Сомов Никита : другие произведения.

Тринадцатый Император 2. Часть 1. Н.Сомов, А.Л. Биверов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.44*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Пролог. Главы 1-7

   Пролог
  
  13 марта 1868 года.
  
  В просторном кабинете, богато украшенном всевозможными художественными излишествами, было необычайно тихо, только шелест переворачиваемых страниц нарушал напряженную тишину. Два человека, расположившиеся один напротив другого, не издавали ни единого звука, казалось, они даже не дышат. Первый склонился над бумагами, его глаза живо бегали по исписанным страницам, брови то взметались вверх, то собирались в не предвещающую ничего хорошего кучу у переносицы. Второй стоял, выпрямившись как на параде, и поедал глазами того, кому был обязан всем, что только имел. Если первый сосредоточенно читал, то второй жадно ловил каждое движение, малейший намек на неудовольствие или удивление. Слишком многое в жизни Генриха Вадера зависело от скорого разговора.
  Ровно бьющееся сердце авантюриста дало сбой, когда император поднял глаза, ладони вспотели. Вадер шел ва-банк.
  - Как это понимать, Генрих? - голос повелителя дряхлеющей империи был спокоен, но нервно теребящая роскошный ус рука выдавала недовольство. - Эти два твои донесения похожи друг на друга не больше чем вода и пламя, - Франц Иосиф раздраженно отодвинул бумаги от себя.
   Стоящий навытяжку перед своим императором, начальник разведки Австрийской Империи твердо и с достоинством выдержал вопрошающий взгляд, после чего вежливо опустил глаза. Вознесенный волею случая к самому трону, он был далеко не робкого десятка, скорей напротив являлся отчаянным смельчаком и авантюристом. С малых лет зубами прогрызая себе дорогу наверх, Вадер не гнушался никакой подлостью, если она была необходима для его планов. Он не имел друзей, его немногочисленные враги не засиживались рядом с ним, он всегда был на хорошем счету у начальства и производил самое благоприятное впечатление на любого, если считал это необходимым.
  Своим стремительным продвижением по иерархической лестнице в недрах австрийской разведки Генрих был обязан исключительно собственно беспринципности. Так уж получилось, что до работы на австрийскую разведку, он немало поработал на прусскую. Вечная нехватка денег и непреодолимая тяга к красивой жизни, вкупе с гибкими моральными принципами и жаждой приключений не позволили ему отказать в маленькой услуге за неплохое вознаграждение. Потом была ещё одна услуга, потом ещё одна. Переписывая приказы и копируя карты из штаба полка за звонкую монету, Генрих не испытывал ни малейшего страха. В армии ему ничего не светило, ждать продвижения по службе долгие годы было не в его порывистом характере. Если бы потребовалось, он был готов покинуть Родину в считанные дни. Америка и Новый Свет манили его - вот где человек с его хваткой и деньгами мог бы развернуться! И, скорее всего, так бы и случилось, если бы все шло своим чередом. Однако, испытывающая финансовые трудности прусская разведка, решила сократить расходы на своих агентов. В один прекрасный день, честно украденные документы остались без оплаты, а прусский агент, через которого работал Генрих, ступил на шаткую дорожку шантажа и угроз (потеряв своего главу Штибера*, прусская разведка наделала немало ошибок). Спустя несколько месяцев, неоплачиваемого труда на благо Пруссии в армии Австрии, Вадер уже всерьез собрался бежать из страны, разумеется, предварительно позаимствовав фамильные драгоценности одной веселой и любвеобильной вдовушки, как в одночасье его планы претерпели самые кардинальные изменения. Неожиданно для самого авантюриста, Вадера, как исключительно верного короне офицера, отрекомендовал родной разведке командир полка. Был ли этому причиной легкий флирт с юной дочерью старого вояки, души не чаявшего в своем единственном ребенке, осталось тайной, но данная рекомендация стала свершившимся фактом.
  Попав в австрийскую разведку, Генрих первым делом жестоко расправился со своим бывшим прусским контактом, предварительно пыткой выдавив из него список лиц так же как и он, снабжавших соседнее государство ценной информацией. Этот список, презентованный новому руководству, вызвал грандиозный скандал, разразившийся в Австрии при обнаружении огромного числа прусских агентов и осведомителей среди офицерского состава армии, едва не привел к немедленной войне к соседом, котоую остановило лишь вмешательство России и Франции. Тем не менее, скандал этот возымел самые положительные последствия на судьбу Генриха. Вадер, скромно умалчивая о предпосылках своего ошеломительного успеха, быстро рос в чинах. Его успех в борьбе с прусской разведкой был замечен, вытащен на свет божий и освещен в газетах под самым выгодным углом, как образцово-показательный. На австрийскую разведку и контрразведку денег решено было не жалеть. Попытки опомнившихся было от сокрушительного разгрома пруссаков вбросить компромат, что, дескать, сам Вадер является прусским агентом, с треском разбились о новую репутацию Генриха - как грозы шпионов.
