Уроборос

Встреча с читателями состоялась в фойе районной библиотеки, а не в заранее подготовленном для этой цели читальном зале. Просто фойе было прямым, без загибов, и значительно просторнее. Лишь оно могло вместить всех желающих увидеться и пообщаться с известным автором детективов Андреем Сергиевским. Идею сменить помещение подбросил сам писатель, подсчитав количество собравшихся. Он же первым взялся переносить столы и стулья на этаж ниже, хотя вполне мог подождать, пока работу выполнят другие.

Чем больше людей, тем больше вопросов, и есть вероятность столкнуться с интересным по-настоящему.

Основной проблемой на подобных встречах является перечень вопросов: они всегда одни и те же, словно составленные во времена Лопе де Веги или даже Гомера, а теперь отпечатанные на копире и раздаваемые читателям на входе. В лучшем случае столкнешься с вариантом вопроса, с его неуклюжим переложением. В лучшем случае поинтересуются не творческими планами на ближайшее будущее, а тем, как называется готовящаяся к изданию книга.

Это портило впечатление от встреч, которые Сергиевский любил, как и своих читателей. В сотый раз отвечая заученными фразами, он подчас представлял себя в образе уробороса - змея, кусающего свой хвост и олицетворяющего, кроме прочего, бесконечное повторение пройденного.

В последние два года к однотипным расспросам добавилась серия про Романа Крестовоздвиженского. Соавтора Андрея Сергиевского никто в лицо не видел: встреч он избегал, ни с кем не общался. Вездесущие папарацци не смогли предоставить общественности хоть какие-нибудь мутные фотографии, сделанные издалека, потому как ни разу не напали на след Крестовоздвиженского. Его личность, его биография, его вклад в совместное творчество занимали умы всех без исключения почитателей детективного жанра в России.

У Сергиевского спрашивали, может, он - соавтор? Может, его - Андрея Сергиевского - имя должно на обложках книг стоять вторым? Может, генератором идей и гениальным автором как раз и является Роман Крестовоздвиженский, скрывающийся от назойливого мира. Сначала это забавляло, потом напрягало, теперь запредельно раздражало Сергиевского.

- Скажите, Андрей Павлович, вы, когда пишете, какой программой пользуетесь? - спросил пухлый, очень похожий на сдобную булочку паренек, подняв к близоруким глазам блокнот, чтобы тут же записать ответ.

- Тридцать лет назад, принимаясь за первый роман, я все писал от руки в обычной ученической тетради обычной шариковой ручкой. От первого до последнего слова, - начал Сергиевский. - Тогда у меня не было не то что компьютера - даже печатной машинкой не обзавелся.

- Это-то понятно, - поторопил парень. - Какой программой пользуетесь сейчас?

- Не буду делать рекламу разработчику, но это простой текстовый процессор, доступный каждому. Кроме увеличения шрифта до удобного, - писатель демонстративно щелкнул ногтем по оправе своих очков, - кроме функции подсчета знаков и слов, мне, по большому счету, ничего от такого рода программ и не нужно.

- Это тоже понятно, - сказал пухлый парень, явно терявший терпение. - Программа, которая пишет ваши книги, как она называется?

Долгую тишину, воцарившуюся в фойе, прервал далекий скрип двери, унылый и будто символизирующий недоумение собравшихся. Послышались приглушенные смешки и недовольное бурчание работников библиотеки.

- Вы учитесь в школе? - переспросил писатель и на утвердительный ответ заметил: - Тогда наверняка проходили произведения Сервантеса, Шекспира, Пушкина и Горького. Разве у них были программы, которые писали за них книги? Эти великие мастера владели куда более значимыми вещами: фантазией, опытом, собственной жизненной философией и любовью к своему занятию. Творчество, пусть даже и мое, лишенное этих вещей, подчиненное программе и вычислительной технике, видится мне бессмысленным.

Полученный ответ нисколько не удовлетворил школьника, и он порывался еще несколько раз вернуть Сергиевского к начатой теме, однако его быстро одернули другие читатели. Наверняка он остался при собственном мнении, дескать, существует монополизированная кем-то чудесная программа, в которую любой желающий может загрузить идею и забрать из широкого лотка готовую книгу.

А дальше на писателя, как из рога изобилия, посыпались вопросы, касавшиеся Романа Крестовоздвиженского, его персоны, его и только его. И под конец общения Сергиевский стал замечать за собой непозволительную резкость и все возраставшую язвительность по поводу и без такового.

Впервые в жизни писателю не терпелось поскорее убраться от докучливых читателей, встать из-за стола, махнуть рукой и с безразличным видом уйти. В машине он всю дорогу скрипел зубами в бессильной злобе, проклиная тот день и час, когда согласился на эту встречу. Когда помощник и секретарь, желая приободрить Сергиевского, отвлечь его от бессмысленного гнева, положила свою руку ему на колено, писатель ничего не заметил. Его прорвало:

- Таня, уму непостижимо! Как могут рождаться в их головах такие идиотские предположения?!

- Я все слышала своими ушами. Не повторяй, пожалуйста, этим ты только себя накручиваешь.

Сергиевский не придал значения словам секретаря, словно не услышал их, и продолжал распаляться:

- Лысый пенек, прости господи, тот лысый пенек меня спросил, не выдохся ли я в свое время и не взял ли себе в подмастерье Крестовоздвиженского ради притока новой крови и свежих идей? О-о, и как все притихли в ожидании моего ответа! Впрочем, по глазам было видно, что ответ им не нужен, ведь они получили его из вопроса этого лысого хрена, черт бы его побрал! Если бы нет, то дамочка в дурацком лиловом пиджаке не стала бы интересоваться, а не считаю ли я, что подмастерье давно перерос мастера, стоит ли ждать самостоятельных произведений от Романа Андреевича Крестовоздвиженского? Ну не сволочи ли?!

