Человек наизнанку

1

Артура Карстопалова преследовало ощущение того, что он не может проникнуть в суть происходящего вокруг него. Ему казалось, что окружающий мир, каким он предстает в его восприятии, есть только некий "первый слой жизни", поверхность, нечто несущественное. А все самое главное схватить не удавалось, и неизвестно было, как добраться до него.

Может быть, то, что видел и чувствовал Карстопалов, было даже не одним из слоев, а эхом, отражением или отпечатком действительности, а может быть, - и такая мысль сильнее всего пугала Артура - видимый мир вовсе не имел никакого отношения к настоящему. Подлинный яркий, полнокровный мир мог быть в его восприятии настолько искажен, преломлен, переиначен, что в получившемся не оставалось даже размытых очертаний, даже отзвуков истины, ничего, напоминающего о ней. Или же предметы и явления, окружающие Карстопалова, могли быть липкой оболочкой, налепленной на жизнь, или фольгой, обматывающей ее. В таком случае эту обертку необходимо было отодрать.

Карстопалов недавно переехал в новую квартиру на девятнадцатом этаже высотного дома, который, казалось, весь сплошь состоял из углов. Да и в самой квартире кишели острые углы, на которые Карстопалов то и дело напарывался. Его кожа уже была разодрана в нескольких местах, а на правой голени даже висела клочьями. Он хотел продезинфицировать свои раны, но не мог, поскольку под рукой у него не было йода. В новую квартиру пока что вообще ничего не перевезли, здесь находились только торчащие со всех сторон углы. Они, мерцая, тихо подбирались к Карстопалову.

Положение усугублялось еще и тем, что пол, стены и потолок в этой квартире были наклонными, и Карстопалов из-за этого не мог устоять на месте, он все время куда-то съезжал. Иногда он даже не понимал, неподвижен ли он или перемещается куда-то. Во всяком случае, он взял за правило постоянно держать руки выставленными перед собой вперед, чтобы смягчить удар, если наткнется на очередной угол.

"Ничего, - думал Карстопалов. - Все это дело поправимое, с такой обстановкой вполне можно свыкнуться". По правде говоря, Артур, еще молодой человек, собиравшийся многое взять от жизни, давно уже мечтал о собственной квартире. Ради того, чтобы приобрести ее, он трудился в поте лица, так усердно, что кожа на его руках стала грубой, почти твердой, и потрескалась. Теперь он с горечью смотрел на эти руки - ему бы и не хотелось видеть их, да выбора не было, поскольку приходилось держать их выставленными вперед. Стоило ли ему выбиваться из сил, так что его руки, прежде нежные и белые, которые он холил и которыми каждый день любовался (да и все не могли от них глаз отвести), были теперь непоправимо испорчены? Прежде он мог, когда хотел, поговорить с ними, как со старыми знакомыми, а они отвечали ему, сгибая один из пальцев, а теперь ему и разговаривать с ними было тошно - до того они стали уродливыми. И все это ради чего? Для того, чтобы оказаться в этой квартире с шершавыми голыми стенами, которые, если случайно задеть их, обдирают кожу, как наждак, с этими бесконечными углами, громоздящимися один на другой, со сверкающими остриями на концах.

Сколько же Карстопалову пришлось уже вытерпеть боли, сколько лишений, и как многое еще предстояло! Однако он твердо решил, что своего добьется. Пусть даже пока ему удалось лишь обзавестись крохотной квартирой, в которой толком и не развернешься и не вытянешься во весь рост, в угловатом доме, втиснутом между шоссе и железной дорогой, выходить из которого надо всегда очень осторожно, чтобы тебя не сбило; пусть здесь нет еще лифта, так что приходится забираться на девятнадцатый этаж пешком, и неизвестно, когда еще ситуация будет поправлена. У Карстопалова было достаточно сил и терпения, чтобы ждать.

Чтобы поддержать себя, Артур уже мысленно представлял, как он обустроит свое новое жилище - так, чтобы оно стало уютным и безопасным. У его родителей, вместе с которыми ему до сих пор приходилось жить, были большие запасы старой драной ваты; ее давно уже хотели выбросить, но Карстопалов настоял на том, чтобы сохранить ее. И вот теперь он ее перетащит в свой дом и обмотает ей все острые углы, чтобы не раниться о них, облепит этой ватой сплошь все стены, так что станет тихо, тепло и спокойно. Он будет жить как будто в маленькой норе, где ничто его не потревожит. Карстопалов воображал уже, как он охапками затаскивает эту вату - лифт, конечно, не будет еще работать, но он справится - и старательно, сосредоточившись, проводя языком по губам, наклеивает ее. Ему больше ничего и не нужно кроме этой ваты: она защищает, на ней можно спать, завернуться в нее. "До чего же я предусмотрительный человек", - удовольствием подумал Карстопалов, потирая руки, отчего больно ударился виском об острый угол, потому что именно в этот момент он, сам того не чувствуя, съезжал боком по наклонной поверхности коридора, и руки нужно было бы вставить в эту сторону для защиты. К счастью, он не пострадал, и удар не поколебал его оптимистического настроения.

Действительно, Артур был предусмотрительным человеком, и не только из-за этой ваты, а много еще из-за чего. Он, например, почти на десять лет заранее рассчитал, как ему накопить необходимую сумму для покупки квартиры, сколько у кого надо будет при этом занять. Правда, он остался теперь по уши в долгах, но зато сумел в точности осуществить задуманное. Карстопалов знал, что теперь составит новый план и постепенно расплатится со всеми кредиторами, он нисколько не сомневался в этом даже в те моменты, когда напарывался на очередные острия своего нового жилища, где не было еще ни телефона, ни света, ни воды, ни даже оконных стекол. По правде говоря, Артур, может быть, рановато сюда переехал, но уж очень ему хотелось поскорее занять свою квартиру. Кроме того, он так разругался с родителями, что каждый очередной час, проведенный с ними, был бы для него значительно большим мучением, чем нахождение в этой пустующей квартире, где, в сущности, не было ничего такого уж страшного.

Переезд был для него настолько значительным событием и до того большим облегчением, что мере того, как он близился, менялось восприятие Карстопалова. Ему стало казаться, что он видит все еще более искаженным, переиначенным, чем прежде, однако это усиление излома было словно бы вызвано тем, что оболочка, закрывающая от него настоящую жизнь, готова была треснуть и лопнуть. За мертвыми фигурами предметов и людей, как будто не имеющими самостоятельного значения, а лишь что-то имитирующими или символизирующими, Карстопалов уже различал смутно пробивающиеся очертания чего-то настоящего. Что-то дышало, что-то мощно, стремительно билось за окружающими его смутными, размытыми контурами, и скоро они должны были разлететься на куски, разбиться вдребезги, уступив место подлинному миру. Возможно, приближение этого было вызвано тем, что в связи с сильными переживаниями в преддверии переезда восприятие Карстопалова, человека со слабыми нервами и волей, чрезвычайно обострилось, и теперь благодаря этому он получил возможность нащупать, ощутить нечто, прежде ему недоступное.