   Неделю назад, получив от своих агентов ныне лежавшее на столе императора донесение, он испытал сильнейший удар по своему возросшему самомнению. Дело было в том, что из разных источников Генрих получил сразу два экземпляра новых военных планов Пруссии, хотя сам Вадер неоднократно заявлял своему сюзерену, что после разгрома сети осведомителей Бисмарка внутри страны, Пруссия не осмелится напасть на них. Это подтверждала и другая информация, полученная от его агентов. А сейчас новые прусские военные планы, попавшие в руки австрийцев, прямо говорили о том, что Пруссия планирует нападение в самое ближайшее время, и при этом полученные от агентов сведения существенно отличались как в определении направления основных ударов, так и в численности вражеских войск. Это грозило обернуться для начальника разведки большой бедой, однако скрывать новые сведения от монарха было бы ещё более опасно.
  Сначала у Генриха мелькнула мысль, что кто-то из его сотрудников мог пойти на такую масштабную авантюру позарившись на его кресло, Вадер быстро отбросил эту идею как невозможную. Генрих сильно напугал своих подчиненных несколькими показательными и изощренными расправами над недовольными, но все же не настолько, чтобы они вели себя как загнанные в угол крысы. К тому же, пытаться подставлять его подобным образом, было бы слишком глупо. Разработать такой сложный план, оперирующий реальными данными прусской армии, военной промышленности и транспортной системы, где как минимум большую часть сведений не составляло труда проверить, ради того чтобы подсадить начальника? Бред.
  Попытки подтвердить или опровергнуть информацию о новых военных планах Пруссии успеха не принесли. Времени на размышление было в обрез и, не видя способа избежать ответственности за предоставление или сокрытие информации от своего благодетеля, он начал готовиться к разговору. Генрих насколько мог хорошо изучил своего императора и понимал, что отвечать на неудобные вопросы, ему все-таки придется вне зависимости от недостатка времени. Государь не примет оправданий и таким трудом доставшийся пост, а вместе с ним будущее влияние и богатство могут пройти мимо. Вадер был человеком не робкого десятка, он не единожды ставил на кон все что имел, но сейчас размер ставки был невыносим, даже для такого азартного игрока, как он.
   - Дезинформация, Ваше Величество, - с легким поклоном уверенно ответил начальник австрийской разведки. - Совершенно точно установлено, что прусаки использовала Блейхредера* в своих целях. План, переданный нам через старого еврейского банкира, устарел и не отвечает текущим условиям. Пруссия непременно нападет по новому плану разработанному Мольтке и Бисмарком, - Генрих расправил плечи и посмотрел в глаза императору.
  За долгие годы его мастерство обмана для достижения собственной выгоды достигло немыслимых высот. Ни один мускул не дрогнул на лице Вадера. В этот момент он сам искренне верил в то, что сказал. Как известно, действительно великим лгуном становится лишь тот, кто сам верит в то, что говорит.
  Когда долгие дни поисков дополнительной информации ни к чему не привели, да и не могли привести в такие сроки, Генриху снова пришлось полагаться только на свой острый ум и невероятное чутье, позволявшее ему выбрать выигрышную сторону или хотя бы вовремя покинуть проигравшую. То что дело с двумя планами нечисто он понял сразу. Получить один план войны из прусского генштаба грандиозный успех. Получить почти сразу же второй, совершенно иной план, да ещё и с комментариями Бисмарка, успех вызывающий лишь недоверие. К тому же обычный переписчик, пусть и на службе Вильгельма никогда не мог получить доступ к такой информации и тут же утонуть пьяным в канаве.