- Не накручивай себя, милый. Ты знаешь, как все на самом деле, и прочее абсолютно не важно. Ну же, Андрюша, давай успокаивайся. Думай о чем-нибудь приятном.

Ее рука с колена перебралась к середине бедра, продолжила путешествие дальше, волнуя мужчину мягкими прикосновениями на границе с запретным. Однако Сергиевский отреагировал непонятным образом. Не взглянув в зеркала заднего вида, не включив аварийных сигналов, писатель вдавил педаль тормоза в пол, и с визгом резины машина остановилась посреди дорожной полосы.

Сергиевский посмотрел на Татьяну взглядом наркомана, очумевшего от принятой дозы, взглядом опасного психопата, нацелившегося на серию жестоких преступлений. Придвинувшись к женщине, он шепнул:

- Таня. Я его убью.

- Кого? - испуганно переспросила Татьяна.

- Более того. Я даже напишу книгу о том, как убил Крестовоздвиженского. Это будет бомба. Это будет хит.

***

Кабинет был наполнен тонкими ароматами благородного дерева и дорогих лаков, к которым примешивался запах мужского пота. Рабочий, заканчивая возиться с последним книжным шкафом, периодически отходил к окну, чтобы издали взглянуть на плоды своего труда и порадоваться результату. Не сильно разбираясь в высоких материях, на единый изысканный стиль внимания Матвеич не обращал, но в красоте, качестве работы и ее объеме разбирался преотлично.

У фирмы, где он второй десяток лет трудился, давно не было подобного заказа. Директор прямо-таки пританцовывал от радости, зачитывая список работ, требовавшихся клиенту. О том, кто именно решил стать клиентом, начальник сообщил с этаким придыханием, и все работники, кроме Матвеича, дружно заохали. Он же узнал о существовании писателя с диковинной фамилией Крестовоздвиженский, только когда его ткнули носом в книгу, на обложке которой были изображены мужик с револьвером и грудастая брюнетка. Из всего открывшегося Матвеичу оценить он мог лишь брюнетку, поскольку являлся большим и преданным поклонником женской красоты, в той же степени, в какой глава фирмы с ума сходил по детективам.

Перед тем как замерить все углы и выступы, проверить дверцы, Матвеич собрал инструменты и разложил их по ящикам. Имелась за ним такая странность: когда дело уже виделось подходящим к завершению, практически оконченным, интерес его резко снижался, и сборы отверток, насадок, шурупов и прочего превращались в утомительную мороку. Примерно так же ситуация складывалась и по женской части: стоило Матвеичу понять, что уже вот-вот, как задор сходил на нет, спадал интерес, и разум требовал здесь и сейчас разобраться, а вообще, стоило ли оно того. Но это как раз таки нормально. Это возраст.

Внизу хлопнула дверь, и во дворике послышались шаги.

- Ты куда, писатель? - спохватился Матвеич, сообразив, что работа закончена и ее будет некому принять, если Крестовоздвиженский умотает. Работник кинулся к окну, крикнул вдогонку: - Постойте!

Никто не ответил, и тогда Матвеич побежал к лестнице, ведущей на первый этаж. До выхода оставалось совсем чуть-чуть, когда он заметил у последней ступени что-то неаккуратно брошенное прямо на пол. Второпях невозможно было разглядеть: то ли темно-зеленый с красными узорами ковер, скатанный кое-как и чуть загнутый посередине, то ли большой мешок, вроде тех, что используют под строительный мусор, но уж больно мудреной расцветки.

Матвеич особо не удивился, только подумал: откуда здесь взяться ковру? Никаких ковров в писательском особняке он не видел. Да и что за мешок может валяться в доме, который выглядит богаче тех, что в современных исторических фильмах выдают за дворянские гнезда? В таких хоромах мешки у лестницы смотрелись бы столь же нелепо, как в хрущевке Матвеича хрустальная люстра, скажем, из Большого театра.

Он прыгнул, и тут его будто снайпер снял налету. Матвеич задергался всем телом, кривым циркулем растопырил ноги, поскольку непонятный предмет у последней ступени лестницы медленно поднял вверх окровавленную культю с перебитыми, перемолотыми в кашу пальцами.

Шок был так силен, что Матвеичу почудилось, как время замедлилось, практически остановилось, заставив его повиснуть в пространстве, которое исказилось, увеличившись с пары шагов до десятка метров, и завибрировало с противным звоном цимбал. Тело под лестницей протяжно стонало на одной ноте. Повернув к Матвеичу разбитое лицо, вздрогнув трижды и гулко ударившись об пол затылком, Крестовоздвиженский умер. Спустя мгновение из его пустых глазниц перестала выбрызгивать ярко-алая кровь, и обрубок языка во рту замер. Только культя торчала вверх, пачкая стену красным.

***

Матвеич нервно ерзал на подножке "Газели", в которой разместилась выездная криминалистическая лаборатория. Внутри он чувствовал себя плохо, начинал задыхаться, и замкнутое пространство, незаметно подавляя, вводило его в прострацию. Матвеича била мелкая дрожь, справиться с которой он был неспособен, и сам воспринимал ее как нечто нормальное.

Испуганный взгляд Матвеича затравленно метался по лицам, хотя ни для кого не являлось секретом, что в шоковом состоянии лиц-то он не различает и не запоминает. Сбивчиво рассказывая что-то эксперту-криминалисту, делавшему смывы с его рук, Матвеич быстро переключался на оперативника, полностью игнорируя какие бы то ни было вопросы, а потом брался за понятых, не понимая, что те только-только подошли и сути его повествования не знают.

Криминалист работал неторопливо, со знанием дела. Упаковав смывы, он тут же принялся осторожно и глубоко состригать у тронувшегося старика ногти.

- Не дергайте так рукой, - предупредил он Матвеича, но тот не слышал и обратился к подошедшему оперативнику.