Даже сейчас, находясь в своем новом жилище, Артур ощутил приближение этой новой жизни, словно бы подступающей к его горлу, и даже сам воздух вокруг него при этом как будто покрылся рябью, а бетонные стены раздвинулись, прогнулись, так, словно готовы были обрушиться. Карстопалову, захваченному этим состоянием, казалось, что сейчас раздастся некий оглушительный треск или хлопок, и все вдруг переменится, какая-то огромная сила вырвется наружу, сметая все на своем пути. Ему почудилось, что сам воздух начинает вздуваться пузырем, раздвигая при этом даже сплошные корпусы предметов; потом таких пузырей было уже много, и они задевали даже самого Артура, у которого надулись щеки и глаза выкатились из орбит; и вот уже пузырились все поверхности вокруг него, и не осталось даже острых углов, которые распухли, сгладились, превратились почти что в шары; а потом действительно что-то треснуло, но слабо, едва слышно, раздалось тихое шипение и все предметы сдулись обратно, обвисли. Даже и сам Карстопалов обвис. В этот раз ничего не вышло, огромное напряжение, наполнившее мир, спало, и только легкий запах гари повис в воздухе.

Этот запах Артур чувствовал и на улице, высунувшись из окна. Все еще полный тревоги, силясь отдышаться, он следил за движением на шоссе с одной стороны, а затем, переходя к другому конца помещения - за железной дорогой с противоположной стороны. Дело было в том, что дом, где купил себе квартиру Карстопалов, был втиснут на очень узеньком - шириной буквально в несколько метров - клочке земли между автомобильной трассой и железнодорожными путями. При этом дом был необычайно длинными и высоким, в нем было более тысячи квартир, однако в ширину в нем могло поместиться только одно помещение - каждое их них, таким образом, выходило окнами на обе стороны здания. В каждой из квартир комнаты располагались по цепочке: прихожая, затем небольшой коридор, затем цепь комнат, соединенных переходами (в маленьком жилище Карстопалова комната была лишь одна), затем кухня и санузел в тупиковом конце квартиры. Расположив помещения таким нехитрым образом, строители сумели возвести огромное здание на участке земли, который, казалось бы, вообще не мог пригодиться для жизни и вынужден был долгое время пустовать без использования. При этом благодаря тому, что дом был втиснут между дорогами, жилье в нем было небывало дешевым и Карстопалов сумел осуществить давно задуманный переезд. Он шутил, что в этом плоском доме, по крайней мере, не будет проблем с транспортом, хотя и оказался впоследствии даже в этом не прав: на железной дороге на большое расстояние в обе стороны не было платформы, а на шоссе - автобусных остановок, и выбраться из этого района в другие части города стоило большого труда. Карстопалов, однако, не унывал.

Сейчас, переходя к окну, Артур пристально разглядывал выходы из своего подъезда, изучая то, как жители попадают на противоположную сторону автомобильной магистрали и железнодорожных путей. Эта проблема касалась и его тоже: авторы проекта дома, вклинив его между дорогами, не предусмотрели, что при этом совсем уже не остается места на какой-либо тротуар вдоль строения, и поэтому двери подъездов распахивались прямо на проезжую часть с одной стороны и железнодорожную колею - с другой. В связи с этим прежде, чем приоткрывать выходную дверь, необходимо было смотреть в специальный глазок и отслеживать ситуацию на дороге: нужно было улучить момент, когда на ближайшей полосе нет транспорта. Иначе можно было бы задеть этой дверью проносящийся мимо автомобиль или поезд, что могло привести к дорожному происшествию.

Разумеется, перед тем, как заселять дом, проектировщикам необходимо было обеспечить для жителей возможность пересечения дорог, однако здесь возникали загвоздки. Дело в том, что на автомобильной трассе, проходящей здесь, светофоры вообще не были предусмотрены, согласно схеме движение должно было быть непрерывным, а значит, нужен был либо подземный переход, либо мост; аналогичная ситуация была и с железной дорогой. Однако где можно сделать выход с этого моста или перехода? Около дома он не помещался, но, если сделать его у ребра строения между дорогами строения, выходило, что жителям все равно приходилось бы добираться до своих подъездов по путям или проезжей части. Оставалась возможность соорудить выход либо на крышу дома, либо подземный, под зданием, предусмотрев при этом возможность попадать из него в каждый подъезд, которых в общей сложности было более двадцати. А это уже был сложный и дорогостоящий проект, - едва ли не более затратный, чем возведение самого здания, - который, конечно, когда-нибудь должен был быть реализован, но, очевидно, не в ближайшее время, может быть даже и не при жизни Карстопалова. Кроме того, проектировщики строения вообще не предусмотрели при нем подобного перехода или моста, в госзаказ на возведение дома он, соответственно, не входил, и не понятно теперь было, кто и когда мог бы оплатить новый отдельный заказ. Ведь въезжающие жители, конечно, видели, в какие условия они теперь здесь попадут, и раз из-за дешевизны квартир они согласились на эти условия, значит, никто не обязан уже был бесплатно им их улучшать.

Поэтому приходилось приноравливаться к отсутствию перехода, и в связи с этим стоял большой вопрос, не разрешенный пока Артуром, о том, на какую сторону здания выходить менее опасно. Казалось бы, ответ - на железную дорогу, поскольку движение на ней было гораздо менее интенсивным, чем на шоссе. Однако не так-то все было просто. Дело в том, что путей около дома Карстопалова было необычайно много, они шли, причудливо переплетаясь между собой, как вены на руке. Даже странно было, что пути проложили именно так, с пересечениями, ведь это было опасно, и даже за первые несколько часов, проведенные здесь, Карстопалов видел уже, как несущиеся поезда едва избегали столкновений. Проезжая по густо переплетенным, как древесные корни, путям, составы замысловато петляли, причем всякий раз по-разному - видимо, путем перевода стрелок можно было корректировать их движение. Однако едва ли такая коррекция обеспечивала безопасность их прохода: напротив, она проводилась, кажется, крайне неудовлетворительно. Так, Карстопалов уже не раз видел, что поезда, едущие беспечно, не снижая скорости - то есть машинисты их, очевидно, должны были быть уверены в безопасности движения - вдруг резко сворачивали на один и тот же путь, направляясь в результате навстречу друг другу и едва не сталкиваясь лоб в лоб. Только отличная реакция машинистов спасала в таких случаях от аварии; поезда, остановившись буквально в нескольких метрах друг от друга, откатывались назад, затем производилась новая корректировка их следования и они разъезжались по разным путям.

