Я выскакиваю в коридор и бегу что есть мочи. Но надо быстрее, ещё быстрее! Чтобы не догнали. Там, впереди, - свобода!
Каблуки мешают, туфли - долой. Колготки скользят на гладком плиточном полу. Ногтями вспарываю их на стопах - задержка только на мгновенье. Бег продолжается. Да, так легче и быстрее. Что это мешает? Сумка? Прочь! Теперь еще чуть-чуть быстрее. Я почти лечу! Поворот. Хватаюсь за угол руками, чтобы не упасть, не потерять время. Нельзя останавливаться!
Лестница и лифт. Наудачу нажимаю кнопку - лифт внизу, когда он еще поднимется?! Бегом по ступенькам. Один пролет тремя скачками. Другой так же, третий... Лестница остается позади.
Оглядываюсь на бегу. Ага, с лифтом у них меня догнать не вышло! Огромный вестибюль на бешеной скорости - швейцар не успел среагировать. Тяжелая дверь. Всегда путаюсь в этих "тяни-толкай". Свобода!
Ноги обжигает холодный асфальт. Пробегаю квартал. Теперь не догонят! Можно остановиться, перевести дыхание. Что дальше? Куда? Домой? Ключи в сумке, сумка в коридоре седьмого этажа. Вернуться? Ни за что! Вперед! Ногам зябко. Жидкая осенняя грязь уже налипла. Куда? Такси? Деньги в сумке. Сумка в коридоре... Значит, так надо.
Ночной город утопает в огнях, темно и светло одновременно. Холодно и весело одновременно. Меня никто не ждет, я никого не жду. Мне некуда и незачем идти. Я свободна!
Куда теперь с этой свободой?
Сажусь на скамью. Сигареты в сумке, сумка... Значит, буду долго жить! Холодно... Я поджимаю ноги, обхватываю их руками и греюсь собой. Животу и коленкам стало теплее, плечи и спина мерзнут. Как бы их согреть?
На плечо ложится рука. Незнакомая, но живая и теплая. Хорошо! Я не хочу видеть того, чья эта рука. Он появился, чтобы согреть плечо, и все.
Другая рука берет мою руку и вкладывает в нее бумажку. С удивлением смотрю на мятую сторублевку. Зачем? Не надо! Я свободна от денег, протягиваю их обратно. Теперь надо уйти.
Иду. Асфальт под босыми ногами сменяется травой. Огни города остаются позади. Теплые руки тоже. Теперь я должна одна... Абсолютно одна. И в этом - счастье, счастье свободы.
Музыка кончилась...
Танец сердца затихает. Но ноги еще чувствуют холодную траву, плечам и спине зябко. Я почти ничего не слышу. Заключительные аккорды еще звучат в ушах. Но вот их перебивают аплодисменты небольшой аудитории. Восхищенные возгласы, среди которых
"потрясающе", "божественно", "дьявольски прекрасно"... Я к ним давно уже привыкла, они проходят мимо моей души, не трогают ее, потому что внутри тревога за ту, одинокую и свободную, идущую в никуда.
Тост за меня уже прозвучал. Сейчас начнется "домашнее интервью". Вот и первый вопрос:
- А где ты училась?
(Где я училась? А где учатся танцевать? Нигде. Просто звучит музыка, и люди танцуют, кто как умеет. Переминаются с ноги на ногу, скачут, кружатся, отстукивают ритм ногами, обозначают его руками. Это врожденное. Ребенок только родился, еще не закричал, но уже танцует - выделывает ручками и ножками коленца в такт только ему слышной музыки.
Но так отвечать не годится. Заподозрят в хвастовстве). Говорю:
- На уроках ритмики в школе, потом в танцевальном кружке.
- Ой, знаешь, я балет не понимаю, а в твоем танце все поняла, даже заплакала...
(Милая моя, балет - это коллективное искусство, причем все в нем четко определено и регламентировано: шесть позиций ног, три рук, эфасе, круазе... Стоило Майе Плисецкой пройтись в "Кармен-сюите" с пятки, как началось смятение: что с этим делать, как к этому относиться. Так родился термин "шаг Плисецкой из "Кармен-сюиты", и все пошло дальше по накатанной. Я бы не смогла танцевать в балете - там надо думать, синхронизировать свои движения. Я же не думаю.