- Медведей уже сто лет не видели. А тут вдруг медведь, - сказал Матвеич, вызвав едва уловимое раздражение у всех полицейских рядом. - Отец мой был одноруким. То есть руку-то у него не отняли, но фунциклировать она уже не могла. Так, сухой плетью болталась, как ремешок с узелками. Это с ним медведь управился. До войны еще было. Отец шоферил в леспромхозе, остановился у местечка одного, где дикая малина разрослась. До малинки, особенно дикой, он большой охотник был. В те времена, небось, в садах малину и не сажали - дикой обходились. Значит, чуть отошел от дороги, кусты раздвинул, а там косолапый. Вот он и вздумал отцом моим полакомиться. Отбили отца. Да руку ему медведь успел изжевать по плечо почти. Как ухватился, как давай грызть и мусолить. Вот такая же была, как у покойника. Медведь он такой.

Матвеич поднял над собой кулак и замахал им, полагая, что тем самым придает весомость своим словам. Оперативник подскочил и еле удержался, чтобы не ухватить Матвеича за ворот спецовки.

- Ты чего несешь, старик? Какой медведь? Хватит нас лечить и скажи честно, в цене с клиентом не сошлись?

- Он работает от фирмы "Поликарпов и компания". Расчет за заказ уже произведен, и делить простому работнику с клиентом нечего, - сухо ответил за Матвеича мужчина средних лет с сединой в висках.

На нем был костюм черного цвета, точно по фигуре и явно сшитый на заказ, но поверх дорогого костюма был накинут казенный синий плащ с кривыми стежками на рукавах.

- Игорь, ты все там? Быстро, однако. И как? Есть варианты? - спросил оперативник, сбавив обороты и разговаривая со следователем с почтительными интонациями в голосе.

Мужчина чуть ссутулился, мельком посмотрел на Матвеича и прокомментировал, делая вид, что просто рассуждает:

- Убийца не он. Странный, конечно, персонаж, но не он. И деньги тут, скорее всего, ни при чем.

- Ну, не из-за денег, - мотнул головой опер, - так из-за ссоры. Кто-нибудь кому-нибудь брякнул обидное, и пошло-поехало.

Следователь неодобрительно глянул на полицейского, перевел взгляд на криминалиста и усмехнулся:

- Да он у вас гигант мысли.

Оперативник не обиделся, но попытку пойти в контратаку предпринял немедленно:

- Я накидываю рабочие варианты, от которых потом будем отталкиваться.

- Ты не умеешь этого делать, Саша: ни варианты накидывать, ни отталкиваться, - равнодушно проговорил следователь. - Видел труп?

- Разумеется.

- Какие травмы?

- Кровоподтеки на лице, глаза выбиты или выколоты, руки будто бы размолоты. А что?

- А кто убитый по профессии?

- Писатель, - недоуменно ответил опер. - Игорь, хорош уже. Что за шарады?

- Сопоставь, будь добр, характер травм и профессию убитого, - попросил следователь. - Потренируй свой мозг. Он же тебе за какой-то надобностью от природы дан.

- Да иди ты нафиг со своими загадками, - махнул рукой опер. - И с подколками тоже.

Совсем неожиданно в разговор ввязался криминалист, подсказав оперативнику:

- Руки, Саша, для писателя основной рабочий инструмент. Вот башка не у всех основной, а руки - обязательно.

- И травмы на лице свидетельствуют, что нанесено не более двух ударов, - продолжил логическую цепочку следователь. - Выходит, не драка. Выходит, удары нанесли, чтобы обескуражить жертву, подавить его волю, не позволить сопротивляться, а уже потом перешли к исполнению задуманного.

- Ему отомстили за его книги? - предположил оперативник, ожидая, что опять будет обсыпан пренебрежительными насмешками.

- Молодец, Саня. Пусть и с подсказками, но догадался, - похвалил следователь. - Вот и появилась у нас благодаря тебе основная рабочая версия.

***

Игорь Мельников никогда не любил держать материалы уголовного дела под скрепкой, тем более на первых этапах работы, когда следы преступника еще не остыли. Ему требовалось видеть картину целиком, постепенно составляя ее из фрагментов, меняя что-то местами, а иногда от чего-то решительно отказываясь, например, как сейчас, с Матвеичем. Поэтому поверхности всех трех столов в его рабочем кабинете занимали документы, разложенные в строгом порядке, и даже на паре стульев веер бумаг ожидал своего часа.

Мягко ступая по линолеуму, следователь ходил от двери к окну и обратно, напряженно размышляя над очередной сложной задачей. Он обсасывал каждую деталь, пытался скомпоновать ее с другими, временами создавая в своем воображении монструозную конструкцию или, точнее, гигантских размеров трехмерный пазл, составные части которого не желали складываться в целое.

У пазла, занимавшего разум Мельникова, не было коробки с картинкой-подсказкой, и до всего требовалось доходить своим умом. До поры до времени изображение скрыто. Нужно было разбираться, улавливать логику, присутствующую всегда и всюду, даже в том, что кажется крайне нелогичным. В практике Игоря Мельникова бывали случаи, когда и в собранном виде пазл оставался для многих непонятным, но следователь умел правильно разъяснить, открыть непосвященным главное. С первым страниц обвинительного заключения, составляемого им по завершению любого уголовного дела, становилось понятно все ранее не очевидное.

Не за одни лишь обвинительные заключения Мельникова ценили, не за его вечно мятый казенный плащ называли Коломбо, а за дотошность и раскрываемость, которая была близка к стопроцентной.

В свое время, переведясь в отдел по особо важным делам следственного комитета, Игорь Мельников с успехом выдержал экзамен, завершив доставшееся ему по наследству нераскрытое уголовное дело, прежде переходившее из рук в руки, от следователя к следователю. Такие принято относить к категории "висяков". Никаких зацепок, сплошные ничем не подтверждаемые догадки, на которых до Игоря силились построить крепкие следственные версии.