Путей этих, надо сказать, около нового дома Карстопалова было более сотни, и, даже когда удавалось преодолеть все их, жители оказывались около забора из трехметровых бетонных плит, около которого не было дорожки. Артур видел, что, если состав пройдет по пути, ближайшему к этому забору, то даже худой человек, прижавшись всем телом к бетонному ограждению, будет все-таки зацеплен поездом. Для того же, чтобы выбраться с путей, необходимо было пройти по путям около километра до дыры в ограде, которая даже не была выходом, предусмотренным администрацией железной дороги, а имела такой вид, словно жители дома с отчаяния ногтями проковыряли ее. В нее и не каждый человек мог протиснуться: Карстопалову, к счастью, удавалось это сделать, но вот человек пожилой или тучный ни за что бы не сумел, тем более, что отверстие располагалось примерно в полутора метрах над землей. Таким образом, чтобы выбраться из дома через железную дорогу, необходимо было преодолеть на своем пути множество опасностей.

С учетом всего этого можно было бы, конечно, сказать, что намного проще все-таки покинуть дом со стороны шоссе, имевшее всего десять полос движения - по пять в каждую сторону - но и здесь были свои сложности. Главная из них состояла в том, чтобы дождаться необходимого "окна" в движении на трассе, достаточного для того, чтобы перебежать ее. А такие пробелы появлялись, как назло, крайне нерегулярно. Поэтому, если человеку нужно было, например, к определенному времени явиться на службу или на назначенную встречу, ему приходилось добавлять к продолжительности самой поездки еще не менее часа для перехода магистрали, поскольку нельзя было сказать, когда выдастся просвет в движении, чтобы пересечь ее. Предсказать это заранее было гораздо сложнее, чем погоду. Некоторые люди, правда, пытались определить это исходя из каких-то своих примет или подмеченных признаков того, что движение может вскорости ослабнуть, но Карстопалов не верил в такие вещи. Он был убежден, что интенсивность движения варьируется случайным образом и относительно его предстоящих изменений утверждать ничего нельзя. Единственное, что можно было сказать - что оно было очень плотным, но тем не менее никогда не достаточным для того, чтобы на магистрали образовалась пробка, позволившая бы беспрепятственно ее пересечь. Кроме того, автомобили неслись на трассе с огромной скоростью, и водители вовсе не рассчитывали, что дорогу у них под носом будет кто-нибудь перебегать, а потому вовсе не соблюдали осторожности. Таким образом, дождаться все-таки необходимого просвета требовало огромного терпения и выдержки; нужно было привыкнуть точно рассчитывать до доли секунды, какого расстояния между автомобилями достаточно для того, чтобы распахнуть дверь подъезда и сигануть в их поток, а какого все-таки мало, чтобы не делать напрасных попыток и не угодить под колеса. Первое время Карстопалова порядком пугала эта процедура и он то и дело срывался: простояв полчаса или более, он готов был плюнуть на все, распахнуть дверь и бежать к вожделенному другому краю трассы, однако после того, как чуть не попал под грузовик, научился все-таки контролировать подобные порывы и дожидаться необходимой безопасной ситуации на дороге. Уроком ему стал случай, когда на его глазах иномарка сбила маленькую девочку, сделавшую необдуманную попытку перебежать трассу, да на такой скорости, что тело бедняжки перелетело через все десять полос движения на другую стороны магистрали. После этого, хотя Карстопалов и не очень боялся того, что с ним может произойти нечто подобное, он все-таки стал гораздо осторожнее.

Помимо всего прочего, ситуация немного осложнялась еще и тем, что нельзя было выбежать, например, из здания на железную дорогу, добраться до его края, а дальше, двигаясь по пустой полосе между автомобильной трассой и железнодорожными путями, выбирать, с какой стороны лучше выбираться. Дело в том, что эта полоса была также перегорожена посередине бетонным забором, поскольку согласно нормам железнодорожные пути должны были быть обнесены оградой с обеих сторон. Таким образом, жильцы могли выбирать сразу лишь один вариант: либо перебираться через железнодорожные пути, либо пересекать шоссе. Правда, люди, возмущенные этим дополнительным ограничением, подали уже множество коллективных жалоб местным властям, и те действительно выразили готовность хотя бы снести забор для уменьшения опасности выхода из дома. Таким образом, Карстопалов надеялся, что скоро ситуация несколько улучшится: ведь после сноса забора, примыкающего к железнодорожным путям, можно будет, выбираясь из дома со стороны этих путей, огибать его, добегать до пустой полосы, спокойно проходить по ней до того места, напротив которого было отверстие в ограде с другой стороны путей, прямо пересекать их и в него вылезать. Кроме того, идя по этому пустой полосе можно было одним глазом следить и за автомобильной магистралью, и, если в ней образуется вдруг просвет, перейти ее. Таким образом, ситуация должна будет значительно упроститься, а опасность - уменьшиться.

Пока что, однако, злополучная ограда все стояла, необходимо было приспосабливаться к существующей ситуации, и, чтобы не тратить времени даром, Карстопалов стоял у окна и с секундомером следил за тем, как жильцы его дома, отчаянно перебирая ногами, пересекают трассу с одной стороны и железную дорогу - с другой. При этом он записывал в специально подготовленную тетрадь, сколько секунд понадобилось им для совершения того или иного действия: он надеялся, что в дальнейшем сможет с помощью этого лучше рассчитывать и собственные движения, когда ему необходимо будет выбраться из дома. К ужасу Карстопалова, именно в это время в воздухе как будто снова стало что-то набухать; чем больше он сосредотачивался на происходящем на дорогах, тем более что-то разрасталось в воздухе, расталкивая предметы и распирая их изнутри. При этом странно вздулась даже и трасса, а шпалы на железнодорожных путях покосились - некоторые придвинулись друг к другу, иные разъехались - и промчавшийся мимо товарный поезд из-за этого искажения чуть было не опрокинулся вбок. Прямые линии пошли волнами, а потом вся поверхность окружающих предметов, которая, в сущности, была одна, веди они все граничили один с другим, переходили друг в друга и составляли одну общую корку, оболочку, закрывающую что-то более важное - поверхность эта покрылась складками и густо сморщилась, как будто была одной грязной простыней, которую кто-то пытался сейчас сдернуть. Происходящее заставило водителей на дороге замедлить движение - они подскакивали на образовавшихся складках. Это дало возможность людям, давно ожидавшим своего часа, удобнее перебежать дорогу, и они ринулись все сразу, хотя и двигались потом вразнобой, огибая машины, сбиваясь с ног, чтобы поскорее добраться до другой стороны автомагистрали. Некоторые спотыкались на складках и чуть было не были задавлены, но в итоге, к счастью, обошлось без происшествий.

