|
|
||
Психопомп - проводник, сопровождающий души умерших в мир иной.
- Сволочь!
Определенно.
- Старый вонючий козёл!
Гиены не соблюдают гигиены.
- Я убью тебя! - бешено крикнула она мне в спину, когда я уже выключил свет.
А вот это вряд ли. Да, я старый и меня никто не любит, но это я приковал её к батарее, а не она меня.
***
Земную жизнь пройдя до половины, я заблудился в сумрачном лесу*. Лес как лес, ничего особенного: всё сосны да ели - редко где сквозь тёмно-зелёный сумрак просвечивали белые стволы берёз. Я никуда не спешил, подолгу распутывая тропинку, прятавшуюся в папоротнике, но скоро она окрепла и бодро пошла под уклон. От орехового куста пахнуло сыростью, и пологий скат привёл меня к озеру. В салатовом зеркале отражались крашенные медянкой маковки заколоченной церквушки. Старая ива купала в воде свою бурую бороду. Усталый осенний жук с надсадным гудением пролетел у меня над головой и скрылся в висевшей в воздухе мелкой холодной мороси. Я прислушался. Очень далеко, на той стороне, как будто играл оркестр: глухо бумкал смягченный расстоянием барабан, сверкала серебряная музыка духовых, призрачные скрипки заламывали руки, но вдруг в воздухе что-то переменилось, небо нахмурилось, потемнело, и стало тихо.
Кукловод думает, что управляет куклами, а на самом деле его самого дергают за жёлтые от никотина пальцы. "Там", - указал я одним из них в ту сторону, где, словно нарисованная сажей, лоснилась полоска леса. Шаг, ещё один... Поверхность воды, как всегда, приятно пружинила под ногами. Порыв ветра быстро прошёлся по редким клавишам берёз, и в глубине зелёной гущи что-то звякнуло, как обручальное кольцо пианиста. Нет, показалось.
Музыка всегда волновала меня, заставляла прислушаться к немой глухоте собственной души, сравнить её, эту глухоту, с недостижимой красотой и гармонией по ту сторону озера, по ту сторону моей жизни. Даже в самой простой мелодии я слышал, как гудит недоступное мне упоение, как радостно рокочет огромный мир, хлопают голубиные крылья, звенят эфиры и слышатся голоса и смех счастливых людей. Счастливый человек глуп. Живой человек несчастен. Маленький живой человек плачет огромными слезами в преддверии рая, потому что живому человеку туда нельзя. С завистью я смотрел, как они уходили, счастливые мёртвые люди, беззаботные призраки, бывшие тени людей. Приди мне в голову направиться вслед за ними, никто не остановил бы меня, никто не окликнул бы сердитым криком, и ангелы с красными от гнева глазами не заступили бы мне дорогу: просто я знал, что в конце петлистой тропинки меня ждут зелёная стена сплетённых между собой ветвей и запертые ворота. Когда-то я рыдал, вцепившись руками в их золотые прутья, из-за которых доносятся звуки музыки; когда-то я сетовал на судьбу и посылал проклятия в адрес неизвестно кого. Потом я замолчал; потом я привык к молчанию, как привыкаешь к вате в ушах; потом я понял, чего хочет тот, кто научил меня ходить по воде.
Первая девушка была горька, как сигарета натощак, вторая - сладка, словно кленовый сироп, а третья оказалась пресной, как вода из-под крана. Четвёртая умерла молча, а пятая кричала до тех пор, пока не захлебнулась кровью. Если верить воспоминаниям, которые от старости, как медузы, просвечивали насквозь, я находил их имена в отделе объявлений, которые набраны самым мелким кеглем на последних страницах газет. Если верить газетам, раскинувшим на столе свои пожелтевшие крылья, всех их давно перестали искать. Шестая, седьмая? Не помню. В конце концов, я стар и могу себе это позволить: забвение - удел стариков. "А что, если...", - думал я, пуская по поверхности сознания плоские серые мысли, словно камушки по воде. А что, если. Увы, замысел, который уже несколько дней я носил в своей голове, еще не успев созреть, был изъеден сомнениями, как эдемское яблочко плодожоркой. А что если я просто сошёл с ума, и всё это - лес, небо, озеро - всего лишь дымящийся серой разлом в коре головного мозга? Вечные сомнения как символ веры. Вера как причина безнадёжного отчаяния. "Господи, почему ты оставил меня?" Вопрос риторический.
Ещё пара шагов - и вот она, другая сторона. Всё было мокрым: и серый песок, и оливковый жёлудь, лежавший на песке, и ведущая в темноту тропинка. Душа человека похожа на вытянутую фонарями тень: чем ближе к вечеру, тем длиннее. "Туда", - кивнул я ей, указывая направление подбородком. Ещё один обол, опущенный во чрево ржавого музыкального автомата, который сломался уже вечность назад.
Темнело. Косо полетел мелкий дождь и запрыгал водяными столбиками на поверхности озера. Подняв капюшон, я пустился в обратный путь. Ветер толкал меня в спину, мокрые ветви хлестали по лицу, но я не замечал этого, прислушиваясь к похожему на щекотку предчувствию. Предчувствию чего? Скоро я об этом узнаю.