Несколько лет назад в окрестностях города были обнаружены человеческие останки. Лесная почва, болотистая местность оставили минимум возможностей для идентификации расчлененного тела. Экспертам удалось установить пол убитой, при этом возраст они определили с великой осторожностью, указав столь значительный разброс, что он не давал следствию никаких козырей. Кое-что все-таки останки могли предоставить. Стопа левой ноги была найдена в песчаном грунте, позволившем этой части тела худо-бедно сохраниться. На большом пальце отсутствовал ноготь, и было зачем-то удалено два лоскута кожи.

Мельников выяснил, что кожу срезали специально. Вернее, сначала он это предположил, и только затем нашел способ подтвердить экспертными выкладками. Получалось, что если убийца сделал все, чтобы уничтожить свои следы, предпринял меры, препятствующие установлению личности жертвы, следовательно, срезая кожу, он, вероятнее всего, руководствовался тем же мотивом.

- Укусы? - спрашивал самого себя Мельников, разглядывая фотографии с полуразложившимися фрагментами тела. - Вряд ли. Тогда и плоть сохранила бы отпечатки зубов. Возможно, и кости тоже. Мимо экспертов такое бы не проскочило. Шрамы, ожоги или родимые пятна? Нет, слишком замысловатая форма у ран от срезов. Да и от шрамов с ожогами остаются следы на плоти. Так что предположение не верно. Может, татуировка?

Он назначил очередную экспертизу, показавшую отсутствие следов красок, использующихся при нанесении татуировок. Зайдя в тупик, как полдюжины следователей до него, Игорь Мельников разбирал прочие варианты, пока не предположил, что на теле убитой был нанесен рисунок, но не простой, который можно смыть или оттереть.

- Оставляет следы исключительно на коже, - размышлял он. - И это обязательно что-то необычное, бросающееся в глаза и запоминающееся.

Благодаря умозаключениям Мельникова, убитая была опознана. Ею оказалась молодая приезжая девушка, одно время занимавшаяся индийскими танцами и увлекавшаяся менди - росписью хной по телу. Установив личность убитой, круг общения, вскоре вышли и на убийцу.

Очередное убийство Мельникову не виделось столь же сложным, как раскрытый им "висяк". Пусть картинку целиком он еще не различал, но ее контуры уже проступали, и основное направление мысли было задано способом убийства Крестовоздвиженского. Оставалось с большой аккуратностью прощупать подозреваемого.

Андрей Павлович Сергиевский от встречи не отказывался, он только удивился звонку следователя или отлично сыграл удивление. К самой новости об убийстве соавтора он отнесся, мягко говоря, с нереальным спокойствием, словно гибель Крестовоздвиженского представляла собой широко известный факт, было явлением само собой разумеющимся, случившемся десятилетия назад.

***

Писатель не выглядел сколько-нибудь расстроенным, напротив, ходил по веранде с нескрываемой самодовольной улыбкой на широком лице. Первым о соавторе он не заговорил, вопреки ожиданиям, не приставал к следователю с расспросами. С порога он предложил Мельникову кофе, тот согласился ближе к расставанию.

Разлив ароматный напиток по тонкостенным чашкам с идеальными узорами, Сергиевский расправил плечи, будто вот сейчас распахнет черные крылья летучей мыши и ускользнет. Нет, потянувшись, он присел напротив Мельникова и ни с того ни с сего поинтересовался:

- Как вы относитесь к детективам?

- К книгам или фильмам? - уточнил следователь.

- Не имеет значения. К жанру как таковому.

- Не люблю. Детективы сейчас редко бывают без фантастической составляющей. Я имею в виду совершенно невозможные допущения и повороты, каких в жизни не встретить.

- Да бросьте, - засмеялся Сергиевский.

- Мне нравится, когда жизнь показана реальной, пусть порой и в ее негативных проявлениях. В книгах и фильмах, в искусстве вообще для меня ценна правдивость и честность, а сейчас такого днем с огнем. Но не подумайте, я не критикую, и никого походя не осуждаю. К тому же я прекрасно понимаю, что детектив, будь он списан с жизни, был бы сухим, как армейская галета, и невыразительным, как детский рисунок. В реальных детективных историях чаще всего не находится места шумным погоням с перестрелками и кучей красочно взрывающихся машин.

- И что же такое настоящая детективная история?

Настал черед смеяться Мельникову:

- Хотелось бы сказать, что это битва умов, наподобие сражений между Шерлоком Холмсом и профессором Мориарти, однако настоящая детективная история всего лишь нудное разгадывание головоломки и море рутины, вроде писанины, докладов начальству и никому ненужных планов. Скучно это.

- Да, - согласился Сергиевский. - Если такое кино и будет кому интересно, то очень-очень узкому кругу ценителей, этаким занудам не от мира сего.

- Верно.

Сергиевский встрепенулся, наклонился к столику, как если бы прямо сейчас готовился шепнуть Мельникову признание в убийстве. Вместо этого он сказал:

- Один мой знакомый называл следователей... вы только не обижайтесь, пожалуйста. Так вот, он называл следователей имбецилами с шариковыми ручками.

- Преступникам бы хотелось так думать, не сомневаюсь, - вмиг надев маску серьезности, ответил Мельников. - Но имбецилов у нас не держат. Поверьте на слово. Что до шариковых ручек, то ими, а еще русским языком, я владею гораздо лучше, чем табельным оружием. Так что ваш знакомый в этом прав, - после долгого и пристального взгляда на писателя, следователь спросил: - Скажите, Андрей Павлович, я расследую важное дело, кем бы вы хотели меня видеть: дотошным героическим детективом из ваших книг или имбецилом? Ну, вы... после убийства Крестовоздвиженского каким бы предпочли видеть меня?

Не получив ответа на свой вопрос, Мельников отъехал от дома писателя, и за поворотом остановился около неприметной "девятки", двое молодых людей в которой, более всего походили на гопников, чем на сотрудников полиции, прошедших аттестацию.

- Все согласовали с начальством? - спросил Мельников у Саши.

- Да. Но учти, сутки дали.