Потом полотно, состоящее из общности всех поверхностей вокруг Карстопалова, прямо-таки скомкалось, а потом расправилось и напряглось, расправилось и напряглось, и снова так, и снова; кто-то словно бы изо всех сил тащил его, стараясь отодрать от чего-то, к чему оно прилипло. Артур следил за этим, предельно сосредоточившись, как завороженный, ожидая, что вот уже сейчас раздастся душераздирающий треск и он увидит наконец то, что скрывается под всем этим. Но при этом он не заметил, что опять стал съезжать вбок по наклонному полу своей кухни; он до того увлекся своими наблюдениями, что не успел вовремя среагировать и напоролся бедром на один из острых углов, кончик которого вошел в мясо более чем на сантиметр. Карстопалов даже взвизгнул от боли, однако вслед за этим сжал зубы. Полотно, состоящее из поверхностей, ослабло, успокоилось, легло как прежде: ведь только сосредоточенность Артура могла вызвать к жизни то, что раздирало его. Карстопалов вздохнул и приготовился к тому, что придется терпеть такие неприятности до тех пор, пока он не доставит домой всю свою вату.

2

Карстопалов часто удивлялся, до чего люди имеют нескладную и нелепую сложную форму, как неуклюже они слеплены из разнородных, неудобных, не подходящих друг к другу частей. Ему все казалось, что в этом кроется какая-то ошибка, некий диссонанс, несоответствие тому, как был задуманы люди изначально. Вероятно, что-то в них пошло наперекосяк при кройке, и вот теперь они вынуждены ютиться в этих причудливо вывернутых, кое-как составленных телах, похожих лепешки из теста, грубо смятые неумехой-поваром.

Это ощущение обострялось, вероятно, еще и в результате того, что сам Карстопалов был особенно нескладен. Это был необыкновенно бледный, до того, что его даже прозвали "покойником", молодой человек с плотным овальным туловищем и длинными, тонкими руками и ногами; как бы в тон всему корпусу, овальная голова его была посажена на длинной, тонкой шее. У него были жесткие, как проволока волосы, до того черные, что отливали даже синевой; при этом густая шевелюра заставляла его и без того крупную голову казаться еще больше. При взгляде на нее из-за несоответствия с маленьким телом казалось, что разглядываешь лицо Артура через увеличительное стекло. При этом сам Карстопалов считал себя красавцем и особенно гордился этими увеличенными, мясистыми, тщательно вылепленными чертами лица, которые называл породистыми.

Белая кожа Карстопалова была практически безволосой, дряблой и обвисала всюду небольшими мешочками, которые болтались при ходьбе. Их было у него более сотни. Кроме того, на ней часто появлялись раздражения - она покрывалась местами мучнистой белой сыпью, густо отслаивающейся, на вкус сладковатой, напоминающей сахар Однако еще более характерной отличительной чертой Карстопалова были невероятно шишковатые локти, колени и суставы пальцев, которые казались узлами, завязанными на тонких конечностях. Костяшками пальцев он даже при желании громко греметь. В целом из-за того, что руки и ноги у него были кривые, создавалось впечатление, что округлые туловище и голова Артура насажены на узловатые древесные стволы.

Несмотря на все это, Карстопалов, считал, что он-то еще неплохо сложен, другие люди казались ему искаженными сильнее. Возможно, это было потому, что его тело достаточно четко можно было поделить на составные части - овалы, соединенные кривоватыми линиями; в других случаях же провести подобное разграничение было сложнее, и Карстопалову казалось, что это еще хуже, еще безобразнее. Он считал более естественным те случаи, когда контуры тела и лица человека были приближены к правильным геометрическим фигурам: таким людям он говорил, что им повезло, и часто делал им комплименты, даже в тех ситуациях, когда это было нелепо и вовсе не к месту.

При этом, разглядывая того или иного человека, Артур всегда так же, как и в себе, старался выделить в нем различные составляющие, соединенные между собой. Таким образом общее безобразие как будто сглаживалось. Если Карстопалов вот так обглядывал человека очень долго, мысленно упрощая его контуры, выпрямляя их или приближая к правильным округлым и многоугольным фигурам, случалось, что человек после этого как будто действительно менялся. Когда Артур был еще учеником младших классов, он как-то раз изменил подобным образом контуры своего учителя географии, и лицо того сделалось круглым и плоским, как блин, а уши, раньше сильно оттопыренные, стали идти вовсе перпендикулярно голове. Вскоре тот человек уволился из школы, вероятно, заподозрив, что с ним происходит здесь что-то неладное, хотя, если бы его спросили, он не смог бы объяснить, в чем дело.

И все-таки, даже если бы люди состояли исключительно из правильных фигур, Карстопалов все равно чувствовал, что и в этом есть нечто противоестественное. Об этом он думал сейчас, стоя у окна своей квартиры после того, как ему надоело отслеживать ситуацию на автотрассе и железной дороге. "Упрощение контуров лишь сгладило бы общее безобразие, но не исправило бы ситуацию по сути, - размышлял Карстопалов. - Это вообще движение не в верном направлении. Проблема тут совсем в другом, необходима намного более существенная переделка, хотя я и не знаю точно, в чем она должна бы была заключаться". Вероятно, думал Карстопалов, видимые контуры людей только скрывать нечто совершенно другое, не имеющее никакого сходства с условными очертаниями этой оболочки. Скорее всего, туловище человека является лишь своего рода коконом, в котором прячется что-то иное.

Впрочем, подобное же несоответствие, нескладность отмечал Карстопалов и не только у людей; вообще говоря, в любом предмете было заложено что-то неправильное, некое искажение или излом. Происходило это, по мнению Артура, так же из-за того, что видимые очертания предметов являлись только чехлами для их сущностей - а те уже выглядели, как должно.

Карстопалову надоело размышлять об этом, поскольку он захотел есть. Удерживало его лишь то, что для добычи чего-либо съестного необходимо было выйти из дома, спустившись на девятнадцать этажей пешком, да еще и после этого пересечь железную дорогу или трассу. При одной мысли об этом Артур ощутил слабость в ногах, так что ему пришлось даже сесть на пол, выбрав для этого место, где совсем не торчало углов. Правда, там было все-таки не совсем ровно, выступающие фрагменты пола причиняли боль, и Карстопалов долго ерзал, прежде чем сумел безболезненно разместиться. Но после это он снова начал съезжать вбок, ему пришлось поспешно подняться и ухватиться за подоконник, чтобы ни обо что не пораниться. "Нужно привыкать, - ободрил себя Карстопалов. - Ведь спуск по лестнице и переход через дорогу, который я должен буду совершить сейчас, мне предстоит еще потом производить каждодневно в течение долгого времени, а значит, нужно научиться не бояться этого. Чтобы отвлечься, ослабить страх и усталость, нужно, наверное, в течение всего спуска думать о том, что я наконец-то получил свою собственную новую квартиру и о том, как это хорошо. Кроме того, можно представить, как уютно будет у меня после того, как я наполню всю свою квартиру ватой, а также старыми коробками и разной рухлядью, которую я приберег. Какое счастье, что я человек предусмотрительный! Конечно, после того, как я размещу дома все эти свои пожитки, у меня станет немного мусорно, может быть, как на помойке, но зато будет тепло и тихо. Даже если образуется гнилостный запах и разведутся насекомые, все-таки, эта ситуация будет гораздо лучше теперешней. К вони можно привыкнуть и не обращать на нее внимания, а с жуками или клопами я буду все-таки чувствовать себя не так одиноко, как если бы вообще никого не было. Самое важное - что не будет больше острых углов и мне не придется то и дело останавливать кровотечение, как это происходит теперь. Тогда исчезнут и многие нынешние неудобства, связанные со всеми моими сочащимися порезами, а значит, я почувствую облегчение, что всегда приятно. Затем дела и вовсе пойдут на лад. Через какое-то время я рассчитаюсь со всеми своими долгами, затем должны снести забор, отделяющий шоссе от железной дороги, а также запустить в доме лифт, дать электричество, воду и установить телефон. Тогда уже жить станет совсем удобно. С каждым следующим улучшением ситуации при этом мне будет легче и легче, появятся новые поводы для радости, которые можно будет вот так подолгу обдумывать, мусолить, пережевывать, чтобы продлить удовольствие от них и постараться забыть о неприятностях и бедах. А через некоторое время, когда уже будет лифт и я полностью приноровлюсь пересекать дорогу, мне вообще не нужно будет заставлять себя думать обо всем радостном и отгонять страх. Вот это будет жизнь!"