  Сразу уверенно заявить, что полученный ранее план единственно верный, помешала лишь интуиция, не без труда, но задвинувшая раздражение и недовольство в дальний угол. Первый план полностью ложился в концепцию все более устаревающих Наполеоновских войн и если второй был предназначен для дезинформации, то более нелепого сценария для этой цели придумать было тяжело. Второй вариант учитывал как внутренние противоречия Пруссии, так и всю тяжесть внешней ситуации, в том случае, если бы она предстала перед европейским и немецким обществом агрессором. Изначальный же доклад эти моменты вовсе не принимал во внимание. А ведь нет ничего страшнее внутренних волнений во время братоубийственной войны. Генрих отлично представлял, какую бурю возмущения вызовет нападение на Австрию даже в исконно прусских землях. Что уж говорить о возмущении в стане возможных союзников Пруссии! Шаткость положения правительства Бисмарка опять лила воду на мельницу второго плана, где недовольство внутри страны будет скомпенсировано агрессивными действиями Австрии. Ко всему прочему, Вадер сразу заметил одну неприятную для Австрии особенность нового плана Мольтке-Бисмарка. Пруссия в полной мере использует преимущество в скорости мобилизации по сравнению с Австрией, причем, обойти это обстоятельство не представлялось возможным. Да и вообще, если первый план практически не учитывал изменившиеся обстоятельства внутри Австрии, то второй ставил это едва ли не во главу угла. Введение цензуры на сообщения в прессе о любых военных перемещениях позволяло выставить Австрию в дурном свете, но как же невозможен второй план компании с военной точки зрения...
  Начав службу в армии, Генрих понимал, что никто из полководцев в здравом уме не решится настолько отойти от общепринятой доктрины генерального сражения. Но чем труднее было поверить в смелый план Мольтке, тем более реальным тот казался Вадеру и тем больше ему хотелось расстроить этот гениальный замысел. На восьмой день он принял решение.
   - Мой дорогой Генрих, - с сомненьем в голосе прервал молчанье император. - План этой компании нелеп до безобразия. Вам как разведчику простительно этого не знать, но наши генералы никогда не будут всерьез рассматривать возможность противодействия такому сценарию.
   Генрих видел, как взволновало императора последнее донесение, видел, как государь нуждался в твердом и уверенном ответе обуреваемый сомнениями. Что ж, Вадер снова оказался прав, точно просчитав своего высокого покровителя. Тщеславная жилка едва ощутимо, но все же приятно дрогнула внутри главы разведки.
  Франц Иосиф отчаянно нуждался в победе. Империя трещала по швам, Венгрия вот-вот готова была отделиться, нарастало недовольство в давно покоренных славянских землях. Любой промах для императора был непростителен, поэтому сомнений кого выставят в роли козла отпущения, в случае неблагоприятного исхода, у Вадера не возникало. Ведь даже в самой критической ситуации, публичное заклание паршивой овцы здорово успокаивает общество. Русский император это хорошо показал и продолжает показывать с завидным постоянством. В Австрии такие выкрутасы давно обернулись бы всеобщим дворянским восстанием, но Николай как-то выкручивается, попеременно опираясь то на одних, то на других. Русские вообще слишком многое прощают своим правителям.
   - Прошу вас простить меня, Ваше Величество, но я достаточно служил в армии, чтобы понимать кажущуюся абсурдность нового плана, - выдержав основательную паузу твердо ответил Генрих. - Как понимать и то, что этот нелепый план может удаться благодаря своей неожиданности и кажущейся глупости. Благо мои сомнения развеяли последние донесения, которые точно указывают, что план кампании, переданный через Блейхредера не более чем гнусная провокация призванная опорочить наше державу перед лицом общественности и, при всем этом, не дать нам захватить инициативу в грядущей войне.
   - Вы уверены, что едва мы примемся за скрытную мобилизацию, как собираемся по разработанному Крисманичем плану, нас спровоцируют на объявление войны? - наклонив голову набок, в лоб спросил Франц Иосиф.
   - Да, совершенно уверен, - отчеканил Вадер. - Готов оставить в залог свою душу, - позволил добавить он полушутя, попутно ставя на кон своё благополучие и карьеру.
   - Такого нам не потребуется, а вот ваша уверенность очень пригодится для обсуждения оборонительной войны с Пруссией на совете. Особенно с учетом вскрывшихся фактов.
   - Как будет угодно Вашему Величеству, - поклонился разведчик, пряча раздражение, и, увидев отпускающий взмах монаршей руки, покинул кабинет.
   Вадер покидал дворец, пребывая едва ли не в бешенстве. Кроме роли громоотвода и выскочки у трона на него еще повесят задачу переспорить этого упертого барана профессора Крисманича. От злости Генрих даже на время перестал думать о том, каким же невероятным образом новый план Мольтке попал к нему в руки.
  