- Сутки, - тихо и бесстрастно повторил следователь.

- У нас же и других дел выше крыши, - пожал плечами второй оперативник. - На мне уже второй месяц серия грабежей. Не дай бог, новый, мне голову открутят.

- Голову открутят, - снова повторил Мельников, как и в первый раз, без малейших эмоций в голосе. - Выходит, буду просить помощи у тезки твоего, у Сани Надтоки.

- Это кто? - не понял Саша.

- Есть у вас такой розыскник, Саш. Стыдно не знать лучшего опера всех времен и народов.

- Не знаю, - отмахнулся оперативник, поднимая окно, - и нифига не стыдно.

***

Мельников стоял у окна, отрешенно рассматривал крыши домов и разговаривал со старым приятелем. Вошедшему коллеге он указал, на телефон возле уха и мрачно сдвинул брови, давая понять, что сильно занят.

- Не могу сказать, что он вел себя вызывающе, хотя... - Мельников замялся в поисках подходящего слова. - М-да, нагловато. Нет, Саня. Ждать от него признаний не стоит. Нет. Сам не справлюсь. Ты нужен. Простых подозрений и моей дедукции суду для разрешения на обыск дома не хватит. Откажут. А дом обыскать нужно незамедлительно. Требуются основания, причем весомые, чтоб и суд согласился с нашими подозрениями в отношении Сергиевского. Сколько времени? Хм-м. Мне бы хотелось, чтобы побыстрее, но ты ведь не из тех людей, которых я могу подгонять пинками. Как умеешь.

А умел Надтока грамотно и быстро, недаром у руководства он числился на хорошем счету, и следователь Игорь Мельников не без причин называл оперативника-розыскника лучшим среди лучших. Казалось, не существовало ничего, что скрылось бы навсегда от Сани Надтоки, и если кому-то взбредет в голову спрятаться в аду, опер найдет способ спуститься в преисподнюю, отыскать преступника и вернуться с ним назад.

К концу дня опер уже сидел в однокомнатной квартирке одного из спальных районов города, и беседовал с Петром Тихомировым об обстоятельствах, напрямую связанных с убийством Крестовоздвиженского. Говорил Надтока мягко, успокаивающе, проявляя всю свойственную ему деликатность, тем самым настраивая свидетеля на откровения.

- Ума не приложу, - изумлялся Тихомиров, - как вы на меня вышли? Я же ни слова, ни полслова. Никому. Бац! Вы на пороге.

- Работа такая, - ответил Надтока.

- Но как? Пожалуйста, расскажите, - умолял свидетель.

- Извините, Петр Олегович, - отрицательно покачал головой оперативник. - Не могу открыть козырей. Не потому, что в этом страшный секрет. Просто таково свойство моей профессии и растолковать его постороннему очень непросто. Лучше уж вы рассказывайте. Я в общих чертах занесу в протокол?

- Конечно. Так о чем вы меня в последний раз спросили?

- Почему не сообщили в правоохранительные органы сами?

- Ага. Дело в том, что мы с женой на этом внимания не зациклили. Ну, бытовой такой момент. Чё уж там зацикливаться-то?

- Поподробнее про то, как очутились у дома Сергиевского.

- Ага. Я заехал за женой на работу, забрал ее. Собирались уже домой, - Тихомиров обвел взглядом квартиру. - И тут начальник мне звонит. Он в ночь улетал в отпуск, на Кубу, вроде бы, а какие-то бухгалтерские бумаги и печати при нем остались. Мы к нему. Жена мне и говорит, мол, ты знаешь, что писатель Сергиевский здесь живет? И недалеко, на соседней улице. Ну, случай удачный подвернулся, мы и решили зарулить, глянуть. Самого писателя увидеть-то не планировали.

- Но увидели?

- Еще как увидели, - Тихомирова передернуло. - Минуту-две простояли, и он сам подъехал. Из машины выскочил, озирается, возбужденный, аж потряхивает всего, как с похмелья, ну, или если за ним черти гнались. Озирался он, пока нас не приметил. Вдруг резко развернулся и как припустил в нашу сторону. Дорожка к дому у него гравийная. Так он так несся, что камушки в разные стороны летели. Я двигатель завел, а сам на Сергиевского смотрю. Морда у него перекошенная, как у фашиста-карателя в кино, желваки вверх-вниз, вверх-вниз. Нижнюю губу оттопырил, будто харкнуть собрался. Но это не самое жуткое было. Взгляд его, вот что самое жуткое. Откровенно скажу, я человек не особо суеверный, но взгляд у Сергиевского был недобрый, - Тихомиров прищурился и, пытаясь донести свою мысль, заговорщицки произнес: - Совсем недобрый, дьявольский, прямо скажем, если вы понимаете, о чем я.

- Понимаю, - кивнул Надтока. - И вы говорите, что внимания не зациклили? Бытовой момент?

- А чего? Бывает и бывает.

Оперативник сделался угрюм, от осознания того, что свидетель не дал ожидаемого, и значит, сам Надтока сработал вхолостую. Да, Тихомиров видел Сергиевского. Да, время сходится. Для разрешения на производство обыска этого не хватит.

Прекратив писать, он отложил протокол, закусил губу и задумался над следующими своими действиями.

- О-о, меня даже молоток не так сильно перепугал, как его этот дьявольский глаз. Было ощущение, что машина от такого взгляда не заведется или чего хуже, взорвется, к примеру.

- Какой молоток? - рассеянно переспросил Надтока.

- Ну, у писателя в руке был молоток. Хотя сейчас я не понимаю, зачем он ему?

Скрывая хлесткий упрек за улыбкой, оперативник выдавил из себя:

- Петр Олегович, в самом-то деле, вы мне про взгляд рассказываете, а про молоток забыли?

- Да я только теперь так отчетливо вспомнил, - ответил Тихомиров и сложил руки на груди. - Вы уж извините, все-таки не каждый день со мной такое случается. Видимо, я тогда сильно испугался... ну, за жену.