Занятый этими мыслями, Карстопалов даже и не заметил, что давно уже вышел из своей квартиры и преодолел практически половину спуска по лестнице. Это было здорово, поскольку теперь оставалось спускаться не так уж и долго. Правда, после того, как он это заметил, то не мог уже вернуться к своим мыслям, а невольно стал считать оставшиеся этажи, но все-таки можно было сказать, что ситуация складывается благополучно.

Тут выяснилось, что не так-то легко сосчитать точно, сколько этажей Карстопалов уже прошел и сколько ему еще осталось. Дело в том, что с лестницы вели разные выходы, в том числе и в хозяйственные помещение, не каждая дверь относилась к жилым этажам. С другой стороны, различные двери могли вести на один и тот же этаж, случалось даже так, что одна вела на один, другая на другой, расположенный ниже, а третья - снова на прежний, или даже еще на какой-нибудь верхний. Все это соединялось, видимо, между собой дополнительными извилистыми лестницами. Когда Карстопалов поднимался в свою квартиру, он как-то упустил из вида всю эту путаницу и добрался благополучно, а вот теперь, к сожалению, стал обращать на нее даже слишком много внимания. Но проблема оказалась и не только в этом. Выяснилось, что даже основная лестница спускалась неравномерно: прежде она была относительно крутой и шли вниз быстро, а теперь сделалась более пологой, местами даже шла почти по горизонтали. Таким образом, спуск получался очень замедленным и неизвестно было, сколько он может еще продолжиться. А после всего этого, к ужасу Карстопалова, лестница вовсе перестала спускаться, сделала плавную дугу и шла дальше только вверх. Он подумал, уж не ошибся ли, по, вероятнее всего, шел правильно: главная лестница была в подъезде лишь одна, ее стены были выкрашены фиолетовый и салатовый цвет, а у второстепенных - в другие цвета. Артур помнил, что, поднимаясь, проходил исключительно по лестнице со стенами этих, основных оттенков. Кажется, он и эту дугу проходил, но не был точно уверен.

Так или иначе, Карстопалов продолжал движение, тем более, что ответвлений у лестницы далее вообще не было. Зато появились трещины в стенах, отсутствовали некоторые ступени, которые на этом участке были деревянные и, видимо, проломились под чем-то очень увесистым. Потом он миновал несколько выходов, и пробовал смотреть, куда ведет каждый из них, но выяснилось, что все они выходят прямо из стены в открытое пространство. Вероятно, они были предусмотрены в целях обеспечения пожарной безопасности, однако, решил Карстопалов, можно было бы хотя бы повесить предупреждающий таблички, чтобы люди знали, то на этих ответвлениях можно собраться. Он, например, едва не вывалился из дома, тем более, что лестницы также были полны острых углов, как и все здесь, он то и дело ранился, а в одном из опасных ответвлений споткнулся и чуть не слетел кубарем. Впрочем, ему повезло еще, он удержался и ничего себе не повредил. Более того, Артур решился на одном из выходов осторожно высунуть голову на улицу, чтобы проверить, на какой высоте находится сейчас, и обнаружил, что преодолел около половины пути. Это был удручающий результат, учитывая то, что, по его расчетам, он должен был пройти более половины спуска гораздо раньше.

После всего этого лестница снова осторожна пошла вниз, появились двери на этажи, и из одной из них вышла и стала спускаться перед Карстопаловым высокая женщина в ярко-голубом платье. Ему это не понравилась, поскольку, во-первых, в сочетании с фиолетовыми и салатовыми стенами цвет этого платья очень бил в глаза, они даже начинали болеть, а во-вторых она очень громко стучала по ступеням каблуками, что очень сильно раздражало Артура. Можно было подумать, что это лошадь по лестнице ведут. Чтобы не слышать и не видеть всего этого, Карстопалов попытался обогнать женщину, однако, как назло, когда он начинал идти быстрее, то и она тоже, а когда он медленнее, чтобы отстать от нее, то и она тоже, и таким образом дистанция между ними сохранялась одинаковой. В этом как будто не было даже умысла со стороны этой женщины, а все это получалось вроде бы само собой. Затем еще и лестница снова стала идти горизонтально, временами даже повышаясь, и непонятно опять было, когда же наконец завершится спуск. Ввиду этого, а также для того, чтобы оторваться от мешающей ему спутницы, Карстопалов свернул в одно из ближайших ответвлений на лестничной клетке. Когда выяснилось, что это - одно из выводящих на открытый воздух, причем Артур, несмотря на все меры предосторожности, схватившись рукой за острый край и дернувшись, опять чуть не вылетел из здания, он решил вернуться обратно. К счастью, женщина в голубом платье куда-то скрылась. Карстопалов какое-то время еще прошел по основному каналу лестницы, но, когда она стала подниматься вверх еще круче прежнего, прямо-таки взлетая, у него разболелись ноги и он от отчаяния решил передохнуть, тем более, что здесь стояла скамья, как будто предназначенная специально для этого.

Карстопалов громко сопел, стараясь отдышаться, когда уже знакомая ему женщина появилась опять. Как выяснилось, она тоже уходила в одно из боковых ответвлений лестницы, но другое, расположенное немного далее, а теперь вернулась из него. Она собиралась идти дальше, но Артур решил все-таки ее окликнуть в надежде, что она подскажет ему, как выбраться - ведь больше вокруг не было ни единой живой души.

