С каждым днём я всё дальше и дальше от неё. За окном стучат колёса, тихо покачивается старый проржавелый насквозь вагон, а она где-то там, взывает о помощи, не зная, что вокруг неё на многие километры нет ни души.
Возможно, мне не следовало поступать с ней так, и каким бы бесчеловечным ни был её поступок, такой участи она всё же не заслужила. Но ведь и я столько раз просил её передумать, столько раз падал перед ней на колени, лишь бы она изменила своё решение! Увы, она была непреклонна. Но теперь уже не я, а она умоляла меня, теперь она просила меня изменить решение, а я был глух. Я был уязвлен, задет за живое, к тому же меня не покидало чувство вины, словно не она, а я совершил тот гадкий поступок. В таком состоянии, я просто не мог изменить своего решения. Боль не давала мне забыть обиды, а обида придавала решимости и... я стал жесток.
Пожалуйста, не думайте, что это детективный роман или мелодрама. Если вы ищете в этом повествовании тайн, убийств, загадок и разоблачения, то, я не стану вас обнадеживать, здесь этого нет. Мой рассказ о том, с чем мы сталкиваемся в нашей жизни изо дня в день, о том, что может оказаться страшнее любого преступления - о равнодушии.
Я не всегда был таким. Было время, когда я мог и чувствовать, и мечтать.
Глава 1
ДЕТСТВО
Отец бросил нас, когда мне было пять лет, поэтому матери приходилось работать за двоих, чтобы хоть как-то выжить. Она отводила меня в школу, шла на работу, забирала меня из школы, кормила и снова шла на работу. Не знаю когда она находила время для сна. Может быть спасало то, что на второй работе можно было вздремнуть на мешках с мукой, а может быть то, что одной зарплаты хватало только на полмесяца... Так мы и жили. Хотя и этого мало, чтобы рассказать о том, как непросто приходилось маме. Удивительнее всего то, что жили мы хорошо: дружно и интересно.
Все маленькие портовые города похожи друг на друга. Считается, что они живут за счёт порта, но на самом деле, это не так. На эти доходы не проживёшь. В порт нашего городка входило от силы два-три судна в год, и как можно было существовать за счёт этого двенадцать долгих месяцев, непонятно.
Каждый раз, когда приходило судно, кто-то подряжался его разгружать, кто-то латал бреши в обшивке. Хотя для этого на борту, как правило, имелись и свои умельцы. Женщины обстирывали экипаж, штопали им одежду, но, надо сказать, что и в этом не было особой нужды. Мужчины, находящиеся в море большую часть своей жизни, давно научились стирать, штопать, гладить и готовить самостоятельно. Женская помощь им нужна была только для того, чтобы вконец не одичать, почувствовать чью-то заботу, ощутить твёрдую землю под ногами. Конечно, был сорт услуг необходимый им гораздо больше, чем стирка и глажка вместе взятые, но и такие услужливые дамы в нашем городе имелись в избытке.
Для взрослых швартовка судна была лишь поводом подзаработать, а для нас, мальчишек, это был самый настоящий праздник. Мы бегали за моряками повсюду: и в городе, когда те затаривались в магазинах, и на палубах корабля. А они нас не прогоняли, наоборот, угощали жвачкой и конфетами. Эти хмельные, загорелые и шумные ребята казались нам настоящими пиратами. Они щедро делились с нами своими историями, выдуманными больше чем наполовину. А мы просили ещё и ещё.
Многие ребята росли, как и я, без отца, поэтому нам не хватало такого мужского общения. Не хватало их юмора, рассказов, их лёгкого отношения к жизни, такого, словно они уже смирились с тем, что с ними происходит или должно произойти.
В общем, для нас жизнь действительно начиналась, когда в порт входило судно и заканчивалась, когда судно вновь уходило в плаванье, но нужно было как-то жить дальше.