   * Штибер был убит в результате операции русской разведки, когда налаживал агентурную сеть в России (в реале убит не был).
   * Блейхредер - немецкий банкир, еврей по национальности через которого прошлогодний, устаревший план войны попал на стол к императору Австрии.
  
  Глава 1. За месяц до войны.
  
   Начало июня 1868 года
  
  Мерным гулом отдавался в ушах размеренный топот сотен ног. Желто-серым столбом вздымалась из-под ног дорожная пыль, затеняя жаркое солнце. Неизменный спутник войны, пыль оседала на солдат, на одежду, забивалась в любые щели и противно скрипела песком на зубах. Иван Медведев снял с головы фуражку, хлопнул ею по ноге, выбив небольшое облачко пыли, и вытер мокрое от пота лицо, размазывая грязь.
   - Меньше пей, - неодобрительно бросил идущий рядом солдат-односельчанин Андрей Овечкин. - Мало ли чаво эти баре говорят, - он аккуратно утер потный лоб чистой внутренней стороной рукава. - Удумали тоже, больше пить, чтоб не сомлели на марше. А за грязную морду, так сразу лаяться лезут. Водицу беречь надобно.
   - Не мели чепухи, Андрейка, - добродушно ответил Иван. - Что ни час, то ручей, а то и речушка. Куда воду хоронить почем зря?
   - От дурак человек! Учишь тебя учишь, а все без толку! - сокрушался односельчанин. - Ты как на привале разойтись скомандуют, так сразу ополоснись из фляги. А то пока ещё воды набрать успеешь да умоешься. Офицер радение твое увидит, всяко-разно случиться может. Припомнит опосля так и ифрейтором сделает, - менторским тоном, подслушанным у заезжего землемера, с удовольствием поучал более старшего сослуживца Андрей.
   - Ефрейтором, - машинально поправил Иван.
   - Чаво? - не понял солдат.
   - Чаво, да чаво. Ефрейтором, говорю, сделает.
   - Так, я и говорю ифрейтором, - не понял претензии Андрей.
   - Говори как по уставу положено. Выслуживаться он тут собрался, балабол, - улыбаясь в густые пшеничные усы, добродушно проворчал Иван.
   Андрейка обижено замолчал, но скоро отошел и принялся крутить головой, с интересом осматривая местность. Медведеву оставалось только подивиться - шел уже второй месяц марша, а пареньку все любопытно. Самому Ивану плодородные земли с тучными полями и яркими пейзажами Южной Украйны уже давно успели примелькаться.
   25-ый Смоленский пехотный полк нового образца, сформированный по призыву, выдвинулся с места расположения ещё в мае. Недолгие, но очень интенсивные сборы и новый полк отправился в путь. Чернигов, Киев, Житомир и вот уже виднеется приграничный Подволочиск.
   Ещё больше поднимая пыль вдоль марширующей роты, лихо проскакал вестовой.
   - Тьфу, ну что ты скажешь, - зашедшись в кашле, зло сказал Андрейка.
   - Да, вон уже река виднеется. Хлебни ты уже из фляги. Вот хоть из моей, - Иван протянул молодому свою воду. Тот жадно припал к горлышку.
   - Теплая, - посетовал односельчанин.
   - Зато не своя, - хмыкнул Иван, вызвав смешки идущих рядом солдат.
   - А все равно, по-моему будет. Вот посмотрите, - насупился опять обидевшийся Андрейка, чем только подзадорил однополчан. Со всех сторон раздавался смех, сослуживцы принялись давать шутейные советы как ещё можно выслужиться. Близость скорого привала мигом подняло настроение.