Когда эта женщина повернулась к нему, выяснилось, что у нее очень странной формы треугольное лицо, большие выпученные круглые глаза и такой острый нос, словно его специально точили. Вместе с тем, она не была лишена известной привлекательности. На лицо ее была так обильна нанесена косметика, что было непонятно, как она, собственно, выглядит на самом деле, и создавалось впечатление, что это маска. Да и белые волосы ее, так сильно завитые, что шли почти кругами, напоминали парик. Все это принудило Карстопалова пристально разглядывать ее: ему было нужно понять, что скрывается за этой видимой маской, потому что здесь получилось усиление, как бы овеществление его обычного чувства об оболочке человека, за которой скрывается нечто иное. Поэтому, даже разговорившись со своей новой знакомой, которую, как оказалось, звали Марией, Карстопалов не переставал сверлить ее глазами.

У Марии оказался неестественно резкий, визгливый голос и именно эта деталь, как завершающая, вызвала почему-то у Карстопалова острый приступ нервной агрессии. Охваченный странным чувством, он был уверен, что перед ним нечто вроде заводной куклы, и ему необходимо было как можно скорее выяснить, что скрывается внутри нее. Поэтому он набросился на женщину и, подмяв ее под себя, дернул за волосы. Однако, они не отрывались: если это даже был парик, то он крепко держался. Кроме того, Артур крепко схватил Марию за нос, и кожу лица, стараясь отодрать и это все; хотя лицо также осталось на месте, косметика смазалась, и все черты его как-то размылись, перемешались. Стало вообще непонятно, кто это, тем более, что женщина не кричала по-человечески, а как-то тихо хрипела, и в этом звуке было нечто механическое. Потом, правда, Карстопалов понял, что очень сильно передавил ей коленом горло, однако когда он ослабил хватку, звучание существенно не изменилось, добавилось лишь нечто вроде бульканья или клекота, а изо рта женщины обильно пошла грязная пена.

Теперь он обхватил голову Марии обеими руками и стал стараться ее разломить, поскольку был уверен, что сделана она не из очень крепкого материала и это будет несложно сделать. Он так сильно придавил все туловище женщины ногами, что платье ее, а местами и кожа стали с треском лопаться, и в местах разрывов действительно вставали торчком какие-то небольшие пружины, хотя было и непонятно, откуда они взялись. Тогда Карстопалов еще более усилил хватку, и общее напряжение как будто объединило его с его жертвой: они издали один и тот же глухой рев, и тела их пронизала одна судорога. При этом Мария так неожиданно и резко дернулась, что Карстопалов чуть было не слетел с нее и оба они откатились к стене.

Он снова ее стиснул, и теперь, видя, что голова ее не желает раскалываться, хотя белая кожа и побагровела, разжал хватку и по самый локоть засунул правую руку в глотку женщины. Даже странно было, что она прошла так легко; правда, все лицо Марии словно вздулось и глаза вылезли из орбит, однако рука Карстопалова все-таки вошла прочно и он даже вцепился во что-то внутри нее. Именно в этот момент все поверхности, включая тела Артура и Марии, словно пошли складками и сморщились, как было недавно с поверхностью шоссе и железной дороги. Карстопалов понял, что он на верном пути, и сейчас, вероятно, выдернет из нутра женщины то, что так долго искал. Он раз за разом пытался рывками выдрать руку из ее горла, но, поскольку захватил что-то внутри в кулак, он застревал. К тому же, неудобно было то, что одной оставшейся снаружи рукой ему труднее было удерживать Марию, и она, метясь, стала постепенно сбрасывать его. В то же время, стены, ступени и перила лестницы, а также тела Артура и Марии стали скручиваться в странные трубки, а потом схлопнулись, как сжавшаяся гармошка, и снова разошлись вширь, и снова схлопнулись, и снова разошлись. Это было нечто вроде конвульсий, вызванных тем, что кулак Карстопалова застрял в глотке Марии, и его необходимо было выдрать. Страшно взвыв, Артур дергал и рвал, дергал и рвал изнутри, а Мария вскидывалась и брыкалась, как лошадь, и потом их тела снова схлопнулись, и они так треснулись лбами, что у Карстопалова потемнело в глазах. Он ослаб, разжал руку, и вынул ее, и тела его и Марии отвалились друг от друга, а все поверхности расправились и пришли в прежнее положение. И снова ничего не удалось.

Мария, вообщем-то, не обиделась на него, однако и разговаривать после этого им тоже не хотелось, поскольку от произошедшего остался некий неприятный осадок, да и к тому же у обоих очень сильно болели горло и рот. Ввиду этого они продолжили спуск молча. Точнее, это был, конечно, не спуск, а подъем, потому что лестница далее здесь шла вверх. Карстопалову порядком это осточертело, и на одном из очередных ответвлений он снова решил попытать счастья и пойти другим путем, в то время как Мария продолжила спускаться основным. Оказалось, что выбранное Артуром ответвление опять ведет прямо на открытый воздух, но только теперь-то, в очередной раз чуть не выпав, он увидел, что у каждого из подобных ответвлений лестница продолжается еще и снаружи - приваренная к стене здания. Использовать ее было не так уж и страшно, поскольку вокруг ступеней шли частые железные кольца, формируя нечто вроде вертикального коридора, из которого нельзя было выпасть. Таким образом, завершив свой спуск вдоль стены, Карстопалов быстро оказался над землей со стороны железнодорожных путей. Правда, забираться подобным же образом было бы труднее, поскольку настенная лестница завершалась, не доходя до земли около двух метров. Карстопалову пришлось проделать следующий маневр: выбрать момент, когда точно не было видно ни одного состава, затем, повиснув на руках, спрыгнуть на землю, и опрометью бежать к отверстию в заборе, через которое он мог покинуть железнодорожные пути. Ему удалось выбраться благополучно.

3

Только когда Карстопалов оказался снаружи, в городе, и мог наконец вздохнуть полной грудью, не опасаясь приближающегося со спины поезда (а они здесь ездили почему-то очень тихо, как мыши, и никогда не свистели), выяснилось самое ужасное: он забыл дома деньги и, таким образом, не мог даже купить себе еды. А ведь именно за этим Артур и выбирался так долго наружу. Он проклинал все на свете, но понимал, что в данной ситуации остается только одно: отправиться к родителям и поесть либо занять денег у них.

Основном проблемой во взаимоотношениях Карстопалова с родителями было то, что они высказывали ему свое откровенное презрение, а он, хотя не придавал этому значения и не желал даже понимать причины того, почему все так складывается, в то же время чувствовал, общаясь с ними, сильный дискомфорт. Вот и сейчас, когда необходимо было снова увидеть их Артур ощутил прямо какую-то резь в животе, до того ему не хотелось идти. Однако он подумал, что в противном случае все равно ощутить нечто подобное - от голода, и все-таки решил идти.