- Раз уж отошли от испуга, может быть, еще чего-нибудь вспомните? - Надтока усмехнулся: - Кровища с того молотка не капала?

Глаз свидетеля задергался, Тихомиров чуть помедлил. Словно закопошилось что-то в его черепной коробке, то ли освежая в памяти пережитое, то ли рождая воспоминания. Собравшись, мужчина совсем огорошил оперативника, когда заявил:

- Как не капала? Капала. И руки у Сергиевского были в крови.

***

Обычную холодность и немногословность Мельников отбросил тотчас, стоило ему дочитать протокол допроса. Он горячо благодарил Саню Надтоку, едва ли не вешался ему на шею с поцелуями, ловя себя на мысли, что это ни в коем случае не должно войти в привычку.

В пятый раз крепко пожав оперу руку, Игорь Мельников взъерошил свои густые черные волосы без единого седого волоска, плюхнулся в кресло и принялся любовно разглядывать протокол.

- То, что нужно, Саня. Вполне достаточно для суда. Считай обыск у Сергиевского делом состоявшимся.

- Ты все равно не расслабляйся, - предостерег Надтока. - Рой землю, ищи новые доказательства. И чтоб были железными.

- Не учи ученого, - ухмыльнулся следователь и осекся. Оперативник готовил себе растворимый кофе, прекрасно зная, где и что находится. Достал чашку и жестяную банку, в выдвижном ящике тумбочки нашарил ложку. - Саня, что не так со свидетелем?

Не оборачиваясь, Надтока закивал. Заливая смесь кофе, сахара и сухого молока крутым кипятком, он продолжил:

- Если в будущем появится возможность исходить из чего-то другого, то непременно воспользуйся, а про Тихомирова, как только он свою роль сыграет, лучше забудь.

- Ну-ка, отсюда поподробнее.

Отпивая кофе на ходу, опер сел к столу.

- Он, по-моему, не совсем нормальный.

Мельников выругался, звонко хлопнул ладонью по лежавшему перед ним документу.

- Выходит, вот это, - он ткнул пальцем в протокол, - филькина грамота?

- Не-не, - поспешил с ответом Надтока. - Он там был, видел Сергиевского. Я ведь не только от его показаний отталкивался. Все проверил и перепроверил. Можешь не переживать и не сомневаться. Вот только стоит Тихомирову в суде открыть рот, как у судейских и адвокатов писателя возникнет куча ненужных вопросов и требований.

- Ты давай-ка уже не томи.

- Петр Тихомиров живет в однокомнатной квартире с обшарпанными дверями и оконными рамами. У него мебельная стенка времен Советского Союза, у балконной двери два низеньких кресла годов из шестидесятых, наверное. Справа от входа стоит сервант, - Надтока наморщил лоб, вспоминая подробности, будто бы за ним кто-то записывал протокол осмотра места происшествия. - Знаешь, сервант такой, мягко говоря, бабушкин сервант, как из деревенского детства еще наших родителей. Напротив продавленного диванчика у Тихомирова стоит телевизор "Шилялис" с пультом дистанционного управления. Игорь, помнишь старые "Шилялисы"?

- Насколько старые?

- С первыми пультами.

- На проводе что ли? - не поверил собственной догадке Мельников.

- Натурально, на проводе. Я лет тридцать назад видел такие в первый и последний раз, - ответил Надтока и замолчал, шумно отпивая кофе.

- Странные у тебя после увиденного выводы сложились. Ну, бедно живет, и что? - поторопил следователь.

- С Тихомировым явно что-то не в порядке, - отставив чашку, опер постучал себя пальцем по лбу. - Но на первом этапе он дает важные показания. Используй их.

- Если так, то лучше использовать показания его жены. Ты с ней общался?

- На телике у Тихомирова две фотки в рамках. На первой он сам. На второй, вероятно, жена. Роскошная, доложу я тебе, женщина. Даже роскошнее, чем ты себе можешь представить. Белокурая, с точеной фигуркой. На ней черное полупрозрачное платье. Стоит на снимке в пол-оборота, так, чтобы ничего особо не заметно, но способствует развитию фантазии. После этого осмотрелся я в квартире, трезво прикинул обстановку, и осенило - нет у Тихомирова жены. Кольцо на пальце есть, фотка есть, поди, из какого журнала вырезанная, даже раритетный ламповый телик с пультом на проводе имеется, а вот жены нет. С головой у него непорядок, Игорь. Кто знает, если его официальным свидетелем заявлять, какую чушь он в суде понесет?

Мельников с недовольным видом отодвинул протокол, как бы предлагая Надтоке забрать его и уходить.

- Саня, так не пойдет, - сказал следователь. - Так делать не в моих правилах, и ты в курсе.

Надтока бережно поднял с края стола протокол, вернул на место, положив перед Мельниковым, и сказал:

- Не сомневайся. Тихомиров видел и Сергиевского, и молоток, и кровь. На самом деле видел. Доверься моему чутью и своему опыту. Игорь, просто доверься. Особенно если учесть, что ничего другого тебе не остается.

***

Вопрос с обыском решился предельно быстро: уже через час после начала рассмотрения судьей материалов, следственная группа приехала к дому Андрей Павловича Сергиевского. Нагрянуть неожиданно, как это многие представляют себе, не вышло, поскольку писатель не просто ждал следователя прокуратуры и полицейских, а ждал с нетерпением. Начало обыска и вовсе напоминало обзорную экскурсию по дому, по ходу которой опытный и велеречивый гид Сергиевский угадывал восхищение в лицах понятых и криминалистов.

Мельникову казалось, что писатель разыгрывает некий спектакль, пусть и умело. Однако следователь отлично знал: такое то и дело случается от неуверенности, терзающей подозреваемых. Через полчаса спектакль перейдет в откровенный фарс, а потом неуклюжий актер поплывет, засуетится, забьется в истерике, то требуя, то умоляя оставить его в покое.

