходимо.
   А действия вертолётчиков, сбрасывающих в эпицентр взрыва мешки со свинцом, песком, известняком, разве это не подвиг?! Снизу шёл поток раскалённых паров, пропитанных радиацией. Нужно было снизиться до минимальной высоты и зависнуть, чтобы мешок попал точно в цель. Сколько было таких вылетов, которых вполне можно назвать боевыми, сколько мешков сброшено, чтобы наконец заткнуть эту пасть, изрыгающую смерть! И, конечно же, не обошлось без матушки-пехоты.
   Лявон Гришук, один из тех, кто в те дни сражался с губительными последствиями Чернобыльской катастрофы, ныне известный художник, рассказывал...
   Его, уже отслужившего в армии, как и многих других, призвали на военные сборы и направили в Чернобыль. Жили в зараженной зоне в палатках. Их рота делала дезактивацию прилегающих деревень, а он отмывал от радиационной грязи технику, работавшую на дезактивации. Каждый раз на машинах, вернувшихся после работы, уровень радиации возрастал. Это вначале пугало, но потом привыкли. Солдат хорошо кормили, а сами они "подкрепляли" себя и спиртным: это как-то отводило мысли об опасности.
   Месяца через два их бросили на крышу энергоблока рядом со взорванным реактором. На них была самодельная защита: из толстых листов мягкого свинца вырезано что-то вроде передника и накидки на спину. На себе закрепляли это верёвками. На голову клали кусок свинцового листа, накрывая его каской. С большим трудом добрались до крыши. Их доспехи защищали от радиации лишь в какой-то степени. Как потом выяснилось, нахватали её изрядную дозу, значительно превышающую допустимую. На крыше им было предписано работать не более двух минут, ибо радиация на ней была поистине убийственная. Там валялись разбросанные взрывом остатки графитных стержней, расплавленного рубероида, куски арматуры и прочее из самого нутра реактора. Всё это они сбрасывали вниз.
   Потом в республиканских средствах массовой информации сообщалось: на крыше энергоблока трудились роботы.
   - ... Их там не было, -- внёс ясность Лявон. -- Теми роботами были мы, солдаты. Нам сказали: вы -- военнообязанные, сейчас время приравнено к военному, за невыполнение приказа трибунал даст, как минимум, три года тюрьмы. И вместе с тем успокаивали: не волнуйтесь -- на крыше особой угрозы для вас нет. Побудете там пару раз по несколько минут и отпустим домой...
   Когда вернулись в свои палатки после первого раза их "крышевой" работы, всех охватила какая-то вялость, кружилась голова, подкатывала рвота... На обед не пошли -- никакого аппетита. Пролежали до вечера. И только на следующее утро кое-как оклемались.
   Через два дня снова к реактору. Защитных свинцовых доспехов хватило только на четверых: больше не доставили. Как и в прошлый раз, их успокаивали: ничего страшного -- две минутки на крыше и всё.
   Сколько радиации они "хапнули" за те двухразовые две минутки -- потом будут ужасаться врачи. Но от них истинную её суммарную дозу, полученную у реактора, скрыли, написав официально вполне успокаивающую: дескать, мелочь!
   Но эта "мелочь" вскоре обернулась хворями, больницами, потерей работы, депрессиями, у многих семейными разладами.
   В первые годы после той штурмовой эпопеи они периодически собирались. С каждым разом число их сокращалось, встречались зачастую в больнице, а теперь собираться уже некому. Из их роты в живых остался только Гришук, да и то обвешанный болезнями.
   - Чудо, что я ещё жив, -- говорит он, -- это Дух Божий. К Богу я пришёл в больнице, и теперь он меня поддерживает и физически, и творчески.
   Другой опоры ветеран Чернобыльской битвы с радиактивным нашествием давно уже не ощущает.
   А ведь какое-то, увы, непродолжительное время, ликвидаторы аварии на ЧАЭС, как их стали называть, были в почёте. О них говорили на собраниях, писали в газетах, шли передачи по радио и телевидению. За ними закрепили государственные льготы: бесплатные лекарства, бесплатное лечение на курортах и в санаториях, бесплатный проезд на городском и региональном транспорте, бесплатные ссуды в банках, 50-процентные скидки на коммунальные выплаты...
   С приходом к власти А.Г.Лукашенко начался пересмотр всего этого, о чём свидетельствовал его указ N 349 "Об упорядочении некоторых льгот для отдельных категорий граждан (опубликован 1 сентября 1995-го).
   Упорядочение... Звучит вполне пристойно. Только что за этим уже стандартным бюрократическим термином? Улучшение условий жизни ликвидаторов, так много сделавшим для страны? Нет, как раз наоборот. Тут вполне уместны глаголы: сократить, урезать, отнять, что и было сделано этим указом, лишившим ликвидаторов основных их льгот.
   С 1-го января 2013-го действует новый закон опять же с привлекательным названием "О социальной защите граждан, пострадавших от катастрофы на Чернобыльской АЭС, других радиационных аварий". Здесь уже прежний статус -- ликвидаторы последствий катастрофы (аварии) на ЧАЭС -- не значится: их чохом запихнули в "пострадавшие".
   Естественно, в государственные властные органы пошли письма, звонки от ликвидаторов: как же так, почему нас лишили этого почётного статуса? И конечно же, неизменные вопросы о льготах.
   Им вежливо разъясняли... Успокойтесь, милейшие, никто этого статуса вас не лишает. Мы ценим ваши заслуги. И льготы для вас тем законом предусмотрены. И тут же перечисление их.
   Ну вот, например: бесплатный проезд на всех видах городского транспорта (кроме такси), а также на железнодорожном, водном и автомобильном пассажирском транспорте общего пользования.
   Звучит? Да-а. Но... Эта милость -- для граждан "заболевших и перенесших лучевую болезнь и инвалидов 1-й и 2-й группы, а также детей-инвалидов вследствие катастрофы на ЧАЭС, других радиоактивных аварий". А как же ликвидаторы, у которых лучевая болезнь не значится, а инвалидность лишь 3-й группы? А никак. Это льгота не для них.
   Кстати, она для инвалидов 1-й и 2-й группы той же "чернобыльской" категории, но живущих в сельской местности, урезана: имеют право на бесплатный проезд только на автомобильном транспорте и то "в пределах административного района по месту жительства".
   Вот так, инвалиды-селяне, нечего вам разъезжать по Беларуси. Сидите дома. А понадобится, скажем, поехать в Минск или в областной город, за проезд на городском транспорте платите свои кровные.
   А эта льгота для инвалидов, пострадавших от аварии на ЧАЭС, если они ликвидаторы, звучит уже издевательски:
   "Преимущественное право на зачисление в учреждения, обеспечивающие получение среднего специального и высшего образования". Так сколько теперь лет тем 20-летним солдатам, не говоря уже о более старших, кто тогда сражался с радиацией? Правильно, около полсотни, а то и близко к семидесяти. Они что, теперь ринутся в институты?
   Какую льготу по новому закону о пострадавших от катастрофы на ЧАЭС ни возьми, ликвидаторов, она напрямую не касается: речь только об инвалидах. Да и то эти так называемые льготы больше носят формальный характер, нежели серьёзно облегчают жизнь пострадавшим. "Медицинское обслуживание при выходе на пенсию в организациях здравоохранения, к которым они были прикреплены". "Использование трудового отпуска в летнее или другое удобное для них время". "Получение социального отпуска без сохранения заработной платы продолжительностью 14 календарных дней в году"...
   Ах, как трогательно! Будто всё это было недоступно для инвалидов и не инвалидов до трагического взрыва.
   А где же право на бесплатные лекарства, бесплатное протезирование зубов, бесплатное санаторно-курортное лечение, скидки на коммунальные выплаты, бесплатный проезд на всех видах городского транспорта, независимо от инвалидности ликвидаторов? Всё это у них отняли. А поскольку практически лишили и самого этого статуса, теперь им надо доказывать, что здоровье их подорвано в результате катастрофы на ЧАЭС. А это добывание очередных справок, хождение по судам с уплатой соответствующих пошлин. Но не у всех уже хватает сил и здоровья на эти унизительные хлопоты.
   Когда этих людей бросали на передний край Чернобыльской битвы, им говорили: "Родина вас не забудет". Теперь, судя по отношению к ним власти, они ей уже не нужны. Отработанный материал. Это горькое заключение я слышал от многих ликвидаторов.
   Когда они приходят в чиновные кабинеты с жалобами, почему их лишили того-то и того-то, почему объявленные им "льготы" столь мизерны, нередко слышат: "Понимаем, сочувствуем, но таковы на сегодняшний день возможности государства".
   Объяснение лживое. Не в "возможностях" дело. В желании помочь, помочь существенно, а не обозначить эту помощь. Находятся же деньги, и немалые, на ледовые дворцы, таинственные резиденции за высокими заборами у Минского моря и в других живописных местах республики (сколько их уже!), парады, всякого рода шоу, когда заезжим "звёздам" платят огромные гонорары. Находятся деньги и на солидные прибавки к министерским зарплатам высокопоставленных чиновников, "курирующих" те или иные банки и крупные предприятия...
   Отношение власти к тем, кто в грозный час самоотверженно заслонил от гигантской беды и Беларусь и всю Европу, проявилось не только в крохоборстве по отношению к ним. В забвении самого подвига. Есть ли в нашей республике хоть один памятник героям-чернобыльцам? Ни одного. А на Украине и России есть. И не один. Есть в Донецке, Черкассах, Керчи, Мариуполе, Екатеринбурге, Суздале, Томске, Волгограде, Самаре и других городах. Есть в Литве, Армении, Казахстане. Так почему же в Беларуси, больше всех пострадавшей от чернобыльской беды, власть не удосужилась на это святое дело? Не хватило денег?
   Совести не хватило.
  
   * * *
   Там, где не в ходу благодарность, вылезает хамство. Не обязательно громогласное. Бывает и тихим, равнодушным. Но оно всегда оскорбительно. Практическое изъятие статуса ликвидаторов аварии на ЧАЭС с понижением его до стандартно-бытового "потерпевшие" -- это надругательство над коллективным подвигом этих людей, которых вполне уместно называть не просто ликвидаторами, а прежде всего спасателями. Они спасали всех нас и будущие поколения от страшной беды, спасали своими жизнями, своим здоровьем.
   Процитирую стихи одного из участников той гигантской битвы майора в отставке, ныне инвалида, Владимира Гавриличева: они здесь очень к месту.
   Здесь трассеры не рвали темноту
   и землю не взрывали залпы "Градов".
   Но только нам с тобой невмоготу,
   в душе -- Чернобыль,
   ставший сущим адом.
   Нам глотки радиация рвала,
   а головы от стронция гудели.
   На бешеный реактор молча шли
   Мы у судьбы, не требуя пощады...
  
   Да, солдаты Чернобыля своё дело сделали честно. Совершённое ими говорит само за себя. Но где же благодарность государства? Где та награда, не мизерная, не формально обозначенная, а достойная их героизма? Награда с учётом того, что теперь эти люди, в большинстве своём уже инвалиды, нуждаются во многих льготах, хотя бы тех, которые у них были вначале. Нуждаются и в моральной поддержке.
   Это, что надо разъяснять высокопоставленным чиновникам? Увы, бессмысленно. Как сказал поэт: "пустое сердце бьётся ровно".
   Тогда вполне уместно спросить: что же это за власть такая? Чьи интересы защищает -- народа, от имени которого постоянно глаголет, или свои собственные?
   С ответами на эти вопросы, полагаю, особенно напрягаться не надо.
   Газета "Народная воля" (Минск), 12. 11. 2013
  
   Подвиг есть. Бумажки нет!
   Как наградные чиновники отпихивают от звания "Герой России" подлинных героев, совершивших в Великую Отечественную войну выдающиеся подвиги, но так и не получивших тогда высшую награду страны
  
   О нём столько писала фронтовая "дивизионка"!
   Как всё сцеплено в этом мире! Не сохранись в редакции дивизионной газеты "Звезда Советов", где в 1964-м я работал военным корреспондентом, её фронтовая подшивка, вряд ли судьба свела бы с этим незаурядным человеком.
   Мне, тогда ещё молодому журналисту, и офицеру штаба подполковнику Н.Хотько, было поручено написать к 20-летию Победы историю боевого пути нашей дивизии. Дивизия куда как заслуженная: уже в сентябре 1941-го -- 6-й гвардейская, а к концу войны -- ещё и Ровенская, орденов Ленина, Суворова и Красного Знамени. 69 Героев Советского Союза!
   Пока мой соавтор изучал в Подольском архиве оперативные документы, я просматривал подшивку "дивизионки".
   Страстные и звучные, как автоматные очереди, заголовки, "шапки", рубрики дышали ненавистью к врагу, звали в бой за Родину. Подвиги, россыпь имён. В номере за 6 марта 1943-го крупно набрано: "Разведчики во главе с тов. Гриневичем захватили языка и взяли трофеи". Перевернул ещё несколько страниц. "Смелый налёт разведчиков". "Разведчики дезорганизуют коммуникации немцев". "Вчера ночью". "Рейд смелых". "Новый подвиг разведчиков". "Вожак следопытов"... И всё о нём, капитане Михаиле Гриневиче, и его ребятах. Им посвящена вся страница номера за 25 апреля 1944-го.
   "Отважно и умело действуют разведчики подразделения, где командиром гвардии капитан Гриневич, четырежды отмеченный правительственными наградами. О боевых подвигах славных следопытов, о их боевом опыте рассказываем мы сегодня..."
   Читая в "дивизионке" об этом человеке и его разведчиках, недоумевал: в дивизии десятки Героев Советского Союза, но о том, что и он среди них -- молчание. Странно... Такие громкие дела, такая слава! Разумеется, газета писала и о тех, кто удостоился Золотой Звезды. Но чтобы на своей скромной площади уделять столько внимания одному офицеру и его подчинённым, такую честь надо заслужить поистине делами героическими.
   Так кто же он такой, "вожак следопытов" Михаил Гриневич? Бывший таёжный охотник, этакий русский Джеймс Бонд с красной звездой на фуражке? Что за личность этот гвардии капитан, о котором так восторженно писала газета? Как сложилась его дальнейшая судьба?
   Сколько ни расспрашивал старожилов дивизии, никто о нём ничего не знал. Ветеранов-фронтовиков здесь уже не осталось.
   Следы Гриневича затерялись.
  
   Недоговорки генерала
   Прошло ещё 17 лет. В 1981-м я приехал в ту же дивизию, которую продолжал считать своей. И надо же, в тот же день из Москвы прибыл её последний фронтовой комдив генерал-майор в отставке Герой Советского Союза Георгий Васильевич Иванов, он же председатель Совета ветеранов 6-й гвардейской. Узнав, что в дивизии -- журналист, пригласил меня в гостиничный номер. Тогда я и услышал:
   - Слушай, корреспондент... Есть одно дело. Вернее, долг один меня мучает. Ты о Гриневиче напиши. Вот кто герой из героев.
   Меня словно током ударило. Мы одновременно думали об одном и том же человеке.
   - Товарищ генерал, да ведь я...
   - Погоди, не перебивай. Ты книгу генерала Батова "В походах и боях" читал?
   - Конечно.
   - Есть там одна строчка, но какая! "6-я гвардейская славилась своими снайперами и разведчиками". Так вот, разведчики -- это орлы Гриневича. Это был ас в своём деле. Лучший разведчик не только в нашей дивизии, но и в корпусе, армии и, пожалуй, на всём 1-м Украинском фонте. Сколько он "языков" перетаскал, как мастерски работал! Кажется, скажи ему: "Гриневич, надо добыть из преисподней пару чертей", попросит разве день-другой на подготовку. Да, такой был храбрец и умелец. Бывало, в той или иной дивизии нашего корпуса, а то и армии не заладится с добычей "языка", который был нужен позарез, так приезжали за Гриневичем: уж он выручит. И со своими разведчиками ещё как выручал!
   Знаешь, как его ценили? Однажды он не вернулся из поиска. Прикрывал отход разведчиков с захваченным пленным и остался раненым на нейтральной полосе. Чтобы его вызволить, подняли в атаку батальон. Батальон! Спасли Гриневича.
   Чем больше слушал Георгия Васильевича, тем сильнее мучил всё тот же вопрос, что и при первом знакомстве с разведчиком-асом на страницах фронтовой "дивизионки". Сколько "языков" добыл, сколько подвигов совершил, а вот не Герой Советского Союза! Почему?!! Спросил об этом.
   Генерал помрачнел.
   - Представляли его ещё в 43-м, да не получилось.
   - Извините, товарищ генерал, как понимать "не получилось"? Это что же, не дотянул, значит, Гриневич своими делами до Золотой Звезды? -- И подчеркивая свой провокационный вопрос: -- Так что ли?
   - Нет, не так! -- пристукнул Иванов кулаком по столу. -- Гриневич сделал столько, что хватило бы на две, и на три, а, может, и на четыре Золотых Звезды. Но не всё так просто в наградном деле, как ты думаешь. Есть там свои подводные камни и течения... В 65-м, к 20-летию Победы, Совет ветеранов нашей дивизии представил его к званию Героя. Представление поддержал маршал Конев. И снова осечка... В 85-м наше очередное представление поддержал уже маршал Ахромеев, послевоенный командир нашей дивизии. И опять отказ... Почему, это вопрос не ко мне. Ты что думаешь, не мучает меня боль за Гриневича, что за все его подвиги так и не дали ему Героя? Но что я могу? Как видишь, не удалось пробить эту стену.
   Георгий Васильевич явно что-то не договаривал. "Не получилось", "не всё так просто"... Но почему "не получилось"? Какие тут сложности, если человек ещё как достоин высшей награды? Однако допытываться об этом, быть назойливым в тот первый вечер нашего знакомства посчитал бестактным. А генерал, словно угадывая эти мои немые вопросы, миролюбиво их отвёл.
   - Ладно, не будем сыпать соль на рану. Выпьем лучше за Гриневича.
   - Он жив?
   - Да живой, живой наш разведчик! Ну, за здоровье Михаила!
   Снова звякнули рюмки.
   - А где же найти Гриневича? -- спросил я и сам не верил, что сейчас наконец-то будет стёрто белое пятно, которое столько лет не давало мне покоя.
   - Искать не надо. Живёт у вас в Белоруссии, в славном городе Полоцке. Записывай адрес и телефон...
  
   Из первых уст
   Приехав в Полоцк, из гостиницы сразу же позвонил ему домой.
   - Гриневич слушает.
   Господи, неужели это он, тот самый знаменитый разведчик? Как просто -- стоит лишь позвонить! А через полчаса -- стук в дверь.
   - Здравствуйте, я -- Гриневич. -- Протянул мне руку. -- Михаил Степанович.
   Так вот он какой "вожак следопытов", виртуозный добытчик "языков"... Роста чуть выше среднего, худощав. Лицо добродушное, без стального блеска глаз и прочих атрибутов "сильной личности". Держался скромно, даже немного застенчиво. Однако и достоинство при этом чувствовалось. Узнав, что хочу написать о его фронтовых делах, предложил поехать к нему домой.
   - Покажу вам и кое-какие записи, и военные фотографии...
   И вот я у Гриневичей. Их тогда было трое. Жена Нелли Николаевна, красивая, обаятельная женщина. До выхода на пенсию работала в магазине. Дочь Александра -- учительница в средней школе, где Михаил Степанович был военруком.
   О себе рассказывал сдержанно, не драматизируя событий. Дескать, что было, то было. Если интересно, то извольте...
   И потекла наша беседа неспешно, как тихая с виду, однако глубоководная река, вбирающая в себя всё новые притоки -- от события к событию, от года к году.
   Показал мне пачку писем.
   - Это от генерала Иванова. Беспокойная душа...
   На конвертах под адресом -- приписка: "Легендарному разведчику". Пусть, дескать, в Полоцке знают, какой знаменитый человек там живёт.
   Михаил Степанович улыбнулся.
   - Ну это он лишку хватил. Какой я легендарный? Про меня песен не пели. Знали в дивизии, в армии, наверное. У меня такая работа была. А вот в этом письме уже практический совет. Читайте.
   И я словно снова услышал густой, звучный голос генерала.
   "Пишешь ли ты свои воспоминания? Убедительно прошу тебя: заведи большую толстую тетрадь и пиши ежедневно хотя бы по одному часику. Пиши долго: может, месяц, может, год, может, несколько лет, а лучше -- всю жизнь. Уверяю, получися хорошо, ибо правда лучше всех произведений..."
   Гриневич протянул мне четыре тонких ученических тетради.
   - Как видите, внял я совету генерала Иванова, только вот толстую тетрадь так и не завёл. Да и писатель из меня никакой.
   Да, беллетристикой тут и не пахнет. Сухие, деловитые строки, напоминающие военные донесения, с высоты прожитых десятилетий бросают беспристрастный взгляд на пережитое. По сути, это краткий боевой дневник. Потом те записи я буду читать неспешно и передо мной откроются новые грани фронтовой работы войсковых разведчиков.
   В его тетрадях -- немало имён. Он умел ценить мастерство и самоотверженость других, умел быть благодарным. Давно замечено: люди благородные своих заслуг не выпячивают, зато помнят о заслугах других. С первой же нашей встречи я понял: передо мной именно такой человек. Такому нельзя не верить.
   ... Михаил Степанович достал пачку фронтовых фотографий. Вот он со своими разведчиками. На гимнастёрках -- ордена и медали.
   - Это Саша Каширин. Взводом командовал. Разведчик от Бога. А это Беркут Лёня, тоже надёжный парень... А вот комбат из 25-го гвардейского полка Брусиловский с женой...
   Рассматривая фронтовые фотографии, подаренные Михаилу Степановичу, читаю и надписи на обратной стороне: "На память лучшему разведчику, командиру капитану Гриневичу", "Лучшему другу Мише", "На память любимому своему командиру гвардии капитану Гриневичу от Вашего подчинённого разведчика Власенко..." А эта -- от генерала Иванова: "Боевому другу, отважному разведчику М.С.Гриневичу".
   Всего лишь несколько искренних слов. Но как много могут они сказать о том, кому предназначены!
   Он бережно разгладил уголок одного из снимков и стал складывать их в конверт.
   - Да-а, на фронте друзья были, что надо. Жаль, тут нет фронтовой фотографии Бори Шевченко, моего ординарца. Прекрасной души человек и храбрости отменной. Мы с ним во многих переделках побывали, и он мне не раз жизнь спасал. Кончилась война, и потеряли мы друг друга из виду. И вот однажды, спустя уже много лет приносят телеграмму... (Жене:) Нелля, где Борина телеграмма?
   Искать её Нелле Николаевне не пришлось: хранилась среди семейных реликвий. И вот что в телеграмме:
   "Мой любимый, бесстрашный командир, дорогой мне человек! Сегодня у меня радостный праздник: нашёл Ваш адрес, спешу связаться с Вами. 37 лет жду желанной встречи... Пишите, как встретиться нам. Я приглашаю к себе и жду. Ваш преданный друг, разведчик Борис Шевченко".
   Михаил Степанович смотрел на телеграмму, и губы его слегка подрагивали.
   - Для меня он навсегда Боря, хотя и солидными званиями обзавёлся: кандидат технических наук, лауреат Государственной премии... Про сварку в космосе слышали? Не обошлось без светлой Бориной головы. Адрес его? Пишите...
   И я приехал в подмосковный Зелёноград к Шевченко.
   Здесь, в квартире Бориса Ивановича, и произошла наша встреча. Коренастый, подвижный, в спортивном костюме, с простецкой улыбкой, он скорее походил на тренера, нежели на учёного. Весь светился искренностью и радушием.
   - Как хорошо, что вы приехали! О Гриневиче могу столько рассказать, что никаких ваших блокнотов не хватит. А не хватит -- найдём у меня. Но сначала пообедаем. На голодный желудок какие разговоры! Что-нибудь забуду, какая-нибудь извилина не так шевельнётся -- И озорно, по-мальчишески хохотнул, окончательно покорив своим добросердечием и дружеской простотой.
   Мы пообедали, и я снова взялся за авторучку. Борис Иванович как в воду глядел: мой блокнот стремительно набухал.
   ... - О Гриневиче вполне можно книгу писать. Это был разведчик экстра-класса. Самородок. И храбрости неимоверной. Сейчас могу признаться: с ним поначалу просто боялся ходить за "языками". В трусоватых вроде бы не числился, а вот боялся. Для него не было слов "трудно", "опасно", "невозможно". Он признавал только одно: "надо!" Уже потом я понял: не отчаюга безрассудный наш командир. Храбрость у него умная. Какой бы трудной ни была задача, всё продумает, найдёт какой-нибудь ход, чтобы противника перехитрить...
   И стал рассказывать случай за случаем.
   - ...Успеваете записывать? Я ведь многие детали опускаю. Столько пережито! Легко говорить: "проползли", "взяли пленного", "вернулись"... Но подробно рассказывать о деталях -- как ползли, как брали "языка", как душа уходила в пятки при каждом шорохе -- тут никакими словами не передашь...
   Исписывал страницу за страницей блокнота, и ощущение было такое, словно передо мной разворачивался сюжет приключенческой повести. Только он не выдуман. Его выплеснула война со своими тяжкими и кровавыми реалиями.
   Сознательно опускал до этого конкретное содержание -- что совершил Гриневич на войне. Сопоставив прочитанное о нём и его разведчиках в "дивзионке", в его тетрадях, услышанное от Иванова и Шевченко и рассказанное им самим, убедился: всё, всё сошлось, где одно дополняло другое. Поэтому перейду теперь к самим фактам, собрав в отдельную главу. Не взыщи, читатель, за сухость в их изложении. Они скажут сами за себя.
  
   Что он совершил?
   Но сначала, как стал разведчиком. Родился в 1922-м на Смоленщине в многодетной крестьянской семье. Окончил 8 классов, работал токарем на заводе. И надо же, призван в армию 22 июня 1941-го. В военкомате и услышал, что началась война. Ускоренные курсы пехотного училища и в апреле 1942-го -- взводный на Брянском фронте в 6-й гвардейской. Месяца через три ранило ротного, и он сменил его. В декабре на участке его роты дивизионные разведчики ночью пошли за "языком", но вернулись ни с чем: немцы их обнаружили. Тогда он и вызвался поиск повторить. Свой передний край, расположение огневых точек противника, его минных полей знал хорошо.
   Командир полка дал "добро". Гриневич отобрал лучших бойцов, и в следующую ночь они поползли... Вернулись с двумя пленными и трофейным пулемётом.
   Через неделю его вызвал командир полка.
   - Выручай, Михаил, ещё раз. На участке 1-го батальона противник ночью производит какую-то перегруппировку. Нужен контрольный "язык".
   И на этот раз успех: двое пленных. Комдив тут же назначил Гриневича командиром разведроты.
   Так начиналась его слава разведчика. А всего за войну добыл со своими удальцами свыше 150 "языков" -- 58 в обороне и свыше сотни в наступлении. (Такой учёт он вёл).
   Подобных аналогов в истории Великой Отечественной войны не было. Как свидетельствует бывший фронтовой разведчик Герой Советского Союза Владимир Карпов, за 15 - 20 "языков" присваивали звание Героя.
   Что такое захватить хотя бы одного "языка", особенно зимой и в обороне? Это часами изучать передний край противника, незаметно проползти по сугробам через нейтральную полосу, ночью освещаемую ракетами, зачастую заминированную, так же незаметно и неслышно разрезать колючую проволоку и преодолеть её, устроить во вражеском расположении засаду и, затаившись на снегу, дожидаться решающего момента или ворваться в блиндаж и в короткой схватке с "гарнизоном" захватить пленного... А как протащить его к своим, когда разведгруппа уже себя обнаружила, -- тут требуются не меньшие мастерство и отвага.
   Но добытые Гриневичем и его разведчиками "языки" -- только часть их боевой работы. Под огнём он во главе роты форсировал реки Десна (1943), Одер, Нейсе (1945), захватывал плацдармы и, отбивая контратаки противника, удерживал их до подхода главных сил.
   20 июля 1944-го Гриневич с полусотней своих бойцов, продвигаясь на запад впереди дивизии, ночью вышел на подступы к городу Рава Русская. Ведя разведку, обнаружили: на восточной окраине города -- траншеи. Вполне возможно, что противник утром может их занять. А на железнодорожном вокзале грузятся эшелоны с боевой техникой и награбленным добром. Гарнизон располагает танками, самоходными орудиямии, броневиками.
   Оценив обстановку, Гриневич решил, несмотря на явное численное и техническое превосходство противника, атаковать. Ставка на внезапность.
   На рассвете с криками "ура", ведя огонь на ходу, разведчики ворвались в город, создали панику и захватили вокзал. Утром немцы, увидев, что перед ними всего лишь горстка советских солдат, перешли в контратаку. Разведчики её отразили, подбили танк, продолжая удерживать вокзал. Продержались в городе несколько часов до подхода батальонов дивизии. В этом бою Гриневич был тяжело ранен.
   Разведчики сорвали оборону города, не дали угнать эшелоны и взорвать напоследок вокзал, уже подготовленный к взрыву. А сколько жизней советских солдат спасли своим героизмом!
   "Операция по взятию города Рава Русская, -- говорится в политдонесении начальника политотдела 6-й гвардейской дивизии гвардии подполковника Лумпова, -- являет собой пример бесстрашия, мужества, боевой дерзости разведчиков, вступивших в неравный бой с гарнизоном города..." (Центральный архив Министерства обороны России. Фонд 1056, опись 1, дело 66, листы 181, 182).
   Как командир разведроты он мог бы не ставить так часто на кон свою жизнь: в числе первых захватывать на берегах рек плацдармы, возглавлять атаки, захват "языков"... У него хватало и другой работы. Обеспечь разведданными, дай результат! -- вот что требовало от него начальство. А как это сделает -- сам ли возглавит разведгруппу или прикажет возглавить её кому-то другому -- его дело. Даже останься в блиндаже у телефона, в случае успеха хвалить, а то и награждать будут в первую очередь его, командира. "Организовал", "обеспечил", "добыл".
   И всё-таки каждый поиск возглавлял сам, беря на себя самое трудное и опасное. Это был его нравственный выбор, его стиль, его понимание долга.
   Естественно, война метила таких свинцом и железом куда щедрее, чем не то что трусов, а более "благоразумных" с точки зрения собственного выживания. За войну пять раз был ранен, из них дважды тяжело. В Рава-Русской его, раненого в грудь и живот, истекающего кровью, спасли ефрейтор Шевченко и сержант, к сожалению, так и оставшийся для меня безымянным. Наскоро перевязали, вынесли из под огня. Один тащил, другой, прикрывая, стрелял. Потом менялись. На дороге Шевченко остановил первую же машину подходившей к городу 6-й гвардейской, и доставил командира в медсанбат.
   Искусные руки дивизионного хирурга Виктора Михайловича Воронцова вытянули с того света, казалось бы, уже безнадёжного, как был поначалу обозначен обескровленный, потерявший сознание разведчик. Перевозить его в госпиталь было нельзя: мог не выдержать дороги. Медсанбат ушёл вперед с наступающими частями, а Гриневича уложили на кровать в одном из жилых домов.
   Трое суток без сознания. По приказу командира дивизии с ним остались врач, медсестра и трое бойцов охраны, ибо в тех местах свирепствовали бандеровцы. Наготове стоял автомобиль с водителем.
   Через неделю, когда раненый немного окреп, его перевели в развёрнутый в Раве Русской армейский госпиталь. Там пробыл 18 суток и был доставлен во фронтовой госпиталь в Ровно.
   "Молодость брала своё,-- писал в своих воспоминаниях Гриневич,-- раны стали заживать. Врачи приложили немало сил, чтобы не только спасти мне жизнь, но и поставить на ноги. Но последствия ранений ликвидировать было трудно. Месяца через три медики стали поговаривать, что я буду проходить медкомиссию с целью признать меня негодным к строевой службе и направить в тыл. Вот тогда созрело у меня решение произвести побег в свою часть..."
   По рассказам раненых, поступивших с Сандомирского плацдарма, узнал, где сражается 6-я гвардейская. Тайно добыл солдатское обмундирование и из госпиталя сбежал. Без документов, что было большим риском. Попади в руки смершевцев*, могли посчитать и за дезертира. Тогда доказывай, кто ты есть.
  
   * СМЕРШ (Смерть шпионам)-- военная контрразведка.
  
   ... На попутках добрался до своей дивизии. Встретили его в разведроте с восторгом. Начальник штаба все формальности уладил, попросив госпитальное начальство сделать для разведчика-аса исключение. Вскоре из госпиталя пришли его документы.
   Гриневич с боями дошёл до Эльбы, войну закончил в Чехословакии. Cлужил на различных командных и штабных должностях, окончил военную академию. В 1973-м, прослужив в армии 32 года, в звании полковника ушёл в запас. Но военную форму не снял: стал школьным военруком. 17 лет проработал в 14-й Полоцкой средней школе. Его ребята из года в год становились лучшими стрелками города, в военно-спортивной игре "Орлёнок" -- чемпионами в городе, и в области, а "зарничники" заняли первое место в республике.
   Как он их пестовал, как старался не только добротно научить азам военного дела, но и воспитать порядочность и доброту, вложить в них выстраданное на войне понимание истинных человеческих ценностей -- о том можно написать отдельный очерк.
   Был награждён знаком "Отличник народного образования БССР", Почётными грамотами Верховного Совета, Министерства просвещения, ЦК комсомола Белоруссии, памятной медалью за активную работу по военно-патриотическому воспитанию молодёжи. А сколько у него других трудовых наград -- счёт пойдёт на десятки.
   В последние годы своей жизни возглавлял Совет ветеранов Полоцкой городской организации.
   Все, кто знал Гриневича, единодушно отмечали в нём поразительную скромность. Ни в чиновничьих кабинетах, ни среди ветеранов о своих заслугах не говорил.
   Михаил Степанович умер 15 мая 1995-го, дожив до 50-летия Победы, но так и не получив многократно заслуженную им Золотую Звезду. Один из блистательных героев Великой Отечественной ушёл из жизни тихо, без душевного надрыва, стараясь не стонать от боли, с достоинством продержаться до конца.
  
   Доказаны ли его подвиги?
   Доказаны! И, прежде всего, документально. Это и донесения начальника политотдела 6-й гвардейской дивизии, и наградные листы с описанием подвигов и... снижением боевых наград по причине, о которой ниже. А публикации в газете "Звезда Советов" о боевых делах капитана Гриневича и его разведчиков, с чего и начато это повествование, разве не доказательства героизма? Эти материалы писались по горячим следам событий. Газету читала вся дивизия, и каждый изложенный там факт был, что называется, на виду. Публикации в "дивизионке", газете переднего края, -- это тоже подтверждающие документы.
   В номере за 25 апреля 1944-го -- материал ефрейтора Бориса Шевченко. Описав один из успешных разведпоисков, возглавляемых Михаилом Гриневичем, он далее писал:
   "Много боёв и разведок провёл с тех пор гвардии капитан Гриневич, много бесстрашных вылазок, героических рейдов в тыл врага совершил он со своими следопытами, много привёл "языков", много раз смотрел смерти и опасности в глаза... Но, как и раньше, всегда лично сам идёт в поиск, сам ведёт в бой своих ребят. Нам, его солдатам, хорошо известны его смелость и его умение. Каждую операцию он детально разрабатывает, в каждый поиск вносит что-то новое, более совершенное..." (Центральный архив МО, фонд 1056, оп.1, д.71-126, л. 28).
   Это ли не аттестация "снизу", бесхитростная, идущая от солдатского сердца! Её бы к официальным бумагам о боевых заслугах Гриневича.
   Обрати внимание, читатель: "Много героических рейдов в тыл врага совершил он со своими следопытами, много привёл "языков..."
   Много... Если внимательно прочитать публикации о Гриневиче в дивизионной газете фронтовых лет, повторяю, по горячим следам событий, а также другие документы, которые я видел Центральном архиве МО, то уже насчитывается около тридцати "языков", добытых в разведпоисках и атаках, которые возглавлял Гриневич. Но их было значительно больше, ибо не каждый удачный разведпоиск находил отражение в газете и документах, попавших в архив. Но и тех "языков", подтверждённых документами, вполне достаточно для присвоения звания Героя.
  
   Почему Золотая Звезда обошла его в военные годы?
   Казалось бы, ну что тут ещё доказывать? Такие внушительные боевые заслуги, так его ценили в дивизии! Напомню: Гриневич был представлен к высшей награде страны в 1943-м, когда главные его подвиги были ещё впереди. Но почему, как сказал генерал Иванов, с награждением Золотой Звездой тогда "не получилось"? Это прояснил Шевченко во время той нашей встречи.
   Однажды к ним в роту пришёл капитан-особист, отозвал его в сторону и стал допытываться: не ведёт ли капитан Гриневич антисоветских разговоров.
   "Не понял, -- говорю, -- разъясните, товарищ капитан, что значит "антисоветские разговоры". А он так недобро посмотрел на меня. "Странно, очень странно, товарищ Шевченко. Вы -- грамотный человек, а таких вещей не понимаете. Видно, политическая бдительность у вас притупилась. Разъясняю: антисоветские разговоры -- это которые против советского строя. Ну, скажем, когда замаскировавшийся враг пытается расшатать нашу веру в справедливость ликвидации кулачества как класса". "Но при чём тут капитан Гриневич?" Особист: "Вы, товарищ ефрейтор, не задавайте ненужных вопросов. Вопросы я задаю. Так ведёт ли капитан Гриневич антисоветские разговоры?" Отвечаю: "Нет, не ведёт". "А в тылу врага?" Ну, я возьми и брякни: "А вы, товарищ капитан, сходите разок-другой с нами к немцам в тыл и тогда сами узнаете, какие разговоры ведёт там капитан Гриневич". Конечно, мне бы могло обломиться за такую дерзость, но пронесло".
   - А почему особист "копал" под Гриневича? -- спросил я Шевченко.
   - Потому что Гриневич -- из зажиточной крестьянской семьи -- он мне сам об этом доверительно сказал. Было у них в хозяйстве три коровы и две лошади. А зажиточные тогда, как вы знаете, считались кулаками. Не спроста же в начале 30-х их семья, бросив хозяйство, уехала в промышленный Новокраматорск.
   То, что рассказал мне Борис Иванович, стало недостающим звеном в цепочке моих предположений. Тогда понятны и недоговорки генерала Иванова, и снижение степени боевых наград Гриневича. Например, за подвиг в Рава Русской -- только орден Александра Невского. Может, и пытался комдив, тогда ещё полковник, тут что-то сделать, но смею предположить: в СМЕРШе его резко одёрнули.
   Уж он-то хорошо помнил кошмар 37-го года, намертво усвоив: "органам" лучше не перечить.
   Но то было во время войны. А в послевоенные десятилетия? Клеймо "сын кулака" изрядно выцвело: в "стране победившего социализма" и, тем более, после распада СССР, классовых битв на его пространствах уже не было. Тогда почему "зарубили" представления к званию "Герой Советского Союза" и в 65-м, и в 85-м и продолжали "рубить" в последующие годы? Об этой печальной эпопее надо рассказать. Хотя бы для Истории.
  
   Бюрократические закорючки
   Весной 1991-го новую попытку добиться справедливости предприняла белорусская республиканская молодёжная газета "Знамя юности", где я тогда работал. Из Секретариата Президиума Верховного Совета пришёл ответ: "... ваше ходатайство о присвоении звания Героя Советского Союза Гриневичу Михаилу Степановичу направлено для тщательной проверки и на заключение в Главное Управление кадров Министерства обороны СССР".
   Шёл месяц за месяцем, но оттуда -- молчание. Я приехал в Москву и понял: никакой "тщательной проверки" не было. Было мёртвое лежание нашего ходатайства в недрах управленческих бумаг. Передал принявшему меня полковнику все необходимые материалы, в том числе документальные выписки с точными архивными координатами.
   ... - А это, товарищ полковник, телефон и адрес фронтового комдива 6-й гвардейской генерала Иванова. Как видите, живёт в Москве. Ну что ещё от меня требуется?
   - Хорошо, хорошо, -- сказал полковник. -- Разберёмся.
   На том и расстались.
   Потом был августовский путч и его провал, а в декабре 1991-го развалился Советский Союз, и с ним ушло в Историю и звание Героя Советского Союза.
   В какую дверь теперь стучаться? Чей Гриневич теперь герой? Родился на Смоленщине, русский, учился в Тамбовском пехотном училище, начал воевать на Брянском фронте...
   Имеет прямое отношение и к Беларуси: После войны служил в Белорусском военном округе, много лет прожил в Могилёве и Полоцке. После развала СССР -- гражданин этой республики.
   Вполне могла бы назвать Гриневича своим героем и Украина. В армию призван в Новокраматорске, где работал на машиностроительном заводе, воевал на 1-м Украинском фронте. А выдающийся подвиг в Рава Русской разве не давал на это полное право?
   Начал с Беларуси, с министерства обороны. В бюро пропусков телефон министра мне не дали. "Позвоните в приёмную". Там посоветовали поговорить с его замом по воспитательной работе.
   Но и до него добраться мне, приезжему из другой страны (к тому времени жил в Германии), непросто. Звонки, частые гудки... Наконец получил нужный телефон.
   ...Полковник В.А.Сероштан выслушал меня, посмотрел вырезку из газеты с моим очерком о Гриневиче, архивные выписки.
   - По вашему вопросу лучше всего обратиться в Администрацию Президента.
   - Это вопрос не мой, а наш общий.
   - Понимаю. Но мои возможности в его решении весьма ограничены.
   Мне стало ясно: он мне не союзник.
   В Администрации Президента подсказали: начните с Полоцкого горисполкома, поскольку Гриневич жил в этом городе. Пусть представление на него к званию Героя придёт оттуда.
   На моё письмо пришёл ответ от замгорисполкома О.В.Жданович с отказом. Мол, Гриневич "воевал и участвовал в боевых действиях преимущественно на территории Украины, России, на территории Белоруссии не воевал, не является уроженцем Беларуси".
   Вот так. Не там родился, не там воевал. Словом, не наш. Пришлось в письме вразумлять чиновницу: в Великую Отечественную судьба Беларуси, как и любой республики, входившей в состав СССР, решалась и в боях под Москвой, и под Сталинградом, и на Украине -- всюду, где советские солдаты сражались за наше общее Отечество. А Шумячский район Смоленской области, где родился Гриневич, раньше входил в Белоруссию. Но неужели так уж важны эти географические детали?
   Потом были письма в Администрацию А.Г.Лукашенко, дважды побывал в её приёмной. Безрезультатно. Дескать, не подходит по статусу звания "Герой Беларуси".
   Прочитал его. Очень даже подходит! ("...за исключительные заслуги, связанные с подвигом, совершённым во имя свободы, независимости и процветания Республики Беларусь"). Если бы не героизм защитников Отечества в Великую Отечественную и особенно таких как Гриневич, не было бы никакой свободы и независимости Беларуси -- она бы впала в фашистское рабство. Тогда какое же могло быть её будущее процветание!
   Нелепость отказа очевидна.
   И всё-таки настойчивые письма в Полоцкий горисполком, приезды туда и беседы с должностными лицами, а также публикация в президентской газете "Советская Белоруссия" моего очерка "Без срока давности" кое-какой результат дали. На стене 14-й средней школы появилась памятная доска с текстом, что здесь в такие-то годы работал учителем фронтовой герой-разведчик Гриневич Михаил Степанович.
   Да, в Полоцке героем-разведчиком его назвали. Но разве фронтовой разведчик-ас -- всего лишь герой местного масштаба?
   Не оправдал моих надежд и украинский вариант. На моё письмо тогдашнему президенту В.А.Ющенко пришёл канцелярский ответ: Гриневич -- не гражданин Украины. Симпатии Ющенко к бандеровцам уже не оставляли никаких сомнений: здесь глухо.
   Тогда дальнейшие усилия -- в сторону России. Письма президенту Д.А.Медведеву, главе его Администрации С.Е. Нарышкину, председателю партии "Справедливая Россия" С.М.Миронову, президенту В.В.Путину... И снова доказательства, попытки убедить, что случай незаурядный, что нельзя же отмахиваться от такого подвига. Увы, столоначальники из Главного Управления кадров Министерства обороны России, куда попадали мои письма, именно отмахивались. Что им героизм блистательного войскового разведчика! Присвоить ему звание Героя, значит, создать прецедент. Найдутся и другие непризнанные герои и тогда разбираться с ними? Куда проще сразу же отрубить.
   В августе 2010-го принесли на подпись к тогдашнему президенту Д.А.Медведеву бумагу: представления на звание Героя России, за подвиги, совершённые в годы Великой Отечественной войны рассматривать "только на основании нереализованных представлений на представление звания Героя Советского Союза, оформленных органами военного управления в годы войны".
   Д.А.Медведев бумагу подписал, и она стала президентским указом. Но если вдуматься в него, этот указ не преисполнен государственной мудрости. Из него следует, что в решении столь важного вопроса подход чисто бюрократический: важно не что совершил человек на войне и доказан ли подвиг, а наличие в архиве представления в годы войны к званию Героя. Такого представления на Гриневича, как сообщили мне из Главного Управления кадров МО в Подольском архиве, не обнаружено.
   Но ведь доподлинно известно: оно было! Так куда же могло подеваться? Сопоставляя то, что узнал о роли "органов" в судьбе разведчика с этим печальным "не обнаружено", нетрудно предположить: в СМЕРШе, где просматривалось представление, проявили политическую бдительность. Сын кулака? В Герои не пройдёт! И представление уничтожили.
   Что же получается? Нет соответствующей бумаги -- нет и подвига? В том-то и дело, что подвиг есть, да ещё какой! Он, повторяю, документально доказан. Так почему теперь не исправить вопиющую несправедливость тех лет ("сын кулака") и не присвоить звание "Герой России" человеку, которого с полным правом можно назвать её национальным героем?
   Полагаю, в такой постановке вопроса сомневаться излишне.
  
   Нужны ли России герои? Не придуманные, а настоящие?
   Предвижу читательское недоумение: что за нелепый вопрос? Сколько живут люди на земле, герои в том толковании, как они воспринимали это понятие, конечно же, всегда были нужны. Вполне естественно, что в одном из своих выступлений В.В.Путин сказал: "У страны должны быть герои. Это должны быть ориентиры, на примере которых сегодняшние поколения могли бы воспитывать своих детей".
   Разве с этим поспоришь? Но правильные слова, как и правильные лозунги, без соответствющих практических дел сами о себе не работают. Для воспитания не пафосного, как часто у нас практикуется, а, я бы сказал, глубинного патриотизма, то есть верности воинскому, гражданскому и просто человеческому долгу нужны не общие фразы, а конкретные примеры. Убедительные и вдохновляющие.
   Михаил Степанович Гриневич как раз такой пример. Это поистине Личность. Так неужели этот человек, так много сделавший для Отечества, столько своей крови проливший за него, не заслужил права называться Героем России, теперь уже посмертно? Неужели бюрократические закорючки сильнее Подвига?
   Большое видится на расстоянии. Эти слова поэта вполне вписываются и в данную тему. Именно так! Ведь сквозь годы можно куда глубже осмыслить что есть что и кто есть кто.
   В годы войны с наградами всякое бывало. Да, как правило, Золотые Звёзды получали достойные. Но не такая уж редкость, когда Золотой Звездой награждали и под влиянием "момента". Случалось, старший начальник кричал по телефону нижестоящему:
   - Долго ты будешь топтаться у этой проклятой высоты?! Сегодня вечером к тебе поступит штрафбат. Возьмёшь высоту и ворвёшься в город -- к Герою представлю, не возьмёшь -- сам можешь оказаться в штрафбате!
   И людей бросали в лобовую атаку на пулемёты и минные поля. "Удачливый" комбат или комполка, как и начальник-погоняйло, получали Золотые Звёзды, а поток "похоронок" после той атаки -- какое до него дело "вышестоящим"! В наградных же листах этих "героев" говорилось, что "умело организовал взаимодействие", "проявил личное мужество" и... (тут уже сущая правда) "его полк (батальон) первым ворвался..." Первым-то первым, но какой ценой!
   Хорошо помню: в 70-80-е годы звание Героя стали давать высоким воинским начальникам, участникам войны. Формально за "мужество и героизм" на фронте, а фактически -- за должность.
   Девальвация наград -- болезнь застарелая. Не миновала она и звания "Герой России". Его удостоены уже около тысячи человек. Одни получали высшую награду, действительно, за конкретный и впечатляющий подвиг, а другие... в силу тех или иных политических обстоятельств. Потом эти обстоятельства забудутся, а звание Героя так и останется за теми, кому его присвоили, даже если конкретное действо или причастность к нему на подвиг как таковой и не тянет.
   Золотыми Звёздами Героев в России стали награждать и неоднократных олимпийских чемпионов. Спору нет, их достижения вызывают восторг у спортивных болельщиков. Но спорт -- это спорт. Кто-то пробежит на лыжах дистанцию быстрее других, кто-то на борцовском ковре искусно уложит на лопатки своих соперников, кто-то отличится на спортивных снарядах. Но причём тут "героический подвиг" , как сказано в статусе звания "Герой России"? Тогда почему не присвоить это звание, скажем, хирургу, спасшему десятки, если не сотни человеческих жизней, или, правозащитнику, не побоявшемуся угроз коррумпированных столоначальников и бандитов, и год за годом мужественно отстаивающему справедливость? Почему в сферу героических дел, за которые дают Золотые Звёзды, надо непременно втягивать спорт? Или олимпийских наград и прочих почестей за спортивные достижения, не говоря уже о материальных благах, уже недостаточно? Не кажется ли вам, господа наградные чиновники и государственные идеологи, что вы смещаете нравственные ориентиры?
   А теперь вернёмся к героям Великой Отечественной. Подлинным, но так и не признанным. Михаил Степанович Гриневич здесь далеко не единственный. Приведу ещё пример...
   Совершённое в горьком 1941-м старшим сержантом Николаем Владимировичем Сиротининым, тоже не имеет аналогов. 17 июля у деревни Сокольничей возле моста через реку Добрость (Белоруссия), прикрывая отступление своего полка, уничтожил из хорошо замаскированной сорокопятки 11 танков, 7 бронемашин и 57 солдат и офицеров противника. Кончились снаряды, отстреливался из винтовки, пока не свалился замертво.
   Его подвиг подтверждён местными жителями, о нём -- в дневнике обер-лейтенанта 4-й танковой дивизии вермахта Фридриха Хёнфельда.
   Однако посмертно Николай Сиротинин был награждён весьма скромно: в 1960-м -- орденом Отечественной войны -- уже дежурной наградой для всех фронтовиков, живых и мёртвых. Его так и не представили к званию Героя Советского Союза. Для оформления соответствующих документов нужна была фотокарточка, а единственная, имевшаяся у родственников, была утеряна в эвакуации. Но не только это стало глухим забором на пути к высшей награде, подчёркиваю, выдающемуся герою. Из Главного Управления кадров МО СССР последовал стандартный ответ: "для представления Н.В.Сиротинина к этому высокому званию нет оснований, поскольку в годы войны вышестоящим командованием не было принято такое решение, а в послевоенные годы повторно рассматриваются только нереализованные представления".
   "Нет оснований"... Тупым чиновничьим равнодушием несёт от этой отписки.
  
   * * *
   Застарелое государственное жлобство. Оно не только от недомыслия и беспамятства. От нравственной глухоты, карьерной трусости, безразличия к доблести и самоотверженности тех, кто вынес на своих плечах войну. Низким душам не дано постигнуть красоту душ высоких. Им привычнее убогие бюрократические мерки. Разбираться с фронтовыми делами, пусть даже и незаурядными -- зачем? Война, считают они, давно уже всё списала. Черта подведена. Ну, не наградили кого-то, как того заслуживал. Да разве он один такой! Чего ж теперь ворошить?
   "Война давно уже всё списала"...
   Неправда! Ничего она не списала: ни героизма, ни подлости. У подвига, если это, действительно, подвиг, нет сроков давности. Он на все времена.
   Наступит ли время, когда не по крохам, а полной мерой воздадут должное тем, кто своим благородством, ратным мастерством, своей самоотверженной отвагой, своей кровью заслужили право называться национальными героями России? Хочется верить: наступит. А иначе как? Добро за добро -- без этой вечной людской благодарности не построить цивилизованное общество.
   "Знамя" -- литературно-публицистический журнал (Москва), май 2018.
  
   В надежде на демократизацию общества
   Разве ты - маленький человек?
   Таких шествий и таких митингов Москва ещё не знала. К двенадцати дня людское море уже во всю плескалось у Парка культуры и отдыха имени Горького - места сбора колонн. А потом сотни тысяч людей (именно сотни тысяч!) двинулись по Садовому кольцу к площади 50-летия Октября. Никого не нужно было агитировать и, тем более, принуждать. Не по разнарядке - по велению совести встали в колонны и пришли к Кремлю молодые и пожилые, рабочие и учёные, студенты и служащие.
   Говорят, непосредственным поводом для митинга послужила очередная вылазка "патриотов" - шовинистов из "Памяти", на этот раз в Центральном доме литераторов. Об этой погромной акции фашиствующих молодчиков уже достаточно подробно написано в "Огоньке" и в "Литературной газете", в столичной прессе. Нам ещё предстоит узнать, что же решит суд Краснопресненского района Москвы - осудит ли погромщиков по относительно "лёгкой" для них статье - "групповое хулиганство", или же назовёт вещи своими именами: разжигание национальной вражды словом и действием...
   Фашизм не может без погромной идеологии, без глумления над беззащитными, утверждая право кулака.
   Общественность Москвы ситуацию оценила верно: сегодня погром в ЦДЛ, а что завтра? Не является ли эта вылазка сигналом для всех реакционных сил: воспользовавшись глубоким кризисом в стране, перейти в наступление и с помощью "сильной руки" задушить перестройку, во всяком случае, ту, которая их явно не устраивает.
   Было и ещё одно обстоятельство: митинг состоялся за день до открытия Пленума ЦК КПСС. Воля сотен тысяч москвичей - фактор весомый. Вряд ли кто взялся бы уверять, что она не повлияла на ход Пленума.
   ... Над головами демонстрантов, где на полотнище, а где и на листе ватмана, - десятки коротких кричащих фраз. Я на ходу записывал их. Приведу лишь некоторые:
   "Демократия в опасности!", "Агонизирующий тоталитаризм смертельно опасен!", "Память" - позор Отечества", "Погромщики и шовинисты, вы - не Россия!", "Лучше склероз, чем такая "Память"...
   На ряде плакатов - резкая критика партийного аппарата, требование убрать из Конституции СССР 6-ю статью о руководящей роли КПСС.
   Затесались в колонны демонстрантов и молодчики из "Памяти". Кое-кто из них пришёл с мегафоном, но так и не рискнул пустить в ход обычный антисемитский набор. Погромщики трусливы, когда им противостоит сила. Вот вам один из уроков того памятного дня. То, что не сделали своевременно власти и прежде всего КГБ, сделали пришедшие сюда москвичи. Штурмовикам "Памяти" дали чётко понять: столица погромов не потерпит. Фашизм не пройдёт!
   Никак не могу согласиться с утверждением ТАСС*,
  
   * Телеграфное агентство Советского Союза
   что, дескать, на митинге, кроме криков "Долой!" ничего конструктивного сказано не было. Были и конструктивные предложения, в частности, о необходимости "круглого стола" - прямого диалога представителей демократических объединений с членами Политбюро и правительством. Но главный итог митинга - не столько это, сколько твёрдо выраженная воля наиболее сознательной части трудовой Москвы: шовинистам, сомкнувшимся с наиболее консервативными силами партийно-бюрократического аппарата, уже не повернуть движение к демократии вспять. Народ не намерен больше довольствоваться половинчатыми реформами и косметическими операциями. Порядок в стране, не сталинский или брежневский, а с человеческим лицом, может быть только на основе подлинной демократии.
   "Из нас уходит страх", - сказал на митинге редактор "Огонька" народный депутат В.Коротич.
   Вот именно! Уходит рабская привычка считать себя "маленькими людьми". Привычка лишь исполнять, но не думать, не сметь сомневаться, не сметь отвергать то, что в явном разладе со здравым смыслом.
   Помните это смиренно-холопское, не раз звучавшее с трибун: "Если я ошибся, пусть меня поправят старшие товарищи"... Теперь уже тысячи и тысячи тех, кому предназначалась роль послушных "винтиков", довольно решительно поправляют "старших товарищей", да так, что целые бюро обкома вынуждены уходить в отставку.
   Но как ещё медленно, как мучительно трудно идёт это освобождение от страха, какое ожесточённое сопротивление встречает оно!
   На недавнем Всесоюзном семинаре по актуальным проблемам патриотического и интернационального воспитания советского народа, где мне довелось быть, министр обороны генерал армии Д.Т.Язов с раздражением говорил о журнале "Огонёк". Очень ему не понравилось, что там капитан второго ранга В.Сергеев посмел возразить Маршалу Советского Союза С.Ф.Ахрамееву по ряду коренных вопросов военного строительства.
   - Нашёлся человек, который посмеялся над маршалом...
   Но зачем же так - "посмеялся"? Капитан второго ранга В.Сергеев, на мой взгляд, очень толково, аргументировано высказал свое мнение. Высказал с достоинством офицера, закончив своё письмо словами: "Честь имею". Никаких сколько-нибудь убедительных контраргументов генерал армии Д.Т.Язов не привёл. Очевидно, не привык, чтобы младшие по чину смели отстаивать свои убеждения. Но привыкать однако надо.
   Да, мы учимся мыслить, выдавливаем из себя страх, вбитый десятилетиями. Люди всё чаще выходят на митинги. Обличают. Требуют. Предлагают. И это вполне нормально. Но сколько ещё и горлопанства, улюлюканья! Подогреть страсти - штука нехитрая. Одной лишь митинговой демократией страну не накормить, товарами первой необходимости не обеспечить, как не решить и другие жгучие проблемы. Гражданская позиция - это ведь не только пламенное слово на митинге. Это и добросовестная работа на том участке, который тебе доверен, обострённое неравнодушие ко всему окружающему. Как ни банально звучит, но это так. Если сварщик наложил халтурный шов, а, скажем, врач по небрежности не заметил у больного то, что обязан был заметить, если министр или ночной сторож действуют по принципу "авось сойдёт", а мы безропотно сносим и наше унижение, и всё это разгильдяйство, и к тому же и сами халтурим, тогда мы действительно "маленькие люди" с рабской психологией. Раб, смирившийся со своим положением, никогда не станет творцом. Его назначение - вкалывать.
   Психология "маленького человека" - социальное равнодушие. Он возмущается дефицитом самых насущных товаров, ворчит и раздражается в очередях, вовсю ругает на кухне то кооператоров, то "неформалов", а заодно и начальство. Но сам палец о палец не ударит для того, чтобы изменить что-то к лучшему. Не одёрнет шовиниста или просто хама. Не над ним же, не над его детьми глумятся! Не пойдёт на встречу с кандидатом в депутаты (А-а, надоело! Опять говорильня..."). Он и на избирательном участке (если всё-таки придёт голосовать) не очень-то будет вдумываться, за кого отдать свой голос. Сосед сказал, надо бы за этого, а того непременно вычеркнуть. "Ладно, сделаем. А вообще-то все они одним миром мазаны. Голосуй, не голосуй - мало что от этого изменится...".
   Господи, сколько уже писали про современных Акакиев Акакиевичей! Однако без конца лишь обличать их - дело гиблое. Надо им помочь обрести достоинство. Убедить в извечной справедливости крылатой фразы: "Если не мы, то кто же?"
   Демократию не спускают "сверху". Она произрастает в нас самих - из нашего стремления к доброте и справедливости, из нашей способности не только критиковать, но и действовать. Так что же мы можем, "простые советские люди"? Не члены ЦК и не министры, не маршалы и не академики.
   Мы можем всё. От наведения порядка в своем доме и микрорайоне до порядка в государстве. Если, конечно, захотим по-настоящему. Если будем не толпой, а народом, а это значит, народом мыслящим, гражданственно активным. И давайте забудем, что мы - люди маленькие. Восточная мудрость гласит: когда человек почувствует себя великаном, он может горы свернуть.
   Горы - это как раз по нашей части. Завалов с "застойных" и прочих десятилетий нагромождено изрядно. Нам их никак не обойти. Ну, так что? Навалимся дружно или так и будем прозябать в униженности?
   Мы можем всё. И прежде всего, избрать ту власть, которая не на словах, а на деле будет служить народу.
   4 марта - выборы. Не ошибиться бы!
   "Знамя юности" -- республиканская молодёжная газета (Минск), 2.2. 1990
  
   Пристрастные заметки
   Трудная работа - думать
   24 января 1990 г. в "Знамени юности" опубликовано интервью с московским историком Юрием Геллером "Это был заговор Сталина" - о трагедии Красной Армии в 30-е годы. Посвятивший многие годы исследованию "Дела Тухачевского", автор делает однозначный вывод: это "дело", как и уничтожение накануне Великой Отечественной войны тысяч и тысяч преданнейших Советской власти командиров, комиссаров, военных преподавателей, инженеров, стало результатом сталинского заговора. К такому же выводу пришли и другие видные историки, как в СССР, так и за рубежом. Достаточно хотя бы назвать Д.Волкогонова ("Триумф и трагедия"), Р.Медведева ("О Сталине и сталинизме"), Р.Конквеста ("Большой террор"), В.Александрова ("Дело Тухачевского"). Сохранившиеся документы, воспоминания очевидцев и участников событий тех лет донесли до нас правду о чудовищных злодеяниях Сталина и его подручных.
   И все же немало ещё людей, для которых миф о "великом вожде" и "великом полководце всех времен и народов" не только не потускнел, а, напротив, стал идейным знаменем в нашем изрядно политизированном обществе.
   Согласие или несогласие читателей с той или иной публикацией - явление теперь обычное. Слава Богу, кажется, ушло в прошлое это железобетонное единомыслие - "одобряем" или, наоборот, "клеймим". И всё-таки время от времени в редакционной почте встречаются письма, от которых так и веет духом былого запретительства, абсолютной нетерпимости к иной точке зрения.
   Из анонимного письма:
   "Я - человек старый, сталинский воспитанник. Прочитав статью Нордштейна, пришёл в ужас. И хочу сказать, что ваша газета и "Комсомолка" - это рассадник заразы среди нашей молодёжи".
   Опускаю площадную брань, пересыпанную проклятиями в адрес "жидов". Письмо своё этот "сталинский воспитанник" заканчивает весьма энергично:
   "Если мне придётся участвовать в погромах, я в первую очередь разгромлю вашу редакцию".
   Поскольку у меня нет желания вести полемику с анонимом и убеждать его в том, что громить редакцию - нехорошо, перехожу к другому письму. Его автор, в отличие от предыдущего, всё же назвался: З.Ахраменко. Однако назвать свой адрес так и не рискнул. Начинает тоже с ругательств, но затем переходит к "опровержению". (Сохраняю стиль, орфографию и синтаксис автора).
   "Оплевали И.В.Сталина, Маленкова, Ворошилова, добрались до Калинина, Буденого. Они же годами сидели в ссылках благодаря им все вы стали тем что можете писать а не пасти скот у кулака или горбатить на хозяина. Только жаль, что научились не тому чему нужно и полезно, что делает человека человеком труда и совести, а жить легко - пиши побольше грязи и много и выгодно.
   Мы жили и трудились в предвоенное и послевоенное время которое как выразился в одной телепередаче один исследователь: Хрущёву досталось здоровое общество, а Горбачёву растленное - этим всё сказано.
   Растление началось от Хрущёва ..."
   З.Ахраменко во всю клеймит Хрущёва, не давая себе труда задуматься, какое же общество оставил после себя Сталин. Страна, задавленная террором, с миллионами заключённых, самых настоящих рабов, на костях которых возводились "великие стройки", а в деревне волей "гениального творца всех наших побед" колхозники превратились в полукрепостных.
   При Сталине снижались цены... Да, снижались. Пропагандистского звона при этом было хоть отбавляй. Но за счёт чего снижались? За счёт ограбления тех же колхозников, с которых драли налоги за каждую курицу, каждое дерево на приусадебном участке. Деревня к 1953 году была доведена, что называется, до ручки.
   З.Ахраменко должен знать о государственных займах, когда людей в "добровольно-принудительном" порядке заставляли подписываться, жертвуя суммой в месячный заработок, а то и больше.
   А в каких бараках, в какой тесноте "коммуналок" ютились люди! При Сталине стали возводить помпезные высотные дома -- для партийно-бюрократической элиты и министерств. Однако массового жилищного строительства в стране не было.
   Именно при Сталине появились "закрытые распределители", спецбольницы, спецсанатории, персональные дачи, персональные машины... Партийные чиновники стали получать "конверты" - дополнительное денежное вознаграждение. Именно при Сталине партийные съезды и всякого рода слёты превратились в тщательно срежиссированные спектакли, участники которых подкупались орденами и дорогими подарками.
   Не выдерживает критики и сладенькая сказка о скромности Сталина в быту. Одних дач только под Москвой у него насчитывалось четыре: в Зубалово, Кунцеве, Липках и Семеновском. А сколько их было на Кавказе и в Крыму!
   "И в Липках, и в Семёновском, - говорится в воспоминаниях Светланы Аллилуевой, - всё устраивалось в том же порядке, как и на даче отца в Кунцеве... Отец бывал там очень редко, иногда проходил год, - но весь штат ежедневно и еженощно ожидал его приезда и находился в полной боевой готовности... Ну, а уж если "выезжали" из Ближней и направлялись целым поездом автомашин в Липки, там начиналось полное смятение всех - от постового у ворот до повара, от подавальщицы до коменданта. Все ждали этого, как страшного суда..."
   Сталинская обслуга исчислялась сотнями людей, причём, у челяди были звания - от младшего сержанта госбезопасности до генерала. Знает ли об этом З.Ахраменко?
   Патологически боявшийся покушений диктатор окружил себя многочисленной ратью охранников. Во сколько же миллионов рублей обходилось всё это ежегодно государству, а точнее, народу!
   Мой оппонент почему-то считает, что очковтирательство началось лишь при Хрущёве, но не хочет поразмыслить над тем, что самым главным очковтирателем в "великую эпоху" был сам Сталин.
   Организованный им и его подручными в результате "сплошной коллективизации" голод (из крестьянских закромов забирали последнее) стоил жизни миллионам крестьян. Рабочие получали мизерную заработную плату, условия их труда и быта были ужасающими. И тем не менее, Сталин уже в 1936-м поспешил объявить о построении в нашей стране социализма. О том, какой это был "социализм", теперь хорошо известно. Под бодрые марши и песни страна на долгие годы была скована страхом, неограниченной деспотической властью. А "великий вождь" вещал с высокой трибуны: "Жить, товарищи, стало лучше, жить стало веселее".
   Развязав со своими опричниками невиданный по масштабам террор, Сталин объявил свои бесчисленные жертвы "врагами народа". Кровь и ложь, ложь и кровь сопровождали все годы его самодержавие.
   ... Недавно наконец-то и в нашей стране узнали страшную правду о злодейском убийстве в Катынском лесу летом 1940-го польских офицеров. Кто отдал преступный приказ? Только лишь Берия? Неужели без прямого указания Сталина он решился бы на это международное преступление? В начале декабря 1941-го глава польского правительства Сикорский сделал официальный запрос: куда исчезли более 14 тысяч пленных польских офицеров? Сталин цинично ответил, что не знает, куда они подевались. Может быть, "бежали в Манчжурию или в Монголию (?) или ещё куда-нибудь".
   Он много и изощрённо лгал собственному народу и всему миру. Мы пока знаем далеко не всё о его тирании. Сколько новых Куропат и Катыней, сколько новых подробностей надругательства над страной ещё откроет перед нами История! Но что она для моего оппонента! Что ему аргументы! Он ничего не желает знать. Уподобляясь чеховскому герою, затвердил одно: "этого не может быть, потому что этого не может быть никогда". Поди поспорь с такой "логикой"!
   Письмо В.Дьякова из Слуцка (адрес свой сообщил) по своим "аргументам" мало чем отличается от письма Ахраменко, разве что нет прямых ругательств.
   "До каких пор, - пишет он, - будете выплескивать грязь на Человека, (в письме слово "человека" так и написано с большой буквы - М.Н), который 30 лет стоял у руля и, если хотите, колыбели Советской власти?..
   Лично меня вам не убедить, что "он и его подручные хотели обезглавить Красную Армию"...
   Сталин был обманут врагами, проникшими во все основные сферы деятельности партии и государства...
   Вы меня, как и прочих читателей, хотите убедить, что погибло много невинных людей в период руководства Сталина. Вполне возможно. Однако много было и противников новой власти, и нельзя винить во всём одного Сталина. В то время мы были одни, мы только родились, и наш строй был такой неокрепший, как младенец, против веками (?) существующего капитализма с его шпионскими сетями".
   Я привёл лишь несколько выдержек из весьма пространного письма В.Дьякова. Полагаю, они дают достаточно чёткое представление о его позиции.
   Сталина оклеветали! Что касается репрессий ("вполне возможно"), то вождя ввели в заблуждение. Кругом враги! Словом, лес рубят - щепки летят. То обстоятельство, что "щепками" оказались миллионы людей, автора письма, как видим, не смущает.
   Не собираюсь снова и снова доказывать то, что уже неопровержимо доказано. Процитирую документ.
   Донесение наркома внутренних дел Н.И.Ежова.
   "Товарищу Сталину.
   Посылаю на утверждение четыре списка лиц, подлежащих суду Военной коллегии.
   Список N 1 (общий).
   Список N 2 (бывшие военные работники).
   Список N 3 (бывшие работники НКВД).
   Список N 4 (жёны врагов народа).
   Прошу санкции осудить всех по первой категории.
   Ежов".
   (Первой категорией именовался расстрел - М.Н.)
   Сталин рассмотрел все списки вместе с Молотовым. На каждом из них - резолюция: "За. И.Сталин. В. Молотов".
   Из воспоминаний Маршала Советского Союза Г.К.Жукова:
   "На июньском пленуме ЦК КПСС 57-го года, когда была осуждена антипартийная группа - Молотов, Каганович, Маленков и другие, - я зачитал письмо одного заслуженного генерала - он сидел с 1937 года. Это был удивительно честный человек и военачальник. Накануне расстрела он написал письмо Сталину.
   "Товарищ Сталин! Завтра меня расстреляют. Я ни в чём не виноват. Я честно боролся за Советскую власть и никогда не был предателем". И ещё несколько тёплых слов в адрес Сталина.
   На этом письме Сталин размашисто написал в углу: "Всё врёт. Расстрелять! - Сталин". Далее следуют подписи: "Согласен. Молотов". "Прохвост! Собаке собачья смерть!" - Берия. "Изувер" - Ворошилов. "Сволочь" - Каганович.
   В 47-м ждал каждый день ареста. Подготовил чемоданчик с бельём. Посадили всех моих близких сотрудников. Тогда ведь как было? Судьбы людей решались за обедом или вечером за ужином. Говорили о каких-то делах, называли фамилии людей. Вдруг Сталин говорил: "Лаврентий, прими меры". Берия встаёт и выходит в соседнюю комнату. Набирает номер телефона: "Иванова, Семёнова, Степанова!" И в тот же вечер этих людей сажали..."
   Поразмышляйте над этим "сталинские воспитанники" В.Дьяков и З.Ахраменко! Или и впредь будете судить о подлинной роли Сталина по слащавым кинофильмам застойных времён? Тогда, действительно, никакой историк, никакой публицист вам ничего не докажет.
   Для того, чтобы пробиваться к Истине, необходимо напряжение мысли, если хотите, отвага. Куда проще укрыться за бронёй мифов и стереотипов. Само по себе невежество - ещё полбеды. Но когда оно становится агрессивным, - это уже опасно.
   Защитники Сталина любят становиться в позу обиженной нравственности. "С мёртвым сражаетесь! И поскольку он не может уже постоять за себя, это сделаем мы!" И яростно клянут любую строчку, обличающую преступления их кумира.
   Да, Сталин давно мёртв и, естественно, никакой теперь опасности ни для кого не представляет. Но сталинизм живуч. Бесчисленными осколками он вонзился в души, безжалостно калеча их. Почитайте газеты 30-х годов, когда шли московские процессы, и услышите массовое улюлюканье в адрес жертв сталинских репрессий. Как оно перекликается с некоторыми нашими нынешними реалиями! Не только из уст "алкаша с бакалеи" или черносотенцев из "Памяти", но и со страниц "Нашего современника", "Молодой гвардии", "Политического собеседника" то и дело раздаются крики о происках "масонов-сионистов", "неформалов", кооператоров, политических деятелей из "Демократической России" и прочих "разрушителей державы".
   Поиски "врагов", нагнетание истерии вокруг них продолжается. Но проявление сталинизма не только в этом. Десятки лет из нас выбивали способность критически мыслить. Трескучие лозунги, идеологические клише всё больше уводили от здравого смысла, буквально пронизывали всю нашу жизнь. Сами того не сознавая, мы долгие годы жили в атмосфере беспрекословного поклонения идолам.
   Но не с неба же свалились на нас усатый самодержец и все эти молотовы, кагановичи, ворошиловы, ягоды, ежовы, берии, вышинские и прочие им подобные... Слепая вера в "вождей" и во всё, что они изрекали, забвение исконных общечеловеческих ценностей привели в конечном итоге и к пустым прилавкам, и к невиданному росту преступности, и к национальной вражде - к тем бесчисленным "негативам", от которых мы уже смертельно устали. Целые поколения отвыкли думать: что же с нами произошло и происходит, и как нам жить дальше?
   Под напором неумолимой правды рушатся старые мифы. Падают идолы. У кого-то это вызывает страх. Покушение на устои!
   Что устои - это верно. Только какие? У мракобесия всегда были защитники. Причём, не только "наверху".
   Воинствующая тоска по Сталину, по плётке, по колючей проволоке ("был порядок!") - это неприкрытый вызов нашей попытке наконец-то вырваться из убогости.
   Не будем себя обманывать: видимо, не так-то скоро наполнятся товарами наши магазины, воцарится повсеместно социальная справедливость, и мы заживём в демократическом правовом государстве. Но одно знаем точно: для этого надо прежде всего покончить с холопством духа. В одночасье и навсегда. Всей нашей Историей с её героическими взлётами и трагедиями мы выстрадали эту мучительную, но столь необходимую операцию.
   "Знамя юности", 17.6. 1990.
  
   Доказано, но... отказано
   Как бывшим партизанским связным преодолеть бюрократические заграждения?
  
   "В период Отечественной войны я проживал в дер. Юхновка Колодищанского с/с Минского района Минской области. С июля 1943 г. по июль 1944 г. выполнял функции связного партизанского отряда им. Комсомола партизанской бригады "За Советскую Белоруссию"...
   В заявлении, адресованном в Червенский райком КПБ, после изложения существа дела - просьба: "прошу рассмотреть и выдать мне документы установленного образца о моём участии в партизанском движении".
   В папке, что принёс в редакцию минчанин Николай Николаевич Анишкевич, кандидат технических наук, собраны документы. О чём они? Вот две справки, выданные командиром партизанского отряда имени Комсомола С.К.Винокуровым гражданке Евдокии Герасимовне Анюшкевич 6 сентября 1944-го. В первой справке говорится, что её сын Константин Николаевич Анюшкевич был в партизанском отряде и погиб в борьбе с немецкими захватчиками 4 июля 1944 года. Вторая справка гласит, что муж и сын Евдокии Герасимовны были схвачены оккупантами за помощь партизанам и расстреляны. На каждой справке - печать: "Курсы резерва при ЦК КП(б) Белоруссии" и приписка: "Подпись руки т.Винокурова удостоверяет секретарь курсов" (подпись).
   Но ведь с заявлением в Червенский райком КПБ обратился не Анюшкевич как значится в обеих справках, а Анишкевич. Как доказать, что именно его имел в виду командир партизанского отряда?
   Николай Николаевич в своём заявлении объяснил: ему тогда удалось спастись, но командир отряда, выдавая справку, этого не знал. Кроме того, в обеих справках спутана буква в фамилии: вместо "Анишкевич" написано "Анюшкевич".
   Николай Николаевич разыскал бывшего командира партизанского отряда С.К.Винокурова, жителя города Кимры Калининской области. Степан Кузьмич прислал необходимое подтверждение.
   "Настоящим подтверждаю, что мной были выданы справки, датированные 6.09.44 г., гражданке Анюшкевич Евдокии Герасимовне. Как следует из пенсионного удостоверения N 476, справки военкома и других документов, правильно считается "Анишкевич". В одной из справок мною подтверждено, что её сын Анишкевич Константин Николаевич героически погиб в борьбе с немецкими захватчиками. Этот факт также подтверждается справкой Минского райвоенкомата. Во второй справке указано, что её муж и сын расстреляны немцами за помощь партизанам. Как стало известно позже, её сын Анишкевич Николай Николаевич остался жив, ему удалось скрыться от фашистов, которые пытались его поймать.
   Настоящим подтверждаю, что тов. Анишкевич Н.Н. действительно работал связным и оказывал помощь партизанам".
   Бывшие партизаны К.И. Петрашкевич (Полоцк), А.А.Нехай и С.Л.Дроздовский (оба - Минск), подтверждая работу Н.Н.Анишкевича как партизанского связного, сообщают дополнительные детали.
   Работа юного подпольщика была связана с большим риском. К.И.Петрашкевич, вспоминая об операции по уничтожению вражеской охраны на мельнице в деревне Малая Дубровка, приводит такой факт. Одному из полицаев-охранников удалось бежать. Примерно через час после ухода партизан гитлеровцы оцепили деревню и выгнали на улицу всех жителей. Сбежавший полицай осматривал каждого, но подозреваемых им партизанских помощников не обнаружил. Тогда гитлеровцы двинулись к деревне Юхновка... Там предатель опознал двух партизанских связных - братьев Ивана и Антона Петрашкевичей. Обоих подростков бросили в машину. Затем каратели направились к дому Николая Анишкевича, но дом оказался на замке. Обыскали все постройки. Семье Анишкевичей в тот раз удалось скрыться. А двух схваченных подростков фашистские изверги казнили.
   Такие вот документы легли на стол заведующей общим отделом Червенского райкома КПБ Н.Буцевицкой. Обратите внимание: авторы свидетельских подтверждений живут в основном в разных городах - и все факты сходятся. Кроме того, справки, выданные ещё в 1944 году командиром партизанского отряда матери Николая Анишкевича, не оставляют никаких сомнений: это действительно была партизанская семья, двое из которых пали за Родину.
   Что ещё здесь надо доказывать? Казалось бы, любой непредвзятый человек, внимательно изучив документы, придёт только к одному выводу: конечно же, подтверждения убедительны.
   А что же ответила тов. Буцевицкая Анишкевичу? Она сообщила, что бюро Червенского райкома КП Белоруссии отказало признать его участником партизанского движения в годы Великой Отечественной войны.
   "В соответствии с разъяснением Института истории партии при ЦК КПБ малолетние граждане, к которым относитесь и Вы, могут быть признаны участниками партизанского движения лишь при наличии подтверждающего документа военных лет. Такого документа в материалах нет.
   Кроме того, изучив представленные материалы, вызывает сомнение, что Вы, будучи несовершеннолетним, могли выполнять ответственные задания".
   Этот ответ - образец чиновничьей казуистики. Чего стоит только ссылка на отсутствие в материалах "подтверждающего документа военных лет"! А разве справка, выданная командиром партизанского отряда в сентябре 44-го о том, что отец и сын Анишкевичи были убиты гитлеровцами "за помощь партизанам" (Николаю, как мы знаем, удалось спастись) - это разве не документ? Тем более, что выдавший справку партизанский командир спустя 41 год более подробно написал, в чём именно заключалась эта помощь. А если добавить свидетельства ещё трех партизан, то чётко вырисовывается облик юного патриота - отважного, сметливого, идущего на смертельный риск ради разгрома врага.
   А взять второй "аргумент": "вызывает сомнение", что "Вы, будучи несовершеннолетним, могли выполнять ответственные задания командования отряда". Позволительно спросить: разве неизвестно, что в годы Великой Отечественной тысячи и тысячи юных партизан и подпольщиков выполняли "ответственные задания командования"? Вспомним о Героях Советского Союза Марате Казее, Валентине Котике. Ведь им в 1943 - 1944 годах было примерно столько же лет, сколько Коле Анишкевичу.
   В партизанских отрядах метрик не спрашивали. Храбрый, сообразительный подросток был порой незаменимым связным и разведчиком. Он пробирался туда, куда взрослому проникнуть было гораздо труднее. Но смерть и за ним ходила по пятам. Эти мальчишки хорошо знали, чем рискуют. Знали, что в случае провала скидок на несовершеннолетие фашисты не сделают. Сколько их, этих ребят, было расстреляно, сожжено заживо, замучено в застенках! Сколько семей партизанских казнили оккупанты только за то, что сын или дочь, пусть себе и малолетние, были заподозрены в помощи партизанам!
   Поражает и то, что, решая такой важный вопрос, райкомовские работники не пригласили Анишкевича на беседу. Если бы в райкоме были заинтересованы в установлении истины, не составило бы особого труда пригласить на ту же беседу и других ветеранов, партизанивших в этих краях. В их присутствии можно было более подробно расспросить самого Анишкевича и воочию убедиться, насколько доказательны его ответы.
   Отписка возмутила ветеранов войны и труда Института электроники Академии наук БССР, где вот уже 17 лет работает Н.Н.Анишкевич. В конце прошлого года за подписью председателя совета ветеранов института, народного депутата СССР, члена Верховного Совета СССР В.С.Больбасова и секретаря совета Н.П.Егорова на имя первого секретаря Червенского РК КПБ было направлено обстоятельное письмо. В нём аргументировано, пункт за пунктом опровергалось решение отказать Н.Н.Анишкевичу в праве считаться участником партизанского движения в Белоруссии.
   И снова из Червенского райкома КПБ за подписью той же Н.Буцевицкой -- отказ. Аргументы? А никаких аргументов. Их заменила хорошо обкатанная фраза: "нет достаточных оснований для пересмотра постановления бюро райкома".
   Заключение лживое: основания, причём, достаточно убедительные, есть!
   Примерно в таком же ключе, как и в райкоме, разговаривал с Анишкевичем заведующий партархивом Минского обкома КПБ Ю.Капица. Он сказал, что в архиве "данных по вам нет". Стало быть, и нечего загружать серьёзное учреждение заявлениями.
   - Да, но ведь есть справка, выданная командиром партизанского отряда, - возразил Николай Николаевич. - По стечению обстоятельств она могла попасть в партийный архив, но была выдана на руки матери. Так какая же, в конце концов, разница! Подтверждающий документ военных лет есть. Да к нему ещё четыре свидетельских подтверждения, в том числе и бывшего командира партизанского отряда, выдавшего справку. Если у вас возникли какие-то сомнения, их нетрудно развеять... Запросите бывших партизан из отряда имени Комсомола - был я связным или не был...
   Но... Взывать к логике, к здравому смыслу, убеждать чиновника в том, что белое - это белое, а вовсе не черное - оказалось бесполезно.
   Потом в письменном ответе тот же Капица обоснует отказ признать бывшего связного участником партизанского движения стандартной фразой: "Мотивы Вам изложены в устной беседе". На это же сошлётся во втором своём ответе в декабре 1989-го и Н.Буцевицкая, хотя никогда ни она сама, ни её сослуживцы по аппарату Червенского райкома партии с Анишкевичем не беседовали.
   Эта история, увы, далеко не единична. Передо мной - другая папка с документами. Николай Максимович Лычковский не только поставлял партизанам ценные разведывательные данные, но и принимал непосредственное участие в боевых операциях, проявив отвагу и самоотверженность.
   И тут отказ. Председатель районной комиссии по делам бывших партизан и подпольщиков М.П.Артюшенко прислал бумагу: "... в связи с тем, что горкомом КПБ на наш исходящий... отказано и возвращены документы, так как упущен срок и за неимением справки отряда или бригады, подтверждающей Ваше пребывание связным..."
   "Упущен срок"... А как же девиз "Никто не забыт и ничто не забыто!", который так любят произносить в речах и докладах по торжественным датам!
   Недавно я беседовал с председателем республиканской комиссии по делам бывших партизан и подпольщиков А.Е.Андреевым. Анатолий Евгеньевич согласился: существующая система подтверждения участия в партизанском движении, возводящая в абсолют лишь данные партархива, далеко не совершенна. Немало случаев, когда те или иные подпольщики в списки не попали. В военные годы, и особенно во время блокады, не все партизанские канцелярии работали исправно. Но люди, в том числе подростки, воевали, вовсе не заботясь о справках, которые у них потребуют спустя десятилетия.
   Так что же, смириться с тем, что "время упущено" и на том поставить крест? Нет, тысячу раз нет! Справедливость, совесть наша побуждают только к одному: настойчиво искать всех участников войны с фашистскими оккупантами, сведения о которых по какой либо причине не попали в архивы. Архивные документы - только одно из средств установления истины. Но есть и другие, не менее серьезные. К ним, несомненно, следует отнести и свидетельские показания.
   Огульная подозрительность тянется в наше сегодня от сталинщины. Вспомним про "без вести пропавших", закопанных безымянными в бесчисленные братские могилы от Волги до Эльбы, и тех, чьи кости до сих пор не преданы земле. А ведь их не десятки, не сотни и даже не тысячи - миллионы!
   Да, кто-то из "без вести пропавших" стал предателем, кто-то из бывших полицаев или просто проходимцев пытается всеми неправдами заполучить заветное удостоверение, дающее право на льготы. Так что, из-за одного или нескольких негодяев оскорблять недоверием сотни и сотни тех, кто не жалел в трудный для Родины час ни здоровья, ни жизни?
   Пока останется хотя бы один непризнанный из-за бюрократических вывертов участник Великой Отечественной, мы не вправе считать свою совесть успокоенной.
   "Знамя юности", 1.7.1990.
   Примечание: Примерно через неделю после этой публикации мне позвонил Н.Н.Анишкевич: партизанская медаль и соответствующее удостоверение ему вручены.
  
  
   Взгляд
   Нужен ли школе военрук?
   Давайте отбросим привычный пафос и поразмыслим трезво...
  