Помню вечера, когда сидя за столом, я с упоением рассказывал маме о том, что мы с мальчишками делали сегодня, старался изо всех сил, чтобы мой рассказ был захватывающим и красочным, но каждый раз убеждался в том, что она не слышит меня. Не слышит, не потому что не хочет, а потому что стоит сейчас спиной ко мне и монотонно намыливает и ополаскивает посуду после ужина, её движения - отработанные, механические - не составляют ей труда, она их даже не замечает, но каких усилий стоит ей сейчас выстоять на ногах и не провалиться в сон от изнеможения!
Я всё прекрасно понимал и в шесть лет, и когда стал постарше. Лишь одного я не мог понять. Что происходило с ней, когда она приходила пожелать мне спокойной ночи и поцеловать меня перед сном. Я видел, как её глаза наполнялись жизнью, она словно возвращалась откуда-то издалека, чтобы сказать "Спокойной ночи, сыночек". Она уже не блуждала отсутствующим взглядом по предметам, она смотрела на меня нежно и понимающе, тихо гладила рукой по моим волосам и что-то шептала. Её слова были словно заклинания, помогающие мне прожить с радостью и надеждой ещё один день в забытом богом городке, окружённом лесом и водой.
Так было пять дней в неделю. Мама приходила домой только чтобы накормить меня обедом и составить список дел по дому. Потом она вновь убегала на смены и подработки. Я никогда толком не знал, где она сегодня работает и где будет работать завтра. Она бралась за любой труд, за который готовы были платить.
Но суббота и воскресенье были "нашими" днями. Она никогда не брала работу на выходные. В субботу готовила, стирала, штопала и гладила на всю следующую неделю, как большинство женщин нашего городка. Тогда дом, остывший, посеревший за неделю, словно оживал, наполняясь её заботой, уютом и запахами приготавливаемой пищи. Наполнялся особыми звуками, от которых и дом и я отвыкали за неделю. Он шкварчил, кипел, шипел и булькал. С самого утра из радиоприемника доносились трансляции песен, радиоконцертов и прочей болтовни. Из ванной слышались всплески воды и медный грохот тазов; что-то резалось и бросалось в кипящую воду. И всё это, казалось, происходило одновременно, будто какое-то сказочное существо с тысячью рук, там за стенкой, делает десять дел разом. Но приятнее всего было то, что на самом деле это сказочное многорукое существо - мама. Мама дома! И завтра она тоже никуда не уйдёт.
А по воскресеньям, какая бы ни была погода, мы ходили в театр или кино. Мама надевала на меня парадно-выходной костюм. Сама же наряжалась в голубое кримпленовое платье, туфли, янтарную брошь, доставшуюся ей от старшей сестры, накидку, и мы шли гулять или в театр, если там был подходящий спектакль. Вряд ли кто-то в нашем городке посещал театр чаще, чем мы с мамой. У неё было свое мнение насчёт моего воспитания, и она строго его придерживалась.
Только богу одному известно, где моя мать находила силы для того, чтобы вложить в меня любовь к прекрасному: музыке, театру, живописи, природе. Любить и восхищаться природой мне было очень сложно. Слишком много её было вокруг. Она скорее утомляла, нежели восхищала, да и суровые условия здешнего климата, не располагали к тихому наслаждению и созерцанию.
Сперва я не понимал, зачем мне любить Пучини, зачитываться Мериме, Пристли и Сэлинджером, когда школьная программа требовала лишь общего представления о том, что такое классическая и современная литература, и умения отличить оперу от балета. Я не знал, зачем мальчику в портовом городе, у которого есть одна дорога в жизни, заканчивающаяся у дверей ближайшего комбината, все эти знания. Зачем мне было знать о том, что мир большой, что у кого-то есть шанс прожить свою жизнь интереснее и счастливее? Зачем мне, вместо того, чтобы бегать с ребятами по гаражам и заброшенным стройкам, сидеть дома с книгой и размышлять о справедливости, чести и совести? Я этого не знал. Только мама знала наверняка, как мне пригодятся эти знания в жизни. Я стал заложником своих знаний, и жизнь моя могла сложиться лишь так, как сложилась и никак иначе.