   - А ну цыц там все! - не сбивая шагу, рыкнул сержант.
   Смешки затихли как по волшебству. Своего седого старшего сержанта, уважительно именуемого не иначе как Степаном Сергеевичем, к чьему мнению прислушивались даже офицеры, бывшие крестьяне откровенно побаивались. Среди них ходили слухи что он давал прикурить не только армии Наполеона Третьего, но и пролил немало французской кровушки во времена Наполеона Первого. Изуродовавший правую половину лица пороховой ожог, тяжелый взгляд темно-серых глаз и пудовые кулаки, не давали усомниться в том, что сержантом Степан Сергеевич стал прямо с пеленок.
   Не заходя в Подволочиск рота получила приказ остановиться. Солдаты расселись вдоль дороги, с наслаждением вытягивая натруженные долгим маршем ноги. Как только пыль немного улеглась, выждав появление в зоне видимости офицера, торжествующе улыбающийся Андрейка принялся за водные процедуры. Обильно смачивая ладонь водой из фляги, он протирал лицо и громко фыркал, наблюдая за прогуливающимся вдоль расположившихся на отдых солдат прапорщиком. Наконец, усилия деревенского карьериста увенчались успехом. Офицер заметил отчаянно фыркающего солдата и устремился к нему. Сидящие на земле солдаты, было, подобрались, но Николай Волков, их взводный, жестом остановил их.
   - Похвально видеть такое рвение, - важно сказал этот ещё совсем молоденький офицер. - Однако воду желательно поберечь.
   - Ништо! У меня её полная фляга, - брякнул лучащийся от удовольствия Андрейка, преданно глядя на избавителя от насмешек.
   - А, тогда ладно, - благодушно махнул рукой Николай и осекся. - Как это целая фляга? А ну дай сюда, - он требовательно протянул руку, но, видя, что испугавшийся солдат не спешит расставаться с водой, вырвал флягу у него прямо из рук. - Полная фляга? Ты что на марше не пил?! - ноздри прапорщика гневно раздулись. - Болван! Идиот! Кому было сказано больше пить? В роте восемь отставших! Ух, как дал бы! - офицер замахнулся, но не ударил. - А ну пей! Все, все пей. Живо!
   Проследив чтобы вся вода была выпита прапорщик поцокал языком явно кому-то подражая и отошел. Над, как в воду опущенным, Андрейкой принялись потешаться пуще прежнего.
   - В ворогов не стреляй, патрон береги!
   - Штыком не коли - кровью замажешь. Казенная весч!
   - Што на земле расселся, курва! Штаны замажешь!
   В довесок ко всему улыбающийся своей жуткой улыбкой, похожей на оскал, сержант погрозил кулаком своему втянувшему голову в плечи подопечному.
   - Ну, будет вам, мужики! - Встал на защиту ставшего за сотни верст от дома таким родным односельчанина Иван. - Пошутили и хватит. Не ча парня зря стращать, чай не дурак, исправится, - расстроенный Андрейка с благодарностью закивал.
   - Ладно, побалагурили и баста, - благодушно поддержал Ваню живописно развалившийся на боку сержант.
   - Как скажешь, Степан Сергеич, - покладисто согласился один из весельчаков. - Не забижай парня мужики, - всего на несколько лет старшие сослуживцы Андрейки заулыбались. Иван пересел поближе к грустному Андрейке и ободряюще потрепал того по плечу.
  