   Сколько помню себя в детстве, из всех игрушек мы особенно любили оружие. Чаще оно было самодельное, реже - магазинное. Играли больше всего "в войну", подражая героям немногих тогда, но потому и запомнившихся кинофильмов. Потом была война заправдашняя, и наше уходящее детство стремительно теряло романтическую восторженность довоенных лет.
   С седьмого класса начали изучать военное дело. Военрук-лейтенант, оставшийся в тылу после фронтового ранения, учил нас строевому шагу и неполной разборке винтовки, в том числе и её затвора, что тогда представлялось мне делом весьма непростым. Но, пожалуй, самым трудным из той военной науки было носить винтовку на левом плече. Знаменитая трёхлинейка, многократно воспетая в стихах и песнях, казалась мне, 13-летнему полуголодному заморышу, тяжестью неимоверной.
   В восьмом классе "проходили" самозарядную винтовку Токарева - СВТ. Увы, и здесь память почти ничего не удержала. Военрук что-то нам объяснял, но потрогать, пощупать детали, потренироваться в разборке-сборке так и не пришлось. Одна винтовка на весь класс...
   Спустя годы, став офицером, мог подвести итог своей школьной военной подготовки. Что же она мне дала? Если честно, то почти ничего. Не хочу обидеть наших военруков. Они, наверно, старались, но возможности вдохнуть в нас ратную искру были весьма и весьма невелики. Кончилась Великая Отечественная, военное дело отменили, и никто об этом не жалел.
   К чему я ударился в воспоминания? А к тому, что мы подчас, забывая наши юношеские восприятия, навязываем молодежи то, от чего сами бы отказались. Если, конечно, поразмыслить хорошенько. Но критически размышлять над реалиями прошлого нас давно отучили. Людям моего поколения больше привычны догмы. Хорошо ли или не очень преподают в школе, техникуме, ПТУ военное дело, но как же без него! Враг не дремлет.
   Ах, эти происки империалистов! Нам постоянно твердили о них, оправдывая любой шаг по пути милитаризации общества. Если школьная игра, то, как правило, военная, если "Вахта Памяти" у Вечного огня, то непременно по канонам воинских уставов - с макетами автоматов и цермониальным шагом. Да и само слово "воспитание" чаще всего употреблялось в сочетании "военно-патриотическое". Оно, это сочетание, ставшее таким привычным, громыхало с трибун и газетных страниц, будто в воспитании самая главная грань - военная, а все остальные как бы приложение к ней.
   Во время традиционных месячников оборонно-массовой работы и поныне в ходу дежурный заголовок "Растить патриотов!" Если судить по таким же дежурным заметкам, то "растят" патриотов в основном организации ДОСААФ, военкоматы, райкомы комсомола, да военруки.
   Мне не по душе употребление всуе слова "патриотизм". Полагаю, чувство это глубоко интимное, не терпящее громких интонаций. Так же, как и любовь к матери или другому близкому человеку, оно должно проявляться не в пышных заверениях, а в повседневных поступках. Разве не случается, когда старшеклассник, облачённый в армейскую рубашку с аксельбантами, выстаивал свои минуты или часы у Вечного огня, а сменившись, сквернословил и хулиганил?
   Бывает и так. От желающих принять участие в каком-нибудь слёте или походе по местам боевой славы нет отбоя. Ещё бы! Приятная поездка, сувениры, аплодисменты, фотографии на память... И зачастую как-то теряется во всей этой суете изначальный смысл - ради чего затеяна поездка, какой след оставит она в ребячьих душах.
   Помню, как в танковый полк приехала делегация из ПТУ, где создан музей этого полка и военно-патриотический клуб имени Героя Советского Союза Алексея Кретова.
   Едва бойкая пэтэушница-активистка отрапортовала о том, как у них в училище прошла "вахта памяти Кретова", сержант-танкист попросил её:
   - А можешь рассказать подробнее об этом человеке? Из какой он семьи, где учился и работал до войны, как воевал, ну и про последний его бой?..
   Девушка замялась.
   - Воевал он храбро... Герой Советского Союза...
   - Это мы знаем, - не унимался сержант. - А что-нибудь конкретнее?
   Неловкая пауза.
   Истинный патриотизм не ждёт ни рекламы, ни аплодисментов, и тем более не терпит суеты. Помочь одинокому старику-ветерану в его бытовых проблемах, каждый день увозить безногого инвалида на работу и привозить обратно, восстановить имена захороненных в безымянной солдатской или гулаговской могиле, написать историю родного села или городка, посадить парк, смастерить в школьной мастерской мебель для детского дома - поистине бессчетное число добрых дел, которые вполне укладываются в понятие "патриотизм", причем, без фанфар и барабанов, без навязчивой бумажной отчётности.
   Но военрук, на которого возложена обязанность воспитывать учащихся и особенно старшеклассников в "военно-патриотическом" духе завален инструкциями, планами, всевозможными письменными указаниями и прочими бумагами.
   Будучи школьным военруком, получил я однажды очередную бумагу из районного комитета ДОСААФ. В ней предписывалось дать сведения по таким-то графам. В числе прочих значилось: сколько лекций или бесед проведено на военно-патриотическую тему за минувший учебный год. Прочитал бумагу и задумался. Ну, хорошо, напишу, что проведено 3 лекции и 4 беседы. Это много или мало? А если их будет вдвое или втрое больше, тогда как? Что могут сказать эти голые цифры? Ведь здесь важно не количество, а качество. Неинтересная, нудная лекция только отобьёт охоту к данной теме.
   Однако с военрука требуют именно цифры. К примеру, сколько юношей поступили в военные училища за год? Ни одного? Плохо работает. Вот в такой-то школе сразу поступили пять. Значит, военно-патриотическое воспитание там на высоком уровне. И совсем неважно, что из тех пяти двоих через полгода отчислят за недисциплинированность, а третий, несмотря на "проходной" балл, вскоре передумает и сам подаст рапорт об отчислении. Но цифра, ставшая отчётной, уже живёт своей, самостоятельной жизнью.
   "Числом поболее" - и все дела. Больше спортсменов-разрядников! Больше значкистов ГТО! Больше посещающих стрелковые кружки! Больше... Чем больше, тем, разумеется, лучше.
   А теперь поговорим о цене. "За ценою мы не постоим" - это только в песне легко звучит. А в жизни цена как раз определяет существо дела. Стоит или не стоит оно той цены?
   В 1968-м кому-то из руководящих умов в Министерстве обороны пришла заманчивая мысль: а почему бы не восстановить военную подготовку в школе? Нет войны? Ну так что же: армейские кадры надо готовить загодя. Разве плохо, если в армию придёт юноша, прошедший курс молодого бойца в 16 -17 лет? Тогда не надо тратить драгоценное учебное время на постижение азов военной науки.
   Логично? На первый взгляд - да. Добавьте к этой рациональной мысли идеологические установки тех лет - и концепция обретает совсем "железный" вид.
   Наш родимый военно-промышленный комплекс, давно уже ставший самодовлеющей силой, всегда зорко стоял на страже собственных интересов. Больше нагнетается страхов в международной обстановке -- больше ассигнований на содержание военного ведомства, больше в нём различных управлений, отделов и подотделов, а стало быть, больше генералов и полковников, больше секретности, позволяющей ко всему прочему тратить народные деньги щедрой дланью, не подотчётной разным там депутатам-демократам.
   Тогда, в 68-м, об этой отчётности и речи не могло быть. Общественная психология была однозначной: все стерпим, за всё заплатим - только бы не было войны! И платили, и ещё как платили! За авантюру в Афганистане, за содержание многих тысяч военных советников на Кубе, в Анголе, Йемене, Алжире, Камбодже, Сирии, Ираке, Египте и Бог весть ещё в каких странах. За армады танков, оказавшихся совсем не нужными в таком огромном количестве, за ядерные полигоны, отравившие землю вокруг на десятки километров.
   Из нашего с вами кармана, дорогой читатель, оплачивались строительство и содержание роскошных генеральских дач, всевозможные "теневые" привилегии военной элиты.
   Общество, где милитаризм проникает во все его поры, - общество ненормальное. Оно не может обеспечить гармоничное воспитание юных и прежде всего воспитание гуманистическое.
   Пока ещё никто из высокопоставленных чиновников Министерства обороны не доложил прилюдно, во что же обходится государству военная подготовка в средней школе (сюда же отнесём техникумы и ПТУ). Дело не только в оплате труда десятков тысяч военруков и тех должностных лиц в погонах и без погон, кто подбирает их и учит, составляет и издаёт для них литературу, проверяет их работу. Сюда следует включить и немалые расходы на проведение сборов военруков, оборудование классов, строительство школьных тиров и различных сооружений вроде постового грибка или макета автомобиля (древесина и металл не с неба же падают!), стоимость приборов, оружия и прочего и прочего.
   Кстати, об оружии. Ружейная комната должна быть оборудована по всем жёстким правилам. Но представьте сельскую среднюю школу на отшибе от райцентра. Даже если и сработает сигнализация, работники вневедомственной охраны могут и не поспеть. Случаев хищения оружия из школьных ружейных комнат уже немало.
   Далеко не всюду есть тиры. Трудностей здесь хоть отбавляй: отсутствие подходящего помещения, дефицит стройматериалов, да и транспорт не так-то просто достать. Без тира же учить метко стрелять - всё равно что плавать без водоёма.
   Эффективность обучения азам военного дела упирается и в профессионализм военруков. В больших городах хоть есть из кого выбирать. Да и там среди военруков нередко встречаются люди не очень подходящие для такой работы. И даже не потому, что вчерашний интендант или кадровик теперь должен обучать тактике общевойскового боя, готовить ребят к военно-спортивным играм "Орлёнок" и "Зарница", уметь образцово показать строевые и ружейные приёмы. Не станем придираться и к его уже изрядно расплывшейся фигуре, хотя внешний вид человека, олицетворяющего в глазах подростков армию, не такая уж мелочь.
   И всё же не это главное. А главное, и я в этом убеждён, - любовь к детям, способность установить с ними душевный контакт, без которого любая самая совершенная методика мертва.
   Но все ли военруки, или по крайней мере, большинство из них обладают таким счастливым качеством? Все ли смогут завоевать ребячью любовь?
   Если бы! В подборе военруков этот критерий отнюдь не котируется.
   И уж коль в большом городе подобрать хорошего военрука не так-то легко, то что говорить о сельской местности! Здесь подход весьма упрощен. В армии служил? Высшее образование есть? Тогда годится. Берут и без высшего. А что делать, ежели более подходящей кандидатуры нет?
   В сельских школах и даже в городках-райцентрах ещё одна заковыка - юноши там в явном меньшинстве. Например, в средней школе N 3 города Ошмяны Гродненской области военное дело изучают в двух 10-х и двух 11-х классах. Но ребят в каждом классе - по 6 - 7. В иных старших классах и того меньше. Рационально ли подобное распыление педагогических кадров, а значит, и средств?
   Да, теперь начальная военная подготовка называется допризывной. Юноши уже не изучают общевоинские уставы, сокращён раздел об истории Вооружённых Сил. Зато увеличено количество часов на физическую подготовку. Есть и другие изменения, которые можно только приветствовать. Однако суть учебного предмета осталась. Остаются в школе военруки, остаются все или почти все прежние атрибуты военно-патриотического воспитания с массой обязательных планов, отчётных бумаг, циркуляров.
   Ну хорошо, скажет иной читатель. Отменить, изъять, сломать - дело нехитрое. Что предлагаете вместо этого? Неужто вы считаете, что не надо воспитывать в школе уважение к армии, к людям в погонах?
   Нет, так не считаю. Прослужив в армии четверть века, в том числе и на командирских ступенях, вовсе не понаслышке знаю, сколь трудна военная служба, какого мужества, упорства, подвижничества она порой требует. Готовить к службе в Вооружённых Силах, безусловно, надо. Но как? Вот здесь и следует основательно поразмыслить.
   Сложившаяся у нас система начальной (допризывной) военной подготовки расточительна и отнюдь не решает проблему. Сколько их, так и не научившихся стрелять, не умеющих толком подтянуться на перекладине, не владеющих строевыми приёмами, неумелых, не подготовленных к службе в армии ни морально, ни физически, ни технически становится в армейский строй! Офицеры начинают обучение этих ребят фактически "с нуля". Поговорите с командиром любого подразделения, и он подтвердит: таких "нулевых мальчиков" не так уж мало. А если учесть и тех, кто в допризывной подготовке преуспел не выше худосочной "тройки", то можно прийти к неутешительному выводу: гора родила мышь.
   Разумеется, есть немало прекрасных военруков, готовящих ребят к военной службе со "знаком качества". Но речь не о них. О системе, не оправдавшей себя.
   Думается, было бы правильным вообще отменить этот предмет в школах, техникумах, ПТУ. Освободившиеся часы с гораздо большей пользой можно употребить на трудовое воспитание, физическую подготовку. Почему бы не сделать обязательным проведение в течение года многодневного пешего или лыжного похода? Он много даст и для физической закалки, и для воспитания коллективизма, приобретения различных прикладных навыков.
   Вообще скептически отношусь к попыткам навязать во время обучения в школе освоение какой-то специальности с выдачей соответствующей справки или диплома. Жизнь переиначивает всё по-своему. Тот, кого учили на сапожника, может стать газосварщиком или токарем... То же самое и с военной подготовкой. Юноша постигал там пехотную тактику, а попал служить на корабль или в ВВС.
   Не пора ли нам научиться считать народные деньги? Но дело не только в них. В школе надо, прежде всего, воспитывать гармонично развитую личность. Грамотный, культурный молодой человек с прочной нравственностью, разбирающийся в основах электротехники, умеющий хотя бы элементарно плотничать, слесарить, монтировать (трудовое обучение!), развитый физически, в самый короткий срок станет хорошим солдатом. В армии он быстро усвоит премудрости службы. Научат профессионалы, причём на добротной учебно-материальной базе.
   При этом сократятся кое-какие должности в Министерстве обороны, в штабах округов, в гороно, и кое-кому доведётся переквалифицироваться. Поиссякнет число руководящих и отчётных бумаг, телефонных звонков, сборов, проверок, совещаний, заседаний.
   Вот и хорошо!
   "Знамя юности", 21.12.1990.
  
   Одна неправда нам в убыток
  
   Докажите, что не доказано
   Напомню о начале этой истории. 26 октября 1941 года в оккупированном Минске каратели совершили несколько публичных казней. У дрожжевого завода повесили мужчину, девушку и подростка. Фотограф из карательного подразделения вряд ли предполагал, что отснятые им кадры будут фигурировать на Нюрнбергском процессе (1946), войдут в учебники истории, попадут в обошедший экраны мира фильм Михаила Ромма "Обыкновенный фашизм" и займут место в музейных экспозициях.
  
   Уже после войны стало известно: казнённые входили в подпольную антифашистскую группу, помогли бежать из лазарета-концлагеря пленным советским офицерам, снабдив их документами, гражданской одеждой, явками в городе. Двое казнённых - Кирилл Трус и Володя Щербацевич - были опознаны и награждены посмертно орденом Отечественной войны. А вот девушка попала в "неизвестные".
   В апреле 1968-го минский журналист Владимир Фрейдин после кропотливого поиска опубликовал в трёх номерах "Вечернего Минска" очерк "Они не стали на колени". Имя неизвестной героини было названо: Маша Брускина, 17-летняя минчанка.
   Независимо от Фрейдина столь же упорный поиск вели и московские исследователи. В том же апреле 1968-го газета "Труд" опубликовала очерк кинодраматурга Льва Аркадьева "Белорусская героиня", а спустя несколько месяцев радиостанция "Юность" дала в эфир передачу на ту же тему Ады Дихтярь с живыми голосами свидетелей. И там, и там один и тот же вывод: казнённая у дрожжевого завода - Маша Брускина.
   Идеологические начальники и в Минске, и в Москве, привыкшие делить героизм по национальному признаку, встретили обе публикации и радиопередачу, что называется, в штыки. Еврейку в белорусские героини?! Не допустить! И хотя ни по одному изложенному факту опровержений не было, Владимиру Фрейдину пришлось писать "объяснительную" и, в конце концов уйти из редакции "Вечернего Минска". Аду Дихтярь из редакции радиостанции "Юность" сразу же уволили.
   В 1985-м в литературном сборнике журнала "Советиш Геймланд" ("Советская Родина") "Год за годом" была напечатана документальная повесть Льва Аркадьева и Ады Дихтярь "Неизвестная", где подробно рассказывалось о поиске, который привёл авторов к установлению имени повешенной девушки. Но и на сей раз цековские идеологи и подчинённые им работники Института истории партии при ЦК КПБ и Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны в "Неизвестной" Машу Брускину не признали. Зато появилась альтернативная версия, так сказать, в противовес: повешенная у дрожжевого завода патриотка - Шура Линевич из деревни Новые Зелёнки Червенского района Минской области.
   Что же известно о Шуре? В 1937-м, когда ей было 12 лет, после смерти матери старшая сестра увезла её в Минск, и с тех пор односельчане девочку не видели. В 1887-м в Белорусский государственный музей истории Великой Отечественной войны пришла минчанка Н.П.Дедко (по мужу Шевченко). Во время казни ей было 8 лет. Она заявила, что на фотографии повешенной девушки узнала свою тетю Шуру (Сашу) Линевич. По утверждению минского историка К.И.Доморада, Шуру узнали на том же снимке также два её школьных товарища (фамилии он не назвал) и родственники.
   Доморад утверждал: о казни Шуры Линевич односельчане узнали в декабре 1941-го или январе 1942-го от бойца проходившей через деревню разведгруппы Губского. В 1999-м в статье "Подвиг и подлог" (газета Червенского района "Районный вестник", NN 89 - 92) Доморад называет уже вместо Губского Галицкого.
   Так кто же тогда источник информации о казнённой девушке из Новых Зелёнок: Губский или Галицкий? И откуда тот или другой узнал о казни? Видел сам или о ней ему кто-то сообщил? Тогда кто же этот "кто-то?" Где и когда произошла казнь - в Минске или другом месте?
   В той же статье Доморад писал: "Фашистские контрразведчики задержали Сашу Линевич в каком-то немецком учреждении и при обыске у неё на квартире обнаружили пистолет".
   Откуда эти сведения - автор умалчивает. Называет девушку из Новых Зелёнок "активной подпольщицей". И опять никаких подробностей, ссылок на свидетелей, источники информации.
   На чём тогда зиждется утверждение, что у дрожжевого завода была казнена Шура (Саша) Линевич? На узнавании по снимкам казни? Однако и здесь возникают вопросы.
   Напомню, что официально эта версия возникла лишь в 1887-м году - спустя почти 20 лет после первых публикаций в "Труде", "Вечернем Минске" и радиопередаче на "Маяке", и через два года после документальной повести Л.Аркадьева и А.Дихтярь о Маше Брускиной. Почему же никто из родственников и односельчан Шуры не обратился по этому поводу с протестом, скажем, в ту же газету "Труд", которая, безусловно, поступала в Червенский район? Могли бы написать письмо в ЦК КПБ, мол, нашу героиню-односельчанку подменили другим человеком.
   Не написали. Во всяком случае, ни в 1968-м, когда впервые в печати было названо имя Маши Брускиной, ни в последующие два десятилетия каких-либо протестов из Новых Зелёнок нигде не обнаружено.
   А ведь, полагаю, некоторые из новозеленковцев старшего поколения уже побывали в Белорусском государственном музее истории Великой Отечественной войны и видели те фотографии. Не в глухомани живут, рядом Минск. Могли бы, показав на "Неизвестную", решительно заявить: это наша односельчанка Шура (Саша) Линевич.
   Не заявили. (За столько-то лет!). Почему? Поборники этой версии приводят такой довод: дескать, жители Новых Зелёнок на этот вопрос ответили: "Мы всегда знали, что это наша Шура и думали, что все об этом знают".
   "Аргумент", скажем прямо, сомнительный. "Всегда знали"... На основе каких данных? Узнали на снимках? Но степень достоверности такого утверждения зависит и от других слагаемых. Только их совокупность, тщательное сопоставление одних фактов с другими позволяет сделать более или менее определённый вывод.
   Так ли уж хорошо помнила свою тетю Н.Дедко, которой к моменту казни было 8 лет? Односельчане, повторяю, видели Шуру в последний раз 12-летней, а на снимках - взрослая девушка. В течение "переходного" возраста внешность меняется значительно. Да и многие ли из новозеленковцев столь крепко запомнили девчушку-подростка, чтобы мигом её узнать через много лет?
   "Похожесть" - фактор весьма субъективный. В 1961-м в "Неизвестной" "узнала" свою сестру Тамару жительница города Жданова Н.Шарлай (Горобец). Назывались и другие имена. Но после тщательного изучения представленных "доказательств" все эти версии отпали.
   В Белорусском музее истории Великой Отечественной войны я задал, в общем-то, уже банальный вопрос: "Почему, несмотря на неопровержимые факты, до сих пор вы держите Машу Брускину в "неизвестных"?
   Молодой научный сотрудник В.Казачёнок раздражённо ответил:
   - Да знаем, знаем мы про эту Машу! Но есть ещё Шура Линевич из Новых Зелёнок. Её вся деревня узнала.
   В августе 2006-го я приехал в Новые Зелёнки. Показал фотографии казни у дрожжевого завода старожилам, жившим в деревне ещё до войны, - Ржеутскому Казимиру Брониславовичу (1922), Шманай Марии Антоновне (1929) и Ковалевич Янине Адамовне (1922). Ни один из них наличие там своей односельчанки не подтвердил. Вот и "вся деревня узнала".
   В версии с Шурой Линевич бросается в глаза и другое: официозные белорусские историки не очень-то её разрабатывали. Ограничились скудными сведениями, о которых здесь уже говорилось. Но ведь имя девушки, как и других односельчан, погибших в борьбе с оккупантами - на обелиске в Новых Зелёнках.
   Так что же конкретное совершила Шура и где? Вполне допускаю, что была подпольщицей или партизанкой. Вот и провести бы скрупулёзное исследование этой юной жизни с тех пор, как грянула война.
   Не было такого исследования. Да и нужно ли оно было поборникам так называемой "идеологической целесообразности"? Ведь если бы их доказательства были неопровержимыми, разве оставалась бы надпись "имя девушки не установлено" на мемориальной доске у дрожжевого завода?
   То, что уже доказано, подтверждено очевидцами, свидетелями, полностью исключает надуманную версию. Однако чиновники, от которых зависит снятие ярлыка "Неизвестная" с уже установленной личности, продолжают упорно твердить: "не доказано".
   Что не доказано, господа? "Не доказаны" свидетельства одноклассников Маши М.Ямника, жившей с ней в гетто Е.Левиной и близкой подруги Машиной матери С.Давидович о том, как Маша Брускина собирала гражданскую одежду и медикаменты для раненых советских офицеров, готовя их к побегу из лазарета-концлагеря? "Не доказано" свидетельство вдовы Кирилла Труса о том, что приходившую к ним домой девушку со свёртками одежды он инструктировал и называл Марией? Что о казни Маши у дрожжевого завода знали в 1941-м многие узники Минского гетто, в том числе хорошо знавшая ее Елена Левина, Эмма Родова, Дора Берсон, о чем написал в своей книге "Менское гета" один из руководителей еврейского антифашистского подполья Гирш Смоляр? Что помимо узников из рабочих колонн, работавших в "русском" районе города, Машу видели в петле на следующий день после казни уже упомянутая здесь Софья Давидович и отец Машиной подруги Веры Банк? Что минчанка Александра Лисовская, проходя мимо дрожжевого завода в конце октября 1941-го, видела, как ноги повешенной целовала женщина из гетто (сползла шаль, а на спине - жёлтая лата), называя ее "доченькой", "Мусенькой"? Что Машу Брускину на снимках казни опознали её отец Б.Брускин, двоюродный дядя - народный художник З.Азгур, бывшие директор и комсорг 28-й средней школы Н.Стельмах и Каменкович, одноклассники Маши М.Ямник, Р.Митькина, Е.Шварцман (сидела с ней за одной партой) и другие - всего около 20 человек? А заключение опытнейшего московского эксперта-криминалиста подполковника милиции Ш.Кунафина, тщательно изучившего все добытые материалы, что девушка на снимках казни - Маша Брускина -- это тоже "не доказано"?
   Какие же ещё нужны доказательства?
   Так почему же у белорусской героини отнято имя?
   Когда цековские столоначальники топили все убедительные аргументы сначала в гневливой риторике, а затем во всякого рода "сомнениях", надуманность которых была явной - тут всё понятно. Политика государственного антисемитизма тех лет не могла допустить, чтобы еврейка Брускина была признана героиней. Тут хоть кол на голове теши - мёртво! Ну а что же нынешние идеологи?
   Со слов Лины Торпусман, секретаря общества по увековечению памяти Маши Брускиной, ещё в 2000-м году бывший минчанин, ветеран Великой Отечественной, почётный гражданин Иерусалима Лев Овсищер обратился к тогдашнему послу Беларуси в Израиле Геннадию Лавицкому с тем же многолетним вопросом: почему до сих пор Маша Брускина "неизвестная"? Посол посоветовал обратиться прямо к белорусскому президенту. Такое обращение было послано. А вскоре пришли ответы сразу из трёх инстанций: МИДа, Института истории Академии наук и Музея истории ВОВ: нет достаточных доказательств, что казнённая патриотка - Маша Брускина.
   Почему же тогда за пределами Беларуси доказательства признаны достаточными? О Маше рассказано во всемирно известных музеях "Яд Вашем" в Иерусалиме и "Холокост" в Вашингтоне. Подвиг девушки из Минска отмечен медалью Сопротивления музея "Холокост". В Израиле в мае 2006-го установлен памятник Маше Брускиной и всем еврейкам, павшим в борьбе с нацизмом. Если кто-то думает, что подобное государственное и общественное признание приходит без скрупулёзного изучения фактов и доказательств, то глубоко ошибается.
   Официальный Минск, так и не сумев опровергнуть собранные почти за сорок лет доказательства, просто обходит их молчанием. Даже мемориальная доска, открытая несколько лет назад на месте казни у дрожжевого завода, оказалась вдруг как бы стыдливо спрятанной от прохожих - повернутой от улицы в сторону проходной...
   Господа идеологические чиновники, авторы упомянутых отписок, не молчите! Докажите в конце концов, если можете, что жертва, принесенная Машей на алтарь Победы, не доказана. Создайте государственную комиссию, привлеките историков, криминалистов, снова изучите многочисленные свидетельства - в Истории ничто не пропадает бесследно. И решите наконец для самих себя и для всех граждан страны, для её подрастающего поколения, кто же эта девушка на снимках фашистской казни. Даже если для миллионов людей в мире её имя, ставшее одним из символов борьбы с нацизмом, давно известно.
   Газета "Труд 7" (Минск), 5.4. 2007.
  
   Благодарность... сквозь зубы
   Ленд-лиз во время Великой Отечественной войны
  
   Лукавые четыре процента
   Впервые о значении военной помощи Советскому Союзу со стороны союзников сказал Сталин. В послании президенту США Г.Трумену 11 июня 1945-го он писал:
   "Прошу Вас и правительство Соединённых Штатов Америки принять выражение благодарности от Советского правительства и от меня лично.
   Это соглашение, на основе которого Соединённые Штаты Америки на протяжении всей войны в Европе поставляли Советскому Союзу в порядке ленд-лиза вооружение, стратегические материалы и продовольствие,сыграло важную роль и в значительной степени содействовало успешному завершению войны (выделено мной -- М.Н.) против общего врага -- гитлеровской Германии".
   Но то дипломатический документ -- необходимая дань элементарному международному приличию. Как-никак союзники: впереди была война с Японией, и в помощи по ленд-лизу СССР ещё нуждался.
   А в своей стране "великий вождь" признал значение этой помощи? Увы, обошёл глухим молчанием. В книге "И.Сталин о Великой Отечественной войне (сборник его речей, докладов и приказов военных лет) о ленд-лизе -- ни слова. Зато не удержался от упрёков. Дескать, с открытием второго фронта союзники тянули, и Советский Союз до июня 1944-го вынужден был сражаться с Германией один на один.
   Тут Сталин явно лукавил. А боевые действия cоюзников в Северной Африке в 1942-м, а затем в 1943-м в Италии? А мощное партизанское движение в Югославии? Всё это вынудило Гитлера перебрасывать часть сил вермахта и туда. А непрерывные воздушные удары союзников по Германии, значительно подорвавшие её военно-промышленный потенциал -- это тоже для Советского Союза в войне "один на один" ничего не значило?
   Вполне понятна установка не только Сталина, но и его идейных наследников: победа в Великой Отечественной войне, помимо всего прочего, показала превосходство социалистической экономики над капиталистической. Так писалось и в советских учебниках истории. А признать подлинную роль ленд-лиза -- это что же, опровергнуть "нашу законную гордость"? Нет уж, господа, бывшие союзники! Мы и без вас победили бы Германию.
   Привычное державное чванство -- без этого советский режим просто немыслим.
   Давно уже нет усатого диктатора, ушла в прошлое и "холодная война", а та же установка -- всячески замалчивать и принижать помощь по ленд-лизу действует и по сей день. В Центральном музее Вооружённых сил России, где я недавно побывал, о нём-- ни слова. А вот что говорится о ленд-лизе в учебнике для 11 класса средней школы по новейшей истории под редакцией профессора В.К.Фураева (Москва, "Просвещение", 1993, с.20):
   "... правительство США предоставило Советскому Союзу кредит в сумме 1 млрд. долларов и распространило на СССР действие закона о ленд-лизе... Однако поставки союзниками оружия и военных материалов в первый год войны были незначительными и практического значения для СССР не имели".
   Обрати внимание, читатель: "... в первый год войны". О последующих военных годах -- умолчание. Но если рассматривать именно этот год, самый тяжкий для СССР, то фраза насквозь лживая. Доказательства её лживости -- несколько ниже. А пока поразмыслим: откуда такой вывод в государственном учебнике, утверждённом Министерством просвещения? Ясно, что это не частное мнение одного из его авторов. Это установка "сверху". И для неё формально есть цифровое основание, чтобы утверждать: нечего расшаркиваться перед ленд-лизом. Ну, была, была такая помощь. Только сколько мы её получили по сравнению с тем, что производили сами в годы войны? Всего 4 процента.
   Цифру эту впервые огласил в своей книге "Военная экономика СССР в период Великой Отечественной войны 1941 - 1945" (Москва, 1947) тогдашний председатель Госплана Н.А.Вознесенский. Через три года будет расстрелян по "ленинградскому делу". Но когда писал эту книгу, не скупился на дифирамбы "великому Сталину -- вдохновителю и организатору всех наших побед". Уже началась "холодная война", и автор в изложении материала шёл, понятное дело, в заданном "русле". Можно не сомневаться: книга прошла через жёсткую цензуру.
   Итак, 4 процента. Их Н.Вознесенский ничем не подкрепил, никаких выкладок, связанных с ними, не сделал. Они так и застыли в своей официальной непогрешимости, попав в энциклопедии и справочники.
   Но дело не только в их явной исторической несостоятельности. Важно и другое: что вобрали в себя эти проценты? Что с чем сопоставлять? Одну тонну веса боевого самолёта с тонной гвоздей? Или, скажем, тонну из водоизмещения океанского судна с тонной вагонеток? На подобные вопросы книга Н.Вознесенского ответов не даёт. Однако исследования западных, а теперь и некоторых российских историков всё здесь уже поставили на свои места, и с научной достоверностью внесли ясность:
   Что и сколько получил СССР
   Ленд-лиз в переводе с английского -- заём и аренда. Это форма военной помощи США своим союзникам в годы Второй мировой войны -- безвалютный взаимный обмен товарами и услугами с окончательными расчётами, растянутыми на много лет. Закон о ленд-лизе принят конгрессом США и подписан президентом Т.Рузвельтом 11 марта 1941-го. После нападения нацистской Германии на СССР Т.Рузвельт объявил его оборону жизненно важной для США.
   Но первую военную помощь СССР получил из Великобритании. Советский посол в Лондоне И.Майский договорился о срочном предоставлении британских танков. С осени 1941-го начались и поставки самолётов, а также алюминия и других материалов. С конца октября того же года на СССР было официально распространено действие закона о ленд-лизе. А с июля 1943-го к оказанию военной помощи подключилась и Канада.
   Обратимся к цифрам. Они взяты из различных исследований как западных, так и российских учёных и дают довольно наглядное представление о масштабе военной помощи наших союзников (большая часть из США).
   За время войны СССР получил: 18,7 тысяч самолётов (по другим данным, 22 тысячи), 12,2 тысячи танков и самоходных установок, 1860 паровозов, 100 цистерн на колёсах, 70 электродизельных локомотивов, около 1000 саморазгрузочных вагонов, 10 тысяч железнодорожных платформ, 2,5 миллиона телефонных аппаратов, 100 тысяч километров телефонного провода, около 480 тысяч автомобилей (не считая запчастей), 344 тысячи тонн взрывчатки, около 2 миллионов тонн нефтепродуктов, 5 миллионов тонн специальной стали для брони, 400 тысяч тонн меди и бронзы, 250 тысяч тонн алюминия (из них можно было построить 100 тысяч самолётов -- почти столько, сколько было произведено за годы войны в СССР), 15 миллионов пар сапог, свыше 50 тысяч тонн кожи для пошива обуви, 54 тысячи тонн шерсти...
   Помимо всего прочего, США поставляли в СССР и океанские корабли. По данным справочника "Флот СССР. Корабли и суда ленд-лиза", составленного на основе документальных исследований в российских архивах (1994 г., составитель С.Бережной), Дальневосточное морское пароходство получило из США и Канады в 1942 -1945 гг. 128 судов. Своих же судов это пароходство имело к началу войны только 85.
   А сколько было поставлено в СССР продовольствия! 250 тысяч тонн свиной и говяжьей тушёнки, 300 тысяч тонн жиров (перечислять и многое другое -- просто не хватит места для газетной статьи). Российский историк Михаил Супрун подсчитал энергоёмкость всех этих продуктов в килокалориях и сравнил полученное число с калорийностью среднего рациона для нашего бойца-фронтовика. Получилось: "продовольствия, поставленного в СССР по ленд-лизу, хватило бы для того, чтобы кормить армию в 10 млн. человек в течение 1688 суток, т.е. в течение всей войны" (Журнал "Отечественные записки" N 3, 1996).
   Конечно же, всё перечисленное (а перечень далеко не полон) никак не укладывается в пресловутые 4 процента, запущенные в статистику Н.Вознесенским. Возьмём для примера самолёты. Поставки по ленд-лизу фронтовых истребителей составили 16 процентов от произведенных в СССР, фронтовых бомбардировщиков -- 20 процентов. А если сюда добавить самолёты, полученные из Великобритании, то получится уже свыше 23 процентов. Иными словами, почти каждый четвёртый истребитель и бомбардировщик, поступивший в годы войны в ВВС СССР, -- англо-американского производства.
   Но дело не только в количестве, но и в качестве. А качество поставляемой нашими союзниками техники и продукции было высоким. Прославленный лётчик-истребитель А.Покрышкин с весны 1943-го воевал на "аэрокобре" и сбил на ней полсотни вражеских самолётов. К концу войны на "аэрокобрах" под его командованием воевала уже дивизия.
   Ас полярного неба Б.Сафонов пересел с отечественного "ишачка" (И - 16) на истребитель "китихоук" и на нём резко увеличил свой боевой счёт, доведя его до 25 побед.Другой советский ас А.Ворожейкин (52 победы) летал на "спитфайере".
   Прекрасно себя проявили и полученные из Англии истребители "харрикейны". Как известно, ещё до нападения на СССР немцы проиграли воздушную "битву за Британию". На совещании у Геринга, в котором приняли участие асы воздушных боёв, им был задан вопрос: "В чём дело? Или вы уступаете англичанам в мастерстве?" За всех ответил генерал-лейтенант Адольф Галланд: "Дайте нам истребитель "харрикейн", и мы раскурочим их за милую душу".
   На "харрикейнах" стали дважды Героями Советского Союза Амет-Хан-Султан, И.Степаненко, А.Рязанов.
   Как и все самолёты, те, что поступили от союзников, обладали как достоинствами, так и недостатками. Но бесспорно: это были современные машины, позволяющие вести успешные боевые действия. Их наличие в ВВС СССР сыграло большую роль в завоевании господства в воздухе.
   Наши фронтовики были единодушны в оценке американских автомобилей -- "студебеккеров", "виллисов", "доджей": прекрасная техника. А проходимость какая! Кстати, знаменитые реактивные установки "Катюши" монтировались на ходовой части "студебеккеров".
   А советские моряки были в восторге от крупнотоннажных транспортных судов-сухогрузов типа "либерти", изготовленных в США. Потребность в них из-за большого объёма морских перевозок и транспортных потерь в ходе войны была огромной.
   "Секции либерти, -- пишет в своём исследовании "Ленд-лиз. Тихий океан" А.Паперно (Москва, издательство Терра - Книжный клуб, 1998, с. 100), -- изготавливали на заводах в разных городах США, по железной дороге доставляли в города портовые и там из них собирали судно, соединяя секции сварным швом. В порту Сан-Франциско, как рассказывал М.А.Зильберман (капитан дальнего плавания, затем главный штурман Сахалинского пароходства -- М.Н.), было десять стапелей, и десять дней требовалось на сборку либерти. В результате с конвейера каждый день спускали на воду новое судно, а затем примерно столько же времени достраивали его на плаву". Автор приводит и оценку либерти, высказанную уже упомянутым М.А.Зильберманом: "Равным этому судну по сочетанию качеств нет в современном транспортном флоте".
   Немалую роль в оказании помощи СССР сыграл и созданный в США "Комитет помощи русским в войне" ("Russia War Relif"). На собранные средства Комитет приобретал и направлял в СССР лекарства, медицинские препараты и аппаратуру, продукты питания, одежду. Помощь эта была весьма существенна -- на сумму в 1,5 млрд. долларов (А.Фальков. "За океаном и на острове". Москва, 1994).
   В Англии аналогичный Комитет возглавила Клементина Черчилль, жена премьера.
   А как доставлялась в СССР вся эта огромная помощь? Какими маршрутами? Тут вполне уместно сочетание:
   Маршрутами героизма
   Их было пять. Магистральных. Два морских, один сухопутно-морской и два воздушных. Каждый из них был сопряжён с немалыми трудностями и риском. Самый короткий -- от восточного побережья США до Мурманска -- морской, через северную Атлантику занимал около двух недель. В июле -- декабре 1941-го 40 процентов всех поставок шли именно этим маршрутом. Но он был и самым опасным. Караваны кораблей с грузами для СССР подвергались нападениям немецких подводных лодок и самолётов-торпедоносцев, их подстерегали мины. В июле 1942-го караван РQ-17 постигла катастрофа: из 32 судов погибли 11. А таких караванов в Мурманск, Архангельск, Молотовск (ныне Северодвинск) отправлялись десятки. В мемуарах У.Черчилля зафиксированы людские потери военно-морского флота Великобритании по доставке "русского ленд-лиза" -- около 1840 офицеров и матросов. Что же касается грузов, то около 15 процентов из них оказались на дне океана. Не так-то просто было переправить грузы из северных российских портов к местам назначения. Моста через Северную Двину не было. Для транспортировки техники зимой намораживали метровый слой льда из речной воды и по нему прокладывали шпалы с рельсами.
   Тихоокеанский морской маршрут -- от западного побережья США до Владивостока и других дальневосточных портов в СССР -- занимал 18 - 20 суток и тоже требовал недюжинных мастерства и отваги. Он был и самым насыщенным по количеству перевозимых грузов, составив почти половину военной помощи СССР по ленд-лизу. Грузы перевозились на советских кораблях и советскими экипажами, ибо с декабря 1941-го шла война между США и Японией. Нередко советские корабли с ленд-лизовскими грузами задерживали японцы. Известны случаи, когда их по ошибке (особенно ночью) топили американские подводные лодки.
   Сухопутно-морской маршрут -- самый протяжённый -- проходил от восточного побережья США через Атлантику, Средиземное море, Персидский залив до берегов Ирана и занимал в среднем 75 суток. И здесь были мины и немецкие подводные лодки. На побережье Северной Африки шла война, и нередко самолёты люфтваффе у берегов Египта атаковывали суда с грузами ленд-лиза. Дальнейший путь грузов -- через Иран к его каспийским портам. Там их принимали моряки Каспийской военной флотилии. До декабря 1942-го её корабли подвергались атакам немецких самолётов, так что каждый рейс превращался в боевую операцию.
   Чтобы увеличить объём поставок, требовалась масштабная модернизация транспортной системы Ирана и его портов. После ввода в Иран в августе 1941-го советских и британских войск это сделали в кратчайшие сроки, и объём перевозок резко увеличился. Более того, под управлением американской корпорации "General Motors Overseas Corporаtion" было построено несколько автомобильных заводов. Всего за годы войны оттуда поступило в СССР 184112 автомобилей. Они шли по маршрутам Тегеран - Ашхабад, Тегеран - Астара - Баку, Джульфа - Орджоникидзе.
   Перегонка самолётов... Уже сама протяжённость маршрутов говорила о их сложности. Один из этапов осуществляли американцы -- из США через Южную Атлантику, Африку, Персидский залив в южные районы СССР. Можно себе представить, сколько мужества и лётного мастерства требовалось от экипажей, чтобы работать на столь гигантской трассе с неизменными перепадами погоды, а, значит, и видимости, испытывая сложности с навигацией, заправкой горючим.
   Не менее трудным был маршрут из Фербенкса (Аляска) через Чукотку, Якутию, Восточную Сибирь в Красноярск. Это делали советские пилоты. До Фербенкса -- американские. Советская перегоночная авиадивизия состояла из пяти полков. Каждому из них был выделен свой участок трассы. Наиболее трудный -- от Сеймчана до Якутска (полоса вечного холода). Приходилось забираться на высоту 5 - 6 километров без кислородных приборов.
   Некоторые пилоты теряли сознание, самолёты падали...
   О Великой Отечественной уже немало создано фильмов. Однако не помню ни одного об этих поистине героических рейсах. Думаю, не потому, что о них не сохранилось сколько-нибудь достоверных сведений. Есть архивные документы, есть уже исследования историков, где-то доживают свой век участники тех перелётов. Но вмешивается идеология, на которой нынешняя российская власть строит свою политику. Мы, дескать, такие могучие, такие самодостаточные! А потому лучше помалкивать и про те перелёты. Перегоняли-то самолёты американские. Привлечь к этому внимание, значит, побудить к размышлениям:
   Если бы не ленд-лиз...
   А теперь вернёмся к лживой фразе из российского учебника по новейшей истории о том, что помощь по ленд-лизу "в первый год войны была незначительной и практического значения для СССР не имела".
   Дорога ложка к обеду. Так и военная помощь в годы Великой Отечественной, особенно в 1941-м, 1942-м годах. Гитлеровцы оккупировали значительную часть европейской территории СССР с развитой промышленностью и плодородными землями. Огромные потери в боевой технике летом 1941-го и 1942-го. Помимо танков и самолётов, катастрофическая нехватка продовольствия, медикаментов, перевязочных средств, сырья и различных промышленных материалов.
   Предприятия, эвакуированные на восток, ещё не успели развернуться на полную мощь и не могли полностью восполнить потребность и фронта, и тыла всем необходимым. Вот здесь ленд-лиз и стал спасительной "палочкой-выручалочкой". Взять, скажем, битву за Москву. Это "харрикейны" в немалом количестве прикрывали её небо. Это студебеккеры (их тоже было изрядно), таскали наши пушки и гаубицы, помогли перебросить для контрнаступления десятки дивизий. Это американская тушёнка была надёжным компонентом солдатских продпайков... Да что тут перечислять! Послушаем лучше двух видных советских деятелей, входивших тогда в сталинское окружение. Уж они-то хорошо знали ситуацию, в которой оказалась страна в те критические недели.
   А.Микоян: "... осенью 1941-го года мы всё потеряли, и если бы не ленд-лиз, не оружие, продовольствие, тёплые вещи для армии и другое снабжение, ещё вопрос, как обернулось бы дело". (В.Бережков. "Как я стал переводчиком Сталина". М., 1993, с. 337).
   Маршал Г.Жуков: "Сейчас говорят, что союзники никогда нам не помогали. Но ведь нельзя отрицать, что американцы нам гнали столько материалов, без которых мы бы не могли формировать свои резервы и не могли бы продолжать войну!.. Получили 350 тысяч автомашин, да каких машин! У нас не было взрывчатки, пороха. Не было чем снаряжать патроны. Американцы по-настоящему выручили нас с порохом, взрывчаткой. А сколько они гнали нам листовой стали! Разве мы могли бы быстро наладить производство танков, если бы не американская помощь сталью? А сейчас представляют дело так, что у нас всё это было в изобилии". (Из донесения председателя КГБ В.Семичастного Н.Хрущёву с грифом "Совершенно секретно". Н.Зенькович. "Маршалы и генсеки". М., 1997, с. 161 - 162).
   Как ни замалчивай эту помощь, но опровергнуть её уже невозможно. Тем более, что у России, преемницы СССР, остаётся юридическая обязанность: оплатить по ленд-лизу выверенный расчётами
   Долг
   Уже в ходе этих поставок СССР расплачивался пушниной, лесом, сырьём. Но расплатился далеко не до конца. К 1960-му все страны, получавшие от США помощь, практически свою задолженность погасили. Страна "победившего социализма" продолжала "тянуть резину". На протяжении ряда лет шли по данному вопросу переговоры. Лишь в 1990-м президенты СССР и США договорились: долг (теперь уже России), сниженный с 800 до 674 миллионов долларов, должен быть погашен к 2030-му.
   Но к денежному долгу примыкает и долг нравственный: признать перед всем миром и прежде всего перед США, что ленд-лиз, как сказал один из участников доставки этой помощи капитан дальнего плавания, а затем член Закупочной комиссии А.Яскевич, "был большой и хороший". Он помог стране выстоять в самую тяжкую для неё пору. Так что, спасибо, господа! От всей души спасибо! Это никогда не будет забыто.
   Скажет ли наконец нечто подобное российская власть? Время покажет. Но, как бы там ни было, оно никогда не сотрёт в Истории эту страницу. Чтобы люди помнили: солидарность в трудный час и в людских, и в межгосударственных отношениях многое, очень многое значит.
   Еженедельник "Европа - Экспресс" (Берлин). 12.07.2010.
  
   Да, заградотряды были. Но разве этим победили?
   Размышления по поводу статьи публициста Юлии Латыниной
  
   Правда о Великой Отечественной многомерна. Но если одни черты той войны замалчивать, а другие возводить в абсолют, общая её картина будет искажена.
   Чего только не пишут сейчас об этой войне, каких только версий не выдвигают! И вовсе не потому, что открылись какие-то новые обстоятельства и доселе неизвестные архивные документы. За 65 с лишним лет с тех пор, как война отполыхала, накопилось столько свидетельств, проливающих свет на те события, что, казалось бы, сотворить здесь сенсации практически уже невозможно. И тем не менее, сотворяют, пытаясь ошеломить читателей "открывшейся правдой".
   На этом фоне выделяются книги Марка Солонина о Великой Отечественной. В известной степени они тоже сенсационны. Только с той оговоркой, что опираются на фундаментальные исследования. Так, в своей книге "22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война?", анализируя причины сокрушительных поражений советских войск летом 1941-го, он приходит к твёрдому выводу: дело тут вовсе не в количестве дивизий, танков, самолётов, орудий, о чём до сих пор спорят историки. Армии приграничных округов по численности личного состава и всей этой боевой техники значительно превосходили атаковавшие их войска вермахта.
   Тогда в чём же причина? Причина, делает вывод М.Солонин, совсем в другом -- прежде всего в том, что входит в понятие "человеческий фактор". А это моральный дух, степень обученности войск, их готовность или неготовность к разумным решительным действиям, соответствующим обстановке и, конечно же, управление массой вооружённых людей. Вот здесь летом 1941-го Красная армия и оказалась не на высоте. Об этом историк пишет весьма доказательно, приводя немало примеров, в том числе свидетельств самих участников событий.
   Человеческий фактор... На любой войне его роль огромна. Но в советские времена, да и в нынешние, многие историки, подверженные идеологической предвзятости, обращаясь к Великой Отечественной, его просто обходили. Говорят и о стратегических просчётах Сталина, но буквально косяками выходит литература, где Сталин предстаёт мудрым, решительным, дальновидным. Книги М.Солонина как раз и помогают разобраться, где правда, а где мифы. Им можно верить, ибо в их основе -- богатейший фактический материал, убедительная логика, взвешенный подход к оценке событий. Неудивительно, что на них теперь опираются в своих умозаключениях и многие публицисты.
   Вот и Юлия Латынина в статье "Человек, который израсходовал "Россию" ("Еврейская газета", июль 2011), цитируя и пересказывая некоторые факты из книг М.Солонина, а также из других источников, размышляет о причинах летних (1941 г.) поражений Красной армии.
   С фактами, которые она приводит, не поспоришь, но с некоторыми её умозаключениями вряд ли можно согласиться. Отвечая на вопрос, почему летом 41-го советские войска, оснащённые достаточно современной боевой техникой, почти втрое (!) превосходя войска вермахта и по численности людского состава, и по количеству вооружений, стремительно отступали (Ю.Латынина употребляет более эмоциональный глагол "бежали"), бросая вооружение, а то и массово сдаваясь в плен, автор названной статьи категоричен:
   "... солдаты бросали оружие, потому что ненавидели Сталина, и их бегство было настоящим народным референдумом. Референдумом о том, как на самом деле российский народ относился к кровавому палачу, отнявшему у него свободу, собственность и жизнь." И немного далее: "российский солдат способен на чудеса храбрости. Но 22 июня 1941 г. он не видел причины сражаться за палача. Это было не бегство. Это был бунт. С поправкой на условия войны".
   А теперь вопрос к автору: "Российский солдат" -- это кто? Красная армия была многонациональной. Служили в ней и коренные россияне, и представители Украины, Белоруссии, Средней Азии, Кавказа, а также мобилизованные из Прибалтики. К советской власти отношение у них было разное. Например, в Прибалтике и западных областях Украины и Белоруссии, недавно присоединённых к СССР, население в своей массе, мягко говоря, любви к советской власти явно не испытывало. Отмена частной собственности, реквизиции, депортации -- какая уж там любовь! И вполне понятно, что значительное количество солдат, призванных в Красную армию из этих регионов и оказавшихся в приграничных округах, пользуясь общей неразберихой в первые дни войны, стали разбегаться или сдаваться в плен. Были свои счёты с советской властью и у многих солдат из Средней Азии, Крыма, с Кавказа, Дона и Кубани.
   Ну, а что же остальные из более чем трёх миллионов оказавшихся в немецком плену уже в 41-м, они что, тоже ненавидели советский режим и, как пишет Ю.Латынина, кровавого палача Сталина?
   Смею утверждать: здесь автор заблуждается. Подавляющее большинство этих молодых людей 1920 - 1922 гг. рождения уже основательно впитали в себя догмы большевистской пропаганды и ни о каком бунте против Сталина не помышляли. Более того, как и миллионы "простых советских людей" верили "великому вождю" и были исправными "винтиками" в гигантской государственной машине, подчинённой диктатору. Тогда почему такое огромное количество пленных летом и осенью 41-го, почему так много солдат и офицеров бежало, бросая боевую технику?
   На этот вопрос уже обстоятельно ответил М.Солонин, но ни о каком "всенародном референдуме, дающем оценку сталинскому режиму бегущими ногами и поднятыми руками, историк не упоминает. Это домысел Ю.Латыниой. Домысел скорее эмоциональный, нежели мозговой, ибо за ним -- никаких цифровых выкладок, чтобы назвать сей референдум" "всенародным".
   Причины же превращения того или иного соединения, хорошо вооруженного и укомплектованного всем необходимым для активных боевых действий, в неуправляемое стадо, М.Солонин "разложил по полочкам". Но если всё это суммировать, то сказать можно так: это неготовность армии и, прежде всего морально-психологическая, воевать с сильным и решительным противником. Она, эта неготовность, проявилась ещё на финской войне. А когда грянула большая война, парадный камуфляж, прикрывавший её, сразу же разлетелся, обнажив огромные прорехи.
   Сталинские репрессии практически обезглавили Красную армию. Самые опытные, образованные военачальники были расстреляны или брошены в ГУЛАГ. Дивизиями, корпусами и даже армиями командовали выдвиженцы, которые в 1937-м - 1938-м годах были лейтенантами, старшими лейтенантами или капитанами. Страх перед репрессиями лишил многих командиров инициативы, этой движущей силы ратного мастерства, приучил к шаблону.
   Вся предвоенная стратегия и тактика зиждились только на наступлении, причём, непременно на территории противника, который будет, как внушала советская пропаганда, быстро разгромлен "малой кровью, могучим ударом". Такие виды боевых действий как оборона, отход, бой в окружении совершенно не отрабатывались. А тут ещё вопиющие просчёты "великого вождя" накануне войны, директивы из Москвы, совершенно не отвечающие сложившейся обстановке и только вводящие войска в заблуждение. Так что паника, неразбериха в те роковые дни и недели -- явление вполне закономерное. Растерянные, деморализованные солдаты, не имеющие боевого опыта, (вчерашние мальчишки), лишившись твёрдого командирского управления (командир убит или ранен, вызван в вышестоящий штаб, а то и просто растерян, как и они сами), под панический вопль "Окружили!" поднимали руки или бежали. Не все, конечно, далеко не все, но многие.
   Да вот хотя бы свидетельство солдата 41-го года Льва Гуревича. Москвич, студент выпускного курса пединститута стал солдатом в дивизии народного ополчения. Их вооружили винтовками, бутылками с зажигательной смесью и -- на фронт.
   "До первых чисел октября мы держали оборону на рубеже Десны. Плохо вооружённые и слабо подготовленные дивизии народного ополчения не могли оказать серьёзного сопротивления авиации, артиллерии и танкам противника. Тем более, что наших танков, артиллерии и авиации в эти первые дни боёв мы не видели. Приходится ли удивляться тому, что при первом же серьёзном напоре врага практически безоружное и обескровленное ополченческое войско было разгромлено? Стремительно и мощно проутюжив наши траншеи, фашистские танки оставили на поле брани сотни и сотни изувеченных тел защитников столицы.
   Воспитанные в духе непоколебимого советского патриотизма, уцелевшие в той кровавой мясорубке не могли и думать о плене. И не думали. Нас просто взяли в плен".
   Сколько же похожих ситуаций было на той войне, когда люди поднимали руки просто от безысходности! Срабатывал инстинкт самосохранения и не более того. А в означенной статье это названо "всенародным референдумом" в пику усатому тирану.
   Не было такого "референдума"! Была трагедия, к которой же, конечно, приложил руки и он.
   Кстати, Михаил Гуревич из плена бежал, стал партизаном, заслужил боевые ордена.
   Вынужден остановиться и на других перехлёстах в означенной статье. Рассуждая о конечном победном итоге в мае 45-го, Ю.Латынина напрочь обходит одну из коренных причин этой Победы -- массовый героизм народа. Вместо этого утверждает: победили потому и только потому, что по злой воле бесчеловечного Сталина полководцы вроде маршала Жукова заваливали трупами своих солдат места сражений. Гнали солдат в бой на минные поля под страхом расстрела. Ведь сзади -- заградотряды. Цитирую: "войну (в том смысле, в котором мы понимаем эту войну), действительно, выиграл Сталин. А оружием, которым он её выиграл, стал не танк, не самолёт, а заградотряд".
   Как просто! Не будь заградотрядов -- всё, конец державе. Такая вот в этой статье концепция.
   То, что в тоталитарном государстве, возглавляемом душегубом Сталиным, людей не жалели, что маршала Жукова и ему подобных сталинских военачальников никак нельзя отнести к числу тех, кто воевал не числом, а умением, тут бесспорно. Иначе наши потери в той войне не превышали бы в несколько раз потери вермахта. Но объяснять Победу только этим -- глубоко ошибочно.
   Тогда давайте вернёмся к, казалось бы, уже банальному вопросу: почему в Великой Отечественной гитлеровская Германия, несмотря на её оглушительные успехи в первые недели войны была разгромлена?
   Начну с того, что нападение Германии на СССР было авантюрой Гитлера. Ещё не победив Англию, двинул войска вермахта на восток. На что рассчитывал? Но то, что СССР -- "колосс на глиняных ногах" и если по нему хорошенько ударить, за пару месяцев развалится. Словом, блицкриг. И тогда можно использовать всё захваченное там для завершения победоносной войны в Европе и двинуть свои войска на Ближний Восток. Куда как заманчиво.
   Только самоуверенный фюрер плохо просчитал варианты. Не учёл, что Россия -- это не Польша и не Франция. Её людские и материальные резервы огромны, а народ способен и ещё как способен к сопротивлению. Почему этот народ, как его не называй -- советским или обобщающее русским, -- должен безропотно принять гитлеровский "новый порядок", с его массовыми экзекуциями и тотальным грабежом, где арийцы -- господа, а все остальные -- "недочеловеки"? А упорное сопротивление миллионов и миллионов -- это уже крах блицкрига.
   Так оно и было. Слова из песни "Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой с фашистской силой чёрною, с проклятою ордой!" -- это не агитка. Это осознание того, что другого выбора нет, иначе гибель или беспросветное рабство. Страна приняла эти слова, как клятву: сражаться и победить! Да, страна, замордованная Сталиным и его опричниками. Сколько переплелось в этой войне! ГУЛАГ, СМЕРШ, штрафные батальоны, солдафонское дуроломство, обрекающее на безрассудные лобовые атаки ("бабы ещё нарожают!")... Увы, было. Но было и другое.
   Был, повторяю, массовый героизм, и он ярко проявился ещё в том горьком для страны 41-м. Война стала не только огромным бедствием, но и невиданным до этого духовным взлётом народа. Подвиг защитников Брестской крепости широко известен. Но знает ли Ю.Латынина о том, что 41-я стрелковая дивизия генерала Г.Н.Микушева в районе Равы Русской в ожесточённых боях трое суток (!) держала государственную границу и нанесла врагу немалый урон? А стойкость 1-й Московской мотострелковой дивизии полковника Я.Г.Крейзера на Березине в начале июля 41-го, за что он первым из военачальников такого ранга получил звание "Герой Советского Союза"! Могу назвать и другие соединения, которые ещё летом 41-го дали достойный отпор врагу. А ведь заградотрядов тогда ещё не было. Шли на таран многие советские лётчики. Топили вражеские транспорты подводники Северного флота... Страна сражалась, напрягая все силы и на фронте, и в тылу, её солдаты, офицеры, генералы набирались боевого опыта. Именно их героизм, самоотверженность и возрастающее ратное умение сорвали гитлеровский блицкриг. Уже осенью 41-го перед Третьим рейхом замаячила зловещая тень поражения: выдержать длительную войну, да ещё на два фронта Германия была не в состоянии.
   Размышляя о Великой Отечественной, не следует впадать в крайности. Иначе не извлечём ни практических, ни нравственных уроков, ради чего и существует История. Как было на самом деле? - вот её кредо. Да, были генералы-"мясники", оперативно-тактическое мышление которых умещалось в привычной для них повелительной фразе "Любой ценой!" Но были и военные таланты и первый среди них -- генерал, а к концу войны маршал К.К.Рокоссовский. Была многомесячная бойня под Ржевом и была блистательно проведенная операция "Багратион". Были и заградотряды.
   Работая над этой статьёй, спросил бывшего солдата-фронтовика Л.Ш. Глейзера:
   - Леонид Шикович, вы воевали на переднем крае. Знали, что за вами - заградотряд?
   - Знал. Но я об этом не думал. У заградотряда - своя задача, у меня - своя. Прибыл на фронт не для того, чтобы бежать с поля боя. А как я воевал, вы знаете...
   (Об этом отважном на фронте человеке был в мае 2009-го мой материал в "Еврейской газете" -- "Солдат пехоты с передка").
   Нет, уважаемая Юлия, не заградотрядами, как утверждаете Вы, выиграли войну, хотя определённую роль они, конечно, сыграли. Выиграли в силу куда более существенных причин. О массовом героизме советских воинов я уже писал. Добавим сюда и боевое содружество в антигитлеровской коалиции, и неоценимую помощь союзников -- "ленд-лиз", и партизанское движение, и самоотверженность тех, кто работал в тылу, -- перечень тут далеко не полон.
   Воевал народ и победил народ. А усатый тиран, обескровивший страну массовыми репрессиями, как и всей своей бесчеловечной политикой (здесь Вы совершенно правы), эту Победу присвоил и воспользовался ею для дальнейшего своего тиранства. Так что спорить, победил ли Сталин в той войне, бессмысленно. История уже всё расставила по своим местам. Но какую бы страницу Великой Отечественной мы не открыли -- трагическую или героическую, -- эта война, единственная справедливая в советской истории, всегда будет писаться с большой буквы.
   "Еврейская газета" (Берлин), сентябрь 2010
  
   "C чувством законной гордости"
   Нужно ли теперь так гордиться "корочками" об окончании Военно-политической академии имени В.И.Ленина?
  
   Весьма был удивлён бурной реакцией Даниила Элькина на мой материал в "Военно-политической академии шок". Его письмо, опубликованное в "Секрете" в октябре 2010-го, свидетельствует о том, что автор не просто не согласен с тем-то и тем-то, что правомерно в любой дискуссии. Нет, тут не отдельные замечания, не стремление что-то уточнить, в чём-то засомневаться. Всё, буквально всё в моей публикации встречено в штыки. Мой оппонент безоговорочно причислил меня к "исследователям" (это слово закавычил он), которые пытаются "подвергнуть ревизии историю недалёкого прошлого, переписать историю".
   Лексика известная: официозных идеологов и пропагандистов и в советское и постсоветское время применительно к тем, у кого иной взгляд на события прошлого, кто выступает против застарелых мифов.
   Д.Элькин почему-то назвал мою публикацию статьёй, хотя это вовсе не статья - отрывок из моей книги "Рубиконы", о чём и говорит рубрика. Имеет ли это какое-то значение? Имеет. В книге - не исторические изыскания, а живые картинки увиденного и пережитого, с некоторыми размышлениями. Попытался осмыслить эпоху, в которой выпало жить, на основе событий и явлений прошедших через меня. Так что здесь я вовсе не исследователь, а свидетель-очевидец.
   К сведению "товарищей по клубу ветеранов", которые, как пишет Д.Элькин, "выразили сомнение насчёт офицерской принадлежности автора", то есть меня. Докладываю: прослужил в Советской армии четверть века - сначала после окончания артиллерийского училища командиром, а затем военным журналистом. Так что армейскую жизнь знаю не понаслышке. Отрывок из книги, о котором речь, - о моём пребывании как военного журналиста на курсах усовершенствования в Военно-политической академии им. В.И.Ленина весной и летом 1967-го.
   Когда ехал на эти курсы, думал, что там будут лекции по профессиональному мастерству, творческие семинары, обсуждение публикаций тех или иных военных журналистов, встречи с мастерами пера из газеты "Красная Звезда" (а такие там были). А вместо этого - нудные лекции по предметам, которые я перечислил в "Рубиконах": "Основы научного коммунизма", "Вопросы марксистско-ленинской философии", "Отдельные актуальные вопросы деятельности КПСС в свете решений ХХIII партсъезда"... Ещё до академии эти "научные" проповеди набили оскомину. И ничего удивительного в том, что про себя я назвал их "мурой и тягомотиной", а мой коллега - ещё лаконичнее: "ля-ля". Это и возмутило бывшего политработника товарища Элькина. Как? В стенах академии, учёбой в которой он так гордится, изрядно пичкали тем, что можно назвать "ля-ля"? Да как я посмел очернить столь солидное военно-учебное заведение!
   В той публикации я вовсе не "развенчивал", как пишет Д.Элькин, "всю систему обучения Академии" (чтобы придать особую значимость своей альма-матер", слово "академия" он написал с большой буквы). Напротив, я отметил чёткость в организации учебного процесса (за три месяца учёбы на наших курсах - ни одного из запланированных занятий не сорвалось, не поменялась аудитория). Более того, мне и моим коллегам понравились занятия на сугубо военные темы, о чём я и написал. Вот здесь лекции читали, действительно, профессионалы. Так что, товарищ Элькин, не надо передёргивать. Что же касается "остепенённых" лекторов, подвизавшихся в означенном вузе в идеологической сфере, то при всём моём трепетном отношении к науке, назвать их учёными никак не могу, пусть даже они носили звания академиков.
   Что же проповедовали эти "научные" зубры? Учение о диктатуре пролетариата, построении бесклассового коммунистического общества - то есть утопию. Прославляли "основоположников" этой утопии - Маркса, Энгельса, Ленина, а до 1953-го Сталина. Вбивали в мозги своим слушателям, что КПСС непогрешима, как и вся внешняя и внутренняя политика советского государства, иными словами, мифы, мифы, мифы... Ну и само собой, нагнетали ненависть к "мировому сионизму - ударному отряду империализма", клеймили академика Андрея Сахарова и других "отщепенцев", посмевших критиковать нарушение прав человека в "стране побе*дившего социализма"... Словом, как говорится, усердно вешали лапшу на уши. Партийные историки и философы всегда занимали в Военно-политической академии ведущее место, отсюда, естественно, и тематика лекций.
   Д.Элькин очень гордится тем, что когда он учился в ВПА (1953 - 1958), "лекции читали маститые учёные: профессора, доктора наук, члены-корреспонденты Академии наук, часто академики - весь цвет науки Москвы". Не оспариваю, что среди них могли быть и знатоки военного дела, без которых любая военная академия просто немыслима. Но повторяю, в Военно-политической академии (выделено мной - М.Н.) тон задавали не они, а прежде всего преподаватели с идеологическим "уклоном". Вот здесь-то и было густое созвездие "маститых".
   Не исключаю, даже уверен: в означенной академии не раз выступал бывший комиссар дивизии и начальник политотдела (в гражданскую войну) официозный историк Исаак Израилевич Минц. Былое комиссарство, конечно же, ставилось ему в заслугу. Только вот спустя десятилетия потомки не оценили его комиссарских доблестей: оказывается, он был причастен к расстрелам заложников и проведению карательных операций на Украине. "Научных" заслуг и всякого рода громких наград-титулов у него хоть отбавляй. Академик. Две Сталинских премии, Ленинская. Ордена. Автор более двухсот работ по истории партии... Только что за всем этим стояло? Его "научные" работы переполнены извращением фактов в угоду политической конъюнктуре, прямыми подтасовками. Принимал участие в подготовке сталинского "Краткого курса истории ВКП(б)". Он же - один из создателей такой же мифической, насквозь фальсифицированной, истории КПСС. Все, кто его хорошо знал, отмечали в нём умение приспособиться к требованиям "момента". При Сталине дудел в одну дуду, при Хрущёве - в другую, уже обличая "культ личности". При Брежневе, видя, что "наверху" снова стали возносить Сталина, взялся за старое, при Горбачёве - "перестроился", развернувшись к "демократическим ценностям". Эквилибристика!
   Таким же приспособленцем был и другой партийный академик, только подвизавшийся на ниве философии, Марк Борисович Митин. И он был обвешен орденами и титулами и, полагаю, не раз поднимался на лекторскую кафедру в ВПА. А ведь подобных титулованных "учёных" мужей, названных Д.Элькиным "цветом науки Москвы", в этих стенах перебывало куда как изрядно. Только "цвет" этот с точки зрения подлинной науки был фальшивым. Стоило с ним соприкоснуться людям мыслящим отнюдь не по партийным установкам, и он быстро тускнел, превращаясь в черноту.
   Ничего здесь не преувеличиваю: за три месяца пребывания на академических курсах ВПА насмотрелся и наслушался. Какими знаниями, какими духовными сокровищами могли обогатить эти люди? Думаю, отвечать на этот вопрос излишне.
   Не следует забывать и о том, что эта академия со столь ярко выраженным идеологическим "профилем" была рассадником государственного антисемитизма в армии. Здесь защищались диссертации о "реакционной сущности сионизма", его "агрессивности". Именно отсюда выходили лекторы, несущие этот вздор в войска (Была такая должность в политуправлениях военных округов, флотов и флотилий).
   Моё пребывание на курсах ВПА совпало с Шестидневной войной на Ближнем Востоке. О, какие громы-молнии в адрес Еврейского государства исходили от должностных лиц академии в полковничьих и генеральских погонах! Прямым текстом они обличали евреев вообще (были уверены: таковых в этих стенах нет). Кстати, как я попал на эти курсы, для меня до сих пор загадка. Скорее всего -- "по недоразумению".
   Д.Элькин оспаривает возможность рассказанного мной эпизода при входе в Кремль. Офицер-гебешник, проверявший по списку удостоверения личности слушателей наших курсов, судя по его реакции, был несказанно удивлён, что в этой группе оказался еврей. Сам факт такой проверки и наличие в удостоверении личности офицера записи о национальной принадлежности мой оппонент в полемическом запале назвал "беспардонной ложью".
   Но оставим эмоции. Не берусь судить, была ли запись о национальности в офицерских удостоверениях личности в первые годы после войны. Но в моём обновлённом удостоверении, выданном в 1967-м, знаю точно: такая запись была. Уж очень она мне намозолила глаза. После письма Д.Элькина в редакцию "Секрета" я обзвонил несколько бывших офицеров Советской Армии. Кто-то из них сию деталь уже не помнит, но большинство подтвердило: национальность там указывалась. Ведь это документ, удостоверяющий личность. В паспорте указание национальности - непременный атрибут, а книжица со звёздочкой - в сущности тот же паспорт. Даже после увольнения в запас и получения паспорта эта запись сохранялась в военном билете.
   Д.Элькин утверждает: после ХХ съезда КПСС вход в Кремль стал совершенно свободным и "никакого контроля со стороны органов госбезопасности, как это описывает Нордштейн, не было". Здесь моего оппонента явно подводит память. Кремль в советские годы и до, и после указанного съезда никогда не был проходным двором. Контроль за его посещением работники
   "госбезопасности осуществляли неукоснительно. Здесь нечего спорить. Достаточно Д.Элькину сделать запрос в "органы", теперь уже ФСБ.
   И последнее его "опровержение". С укоризной пишет: "Я много и основательно изучал труды В.И.Ленина и всё же не стал бы так поспешно и самоуверенно судить о нём и его работах, как это делает Нордштейн, впервые познакомившись на курсах с некоторыми его произведениями. Можно ли верить его таким словам как "ругань, ругань" и "оскорбления?"
   Д.Элькин заблуждается. С трудами Ленина я "впервые познакомился" задолго до академических курсов. Ещё до службы в армии окончил Московский Историко-архивный институт, и уж там изучение произведений "великого вождя" входило в программу учёбы. Да и будучи офицером, готовясь к занятиям по "марксистско-ленинской учёбе" (посещение их было строго обязательным) не только читал ленинские работы, но и конспектировал. Так что судить о них могу отнюдь не "поспешно и самоуверенно". И если Д.Элькин действительно изучал труды Ленина, как он пишет, "много и основательно", то не мог не заметить: ругани там (именно ругани!) предостаточно. "Ренегат Каутский", "Иудушка Троцкий", "презренные негодяи ренегатства", "бундовская сволочь" - это лишь малая толика ленинских "перлов". Это он назвал российскую интеллигенцию "говном". Одержимый идеей классовой борьбы, Ленин зачастую смешивал своих оппонентов с грязью. Злобность, издевательские интонации и ярлыки, а то и прямые оскорбления - это в его стиле. Нужны ещё примеры? Пожалуйста. В работе "Пролетарская революция и ренегат Каутский" (заголовок-то какой!) приводит цитату из Каутского, где тот уличает большевиков в лицемерии: сначала ратовали за созыв Учредительного Собрания, а когда увидели, что оказались в нём в меньшинстве, разогнали его. Упрёк совершенно справедливый: так оно и было.
   Но, как говорится, правда глаза колет. У Ленина она вызвала бешенство. И он выплеснул: "Столь гнусную ложь мог сказать только негодяй, продавшийся буржуазии..."
   Это не ругань? В той же работе в дополнение к "негодяю" называет Каутского "Иудушкой". Как тут не согласиться с известным русским философом Николаем Бердяевым, назвавшим Ленина "гением бранной речи"!
   Автор возмущённого письма негодует, что некоторые руководящие записочки Ленина я назвал людоедскими. Считает такой вывод "бездоказательным и оскорбительным". "Где, в каких работах Ленина об этом написано? - вопрошает он. И тут же укоряет: "Одни голые слова".
   Ну что ж, отвечу и на это. Опубликованный отрывок из моей книги, повторяю, - вовсе не исторические изыскания. В мою задачу отнюдь не входило исследование ленинских работ, их цитирование. Но коль Д.Элькин сомневается в достоверности упомянутых мною записочек Владимира Ильича, даю справку. В полное собрание его сочинений они не вошли - уж очень портили образ "самого человечного человека на земле". Потому и держали их десятилетиями засекреченными в спецхране. И только в конце 80-х - начале 90-х, когда наступила пора объявленной "сверху" гласности и двери спецхранов стали приоткрываться, эти записочки были опубликованы.
   Итак, цитирую:
   "10 августа 1918 г. В Пензу. Т-щам Кураеву, Бош, Минкину и другим пензенским коммунистам.
   Т-щи! Восстания пяти волостей кулачья должно повести (так в тексте - М.Н) к беспощадному подавлению. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь везде "последний решительный бой" с кулачьём. Образец надо дать.
   1. Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц.
   2. Опубликовать их имена.
   3. Отнять у них весь хлеб.
   4. Назначить заложников - согласно вчерашней телеграмме.
   Сделать так, чтобы на сотни вёрст народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц, кулаков.
   Телеграфируйте получение и исполнение.
   Ваш Ленин.
   P.S. Найдите людей потвёрже".
   Кого же он называет "кулачьём"? Восставших крестьян, доведенных до отчаяния продразвёрсткой - наглым государственным грабежом. Указание дано казнить не за конкретные преступления, а по разнарядке: схватить и отправить на виселицу не менее сотни. А чтобы у карателей-исполнителей не было никакой жалости к казнимым, добавляет весьма ходкое у него слово "кровопийцы".
   "Непременно повесить!" и к тому же захватить заложников, чтобы народ "трепетал", - это как, товарищ Элькин, выпускник академии имени "великого вождя", - всего лишь безобидные детальки классовой борьбы? Надеюсь, вполне резонный повод задуматься, каков же был моральный облик бывшего студента юрфака, которого возвели в ранг земного бога.
   Ещё цитировать? Ладно.
   "В Нижний Новгород Фёдорову.
   В Нижнем явно готовится белогвардейское восстание. Надо напрячь все силы, составить тройку диктаторов (Вас, Маркина и др.), навести массовый террор. Расстрелять бывших офицеров, проституток, спаивающих солдат и т.п."
   "В Саратов Пайкесу.
   ... Временно советую назначить своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты".
   Что Владимиру Ильичу человеческая жизнь! Расстреливать, расстреливать, расстреливать! Без следствия и суда, даже по подозрению в "заговоре". А кого считать "колеблющимися"? Кто не в восторге от деяний большевиков? И кого из женщин зачислить в "проститутки"? Здесь тоже полный простор. Не уступила девушка домогательствам начальника в кожанке - назвать проституткой и - к стенке! А казнить бывших офицеров... За что? За то, что в годы мировой войны учитель или, скажем, мелкий служащий был призван в армию и после окончания ускоренного курса военного училища стал офицером? И наконец в перечислении категорий, подлежащих расстрелу, многозначительное "и т.п." Это, пожалуй, самое страшное. Можно включить в расстрельный список любого, кто чем-то не понравился. И всё это на откуп "местным товарищам". Словом, полный простор для кровавого произвола.
   Это что, товарищ Элькин, записочки не людоедские? А как их иначе назвать? Может, придумаете для них какое-нибудь гладенькое определение?
   Не теряю надежды, что прочтя это, Даниил Элькин всё-таки задумается: а надо ли столь рьяно защищать "немеркнущий образ" незабвенного Ильича? А, задумавшись, хорошо бы ему ещё раз вернуться к эпиграфу из Козьмы Пруткова, который он выбрал для своего гневливого письма: "Рассуждай токмо о том, в чём понятия твои тебе сиё дозволяют".
   Вот тут я с ним согласен на все сто: золотые слова!
   Еженедельная газета "Секрет" (Израиль), декабрь 2010.
  
   Украденный подвиг
  
   Среди канонизированных героев Великой Отечественной войны капитан Николай Гастелло -- один из наиболее известных. Десятки лет считалось, что он совершил первый наземный таран, направив горящий самолёт на скопление вражеской бронетехники. Его посмертная слава достигла гигантских размеров. Но с годами после тщательных исследований выяснилось: подлинный таран в том же районе, только на следующий день, совершил лётчик Исаак Пресайзен
  
   Сотворение легенды
   Начнём с фактов. Из вечерней сводки Совинформбюро 5 июля 1941-го:
   "Героический подвиг совершил командир эскадрильи капитан Гастело. Снаряд вражеской зенитки попал в бензиновый бак его самолёта. Бесстрашный командир направил охваченный пламенем самолёт на скопление автомашин и бензиновых цистерн противника. Десятки германских машин и цистерн взорвались вместе с самолётом героя".
   Как видим, подробностей подвига мало. Что за самолёт -- истребитель, бомбардировщик -- неясно. Нет даты события. Нет даже имени лётчика, а в фамилии пропущена буква. В подготовке публикации чувствуется спешка.
   10 июля в "Правде" появляется очерк П.Павленко и П.Крылова "Капитан Гастелло". Здесь уже есть имя-отчество -- Николай Францевич, -- в фамилию вставлена пропущенная буква, сообщаются и некоторые биографические данные (вместе с отцом работал на одном из московских заводов, уже лётчиком участвовал в боях на реке Халхин-Гол и в финской кампании, с первого дня Великой Отечественной отважно сражался). Что же касается самого тарана, -- не более того, что сказано в сводке Совинформбюро. Вместо подробностей -- пафос. А дата события обозначена 3 июля. Видимо, авторы очерка за его основу взяли ту же сводку: коль она от 5 июля, то таран, рассудили они, произошёл двумя днями раньше. Вскоре дата официально поменяется: самолёт капитана Николая Гастелло не вернулся с боевого задания 26 июня 41-го.
   Но кто тогда обращал внимания на даты! Для читателей -- это всего лишь деталь, главное что совершил лётчик.
   Очерк в главной газете страны имел большой резонанс. Первый огненный таран с начала войны, ярчайший пример самопожертвования во имя будущей Победы. Конечно же, такой подвиг на фоне невесёлых, можно сказать, удручающих сводок с фронтов ого, как впечатлял! Его уже широко использовала советская пропаганда. Однако заметим: Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении капитану Гастелло звания Героя Советского Союза состоялся лишь 26 июля 41-го, только через месяц после его, как официально сообщалось, героического тарана. Почему такая пауза?
   Об этом несколько ниже.
   А теперь обратимся к наградному листу, подписанному командиром 207-го дальне-бомбардировочного авиационного полка капитаном Лобановым и полковым комиссаром Кузнецовым.
   "26 июня капитан Гастелло с экипажем -- Бурденюк, Скоробогатый и Калинин -- повёл звено ДБ-3 бомбить зарвавшихся фашистов по дороге Молодечно -- Радошковичи. У Радошковичи показалась вереница танков противника. Звено Гастелло, сбросив бомбы на груду скопившихся на заправку горючим танков и расстреливая из пулемётов экипажи фашистских машин, стало уходить от цели. В это время фашистский снаряд догнал машину капитана Гастелло. Получив прямое попадание, объятый пламенем, самолёт не мог уйти на свою базу, но в этот тяжёлый момент капитан Гастелло и его мужественный экипаж были заняты мыслью не допустить врага на родную землю.
   По наблюдению старшего лейтенанта Воробьёва и лейтенанта Рыбаса, они видели, как капитан Гастелло развернулся на горящем самолёте и повёл его в самую гущу танков.
   Столб огня объял пламенем танки и фашистские экипажи..."
   Если в вечерней сводке Совинформбюро от 5 июля и очерке П.Павленко -- П.Крылова сказано, что Гастелло атаковал "скопление автомашин и бензиновых цистерн противника", то в наградном листе -- уже танки. Раз уж названы очевидцы произошедшего, которые якобы видели, как всё это произошло, то вполне резонны вопросы: почему такой разнобой в их свидетельствах -- в день гибели экипажа Гастелло и спустя почти месяц, когда писался наградной лист? Так всё-таки целью тарана были автомашины с цистернами или танки? Спутать одно с другим опытным лётчикам-бомбардирам -- маловероятно. Если вначале назвали одно, а через какое-то время другое, то можно ли им верить как свидетелям? В звено Гастелло не входили -- служили в другом, 96-м авиаполку. И хотя в той бомбёжке тоже участвовали, но уже взяв курс на свой аэродром, достаточно ли хорошо видели, что объятый пламенем самолёт Гастелло врезался именно в скопление вражеской техники?
   Усомниться в этом побудил "Список безвозвратных потерь начальствующего и рядового состава 42-й авиадивизии с 22.06. по 28.06. 41 г." за подписью начальника отдела строевой части старшины Бокия. Там перечислен поимённо экипаж Гастелло. В строке "Примечания" значится: "Один человек из этого экипажа выпрыгнул с парашютом, кто неизвестно".
   Откуда взялась эта запись по свежим следам событий? Не со слов ли тех же Воробьёва и Рыбаса? Увидеть в небе парашют они вполне могли. Но тогда почему в документе этот факт есть, а вот о самом главном -- об "огненном таране" -- ни слова? Как же при этом не усомниться: а был ли таковой?
   Пройдут годы, и жители деревни Мацки, возле которой 26 июня 41-го упал горящий советский бомбардировщик, примечание в архивном документе подтвердят, дополнив подробностями: самолёт упал на краю болота (примерно около двух километров от шоссе Молодечно -- Радошковичи). С крыла самолёта выпрыгнул с парашютом лётчик. Когда приземлился, к нему на машине подъехали немцы и пленили. Дальнейшая его судьба неизвестна.
   Конструктивная особенность ДБ-3 такова, что с его крыла мог выпрыгнуть только пилот. Значит, это был Гастелло? А как же экипаж? Спасая свою жизнь, бросил его на погибель? На все эти вопросы ответить однозначно теперь невозможно. Не исключено, что экипаж уже погиб, и пилот решил использовать последний шанс.
   На месте гибели бомбардировщика местные жители нашли полуистлевшую гимнастёрку, а в ней -- неотправленное письмо на имя Скоробогатой (повидимому, жена лейтенанта Скоробогатова), а также медальон с инициалами "А.А.К" (сержант Алексей Александрович Калинин). И, наконец, ещё одно подтверждение, что это самолёт Гастелло, -- обломок с биркой от двигателя с серийным номером 87844 -- именно такой номер и был на его самолёте. Что же касается самого пилота, -- никаких материальных следов его.
   Да, всё сошлось. Очень похоже, что он в последний момент выпрыгнул с парашютом.
   Теперь понятно, почему понадобился месяц, чтобы раскрутить "героический подвиг капитана Гастелло". Довольно невнятные, без каких-либо подробностей, рапорты Воробьёва и Рыбаса, по всей видимости, не давали оснований командованию и полка, и дивизии усмотреть таковой в происшедшем. Дивизия несла большие потери: самолёты вынуждены были вылетать на очередную бомбёжку без сопровождения истребителей, значительная часть которых погибла на аэродромах в первые же часы войны. А начальство требовало результат, который хоть как-то оправдывал бы потери. Возможно, в той нервной сумятице и сработали рапорты двух названных лётчиков. Уходя после бомбёжки, видели столб дыма от упавшего самолёта Гастелло? Ага, вот она зацепка. А что если представить его гибель, как огненный таран? И "наверх" пошло донесение. А дальше, как уже говорилось, вечерняя сводка о "героическом подвиге", очерк в "Правде"... И пошло-поехало. Не исключено, что Воробьёва и Рыбаса заставили переделать рапорты.
   Других сколько-нибудь убедительных свидетельств -- был таран или не был -- не оказалось. Воробьёв и Рыбас погибли в том же 41-м. Рапорты исчезли. Остались только упоминания о них. Вскоре из-за больших потерь 207-й ДБАП был расформирован, большинство его документов утрачено.
   А слава о "героическом подвиге" теперь уже Героя Советского Союза Николая Гастелло продолжала греметь по стране. Причём только его одного. Об экипаже -- полное молчание. В 1947-м драматург Исидор Шток написал пьесу "Гастелло", в которой герой совершил свой "огненный таран" в одиночку -- на истребителе. И только в 1958-м официально вспомнили о его подчинённых: посмертно наградили орденом Отечественной войны 1 степени штурмана лейтенанта Анатолия Бурденюка, стрелка-радиста сержанта Алексея Калинина и нижнего люкового стрелка, адъютанта эскадрильи лейтенанта Григория Скоробогатова. Но в официальной пропаганде упоминали их редко. Зато Гастелло возвели в ранг национального героя. Его именем назвали десятки улиц, фабрик, шахт, заводов, пионерских дружин, в Уфе -- стадион, в Хабаровске -- сквер, в посёлке Зелёное Минской области -- детский оздоровительный лагерь -- перечислять тут можно долго.
  