Само противоречие в телосложении Карстопалова и обоих его родителей как будто уже указывало на неизбежность конфликта между ними. Так, если у Артура было маленькое плотное туловище, длинные тонкие конечности и крупная голова, то мать и отец его, наоборот, были коренастыми с жирными руками и ногами и несоразмерно маленькими головами. Может быть, они не могли полюбить сына уже за то, что он так непохож на них: глядя на Артура, никто не сказал бы, что он обладает хотя бы небольшим сходством со старшими Карстопаловым, и это удручало их. "На кой черт мне такой сын, - сказал даже как-то Аркадий Андреевич Карстопалов, отец Артура. - Если он ничем на меня не похож? На его месте, получается, мог бы быть и любой другой молодой человек, первый встречный даже скорее будет похож на меня, чем он". Ему обязательно подавай было сходства, и вот отчего он намного больше любил старшего брата Артура, Филиппа Карстопалова, который имел явные черты подобия отцу.

Артуру, между тем, всегда казалось, что это несправедливо, и прочно укоренившееся в нем ощущение неправильности всего мира, может быть, коренилось как раз в этом отношении к нему родителей. Артур не раз указывал, что не виноват в том, что обладает именно такой внешностью, а не другой, добавляя, что в этом вопросе скорее следовало бы спрашивать с его матери. При этом его мать, Елена Ивановна Карстопалова, очень сильно обижалась, находя в этих словах неприличный и грубый намек, и всякий раз в ответ на такие слова принималась орать на Артура и бить его. Он, однако же, назло их повторял, поскольку претензии, предъявляемые родителями, удручали его, а подчас и попросту приводили в ярость.

В этот раз, когда Карстопалов явился к родителям домой, на него сразу все накинулись даже сильнее, чем прежде. Началось все с того, что он стал рассказывать матери и отцу о том, как трудно живется ему в новом доме, подробно описывая все трудности, включая отсутствие лифта, электричества и воды, надеясь этим вызвать их сочувствие. Однако Аркадий Андреевич и Елена Ивановна на эти слова только больше и больше злились, и наконец, не в силах больше слушать жалоб Артура, стали наперебой называть его дураком. Зачем ему вообще понадобилось приобретать себе такое убогое жилище? Это же просто позор, да и невозможно там жить! Он что же, думает в дальнейшем поселить там семью, чтобы его будущая жена напоролась на острый угол, уронила его ребенка и тот умер? Карстопалов в ответ на это, мечтательно прищурив глаза, стал рассказывать о том, как вот он постелит всюду мягкой ватки, чтобы острия нигде не торчали и дома стало уютно, как расставит свои старые коробочки и рухлядь, и будет у него все свое собственное. А потом он уже постепенно прикупит что-то поприличнее, и станет все как у людей, тем более, что когда-нибудь должны ему вставить стекла, пустить лифт, дать свет и воду, соорудить переходы через железнодорожные пути и автотрассу. Аркадий Андреевич слушал-слушал его, а потом вскочил, да даст ему кулаком по голове! И даже мать хотела огреть его скалкой, до того он их возмутил своим жалким нытьем. Им было до боли стыдно, какой ничтожный человек их сын, который неспособен даже прилично устроиться в жизни, а теперь вот накопил всякого мусора и собирается жить, словно на свалке. И вечно-то он помоешничал, еще с самого детства! Вечно подбежит к урне, и возьмет оттуда что-нибудь, подбежит к мусорному контейнеру, и оттуда возьмет! Можно подумать, что он сын каких-нибудь бездомных нищих, которые всю жизнь побирались - ведь он так и вознамерился всю жизнь побираться, позоря родителей. Он даже целую библиотеку накопил из книг, найденных на помойке, а из досок, собранных там, соорудил для них полки и стол, за которым их читал. Кроме того, он в детстве собирал коллекцию пивных пробок и спичечных коробков, которые тоже везде подбирал, да и просто греб под себя всякий мусор! И как будто ему мало этого позора, он еще просил всегда милостыню у прохожих, ничуть не стесняясь, на глазах у родителей, словно маленький нищий! "Да я и теперь прошу, - отмахнулся Карстопалов, у которого, действительно, была такая привычка. - Но я просто так привык, какое это имеет значение? Я вам все время говорил о том, что гораздо важнее, и теперь вот говорю, а вы снова за свое, повторяете и повторяете, как будто совсем ума лишились на старости лет". Тут Аркадий Андреевич и Елена Ивановна подскочили к нему и принялись его поочередно бить по голове: он кулаком, она скалкой, он кулаком, она скалкой. Тогда Карстопалов расплакался от боли, потому что страдания это, действительно, были нешуточные, упал на колени и стал просить, чтобы его пощадили и дали ему поесть. Родители так и сделали - все-таки, какая-то жалость к сыну у них сохранилась - однако оба от унижения глотали слезы и даже зубами скрипели.

Тогда Карстопалов, чтобы отвлечь их от мыслей о милостыне и помойке, стал говорить о том скрытом веществе жизни, которое ему, может быть, скоро удастся увидеть, и о том, как покрывало окружающего мира уже покрывается складками, и что вот скоро оно неминуемого будет сдернуто. А тогда какое уже будет значение, просит кто-то милостыню или нет? Тогда будет все совершенно иначе, и, может быть, тот, кто прежде попрошайничал, сам станет раздавать. "Конечно, от тебя дождешься", - проворчал Аркадий Андреевич, нисколько не восприняв слова сына всерьез.

Между тем, понадеявшись, что достаточно разжалобил родителей, Карстопалов стал просить у них немного денег. Это оказалось последней каплей: Аркадий Андреевич немедленно вскочил со своего места и набросился на Карстопалова, как дикий зверь. Он был человек более крупный и сильный, чем его сын, и подмял под себя Артура, как медведь, принявшись его душить обеими руками. Карстопалов заверещал, стал дрыгаться, но Аркадий Андреевич сгреб его в охапку, швырнул с дивана на пол и запрыгнул на него ногами. Он пришел к выводу, что сыну, чтобы отучить его попрошайничать, необходимо причинить очень сильную физическую боль: это было последним средством, которое еще могло хоть как-то помочь. И вот он старался сделать Карстопалову как можно больнее, но тот только все громче и громче плакал и кричал, что раздражало и необходимо было прекратить. Для этого Аркадий Андреевич глубоко засунул руку в горло Карстопалова, полностью заткнув ему рот.