  * * *
  
  В небольшое село Степанчиково, затерявшееся в лесах Епишевской волости Рославльского уезда, что в Смоленской губернии, воинский призыв добрался поздней осенью 1865 года. Когда был оглашен указ, вой встал по всей деревне. Крестьяне до дрожи в коленях боялись, что их всех хотят забрать в рекруты - память о Николаевских деревнях, воинских поселениях с казарменным бытом для всех крестьян, была ещё свежа. Хуже этого могла быть только казнь. Даже ссылка в Сибирь многими воспринималась легче проклятой рекрутчины.
  Когда пришедшие в деревню солдаты стали уводить мужиков силой, община все же сумели собраться и, не кидая жребия, выдали солдатам двоих подходящего возраста, по их мнению, лишних - Ивана, да сельского дурачка Андрейку. Вступившийся за племяша Ивана (единственная родная кровь на село) богатырь Федор был дружно скручен и заперт в сарае. За дурачка на образовавшемся стихийном сходе родня вступилась ещё более нерешительно. Подрали глотку, конечно, пару раз махнули кулаками, не без этого, но в большую драку не полезли. Куда там со всем селом тягаться, да и без того у Овечкиных сыновей хватало. Солдаты посмотрели на озлобленных мужиков, потом на семнадцатилетнего Андрейку, покумекали и решили, что если не сильно присматриваться, то за двадцатилетнего парнишка сойдет и приняли предложенных деревней призывников.
   Как по умершему голосила жена уводимого, бледного как смерть Ивана, с плачем шла за папкой, отпихиваемая солдатами детвора. Жуткими проклятьями провожало село пришедших солдат.
  Дорога до волостного центра не заняла много времени. Передав призывников, солдаты снова ушли 'выдавать повестки', с мясом выдирая молодых отцов из семей. Ивана и Андрейку как преступников посадили под замок к нескольким таким же бедолагам. На следующий день вместе с остальными будущими русскими солдатами, наши герои были отправлены под Рославль. По прибытию к уездному центру Иван в первый раз удивился, хотя заявлениям, что это конечная точка службы и служить им всего три месяца, после чего их отправят домой, конечно же, никто не поверил. В этот же день Ивану пришлось удивиться ещё раз - их разместили в специально выстроенных за городом грубых деревянных казармах, а не определили на постой, как это бывало обычно.
  Первым делом новоявленных солдат накормили. Многие призывники не ели к этому времени уже пару дней. О такой малости как кормить будущего солдата в период его следования к месту службы в суматохе первого призыва как-то совсем забылось. Сразу после сытного обеда всем выдали зимнюю форму, разрешив оставить себе на хранение старую одежду. Подпоясав широким ремнем штаны из добротной ткани и заправив их в черные кожаные сапоги, застегнув грубую, но крепкую шинель из серого сукна, поверх серой шерстяной гимнастерки и наудивлявшись на чудную шапку-ушанку, согревшийся Иван затосковал по дому. Но долго предаваться грустным мыслям Медведеву не пришлось, злые как цепные кобели сержанты выгнали всех из казарм. С немалым трудом бывших крестьян выстроили на плацу с помощью кулаков и такой-то матери. Под присмотром офицеров, срывающие голоса и отбивающие кулаки сержанты распихали призывников по ротам и взводам второго батальона Смоленского полка. Тут Ивану повезло, Андрейка, следовавший за ним как привязанный, тоже был захвачен в то же отделение страшнолицым, уже поседевшим от старости, сержантом - Степаном Сергеевичем.
  Первое время призыв занимался исключительно хозяйственными работами, приводя военную часть к должному, по мнению офицеров, виду. Благодаря сержантским заботам, не забывали и про личный быт, про утепление казарм, бани, сушилки, караулки, различные мелкие, но важные пристройки. Даже для хранения личных вещей построили отдельный склад, запиравшийся на большой амбарный замок. Когда солдатский быт боле менее наладился, а часть преобразилась к угодному господам офицерам виду, началась муштра. Дотошное изучение кажущихся бесконечными уставов и многочисленные физические упражнения. Многокилометровые марши по глубокому снегу, пробежки вокруг воинской части, переноска бревен из какого-нибудь медвежьего угла в лесу в часть на дрова. Лишь одно оставалось неизменным - утренняя побудка, приемы пищи, отбой и проклятый сержант.
   За изнуряющей работой и учебой совершенно потерялся счет дней, поэтому, когда на вечернем построении было объявлено, что завтра, после благодарственного молебна, всех распустят по домам, солдаты ни разу не державшие в руках оружия поначалу не поняли о чем речь. Однако нежданную новость тугоухим быстро растолковали более чуткие товарищи и строй радостно всколыхнулся. Не меньше обрадовала солдат и оставленная им добротная одежда, в которой они должны будут прибыть на службу в следующем году. Подарком одежды Иван восхитился едва ли не больше чем окончанем службы. Тулупчик старый совсем прохудился, а деньжат справить не накопил - так бы и мерз все оставшиеся холода, если б не подаренная шинель.
  Утренний молебен прошел как никогда торжественно, солдаты истово крестились, громко повторяя слова службы. Потом, получив положенное за три месяца жалование в три рубля, солдаты как-то неожиданно оказались предоставлены сами себе.
  - Благодарю за службу! - Гаркнул перед строем майор, перед тем как отправиться по своим делам и только.
  - Ну что встали остолопами? Живо марш за ворота! - рыкнул на недоумевающих подчиненных Степан Сергеевич.
  Солдаты, тайком оглядываясь и стараясь казаться незаметнее, набирая ход, направились к выходу. До самого выхода из части, до тех самых пор пока она не скрылась за поворотом, едва не бегущий Иван не мог поверить, что его и вправду отпустили домой...
  