   Таранов не совершили, но Героев получили
   Накануне 10-летия "огненного тарана" решено было торжественно перезахоронить останки экипажа Гастелло. Жители деревни Декшняны тогда ещё хорошо помнили, куда упал горящий самолёт и показали то место -- в 170 -180 метрах от шоссе. О том, что это действительно был "огненный таран" немецкой бронетехники, никто из селян не говорил, потому как 26 июня 1941-го такого не видели. А высказывать какие-либо сомнения в этом таране в то время было опасно.
   Эксгумацией руководил военком Радошковичей подполковник Котельников. Предполагаемую могилу раскопали. Нашли полуистлевшую планшетку с бумагами... полкового сослуживца Гастелло командира эскадрильи капитана Александра Маслова и в пластмассовом патроне -- медальон стрелка-радиста младшего сержанта Григория Реутова. Экипаж Маслова вылетел на бомбёжку вместе с Гастелло и считался без вести пропавшим.
   Можно себе представить смятение подполковника Котельникова. Так что же получается: таран совершил не Гастелло, а Маслов?
   Подполковник обратился за указаниями в райком, оттуда ушёл запрос ещё выше. Ответ поступил весьма категоричный: ничего не менять, принадлежность находок засекретить. Коль "подвиг капитана Гастелло" утверждён на самом "верху", и слава о нём разнеслась по стране, никакого обратного хода!
   Останки экипажа Маслова без огласки перезахоронили сначала в сквере Радошковичей, а затем на кладбище. Фрагменты бомбардировщика отправили в музеи страны -- приписав их к самолёту Гастелло. В центре Радошковичей ему поставили бронзовый памятник. На месте же гибели самолёта Маслова установлена стелла высотой 9 метров с бюстом наверху... опять же Гастелло.
   Все эти "нюансы" открылись в 1990-е годы в пору объявленной гласности. В 1992-м, после публикаций в СМИ о находках при эксгумации останков экипажа упавшего возле деревни Декшняны бомбардировщика, капитан Александр Маслов, штурман лейтенант Владимир Балашов, основной стрелок-радист младший сержант Григорий Реутов и нижний (люковый) стрелок Бахтурас Бейскбаев были посмертно награждены орденами Отечественной войны 1 степени. А в 1996-м указом президента Ельцина всем четверым присвоили звания Героев России.
   Это впечатляло. Дескать, наконец-то победила справедливость! Но указ указом, а убедительных доказательств "огненного тарана" и этого экипажа, как не было, так и не появилось. Зато возникли новые вопросы. Место падения самолёта, как уже упомянуто, -- в 170 -180 метрах от шоссе. Что за цель там была?
   Поборник этой версии майор в отставке Эдуард Харитонов в публикации "Тайна двух капитанов" ("Московский комсомолец", 2001) утверждал: зенитная батарея. После того, как экипаж успешно отбомбился, но бомбардировщик был подожжён, командир экипажа решил расправиться с этой батареей и направил на неё свой самолёт. Но из каких источников автор заключил, что так было? Стационарные зенитные батареи, как правило, прикрывали аэродромы, штабы, склады и другие важные объекты. Так чем тогда привлекла немцев деревня Декшняны для того, чтобы установить возле неё зенитные орудия? Э.Харитонов об этом умалчивает. А между тем известно: на марше немцы вполне обходились мобильными зенитными установками. В первые дни войны их наступление проходило настолько стремительно (70 - 80 км. в сутки!), что не было никакой необходимости в первых эшелонах тащить на тягачах зенитные орудия по дорогам, и без того забитым боевой техникой.
   Подгонка "деталей" под выбранную версию видна и в публикации накануне Дня Победы в том же "Московском комсомольце" (2002) Кирилла Экономова "Искушение "св. Эдуарда". Утверждение Э.Харитонова о таране зенитной батареи самолётом Маслова он опровергает, но тут же протаптывает другую дорожку к "бессмертному подвигу", возвращая его Гастелло. Да, соглашается К.Экономов, его самолёт, действительно, упал на краю болота возле деревни Мацки. Но тому есть объяснение: отбомбившись на шоссе, обнаружил на просёлочной дороге вражескую автоколонну. Атаковал, много машин было расстреляно из пулемётов, но самолёт от зенитного огня загорелся. И тогда Гастелло решил направить его к деревне Мацки, где скопилось много немецкой техники. Однако горящий самолёт до неё не дотянул и рухнул у болота.
   Если так, то опять же вопросы: а кто из местных жителей это подтвердил и почему тогда самолёт старшего лейтенанта Воробьёва, летевшего, как утверждалось, в одном звене с Гастелло, ни автоколонну, ни скопление техники в деревне не видел и лёг на обратный курс? И опять же, как тогда понимать уже упомянутый архивный документ -- "список безвозвратных потерь начальствующего и рядового состава 42-й авиадивизии", в котором отмечается: один из членов экипажа выпрыгнул с парашютом?
   Не слишком ли много нестыковок?
   В полемике на "гастелловскую тему" активное участие принял и сын командира экипажа полковник в отставке Виктор Гастелло. На какие-то убедительные доказательства не опирался. Уповал лишь на "свидетельства" сослуживцев отца старшего лейтенанта Воробьёва и лейтенанта Рыбаса -- с них всё и началось. Их письменных свидетельств он, разумеется, не видел, но в своих многочисленных публикациях непреклонен: подвиг капитана Гастелло уже вошёл в Историю, так что нечего!.. Одну из своих статей так и назвал: "Оставьте героев в покое!"
   Звучит пафосно. Только где же правда в том пафосе?
   Весьма характерно: в этой полемике ни один из её участников даже не упомянул человека, подлинного автора именно того подвига, который столь высоко вознесён.
  
   А истинный герой так и остался без высшей награды.
   В том, что он совершил, не нуждается ни в каком домысливании. Пусть сначала скажут документы.
   Из биографической справки:
   Пресайзен Исаак Зилович (Зиновьевич) -- уроженец г. Проскурова (ныне г. Хмельницкий). Работал формовщиком литейного цеха на заводе "Красный партизан". Был направлен на рабфак Ленинградского заводалектроаппарат". На заводе трудился по прежней специальности. В 1932-м по спецнабору призван в авиацию. В 1934-м успешно окончил высшую школу лётчиков в г. Энгельсе. Служил в Белоруссии.
   В боях с немецко-фашистскими захватчиками с первых часов войны.
   Из наградного листа:
   "Товарищ Пресайзен возглавлял боевую работу эскадрильи, постоянно был примером бесстрашия, мужества и геройства... С 22 июня 1941 года эскадрилья под его руководством имеет 78 боевых вылетов, 160 часов боевого налёта...
   Сам тов. Пресайзен водил в бой на бомбардирование своё подразделение на самые ответственные участки в районе Гродно, Вильно, Борисов, Плещаница.
   27 июня 1941 г. при бомбардировке крупных скоплений танковых частей противника, прикрытых исключительно сильным огнём зенитной артиллерии и истребителями, он со своим экипажем был подбит и с горящим самолётом обрушился в гущу скопления танков.
   По докладу исполняющих задание экипажей, Пресайзен погиб смертью героя.
   Достоин присвоения звания Герой Советского Союза.
   Командир 128-го авиационного полка скоростных бомбардировщиков майор Чучев.
   Начальник штаба полка капитан Дробышев".
   "С представлением командира АП к правительственной награде согласен.
   Командир 12-й авиадивизии полковник Аладинский.
   За командующего ВВС Запфронта полковник..." ( подпись неразборчива).
   Вместе с пилотом погибли механик военнтехник 2 ранга П.Ф. Акинин и стрелок-радист старшина А.В. Баранов.
   Теперь уже невозможно установить -- крикнул ли подчинённым командир экипажа перед тем как направить горящий самолёт на скопление бронетехники противника: "Прыгайте!". Но вполне вероятно, что такая договорённость с членами экипажа на случай загорания в воздухе самолёта уже была. Но они, видимо, уже не смогли воспользоваться парашютами: ведь огонь и дым шли прежде всего в хвостовую часть машины.
   И надо же такое совпадение -- этот таран (действительный, а не мнимый!) Иссак Пресайзен совершил в том же районе недалеко от Радошковичей возле деревни Рогово в 6 километрах севернее места падения самолёта Гасстело, но именно на шоссе, по которому двигались танковые и механизированные колоны гитлеровцев, в 6 километрах севернее места падения самолёта Гастелло.
   Прежде, чем было написано представление на Пресайзена к званию Героя, на следующий день после тарана к этому месту вылетел заместитель командира полка В.А.Сандалов, чтобы убедиться в реальности совершённого.
   Убедился. Увидел на шоссе длинную чёрную полосу и груду растерзанной вражеской бронетехники. Движение противника на этом участке шоссе на какое-то время прекратилось.
   Сандалов сфотографировал увиденное. Снимок, как подтверждающий документ, был приложен к наградному представлению.
   Казалось бы, подвиг столь доказателен, что уже никаких сомнений в нём быть не должно. Но Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Исааку Пресайзену звания "Герой Советского Союза" так и не появился.
   А дальше произошло мерзкое: приказом по 128-му авиаполку N 22 за сентябрь 1942 г. Пресайзен был отнесен к числу... без вести пропавших. В то время это означало для семьи фронтовика подозрения властей (не сдался ли в плен?) и уже ни пенсии, ни льгот.
   В январе 1942-го жена лётчика Лидия получила от начальника штаба 128-го АП капитана Дробышева письмо. Того самого, чья подпись зафиксирована под представлением Пресайзена к званию Героя.
   "Уважаемая товарищ Пресайзен!
   До сих пор нам не верится, что мы навсегда потеряли Вашего мужа и нашего боевого товарища. Будем ждать победного конца войны, когда судьбы товарищей станут определённее. Но даже, если и погиб товарищ Пресайзен, то он отдал жизнь очень дорого.
   Желаем бодрости, веры в победу. Наше дело правое, победа будет за нами".
   Лукавил начальник штаба. "Даже, если и погиб..." Какие могут быть "если", когда он прекрасно знал, как было на самом деле! Но, видимо, воздавая должное герою-сослуживцу, хотел этим письмом хоть как-то успокоить свою совесть.
   Что же касается совести тех, кто принял решение зачислить автора подвига в "без вести пропавшие", -- тут можно быть категоричным: чего нет, того нет.
   Так почему же произошла заведомая фальсификация? Давайте вернемся к июлю 41-го. Итак, преставление Пресайзена к званию "Герой Советского Союза" написано и подписано авиационными начальниками вплоть до командующего ВВС Западного фронта и, надо полагать, поступило в Москву. А тут -- донесение об "огненном таране" капитана Гастелло, вечерняя сводка от 5 июля и через пять дней очерк о нём в "Правде"... Слава об объявленном на всю страну герое уже набирала обороты.
   Таран самолётом наземной цели -- случай незаурядный. В Главпуре, разумеется, понимали: для пропаганды возможности огромные. Национальный герой в первые же дни войны ещё как нужен! Так кому же отдать предпочтение: Гастелло или Пресайзену? Доказательства тарана Гастелло -- довольно хлипкие, Пресайзена -- очевидные. Есть и убедительный аэрофотоснимок. Но еврейская фамилия, да ещё имя Исаак -- и в национальные герои? Такое в мозгах тех, кто решал этот вопрос, не укладывалось. А вот Николай Гастелло вполне для этого подходил: мать русская, отец белорус. Экипаж у него интернациональный -- вот она дружба народов СССР на практике. К тому же лётчик уже с заслугами: воевал на Халхин-Голе, в Финляндии. При налёте "юнкерса" на аэродром сбил его с земли из пулемёта. Словом, благодатный материал для последующего прославления. И решение было принято: в герои -- Гастелло!
   А как быть с Пресайзеном? Да очень просто: зачислить "в без вести пропавшие", чтобы не бросал тень на сына русского и белорусского народов. И начальство 128-го авиаполка взяло "под козырёк".
  
   Так украли подвиг.
   Конечно же, и Николай Гастелло, и Александр Маслов со своими экипажами достойны светлой памяти: погибли в бою, отдав свои жизни за Родину. Но не надо лгать, приписывая им то, что они не совершили. Как сказал Александр Твардовский: "Одна неправда нам в убыток".
   Два десятилетия о Пресайзене -- глухое молчание. Но упрятать свершённое им навсегда идеологическим начальникам не удалось. Осенью 1959-го журналисты В.Гапонов и В.Липатов разыскали в Москве бывшего механика 128-го авиаполка Александра Николаевича Рыбакова, готовившего самолёт Пресайзена к последнему вылету. Он рассказал, что о его таране знал весь полк. Исаак воевал с первых часов войны и считался одним из лучших лётчиков полка.
   Очерк "Подвиг" ни в одну из центральных газет не попал, был опубликован лишь в газете "Советское Подолье" на родине героя в г. Хмельницком. Авторы тогда не знали, что "огненный таран" капитана Гастелло -- пропагандистский вымысел и причислили Пресайзена к числу "гастелловцев". Но, тем не менее, эта публикация была прорывом в плотной завесе, закрывавшей подвиг. Живший в Хмельницком старший брат Исаака Моше переслал газету племяннику Дмитрию Пресайзену, тоже лётчику, служившему в Амурской области.
   Моше и Дмитрий разыскали нескольких ветеранов 128-го авиаполка. Среди них был и сделавший снимок последствий тарана Пресайзена, В.Сандалов, теперь уже генерал-майор, Герой Советского Союза. В 1975-м он полностью подтвердил этот таран.
   После запроса в Центральный архив Министерства обороны оттуда прислали копию наградного листа на заместителя командира эскадрильи И.З.Пресайзена. На документе отказа в присвоении звания Героя Советского Союза не было.
   Куда только ни обращались брат и сын Исаака, пытаясь добиться справедливости! Приходили вежливые отписки Истинная их причина объяснялась не только чиновным равнодушием. В стране, где антисемитизм стал неотъемлемой частью государственной политики и речи не могло быть о присвоении лётчику-еврею звания Героя.
   Накануне отъезда на постоянное местожительство в Израиль в августе 1989-го Моше с документами, не оставляющими никаких сомнений в подвиге брата, обратился к народному депутату СССР по Хмельницкому избирательному округу заместителю министра обороны генералу армии В.М.Шабанову: дайте наконец делу ход!
   И только через 10 месяцев в райвоенкомате по этому поводу произошло "шевеление": на Пресайзена заполнили наградной лист и отправили в Москву. 23 октября 1991-го появился президентский указ, по которому Пресайзен был посмертно награждён орденом Отечественной войны 1 степени. Эта награда стала уже дежурной: её получали все бывшие фронтовики, имевшие ранения. Останься Пресайзен жив, получил бы этот орден по общему военкоматовскому списку.
   Как идеологические начальники ни замалчивали его таран, о нём уже появились публикации -- в журнале "История СССР" (Издание АН СССР N 3, 1960), в израильской газете "Алеф" (август 1988) и в других изданиях. Но всюду значилось: Пресайзен повторил подвиг Гастелло.
   Писатель Сергей Смирнов, широко известный популяризацией обороны Брестской крепости в 41-м, не остался безучастным, когда узнал о таране возле деревни Рогово. Но и он не смог "пробить" посмертное присвоение Пресайзену звания Героя. Однако настоял на установлении там мемориала с именами членов экипажа.
   Власть и в России, и в Беларуси не проявляет желания в этой истории поставить справедливую точку. В фундаментальном справочнике "Кто есть кто в российской авиации" (2003), хотя и говорится, что ни Гастелло, ни Маслову таранов совершить не удалось, однако о Пресайзене -- ни слова. Не упоминается он и в музее ВВС России в г. Монино.
   И по сей день неподалёку от белорусского городка Радошковичи на месте падения самолёта Александра Маслова высится помпезный памятник Николаю Гастелло, а наградной лист с представлением Исаака Пресайзена к званию Героя остаётся в архиве так и не реализованным.
   Там, где история пишется по заказу, где правду делят на "выгодную" и "невыгодную", где заведомое чиновное враньё и подтасовки стали обычным явлением, манипуляции с мнимыми таранами Гастелло и Маслова и подлинным -- Пресайзена уже не удивляют. Без фальши неправедная власть не может.
   Вернётся ли к подвигу столь подло отторгнутое от него имя? Появится ли оно наконец в когорте героев Отечества, уже признанное на государственном уровне? Верю: рано или поздно это свершится. Как бы не распылялась тьма, света ей не победить. Потому что всегда были честные и отважные. А иначе бы этот мир давно бы развалился.
   "Еврейская газета" (Берлин), апрель 2013.
  
   Надувая идеологические щёки
   По какому учебному пособию изучают историю СССР студенты и аспиранты российских вузов
  
   "История советского государства" (Москва, 2013) -- толстенная книга (719 стр.) В аннотации: "Для студентов, аспирантов и преподавателей истории, а также для читателей, интересующихся отечественной историей". Создатели столь солидного труда уже дважды изданного, Ш.М.Мунчаев и В.М.Устинов -- заслуженные деятели науки РФ, профессора Российской экономической академии им. Г.В.Плеханова.
  
   Когда углубился в эту книгу, ощущение было такое, словно время переместилось на полвека назад и писалась она под бдительным прищуром чиновников из идеологического отдела ЦК КПСС. Тем не менее авторы с рекламной амбициозностью утверждают: до выхода её в свет "в исторической литературе мы почти не найдём каких-либо серьёзных книг по истории СССР".
   Ах, какой мрак! Будто до этого не выходили книги Д.Волкогонова, Э.Радзинского, Л. Млечина, М..Солонина и многих, многих других исследователей советской эпохи, став прорывом в завалах государственной лжи. Оба профессора гневливо сетуют: "Некоторые историки, социологи, политологи, драматурги, сценаристы и драматурги фальсифицируют исторические события, факты и роль личности в истории. Общая цель этих фальсификаций сводится к тому, чтобы обвинить советскую власть во всех грехах, переложить на неё ошибки прошлых лет, а заодно и многие нынешние трудности".
   Вот так! Критикуешь советскую власть и её первого вождя Ленина, значит, фальсификатор. Ну что ж, пройдёмся по фальсификациям. Поскольку, как уже сказано выше, книга толстенная, останавливаться на каждой из них в одной статье просто невозможно, поэтому примеры придётся брать выборочно.
   Суть большевистского переворота в октябре 1917 г., названного в книге социалистической революцией, авторы излагают весьма однозначно: "это демократический выбор большинства народов России".
   Что значит "демократический"? Это что же, накануне столь лихого вооружённого действа по всей стране был проведен опрос или, выражаясь по-современному, референдум: вы за взятие власти большевиками или против? Но большевики советоваться с гражданами страны не привыкли. Для них это "массы", а в массах -- "классы". Даёшь диктатуру пролетариата! -- вот вам и "демократический выбор".
   В означенной книге "Великий Октябрь" -- с большой буквы. А это уже команда:
   - Товарищи российские студенты, аспиранты и преподаватели истории! Встать, сми-ррр-на!!! Затаите дыхание. Проникнитесь величием этого эпохального события!
   Насчёт эпохальности спорить не будем. А вот как это событие с его пресловутой диктатурой пролетариата и популистскими обещаниями-лозунгами соответствовало последующим реалиям, сколько миллионов людских судеб было исковеркано, в какой тупик "Великий Октябрь" в конечном итоге загнал экономику страны, -- на это История уже ответила. Суть её ответа вполне укладывается в расхожую фразу: "Не дай Бог!"
   Ну, а как здесь трактуется гражданская война? Да очень просто: "Защита социалистического Отечества". Дескать, правые эсеры и меньшевики, монархисты и кадеты хотели "реставрировать буржуазно-помещичью власть". А тут ещё на окраинах страны высадились интервенты. Что оставалось делать молодой советской республике? Защищаться, конечно. Но о том, что ещё до октября 17-го Ленин и сотоварищи во всю трезвонили: "превратим войну империалистическую в войну гражданскую!", заслуженные профессора умалчивают. Ни слова о бессудных расстрелах в застенках ЧК, грабительских реквизициях, произволе красных комиссаров. Словно эти беззакония всё население бывшей Российской империи должно было принять с восторгом. И не малейшей горечи по поводу невиданного раскола общества, когда зачастую брат шёл на брата, сын против отца. Красные хорошие, белые плохие -- такой расклад в этой книге. Никакого сочувствия поручику Голицину и корнету Оболенскому.
   Книга насыщена терминологией незабвенной "Истории КПСС": "кулачество", "эксплуататорские классы", "сельский пролетариат", "мелкобуржуазные партии"... Сплошное прославление Ленина и коммунистической партии. Правда, есть раздел "Репрессии 30-х гг. -- трагедия советского государства". Даже употреблён термин "сталинщина". Но без глубокого анализа причин этого кровавого половодья. Всё сведено к деспотизму Сталина и его подручных. Но ведь в "выявлении врагов народа" активно участвовали все, подчёркиваю, все партийные органы -- от Политбюро до райкомов и ниже. Миллионы доносчиков. Всюду на митингах и собраниях -- сплошной рёв: "К стенке подлых выродков!" Это что, не растление общества?
   С неба оно не упало. Однако в книге полное молчание о том, что ещё до сталинского деспотизма "вождь мирового пролетариата" публично отменил общечеловеческую мораль, назвал интеллигенцию "говном", писал записочки с требованиями "расстрелять", "повесить", "тотчас навести массовый террор" и при этом -- "никакой идиотской волокиты!". Разве не Ленин выдвинул в состав большевистского ЦК "чудесного грузина" Кобу?
   В подлинно демократическом государстве приход к власти изувера практически невозможен. А в большевистской России, где "красный террор" стал неотъемлемой частью государственной политики, это вовсе не феномен.
   Сговор Гитлера со Сталиным в конце августа 1939 г. о разделе Польши и распределении "сфер влияния" в Восточной Европе представлен в книге весьма однозначно: "несомненно содействовал облегчению напряжённости в международной обстановке".
   Ничего себе "облегчение"! 1 сентября 1939 г. Германия напала на Польшу, а 17 сентября в спину Польши ударил СССР. Началась Вторая мировая война, зелёный свет для которой зажгли оба диктатора.
   Столь же лживо и объяснение, почему в ноябре 1939 г. началась советско-финская война. СССР предложил Финляндии обмен территориями: К нему отойдёт значительная часть Карельского перешейка с городом Выборгом, несколько островов в Финском заливе, полуостров Рыбачий и к тому же в аренду на 30 лет полуостров Ханко. А взамен -- малозаселённая территории на севере Карелии, вдвое большая по площади. Но финны не согласились. "Вспыхнул конфликт".
   Какой удачный глагол нашли оба профессора! "Вспыхнул..." Ох, эти финны! Не захотели отдать стратегически важные районы своей страны. Из-за их упёртости, видите ли, и началось. К тому же -- "провокации на советско-финляндской границе". "С чьей стороны были организованы эти провокации -- сейчас сказать трудно".
   Нет уж, уважаемые! Напрягаться в отгадывании этой мнимой загадки не надо. Давно известно: неподалёку от селения Майнила НКВД организовал обстрел советской воинской части. Вот и повод для вторжения. (Точно так же было спровоцировано нападение Германии на Польшу). Маленькой по сравнению с СССР миролюбивой Финляндии этот провокационный обстрел зачем?
   В своих мемуарах тогдашний глава Финляндии маршал Маннергейм свидетельствует: "Когда я лично побывал 26 октября на Карельском перешейке, генерал Ненонен заверил меня, что артиллерия полностью отведена за линию укреплений, откуда ни одна батарея не в силах произвести выстрел за пределы границы... Во время войны 1941 - 1944 годов пленные русские детально описали, как была организована неуклюжая провокация".
   Немало лжи и лукавых недоговорок и в главах о Великой Отечественной войне.
   "Развёрнутая против СССР группировка противника намного превосходила противостоящие ей силы Красной Армии". На самом деле было наоборот. Войска приграничных округов по количеству личного состава и тяжёлой боевой техники имели преимущество почти втрое. Этому уже есть убедительные доказательства, в том числе и в фундаментальных исследованиях Марка Солонина.
   Авторы книги пытаются хоть как-то пригладить негативные последствия сталинского военного руководства. "Приграничные сражения завершились отходом советских войск к Западной Двине". Не отходом, а полным разгромом. Свыше двух миллионов пленных в первые недели войны -- это что, "отход"? И ни слова о последующем разгроме войск Юго-Западного фронта под Киевом в сентябре 1941 г., катастрофе под Харьковом в мае 1942 г., после чего войска вермахта дошли до Сталинграда и вторглись в Северный Кавказ. А ведь всё это -- и военно-стратегические просчёты Сталина.
   Зато о победах -- с барабанным пафосом. А какой страшной ценой они достигались, почему на каждого убитого солдата и офицера вермахта приходится в несколько раз больше наших бойцов, и здесь умолчание.
   О героизме советских людей в годы Великой Отечественной -- боевом и трудовом -- тоже ничего. Ни фамилий, ни ярких примеров. Всё -- в общих фразах с перечислением дат, операций, городов, количества боевой техники, вражеских потерь... А уделить хоть сколько-нибудь внимания неизбывному "человеческому фактору", одному из решающих на той войне, оба профессора так и не удосужились: не посчитали достойным для эрудиции студентов -- будущих историков.
   Кое-что в этой книге есть о злодеяниях нацистов. Именно кое-что. В частности, про Освенцим. Есть и в хронологическом перечне событий войны фраза: "1941 г. 30 сентября уничтожение германскими оккупантами украинских евреев в Бабьем Яру". Как видим, без упоминания, сколько же тысяч людей было там уничтожено только в один этот день. Факт подан как сам по себе. Дескать, было и такое, и с Холокостом он никак не связан. О Холокосте -- глухое молчание. Экая мелочь в истории Второй мировой войны, а, значит, и советского государства. Нечего возбуждать сочувствие к этим евреям. Словом, в духе советских учебников истории ещё сталинских времён. Так что нечего удивляться и тому, что в учебном пособии и намёка нет о государственном антисемитизме в "стране победившего социализма". О том, как с середины 30-х годов вытаптывалась еврейская культура, о расстреле в 1952 г. Еврейского антифашистского комитета, о "деле врачей", о готовящейся в 1953 г. поголовной депортации евреев в отдалённые районы Сибири и Дальнего Востока.
   Изложение в книге послевоенной внутренней политики советского государства вполне соответствует анекдотической фразе из доклада тех лет: "Мы и впредь будем перевыполнять план, который недовыполнили в этом году". Ну, были, были реформистские завихрения Хрущёва, недостатки в управлении, оплате труда и другие шероховатости при Брежневе, но, в общем-то, страна уверенно шла к "сияющим вершинам", которые обозначил социализм.
   Ну а внешняя политика подаётся авторами как сплошная борьба за мир. Но опять же ни слова о развязанной Сталиным в 1950 г. войне в Корее, о том, как после размещения советских ракет на Кубе начался Карибский кризис, едва не приведший к мировой ядерной катастрофе. Молчание и о том, как СССР снабжал арабские страны армадами танков и прочей боевой техникой, посылал туда сотни военных советников, науськивал уничтожить Израиль, как на курсах "Выстрел" готовили палестинских террористов.
   Такая вот усиленная борьба за мир.
   В заключительной части книги -- попытка ответить: почему развалилась "великая социалистическая держава". Объяснение куда как простое: измена делу социализма тогдашнего руководство КПСС во главе с Горбачёвым. А потом беловежская троица -- Ельцин, Кравчук и Шушкевич -- довершила это подлое дело. Как просто! Но о том, что конструкция этого помпезного сооружения была утопична в самом проекте, названном диктатурой пролетариата, у авторов и намёка нет. Не хотят они признать, что насилие над моралью, законами экономики, когда скомканы стимулы к творческому созидательному труду, где командная бюрократия, руководствуясь своими эгоистическими интересами, разлагает общество, -- всё это в конечном итоге и привело к краху СССР.
   Нынешняя российская власть, у которой так много общего с советской бюрократией, инакомыслия на государственной службе не потерпит. Понятно, что заслуженные профессора против начальственного ветра не пойдут.
   Чтобы придать учебному пособию видимость объективности, есть в нём и документы. Да, среди них -- несколько малоизвестных широкому читателю. Но в основном это постановления советской власти, выдержки из Конституции СССР и прочих государственных актов. Гладкие, штампованные фразы, благопристойные декларации. И к ним -- никаких примечаний: а как было не на словах, а на деле?
   И наконец итоговая глава: к чему же пришли народы СССР после 74 лет советской власти и почти четверти века после его развала? Тут уже дифирамбы Путину. "Главное, чего достиг президент, это прекращение падения страны в пропасть и начало строительства государства".
   Какого государства? Как совместить этот мажорный вывод с тем, что нынешняя Россия занимает одно из последних мест в мире по продолжительности жизни и одно из первых -- по алкоголизму, наркомании, коррупции? Обезлюдели целые районы Сибири и Дальнего Востока, и вместо уехавших и вымерших уже заселены китайцами. Это ли для страны не скатывание в пропасть?
   Закрывая последнюю страницу этого учебного пособия, уместно спросить: путинская кагебешная команда, сросшаяся с олигархическим капиталом, -- это что за власть, если разрыв между богатыми и бедными поистине гигантский? А коли так, то столь бранное в учебном пособии слово "буржуазия" разве здесь не подходит? Тогда к чему "Великий Октябрь", который авторы так восхваляют, реки крови, пролитой "в боях за социализм"? Словом, за что боролись?
   Дать на это честный ответ те, кто не в ладах с гражданской совестью, конечно же, не могут.
   "Мы здесь" -- международный публицистический электронный журнал. (Редакция в Израиле). Декабрь 2014
  
   Разве это только "еврейская тема"? Общечеловеческая.
   Мракобесие
   Меня готовились убить. Готовились тщательно. Нацистские палачи на тайных совещаниях обсуждали, как это сподручнее сделать. Разрабатывались схемы убийства с множеством вариантов. Могли покончить со мной, расстреляв в ближайшем овраге. Могли увезти в концлагерь и там удушить в газовой камере. Могли применить ещё какие-нибудь варианты, которых у архитекторов смерти было в избыткё. А чтобы я не убежал, предусмотрели буквально всё. Натаскивались овчарки, склады пополнялись мотками колючей проволоки, продумывались маршруты, по которым меня поведут или повезут на казнь.
   Ко мне не должно быть ни малейшего сочувствия! Соответствующие пропагандисты изощрялись в изображении меня вошью, пауком, крысой или, в зависимости от фантазии, ещё каким-нибудь омерзительным существом. В газетах, книжках и брошюрах читателей убеждали: если меня своевременно не убить, то на нашу планету обрушатся страшные беды.
   Меня - это одиннадцатилетнего мальчишку родом из местечка Обчуга Крупского района Минской области. За что же мне уготовили такую ужасную участь, чем я провинился, если кроме безобидных шалостей, не сделал никому ничего худого?
   Вина моя была огромна и несмываема: я родился евреем. Для моих будущих убийц не имело ровно никакого значения, как я учился в школе, с кем дружил, какие книжки прочитал, сколько успел посадить деревьев... Убить, непременно убить, не оставив на жизнь ни единого шанса!
   И наверно так бы оно и было в той белорусской глубинке, если бы моей маме в голодном 34-м не захотелось уехать в Подмосковье, где и застала нас война.
   О том, как в Крупском районе убивали евреев, я узнал много лет спустя. На одной из выставок в Москве, посвященной нацистскому геноциду, экспонировался отрывок из дневника некоего обер-ефрейтора 354-го пехотного полка от 6 октября 41-го.
   "...Когда мы подошли к болоту, всем евреям приказали сесть лицом в том направлении, откуда мы пришли. В 50 метрах от этого места находилась глубокая яма, наполненная водой. Первые десять человек должны были стать на краю этой ямы, раздевшись до пояса. Им приказали войти в воду. Команда для расстрела, то есть мы, стояли над ними... 10 выстрелов и 10 евреев убито. Так продолжалось и дальше, пока мы не убили всех. При этом только немногие проявили выдержку. Женщины цеплялись за своих мужей, а дети за своих матерей. Это было зрелище, которое долго не забудется".
   Ефрейтор-палач, разумеется, многие подробности опустил. Да и какой дневник способен передать весь ужас этой бойни с мольбами и проклятиями, смертной тоской перед небытием, отчаянием родителей, лишенных малейшей возможности спасти своих детей! Какие фрагменты из трагедий Шекспира могут сравниться с тем, что происходило возле этой ямы и в ней самой! А таких расстрельных ям и карьеров в Беларуси были сотни.
   В массовых убийствах активно участвовали не какие-нибудь маньяки-садисты, хотя были и такие, а в массе своей, на первый взгляд, самые обычные люди. Носили в нагрудных карманах фотографии своих родителей, жён, детей, в фатерлянде ходили в церковь... Не производило впечатление дегенератов и большинство полицаев. Они учились в таких же советских школах, что и я, состояли в пионерах и комсомольцах, пели, как и все мы перед войной, "Катюшу", "Броня крепка и танки наши быстры"...
   И те, и другие вовсе не готовились в палачи. Но ведь стали ими! Причём, многие весьма охотно. Им сказали "надо", и они усердно принялись за палаческую работу. Она для них стала настолько привычной, что им уже без разницы - кого убивать. Прикажут евреев - рады стараться. Прикажут белорусов или там поляков - тоже не будут терзаться угрызениями совести. Да и где она у них - совесть! Примечательно, что белорусскую Хатынь сожгли вместе с людьми каратели из 118-го полицейского
   украинского батальона, того самого, что злодействовал в Бабьем Яру в сентябре 41-го.
   Каким же чертополохом должна зарасти душа, чтобы хладнокровно загонять людей в амбар и сжигать их заживо, чтобы целить стволом в широко раскрытые от ужаса глаза ребёнка, женщины, старика! Каким чудовищем надо стать, чтобы на глазах у матери ломать о колено позвоночник младенца, а то и просто бросать его в яму - в кровавое меcиво тел!
   Когда, уже будучи взрослым, приходил к скорбным обелискам, то как бы перевоплощался в тех, кого здесь убивали. Это меня под мат полицаев и лай овчарок гнали в колонне обречённых. Это я стоял на краю ямы под дулами пулемётов, не успев детским своим умом постигнуть: за что?! Почему меня должны непременно убить? Я не хочу, не хочу в яму! Дяденьки, не убивайте!
   А дяденьки уже деловито выцеливали...
   Как происходит расчеловечивание, по каким законам, какие гены тут срабатывают - вот ведь мучительный вопрос. И не только для психологов и социологов, историков и публицистов - для всех нас. Массовость злодейства не может не вызвать тревогу. А вдруг это снова повторится? Сладостные воспоминания о лёгкости убийства, пьянящая жажда власти с присвоением себе права на чужие жизни в нравственно ослабленном обществе способны стать эпидемией.
   О причинах античеловечности можно говорить бесконечно. Но одна из основных причин была и остаётся: дремучесть мозгов и по образному выражению писателя и публициста Ирины Климашевской, возрастающее производство тьмы на душу населения. Десятилетия нам прививали жестокость. Слишком часто, не считаясь ни с каким регламентом, слово брал "товарищ Маузер". Героизация насилия, пусть себе и "революционного" - во имя "грядущего счастья", непримиримость к тем, кто думает иначе, пронизывали казённое воспитание целых поколений. Такие понятия как милосердие, сострадание были отброшены на задворки. Человеческая индивидуальность с её неповторимым духовным миром предавалась осмеянию. "У нас незаменимых нет", - гордо вещал усатый ученик Ленина. "Человек ничто, нация всё!" - вторил ему другой вождь с косой чёлкой. "Единица - вздор, единица - ноль", - гремел под бурные аплодисменты "лучший и талантливейший поэт советской эпохи".
   Стоит ли удивляться, что при такой системе бессердечие производило в изрядном количестве не только стукачей, но и потенциальных палачей.
   Не нужно быть мудрецом, чтобы понять: разобщение людей, натравливание их друг на друга всегда было излюбленным средством неправедной власти. А чтобы успешно затемнять мозги, требовалось упорное вдалбливание стереотипов, изготовленных на лжи, утаивании правды. Ну, скажите, как можно бороться с антисемитизмом, если официально утверждалось, что в "стране победившего социализма" его нет, ну разве что встречаются ещё "отдельные пережитки в сознании людей"? А коли так, то ни в школе, ни в вузах, ни в печати, ни в публичных выступлениях об этом постыдном явлении даже не заикались.
   А он, родимый наш антисемитизм, лез из смрадных щелей и подворотен, незримо присутствовал в отделах кадров, входил на профессорские кафедры, витийствовал в закрытых и полузакрытых докладах, словом, пронизывал всю жизнь государства.
   Удивительно ли, что дочь соседа-кадровика, служившего в штабе округа, однажды проорала моему сыну, что он - "жидовская морда". Полагаю, тут не обошлось без влияния её папаши, хорошо осведомлённого о том, куда их ещё берут, а куда - нет.
   Рассчитывать на то, что в каждой семье родители будут воспитывать детей в духе уважительности к любому народу - утопия. Каких только не бывает семей! Есть немало и таких, что от семьи осталось лишь название. Другое дело - школа. Она, как известно, не только учебное, но и воспитательное заведение, если угодно, система, где должны сеять "разумное, доброе, вечное". Уж там-то можно преподать ребёнку азы добра, порядочности, достоинства. Разве это не главное в процессе, который мы называем воспитанием! Но скажите, где, на каких занятиях это делается в современной школе и далеко ли она ушла в этом отношении от тоталитарных времен? В школе на уроках истории снова вернулись к старым учебникам, утверждённым партийными идеологами. А там, разумеется, о такой "мелочи" в мировой истории как уничтожение в годы Второй мировой войны по этническому признаку шести миллионов евреев, что назвали потом Катастрофой, - ни строки. О каком же нравственном уроке из этой трагедии может идти речь, если она для нынешних школьников опять оказалась в зоне глухого молчания?
   Осенью 1993-го, когда отмечалось 50-летие гибели Минского гетто, созданная для проведения этого печального юбилея правительственная комиссия запланировала в школах республики проведение Уроков Памяти. Но по вине Министерства просвещения они были сорваны.
   А пока не такая уж редкость услышать в нашей, казалось бы, толерантной Беларуси не только про "жидовскую морду", но и в том же контексте и про татарскую, и всякую другую, про "чурок" и "черномазых".
   Бациллы национального чванства, национальной нетерпимости, ещё недавно дремавшие где-то в потаённых местах, попав в благоприятную среду (падение производства, инфляция, безработица, резкое обогащение одних и обнищание других) начинают стремительно размножаться. И уже в республике всё наглее заявляют о себе молодчики фашистского толка. Стали появляться в открытой печати юдофобские материалы. В унисон с ними нет-нет, да прозвучит очередная очередь из более крупных калибров - многотиражных газет, которые считаются правительственными. Так, в июле прошлого года в "Знамени юности" появилась статья её штатного сотрудника Юрия Дмитриева, приуроченная к очередной годовщине гибели в Екатеринбурге царской семьи. Автор, не употребляя слова "евреи", использует испытанный метод в пору борьбы с "безродными космополитами" конца 40-х годов: раскрывает русские псевдонимы тех или иных большевистских деятелей с указанием их еврейских фамилий. При этом не гнушается вымыслами, почерпнутыми из антисемитской литературы. Чтобы придать публикации особую значимость, газета воспроизвела таинственные закорючки, обнаруженные в доме Ипатьева, где произошло преступление. Эти закорючки были названы "каббалистической записью", якобы проливающей свет на извечный вопрос: кто виноват? А поскольку каббала - еврейское мистическое учение средневековья, то читателей подводят к выводу: ясно, кто виноват в убийстве семьи Николая Романова. Не просто большевики, а евреи.
   Газета "7 дней" в мае этого года поместила статью Ивана Шпадарука "Зомбирование... общества". Автор, нафаршировав её мудрёными терминами, силится доказать, что чернобыльская катастрофа - это диверсия, часть гигантского заговора против славянских народов. Чтобы не было сомнений в том, кто же всё-таки эти злодеи, автор бросает многозначительную фразу: "всем, посвящённым в эзотеризм, масонство и сионизм, известно, что неделя сатанизма или шабаша начинается всегда 26 апреля и проводится до 1 мая включительно".
   И этот бред назойливо внедряется в массовое сознание. Чтиво такого рода, подстрекательское по своей сути, - весьма калорийная пища для взращивания будущих громил и расстрельщиков.
   Погрешил бы против истины, утверждая, что дмитриевы, шпадаруки и им подобные стали повсеместно властителями дум. Знаю немало фактов, когда в том или ином городе, посёлке, деревне местные руководители и краеведы активно участвуют в благороднейшем деле - увековечении памяти безвинно погибших в огне Катастрофы. Разве забудешь, сколько души вложил заместитель Осиповичского райисполкома Владимир Шевченко и не только он, чтобы отдать последние почести своим землякам-евреям, расстрелянным фашистами в 41-м, организовав перезахоронение найденных в лесу их останков. Или недавнее открытие в Калинковичском районе памятных знаков на местах массовых казней евреев. Настоящий гражданский подвиг совершил белорусский журналист Владимир Смоляр, вот уже свыше пяти лет буквально по крупицам восстанавливая историю этих трагедий. В этом отношении доброго слова заслуживают и местные власти этого района.
   Мог бы привести и другие похожие примеры. Нет, не оскудела земля белорусская на благородных людей, не перевелись подвижники, подлинные интеллигенты, для которых человек любой национальности - это прежде всего человек, бесценный в своей уникальности.
   Но не отдельные подвижники должны определять государственную политику. Прививка от ксенофобии - забота, прежде всего, государственная. Пустот в воспитании, как известно, не бывает. Там, куда не попадают добрые семена, свирепствуют сорняки. А если ещё специально сеять национальную рознь, нетрудно представить, чем это может в конечном итоге обернуться. История на этот счёт уже преподала свой урок.
   Хочу, чтобы в детях с самых юных лет, начиная с детского сада, а затем в школах и прочих учебных заведениях настойчиво и целеустремленно взращивалось убеждение в бесценности человеческой жизни, воспитывалось уважение к любому народу.
   Хочу, чтобы на эту тему писались школьные сочинения, чтобы дети прочно усвоили: национальная нетерпимость - дело стыдное, гнусное, недостойное порядочного человека.
   Хочу, чтобы любое глумление над той или иной национальностью, хоть устное, хоть письменное, любая проповедь национальной ненависти или подстрекательство к ней считалось бы опасным преступлением и соответственно наказывалось по закону.
   Хочу, чтобы Президент страны, Верховный Совет, правительство дали наконец оценку политике государственного антисемитизма, проводимой как в СССР, так и в её составной части - Белоруссии на протяжении десятилетий и заверили, что подобное никогда больше не повторится.
   Хочу, чтобы Президент публично поздравлял с национальными и религиозными праздниками как христиан, так и мусульман, и евреев. И не только поздравлял, а практическими делами доказывал: ни один народ, проживающий на территории нашей республики не ущемлён, не обижен, каждому государство помогает развивать свою культуру, бережно относится к его традициям.
   Предвижу скептическую усмешку: многого хочешь.
   Отвечаю: элементарного.
   "Народная воля" (Минск), декабрь 1996.
  
   Снова "протоколы сионских мудрецов"
   или о том, как давно разоблачённую юдофобскую фальшивку пропагандирует белорусское радио. Государственное, разумеется, вызывая недоброе чувство к евреям
   Вся антисемитская пропаганда построена на лжи. Евреи совершали ритуальные убийства. Евреи спаивали христиан. Евреи чураются физического труда. Евреи сплошь и рядом были в карательных органах при Ленине - Сталине. Они и теперь захватили все ключевые посты в промышленности, медицине, финансах, науке... Словом, куда ни глянь, везде евреи, евреи, евреи...
   Сколько же на протяжении веков было кровавых наветов на мой древнейший народ, давший миру Библию, выдающихся учёных, мыслителей, деятелей культуры, искусных мастеров! Сколько безвинных людей было сожжено на кострах инквизиции, убито в погромах, осуждено антисемитствующими судами! Страшный след в истории человечества оставил гитлеровский режим: за несколько лет было уничтожено 6 миллионов евреев.
   История наглядно показала: веками тлеющие предрассудки, все эти юдофобские измышления при целенаправленных, систематических усилиях можно оживить, вбить в мозги миллионам, обратив в "гнев народа", и добиться, таким образом, своих политических целей. Можно сколько угодно говорить о предрассудках, суевериях, "пережитках в сознании людей", но когда в подлое дело включаются государственные органы, это уже тревожно.
   А теперь о конкретных фактах. 27 июля прошлого года Белорусское телевидение в "духовной" передаче оживило миф о якобы убийстве в 1690 году евреями в ритуальных целях христианского мальчика Гавриила. Диктор живописал подробности.
   А 8 марта уже нынешнего года Белорусское радио выдало передачу о ... "Протоколах сионских мудрецов" - всемирном якобы заговоре евреев против человечества и, в частности, православия. Показалось мало - передачу повторили 11 марта. Чтобы придать ей особую значимость, её назвали "Возвышенное и земное", вмонтировали туда церковные песнопения, морализующие сентенции, привлекли к озвучиванию народного артиста Ю.Сидорова, заслуженную артистку З.Осмоловскую. Словом, внешне всё выглядело весомо, солидно, так сказать, на высоком композиционно-исполнительском уровне.
   Перейдём однако к сути затронутой темы. "Протоколы сионских мудрецов" - фальшивка, сработанная царской охранкой в конце прошлого века. Это плагиат памфлета французского публициста Мориса Жоли "Диалог в аду между Монтескье и Макиавелли".
   О чем же эти "Протоколы"? В них описано совещание раввинов, представителей 12 колен Израилевых, на котором обсуждались акции по овладению миром. Чтобы добиться этой цели, мудрецы должны приложить усилия для уничтожения государственности, культуры, религии гоев (не евреев), в частности, православия. А для этого надо обездолить народ, довести его до голода, до отчаяния, чтобы он восстал против своих правителей и в странах начался хаос. Тогда, мол, сионские мудрецы возьмут власть в свои руки, весь мир объединится в рамках иудаизма и править им будет иудейский царь из рода Давидова.
   Фальшивка была сработана весьма топорно. 25 диалогов в памфлете М.Жоли между Макиавелли и Монтескье превратились в 24 протокола тайных заседаний сионских мудрецов. Вот лишь несколько примеров беззастенчивого заимствования.
   В памфлете Жоли: "Что сдерживает этих ненасытных животных, которые называются людьми?"
   Сионские мудрецы в "Протоколах": "Что сдерживает хищных животных, которых зовут людьми?"
   Макиавелли: "Разве политика имеет что-нибудь общее с моралью?.. Да разве вы не видите, что само слово "право" отличается крайней неопределенностью? Где оно начинается, где оно кончается?"
   Мудрецы: "Политика не имеет ничего общего с моралью... Где начинается право, где оно кончается?"
   Макиавелли: "Народы чувствуют какую-то тайную любовь к гению, крупному по грубой силе. При каждом акте насилия, отмеченного талантом и искусством, вы услышите, как все будут говорить... - это, конечно, непохвально; но как это ловко сыграно и великолепно сделано".
   Мудрецы: "Народ питает особую любовь и уважение к гениям политической мощи и на все их насильственные действия отвечает: подло-то подло, но ловко!.."
   И так далее.(Цитируется по книге Ф.Канделя "Очерки времён и событий". Издательство "Тарбут", 1994).
   Опубликование "Протоколов" в России поначалу особой реакции не вызвало. Интеллигенты и вообще люди мыслящие от них брезгливо отворачивались. Историк и публицист В.Бурцев встречался с одним из участников подлога И.Манасевичем-Мануйловым. Тот, по свидетельству В.Бурцева, "не раз говорил, смеясь, что только идиоты могут верить в эти "Протоколы".
   Организаторы прогремевшего на весь мир позорного суда над М.Бейлисом, несмотря на большой соблазн, так и не решились использовать "Протоколы" для обвинения еврейского народа в ритуальных убийствах христианских детей. Товарищ министра внутренних дел С.Белецкий говорил: "Мы прекрасно понимали, что это значило наверняка провалить всё дело. Ведь это явная подделка! Разве с такими документами можно выступать на суде!"
   Когда Николаю Второму, почётному члену антисемитского "Союза русского народа", доложили о том, что "Протоколы сионских мудрецов" родились в недрах охранки, царь поморщился. "Чистое дело, - сказал он, - надо делать чистыми способами".
   Оставим на совести покойного царя деяние, которое он причислил к "чистым", - антисемитскую пропаганду, приведшую к еврейскому погрому в Кишиневе в 1903-м и массовыми погромами в 1905-м. Однако пометим себе: царь-антисемит побрезговал открыто пустить в ход низкопробную фальшивку.
   Зато не побрезговало белорусское радио. В передаче говорилось о том, что развал экономики, все невзгоды и распри, обрушившиеся на огромную страну и развалившие её, запланированы и обусловлены коварным замыслом сионских мудрецов. Для пущей убедительности цитировались выдержки из "Протоколов". Прямым текстом сказано: "Планы сионских мудрецов сводятся к уничтожению православия".
   Каково? Послушает эту передачу православный люд и вспыхнет недоброе чувство к евреям. И православная Дарья Ивановна теперь уже с подозрительностью будет смотреть на свою соседку Сару Хацкелевну и её соплеменников. И расскажет многим другим: "Слыхали, что умышляют эти, как их... не то сионистские, не то сионские, ну, одним словом, еврейские мудрецы? Весь мир хотят заграбастать, православную веру порушить. Видать, не зря их Гитлер не любил. Дыма без огня не бывает". А на вопрос, откуда у неё эти сведения, бойко ответит: "Как откуда? Сама по радио слушала..."
   Легковерные поверят. Ведь не базарные сплетни. Как-никак - государственное радио. А там знают, о чём говорят.
   Да, на белорусском радио знают, и даже очень хорошо, о чём вещают на всю республику. Не могут не знать, в какую почву бросают семена ненависти, каких "врагов" помогают отыскивать обездоленным, озлобленным людям. Должны бы знать, что "Протоколы сионских мудрецов" усердно использовали гитлеровские пропагандисты в своих листовках и газетах, выходивших на оккупированной территории СССР, в том числе и в Белоруссии. Господам из Белорусского радио, состряпавшим эту юдофобскую передачу, есть у кого учиться. Вот что писал Гитлер в своём программном манифесте "Майн кампф":
   "Протоколы сионских мудрецов", столь ненавидимые евреями, ясно доказывают, насколько сущность этого народа основана на всепродолжающейся лжи. "Эти документы - фальшивка", - стонет и воет еженедельно на весь мир "Франкфуртер Цайтунг", и это лучшее из доказательств их подлинности... Когда в один прекрасный день эта книга станет достоянием всего общества, еврейская опасность исчезнет".
   Как видим, круг замкнулся.
   Встретился с редактором этой передачи Зоей Леонтьевной Врублевской. Поначалу она изобразила удивление: вас возмутила передача? Но там же слово "евреи" не употреблялось. И потом в самом начале мы предупредили радиослушателей: оценка "Протоколов" историками не однозначна. Одна из точек зрения и была изложена...
   Лукавит г-жа Врублевская. Никакие другие "точки зрения" в передаче даже не упоминались. Была взята только одна - антисемитская и раскручена, как говорится, на всю катушку. "Протоколы" подавались как неопровержимый факт всемирного заговора "сионских мудрецов".
   На мои доводы, что "Протоколы" - фальшивка, разоблачённая ещё в начале века, г-жа Врублевская сказала:
   - Предвидя инсинуации, мы проконсультировались с юристами.
   С кем именно и почему с юристами, а не с историками, - на этот вопрос моя собеседница не ответила. Но если "консультация" с юристами и состоялась, авторы передачи предвидели "инсинуации", значит, понимали: она не столь безобидна, как пыталась меня уверить г-жа Врублевская.
   Впрочем, маска этакой святой простоты удерживалась на её лице недолго. И она уже с обличительным пафосом стала говорить, что подлинность "Протоколов" подтвердил развал СССР со всеми вытекающими последствиями.
   - ... Вот вам и доказательство "Протоколов", - наставительно изрекла обличительница ужасного заговора.
   Что ответить на это редактору Врублевской? Что крах всех империй, и не только Советской, но и, скажем, Римской, сопровождался социальными катаклизмами? Что согласно Библии, задолго до мифических сионских мудрецов, были Содом и Гоморра, что не раз и не два по нашей планете прокатывались голод, эпидемии, междоусобные войны. Разваливались государства, падали нравы, наступали смутные времена.
   Впрочем, доказывать очевидное этой воинствующей даме столь же бессмысленно, как взывать к свободе в тюремной камере. Понимаю, что З.Врублевская отнюдь не единственная, кто принял участие в этом постыдном деле. Есть и другие, рангом повыше. Эта публика чутко улавливает, что требуется на текущий момент. Надо же на кого-то свалить вину за провалы в белорусской экономике, массовое обнищание, рост преступности. Кто виноват? Оппозиция, зловредные журналисты, Чубайс с Немцовым, российские банки, ЦРУ? Это уже приелось. Пора пускать в ход, полагают эти идеологические стратеги, оружие испытанное, безотказное, которое всегда под рукой, - антисемитизм. Довести народ до нужной температуры - это, знаете ли, всегда перспективно.
   Может, я сгущаю краски? Может, не так всё это серьезно? Ну, нашлись, как бы это сказать помягче, не любящие евреев какая-то Врублевская и иже с ней, ну, поместил в газете "Знамя юности" (простите, "ЗЮ") антисемитский коллаж какой-то И.Гуковский или, скажем, в газете "Славянский набат" появились очередные злобные писания воителей с мировым сионизмом докторов наук В.Акулова и А.Малашко - стоит ли обращать на них внимание?
   Но уже были Освенцим и Майданек, Бабий Яр и Тростенец, Минское гетто и множество других загонов для людей, откуда лишь одна дорога - к расстрельным рвам и ямам, душегубкам, газовым камерам и прочим сатанинским местам массовых убийств. Уже было, было, когда людей уничтожали не только за что-то совершённое или просто для устрашения. В нашем веке произошло чудовищное: кучка нелюдей, дорвавшихся до власти, возомнив себя сверхчеловеками, организовала истребление целого народа - мужчин и женщин, детей и стариков, здоровых и больных, интеллигентов и ремесленников, верующих и неверующих - всех подряд.
   Злодеи на нашей планете никогда не переводились. Но не они - самое страшное. А самое страшное это то, когда им удаётся оболванить тысячи и тысячи, а то и миллионы людей, зараженных бациллами ксенофобии, сделать их своими подручными. Вот, пожалуй, один из наиболее тяжких уроков уходящего ХХ века.
   Тени шести миллионов расстрелянных, задушенных, утопленных, сожжённых, повешенных, растерзанных только за то, что они родились евреями, взывают к нам: "Помните! Не допустите, чтобы это когда-нибудь повторилось!"
   Мы помним. Помним, что предтечей этой трагедии было слово: злобное, лживое, подстрекательское. Если смиримся с мракобесием, если не поставим перед ним заслон, то что же мы тогда за люди! Это я говорю евреям и неевреям - всем, кто не утратил совесть, человеческое достоинство.
   "Народная воля", 5. 05.1998
  
   Нельзя молчать!
   Фашизм начинается с растления душ
   По Белорусскому радио вновь прозвучали юдофобские передачи
  
   Как и в марте нынешнего года, когда та же музыкальная редакция Белорусского радио (редактор Зоя Врублевская) пропагандировала в эфире фальшивку царской охранки "Протоколы сионских мудрецов", теперь сюжет был связан с убийством царской семьи. Спорить-гадать, кто и с какой целью совершил это преступление, уже не приходится. Известны имена чекистов-исполнителей. Известен и заказчик убийства: ЦК партии большевиков во главе с Ульяновым - Лениным, захвативший власть в России. Обнаружена телеграмма, принятая адресатом за день до преступных выстрелов -- 16 июля 1918 года в 21 час 22 минуты: "Москва, Ленину..." В этой телеграмме Уралсовет сообщает, что казнь царской семьи, о чём была договоренность во время пребывании Голощёкина в Москве, уже не терпит отлагательства, и если у Москвы есть возражения, пусть она немедленно сообщит.
   Возражений у Москвы, то бишь Ленина, Свердлова и других главарей большевистской партии, не было. Чекисты приступили к исполнению...
   Большевизм, отменивший "во имя революции" общечеловеческую мораль, не гнушался никакими средствами, в том числе самыми жестокими и гнусными. Это тоже хорошо известно. И убийство царской семьи - всего лишь эпизод в ряду бесчисленных преступлений, совершённых этим бесчеловечным режимом.
   Но нынешним "патриотам"-юдофобам очень уж хочется разжечь тлеющий костёр, где топливом служат антисемитские бредни. Подбросило своё поленце и музыкальная редакция белорусского радио.
   Кстати, о музыке. Казалось бы, само её назначение, особенно на государственном радио, - возвышать, облагораживать душу. Да и само название цикла передач "Возвышенное и земное" должно быть нацелено на это. Ан, нет! Под благопристойной музыкальной упаковкой - набившие оскомину антисемитские мифы. Музыка здесь всего лишь средство психологического воздействия на легковерные умы, вдалбливания этих мифов.
   Перейдём к содержанию передачи, прозвучавшей 12 июля и повторенной 15-го (автор передачи Татьяна Сенкевич). После короткого вступления о великомучениках Петре и Павле и музыкальной заставки - переход к другим мученикам - "великим угодникам Божьим, истинным сынам Отечества". Имеются в виду Николай II и его cемья.
   Не буду полемизировать с автором передачи - таким ли уж "великим угодником Божьим и истинным сыном Отечества" был последний русский царь. Кровавая Ходынка и кровавое 9 января 1905 года, еврейские погромы, позорное поражение в русско-японской войне, бездарное руководство армией и страной во время Первой мировой войны, распутинщина - всё это не красит Николая II как государственного мужа. Но совершенно бесспорно: убийство царской семьи, в том числе больного ребёнка, врача и прислуги, - преступление варварское, гнусное, и никакая "революционная целесообразность" не может его оправдать перед Историей.
   Но речь сейчас о другом - как подаётся массовому радиослушателю этот печальный факт, какие акценты сделаны при этом. Акценты, скажем прямо, юдофобские. Назойливо называются еврейские фамилии, обладатели которых якобы причастны и к заговору "сатанинских сил" против православной церкви и убийству Романовых, в частности. Так, в передаче говорится: "Решение об убийстве царской семьи, по утверждению генерала Александра Ничволодова, принималось не в России, а в Нью-Йорке и было передано русоненавистником Яковом Шифом Якову Свердлову".
   Кто такой этот генерал Ничволодов, и если он действительно говорил нечто подобное, то почему надо ему верить? Где, в каком архиве есть документальное подтверждение сказанному? Об этом в передаче ни слова. Принимайте на веру, и никаких!
   Следующий пропагандистский залп - утверждение о том, что убийство царской семьи носило ритуальный характер. Это, пожалуй, стержень всей передачи, и в "доказательство" - ссылка на "каббалистическую надпись" на стене подвала дома Ипатьева в Екатеринбурге, где совершено убийство. Приводятся два варианта "расшифровки" этой записи: "Здесь поражён в сердце глава церкви, народа и государства" и "Здесь по приказанию тайных сил царь был принесен в жертву для разрушения государства. О сем извещаются все народы".
   Откуда такие страсти? На стене подвала ипатьевского дома были нацарапаны четыре закорючки. Их могли оставить солдаты-"интернационалисты", входившие в охранную команду, могли нацарапать просто мальчишки, проникшие в подвал, любители таинственных знаков. Но причём здесь Каббала, еврейское мистическое учение средневековья? И каким образом эти четыре закорючки "расшифрованы" аж в двух вариантах, причём, последний из них содержит 15 слов, не считая предлогов? Кто этот исследователь и каким методом ему удалось раскрыть столь жгучую тайну? И ещё один резонный вопрос. Если творцы убийства царской семьи решили о нём "известить все народы", то почему это сделано в виде каких-то непонятных знаков? Более чем странный способ "всемирного извещения".
   Ох, уж эти таинственные заговоры, полные многозначительных намёков и недоговорок! Уж не потому ли напускается столько тумана, чтобы как-то прикрыть беспардонное вранье?
   Упорно протаптывая "еврейский след", автор передачи Татьяна Сенкевич пускает в ход новое "доказательство". Цитирую: "За день до совершения преступления в Екатеринбург из Центральной России прибыл специальный поезд, состоявший из паровоза и одного вагона. В нём приехало лицо в чёрной одежде, похожее на иудейского раввина. Это лицо осмотрело подвал дома, в котором впоследствии была обнаружена каббалистическая надпись".
   Иными словами, "лицо в чёрной одежде", видимо, раввин, как намекает Сенкевич, приехало, осмотрело подвал, и вот вам убийство с каббалистической надписью.
   Но опять же, концы с концами тут явно не сходятся. С каких это пор в большевистской России, задавленной диктатурой, где духовенство, будь то православное, мусульманское или иудейское, жестоко преследовалось властями, раввины стали свободно разъезжать в спецпоездах? Уж на очень тёмный люд рассчитана эта байка.
   В передаче, естественно, умалчивается о весьма существенной информации, изложенной в газете "Известия" 11 июля этого года:
   "Синодальная комиссия попросила Московскую духовную академию изложить православную точку зрения на существование "ритуального убийства" в связи с трагической гибелью царской семьи. Академия ответила чрезвычайно интеллигентно: версия о "ритуальном убийстве" не доказана. Главный аргумент: "По наиболее громкому и с большей обстоятельностью расследованному судебному делу, связанному с обвинением в ритуальном убийстве" - делу Бейлиса - на суде не удалось доказать самого существования таких убийств у евреев".
   Комиссия согласилась с мнением академии".
   Казалось бы, ясно. Но для разжигания ненависти к евреям годится любая небылица, даже самая низкопробная. Нагромождая одну нелепость на другую, то и дело педалируя еврейские фамилии, автор передачи силится реанимировать старый юдофобский тезис: какие бы негативные события ни происходили в обществе и государстве, всегда виноваты евреи. При этом Сенкевич делает этакий трюк. Чтобы её не обвинили в антисемитизме, скороговоркой упоминает о том, что еврейский народ дал миру немало великих пророков и что "простому еврею, который честно трудится", не придёт в голову чинить всякие пакости православному люду. Но тут же эта скороговорка тонет в оглушительном выводе:
   "Его соплеменники-христоборцы вынашивают грандиозные планы покорения мира, не гнушаясь никакими средствами".
   Словом, тот же затасканный миф из фальшивки "Протоколы сионских мудрецов". Пропагандистский расчёт тут прост, как дубинка. Когда в эфире "сатанинские силы" то и дело олицетворяются с евреями, то, поди разбери, кто из них "простые труженики", а кто злодеи-христоборцы. В массовом подсознании всё равно должно отложиться то, что "нужно": все беды от евреев.
   Ложь о ритуальном убийстве царской семьи Белорусское радио повторило в очередной передаче 27 июля. Новым здесь, пожалуй, было то, что черносотенство, сыгравшее позорную роль в еврейских погромах, в удушении демократического движения в России, всячески восхвалялось.
   Что это, назад в кровавые наветы? И это насаждает не какая-нибудь подпольная пиратская радиостанция, а государственное радио голосами известных артистов: народного - Юрия Сидорова и заслуженной - Зоей Осмоловской.
   Подстрекательская роль подобных передач очевидна. Подлое слово рождает и подлое дело. На этот счет История дала уже немало убедительных уроков.
   В 1903 году в Кишинёве после злобных статей Крушевана, направленных против евреев, разразился еврейский погром, унесший десятки человеческих жизней.
   Прежде чем возникли освенцимы, треблинки, майданеки и прочие лагеря массового человекоубийства, прежде чем появились тысячи и тысячи добровольных расстрельщиков и доносчиков, поработала, что называется, в поте лица геббельсовская пропаганда с юдофобской, разумеется, направленностью. Нацистам понадобилось всего лишь несколько лет массированной, целенаправленной лжи и демагогии, чтобы раздуть тлеющие веками юдофобские предрассудки и оболванить большинство немецкого народа.
   Не проходит бесследно и усилившаяся за последнее время антисемитская пропаганда в ряде государственных и негосударственных СМИ и у нас в Беларуси. Все чаще на стенах домов и заборах стали появляться призывы-лозунги "Бей жидов!", "Евреи - наши враги" и т.п. Из разных городов приходят тревожные вести о массовом осквернении еврейских могил, как это недавно произошло в Гомеле, Борисове, Березино.
   * * *
   То, о чём сейчас пишу, это вовсе не "еврейская тема". Это кровно касается каждого порядочного человека, каждого, кто не приемлет расизм, ксенофобию, попрание человеческого достоинства. Почему отмалчиваются господа государственные чиновники, стражи правопорядка и прав человека? Почему не поднимаете свой голос протеста вы, ученые и писатели, духовные пастыри белорусского народа? Уже привыкли, смирились с тем, что происходит?
   Привыкание к злу, несопротивление ему и есть его поощрение. Фашизм в Германии начинался не с факельных шествий, не с бойкота "еврейских" магазинов, не с расистских "Нюрнбергских законов". Он начинался с растления душ. А чем это аукнулось в последующем, хорошо известно.
   "Народная воля", август 1998.
  
   На нашей планете
  
   Мир нельзя купить
   Взгляд отнюдь не постороннего на отношения Израиля с арабскими соседями
  
   Поработав по программе "Сар-Эль" в качестве волонтера на одной из военных баз Израиля, поездив по стране, с особой остротой ощутил свою причастность к этой земле. Где бы мы ни жили, для нас она - историческая и духовная родина, оплот мирового еврейства и все, что здесь происходит, кровно касается и нас. Общаясь с израильтянами разных социальных групп и возрастов, сверяя с ними и свои мысли о перспективах мира на Ближнем Востоке, обнаружил со многими из них единодушие. Оно - не от умозрительных схем, которые зачастую выстраивают профессиональные политики, поднаторевшие в многоходовых комбинациях. От неизбывной боли за маленькую миролюбивую страну, окруженную ненавистью своих арабских соседей и их покровителей на разных континентах. Боли за то, что это состояние постоянной тревоги стало бытом ее граждан.
   В Израиле уже привыкли к обилию охранников, блокпостам на дорогах, полицейским патрулям, досмотрам на автобусных станциях и вокзалах... Даже при посещении в Тель-Авиве музеев Хаганы и Пальмаха нас, волонтеров, сопровождали девушки-солдаты с автоматами.
   За шесть с лишним десятилетий существования Израиля не было ни одного безмятежного года. Войны, теракты, постоянная настороженность - здесь стремление к миру поистине выстрадано.
   Но как его добиться, как? Как выстроить отношения с палестинцами и соседними арабскими странами? Об этом уже немало говорено и написано, и эти мои заметки вовсе не претендуют на какие-то открытия. Просто это взгляд на ситуацию "со стороны", но, повторяю, вовсе не постороннего.
   Итак, о долгосрочном мире с палестинцами. Но с какими? В Газе хозяйничает террористическая организация ХАМАС, в Рамалле - враждующий с ним ФАТХ, где тоже не голуби. Его лидер Махмуд Аббас (Абу Мазен) представляет Палестинскую автономию или, как пышно называют себя ее обитатели, палестинский народ. Однако такого народа не существует. Никогда не было и палестинского государства. Здесь живут арабы - выходцы из Иордании, Сирии, Ливана и других стран.
   Чего им надо от Израиля? Чтобы он исчез навсегда. Дескать, израильтяне - оккупанты, пришли на исконные арабские земли, и от них все беды. Так внушают и в Газе и в Палестинской автономии их жителям. До сих пор "умеренный" Махмуд Аббас так и не признал Израиль как еврейское государство и признавать не собирается. И это вопреки историческому факту, о чем свидетельствует Тора - самый достоверный источник по истории древних евреев: на этой земле началось формирование еврейского народа. Именно эту землю евреи впоследствии назвали Эрец-Исраэль - Земля Израиля. В 1948-м Газу, Иудею и Самарию оккупировали Египет, Иордания и Сирия, а после Шестидневной войны эти территории перешли под контроль Израиля. Он вернул их, ибо там ещё до нашей эры было еврейское государство со столицей Иерусалим.
   Создавать свое государство палестинцы не торопятся. Его строительство - это решение очень многих проблем и в первую голову экономических. Но зачем палестинским лидерам напрягать мозги, брать на себя бремя ответственности перед своими гражданами и мировой общественностью? Их вполне устраивает, чтобы население автономии продолжало пребывать в статусе беженцев. Беженцы - это впечатляет ("пострадали от израильской оккупации, изгнаны из родных мест"). А это постоянная гуманитарная помощь в огромных размерах, в том числе из Европы и США. На что она идет? Не только на содержание жителей автономии, ставших профессиональными иждивенцами. Значительная ее часть идёт на закупку оружия и всего прочего, что питает террор, а также оседает на банковских счетах палестинского начальства.
   "Бедные палестинцы"... Но кто виноват в том, что в 1948-м во время арабо-израильской войны свои дома покинули около 400 тысяч арабов? Войну, как известно, арабы и начали, в том числе жившие в Палестине, чтобы уничтожить молодое еврейское государство. Из своих домов их никто не изгонял. Бежали сами, боясь возмездия за свои кровавые дела. С той поры число "изгнанных" значительно увеличилось. И одно из требований палестинского руководства: помимо ухода Израиля из Иудеи, Самарии и восточного Иерусалима, возвращение "беженцев" на места прежнего проживания. А это для Израиля гибель.
   Сколько их, "беженцев"? Этот вопрос палестинской стороной умышленно запутывается. Но явно просматривается тенденция к увеличению. Арафат даже называл 5 миллионов.
   Странно не это. Чего ждать от коррумпированной палестинской верхушки, для которой ложь, демагогия, спекуляция на гуманизме давно уже стали инструментом политики! Странно другое: четыре израильских премьера - Рабин, Барак, Шарон и Ольмерт, - поддавшись иллюзиям заключения мира с арабами, согласились на значительные территориальные уступки. Хорошо, что Арафат, а затем сменивший его Махмуд Аббас, надеясь выдавить из Израиля ещё больше, на заключение мира не пошли, а то бы Израиль оказался на грани национальной катастрофы.
   Но немалый ущерб ему уже нанесен. В 2000-м, делая жест доброй воли, Барак приказал израильским войскам покинуть Ливан. Террористам из "Хизбаллы" достались израильские укрепления, чем они не замедлили воспользоваться, начав обстрелы с севера. Пришлось Израилю начинать вторую ливанскую операцию, но она оказалась малоуспешной. Снова отступление из Ливана и снова закономерный итог: боевики "Хизбаллы" стали серьезной угрозой для страны.
   Урок не пошел впрок и Шарону, по приказу которого в 2005-м была оставлена Газа. И что же? Газа стала плацдармом арабской агрессии: ракеты оттуда с невиданной доселе интенсивностью посыпались на Сдерот и Ашкелон.
   Сколько же можно наступать на одни и те же грабли!
   На Израиль постоянно давят высокопоставленные политики из США, России, европейского сообщества: уступите это, уступите то, и тогда наступит мир. А будет ли он, если любую уступку Израиля арабы считают очередной своей победой над "сионистским врагом"? С каждой уступкой их аппетиты растут. Теперь они претендуют уже не только на Восточный Иерусалим, а уже на всю Самарию, на всю Иудею. А недавно ХАМАС заявил: план Обамы по мирному урегулированию отношений с Израилем принять готов, но... со своими условиями. И главное из них - никакого мирного договора! Только "долгосрочное перемирие".
   "Долгосрочное"... Это как же понимать? На год, полгода или просто до той поры, когда главари этой террористической организации дадут команду своим головорезам снова развернуть террор? Такой декоративный мир ничего хорошего Израилю не даст.
   А взять проблему замирения с Сирией. И здесь на Израиль давят: отдайте Голаны! Но с их потерей Израиль потеряет не только важные стратегические высоты. Ему заново придётся решать вопросы водоснабжения. И самое главное, прочного мира на таких условиях всё равно не наступит. Даже ухудшив отношения с воинственным Ираном, Сирия быстро их восстановит. И мешать "Хизбалле" не станет. Нельзя при этом сбрасывать со счетов и усиление в Сирии радикального исламизма. На смену нынешнему Асаду, с кем Ольмерт рассчитывал договориться, может прийти отморозок вроде Ахмадинеджада. И тогда под ракетным огнём могут оказаться не только Хайфа, но и Тверия, и Тель-Авив.
   Так что спешить с "жестами доброй воли" в надежде на ответные миролюбивые шаги со стороны арабов пока не следует. Они еще не созрели для этого. Вот что сказала Голда Меир, обращаясь к арабам: "... И только тогда, когда вы научитесь любить ваших детей больше, чем ненавидите нас, тогда, может быть, заключим мир".
   Израильским политикам левого толка, склонным к территориальным и прочим уступкам, следовало бы прислушаться к мыслям и другого мудрого человека - Зеева Жаботинского, - высказанным еще в 1923-м году в публицистических статьях "Железная стена" и "Этика железной стены": "Политическая наивность еврея баснословна и невероятна. Он не понимает того простого правила, что никогда нельзя "идти навстречу" тому, кто не хочет идти навстречу тебе... Это не мораль, а разврат". И далее размышляя о мире с арабами, Жаботинский писал: "... единственный путь к такому соглашению есть железная стена, т.е. укрепление в Палестине власти, недоступной никаким арабским влияниям, т.е. именно то, против чего арабы борются".
   "Железная стена". Сказано точно и ёмко. Именно так! Вся история отношений Израиля с арабами должна наконец привести к непреложному выводу: мир нельзя купить бесконечными уступками. К нему можно лишь побудить. И не только перспективой взаимовыгодного сотрудничества в самых разных сферах хозяйственной и культурной жизни. Неотвратимостью наказания за террор. Причем такого, чтобы надолго отпала к нему охота.
   Последуют протесты "мировой общественности" на "неадекватные меры", в результате чего страдают "мирные жители"? Проявить твердость.
   Мирные жители не голосуют за террористов, не вдохновляют свою молодежь становиться шахидами, не танцуют на улицах после "удачного" теракта в Израиле, не прикрывают фанатичным "живым щитом" ракетчиков ХАМАСа . "Мирные жители" одной из арабских деревень на западном берегу Иордана растерзали двух заблудившихся израильских резервистов. В этом чудовищном акте для палестинцев нет ничего исключительного. Убить еврея! Убить! Убить! - так их накачивают ненавистью в детских садах, школах, мечетях, средствах массовой информации. Так какие же они мирные!
   Пора бы европейским, американским, российским и прочим "миротворцам" на Ближнем Востоке уяснить: исламский фашизм пустил глубокие корни не только среди палестинцев, но и во всем арабском мире и теперь стремится проникнуть на все континенты. Он создал прямую угрозу той части человечества, которая не желает жить по законам шариата, погрузившись во мрак средневековья.
   Воплям о "неадекватных действиях Израиля" надо твёрдо противопоставить право защищать своих граждан от террора. Не прекратят хамасовцы ракетные обстрелы территории Израиля -- предъявить их главарям ультиматум: немедленно прекратить! В противном случае к ответным ударам возмездия ВВС Израиля добавится и другое: "закрытие "гуманитарного коридора" из Израиля, отключение электроэнергии. Не прочистятся мозги у руководящих бандитов, -- начать охоту за ними, где бы они ни находились.
   Опыт в этом отношении у израильских "ликвидаторов" предостаточный. Всего лишь один пример. Когда "бешеный шейх" Ясин "достал" израильтян оголтелыми проповедями, в которых призывал к уничтожению Израиля, его прихлопнули ракетой. От шейха осталась только подмётка.
   В страхе за свою шкуру хамасовские главари будут вынуждены, как крысы, скрываться в своих подвальных норах, что вовсе не даст им гарантии уцелеть. Только тогда до них может дойти: каждая бандитская акция против Израиля дорого им обойдётся.
   Самый испытанный, самый надежный путь к миру на Ближнем Востоке - не уступки наглым и агрессивным арабским соседям, а жёсткий отпор террору, непреклонная решимость отстаивать свое право на жизнь, не поддаваясь никакому давлению циничных и равнодушных к Израилю "миротворцев". Иными словами неустанное укрепление той железной стены, о которой так проникновенно и прозорливо писал Жаботинский.
   "Авив" ("Весна"), газета белорусских евреев. Сентябрь-октябрь 2010
  
   Станет ли Европа Еврабией?
   Немного истории.
   Ислам как религия возник в первой половине VII века нашей эры среди народов, населявших Малую Азию. Её основоположник - Мухаммад (Мухамед) (571 - 632). Мусульмане считают его великим пророком и что именно ему открылись откровения Аллаха (Бога), которые он записал в cвященную книгу - Коран.
   В молодости он был приверженцем иудаизма. Но посланником Бога евреи его не признали, сочли, что всё верное в созданном им учении не ново, а всё новое неверно. Это вызвало его неистовый гнев. В Коране о евреях говорится с желчью. Впрочем, достаётся и христианам, ибо и они, по понятиям Мухаммада, относятся к категории "неверных".
   О Коране до сих пор не утихают споры. Одни полагают, что несмотря на некоторые содержащиеся в нём противоречия, в общем-то он несёт позитивный заряд, призывая к добру, и в этой своей направленности мало чем отличается от Библии. Другие же, наоборот, убеждены: несмотря на ряд общих положений с Библией, сходства не так уж много, и уже в самом Коране заложена нетерпимость ко всем другим религиям, а, значит, стремление распространить ислам на весь мир. При этом призыв к жестокости по отношению к "неверным" ("неверующим"), что для нынешних экстремистов - идеологическая опора.
   Что тут сказать? Да, есть там такие места. Ну, например:
   "О, те, которые уверовали! Сражайтесь с неверующими, которые находятся вблизи вас. И пусть они убедятся в вашей суровости" (Сура 9-123).
   "Воистину неверующие из людей Писания (Библии -- М.Н.) и многобожников окажутся в огне Геены и пребудут в ней вечно. Они являются наихудшими из тварей" (Сура 98-6).
   Однако взвешивание тех или иных исламских постулатов, как и комментарии к Корану, не входят в задачи данной статьи. Обратимся к фактам.
   Арабское проникновение в Европу и Закавказье началось ещё на ранней стадии ислама. В 654-м году арабы завоевали Армению. В 688-м обосновались на Кипре. В 711-м - первое проникновение ислама в материковую Европу - начало арабских завоеваний в Испании. А дальше почти тысячелетняя полоса длительных войн за обладание Европой. Этот напор был остановлен на подступах к Вене в 1683-м: войска польского короля Яна Собесского разгромили турецкую армию. Однако вспышки исламской экспансии продолжались вплоть до Первой мировой войны, когда Османская империя уже на пороге распада прилагала судорожные усилия, чтобы удержать под своим владычеством Балканский полуостров. Не получилось. После двух балканских войн (1912 - 1913) у турок там остался только Стамбул с небольшой прилегающей к нему территорией.
   Но после окончания Второй мировой войны у воинственных исламистов открылась новая возможность завоевать Европу, но уже "по-тихому".
   Германия в развалинах. Зияющая нехватка мужчин: погибли на войне, оказались в плену. В упадке экономика и других европейских стран, наглотавшихся смрада Второй мировой. Пришлось прибегнуть к вызову рабочей силы из Турции, Северной Африки. С этого и пошло.
   Контуры опасности
   Ну, приехали, хорошо поработали. Вполне уместно сказать: спасибо, ребята! Но "ребята"-мусульмане не спешили уезжать из Европы. Её экономика быстро пошла в рост, а на их родине - "простые люди" по-прежнему в бедности, а то и в нищете, с минимумом гражданских свобод. Жить в Европе понравилось.
   Мощным толчком к массовой миграции мусульман во Францию, а из неё и в другие страны Европы, стала война в Алжире (1954 -1962). После провозглашения независимости Алжира сотни тысяч мусульман хлынули в свою бывшую метрополию.
   Губительная брешь для дальнейшей исламизации Европы была ещё более расширена в 70-е годы прошлого века. И опять же инициатива исходила от Франции. Расчёт при этом: заручиться бесперебойными поставками ближневосточной нефти, усилить своё политическое влияние, чтобы на равных конкурировать с США. По тому же пути пошли и другие европейские страны. В 1974-м в Париже была создана Парламентская ассоциация евро-арабского сотрудничества для руководства связями между Европой и арабским миром. Что же это за связи? Самые разные: политические, экономические, финансовые, культурные, иммиграционные. На первом же саммите "Евро-арабского диалога" в Каире в 1975-м были заключёны соглашения о содействии распространению в Европе ислама, арабского языка и культуры, а для этого создание в крупнейших европейских городах арабских культурных центров.
   Арабы не замедлили выдвинуть и другие требования: признание "палестинского народа", осуждение "оккупации" Израилем "палестинских территорий", поддержку "Организации освобождения Палестины", давление на Израиль, чтобы вернуть его к границам 1967-го, не признавать Иерусалим столицей Израиля...
   Главы европейских правительств этому не противились.
   Теперь понятно, почему в том же 1975-м европейские представители в ООН поддержали резолюцию Генеральной Ассамблеи о том, что сионизм -- один из видов расизма, почему вот уже десятки лет в Европе ведётся кампания демонизации Израиля, единственного на Ближнем Востоке демократического государства.
   Политика, скажем прямо, для Европы убийственная. Но что этим господам, поднаторевшим в риторике о "политкорректности", будущее европейской цивилизации! У них иные ориентиры, иные ценности.
   Пользуясь достижениями европейской демократии, обходя правдами и неправдами бюрократические препоны, выходцы из Азии и Африки, принимали гражданство тех стран, в которых оказались, привозили сюда семьи, а главное, усердно выполняли Божественное указание, зафиксированное и в Библии, и в Коране: плодитесь и размножайтесь!
   Размножились. Да так, что стали внушительной демографической силой. В Германии последователей ислама уже около 4 миллионов, во Франции - почти 7 миллионов, в Великобритании - 1,8 , в Италии и Голландии - примерно по миллиону... В целом по Европе - это уже близко к 10 % от общего числа населения. Ислам стал в Европе второй после католицизма религией. Только в Германии насчитывается порядка 3000 мечетей.
   Могут сказать: кому мешают мусульмане в Европе? Не курят, не пьют, наркотиками не балуются, не устраивают гей-парадов... Не худо бы коренным европейцам в этом отношении поучиться у них.
   Верно, не худо бы. Только далеко не всё из уклада их жизни и менталитета подходит к образу жизни пока ещё большинства европейского населения, не затронутого исламом: униженное положение женщин, жестокость наказаний, фанатизм, сметающий всякую толерантность, и многое другое, уходящее корнями в средневековье.
   Ещё не достигнув демографического большинства в Европе, мусульмане вынуждены подчиняться европейским законам. А когда достигнут и станут здесь хозяевами? Захотят ли сохранить гражданские права для тех, кто ислам не принимает? Вряд ли. Пока в мире нет ни одной мусульманской подлинно демократической страны. Ни одной!
   В связи с этим вполне резонно заглянуть в минувшие века, когда мусульмане заняли господствующее положение на Ближнем Востоке, в Египте, а затем стали завоёвывать Европу. Согласно Пакту Омара (720 г.), евреи и христиане, хотя и могли исповедовать свою веру, но подвергались всяческим унижениям. Они должны были вставать с места, когда мусульмане хотят сесть. Им запрещалось ездить на лошадях и мулах. Можно было лишь на ослах, но без седла.
   В ХI веке египетский халиф Хаким под страхом смертной казни приказал евреям носить на шее шар весом около 3 кг, а христианам -- полуметровый крест.
   Уже в ХIХ веке в Палестине, входившей в Османскую империю, евреев заставляли ходить только слева от мусульман, ибо по исламу левая полоса - сатанинская.
   От унижений "неверных" ретивые поборники ислама многократно переходили к погромам. В июле 1941-го в Ираке более 600 евреев были растерзаны озверевшими толпами мусульман. А сколько было погромов не только евреев, но и христиан, и буддистов!
   Накануне Шестидневной войны 1967-го, спровоцированной арабскими странами, из уст мусульманских лидеров раздавались призывы "сбросить сионистов в море". Нетрудно представить, какую резню учинили бы арабы, победи они в той войне.
   Идея завоевания Европы не покидает исламистов уже многие годы. Высокая рождаемость мусульман в Европе укрепляет их в уверенности: в скором будущем Европа станет Еврабией.
   Это уже не просто мечты. Стратегия. В 1974-м президент Алжира Хуари Бумедьен заявил с трибуны Генеральной Ассамблеи ООН: "Недалёк тот день, когда миллионы людей покинут южное полушарие и переберутся в северное полушарие. Они прибудут не как друзья, а как завоеватели... Лоно наших женщин - оружие нашей победы".
   В 1975-м - декларация "Исламской конференции" в Лахоре с призывом усилить эмиграцию мусульман в Европу и тем самым завоевать её.
   Но радикальные исламисты ждать десятилетиями свершения этой мусульманской мечты не хотят. В Германии всё больше становится салафитов - сторонников жёсткого, непримиримого ислама. Они выступают против конституционного порядка, взаимопонимания с другими религиями, сравнивая немецкие законы с туалетной бумагой. Европа, считают они, должна жить только по законам шариата. От салафитов исходят и прямые призывы убивать немецких политиков, ибо те не уважают Аллаха.
   Немецкая служба безопасности предотвратила несколько терактов , в частности, взрывов в аэропорту Франкфурта на Майне, на военной базе в Рамштайне и других местах. Исламские радикалы вербуют в свои ряды экстремистов из немецкой молодёжи и даже готовят из них шахидов, что было установлено в ходе полицейских расследований.
   Исламистский террор уже пришёл в Западную Европу. Взрывы в испанских поездах в Мадриде 11 марта 2004, в лондонском метро 7 июля 2005 - сотни убитых и раненых.
   Уже стала обыденностью антисемитская пропаганда не только в мечетях, но и путём распространения юдофобской литературы, устройства антиизраильских фотовыставок.
   Дерзкий вызов не только французскому, но и всему европейскому правопорядку - массовые погромы, учинённые молодыми мусульманами в Париже и других городах Франции в конце октября - начале ноября 2005-го. Битьё витрин, поджоги зданий, тысячи разбитых и сожжённых автомобилей, десятки раненых полицейских... Такого послевоенная Франция ещё не знала.
   Погромы потрясли и Швецию. И там их творила в основном мусульманская молодёжь. Считает себя обделённой: малые пособие, безработица... Только эти "борцы за справедливость", а это не только юнцы, прикладывать усилия для интегрирования в стране, которая их приняла, не привыкли. Привыкли к иждивенчеству, к нахрапистой наглости. Европейские ценности презирают, считают их слабостью и уже открыто говорят, что недолго осталось до победы ислама в Европе.
   Нужно ли и дальше говорить о той опасности, которая не только вплотную придвинулась к Европе, но и вошла в неё? По-моему уже достаточно ясно.
   Так что же делать?
   Прежде всего, начать с себя. Да, именно так! Можно жёстко приструнить погромщиков, что и было сделано, усилить борьбу с террором, но рожать мусульманам в Европе не запретишь. А между тем демографический коллапс в европейских странах продолжает усиливаться. По данным федерального правительства, к 2060-му в Германии будет на 17 миллионов человек меньше, чем сейчас, значительно сократится доля работоспособного населения. Не лучше в этом отношении ситуация в Англии, Франции, Бельгии и других европейских странах. В недалёком будущем тут две беды: первая - все меньше возможностей достойно содержать инвалидов и стариков и вторая, не менее грозная, - демографическая капитуляция перед ростом мусульманского населения.
   Почему же всё меньше рожают европейские женщины? Неблагоприятные социальные условия? Как раз наоборот.
   Тут на одно из первых мест выходит культ удовольствий ("Зачем мне дети с массой забот и расходов? Поживу для себя!"). Многие молодые люди создавать нормальную семью не спешат: в моде - "гражданские браки", "бойфренды". В итоге уходит наиболее детородный возраст. А "парады гордости" сексуальных меньшинств? Они что ли будут поправлять худосочную демографию? Продвинутая демократия - великое благо, но она не должна доходить до идиотизма.
   Сказывается нарастание бездуховности коренного европейского населения. Обезлюживают христианские храмы и синагоги, а вместе с этим падает и мораль, особенно среди молодёжи. Не всей, но довольно значительной её части, "исповедующей" "пофигизм". А вот мечети в Европе переполнены, то и дело следуют обращения мусульман к местным властям о строительстве новых.
   Может ли поправить эту грустную ситуацию государство? При большом желании (а быть оно должно именно таким!), конечно же, может. Это и решительная борьба с курением и наркоманией, и школьное воспитание, когда с юных лет будущие граждане проникаются убеждением, что семья - одна из величайших ценностей человеческой жизни, и соответствующие телепередачи, кинофильмы, песни, плакаты, словом, создание столь необходимой для общества нравственной атмосферы. Нужна и целая система льгот и материальных поощрений деторождения. Не буду детализировать: в Европе достаточно государственных умов, чтобы всё это продумать и привести в действие.
   А что же с потоком нелегальных эмигрантов из Северной Африки и Ближнего Востока? Остановить его можно. Опять же действуя целеустремлённо и решительно. Евросоюз вполне способен наладить надёжную пограничную службу на всём протяжении европейского побережья и вдоль его сухопутных границ. Хлопотно? Дорого? Но ещё дороже обойдётся попустительство исламской экспансии.
   Европе пора взглянуть опасности в глаза и от слов перейти к делу. Энергично, последовательно, с дальней перспективой. Иначе катастрофа. И не только для Европы. Для Израиля, России, США, да что тут перечислять! Исламизация континентов -- это гибель демократии, погружение в средневековье.
   Нам это надо?
   Журнал "Литературный европеец". (Редакция во Франкфурте на Майне). Январь 2013
  