Ничего подобного не произошло ни через полчаса, ни через час, ни через два.

- Может, сделаем перерыв? - предложил Сергиевский собравшимся в большой комнате. Стоило оперативникам, криминалистам и понятым обратить умоляющие взоры на Мельникова, писатель крикнул: - Татьяна Георгиевна, гости созрели, готовьте нам чай, кофе и что-нибудь перекусить.

- Уже все готово, - кротко сказала женщина, возникшая в комнате. - Где гостям будет удобнее: здесь или в кухне?

Отведя недовольный взгляд в сторону, Мельников ответил:

- Где вам менее хлопотно, там и накрывайте.

- Ни молотка, ни одежды в пятнах крови? - ехидно поинтересовался Сергиевский у следователя, когда они остались наедине.

- Что-нибудь обязательно найдем. Не бывает дел, лишенных...

- ...следов и зацепок, - закончил за Мельникова писатель. - Но здесь и впрямь нет того, что вы ищете.

- А где есть? - хитро спросил следователь, впрочем, не ожидая признаний.

- Разве что в моем воображении. Пойдемте в кабинет. Поговорим, - сказал Сергиевский усталым голосом. - Признаться, утомительно играть в подобной пьесе, особенно, если ты один на авансцене и зашел уже столь далеко.

Массивный письменный стол Сергиевского занимал добрую четверть от кабинета. Он был красив, и рождалось впечатление, будто стол стоял здесь всегда, а дом отстроили вокруг великолепного предмета, чтобы защитить его от воздействий окружающего мира.

Не спрашивая согласия следователя, писатель взял с полки бутылку коньяка, наполнил им два бокала. Один бокал он поставил перед Мельниковым, со вторым уселся в кресло и застыл. Молчание продолжалось до тех пор, пока Мельникову не показалось светлой идеей пригубить коньяк. Сделав маленький глоток, он услышал от Сергиевского:

- Мой далекий-далекий предок служил священником, и для прихожан он был отцом Сергием. От этого имени и пошла моя фамилия.

- Наверное, кто-то из моих был мельником, - хмуро сказал следователь. - Вы об этом хотели поговорить, Андрей Павлович?

Сергиевский пропустил мимо ушей реплику Мельникова и продолжал все с тем же сосредоточенным видом, все тем же усталым голосом:

- Прадед мой тоже был священником и служил здесь, в Карелии. В Петрозаводске есть Зарецкое кладбище, на территории которого стоит собор. Знаете, как этот собор называется?

Никогда не интересовавшийся подобными темами Мельников с изумлением выудил необходимую информацию, но озвучить не успел.

- Собор называется во имя Воздвиженья Честного и Животворящего Креста Господня, говоря проще, Крестовоздвиженский. Мой прадед у его стен и похоронен. Именно поэтому я Сергиевский, а мой покойный соавтор - Крестовоздвиженский. Кроме того он не просто соавтор, а мое детище, поэтому носит... эм-м, носил отчество Андреевич. Видите ли, несколько лет назад я переживал серьезный кризис. Задумок было много, но стоило взяться за написание очередной книги, как ни один набросок меня не устраивал, поскольку все это уже было, в том или ином виде писалось и издавалось. Дошло до того, что я сидел целыми днями перед монитором, и слова не лезли мне в голову, а те, которые лезли, были исключительно матерными. И я выдумал себе соавтора. То есть как будто не я пишу книгу, не я оцениваю излагаемую историю, правлю ее и дополняю, а посторонний мне человек со своими переживаниями и взглядами на мир и литературу, со своим опытом. Таким образом я и закончил книгу, и, так как работал над романом, Крестовоздвиженский стал Романом.

Мельников отставил пустой бокал и долго смотрел на писателя, забыв закрыть рот. Наконец он нашелся с ответом:

- В материалах уголовного дела имеются документы, подтверждающие, что Роман Андреевич Крестовоздвиженский родился с этими именем, отчеством и фамилией.

- А-а, - весело погрозил пальцем Сергиевский, которому признание ощутимо подняло настроение. - Если вы думаете, что я вместе с издательством нашел этого человека или попросил кого-то играть роль моего соавтора, то вы просто не до конца уяснили мою мысль.

- Тогда закончите ее, - предложил следователь, про себя прикидывая, как сформулирует вопросы перед судебными психиатрами, к которым, вероятно, придется отправить Сергиевского.

- Игорь... простите, ваше отчество. Запамятовал.

Вопрос пришелся так некстати, что Мельников замялся, не успев ответить. Память, то, на что он никогда прежде никогда не жаловался, дала сбой.

- Владимирович! - выпалил писатель. - Вот, вспомнил.

- Да, Владимирович.

- Игорь Владимирович, а сколько вам лет, если не секрет?

На этот вопрос Мельников с готовностью отозвался:

- Мне...

И снова память дала сбой. Мельников никак не мог назвать свой возраст. Так и сидел, тараща глаза и в ужасе переведя взгляд с писателя на бокал, по стенкам которого стекали остатки благородного напитка. Следователь решил позвать на помощь, крикнуть полицейских.

- Тридцать? - предположил Сергиевский, поднимаясь.

"Управлюсь сам", - подумалось Мельникову, ощутившему прилив сил и готовность противостоять нависшему над ним писателю и физически, и морально.

- Нет, не тридцать. Ясно же видно, что больше. Пятьдесят.

Кисти закололо, вокруг ногтей нестерпимо, до острой боли сдавило, и, щурясь по причине внезапно ослабевшего зрения, Мельников с ужасом наблюдал, как сохнет и грубеет его кожа, как здоровый цвет ногтей сменяется на серый. В животе неприятно резануло, потом еще и еще раз.

- Хорошо-хорошо, - сказал Сергиевский, отходя и запирая дверь в кабинет. - Пусть будет тридцать пять.

Он снова вернулся в кресло, а Мельников почувствовал, как его состояние вернулось к исходному.