  * * *
  
   Местечко, расположенное на левом берегу притока Днестра реки Збруч, было буквально заполонено войсками. Раскинувшийся на несколько верст, вытянутый вдоль реки огромный лагерь с центром в Подволочинске, казался одним огромным муравейником. Стучали топоры, с треском валились деревья, возводились полевые укрепления, собирались секции и запасались материалы для будущих понтонных переправ. Третья армия, вобравшая в себя все полки нового строя, готовилась к вторжению в Австрию.
   - Черт-те что, а не подготовка к войне! - сидя за столом, ни к кому не обращаясь, в сердцах бросил генерал-майор. - Сидим и ждем у моря погоды, позволяя австрийцам принять все необходимые меры. Не дураки же они. Давно догадались, что вводить в польские и западно-русские губернии незачем. Какие волнения могут здесь сейчас происходить? - Лорис-Меликов помолчал, задумчиво оглядывая собравшихся полковников, ненадолго задержав взгляд на прикомандированном из генштаба разведчике. - Однако, оставим вопросы политики, господа офицеры. Наше дело вопросы тактики. Как идет подготовка к переправе?
   Один за другим командиры пехотных полков заверили его, что понтонные мосты через реку могут быть возведены в считанные часы, как только поступит приказ. Водная преграда на этом участке границы составляла сомнительное препятствие для русских войск, но Австрийцы решили попробовать разыграть эту карту, не догадываясь, что именно этого и добивается неприятель. Штурмовать города с засевшими в нем войсками сомнительное удовольствие. Генштаба рассчитывал на выманивание противника в поле питая его иллюзию о возможности создания крупных проблем нашей армии.
  - Вот только наша заминка позволила неприятелю сконцентрировать под Волочиском несколько полков и артиллерию...
  - Всего два полка и десять пушек, - перебил начальник армейской разведки.
  - Но сколько прибудет, если наше стояние на реке затянется? - тут же спросил прерванный. - Это делает возведение понтонной переправы здесь опрометчивым, - не дождавшись от разведчика ответа, продолжил Андрей Васильевич Шульман, командир Тамбовского полка. - Таким образом, нам следует рассчитывать, что сооружать понтоны и форсировать реку придется под огнем неприятеля. Если австрийцы не глупцы, то они прижмут первые переправившиеся войска к реке.
   - Не стоит утруждать себя, озвучивая очевидные вещи, Андрей Васильевич, - раздраженно бросил генерал. - У вас есть какие-то соображения по этому поводу? - выдержав паузу, спросил командующий третьей армией.
   На полковника с интересом воззрилась пара десятков глаз. Мнение Шульмана разделяли все собравшиеся, однако не будет ли сомневающийся в необходимости форсирование реки под огнем неприятеля обвинен в трусости? Такого обвинения большинство собравшихся боялось больше смерти и уж тем более переправы под артиллерийским и винтовочным огнем.
   - Я предлагаю скрытно совершить ночной марш на двадцать верст... эээ километров, - поправился полковник, - вниз по реке силами своего и казачьего полков, - Шульман поклонился в сторону казачьего офицера сидевшего на стуле, положив руку на саблю. - Не мешало бы усилить наш отряд несколькими саперными ротами для более быстрого возведения переправы и всеми тремя скорострельными пушками системы Барановского. Остальные полки, выдвинутся к месту переправы немедленно, как только она будет готова. Мой полк, при поддержке казаков и артиллерии, удержит переправу в случае подхода к ней неприятеля, столько сколько потребуется.
   - Смею вас спросить, почему на обходной маневр пойдет только Смоленский пехотный полк? Почему бы не усилить обходной маневр силами Псковского полка?
   - А чем Орловский полк хуже Псковского?
   - Господа, я прошу у вас тишины! - поднял руку генерал.
   Дождавшись пока жаждавшие ранних медалей офицеры угомонятся, Михаил Тариэлович продолжил.
   - Хм, мысль весьма неплоха. А если... Господа, а сколько у нас саперных рот?
   - Двенадцать. По одной в каждом полку нового строя и по одной дивизионной, - с готовностью ответил командир Орловского полка. - Старые полки таковых не имеют, - уточнил он.
   - Недостаточно... - ответил своим мыслям генерал. Нахмурив брови Лорис-Мельников думал, время от времени шевеля губами. Внезапно его лицо просветлело.
   - Раз война у нас ожидается такая странная, сделаем вот как. Соберем весь шанцевый инструмент из новых полков для усиления саперных рот. Сколько топоров хватит столько солдат и возьмем, - на ходу отметая вопрос, отмахнулся он. - После чего начнем готовить бревна для возведения переправ на удобных местах на протяжении сорока километров вниз и вверх по течению пограничной реки. К тому же, имея практически десятикратное превосходство в числе, мы можем имитировать переправу несколькими полками в одном месте, в то время как переправим бОльшую часть армии в другом.
   Отправив казачьего полковника реквизировать топоры, генерал на карте указал каждому полку его участок, на котором должны были быть выполнены необходимые работы.
   - Везде сильным не будешь, - прокомментировал он. - Когда получим приказ, то переправимся основными силами на одной из переправ. Австрийцы не смогут нам помешать.
  