   Исторические портреты
  
   Жуков и Рокоссовский
   Так кто из них подлинный маршал Победы?
   Как много общего в их биографиях! Родились в 1896 г. и начали трудовую деятельность в ранней юности: Георгий Константинович Жуков -- скорняком, Константин Ксесарьевич (с 1920 г. Константинович) Рокоссовский -- каменотёсом. Грянула 1-я мировая война, и оба -- на фронт. Служили в кавалерии. Проявив солдатскую доблесть, получили первые боевые награды: Жуков -- два георгиевских креста, Рокоссовский -- георгиевский крест и две георгиевских медали. Прошли и через гражданскую войну. Командовали эскадронами, а Рокоссовский в 1920-м стал командиром кавалерийского полка.
   Познакомились в 1925-м на Кавалерийских курсах усовершенствования командного состава. А в 1930-м их дороги снова сошлись: командир бригады Жуков служит в 7-й Самарской кавдивизии, которой командовал Рокоссовский.
   Из характеристики Жукова, написанной комдивом:
   "Сильной воли. Решительный. Обладает богатой инициативой и умело применяет её на практике. Дисциплинирован. Требователен и в своих требованиях настойчив..."
   И при этом... "По характеру немного суховат и недостаточно чуток. Обладает значительной долей упрямства..."
   И как общий вывод: "Может быть использован с пользой для дела на должности помкомдива или командира мехсоединения при условии пропуска через соответствующие курсы. На штабную и преподавательскую работу назначен быть не может -- органически её ненавидит".
   Характеристика провидческая. И на более высоких должностях у Жукова проявятся те же качества. Да, волевой. Но то, что "недостаточно чуток", ещё как скажется уже на большой войне: насколько он дорожил солдатскими жизнями. И неприязненное отношение к штабной и преподавательской работе -- тоже немаловажный штрих в осмыслении его командования, когда он стал генералом, а затем и маршалом. Оставшееся у лихого кавалериста ещё с гражданской войны презрение к "штабным" говорит о недооценке им мозговой работы, которую проделывает любой штаб.
   Конечно же, разработками подчинённых ему штабов активно пользовался, но зачастую командирская напористость брала верх над скрупулёзными расчётами, уважительным отношением к подчинённым, стремлением понести как можно меньше потерь, выливаясь в шаблонно непреклонное: любой ценой!
   Карьера Рокоссовского до 1937-го успешнее. Везение тут не причём. Тут личные качества. Обратимся и к его служебной характеристике:
   "...тов. Рокоссовский -- хорошо подготовленный командир. Военное дело любит, интересуется им и всё время следит за развитием его. Боевой командир с волей и энергией... Очень ценный и растущий
   командир". (1936 г.)
   Командуя на Дальнем Востоке 15-й кавдивизией, вывел её в одну из лучших в Красной армии, был награждён орденом Ленина и стал командиром 5-го кавалерийского корпуса.
   И этого "очень ценного и растущего командира" в августе 1937-го арестовали. Обвинения дикие. Родился и какое-то время жил в Польше -- значит, польский шпион. Служил на Дальнем Востоке -- японский шпион.
   Изуверские пытки. Выбиты передние зубы, сломаны три ребра. Били молотком по пальцам ног, а выведя в тюремный двор, имитировали расстрел. (Звучал холостой выстрел). Но признательных показаний ни на себя, ни на других он не подписал.
   Практически обезглавив армию, Сталин после неудачной финской кампании убедился в острой нехватке квалифицированных командных кадров. По ходатайству тогдашнего наркома обороны С.К. Тимошенко в марте 40-го Рокоссовский был освобождён. С введением в том же году генеральских званий ему присвоено звание генерал-майора. В ноябре того же 40-го назначен командиром 9-го мехкорпуса Киевского особого военного округа. Но корпус предстояло сформировать, к чему он и приступил.
   Пока Рокоссовский был в застенках НКВД, Жуков быстро набирал служебную высоту. И вовсе не потому, что на каждой очередной должности добивался каких-то весомых успехов. В половодье массовых репрессий освобождались должности, и их надо было кем-то заполнять. А Жуков был уже довольно опытным военачальником.
   В июне 1939-го направлен в район советско-японского конфликта в районе реки Халхин-Гол. Там он -- командир 57-го особого военного корпуса, вскоре преобразованного в 1-ю армейскую группу. Советская группировка превосходила японскую по численности вдвое, по танкам -- втрое, быстро достигла и господства в воздухе. Сюда была направлена группа лётчиков-асов. Среди них -- 21 Герой Советского Союза во главе с прекрасным организатором воздушных операций Я.В.Смушкевичем.
   Действия советских войск на Халхин- Голе координировал командующий Забайкальским фронтом Г.М. Штерн. Он и его штаб хорошо спланировали окружение и разгром японской группировки, что и было осуществлено 20 - 31 августа 1939 г. Жуков, как и Штерн, за успешную операцию получил звание Героя. Но после того, как Штерн в 1941-м был арестован и расстрелян, основные лавры победителя на Халхин Голе достались Жукову. В своих "Воспоминаниях и размышлениях" Штерна он упоминает вскользь и только лишь в связи с тем, что Военный Совет ЗабВО "помог в преодолении трудностей", связанных с материально-техническим снабжением войск. Дескать, только и всего. Называя отличившихся в боях, своего начальника штаба комбрига М.А.Богданова, сыгравшего немалую роль в подготовке и проведении операции, даже не упоминает.
   С кем-то делить боевую славу Георгий Константинович не любил.
   Если бы его моральные "слабости" ограничились только тщеславием! Получив в условиях пусть маленькой, но войны, чрезвычайную власть над подчинёнными, за 104 дня своего командования на Халхин-Голе Жуков санкционировал около 600 (!) расстрелов. По 6 смертных приговоров в день.
   Что и говорить, работал плотно.
   Но Сталину такой военачальник очень даже импонировал. Главное, напористый. Умеет нагнать страху. А страх -- ещё какая движущая сила! Это усатый тиран давно уже взял на вооружение.
   После победы на Халхин-Голе карьера Жукова пошла вверх ещё круче. В феврале 41-го возглавил Генштаб. Ему присвоено звание генерала армии.
   Как он проявил себя на этой должности, показали первые же дни и недели Великой Отечественной.
   Но вернёмся к последним мирным дням. Уже потоком к советской границе идут эшелоны с немецкими войсками и боевой техникой. Масса и других тревожных фактов, о которых не может не знать Генштаб с немалым разведывательным аппаратом.
   Сталин, уверовав в свою стратегическую гениальность, отметал всякие предупреждения о возможном нападении Германии на СССР. Теперь-то уже известно: у него были свои планы упреждающего удара по Третьему рейху.
   Что должен предпринять в таких условиях начальник Генштаба? Разумеется, предусмотреть и другой вариант, который может навязать не менее агрессивный сосед -- его нападение. А это -- заранее наметить и подготовить оборонительные рубежи, оборудовать командно-наблюдательные пункты, тщательно их замаскировать, обеспечив надёжной связью, не скучивать войска на небольшой площади, как, например, это было в Брестской крепости, словом, всё, всё продумать, исходя из популярной тогда песни:
   Если завтра война, если завтра в поход,
   Будь сегодня к походу готов.
   Увы, Генштаб, руководимый Жуковым, к другому варианту, оборонительному, готов не был. Вечером 21 июня 41-го, когда солдаты вермахта уже снимали колючую проволоку на границе, и во всю гудели танковые моторы, а два немца-перебежчика, независимо друг от друга, сообщили: война начнётся завтра на рассвете, Жуков вместе с наркомом Тимошенко стоял перед Сталиным с проектом Директивы N 1. Сейчас уже невозможно установить, какие именно поправки внёс в неё Сталин, но документ подписан двумя этими высшими военачальниками. В нём, на первый взгляд, вполне логичные пункты: войска приграничных округов привести в боевую готовность, рассредоточить, замаскировать, скрытно занять огневые точки в укреплённых районах на границе, рассредоточить по полевым аэродромом всю авиацию, привести в боевую готовность противовоздушную оборону. И тут же... "Задача наших войск -- не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения". Войскам приграничных округов "быть в полной готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников".
   Это что за ребус? Не поддаваться ни на какие провокации и в то же время быть в готовности встретить внезапный удар. Как встретить? Где? И что считать провокацией, а что войной?
   Своей туманной формулировкой директива уже обрекала войска на пассивность и неразбериху. Была отправлена в штабы приграничных округов 22 июня в 0.30. Слишком поздно для исполнения. Во многих частях и соединениях её так и не успели получить: уже грохотала война. Оборвана связь, сумятица, паника...
   Дорого заплатила страна за этот, скажем прямо, идиотский пункт директивы, под которой поставил свою подпись и Жуков, будущий "великий маршал".
   На следующий день по распоряжению Сталина Жуков направлен на Юго-Западный фронт -- оказать помощь его командующему М.П.Кирпоносу в организации решительных наступательных действий для разгрома противника. С этой задачей не справился. Несмотря на значительное превосходство советских войск в живой силе и боевой технике несколько разрозненных плохо подготовленных контрударов ситуацию к лучшему не изменили.
   В эти тяжкие дни полной мерой проявились не только волевые, но и организаторские качества Рокоссовского. К началу войны его корпус, находившийся в районе Шепетовки, ещё не полностью сформирован. Не было грузовиков для пехоты. Комкор на свою ответственность забрал из окружного резерва около двухсот машин, посадил на них пехоту и ускоренным маршем двинул корпус в район боевых действий. Подход его частей к Луцку спас положение. Они остановили прорвавшиеся танки противника и оказали этим значительную помощь отходившим соединениям.
   В тяжёлой обстановке лета 41-го Рокоссовский искусно выводил свой корпус из окружений, собирал остатки разгромленных частей, и вскоре всё, что оказалось под его командованием, стало называться "группой Рокоссовского". Контратакуя, она способствовала деблокаде окружённых под Смоленском советских соединений. 10 августа была реорганизована в 16-ю армию (второго формирования), которую он и возглавил.
   Уже тогда немецкие генералы знали, что это незаурядный военачальник, "иметь с ним дело" -- весьма опасно. Они ему дали прозвище "генерал-удар", порой употребляя и другое прозвище: "генерал-хитрец".
   ... В боях за важный стратегический узел Сухиничи он через радиоэфир широко использовал дезинформацию противника о подходе на флангах к этому населённому пункту несуществующих советских танковых дивизий. И немцы, опасаясь попасть в "котёл", Сухиничи оставили.
   16-я армия Рокоссовского стала надёжным щитом в обороне Москвы, его полководческий авторитет стремительно рос.
   В конце июля 41-го Жуков смещён с должности начальника Генштаба и назначен командующим Резервным фронтом. На этом посту в августе - сентябре 41-го по приказу Ставки руководит операцией по ликвидации Ельнинского выступа противника, угрожавшего советским войскам на Вяземском направлении. Главной ударной силой здесь стала 24-я армия генерала К.И.Ракутина. После шестидневных ожесточённых боёв немцы отступили, выступ был срезан. Это была первая с начала войны успешная наступательная операция Советской армии. Но, как и на Халхин-Голе, Жуков в "Воспоминаниях и размышлениях" свою роль в осуществлении этой операции явно преувеличил. О Ракутине отозвался довольно пренебрежительно ("оперативно-тактическая подготовка у него была явно недостаточной"). А ведь именно 24-я армия добилась наибольшего успеха, и первые дивизии, объявленные гвардейскими, входили в её состав. "Забыл" Жуков даже упомянуть, что успеху Ельнинской операции способствовали контрудары 16-й армии К.К.Рокоссовского и 20-й М.Р.Лукина Западного фронта на Духовщину и Добрынино, отвлекшие часть резерва противника из района Ельни.
   Лавры славы стали для него уже как наркотик.
   Боевые дороги снова свели Жукова и Рокоссовского, на этот раз под Москвой. Жуков теперь командует Западным фронтом, а Рокоссовский -- 16-й армией. Она вела в районе Истры упорные оборонительные бои. Её силы истощены, враг наседает, а резервов уже нет. И Рокоссовский принимает решение: отойти за Истринское водохранилище: там местность представляла прекрасный рубеж для прочной обороны уже меньшими силами. Остальные можно вывести во второй эшелон.
   Жуков это решение не утвердил, приказав "стоять насмерть". Тогда Рокоссовский в телеграмме начальнику Генштаба Б.М.Шапошникову обосновал своё решение и получил "добро". Началась подготовка к отходу. На прежних позициях оставались усиленные отряды для прикрытия. Но тут -- грозная телеграмма Жукова:
   "Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю, приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад..."
   Рокоссовскому пришлось подчиниться. И что же в итоге? Прежние позиции удержать не удалось, измотанные тяжёлыми боями, войска 16-й армии вынуждены были отойти именно туда, куда и хотел их отвести командарм, но теперь уже с гораздо большими потерями. Ситуация изменилась к худшему. Пришлось затратить немало усилий, чтобы стабилизировать фронт.
   Предвижу упрёк: ну что вы цепляетесь к Жукову! Москву отстояли? Отстояли. Немцев под Москвой разгромили? Разгромили. А кто командовал Западным фронтом? Жуков! Так что нечего... Словом, победителей не судят.
   Но в том-то и дело, что подлинная История судит всех, в том числе и победителей. Она не терпит никаких искусственных сглаживаний. Её неизменное кредо: как было на самом деле и, в частности, почему и какой ценой достигались те или иные победы. Да, в результате контрнаступления Красной армии войска вермахта были отброшены от Москвы на 100 - 250 километров. Не разгромлены, а именно отброшены, что безусловно, тоже было крупной победой, означавшей полный провал гитлеровского "блицкрига". Но это произошло не в результате какого-то гениального оперативного действа Жукова, а по совокупности ряда факторов. Немцы, подойдя почти вплотную к Москве, уже основательно выдохлись. Коммуникации растянуты, резервы истощены.
   А к Москве с Дальнего Востока поступают хорошо оснащённые всем необходимым свежие дивизии... Сыграл свою огромную роль и массовый героизм советских воинов ("Отступать некуда -- позади Москва!"). Прекрасно проявив себя в обороне, 16-я армия Рокоссовского отличилась и в контрнаступлении. Так что сводить эту победу к "полководческому гению" Жукова явно ошибочно.
   На каких бы фронтах он не командовал, всегда нагнетал страх на подчинённых. Редкий его приказ не содержал слова "расстрел".
   Назначенный командующим 43-й армией Западного фронта генерал-майор К.Д.Голубев, не выдержав угроз Жукова и доведенный до отчаяния, 8 ноября 1941-го обратился напрямую к Сталину: так работать нельзя! "... На второй день по приезде меня обещали расстрелять, на третий отдать под суд, на четвёртый день грозили расстрелять перед строем..." ("Известия ЦК КПСС. 1991. N 3, стр. 220 -221).
   В сентябре 1941-го, возглавив оборону Ленинграда, Жуков отправил в войска шифрограмму N 4976:
   "Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они тоже будут все расстреляны".
   Об этом людоедском распоряжении стало известно находившемуся тогда в Ленинграде члену Государственного Комитета Обороны, секретарю ЦК партии Г.М. Маленкову. Он его отменил.
   В осуществлении той или иной операции Жуков больше брал численным превосходством, нежели военным искусством. Но далеко не всегда это превосходство срабатывало. Пример тому -- его командование Западным фронтом в двух Ржевско-Сычёвских наступательных операциях (1942 г.), справедливо названных в народе бойней. Огромные потери и никакого прорыва вражеской обороны.
   Совсем иной полководческий стиль был у Рокоссовского. За его основу взял суворовское: воюют не числом, а умением. И это умение неизменно проявлял, как в оборонительных, так и наступательных боях.
   Принимал активное участие в разработке плана окружения 300-тысячной армии Паулюса и мастерски осуществлял его. Именно ему сдал свой пистолет сдавшийся Паулюс. На приёме военачальников -- участников Сталинградской битвы -- Сталин всем жмёт руки, а Рокоссовского обнимает: "Спасибо, Константин Константинович!"
   В Курской битве, командуя Центральным фронтом, благодаря отлично организованной разведке, Рокоссовский узнаёт, где и когда противник наносит свой главный удар, и сосредотачивает там мощные силы. За 15 минут до начала артподготовки противника на него обрушивается массированный артиллерийский огонь. В итоге войска вермахта так и не смогли овладеть инициативой и вскоре вынуждены были под ударами советских войск отступать. Наибольших успехов в Курской битве добился именно Центральный фронт Рокоссовского.
   Накануне операции по освобождению Белоруссии ("Багратион") на совещании в Ставке Рокоссовский предложил нанести не один, а два главных удара. Сталин, усомнясь в этом, дважды выпроваживал его в соседнюю комнату ("Выйдите и подумайте"). Рокоссовский не заробел и настоял на своём. Его решительная убеждённость и обоснованность смелого решения вынудили Сталина согласиться.
   Командующий фронтом и его штаб тщательно подготовили операцию и провели её блестяще. Глубоко эшелонированная оборона противника была взломана, и он покатился на запад...
   Ну а Жуков? Какую из руководимых им операций можно взять за образец? Увы, нет таких. Перед заключительной Берлинской операцией по приказу Сталина, перенял у Рокоссовского самый успешный 1-й Белорусский фронт, нацеленный на Берлин.
   Почему произошла такая замена? Ведь Сталин Рокоссовского очень ценил. Ценить-то ценил, но не хотел, чтобы акт о капитуляции Германии подписывал поляк по национальности. Это должен сделать только "русский полководец"! И Жуков здесь подходил не только по "пятому пункту", но и по своему начальственному положению -- заместитель Верховного Главнокомандующего. К тому же много "умничать" не будет, в частности, просить -- дайте столько-то дней на подготовку: возьмёт Берлин в кратчайший срок. А сколько там положит солдат, -- Верховного это не интересовало.
   Рокоссовский был удручён этой заменой. Сколько усилий было затрачено, чтобы отладить сложнейший фронтовой механизм, великолепно проявивший себя в "Багратионе" и Висло-Одерской операции! Он уже хорошо знал Жукова: тот будет действовать "без затей", руководствуясь своим неизменным: любой ценой! Благо, силища у наступающих была собрана огромная.
   Но приказ есть приказ. Возглавив 2-й Белорусский фронт, Рокоссовский и здесь проявил свой полководческий талант. В результате ряда мастерски проведенных ударов северная группировка вермахта была рассечена и прижата к морю, что обрекло её на поражение.
   А Жуков шёл напролом. Командующий американскими войсками Д. Эйзенхауэр в своей книге "Крестовый поход в Европу" рассказал... Во время встречи с маршалом Жуковым тот ему (в подпитии?) признался: в наступлении на Зееловских высотах послал свою пехоту в атаку через минные поля. Эйзенхауэр был в шоке: через минные поля?! Да за такое полагается военный суд и суровая кара.
   Но сталинскому полководцу подобное дозволялось.
   Характерно, что Жуков ультиматума берлинскому гарнизону о капитуляции, как сделал это Рокоссовский в Сталинграде, не предлагал. Гарнизон, полностью окружённый, без пополнения личного состава, подвоза боеприпасов, медикаментов, продовольствия был обречён. Но Жукову, как и Сталину, нужен был именно штурм и как последняя точка в нём -- красный флаг, водружённый на рейхстаге. Эффектно.
   Он бросил в уличные бои две танковые армии. Зачем? Танк в городе среди баррикад и руин теряет свои боевые качества: скорость и маневренность. К тому же и обзор из него резко ограничен. Там легко уязвим. Но опять же танковые атаки -- это же эффектно. "Гремя огнём, сверкая блеском стали..."
   Берлин, конечно, был взят, но какая страшная цена этого "грома" и "блеска"! Большинство танков сгорело, а в страну-победительницу за каких-то две недели до Победы, а потом и после неё шли и шли "похоронки" -- свыше трехсот тысяч. А сколько среди вернувшихся домой после тех берлинских боёв было безруких-безногих! Не пройдёт и года, и этих несчастных, с орденами и медалями на гимнастёрках, чтобы не портили вид городских площадей и рынков, отправят на северный остров Валаам и другие "закрытые" места -- умирать в глубокой депрессии. А Жуков получит очередную Золотую Звезду.
   В последний раз судьба сведёт их вместе 24 июня 1945-го на параде Победы в Москве. Рокоссовский -- командует им, Жуков -- его принимает. Тогда многим, не очень-то знавшим, кто есть кто, казалось: два маршала-победителя, два героя, и слава каждого всегда будет рядом.
   Но пошло по-другому...
   О подлинном военном таланте -- Рокоссовском -- официозные российские историки пишут весьма сдержанно: как-никак поляк. А вот о Жукове -- взахлёб: "народный полководец", "великий полководец", "маршал-солдат", "маршал Победы"... Ему установлено множество бронзовых памятников и бюстов, его именем в различных городах бывшего СССР названы десятки площадей и улиц. По российскому телевидению показывают помпезные фильмы о нём. Есть уже и орден, и медаль Жукова, даже... литературная премия его имени. Всё это вполне вписывается в нынешнюю идеологическую установку -- "величие России".
   И тут очень даже к месту, сказанное Булатом Окуджавой:
   А всё-таки жаль, что порой над победами нашими
   Встают пьедесталы, которые выше побед.
   А Рокоссовский по-прежнему в тени. Да, есть проспекты и улицы и его имени, но отнюдь не в таком гигантском количестве, как в честь Жукова.
   Но Память не только в бронзе и в громких названиях. То, что оставляют после себя люди, уходит в вечность независимо от титулов и наград.
   Как личности, оба маршала очень далеки друг от друга. И дело не только в полководческих способностях, так или иначе проявленных на войне. Жукова в войсках боялись, Рокоссовского любили. Жуков был непомерно тщеславен, Рокоссовский скромен. На даче у Жукова был огромный склад всякого "трофейного барахла". Рокоссовскому на дачу, по его просьбе, привезли из Германии лишь брёвна с его командного пункта: пошли на строительство избы, став для него символом фронтовых будней.
   У Жукова -- четыре Золотых Звезды, у Рокоссовского две. Но кто из них подлинный маршал Победы -- тут для Истории уже достаточно ясно.
   "Нродная воля", 15.03.2015
  
   Красивые люди
  
   И вздохнула земля с облегчением...
   - Значит, не судьба...
   Парень в потертых джинсах и кожаной куртке сложил документы в целофановый мешочек и небрежно бросил в распахнутый "дипломат". Скосив глаза на Ибрагимова, тоже собиравшего свои пожитки, успокаивающе добавил:
   - Да ты не переживай. Не корову проиграл. Все к лучшему. На гражданке жизнь веселее.
   Ренат удивленно посмотрел на парня:
   - Зачем же тогда в военное училище поступал?
   - Это не я, это батя хотел... Он на войне сапером был, взводом командовал. А сейчас отставной полковник. Вся служба в инженерных войсках. Естественно, хотел, чтобы и я по саперной части пошел. Ну и настоял подать заявление в военкомат. Признаться, я не очень сопротивлялся. Сам посуди: терять ничего не теряю. Дай, думаю, проедусь бесплатно, посмотрю, что к чему.
   - И что же ты увидел? - Ренат уже сложил чемодан, но выходить из душной палатки не торопился. Интересно было послушать это мини-откровение до конца.
   - Что увидел? То, что и ты. "Рота, встать!" "Рота, садись!" "На экзамены шагом марш!" На улице дождь шпарит, а нас, бедняг, из палаток на зарядку выгоняют... Я понимаю: дисциплина. Только мне-то что с того! Одно дело отслужить свои два года и совсем другое - всю жизнь в портупее. Нет, брат, у меня другие планы. Отцу скажу - по конкурсу не прошёл...
   Продолжать разговор Ибрагимову уже не хотелось. "Экий мотылёк! - подумал с раздражением. - Порхает себе за чужой счёт. Жаль, конечно, государственных денег, но, слава Богу, не осчастливил училище своим поступлением".
   Не попрощавшись, вышел из палатки. На душе муторно. Он, Ренат Ибрагимов, мечтавший въехать в свою мечту на белом коне, был выбит из седла на первом же экзамене. Нет, двойку за сочинение не получил. Но тройка дела не спасла. Не набрал один балл до проходного. Какая-то пара лишних запятых, не та буква в слове, и прощай, училище!
   Мимо него прошел взвод курсантов. "Уже переодели", - с завистью отметил Ренат. В пилотках и вылинявших "ХБ", коротко остриженные, его вчерашние товарищи по конкурсным экзаменам словно вступили в другой мир, куда вход ему, неудачнику, был пока заказан. Так, значит, и впрямь не судьба? Ну, нет!
   Вернулся в своё Закарпатье с твердой решимостью: на будущий год снова туда же - в Каменец-Подольское высшее военно-инженерное командное училище имени маршала инженерных войск В.К.Харченко. И как-то совсем по-новому, будто специально для него написанные, всплыли в памяти строки Константина Симонова:
   Какое б горе мелких неудач,
   Какая бы беда не удручала,
   Руками стисни горло и не плачь,
   Засядь за стол, и всё начни сначала.
   За столом сидел только вечерами. Днём работал на заводе шлифовщиком-заточником. Уставал. Но как бы ни было трудно, согревала мечта. Видел себя молодцеватым лейтенантом с инженерными эмблемами на петлицах.
   Почему так влекла военная жизнь и почему именно в саперном качестве?
   Детство прошло в военных городках, где служил отец, старшина, а затем прапорщик. Почти все мужчины в их городке были в погонах, и армейскую службу мальчик считал естественным мужским занятием. Когда подрос и узнал, что существует множество других сугубо мирных профессий, всё равно люди в погонах казались олицетворением мужественной справедливости, суровой доброты, готовности в любой момент выполнить такое, что не по плечу всем прочим смертным. Карим Исмаилович иногда брал сына на полигон и попутно рассказывал про всякие интересные случаи из его военной жизни.
   Однажды Ренат прочитал в газете ещё об одном "эхе войны". О том, как сапёры обезвредили склад боеприпасов и как умело и отважно работал их командир. И тогда он, пожалуй, по-настоящему задумался над этим, в общем-то, обыденным, но таким емким словом - "работал". Оно словно высветило то главное, что наполняет подвиг. И мечта, пробив тонкую скорлупку детской восторженности, обрела вполне реальные контуры. Подавая заявление в военкомат, Ибрагимов-младший твёрдо знал: офицер, а если точнее, офицер-сапёр - не только отвага, бросающая на опасные дела, а прежде всего работа, порой изнурительная, но полная романтики.
   На следующий год, 1975-й, приехал в то же училище. На вступительных экзаменах набрал на один балл больше проходного и был зачислен. Как он радовался, когда и на его плечах появились курсантские погоны, и как мажорно зазвучало его воинское звание - "курсант"!
   - ...Товарищ курсант! Вот макет моста. Параметры его элементов указаны. Пройдут ли по нему танки?
   - ...Курсант Ибрагимов! Вы в роли командира дорожной роты. Отдайте боевой приказ на прокладку танкового маршрута.
   Как быстро летят училищные годы! Казалось, совсем недавно был робким "салажонком" в сапёрной науке. А теперь ему доверяют сложную инженерную технику, ставят задачи, как офицеру.
   Его любимыми предметами стали инженерные заграждения, мосты и переправы. И ещё подрывное дело. Среди преподавателей - бывалые минёры, не раз побывавшие в опасных переделках. Впрочем, что значит "опасных"? Любая работа по разминированию опасна. Кто-то из минёров назвал её исследовательской. Дескать, сплошные поиски оптимального решения, однако без права эксперимента. Думай, сколько тебе угодно, но действуй наверняка.
   Ренат жадно впитывал рассказы о выездах "по заявкам", дотошно конспектировал теорию подрывного дела, производил учебные взрывы. Риска тут почти не было. Взорвать пень под присмотром преподавателя - это, разумеется, не то, что, скажем, обезвредить неразорвавшийся снаряд. Но в этих первых своих взрывных работах курсанты постигали не только азы подрывного дела, но и нравственные и психологические его основы, без которых оно немыслимо.
   - Запомните, ребята, - говорил перед выпуском ротный. - В нашей профессии что главное? Главное - чёткость, аккуратность, осмотрительность. Сработать по-саперному - значит, сработать надёжно. Если ты, к примеру, проложил колонные пути, должен быть уверен: машины по нему пройдут! Если разминировал склад боеприпасов - должна быть полная гарантия: после тебя другому сапёру там делать нечего.
   О мужестве, отваге ротный не говорил. Это подразумевалось само собой.
   Курсантские годы... Годы возмужания, маленьких открытий в самом себе: на что способен, каков в товариществе и вообще что ты за личность. Основное, чем он жил все эти годы, что больше всего занимало ум и сердце, была будущая профессия, его главное дело, его хлеб насущный.
   Но не единым же хлебом жив человек. Порой в курсантском "кубрике" полыхали жаркие споры или шёл обмен мыслями о международных проблемах и нашумевшей научной гипотезе, о космосе и культуризме, о Джо Дассене и Владимире Высоцком... И книги, книги... Как много надо успеть прочитать, восполнить хотя бы частицу того, что по легкомыслию не добрал в школе!
   Разве перечислишь всё то, что дало ему училище, зафиксируешь в точности, каким он сюда пришёл и каким стал! Один из великих изрёк: "Я мыслю, значит, я существую". Ренату пришёлся по душе и другой афоризм: "Если я совершенствую себя, значит, я живу".
   Старался совершенствовать себя изо дня в день. Когда уже глаза слипались от усталости, снова и снова разбирался в хитросплетениях какой-нибудь электросхемы. Не дожидаясь "второго дыхания", заставлял свои отяжелевшие ноги проворно бежать к финишу кросса. Научился сдерживаться там, где хотелось немедленно "выпустить пар".
   Памятно училище и тем, что здесь на одном из курсовых вечеров встретил Её, студентку института культуры. Конечно же, она была обаятельна, умна, красива, добра - чем чаще с ней встречался, тем больше обнаруживал достоинств. У неё было прекрасное, лаконично-строгое и вместе с тем трогательное, лучшее в мире женское имя - Ира.
   - А если бы меня назвали, скажем, Акулина - помнишь, у Пушкина в "Капитанской дочке" - тогда как?
   - У тебя не могло быть другого имени.
   Поженились, когда Ренат был на третьем курсе. Вместе приходилось бывать не часто. Ира отшучивалась: "Не успеем надоесть друг другу". И сама же грустно спрашивала: "Когда у тебя снова увольнение?"
   Выпуска оба ждали с нетерпением. Наконец-то будут вместе!
   Однако лейтенантские погоны не сделали их семейную жизнь оседлой. Послужив несколько месяцев в части, Ибрагимов получил новое назначение - в Афганистан. Жене написал: уехал в командировку, но сколько она продлится, сказать пока не может. За него пусть не волнуется: жив-здоров, служба идёт нормально.
   Его служба и в самом деле шла нормально. Занимался своим прямым делом: прокладывал и разминировал дороги, строил мосты. О том, как это трудно и опасно, не распространялся. Ира ждала ребёнка и волновать её было ни к чему.
   С собой взял почти целый чемодан книг, коллекцию граммпластинок: Бах, современная эстрада... Однако слушать музыку и читать приходилось урывками. В палатку возвращался поздним вечером, пропылённый, усталый. А рано утром, пока беспощадное солнце ещё не успело прокалить и воздух, и землю, уходил со своим взводом на работу или занятия.
   В один из особенно трудных для него дней получил письмо от Иры. Родился сын Андрюшка! И день этот стал праздником. Была такая радость, что все невзгоды и тревоги, изнуряющая жара, усталость показались мелочью по сравнению с тем, что он приобрёл. Хотелось подняться на самую высокую гору и крикнуть так, чтобы эхо разнесло его радость на всю округу.
   - У меня родился сын! Сы-ы-н!
   Но предстояло срочно расчистить заваленный моджахедами участок горной дороги, и он привычно скомандовал:
   - Взвод, в две шеренги становись!..
   Ира писала часто и всё больше о том, как его ждут. В письмах её, внешне чуточку шутливых и беззаботных, порой прорывалась тревога за него. ("Ренатик, милый, береги себя!") Она уже знала, где он служит.
   Ибрагимов вернулся из Афганистана, когда сыну было одиннадцать месяцев. Съездил к жене в Каменец-Подольск, где она жила у родителей. Впервые увидел Андрюшку и почувствовал себя счастливым. Будто и не было тревожных дней и ночей, недель, месяцев. И счастье, о котором столько мечтал, оказалось вполне ощутимым. Вот они рядом, жена и сын, их волосы, их руки... Он слышит их голоса и может никуда не спешить и ночью не вскакивать по тревоге.
   Приехал в часть полный сил и планов ("Теперь работнём!"). На погонах все те же лейтенантские звездочки. Но это уже был не лейтенант-новичок, а закалённый, испытанный в крутых ситуациях сапёр.
   - Лейтенант Ибрагимов! Завтра отправитесь по заявке военкомата на разминирование. С вами поедет рядовой Гейдаров...
   Так буднично, с положенным в таких случаях инструктажем, начались его выезды "по заявкам".
   Рядовой Агаширин Гейдаров стал надёжным помощником. Водитель и сапер, он только в июле 1981-го помог извлечь и уничтожить свыше ста мин и снарядов. Обычно их обнаруживали при земляных работах, иногда в лесу, в оврагах. Как ни опасны эти находки, извлечь их особого труда не составляло. Случай же, о котором пойдет речь, был особый...
   Из военкомата сообщили: в стене сахарного завода засели два снаряда. Выехать предстояло Ибрагимову. Гейдаров был тогда в отъезде, и вместо него назначили другого водителя - рядового Василия Кирича. Водитель хороший, однако на разминирование ещё не ездил. Он и сам понимал, как надо вести машину с опасным грузом. Но начальник штаба, проводивший инструктаж, счёл своим долгом подчеркнуть:
   - С места не рвать, резко не тормозить, канавы и ямы объезжать, скорость держать по возможности равномерную... И вообще помнить: не дрова везёшь. Что касается работы по извлечению снарядов, делать всё, что прикажет лейтенант. Ясно?
   - Так точно, ясно.
   Василий ещё с вечера проверил машину, насыпал в кузов песка, а утром подогнал её к контрольно-техническому пункту. Там уже был лейтенант Ибрагимов.
   - Ну что, будущий сапер, волнуешься?
   Кирич смущённо улыбнулся:
   - Есть немного...
   Ибрагимову понравилось, что сапоги водителя до блеска начищены, подшит свежий подворотничок, машина вымыта. "Как в бой собрался. Впрочем, для Кирича это и есть первый бой". Садясь в кабину, ободряюще сказал водителю, а, может, и себе:
   - Всё будет хорошо.
   И Кирич проникся этой уверенностью. Вспомнились слова Гейдарова о лейтенанте: "С ним надёжно ездить". И ещё Гейдаров говорил, что их лейтенант душа-человек. К нему по любому вопросу обращайся - внимательно выслушает, даст дельный совет и, если надо, сделает всё, что в его силах. А уж заботлив - это тоже его черта. Задержатся где-нибудь на задании... Столовой рядом нет. Лейтенант разложит свою снедь. "Садись, Гейдаров, перекусим". А когда сильно занят, все равно не забудет о водителе. Даст деньги: "Сходи в магазин, купи чего-нибудь поесть. Меня не жди. Пока не управлюсь, обедать не буду".
   ... На завод приехали в полдень. Ибрагимов внимательно осмотрел стену. Стена прочная, как сказали ему, ещё довоенной кладки. А вон и снаряды. Один - на высоте метров трёх. Сидит глубоко, почти по самое донце. Другой - примерно на уровне четвёртого этажа.
   - Как же их не заметили за тридцать шесть лет? - спросил директора завода.
   - Да не бросались они в глаза. Посмотрите сами: в стене - трубы, всякая арматура для прочности. Разных железяк до чёрта. Поди догадайся снизу, что те два кругляша в стене - неразорвавшиеся снаряды. Так бы и торчали в ней, если бы не облицовочные работы. Тогда-то их и обнаружили.
   Выезжая на задание, Ибрагимов знал: работать придётся на "высоте". По дороге заехал к пожарникам, взял у них раздвижную лестницу. Захватил молоток и зубила разных размеров. Киричу:
   - Отгони машину метров на триста, а директору скажи, чтобы в цехе прервали работу.
   ... Бросил взгляд на проходную. Там уже столпились рабочие. Прикинул расстояние: метров четыреста. Ладно, пусть остаются там. Но все ли покинули цех? Не дожидаясь возвращения директора, пошёл туда.
   Обеденный перерыв. Шестеро рабочих закусывали за самодельным столиком, двое дремали, четверо играли в домино.
   Поднял спящих. Не повышая голоса, объяснил необходимость удалиться за проходную. Один из любителей домино пытался отшутиться, явно не желая прерывать игру.
   - Я же сказал: всем покинуть цех до особого распоряжения.
   В голосе - жесткие нотки. Обошёл каждый закоулок, пока не убедился: пусто. Только после этого вернулся к лестнице.
   - Начнём, пожалуй...
   Начал с нижнего снаряда. Нижний-то он нижний, а три метра тоже высота. Лестница под его шагами завибрировала. Позавидовал пожарным: бегают по ней со сноровкой канатоходцев. Ну ничего, он тоже приспособится.
   Теперь можно разглядеть снаряд, что называется, в упор. Калибр - 122 миллиметра. Следы нарезов - прошёл через орудийный ствол. Краска выцвела, на корпусе ржавчина.
   - Молоток и тонкое зубило!
   Рядовой Кирич в роли ассистента: подать, принять, подстраховать. Если бы не строгое распределение обязанностей, и он бы полез к тому снаряду. Но там работа только для одного. И, значит, ему солдату, стой и переживай за лейтенанта. А вот опасность - пополам.
   Ибрагимов понимал, что сейчас на душе у парня. И всё же никаких ободряющих слов уже не говорил. Всё! Началась работа. Здесь нельзя отвлекаться даже на секунду.
   Зубило поставил на шов под кирпичом сверху. Несколько легких ударов молотком. Шов, как железный. Даже крошек не посыпалось. Н-да... Хорошо строили. А если ударить посильнее? На мгновение забыл, что стоит на весьма шаткой опоре. С трудом удержал равновесие.
   Шов стал понемногу поддаваться. Но сколько же нужно бить по одному месту, чтобы острие зубила вошло хотя бы на несколько миллиметров! Ладно, у него терпения хватит. Но хватит ли у снаряда? Кто знает, что там происходит от этих ударов во взрывателе? Впрочем, думай, не думай, бойся, не бойся, а рисковать надо. Нет другого выбора. Во всяком случае, для него.
   Тук-тук! Тук-тук! Звук мирный, уютный, словно дятел в лесу долбит. Сейчас бы лесной прохлады, к роднику бы припасть. Живут же люди! За грибами и ягодами ходят, лежат на траве, слушают птиц...
   Тук-тук! Тук-тук! Правая рука уже, как ватная. Пальцы с трудом удерживают молоток. Сколько он уже сделал ударов? Сто? Двести? Приказал себе: ещё тридцать. Гимнастёрка потеряла свой зелёный цвет. Обсыпанная кирпичной крошкой, пропитанная потом, жгла кожу.
   Облизнул пересохшие губы. Жара, как в Афганистане. Минуту отдыхал, не слезая с лестницы. Словно боксёр, услышавший гонг, снова устремился навстречу противнику.
   Противником была стена. Пока стена, мёртвой хваткой державшая снаряд. Но мёртвой ли? Он уже немного разжал её зубы. Ещё несколько десятков ударов, и верхний кирпич дрогнул.
   - Среднее зубило!
   Используя его как рычаг, расшатал кирпич и осторожно вытащил. Можно приняться и за второй.
   И снова удары, удары...
   - Товарищ лейтенант! Подменить вас?
   - Нет, Кирич. Силёнка пока есть.
   Вынуты и боковые кирпичи. А снаряд всё держится. Припаян что ли? Вырубить нижний кирпич опасно: вместе с ним может рухнуть и снаряд со своей смертельной начинкой.
   Заткнул молоток и зубило за брючный ремень и обеими руками взялся за корпус снаряда. Теперь вот он, главный его противник. С ним сошёлся врукопашную. Ну, посмотрим, кто кого!
   Попытался крутануть его. Не поддаётся. Была бы просто болванка - пара ударов по корпусу, и делу конец. Но с живым снарядом это абсолютно исключено. Выход только один: расшатывать. Осторожно давил на снаряд сверху вниз и снизу вверх, влево и вправо. Почувствовав, что корпус как будто шевельнулся, стал вращать его. Правда, вращение это было лишь на миллиметры. Но лиха беда начало. Дуга вращения постепенно увеличивалась.
   Ага, все-таки наша берёт! Но он понимал, как опасен в этом поединке азарт, как важно не утратить чувство меры.
   Ещё одна передышка. Пусть руки хоть немного выжмут из себя усталость и станут еще послушнее. Нет у него сейчас инструмента более надёжного, чем они.
   Та-ак, начали снова. Вращение по часовой стрелке. Против часовой. Ра-аз, два-а... Только не спешить. Только без рывков. Снаряд вышел из стены наполовину. На три четверти... Ну, давай же, давай, ржавое страшилище, выползай из своего логова! Твоя песенка спета.
   Он держал снаряд на ладонях и будто не чувствовал его тяжести. Взгляд прикован к взрывателю. Вот уж где постаралось времечко. Не взрыватель, а бесформенная масса. Где-то среди этой прозелени металла притаилось совсем крошечное по объёму взрывчатое вещество. Потревожь его сверх какой-то так и неизвестной ему меры, и сдетонируют килограммы тротила.
   Было ли страшно? Этот вопрос вряд ли стоит задавать сапёрам. К опасности можно привыкнуть. Но нельзя остаться к ней равнодушным, нельзя полностью отрешиться от самого сильного инстинкта - самосохранения. Потом у лейтенанта спросят: дрожали ли у него руки? Он ответит: нет, не дрожали. Ответит искренне, ибо дрожащие руки - для сапёра признак профессиональной несостоятельности. Что там у тебя на душе - дело личное, а руки... руки изволь держать в полном порядке. Впрочем, как и всего себя.
   Ибрагимов опустился на несколько ступенек и передал снаряд Киричу. Тот с такой же скрупулёзной осторожностью пронёс его к машине и уложил в кузов.
   - Есть один. - Лейтенант вытирал пот с лица, с шеи, сплевывал кирпичную пыль. Взглянул на часы. Ого, почти два часа провозился. И подумал: ничто так не спрессовывает время, как работа. А глаза уже нацелены на второй снаряд.
   Вместе с водителем растянул лестницу. Прислонил её к стене и безо всякой паузы полез верх. Лестница, прогибаясь под ним, начала свою пляску. Усмехнулся: "Опять цирк. Нервных просят не смотреть".
   Вниз не смотрел. Добравшись до снаряда, перевёл дыхание. Вот он, торчит, как безобидный штырь, обдуваемый всеми ветрами. Вбила его война в стену, и, откатившись на запад, забыла о нём. А он, её последыш, только прикинулся безобидным. Но недолго ему торчать, грозя бедой.
   Ибрагимов изучал его, как изучают врага перед решающим штурмом. Калибр тот же и желобки такие же. Сидит в стене не столь глубоко, как предыдущий. Значит, поменьше будет возни. Но высота!
   Он уже учёный. Солдатским ремнем привязал себя к лестнице. Кирич подал молоток и зубило.
   Начали! Вся та же схема работы: снять два верхних кирпича, по два сбоку. Действия его приобрели уверенность. Великая вещь - опыт. Однако и сил осталось меньше.
   Тюкал и тюкал молотком по зубилу с бесстрастной методичностью робота. Временами так и казалось: это не он, Ренат Ибрагимов, человеческое творение во плоти, с нервами, клетками, сосудами, чувствами, а какая-то, существующая отдельно от него, запрограммированая система. Он и впрямь запрограммировал себя: не слезет с лестницы, пока не вытащит снаряд.
   Управился с ним за сорок минут. Когда снаряд был уложен на своё дорожное ложе из песка и опилок, подошёл к директору.
   - Снаряды извлечены. Извините, что стену немного попортил.
   - Какая тут к чёрту стена! - махнул рукой директор. - Вы такое дело сделали! Даже не знаю, как вас благодарить... Я всегда уважал сапёров, а теперь убедился: богатыри, истинные богатыри.
   Возле рослого, дородного директора невысокий худощавый Ибрагимов казался подростком. Со лба спадала мальчишеская чёлка. Даже усы почти не прибавляли солидности. И только глаза, запавшие, покрасневшие от солнца и пыли с проступившими сквозь загар тонкими лучиками-морщинками, придавали его лицу какую-то затаённую мудрость, словно вобрали всё пережитое за эти три часа.
   Подходили рабочие, жали Ибрагимову и Киричу руки.
   - Спасибо, ребята. Серьёзная у вас служба.
   - Несерьёзной службы не бывает. У вас тоже работа непростая. Если ещё что-нибудь взрывчатое обнаружите, - сразу же дайте знать в военкомат... Кирич, ты готов?
   Водитель включил двигатель.
   Снаряды взрывали в небольшом карьере. А дальше, как всегда. Лейтенант проверил электровзрывную сеть, растянул магистральный провод до лощины, где они укрылись. Несколько раз крутанул рукоятку подрывной машинки. Загорелась лампочка. Палец - на кнопке.
   - Будем салютовать.
   Вздрогнула земля. Нет, не просто вздрогнула - вздохнула с облегчением. И снова тишина, пропитанная мерным гулом проходящей невдалеке автострады.
   ... Вернулся домой как обычно, так что Ире не пришлось разогревать ужин. Задержала взгляд на его осунувшемся лице.
   - Опять выезжал "по заявке"?
   - Да так, пару снарядиков взорвали. А, в общем-то, ничего особенного. Ты же знаешь: сапёры и строят и взрывают. Такая работа...
   Притянул жену к себе, нежно погладил ее волосы. Потом поднял с пола ползавшего Андрюшку, прижался щекой к его головке и долго не отпускал. А когда Ира вышла на кухню, негромко сыну:
   - Ну что, малыш... Будешь сапёром? Профессия для настоящих мужчин. Только, думаю, к тому времени всяких ржавых железяк со взрывателями на твою долю уже не хватит. Уж я постараюсь...
   "Знамя юности", 1982. (Более точную дату установить не удалось).
  
   Мятежный полковник
   Его увещевали и в институте, где он работал, и в райкоме партии, и в КГБ, и в военкомате - отказаться от "сионистских заблуждений", "не мутить воду" среди евреев Минска. Грозили лишить военной пенсии.
   - Подумайте, Лев Петрович, пока не поздно, - сказал ему республиканский военком.
   Полковник в отставке Овсищер ответил:
   - Убеждения, товарищ генерал, как я их понимаю, поменять не просто, особенно, если ты уверен, что прав. Их нельзя купить за двести рублей пенсии полковника... Мое решение остается неизменным. Я уже достаточно подумал.
  
   Как восхитительно пахла смазка в лабиринтах авиационного двигателя, какой мажорной музыкой был рокот самолетов! А небо, даже если оно сочилось дождём, всё равно оставалось небом, прекрасным и таинственным, и он был его покорителем.
   Когда тебе двадцать лет и у тебя мечта, прозу жизни не очень-то замечаешь. Что из того, что каждый день он ехал на работу и с работы в переполненном трамвае, торопливо проглатывал в столовой нечто мясное с какой-то размазнёй, не привередничая из-за меню, однообразного, как ряды тумбочек в общежитии. Что из того, что его зарплаты едва хватало на питание! Лёва Овсищер был убеждённым оптимистом-романтиком.
   Газеты наперебой писали о сталинских соколах и авиационных рекордах, из репродукторов ликующе гремели марши. Ему особенно был по душе - про "стальные руки-крылья" и "пламенный мотор". Лёве казалось, что встречные девушки, увидев его в тёмно-синем кителе и фуражке с кокардой, на которой четко виднелся пропеллер, восторженно шептали вслед: "Летчик..." Правда, он был всего лишь авиамехаником, но это неважно. Главное, имел дело с авиацией и уже летал.
   Учёба на вечернем отделении Института гражданского воздушного флота и работа в авиаотряде давались нелегко. Порой по двое-трое суток авралил на лётном поле. Эти предвоенные годы, окрашенные для него романтикой, закалили характер, подготовили к таким испытаниям, о которых ему и не снилось.
   В октябре 1940-го Льва Овсищера призвали в армию. Куда же определить уже опытного бортмеханика, студента института ГВФ, как не в лётное училище! "Будешь штурманом", - сказали ему и направили в Оренбург. Ну что ж, штурман так штурман. Это ведь тоже небо.
   Учился с увлечением. Когда до выпуска оставались считанные месяцы, грянула война. Интенсивность полётов возросла. Курсанты с ног валились от усталости, но никто не роптал. Жили одним: скорей бы выпуск - и на фронт. В августе его и ещё двух курсантов, тоже членов партии, вызвали в политотдел. Начпо задал каждому несколько незначительных вопросов и объявил: их выпускают из училища и направляют на курсы военных комиссаров эскадрилий в город Энгельс.
   В Энгельсе проучились месяца три. Оттуда - в Новосибирск, где формировались авиационные полки. Овсищер получил назначение на должность военкома эскадрильи в полк ночных бомбардировщиков.
   В первых числах ноября 1941-го полк прибыл на Западный фронт.
   Первое боевое испытание было на земле. Их аэродром -- неподалеку от села Спас-Загорье под Малоярославцем. Ночью над ним появился немецкий самолёт и, сделав круг, стал сбрасывать бомбы. Лётчики бросились на землю. Паскудное это чувство полной беспомощности перед слепым роком. Вой падающих бомб, свист осколков и земля ходуном... Вместе со всеми вжался в снег и Овсищер. Едва бомбардировщик пошёл на новый круг, он бросился к ближайшему самолету. Секунды на то, чтобы влезть в кабину и перезарядить турельный пулёмет. Встреченный огнём, немец уже не мог действовать столь хладнокровно, как прежде. Отвалил. Урон, причинённый им, был незначителен.
   Фанерные самолетики У-2 оказались отличными ночными бомбардировщиками. Малая скорость открывала большие возможности для точного бомбометания. Комиссар эскадрильи летал много, выполняя обязанности штурмана. Он же сбрасывал бомбы. Одним из первых в полку был представлен к награде. Но когда перед строем зачитали приказ, его фамилии там не было.
   Кто-то из строя спросил:
   - А почему нет награды Овсищеру?
   Военком дивизии был смущён.
   - Это недоразумение. Мы уверены, что ошибка будет исправлена, и награда Овсищеру непременно придёт.
   Не пришла. Кто-то в "верхах" вычеркнул его фамилию. Еврею боевой орден? Обойдётся.
   Но Лев вскоре забыл о своей обиде. Шла страшная, невиданная по ожесточению война, каждый день гибли тысячи людей. Не обошлось без потерь и в их полку. Бог с ним, с орденом.
   Полк вскоре перебросили под Сталинград. Почти каждую ночь - боевой вылет. Пилотов на обратном пути приходилось подменять. Делалось это просто: штурман брал управление, а пилот тем временем мог и вздремнуть.
   В ночь с 25 на 26 октября 1942-го при подходе к цели огнём из зенитного пулемёта Овсищер был ранен. Пуля пробила левую руку у локтя и, как выяснилось позднее, повредила нерв. Пилот предложил лечь на обратный курс и сбросить бомбы по вражескому "передку".
   - Нет! - воспротивился штурман-комиссар. - Летим, как намечено.
   Превозмогая боль, под огнём зениток сбросил бомбы по цели.
   В прифронтовом госпитале от отправки в тыл отказался. Навестившие его однополчане сообщили: полк воюет с огромным напряжением. Растут потери и людей, и техники.
   Овсищер выпросил у сестры-хозяйки обмундирование якобы для того, чтобы проводить друзей, но в госпиталь уже не вернулся.
   Рана заживала... в небе. Вопреки настояниям полкового врача через несколько дней вылетел на боевое задание.
   Однажды на аэродроме появился майор из штаба Донского фронта - привёз целую машину листовок для сбрасывания над расположением противника. Овсищер взял одну из них и перевёл вслух её текст с немецкого.
   - Так ты, комиссар, я гляжу, хорошо владеешь немецким, - со значением отметил майор. -- Слушай, есть идея...
   Идея, на первый взгляд, была простой. Дело шло к окружению группировки Паулюса. Планировалось направить к передовой несколько агитмашин, оборудованных радиостанциями.
   - ... Да вот заковыка, - посетовал майор. - Мощность передатчиков невелика. Обращение к немецким войскам с призывом сдаваться могут услышать только в первых траншеях. А надо бы захватить поглубже. А что, если вести передачи с воздуха?
   Идею облекли в технические расчёты. Инженер полка взялся со своими специалистами смонтировать громкоговорящую установку. А на следующий день Овсищера вызвали в политуправление фронта и с ходу назначили... воздушным парламентером.
   Но одно дело расчёты и совсем другое - практика. Вернувшись в полк, он начал испытывать установку. Слышимость была приемлемой только с высоты не более тысячи метров и при работе двигателя на малых оборотах.
   А тут как раз в полк прибыл командующий Донским фронтом К.К.Рокоссовский. Приземлившись, экипаж направился к нему. Овсищер доложил о выполнении задания.
   - Что, не сладко в кабине на таком морозище? - Рокоссовский пожал им руки и ободряюще улыбнулся. И в конце короткой беседы: - А теперь прошу вас ещё раз слетать. Надо же послушать, что вы скажете немцам и как мы передадим противнику наши требования.
   Лётчик и штурман побежали к самолёту.
   Группировка Паулюса уже была в "котле". По-2 кружил над немецкими позициями.
   - Ахтунг, ахтунг!- доносилось с неба. И дальше - текст ультиматума советского командования. Тихоход По-2 был заманчивой мишенью не только для зениток, но и для пехоты. Летел на самых малых, насколько это было возможно, оборотах, снижаясь до высоты 500, 400 и даже 300 метров.
   - Нихьт шиссен! - кричал в микрофон Овсищер. - Зонт варфе ихь бомбен ап!
   Немцы сначала слушали, а потом всё-таки стреляли. Но он продолжал читать. Особенно важно было не пропустить последний абзац - условия капитуляции.
   Вокруг дерзкого самолётика - облачка разрывов, пулевые трассы. Как только чтение ультиматума заканчивалось, пилот Федор Маслов, дав полный газ, на бреющем выводил машину из под обстрела.
   - Цирк, - шутил на земле Овсищер.
   В воздухе было не до шуток. Одна из пулемётных трасс стеганула по самолёту, разбив установку. Экипажу, правда, повезло: отделались царапинами.
   Установку восстановили, и снова он методично, по нескольку раз за вылет начинал свой смертельно опасный монолог: "Ахтунг, ахтунг!.." 24 таких вылета, около 70 передач сделал в те последние недели Сталинградской битвы. Приехавший в полк Член Военного совета фронта генерал-лейтенант С.Ф.Галаджев распорядился представить ему воздушного парламентёра.
   Представили. Пожав Овсищеру руку, генерал доверительно сообщил:
   - Командующий фронтом приказал ваш экипаж отметить особо.
   - Героев получите, - шепнул стоявший рядом полковник.
   Овсищер к тому времени был награждён орденом Красного Знамени за успешную бомбёжку вражеской переправы осенью 42-го.
   - Крути, Лева, дырку для Золотой Звезды, - говорили ему.
   После капитуляции группировки Паулюса полку было присвоено звание гвардейского. Из Москвы прибыли корреспонденты, на гимнастёрках лётчиков засверкали новые ордена. Гвардейское Знамя вручал генерал Галаджев. Увидев Овсищера, спросил:
   - А чем вас наградили за Сталинградскую операцию?
   - После Сталинградской операции, товарищ генерал, я не был награждён.
   - Как? Вас же командующий приказал отметить особо.
   - Не знаю, товарищ генерал. Может быть, совсем не награждать, это и есть "отметить особо"?
   Овсищер, как и положено, стоял по стойке "смирно", не мигая, смотрел в глаза генералу. И только в уголках рта затаилась горькая усмешка. Галаджев громогласно с грозными нотками в голосе пообещал "разобраться" и... на том всё заглохло. Снова сработала "пятая графа".
   И всё-таки на войне ему везло. В таких переделках побывал, откуда, казалось, не выбраться, но всем смертям назло выбирался из пекла. Дошёл, вернее, долетел с боями до "логова", как называли в то время Берлин, сфотографировался с друзьями у рейхстага.
   На банкете в честь Победы командир полка Васильев, обращаясь к нему, сказал:
   - Я люблю тебя за многое: за честность, за смелость, за то, что ты не подведёшь и в беде не оставишь. Одним словом, Петрович, ты настоящий парень...
   Они обнялись.
   Как одного из лучших офицеров полка Овсищера направили в Военно-воздушную академию.
   В Москве встретил свою любовь - Надю, выпускницу театрально-музыкального училища. Родилась Танюшка. Сняли комнату. Туалетный столик, три стула, ковровая дорожка, раскладушка, которую через год заменила тахта. С этого начинали. Но что значили тогда бытовые неудобства, если в семье ты счастлив и, казалось бы, перед тобой ясный жизненный горизонт - живи и радуйся.
   Когда он с Надей и Танюшкой приезжал в родной Богушевск, это становилось праздником для родителей. Овсищерам завидовали: какая честная и дружная семья! Все евреи, оставшиеся в оккупации, погибли, а вот Овсищеры уцелели: успели уехать.
   Почти все близкие родственники Льва - мужчины призывного возраста - сражались на фронте. Брат Соломон, кадровый артиллерийский командир, трижды ранен, отец воевал рядовым связистом, контужен.
   Но даже в те, хмельные от Победы первые послевоенные годы, радость, словно вода в дырявом ведре, постепенно убывала. Много лет спустя, читая Бориса Слуцкого, он наткнулся на строки, поразившие его точным и горьким откровением:
   Пуля меня миновала,
   Чтоб говорили не лживо:
   Евреев не убивали!
   Все воротились живы.
   В стране шумной и мутной волной шла кампания "борьбы с безродными космополитами". Где только можно, подчеркивалось еврейское происхождение поносимых в печати писателей, литературных критиков, деятелей искусства, учёных... Под любыми предлогами, а то и просто без всяких объяснений, многих евреев увольняли с работы, понижали в должностях. Было немало и арестов - фабриковали судебные "дела".
   Однажды в столовой он сел за столик, где три места уже были заняты его однокурсниками. Они вели разговор о космополитах. С появлением Овсищера наступила неловкая пауза. И вдруг сидевший напротив Герой Советского Союза Василенко проговорил:
   - Где они были во время войны, когда мы кровь проливали? А вот сейчас в академии их вон сколько набралось!
   Кровь бросилась в лицо Овсищера.
   - Ты что же, меня имеешь в виду?
   - Всех вас, - последовал злобный ответ.
   В первые мгновения он просто растерялся. Такое услышать в военной академии! Ему стоило огромного труда сдержаться. Но затем пришло привычное состояние собранности. Как в бою. Не повышая голоса, отрубил:
   - Слушай ты... На фронте я воевал не хуже, а, может быть, и лучше других и знаю, что мой вклад в общую победу не меньше твоего, хотя ты и Герой, а я награждён только несколькими орденами. Но я ещё знаю и то, что каждый мой орден стоит дороже твоей звезды, потому что по вине таких, как ты антисемитов,, он давался мне труднее. Жаль, что из прошедшей войны ты ничего не извлёк, кроме геббельсовской пропаганды. Это и понятно: она тебе по духу ближе.
   Василенко разразился антисемитской бранью. Овсищера поразило даже не столько это зловонное извержение, сколько равнодушное молчание остальных свидетелей мерзкой сцены. Оскорблённый молчаливой солидарностью с Василенко, резко встал из-за стола и ушёл.
   Он был не из тех, кто позволял безнаказанно попирать своё национальное достоинство. По его настоянию на следующий день состоялось заседание партийного бюро. Однако инцидент замяли, объяснив его ... простой ссорой.
   После окончания академии -- назначение в Закавказский военный округ, где прослужил десять лет. Последняя его должность там - начальник штаба истребительной авиадивизии. В 1954-м ему присвоили звание "полковник".
   В одну из суббот, когда замещал комдива, над аэродромом разразилась гроза с проливным дождём. Едва пришёл домой, позвонил дежурный по КП.
   - Товарищ полковник, из района Ван (Турция - М.Н.) в нашем направлении следует самолёт-нарушитель. Москва приказала поднять перехватчик с нашего аэродрома.
   Достаточно ему было отдать приказ, и дежурный истребитель тут же поднялся бы в воздух. Но Овсищер хорошо понимал, чем это чревато для экипажа. Сплошная облачность, грозовые разряды и необычная подвижность воздушной массы, когда самолёт швыряет, словно щепку в шторм - это верная катастрофа.
   Немедленно прибыл на КП. Взглянул на стол наведения. Как и предполагал, самолёт границу не нарушил. Летел вдоль неё и, по всей видимости, вёл разведку. Обычная практика натовцев.
   С главного командного пункта ПВО страны последовал новый звонок. Генерал Доронин раздражённо:
   - Почему вы до сих пор не выполнили команду на подъём?
   - На нашем аэродроме, - ответил Овсищер, - как вам известно, совершенно нелётная погода. Я не могу, не имею права рисковать жизнями лётчиков, когда в этом нет крайней необходимости.
   - Вы что, полагаете, что мы хуже вас понимаем? Ещё раз повторяю: немедленно поднять истребитель!
   Овсищер снова посмотрел на стол наведения.
   - Товарищ генерал, самолёт развернулся и уходит от границы. Я не стану поднимать перехватчик.
   - Вы слишком много себе позволяете, Овсищер! - послышалось в трубке. - О вашем злостном невыполнении приказа на подъём истребителя я доложу главкому и потребую для вас самого строгого наказания.
   О "злостном саботаже" полковника Овсищера было доложено министру обороны маршалу Р.Я.Малиновскому. Тот распорядился: "Выслать комиссию, расследовать случай и строго наказать".
   Узнав о приказании министра, Овсищер горько усмехнулся. Ещё не прибыла комиссия, ещё нет никакого расследования, а уже готов вывод: "строго наказать".
   Вечером в его квартиру позвонили.
   - Разрешите, товарищ полковник...
   Со своими женами и детьми пришли те самые летчики - дежурный экипаж, - который он должен был поднять на перехват, но так и не поднял. Эти люди пришли выразить Овсищеру восхищение его поступком. Жены лётчиков обняли Льва Петровича...
   На душе полегчало. Он сделал то, что нужно было сделать. Его могут несправедливо наказать, отдать под суд, но не смогут отнять у него честь. Стоило рисковать собой, чтобы увидеть благородный порыв этих людей.
   Комиссия, как он и предполагал, не утруждала себя тщательным расследованием. Коль есть указание "строго наказать", никакие аргументы уже не действовали. "Овсищер виноват". С тем комиссия и улетела.
   За него решительно вступился командующий воздушной армией генерал Папивин. Немаловажную роль сыграло и то обстоятельство, что командующий и министр обороны были женаты на родных сестрах.
   Грозовые тучи над головой строптивого начштаба прошли стороной. Правда, нервы ему потрепали изрядно. И сколько потом было всякого рода неприятностей, связанных отнюдь не с тяготами службы, а с той вопиющей несправедливостью со стороны начальников-чинодралов, для которых главное - не интересы дела, а их карьера. Он всё отчетливее сознавал: в этой бездушной бюрократической системе важное место занимает антисемитизм - извечная практика "верхов" находить козлов отпущения, чтобы было на кого сваливать все свои просчёты и преступления. Для него уже не было секретом: еврею наглухо закрыт путь в центральные органы министерства обороны, в Группы войск за рубежом, как и в советники для армий тогдашних союзников СССР и стран "социалистического выбора".
   Уже через год - два после войны попасть в военную академию еврею было чрезвычайно трудно. Впрочем, даже после её окончания рассчитывать на сколько-нибудь значительное продвижение по службе не приходилось. Его однокурсник Михаил Дорфман, светлая голова, общепризнанный среди слушателей эрудит, прослужил с академическим значком на одной и той же должности начальника штаба дивизии вплоть до пенсии.
   У кадровиков существовал негласный "табель о рангах" для евреев. Политработник мог "дорасти", как правило, только до подполковника, да и то это было редкостью: чаще уходил в запас майором. Командиру или технарю дозволялась ступенька выше. Для того, чтобы еврею стать полковником, нужно было по своим способностям, отношению к делу, не говоря уже о морально-волевых качествах, быть на голову, а то и на две выше своих коллег - офицеров-"арийцев", то есть русских или, скажем, украинцев. Что касается генеральских званий, о них и мечтать нечего. Фронтовые генералы-евреи ещё дослуживали, а послевоенные были редчайшим исключением.
   Как любой офицер, Овсищер не был равнодушен к карьере, но считал постыдным делать её любой ценой. Да и что значит "делать карьеру"? Он - человек служивый, его дело - честно исполнять свой долг, а уж продвижение по службе, если того достоин, забота начальников. Не мысли о карьере жгли его душу. Мучило другое: сознание того, что несмотря на все его фронтовые заслуги, способности, честность и самоотверженность, он в глазах вершителей его судьбы - человек второго сорта. Его могут похвалить, вручить очередную медальку, наградить "ценным подарком", посадить в президиум какого-нибудь собрания, называть как и других, "товарищ полковник", но всегда при этом будет существовать невидимая черта, за которую никогда не пустят: еврей, знай свое место!
   Звание "полковник" позволяло ему служить лет до пятидесяти и даже больше, но интерес к военной службе был подорван. Устал от всей этой лицемерной системы, где твои права по Конституции - это так, для проформы, а решающее значение для продвижения по службе имеет все тот же "пятый пункт". После того, как его кандидатуру в Академию Генерального штаба "зарубили" без всяких оснований, решил: хватит! Тянуть дальше "лямку", как говорят военные, ни к чему. В 1961-м, получив назначение в Минск, через несколько месяцев подал рапорт об увольнении в запас. Было тогда ему 42 года.
   В Минске окончил вечернее отделение института народного хозяйства по специальности "экономика промышленности". После долгих хождений в поисках работы нашёл место в научно-исследовательском институте.
   Для среднестатистического "совка" не так уж плохо. Квартира в столичном городе, работа в престижном НИИ, самая высокая по тем временам офицерская пенсия - 200 рублей да плюс зарплата в институте. Но его открытая, прямая натура не могла смириться с этой идущей "сверху" приниженностью евреев в "стране победившего социализма". Тошно было от гнусных писаний в газетах и литературы, издаваемой массовым тиражом о "коварных происках ударного отряда империализма - сионистов", от карикатур, где они изображались с плутоватыми лицами, длинными крючковатыми носами, с топором или автоматами в руках, по колено в крови..
   Вечерами слушал радиоголоса "из-за бугра", в том числе "Голос Израиля". Прорываясь сквозь глушение, эта информация побуждала к раздумьям. Почему в СССР так злобно ругают сионизм? Разве плохо, если евреи обрели свой национальный очаг? Человек должен иметь право выбора! А иначе не страна, а тюрьма.
   Жена у него русская, но она поймёт. Надя всегда его понимала и старалась поддержать в трудные минуты. Её поддержка укрепила в принятом решении. В стране, где существует не только бытовой, но и государственный антисемитизм, они жить не будут.
   Приняв решение, стал оформлять документы. "Оформлять", пожалуй, не то слово. Начал свою "одиссею", которая продолжалась 16 лет.
   В разрешении на выезд власти ему отказали. Он, видите ли, бывший офицер-лётчик, знает военные тайны. Ладно, был бы обычным просителем. Чиновников, ведавших отъездом из страны, возмутило то обстоятельство, что этот полковник запаса осмелился подписать письмо в защиту осуждённых в Кишиневе евреев, пытавшихся уехать в Израиль.
   В те годы не в диковинку была судебная практика "шить" таким смельчакам уголовщину, чтобы другим было неповадно. Пресечь!
   И пресекали, пуская в ход любые средства.
   Овсищера вызвал директор института. В кабинете, кроме него, -- замдиректора, секретарь партбюро и ещё какой-то незнакомый мужчина, представившийся инструктором райкома партии. Увещевали. Журили за "опрометчивый шаг" (подписал письмо). Уговаривали "не делать глупостей".
   Он твёрдо стоял на своём.
   28 декабря 1971-го пришла телеграмма: отец при смерти. Обратился к директору института - дать ему отпуск, но получил отказ. Причина: завтра на заседании партбюро института -- его "персональное дело".
   И вот наступило это "завтра". Овсищера уже не журили. Обличали. В предоставленном ему слове он сказал о трагедии евреев во Второй мировой войне, о праве народа создать свой национальный очаг и о своем праве на репатриацию.
   Бюро загудело.
   - Вы что, не согласны со сделанным Косыгиным в Канаде заявлением, что у нас нет антисемитизма? - Задавший вопрос торжествующе посмотрел на Овсищера. Попробуй не согласись с председателем Совмина, вторым лицом в государстве!
   - Не согласен. Может, для Косыгина антисемитизма нет, он человек русский, а для меня есть, и я знаю это лучше.
   - Это ж надо дойти до такого! - возмутилась какая-то дама. - Это же национализм в худшем понимании этого слова.
   - Национализм? Нет, это похуже, - бросил реплику ещё один обличитель. - Это сионизм!
   На несколько секунд воцарилась зловещая тишина. Слово было найдено. Слово-приговор. Тут, по разумению присутствующих, уже не какой-то заурядный проступок. Тут копай глубже - "идеологическая диверсия".
   Он слушал злобный хор и, странное дело, постепенно успокаивался. Уже до мелочей знал всю дальнейшую процедуру. Сейчас кто-то выкрикнет: "Всё ясно. Прекратить прения! Предлагаю Овсищера за... (Тра-та-та!) из партии исключить".
   Так оно и было. Председательствующий с постной физиономией, выдержав многозначительную паузу, поставит вопрос на голосование, исход которого предрешён.
   - Кто против? Нет таких?..
   Из комнаты он вышел беспартийным. Правда, впереди ещё общее партийное собрание, заседание бюро райкома и прочие проработки, но это уже формальности. Рубикон перейдён, и пути назад уже не будет.
   "Господи, - думал он, выходя на морозный воздух, -- какая всё-таки суета -- это дурацкое заседание партбюро с его "персональным делом"! Отец умирает - вот горе.
   Отец умер через два дня. Лев Петрович забрал мать в Минск и в очередной раз стал оформлять документы на выезд. Рассказывать обо всей этой эпопее с его выездом, о том, как чиновники ОВИРа по командам "сверху" отказывали ему, придумывая все новые и новые зацепки - хватило бы материала на целую книгу. Её он потом напишет, но не только об этом. О пережитом на войне и после неё. О том, как сама жизнь сделала его убеждённым сионистом. Назовёт книгу весьма емко: "Возвращение". Но это уже будет в Израиле. А Минске все эти предвыездные годы станут для него сплошным продиранием через препятствия.
   Он был не одинок: еще трое бывших офицеров-евреев открыто выступили против государственного антисемитизма, заявили о своём праве на выезд в Израиль. Два полковника - Лев Овсищер и Ефим Давидович, подполковник Наум Альшанский и капитан Цвания (Гедали) Кипнис поистине стали "могучей кучкой". Их имена зазвучали в кабинетах КГБ, в ЦК компартии Белоруссии, облвоенкомата, штаба округа... В Минске объявились сионисты! И кто же их возглавляет - страшно сказать - пусть уже в отставке, но офицеры!
   Сыскное ведомство - КГБ - тут же "положило на них глаз". 1 декабря 1972-го на квартирах Альшанского и Давидовича и ещё нескольких минских евреев произвели обыски. Квартиру Овсищера оцепили гебисты и в течение нескольких часов никого оттуда не выпускали. Правда, обыска пока не делали: видимо, у начальства были свои расчёты. В ту же ночь арестовали Давидовича и Кипниса. Давидович к тому времени перенёс уже три инфаркта и в момент ареста чувствовал себя скверно. Врач-кардиолог после осмотра его в тюрьме заключил: тюремного режима может не выдержать. Давидовича, продержав сутки в одиночной камере, вынуждены были выпустить, взяв подписку о невыезде. А Кипниса в одиночке держали ещё полгода.
   Через два месяца нагрянули с обыском и к Овсищеру. Нужного "компромата" не нашли, но это была "чёрная метка": дескать, за вас, сионистов, мы взялись серьёзно.
   В КГБ состряпали "уголовное дело N 97" - о "подпольной сионистской организации в Минске". На допросы вызывали Овсищера, Альшанского и больного Давидовича. Давидович после очередной словесной экзекуции возвращался домой бледным, измученным, но не сломленным. За всеми троими была постоянная слежка.
   Допрашивали и многих других минских евреев. Тех, кто уже получил разрешение на выезд в Израиль, шантажировали: не дадите "нужных" показаний, разрешение будет аннулировано и, более того, сами окажетесь на скамье подсудимых.
   Однако, как потом выяснилось, собрать "убойный" материал для громкого процесса следователям так и не удалось. Некоторые, из вызванных на допросы, приходили потом к "бунтовщикам" и рассказывали, как склоняли их к лжесвидетельству.
   Время было глухое, смрадное. Казалось, всё мало-мальски честное задавлено страхом, подмято "державным" беззаконием, одурманено пропагандистским враньем, отравлено партийным лицемерием. Но как проявились тут люди! Григорий Феллер, Семен Алуф, Эрнст Левин, Александр Ясинский, Владимир Фельдман, Яков и Соня Гарбер - да разве перечислишь всех, кто вёл себя в той нелегкой ситуации в высшей степени достойно! А гражданское мужество настоящих русских интеллигентов Николая Полетика и его жены Тамары! Они помогали всем, чем могли, хорошо зная, что попадают "под колпак" вездесущего КГБ. Но, пожалуй, самой главной опорой для Овсищера в те дни стала Надя, для него не просто жена, а друг-единоверец.
   "Дело N 97" в мае 1973-го было прекращено. Обвиняемым объявили: это сделано потому, что "они имеют военные заслуги перед государством, но вовсе не потому, что невиновны". Такой зигзаг "правосудия" объяснялся довольно просто: предстоял визит Брежнева в США, и новая судебная расправа над евреями, ветеранами войны, могла осложнить поездку генсека-"миротворца".
   Однако травля Овсищера и его друзей продолжалась. В газете "Советская Белоруссия" публиковались статьи, нашпигованные антиеврейскими и антиизраильскими вымыслами. В этих публикациях Овсищера и Давидовича называли "сионистскими зазывалами". По всем канонам партийной пропаганды вслед за подстрекательскими статьями организовывались отклики "простых советских людей".
   Погромная пропагандистская кампания не проходила бесследно. В почтовом ящике Овсищера стали появляться анонимные письма. Автор одного из них, не обременяя себя правилами грамматики, писал: "Ты не думай гад что нихто не знает где ты прячишь свою жидовскую морду мы знаем где ты живешь и скоро до тебя доберемся".
   Анонимки подобного рода не раз получали Давидович и Альшанский.
   24 апреля 1976-го после четвёртого инфаркта не выдержало сердце Ефима Ароновича Давидовича. "Советская Белоруссия" продолжала глумиться уже над мёртвым. В статье некоего Павловского этот прямой и отважный человек, бессеребренник, кавалер боевых орденов, был назван "хапугой", безвольным "мещанином", подпавшим под влияние "сионистских зазывал и их прихвостня Овсищера".
   - Это был мужик несгибаемый,-- рассказывал мне Овсищер. - Против тогдашнего произвола начал бороться в одиночку. Писал письма в ЦК КПСС, в ЦК КПБ, в Союз писателей... За Давидовичем началась слежка. Его исключили из партии, а вскоре, как меня и Альшанского, лишили воинского звания и пенсии. В 1972-м году он пришёл ко мне на квартиру. "Я о вас много слышал и хочу познакомиться..." 9 мая мы впервые пришли к "Яме" (это действительно, яма, где стоит черный обелиск в память о пяти тысячах евреев, убитых оккупантами и полицаями 2 марта 1942-го - М.Н.). Пришли с цветами, при орденах и медалях. Накануне убрали оттуда мусор, посадили цветы. В следующий День Победы организовали там митинг. Собралось человек двести. Немного, конечно. Но важно было начать, всколыхнуть людей. Математик Григорий Рудерман приколол к венку голубую звезду Давида. Тут же подскочил кагебешник и оторвал звезду. Первым на митинге выступил Давидович, потом я... Говорили о фашистском геноциде, об антисемитизме...
   Так началась эта история с "Ямой" - борьба за право говорить во весь голос о своём народе и понесённых им жертвах. В последующие годы сюда в День Победы стали приходить уже тысячи. Памятник "на Яме" стал не просто местом, куда возлагали венки и цветы, но и тем уличным центром, где евреи Минска, стоя плечом к плечу, сбрасывали, словно липкие осточертевшие лохмотья, былой страх.
   Однажды ночью в квартире Овсищера раздался звонок. На пороге -- высокий парень.
   - Вы Овсищер?
   - Да.
   Парень, показав жестом на стены, понизил голос.
   - У вас тут прослушивается?
   Лев Петрович кивнул. Ночной гость несколько помялся и махнул рукой.
   - А-а, чёрт с ними! Я принёс вам проект нового памятника "на Яме". Спецзаказ властей. Вот синька... А это надпись, которую собираются там выбить: "Здесь похоронены советские граждане и военнопленные..." О евреях уже ни слова!
   Лев Петрович пожал руку молодому человеку.
   - Спасибо вам! А за памятник поборемся.
   9 мая сюда пришли уже тысячи человек. Как всегда, у скорбного обелиска выросла гора цветов. По традиции Овсищер с несколькими друзьями возложил к его подножию венок. К ним подошла женщина в сопровождении офицера милиции.
   - Я из Фрунзенского райкома партии. Сегодня - никаких выступлений!
   Овсищер поднял руку, попросил внимания.
   - Мне только что сообщила эта дама, - кивнул на представительницу райкома: - митинг запрещён. Так может, мы втянем голову в плечи и смиренно разойдёмся?
   - Нет! - послышались голоса.
   - Вот и я думаю, что нет.
   - Вы за это ответите! - В голосе партийной начальницы прорезался металл.
   - Отвечу, отвечу, - весело согласился Овсищер. И, возвысив голос, обратился к собравшимся: - Мне стало известно, что этот памятник власти хотят заменить другим, безликим, где ничего не будет сказано о трагедии евреев Минска. Готовится вандализм. Мы должны выступить с протестом против этого и послать письмо на имя Машерова.
   Митинг прошёл с большим подъёмом.
   Придя домой, Овсищер сел за письмо Машерову.
   "Понимаете ли Вы, - писал он там, - что снести этот памятник, значит, выразить солидарность не с жертвами фашизма, а с теми бандитами, которые их уничтожали..."
   Письмо было размножено на машинке и разошлось по Минску. Под ним собрали свыше тысячи подписей.
   Письменного ответа так и не последовало. Однако Овсищеру позвонил инструктор ЦК, сообщив, что памятник сносить не будут.
   Итак, победа. Пусть маленькая, но все же уступка властей. Но это вовсе не означало, что они смирились с проведением ежегодных митингов "на Яме". Изворотливые идеологи из ЦК КПБ придумали новую пакость. Над "Ямой" установили репродуктор. И в последующие Дни Победы над многотысячной толпой гремели записанные на пленку песни. Люди, оглушенные этой песенной канонадой, не слышали друг друга даже на расстоянии нескольких метров.
   Слежка за Овсищером усилилась. Он уже не раз видел возле своей квартиры "топтунов". Пользуясь отсутствием хозяев, они проникали в квартиру и устраивали там тайные обыски. Корреспонденция на его имя предварительно попадала к кагебистам.
   Овсищера, уже лишенного воинского звания "полковник" и офицерской пенсии, неоднократно арестовывали и, продержав несколько дней в камере, выпускали. У него даже появился свой "куратор" из КГБ -- Павел Семенович Перцев.
   Собрался Овсищер в Киев - к очередной годовщине трагедии Бабьего Яра, подходит к вагону, а Перцев тут как тут.
   - Лев Петрович, вы не поедете.
   - Почему?
   - Вы не поедете.
   "Железная логика".
   Или взял авиабилет в Свердловск, а Перцев снова бдит:
   - Лев Петрович, вы не полетите.
   - На каком основании этот запрет?
   - Так надо.
   И при этом ни единого грубого слова. Вежливый кагебист. Возможно, в глубине души Павел Семенович даже зауважал Льва Петровича. Не часто в его сыскной практике встречались подобные люди. В бесстрастном взгляде Перцева нет-нет да мелькнет искорка восхищения. "Ну, мужик... В открытую против такой махины попёр. И ни хрена не боится. Какая такая пружина в нём заложена? На что рассчитывает? Неужто не видит глухую стену перед собой?"
   Лев Петрович тоже не раз думал об этой стене. Шёл год за годом его борьбы за выезд в Израиль, его упорного сопротивления этой гигантской государственной машине с её юдофобскими мерзостями. Сколько же можно бороться! Есть же предел человеческим возможностям!
   Не дождавшись разрешения властей на выезд, умерла мать. Тяжёлым ударом была смерть жены. Таня, единственная дочь, после семи лет "отказа" уехала с мужем в Израиль. Вскоре они разошлись. В Израиле Таня не смогла приспособиться к местным реалиям и, уехав во Францию, ушла в монастырь. Молодая, красивая, его надежда и отрада.
   Он остался один. Совсем один в опустевшей квартире. Где взять силы для этой непрестанной борьбы, как выстоять, не сломаться?
   И снова вспоминался разговор с матерью. "Зунэлэ, вос вилн зэй фун дир?" ("Сыночек, что они от тебя хотят?"). И, услышав от сына, что власти хотят, чтобы он не ехал в Израиль, его тихая, добрая мама показала кукиш. "От зей! Мир вэлн сайве сай форн!" ("Вот им! Мы все равно уедем!")
   Даже после своей смерти она его вдохновляла. Минутная слабость проходила, и к нему возвращалась дерзкая отвага. Как в Сталинграде, когда под ураганным огнём читал ультиматум. "Федя, ещё заход!" И Федя Маслов снова бросал тихоходный ПО-2 к чёрту на рога.
   Власти мстили ему изощрённо и подло. За то, что не покорился, не стал тихим, безропотным евреем. За то, что вдохнул этот мятежный дух в своих соплеменников.
   Только в 1988-м в разгар горбачёвской "перестройки" ему наконец дали разрешение на выезд в Израиль.
   Шестнадцать лет в "отказниках". Шестнадцать лет непрерывной борьбы.
   Осенью 1991-го он приехал в Минск уже председателем израильской Ассоциации ветеранов войны - борцов с нацизмом. 23 октября - в годовщину гибели Минского гетто - снова выступил "на Яме". Теперь уже свободно, без глушилок и партийно-кагебешных запретов. И в том, что это стало возможно, тоже были эти годы. Годы его подвижничества.
   Как-то сразу забылось, что перед нами стоял человек, уже разменявший восьмой десяток. Как и прежде, был по-военному подтянут, говорил убедительно и страстно. О том, что такие трагедии не возникают на пустом месте. Зло тогда набирает силу, когда с ним смиряются.
   Простая и вечная, как небо, истина.
   Газета "Авив" ("Весна"), март 1992
   Послесловие
   Он стал почётным полковником ВВС Армии обороны Израиля и единственным из "русской" Алии почётным гражданином Иерусалима. Немало сделал для того, чтобы борцы с нацизмом заняли в стране достойное место. Это благодаря и его усилиям День Победы теперь в Израиле - национальный праздник. Это он возглавил амуту (общество) по увековечению памяти юной минской подпольщицы Маши Брускиной, казнённой оккупантами в октябре 1941-го, которую белорусские власти затолкали в "неизвестные". Амута своё дело сделала: героине и всем еврейкам, павшим в борьбе с нацизмом, был поставлен памятник в районе Тель-Авива, её именем названа улица в Иерусалиме.
   Лев Петрович Овсищер прожил 87 лет - жизнь яркую, честную и по самому высокому счёту героическую.
   "Авив" ("Весна"), март 1992
  
   ... А войну он закончил в Берлине
   Жизнь уроженца белорусского города Борисова Евсея Григорьевича Вайнруба настолько богата крутыми испытаниями, что могла бы составить сюжет приключенческой повести. Золотую Звезду Героя получил за Висло-Одерскую операцию. Его 219-я танковая бригада в числе первых ворвалась в Берлин.
   За войну сменил 14 танков, 7 раз горел, дважды ранен. Зимой 45-го под Штеттином - прямое попадание в его танк. Чудом остался жив, но был тяжело контужен. Немного оправившись, сбежал из медсанбата и вернулся на фронт.
   А там сражались ещё трое Вайнрубов: два его брата и сестра. Матвей стал генералом и тоже Героем Советского Союза. Младший Зиновий воевал в пехоте сначала рядовым, затем командиром взвода. Тяжело ранен. Раиса участвовала в финской войне: была начальником санслужбы стрелковой части. Она первая в семье открыла счёт боевым наградам, получив медаль "За отвагу". В Великую Отечественную - снова в действующей армии.
   Две Золотых Звезды на семью, десятки орденов и медалей - таков вклад Вайнрубов в Победу.
  