Когда я подошёл к дому, одна разновидность дождя сменилась другой, более основательной. Водосточная труба фыркала жидкой ртутью. Бледно-зелёный свет фонаря над калиткой отразился в шершавой от ветра луже. Струи воды наискось стекали по отражению моего лица в черном стекле веранды. Душераздирающе скрипнула дверь. Я включил электричество, и девушка оскалилась, щурясь от яркого света. Ещё вчера я заметил, что она была на меня похожа. Сходство было не в чертах её лица, не в длинных грязных волосах, спадающих на глаза, а вот в этой жёсткой линии шеи, узком взгляде сквозь редкие и прямые ресницы, в ненависти, горящей в её зрачках, чей огонь не смогли бы погасить даже самые жестокие муки. Из всех существ на Земле только человек платит деньги для того, чтобы жить и любить, но, в отличие от остальных, она единственная не пыталась приласкаться ко мне и не сулила россыпи драгоценных камней в обмен на свободу. Некрасивая, с нечистой кожей, но с такими изящными руками, что их, наверное, было бы приятно целовать и гладить. Никогда не гладил, не целовал. Быстро бил шипастым кастетом в висок и слушал, как постепенно остывает продолговатый звон жизни. Когда-то мне нравился этот звон, эти длинные искры, гаснущие в темноте потустороннего, а теперь - ничего: шорох дождя за окном да старческий шум в ушах, шум выполненного долга.
- Дай мне воды, - сказала она, и я вздрогнул: давненько мне уже не доводилось чувствовать, как по спине бегут мурашки и волоски встают дыбом. Говорят, что пиломоторный рефлекс является результатом выброса дофамина в предвкушении кульминации. Ну что же, это легко проверить.
Мёртвые розы полетели в угол. Я расстегнул наручники и протянул пленнице тяжёлый графин из толстого стекла. Она пила долго, с наслаждением, маленькими глоточками, словно растягивая удовольствие от мутной, теплой, зацветшей воды, но я чувствовал, что пока она пьёт, её нетерпеливые руки оценивают эту нечаянную, обнадёживающую, ухватистую тяжесть. "Я убью тебя!" Звучит как признание в любви. Усмехнувшись, я сунул руки в карманы и отвернулся. Было слышно, как хрустнули её колени (встала на ноги), как пискнуло и заурчало у неё в животе, и все эти маленькие звуки, которые издаёт живой человек, обнадёживали и обещали большие перемены. Я видел в висевшем напротив зеркале как она, ухватившись двумя руками за горлышко графина, торопливо размахнулась и ударила меня в правый висок. Так себе ударчик, но всё-равно в голове ослепительно вспыхнуло солнце, и я повалился на пол. Как собака, взвизгнул опрокинутый стул. "Не спеши", - подбодрил я её про себя, и умная девочка прислушалась к моему совету. Оседлав лежавшее ничком тело, она наконец нанесла отличный удар сверху вниз, и мой затылок хрустнул, а из глазницы выскочил удивлённый серый глаз. Графин взорвался, как бомба, и тогда в ход пошёл почерневший от времени чугунный утюг, так удачно оказавшийся под рукой. Войдя во вкус, взвизгивая сначала от страха, а потом от удовольствия, хакая, как будто дрова рубила, повторяя "сдохни! сдохни! сдохни!", она продолжала бить до тех пор, пока моя голова не превратилась в розовую кашу пополам с клочьями седых волос, осколками зубов и фрагментами черепа. Но этого ей показалось мало. Всё-таки это немного странно - быть мёртвым. Стоя рядом, я смотрел, как забрызганная кровью девушка, подобрав юбку, мочится на бьющееся в конвульсиях тело, которое когда-то было моим. Какое это облегчение, наконец-то стать мёртвым, хотя по-настоящему мёртвым я стану лишь через пять-шесть минут.
Мы с тобой похожи друг на друга. Мы с тобой, замыкая порочный круг, возвращаемся к райской чистоте и невинности. Я знаю, что сейчас будет. Нет, ты не выбежишь в ночь сломя голову, как на твоём месте сделала бы любая другая. Ты одёрнешь юбку, умоешься и даже почистишь зубы моей зубной щёткой. Ты вывернешь мои карманы и выдвинешь ящики стола. Ещё одна связка ключей? Отлично. Сейф там, за репродукцией картины "Тайная вечеря". Код записан рядом, на обоях. Да, деньги тебе пригодятся. Наконец, прикрыв мёртвое тело газетами, ты завалишься спать. Стоя в изголовье кровати, я буду любоваться твоим спящим некрасивым лицом. Я сказал "некрасивым"? Оно прекрасно! А когда ты проснёшься, тень от разбитого молнией старого тополя уже на четверть обойдёт вокруг пустыря. Когда ты проснёшься, я знаю, тебе потребуется время, чтобы понять.
***
"Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мной в раю". Евангелие от Луки, лукавые слова, вселяющие надежду в таких, как мы. Надежды нет, но, вопреки всему, я все-таки надеюсь, что однажды и меня поведут через поля по бурому вереску мимо серых валунов, сосновыми перелесками по глиняному скату к озеру с изумрудной водой и дальше, - туда, где дышат звёзды, бледно-лиловый бессмертник прорастает сквозь засохший навоз и звучит краснощёкая музыка.
*Данте Алигьери, Божественная комедия, Ад Песнь 1.
- Комментарии: 191, последний от 04/05/2016.
- © Copyright Умбра (target1983@gmail.com)
- Размещен: 03/03/2016, изменен: 14/04/2016. 10k. Статистика.
- Рассказ: Проза
Связаться с программистом сайта.