Я даже не танцовщица. Я приёмник с антенной: улавливаю идею мелодии и танцую ее. Отпускаю сознание и позволяю моему телу самому воплощать музыку в движении. С первыми нотами в моем теле просыпается дикая, первобытная энергия танца, она управляет мной. Наверное, так когда-то танцевали наши предки, обращаясь к богам, или объясняясь в любви, или тоскуя по ушедшим, когда само тело находило именно то движение, которое необходимо душам, твоей и тем, которые невидимы, но всегда рядом. Тогда они могут соприкоснуться, встретиться. Так твоя душа сливается с Богом.
Я улетаю, я не здесь, когда танцую. Я не знаю, что танцую. Заставь меня повторить танец - не смогу, потому что я его не видела. Однажды смотрела видеозапись моего "выступления" - полное ощущение, что это не я, это кто-то другой. Танец потряс меня до слез. С тех пор не смотрю больше.
А что ты поняла все в моем танце... Так язык танца - это тот общий язык, который понятен всем людям без перевода. Мне понятна символика индийских и японских танцев, истома фламенко и упругость джиги, удаль чардаша и огонь лезгинки...Движение передает всю философию человека, а в коллективном танце - народа. И Махмуд Эсамбаев не был "полиглотом" от танца, он умел чувствовать музыку, она его вела, она подчиняла себе его тело).
- Спасибо, - это вслух.
- А Вы под любую музыку танцуете?
- Под любую.
(Но под попсу не танцую... Тут разговор особый. В ней все искусственное, натянутое, неискреннее, плоское. Слова подчас противоречат музыке, музыка - словам. Взять, к примеру, великолепную мелодию Паулса - саунд-трек к "Долгой дороге в дюнах...". Безмерность светлой и святой любви озаряет надежду, робкую и почти уже угасшую, закатным солнцем, и та блуждает среди величественных и равнодушных сосен, не знающих ничего о человеческих страданиях... И вдруг хрипловатый голос Пугачевой: "Пусть отключат на сцене мой давно уставший микрофон..." Мелодия умерла, потому что превратилась в придаток песенной исповеди известнейшей певицы. Или, наоборот, потрясающе глубокое стихотворение Тарковского "Вот и лето прошло" затоптано галопирующим рефреном: "Было-было-было, но прошло, о-о-о, о-о-о!".
Под попсу можно переминаться с ноги на ногу, крутить бедрами, сучить руками, стрелять глазами... Что, в принципе, все и делают. Танцевать под такое нельзя. Танцевать надо под джаз, под классику. Они не врут, не фальшивят в чувствах, не ограничивают себя рамками, не подлаживаются под слова, как песни.
Есть исключение - народная песня. Любого народа. Веками отшлифованная мелодия, тысячами голосов выверенная, спаянная временем со словами в единый рисунок. Но вот поют их все реже. Не услышишь теперь настоящей народной песни. "Ой, мороз, мороз" по случаю - разве это русская песня? Это народная песня пьяниц).
- Пойдем выпьем?
- Пойдем. Мне чего-нибудь покрепче.
Надо выжечь тревогу, посеянную музыкой. А то не усну.
Бреду по ночной улице, а губы шепчут той, что свободна: "Молодец! Так и надо. Но мне страшно за тебя. Как ты там, одна...
Я тоже одна. Но у меня есть музыка и танцы. Мои танцы. Мои образы. У меня есть ты и еще сотни станцованных, пережитых, воплощенных, а у тебя никого".
На углу мальчишки-подростки танцуют хип-хоп. Останавливаюсь посмотреть. В каждом движении этого танца "ниггеров" читаю протест: "Вы хотели нас унизить, растоптать? Не вышло. Мы поставим этот мир с ног на голову. Мы вас закопаем! Мы сила, и каждый по отдельности, и все вместе. Смотрите, как мы понимаем друг друга, как подхватываем рисунок!"
- Нравится?- спрашивает один из толпы.
- Сильно!
Нет, вначале все-таки был танец. "Слово" - возразите вы. Но ведь слово - это танец языка...