   Дорога к Варшаве - сплошное снежное месиво. Колонна танков - словно бесконечное носатое чудовище с тысячами ножек-катков. Оно дышит натужно, и его дыхание сливается с непрерывным гулом артиллерийской канонады. Размеренное движение колонны кажется вечным, будто никогда в этом пригороде большого европейского города не было ни аккуратных домиков, утопающих в садах, ни сидящих на скамейке стариков, ни горластой ребятни. Вместо этого - развалины, безлюдье и гарь, едким туманом висящая над городом-кладбищем.
   Командир 219-й танковой бригады подполковник Евсей Вайнруб переводил взгляд от карты к этой мрачной панораме. Сколько отсюда до Берлина? Впрочем, что скажут одни лишь километры, если каждый из них может стать для тебя последним?
   Он отчаянно боролся со сном. Выспаться всласть - голубая мечта, но где там! Взгляд привычно скользнул от дороги к домам и снова к дороге. И вдруг... Неужто привиделось? Да нет, не привиделось. Кто-то бежал по снегу наперерез машине. Женщина!
   Машина остановилась. Женщина сунула ему в руку что-то завёрнутое в тряпицу. Он развернул её и увидел несколько запеченных картофелин.
   - Нех, пан везьме...
   Откуда такая роскошь в мёртвом городе? Тёплая волна подкатила к горлу. Поблагодарил незнакомку. Снова бережно завернул картофелины. Положил их в гнездо для снарядов. Пусть лежат там до Победы. Как талисман. От этого неожиданного подарка повеяло домашним, довоенным. Вспомнился родной Борисов, тоже перепаханный войной.
   В семье Григория Иоселевича Вайнруба было трое сыновей и дочь. Семья жила трудно, старший Евсей (родился в 1909-м) в 12 лет уже работал помощником штукатура, резал ножом планки. На первый свой дневной заработок купил калач и с гордостью отцу:
   - Вот мой хлеб. Я его заработал.
   Потом месил глину в частной гончарной мастерской, был учеником на стекольном заводе, на лесопильном подтягивал багром к берегу брёвна... Одновременно учился на вечернем рабфаке. Закончил его в 1925-м. К тому времени уже был комсомольцем.
   Однажды секретарь заводской комсомольской организации объявил ему:
   - Поедешь по разнарядке в Московский индустриальный институт. Нужны классово выдержанные ребята. А ты -- рабочий, боевой парень. И отец у тебя пролетарий...
   - Не могу, -- ответил Евсей. -- Отец у меня без ноги. Как я оставлю его?
   Секретарь гневно:
   - Личный интерес ставишь выше мировой революции? Ну смотри... Будешь держать ответ на комсомольском собрании.
   Его "разбирали" с пристрастием. Пришлось подчиниться.
   Как рабочего, Вайнруба приняли в институт без конкурса. Жил на частной квартире. Спал... под столом.
   Голодно было. Хватало и других трудностей. Иногда казалось: не осилить столько премудростей, разом навалившихся на него.
   Осилил. Назначение получил в Архангельскую область в лесную промышленность. Несколько лет, проведенных на Севере, закалили характер, преподали азы самой трудной науки - работы с людьми.
   В 1931-м его призвали в армию. Попал в Быхов в понтонный батальон. Год учебы, успешная сдача экзаменов на командира взвода запаса и... его оставляют в кадрах.
   В Быхове, живя на частной квартире, влюбился в хозяйскую дочь Соню Кац и женился на ней. А вскоре прибыл с молодой женой к месту новой службы - в Старые дороги. Там формировалась танковая бригада. Пришлось переучиваться на танкиста.
   В те бурные годы вошло в практику перебрасывать кадры из одной отрасли в другую. Четыре года командовал инженерно-танковым взводом (траление мин, огнемёты). Послали учиться на лётчика. Не прошёл медкомиссию. Новое назначение - в Святошино (под Киевом) на секретные курсы военных переводчиков. Почему "секретные"? Опять же дань времени. Коль кругом сплошные происки "классовых врагов", засекречивали все, что надо и не надо. Впрочем, в данном случае определенный резон для секретности всё же был. Кроме польского и немецкого языков, слушатели изучали войсковую и агентурную разведку и контрразведку.
   Через год с небольшим окончил курсы. Ему предложили выбор: или войсковая разведка или учёба в военной академии имени Фрунзе. Выбрал академию, тем более, что там уже учился брат Матвей. Он на полтора года младше Евсея, но на военную стезю ступил раньше. Окончил в Минске Объединенную белорусскую военную школу, затем танковые курсы. Служил в Бобруйске и уже был капитаном. И вот теперь их дороги должны сойтись в Москве. Но брата в академии не застал. Матвей уехал в отпуск в Бобруйск и там исчез.
   Тогда многие исчезали. Шёл 37-й год. В академии - невиданная чехарда с командно-преподавательским составом. Ещё днем человек проводил занятия, а на следующее утро вместо него уже другой, а то и вообще никого. Евсей недоумевал: кругом враги! И как только они сумели пробраться и в академию, и в штабы, и даже в наркомат обороны?
   События нарастали стремительно. Вскоре его вызвали к начальнику политотдела академии и как обухом по голове:
   - Ваш брат - враг народа. Ведётся следствие...
   - Не может быть! - вырвалось у Евсея. - Тут какая-то ошибка.
   Начпо сурово взглянул на него.
   - Органы разберутся.
   - А как же я?
   - Пока занимайтесь.
   Какие уж после этого занятия! Он перестал ходить на лекции. Под любым предлогом оставался в общежитии - нёс наряды.
   И вот счастливый день: Матвей объявился! Коротко рассказал о своих злоключениях. Арестовали в Бобруйске. Несколько месяцев таскали на допросы, избивали. Подсовывали написанное следователем "признание" в шпионаже: подпиши!
   Не подписал. Его уговаривали и снова избивали. Но Матвей твёрдо стоял на своём. Это, в конце концов, и спасло. В числе немногих счастливцев был освобождён, восстановлен в партии и в академии.
   Оба брата учились на командном факультете, только в разных группах. Судьба подгадала выпустить их из академии к самой войне - в мае 1941-го.
   Евсею присвоили звание "капитан" и направили в Харьков - начальником оперативного отделения 100-го танкового полка 150-й танковой дивизии. Семья (жена и дети - шестилетняя Аня и четырехлетний Виля) остались пока в Москве, но вещи уже прибыли в Харьков. 21 июня он получил от жены телеграмму: приезжают в воскресенье.
   Какие сны снились ему в ту последнюю мирную ночь, он уже не помнил. Запомнилось пробуждение. В шестом часу утра дежурный по общежитию гаркнул: "Подъём!" это было столь необычно для воскресного утра, что вначале показалось неуместной выходкой. Но дежурный объявил: "Всем командирам и политработникам немедленно прибыть в свои части!"
   Как выяснилось, распоряжение поступило из штаба армии. Комдив полковник Б.С.Бахарев предположил: наверно, началось какое-то внеплановое учение с целью проверки боеготовности и приказал подготовить мобилизационные планы.
   В 7 утра поступило сообщение: немцы нарушили госграницу, учинив крупную провокацию. В 12 часов выступил Молотов. Война! Евсей успел дать жене телеграмму: "Не приезжай". Представил свою семью в пустой комнате академического общежития, и сердце защемило.
   До позднего вечера руководил погрузкой танков на платформы. По штату в полку должно быть свыше сотни танков, а в наличии и половины нет. Тридцатьчетвёрок какой-то десяток, остальные - уже устаревшие БТ и Т-26.
   Оборонительные бои в те июньско-июльские дни слились для него в какой-то кошмарный калейдоскоп. Никто не знал толком обстановки. Танки то и дело меняли позиции и далеко не всегда удачно. Слово "окружение" магически действовало на многих бойцов, вызывая панику. Командиры, ошалев от грохота бомб, костерили начальство и подчинённых. То и дело появлялись пехотные или кавалерийские командиры с тремя-четырьмя шпалами, а то и с генеральскими звёздочками в петлицах и властно требовали танки в свои части и соединения. Слово "расстреляю" стало обыденным.
   ... На марше под Бобруйском капитан Вайнруб вёл колонну танков. Люки открыты. У дороги стояла полуторка с автоматчиками в плащ-накидках, возле неё - незнакомый командир тоже в плащ-накидке.
   - Стой! - взмахнул рукой. - Колонна остановилась. - Старшего ко мне!
   Вайнруб вылез на броню.
   - Я - подполковник из штаба армии, - представился командир.
   И тут же приказал выделить в его распоряжение часть танков, остальные повернуть назад, ибо немцы, по его словам, прорвались и вот-вот замкнут кольцо. Вайнруб недоуменно:
   - Как же так? У меня же приказ...
   - Его отменяю. Выполняйте, что вам говорят!
   - Я запрошу по рации командира дивизии.
   - Повторяю: обстановка изменилась. Надо действовать немедленно!
   - Пока не запрошу комдива, выполнять ваше приказание не буду.
   Подполковник резко повернулся к автоматчикам.
   - Расстрелять его как изменника!
   Плащ-накидка слегка распахнулась, и капитан успел заметить какой-то странный китель. И расцветка не та, и на рукаве нет красной каймы... Бросился к люку. Спасибо вам довоенные тренировки! Считанные мгновения и он захлопнул люк. Очередь из пулемёта, и подполковник рухнул. Вторая очередь по полуторке. Несколько автоматчиков успели удрать, остальные полегли.
   Танкисты выскочили из машин, осмотрели убитых. Так и есть: гитлеровцы. У всех под накидками - форма вермахта.
   Попадал он и в другие ситуации, которых вполне бы хватило для приключенческого фильма.
   Тем же летом его танк подбили. А сзади залегла наша пехота. Вайнруб приоткрыл крышку люка. Неподалёку какая-то приблудная лошадь. Кое-как взобрался на неё. В кармане две гранаты. Он их в руки, затем за поводья и аллюр три креста!
   - За мной в атаку!
   Лошадь понесла. Бросил в немецкую траншею одну гранату, другую, перемахнул через перепуганных немцев... А тут и пехота наша подоспела. Выбили немцев из траншеи. Сгоряча не заметил, что пуля задела ногу.
   В конце июля 41-го вызывает его Бахарев.
   - Вайнруб, тебе телеграмма.
   Евсей недоуменно посмотрел на комдива. Какая может быть телеграмма на фронте? Бахарев достал сложенный вчетверо листок.
   - Ну, положим, не телеграмма, а листовка. Но она и тебя касается. На, читай.
   Прочитал. Да-а... Разведка у немцев работает. Это ж надо, дознались и про него.
   "... Гоните своего жида в тыл, - говорилось в листовке, - иначе вас всех уничтожим".
   То ли от пленных или ещё каким-то образом немцы узнали, что начальником разведки в дивизии - еврей Вайнруб и очень уж он лихо воюет.
   Вернул листовку.
   - Товарищ полковник , так гоните меня в тыл. В их тыл, - показал он на запад.
   - Затем тебя и вызвал. Достань карту... Вот этот мост, - ткнул пальцем, - наши не успели взорвать. Так вот, возьми три танка, пять броневичков, взвод разведки и ночью дуй к Быхову. Дай шороху в немецких тылах. А мост уничтожить. Этой же ночью вернёшься.
   Быхов, Быхов... Городок курсантской юности. Там началась его военная служба, там встретил Соню... Где теперь её близкие? Живы ли?
   ...Тёщин дом пуст. Укрыл свой танк в саду, остальные машины разместил в соседних дворах. Отсюда, с крутого берега Днепра, мост в предрассветных сумерках просматривался довольно чётко. До него с полкилометра. Кажется, совсем недавно они с Соней гуляли по нему, мечтали о будущем. А теперь по мосту сплошным потоком - фашистский таран, за которым расстрелы, виселицы, рабство. Уже насмотрелся на многое из того, что принесла с собой эта тупая, злобная сила. Видел сожжённые деревни, расстрелянных детей и женщин, видел, как за одиночными людьми и повозками охотились немецкие лётчики... И такая ненависть затопила его душу, что дрогнула рука на маховике поворотного механизма. Обнаглели, сволочи! Даже фары не выключают.
   "Спокойно, - приказал себе, - спокойно. Сейчас мы им устроим фейерверк, сейчас..." Перекрестие прицела уперлось в середину моста. Пора!
   Загремели выстрелы. Снаряды рвались вдоль настила. У немцев паника. Несколько машин загорелось, а вместе с ними запылал мост.
   Разведчики Вайнруба "с ветерком" мчались по тихим улицам Быхова. Встретился автобус - расстреляли, увидели артиллерийскую батарею - раздавили. Ведя огонь из пушек и пулемётов, прорвались к своим.
   За этот рейд и другие дела капитан Вайнруб получил орден Красного Знамени. А в тот горький 41-й боевые награды давали скупо.
   В тяжёлых оборонительных боях дивизия понесла большие потери и была преобразована в бригаду. Под Ефремовом потеряла последние танки. Танкисты стали пехотой. И вдруг приказ: сдать свой участок обороны стрелковому батальону и прибыть на станцию Ефремов.
   Там уже стоял эшелон. На платформах под брезентом угадывались машины. То-то была радость.
   Скинули брезент с одной машины, с другой и... общий шок. Не танки-то были, а тракторы.
   Кто-то в сердцах выматерился.
   - Это что же, пахать на них?
   Подъехали комбриг с комиссаром. Бахарев поднялся на платформу.
   - Ну чего носы повесили? Да вы посмотрите внимательней. Танки не танки, а воевать на них можно.
   Всмотрелись. И точно: впереди - броневые листы, в отверстия просунуты орудийные стволы - сорокопятки. У пушек - ни подъёмного, ни поворотного механизмов. Надо поднять ствол вверх - подставляй плечо. Повороты влево-вправо - только рычагами трактора.
   Но, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Укомплектовали "чудо-технику" экипажами. Чтобы увеличить скорость, сняли с выхлопных труб глушители.
   Сейчас это может показаться невероятным, но ведь воевали и на "челябинцах". Вайнруб своим трактором проломил стену кирпичного дома, выставил в пролом пушчонку и с короткой дистанции подбил пять немецких танков!
   На этом участке противник прекратил наступление. Выдохся.
   В начале 42-го Вайнруба срочно вызвали в Москву в Управление бронетанковых войск. Получил приказ: выехать в Горький, принять формируемую 205-ю отдельную танковую бригаду и быть в готовности к убытию на фронт.
   В Горьком пробыл около двух месяцев. Провёл тактическое учение. И вот наконец погрузка в четыре эшелона. Шли по "зелёной улице". Направление не знал даже комбриг.
   Сутки за сутками в пути. Куда их везут? Первая большая остановка в... Чите. Значит, Забайкальский фронт. Правда фронтом он назван пока условно, но кто знает, когда начнутся боевые действия в этих краях.
   Эшелон встретил командующий войсками фронта генерал М.П.Ковалёв. Приказал Вайнрубу занять со своей бригадой оборону в районе Борзи, окопать танки.
   9 месяцев в Забайкалье. Не война, но и тылом их участок не назовёшь. Рядом японские войска. Две армии друг против друга как наведенные пистолеты. Курки взведены и вот-вот грянет чей-то выстрел.
   Продовольственные пайки - тыловые. Солдаты приспособились ловить сусликов, но вскоре последовал грозный приказ: прекратить! Несколько пойманных зверьков оказались чумными.
   Вайнруб рвался на фронт - писал рапорт за рапортом. Даже на имя Сталина написал. В Москве наконец вняли его просьбам, однако на фронт пока не послали: направили на 3-х месячные курсы - осваивать тяжёлые танки "ИС". Но выдержать и этот срок ему было невмоготу. Досрочно сдал экзамены и получил назначение на 1-й Белорусский фронт.
   Неисповедимы военные судьбы. В начале 1944-го командующий бронетанковыми войсками генерал Г.Н.Орёл сказал ему, что его брат - заместитель командующего 8-й армии, и он может с ним повидаться.
   Майор Вайнруб приехал в 8-ю. В это время 34-й танко-самоходный полк этой армии вёл бой. Командир полка был тяжело ранен.
   - Принимай полк, - сказал Матвей, - а там с твоим начальством решим.
   Раздумывать некогда, обстановка требовала немедленных действий. Евсея утвердили в должности командира этого полка. Однако - воевать под началом брата - неизбежные сложности для обоих. 34-й танко-самоходный отличился в боях и был награжден орденом Красного Знамени. По положению этот же орден полагался и командиру полка, но Матвей воспротивился: нечего разводить семейственность!
   Командирское самолюбие Евсея взыграло. Он попросился в другую армию. Командарму Чуйкову жаль было отпускать храброго и толкового командира. Но сам видел: характеры у братцев куда как крутые. Найдёт коса на камень - потом разбирайся с обоими.
   В декабре 44-го Евсея назначили командиром 219-й Кременчугской Краснознамённой танковой бригады. Бои уже шли в Польше. 219-я в наступлении, как правило, использовалась как передовой отряд. Блестяще проявила себя в боях за город Кутно, разгромив во взаимодействии с 37-й механизированной бригадой части 251-й немецкой пехотной дивизии. Неотступно преследуя врага, 23-го января 45-го 219-я первой ворвалась в город Кольмар. Прорвавшись к железнодорожной станции, танкисты отрезали путь вражескому эшелону с автомашинами. Освободив город, стремительно двинулись к реке Нетце.
   На берегу обнаружили несколько барж, поставленных на прикол. Буксиров поблизости не было. Комбриг принял смелое решение: не дожидаясь понтонёров, артиллерии и стрелковых частей, форсировать реку на баржах. Но как?
   Выручила смекалка. Мотострелки - танковый десант - преодолели Нетце на подручных средствах и с помощью канатов отбуксировали баржи с танками на противоположный берег. Первую баржу тянули вручную, а потом "бурлаков" заменил танк.
   Командир 1-го Красноградского механизированного корпуса, в состав которого входила 219-я танковая бригада, генерал-лейтенант С.М.Кривошеин, получив по рации сообщение Вайнруба о форсировании с ходу Нетце, сначала этому не поверил.
   - Сколько ты выпил фронтовых норм?
   - С нормами все в норме, товарищ генерал, - весело ответил комбриг. - Если желаете поднять чарку на северном берегу Нетце, я готов вас принять.
   Не только комкор, но и командарм не сразу поверили, что 219-я совершила столь дерзкий рывок. Знали, что Вайнруб - один из лучших комбригов во 2-й танковой армии, но чтобы за сутки преодолеть с боями свыше 80 километров, да ещё форсировать реку, -- о таком в ту пору можно было только мечтать.
   Вечный вопрос, где быть командиру в бою, он для себя решал просто: там, где горячо. Но брал не только дерзкой отвагой. Одновременно и расчётливостью. Отвага, она тоже в расчёт входит. Мощные узлы сопротивления старался обходить, не ввязываясь в затяжные бои. Нащупывал у противника слабые места и тогда обрушивал на него всю силу огня и брони.
   К смерти на войне привыкают как к неизбежному военному быту, и мало кто из фронтовиков горазд был строить планы на месяц-другой вперёд. Какой там месяц, пережить бы очередную атаку или бомбёжку, а там посмотрим. Конечно, мечтали дойти до Берлина, дожить до Победы, но это уж как кому повезёт. И если "смертью храбрых", что ж... Значит, не судьба. Но то, что с ним произошло в начале марта 45-го, не привиделось бы и в страшном сне.
   ... Он сидел в танке и ждал сигнала атаки. Бригаду придали стрелковой дивизии 47-й армии, откуда и должен был поступить сигнал - три семёрки. Но вот уже загрохотала артиллерия, послышался дробный перестук пулёметов и автоматов - начался бой, а сигнала всё нет.
   Встревоженный комбриг несколько раз запрашивал по рации КП дивизии. Ответа не последовало. Что за чертовщина?
   Взаимодействие в бою - штука тонкая. Двинуть танки в атаку раньше назначенного времени - значит, оторваться от пехоты, подставить их под огонь своей артиллерии. Опоздать с танковой атакой - опять же смешать все карты продуманного взаимодействия.
   Принял решение: вперёд! Но было уже поздно. Противник накрыл наступающую пехоту плотным огнём и перешёл в контратаку. Наступление захлебнулось.
   Вайнруба вызвали к комдиву.
   - Подполковник, почему ваши танки не поддержали пехоту?
   Генерал говорил негромко, но по его побелевшим глазам нетрудно было догадаться: с трудом сдерживает гнев.
   - Сигнала в атаку я не получил.
   Комдив всем корпусом повернулся к начальнику штаба.
   - Вы сигнал комбригу дали?
   - Сигнал я давал несколько раз, но командир бригады, видимо, решил по-другому.
   Генерал подошёл вплотную к Вайнрубу.
   - Вы знаете, что из-за вас полегла половина дивизии? Вы струсили!
   - Т-товарищ генерал... - Он глотал воздух, с ужасом сознавая, что больше не может ничего сказать в своё оправдание.
   - Я вам не товарищ, - жёстко отрубил комдив. - Сдать оружие!
   Вайнруба увели в землянку особиста.
   ... Время словно растворилось в каком-то отупляющем оцепенении. Все слова уже сказаны, подписан протокол допроса. Он сидел на низком, наскоро сколоченном топчане без пистолета, но всё ещё при погонах и орденах, всё ещё комбриг 219-й, твёрдо уверенный в том, что сейчас все разъяснится: войдёт куда-то запропастившийся майор-особист и виновато скажет: "Ошибочка вышла, так что уж извините..."
Особист наконец появился.
   - Встать! - рявкнул арестованному. - И, придав голосу некую торжественность, объявил: - За проявленную трусость при выполнении боевой задачи, в результате чего...
   Комбриг слушал и не верил своим ушам.
   - ... Военным трибуналом 47-й армии вы присуждены к расстрелу.
   Как? Разве уже заседал трибунал? Но почему без него? К расстрелу заочно... Он тоскливо посмотрел на дверь, за которой стоял часовой. А майор, не давая опомниться, приказал лейтенанту-помощнику:
   - Снять с него знаки различия и правительственные награды!
   Пальцы лейтенанта привычно принялись за работу. Он небрежно бросил на стол орден Красного Знамени, за ним другой...
   Вайнруба посадили в кузов полуторки. Рядом уселись конвоиры. Машина понеслась по полевой дороге. У стога сена остановилась. Лейтенант построил солдат в шеренгу.
   - Заряжай!
   Щелкнули затворы. И только теперь до него со всей безысходностью дошло: это конец.
   Вечерело. Солнце, словно расплавившись от собственной жары, исчезло за кромкой леса, оставив напоследок багровые полосы. От сена тянуло пряным, полузабытым запахом детства, когда он с пацанами ходил на луга к Березине.
   - Лейтенант, дай закурить.
   Особист, поколебавшись, насыпал на обрывок газетной бумаги махорку.
   Вайнруб делал длинные затяжки, будто хотел навсегда вобрать в себя этот мир, безвозвратно уходящий от него.
   - Ну, хватит! - Лейтенант нетерпеливо посмотрел на часы. - Перед смертью всё равно не надышишься. - И неожиданно предложил: - Завязать глаза?
   - Я в этом не нуждаюсь.
   А дальше... Дальше было, как в кино. На дороге показалась машина.
   - Посмотри, лейтенант...
   Особист лениво повернул голову.
   - Ну, положим, виллис. Тебе-то что?
   - Да к нам он едет. К нам!
   И впрямь, в открытом виллисе рядом с шофером стоял офицер и махал рукой. Скрипнули тормоза. Из машины выскочил майор.
   - Отставить расстрел!
   Это был офицер из штаба 47-й армии.
   Лейтенант, прочитав протянутую бумагу, козырнул.
   - Отставить, так отставить. Мне как прикажут. Товарищ подполковник! - окликнул комбрига. - Долго жить будете.
   Вайнруб не отвечал. Боевой офицер, лишённый погон и наград, оскорблённый, униженный, брошенный тупой, бесчеловечной машиной к самому краю небытия, уткнувшись лицом в стог, плакал.
   Спас его начальник политотдела бригады Космачёв. Узнав об аресте комбрига, бросился к радисту командирского танка. Тот показал: сигнала в атаку не было! Захватив журнал радиопереговоров, Космачёв помчался к командиру дивизии, от него - к командующему армией...
   Разная есть отвага. Но эта - не менее высокой пробы, чем в бою, хотя за неё не дают медали и ордена.
   5-го апреля на окраине немецкого городка Бирнбаум командующий войсками 1-го Белорусского фронта маршал Г.К.Жуков созвал совещание военачальников - от командиров бригад и выше. Сделал краткий доклад.
   - Расстояние до Берлина - всего 70 километров. Но эти километры будут тяжёлой дорогой. Мы должны одолеть её как можно быстрее и ворваться в Берлин...
   Маршал отодвинул шторку на стене и перед собравшимися предстала огромная карта, вычерченная на ватмане. Вся была испещрена голубыми пятнышками озер, прожилками ирригационных сооружений, чёрной россыпью населенных пунктов.
   Жуков отдернул вторую шторку, и открылся подробный план Берлина. На такой же гигантской схеме во всю стену изображены улицы, площади, доты... Важнейшие правительственные здания обозначались макетами с наклеенными ярлыками: макет номер такой-то.
   После командно-штабной игры на ящике с песком Евсей увидел возле Жукова группу генералов и среди них Матвея. И был несказанно удивлён, услышав:
   - Подполковника Вайнруба -- к маршалу Жукову!
   Чётким шагом подошёл, представился. Жуков сурово, как ему показалось, посмотрел на него, потом перевёл взгляд на Матвея.
   - Кто из вас, братьев, первым ворвётся в Берлин?
   Евсея этот вопрос сильно озадачил. Как ответить? Сказать "я" - неудобно, сказать "брат" - не хотелось. И всё же нашёлся:
   - Танкисты, товарищ Маршал Советского Союза, скажут пехоте: "Добро пожаловать".
   Командующий 2-й танковой армией генерал С.И.Богданов поддержал подчинённого.
   Жуков такой решимостью остался доволен.
   ... Евсей сел в виллис и поехал в бригаду. Он и сам потом не мог объяснить самому себе, почему приказал водителю остановиться именно у этой развилки. Достал карту, но смотрел поверх неё, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. И тут увидел то, что хотел увидеть: к этой же развилке, но по другой дороге пылил ещё один виллис. Так и есть: Матвей!
   Вышли из машин.
   - Ты чего здесь остановился?
   - А ты чего?
   Ну и разговор! Оба стали тереть глаза. А, может, это пыль виновата? Отвернули лица, помолчали.
   - В случае чего позаботься о моей семье.
   - Ты тоже...
   Им бы обняться на прощанье, уткнуться друг другу в плечи, да постеснялись водителей. Молча разъехались.
   И днём и ночью -- сплошной гул, утренние туманы сливались с дымом пожарищ... Евсей занял своё место в танке и уже хотел подать команду "вперёд", как увидел начальника политотдела бригады подполковника Космачёва с газетой.
   - Вам Героя присвоили!
   Развернул газету, стал читать.
   "... Генерал-майору танковых войск Вайнрубу Матвею Григорьевичу..."
   - Чего ж ты путаешь? Это не я, а брат.
   Их, действительно, часто путали.
   Евсей стал складывать газету.
   - Евсей Григорьевич, да вы внимательней посмотрите. Строкой ниже.
   Так узнал, что одним Указом от 6 апреля 1945-го он и Матвей стали Героями Советского Союза.
   Золотую Звезду вручал ему маршал Жуков. Приехал в 219-ю с генерал-полковником С.И.Богдановым и Членом военного совета фронта генерал-лейтенантом К.Ф.Телегиным.
   - Ну, орёл, доложи боевую задачу.
   Вайнруб доложил. Богданов показал ему знаком: крути дырку в гимнастерке. Тем временем построили автоматчиков - танковый десант - в голове колонны. Жуков зачитал Указ, поздравил личный состав с награждением их командира Золотой Звездой и обнял его.
   - У комбрига московская найдется?
   Водки не оказалось, но зато была канистра спирта. Достали алюминиевые кружки.
   - А как насчёт закуски?
   - Разрешите "второй фронт"?
   Тут же, на броне танка вскрыли несколько банок с американскими сосисками. Вайнруб по традиции опустил звезду в наполненную кружку.
   - Ну, за комбрига! - Жуков поднял свою. - И чтоб звезда долго не просыхала.
   Он сдержал слово, данное Жукову накануне штурма Берлина. Его танковая бригада в числе первых ворвалась в "логово".
   - ... Я донес командиру корпуса генерал-майору Кривошеину, что веду бой в пригороде Берлина Вайзензее, - рассказывал мне Евсей Григорьевич. - Он доложил об этом командующему 2-й танковой армией Богданову. Богданов - Жукову.
   Наступила ночь на 21 апреля. Меня срочно вызывают на КП к замкомандующему фронтом Соколовскому. Легко сказать "вызывают". Попробуй доберись туда ночью! Кругом стрельба, рушатся стены, пыль и гарь. На танке с большим трудом добрался до КП... Докладываю генералу Соколовскому о прибытии.
   - Ваши танки действительно в Берлине?
   - Так точно.
   Достаю карту, показываю: "вот здесь и здесь". Он посмотрел удивлённо.
   - Распишитесь на карте.
   Я расписался. Соколовский приказал стоявшему рядом полковнику выехать со мной и лично проверить точность моего доклада. Полковник сел в мой танк, а следом за ним тронулся додж.
   Едем, а на душе тревожно. Вдруг я что-нибудь напутал и моих танков на прежнем месте уже нет? В каком свете тогда буду выглядеть перед командованием фронта?
   По немыслимому лабиринту среди бесчисленных развалин и горящих домов приехали на "место". Часть танков сгорела, остальные, маневрируя, вели огонь.
   Полковник уехал.
   Положение моей бригады было тяжёлым. Пехоты для прикрытия танков у нас уже не осталось. Фаустники бьют из подвалов, чердаков... Много ребят полегло в эти последние дни войны. На реке Шпрее - заминка. Танк, в котором находилось Знамя бригады, свалился с моста и затонул.
   Что такое Знамя для воинской части, надеюсь, объяснять не надо. Танкисты под огнём ныряли за ним и достали! Всех ныряльщиков я наградил орденом Красной Звезды. Было у меня такое право...
   1 мая. Уже Знамя на рейхстаге, а мы пробиваемся по улице Унтер ден Линден к парку Тиргартен. Фаустники свирепствуют, трудно дышать от дыма и пыли. Видимость скверная.
   Веду огонь из пулемёта. К моей машине кто-то ползёт. Фаустник? Хотел уже дать по нему очередь, но помедлил. А вдруг наш? Включаю на миг прожектор. В луче света - звёздочка на пилотке. Космачёв! Он влез в танк. Я его выругал: какого чёрта прёт на рожон!
   Космачёв вынул какой-то свёрток и положил на казённик пушки. Развернул свёрток, а там -- обугленные, залитые кровью партийные и комсомольские билеты...
   Побыл у меня несколько минут и полез наружу. "Мне в батальоны надо".
   Такой человек. Через час мне доложили: погиб начальник политотдела. Я приказал доставить его тело в Брест: похоронить на родной земле...
   В этом рассказе ветерана я ничего не убавил. Вступали перед боем в партию и комсомол, свято верили в "коммунистическое завтра", в "великого вождя". И пусть светла будет память об этих людях. Они положили свои жизни не за Сталина, а за то, чтобы приблизить День Победы.
   Ещё шли бои, а по Унтер ден Линден бежит "цивильный" немец. Машет руками, показывает на живот. Кое-как его поняли: дочь рожает. Вайнруб распорядился: помочь! Врач бригады подполковник Попроцкий взял с собою фельдшера. Отец роженицы привёл их в подвал. Приняли роды при свете карманного фонарика. Растроганный дедушка извлёк из какого-то тайника графин шнапса.
   Как назвать ребёнка? Чесали затылки, морщили лбы. Наконец придумали: коль девочка родилась в мае, пусть будет Майей.
   А война ещё вращала свои дьявольские жернова и в эти последние её часы выхватывала сотни человеческих жизней. Командир корпуса требовал "нажать", и сорванным голосом то же самое Вайнруб кричал по рации своим комбатам.
   Наступило 2 мая. Ещё одна атака... В наушниках танкошлема - голос комкора Кривошеина:
   - Прекратить огонь! Немцы сдаются. Победа!
   Грохот стих. Неужели это насовсем, неужели кончилось? Комбриг продублировал команду командирам подразделений. Вылез из люка, стянул с головы танкошлем и вытер им пот... А кругом ликование, которого не видел за всю свою жизнь. Палили в воздух из пистолетов и автоматов, плясали - кто комаринского, кто гопак, кто лезгинку. Обнимались, смахивали слёзы. Кончилось!
   Вайнруб приказал построить личный состав бригады во дворе какой-то каменной громадины. По выщербленному асфальту ещё стлался едкий дымный туман, но уже виднелись островки небесной голубизны. И как-то необычно было в это первое мирное утро, что уже не грохочет, что можно стоять на броне во весь рост или просто идти по немецкой улице, разминая затекшие ноги.
   Строились с шутками и не сразу уловили какой-то посторонний нарастающий звук. Разорвалась шальная мина, и замертво повалился на асфальт бригадный врач Попроцкий. Прошёл три войны, начиная с первой мировой, десятки жизней спас... Что ж ты так, судьба с ним обошлась в это победное майское утро?
   Но мир, он все-таки был уже мир. Кто брился, приспособив на танковой башне карманное зеркальце, кто подшивал свежий подворотничок, кто писал письма родным, торопясь сообщить, что жив.
   И вдруг Вайнруб вспомнил:
   - Стойте, братцы! У меня же есть подарок польской женщины. - И адъютанту: - Принеси-ка её картофелины...
   От танковой жары они высохли, превратились в сморщенные комочки.
   Он раздал их стоящим рядом офицерам.
   - Хранил до Победы. Теперь съедим.
   Очистил кожуру и положил спекшуюся картофелину в рот. Она показалась ему необыкновенно вкусной.
   "Авив" ("Весна"), май 1992
  
   Покуда любовь существует на свете...
   Писать о близких трудно. Казалось бы, столько знаешь о них, какие тут трудности? Но когда эти люди вросли в твою жизнь, не так-то просто вынести за скобки чувства. И всё-таки решился написать о родной сестре своей мамы и её муже. На первый взгляд, обычные труженики, каких великое множество. Но не всё в этом мире оценивается высотой карьеры и общественного положения или, скажем, творчества. Есть и другая высота, не подвластная никаким измерительным планкам, - высота души. Потому-то и хочу рассказать о двух жизнях, прожитых, как говорили встарь, потомству в пример. Для меня они навсегда "тётя Сара" и "дядя Гдалик". Но здесь буду называть их по именам, как они называли друг друга.
  
   Отец Гдалика Ревун-Лейзер Эйдельман женился на вдове Ревеке с двумя дочерьми. Он тоже овдовел, и к тому времени у него было восемь(!) детей. Его старший сын Беньомен "положил глаз" на красавицу Ревеку, стройную, пышноволосую. Но она предпочла отца. Мстительный Беньомен долго пакостил мачехе.
   В новом браке Ревека родила ещё шестерых. Ревун- Лейзер часто бывал в отъезде по торговым делам, так что домашними делами и воспитанием детей занималась жена. В 1904-м, в год рождения Гдалика, Ревун-Лейзер умер. Нужно ли говорить, какое тяжкое бремя по содержанию такой оравы детей легло на плечи Ревеки!
   Семья жила в местечке Смолевичи (30 километров от Минска). Хозяйство почти натуральное: огород, корова, куры, хлеб домашней выпечки... Спустя многие годы Гдалик в письме племяннице Тане напишет:
   "Чуть свет мама встаёт. Тут же вскакиваю и я, держась за её юбку, не отходя от неё ни на шаг. Мама сажает меня на печку, а сама, засучив рукава, приступает месить тесто в огромной деже (кажется, так называлась эта ёмкость). Толкая руки по локоть в это тесто, она трудится в поте лица... Потом тяжёлые и крупные буханки ставит в печь. Буханок много, ведь пекла мама хлеб не только для всей своей большой семьи, но и для продажи. Своим тогда маленьким умом я понимал, что маме трудно, но не знал, чем ей помочь..."
   На всю жизнь сохранил он нежную память о матери, так много сделавшей для его воспитания. В ней видел воплощение доброты, порядочности, трудолюбия, материнской самоотверженности.
   После смерти первого мужа, оставшись с двумя детьми, Ревека поставила во дворе ледник для продуктов. Это стало одним из основных источников существования семьи. Мужики из окрестных деревень, приезжая на рынок, за соответствующую плату клали в этот ледник рыбу. Иногда и ночевали в доме Ревеки. Дочери между тем выросли, превратившись в красивых барышень. Естественно, гости на них заглядывались. Однако нравы в семье были строгие. Однажды подвыпивший гость стал переходить рамки дозволенного. Одна из сестёр сжала его руку с такой силой, что он сразу же отпрянул.
   Ревека кормила Гдалика грудью до трёх лет. Жалела младшего "поскрёбыша", стремясь влить в него больше живительной силы, словно предчувствуя: выпадут на его долю крутые испытания. По семейному преданию, Гдалик, наигравшись на улице, ставил перед матерью скамеечку и становился на неё, чтобы дотянуться до вожделенного соска. Рос крепким и смышлёным.
   Как-то мать привела его к сапожнику.
   - Смотри, как чинят обувь. В жизни пригодится. Ты должен уметь всё делать своими руками. Но дай Бог, чтобы судьба меньше заставляла.
   В семье говорили на идиш. Ревека знала польский и белорусский, говорила и по-русски. Понимала: поскольку главная власть - в Москве, русский язык её детям ещё как понадобится! И понемногу вливала им и русский.
   Уже полыхала Первая мировая война, в ходу невесёлое слово "солдатки". Десятилетнему Гдалику мать посоветовала помогать писать письма на фронт. Польза двойная: и людям помощь, и продвижение в языке. И он вслушивался в сбивчивый говор женщин (зачастую смесь русского с белорусским), переводил услышанное на бумагу, стараясь облечь в правильные русские фразы. Это стало для него хорошей языковой школой. Пройдут годы, и он, технарь по профессии, будет излагать мысли чётко и ясно, писать без ошибок.
   Дети от второго брака Ревеки были дружны. Старшие во всём помогали младшим. О тех, кто уехал в Минск, неустанную заботу проявляла Добке. Гдалик называл её второй мамой. Оставшихся в Смолевичах опекала Лейке. Всю самую тяжёлую работу по уходу за огородом и коровой взяла на себя.
   В 1916-м Ревека приехала в Минск к больному тифом 17-летнему сыну Моисею. Самоотверженно ухаживая за ним, совершенно не заботилась о себе, забывая даже поесть. Сын поправился, а вот сама заболела. Организм, надломленный непосильным трудом, многочисленными заботами, с болезнью не справился...
   После её смерти 12-летнего Гдалика взял в семью живший в Минске старший брат Мейер. И о нём Гдалик будет вспоминать с глубокой благодарностью.
   Верно говорят: друзья познаются в беде. Родственники тоже. В Смолевичах случился большой пожар. Сгорел и дом Эйдельманов вместе со всеми постройками. Все работы по строительству нового дома и подсобных сооружений взял на себя Мейер. Это был мастер на все руки. Призванный в Красную армию, воевал на Украине, попал в плен к Махно. Бежал. Многие годы работал на заводе "Серп и молот" в Москве. Стал старшим электромонтёром сложных силовых энергоустановок. Как профессионал в этом деле, оказал большое влияние на Гдалика, который тоже пошёл по "электрической части".
   Мейер жил трудно. Чтобы прокормить большую семью, вынужден был подрабатывать, особенно во время отпусков. Когда Гдалик сам стал зарабатывать и предложил брату денежную помощь, Мейер отказался.
   - Тоже мне Ротшильд выискался. Сам гол как сокол.
   Как и старшие его братья и сёстры, Гдалик начал трудовую жизнь с ранней юности - сначала рабочим в телеграфной конторе, потом старшим по аппаратной. Воображение юноши будоражили пламенные идеи построения нового мира без эксплуатации человека человеком. "Кто был ничем, тот станет всем!" Он стал комсомольцем, одним из первых в Минске. Ему бы "по идейным соображениям" связать свою жизнь с пролетаркой в красном платочке, комсомолкой, "товарищем по борьбе". Так нет же, угораздило влюбиться в девушку "чуждого классового происхождения". Такой в первые дни их знакомства предстала Сара, младшая сестра моей мамы.
   Отец Сары, мой дедушка Мендл, в период НЭПа ("Новая экономическая политика") создал цех по изготовлению сапожных деревянных гвоздей, где работали родственники. Для солидности цех назвали фабрикой, так что Сара считалась дочерью фабриканта.
   В их семье - шестеро детей: четверо братьев и две сестры.
   Характер у младшей был сильный и давал о себе знать ещё в раннем детстве. Однажды 5-летняя Сара заявила: "Хочу бульбу!" Отец стал было накладывать ей в тарелку отварную картошку, но девочка заупрямилась: "Хочу, чтобы дала мама!" Отец её капризу потакать не стал. Тогда она подняла визг. Но Мендл тоже был с характером. Молча взял её за руку и, отведя в хлев к коровам, привязал к столбу. "Когда не захочешь, чтобы картошку тебе давала только мама, тогда и позовёшь меня".
Это был для неё урок послушания. Выросла волевой, но не упрямой и в самых разных жизненных обстоятельствах умела находить разумные решения.
   Сара поступила в школу, где учились в основном не еврейские дети. Пришлось сидеть и на уроках Закона Божьего. На еврейку не была похожа: сероглазая, краснощёкая, с тёмно-русыми волосами. Однажды батюшка попросил её прочитать молитву. Сара встала и... ни слова. Батюшка пытался ей подсказать.
   - Ну что, забыла? "Отче наш на небеси..."
   Девочка продолжала молчать. Кто-то из детей сказал, что прочитать православную молитву она не может, потому как иудейка. Батюшка стал неистово креститься и освободил "нехристя" от своих уроков.
   Светлое воспоминание её детства - любительский драмкружок, куда ходила вместе со старшей сестрой Матильдой (Матлей), моей мамой. Придумывали костюмы для постановок. Готовили их сами из подручных материалов: накрахмаленной марли, грубого холста, выкрашенных луковой шелухой и прочими естественными красителями, шили обувь на верёвочной подошве... Драмкружок стал местечковым театром. Ставили сцены из оперетт, комические мини-трагедии, а то и просто давали концерты со стихами, музыкой, песнями. Стихов Сара знала множество, читала их "с выражением", однако без натужной запальчивости.
   К 18 годам, как и моя мама, окончила гимназию, и в те времена считалась весьма образованной. Отец сказал без обиняков:
   - Пора замуж.
   - Нет, - отрезала Сара, - замуж не хочу. Хочу учиться.
   Отец настаивал. Тогда она пошла на хитрость: показала ему на одного неказистого парня с признаками дебила.
   - Ну что ж, замуж, так замуж.
   Мой дедушка Мендл, узрев подобную "кандидатуру", со своими требовательными напоминаниями поутих.
   Наверное, сам Всевышний послал тогда к ним в гости из Минска двоюродного брата Сары Наума Мазо. Она в тот день вместе с моей мамой месила тесто. Услышав, что Сара хочет получить высшее образование, Наум сказал:
   - Так в чём же дело? Поедешь сейчас со мной в Минск?
   Счищая с рук тесто, ответила:
   - Поеду.
   Отец её решение не одобрил.
   - Одна в большой город? На что жить будешь?
   - Ничего, не пропаду, - бодро заявила дочь. - Дадут стипендию. А летом буду собирать щавель и варить из него суп...
   Мендл взвился:
   - Щавель она будет собирать!.. Да какая же эта учёба на голодный желудок! Не будет тебе моего благословения.
   Моя бабушка Марьяся мужа не поддержала.
   - Ну что ты напустился на ребёнка! Учись, доченька. Как-нибудь поможем. А пока вот тебе три рубля. И возьмёшь с собой буханку хлеба...
   И Сара уехала с Наумом в Минск. Поселилась в его комнатке. Наум раздобыл для неё кровать.
   При поступлении в университет написала в анкете: её отец - фабрикант. Думала - это будет ей плюсом: из семьи энергичного, успешного человека. Вступительные экзамены сдала хорошо и была принята на медфак, но... без стипендии: дочь фабриканта! Доказывать, что "фабрика" отца - всего лишь небольшой цех с самодельным станком для изготовления деревянных гвоздей, не стала. Всё равно её теперь будут считать "классово чуждой".
   На медфаке проучилась недолго: после "анатомички" быть медиком расхотелось. Перевелась на педагогический факультет. И не ошиблась. Именно педагогика была её истинным призванием.
   Но учёба учёбой, а жить на что? Пришлось на картонажной фабрике клеить бумажные пакеты. Её заработка едва хватало на питание, причём, скудное. Молодой девушке хотелось приодеться, сходить хотя бы раз в месяц в кино. А уж в театр - это как манна небесная: когда выпадет, -- одному Богу известно.
   Приходилось постоянно ограничивать себя в еде. Стала худеть, бледнеть. Это заметил Наум Мазо, но, уважая независимый характер сестры, помощь ей не предлагал, зато стал регулярно собирать в доме друзей и устраивать застолья. Конечно же, там была и Сара, которой Наум уготовил роль королевы. Но она держалась скромно, вовсе не стараясь привлечь к себе внимание.
   В один прекрасный день в их комнатушку заглянул приятель Наума Гдалик...
   Каких только негаданных, судьбоносных встреч не преподносит Его Величество Случай! Это же надо такому случиться: Сара и Гдалик жили в одном местечке, а встретились впервые в Минске. Впрочем, в тот свой приезд к Науму он её не застал. Однако обратил внимание на вторую кровать.
   - Кто это у тебя живёт?
   - Двоюродная сестра. Между прочим, из твоих Смолевич.
   Брови Гдалика поползли вверх. На него произвёл впечатление даже не сам этот факт, а заправка постели. Одеяло накрыто белой простынёй, натянутой без малейшей морщинки. Сам аккуратист, он ценил это качество в других.
   - Познакомишь?
   - Что за вопрос!
   Русоволосая девушка с внимательным взглядом серых, удивительно распахнутых глаз, в которых одновременно и доверчивая непосредственность, и скрытое достоинство, понравилась ему с первых же минут. Скромная, в меру разговорчивая, умеет слушать, полное отсутствие кокетства. Он тоже пришёлся ей по душе. И даже не столько внешностью, хотя явно был недурен собой, сколько рыцарством, ненавязчивой предупредительностью.
   С каждой встречей взаимное влечение молодых людей крепло. Она почувствовала в нём надёжность, порядочность и понемногу отпускала колки. Вечерами они много гуляли, а потом, не сговариваясь, приходили на вокзал и... целовались. На них мало кто обращал внимание: вокзальные поцелуи при встречах-прощаниях - картинка обычная.
   Он учил её политграмоте (уже прочитал "Капитал" Маркса), и она с интересом слушала о прибавочной стоимости, хитростях буржуев и эксплуатации рабочих, о мировой революции. Вышагивая летними вечерами по минским скверам, взявшись за руки, напевали:
   Вперёд заре навстречу,
   товарищи в борьбе,
   Штыками и картечью
   проложим путь себе!
   Закатное небо казалось им заревом грядущих битв с гидрой мировой буржуазии, после которых на земле должна воцариться вечная справедливость. Гдалик вздыхал:
   - Жаль, что ты не комсомолка. Если бы не твоё социальное происхождение...
   Сара улыбалась .
   - Уж какая есть. Так что терпи. И потом же я теперь тоже рабочая, твой товарищ по классу.
   Однажды Гдалик пришёл к ней грустный.
   - Как комсомольца, меня направляют на западную границу в Негорелое начальником отдела телефонной конторы. На укрепление кадров. По службе-то повышение, но... Трудно мне будет без тебя...
   - Мне тоже...
   Заполняя анкету по случаю нового назначения, написал "женат", хотя в Минске они жили в разных квартирах.
   Из Негорелого вернулся в 1926-м. В этом же году умерла Марьяся. Сара тяжело пережила смерть матери. Гдалику призналась:
   - Теперь у меня никого нет ближе тебя.
   И они решили жить вместе. В ЗАГС не пошли. Что им загсовская бумажка! По их тогдашнему разумению, буржуазный предрассудок, если есть любовь. Настоящая. На всю жизнь. Забегая вперёд, помечу: расписались много лет спустя, когда понадобилось свидетельство о браке.
   Так уж получилось: ей надо рожать, а тут - госэкзамены. Брать академический отпуск не захотела. Ходила в университет до последней возможности.
   1 мая 1927-го родился их первенец Робочка. А молоко для кормления появилось не сразу. Гдалик, придя в палату, массировал ей грудь, вызывая одобрительные взгляды женщин. И молоко пошло...
   Госэкзамены Сара успешно сдала уже в июне. Это стоило немалого напряжения. В дни экзаменов Гдалик приходил в университет с ребёнком, чтобы она могла вовремя его покормить. И вообще старался ей помогать, чем только мог, взяв на себя основные хозяйственно-бытовые заботы, в том числе и уборку в доме. Оба аккуратисты, не терпели малейшего беспорядка.
   После смерти бабушки Марьяси дедушка Мендл женился на сорокалетней Фаине. Вероятно, эта женщина была вполне достойной, но младшие его сыновья Наум и Рува не захотели жить с мачехой и уехали в Минск. Где приткнуться? Ну, конечно, же, у сестры. Дети Мендла были дружны, и дружба эта сохранилась на всю жизнь.
   Сара предложила жить коммуной (модное тогда слово). Каждый по очереди готовил на всех. Появились и "фирменные" блюда: у Наума - борщ, у Гдалика - жареная картошка, у Сары - котлеты под названием "жареная Сара". В этой необычном коллективе царил дух товарищества. Все, как могли, помогали друг другу. Робочка был общим любимцем. Мужчины гуляли с ним, за что соседи называли их "мальчики с мальчиком".
   Получив диплом педагога, Сара стала преподавать в школе русский язык и литературу. Гдалик оставался рабочим на телеграфе. Ему же хотелось стать инженером-механиком. Сказал об этом Саре. Она ответила:
   - Иди учись.
   - Как "учись"? У меня семья. Мне надо деньги зарабатывать
   - Учись, - повторила она. - Получишь высшее образование - будешь больше зарабатывать. - И, обняв, поцеловала. - Кормилец наш дорогой...
   Словом, не мытьём, так катанием заставила его поступить в Минский политехнический, причём, на дневное отделение.
   Вскоре его факультет перевели в Ленинград. Институт он оставил.
   Сара негодовала.
   - Как? Ты бросил учёбу? Езжай в Ленинград и продолжай!
   Он сопротивлялся.
- Ты соображаешь, о чём говоришь? "Езжай в Ленинград"... Это же не прогулка. Это на годы. Как я вас оставлю?
   Она была непреклонна.
   - Езжай и учись.
   Ей говорили:
   - Ты что, в своём уме - отпускать мужа в далёкий город, да ещё на несколько лет? У тебя же ребёнок. Думаешь, он в Ленинграде не найдёт себе красавицу?..
   - Не найдёт, потому что не будет искать.
   И Гдалик снова уехал в Ленинград. Конечно же, с его отъездом ей стало намного труднее. Заработок учительницы весьма скромен, а тут ещё пришлось нанять домработницу - присматривать за ребёнком, пока Сара в школе. Надо потерпеть, - убеждала себя. - Вот окончит Гдалик институт, вернётся в Минск, и тогда они заживут...
   Ему тоже было не легче. Постоянная тревога: как там они без него? Параллельно с учёбой подрабатывал на электромонтажных работах. И опять невезение: факультет, на котором учился, сделали экономическим. Стать экономистом не хотел. И вернулся в Минск. И всё же главная причина возвращения - не столько факультетские метаморфозы, сколько тоска по семье. А тут как раз и повод представился сказать: не судьба. Но он недооценил волевой характер жены. Она по-прежнему стояла на своём.
   - Возвращайся и учись! В Ленинграде технических вузов много. Выбери наконец то, что тебе надо.
   Снова приехал в Ленинград и после хождений по кабинетам стал учиться в Индустриальном институте на электро-механическом факультете. И вся его учёба - сплошное ожидание каникул.
   Шёл 1933-й. Сара ждала второго ребёнка. В Минске он почти не отходил от жены. Так ему хотелось до отъезда в институт снова испытать это блаженство: ощутить ладонями теплоту родного, пока ещё беспомощного существа, вдохнуть ни с чем несравнимый запах нежного детского тельца... Сара была уверена: роды вот-вот. Но они ошиблись в подсчётах. Мишутка родился через месяц. Только после его рождения Гдалик вернулся в Ленинград. И как гром среди ясного неба: за непосещаемость отчислен из института.
   Удар, что называется, в поддых. Снова хождение по кабинетам, в том числе и в райком (к тому времени был членом партии). "Семейные обстоятельства" всё-таки учли: в институте его восстановили.
   Институт окончил в июле 1936-го по профилю "промышленное использование электрической энергии". Как он был благодарен Саре! Если бы не её непреклонная воля, поддержка, не получить бы ему высшего образования. Добился, чтобы его распределили именно в Минск.
   Работать ему выпало в проектном институте, занимавшемся проектированием авиационного завода.
   В марте 1939-го у них родилась Светлана. Жили уже в двухкомнатной квартире возле парка имени Горького. Снова обустройство, добывание то того, то другого.
   Как и прежде, у них не было разделения на "мужскую" и "женскую" работу. Каждый делал то, что мог, и, не дожидаясь просьб, спешил подставить своё плечо. Сара шьёт юбку, Гдалик примеряет молнию, а потом вшивает её. Что-то мастерит, Сара - на подхвате: измеряет, подаёт нужный инструмент, а то и сама берёт себе участок основной работы. Покрасить, побелить, вбить гвоздь, заменить электропроводку - всё подчиняется её проворным рукам.
   Она не ошиблась в выборе профессии. Теперь не мыслила себя без работы с детьми. Каждый её урок - как театральная премьера: тщательная подготовка и непременно творческое вдохновение. Никакой рутины, никакой занудливости. И нет уже в классе зрителей-слушателей. Все - участники действа.
   На её уроки приходили учителя из других школ. Не раз о ней говорили: "Лепшая з лепших" (с белорусского: "лучшая из лучших"). Ей предложили должность директора школы. Велико же было удивление работников РОНО (районный отдел народного образования), когда она отказалась. Административное поприще не привлекало. Живая работа с детьми была для неё куда предпочтительней.
   И здесь Гдалик не оставался в стороне: помогал проверять школьные тетради, что позднее дало ему основание сказать:
   - Твоих учеников уже знаю по почерку.
   Задержится она в школе (педсовет, собрание, внеклассная работа) он, придя домой первым, тут же принимается за домашние дела. А Сара, вернувшись из школы, окинет взглядом их прибранную обитель и молча его поцелует. Тут никакими словами её чувства не выразишь. Гдалик есть Гдалик.
   Бытовые заботы нисколько не приглушили любовь. Её умножала постоянная радость - дети. Каждый штрих их безмятежного детства, оставшийся в памяти, - светлый лучик во всей последующей отпущенной им жизни.
   Робочка рос пытливым, можно сказать, дотошным. То и дело с губ его срывалось неизменное: "А почему..."
   Отец подарил ему красивого коня-качалку. Приходит с работы и видит: у коня вся морда разорвана.
   - Зачем ты это сделал?
   - Я хотел посмотреть, есть ли у него зубы.
   Он рано приобщился к чтению. Особенно занимали его острые сюжеты, как он говорил, истории. Часами пропадал в библиотеке, заведующей которой была приятельница Сары, жена Янки Купалы. Однажды так зачитался, что она, не заметив его между полками, ушла домой, заперев дверь. Переполошенные родители, после длительных поисков, в конце концов, вместе с заведующей пришли в библиотеку. Робочка читал там очередную "историю".
   Мишутка был очень подвижным, даже озорным. Катаясь на велосипеде, выделывал всякие трюки: клал ноги на руль, ехал на одном колесе или без рук. Любил лазать по деревьям (парк имени Горького был рядом со Слесарной улицей, где они жили), а ещё собирать и обменивать марки.
   Так уж устроен человек: когда счастье становится повседневностью, к нему привыкают, не очень-то вдумываясь в его глубинную сущность. И только потом, когда очень дорогое, приросшее к сердцу, срывает и уносит беспощадная волна внезапно разыгравшегося гигантского шторма, с особой остротой оживают в памяти те счастливейшие месяцы, недели, дни, минуты.
   22 июня 1941-го... Эта дата кровавым росчерком навсегда врезалась в их жизнь, как и в жизнь миллионов, разделив время на "до" и "после".
   Мальчики были в пионерском лагере "Прилуки" западнее Минска. Сара и Гдалик поехали туда, чтобы забрать их. Но им отказали.
   - Мы всех ребят вывезем организованно, - заверил начальник лагеря. - Я уже звонил в Минск. Сказали: не волнуйтесь, пришлём машины.
   Здесь, среди сосновой тишины, как-то не верилось, что уже идут бои, гибнут люди, что через несколько дней на просёлки лагеря ворвётся лязг танковых гусениц, треск мотоциклов, и среди этих уютных домиков зазвучит чужая речь...
   Вернулись в Минск в уверенности: детей, конечно же, вывезут. Другого исхода просто не представляли. А на следующий день прилетели немецкие самолёты, началась бомбёжка...
   Как правоверный коммунист, Гдалик поспешил в райком. Уж там-то, полагал он, в курсе обстановки и дадут чёткие инструкции. Но картина, которую увидел, его потрясла. Пустые кабинеты. Двери некоторых распахнуты, сквозняки гоняют по полу бумаги...
   С Сарой они мучительно решали: что делать? Робы и Миши по-прежнему не было. Снова ехать в лагерь? Но на чём? Автобусы уже не ходят. Ну, предположим, доберутся как-то. Но как знать: вывезли ребят, не вывезли? И если ещё не вывезли, то куда с ними? В Минск под бомбы? Нет уж, там, в лагере, безопаснее. Пусть хоть дети спасутся. Не может же быть такого, чтобы их бросили на произвол судьбы.
   А Минск уже горел. На улицах - трупы... Немецкие самолёты бомбили, не встречая никакого сопротивления. Надо немедленно уходить.
   Ушли из города, в чём были: Сара в белом платье, Гдалик в белом полотняном костюме. У него на плечах - двухлетняя Светлана, за спиной - тощий вещмешок. На дороге попросились в какой-то грузовик. В кузове - военные. Но солдаты всё время молчали, и только один за всю дорогу что-то односложно сказал, как показалось им, с немецким акцентом. Машина, свернув с шоссе, остановилась у какой-то железнодорожной станции. Там стоял товарный поезд. Гдалик побежал к дежурному - сообщить о подозрительных людях, а заодно узнать, куда направляется состав. Дежурный стал куда-то звонить, а машина умчалась. Выяснить удалось немного: поезд идёт на восток.
   Они добрались до Куйбышева. Гдалик поехал искать Центрэлектромонтаж. Эта организация, как он слышал, должна была участвовать в строительстве авиационного завода. Настойчивые расспросы о "секретном объекте" вызвали подозрения. К тому же очень странно выглядел этот гражданин: обросший, бледный, худой - уж не диверсант ли, пробравшийся в глубокий тыл?
   Его отвели в НКВД. Хорошо, что у Гдалика были при себе документы, в том числе партийный билет. Разобрались. Свели с нужными людьми. После профессиональной беседы, в ходе которой он набросал схему электроснабжения станков, стало ясно: перед ними действительно инженер-электрик.
   Авиационный завод строился близ посёлка Безымянка, недалеко от Куйбышева. Рабочими в основном были заключённые. Наряду с уголовниками на стройку пригнали и осуждённых по 58-й статье "врагов народа". В одном из них Гдалик узнал профессора, читавшего им лекции в институте.
   Работа шла круглосуточно. Из рабочих выжимали всё, что возможно. Некоторые не выдерживали огромного напряжения, усугубленного скудным питанием, и падали замертво на рабочих местах. Их заменяли новыми рабочими. В чём-чём, а в "лагерном материале", как называли зэков энкаведешники, недостатка не было.
   Гдалика назначили старшим прорабом по электромонтажу. Уголовники, попавшие ему в подчинение, пытались его задобрить, чтобы не очень-то прижимал. Пообещали "достать" масло и ещё кое-какие продукты. Каким образом собирались это сделать, можно только догадываться: или украсть, или отнять "пайку" у "доходяг".
   От их услуг отказался. Сказал, что не сторонник потовыжимания ради стремления показать свою власть. Однако и халтуры не потерпит.
   Инженера-еврея рабочие зауважали. Дело своё знает основательно, не кричит, не грозит карами, как некоторые начальники. Если что-то не ладится, не паникует, не бежит к начальству с жалобой на подчинённых: запороли, мерзавцы, подвели! При этом не только руководит, но может и своими руками показать, как надо выполнить ту или иную операцию.
   Саре тоже было нелегко. Преподавала в ФЗУ (фабрично-заводское училище) русский язык и литературу. Днём - в училище, вечерами, приткнувшись на своей половине стола, проверяла многочисленные тетради, готовилась к урокам. На ней - и ребёнок, и бытовые заботы. Осенью в посёлке - непролазная грязь. У неё уже были сапоги и, случалось, вязли в густом месиве. Тогда приходилось вытаскивать их руками.
   Если бы все невзгоды, выпавшие на их долю в эвакуации, тем и ограничились, они бы обрели душевное равновесие. Война. Всем трудно, надо потерпеть. Но как снять боль, что вонзилась в них ещё в Минске? Где сыновья? Что с ними? Чуть ли не каждый день Сара писала письма в Красный Крест, исполкомы тыловых городов, детские дома... Приходили ответы: "Не значатся", "Сведениями не располагаем", "Будем иметь в виду"... Иногда вспыхивала искорка надежды. "Эйдельман" - довольно распространённая еврейская фамилия. Кто-то слышал, что дети с такой фамилией прибыли туда-то. Но потом выяснилось: Эйдельманы, но не те.
   И всё-таки надежда не гасла. Детских домов в стране много, далеко не во все посланы запросы.
   Работа выматывала физически, но она же помогала приглушить их боль. Завод стал главным смыслом их пребывания в этом приволжском посёлке. Как сказочный богатырь, он рос не по дням, а по часам. Строительство началось в июле, а в декабре уже были выпущены первые истребители МиГи. Казалось бы, в Государственном Комитете обороны должны были рукоплескать тому, что свершилось здесь в небывало короткий срок. Но вышло иначе.
   В конце декабря 1941-го собрали на срочное совещание всех ответственных работников "Особстроя" и завода. Спустя много лет в своих воспоминаниях Гдалик напишет:
   "Все собравшиеся в кабинете главного инженера Лукъянова ждут поздравлений с успешным выполнением важного задания. Но почему-то голос главного инженера зазвучал совсем не торжественно. Безо всяких предисловий он просит выслушать содержание телеграммы ГКО (Государственный Комитет Обороны -- М.Н.), поступившей на завод. Приведу её по памяти почти дословно:
   "Вы выпускаете один-два самолёта в день. Вы подводите страну и Красную Армию. Я требую массового выпуска самолётов. Если вздумаете отбрехаться, не выйдет: понесёте суровую кару.
   И.Сталин".
   Так "великий вождь" оценил трудовой героизм строителей завода.
   "И далее здесь или в отдельной телеграмме, - продолжает Гдалик, - сказано: МиГи не нужны. Нужны ИЛы. И на январь устанавливается план по выпуску ИЛов.
   Когда всё это было оглашено, на совещании наступила большая пауза. Никто не проронил ни слова. Лукьянов лишь спросил: всем ли ясна ситуация? Всем было ясно. Все устремились к рабочим местам".
   В связи с новой заводской технологией требовалось срочно выстроить несколько новых корпусов, а в тех, что были уже сданы в эксплуатацию, все станки переставить по-иному. Это означало: то, что с таким трудом было смонтировано, предстояло демонтировать, а потом собирать заново.
   Объём электромонтажных работ был колоссальным. Тысячи станков, множество подстанций, высоковольтные кабельные перемычки, силовые и осветительные сети... И всё это нужно было снова прокладывать, монтировать, проверять. А до января - неделя.
   Это был строительный штурм. Причём, делать надо было наверняка, ибо на переделки уже не оставалось времени.
   В январе с заводского аэродрома взлетели первые штурмовики - прямо на фронт. Уж теперь-то, казалось, можно сбавить непомерное напряжение. Но не тут-то было! Стало известно: выпускаемые заводом одноместные ИЛы в воздушных боях уязвимы с хвоста. Поступило распоряжение: срочно сделать штурмовики двухместными - оборудовать в хвосте кабину для стрелка-радиста.
   Снова срочные переделки в технологии, электрооборудовании, снова огромная нагрузка.
   Справились и с этим. И лучшая награда строителям - весть о том, что ИЛ-2 стал грозой для врага. Гитлеровцы назвали его "чёрной смертью".
   В 80-е годы на экраны страны вышел художественный фильм "Особо важное задание". Его сюжет - строительство того завода. Кадр за кадром - трудовой энтузиазм, пафосные речи, ведущая роль партии... А сталинская телеграмма, грозящая "суровой карой", если в кратчайший срок не будет налажен массовый выпуск самолётов, подаётся в фильме как проявление железной воли вождя, его государственной мудрости. Дескать, не было бы Сталина - не было бы побед, в том числе и трудовых. И, конечно же, полное замалчивание, что основной "рабсилой" были заключённые - "лагерный материал", какие драмы разыгрывались здесь ежедневно, если не ежечасно, и вообще какой ценой в немыслимо короткий срок был построен авиазавод в Безымянке.
   Воспоминания о тех штурмовых днях и ночах, оставленные Гдаликом, - это уже исторический документ: как было на самом деле.
   Вскоре электриков перебросили в сибирский город Сталинск (ныне Кузнецк) на такой же "горячий" объект - монтаж алюминиевого и ферросплавного комбината. Там Гдалик уже был начальником монтажного участка. Больше самостоятельности, но и больше ответственности. Её не боялся: с юных лет привык быть ответственным за всё, что делал. Знак качества - это его совесть в действии.
   Жизнь Сары и Гдалика в Сибири была уже посытнее, чем в Безымянке. Овощи выращивали сами, благо, земля для огородов давала их вполне достаточно - успевай лишь обрабатывать. Да и почва у подножья Алтая плодородна. Сара работала заведующей детским садом, куда определили и маленькую Светлану.
   В феврале 1944-го Гдалика, как опытного специалиста, откомандировали в Гомель на восстановительные работы. Путь пролёг через Москву, и Сара решила остаться там у братьев. В Москве к тому времени жили Рува и вернувшийся с фронта Наум. Ехать в Белоруссию, где погибли близкие, где они потеряли сыновей, - снова бередить душу.
   Гдалик часто писал. Конечно же, тосковал без семьи. Сара, живя уже у Рувы (в деревянном домике во дворе - на том месте сейчас высится здание МИДа России), регулярно отвечала, и всегда в её письмах были строки о Светлане: какую очередную колоритную фразу она "выдала", какие у неё обновы, как отметили её день рождения...
   После освобождения Минска Гдалик приехал туда, надеясь хоть что-нибудь выяснить о судьбе детей. Их деревянный дом уцелел, сохранились даже некоторые вещи. О Робе и Мише узнать удалось немного: через несколько дней после того, как Минск покинули родители, они пришли домой. Поставили в комнате чемодан, вышли на улицу и... больше никто из соседей их не видел.
   Гдалик узнал о жуткой расправе, которую учинили оккупанты и полицаи над евреями и в Минске, и в Смолевичах, и всюду, где устраивали свой "новый порядок". Что сталось с их детьми? Логика подсказывала: скорее всего, ушли к дедушке в Смолевичи. А куда ж им было ещё идти! Но ведь и там все евреи были расстреляны в карьере...
   Да, от страшной правды никуда не уйдёшь. Были бы Роба с Мишей живы, вернулись бы в Минск, попытались разыскать родителей.
   И всё же какая-то искорка ещё мерцала. А вдруг? Случается же иногда невероятное. С ней, этой искоркой и жили, продолжая писать письма по розыску сыновей.
   Теперь, когда Сара и Гдалик потеряли их, не раз возвращались памятью к предвоенным годам. Да, было трудно, то и дело приходилось преодолевать бытовые и прочие неурядицы. Но как они были тогда счастливы! Счастливы безмерно. Крутануть бы время назад, запомнили бы навечно каждую деталь их довоенной жизни, вобрали бы в себя каждый её прожитый миг.
   Саре вспомнилось... Однажды Мишутка услышал у магазина, как одна женщина сказала другой: "Только что завезли рис. Какое счастье! Я заняла очередь..."
   Прибежал домой и с порога:
   - Мама, нам счастье надо? Его в магазине выдают!..
   - Какое счастье? О чём ты?
   - Ну, это... Рисом его называют.
   Сара засмеялась, а потом прижала малыша к себе.
   - Ну, кто же откажется от счастья! Иду, иду в магазин...
   Первые послевоенные годы нагромоздили на них немало проблем. Сколько же можно жить порознь! Гдалику, хотя и опытному инженеру-электрику, но еврею, устроиться на работу в Москве долго не удавалось. По стране уже катилась, запущенная Сталиным волна антисемитизма. Но мир не без добрых людей. Бывший его начальник на Безымянке Амирагов уже тогда обратил внимание на талантливого электрика Эйдельмана. Теперь уже занимая в Москве довольно высокую административно-техническую должность, помог ему.
   Сначала Гдалика откомандировали в подмосковный Подольск старшим прорабом в Особое монтажное управление Центрэлектромонтажа. В начале лета 1945-го семья поселилась в коммунальной двухкомнатной квартире на окраине города. Опять обустройство, многочисленные бытовые заботы... В то время часто отключали электричество - в ходу были керосиновые лампы.
   Светлану определили в музыкальную школу. Ежедневно, а то и дважды в день, Сара отводила её на занятия. Пианино у них не было. Чтобы дочь побыстрее постигла музыкальные азы, Гдалик на большом листе ватмана нарисовал клавиатуру и прикрепил его к обеденному столу.
   Между тем Амирагов добился перевода инженера Эйдельмана на работу в Москву: в конце 1947-го Гдалик получил инженерную должность в тресте "Военморэлектромонтаж". Его покровитель выхлопотал и отдельную (тогда считалось роскошью) однокомнатную квартиру в Плющеве - почти в Москве (при Хрущёве этот район включили в столицу).
   Спустя много лет Светлана напишет мне...
   "...Наш двухэтажный 12-ти квартирный дом был единственным каменным (из шлакоблоков) строением на нашей улице. Квартира - на низком первом этаже с окнами на север, без газа, центрального отопления, воды и канализации, а также без выключателей и розеток, снятых живущими до нас. Для отопления в комнате и на кухне были большие печи... Однако грели они плохо, хотя и потребляли много дров. Зимой температура в комнате редко поднималась выше 13 градусов. Особенно холодно было по утрам. Из-за проблем с печкой пищу мама предпочитала готовить на керосинке... И всё же по тем временам наша квартира была роскошным жилищем, т.к. в остальных квартирах, даже однокомнатных, жили по несколько семей, а многие, если не большинство моих одноклассников, жили в бараках".
   Как бы туго не прижимали их обстоятельства, с ними Сара и Гдалик не смирялись. Делали всё возможное, чтобы обустроить квартиру, создать в ней уют, а, значит, извлекать из того, что их окружало, побольше радости. Гдалик сделал шкаф для кухни, большие книжные стеллажи от пола до потолка, тахту с пружинным матрацем. Пружины были старые, разновеликие, но он всё подогнал, укрепил, доски собрал из обрезков. Тахта служила им немало лет. Абажур Гдалик смастерил из проволоки. Сара обвила каркас лентами, вырезанными из крашенных полосок ткани, с двух сторон - бахрома. Получилось не стандартно и очень красиво.
   Сара говорила о Гдалике:
   - С ним можно с удобствами жить даже на необитаемом острове. Придумает, как сделать и сделает жизнь красивой и уютной из любого подручного материала.
   Впрочем, то же самое можно было сказать и о Саре.
   И снова слово Светлане:
   "Однажды к нам зашла соседка и, увидев голую стену, сказала: "У вас растёт девочка, и она не будет знать, что такое ковёр". Через короткое время над моей кроватью висел "ковёр" - вышитый на куске неоновой ткани стебельчатым швом заяц с морковкой. Так как серых ниток для зайца не хватило, вышивка закончена голубыми нитками. Была вышита даже картина "Утро в сосновом бору". Инициатором создания такого произведения был папа. Основой для перевода рисунка на ткань был неизвестно как попавший к нам фантик: конфеты "Мишка косолапый". Папа разлиновал фантик на клеточки, мама по ним вышивала основной рисунок, а потом папа подправил этот рисунок стебельчатым швом... Картина, отделанная кусочком шёлкового шнура, висела на стене, украшая нашу жизнь. Она жива до сих пор, и для меня - символ удивительных взаимоотношений моих родителей, символ деятельной, заботливой любви, которая помогала жить полноценной жизнью, несмотря на тяжелейшие испытания".
   К бытовым трудностям им не привыкать. Но очень трудно было этой дружной семье в денежном отношении. Перейдя на новую работу, Гдалик лишился производственных доплат, а Сара, опытный педагог, не могла устроиться на работу из-за "пятой графы". Шла визгливая кампания - борьба с "безродными космополитами", и чиновники, ведающие кадрами, разумеется, бдили. Если где-то на периферии по причине нехватки кадров евреев ещё куда-то "брали" и, как правило, на непрестижные должности, то в Москве для них - глухая стена. Гдалику, конечно, повезло, что у него оказался влиятельный покровитель, сумевший "пробить" еврея на скромную инженерную должность. У Сары такого покровителя не было. Да и появись он, вряд ли сумел бы добиться справедливости.
   Сара, узнав, что в той или иной школе требовался преподаватель её профиля, приходила туда. С ней сначала любезно беседовали. Внешне на еврейку со своими светло-пепельными волосами не похожа. Но стоило показать паспорт, как начиналось: "Ой, вы знаете... Мы бы охотно вас взяли, но до вас был один человек, и мы ему уже обещали". Были и другие хорошо отработанные приёмы: "У вас большой перерыв в работе педагога-предметника" или "зайдите завтра, я должна (должен) посоветоваться в РОНО". Снова приходила, но встречала отказ. Однажды выслушала и такое: "У вас не очень хорошая дикция - придирка к её мягкому, на польский манер, произношению буквы "л".
   Если удавалось найти хоть какую-то работу, то только временную: замещала заболевшую учительницу, была воспитательницей в пионерском лагере...
   Так тянулось лет пять, пока тиран не умер. В марте 1953-го вопрос о её трудоустройстве был решён в течение двух дней. Для неё это, как для пловца с затонувшей лодки, изнемогающего под непрестанными ударами волн, наконец-то нащупать ногой земную твердь.
   О ней, как об учителе, лучше всяких служебных аттестаций скажут письма её бывших учеников.
   От Валерия Трусова, солдата Советской армии.
   "27/XII 59. Даугавпилс-4.
   Здравствуйте, моя добрая, замечательной души человек Сара Марковна!
   Примите мой тёплый, ученический, большущий привет и самые наилучшие пожелания в Вашей жизни.
   Сара Марковна, пожалуйста, не думайте, что я излишне написал во вступлении. Нет, я именно таким Вас считаю человеком... Сколько я получал писем от Саши Холодова, и всё время он пишет о Вас, о ребятах, которые с благодарностью вспоминают Вас, Вашу методику преподавания литературы, русского языка. Это именно Вы в тяжёлый для нас момент не потеряли веру в нас, в то время, когда многие преподаватели смотрели сквозь пальцы, равнодушно, соглашаясь с чьим-то чужим мнением. Вы были наш первый защитник, и никогда мы этого не забудем. Так спасибо же Вам, наша добрая учительница, за все старания, заботу, веру в нас. Мы постараемся полностью оправдать эту веру, стать настоящими людьми..."
   С Валерием произошла такая история... Учился неважно, на экзаменах за 9-й класс получил подряд три двойки. Уже второгодник. Его закадычный друг Толя Гришин решил морально поддержать Валеру, но весьма своеобразно: отказался... сдавать оставшиеся экзамены. Это шокировало учителей. На педсовете в их адрес - гневные речи. Разгильдяи! Позорят школу! Нечего с ними миндальничать! Исключить обоих!
   Сара с этим не согласилась. Ребята вовсе не безнадёжные. Если с ними основательно поработать, дурь из них выйдет, и школу закончат нормально. И тут же решительно:
   - Беру их в свой класс.
   Так на педсовете, в конце концов, и порешили. В том классе она была классным руководителем. "Читать мораль" не любила. Умела побуждать к добрым поступкам. И это, конечно же, сказалось на поведении и успеваемости обеих второгодников. Школу оба окончили вполне нормально. А когда их призвали в армию, она переписывалась с ними, воодушевляла на дальнейшую учёбу, помогала с учебниками. И Толя, и Валера получили высшее образование. Толя, оставив свою городскую квартиру дочери, переехал в село и стал в местной школе учителем труда. Ребята его полюбили. Потом он не раз будет говорить, как много перенял на поприще педагога от своего классного руководителя и прекрасного учителя Сары Марковны Гальпериной.
   Ещё письмо, вернее, праздничная открытка.
   "Дорогая Сара Марковна!
   Поздравляю Вас с праздником 8-го марта. Желаю Вам всего наилучшего в жизни, никогда не стареть душой и оставаться любимой учительницей и второй матерью для Ваших учеников. Я пишу Вам так потому, что Вы - моя самая любимая учительница и вторая мать.
   Ваша бывшая ученица Надя Шандаринова.
   8/III-61".
   Подобных писем от своих бывших учеников она получила много, но и этих двух достаточно, чтобы уяснить, каким была педагогом.
   Мы жили недалеко от Москвы в посёлке Красный Строитель, и Сара с Гдаликом не раз приезжали к нам. Каждый их приезд вносил ощущение особой душевной теплоты и оптимизма. Гдалик, работавший ведущим специалистом по реконструкции ГУМа и Всесоюзной выставки достижений народного хозяйства, с юмором описывал переполох начальства во время визита на ВДНХ Хрущёва и американского президента Никсона и явно не светские манеры Никиты Сергеевича. Сара тоже рассказывала забавные истории из школьной жизни, а то и просто их быта. Я затевал с Гдаликом состязание: кто чью руку положит. Себя считал крепким парнем: увлекался тяжёлой атлетикой, десяток раз выжимал правой двухпудовую гирю. Но положить руку Гдалика так и не смог.
   - Дядя Гдалик, - вопрошал я, - откуда у вас такая железная хватка? Ведь насколько знаю, спортом вы не занимались, штангу не поднимали.
   Он усмехнулся:
   - Это правда: штангу не поднимал. Не до того было. Зато много приходилось держать в руках молоток, отвёртку, плоскогубцы, скручивать проволоку... Такие вот регулярные тренировки.
   Вряд ли кто-то из посторонних мог бы почувствовать, какую неизбывную боль носят в себе эти люди. О пропавших, а скорее всего погибших детях, они не говорили: не хотели омрачать нам настроение. Немного знал я людей, умевших так "держать удар". Другой вопрос: чего им это стоило!
   Иногда их приезды совпадали с отпуском моего брата Геры, курсанта военно-морского училища, а затем офицера Северного флота, где он служил на боевых кораблях. Гера брал гитару, я мандолину...
   Роба - ровесник Геры, а Миша младше меня лишь на три года. Какие чувства испытывали, глядя на нас, Сара и Гдалик, когда мы играли и пели, - об этом можно было только догадываться.
   ... Сара тронула Геру за плечо.
   - А теперь эту песню... Ну, ты же знаешь её. - И она, не раскрывая губ, помогая себе ладонью, тихо напомнила мелодию. Гера взял аккорд. Я подключился...
   Мы с тобой не первый год встречали.
   Много вёсен улыбалось нам.
   Было грустно - вместе мы скучали.
   Радость тоже делим пополам...
   Смотрел на Сару и Гдалика - какие одухотворённые лица! А глаза затуманены. Гдалик, сцепив пальцы, сидел, не шелохнувшись. Сара откинула прядь со лба и краешком ладони (я-то видел) убрала слезинку.
   Песня словно сложена про них. Всё-таки есть, есть в этом мире любовь, да такая, которую не в силах сокрушить никакие испытания. И только смерть может унести её с собой.
   ... У Гдалика заболело сердце. Накануне разбирал две печных плиты, таскал вёдрами кирпичную крошку. Молодой врач, осмотрев его, настоятельно рекомендовала спокойный щадящий режим в отдалении от столичной сутолоки.
   Ехать в дом отдыха он не хотел. Вот-вот должна была рожать Светлана. Но Сара уговорила.
   Когда на свет появился Мишутка (в память о погибшем) Гдалик приехал посмотреть на внука. Лучшего лекарства для себя и не мыслил. Вернулся в дом отдыха просветлённый, переполненный радостью. Знать бы ему, что Сара скрывает от него мучившие её периодические спазмы головного мозга, что их атаки в последнее время участились, бросил бы свой вынужденный отдых, чтобы быть рядом с ней. Уж он бы настоял на тщательном медицинском обследовании, на срочных мерах. Но она, не желая его волновать, держалась стойко. Более того, когда очередной приступ прошёл, решила навестить мужа. Решение пришло внезапно, будто предчувствовала: другой возможности увидеть его уже не будет.
   ...Было воскресенье 4 марта 1962-го. Гдалика в его комнате не застала (он в другом корпусе играл в шахматы). Пока ехала к нему, чувствовала себя вполне сносно. А здесь опять прихватило... Предстать перед мужем в таком состоянии не хотелось. Оставила бодрую записку и направилась к станции.
   Кто-то успел сообщить Гдалику о приезде жены. Прочитав записку, поспешил к станции. Сара шла медленно, и он её нагнал. Как они обрадовались встрече! Редкие прохожие с удивлением смотрели на эту пару: люди немолодые, а идут, прижавшись друг к другу, словно влюблённые парень и девушка.
   И вдруг она стала оседать.
   - Саринька, что с тобой?
   Она не отвечала: потеряла сознание. Подошла электричка. Надо было немедленно принимать решение. Он принял его мгновенно: в Москву!
   У вокзала ждала вызванная машинистом скорая помощь. Но помочь уже не смогла...
   Гдалик вернулся домой поздним вечером. По его лицу Светлана и её муж Толя поняли: что-то случилось. Предупреждая их вопросы, сказал:
   - У мамы инфаркт. Её отвезли в больницу. - И кусая губы, чтобы не разрыдаться, добавил: - Светочка, тебе лучше пока пожить у Толиных родителей...
   Мужество проявляется по-разному. Но всегда в его основе - чувство долга. Придавленный безмерным горем, он уже думал о дочери и внуке. Сразу же оглушить страшной правдой не мог. Нет, не сейчас. У Светланы может пропасть молоко. Он подготовит её к неизбежному постепенно.
   Светлана узнала о смерти матери только после похорон.
   Провожала Сару вся школа. Пришли и многие из тех её учеников, кто школу давно закончил. Она поистине была любимой учительницей, хотя орденов и почётных званий не имела.
   ... Гдалик пережил её на двадцать лет. Сколько раз вспоминал заключительную фразу из романа Александра Фадеева "Разгром", которую не раз повторяла Сара: "Надо было жить и исполнять свои обязанности". И он исполнял. Исполнял с радостью, посвятив себя дочери и внуку. Всевышний вознаградил его. Светлана стала инженером-энергетиком. Как специалиста высокого класса её посылали в ГДР, Болгарию, Югославию, Венгрию, Японию.
   У неё дружная семья. После Миши родилась Юля (Гдалик успел её увидеть). Теперь это взрослые люди. Все получили высшее техническое образование, все профессионалы в своём деле.
   В середине 90-х я навестил Гордонов (фамилия Светланы по мужу). Миша с Юлей, аккомпанируя на гитарах, составили прекрасный вокальный дуэт.
   А мне как-то не верится, что Светлана уже четырежды бабушка. Словно на экране вижу ту далёкую картину: из горящего Минска идут в потоке беженцев двое в белых одеждах. На плечах у мужчины - крохотная девочка.
   Впереди годы, где пересеклись горе и счастье... Хрупкий, тоненький стебелёк, уцелевший в огненном смерче войны, дал сочные побеги...
   Я знал этих людей. Общался с ними. Они -- мои близкие не только по родству. По созвучию сердец. А это не так уж мало, чтобы до конца дней своих ощущать тепло и свет этой великой Энергии. Сменяются поколения, одни государства образуются, другие исчезают, словно цунами накатывают революции, разного рода кризисы, эпидемии. возникают новые партии и движения... А любовь остаётся. От неё и дети, и творческое вдохновение и всё, всё самое прекрасное, что сотворил с Божьей помощью человек. Покуда любовь существует на свете, держится мир. А иначе, какой в нём смысл?
   Что ж, всё закономерно: если невзгоды, обильно выпавшие на долю Сары и Гдалика, не смогли убить любовь, будет продолжаться и взращенная ею жизнь.
   Журнал "Мишпоха" ("Семья") N 14 2004. Выходит в Витебске. Очерк дополнен в 2012-м.
  
   Сострадание и отвага
   Эти качества понадобились Николаю Ильючику для того, чтобы не только создать, но и отстоять то, о чём мечтал с отрочества.
  
   В разные времена подростки мечтали о разном. В 1930-е годы видели себя в грёзах лётчиками, полярниками, пограничниками. В 1960-е -- космонавтами. А в наше прагматичное время многие мечтают стать удачливыми бизнесменами.
   Коля Ильючик, родившийся в 1966-м, мечтал о памятнике. Нет, не себе. Тщеславие и богатство не затронули его душу. Родился младшим в многодетной семье. Отец, мобилизованный в Красную армию в 1944-м, войну закончил в Берлине, а потом ещё три года охранял немецких военнопленных где-то под Баку. В 1948-м, вернувшись домой, женился. Пошли дети. Чтобы прокормить семью, работал на стройках в России, на Украине. Все домашние заботы легли на плечи матери. Деревенская женщина, окончившая из-за войны всего четыре класса, работала в колхозе. И Коля, сколько себя помнит, помогал матери и старшим братьям.
  