Чувствуя, как все плывет перед его глазами. Артур неожиданно вместе с тем ощутил, что происходит наконец нечто правильное и нужное, и что отец, сам того не желая, наконец-то делает все как надо. Он даже закивал головой, и слезы уже не боли, а благодарности появились на его глазах. Мыча и хрипя, он старался помочь отцу как можно глубже засунуть руку в его глотку, между тем как тот, удивленный, продолжал бить его другой рукой. Тут вся комната как будто скомкалась, стали раздаваться гулкие удары, треск; поверхности сжимались и расправлялись, охваченные спазмами, и кричали уже все: и Артур, и Аркадий Андреевич, и Елена Ивановна, и Филипп Карстопалов, который все это время находился в той же комнате, но до сих пор молчал, поскольку не был уверен, что ему правильнее будет сказать и чью сторону принять в ссоре отца и брата. Да и не только Карстопаловы кричали: кричали словно бы предметы, сжимаясь и растягиваясь, кричали стены, пол и потолок, сам воздух разрывался от крика, и всему этому вторил вопль, идущий уже с обратной стороны предметов, из-под их оболочки, куда так стремился и до сих пор не мог проникнуть Карстопалов. И вместе с исторгающимся криком и с конвульсиями, охватившими всю общую поверхность, сокращалось и сжималось нутро Карстопалова, силясь исторгнуть что-то из себя. Раздался страшный грохот, и Карстопалова вырвало, да так, что рука Аркадия Андреевича вместе с ним самим отлетела к противоположной стене, и сами внутренности Карстопалова как будто подступили к его горлу и даже показались изо рта; что-то ухнуло в нем, что-то просело, что-то разбилось вдребезги, но порыв был недостаточной мощи, и все, что было встряхнуто, упало на места, и сам Карстопалов, повалившись на пол, мог только кричать.

И снова общая поверхность и все предметы вернулись в привычное положение; что-то не получилось, Артур опять не добрался до той их сути, которая уже приоткрылась ему. Вместе с тем, даже его родители, которых он считал ограниченными, толстокожими людьми, ощутили, что произошло нечто необычайное: они, понурив головы, прибирались в кухне, а перед Карстопаловым поставили еще целую тарелку еды и дали ему немного денег. Он с аппетитом съел эту добавку, поскольку после случившегося чувствовал себя опустошенным.

"Ух! - сказал между тем Филипп, видимо, с трудом выбрав что-нибудь, что можно было бы озвучить, из небольшого количества мыслей, крутившихся в его пустой, хотя и похожей на отцовскую голове. - Что же это такое было?" "Что-то за пределами твоего разумения", - сказал ему Артур. После этого Аркадий Андреевич и Елена Ивановна снова окрысились на Артура, поскольку не любили, когда Филиппа шпыняли, хотя и знали, что он дурак дураком. Они снова принялись - сначала тихо и медленно, но затем все громче и быстрее - высказывать Артуру претензии и поносить его, и тогда Артур, поскорее дожевав, ушел не попрощавшись.

Ему казалось, что остается совершить лишь последнее, не такое уж и большое усилие, и тогда предметы наконец-то покажут свою истинную суть и произойдет то, чего он так долго ждал, обнаружится то, что он искал. Перед событием отпал бы даже его переезд в плоский дом, начиненный острыми углами, потому что кто знает, чем оказался бы в действительности этот дом, да и сам Карстопалов и весь мир, окружающий его? Чувствуя прямо-таки лихорадочное возбуждение, но так и не зная, что же ему сделать, он возвращался домой и даже не заметил, как пересек шоссе. Это окрылило его; он стремительно поднимался по лестнице и по пути встретил Марию, которая, оказывается, все еще спускалась, хотя и была уже близка к завершению спуска.

"Ах, это ты", - сказал он, и его пробрала прежняя дрожь при виде этого треугольного лица с вытаращенными глазами, которые так вылезали с лица, очевидно, потому, что им было что-то известно. "Да, - сказала Мария своим механическим голосом. - И долго ли еще спускаться?" "Вовсе нет, - сказал Карстопалов. - Большая часть пройдена". Однако одновременно с этим его прямо-таки передернуло неким мышечным спазмом, и он, повинуясь мощному желанию это сделать, снова пихнул Марию к стене и засунул руку ей в глотку. Она не сопротивлялась, а только уставилась на него во все глаза и тихо, сипло хрипела, а по краям ее губ, вокруг руки Карстопалова, сочилась пена, отчего у него слиплись волосы на запястье. Он вцепился во что-то внутри нее и рванул; она взвыла. Он еще рванул, и она еще взвыла, и еще, и еще, и еще, и снова полезла вся поверхность складками, и тела Артура и Марии и все предметы схлопывались и надувались резко, словно пустые пакеты в мощных порывах ветра. Они напоминали куски полотнища, да и были лишь кусками полотнища, а то, что было под ними, уже прорывалось, высовывалось, становилось виднее. Карстопалов дергал и дергал руку и все никак не мог вырвать ее; и наконец тела, сжавшись почти в лепешку, с такой силой распрямились, что рука Карстопалова вылетела наружу вместе с тем, что было зажато на ней: тело Марии оказалось вывернутым наизнанку.

При этом, с изумлением заметил Карстопалов, складки и морщины, покрывшие поверхности вокруг него, не сгладились: не все еще было завершено. Отпустив руку, он внимательно оглядел вывернутое тело Марии, не совсем еще понимая, что произошло и что находится теперь перед ним.

"Странно, - сказала Мария. - Так даже неплохо. Я чувствую себя свободнее". В самом деле: как убеждался, оглядывая ее, Карстопалов, в отношении нее ощущение диссонанса, заложенного в человеке, теперь исчезло. Лицо ее перестало быть таким треугольным, как прежде, и, хотя и не приняло овальную форму, выглядело гораздо естественнее. Органы, которыми были обвешены кости, казались похожими на новогодние игрушки, обмотанные гирляндами, и все это сверкало, переливалось разными цветами, весело побрякивало. "Как удобно! - воскликнула Мария, кружась в танце. - Никогда в жизни не чувствовала я себя так приятно и легко". "Но как же это может быть?" - почти с ужасом спросил, отступая к сморщившейся стене, Карстопалов. - Как такое вообще возможно?" "Почему бы и нет? - ответила Мария. - Видимо, изнанкой была вовсе не эта сторона, а та, и вот почему я больше не чувствую неудобства и скованности". "Не эта, а та", - зачарованно повторил Карстопалов. Теперь-то ему наконец стало ясно: видимая сторона предметов была вовсе не каким-то слоем жизни, не отражением или отпечатком ее, а изнаночной стороной! И вот отчего так преследовало его ощущение, что все идет не так, что все плохо подогнано друг к другу, нескладно приделано! Все дело было в том, что он видел изнаночную сторону, и для того, чтобы обнаружить подлинную жизнь, не нужно было сдирать с нее никакой оболочки, а нужно было лишь вывернуть то, что имеется!

Да все и само давно уже старалось вывернуться: морщины и складки поверхности вокруг Артура были результатом вовсе не воздействия какой-то неведомой силы, а лишь естественного стремления предметов вернуться в привычное состояние, поскольку в вывернутом они плохо держались! Поняв это, Карстопалов ухватился за одну из складок, помогая ей переместиться в нужном направлении, и Мария, двигавшаяся теперь намного свободнее и раскованнее, чем прежде, стала тянуть вместе с ним. И все с грохотом поехало, и полетело кувырком: мир вывернулся наизнанку.

"Так-то лучше, - удовлетворенно оглядываясь вокруг, сказал Карстопалов. - Теперь наконец все встало на свои места".