- Это что сейчас было? - еле выдавил он, не зная, как правильно выразить свое негодование и недоумение по поводу случившегося.

- Вы запоздало вспомнили свое отчество, потому что я его придумал только что, а не знаете своего возраста, так как с ним я еще не определился. Понимаете, Игорь Владимирович, так же, как я придумал соавтора и воплотил его в реальность, так же я выдумал и вас. Я задумал написать книгу об убийстве одного писателя другим, однако не ожидал столкнуться со столь удивительным поворотом событий. Впервые мой персонаж сам придумывает мир вокруг себя и умеет воплощать его в действительность. Ваше воображение, конечно, ограничено моим, но и этого оказалось достаточным для того, чтобы доставить мне неудобства. Подобного прежде не случалось.

Мельников попытался подняться, но у него ничего не вышло. Ноги его практически не слушались, да и устоять на них все равно не получилось бы. Заметив попытки следователя встать и уйти, писатель предупредил:

- Давайте уж договорим, Игорь Владимирович. Или я могу вынудить вас, решив, что молодой следователь моей истории не требуется, а требуется престарелый пенсионер, распутывающий преступление, сидя в инвалидном кресле и борясь с болезнью Паркинсона. Повторюсь, ваше воображение ограничено моим. К примеру, Саша Надтока. Я с превеликим трудом вспомнил, что этот человек мне знаком. В начальных классах со мной учился мальчишка, которого так звали.

- Надтока - оперативник из...

- Ну-ка, сможете вспомнить из какого отдела?

Мельников вспомнить не смог и прикрыл глаза. Чувствовал он себя вполне нормально, и вместе с этим чувствовал, что на самом деле подчиняется воле писателя.

- В вашем воображении многое напутано и напутано так занимательно. Вам нужен был повод для обыска, и вот идеальный сыщик Надтока, придуманный вами, сам придумывает идеального свидетеля, но являясь лишь плодом воображения, существом вторичным, продумать образ Тихомирова у него не получается. Кстати, мой секретарь, Татьяна Георгиевна, носит фамилию Тихомирова.

- И что вы намерены делать дальше? - спросил Мельников, по-прежнему не размыкая век.

- Извините, Игорь Владимирович. Игры с фантомами меня утомили, к тому же я разочаровался в новой книге. Впрочем, оставить ее недописанной я тоже не желаю, потому что вы и все придуманное вами будет усложнять мне существование.

Отлично понимая, к чему клонит Сергиевский, Мельников сел ровно, напрягся, сосредотачиваясь на разноцветных окружностях, мельтешивших перед глазами, растекавшихся, собиравшихся вместе и сливавшихся. Писатель не лжет, а если так, и сам следователь обладает фантазией, которая вплетается в единое полотно мироздания, то почему не попробовать?

В следующий миг дверь распахнулась с хрустом выламываемого замка, и в кабинет ворвался Надтока с пистолетом в руке. В небольшом помещении бахнул выстрел, больно ударив резким звуком по ушам. Пуля угодила в середину ладони, выброшенной Сергиевским в абсурдной попытке остановить неизбежное. Ударившись о кости, пуля слегка изменила траекторию, отклонившись чуть вверх и войдя точно в глаз писателя.

Практически сразу же после разнесшегося по дому хлопка выстрела беззвучно стерлись понятые, криминалисты и оперативники. Стаканы упали на пол, разлетевшись осколками, зазвякали по полу чайные ложки. Ни до чего этого Татьяне Георгиевне дела не было. Она со всех ног мчалась в кабинет, где нашла бездыханное тело Сергиевского. Мельников и Надтока уже исчезли.

Всхлипывая, женщина опустилась на колени около трупа писателя, размазывая по лицу поплывшую косметику. И вдруг она задержала дыхание, мгновенно внутренне собралась.

- Ты упрям, как черт, - проговорила она с расстановкой, с раздражением, однако безо всякой злобы. - Я ведь предупреждала, просила не начинать эту историю. Любую другую, но не эту. Чуяло же сердце, что добром это не кончится.

Она набрала полную грудь воздуха, обхватила руками голову Сергиевского с вывернутым наружу затылком и замерла, представляя себе чудо.

- Таня, - сипло сказал Сергиевский. - Что? Что случилось?

- Боже, как же ты меня испугал, Андрюша.

- Что было, Таня? - озирался мужчина, поднимаясь.

- Давление. Видимо, подскочило давление. Ты слишком много работаешь в последнее время. Еще и коньяк, - укоризненно покачала головой женщина.

***

В помещениях, занимаемых обществом с ограниченной ответственностью "Поликарпов и сыновья" у Матвеича была своя каморка, где он хранил инструменты. Там же в перерывах собирались работники, отвлекаясь за чаем и разговорами.

- Матвеич, давно хотел тебя спросить, это чего у тебя за баба на стене?

- Какая она тебе баба! - прикрикнул старик на молодого резчика и любовно поправил пожелтевшую от времени вырезку из журнала.

- Актриса какая-нибудь, - решил парень.

- Почем мне знать. Вырезал когда-то и не припомню откуда. Уж больно хороша показалась.

- Просто понравилась, и ты вырезал, даже не зная, кто она?

- А зачем мне знать? - пожал плечами Матвеич. - Главнее, не то, кто она и какая в жизни, а то, какой я ее себе представляю. Вот мне кажется, что женщина она грамотная. Учительницей работала. Потом встретила хорошего человека, какого-нибудь писателя, например. Закрутилось у них, сладилось. Так и живут.

Резчик расхохотался:

- Ох, ну ты и выдумщик, Матвеич.

Он придвинулся к вырезке, внимательно изучая фотографию роскошной женщины лет тридцати с небольшим. Действительно, великолепная женщина, никакая не баба. Белокурая, с точеной фигуркой. На ней черное полупрозрачное платье. Стоит на снимке в пол-оборота, так, чтобы ничего особо не заметно, но подстегивало фантазии.