   Шесть из шести миллионов
   Однажды с матерью пас колхозное стадо. Чтобы рационально использовать время, взял с собой учебник истории. Читал вслух из учебника о Великой Отечественной войне. А когда закончил, мать сказала: "А давай-ка и я тебе историю из войны расскажу. Только нашу, деревенскую". И рассказала о пяти еврейских семьях, живших в Богдановке. В деревне их уважали. Добросердечные, работящие люди. Никому не делали зла. Как хорошие соседи в трудную минуту помогали другим.
   Тот августовский день 1941-го, казалось бы, беды не сулил. Фронт был далеко на востоке, а тут шла обычная крестьянская страда. И вдруг в Богдановку прискакали конные жандармы. Выгнали из домов шестерых евреев -- четверых мужчин и двух подростков -- и повели в урочище за деревней. Куда, зачем? В ответ -- удары прикладов. Стало ясно: ведут на смерть. По дороге прихватили и седьмого -- рыжего мужчину, похожего на еврея.
   - Юде?
  -- - Нет, нет! -- закричал в ужасе рыжий. -- Не жид, не жид!
   Каратели не поверили и погнали в урочище уже семерых. На счастье рыжего, подоспевшие родственники упросили отпустить его.
   Спасённым от расстрела был местный житель Иван Мешков. А шестерых пригнали к краю лесной поляны. Прогремели выстрелы...
   Рассказ матери потряс подростка. Он представил, что испытали шестеро несчастных по дороге к месту казни и в последние свои секунды, когда палачи вскинули винтовки.
   - Мама, а почему этим людям нет памятника или хотя бы знака какого?
   - Не знаю, сынок. Может, власти не хотят...
   О расправе оккупантов с евреями им не рассказывали в школе, в учебнике истории и слова-то не было такого -- "Холокост". Оно пришло к Николаю значительно позднее вместе со страшным числом: шесть миллионов убитых евреев. Шесть миллионов -- и шестеро из них в тот августовский день в Богдановке. Коля не мог постигнуть мальчишеским своим умом, как это можно: убивать ни в чём не повинных людей только за то, что они родились евреями?
   То, что услышал от матери, прочно засело в его памяти. Потом будет расспрашивать старожилов об этом расстреле и узнает некоторые подробности. После того, как каратели, сделав своё чёрное дело, ускакали, один из шестерых, ещё был жив -- мучительно умирал двое суток. Но никто не пришёл ему на помощь.
   "Что это, -- терзали Николая раздумья, -- страх или равнодушие?" Его жёг стыд за односельчан. Ведь кто-то навёл карателей на евреев, кто-то тащил из их дома имущество... Люди, люди... А как же с совестью? Как же после этого считать себя христианами и, словно ничего не произошло, молиться, говорить о справедливости? А нынешние жители Богдановки? Почему до сих пор на месте расстрела не поставили памятник своим землякам-евреям? Даже пусть не памятник, пусть хоть какой-то памятный знак. Не должно же быть такого, чтобы от тех безвинно убиенных не осталось никакой памяти!
   Чем больше думал об этом, тем сильнее хотелось сделать то, чего не сделали его односельчане. Однако понимал: это непросто, очень непросто. Нужны средства и немалые. Но когда-нибудь он прочно встанет на ноги и вот тогда...
   "Памятник жидам? Зачем тебе это надо?"
   Шли годы. Школа. ПТУ, служба в армии, Сельскохозяйственная академия... Николай работал инженером-механиком в колхозе. Встретил девушку из соседней деревни и вскоре понял: это именно та, которую ждал. Родились трое сыновей. Дружная семья, дом, построенный своими руками, хорошая, по местным меркам, работа -- теперь уже во главе подразделения аварийно-спасательной службы, -- как говорится, живи и радуйся. Конечно, трое детей -- это немалые расходы. Приходилось во время отпуска подрабатывать в строительных бригадах.
   Не дремала и мечта юных лет. Чем бы ни занимался, она его не покидала. Уже многое знал о том расстреле. С блокнотом и диктофоном обошёл старожилов деревни, по крупицам собирая сведения.
   В сентябре 2003-го в местной газете "Информ-прогулка" появилась его небольшая статья "Памяти жертв Холокоста". Назывались имена, которые удалось установить, указывалось, где стояли дома этих людей, чем они занимались. Перечислялись расстрелянные в первой карательной акции: Моргун, Нахман и его сын Ёсель, Чечик, Ошер и Давид, сын Шолома (полностью имена и фамилии не сохранились). В заключение в статье говорилось:
   "Мир вашему праху, богдановские евреи! Мы будем помнить вас: старых и совсем молодых. Может быть, на месте казни появится памятный знак. Это нужно, в первую очередь, для живых, для потомков, для памяти".
   Николай надеялся: после публикации местная власть должна ухватиться за собранные им сведения и достойно увековечить память погибших земляков-евреев. Но ожидаемой реакции "сверху" не последовало. Да и "снизу" тоже. Разве что откликнулись несколько друзей и знакомых. Похвалили за добрую инициативу. Но не все. Услышал и такое:
   "Памятник жидам? Зачем тебе это надо?"
   Отношение к будущему памятнику стало водоразделом среди людей, с которыми до этого поддерживал контакты. Но как бы там ни было, статья в газете побудила его к дальнейшим действиям. Если райисполком молчит, то он сам туда пойдёт.
   Председатель по фамилии Зверик сначала слушал, не перебивая. Но когда дошло до сути, грохнул кулаком по столу:
   - Из-за шести жидов ты будешь мне тут хай поднимать?
   Николай пытался вразумить чиновника: речь идёт о жителях района, злодейски убитых, а количество жертв и национальность в данном случае значения не имеют.
   Зверик о памятнике и слышать не хотел.
   Но не вечно же этот Зверик будет восседать в председательском кресле, -- рассудил Николай. -- Лукашенко горазд тасовать карты. По республике уже идёт очередное веяние: на руководящие должности не только в областях, но и в районах ставились "могилёвские" -- земляки правителя. Как только Зверик слетит, можно сделать ещё одну попытку.
   И вот он снова в том же кабинете. Предисполкома, теперь уже Лойко, услышав, с чем пришёл посетитель, тут же прогневался. "Памятник евреям? Ешё чего! Только в отличие от Зверика свою лексику дополнил матом.
   Выйдя из начальственного кабинета, подавленности Николай не ощутил. Был готов к подобному обороту. Решил: хватит убеждать начальников, надеяться надо только на свои силы. Памятник будет делать своими руками. Помогут и друзья. А деньги? Семейный бюджет и без того тощий. К тому же они с Раей десятину от своих доходов отдают евангельской церкви. Как отнесётся к его идее-мечте жена?
   Изложил ей проблему. И Рая, умница, подсказала: десятину в церковь не вносить -- откладывать на памятник.
   - Это же Божье дело! Нужную сумму соберём.
   Пастор их решение одобрил. Более того, предложил собрать деньги среди прихожан. Николай поблагодарил, но отказался: предвидел сопротивление местных властей и не хотел неприятностей для доброхотов.
   "Доброе дело, делаешь, Микола!"
   Когда деньги были накоплены, приступил к работе. Эскиз памятника продумал ещё раньше: чёрная труба в виде свечи, по которой стекают шесть капель крови -- по числу расстрелянных. Эти шесть капель -- символ и другого числа, потрясшего мир: шести миллионов жертв Холокоста. На круглом основании -- шестиконечная звезда...
   Жаркое лето 2006-го. Ежедневно после работы до позднего вечера занимался памятником: резал металл, варил его, делал плотницкие заготовки. Друзья, люди мастеровые, не подвели. Памятник делали во дворе дома Николая, стараясь не привлекать к себе внимания: узнают в сельсовете и райисполкоме -- могут помешать. Когда подготовительные работы завершились, привезли к выбранному месту уже готовую конструкцию, опалубку, цемент, инструменты. Помогали и сыновья Николая с их приятелями.
   К стройплощадке подошёл дедушка:
   - Помогай тебе Бог! Доброе дело делаешь, Микола.
   Всего лишь несколько слов, но какая в них мощная моральная поддержка! Что скажут чиновники, он услышит потом. В тот момент для него было куда важнее, что скажут селяне. А добрый знак уже увидел: кто-то рано утром положил на плиту у обелиска букетик полевых цветов.
   Наступило 2 августа 2006-го -- день открытия памятника. Накануне Николай пригласил журналистов из "Информ-прогулки". Пригласил и председателя сельсовета Богдановки Рулевича, но... за 20 минут до открытия, чтобы не успел помешать. Николай знал: без согласия начальства он побоится взять на себя малейшую ответственность. Сказал ему сдержанно:
   - На месте расстрела богдановских евреев сооружён памятник. В десять часов открытие. Желаем видеть вас как представителя власти.
   - А я ведь ничего не знаю. Какие евреи?
   - Жили у нас до войны. Фашисты их убили.
   - Да евреи ничего хорошего не делали, плохо жили с местными.
   - У меня другие сведения, -- возразил Николай. -- Люди как люди.
   - Какой такой памятник, почему евреям?!
   - Спокойно, товарищ Рулевич, национальность здесь совершенно ни при чём. Это мирные жители нашей деревни.
   Игнорировать приглашение на открытие памятника председатель сельсовета не решился.
   - Ладно, буду.
   С утра зарядил дождь. Но люди пришли. Одни стояли под зонтами, другие в плащах. А вот и Рулевич -- в замызганной майке и тренировочных брюках.
   Короткий митинг. Ведущий -- сотрудник районного краеведческого музея Вадим Жилко -- предоставил слово учителю местной школы, затем Николаю. Потом в своих записках Николай напишет:
   "Говорю о погибших. О том, что в годы войны погибло шесть миллионов евреев, и эти шестеро -- миллионная часть тех жертв -- не будут забыты. Мы помним их, и этой памяти жить в последующих поколениях. Говорю о чувстве справедливости, о своём счастье: сбылась моя мечта. Предлагаю почтить память погибших минутой молчания. Так волнуюсь, что слышу стук собственного сердца..."
   Ведущий предлагает выступить Рулевичу. Тот отнекивается, отворачивает лицо от объективов. С третьей попытки ведущего всё же соглашается. Невнятно говорит о войне: вот, дескать, погибали на ней и белорусы, в том числе и в Богдановке. О евреях -- ни слова.
   Пришлось Николаю выступить вторично. Сказал, что у тех погибших односельчан, о которых говорил председатель, есть родственники. Они ухаживают за могилами, памятниками. А у этих шестерых не осталось никого. Но память о них должна сохраниться.
   "Ты чьи деньги отрабатываешь?"
   Первым митинг покинул Рулевич. Николай не сомневался: спешит доложить в район.
   Не ошибся. В тот же день -- телефонный звонок от начальника из службы МЧС, где он служил праворщиком в пожарной охране.
   - Что ты там творишь? Меня район и область прессуют, а я ничего не знаю. Завтра же ко мне! Будем разбираться.
   Через сутки шеф говорил с Николаем уже спокойно. Сказал, что в кратчайший срок надо всё уладить, чтобы не было неприятностей у обоих.
   Надо, но как? Повиниться перед районными чиновниками, согласившись на все их условия? А какими они будут? Могут потребовать и убрать памятник.
   Ну уж нет! Свою мечту не предаст. Все необходимые бумаги для регистрации памятника, конечно, представит. Но как нужна ему поддержка именно сейчас! Поможет ли газета? Ведь не зря же на открытие приехали её сотрудники, и редактор, он же издатель, с чувством жал ему руку.
   Потом Николай узнает: будущую публикацию пришлось отстаивать перед... редактором. Прочитав репортаж с митинга, тот заколебался: "Газету же могут закрыть!.." Но сотрудники сказали: если материал не будет напечатан, подают заявление об уходе.
   Николай Ильючик и Вадим Жилко с необходимыми бумагами пришли в исполком. Их уже ждали. В кабинете -- зампредисполкома Базько, районный архитектор Петуховский и ещё несколько чиновников.
   - Ну что будем делать с тобой, строитель?
   - А что со мной делать?
   Николай был собран, сдержан. Понимал: стоит лишь дрогнуть, и дело можно загубить.
   - Что за самодеятельность? -- В голосе Базько -- металл.
   Николай стал рассказывать о двух своих визитах к председателям райисполкома, о безуспешной попытке встретиться с президентским "вертикальщиком". Но его перебили.
   - А ты знаешь, что за незаконный захват земли придётся штраф платить?
   - Если нужно, заплачу...
   - А это 8000 долларов! Где деньги возьмёшь?
   - Пойду по деревне, в каждом доме объясню ситуацию и насобираю.
   - Да кто тебе даст?
   - Люди дадут.
   - Что, такой авторитет имеешь? Не боишься никого?
   - Если бы боялся, не сделал бы то, что сделал.
   Ему пригрозили: может вылететь с работы. В разговор вступил ещё один чиновник:
   - Ты чьи деньги отрабатываешь?
   Тут уж не выдержал Вадим:
   - Это вы деньги отрабатываете, а человек о душе думает.
   Районный архитектор был особенно агрессивен. Предложил послать к памятнику милицию с бульдозером и снести его. Но Базько уже пробежал глазами положенные ему на стол Вадимом свежий номер газеты с репортажем об открытии памятника и ксерокопию давней статьи Николая Ильючика в той же газете. У чиновника хватило здравого смысла отказаться от карательной акции. Буркнул архитектору:
   - Погоди с бульдозером. Памятник сделан и пусть стоит. Но как нам выйти из создавшейся ситуации?
   Его можно было понять: на памятник с недобрым прищуром уже смотрело начальство в области.
   Не буду описывать все подробности легализации памятника -- это займёт слишком много места. В поддержку Николая выступили и другие газеты, о памятнике была передача и российского телевидения. После долгих проволочек райисполком был вынужден зарегистрировать памятник.
   Так закончилась эта история, получившая широкий резонанс далеко за пределами Беларуси. У Николая теперь друзья в разных городах и странах. Ему звонят, пишут письма, и он отвечает на каждое из них.
   В августе 2008-го вместе с директором Музея истории и культуры белорусских евреев Инной Герасимовой я приехал к Николаю в деревню Богдановка Брестской области. На развилке перед деревней нас встретил статный, широкоплечий человек с открытым добродушным лицом. Познакомились с его женой, сыновьями. Достал диктофон...
   После обеда Николай привёз нас на своей машине к памятнику.
   Молча стоим у обелиска. Кругом умиротворяющая тишина. И мне подумалось: как много люди спорят о смысле жизни. А чего тут спорить? Белорусский подвижник Николай Ильючик убедительно ответил на этот извечный вопрос: главное -- оставаться Человеком. Всегда. При любом раскладе. При любой власти.
   "Еврейская газета" (Берлин), ноябрь 2009.
  
   Жил по совести
   Из деревни Богдановка пришла горькая весть: на 87-м году жизни умер Антон Романович Ильючик -- отец Николая Ильючика, поставившего памятник землякам-евреям, расстрелянным оккупантами в 1941-м.
  
   Вырос в крестьянской религиозной семье. Вера в Бога -- нравственный стержень рода Ильючиков. Именно она определяла и определяет поведение этих "простых" людей, рядовых тружеников, не только в обычных буднях, но и в критических ситуациях. А в жизни Антона Романовича такие ситуации, конечно же, были.
   Лето 1941-го. Ему 17 лет. Семья его отца, Романа Ефимовича, жила на хуторе Край -- неподалёку от нынешней Богдановки. Это их собственность, нажитая многолетним тяжёлым крестьянским трудом. Советская власть, пришедшая сюда в 1939-м, ещё не успела "раскулачить" Ильючиков и сослать семью "куда подальше". Хутор процветал, и даже начало войны не изменило привычно ритма жизни в этом тихом, уютном уголке.
   Однажды ночью здесь появились трое еврейских подростков 16 -17 лет из местечка Погост Загородский. Всех евреев-мужчин, включая юношей, каратели там убили, а этим троим удалось убежать.
   На хуторе знали: за укрывательство евреев -- смерть. Но решение Роман Ефимович принял немедленно: укрыть! В сарай, ставший пристанищем беглецов, Антон принёс хлеб и молоко... Не пройдёт и двух недель, и он подружится с ними.
   Осенью на хутор пришли партизаны и взяли в отряд беглецов. Ильючики снабдили юношей продуктами и тёплой одеждой.
   После освобождения Лунинецкого района от оккупантов Антона призвали в армию. Рядовой пехоты, он прошёл с боями до Берлина. Как мечталось ему в том победном 45-м сразу же вернуться домой уже бывалым воином с боевыми наградами!
   Награды были, а с возвращением на родину -- почти трёхлетняя отсрочка: направили в Азербайджан в воинскую часть, охранявшую немецких военнопленных.
   В недавно вышедшей книге "У памяти в долгу" Николай Ильючик писал:
   "Когда его демобилизовали, хуторян уже переселили в Богдановку. Во время оккупации деревню сожгли мадьяры. Пришлось строить дом. Спустя три года женился на красавице Еве. Своя семья, дети, дом, хозяйство... Всё как у всех.
   О друзьях отец вспоминает до сих пор. Тёплые слова, сожаление. Уже нет жены, у детей свои семьи, а у него многочисленные внуки и правнуки. Но чего-то не хватает. В его 84 года ( над книгой тогда ещё шла работа - М.Н.) чувствуется в разговорах горечь: живы ли те еврейские ребята? Скорее всего, их нет в живых. Иначе бы непременно откликнулись".
   Разумеется! Доживи они до 90-х годов и дав свидетельские показания о своём спасении в 1941-м, обоим Ильючикам -- отцу Роману Ефимовичу и сыну Антону Романовичу -- было бы присвоено звание Праведников народов мира. Но они никогда на это не претендовали. Да и почётные звания при всей их общественной значимости -- сторона всё-таки формальная. Есть это звание или нет, что человек совершил, то совершил, и ничего тут уже ни убавить и не прибавить. Ибо есть абсолютно беспристрастный свидетель и он же самый справедливый судья -- Господь Бог. Уж ему-то доподлинно известна истинная сущность каждого из нас.
   В первые послевоенные годы в деревне, истерзанной войной, мужчин не хватало, зато увеличилось число вдов. Нужда в столярах-плотниках была большая: там крыша прохудилась, там надо фундамент подправить, стол смастерить...
   К Антону Ильючику, хорошему и столяру, и плотнику, нередко обращались за помощью:
   - Раманавiч, дапамажы!...
   И он бескорыстно помогал.
   Чтобы прокормить многодетную семью, отправлялся со строительными бригадами на Украину и в разные регионы России. Кочевой быт, дорожные передряги, нерегулярное питание... Но когда дело касалось благополучия его семьи, всё это отступало на второй план.
   В Богдановке его уважали. Скромный, добросердечный. Золотые руки и семьянин, что надо.
   Осенью 2010-го, приехав в Богдановку, я познакомился с ним. Он уже с трудом ходил, голос слаб -- изнуряла тяжёлая болезнь. Но ум был ясен, многое из пережитого помнил. Спросил его о малоизвестном для меня:
   - Антон Романович, как содержались пленные немцы, которых вы охраняли?
   - Плохо содержались...
   И далее рассказал... Водили их на тяжёлые физические работы, а паёк скудный. К тому же из него подворовывало конвойное начальство. Смерть военнопленных от истощения стала обычным явлением.
   Среди местных жителей находились сердобольные люди: кто кусок хлеба норовил передать голодным немцам, кто варёную картофелину, кто яблоко... По этому поводу -- драконовский приказ: подобные попытки пресекать вплоть до применения оружия.
   - Ну и как вы? Пресекали?
   - Нет. Делал вид, что не вижу.
   Всего лишь штрих. Но одновременно и Поступок. Жалостливый конвоир сам мог "загреметь" за колючую проволоку.
   Слава Богу, пронесло.
   Жить по совести, делать людям добро -- так учит Библия, ставшая в семье Ильючиков настольной книгой.
   Так он и жил. Так и воспитывал с женой Евой Евсеевной своих детей. Такими же добрыми и совестливыми растут и дети детей.
   Эстафета добра.
   Проститься с Антоном Романовичем пришли сотни людей. Такую, значит, память оставил о себе. Отпущенные ему годы шёл по жизни, как всем нам велит Всевышний, путём доброго сердца. А иначе как? Другого пути для человека с совестью просто нет.
   Газета "Информ-прогулка" (Лунинецкий район Брестской области), 20 января 2011.
   Соответствуя званию Человека
   Ирена Сендлер со своими соратниками спасала детей из Варшавского гетто.
  
   Из ничего ничего не бывает. У любого явления, любого поступка -- свои корни. Так давайте присмотримся к этой личности, когда она ещё была далека от тех грозных испытаний.
   Итак, жила-была девочка. Родилась 15 февраля 1910-го в польской католической семье. Раннего детства родители воспитывали её в духе доброты, стремлении помогать тем, кто в этой помощи нуждается.
   Отец её, Станислав Кжижановский, был врачом. Бедных лечил бесплатно. В 1917-м в городке Тарчин, где они жили, вспыхнула эпидемия сыпного тифа. Он делал всё возможное, чтобы помочь пациентам. Но себя не уберёг: заразился и вскоре умер.
   Мать Ирены, думая о будущем дочери, поселилась с ней в Варшаве. Чтобы хоть как-то свести концы с концами, Ирена помогала матери изготовлять бумажные цветы, вышивать салфетки.
   В 18 лет поступила в Варшавский университет, где изучала польский язык и литературу. В лекционных залах для евреев выделены самые задние скамьи -- "скамеечное гетто". В знак солидарности с евреями Ирена и её единомышленники садились именно там. А после того, как националисты избили еврейскую подругу Ирены, перечеркнула печать в студенческом билете, дающую ей право сидеть на "арийском" месте. За этот протест её исключили из университета.
   В 1931-м вышла замуж за Мечислава Сендлера, взяв фамилию мужа. Но брак оказался недолгим. После развода вышла замуж за Стефана Згремского, родила дочь и сына. Работала в отделе социальной защиты Варшавского муниципалитета.
   Грянула 2-я мировая. Польша оккупирована. Евреев Варшавы загнали в гетто. Сендлер получила допуск туда. Ей вменялось в обязанность следить за санитарным состоянием этого загона для обречённых на смерть -- оккупанты боялись эпидемий, от которых могли пострадать и сами.
   Тайно носила в еврейские семьи продукты, тёплую одежду, медикаменты, словом, самое необходимое.
   В Варшаве уже работала подпольная организация помощи евреям "Жегота", и Сендлер быстро в неё "вписалась".
   Голод и болезни массово губили обитателей гетто. Утром видела детей, просящих хлеба, а вечером, они лежали на той же улице, уже мёртвые. А вскоре началось самое страшное -- вывоз евреев в газовые камеры концлагеря Треблинка. И она твёрдо решила спасать детей. Во что бы то ни стало спасать!
   К благородной, но смертельно опасной работе привлекла более двух десятков единомышленников. Вместе с ними готовила фальшивые документы для легализации спасённых.
   Появляясь в гетто, старалась максимально использовать любую возможность для спасения детей. Выносила ребёнка в сумке или корзине, прикрытой сверху ветошью, в чемодане, где были дырочки для воздуха... Однажды спрятала младенца у себя... под юбкой, привязав к животу. А когда приезжала в гетто на санитарной машине, возможности для спасения расширялись. Медсёстры, её помощницы, делали малышам уколы, вводя небольшую дозу снотворного, чтобы те не могли выдать плачем себя и спасителей. Был и другой способ звуковой маскировки. В кабину машины сажали собаку. Когда подъезжали к пропускному пункту, водитель сапогом нажимал ей на лапу. Собака начинала обиженно лаять. К этому лаю охранники привыкли и не обращали на него внимания, когда машина покидала гетто уже с детьми. Если кто-то из малышей плакал, всё заглушал спасительный лай.
   Детей вывозили в мешках и корзинах для мусора, в картонных ящиках, замаскированных в кузове разной поклажей. Некоторых постарше, выводили через подвалы домов, непосредственно прилегающих к гетто, и водосточные люки..
   Перед тем, как унести или вывезти ребёнка, она записывала его данные, адрес, где его приютят, и адрес довоенный, имена и фамилии родителей. Учётные записи складывала в большую стеклянную банку, которую прятала в саду у своей знакомой. Спустя годы, когда дети вырастут, это поможет восстановить их подлинное происхождение.
   Сложнейшей проблемой стало устройство спасённых. Куда их направить? К кому? Все знали: за укрывательство евреев -- смерть. Но, несмотря на все ужасы оккупации, такие люди нашлись. Укрывали в семьях, выдавая за своих детей, в монастырях и детских приютах и даже... в зоопарке. Именно там актёр Александр Зельверович и альпинист Войцех Жукавский спрятали 40 ребятишек. А какой подвиг совершили польские монахини: помогая Сендлер, спасли около 500 малолетних узников! Нескольких спасительниц каратели схватили. Увезли на варшавское кладбище, облили бензином и сожгли заживо.
   20 октября 1943-го по анонимному доносу схватили и Ирену Сендлер. Три месяца её терзали в тюрьме Павиак, пытаясь выбить сведения о подполье. Шантаж, пытки. Но она ни в чём не призналась, никого не выдала. Но всё равно приговорили к смерти. Однако произошло невероятное. Подпольщикам удалось подкупить одного из офицеров-гестаповцев. И он тайно распорядился: не расстреливать, но документально для начальства казнь оформить.
   Ночью истерзанную женщину вывезли за город и выбросили из машины. Там, в безлюдном перелеске, подпольщики из "Жиготы" подобрали её с переломанными руками и ногами, распухшим от побоев лицом. Снабдили Ирену документами на другую фамилию, нашли врача, специалиста по переломам, который в буквальном смысле слова поставил её на ноги.
   Война отполыхала, и Сендлер открыла свой тайник. Как ни пыталась разыскать родителей спасённых детей -- тщетно: погибли или в гетто, или в газовых камерах Треблинки.
   Свою картотеку передала секретарю "Жеготы" Адольфу Берману, возглавившему в 1947-м Центральный комитет евреев Польши. С помощью этой картотеки удалось разыскать многих бывших малолетних узников гетто и вывезти их в Израиль.
   В 1949-м спасительницу еврейских детей, на последнем месяце беременности, стали вызывать на допросы в службу безопасности. Ей вменялось в вину, что она сотрудничала со структурами довоенного польского правительства, которое было объявлено "антинародным". Как и в гестапо, от неё требовали назвать "сообщников".
   И здесь она проявила стойкость. Но изнурительные допросы с угрозами не прошли для неё бесследно. Родившийся недоношенным мальчик умер через 11 дней.
   В Израиле уже знали о подвиге Ирены Сендлер. Её пригласили туда, но она, попав в "чёрный список", была "невыездной".
   В 1965-м ей было присвоено звание "Праведник народов мира". Приехать в Иерусалим смогла только в 1983-м, когда польские власти сняли с неё запрет на выезд.
   Человек поразительной скромности, она, отвечая на вопросы журналистов, всячески подчёркивала: ничего такого особенного не совершила, а работа по спасению детей была коллективной.
   Но то, что она совершила со своими соратниками по подполью, говорило само за себя. Когда в Польше рухнул коммунистический режим, правда о подвиге Ирены Сендлер и её соратников по подполью вырвалась на широкий простор. Она стала почётной гражданкой Варшавы и города Тарчин. В 2003-м награждена орденом Белого Орла -- высшей наградой страны. В США вышел на телеэкраны художественный фильм -- "Храброе сердце Ирены Сендлер". О ней есть и песня, которая так и называется : "Ирена".
   В 2007-м президент Польши и премьер-министр Израиля выдвинули её на Нобелевскую премию мира. Однако премия была присуждена вице-президенту США Альберту Гору за деятельность в области исследований глобального потепления.
   Вот так! Что этому наградному комитету подвиг по спасению еврейских детей! Впрочем, в таком решении уже ничего удивительного. Если говорить в рифму, то этот насквозь политиканствующий комитет давно уже потерял авторитет. Именно политиканствующий -- другое слово трудно подобрать. Вспомним: он присудил эту премию президенту США Обаме не за конкретные достижения, а всего лишь за пышные речи о мире. А ещё раньше лауреатом Нобелевской премии мира стал... Ясир Арафат -- организатор бесчисленных террористических актов в Израиле.
   Да, пока в этом мире со справедливостью дефицит. Но История в конце концов всё расставляет по своим местам, называя своими именами. Подвиг остаётся подвигом, а подлость подлостью.
   Наперекор всем злым ветрам, несущим корыстолюбие, чванство, жестокость, равнодушие, эта скромная польская женщина и ей подобные стали светочем благородства и справедливости. Этот вечный огонь -- в их душах. А потому и не спрашивали себя, на что тратится жизнь. Жили, как велит совесть, как было написано на иконке, которую постоянно носила на своей груди спасительница еврейских детей: "Верю в Бога". А верить -- значит жить по Его нравственным законам. Они и есть то, что называют совестью. Только тогда привычное для нас понятие "Человек" достойно большой буквы.
   Ирена Сендлер прожила свои 98 лет, вполне соответствуя этому званию, выше которого никакого другого быть не может.
   Ежемесячная газета "Еврейская панорама" (Берлин), февраль 2015.
  
   Возвращая долги государства
   Гражданский подвиг фронтовика Зиновия Галутина
  
   О нём впервые услышал от моей сестры. Накануне войны Галя училась с ним в подмосковной Битцевской школе.
   - Каким он тебе запомнился? -- спросил я у Гали.
   - Зяма был доброжелательным, спокойным, рассудительным. Не помню, чтобы он с кем-то ссорился. Наоборот, всегда готов был прийти на помощь.
   Пройдёт 33 года, и на встрече бывших выпускников школы их учительница русского языка и литературы Елена Евгеньевна Смирнова прочитает стихи о своих учениках. Были там строки и о Зяме Галутине:
   ... А Зяма важным занят делом:
   Когда товарищ оплошал,
   Ему, доску исчиркав мелом,
   Задачу трудную решал.
   Война разметала их поколение. Им пришлось решать такие задачи, о которых и думать не могли в их безмятежную юношескую пору.
   Зяма стал военным. Окончив артиллерийское училище, в 1944-м 20-летним направлен в действующую армию. Карельский фронт, 1-й Украинский... Освобождал Польшу, участвовал в Берлинской операции. Войну закончил в Праге.
   Из наградного листа
   на командира взвода артиллерийской разведки гвардии лейтенанта Галутина.
   "... непрерывно находясь на наблюдательном пункте, чётко организовал службу разведки на НП. В результате десятки огневых точек были накрыты мощным огнём бригады.
   16 апреля 1945 г. на реке Нейсе он лично обнаружил 9 ДЗОТов, 2 миномётных батареи и другие цели противника. С самого начала прорыва он в рядах пехоты вызывал огонь бригады на узлы сопротивления.
   25 апреля в районе расположения штаба бригады появилась группа противника. Он по личной инициативе собрал бойцов и офицеров и повёл на уничтожение этой группы. В результате уничтожено 30 и пленено свыше 20 солдат и офицеров противника.
   За доблесть и мужество, проявленные в боях, достоин ордена Отечественной войны 2-й степени.
   Командир 163-й Отдельной гаубичной артиллерийской ордена Кутузова бригады полковник Раювич".
   Он вернулся с фронта с двумя орденами Отечественной войны и медалями. Видимо, почувствовав в себе "военную косточку", в армии остался.
   В 1947-м женился на однокласснице Нине Столяровой. (О ней несколько позже). А дальше -- служба в Северо-Кавказском военном округе, неуютный гарнизонный быт, о котором высокое начальство не очень-то заботилось. Приходилось снимать квартиру, доплачивая за неё из офицерского оклада. Хотя Зиновия Вениаминовича Галутина его непосредственные начальники ценили (было за что), но продвижение по службе шло медленно. Пресловутый "пятый пункт" в те годы играл немалую роль.
   В 1968-м по выслуге лет в звании майора ушёл в запас. Три года -- в военкомате, а в 1971-м стал военруком Московского торгово-экономического техникума.
  
   Энтузиастов объединил клуб "Поиск"
   Работа с людьми... За годы армейской службы убедился: это и есть его призвание. И не только способность научить тому, что умеет, но и вдохнуть в души своих подопечных то, что считал в жизни первостепенным. А это можно обозначить даже одним словом: порядочность. Слово не звонкое, можно сказать, будничное, но сколько вмещает высокого! И среди совокупности множества качеств этого ёмкого понятия -- непременно стремление быть благодарным.
   Когда слышал "я никому ничего не должен", всё в нём протестовало. Как это "не должен"?! А родителям, что дали жизнь, выхаживали, воспитывали, а школьным учителям или тем, кто чем-то когда-то помог? А солдатам Великой Отечественной, спасавшим своими жизнями страну, а значит, и будущее того, кто теперь отмахивается от всякой благодарности?
   И он твёрдо определился: обучение азам военного дела -- только часть его работы. Не менее важное -- воспитание душевности.
   Да, именно так. Состояние души -- суть человека. Но как воспитывать эту душевность? Нравоучениями? Мол, делайте хорошо и не делайте плохо? Нет уж, занудливых речей с маханием пальчиком ребята от него не услышат. Воспитание будет делом. Настоящим, которое станет потребностью и его учеников, точнее, учениц (в техникуме -- в основном девушки).
   Таким делом поначалу стало создание музея боевой славы. Подобные школьные музеи в те годы -- не редкость. Обычно бралась история боевого пути в Великой Отечественной того или иного соединения. Так какое взять?
   Подсказал директор техникума.
   - Бери мою дивизию! Она заслуженная...
   Выбор был сделан вовсе не потому, что в ней воевал директор. Дивизия формировалась как раз в том районе Москвы, где находится техникум. Называлась тогда 1-й дивизией народного ополчения, состояла в основном из добровольцев-москвичей Ленинского района. Вот эти два фактора и стали решающими в выборе.
   В Совете ветеранов дивизии узнал о ней уже многое. Впоследствии она получила наименование 60-я Севско-Варшавская Краснознамённая ордена Суворова стрелковая дивизия. Прошла с боями от Москвы до Эльбы.
   Получил список её ветеранов -- около двухсот человек, их адреса. Попросил и список тех, кто нуждается в повседневной помощи. Вскоре этот список получил -- с адресами около сорока человек.
   В одной из групп рассказал о результатах своего визита в Союз ветеранов.
   - ... Все понимают, что если бы не подвиги защитников Отечества, наверное, многих бы из вас и на свете-то не было?
   - Понимаем.
   - Так вот, у нас организуется клуб "Поиск". Ближайшая задача -- посетить квартиры ветеранов войны и выяснить, как они живут, в чём нуждаются, если нужно -- помочь. Дело сугубо добровольное...
   С тем же выступил в каждой учебной группе. В течение нескольких дней добровольцев набралось около пятидесяти.
   По адресам, полученным в Совете ветеранов, разослали письма ветеранам с просьбой прислать сохранившиеся у них с войны вещи, фотографии, документы или хотя бы их копии. Если знают, где можно найти и других их однополчан, непременно сообщить.
   Стали приходить посылки и бандероли с реликвиями военных лет и просто письма, в которых ветераны благодарили за внимание к ним и сообщали новые адреса.
   Музей был создан и стал гордостью техникума. А девушки из клуба "Поиск" регулярно приходили к ветеранам-инвалидам и оказывали им всяческую помощь
  
   Дни работы жаркие, на бои похожие
   Казалось бы, главное из того, что он задумал, сделано и уже активно работает. Но поиск ветеранов дивизии продолжался. Расширялась и переписка. Некоторые участники боев сообщали: были представлены к награде, но её так и не получили.
   Ему ли, фронтовику, не знать, почему это происходило? Убыл в госпиталь, в другую часть, на курсы или допущена в каком-то наградном звене халатность. Но независимо от причины горечь в душе ветерана оставалась. Как писал Александр Твардовский в "Василии Тёркине": "Обеспечь, коль я достоин!" И у клуба появилось ещё одно направление: поиск невручённых наград.
   Пришлось приложить немало усилий, чтобы получить допуск в Центральный архив Министерства обороны в Подольске. В 1978-м в очередной летний отпуск направился туда. В книгах учёта личного состава искал тех, кто остался после войны жив. Одновременно заносил в тетрадь фамилии и адреса, кого разыскивали однополчане.
   Рутинное, изнурительное действо. Ежедневная езда зачастую в переполненных вагонах метро, электричек, автобусах. На дорогу в оба конца -- свыше четырёх часов. В архиве работал "от звонка до звонка". Иногда чувствовал такую усталость, что подкатывала тревога: а сможет ли осилить то, что взвалил на себя? Ведь уже не молоденький. Но за каждой выписанной фамилией вставали лица фронтовиков, их тяжкий порой нечеловеческий труд, когда любая минута могла оборвать жизнь или превратить в инвалида. И каждое раннее утро становилось стартом очередной его дистанции, сойти с которой ни при каких обстоятельствах и помыслить не мог. Надо! Если не ты, то кто же? Это давно уже стало постоянным импульсом его поступков.
   За два "отпускных" месяца занёс в толстенную канцелярскую книгу около 1500 фамилий ветеранов дивизии с сопутствующими данными. Это был богатейший исходный материал для дальнейшей работы клуба "Поиск".
   Из этих полутора тысяч удалось разыскать около трёхсот ветеранов. Переписка с ними дала новые данные. И снова -- в архив, снова рылся в книгах учёта...
   Конечно же, ему нужны были помощники. Обратился в Главное управление кадров Министерства обороны (ГУК) на допуск к картотеке ещё шестерых поисковцев. Разрешение дали, и работа пошла уже быстрее. Но где взять время на поездки в Подольск, когда наступили обычные рабочие будни военрука? Не сокращать же учебную программу! С разрешения директора техникума график его занятий был уплотнён: вместо обычных четырёх часов в день их стало 6, а то и 8. За счёт этого выкраивал один-два дня в неделю для поездки в архив.
   Там со своими помощниками дотошно искал: кто получил награду, к которой был представлен, а кто -- нет. Не получивших её среди живых и мёртвых в 60-й дивизии оказалось порядка 1900. Их фамилиями заполнили три толстых тетради.
   Награда не нашла героя... А что сделало государство, чтобы найти? Упорно искало? Если бы! Но как бы там ни было, фронтовик должен получить заслуженную им награду. Должен! Это стало нравственным зарядом поисковиков Галутина на новом этапе их работы.
   Разве расскажешь в одной публикации о всех её деталях! Как разыскивали этих людей, связывались с военкоматами, местными органами власти, договаривались о месте вручения наград, о финансировании ветеранских поездок в Москву, как встречали на вокзалах прибывших в столицу ветеранов, размещали их в гостиницах, тщательно продумывали сценарий каждого такого торжества, водили гостей на экскурсии, а то и в театры, провожали вплоть до посадки в вагон...
   В этом деле, вбирающем в себя множество составляющих, мелочей не было. Каждый неожиданный нюанс, каждая заминка побуждали Зиновия Галутина к немедленному действию.
  
   И ордена получили, и с однополчанами встретились
   В архивном документе значилось: "10 апреля 1944 г. командир стрелкового батальона старший лейтенант Огородников получил приказ овладеть важной высотой под городом Ковель. Батальону было придано 8 танков. Огородников повёл батальон в атаку, посадив людей на танки. Машина, в которой находился Огородников, вражеским снарядом была подожжена. Находясь в горящем танке, Огородников отбивался до последнего снаряда. Погиб как герой. Отважный офицер награждён орденом Отечественной войны 1-й степени посмертно".
   Узнав в архиве о его подвиге, Галутин задумался... Герой погиб, но ведь вполне возможно, что где-то живут родственники. В наградном листе был довоенный адрес: Алтайский край, Барнаульская область, Смоленский район, село Сычёвка...
   Через некоторое время пришёл ответ: Огородников Георгий Ефимович, 1914 г. рождения проживает именно там.
   Галутин заказал телефонный разговор с Сычёвкой. Услышал:
   - Да, я Огородников.
   - Скажите, Георгий Ефимович, вы воевали в 60-й стрелковой дивизии?
   - Как не воевал? Я в танке горел. У меня документы сгорели...
   - Помните ли кого-нибудь из сослуживцев?
   Нескольких назвал. Их фамилии Галутину уже были известны.
   Всё сошлось. Он!
   Ветеран рассказал... В том же 44-м на него пришла "похоронка", а он вернулся домой много месяцев спустя после госпиталя.
   Галутин позвонил в Алтайский краевой комитет партии и попросил снять об Огородникове документальный фильм, чтобы однополчане могли его посмотреть на встрече в Москве.
   Вручение боевых наград было намечено на 24 декабря 1981-го в актовом зале Московского института стали и сплавов. Приехать в Москву ветерану-инвалиду непросто. Но он приехал.
   Трудно передать, что творилось в зале, когда после просмотра фильма ведущий произнёс:
   - Товарищи! Мужество, сила воли, присущие этому офицеру в годы войны, остались и по сей день. Несмотря на недуги, комбат Огородников приехал в Москву. Он здесь, в зрительном зале. Дорогой Георгий Ефимович! Мы просим вас, пройдите, пожалуйста, на сцену.
   Все встали. Под гром аплодисментов генерал-полковник А.М. Андреев вручил ему орден Отечественной войны 1-й степени.
   И снова произошло то, что бывает только раз в жизни. На сцену поочерёдно поднялись однополчане Огородникова: майор Алексей Арсентьевич Богомолов и лейтенант Виктор Егорович Титов. Для всех троих такая встреча через 37 лет -- полная неожиданность.
   Объятия, слёзы... А Титову был вручён орден Красной Звезды.
   Что испытал в те минуты Зиновий Галутин, ставший мотором этой встречи и свершения затянувшейся на многие годы справедливости, уверенно скажу: испытал счастье. Ради этих минут стоило затратить такой огромный труд, который вложили он и его сподвижники в это благородное дело.
  
   А началось с фразы: "Да нет у меня орденов..."
   Именно так и было, когда в военном санатории Галутин познакомился с бывшим командиром взвода штрафников Сулейманом Мамедовичем Юсуповым.
   Что такое штрафники на войне, знал не понаслышке. При штурме города Глогау, будучи командиром взвода разведки на наблюдательном пункте, видел, как первыми в атаку пошли штрафные роты. Через минные поля, под ураганным огнём из каменных домов и дотов. Большинство атакующих погибло. А ведь этими взводами и ротами командовали не штрафники. Подбирали туда решительных и требовательных офицеров. И они тоже гибли в таких атаках или получали ранения.
   Юсупов рассказал, как в последнем своём бою был тяжело ранен.
   Галутин обратил внимание: пиджак ветерана -- без орденских планок.
   - Да нет у меня орденов, только одна медаль "За отвагу".
   Как тут не задуматься: боевой офицер, прошёл через такое пекло -- и ни одного ордена!
   - Возможно, вас представили к награде после ранения... Такое случалось часто. Давайте мы это проверим...
   Попросил Юсупова написать свои данные, в частности, номер воинской части.
   Вернувшись в Москву, нашёл со своими помощниками в картотеке ГУКа: старший лейтенант С.М.Юсупов за героизм именно в том бою, о котором рассказывал, награждён орденом Красной Звезды.
   Ветеран получил приглашение приехать в Москву. На Казанском вокзале его встретили поисковцы Катя Цуканова и Оля Шикова, помогли доехать до Института стали и сплавов, где ему генерал в торжественной обстановке вручил орден. Катя и Оля проводили ветерана в гостиницу "Минск". Номер уже был забронирован.
  
   "Товарищ майор, случай особый..."
   За несколько дней до Нового года произошла очередная встреча с вручением боевых наград. А потом -- заранее продуманная программа: возложение венка на могилу Неизвестного солдата, встреча с учащимися 53-й средней школы Октябрьского района Москвы, дружеский обед в столовой завода имени Серго Орджоникидзе, вечером театр... Всё, всё он со своими помощниками тщательно продумал.
   Точную дату отъезда каждый ветеран выбрал самостоятельно. Находились какие-то дела. Кто знает, когда ещё доведётся побывать в столице? И надо же, под самый финиш -- заминка: в кассах вокзалов билетов на обратный путь нет. Об этом Галутину -- звонки от ветеранов. До Нового года уже каких-то четыре дня. Это что же, гости не смогут быть с родными и близкими за новогодним столом?
   Сразу же позвонил заместителю начальника Управления кадров и учебных заведений Мосгорисполкома. Тот -- начальнику Мострансагентства. Необходимые указания работникам касс поступили. Но там не спешили их выполнять. Коль с билетами дефицит, оставляли их для "нужных" людей, в частности, для начальства. А ветераны... Как-нибудь перебьются. С этими подленькими расчётами Галутин уже сталкивался не впервые. Так зачастую было и с местами в гостиницах, и с билетами в театры или, скажем, в магазинах, когда дефицитный товар припрятывали "под полкой" для избранных.
   Для ветеранов билетов нет... Ну-ну, посмотрим! И он уже был в том привычном для него состоянии, когда всё, решительно всё отступает на второй план, а перед ним -- только одна цель. Полдня в бегах: Управление кадров транспортного министерства, Моссовет, кассы предварительной продажи билетов... Ох, как непросто сломить бюрократизм и равнодушие чиновников!
   И вот наконец он -- в помещении кассы предварительной продажи билетов для офицерского состава центрального аппарата Министерства обороны. С собой взял газету "Вечерняя Москва" с репортажем о встрече ветеранов. За окошком -- майор.
   - Товарищ майор! Случай особый... -- И протянул в окошко газету. -- Прочитайте вот здесь (показал) о том, как ветеранам войны в Москве вручались награды. У меня с собой документов нет, но поверьте: я -- руководитель клуба "Поиск" подполковеник запаса Галутин, который назван в этой заметке. Инвалиды войны не могут уехать из Москвы домой, а, значит, попасть туда к Новому году. Помогите им, пожалуйста.
   Отмеченное на газетной полосе майор прочитал.
   - Та-ак, понятно. Приезжайте завтра к 9 часам утра со всеми документами, инвалидными книжками, деньгами. Всё, что в моих силах, сделаю.
   Не теряя ни минуты, Галутин поехал в гостиницы "Россия", "Минск", где остановились ветераны. Сбор всех необходимых документов закончился за полночь.
   Майор не подвёл. Но произошла техническая неполадка в машине, заказывающей билеты. Работница кассы заверила:
   - Не сомневайтесь: билеты получите.
   И назначила время, когда за ними можно приехать.
   Используя паузу, Галутин отрегулировал вопрос с пропуском ветеранов в Кремль. Когда с билетами всё разрешилось, поспешил домой, чтобы надеть парадный мундир. С небольшим опозданием прибыл на товарищеский ужин. На нём объявил:
   - Дорогие товарищи! Многие из вас сейчас думают: попадут ли к Новому году домой? Сообщаю: каждому из вас взяты билеты с хорошими местами и точно на те поезда, которые вы заказывали.
   В ответ -- аплодисменты.
   А он потом будет себя укорять: э-эх, не записал фамилию того майора. Ведь каким человеком оказался! Побольше бы таких! И не только в кассах.
   Эта история с билетами -- всего лишь эпизод среди множества подвижнических усилий его и тех, кто в трудную минуту приходили ему на помощь. Но подобные эпизоды -- и есть штрихи, из которых вырисовывается портрет Личности.
  
   Под аплодисментами не забронзовел
   Верным помощником Зиновия стала его жена Нина Степановна Столярова. Работала врачом, служебных забот у неё тоже хватало, однако находила время и силы помогать мужу в его подвижничестве. У них обоих отцы погибли под Сталинградом. Она принимала гостей, приглашённых Зиновием "для пользы делу", фактически была его домашним секретарём: связывалась по телефону с нужными людьми, записывала полученную информацию... И при этом старалась всячески облегчить его домашний быт. Ведь он не жалел себя. Давно уже пошаливало сердце, а поисковая работа, которую вёл, преодоление всякого рода бюрократических закорючек -- это неизбежные стрессы.
   Она и сама была подвижницей. У моей сестры сохранилась выписка из районной газеты "Ленинский путь" от 22 июля 1941 г.
   "...пионеры Битцевской школы N 12, возглавляемые Ниной Столяровой и Галей Нордштейн, собрали в пос. Красный Строитель и в селе Аннино 9 тонн металлического лома... тем самым помогая Красной армии бить врага".
   Галутин со своими ребятами уже не ограничивался поиском невручённых наград только лишь ветеранам 60-й дивизии. Круг поиска значительно расширился.
   О клубе "Поиск" появились публикации в центральных газетах, откликнулось и телевидение. Как ветеран войны он дважды был повышен в воинском звании -- стал полковником. Вручение боевых наград ветеранам уже стало проходить в Кремле.
   По примеру его клуба, подобные клубы стали создаваться во многих городах. Иными словами, совершённое энтузиастами Московского торгово-экономического техникума всколыхнуло молодёжь на поисковую работу уже в масштабе страны.
   К его боевым наградам прибавились ордена Дружбы и Трудового Красного Знамени. Он возглавил межрегиональный Координационный центр "Награды Великой Отечественной войны".
   Но аплодисменты голову ему отнюдь не вскружили. Как человек дела, понимал: на одном энтузиазме далеко не продвинуться. Упорно работая в Подольском архиве, члены клуба сделали выписки из более, чем 1600 наградных листов. А по официальным подсчётам, оставалось ещё более 600 тысяч тех, кому не вручены награды, по его данным, -- свыше миллиона. И он со своими помощниками разработал более рациональную методику поисковой работы с использованием автоматизированных технологий. Ведь она, эта работа, -- не удел лишь энтузиастов, а большое государственное дело. Если государство во время войны и в послевоенные годы не смогло обеспечить вручение фронтовикам заслуженных ими наград, то теперь обязано это исправить. Обязано! А для этого надо выделить соответствующие средства. А как же иначе!
   Из этого исходил, когда обращался в разные высокие инстанции. Писал письма, настойчиво звонил, добивался приёма... И небезуспешно: в конце концов, помощь поступала.
   Не раз сталкивался и с равнодушием чиновников. Более того, приобщение к наградному делу настырного энтузиаста и его помощников у них стало вызывать раздражение. ("Чего он лезет! Чего копает!"). Гласности они боялись. Дважды Галутину и его поисковикам перекрывали доступ к картотеке ГУКа. Лишь после вмешательства газеты "Правда" управленцы шли на попятную.
  
   Наперекор равнодушному: "уже не наш"
   С распадом СССР работа поисковиков по возвращению фронтовикам невручённых наград значительно усложнилась. Распались многие уже хорошо налаженные связи. Торгово-экономический техникум преобразовали в коммерческий колледж. Многие его студенты были нацелены отнюдь не на подвижничество.
   Однако рук Галутин не опускал. Помощников в колледже находил, и поисковая работа активно продолжалась.
   Немалые трудности возникли при возвращении боевых наград ветеранам, живущим уже в зарубежье -- и близком, и дальнем. "С глаз долой -- из сердца вон?" Увы, такое отношение наградных чиновников к бывшим соотечественникам-фронтовикам было отнюдь не редкостью. Смириться с ним Галутин и его соратники никак не могли. Если те или иные столоначальники проявляют к этим людям равнодушие, то действия подвижников в данной ситуации вполне можно обозначить словом-импульсом: наперекор.
   ... Бывший командир батареи 70-го гвардейского пушечного артиллерийского полка Григорий Наумович Сигал в разгар Сталинградской битвы был представлен к ордену Красного Знамени, но он ему не был вручён. В результате кропотливых поисков удалось узнать: живёт теперь в США. Адрес его установили с помощью российского посольства. В январе 2002-го генеральный консул Н.А.Прокофьев под гром аплодисментов вручил орден фронтовому артиллеристу. А когда аплодисменты стихли, сказал, что в его практике это первый случай, когда спустя 57 лет вручают советский орден жителю Нью-Йорка.
   Немало времени ушло на поиски бывшего фельдшера 338-го истребительного противотанкового полка младшего лейтенанта Владимира Александровича Фрадкина. В военные годы ему так и не были вручены два ордена Красной Звезды, к которым был представлен на фронте. По архивным документам он из Одессы. На запрос в Одессу -- ответ: переехал в Москву. Но и там его не оказалось. И всё-таки нашли родственников. От них узнали: сейчас живёт в Израиле. Однако его адрес оказался неизвестным. Новые запросы... И результат достигнут: в октябре 2002-го посол России в Израиле Г.П.Тарасов вручил Фрадкину оба ордена.
   Не легче было восстановить наградную справедливость и по отношению к тем ветеранам, которые после развала СССР оказались в ближнем зарубежье.
   В Центральном архиве Министерства обороны поисковики обнаружили: ветерану Григорию Павловичу Старостюку, 1925 года рождения, не вручены заслуженные им три боевые награды: ордена Красной Звезды, Славы третьей степени и медаль "За отвагу". Отправили ему письмо с анкетой. Ответа не было. Жив ли? И вот однажды летом в кабинет пришёл незнакомый немолодой человек.
   - Старостюк Григорий Павлович... У меня как инвалида войны -- бесплатный железнодорожный билет. Решил вот приехать и доложить всё лично.
   Приехал из Ровенской области. Галутин стал расспрашивать: а родственники в Москве есть? Где остановился? Сколько времени намерен провести в Москве?
   - Родственников здесь у меня нет. В Москве я в первый раз. Хочу пробыть в Москве дня три, немного посмотреть столицу и дочке купить какие-то гостинцы. А ночевать буду на вокзале на лавке.
   И снова ему вопросы: А питаться где будете? И хватит ли у него на это денег?
   Выяснилось: с деньгами у него туговато. Но он бодро заверил:
   - Да хлеб, молоко и с меня хватит.
   И сразу показал привезенные документы и красноармейскую книжку. Да, всё совпало. Убедившись, что перед ним именно тот Старостюк, который не получил фронтовые награды, Галутин приступил к решению возникших проблем. И самая первая: где ночевать ветерану? На вокзале? Нет, такого нельзя допустить. Конечно, проще простого пригласить к себе домой. Но жена болеет. Взялся за телефон...
   Позвонил в гостиницу "Славянка", что в ведении Московского Дома ветеранов войны. По положению там могли принять ветерана на двое суток с питанием, но... только российского. И всё-таки, объяснив ситуацию, попросил помощи. Отказ. Дескать, этот ветеран уже "не наш". Тогда звонок ёщё "выше": руководству Дома ветеранов. Оттуда в "Славянку": немедленно разместить!
   В тот же вечер Галутину домой позвонил Старостюк. Устроили его прекрасно: однокомнатный номер с телефоном, бесплатное питание. Такого он не ожидал.
   Галутин позвонил с благодарностью начальнику Дома ветеранов генералу В.Г.Михайлову, рассказал о трёх невручённых ветерану из Украины наградах, о его мужестве и скромности. И тут же просьба: можно ли ему на сутки продлить проживание в гостинице? Генерал дал "добро".
   Очень довольный своей поездкой в Москву, ветеран вернулся домой. А Галутин по "делу Старостюка" продолжал дальнейшие хлопоты. Старостюку о трёх невручённых ему наградах ничего не сказал. Пока.
   Их вручение для него будет сюрпризом. И таким же сюрпризом должна стать для Григория Павловича встреча с однополчанами. В разговоре с ним уже выяснил, с кем бы он хотел встретиться, если бы знал, что эти люди живы. Ничего не обещая, записал их фамилии: рядовые Епихин, Самусевич, Залюбченко, командир батареи Кованов, командиры роты Гарпинченко, Карачёвский.
   Договорился с руководителем телепрограммы "Жди меня": провести торжественное действо на её поле. А это резонанс на всю страну.
   А дальше -- удар "под дых": в Управлении по наградам при Президенте Российской Федерации заявили: Старостюк -- гражданин не России, а Украины, пусть ему там и вручают награды.
   Казалось бы всё, тупик. Но Галутин не из тех, кто складывает оружие даже после таких ударов. Созвонился с Министерством обороны Украины, попросил убедить своих коллег в Москве, чтобы вручение боевых наград состоялось всё-таки в российской столице. Ведь Старостюк в Великую Отечественную защищал и Россию.
   И пошли звонки из Киева в Москву и обратно и плюс к ним -- Галутина в разные инстанции. В конце концов, из Главного управления кадров Министерства обороны России генерал-лейтенант С.В.Антоненко сообщил ему: "Если вы обеспечите приезд Старостюка в Москву, то мы вручим ему награды прямо в Министерстве обороны".
   Галутин воспрянул духом: для ветерана это тоже будет почётно. Но предстоящее торжество надо тщательно организовать. "Если вы обеспечите..." А кто он такой, чтобы "обеспечить"? Не олигарх, а скромный военный пенсионер.
   И снова нашлись порядочные люди, на этот раз на Украине. После его звонка главе администрации района, где жил Старостюк, с просьбой помочь ему материально для приезда в Москву, это было сделано.
   В Москве ветерана разместили в той же "Славянке". Галутин заручился согласием военного атташе посольства Украины в России генерал-майора А.П. Огарока и пригласил его принять участие в церемонии вручения наград.
   Она состоялась в одном из залов Министерства обороны. Награды вручал заместитель министра генерал-полковник Н.А.Панков. А потом в Комитете общественных связей правительства Москвы -- приём в честь героя Великой Отечественной войны Григория Павловича Старостюка. Прошёл он в очень тёплой обстановке. "Виновник" торжества вернулся в гостиницу с подарком. Растроганный оказанным ему вниманием, прощаясь, вручил Галутину букет цветов.
   - Это вашей жене. Вы же говорили, что она -- вам верная помощница.
   - Да, дорогой, что верно, то верно. Ваш подарок передам с радостью.
  
   Доказывал, убеждал, пробивал...
   Принёс в ГУК свой проект отыскания фронтовиков и вручения им наград уже на государственной основе. Один из управленцев прямо сказал: вряд ли из бюджета на это будут выделены средства.
   - Но дело касается пожилых людей, фронтовиков, -- возразил Галутин. -- Государство перед ними в долгу -- они отстояли его в борьбе с фашизмом.
   - Эх, дорогой, -- усмехнулся управленец. -- У нас о людях заботятся, когда надо в бой бросать, а после -- по остаточному принципу. Солдат на Руси всегда хватало, а денег -- никогда.
   И всё-таки какую-то сумму из Министерства обороны Галутин "пробил". Это "пробивание" стало уже его буднями.
   Будучи приглашённым на банкет в Кремль по случаю очередного Дня Победы, пытался подойти к президенту Ельцину, чтобы передать ему письмо с изложением поисковых проблем. Не подпустили охранники. Ту же попытку предпринял, когда на очередной банкете в Кремле был уже Путин. И здесь подойти к главе государства не дали. И всё-таки в следующий раз пробиться к нему и вручить письмо удалось.
   И что же Путин? Вник в изложенные в письме проблемы и предложения? Письмо передал в тот же ГУК. Оттуда -- вежливые отговорки и очередные заверения.
   Но Галутин упорно шёл по выбранной им столь нелёгкой стезе до последнего дня жизни.
  
   Созвучие сердец
   В 2005-м в московском издательстве "Патриот" вышла его книга "Вручаются героям ордена" (400 стр.). В ней не только о 30-летней работе энтузиастов клуба "Поиск" с множеством фотографий. Сколько там волнующих историй, связанных с наградами, воспоминаний ветеранов о пережитом на войне! Приводится итог работы возглавляемых им следопытов: разыскали более 27 тысяч ветеранов Великой Отечественной и их родственников, кому были вручены боевые награды, которые задолжало государство.
   В книге есть благодарственные письма, полученные им и его поисковиками от ветеранов и их близких. Читаешь их и невольно думаешь о вечной эстафете добра, без которой наш мир значительно бы потускнел. Ну хотя бы такие строки от Хазана Бориса Григорьевича из города Нальчика (Кабардино-Балкария):
   "Получил от Вас книгу "Вручаются героям ордена", что, безусловно, меня и мою семью очень обрадовало. Бесконечно благодарны Вам за заботу о давно забытом человеке, в котором когда-то очень нуждалось государство во время нападения врага на нашу страну, а затем кинутом в область предания, когда забыли о его существовании.
   При получении ордена в 2001 году я почувствовал другое отношение окружающих меня людей, иной интерес к моей жизни, и всё это благодаря работе вашего коллектива. Хорошо представляю Ваше хождение по кабинетам для пробивания глухой стены чиновников. Сколько Вами истрачено нервов, здоровья, и всё ради того, чтобы обрадовать человека..."
   От Н.П.Кедрова из Москвы: "Встречи с однополчанами, которые Вы нам подарили, дают большой заряд бодрости, дарят радость общения с друзьями трудных военных лет, заставляют нас распрямиться, забыть о возрасте и ранениях. Спасибо за вашу доброту и бескорыстное участие!"
   А фронтовой комсорг батальона, инвалид войны Константин Константинович Конев, которому был вручён орден Красной Звезды, подарил клубу стихотворение:
   "Вручаются героям ордена" --
   Так называют памятные встречи.
   Когда давно прошедшая война
   Вернётся вдруг, собой заполнив вечер...
   Фронтовикам вручают ордена,
   И рукоплещет шумный зал героям,
   Кто долг солдатский выполнил сполна
   И смерть встречал, лицом на запад стоя.
   Кто страх и трусость презирал,
   Кто шёл в бессмертье без бравады,
   А умирая, тихо маму звал,
   Не думая при жизни о наградах.
   Сегодня праздник! Льются звуки труб,
   Но как, друзья, не поклониться в пояс
   Девчушкам, славящим свой клуб
   С коротеньким, но звучным званьем "Поиск"!
  
   * * *
   Зиновий Вениаминович Галутин скончался 16 сентября 2005 года, прожив 81 год. Но не продолжительность жизни свидетельствует, насколько она удалась. У неё и другие параметры. И поныне здравствует его жена, с которой был в любви и согласии 58 лет, есть сын, двое внучек, правнук.
   А то, что он совершил и на войне и вне войны, -- уже со своими следопытами, -- это навечно. Прожил отпущенные ему годы как в песне:
   А в общем надо просто помнить долг
   От первого мгновенья до последнего.
   "Еврейская панорама" (Берлин), май 2016. Очерк опубликован затем в международном электронном журнале "Мы здесь".
  
   Гармония порядочности и таланта
   Народный художник Беларуси Май Данциг был одним из лидеров еврейского возрождения в республике
   Как причудливы зигзаги судьбы! Родители Мая, независимо от того, к какой профессии потянется их сын, хотели видеть его непременно со скрипкой. К тому побуждали музыкальные способности ребёнка. И скрипка под смычком Мая уже зазвучала. Рано проявились и другие его способности -- к рисованию. Но на них в семье каких-то особых планов пока не строили. Рисует домики и фигурки людей, фантазирует на бумаге -- ну и пусть. Редкий дошкольник не берётся за карандаш. Время покажет, что сильнее в его творческих возможностях.
   Время показало войной. Горящий Минск, общая сумятица, потоки людей, стремящихся покинуть город. Среди беженцев, пока ещё на старте, и семья Данцигов. С товарной станции трогается поезд. Вагоны - "теплушки" переполнены. Данциги остались на платформе.
   И вдруг из вагона: "Данциг! Данциг!" Кто-то из учеников узнал своего учителя физкультуры и протянул из дверного проёма руку. Отец подсадил в вагон 11-летнего Мая, затем дочь и жену и втиснулся туда уже последним.
   Спасительные мгновенья... Не будь того зовущего крика из вагона, их семья, как и многие тысячи еврейских семей, сгинула бы в кошмаре Минского гетто.
   Через месяц изнурительного пути Данциги добрались до Ульяновска. А дальше -- полный набор невзгод, выпавших на долю эвакуированных.
   Сохранилась ведомость об успеваемости в 4-м классе Марика, как называли его дома. По всем предметам -- "отл", то есть "отлично". А музыка, рисование? Скрипка осталась в оккупированном Минске, а вот рисование однажды напомнило о себе суровой необходимостью. В их семье потерялись продовольственные карточки. Какое это было горе в ту голодною пору, пояснять, полагаю, не нужно. Пережив такое, он уже искал хоть малейшую возможность где-нибудь подработать, чтобы помочь семье. И такая возможность однажды представилась. В хлебном ларьке неподалёку от их дома понадобилась вывеска. Случайно узнав об этом, 12-летний Марик вызвался её сделать.
   Нарисовал и раскрасил буквы, как и весь фанерный щиток, с таким вкусом, что заведующая не могла сдержать восхищение:
   - Ну, парень, да ты художник!
   Пророческими оказались эти слова. Он окончательно уверовал: может! А за свой труд получил награду: буханку ржаного хлеба. С какой гордостью принёс её домой, первый заработанный "свой хлеб"!
   Молва о юном художнике быстро разнеслась. Ему стали предлагать подработки: что-то написать или нарисовать. Каждый такой заказ исполнял с творческой выдумкой, словно участвовал в конкурсе. Такое заказчики, конечно же, не могли не заметить. На трикотажной фабрике спросили, чего бы ему хотелось за свою работу?
   - Сшейте, пожалуйста, платье для моей сестры.
   Вернувшись после освобождения Минска в родной город, уже твёрдо определил свою дальнейшую жизненную стезю. Как только в Минске открылось художественное училище, поступил туда. Уже первые выполненные им этюды и рисунки с натуры окончательно убедили и его, и преподавателей: нет, не ошибся в профессиональном выборе. А дальше -- в Московский государственный художественный институт имени В.И.Сурикова. ВУЗ престижный. Попасть туда при большом, к тому же многоступенчатом конкурсе, да ещё еврею в сталинском 1952-м, когда был расстрелян Еврейский антифашистский комитет и зловонные волны государственного антисемитизма злобно хлестали по всей стране, было ох, как нелегко! Но сработали не только
   его талант и упорство. Нашлись в приёмной комиссии мудрые и честные люди, по достоинству оценившие творческую уникальность абитуриента из Минска.
   Учился, поистине, вдохновенно. После занятий отправлялся в Третьяковку, посещал художественные выставки, которых в столице было немало. Присматривался, размышлял, выбирая тот стиль, ту художественную канву, которые определят его творческую индивидуальность. На протяжении шести своих студенческих лет неустанно работал и кистью, и карандашом. И уже не нужно было называть своё авторство. Преподаватели и коллеги-студенты, всмотревшись в сотворённое им, уверенно определяли: "это Данциг".
   Приходилось, как и многим студентам, подрабатывать, в частности, на художественном комбинате. Но халтуру не жаловал. Подработки стали продолжением его творческого становления.
   Талант художника потому и есть талант, что на него рано или поздно откликнется извечное: "Зрячий да увидит".
   В художественном институте увидели, и на 3-м курсе за отличные успехи в учёбе стал получать высшую именную стипендию. Сразу же телеграмма родителям: денег ему больше не присылать.
   Окончив институт, в Минск вернулся, что называется, во всеоружии. И первая его творческая тема -- родной город, который восстанавливался после оккупации. День за днём с этюдником исхаживал километры вдоль Свислочи, старинной Немиги, по улочкам и тупичкам и уже новым кварталам с первыми проспектами, вбирая в свои работы историческую память города и свою любовь к нему. Здесь родился, вырос, сюда вернулся после вынужденной разлуки, и вполне естественно, стал его художником-летописцем. Эта любовь коренного минчанина проступает и в названиях его картин: "Мой город древний, молодой", "Мой Минск", "Песнь о Минске", ставших уже белорусской классикой. Широкую известность принесли Маю Данцигу и его полотна "И помнит мир спасённый", "Партизанская баллада" и многие другие.
   Сюжеты у него неисчерпаемы и зачастую, казалось бы в обыденном -- неожиданные решения. Взять, скажем, "Партизанскую свадьбу". Во главе свадебной процессии -- жених с автоматом, а невеста с винтовкой и пулеметной лентой через плечо. На голове вместо фаты -- кусок простыни. Идут словно по просеке: по бокам -- партизаны, тоже с оружием, и селяне -- старые и малые. Партизан-гармонист развернул меха... Вряд ли звучит марш Мендельсона: его в белорусской глубинке тех лет не слышали, в ходу были советские маршевые песни. Но веселья не чувствуется. Лица у многих суровы. Пожилая женщина задумчиво сцепила ладони. Её задумчивость понять нетрудно. Эх, родимые! Свадьба-то свадьба, но что вас ждёт завтра, да и вообще в любой день и час, пока продолжается эта война проклятая? Доведётся ли вам выжить, как и всем, кто здесь собрался?
   Колорит картины действительно невесёлый. Но сквозь эту внешнюю суровость -- живительная оптимистичная струя. Да, война с её горестями, потерями. Однако наперекор ей жизнь продолжается. Потому и свадьба в это лихое время. Иначе и быть не должно! Как спустя годы озвучится в песне: "Будут внуки потом, жизнь опять повторится сначала".
   Такие вот мысли и чувства вызывает эта впечатляющая картина. А сколько и в других его работах на самые различные темы нестандартных сюжетов, психологических находок!
   Одно из своих полотен назвал "Брошенная". Сюжета как такового нет. Есть выброшенная после Нового Года ёлка. На первый взгляд, ну что тут особенного -- ёлка и ёлка. Мало ли таких ёлок валяется в первые январские дни у мусорных ящиков! Но на картине эта недавняя краса, на ветвях которой ещё сохранились остатки золотистой мишуры, теперь уже никому не нужная, вызывает не только грусть -- наводит на раздумья. Подобное ведь и с людьми бывает. По сути эта картина о доброте, только с ходом "от обратного".
   Диапазон его творчества обширен. Тут и пейзажи, не только городские, но и сельские, портреты Василя Быкова, Алеся Адамовича и многих других известнейших людей, монументальная живопись -- мозаичное панно в кинотеатре "Партизан", мозаика в гостинице "Юбилейная"...
   Нередко чиновники от искусства стремились вогнать творчество Данцига в привычные желобки Системы. Он не покорялся. Писал окружающий его мир таким, каким его понимал и осмысливал. Бывало, некоторые его работы в последний момент снимали с выставок. А он продолжал в том же духе, так и не сделав "надлежащих выводов". Не суетился, не заискивал перед сильными мира сего, оставался самим собой в любых ситуациях.
   Недюжинный талант пробился через все препятствия. В 1988-м в Москве состоялась его персональная выставка. А сколько было в творческой жизни Мая других выставок -- всесоюзных, республиканских, зарубежных! Его произведения стали достоянием Государственной Третьяковской галереи, Национального художественного музея Беларуси, художественных и частных коллекций в России, Беларуси, Молдове, Азербайджане, Германии, Бельгии, Италии, Израиля, США.
   В 1995-м ему было присвоено звание народного художника Беларуси.
   Многие годы он преподавал в Белорусской государственной академии искусств. Профессор Май Вольфович Данциг стал любимцем студентов.
   Нельзя не сказать и о другой сфере активной деятельности этого незаурядного человека. В конце 80-х свежие ветры "перестройки" приоткрыли двери духовного гетто, в котором едва теплились очажки еврейской жизни. Демократизация общества, пока робкая, была как живительный дождь после затяжной засухи. Он ещё не пробил корку иссохшей почвы, но среди пожухлой травы уже потянулись к жизни едва заметные травинки. Впервые минским евреям было дозволено собираться, как язвительно говорили острословы, "в количестве более трёх", не опасаясь дежурного обвинения в организации "сионистского сборища".
   Несколько ослабив зажимы в национальной политике, власть пошла по испытанному бюрократическому пути -- инициатива к переменам должна исходить только "сверху". Так было с организацией первого учредительного еврейского собрания. Спустя десять лет Май Данциг в интервью, которое я взял у него, расскажет, как всё это было. Стоял октябрь 1988-го года...
   - А что там собралась за публика?
   - Евреи Минска разных возрастов и профессий... Можно себе представить, какая эмоциональная атмосфера была в зале. Ведь впервые -- именно еврейское собрание. Там увидел заслуженного архитектора республики Леонида Левина и других известных в Беларуси людей. Хотя организатором нашего собрания был Белорусский Фонд культуры, но курировал этот вопрос Минский горком партии. Его секретарь Пётр Кравченко и стал одним из организаторов собрания. Не каждый желающий мог попасть на него. Думаю, приглашения рассылались тем, чьи имена были на слуху.
   - И, тем не менее, зал был переполнен.
   - Яблоку негде было упасть...
   То, что рассказывал Май, оживило в памяти те первые месяцы еврейского возрождения. Созданную организацию по указанию свыше назвали Минским обществом любителей еврейской культуры. В этом названии отразилась половинчатость послаблений, на которые вынуждена была пойти власть. Не признать, что есть такая культура, она уже не могла. Но слово "любители" снижало статус организации. Это что-то вроде хобби. Любители -- это любители. Одни собирают марки, другие -- старинные монеты, а третьи, к примеру, любят еврейскую культуру. Как говорится, ну и на здоровье!
   С таким робким расплывчатым статусом организации, вокруг которой уже начали сплачиваться сотни минских евреев, Май Данциг, избранный председателем её правления, решительно не согласился. Они -- не просто "любители". Активные участники национального возрождения. Оно и стало вектором в работе новой общественной структуры. И вскоре у этого детища, вобравшего в себя многовековое достоинство своего народа, появилось название куда более ёмкое: "Минское объединение еврейской культуры имени Изи Харика".
   МОЕК, как сокращённо стали его называть, занимал на Интернациональной, 6 три комнаты и каморку. В одной из них разместилась созданная добровольцами библиотека. Священнодействовала в ней Дина Звуловна Харик, вдова расстрелянного в 1937-м поэта Изи Харика. Прошла через двадцатилетний кошмар сталинского ГУЛАГа, но не утратила добросердечия своей бескорыстной натуры. Со всеми была приветлива, разговорчива, с некоторыми посетителями переходила на идиш. Как светилось её лицо, когда в ответ слышала родную с детства речь!
   С первых же дней появления МОЕКа в этих скромных апартаментах он стал своеобразным еврейским клубом. Здесь поначалу проводились заседания Координационного совета Еврейского республиканского объединения, читались лекции по еврейской истории и культуре, устраивались первые концерты музыки и песни, литературные утренники и вечера. Отсюда шла поддержка еврейскому возрождению и в других городах республики.
   Данциг - художник и Данциг - еврейский лидер -- единая личность -- счастливая находка для МОЕКа. Впрочем, почему находка? Он шёл к этой своей общественной работе тоже всю свою предшествующую жизнь. Такому человеку, энергичному, тонко чувствующему прекрасное, с мощным зарядом национального достоинства, хорошему педагогу и, как оказалось, не менее хорошему организатору, сам Бог велел возглавить в Минске возрождение еврейской культуры.
   Жизнь неоднократно сводила меня с многими еврейскими лидерами. Были среди них и такие, кто лишь обозначал это своё лидерство, важно восседая в президиуме на всякого рода собраниях и конференциях и представительствуя в зарубежных поездках.
   Май не из тех. Работал в МОЕКе, как и в искусстве, что называется, засучив рукава. Вот уж с кого солидность не капала. Доброжелательный, с хорошим запасом юмора, он не чурался черновой работы. Мог быть и жёстким, когда сталкивался с чьей-то непорядочностью, необязательностью. Но таким его видели редко. На наших праздниках - "капустниках" пел шуточные куплеты и танцевал. А в 1998-м снялся в художественном фильме режиссёра Дмитрия Астрахана "Из ада в ад", сыграв одну из главных ролей -- руководителя еврейской общины небольшого польского города. В основе фильма -- еврейский погром в Кельце в 1946-м.
   В фильме Май снимался без грима. Ему не нужно было "вписываться" в роль: был еврейским лидером и в жизни, и на экране. Сидя в кинозале, я видел не актёра, а реального Мая Данцига. И в памяти предстал февраль 1990-го, когда по Минску поползли слухи о готовящемся еврейском погроме. Сопоставив многие факты того тревожного времени, нетрудно было прийти к выводу, откуда они исходят. Появился новый печатный орган ЦК компартии Белоруссии "Политический собеседник" с явной антисемитской направленностью. А слухи о погроме стали пробным шаром: как отзовётся население на прозрачную наводку в отыскании виновников нарастающих экономических неурядиц и политической разноголосицы, уже захлёстывающих республику.
   Май Данциг в этой непростой ситуации проявил решительность. С группой еврейских активистов пришёл в ЦК. Принявшему их инструктору ЦК Концевому задал вопрос напрямую: поскольку слухи о погроме упорные, даже дата называется -- 20 февраля, то есть послезавтра -- что намерена предпринять власть?
   Партчиновнику ничего другого не оставалось, как заверить: никаких погромов не будет. Но тут же ему новый вопрос: тогда почему в "Политическом собеседнике" -- подстрекательские антисемитские статьи? Концевой неуклюже выкручивался: к такому напору был не готов.
   Опуская подробности той встречи, с уверенностью скажу: цель визита была достигнута: дали понять власти, откуда растут уши. Пусть знают в ЦК: с его антисемитским курсом смирения не будет.
   Стиль той или иной организации, конечно же, во многом зависит от его руководства. Именно стиль, а не просто перечень тех или иных мероприятий. В этом отношении МОЕКу действительно повезло. У его кормила оказались люди с "искрой", по-настоящему болеющие за возрождение еврейской культуры. Отсюда и стиль: не казённый, а по-домашнему доверительный и сердечный.
   Подстать Маю Данцигу подобрались и заместители -- Яков Басин и Алла Левина -- люди творческие, инициативные. Надёжным работником проявил здесь себя и Геннадий Розенгауз, исполнительный директор.
   МОЕК, помимо всего прочего, стал и своеобразным еврейским штабом. Сюда приходили с предложениями, случалось, и с критикой, иногда обращались и за житейскими советами (есть же еврейская мудрость!). Май и его соратники каждого внимательно выслушивали и старались всему дельному дать ход.
   Однажды обратился за помощью в МОЕК и я, к тому времени редактор республиканской еврейской газеты "Авив" ("Весна").
   - Май, разрешишь нам приткнуться в МОЕКе?
   Положил мне руку на плечо.
   - Что за вопрос? Кстати, у нас есть пишущая машинка. И широким жестом в сторону одной из комнатушек -- До двух часов дня эти хоромы в твоём распоряжении.
   Здесь я со своими коллегами планировал очередной номер, назначал деловые свидания, сюда стали приходить читательские письма...
   Попросил помощи Данцига и по другому вопросу. В канун 50-летия гибели Минского гетто хотелось поместить в "Авиве" впечатляющий рисунок. Какой? Определённого сюжета в голове у меня ещё не было.
   - Ты -- художник, тебе и карты в руки. Придумай что-нибудь...
   Дел у Мая и без моего заказа невпроворот. Однако согласился и вскоре принёс рисунок, выполненный тушью на ватмане.
   Окраина гетто. Ни одной человеческой фигуры. Колючая проволока, мрак. А на мостовой -- выброшенная, скорее всего при погроме скрипка. Кто играл на ней? Артист филармонии, ребёнок? А, может, Май вспомнил про свою, оставленную при бегстве из города? Недолго ей лежать на улице. Вскоре её подхватит кто-нибудь из оккупантов или полицаев, а, может, раздавят их сапоги, как были раздавлены судьбы тысяч и тысяч узников гетто.
   Лучшей иллюстрации на первую полосу номера, посвящённого трагической дате, я и желать не мог.
   Живя уже в Германии и ежегодно приезжая в Минск, каждый раз звонил Маю. И слыша его энергичный, можно сказать, весёлый голос, в памяти оживали эпизоды общения с ним, тот МОЕК, ставший при нём поистине тёплым еврейским домом.
   Он ушёл из жизни утром 26 марта 2017-го на 87-м году жизни. Внезапно отказало сердце, так много вобравшее за все эти годы и радостей, и тревог. Трудно смириться с тем, что Мая уже нет. Горько. Больно. Подкатывает извечное: ну куда от этого денешься? Всё проходит...
   Но когда встаёт перед тобой его облик, каким он запомнился, думаешь уже по-другому. Всё проходит? Нет, не всё! Остаются замечательные художественные творения этого поистине народного художника, как и все его добрые дела, в том числе и на ниве еврейского возрождения.
   Май Данциг прожил отпущенные ему годы в высшей степени достойно. Его жизнь -- гармония порядочности и таланта, а говоря образно, свет, ставший энергией. А энергия, как известно, бесследно не исчезает. Тем более, когда несёт эстафету добра, на которой держится мир.
   Международный электронный журнал "Мы здесь", май 2017.
  
   Если бы не Лина...
   Это "если бы" -- связующее звёнышко в логической цепочке свершений, навсегда оставшихся в памяти. Если бы не письмо доктора истории Леонида Смиловицкого из Иерусалима в марте 2003-го, возможно, с Линой Торпусман мои жизненные дороги так бы и не пересеклись.
   С Леонидом знаком ещё с 90-х годов в бытность мою редактором газеты белорусских евреев "Авив" ("Весна"), в которой он был одним из активных авторов, уже переехав в Израиль.
   "... посылаю очерк Лины Торпусман "Во времена террора". На фоне всего того, что уже сказано и написано на эту тему, он отличается поразительной доходчивостью, как и всё, о чём пишет Лина.
   Она взялась за дело, которое оказалось не по зубам многим: организовать установку памятника Маше Брускиной в Иерусалиме и назвать её именем улицу. Усилиями Лины (она просто бульдозер) создана "амута" (общественная инициативная группа с денежным счётом). Туда пригласили Льва Овсищера и меня (позднее узнал: в амуту вошли также биолог Джесика Платнер, киносценарист Самсон Поляков, педагог Яков Сусленский и композитор Дмитрий Якиревич -- М.Н.) ... Идёт сбор пожертвований...
   Хотите познакомиться с Линой и со своей стороны подставить плечо?"
   Хочу ли я? Что за вопрос! О юной героине подпольщице Маше Брускиной, казнённой окупантами в Минске в октябре 1941 г., на которую белорусские власти ещё в советские годы из-за юдофобских побуждений наклеили ярлык "неизвестная", конечно же, знал. "Подставить плечо", -- значит, собирать деньги на памятник. Но я -- в Германии, амута -- в Иерусалиме... Круг моего общения сравнительно невелик. Разве что в нашем Крефельде и кое с кем в городах Германии. Но что тут сетовать! Приступил.
   Через Леонида вышел на Лину. Обменялись адресами, телефонами. Компьютеров у нас ещё не было, связь -- телефонные звонки и письма обычной почтой.
   Лина снабдила меня множеством имён и соответственно телефонов, по некоторым деталям её предварительных телефонных переговоров с потенциальными жертвователями давала некоторым из них краткие характеристики, вводила в ситуации: такой-то столько-то-то обещал, но... замолчал. Потормошите его! А можете ли добыть адреса еврейских общин Германии?..
   Её деловитость и напористость стали для меня своеобразным аккумулятором. Былая моя стеснительность cникла: звонил, тормошил, убеждал, собирал...
   Не буду касаться подробностей этой далеко не всегда приятной работы. Иногда натыкался на равнодушие, когда хотелось сказать "пару ласковых", но приходилось сдерживаться: жертвовать или не жертвовать деньги на задуманный памятник -- дело добровольное. Постигая все эти "нюансы" на собственном опыте, переносился мыслями к Лине: а ей-то каково? На её плечах -- не только сбор денег, но масса и других забот. "Пробивание" участка земли для памятника, поиски скульптора, а когда таковой появится и выполнит заказ, оценка сделанного им проекта. Тут нужен отменный вкус, чтобы памятник воплотил именно ту идею, которая задумана. Словом, ответственность, ого, какая! И опять же бумаги, звонки, деловые встречи, письма... Сюда очень даже подходит отнюдь не мягкое слово: "преодоление", когда, действительно, надо быть и бульдозером.
   В мае 2005-го, поработав в Израиле волонтёром на военной базе, приехал в Иерусалим к Лине. Познакомился, теперь уже очно, и с ней, и с её мужем Абрамом, научным сотрудником Еврейской энциклопедии. Передал "живьём" собранные мною деньги. По случаю моего прибытия Торпусманы устроили у себя дома застолье. И, что называется, из первых уст узнал, сколько же препятствий пришлось преодолеть в связи с созданием памятника. Глава амуты Лев Петрович Овсищер, боевой лётчик-штурман Великой Отечественной, в 70 - 80 годы диссидент в СССР, приложил немало усилий для того, чтобы дать делу ход. Но он уже был тяжело болен, и основной груз решения многочисленных проблем лёг на Линины плечи. Ей, секретарю амуты, пришлось взять "бразды правления" в свои руки. И не столько "править", сколько самой вкалывать. А сколько трудностей при этом возникало и как они преодолевались, рассказывать о том -- это излагать эпопею. Да, для Лины -- поистине эпопея, ставшая весьма значимой частью её жизни.
   Параллельно с "пробиванием" всего, что связано с памятником, шло и другое "пробивание" -- чтобы одна из улиц в Иерусалиме получила имя Маши Брускиной.
   В мэрии, где большинство чиновников -- ортодоксы, весьма настороженно относятся к наименованиям улиц в честь людей, родившихся в СССР. А тут ещё женщина. Кто она такая, эта Маша Брускина, чтобы её именем назвать улицу в святом городе?
   Пришлось разъяснять, убеждать, настаивать. Сказали своё веское и решительное слово ветераны войны, и, прежде всего, Лев Овсищер. И мэрия дала "добро". Но бюрократическое колесо в Израиле порой чересчур инертно и скрипуче. Наименование улицы -- функция мэрии, но... с согласия министерства внутренних дел.
   Снова преодоление. Обращения в министерство, к депутатам кнессета, мэрии. Письма, звонки, деловые встречи... И здесь раскрывались люди: у одних бескорыстие, безоглядное служение делу и только делу, у других -- равнодушие или тщеславие, стремление выпятить свою роль ("мы пахали"). И здесь понадобилась неукротимая энергия Лины, чтобы всё что надо, "пробить", согласовать, утрясти...
   К этому ненормированному и, как тогда казалось, нескончаемому действу подключилась и семья. Абрам редактировал Линины статьи, связанные с Машей Брускиной, он же -- связной и курьер в Иерусалиме, дочь Мирьям -- курьер по Тель- Авиву, а другая дочь, Рахель, набирала всю документацию на компьютере и переводила то, что требовалось, на иврит.
   Статьи тогда Лина писала, чтобы привлечь внимание к сбору денег на памятник. Я уже прочитал немало её публикаций и с полной уверенностью скажу: это сильная публицистика: убедительная "фактура", сочный язык, боевой темперамент, а всё вместе -- пронзительный глас к душам читателей.
   Её надёжным журналистским пристанищем в Израиле стала газета "Еврейский камертон". Но ею не ограничилась. Узнав, что в США есть русскоязычная газета "Форвертс", поднимающая самые разные проблемы, в том числе и еврейской жизни, стала писать и туда. Тогдашний редактор "Форвертса" Леонид Школьник сразу же опубликовал Обращение по поводу сбора денег и все семь её статей. Записанное журналистом Альбертом Плаксом её выступление прозвучало на американской радиостанции "Звезда Давида". Как всё это сработало на солидарность в том благородном деле! Теперь пошли деньги и из США...
   В публикациях Лины много имён, много примеров еврейской солидарности. Но там же -- и о "палках в колёса", о равнодушии тех, кто мог бы помочь, но не помог, а то и пытался "нагреть руки" при заключении договоров. Были и такие, кто вроде бы проявлял интерес к памятнику, но при этом сыпал вопросами, а вот от конкретного -- так пожертвуете денежку? -- уходил. Таких Лина назвала "нудниками".
   Сталкивалась и с наветами. Дескать, объявилась этакая шустрая -- деньги собирает, а небось не забывает свой карман. Одна, куда как заслуженная женщина, ветеран войны, поверив голословной клевете, бросила ей в лицо: "Не морочьте людям головы!"
   Как вынести такое? Это её-то обвинять в корысти! Потом в одной из своих статей отчитается: сбор денег на памятник члены амуты начали с себя. И уточнила, кто сколько пожертвовал. Назвала и свой вклад, вернее, своей семьи: 3500 шекелей -- для пенсионеров сумма внушительная. А сколько "своих кровных" ушло на деловые поездки, в том числе и за пределы Иерусалима, междугородние телефонные звонки, на бумагу, почтовые расходы! И после всего этого такая клевета...
   Вынесла и это. "В такие минуты, -- вспоминала Лина в "Еврейском камертоне", -- я напевала песню времён отказа (они с Абрамом были в числе "отказников", кого не выпускали из СССР в Израиль. И только в 1988-м смогли туда выехать): "Алц мир вэлн иберлэбн, алц из дох кедай"... ("Мы вынесем всё. Дело того стоит").
   Свыше семи лет напряжённой работы, а точнее, борьбы за памятник. И вот наконец 7 мая 2007-го неподалёку от Тель-Авива в молодёжной деревне Кфар а -Ярок -- его открытие. Хотя он напрямую связан с увековечением памяти Маши Брускиной, эта юная героиня здесь -- собирательный образ. Памятник посвящён и всем еврейкам, павшим в борьбе с нацизмом.
   Лина прислала мне фотографию... Два белых крыла. Одно сломанное, печально упирается в землю -- символ скорби. Сколько их, молодых и красивых, погибло в той лютой войне! Они погибли как солдаты, независимо от того, служили в армии или нет. Потому и рвётся ввысь второе крыло -- символ отваги, взлёта человеческого духа. А памятник в целом -- вечное напоминание о великом подвиге тех, кому мы обязаны жизнью.
   А 29 октября 2007-го, теперь уже в Иерусалиме, состоялось столь же торжественное открытие улицы имени Маши Брускиной -- ещё одна итоговая точка в подвижнических делах Лины.
   На том не успокоилась: добилась установления памятной доски, посвящённой Шолому Шварцбарду, мстителю за петлюровские погромы (cеление Текоа в 15 км от Иерусалима).
   Чем больше узнавал о сделанном ею, тем крепче становилось убеждение: это не какие-то её случайные порывы в силу тех или иных внезапно возникших обстоятельств. Это цельность натуры, неизбывная потребность души к справедливости. А что касается обстоятельств, они лишь повод делать то, к чему взывает совесть. И вовсе неважно, какое оно соотношение сил, как отразится твой поступок на твоём благополучии, к которому всегда стремятся люди. "Если не я, то кто же?"
   В 1958-м будучи студенткой Московского института культуры, приехала на родину матери в Житомир. На хуторе Выдумка, неподалёку от города, они увидели валявшиеся на земле черепа и кости убитых оккупантами и полицаями евреев.
   Лина пришла на приём к председателю райисполкома. Коротко рассказала об увиденном на хуторе. Вытащила из сумки череп... Чиновник заорал:
   - А для какой это агитации и пропаганды вы с чэрэпамы по городу расхаживаете?
   Пошла в горком. Уже зная, как в "верхах" относятся к памяти убитых в оккупации евреев, высказала то, от чего власти уже не отмахнуться: дети играют с черепами в футбол, а берцовые кости используют как биты для игры в лапту. Это не только кощунство. Это и угроза эпидемии.
   Чиновница -- второй секретарь -- закивала: да, нехорошо. Останки надо закопать.
   Это вскоре было сделано.
   Хутор Выдумка -- далеко не единственное место расстрела евреев, так и оставшееся безымянным. В ту её студенческую пору все попытки добиться, чтобы эти могилы были приведены в достойный вид, остались неудачными. Слишком неравны оказались силы в противоборстве между ней и антисемитствующей властью. Но мысль о памятниках на этих могилах не оставляла её и после того, как с семьёй переехала в Израиль.
   Сменилась на Украине власть, и уже можно было по-деловому решать этот кровоточащий в её памяти вопрос. И она вплотную занялась им, уже живя в Израиле. Заочно познакомилась с нужными, надёжными людьми, которые могли бы на месте помочь в этом деле. Но Лина с самого начала была его координатором, можно сказать, его мотором. Собрала необходимую сумму денег. И добилась!
   Установлены четыре памятника расстрелянным евреям в Житомире и Житомирской области и один -- жертвам Голодомора.
   Всё, что связано и с этой историей, как по сюжету, так и по психологической глубине, вполне годится для повести. Только ничего тут выдумывать не надо: жизнь сама всё расставила по своим местам.
   В августе 2005-го Лина в "Еврейском камертоне" изложит, как всё это было, и в частности, о своём приезде с Абрамом летом 2004-го в Житомир, когда памятники уже стояли. Можно представить её чувства при их посещении и общении с теми, кто стал верным помощником в этом святом деле. О своих чувствах там скупо, а вот о солидарности, о людях, проявивших её конкретными делами, в той публикации немало. Позднее, уже в электронном журнале "Мы здесь" ("Правда о памятниках в Житомире") вернётся к этой теме. И снова имена... Не обошла и проявивших трусость, равнодушие на призыв подставить своё плечо, тщеславие (нашлись и такие), ставя в заслугу себе сделанное вовсе не ими. И в противовес им -- о тех, кто решительно откликнулся и сделал то, что надо было сделать, не претендуя ни на какие аплодисменты.
   Да, люди есть всякие... Но всегда было и есть содружество благородных людей. Оно конструктивно, потому что поднимает и другие души к высокому.
   * * *
   Подведём итог вышесказанному. Поставлены памятники жертвам Холокоста и Голодомора, еврейкам, погибшим в борьбе с нацизмом, установлена доска в память о еврейском мстителе, названа улица именем юной героини-подпольщицы... А свершилось бы всё это, если бы ни Лина?
   Ответить однозначно на этот вопрос трудно. Возможно, нашлись бы и другие подвижники, решившиеся взять на себя весь этот огромный груз пробивания благородной идеи через стену равнодушия, обывательского недоверия, бюрократизма, всей этой рутинной работы с немалыми затратами нервов, личного времени, и "своих кровных".
   Возможно... Но "нашлась" именно она и сделала то, к чему взывала не только её -- общественная совесть. Не могла "не найтись", ибо не была бы тогда той самой Линой Торпусман, которую знают уже сотни людей, с кем сводила её жизнь, как человека в подвижнических устремлениях абсолютно бескорыстного и упорного.
   Одну из своих публикаций в израильской газете "Еврейский камертон" Лина назвала "Исполнен долг". Хотя там шла речь о преодолении лишь некоторых из множества трудностей, связанных с созданием памятника в Кфар а - Яроке, этот короткий, но ёмкий заголовок очень даже подходит ко всем её подвижническим делам.
   Исполнен долг... Вот один из ответов на извечный вопрос, на что надо тратить жизнь, которая, как известно, даётся нам только раз. Это не принудиловка , не работа с душевным надрывом. Это бытиё с приподнятым состоянием души, в ладу с собственной совестью. И если наперекор всем трудностям при твоём активном участии свершилось доброе дело, -- разве это не радость? А жить с удовольствием или, как говорят, со вкусом -- такое пожелать можно каждому.
   Лине, "отмахавшей" уже восемь десятков, жизненные итоги подводить ещё рано, разве что промежуточные. Но уже то, что сделано ею, даёт все основания утверждать: в вечной эстафете добрых дел она сделала уже немало для того, чтобы этот мир стал светлее и чище. И я уверен: Всевышнему ничего другого не остаётся, как, указав на неё, вынести свой вердикт: продолжение следует. А с каким душевным вектором -- можно и тут не сомневаться: это же Лина!
   "Еврейская панорама", август 2017.
  
   О прочитанных книгах и авторах
  
   Мемуары? Не только...
   О книге известного историка Я.Я.Этингера "Это невозможно забыть" (Москва, 2002, 270 стр.)
  
   Судьба уготовила будущему доктору исторических наук тяжкое испытание - оказаться под жерновами двух бесчеловечных режимов: гитлеровского и сталинского. Словно былинку, несли его зловещие ветры 40-х - 50-х годов от одной смертной черты к другой. Как тысячи и тысячи еврейских детей Минского гетто, его могли затолкать в душегубку или расстрелять вместе со взрослыми в каком-нибудь рву под Минском. Шансов выжить у него почти не было.
   Но нашлась отважная и благородная душа - его няня Мария Харецкая. Под угрозой смерти за укрывательство еврейского ребёнка вырвала из гетто, спасла.
   Вызволить из сталинских застенков уже не смог никакой спаситель. Сценарий "дела врачей", невиданной по иезуитскому замыслу провокации, утвердил сам "великий вождь". Согласно этому сценарию, скромному студенту Московского университета Яше Этингеру, приёмному сыну известного профессора-кардиолога Я.Г.Этингера, отводилась своя роль: дать "нужные" показания, оговорить отца и, стало быть, на будущем судебном процессе создать видимость справедливости тяжких обвинений.
   Месяцы ночных допросов - пытка бессонницей, избиения, карцер, угрозы, полная изоляция от внешнего мира и полная безысходность.... Эта страшная машина ломала многих.
   Он не сломался. Большой заряд достоинства был заложен в этом юноше-очкарике из профессорской семьи. Но ГУЛАГ в конце концов поглотил бы и его. Если героическими усилиями можно было спасти душу, то плоть человеческая в этом кошмаре полностью беззащитна. И коль снова упоминать судьбу, то, видимо, ей было угодно сохранить этого узника не только как одного из свидетелей по "делу врачей", но и как будущего исследователя подготовки в СССР Холокоста.
   Книга Якова Яковлевича Этингера "Это невозможно забыть" несмотря на обозначенный на обложке жанр - "воспоминания" -- как раз и стала таким исследованием. Ценность её, прежде всего, именно в этом сплаве: свидетель и одновременно исследователь, причём, исследователь скрупулёзный, глубокий, умеющий соединить, казалось бы, разрозненные факты в единую логическую цепь.
   Многие из этих фактов добывать ему не пришлось: он их выстрадал в Минском гетто, в сталинских застенках, всей своей жизнью. В его руках оказался поистине раскалённый материал.
   Одна из глав книги называется: "Дело врачей" -- апофеоз сталинского антисемитизма". Я.Я. Этингер - один из немногих историков, кто столь основательно исследовал это "дело". В своей книге прослеживает и анализирует, как вызревала эта чудовищная провокация, главная цель которой - разжечь в стране массовый антисемитизм и на его фоне приступить к заключительному витку "решения еврейского вопроса". Как историк он не только мобилизует свою память, но и упорно собирает из разных источников сведения о готовившемся преступлении.
   Однако находятся и опровергатели. В печати уже появились публикации, в которых утверждается: подготовка по указанию Сталина депортации советских евреев в глухие районы Сибири и Дальнего Востока - всего лишь версия, поскольку, мол, документов об этом в архивах не обнаружено. Я.Я.Этингер убедительно доказывает: нет, это не версия. Было! И в доказательство - собранные им свидетельства, от рядовых очевидцев до высокопоставленных.
   "Несколько лет назад, - пишет Я.Этингер, - мне позвонили домой, очевидно, из автомата; судя по голосу, звонила пожилая женщина. Она попросила меня к телефону. Убедившись, что именно я взял трубку, она несколько приглушённым и испуганным голосом сказала, что знает, что мой отец - известный профессор-кардиолог Я.Г.Этингер. Сообщила, что читала некоторые мои статьи о "деле врачей". Женщина предложила мне познакомиться с одним письмом..."
   И далее автор книги рассказывает... Мать этой женщины в течение 30 лет работала машинисткой в одной из центральных газет. Перебирая после её смерти архив, дочь обнаружила машинописный экземпляр письма, озаглавленный "Ко всем евреям Советского Союза".
   "Бегло просмотрев текст, - пишет далее Я.Я.Этингер, - я убедился, что в моих руках находится уникальный исторический документ, призыв-обращение к депортации евреев в отдалённые районы страны. Этот документ разыскивался долгие годы..."
   Речь идёт о письме именитых советских евреев, в котором они клеймят "убийц в белых халатах" и полностью одобряют "справедливые меры партии и правительства, направленные на освоение евреями просторов Восточной Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера".
   Полностью приведенный текст письма, несомненно, был согласован в ЦК КПСС. По всей видимости, - считает Я.Я.Этингер, - существовали и другие его варианты, в частности, с "просьбой" спасти евреев от "справедливого гнева русского народа", выслав их за Урал.
   В день "икс" после публичных казней осуждённых врачей и организованных властями "стихийных" массовых митингов, письмо-обращение планировалось опубликовать во всех газетах, передать по радио и, "выполняя просьбу" самих евреев, приступить к поголовной их депортации. Нет никакого сомнения в том, что если бы не смерть тирана, это было бы исполнено.
   Трусливое, предательское по отношению к своему народу письмо подписали почти все, кто согласно списку, составленному "наверху", должен был его подписать. Почти... Отказались участвовать в этом постыдном деле писатели Илья Эренбург и Вениамин Каверин, артист Большого театра Марк Рейзен, композитор Исаак Дунаевский, генерал-полковник, Герой Советского Союза Яков Крейзер, профессор Аркадий Ерусалимский.
   В книге -- некоторые подробности, как собирались подписи к письму. Автор беседовал с Ерусалимским, и тот рассказал, что к нему на квартиру приходили политический обозреватель газеты "Правда" Хавинсон (псевдоним Маринин), академик Минц и ещё несколько человек. Они настаивали, чтобы профессор подписал это письмо. Он показал им на дверь.
   Есть в книге и свидетельства Ильи Эренбурга и Вениамина Каверина. Но если позиция автора "Двух капитанов" была чёткой и бескомпромиссной, то гораздо сложнее выглядела она у Эренбурга. К его чести во время вручения ему Сталинской премии он ничего не сказал о "врачах-убийцах", как ему было рекомендовано в ЦК КПСС. Более того, Эренбург написал письмо Сталину, в котором выражал опасение, что публикация письма может вызвать негативную реакцию мировой общественности и таким образом нанести ущерб Советскому Союзу. Вместе с тем сообщил: если потребуют обстоятельства, письмо подпишет.
   Я.Я.Этингер ничего не подправляет задним числом. Его кредо: правда и только правда, ничего, кроме правды! Как ни горько ему это делать, называет фамилии некоторых очень заслуженных, широко известных деятелей-евреев, услужливо поставивших подписи под тем постыдным документом.
   Будучи одним из первопроходцев в изучении готовящейся депортации советских евреев, Я.Я.Этингер в 1970-м несколько раз встречался с бывшим членом Политбюро ЦК КПСС и Председателем Совета министров СССР Н.А.Булганиным. Кстати, этого видного партийного и государственного деятеля тоже лечил приёмный отец историка профессор Я.Г.Этингер. По словам Булганина, Сталин в узком кругу приближённых не скрывал своего антисемитизма. На одном из совещаний в начале декабря 1952-го без обиняков сказал: "Каждый еврей в Советском Союзе - это националист, агент американской разведки. Еврейские националисты, а все они националисты, думают, что еврейский народ облагодетельствовали США. Вот почему они считают своим долгом помогать американским империалистам".
   И там же утверждал: "Особенно много евреев-националистов среди врачей, деятелей науки, работников культуры".
   Ловкий интриган, Сталин заметал следы своих преступлений. Булганин рассказал, что за несколько дней до опубликования 13 января 1953-го сообщения ТАСС об "аресте группы врачей-вредителей" состоялось заседание Бюро Президиума ЦК КПСС, где обсуждался текст этого сообщения. Сталина на заседании не было. По словам Булганина "этот хитрый и коварный грузин решил не связывать себя на всякий случай". На вопрос Этингера, давал ли Сталин какие-нибудь письменные указания относительно депортации евреев, Булганин усмехнулся: "Сталин не дурак, чтобы давать письменные указания по такому вопросу. Да и вообще Сталин часто прибегал к устным распоряжениям, особенно когда он обращался к членам Политбюро. Он не считал нужным давать письменные указания. Ведь Сталин практически общался с нами ежедневно".
   В книге есть ещё очень важное свидетельство Булганина. "В середине февраля 1953 года позвонил Сталин и дал указание подогнать к Москве и другим крупным центрам страны несколько сотен военных железнодорожных составов для организации высылки евреев. При этом, по его словам, планировалось организовать крушение железнодорожных составов, "стихийные" нападения на поезда с евреями с тем, чтобы с частью из них расправиться ещё в пути".
   Это же подтвердил, будучи уже в отставке, и Н.С.Хрущёв.
   Несомненный интерес представляют и содержащиеся в книге новые сведения о судьбе шведского дипломата Рауля Валленберга, спасшего в 1944-м тысячи венгерских евреев и похищенного в Будапеште сотрудниками советской контрразведки СМЕРШ ("Смерть шпионам"), а также рассказы о людях, с которыми общался в ГУЛАГе, об Институте мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) Академии наук СССР, где проработал 33 года. На примере этого института он показывает, как КГБ опутал своей сетью науку, как душилась любая научная мысль, выходящая за рамки идеологических установок тех лет.
   По размеру книга не столь уж велика - всего 270 страниц. Но столько она вместила фактов, мыслей, такой в ней мощный нравственный заряд, что читается на одном дыхании. Это сильная книга. Мудрая книга. Она не только устранила ещё несколько "белых пятен" нашей истории. Прочитаешь её - и снова задумаешься о вечном. О том, что в самые лютые, самые гнусные времена честь, порядочность, достоинство остаются неразменными. Разумеется, у тех, кто стремится их сохранить.
   Ежемесячная газета "Круг" (Кельн), июль 2002.
  
   Женские силуэты в русской истории
   О книге Р. Слободчиковой "Не родись красивой... или заложницы судьбы (Филадельфия, 2007, 247 стр.)
   Можно ли создать картину из лоскутков полотна, изображения на котором давно поблекли, а то и стёрлись? Вопрос риторический. Смотря, какую картину и что собой представляют лоскутки. Но если картина мыслится, как произведение искусства, а лоскутки надо сначала разыскать, очистить от всяких наслоений, подобрать один к одному, тогда задача представляется повышенной сложности.
   Именно такой она предстала перед Раисой Слободчиковой, недавним учёным-математиком, а ныне историком, когда задумала написать книгу о некоторых знатных женщинах России 18 -19 веков.
   Первый её опыт исторических исследований оказался удачным. Книга Раисы Слободчиковой "Романовы, Нарышкины и их потомки" вызвала положительные отзывы читателей. Р. Слободчикова разыскала в Интернете десятки источников, содержащих в той или иной полноте информацию об интересующих её личностях, в том числе и материалы различных научных конференций и семинаров, Государственного Литературного музея в Москве, Международного Пресс-центра, целого ряда библиотек. Словом, шёл кропотливый отбор тех самых лоскутков, с помощью которых предстояло воссоздать портреты российских монархов и их приближённых, образующих генеалогические ветви двух знаменитых родов.
   Но что значит воссоздать? Об Иване Грозном, Петре I или, скажем, Николае II, как и о других исторических фигурах, есть масса литературы -- исторической и художественной, их образы запечатлели поэты, художники, кинематографисты. Можно ли тут сказать что-то новое?
   Можно. Если автор -- исследователь и в то же время психолог и философ, а стало быть, его мышление выходит за рамки привычных схем, устоявшихся канонов. Только при этом сочетании можно не только собрать малоизвестные факты, подробности, но и не предвзято оценить ту или иную личность, не забывая при этом о вечных общечеловеческих ценностях.
   Это единство просматривается и в новой книге даровитого автора "Не родись красивой... или заложницы судьбы". Если в первой книге её герои -- царские особы и их приближённые, преимущественно мужчины, то во второй -- женщины.
   О жёнах, матерях, сёстрах, дочерях русских царей и видных государственных деятелей в учебниках истории почти ничего, а в исторической литературе сведения о них отрывочны, разбросаны по различным источникам. Считается, что это "второй план" Истории, всего лишь фон для главных действующих лиц.
   С подобной трактовкой Р. Слободчикова решительно не согласна. С теми, кого принято видеть на первом плане Истории, так или иначе переплелись женские судьбы, о которых рассказано в книге. Да и где он первый план и где второй? Каждая историческая личность мужского ли рода или женского неповторима. Автор-историк вторгается в личную жизнь своих героинь (теперь-то, спустя столетия это можно), высвечивая их внутренний мир, помогая понять их поступки. Иными словами, динамика тех давних событий оживлена, что помимо всего прочего делает книгу особенно интересной. Её название "Не родись красивой..." очень точно соответствует содержанию. Героини, в своём большинстве знатные особы, порой попадают в ситуации поистине трагичные, где проявляются нравственные качества не только их самих, но и тех, кто вошёл в их жизнь.
   В книге прослежены тридцать женских судеб. Это разные люди по происхождению, характерам, биографиям. Но каждая из них -- личность, каждая сыграла свою роль в российской истории. Не следует забывать, что все они жили в условиях самодержавия, над ними пусть не в такой степени как в средние века, но всё ещё довлели каноны Домостроя, где положение женщины было приниженным. Для того, чтобы в тех условиях проявить себя как Личность, требовалась незаурядная сила духа.
   В книге -- целая галерея образов, созданных на основе кропотливого исторического поиска. Кроткая, терпеливая, с хорошо развитым чувством такта Наталья Нарышкина, жена царя Алексея Михайловича и мать Петра I, сумевшая внести в жизнь царского двора облагораживающую струю; Екатерина I, весёлая, загульная и вместе с тем добрая императрица, помогающая страждущим; Екатерина Дашкова, в юности активная участница дворцового переворота, вознеcшего к власти Екатерину II, обладательница могучего интеллекта и организаторских способностей, что позволило ей свыше десяти лет возглавлять Петербургскую и Московскую академии наук; крепостная актриса Жемчугова, выдающаяся певица, тайная жена графа Николая Шереметьева; красавица Нина Чавчавадзе, ставшая в 17 лет вдовой Александра Грибоедова, талантливого дипломата и великого поэта, посвятившая свою дальнейшую жизнь увековечению его памяти...
   Среди образов, собранных в этой книге, есть и поистине героические: это жёны декабристов Мария Волконская, Елизавета Нарышкина, Камилла Ивашева, добровольно оставившие беззаботную жизнь в высшем обществе и уехавшие к мужьям, отбывающим каторгу в Забайкалье. В этом ряду пример женской верности -- безоглядная самоотверженность и Натальи Долгорукой, не оставившей мужа, безвинно обречённого царским произволом на смерть, и сама принявшая муки -- физические и моральные.
   А духовная стойкость боярыни Феодосии Морозовой, широко известной по знаменитой картине Василия Сурикова! На полотне -- сидящая в санях женщина с исступлённым лицом фанатички. Именно такой образ столетиями создавался руководством Русской православной церкви по отношению к тем, кто не принял церковной реформы патриарха Никона. Раскольники. Изуверы. Словом, страшные люди.
   Р. Слободчикова в своей книге трактует жизнь и смерть этой незаурядной женщины совершенно иначе. Нет, не фанатичка и, тем более, не изуверка. Истратила треть своего немалого состояния (всё-таки боярыня!) на помощь нищим. Давала кров и пищу прокажённым, юродивым, странникам. И в сочетании с добротой -- стойкость в убеждениях, непреклонная готовность отстаивать их, несмотря на муки и угрозу смерти. Автор полностью солидарен с писателем Иваном Лукашем, назвавшим боярыню Морозову "живой душой всего русского героического христианства".
   С любовью выписан образ и Маргариты Тучковой, названной автором великой праведницей. Выросла в знатной и богатой семье Нарышкиных, но без колебаний оставила Петербург с его пышной светской жизнью и делила с мужем-офицером, а затем генералом, тяготы суровой армейской службы. Идя с ним ратными дорогами, перевязывала раненых, ухаживала за ними и как могла, старалась облегчить походный быт мужа. Его гибель в сражении, а затем смерть 15-летнего сына не сломили эту мужественную женщину. Всё душевное богатство своей благородной натуры отдавала людям. Устроила богадельню для вдов павших воинов, помогала бедным. Став игуменьей Марией, настоятельницей Спасо-Бородинского монастыря, дала вольную своим ярославским крестьянам и без устали продолжала творить милосердие.
   Женские судьбы двух веков... Жертвы произвола и творцы доброты, блистательные примеры достоинства, сохранённого в тяжких обстоятельствах. Автор вовсе не старается приукрасить своих героинь, не боится "неудобными" фактами разрушить канонизированные образы тех или иных исторических лиц.
   Взять Петра I. У Александра Пушкина в "Полтаве" он отважный и великодушный. У Алексея Толстого в одноимённом романе хотя и вспыльчивый и деспотичный, но государь прогрессивный.
   Насчёт прогресса, к которому рванул Россию из длительного застоя этот, несомненно яркий император, Р. Слободчикова не спорит. Однако в очерке "Мария Гамильтон -- жертва ревности императора Петра I", где отдаётся должное его государственным доблестям, он предстаёт в совершенно иной, отвратительной ипостаси. Приказывает казнить недавнюю фаворитку, обвинённую в убийстве своего новорожденного ребёнка. Вина не доказана, женщина её отрицает и взывает к милосердию, но Пётр непреклонен. Несчастную пытают в его присутствии. Он же присутствует на её казни. Р. Слободчикова приводит свидетельство очевидца: склонный к театральным эффектам, Пётр поцеловал отрубленную голову, бросил в грязь, перекрестился и ушёл.
   Перекрестился... Но какая связь деспота-самодержца с Богом, если он цинично попирал Его заповеди! Крайний эгоизм, мстительность, жестокость, доходящая до изуверства, -- это тоже Пётр I. В забронзовевший образ "великого реформатора" Р. Слободчикова вносит существенные поправки, без которых он будет отдавать фальшью.
   "Несчастную жену свою Евдокию царь отправил в монастырь, когда ей было всего 27. Через много лет полюбила она пожалевшего её майора Глебова. А Пётр, когда узнал об этом, сначала пытал любовника нещадно, а потом посадил на кол.
   А разве не мелок Пётр по отношению к прежней любовнице -- Анне Монс: у неё отобрали дом и ценные подарки; годы находилась она под домашним арестом -- ей запрещалось ездить даже в кирху...
   Пётр был самодержец и собственник, не желавший ни с кем делиться даже своим прошлым".
   Без каких-либо моральных тормозов предстаёт в главе "Трагедия женщин графа Алексея Орлова-Чесменовского" и означенный граф. И у него заслуги: руководил русской эскадрой, разгромившей в Чесменской бухте в июне 1770-го турецкий флот. Употребляя современную терминологию, его можно назвать киллером, готовым выполнить любой заказ свыше. Так как же оценить этого воителя в Истории? Заслуги "всё спишут"?
   Нет, не спишут! Это тоже кредо автора в оценках тех или иных российских и государственных мужей. Заслуги заслугами, но есть незыблемые общечеловеческие ценности, которые и определяют высоту личности. Этим и руководствуется.
   В книге сконцентрирован не только богатый фактический материал, но и большой нравственный опыт. Всё это передано живым, упругим языком, создающим ту ёмкость, где минимальным количеством слов предельно выразительны и мысли, и чувства.
   ...Из-за того, что по кодексу великокняжеской фамилии младшей дочери А.С.Пушкина Наталии Меренберг было запрещено после смерти покоиться рядом с мужем, немецким принцем, она завещала развеять свой прах над его могилой. Вот как прокомментировано это решение в главе "Семья А.С. Пушкина после его смерти":
   "Ни креста, ни венка, ни плиты с надписью -- ничего не осталось от младшей дочери А.С.Пушкина! Графиня Меренберг, урождённая Пушкина, решила по-пушкински: гордо, красиво, дерзко, открыто!"
   А это о Наталье Долгорукой:
   "Память об этой красивой женщине освещена высоким светом любви. Любви, в которой было много живого и тёплого, прощения и жалости, слёз и скорби, заблуждений и понимания. Но было и много такого, что считала Наталья Борисовна истинным даром Божьим, осветившем всю её трудную жизнь".
   Прочитав первые же страницы этой мудрой книги, уже трудно от неё оторваться.
   Заключительную главу автор посвятил своей матери, Александре Слободчиковой. Это не жизнеописание, а всего лишь фрагмент из военных лет: жизнь с детьми в эвакуации и возвращение из Сибири в Москву в 1944-м. Дорога была сопряжена с такими трудностями, что семья могла погибнуть от голода. Детей спасла самоотверженность матери.
   На первый взгляд вроде бы ничего такого "исторического". Мало ли подобных эпизодов было в ту недобрую пору! А коли так, то имеет ли эта глава связь с предыдущими главами, где рассказывается о женщинах, чьи жизни стали достоянием Истории?
   Имеет. Ведь книга не просто о таких-то и таких-то знаменитостях. Её сквозная тема -- исполнение долга: материнского, супружеского, просто человеческого. Не было бы тихого подвига матери автора -- не было бы и этой книги. И если уж следовать проложенной в ней исторической канве, происходящую из рода Нарышкиных Раису Ивановну Слободчикову, учёного-математика, педагога, а теперь историка, разработавшего такие внушительные пласты российской истории, с полным правом можно отнести к плеяде замечательных русских женщин. Её книги, помимо донесения до нас исторической правды, обогащают и нравственно. Вечный посыл и к уму, и к совести: читайте, думайте и оставайтесь людьми!
   Публикуется впервые.
  
   Не ходил бы ты, Абраша, в комиссары!
   Политика большевистской власти по отношению к евреям в первые годы её диктатуры напоминала пряник: вроде бы сладкий, но... отравленный. К такому сравнению можно прийти, прочитав историческое исследование Якова Басина "Большевизм и евреи: "Белоруссия, 1920-е". Минск, 2008).
  
   Хотя место действия чётко обозначено, данное исследование гораздо шире географических рамок. Большевистская политика вершилась в Москве, и то, что происходило в Белоруссии, было во многом характерно и для других окраин гигантской страны. И не только окраин.
   Национальная политика государства -- одна из важнейших его характеристик. И по сей день потрясают межэтнические конфликты. Далеко не всё лучезарно с национальным самоопределением и в республиках бывшего СССР. И при всём этом -- болезнь многих веков -- антисемитизм. Так что тема, избранная автором, конечно же, злободневна.
   Не сказать, что до выхода этой книги она была в полном забвении. Но в постсоветской литературе просматриваются две противоположные тенденции. О них пишет Я.Басин в предисловии: "... это либо восторги по поводу эмансипации евреев от гнёта царского режима и достижений советской власти в деле их социальной защиты, либо стоны по поводу ликвидации этой же властью иудаизма, сионизма, языка, культуры и других национальных ценностей евреев, приведших их к насильственной ассимиляции, хотя на самом деле всё гораздо сложнее и противоречивее".
   Как понимать одно и другое, если их творила одна и та же власть? И уже получил хождение миф: при Ленине и в первые годы после него, пока сильна ещё была "ленинская гвардия" идейных большевиков, национальная политика в СССР, несмотря на отдельные перекосы (где их нет?), в общем-то, была правильной.
   Да, преследовался иврит. Но кто на нём тогда разговаривал что в Белоруссии, что на Украине и уж тем более в России? Власть называла его "мёртвым языком". Знали его только раввины и то далеко не все, и отдельные писатели. А для еврейской массы родным оставался идиш. Советская власть в те годы и способствовала его развитию.
   Да, притесняли иудаизм. Но опять же при этом никакой дискриминации евреев. Притесняли и православие, и всякое другое верование в Бога. Такое было время. Но это не мешало развивать национальные культуры, в том числе и еврейскую. Смотрите, сколько в 20-е годы в западных областях СССР было еврейских школ, техникумов, газет и журналов, театров! А приобщение евреев к земле! Еврейские колхозы в Крыму, Белоруссии, на Украине... Как это подняло авторитет народа, который упрекали за то, что он чурается физического труда! Ругай, не ругай советскую власть, но с первых же своих дней она сняла для евреев все расистские препоны, распахнула ворота к государственной, научной и всякой другой карьере. (Справка: заслуга в эмансипации евреев на территории Российской империи после падения царизма принадлежит не советской власти, а Временному правительству, которое отменило все ограничения для них).
   Такая вот мажорная мелодия слышится от воздыхателей по счастливым для евреев 20-м годам.
   Мифы складываются не только, когда выдумывается то, чего не было (вспомним "залп Авроры" или, скажем, "первые победы Красной армии над немецкими войсками под Псковом и Нарвой" в феврале 1918-го). Слагаемыми мифов могут стать и вполне реальные факты, если их возводить в абсолют, второстепенное считать главным и "не замечать" причинно-следственных связей и закономерностей тех или иных событий и явлений. Полотно Истории вбирает в себя не только два цвета -- белое и чёрное, -- но и массу тонов и полутонов, без которых общая картина будет искажена. Дальтонизм здесь рождает полуправду, которая, как известно, уводит от истины.
   Как было на самом деле? И если было, то что здесь главное, а что попутное? И есть ли своя логика в явлениях, казалось бы, полярных, исходящих из одного и того же источника -- большевизма?
   На эти непростые вопросы и отвечает книга Я.Басина. Отвечает честно, отвергая какую-либо предвзятость. Ну, хотя бы такой штрих... Большевизм по своей тоталитарной сути был ярым противником сионизма. Но автор, исследуя это противостояние, не обходит весьма удивительную "нестыковку": пламенный большевик, глава карательного ведомства Ф.Э.Дзержинский был настроен к сионизму довольно миролюбиво.
   Что ж, можно понять и это. Фанатизм общей большевистской идеи, хотя и овладел этой личностью, но не погасил в ней сочувствия к гонимому народу. Сионизм? Почему бы нет? -- резонно рассудил "железный Феликс". -- Должны же евреи иметь свой национальный очаг!
   Но не Дзержинский вершил в стране национальную политику. И даже не "всесоюзный староста" М.И.Калинин, также упомянутый в книге в связи с его выступлением в 1924-м на 1-м съезде КОМЗЕТа (Комитет по земельному устройству трудящихся евреев), где с горечью говорил об ассимиляции евреев. Пусть это всего лишь штрихи, но их нельзя изъять из Истории. Только в совокупности фактов, "удобных" или "неудобных" для нынешнего нашего миропонимания, она становится вместилищем бесценного человеческого опыта.
   Однако сами по себе факты, сваленные в кучу, ещё не История. Таковой её можно назвать лишь после глубокого их осмысления. И если говорить о конкретной книге, то наряду с фактологической дотошностью ей свойственны глубина анализа, проникновение в сферы, мимо которых проходили многие историки.
   В главе о еврейских погромах и бесчинствах, творимых петлюровцами, белогвардейцами, польскими оккупантами, отрядами Булак-Балаховича и просто бандитами автор не обходит участие в этих позорных деяниях и отдельных формирований Красной армии, в частности, 1-ю Конную армию С.М.Будённого. Но при этом проводит разграничение. Для петлюровцев, белогвардейцев или, скажем, булак-балаховцев ненависть к евреям была их естественным состоянием. Руководители всех этих воинств или потворствовали или сквозь пальцы смотрели на их злодейства. С Красной армией было иначе. Для неё участие в еврейских погромах -- всего лишь исключение. Более того, именно она стала той реальной силой, которая спасала евреев от погромщиков, к какой бы масти они ни принадлежали. Большевики с их классовой одержимостью в 20-е годы решительно выступали против антисемитизма.
   Дополню автора книги: за участие в погромах несколько десятков конноармейцев было расстреляно.
   Чем же объяснить тогда, что большевизм в конечном итоге стал душителем еврейского народа? Что, это тоже случайность? Автор последовательно, глава за главой раскрывает технологию этого процесса, его движущие силы, размышляет, почему это делалось. Утопическая установка на "победу пролетариата в мировом масштабе", на "революционное насилие" исключала демократизм в построении общества. Тоталитарный режим с его подавлением всякого инакомыслия практически отнимал и право наций на самоопределение, хотя на словах от этого права большевики не отказывались. Но им всегда было свойственно лицемерие: на словах -- одно, на практике -- совсем другое.
   Вовсе не под влиянием минутного настроения восхищался Ленин политическим мыслителем XVI века Николо Макиавелли, считавшего, что для достижения государственной власти допустимо любое отклонение от морали. Большевики, начиная с пресловутой "ленинской гвардии", общечеловеческую мораль просто растоптали, отнеся её к одному из "буржуазных пережитков". Массовые расстрелы и реквизиции, концлагеря, ликвидация всех других политических партий и движений, в том числе и национальных, свирепое подавление любого сопротивления или просто недовольства неограниченным произволом власти -- какая уж тут мораль! Пострадали от этого, разумеется, и евреи.
   Но самый тяжёлый удар власть нанесла по самой основе еврейской духовности -- иудаизму -- и многовековому стремлению построить национальный очаг на своей исторической родине. Даже более скромная цель -- создание в советском государстве еврейской культурно-национальной автономии -- вызывала у власти злобный оскал. Такой государственный строй напрочь отвергал сионистскую идею. Ишь, чего захотели: уехать в Палестину и строить там своё государство! Значит, вам не нравятся завоевания великого Октября, наша борьба за победу мирового коммунизма? Пресечь! И большевистские чиновники, опираясь на гигантский карательный аппарат, пресекали это неизбывное стремление с неимоверной жестокостью. А заодно вели войну с иудаизмом и его коренным языком -- ивритом.
   В книге Я.Басина этот трагический период еврейской и одновременно советской истории отражён достаточно полно и глубоко. Потрясают примеры безоглядной отваги тех, кто не склонил голову перед большевистским террором, сохранив верность своим убеждениям.
   Раввин и учёный-иудаист Иехезкель Абрамский, брошенный в тюрьму, не оставил научную работу и там. В тюремной камере не было ни книг, ни бумаги. Помогла феноменальная память, из которой черпал материал для своего труда. А бумагу -- крохотные листки для самокруток -- выменивал у заключённых, отдавая за них часть своего пайка. Следователи пытались его сломить и угрозами, и уговорами -- "чистосердечно признаться в преступлениях против советской власти", назвать подпольных раввинов, их "сообщников". Абрамский был непреклонен, заявив:
   - Я не сомневаюсь в вашей возможности мучить меня... Но вам никогда не удастся заставить меня произнести или подписать ложные показания.
   Он получил 5 лет сибирской каторги. Даже на лесоповале, измученный непосильным трудом и голодом, обдумывал структуру, тезисы будущей книги, а в холодном бараке, добыв тем же способом несколько листков бумаги, исхитрялся написать то, что уже продумал.
   В 1931-м Абрамского обменяли на 6 германских коммунистов, обвинённых в шпионаже в пользу СССР. Он поселился в Лондоне, возглавил еврейскую общину. Авторитет раввина среди верующих евреев был настолько высок, что его избрали даяном (судьёй) раввинского суда еврейских общин Лондона, а вскоре и всей Великобритании. В 1951-м он приехал в Израиль и стал президентом объединения иешив, членом Совета мудрецов Торы.
   Прочитав об этом человеке, невольно думаешь: какая крупная личность, какая одухотворённая, героическая жизнь! А сколько их было таких отважных, верных иудаизму, на которых держался еврейский мир в те крутые годы!
   Нет, далеко не все молодые евреи "пошли в революцию", как пытаются изобразить ситуацию того переломного времени нынешние борцы "с русофобией". Я.Басин своей книгой разбивает и этот миф.
   Экстремистская политика новой власти, отменившей частную собственность, больно ударила и по евреям, многие из которых традиционно занимались мелкой торговлей и ремесленичеством. К тому же большевики взяли курс на разрушение общин -- многовекового уклада еврейской жизни. Среди евреев было достаточно мудрых людей, чтобы понять: жизнь в такой стране ничего хорошего не сулит. Еврейские погромы в ходе гражданской войны ещё больше усилили сионистские настроения.
   В первые годы после октябрьского переворота сионисты в Белоруссии пользовались у евреев большой поддержкой. Автор приводит убедительные факты. В 1917-м на выборах в Учредительное собрание за сионистов только в Минской губернии проголосовали 65,4 тыс. чел. Внушительных успехов на этих выборах добились сионисты и в большинстве еврейских общин России. Они выпускали десятки газет, листков и бюллетеней. Активно действовали сионистские партии и организации. Но уже в 1918-м началось свирепое их подавление.
   Можно не сомневаться: если бы не эти репрессии в первые же годы большевистской власти, из западных областей бывшей Российской империи хлынул бы в Эрец Исраэль мощный поток репатриантов.
В борьбе с сионистским движением, как и с иудаизмом, власть прибегала не только к террору. Не гнушаясь самыми подлыми методами, старалась подорвать эту веру изнутри, выхолостить духовность, оставив лишь оболочку -- имитацию еврейской самобытности. Появились "красные общины", "красные раввины", с помощью которых внедрялась большевистская идеология. На идише выпускалась масса литературы с обличением "реакционной сущности иудаизма и сионизма". Идиш стал языковым инструментом для этой пропаганды.
   Поэтому нет ничего удивительного в обилии в 20-е годы газет и журналов на идиш, существовании еврейских издательств, школ, техникумов, театров. Внешне это подавалось как развитие еврейской культуры. Но по сути подлинная еврейская культура, уходящая своими корнями в глубь веков, впитавшая в себя иудаизм, выхолащивалась. Курс на ассимиляцию евреев, взятый большевиками, стал магистральным в решении "еврейского вопроса" в СССР.
   В этой своей политике власть широко использовала и самих евреев, которые, конечно же, не составляли однородную массу. Как и в любом народе, были и карьеристы, готовые служить любой власти. Но были "идейные", поверившие в "светлые идеалы", начертанные большевиками и охотно проводившие "линию партии", в том числе и в "еврейском вопросе". И здесь ничего удивительного. Иудаистская литература, объявленная "контрреволюционной", как и любая, не отвечающая идейным требованиям новой власти, изымалась из библиотек, в юные мозги со школьной скамьи вбивались большевистские догмы. Срабатывали и "пряники", которые демонстрировала власть на фоне глобальных ограничений для евреев при царизме.
   Еврейские фамилии появились и среди начальства разного калибра. На государственном гербе Белоруссии хлебные колосья обвивали ленточки со словами "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" на четырёх языках: русском, белорусском, идише и польском.
   Создавалась иллюзия, что для евреев после всех гонений и притеснений наступает "золотой век", что с многовековыми несправедливостями по отношению к ним покончено раз и навсегда. И какая-то часть евреев, образно говоря, "пошла в комиссары", щедро отдавая большевистской власти свои способности и общественный темперамент.
   Власть предусмотрительно выстроила и еврейские структуры, функционеры которых рьяно проводили её политику. Видную роль здесь сыграли еврейские секции при ЦК ВКП(б) и ЦК компартий союзных республик. От них исходили директивные указания по борьбе с иудаизмом и сионизмом. Евсеки, как презрительно называли еврейских чиновников "простые" евреи, организовывали суды над своими соплеменниками, шагавшими не под "музыку" большевистских барабанов и фанфар, настаивали на уменьшении числа евреев на руководящих постах, "чтобы не вызывать антисемитских настроений".
   Евреи у власти... На определённых её ступеньках, начиная с Политбюро ЦК особенно в первые годы после октября 1917-го, они действительно были. Но никогда ни в одной партийной или государственной структуре не составляли большинства. Данное исследование, опираясь на статистику, полностью опровергает "миф о еврейском засилье". Его приверженцы обычно ссылаются на то, что в Белоруссии процент евреев в органах власти по сравнению с их численностью был непропорционально высок. Но при этом игнорируют непреложный факт: власть отбирала кадры преимущественно не в деревнях и местечках, а среди городского населения, наиболее грамотного. В 20-е годы евреи в Белоруссии составляли всего лишь 8,2 % от общего количества населения, а в городах -- до 40 %. Отсюда и распределение. Но и здесь никакого еврейского "засилья". Цитирую Я.Басина:
   "Постепенное вытеснение евреев с тех позиций, где они могли бы принимать активное участие в выработке жизненно важных для страны решений, хорошо видно на динамике структуры делегатов партийных съездов. Число евреев -- участников съездов ВКП(б) постоянно уменьшалось: VIII съезд (1919 г.) -- 16 %, X съезд (1921 г.) -- 14 %, XIII съезд (1924 г.) -- 11,5 %, XV съезд (1927г.) -- 7,4 %".
   Это вытеснение евреев с руководящих постов продолжалось и в 30-е годы, и в 40-е, и в 50-е -- до тех пор, когда уже вытеснять было некого. Дальнейшее хорошо известно. Сталинский погром остатков еврейской культуры, "дело врачей", подготовка к новому Холокосту в виде поголовной депортации евреев в гиблые места Восточной Сибири и Дальнего Севера... После смерти тирана, хотя и наступили более "мягкие" годы, расовая политика антисемитизма во всех сферах государственной и общественной жизни продолжалась. Власть методично толкала древнейший народ к полной ассимиляции, что в конечном итоге вело к его исчезновению.
   Всей своей логикой, обширным фактическим материалом, глубиной исследования Яков Басин подводит к выводу: другого маршрута для евреев у тоталитарной власти и быть не могло.
   * * *
   В 20-е годы прошлого века в ходу была песенка на слова Демьяна Бедного:
   Ах, куда ты, паренёк, ах, куда ты?
   Не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты!
   Если бы фантастическая машина времени перенесла в те годы, то перефразируя слова той песенки, вполне резонно воскликнуть: "Не ходил бы ты, Абраша, в комиссары! А вообще-то -- в большевики".
   Кто знает, может быть, прозрение к бывшим деятелям евсекций, как и к прочим ревностным евреям-большевикам, пришло в ГУЛАГе или в подвалах НКВД перед расстрелом, а то и просто на склоне лет (тем, кому удалось пережить это время). Однако жизнь набело не перепишешь.
   Но для того и существует История, чтобы осмыслить прошлое, а значит, предостеречь: не наступайте на те же грабли, что оставляет нам каждая эпоха!
   Прописная истина? Да, конечно. К сожалению, люди о прописных истинах зачастую забывают. Книга "Большевизм и евреи..." -- как раз одно из таких напоминаний: народ можно уничтожить не только физически.
   А поэтому вывод из всего сказанного предельно прост: евреи, оставайтесь евреями! Несмотря ни на какие злые ветры и пряники-приманки. Духовность народа -- его душа. Как её сохранить, -- в еврейской истории достаточно блистательных примеров.
   "Еврейская газета" (Берлин). Март 2011.
  
   Называя вещи своими именами
   О книге Семёна Букчина "Прощание со славянкой"
   (2010, С. - Петербург, 422 стр.)
   Этот марш из прошлого века - "Прощание славянки", - хорошо знакомый каждому, кто служил в армии, действительно, берёт за душу. В нём и грусть, и надежда. За разлуками - новые встречи, новые всплески радости - вечная синусоида жизни: вниз, вверх, вниз и снова вверх...
   Но у автора в названии - никакой двойственности. Прощание. Тогда с кем и с чем? С ушедшими из жизни близкими по духу людьми, которым в конце книги посвятил пронзительные по душевной силе прощальные строки? Со своей молодостью, сначала студенческой, а затем армейской в повести "Красноярск-26", открывающей книгу? То, что тогда пережил, а, значит, уже никогда не вернётся, в самом деле, повод для грусти, подведения каких-то итогов. Ну, а середина книги - путевые очерки, рецензии, публицистические статьи, фельетоны - тут какое прощание? И почему именно это слово введено в её название?
   Понять автора можно, если вдумчиво прочитать его вступительное слово, обозначенное традиционным "Вместо предисловия". Прожит изрядный кусок жизни, много чего написано. И вот он, отправляя в путь очередную свою книгу, куда столько вложено, задумался. А стоило ли так напрягаться? Найдутся ли у неё благодарные читатели? И если не найдутся, тогда что ж... Тогда прости-прощай всё тут написанное - книга так и останется "вещью в себе".
   Графоманы в таких случаях не сомневаются. Сомневаются люди творческие. Эти сомнения - в диалоге с ровесником-двойником, непробиваемым скептиком. "Кому и что ты хотел доказать?" - бьёт он наотмашь. Но автор не столько доказывает, сколько размышляет, а размышляя, анализирует, сопоставляет и в конечном итоге отстаивает демократические ценности, без которых не мыслит своё мировоззрение. Его неотъемлемая часть - сопротивление злу. Формы этого сопротивления могут быть самые разные, но неприемлемо примирение со злом. Коррозия совести, а, значит, коррозия души - самое пагубное, что может произойти с человеком. Свою гражданскую позицию Семён Букчин вовсе не декларирует - она пронизывает всё, что вошло в эту книгу, независимо от жанров.
   На повести "Красноярск-26" остановлюсь подробнее - она того заслуживает. Отнесена к категории документальных вовсе не потому, что написана на основе каких-то документов. Она сама документ. Это повесть-воспоминание. Её хронология - полгода службы автора на засекреченном "объекте" (1964 г.), где добывалось сырьё для атомного топлива.
   Прослужив в Вооружённых силах СССР четверть века, только из этой повести я узнал о воинских частях "особого назначения", очень уж напоминавших штрафбаты военной поры. Если солдат-штрафников бросали на пулемёты и минные поля, то этих, именовавшихся военными строителями, - в атомную трясину, откуда многие из них возвращались домой инвалидами, а то и навсегда оставались в "зоне". На кладбище. Но об этом немного позже.
   В армию его загребли в 1964-м с 4-го курса Белорусского госуниверситета, где он учился на отделении журналистики, предварительно отработав на заводе два года фрезеровщиком. Именно загребли, ибо ненасытному монстру по имени военно-промышленный комплекс было наплевать на то, что ломаются чьи-то судьбы, что за три года солдатской службы молодой человек растеряет многое из того, чему его учили в вузе.
   Правда, была возможность получить отсрочку от призыва, предъяви он в военкомат бумагу из университета: студент вполне успевающий (так оно и было) может заниматься по индивидуальной программе и сдать экзамены за 4-й и 5-й курс. А имея диплом о высшем образовании, мог быть призван в армию уже не на три года, а только на год.
   Такую бумагу ему не дали. Студент Букчин слыл на факультете вольнодумцем. Когда учился на первом курсе, бдительные гебисты обнаружили на их факультете "антисоветскую группу". По этому поводу было созвано общефакультетское комсомольское собрание. Сотрудник КГБ "проинформировал": в группу входят такие-то и такие-то, ведут "нездоровые разговоры", в которых порочат советский государственный строй. Словом, на вашем факультете гниль...
   О, что тут поднялось! "Антисоветчиков" дружно клеймили преподаватели и студенты. Таким не место в советском вузе! Один из выступивших "предложил": на завод их! Пусть там повкалывают. Рабочий класс быстро прочистит им мозги.
   Слово попросил Букчин. Его выступление явно выпало из общего хора. Он, как бывший заводской рабочий, не считает, что завод - место для ссылки. Там нужны и высокая ответственность и не менее высокая сознательность. А уж если говорить о прочищении мозгов, то в данном случае университет и есть такое место. Короче, высказался против исключения. Но помочь попавшим под гебешные жернова, уже не мог. Из университета их исключили, двоих арестовали.
   Нестандартного студента взяли на заметку. Не остались без внимания и споры-разговоры, в которых он принимал участие. "Стукачи" не дремали. А тут ещё позволил озорную подначку по отношению к "дубоватому" зав.кафедрой истории партийно-советской печати, зам.декану факультета Булацкому: задал вопрос "на засыпку". Тот, вынужденный ответить, предстал перед студентами весьма малограмотным. В аудитории - смешки.
   Такого Булацкий не простил. Пришлось насмешливому студенту сдавать экзамен по его предмету шесть раз. И хотя все даты и соответствующие постановления ЦК, как и ленинские тезисы на данную тему, выучил, можно сказать, наизусть, зав.кафедрой был непреклонен. Насладившись мщением, поставил наконец Букчину тройку, сказав при этом:
   " - Ну и чего ты добился? Хотел показать, что ты грамотнее меня? Да я таких, как ты, в молодые годы давил..."
   А когда студент-призывник пришёл к нему за справкой об отсрочке (Булацкий тогда замещал ушедшего в отпуск декана), и здесь вволю позлорадствовал.
   Такой был наставник будущих журналистов.
   Студенческая эпопея автора книги невольно переносит и в наше время. А что, разве в нынешней Беларуси не вышвыривают из вузов студентов, какими бы ни были способными, за вольнодумство, за выход "на площадь", за участие в "неправильных" пикетах, а тех, кто в протестах против беззакония власти наиболее активен, не бросают за решётку? Разве перевелись на факультетских кафедрах булацкие? Чего уж тут сравнивать - сейчас ситуация куда горше.
   "Красноярск-26", подчёркиваю, повествование историческое. Так было. Для него автор выбрал живую, непринуждённую форму: не только описание и размышления, но и диалоги, портреты, колоритные детали, порой просто мазки - и всё это сочным, выразительным языком.
   Ну, скажем, такой, вроде бы "проходной" эпизод. Работая в шахте по добыче оружейного плутония, рядовой Букчин по приказанию командира отделения направился в лабораторию за новыми головками и предохранителями к отбойным молоткам. В одном из подземных закутков увидел знакомого - рядового Дайлетджанова, в просторечии Дайлу. Тот вёз в лабораторию на тележке опытный образец урановой породы, завёрнутый в бумагу. Груз - радиоактивно опасный, потому и дали на его доставку всего пятнадцать минут. Но солдат притомился и решил отдохнуть, усевшись на тележке. Неспешно жевал колбасу, запивая молоком. Комфорт! За этим занятием и застал его Семён. Стал выговаривать ему: вместо пятнадцати минут сидит на этой смертельно опасной породе, наверное, уже час.
   "... - Ты же заразу радиационную себе прямо в задницу запускаешь!
Дайла был добродушный парень. Он махнул рукой.
   - Зачем ругаешься, бачка? Дайла отдыхает. Пятнадцать минут и ещё пятнадцать - никому плохо не будет. А Дайла отдохнёт. И заразы никакой здесь - посмотри, как чисто.
   В лаборатории не очень переживали по поводу опоздания Дайлы. Работы было много, образцы доставлялись из разных штреков.
   Через три месяца добрый Дайла умер в госпитале-дворце на берегу чудесного озера, окаймлённого тайгой".
   Всего лишь эпизод. Но как много вобрал трагичного в реалиях, о которых повесть! Солдатам говорили о радиационной опасности. Выдавали и спецодежду и дополнительный паёк - сухую колбасу и молоко. Но жёсткого контроля не было. Какой там контроль, когда подгонял план! На все эти "нюансы", таившие в себе опасность, начальство смотрело сквозь пальцы. Ну, заболеет сколько-то там солдатиков и даже умрёт. Пригонят новых. Страна большая, людей много. А стране нужен плутоний и всё остальное для атомных дел. Любой ценой!
   Судить об этой цене можно было и побывав на "девятке" - кладбище военных строителей, названное по имени одной из сопок на берегу Енисея. Туда однажды и пришёл Семён. И то, что увидел, ужаснуло. Обширное пространство, заполненное деревянными столбиками со звёздочками. Фамилии, инициалы, даты рождений и смертей... Большинству этих ребят было от 18 до 20.
   "...И что же здесь за битва такая была, что так много полегло молодых?.. - вопрошает автор. - Вроде никакой войны в центре Восточной Сибири в те годы не было. И такие жертвы... - И сам себе отвечает: - А между тем война была. Только другая, без пушек и пулемётов. Товарищ Сталин так же, как он делал это в годы войны с Германией, не задумываясь, бросил в её котёл тысячи молодых жизней. На этот раз в атомный котёл".
   Сравнительно небольшая повесть (сотня страниц) густо заселена. Но это не однородная масса, разделённая лишь на солдат, сержантов и офицеров. Каждый персонаж, будь он даже эпизодическим, выписан достаточно контурно. Причём, без многословной натужности. Мазок, ещё мазок, и вот он, образ. И мы уже видим, ощущаем, словно сами прожили какое-то время в той "зоне", патологически злобного командира роты капитана Артёменко, деловито хладнокровного и рассудительного командира отделения сержанта Рашида (фамилия не названа), вкрадчиво бдительного начальника режимного управления КГБ майора Сицко, командира части полковника Янчука, отупевшего от постоянного "употребления", для которого Куприн - вовсе не знаменитый писатель, а всего лишь капитан из автобата, полковника-политработника из Москвы Федорчука, умницу и даже либерала, насколько это было возможно в отработанной системе подавления личности.
   И ещё одна знаковая фигура - старшина Задыба. Хам, матерщинник и вор, он, видимо, что-то не поделил с другим старшиной и попросил Семёна помочь написать на того донос. Семён отказался. Мстительный Задыба обрушил на солдата-ослушника лавину нарядов. Этот человечек в старшинских погонах, упиваясь своей властью, глумился не только над ним. После его гнусной выходки по поводу приезда в "зону" жены рядового Голубчикова Семён не выдержал: вышел из строя, подошёл к старшине строевым шагом и... ударил его по лицу.
   Такого за всю историю этих "спецвойск" вряд ли кто бы мог припомнить. Бунтаря схватили и поволокли в КПЗ (камера предварительного заключения). В штабе части, где готовили материал для спецсуда, к "делу" присовокупили ещё одно "преступное действие" рядового Букчина: ударил сослуживца по роте. При этом предпочли оторвать причину от следствия. Не просто так врезал солдат-еврей сослуживцу. За оскорбительную антисемитскую реплику. Такое понятие как национальное, а, значит, человеческое достоинство было у штабных блюстителей уставных отношений где-то далеко на задворках.
   Спецсуд - это, как минимум - два года каторжных работ в той же "зоне". Пять месяцев, что он уже отслужил, не очень-то отличались от каторги. Работал на лесоповале, таскал на спине 40-килограмовые мешки с цементом, вкалывал в радиоактивной шахте отбойным молотком... Но здесь ты -- солдат-строитель с определёнными правами: пусть не ахти какая, но зарплата, доппаёк, редкие, но увольнения в границах уже опостылевшей "зоны" - какая-никакая, но всё-таки отдушина. А после суда - ты уже просто зэк. Конвой - "шаг влево, шаг вправо"... Прав практически никаких, сплошные обязанности. В общем, полная безнадёга. А после отбытия "срока" - ещё два с половиной года "дослуживать". Перспектива!
   Прежде чем дать "делу" ход, его вызвали "на ковёр". За столом - командир части, начштаба, замполит, комбат, ротный. Уже сказано про спецсуд и соответствующие последствия. Ему бы бухнуться в ноги начальству - простите меня, неразумного! Нервы расшатались, затмение на голову нашло. А он продолжал стоять на своём: протокол - фальшивка, в нём - ничего о том, что ЧП спровоцировал старшина Задыба, вор и хам. И если говорить о суде, то начинать надо с Задыбы.
   Это была обвинительная речь - неслыханное явление в режимной части. А в заключение он рубанул:
   "... - Я ничего подписывать не буду. Потому что дальше этого кабинета мои объяснения не пойдут. Но если вы отдадите меня под спецсуд, я отправлю в ЦК КПСС, в министерство обороны и Средмаш письма с подробным описанием, как издевался над нами капитан Артёменко, как вы покрываете тяжкое оскорбление, нанесеное старшиной Задыбой рядовому Голубчикову, и вообще про все порядки в нашей части!"
   Начальники задумались. Такой на полпути не остановится. А нужно ли им - "сор из избы"? Это может для них аукнуться далеко не лучшим образом.
   Со спецсудом решили пока повременить. Свести счёты с "возмутителем спокойствия" можно и "по-тихому". Ну, скажем, направить его на объект "О" - "очистка", где сортируют радиоактивную породу из отвалов. Как ни предохраняйся, через несколько месяцев - лейкемия. А там и до "девятки", то бишь, кладбища недалеко.
   Может, так бы оно и было, но помог случай. В часть приехала смешанная комиссия из министерств обороны и среднего машиностроения. И рядовой Букчин решил использовать свой шанс. Последний. Когда полковник и майор из комиссии обходили строй их роты с вопросом - имеются ли жалобы, - назвал себя. Кратко и грамотно изложил суть происшедшего. Это приезжих из Москвы заинтересовало.
   Полковник Федорчук принял солдата в номере местной гостиницы. На счастье Семёна, он оказался человеком вдумчивым, как раз стремящимся соединять следствие и причину. Видимо, быстро понял: перед ним личность неординарная. А тут как раз уже принято решение: создать в "зоне" бюллетень для военных строителей. Так кто же лучше подойдёт на роль редактора, как ни этот солдат-интеллигент, член Союза журналистов!
   Взбучку от полковника за рукоприкладство он, конечно, получил, но разговор был конструктивным. Бюллетень бюллетенем, а через полгода ему был обещан перевод в Москву - к 20-летию строительных войск написать их историю.
   Семёна назначили инструктором УВСЧ (Управление военно-строительными частями), присвоили звание "младший сержант". Теперь уже как создатель и редактор многотиражки он мог не только посещать подразделения "зоны", но и ездить по типографским делам в краевой центр. Но ему и этого мало: убедил начальство: при бюллетене очень даже к месту литературное объединение. Словом, для него началась новая жизнь, где он смог "развернуться" как человек творческий.
   Всё бы хорошо, но в литобъединении оказался графоман, не признанный поэтом. Сочинитель примитивных стихов осерчал и запустил "наверх" донос: в объединении - антисоветские разговоры, да и в рукописях есть "антисоветчина". И гебисты тут как тут.
   Над Семёном снова тучи. И надо же, в это самое время пришёл на него приказ о переводе в Москву.
   Прямых улик об "антисоветчине" не было. "Самое-самое" Семён успел уничтожить. Были однако в рукописях чересчур смелые строки, три списанных в краевой библиотеке дореволюционных журнала. Ну и, конечно, разговоры отнюдь не патриотические. Всё это можно объяснить и так, и этак.
   Семён виртуозно отбивался. И на этот раз пронесло. Местное начальство в конце концов решило "дело" не раскручивать. Раз пришёл приказ из Москвы, Москве виднее. Он передал дела своему сменщику и - "прощай зона"! Уносящий его самолёт набирал высоту...
   На том и кончается повесть. Не более года одной жизни. Но сколько драматичного сконцентрировано там, какая ёмкая "информация к размышлению"!
   Прочитав эту повесть, уже чётко утверждаешься в понимании, почему тот бывший солдат, став учёным, известным на всю республику публицистом, не ринулся делать уже другую, куда более завидную для многих карьеру. При его-то сатирическом таланте мог бы со страниц президентской "Советской Белоруссии" громить оппозицию. Можно не сомневаться: уж коврижки бы ему посыпались.
   Не ринулся. Не та "химия". Предпочёл печататься в опальной, едва успевающей переводить дыхание от беспрестанных наскоков власти "Народной воле" и в других независимых изданиях.
   "Честь смолоду" - для него не просто хрестоматийная фраза. Вектор на всю жизнь. О чём бы ни писал в других разделах своей книги - о проблемах этнических отношений в бывшей Югославии, хитросплетениях политической кухни в Польше, журналистском семинаре в Швейцарии или, скажем, об особенностях швейцарской демократии - во всём зоркость дотошного репортёра, аналитическая глубина учёного, темперамент яркого публициста. Сплав этих качеств и делает книгу захватывающей. Увиденное и прочитанное для него - не только интересный познавательный материал, но и повод продолжить тему, углубить её.
   ... Президент Швейцарской Конфедерации ездит на работу на велосипеде. Ну, ездит и ездит - экая для этой страны сенсация! Но для Букчина - та призма, через которую этот внешне обыденный факт смотрится уже в иной плоскости. Не только нравственной, но и политической.
   "Как тут не вспомнить наши помпезные колонны из шикарных автомобилей с затемнёнными окнами, перекрытые улицы, сотни сотрудников спецслужб по всему маршруту. Отчего такой страх перед собственным народом?
   Швейцария отвечает на этот вопрос. Здесь общество действительно участвует в управлении страной. Поэтому даже самое высокопоставленное лицо воспринимается здесь как должностное. Это чиновник, нанятый за деньги налогоплательщиков выполнять определённые обязанности. Поэтому никакого особого пиетета, преклонения перед занимающим высокий пост. Сегодня он, завтра - другой".
   Есть в "Прощании со славянкой" две главы: одна - о трилогии итальянской публицистки Орианы Фаллачи "Ярость и гордость", "Сила разума" и "Интервью с самой собой. Апокалипсис", а вторая посвящена её памяти. Проблема, к которой обратилась публицистка, куда как острая: нарастающая исламизация Европы и не только Европы. Нынешние европейские политики в своём большинстве предпочитают эту тему обходить. Тема опасная. Для неё уже заготовлен запретительный ярлык: "не политкорректно".
   Фаллачи угрожали, мусульманские общины в Европе засыпали её судебными исками. Но она ушла из жизни несломленной.
   Обращаясь к этой раскалённой теме, Букчин не стал укрываться за отстранённо-нейтральным: "Фаллачи так считает", "У неё такой подход". Решительно поддержал её, назвав великой женщиной. Его позиция такая же. Да, исламская экспансия. Если ничего не предпринимать, через несколько десятилетий Европа превратится в Еврабию - исламскую колонию, и бывшие европейцы вынуждены будут жить по законам шариата.
   Если ничего не предпринимать... А как же с толерантностью, политкорректностью? Ведь в Европе демократия! И здесь он полностью солидарен с Фаллачи. Демократия - "не подаренная шоколадка, не манна, падающая с неба. Она достаётся тяжкой жертвенной борьбой не одного поколения. Но чтобы бороться, - нужно знать за что, то есть понимать цель и её подлинное содержание".
   Называть вещи своими именами - это по Букчину. Вот он цитирует "заслуженного сталиниста-антисемита" В.Хатюшина:
   И не хочу жалеть я этих янки.
   В них нет к другим сочувствия ни в ком.
   И сам я мог бы даже не по пьянке
   Направить самолёт на Белый дом.
   Комментарий Семёна Букчина предельно точен: моральный урод, вирши людоедские. "Можно представить себе, что может натворить этот человеконенавистник уже "по пьянке".
   Вот он размышляет о журналистике в авторитарном государстве. И тут же проводит разделительную черту. Для тех, кто стремится сохранить свою внутреннюю свободу, она была и остаётся профессией объективных и совестливых, а для других - всего лишь пропагандой того, что велят "сверху". А там, где начинается пропаганда, журналистика заканчивается.
   "И пускай сто раз уверяют пошедшие в услужение в "Советскую Белоруссию", что они ничем, никакой цензурой не стесняемы, пишут свободно, на самом деле они более чем несвободны, потому что не могут писать о самом главном - об изувеченной Конституции, о накрывшей страну авторитарной сети, об абсолютном попрании прав человека, о всесилии бюрократии, об исчезновении известных оппозиционных деятелей, о нашей изоляции в Европе, о том, в какой жуткой беде оказался наш вымирающий народ..."
   Точнее не скажешь.
   Семён Букчин вторгается в жгучие проблемы современности, как хирург со скальпелем: здесь опухоль, здесь болевая точка - надо вскрывать. Без точного диагноза успеха не добиться. Его диагнозы болезней государства и общества верны и убедительны. Представленные здесь статьи и фельетоны (лишь малая толика написанного им), опубликованные в независимой прессе в условиях государственного удушения инакомыслия, - пример журналистского мастерства и гражданской отваги.
   Омертвение нравственности, холуйство, общественное равнодушие - против всего этого и сражается публицист. Да, сражается, ибо для каждого такого выступления нужны бойцовские качества.
   ... Молодого талантливого актёра уволили из Национального драматического театра имени Горького. Вся его "вина" в том, что поздним вечером после спектакля вышел на площадь - поддержать своих товарищей, усомнившихся в официально объявленных результатах президентских выборов. Протест был мирный: собравшиеся на площади не жгли автомобильных покрышек, не строили баррикад. Но уже сам факт, что актёр принял участие в этом протесте, руководство театра перепугало. Театр-то государственный, ещё как зависимый от власти!
   Один из членов худсовета, на который вызвали изгоняемого, народный артист ещё времён СССР, заявил: "Это всё превращается в кузницу инакомыслия. Мы не позволим превратить театр в Майдан".
   Инакомыслие объявлено крамолой. И публицист обнажает свой скальпель. Аргументы его неотразимы. Это что же получается? Театр ставит классические пьесы, где инакомыслие как раз и есть одна из главных драматургических пружин. Тот народный артист, бросивший столь гневливое обвинение молодому коллеге, сам сыграл немало ролей, где его герои предстают смелыми и благородными. Значит, на сцене быть таковыми можно, а в жизни нельзя? С такого раздвоения и начинается распад личности.
   Актёр, уволенный из театра за гражданскую порядочность, так и не признал своей "вины". И автор не скупится на аплодисменты:
   "Успехов, веры и воли тебе, Павел!.. Если есть у Беларуси такие сыновья, значит наше дело не безнадёжно".
   Уже многие заголовки его публицистических материалов, вошедшие в эту книгу, говорят об остроте тем, в которые он вторгается. "Так за какую мы Беларусь?" "Кого волнует, где Захаренко и Гончар?" "Пожалуйте за свидетельством о благонадёжности", "Удавка для журналистов", "Вне политики или как жить человеку с совестью"... Эти неизменно яркие, мужественные публикации побуждают к сохранению достоинства, преодолению страха. В условиях подавления любой свободной мысли, любого сопротивления произволу это дорогого стоит.
   Вернусь к названию книги. Какие бы грустные оттенки, связанные с прошлым, не слышались автору в той известной мелодии, всё-таки марш - это марш. В нём всегда оптимизм. Грусть-тоска развеется, тьма отступит, и радость непременно вернётся. А иначе зачем мы живём на этой земле? Собирать горести? Нет уж, увольте! "Прощание со славянкой" как раз из тех произведений, которые зовут к восхождению души. Это и есть то главное в отпущенной нам жизни, ради чего стоит что-то преодолевать и создавать.
   Журнал "Литературный европеец", апрель 2012
  
   Ох, уж эти евреи...
   О них с сочным юмором - в книге Сергея Петрова "Мейлах в октябре"
   (Минск, 2009, издатель В.Хурсик, тираж 1000 экз., 248 стр.)
  
   Нередко бывает: попадётся тебе книга, вышедшая ещё несколько лет назад, и себе в укор: да как же это я раньше прошёл мимо неё! Впрочем, сетуй, не сетуй, она - перед тобой. И вовсе не столь уже важно, когда издана. Главное, что твоё открытие её свершилось.
   Так о чём книга? О жизни. Какой жизни? Обыкновенной, а если ещё точнее, так называемых "простых людей". Почему именно евреев - такой выбор автора, русского человека, вполне естественен. Вспоминает жизнь "застойных" советских лет в маленьком городке, а там большинство его приятелей были они самые. Вот и попали в поле зрения писателя несколько человек из этого вечно бурлящего племени, показавшихся ему интересными по повадкам, характерам. А то, что они евреи, что ж... В книге С.Петрова это прежде всего живые, а не выдуманные люди со своими пристрастиями, своими "мухами", ну и, разумеется, с определённым национальным колоритом. И среди этих нескольких стержневая фигура, проходящая через всю книгу, -- Мейлах. Точнее, Кац Мейлах Абрамович, но в книге, единожды обозначив его так, эти подробности опускаются. И без того понятно, о ком речь.
   "Мейлах в октябре"... Улавливаете усмешку? В советские годы на всех экранах страны шёл фильм с подобным названием. А тут вместо Ленина - Мейлах. Почему бы и нет? Что этот Ленин сделал полезного для людей со своей большевистской утопией? Революцию, гражданскую войну, разруху-голодуху, бесправие личности. А Мейлах - добрый человек, скромный бухгалтер, никому не делающий зла. Слащавый фильм о Ленине, конечно же, обман, а книга о Мейлахе - конечно же, правда.
   Автор, хотя и сочувствует своему герою, но отнюдь его не причёсывает. Впрочем, причёсывать-то практически уже нечего: у Мейлаха лысина не меньше, чем у Ленина. Да и внешностью, как и повадками, не орёл. И если уж говорить образно, то скорее воробушек, этакий серенький попрыгунчик. Там клюнет, тут клюнет... Корм у него скудноватый - не в пример куда более резвым птахам. Сразу видно: хватательными способностями явно обделён.
   К тому же то и дело попадает в неприятные ситуации. Чтобы вылить из ведра строительный раствор с застывшей коркой, так шмякнул его о столб, что залил зловонным месивом всего себя, включая и голову. А его многострадальная вставная челюсть! То, забытая им на траве, попала под чьи-то ноги, то, уже изготовленная заново, выскочила изо рта при самых неподходящих обстоятельствах.
   Для таких у евреев есть презрительно-снисходительное словечко: "шлимазл". Дескать, что с него возьмёшь - неудачник, недотёпа. Словом, предмет для насмешек.
   Однако первое впечатление о Мейлахе как о бедолаге, личности весьма небольшого калибра, по мере прочтения новых и новых глав постепенно меняется. Нет, личность отнюдь не мелкая. Бывший партизан, умён, не лишён чувства достоинства, натура тонкая, ранимая, поэтичная. Да, пишет лирические стихи и весьма впечатляющие.
   Ну хотя бы эти, ставшие песней. Приведу их полностью - они стоят того.
   Как воск свеча, роняет скрипка слёзы,
   Плывёт своим теченьем не спеша.
   Пока есть ты, не угасают грёзы,
   В прекрасный мир возносится душа.
  
   И от него не будет отреченья,
   Не оборвётся призрачная связь.
   Возвышенность, блаженство вдохновенья...
   Ты в нём живёшь, сполна не насладясь.
  
   Пока любовь - вершина всей отрады,
   Как вечный праздник у грядущих дней,
   Она по праву царствует, и надо
   Коленопреклонение пред ней...
   Понятно, стихи - автора книги, и он щедро дарит их своему герою. И этот герой уже немало испытавший разного рода невзгод, остаётся и на последних страницах книги таким, каким и был: хотя внешне и малопривлекательным, но способным на возвышенное чувство, а в повседневной жизни - добрым и надёжным. Это знали и ценили его соседи, приятели - как евреи, так и неевреи.
   ... В городок пришла весть о его скоропостижной кончине, но захоронили другого человека с такими же паспортными данными (детективный сюжет!) А подлинный Мейлах безвозвратно уехал из городка. Мужики с Четвёртой Трудовой улицы, собравшись в бане и хорошо приложившись к сорокаградусной, решили: имя Мейлаха, бывшего партизана, сбившего немецкий самолёт, к тому же поэта, и вообще хорошего человека, надо увековечить в названии улицы.
   "Зачем нам четыре Трудовые? Хватило бы пока трёх, а четвёртую, тупиковую, нужно назвать Тупик Мейлаха - коротко и ясно".
   Послали коллективное письмо в исполком. Но, как водилось в советские времена, инициатива "снизу" не поощрялась. Ответа так и не последовало. Однако чья-то добрая рука прибила памятную фанерную табличку: "В этом доме жил поэт Мейлах". А поэты тонко чувствуют этот мир, принимают близко к сердцу его радости и горести. И у них, как правило, в личной жизни не всё лучезарно.
   Его эпизодическая сожительница, а затем законная жена, худенькая, маленькая Рахиль Менделевна, в просторечии Рая, - полный его антипод, чуждый по духу, в чём он быстро убедился. Отбыв на курорт, безоглядно влюбился в красивую, лиричную, как ему поначалу почувствовалось, Сонечку, но та оказалась в финале этой любовной истории аферисткой. К Рахили возвращаться уже не хотелось. И Мейлах уехал из этого городка. Навсегда. Благо, искать не будут: по документам он умер.
   Рахиль не очень-то горевала. Весьма прагматичная, по характеру едкая, сварливая, но не лишённая остроумия, тоже проходит через всю книгу. Язычок у неё - ого-го! Отбреет так, словно по коже огнём полыхнёт. Её реплики и монологи - в сущности, густо наперченный местечковый фольклор. Не откажу себе в удовольствии - процитирую хотя бы "навскидку":
   "Миша! (сыну) И куда это ты устроился отвертеться от уроков? Или уже еврейскому мальчику не нужно быть умным?"
   "Слушай, Дора... (соседке) Я знаю, какая ты хитрая! В прошлый раз, когда ты у миня была в гостях, то всё хвалила капусту, а ела колбасу. Пусть бы ты давилась капустой, а ты выбрала радоваться колбасой!"
   "Мейлах! Надеюсь, ты не проводил дегустацию Доры в моё отсутствие?"
   Колоритные фигуры в этой "оеврееной" повести - банщик Соломон, тихий, неконфликтный, в обслуживании многочисленных посетителей бани безотказный, и на всю жизнь запуганный "органами", проявившими однажды к нему интерес; доктор Мензель, отнюдь не чуждый устоявшейся привычке в условиях бесплатной советской медицины брать с пациента "прибавочную стоимость"; Гриша-одессит... из Бобруйска, понятное дело, из породы "весёлых и находчивых", чутко реагирующий на любую коммерческую идею, если даже из ничего можно получить что-то; колхозный механизатор (по совместительству - еврей) Вова, сказавший райкомовскому партчиновнику-хапуге при очередном его "наезде" уже значительно больше, чем "пара ласковых"... Могу и дальше перечислять. Впрочем, "дальше" - уже нет особой нужды.
   В повести всё колоритно: ситуации, персонажи, их язык, авторские комментарии. И юмор, юмор, сочно брызжущий с каждой страницы и эпиграфа к каждой главе.
   Я не утомил тебя читатель цитатами? Нет? Тогда ещё процитирую. Начну с эпиграфов.
   "Знаю я повадки дорогого -
   Несёт свой крест, но... на спине другого!"
  
   "Он ко мне приставал.
   Я ответила тем же".
  
   "Все у нас люди хорошие -
   Кроме плохих!"
   "Изюминок" столько, что все их процитировать просто невозможно. Рассыпаны не навязчиво, безо всякой натужности, как бы, между прочим. Черпать их можно пригоршнями. Ну вот, хотя бы это...
   "Работали в поле от рассвета до бутылки".
   "К Мейлаху она относилась с симпатией, кажется, и он к ней тянулся с серьёзными намерениями, но Рахиль Менделевна стояла между ними, как строгий часовой, охраняющий склад боеприпасов".
   "Уж климакс близится, а близости всё нет".
   "Дора попыталась ей в чём-то возразить высокой нотой, но Рахиль добавила к ней свою, ещё более высокую, и громкий аккорд получился не в пользу Доры".
   Богатство языка, его яркая выразительность, безусловно, одно из свидетельств писательского таланта. Им Сергей Петров наделён ещё как! Талант этот виден на каждой странице его насмешливой и доброй повести. Автор не ограничивается обыденными ситуациями, бытовыми подробностями жизни своих героев, хотя эти подробности многое чего проясняют. Его по-снайперски точные штрихи ложатся на полотно эпохи. Здесь он иногда прибегает к гротеску. Но этот гротеск прочно опирается на реалии советской действительности. Словно лупой увеличивает размеры того или иного явления, помогая лучше его рассмотреть, а, значит, глубже осмыслить.
   "Все думали, - размышляет писатель, - что у нас две беды - дураки и дороги. Но к этим двум прибавилась третья - "партия - наш рулевой". Третья беда управляла двумя первыми, и от этого все наши беды множились и упрочнялись".
   Работая в интернате для умственно неполноценных, Мейлах задумался над обилием дураков в начальственных сферах. Ага, значит, такие нужны. И его осенила идея: А что если на базе интерната создать филиал партшколы районного масштаба? Его обитатели - люди послушные, легко управляемые. С ними - никаких хлопот, да и особый отбор не требуется. Если в партшколу принимают по партийным рекомендациям, была бы в порядке анкета, то почему бы в новый вуз не принимать по истории болезни? Умственно неполноценный - это смотря для кого. Для партработника - в самый раз.
   "...Директор Болдин внимательно выслушал автора проекта и поинтересовался, что он лично будет иметь от этого?
   - Как это что? Мы же будем иметь учреждение повышенного уровня значимости. С более высокой оплатой труда и партийными льготами за деньги государства. К нам устремится поток молодых людей, желающих сделать карьеру руководителя, а нам только останется из толпы отсортировать слишком умных, чтобы не мешали работать..."
   Директор интерната идею Мейлаха одобрил и поспешил в райком согласовывать. А в райкоме, не решившись "проект" зарубить, по давней советской бюрократической традиции положили его под сукно. На всякий случай. А вдруг "наверху" не понравится? Как бы чего не вышло.
   Да, гротеск, но повторяю, не отходящий от правды. А сколько идиотизма, зачастую злобного, кровавого, бессмысленного, а то и просто смешного с точки зрения элементарной человеческой логики, было в советской действительности на протяжении всей её более чем 70-летней истории! Объявление "лженауками" генетики и кибернетики. Засеивание кукурузой огромнейших площадей, малопригодных для этой злаковой культуры. Объявление "Малой земли" одним из решающих участков Великой Отечественной и завешивание уже впадающего в маразм "верного ленинца" Леонида Ильича золотыми звёздами и орденами. Разрастание военно-промышленного комплекса до таких гигантских размеров, что в конечном итоге этот монстр подорвал экономику страны, что стало одной из причин стремительного развала СССР...
   А плохо замаскированная политика государственного антисемитизма - многолетний позор страны, - когда умные, талантливые, энергичные, что называется, перспективные работники не допускались на сколько-нибудь престижные должности, а вместо них впихивали туда посредственностей, а то и дураков.
   И здесь беру "навскидку", ибо перечислять несуразицы в "стране победившего социализма" можно очень долго. Не удивительно, что как только открылась возможность покинуть СССР, началась стремительная утечка мозгов. И евреи здесь оказались в лидерах.
   * * *
   Прочитав "Мейлах в октябре", невольно сопоставляешь её с другой, уже изрядно нашумевшей книгой, - "Двести лет вместе" Александра Солженицына. И там - "еврейская тема": какие они, евреи, способны ли достойно жить среди "титульной" нации? Умозаключения классика, возведенного в путинской России в ранг пророка, весьма прозрачны: евреи уживаться с русскими не умеют и не хотят. Сколько же можно терпеть их хитрости, стяжательство, неуважение к православным святыням! Отсюда и погромы, и вообще, массовая к ним неприязнь. Словом, заслужили. Хотя и не говорит это столь открыто, однако намекает. Опровергать его лживые утверждения и намёки особого желания у меня нет: это уже сделали другие и весьма убедительно.
   В книге Сергея Петрова - совсем другая "химия", совершенно другой взгляд на постановку и освещение этой до сих пор колючей темы. Своё отношение к евреям он, русский писатель, выразил предельно чётко в авторском предисловии: "Умный, мудрый, ироничный, острословный, любознательный, хитрый и одновременно наивно-доверчивый народ...Но если "в кране не было воды", я никогда, никого из них не винил".
   Повесть всей своей гуманистической направленностью обращена к здравому смыслу: люди, ну что вы без конца выясняете национальные отношения! Будьте, прежде всего, людьми - всё остальное приложится.
   В маленьком городке, где вырос писатель, "простые люди" - евреи и неевреи - очень даже уживались. Да взять хотя бы один, казалось бы "проходной" факт из этой повести: во время фашистской оккупации, когда за укрывательство евреев грозила смерть, белорусская женщина Дуся спасла еврейского мальчика-сироту: вывезла из города и укрыла в безопасном месте. Это и есть одно из проявлений высокого людского добросердечия, завещанного нам Всевышним. Быть и оставаться порядочным человеком при любой власти вполне возможно.
   К такой простой и вечной истине подводит эта мудрая книга. А то, что она пронизана юмором, - так это же здорово! Как нам не хватает улыбки, доброй и открытой, в этом заполошном мире, изрядно нафаршированном хмуростью, а то и злобой! Она, эта улыбка, как Божественный глас: "Да будет свет!"
   Журнал "Литературный европеец", сентябрь 2012.
  
   Отец рассказал, сын записал...
   И получилась книга о том, как "простой советский человек" проходил через испытания эпохи с её жестокостями, страхом, лицемерием, сохраняя при этом душу. Сын, доктор истории, старший преподаватель Института диаспоры Тель-Авивского университета Леонид Смиловицкий назвал эту книгу "Из опыта пережитого" (Иерусалим, 2016, 192 стр.)
  
   "Из опыта"... А что есть История, если не самый разнообразнейший опыт, оставленный для будущих поколений? Он -- не только в документах, осевших в архивах или домашних коллекциях, но и в человеческой памяти, если её востребовать. Рассказ о пережитом, коль он искренен, без всяких благопристойных "приправ" задним числом, не менее ценен, чем архивный документ. Это живое дыхание времени, где факты и чувства едины в одном: так было! И ценность его, повторяю, прежде всего в искренности.
   Как много теряется в постижении бесценного опыта наших старших, когда в "текучке дел" нам недосуг толком расспросить их о пережитом, и в итоге мы снова и снова наступаем на те же "грабли", на которые в своё время наступали и они! Жизнь во многом циклична и хотя обрастает всё новыми реалиями, без повторения в той или иной степени пройденного не обходится.
   Леонид Смиловицкий, известный учёный, историк основательный, глубокий, я бы сказал, дотошный, убедительно доказавший это в своих научных трудах, конечно же, не упустил возможности расспросить своего отца, бывшего фронтовика, о пережитом на войне и после войны. Взял у него шесть интервью. Не знаю, был ли тогда замысел воплотить это в книгу или просто записал "про запас". Но как бы там ни было, "запас" сработал. Рассказанное отцом и записанное сыном уже живёт своей самостоятельной жизнью, не зависящей ни от каких идеологических ветров, став ценным историческим источником.
   Перед нами -- конкретная жизнь выходца из белорусского городка Речица, выросшего, как и миллионы его сверстников, на большевистских идеях. То есть не жизнь сама по себе, а именно в желобках эпохи, которые не выбирают. Постепенное и зачастую мучительное прозрение от этих некогда завораживающих идей, ставших фактически нравственной тьмой, -- это тоже сюжет книги.
   Детали, штрихи того времени глазами очевидца и участника происходящего, обильно рассыпанные в ней, делают книгу ценным историческим источником.
   Взять хотя бы предвоенные годы в мальчишечьем сознании. Энтузиазм "сталинских пятилеток", патриотические кинофильмы, песни и марши, вбитое в юные мозги "спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!" И вдруг... массовые аресты, то, что потом назовут Большим террором.
   Уже спустя годы, осмысливая прошлое, поймёт: это было отнюдь "не вдруг", а закономерное явление сталинской тирании. А тогда, в 1937 - 38 годах, (далее цитирую) "что к чему, конечно, я не понимал, но вообще существовало убеждение, что кругом враги народа. Мы жили в атмосфере угнетённости, никто не чувствовал себя в безопасности. Могли арестовать каждого, хотя и жили там, на Комсомольской улице, простые люди: рабочие лесосплава, фанерного завода, грузчики.... чуть ли не в каждом втором доме каждую ночь брали людей, и мы хорошо знали, кого именно". И называет имена.
   Арестовали и родителей. И вовсе не по политической 58-й статье. У них вымогали золото. В 1933-м во время голода мать сдала в Торгсин (торговая организация по обмену валютных ценностей на пищевые продукты и другие потребительские товары) свой свадебный подарок -- золотые часы с цепочкой. "В НКВД рассудили так: раз сдаёшь золото, значит, есть ещё, и арестовали. Правда, ненадолго на наше счастье".
   Отца же продержали в застенке полгода.
   Эти факты всего лишь в несколько строк уже опровергают миф нынешних сталинистов, что, дескать, репрессии тех лет были нацелены лишь на заевшуюся партийную номенклатуру, а "простых людей" они миновали. Смиловицкие, как и их соседи, знали, что за "враги народа" были дед Иовка и его семья, дядька Парфён, их сосед сын учителя Мнухин, родители Лёвиных соучеников Ляли Жаженко и Саши Бараша, интелигенты Свидерские... Что и говорить, кровавые когти страшного чудовища -- сталинского террора -- дотянулись и до белорусской глубинки.
   Представляют интерес для историков и многие другие эпизоды из жизни автора воспоминаний.
   Первые дни войны. Неясность обстановки, неразбериха. А по радио -- бодрые сводки: наши войска успешно отражают атаки врага. Только где же фронт? А вскоре он и сам о себе заявил приближающимся гулом артиллерии и беженцами. Правда, и фронта как такового уже не было. Было отступление остатков разгромленных частей и соединений. Жители Речицы (в значительной своей части евреи) в мучительном выборе: оставаться ли на месте или бежать, бежать от этого ужаса, что надвигался на них. Беженцы, проходившие через Речицу, рассказывали: оккупанты убивают коммунистов и всех евреев. Но многие не верят: как это всех? Ведь немцы же культурная нация! И часть евреев решают остаться, ещё не зная, что их трагическая участь уже предрешена.
   Практически никакой организованной эвакуации. Жители Речицы были брошены на произвол судьбы.
   Семье Смиловицких повезло -- Лёвина мама Лея Мордуховна Верткина, проявив мудрость и характер, настояла: оставаться нельзя! Втиснулись в последний эшелон. А дальше -- бомбёжки в пути, дорожные передряги... Но смерть их миновала.
   Читаешь скупые строки воспоминаний о первых днях войны и невольно думаешь: сколько жизней можно было спасти, если бы не дезинформация населения, если бы не преступное равнодушие власти к судьбе своих граждан. Если бы... Но сталинская власть по своей природе никак не могла быть человечной.
   То, что происходило в те дни в Речице, было и в других белорусских и украинских городках. Так что описанное в этой книге -- уже ткань Истории.
   В неё органично вписывается и судьба еврейского паренька Лёвы Смиловицкого 1925 года рождения. Пропитанный патриотическим духом, он ещё в Речице вступает в народное ополчение. Охрана почты, электростанции, вокзала, радиоузла, небольшого аэродрома... А затем он в истребительном батальоне -- дозоры, патрулирование, поиск диверсантов, словом, армейская служба. Однажды вернулся с товарищем из охранения, а батальон уже покинул городок. Где его искать в той сумятице? Пришлось вернуться к родителям.
   ... После дорожных мытарств осели в башкирском городке Туймазы. И сразу в военкомат: пошлите на фронт! Но ему ещё нет восемнадцати. Направили в школу шоферов при военкомате, а затем -- в учебный автополк. Полученные там знания и навыки станут его боевой специальностью.
   Осенью 1943-го уже 18-летний, он по тогдашним канонам, вполне созрел для фронта. Но сначала -- на формирование в Гороховецкие лагеря (Горьковская область). Через них прошли многие тысячи призывников. Пребывание там оставило у него весьма памятный след. В кинофильмах про войну, как и в военной исторической литературе, об этих лагерях -- умалчивание. Уж слишком неприглядная картина. Впрочем, слово автору воспоминаний:
   "Жуткое дело, как мы жили. Хватали шайки с едой. Принесут обед, кто сильнее, тот и схватит. Не схватил -- не съел, остался голодным. Поэтому можешь поверить: оттуда дезертировали на фронт... Убежать оттуда, как-то пристроиться к проходящей воинской части, которая ехала на фронт, потому что знали, что там, на передовой, судить не будут... Когда приезжал так называемый "покупатель" за пополнением, мы его окружали и умоляли себя взять".
   "Люди жили в антисанитарных условиях, без тёплого обмундирования, их плохо кормили, не оказывали медицинской помощи. Некоторые умирали, не успев на войну".
   В каких архивах почерпнёшь сведения об этом? Потому и бесценны такие воспоминания пережившего то, о чём он потом рассказал. Воспоминания безо всяких цензорских загородок: как было, так было.
   Ему вручили ЗИС-5, старую, изношенную машину. Не работало электрозажигание, приходилось заводить рукояткой. Вскоре ладони была содраны в кровь. И день изо дня эта пытка, когда металл впивается в рану и теми же ладонями снова и снова надо прикасаться к металлу, то и дело, ремонтируя машину-развалюху. А что делать? Оставалось только одно: стойко выполнять свой солдатский долг. Как его выполнял, -- о том можно судить и по нескольким эпизодам, что поведал сыну.
Однажды, везя на батарею снаряды, наткнулся на закопанный в землю немецкий танк. Оттуда -- выстрел, но к счастью, мимо. Всё решали секунды. Круто развернувшись, сумел вывезти машину из под-огня.
   А это уже из приказа командира 649 -го истребительно - противотанкового артиллерийского полка:
   "Награждаю медалью "За отвагу" шофёра 5-й батареи рядового Смиловицкого Льва Матвеевича за то, что 26.07.44 г. в районе д. Курьяны Белостокской области под артиллерийским и миномётным огнём противника своевременно доставил боеприпасы на батарею. Во время налёта на батарею авиации противника вывел автомашину из под ударов авиации, тем самым спас автомашину и орудие.
   Командир 649 ИПТАП подполковник Введенский.
   27 августа 1944 г."
   Но не только о себе вспоминает Смиловицкий-старший. И о тех, с кем свели его фронтовые дороги. Разве оставит читателя равнодушным, например, такое... Ещё на Смоленщине запомнилась ему фамилия человека, которого никогда не видел. У дороги на дощечке -- надпись: "Разминировано. Лейтенант Немцов". Такую же дощечку с надписью о разминировании и c той же фамилией, перед которой значился уже старший лейтенант, встретил и в Белоруссии. А в Польше -- у дороги могила: "Здесь похоронен капитан Немцов".
   Можно себе представить чувства рядового Смиловицкого, когда это увидел. Уж он-то знал, что стояло за лаконичными надписями на дощечках этого труженика войны. Сколько жизней, в том числе и фронтовых водителей, он спас, постоянно рискуя собой!
   Подобное из пережитого или просто увиденного -- голос живой памяти -- это тоже штрихи Истории, продвигающие нас к познанию цены Победы.
   Автор воспоминаний вовсе не героизирует своё пребывание на фронте. Просто рассказывает сыну о фронтовых передрягах, в которые попадал. Нередко и поругивает себя за мальчишескую безоглядность, эмоциональную порывистость, чреватые существенными неприятностями, а то и гибелью. Но даже и в каких-то штрихах проступает личность цельная, с прочным нравственным стержнем.
   ... На пересыльном пункте отборочная комиссия забраковала его товарища, страдающего хромотой. Парню предстояло добираться домой, а уже холода. Лёва отдал ему своё добротное пальто взамен рваной фуфайки.
   При миномётном обстреле он был ранен в бедро, однако остался на ходу. А вот у солдата-однополчанина ранение тяжелее: передвигаться уже не мог. Лёва пытался вытащить осколок из его ноги... плоскогубцами, но не получилось. Перевязав рану, взвалил товарища на себя и потащил в медсанбат. Там предложили и ему остаться, ибо и у него ранение серьёзное. Но рядовой Смиловицкий отказался: запасного водителя в батарее не было. Вернулся в батарею. Управляя грузовиком, вынужден был периодически отдыхать. Ему помогали покинуть кабину, и он ложился на траву. А через несколько минут опять же с помощью солдат садился за руль...
   Так он "был при деле" 11 дней! Рана загноилась, грозя летальным исходом. Его с другими ранеными повезли в госпиталь. После выздоровления -- снова на фронт. Провоевал до конца войны.
   В 50-е годы стала популярной песня:
   Через горы, реки и долины
   Сквозь огонь, пургу, и чёрный дым
   Мы вели машины, объезжая мины,
   По путям-дорогам фронтовым.
   Эх, путь-дорожка фронтовая!
   Не страшна нам бомбёжка любая,
   Помирать нам рановато,
   Есть у нас ещё дома дела...
   Думаю, что слушая эту песню, Лев Матвеевич испытывал двоякое чувство. Конечно, хорошо, что вспомнили о фронтовых работягах-шоферах. И "помирать нам рановато", поскольку дома ждут дела, -- в самую точку. А вот ура-залихватское "не страшна нам бомбёжка любая" -- явный перебор. Ещё как была страшна! За рулём водитель смотрит на дорогу, а не на небо. А с неба в любой момент могут посыпаться и бомбы, и пули. Что и было под Вязьмой по пути на фронт. Едва колонна ЗИСов с прицепленными миномётами вошла в лесок, налетели "мессеры". Часть машин разметало взрывами. Убитые, раненые, крики, стоны. Молоденькому лейтенанту оторвало ногу....
   Сколько раз смерть дышала и ему в лицо, сколько раз был, что называется, на волоске от гибели!
   Лики войны... В этой книге -- они без всякой ретуши, обусловленной "идеологической целесообразностью". Героизм героизмом, но ведь было и такое, что никак не вписывается в героику Великой Отечественной.
   Во время Белорусской операции стал свидетелем мерзкой сцены. Понадобился грузовик, а тут как раз он подвернулся: с немецкими ранеными. И этих беспомощных, взяв за руки и за ноги, стали выбрасывать на землю, как дрова. Рядовой Смиловицкий попытался остановить эту бесчеловечность, но его отпихнули: не лезь! Это ощущение своей беспомощности в той ситуации тяжёлым камнем легло на его душу. Может быть, тогда, впервые задумался: откуда такая жестокость? Её творили не какие-то врождённые изуверы, а внешне обычные солдаты, с которыми делил тяготы фронтовой жизни. И ведь по отношению к пленным видел и совсем другое: протянутые кусок хлеба, флягу с водой... Так почему же произошла эта дикая расправа с немецкими ранеными?
   Ответить на этот жгучий вопрос тогда ему было непросто. Но с годами, мучительно выдираясь из догм, вбиваемых с детства советской пропагандой, уяснил: среди моральных ценностей, которые утвердила в обществе большевистская власть, гуманизм, сострадание были не в ходу. Наоборот, насаждались подозрительность, доносительство, "классовая непримиримость", полное безбожие. А это в конечном итоге растлевало людей.
   Неправедная власть не очень-то заботилась о своих гражданах, в том числе и на войне. Эгоистично выжимала из них то, что ей нужно. Не раз убеждался: солдаты для тех или иных начальников -- всего лишь "расходный материал". Чего напрягаться в заботе о них, беречь их здоровье и жизни! Убьют или ранят столько-то "личного состава" -- пригонят новое пополнение. В их полку трижды была убыль солдат наполовину, а то и на две трети. Но оставшихся в живых не отправляли в тыл на переформирование и хоть какой-то отдых. Прибывало пополнение, и этот бездушный конвейер продолжал свою работу. Война всё спишет!
   Но для Льва Смиловицкого, человека с обострённой совестью, она ничего не списала: ни благородства, ни подлости. И не только война. Рассказывая сыну о своей жизни в мирное время, отнюдь не обходил острых углов, давая оценку тем или иным событиям и поступкам с высоты выстраданных им нравственных ценностей. И здесь картинки, штрихи, дающие представление о времени, в котором выпало жить.
   Будучи студентом Минского юридического института, проходил практику в прокуратуре. Расследуя одно из дел, порученных ему, пришёл к выводу: обвиняемый не виновен. И сразу же получил строгое внушение:
   "...раз вы работаете в прокуратуре, должны доказать, что он виновен".
   Вот так! Вопреки убедительным фактам -- осудить безвинного. А как же презумпция невиновности, на которой должно зиждиться правосудие? Но ему дали понять: хочешь сделать карьеру в юстиции, не тянись к высоким материям, а делай, что тебе предписывают.
   Не тянуться к высокому он уже не мог. В биографическом очерке доктора исторических наук профессора Михаила Стрельца, написанного к 90-летию Л.М.Смиловицкого, которым заканчивается книга, весьма образная фраза: "надо было соскочить с поезда, который вёз его не в ту сторону".
   Соскочил. И никогда не жалел об этом.
   Его послевоенная карьера, даже несмотря на еврейское происхождение, в общем-то складывалось удачно. Безупречная биография с фронтовым прошлым и, главное, способности. В 1952 г. на него "положил глаз" тогдашний секретарь ЦК комсомола Белоруссии П.М.Машеров, взяв в свой аппарат заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации. В коммунистические идеи, по своим декларациям бескорыстно-благородные, Лев тогда беззаветно верил. А живая работа с людьми, когда и от него напрямую зависит продвинуть какое-то полезное для республики дело, тут он вполне нашёл себя. Был отнюдь не кабинетным работником. Много ездил по Белоруссии, общался с самыми разными людьми, кому-то помогал, защищая от несправедливости, в 1957-м возглавил белорусскую делегацию на Международном фестивале молодёжи и студентов в Москве. Словом, старался соответствовать тому, во что верил.
   То же самое можно сказать, когда был и на других "идеологических" должностях. Перед сильными мира сего не заискивал, ни в каких антиизраильских акциях не участвовал. Став кандидатом исторических наук, доцентом Минского института культуры, хотел бы продвигаться по научной стезе и дальше, но вскоре понял: дальше его, еврея, не пустят: "пятый пункт" был на страже.
   Человек мыслящий, он с горечью видел фальшь, исходящую от "верхов", явное раздвоение пышных деклараций и практических дел. В своих воспоминаниях штрих за штрихом и обнажал эту фальшь.
   Весьма колоритен эпизод... В 1958-м на съезде комсомола Белоруссии выступил секретарь ЦК ВЛКСМ А.Н. Шелепин. Среди прочего говорил и о так называемых "стилягах" -- подражателях западной моде. Носили узкие укороченные брюки, пышные причёски, танцевали "твист"... На фоне набиравшей обороты "холодной войны" это вызвало гнев идеологических начальников. Пресечь!
   Но как? Шелепин и дал "рецепт": "... Видите на улице стилягу -- что вы его уговариваете? Располосуйте ему штанину -- и всё. Пусть идёт без штанов: в следующий раз будет знать, какие штаны надевать. Отпускают стиляги длинные волосы -- что делать? Очень просто: возьмите ножницы и стригите его под барана. А если будет сопротивляться, -- всыпьте ему втихаря, чтобы долго помнил".
   Такая вот мораль. Впрочем, чему тут удивляться! Разве советская власть не была сплошным насилием над людьми, над извечными духовными ценностями? Вскоре после той наставительной речи "железный Шурик" возглавит КГБ и уж там с большевистской моралью развернётся по полной.
   Под напором увиденного и пережитого слетала блестящая краска с парадного фасада, именуемого страной развитого социализма, рушился и сам фасад, обнажая убогое и нелепое с точки зрения здравого смысла строение. И когда в начале 90-х в Израиль репатриировались дочь Елена и сын Леонид с семьёй, уехал туда и он. Уехал не просто "по семейным обстоятельствам". Хотя на этой земле родился, считал своей родиной, защищал её на войне, честно исполнял свои обязанности, но она так и осталась для него мачехой. Так чего тут колебаться, если есть другая земля, родина его народа, где он никогда не будет пасынком!
   Это стало логическим продолжением его "линии жизни": жить в ладу с собой. Пояснять, что сиё значит, полагаю, уже нет необходимости.
   Книга, не столь уж объёмная (192 стр.) снабжена сносками-пояснениями, фотографиями, документами, что усиливает её историческую значимость. Например, упоминается грузовик ЗИС-5, который поначалу водил рядовой Лев Смиловицкий. Теперь мало кто знает, что это была за машина. Но любознательным рыться в Интернете уже не надо: внизу страницы -- техническая справка. А это -- фронтовой снимок: ЗИС-5 на марше. И как эмоциональное дополнение к нему, снимок, сделанный историком Леонидом Смиловицким в Белорусском музее истории Великой Отечественной войны: у этой, вошедшей в Историю машины, -- его младший сын, внук фронтовика, будущий солдат Армии обороны Израиля Моше Смиловицкий (старший сын Леонида Алекс в ЦАХАЛе уже отслужил).
   Весьма к месту и другие снимки: не только фронтовые, но и семейные, юношеские.
   В книгу вошли и выписки из дневника Льва Матвеевича, который вёл уже в Израиле. По сути это записки историка, ставшего таковым ещё в Белоруссии: о судьбах своих родных.
   И тут же -- фотокопии архивных документов о Смиловицких из Речицы. Одни сражались на фронтах, другие погибли в Холокосте...
   Интерес к родственникам, своим родовым корням тоже характеризуют личность. И тогда яснее -- откуда он такой, этот искренний, глубоко порядочный человек и на войне и вне войны. Да, конечно же, оттуда -- из Семьи. Она -- начало всех начал, вобрав извечное: "яблоко от яблони".
   И создание этой книги тоже не случайно. Фундаментальный исследователь истории евреев в Белоруссии Леонид Смиловицкий не мог не обратиться к тому, что выпало на долю его отца в грозном и многослойном по социально - политическим реалиям 20-м веке. Этой книгой выполнил не только свой сыновний, но и профессиональный долг. Как и в своих предыдущих произведениях, основательно и добротно.
   2017. Публикуется впервые.
  
   Исповедальный отчёт о прожитой жизни
   Надо же, чтобы так сложилось... Ведь знал, хорошо знал, что есть у меня двоюродный брат Гриша Норштейн, старше меня на четыре года, геолог по профессии. Жил поначалу в Москве, окончил Московский институт цветных металлов и золота. И я примерно тогда же, в конце 40-х, учился в столице -- в Историко-архивном. Но так уж получилось, что общаться нам почти не довелось. Разве что спустя много лет -- 2 апреля 1987 года -- на похоронах моего папы (Гришиного дяди). Но тогда общая скорбь не располагала к беседам с личными откровениями.
   Гриша в 1949-м по окончании института был распределён на Урал, а я в 1952-м -- в Сибирь. И пошли наши жизни по разным маршрутам. Меня после года работы в Сибири мотало по военным дорогам, потом по журналистским. Хабаровск, Сахалин, Белоруссия и наконец со своим семейством осел в Германии. А Гриша (так его буду называть в последующем) , тоже к тому времени уже дед, наконец-то вернулся в Москву, но опять же мы так и не встретились.
   Но это вовсе не означало, что были равнодушны друг к другу. В 2007-м после выхода первой книги моих "Рубиконов" получил его отзыв на неё:
   Всё так и было. До боли похожи
   И светлые лики, и гнусные рожи.
   Всё так и было -- отлично и плохо,
   Как наша страна и как наша эпоха.
   Так Гриша, оказывается, ещё и поэт! Это было для меня открытием. Всего четыре строки. Но какие ёмкие! И когда подготовил к печати второй том "Рубиконов", эпиграфом к нему взял эти Гришины строки. Но поскольку мы родственники, к тому же и фамилии у нас почти одинаковые (разве что в Гришиной в отличие от моей нет буквы "д") постеснялся обозначить автора его фамилией. Дескать, читатели подумают: ага, родственник: потому и хвалит книгу. И под эпиграфом поставил безликое: "Отзыв одного из читателей о книге первой "Рубиконы".
   Глупость, конечно, сотворил. За неё и по сей день мучает совесть. Разве столь важно родственник ли автор этих четырёх поэтических строк или не родственник? Главное, что по-снайперски, в самую "десятку".
   Как хотелось наконец-то с ним увидеться! И уже готовясь к поездке из Германии в Москву, думалось: непременно встретимся! Но опять это горькое: не судьба. Из Москвы пришла тяжёлая весть: Гриша умер. Это произошло 14 апреля 2009-го на 83-м году жизни. А вскоре я узнал: незадолго до смерти он написал биографические записки под скромным названием: "То, что запомнилось". Его сын Павел переслал их мне по электронной почте. Распечатав, углубился в чтение...
   69 страниц. А жанр? Его он выразил весьма своеобразно: "В геологии существует такой порядок: составляется проект на проведение каких-то работ, обычно сроком на 2 - 3 года; после окончания работ по этому проекту в обязательном порядке пишется отчёт о проделанной работе... В своей жизни я написал и защитил немало таких отчётов. Может быть, сказывается профессиональная привычка -- я пишу отчёт (последний отчёт) по "проекту" длиною в жизнь".
   Но отчёт вовсе не бесстрастный. С раздумьями, анализом прожитого, оценкой поступков как упомянутых в этих записках тех или иных лиц, так и собственных, причём зачастую весьма самокритично. Искренность -- кредо этого жизненного отчёта. Я бы назвал его исповедальным.
   Любая жизнь свершается не сама по себе, а непременно на фоне эпохи. И она рельефно просматривается в Гришиных записках.
   ... Его родители, переехав из Витебска в Москву, почти сорок лет прожили в деревянном доме, в комнатушке площадью 12 кв.м. Когда обветшалый дом снесли, получили опять же комнату в "коммуналке". "В тесной комнате нашей были втиснуты кровать, стол, платяной шкаф, столик со шкафчиком для посуды, диванчик, на котором я спал... Проходы между всей этой мебелью были минимальные". А кухня общая, где еле умещались четыре стола (по числу семей). Пищу готовили на керосинках, примусах, керогазах. Общая печь с дровами в сараях. Туалет -- во дворе, воду приносили в вёдрах из колонки, что была на улице. Стенки в комнате тонкие, хорошо пропускали звук, а сосед, приходя домой после ночной смены, включал настенную радиотарелку...
   В таких условиях люди жили многие годы. И это не в каком-то глухом захолустье, а в столице государства, где, как объявил "великий вождь" , "социализм уже построен" и "жить, товарищи, стало лучше, жить стало веселее".
   Бытовые детали, рассыпанные в Гришиных записках, как раз и показывают эту иллюзорную "весёлость" -- "под солнцем сталинской конституции", как писали тогда в газетах.
   Когда Гриша окончил 8 классов, грянула война. Вскоре началась эвакуация детей, и он, 15-летний, становится вожатым детского лагеря, разместившегося в деревенской школе где-то на стыке Владимирской и Рязанской областей. Уже тогда проявились его организаторские способности.
   В сентябре -- возвращение в Москву. Ночные налёты немецких самолётов, паника в Москве 16 - 17 октября, когда немцы прорвали фронт. Закрыты предприятия и магазины, давка на вокзалах и это чувство безысходности... "Не помню, чтобы мы когда-нибудь обсуждали вопрос об отъезде, считалось само собой разумеющееся, что ехать некуда, и будь, что будет".
   Судьба к московским евреям была благосклонна, отодвинув от них ужасы гетто и расстрельные рвы. Но Грише, как и всем его сверстникам-подросткам, пришлось испытать суровость того времени полной мерой. Сначала ученик в столярной мастерской института, где работала его мама, затем заводской слесарь. 12-часовой рабочий день, скудное питание. А когда положение под Москвой стабилизировалось, стали открываться вечерние школы. В одну из них "без отрыва от производства" он поступил. Утром бежал на завод и, отработав своё, сначала пешком, потом на метро и трамвае и снова пешком добирался до школы. После неё -- такой же длинный путь домой. А дома, уже поздним вечером, надо было делать уроки. Как он всё это выдержал, -- потом сам удивлялся.
   За год окончил два класса и получил аттестат с отличием. Нацелился в институт, чтобы стать геологом, но пришла повестка из военкомата. И опять учёба, теперь уже на курсах допризывной подготовки. Но стране нужны были не только солдаты. Вышло постановление правительства, по которому студентам ряда вузов предоставлялась отсрочка от призыва. В числе таких вузов был Институт цветных металлов, куда он подал документы о поступлении. Приняли без экзаменов по аттестату отличника на горный факультет по специальности "геология". Так его профессиональное будущее обозначилось само собой без каких-либо усилий с его стороны.
   Рассказывая о студенческих годах, не обошёл реалии того времени, которые врывались и в институтскую жизнь.
   ... Любимцем студентов был профессор Владимир Михайлович Крейтер, завкафедрой геологии рудных месторождений, автор фундаментального учебника "Поиск и разведка полезных ископаемых". И вдруг (в Гришиных записках -- где-то в в 1948-м или начале 1949-го) его арестовали: "органы госбезопасности сфабриковали раскрытие очередной группы шпионов-заговорщиков, в которую якобы входили видные московские геологи".
   Во как! Заговор геологов. В абсурдность такого дикого обвинения многие в институте не верили, но открыто выразить своё сомнение -- значило и себя поставить под угрозу ареста: "стукачи" были в каждой студенческой группе и среди преподавателей.
   "Помню, что когда при подготовке дипломной работы кто-то предложил мне убрать из перечня использованной литературы ссылку на работу В.М.Крейтера, я ответил, что могу не знать, что он "враг народа" (был тогда такой термин-клеймо") и что мне об это никто официально не объявлял...
   Судили эту группу геологов тайком: мы об этом ничего не знали. Когда нас распределяли на работу, некоторые получили назначение в "Енисейстрой", организацию, принадлежавшую госбезопасности, где геологоразведочные и горные работы производились силами заключённых. Так вот, им сказали неофициально, что там они встретят некоторых своих хорошо знакомых. Мы догадались, что речь идёт о В.М., которого использовали там по специальности (как за несколько лет до этого использовали в "шарашках" Королёва, Туполева и других крупных специалистов). Мне рассказывали, что вернулся В.М. после смерти Сталина в 1953 г. стариком после инфаркта, передвигался с палочкой..."
   А вот ещё эпизод в Гришиных воспоминаниях -- тоже свидетельство эпохи. Руководителем дипломной работы студента Лёвы Фельдмана был назначен доцент Зенков. Лёва выполнял свою работу в составе экспедиции института, где были специалисты по теме дипломной и практически в руководстве Зенкова не нуждался. Но после её завершения требовалась подпись официального руководителя. Обиженный Зенков поставить её отказался. А без его подписи студент к защите дипломной не допускается. Но так как работа была выполнена вполне доброкачественно, подпись поставил завкафедрой. Однако Зенков и при её защите нанёс свой мстительный удар.
   "... защита проходила успешно, но вдруг выступил Зенков и сказал, что дипломант при расчёте порядка обработки проб руды... употребил американскую формулу Даймонда - Хальфердаля, в то время, как есть русская формула (?!) Ричардса - Чечотта. А Ричардс и Чечотт -- два англичанина, которые когда-то работали в России, и поэтому формула считалась как бы русской. Так вот, он, Зенков, предлагает считать это политической ошибкой и работу отклонить".
   По стране шла шумная кампания борьбы с "безродными космополитами" и "низкопоклонством перед Западом". То и дело появлялись пропагандистские статьи о том, что в России изобрели паровоз, электрическую лампочку, там же совершён первый воздушный полёт и т.д. и т.д. Ходила даже подпольная шутка: "Россия -- родина слонов".
   Открыто возразить Зенкову на нелепость его придирки никто из преподавателей не посмел. Лев Фельдман -- еврей, а это уже подразумевало, что он -- "безродный космополит". Но и "зарубить" хорошую дипломную работу по столь вздорному обвинению в комиссии по её защите не решились. Пошли на компромисс: поставили проходную "тройку".
   А у Гриши в институте сложилось в общем-то благополучно. Но будучи человеком широко мыслящим, по своему складу скорее гуманитарием, чем технарём, как он потом напишет в своих воспоминаниях, в 1944-м поступил на заочное отделение философского факультета МГУ. За год сдал экзамены за два курса. И стал подумывать: а не выбрать ли ему это профессиональное поприще? В коммунистические идеалы, провозгласившие будущее, где не будет никакой эксплуатации человека человеком", свято верил. Так почему же не направить свои мозги на эту идейную стезю?
   Его философские познания зиждились только на той литературе, что была доступна советским студентам. А любая другая, критически воспринимавшая то, что потом обнажится для него утопией, в советские библиотеки попасть никак не могла. "Великие" Маркс, Энгельс, Ленин стали не только для него, но и для целых поколений своего рода иконами. К ним примыкал и Сталин, хотя уже тогда в восприятии этого "великого" повеяло для Гриши холодом. Всё больше убеждался: нараставший в стране антисемитизм шёл "сверху".
   Но идеалы оставались идеалами, и он подал заявление о переводе на 3-й курс дневного отделения университета. Ректор на заявлении начертал: "Отказать". Стучаться в двери, захлопнутые для него, как еврея, наглухо, посчитал безнадёжным. Однако учёбу на заочном отделении философского факультета продолжал. Пользуясь свободным посещением лекций в МГУ, нередко их пропускал, так что учёба там затянулась на 9 лет. Только в 1953-м сдал госэкзамены, защитил дипломную работу "Классики марксизма о соотношении философии и естествознания".
   В своих записках назовёт её начётнической. Иной в то тоталитарное время она и быть не могла. Выйти за чётко обозначенные идеологические рамки было чревато большими неприятностями, вплоть до ареста. А "шить дела" по 58-й "политической" статье -- практика в "органах" была куда как богатой.
   В коммунистическую партию он вступит в 1969-м. Предложил секретарь парторганизации управления. В неё, "ум, честь и совесть нашей эпохи", как упорно вбивалось пропагандой в доверчивые мозги, он тогда ещё верил, считая, что туда отбираются наиболее достойные, в его понимании, люди. Предложение парторга грело самолюбие. Значит, и он -- в числе тех достойных.
   Пройдут годы, и это членство вызовет у него отвращение. И не только у него. Миллионы рядовых партийцев были обмануты. С годами осмысливая пережитое, мысленно поблагодарит того ректора, что отказал ему в переводе на дневное отделение философского факультета. Дорога на философские "верха" ему, еврею, всё равно была бы перекрыта. В лучшем случае стал бы преподавателем марксизма-ленинизма в каком-нибудь вузе или партийной школе. И что же он должен был бы там преподавать? Утопию и пропагандистские мифы. Когда в годы "перестройки" и её детища -- "гласности", пусть ещё далеко не полной, но всё-таки, он узнал о том, что тщательно скрывалось в спецхранах, решительно вымел из своих мозгов марксистско-ленинскую "идейную" мишуру.
   Но вернёмся однако к его геологическим делам. Институт окончил с отличием, но и здесь путь в аспирантуру ему по "пятому пункту" был закрыт. Из нескольких предложенных периферийных мест выбрал Турьинские медные рудники в Свердловской области. "Понимал,что это интереснейшее, уникальное, единственное в стране месторождение такого типа, -- поэтому и выбрал его, так как было интересно".
   Уже в этих строчках видно, что двигало им на профессиональном старте. Не карьера. Не материальные расчёты -- где больше платят, а именно интерес к делу, которое пришлось ему по душе. В геологических экспедициях ещё в пору студенчества он вполне познал, что это за профессия такая-- геолог. Да, романтичная. Как в популярной песне:
   А путь и далёк и долог,
   И нельзя повернуть назад.
   Держись, геолог, крепись, геолог, --
   Ты солнцу и ветру брат.
   Эта романтика -- не увлекательная туристическая прогулка по горным ландшафтам, а труд, труд, который должен быть предварительно хорошо просчитан и подготовлен, ставший на многие годы нелёгкими, зачастую изнурительными буднями. Не всем он по плечу, не каждый выдержит этот походный быт, многокилометровые пешие переходы и в холод, и в жару, а то и под нудным дождём, неся в рюкзаке каменные образцы пород. Работа не только на земных просторах, но и в шахтах, а потом кропотливая документальная обработка принесенного в рюкзаке.
   3 года проработал геологом рудника и 27 лет там же -- главным геологом. Ему удалось открыть новый для Турьинских месторождений тип полезных ископаемых -- медно-магнитовые руды. Их обнаружил внутри зон, считавшихся бесперспективными. Они имели крупные размеры и содержали не только медь, но и железный концентрат. И не только обнаружил эти ценнейшие залежи, но и уловил некоторые закономерности их расположения. К тому времени Никитинский рудник, где работал, считался уже малоперспективным. Открытие Григория Норштейна вдохнуло в рудник новую жизнь: медно-магнитовые руды стали основным объектом добычи этого рудника на многие годы.
   Работал творчески, постоянно искал возможности улучшить дело, добиться лучшей результативности. Предлагал, внедрял, настаивал на том, в чём был уже уверен.
   Несмотря на ворох повседневных дел, тянулся к науке. Обзавёлся микроскопом, отбирал образцы пород, документировал... К весне 1967-го подготовил кандидатскую диссертацию. В ней было много новых мыслей, фактов, основанных на его богатейшей геологической практике, просматривался совершенно новый подход к теме, которая считалась достаточно разработанной. Диссертацию представил в Москву -- в Институт геологии рудных месторождений. Её защита прошла успешно.
   Свои научные изыскания продолжал, но живя в уральском Краснотурьинске, будучи геологом-практиком, фактически был оторван от фундаментальных библиотек, научного мира. Но и с этим не смирился. Постоянно выписывал и читал по вечерам реферативные журналы, чтобы отслеживать происходящее в науке.
   Ценного специалиста, с научным "уклоном" перевести бы в Москву, дать возможность заниматься наукой в полной мере -- была бы немалая польза для геологии, столь важной отрасли народного хозяйства.
   В Москву не перевели: еврей.
   У него скопились сотни образцов горных пород, сотни зарисовок -- вещественная фиксация научных изысканий. Всё это, сложенное в гараже, потом от неподхдящих условий хранения пропадёт. "И, тем не менее, -- напишет потом в своём жизненном отчёте, -- хотя мне и не довелось довести работу до конца и добиться каких-либо заметных научных результатов, сами эти занятия создавали удовлетворение, ощущение счастья, которое я получал".
   Но подлинное счастье -- это и крепкая семья. И в этом отношении его жизнь удалась. А у истоков её была... собака. Да, незнакомая собака из подворотни. Внезапно бросилась на него с лаем и укусила в бедро. Пришлось идти в рудничный медпункт. Рану обработала молоденькая миловидная фельдшерица Аня. Он пытался шутить и когда уходил, в дверях обернулся. Она тоже смотрела ему вслед. С этого и пошло... Сначала встречались на танцах, а потом уже с глазу на глаз. Их встречи продолжались три года. В 1954-м -- свадьба.
   Аня (Анна Михайловна Бедник), на три года моложе его,-- из семьи раскулаченных. Семья -- родители и, кроме Ани, младшие сестра Полина и брат Николай, -- жила в так называемом спецпоселении в деревянном бараке. Регулярно приходилось отмечаться в комендатуре. Без её разрешения никуда нельзя уехать и даже уйти пешком дальше трёх километров. Это уже считалось побегом. Беспроволочный концлагерь.
   Отец Ани -- Михаил Яковлевич -- работал на шахте плотником а потом раздатчиком на подземном складе взрывчатых веществ. Мать -- Екатерина Фёдоровна -- тоже работала на шахте, потом в подсобном хозяйстве и в детском саду, а ко времени знакомства Ани с Гришей вела домашнее хозяйство.
   "Об Аниных родителях я сохранил самые лучшие воспоминания: изуродованные жизни, изломанные судьбы, измордованная страна -- с одной стороны и жизненная стойкость, исключительная порядочность -- с другой".
   Женитьба на девушке из семьи "раскулаченных" ничего хорошего для карьеры молодому специалисту не сулила. Наоборот, дополняла сложностей к его "пятому пункту". Но что ему все эти анкетные закорючки, если есть любовь! Как вскоре убедился, на всю жизнь. И, конечно же, своей семейной жизни он тоже выделит страницы в пока ещё не изданной рукописи.
   Расскажет и об условиях, в которых жили и работали геологи в "совковое" время. Геолог -- профессия, можно сказать, боевая, сродни военной. Тут нельзя "от сих и до сих". Тут тоже надо сполна отдавать себя работе, насыщенной и опасностями.
   "... люди погибали от обрушения отслоений незакреплённых пород, от скопления газов после взрывных работ в тупиковых выработках, от падения в вертикальные выработки и т.д. И это несмотря на то, что требования к технике безопасности были достаточно жёсткие".
   Была опасность и заболевания силикозом -- тяжёлой лёгочной болезнью от вдыхания шахтной пыли, не говоря уже о других болезнях, вызванных непостоянным режимом, физическими перегрузками. Не способствовали здоровью и бытовые условия, в которых жили геологи.
   Приехав после окончания в Краснотурьинск, Гриша жил поначалу на частной квартире и только через пять лет к свадьбе получил две комнаты в трёхкомнатном доме. Отопление печное, воду, как и прежде, приходилось приносить с улицы. В хрущёвскую "оттепель" наконец-то в стране началось массовое жилищное строительство, и молодая семья получила отдельную двухкомнатную квартиру.
   Родились дети -- Надя и Павлик, -- жить в этой двухкомнатной уже было тесновато, обменяли на трёхкомнатную... Но сколько на это было потрачено усилий, сколько трудностей пришлось преодолевать!
   Читаешь в Гришиных записках об этих постоянных в "стране развитого социализма" квартирных проблемах и думаешь... Неужели государство в лице соответствующих чиновников не могло обеспечить достойным жильём геологов и рабочих рудников, работавших в неимоверно трудных условиях, -- добытчиков для страны огромных богатств? Конечно же, могло. Себя номенклатурные чиновники не обделяли, пользуясь всевозможными привилегиями. А те, кто эти богатства для страны добывал, были для них всего лишь кадровым материалом. Дескать, пусть довольствуются тем, что им дают. Рабочей силы в СССР хватало, тем более, заключённых, которые в немалом количестве работали на рудниках, особенно в пору сталинщины. А начнут роптать, -- в тоталитарном государстве мощный карательный аппарат всегда наготове.
   Отдавая работе свои немалые способности и энергию, Гриша, судя по его заметкам, эти невесёлые квартирные реалии воспринимал без душевного надрыва, как данность, к которой приходится приспосабливаться. Как мог, обустраивал семейный быт. Увлекался рыбалкой, собирал клюкву, бруснику. Были походы в лес за грибами, поездки и за кедровыми орехами.
   Купили с Аней садовый участок в 6 соток, и вскоре там построили небольшой домик, теплицу. Выращивали помидоры, огурцы, зелень. Посадили кусты малины, смородины. Обзавелись и участком в поле для картошки. А поскольку у Аниных родителей была корова, занимались и покосом.
   Эти садово-полевые заботы и заготовительные походы были им не в тягость, а наоборот, своеобразным отдыхом от служебных дел. Преодолевать неизбежные жизненные трудности и оставаться оптимистами, -- стало их неизменной душевной составляющей.
   Но эти трудности, вызванные бюрократической рутиной, равнодушием чиновников к людским судьбам, то и дело сопутствовали им. Дважды Гриша через Министерство цветной металлургии пытался перевестись на работу в Москву. Основания были веские. Выросший в Москве, после окончания там института отработал на периферии не три положенных там года, а свыше двух десятков лет. Отработал честно. В Москве жила старая мать, которая остро нуждалась в его постоянной помощи. Но что чиновникам эта чужая для них проблема! Сказался здесь и государственный антисемитизм. Еврея в Москву? Ещё чего! Перебьётся. Из Министерства получал отказы с лицемерным советом забрать мать к себе.
   Через 30 лет работы на Урале в 1979-м ему удалось перевестись в Калужскую область, в село Жуково, где создавалась опытно-методическая партия (экспедиция). Там стал геохимиком. Это хотя и родственная профессия с его прежней, но для него всё-таки новая. Пришлось её осваивать, что он делал с присущим ему упорством. Жуково -- примерно в ста километрах от Москвы. Появилась возможность бывать в столице регулярно, тем более, что к тому времени там уже жила дочь Надя.
   Но опять квартирные передряги. В Жуковку уехал сначала один: надо было решать с жильём, что и там было непросто. Партия располагалась в здании бывшей школы, где он получил комнату. Вода и туалет -- в другом конце здания. Приняв решение -- создать новую экспедицию, в Министерстве не позаботились об обеспечении её работников нормальным жильём. Пришлось создавать собственный маломощный строительный цех. В конце концов построили три двухквартирных дома, после чего из Краснотурьинска приехала Аня. Но пока их не сдали в эксплуатацию, какое-то время пришлось жить в Гришиной комнатушке. Когда они вселились в выделенную им квартиру, им ещё долго не оформляли документы на неё и не брали квартплату, так как дом строился "хозспособом". В таком, можно сказать, подвешенном состоянии, когда их проживание там могли объявить незаконным, прожили несколько лет. И только в 1982 году переехали в новый дом, построенный тем же доморощенным цехом. Хотя квартира была четырёхкомнатной (наконец-то за столько лет жизни), но, увы, невысокого качества: строители не были профессионалами, к тому же дом строили из разрозненных панелей. Отопление -- индивидуальный котёл, который в первые годы работал на дровах и угле, и только через несколько лет был подведен газ и установлен газовый котёл.
   Все эти бытовые подробности, о которых рассказано в Гришиных записках, свидетельствуют, в каких условиях жили тогда геологи -- представители романтической профессии. Но наперекор этим не очень-то благоприятным условиям он, как и в Краснотурьинске, работал с полной самоотдачей. Возглавляемая им очередная экспедиция добывала образцы пород в Игарке и Норильске, в Казахстане и Узбекистане, Кемеровской области. Походный быт, ночёвки в общежитиях, а то и в палатках. А по возвращении в Жуково -- проверка специально приехавшей комиссией качества привезенных образцов пород, их полноты и достоверности. Но это ещё не всё. Требовалось написать отчёт на сотни страниц и приложить к нему папки графических приложений. А потом защита его на заседании учёного совета института. И, как сказано в Гришиных записках, "не было случая, чтобы в моей партии или у кого-то из моих сотрудников материалы были забракованы или получили оценку хуже, чем "хорошо" и "отлично"... Опять же не было случая, чтобы я не защитил отчёт в установленный срок и без высокой оценки".
   Что ж, всё закономерно: какова личность -- таково и отношение к доверенному делу. Для Гриши -- качество пожизненное. Для Ани -- тоже. Она работала заведующей здравпунктом в соседнем посёлке. Приходилось ехать туда ранним утром, поскольку в её обязанности входила проверка водителей перед выпуском их на линию. А летом, когда Гриша уезжал на полевые работы, на её попечении оставался приусадебный участок.
   Два труженика, две самоотверженных личности.
   Несмотря на все трудности, что им приходилось преодолевать, жизнь в Жуково отложилась в их памяти одним из светлых периодов их жизни.
   И тем не менее, пришлось задуматься и о дальнейшем будущем. Дети и внуки жили в Москве, а им, уже пенсионерам "в возрасте", помощь детей была очень даже не лишней. Они же со своей стороны могли бы присматривать за внуками.
   К их переезду в Москву приложил усилия Павлик: нашёл вариант обмена квартир. К тому времени (1996 год) жёсткие препоны для поселения в столице были ослаблены, и они обменяли свою четырёхкомнатную квартиру с приусадебным участком в Жукове на двухкомнатную в Москве.
   Через 47 лет он вернулся, можно сказать, на родину, откуда уехал юношей. Позади столько пережитого, что хватило бы и на солидную книгу мемуаров. Ограничился весьма скромным, как упомянуто выше, объёмом в несколько десятков страниц. Но то, что там содержится, -- тоже преломление эпохи и ответы на вечные вопросы: что есть жизнестойкость и порядочность, как в этом мире людям жить среди людей.
   Свой жизненный отчёт писал уже тяжело больным, сознавая, что дни его сочтены. К нему же приложил и стихотворение, озаглавив: "Всем близким моим по крови и духу". Процитирую:
   Я ухожу, земной закончив путь.
   Пора духовное оставить завещанье.
   Какую-то понять пытаюсь суть
   И что-то важное осмыслить на прощанье.
  
   Я не ходил по жизни вкривь и вкось,
   Всегда упорно шёл вперёд к заветной цели.
   Но что-то дорогое не сбылось,
   Чего-то мы с моей судьбой не одолели...
  
   И всё же я -- счастливый человек:
   Я трудным шёл путём познания природы,
   И в свой короткий человечий век
   Я радость знал труда и творческой свободы.
  
   Я знал любовь: любил и был любим,
   И эта вспышка ослепительного счастья
   Десятки лет светила нам двоим,
   Оберегая от семейного ненастья.
  
   Я ухожу, пришла моя пора.
   Душа смирилась с этим в ожиданье тихом.
   Я вас люблю. Желаю всем добра.
   Прощайте навсегда, не поминайте лихом.
  
   Что и говорить, пронзительные строки. Честные. мужественные. Как и жил на этой земле.
   2018. Публикуется впервые.
  
   . Из отправленных писем
   (Копии у автора сохранились)
  
   В редакцию "Еврейской газеты" (Берлин)
   Зачем же делать рекламу человеку явно недостойному?
  
   Уважаемая редакция!
   С недоумением прочитал в июньском номере (2003) пространное (на целую страницу) интервью с В.Жириновским. В принципе журналист вправе брать интервью у любого, даже отпетого негодяя, а газета публиковать запись беседы. Но при этом неизбежен вопрос: а под каким углом зрения это подаётся, что хочет высветить автор, какие неизвестные до этого реалии открыть? Нередко иные деятели, оказавшись на виду и на слуху, давая интервью, стараются создать о себе благоприятное мнение, которое явно расходится с их поступками. Вот здесь и должно проявиться искусство журналиста: какие поставить вопросы, чтобы герой, отвечая на них, вынужден был максимально раскрыться. Здесь уместны и авторские комментарии и справки из досье редакции.
   Ничего этого в материале Валерия Дранникова "На даче у Жириновского" нет. Уместно спросить и автора, и редакцию: а чем, собственно, вызван выбор - взять интервью именно у этого деятеля, уже изрядно намелькавшегося на телеэкранах и страницах газет? Крупная личность? Мудрый человек? Заслуги перед Отечеством? Да нет же! Кроме скандальной славы, ничем особенным не приметен. Зам. спикера Думы? Но мы-то хорошо знаем, кто там заседает. Да, есть и приличные люди. Но есть и Макашов и Зюганов и иже с ними. Сотрясает в Думе воздух и Жириновский. Рекламу обожает, ибо очень уж хочется, если не пробиться в президенты, то как можно дольше оставаться в Думе и вообще быть на виду. А это немалые деньги, связи, думская неприкосновенность и куча всяких привилегий.
   О том, что из себя представляет Жириновский без ретуши, сколько-нибудь вдумчивому читателю давно известно. Известны и его антисемитские высказывания, его недавняя риторика в защиту Саддама Хусейна, перебившего свыше 200 тысяч иракцев и всячески поощрявшего теракты в Израиле.
   В публикации же В.Дранникова "русский по матери и сын юриста" предстаёт этаким славным малым, чуть ли не другом еврейского народа. Редакция так умилилась его словами на публику ("В еврействе вообще много хорошего" и далее в том же духе), что крупно их выделила в "выносках".
   Прочитает это интервью какой-нибудь молодой человек, не очень-то сведущий в тонкостях российской политической кухни, незнакомый с ярыми шовинистическими, а подчас и юдофобскими писаниями и высказываниями "сына юриста" в разные годы, и подумает: а что? Умный и смелый дядька, правду-матку режет, не взирая на лица, и к евреям неплохо относится. А самородок какой! Готов командовать армией, а то и в мировом масштабе...
   То, что деятели типа Жириновского - находка для прессы, отдающей желтизной, понятно. Любой ценой привлечь читателя, телезрителя! Бойкие репортёры то и дело суют к губам Жириновского микрофон: что скажет Вольфыч? Такой, видите ли, авторитет, светильник разума.
   Но "Еврейской газете", публикующей немало материалов "для ума и души", зачем эта дешёвка? Зачем включаться в этот рекламный хор? Потрафить невзыскательному вкусу? Но ведь уважающая себя газета, образно говоря, должна идти пусть на полшага, но впереди своего читателя, и обладать хотя бы элементарной брезгливостью.
   Не обижайтесь, господа из "Еврейской газеты", но в данном случае вы взяли явно фальшивую ноту.
   С уважением
   Ваш читатель Михаил Нордштейн.
   Крефельд.
   Июль 2003.
  
   Директору Еврейского благотворительного фонда "Хэсед Рахамим" Софье Абрамовой (Минск)
   Многоуважаемая Софа!
   Прежде всего, с Новым 2004-м! Здоровья, радостей, благополучия и всего, всего самого хорошего Вам, Вашим близким и соратникам по Хэсэду!
   А теперь - к делу. По сведениям, которыми располагаю, вопрос об оказании материальной помощи Екатерине Константиновне Невинской, спасшей во время фашистской оккупации двух еврейских детей и несколько взрослых евреев, до сих пор не решён. Свидетельство спасённых (живут в Вильнюсе), моё письмо-заявление и вырезка из газеты "Еврейский мир" (12 декабря 1997, Нью-Йорк) Вам предоставлены. У меня нет никаких сомнений в том, что эта женщина совершила подвиг Праведничества. Насколько мне известно, необходимые документы для присвоения ей звания "Праведник народов мира" подготовлены и, видимо, уже отправлены в Иерусалим. Но как долго будет тянуться бюрократическая процедура, не знаю. Вызвала моё недоумение справка Майи Крапиной: к свидетельству спасённых требуются ещё два свидетельства неевреев.
   Это требование абсурдно. Во-первых, Невинская спасала евреев в глубокой тайне. Если бы об этом тогда узнали посторонние, то могли бы донести в гестапо или полицию, а как Вы знаете, укрывательство евреев каралось смертью. А во-вторых, даже если тогда и были свидетели, то мало вероятно, что они дожили до наших дней. Ведь с тех пор прошло более шести десятилетий!
   Присвоят ли Екатерине Константиновне звание Праведника народов мира, я не знаю. Это дело совести соответствующей комиссии. К сожалению, казуистика порой даёт о себе знать и в этой комиссии. Например, там 30 лет держали под сукном представление на Оскара Шиндлера. Спаситель более тысячи польских евреев умер в нищете и болезнях, и только после выхода на экраны мира фильма "Список Шиндлера", наконец-то был официально признан Праведником.
   Екатерине Константиновне за 80. Она не выходит на улицу. Живёт с дочерью, тоже пенсионеркой. Посылок ваших не просит, хотя эта маленькая семья еле сводит концы с концами. Кто знает, сколько осталось жить этой благородной женщине? Но если мы, евреи, народ благодарный, то не можем равнодушно пройти мимо того, что она совершила в самое лютое время. Добро за добро - заповедь вечная. Разве не так, Софа? Потому и прошу Вас, как и всех тех, от кого это зависит, принять нестандартное решение. И был бы признателен, если бы о нём меня известили.
   С самыми добрыми чувствами,
   Михаил Нордштейн.
   Адрес Е.К.Невинской: Минск, ул. К.Чорного, 16, кв.15. тел. 232 25 44
   1 января 2004*
  
   * Ответ от С.Абрамовой пришёл незамедлительно: Невинская будет получать материальную помощь по первой категории, то есть чаще, чем другие категории нуждающихся. Между прочим, Софья добавила в том письме: за это решение горячо ратовала работник Хэсэда бывшая узница Минского гетто Майя Крапина.
   А в августе 2004-го Екатерине Константиновне Невинской было присвоено звание "Праведник народов мира". Здесь немалую роль сыграла минчанка Нина Нисневич, собравшая все необходимые документы для этого свершения.
  
   Лине Торпусман (Иерусалим)
   Шалом, Лина!
   С Новым 2007-м! Вам и всем Вашим близким - здоровья, благополучия, несокрушимого оптимизма, успехов во всех делах и побольше радостей!
   Докладываю... Прилагаю усилия к сбору денег на мемориальную доску*. Выступил в своей общине, обзвонил знакомых в разных городах Германии. В ответ слышал: да, пожертвуем. Но как это претворится в жизнь, пока не знаю. Обещать легче, чем сделать. Сколько уже натыкался на равнодушие! А для многих расстаться с несколькими евро - чуть ли не драма. Впрочем, чего это Вам рассказываю - Вы с этим сами не раз сталкивались.
   Пустил в ход и стихи поэта из Минска Юрия Сапожкова:
   Как глупо на добро скупиться!
   Дар отдавать - разумный дар.
   Всё станет пылью. Сохранится
   Лишь только то, что ты отдал.
   Созвонился с Артуром Львом из Дюссельдорфа и приехал к нему (накануне он обещал пожертвовать 50 евро). Деньги сразу же передал мне.
   Переданная Вам кем-то информация, что якобы он присвоил общественные деньги, сомнительна. Артур во время фашистской оккупации был партизаном, все его близкие погибли в гетто. Он пожертвовал немало своих денег для увековечения памяти убитых евреев в местечке Глубоком Витебской области.
   Весной 2007-го буду в Москве, и оттуда с предполагаемой оказией все собранные деньги "живьём" переправлю Вам. А пока крепко жму Вашу натруженную в непрерывном подвижничестве руку.
   Сердечный привет Абраму, Льву Петровичу Овсищеру и Самсону Полякову.
   Ваш Михаил, он же Норд.
  
  
  
   * Деньги на мемориальную доску в память героини-подпольщицы Маши Брускиной были собраны, переданы Л.Торпусман, и после её самоотверженных усилий этот памятный знак установлен.
  
   Геннадию* и Зое Громовым (Самара)
   Дорогие Геннадий и Зоя!
   Перебираю в памяти двое суток, проведенных у вас. Тронут сердечным приёмом, который был мне оказан. А "собойка" в дорогу, где продумана каждая мелочь! Вы были и остались людьми доброй и широкой натуры. Восхищён домовитостью и хозяйственностью Зои. Не так-то просто поддерживать в такой большой квартире порядок, а он у вас безупречный. Полагаю, к этому прикладывает руки и Геннадий. Словом, вы молодцы, многому у вас можно поучиться.
   Ещё раз убедился: ты, Геннадий, став генералом, остался простым и надёжным в товариществе, каким знал тебя в молодые годы.
   А теперь о наших с тобой, мягко говоря, "разногласиях". Разномыслие даже у друзей - явление нормальное. Например, мы с братом, которого очень люблю, иногда спорим по тем или иным вопросам. Но есть вопросы принципиальные, определяющие мировоззрение. И здесь надо чётко определиться.
   Твоё, Геннадий, обвинение в том, что якобы уехав с семьёй в Германию, я стал "изменником Родины", решительно не принимаю.
   Уже ответил на твой вопрос: почему уехал? Когда на карту было поставлено здоровье жены, даже более того,
   * Г.А. Громов -- генерал-лейтенант в отставке. Был начальником Политуправления Приволжского военного округа.
  
  
  
  
  
   от этого решения зависела её жизнь, решение могло быть
   только одно. К тому же нам с Мариной уже негде было
   жить: квартиру свою продали, а большую часть денег отдали сыновьям. Если у младшего Андрея и его семьи
   скромная квартирка была, то семья старшего сына оставалась безквартирной. Офицер советской, а затем белорусской армий, Сергей более шести лет жил с женой, дочерью и сыном в убогой комнатушке учебного корпуса (какая трогательная забота власти о защитниках Родины!)
   Было ещё одно обстоятельство, о котором просто не успел тебе рассказать, ибо ты в ходе нашего уже довольно острого разговора начал заводиться.
   Мои статьи в республиканской демократической газете "Народная воля", оппозиционной к диктаторскому режиму Лукашенко, да и в еврейской газете "Авив", которую редактировал, вызвали у власти негативную реакцию. У нас сожгли дачу, а через неделю на младшего сына Андрея надели наручники. Использовали повод: незадолго до этого он работал генеральным директором небольшой фирмы. Его обвинили (правда, не очень уверенно) в... "хищениях в особо крупных размерах". Обвинение выдумали.
   На следующий день мы с невесткой Верой и адвокатом приехали в отделение милиции, где содержался Андрей. "У кого и что он украл?" - спросила адвокат у следователя. Тот ничего вразумительного ответить не мог. Потом адвокат рассказала...
   Ознакомившись с обстоятельствами "дела", сказала следователю: "Вы же юрист и не можете не понимать: парень совершенно невиновен". Следователь: "Вы думаете нам больше нечем заниматься?"
   Многозначительно показал на потолок: "Это не наша инициатива". И, помолчав, добавил: "Слишком отец активен".
   Через день Андрея выпустили.
   Сын оказался в заложниках... Мне за многие годы не привыкать "держать удар". Но когда берут в заложники сына, тут уже надо принимать решение. И я его принял: вместе с нами уедет и семья Андрея. Его арест, пусть и краткосрочный - "чёрная метка" мне: убавь активность, а не то...
   Активности я не убавил. Продолжал писать, как и писал. Но тревога за сына не покидала. Ибо "наезды" на него, столь же подлые, продолжались. И с облегчением вздохнул, когда из Германии пришёл вызов.
   Какой конкретно вред принёс я России или Беларуси тем, что уехал в Германию? Могу выдать военные тайны? Но, во-первых, никакими военными тайнами уже не располагаю, а, во-вторых, даже если бы и располагал, военную присягу, которую принимал в молодости, помню. К таким понятиям, как воинский долг, офицерская честь, всегда относился серьёзно. Но не приемлю государственной лжи, что обволакивала нас многие годы. О том, как выдирался из её цепких щупальцев, - в "Рубиконах".
   О патриотизме. Для меня это понятие не географическое, а глубоко нравственное. Где бы человек ни жил, он должен оставаться Человеком, во всяком случае, стремиться к тому. На том стою. А теперь рассуди: так кто же из нас патриот - скромный ветеран Вооружённых Сил бывшего СССР, живущий теперь в Германии, кстати, не русский, а еврей, положивший немало сил для того, чтобы добиться государственного признания выдающихся заслуг сына России, фронтового разведчика Михаила Гриневича, или чиновники из Главного управления кадров Минобороны, губящие бездушными отписками эти усилия?
   Не рисуюсь перед тобой, пишу вполне искренне: когда предстану перед Всевышним, мне будет, чем отчитаться перед ним.
   Есть вопросы к тебе. Носишь крест... Пришёл к Богу или это всего лишь модный антураж? Если, действительно пришёл к Богу, то как понимать в твоём кабинете портрет Ленина? Одно никак не монтируется с другим, ибо на совести вождя мирового пролетариата, помимо всего прочего, растерзанные храмы и сотни расстрелянных священников. Он же отменил общечеловеческую, а, точнее, библейскую мораль, заменив её "революционной сознательностью", открыв шлюзы для массового террора. Задумывался ли над тем, во что обошлась России кровавая ленинская утопия? Пролиты реки крови. А к чему пришли?
   Очень хотелось поговорить с тобой на эту тему, однако воздержался. Ты тогда только что пришёл из больницы, а тема поистине больная.
   Так какие ценности исповедуешь, дорогой мой генерал? Ленинизм-сталинизм и одновременно православие? Но как бы ни мыслил, продолжаю считать тебя своим другом. Тут вполне уместна пословица: "Друг спорит, недруг поддакивает".
   Тебе и Зое - здоровья и здоровья, и побольше радостей! Ещё раз спасибо за всё! Марина шлёт вам сердечный привет.
   Обнимаю.
   Миша.
   26 апреля 2007.
  
   * Г.А. Громов - генерал-лейтенант в отставке, был начальником Политуправления Приволжского военного округа.
  
   Александру Дракохрусту (Минск)
   Дорогой Саша!
   Спасибо за добрые слова о книге второй "Рубиконов". Вас надо занести в книгу рекордов Гиннеса: одолеть такой кирпич за трое суток!
   Но о "Рубиконах" потом. А сейчас о Вашей книге "Что было, то было". Прочитал её ещё в Минске. Она весьма звонко перекликается с "Рубиконами": и Вы вспоминаете многих людей, прошедших через Вашу жизнь, размышляете над событиями и явлениями минувшими и текущими, прочитанными книгами, запавшими в душу стихами... В ней немало и личного, выстраданного.
   Есть главки - подлинные крупицы Истории. Например, как подправлялись тексты некоторых советских песен: вместо Ворошилова вставляли Тимошенко, Блюхера заменяли просто горнистом. Ну, где ещё прочитаешь об этом? Или сохранившийся в Вашей памяти рассказ бывшего шофера НКВД о тайных расстрелах в парке Челюскинцев... Впечатляют штрихи к портрету той или иной знаменитости, помогающие понять её как личность. Талантливый детский поэт Агния Барто и она же равнодушно-трусливая, когда могла бы помочь попавшему в беду человеку, но не помогла, уклонилась. Раздвоение личности... Сколько подобных людей я встречал на своём веку!
   Есть в Вашей книге сценки, которые не придумать никакому изощрённому читательскому уму. Ну, хотя бы вот эта... Автор - молодой солдат - спит... в гробу, приготовленному убитому сапёру. Тоже штрих войны. Тут и юношеская бесшабашность, и равнодушие к таинству смерти, ставшей на войне бытом.
   Многим, очень многим главкам мысленно аплодировал. Здесь и главки о Троцком, топонимике (улица Беды!), заумных, обездушенных вывертах в современной поэзии (очень точный афоризм: "Безэмоциональная поэзия - бескрылая птица"), о Чернобыле, о поселенцах в Израиле, выдворенных из обжитых ими мест... Таких главок много.
   Пронзительны строки о Дине. Вот уж действительно написаны сердцем.
   Книга в целом честная, мудрая, темпераментная. Хорошо зная о задавленности демократических свобод в нынешней Беларуси, считаю её актом гражданского мужества.
   И вместе с тем позволю себе и несколько критических "пометок на полях". На стр. 45 Вы пишите: "А подвиг капитана Маринеско и его экипажа? Писатель А.Крон жизнь положил, чтобы истинный герой был официально признан".
   В одном из писем к Вам я уже писал об обстоятельствах потопления "Вильгельма Густлова". Вынужден снова обратиться к фактам. Не было на борту лайнера, как утверждает А.Крон в своей книге "Капитан дальнего плавания", "свыше семи тысяч эвакуировавшихся из Данцига под ударами советских войск фашистов: солдат, офицеров и высокопоставленных представителей нацистской элиты, палачей и карателей". Не было "свыше трёх тысяч обученных подводников - примерно семьдесят экипажей для новых подлодок гитлеровского флота". Было 918 курсантов учебного подразделения подводного плавания, 373 женщины-военнослужащие (машинистки, связистки, писари, хозяйственники), несколько сот чиновников разных рангов, 162 тяжелораненых и экипаж - 173 человека. А всего на борту переполненного судна было более 10 тысяч человек.
   Тогда кто же остальные, кроме перечисленных? Остальные - более 8 тысяч - женщины и дети. Это не досужая выдумка. Это уже неопровержимо установлено с немецкой педантичностью. Не было у "Густлова" "сильного охранения". Единственный сопровождавший его боевой корабль, устаревший миноносец "Лев", из-за неисправности ещё до атаки подлодки лёг на обратный курс. Беззащитная в сущности громадина с включёнными ходовыми огнями была идеальной целью, чтобы не промахнуться. Три торпеды поразили перегруженный лайнер, и началась агония. Что творилось в эти минуты в трюмах и на палубах, какие душераздирающие сцены происходили, когда обезумевшие матери в отчаянии пытались спасти детей, - об этом подробно рассказали те, кому удалось спастись.
   Так в чём он подвиг, Саша? Подвиг - восхождение к высокому. Других его толкований и быть не может. А здесь - одна из кошмарнейших морских трагедий, порождённых войной. Так стоит ли теперь по этому поводу с восторгом колотить в барабаны?
   Знал ли об этих трагических подробностях А.Крон, когда писал книгу о Маринеско? Знал. Однако предпочёл отмахнуться от них, иначе померк бы героический образ подводника-аса. Одним росчерком пера превратил женщин и детей (повторяю: их было на борту более 8 тысяч) в фашистов. А коль фашисты, то чего, мол, скорбеть!
   Ко времени написания "Капитана дальнего плавания" уже вышли в Англии и Германии фундаментальные исследования о гибели "Густлова" с фактами и цифрами, которые не опровергнуть. Однако в предисловии к своей книге А.Крон голословно обвинил западных исследователей в том, что они "пытаются дискредитировать подвиг С-13". Но как говорится, факты - вещь упрямая.
   "Неудобная" правда"... Вот здесь и проявляются добросовестность писателя или журналиста, его нравственный стержень, когда перед ним выбор: как быть с этой правдой? В угоду уже созданному им образу А.Крон уклоняется от неё. Канонизированная "атака века" очень уж напоминает историю с 28 панфиловцами, легенду вокруг которых сотворил А. Кривицкий, а убедительно развенчал В.Кардин в хорошо известной Вам статье "Легенды и факты".
   Вот так-то, Саша! Я столь подробно прокомментировал две строчки из Вашей книги потому, что они не соответствуют истине. Справедливо развенчивая в своей новой книге легенды в советской истории, Вы сами попали под влияние одной из них.
   Не могу понять, почему так резко отзываетесь о Елене Боннер. Что плохого в том, что будут опубликованы её дневники? Женщина умная, натура активная, ей есть что сказать: была надёжным другом Андрея Сахарова, остаётся и по сей день продолжателем его дела. При чём здесь тщеславие? Она тоже личность, а не просто жена знаменитого академика-правозащитника. На какой-то пресс-конференции говорила в основном она, а не он... Ну и что? Может, в тот день у Сахарова горло болело или была ещё какая-то причина. Но и это вовсе не значит, что Боннер старается умалить роль Сахарова и выпятить свою. "Бесстыдная спекуляция"... Бьёте наотмашь. Ещё раз подумайте, правы ли Вы.
   В Ваших размышлениях не раз употребляете слово "бог" подчёркнуто с маленькой буквы. Понимаю, в Бога не верите. Не хочу убеждать Вас в обратном, хотя прекрасно знаете: с этим понятием неразрывно связана история еврейского народа и великая книга человечества - Библия. Так вот, из уважения к своему народу, Библии и миллионам тех, кто в Бога верит, не лучше ли писать это слово с большой буквы?
   И ещё о словах. По-моему, неоправданно употребляете иностранные слова, не вошедшие в широкий разговорный обиход. "Афронт", "ремейк", "репрезентативный", "инвектива", "эпистола"... Не думаю, что абсолютно всем читателям Вашей книги они понятны. Она ведь написана не только для "высоколобых".
   Не причисляя себя к таковым, спотыкался об эти мудрёные термины и вынужден был иной раз заглядывать в словарь иностранных слов. Но не у всех же Ваших читателей он под рукой! Глубина мысли вовсе не пострадает, если выразить её по возможности проще, доступнее.
   Не обижайтесь на эти мои "пометки". Исхожу из пословицы: "Друг спорит, недруг поддакивает". А книга в целом мне по душе.
   Обнимаю.
   Ваш Миша.
   23.9.2008
  
   Илюше Черняку (США)*
   В это тяжёлое для тебя время (и для нас, твоих друзей и близких) мысленно я с тобой. Поскольку другой возможности для нашего общения у меня нет, пишу это письмо. С годами мы все становимся немного философами, пытаемся осмыслить пережитое. Любая жизнь полна неожиданностей. Но сколько бы их судьба не подкидывала, она уже не в силах отнять то, что отложилось в нас как самое дорогое.
   Нашей дружбе уже 65 лет. Мы были вместе и в радости, и в горе. Память выхватывает из океанища времени одну картинку за другой.
   ... Ваш приземистый дом напротив оврага на улице Огарёва. Перекладина во дворе. Ты уже умеешь делать "склёпку" и угол ногами, держась одной рукой за перекладину. Фигура налита молодой силой.
   А помнишь, как ездили в спортзал вашего института на гимнастику? Как поздними вечерами гоняли по поселковым улицам на велосипедах... И разве забуду, как после окончания Хабаровского артиллерийского ты встречал меня на перроне вокзала вместе с моими родителями.
   Не раз ночевал в вашей с Раечкой московской квартире, и мы с тобой до поздней ночи не могли наговориться.
   Думая о твоей жизни, скажу однозначно: несмотря на все передряги, через которые довелось тебе пройти, прожил ты свои 80 счастливо и достойно. Что надо человеку для счастья? Хорошую семью, мастеровитость в избранном деле, доброе имя, верных, надёжных друзей. Всё это у тебя есть. Судьба одарила тебя двумя прекрасными женщинами, любящими сыном и внуком. Есть за что благодарить Бога. Как сказал классик: "Я видел небо!"
   Все мы - гости на этой земле и рано или поздно уйдём в другой мир. Очень созвучны моей душе слова из песни Юрия Визбора:
   Мы здесь поодиночке смотрели в небеса.
   Мы скоро соберёмся воедино,
   И наши в общем хоре сольются голоса,
   И Млечный путь задует в наши спины.
   * Это письмо -- прощание с тяжело и безнадёжно больным другом. 4 сентября 2010 -го Илюши не стало.
  
   Ты по натуре - человек искренний, честный, мужественный. Это я всегда видел и чувствовал. Но вслух мы не давали друг другу оценок. Их молчаливо дала наша дружба. Мне очень повезло, что в юности судьба свела с тобой. Твоё наличие в моей жизни - бесценный её подарок.
   Спасибо тебе, дорогой, за всё, за всё!
   Обнимаю. Молюсь за тебя.
   Твой Миша.
   8 августа 2010.
  
  
   Сергею Климковичу
   Здравствуйте, Серёжа!
   Просматривая сайт газеты "Во славу Родины", наткнулся на публикацию "Тут французик приезжал...". Название заинтересовало, а если сказать точнее, насторожило. Стал читать и всё больше охватывало недоумение. Нечто подобное появлялось в газетах в сталинские времена, но теперь-то другой век, другое отношение к иностранцам, бывающим в нашей стране.
   Читаю, читаю этот материал, и уже охватывает нетерпение: да кто же автор этой псевдопатриотической казёнщины? Глянул на подпись... не поверил своим глазам: Сергей Климкович! Может, однофамилец? Да нет, именно он, Серёжа, с которым общался и одно время обменялся несколькими электронными письмами. Теперь уже не старшина, а лейтенант (недавно окончил офицерские курсы). Да как же так, - билось в голове, - неужели такое мог написать человек, которого я считал одним из светлых умов в означенной газете? Признаюсь: моё недоумение было близко к шоку.
   А теперь по существу Вашей публикации.
   ... Туристу из Франции не всё понравилось в Минске, о чём и написал, вернувшись домой. Судя по приведенным цитатам, ничего он не выдумывал, а изложил то, что видел, снабдив небольшими комментариями. В них - никакой злобности: нормальная реакция пытливого человека, приехавшего в другую страну. Но Вы разразились гневной риторикой по поводу его опубликованных потом впечатлений, назвав автора "зловредным".
   И что же он написал такого "зловредного"? Что в магазине хмурая кассирша на его пустяковую просьбу - нельзя ли порезать купленную им колбасу - ответила полным равнодушием? Что он растерялся от вороха обесцененных белорусских денежных купюр? Так ведь это правда.
   Я регулярно бываю в Минске и к этому вороху уже вроде бы должен был привыкнуть. Но каждый раз, когда кассирша суёт тебе в сдаче множество этих бумажек, на которые практически мало что можно купить, невольно думаешь: когда же наконец в Беларуси появятся нормальные деньги? А что касается неулыбчивых продавщиц или кассирш (добавлю: среди них есть и хамоватые), увы, недостаток культуры, в том числе, и профессиональной.
   Гость из Франции не в восторге от архитектуры здания Национальной библиотеки... Я тоже не в восторге: оно больше похоже, если не на космический аппарат, то на гигантскую бочку с нелепыми усечениями или на какой-то фабричный агрегат. Отнюдь не считаю себя знатоком архитектуры, но похожее мнение слышал и от многих других людей. Так зачем возмущаться, обвиняя француза в "зловредности"?
   А Ваше (в пику!) заявление, что Вам "очень не нравится Эйфелева башня" - что тут сказать? Ну, не нравится - это дело Вашего вкуса. От этого означенная башня, признанный шедевр мировой архитектуры, не пошатнётся, а многотысячный поток к ней туристов не убавится.
   Не могу пройти мимо и такого Вашего категоричного заключения: "Я ещё с наполеоновского нашествия не люблю французов" (выделено мной - М.Н.). И подтверждаете это уничижительным заголовком: "Тут французик приезжал..."
   А если бы вместо француза был турист из Израиля или, скажем, Польши, то написали бы "еврейчик" или "полячишка"?
   Не любите французов...Тогда позвольте спросить: не любите французских просветителей Франсуа Вольтера, Жан Жака Руссо, Денни Дидро, не любите архитектора Ле Корбюзье, не любите писателей Виктора Гюго, Гюстава Флобера, Антуана де Сент-Экзюпери, не любите лётчиков из эскадрильи Нормандия - Неман, не любите французов - участников Сопротивления в годы Второй мировой войны - и многих, многих других сыновей и дочерей Франции, оставивших светлый след в мировой истории?
   Извините за прямоту, но это уже отдаёт ксенофобией.
   Язвительно обличая французского туриста, посмевшего иметь своё мнение об обслуживании в минских магазинах и об архитектурных контурах Национальной библиотеки, Вы, походя, лягнули и "Нашу нiву", и "Хартию-97" за то, что они иногда публикуют впечатления иностранцев о посещении не только Беларуси, но той или иной страны. Вот, дескать, эти бездельники, которым делать нечего, осудили существующий режим в Северной Корее, назвав его адом. А ведь там патриотические лозунги!
   О патриотизме чуть ниже. Что же касается диктаторского режима в этой стране, пышно названной Корейской Народно-демократической республикой, то ничего демократического там, конечно же, нет. А есть наследственная тираническая монархия, которая довела страну до массовой нищеты, а "простых" людей до состояния роботов, которые дружно славят "великого вождя" и усердно маршируют на парадах. Здесь даже рыдают по команде. Словом, страна-казарма. Но писать об этом нельзя? Так Вас надо понимать, уважаемый Серёжа?
   Истинный патриотизм - не барабанный бой, не надувание щёк, а, прежде всего, достойное исполнение долга. Гражданского, профессионального, а, в общем-то, человеческого. И тут у каждого из нас - полная возможность наилучшим образом проявить себя на благо государства и общества. А чванство с его "патриотической" риторикой в конечном итоге ведёт к деградации, как это и произошло со "страной победившего социализма". Поколения, жившие в советскую эпоху, изрядно нахлебались этого чванства. Помните, у Владимира Маяковского?
   У советских собственная гордость:
   На буржуев смотрим свысока.
   И что же? Так "насмотрелись свысока", что экономика, под шорами социалистических лозунгов, подорванная и непомерными военными расходами, стала разваливаться, став одной из причин развала СССР.
   * * *
   Я люблю нашу Беларусь не меньше, чем Вы. Здесь родился, прожил десятки лет, здесь служил своему Отечеству в погонах и без погон. И хотя по семейным обстоятельствам вынужден был уехать в другую страну, мне не всё равно, что происходит в Беларуси и что пишет лейтенант Сергей Климкович. Поэтому и направляю Вам это письмо. Подумайте. Жизнь на этой земле одна, и наши поступки уже не вернёшь.
   Вы закончили свою статью многозначительной фразой:
   "... каждый ищет то, что близко его душе".
   С этим не спорю. Только вот ведь вопрос: а что именно близко? Если то, с чем Вы обрушились на туриста-"французика", тогда что ж... Тогда я ошибся в симпатичном мне ещё полгода назад военном журналисте Сергее Климковиче. Грустно, конечно. Но такое иногда бывает.
   26. 12. 2013
  
  
   Главе Администрации Президента Республики Беларусь Н.И. Качановой
  
   Уважаемая Наталья Ивановна!
   На неоднократные обращения в Администрацию о маскировке подвига подпольщицы Маши Брускиной, которую проделывают в Белорусском государственном музее истории Великой Отечественной войны, вразумительного ответа так и не получил. А ведь её подвиг публично признал А.Г.Лукашенко, выступая "на Яме" 20 октября 2008 г. Разве это не государственное признание?
   Тогда почему затеяна эта позорная возня c именем давно уже установленной героини? Именно позорная, ибо попираются сверхдоказанные факты о том, что на всемирно известной фотографии, где трёх патриотов каратели ведут на казнь, девушка со щитом на груди -- выпускница 28-й средней школы г. Минска Маша Брускина и никто иная.
   И Музею, и Министерству культуры, и Институту истории я предоставил документально доказанные факты о лживости зачисления Маши Брускиной в "неизвестные". Но там от их конкретного рассмотрения уклоняются. Из Министерства культуры -- отписка: мол, поскольку в моих письмах "ничего нового", переписку со мной прекращают. Если для чиновников Минкульта разоблачение лжи о "неизвестной", нагнетавшейся, следуя политике государственного антисемитизма, ещё в советские времена, "ничего нового", значит, зная о ней, они продолжают так же лгать.
   В Музее ссылаются на Институт истории. В Институте истории на мои письма, повторяю, с документально доказанными фактами отмалчиваются.
   Так вот, уважаемая, Наталья Ивановна, намерена ли вверенная Вам Администрация положить конец этой повторяю, позорной возне с именем юной героини, отдавшей за нас свою жизнь? Да или нет?
   Жду вразумительного и, разумеется, честного ответа.
Михаил Соломонович Нордштейн,
   гражданин Республики Беларусь,
   ветеран Вооружённых Сил СССР,
   член Союза белорусских писателей.
   20.4.2017
  
   Послесловие автора
   Ответом высокопоставленная чиновница так и не удостоила. Полагаю, во всех инстанциях, куда обращался по поводу государственной лжи, прекрасно знают, что лгут. Но очередная идеологическая установка "свыше" в нынешей Беларуси совесть у этих столоначальников явно пригасила.
   И всё-таки усилия -- добиться справедливости были не напрасны. В названном музее наконец-то появилась фотография юной подпольщицы, но... после указания её фамилии с вопросительным знаком. То есть, может, это Брускина, а, может, кто-то другая ("а вот есть ещё версии..."). В своих письмах чиновникам приводил убедительные факты, что выдвинутые в противовес Маше Брускиной "версии" давно развалились. Опровергнуть это мои оппоненты не смогли. Но, видимо, в конце концов поняли: снова заталкивать в "неизвестные" ту, чей подвиг давно уже сверхдоказан, скандально и провально.
   В этих протестных усилиях решительно поддержали научный сотрудник Еврейской электронной энциклопедии Абрам Торпусман (Израиль), профессор Давид Мельцер и журналист Пётр Ефимов (США).
   В августе 2017-го, снова побывал в названном музее. Подлый вопросительный знак с имени героини снят. Но опять маскировочные лукавства. Изъята из экспозиции фотография, обошедшая многие страны мира и ставшая, можно сказать, хрестоматийной: трёх подпольщиков ведут на казнь и центре -- Маша Брускина, её лицо видно отчётливо.
   Почему это изъятие? Догадаться нетрудно: чтобы
   оторвать героиню-еврейку от совершённого ею: входя в подпольную группу, помогала бежать из лазарета-концлагеря пленным советским офицерам. Ведь на той фотографии -- трое участников этого подвига. Назвать двух из них, а к девушке снова прилепить ярлык "неизвестная", в музее теперь не решаются. Это, повторяю, уже скандально.
   Заменили ту фотографию Машиной подростковой. Но ведь подпольщицей была не девочка, а 17-летняя девушка. У подростковой же Машиной фотографии, выставленной в музее, об этом -- ни слова. Подвиг её по-прежнему замалчивают. И, конечно же, отнюдь не случайно. Замалчивают или маскируют там и Холокост, и еврейское Сопротивление.
   Антисемитская ложь ещё с советских времён продолжается.
   * * *
   Смириться с этим? И не только с этим, но и с другими несправедливостями, с которыми сталкивает жизнь? Нет, конечно. Как там в песне: "Пока я ходить умею, пока дышать я умею..." Выбор, как жить в этом мире, где столько ещё лицемерия, лжи, а в общем-то подлости, сделан давно. Здесь не требуется пространных пояснений. Можно сказать одной короткой фразой: в ладу с совестью. А за примерами такого жития ходить далеко не надо: они есть и в этой книге.
  
   В журнал "Литературный европеец"
   О "Странице редактора" журнала (декабрь 2018) "А у гроба встали мародёры"
  
   Страница критическая. Повод для критики: как в Москве в Центральном Доме литераторов отметили 100-летие Александра Галича и уход из жизни 24 октября Анатолия Гладилина. Отметили как считает автор, по идеологическим канонам, которых придерживается нынешняя российская власть. Внешне вроде бы вполне демократично, а по сути обходя и маскируя то, что этой власти не выгодно: в частности, эмигрантский период в их жизни и творчестве, почему они покинули СССР.
   Но всякая критика должна быть взвешенной, доказательной, а не огульно уничижительной.дактора, увы, как раз второе: рубит, что называется сплеча. В частности, Галича причисляет только к литераторам эмиграции. Цитирую: "Так что, товарищи из Москвы, когда вы кричите -- Галич наш, -- я отвечаю, нет, он не ваш", а наш. Он принадлежит нам, русской эмиграции, потму что сюда он рвался, он здесь жил, здесь творил, его здесь убили те, от кого он уехал".
   В эмиграцию Галич не рвался. Вынужден был уехать после того, как за открытое вольнодумство его исключили из Союзов писателей и кинематографистов, перестали печатать, словом, лишили средств к существованию.
   А доказывать, что Галич и Гладилин "наши", а не "ваши", -- такой необходимости нет. И тот и другой никогда не прислуживали советской номенклатуре, а были выдающимися российскими литераторами с высокой гражданской совестью, независимо от того, что последние свои годы прожили не в России. Но именно имиграцию автор "Страницы" возводит в некий оазис свободы творчества, "ибо для творца нет ничего лучше эмиграции..."
   Столь категоричное утверждение ошибочно. Оба эти литератора никуогда не отделяли себя от России, которую, повторяю, вынуждены были покинуть. А если говорить о Галиче, то разве не мечтал вернуться туда, где родился и вырос, где состоялся как личность? Вернуться, разумеется, когда уже не будет той государственной подлости, из-за которой уехал.
   Обратимся к его песне "Когда я вернусь".
   Послушай, послушай, не смейся,
   Когда я вернусь
   И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
   И прямо с вокзала -- в кромешный, ничтожный,
   раешный
   Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
   Когда я вернусь.
   О, когда я вернусь!
   Мог бы и дальше цитировать, но, полагаю, вполне достаточно и этой пронзительной строфы, особенно её последней строчки.
   Категоричность тогда уместна, когда зиждется на основательно доказанном, не вызывающем уже никаких сомнений. На "Странице редактора" наоборот: вместо доказательств -- голословные обвинения. Так, например, неожиданная смерть Галича выдаётся за преднамеренное убийство. Но уже есть убедительные свидетльства, что произошёл несчастный случай. Галич, не очень-то искушённый в тонкостях электротехники, подключил аппаратуру к сети методом тыка", нарушил правила безопасности. В результате -- короткое замыкание с трагическим исходом. Но куда проще свалить эту трагедию на КГБ.
   О том, что работники этого ведомства (так их условно назовём) высокой моралью не отличались и по "указанию свыше" не гнушались и тайными убийствами, уже широко известно. Однако к данному случаю вряд ли причастны. Бездоказательное обвинение в смерти поэта -- лишний козырь для "органов", в том числе и нынешнего ФСБ: "на нас всегда клеветали".
   К сожалению, на "Странице редактора" целый ряд поспешных необоснованных высказываний. Вечер в Москве, посвящённый памяти Галича, образно говоря, обозначен жирным знаком "минус". Дескать, хотя там и звучали его песни, но организаторы сего "мероприятия" приспособили поэта-бунтаря к своим нынешним идеологическим потребностям, приватизировали его наследие. Один только редакторский заголовок -- уже гневное обличение: "А у гроба встали мародёры".
   Во как! Выходит, все, кто пришёл тогда в ЦДЛ, -- из столь мерзительной компании. И пришли-то сюда, помимо этой своей "мародёрской" цели, чтобы лишний раз "покрасоваться перед публикой, напомнить о себе тем, о ком давно забыли".
   Вполне допускаю, что на том вечере об эмигрантском периоде жизни Галича говорилось меньше, чем следовало бы, что идеологическая струя, запущенная "сверху", дала о себе знать. Но зачем же вместо доказательной критики все эти уничижительные ярлыки? От них -- лишь обратное действие: недоверие к высказанному на "Странице редактора". Да и какое тут может быть доверие, если вместо доказательств -- эмоциональный всплеск?
   О ведущем вечера Юлии Киме на "Странице" -- с ехидцей: "как же без него?" Будто он тоже из тех же "мародёров". Юлий Ким -- известный поэт-бард, перед властью, как советской, так и российской, никогда не лебезил. Так почему же ему не быть ведущим на вечере Александра Галича? Зачем по этому поводу ехидничать?
   А разве не было на том вечере и других вполне порядочных, искренне любящих поэта, пришедших сюда по зову сердца? Разве те, кто так или иначе откликнулся на столетний юбилей поэта, все, все, кроме "героического борца с российскими режимами Владимира Константиновича Буковского" фальшивили, создавали только видимость признательности его таланта, его литературной и гражданской значимости?
   Разбираться с этим автор не стал.Выступления по поводу 100-летия со дня рождения поэта обозначил хлёсткими фразами: " Радио "Свобода" стало мямлить что-то тягучее и притворное про столетие Галича". "И пошли блеять о Галиче кому не лень, противно вспоминать". "Они продолжали бубнить непонятное и маловразумительное". (Выделено мной -- М.Н.)
   О писателе Дмитрие Быкове -- вообще оскорбительно: "главный зоил, толстомордый Быков". (Выделено мной -- М.Н.) То есть обыгрывается его полнота, очевидно, связанная с определённой болезнью.
   И такое говорит редактор журнала со столь знаковым названием: "Литературный европеец".
   Это уже не по-европейски. Скорее, по-большевистски. Вспомним, как Ленин в своих писаниях обрушивался на политических оппонентов": "Иудушка Троцкий", "ренегат Каутский", "презренные негодяи ренегатства", "бундовская сволочь"... И он же назвал интеллигенцию "говном". Но даже сей "гений бранной речи", как сказал о нём философ Николай Бердяев, не опускался до того, чтобы использовать при этом какой-то физический недостаток бранимого.
   Уважаемый Владимир Батшев не погнушался.
   Завершил свою "Страницу" исступлённым: "Ненавижу".
   Но там, где ненависть, уже не может быть никакой взвешенности, основательной доказательности, никакого стремления объективно разобраться в том, что продвергнуто критике. Бить наотмашь -- уже не критика, вполне уместная в литературном журнале. Это ближе к конфликту в подворотне, где хватают друг друга за "за грудки" и дальнейшее "выяснение отношений" кончается мордобоем.
   Ненависти в мире предостаточно. Так надо ли её нагнетать на "Странице редактора", которая, конечно же, должна быть мудрой?
   Вопрос отнюдь не риторический.
   5.2.2019.
  
  
  
   Содержание
   От автора.....................................................
   Армия
   Что вы ответите матери героя?.................
   Подлость..................................................
   Есть трудное дело... Добровольцы!.........
   Пустое сердце бьётся ровно.......................
   Армии требуются личности.........................
   Они хоть и стойкие, но не оловянные..........
   Так кто в ответе за дедовщину?.....................
   Гражданские проблемы -- гражданская позиция
   По долгу памяти.............................................
   Коэффициент неравнодушия.............................
   "Беру на себя"..................................................
   Надругательство над спасателями.................
   Подвиг есть. Бумажки нет!
   В надежде на демократизацию общества
   Разве ты -- маленький человек?...................
   Трудная работа думать...................................
   Доказано, но... отказано...................................
   Нужен ли школе военрук?.................................
   Одна неправда нам в убыток
   Докажите, что не доказано..................................
   Благодарность сквозь зубы.......................................
   Да, заградотряды были. Но разве этим победили?....
   "С чувством законной гордости"...............................
   Украденный подвиг.......................................................
   Надувая идеологические щёки......................................
   Разве это только "еврейская тема"? Общечеловеческая
   Мракобесие......................................................................
   Снова "Протоколы сионских мудрецов"......................
   Фашизм начинается с растления душ............................
   На нашей планете
   Мир нельзя купить............................................................
   Станет ли Европа Еврабией?............................................
   Исторические портреты
   Жуков и Рокоссовский......................................................
   Красивые люди
   И вздохнула земля с облегчением....................................
   Мятежный полковник.........................................................
   А войну он закончил в Берлине........................................
   Покуда любовь существует на свете................................
   Сострадание и отвага.........................................................
   Жил по совести...................................................................
   Соответствуя званию Человека.........................................
   Возвращая долги государства...........................................
   Гармония порядочности и таланта.....................................
   Если бы не Лина.................................................................
   О прочитанных книгах и авторах
   Мемуары? Не только.
   (Яков Этингер: "Это невозможно забыть")..............
   Женские силуэты в русской истории
   (Раиса Слободчикова: "Не родись красивой... или заложницы судьбы")...............................................................
   Не ходил бы ты, Абраша, в комиссары!
   (Яков Басин: "Большевизм и евреи").....................................
   Называя вещи своими именами
   (Семён Букчин: "Прощание со славянкой").........................
   Ох, уж эти евреи!
   (Сергей Петров: "Мейлах в октябре").................................
   Отец рассказал, сын записал
   (О книге Льва Смиловицкого "Из опыта пережитого").....
   Исповедальный отчёт о прожитой жизни
   ( Григорий Норштейн: "То, что запомнилось")................
   Из отправленных писем
   Зачем же делать рекламу человеку явно недостойному?
   (В "Еврейскую газету" о Владимире Жириновском)..........
   Директору Еврейского благотворительного фонда "Хэсед Рахамим" Софье Абрамовой (Минск)....................................
   ЛинеТорпусман (Иерусалим)................................................
   Геннадию и Зое Громовым (Самара)....................................
   Александру Дракохрусту (Минск)........................................
   Илюше Черняку (США)..........................................................
   Сергею Климковичу (Минск)................................................
   Главе Администрации Президента Республики Беларусь Н.Качановой..........................................................................
   Послесловие автора...............................................................
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"