  * * *
  
   Во второй призыв Иван с Андрейкой уходили куда легче, чем в первый. Деревенские провожали их даже с легкой завистью - многим захотелось поправить одежду за казенный счет, отъесться, да ещё и какую-никакую деньгу получить за 'службу' в блажившей армии. Вот только пришедший с повесткой сержант, кроме уже служивших Ивана и Андрейки, взял из многочисленных желающих послужить лишь двоих. Уведомив, что в этот раз служба продлится полных четыре месяца, сержант заставил Ивана с Андрейкой поставить крестики напротив своих фамилий в списке и, велев отвести новичков к месту службы в указанный срок, отправился выдавать повестки дальше.
   Прибыв на место службы, Иван довольно крякнул. Из труб батальонной столовой столбом поднимался дым. Узнав у выходившего из неё солдата, что прибывших заранее, было приказано накормить, односельчане уверенно двинулись в сторону кухни. Подавая пример новичкам, Иван с Андрейкой на входе сняли головные уборы и, расстегнув ворот шинели, прошли на раздачу. Повар, не задавая лишних вопросов, выдал им полные миски каши и хлеб.
   - Хорошая у нас служба-то, - не удержался от довольного комментария односельчанин Савелий, облизывая ложку и пряча её за пазуху.
   - Придет сержант - посмотрим, как запоешь, - буркнул Иван, вставая из-за стола, непонятно почему уязвленный таким пренебрежением.
   Но попасть к Степану Сергеевичу, в первый раз призванным односельчанам, было не суждено. Их определили в другой взвод. Хотя сказать, что Савелию повезло, было сложно - сержанты были как на подбор редкостные изверги.
  Снова начались бесконечные физические упражнения и монотонные тренировки. Оружия будущим солдатам по прежнему никто не давал. Возвращаясь домой сытыми и окрепшими односельчане радостно балагурили, не понимая отчего им свалилось такое счастье. Только Иван время от времени хмурил брови сердцем чуя недоброе. И ведь оказался прав - следующей осенью их забрали сразу на три года, обещая потом уволить в запас и призывать только в случае войны.
  
  * * *
  
  Отзвуки происходившей в армии реформы раскатистым эхом отдавалась по огромной империи. Сказанная императором в сердцах, сразу после польского покушения, фраза 'У России только два союзника - это армия и флот' немедленно стала крылатой, с удовольствием цитируемая офицерством. Слова императора незамедлительно стали подтверждаться его делами.
  Начавшееся ещё в конце 1864 года публичное обсуждение необходимых преобразований, вызвавшее ожесточенные дискуссии по целому ряду вопросов, вскрыло огромные пробелы в боевой подготовке и низкую боеспособность воинских частей. Критиковалось и подвергалось сомнению решительно все: подготовка офицеров и солдат; тактика боя, роль кавалерии и ставка на таранный штыковой удар; устаревшие винтовки, переделанные из ещё более устаревших; огромное число способных пугать только своим видом пушек, столь грозное на бумаге и ничего не стоящее на деле; никчемная связь и взаимодействие между воинскими частями и прочее, прочее, прочее. Доброго слова заслуживала разве что перевернутая верх дном ведомством Игнатьева интендантская служба. Драконовские меры к проворовавшимся, вместе с высочайшими окладами и общественным признанием дали самый положительный эффект. Кнут и пряник - ничего нового. Многочисленные статьи о важности работающего как швейцарские часы бесперебойного снабжения, печатаемые в 'Метле' и 'Вестнике', значительно повысили престижность традиционно неуважаемой работы тыловиков. Если раньше туда шли, по большей части, с намерением разбогатеть, разумеется, отнюдь не честными путями, то теперь служба давала достойный доход и, что не менее важно для того времени - уважение. Была поколеблена ещё суворовская крылатая фраза о том, что любого интенданта после пяти лет службы можно вешать без всякого суда. Побывав полевым интендантом, гениальный русский полководец, заслуживший высочайшую похвалу на этом неблагодарном поприще, хорошо знал что говорил.
  В 1865 году, для обер-офицерского состава, в рамках реформы, начали спешно создаваться военные училища, программу для которых составляли лично Барятинский с Милютиным, а утверждал сам государь. Авторитет Барятинского в армии был непререкаем (сравним с авторитетом Румянцева), Милютин же являлся блестящим организатором и штабистом, проявляя незаурядное упорство и предприимчивость. Только этими причинами и горячей поддержкой императора могли объясниться столь быстро проходившие в армии перемены в подготовке младших офицеров. Хотя для полноты картины нужно добавить, что вызвавшая бурную реакцию вопиющая некомпетентность огромного числа командиров, выявленная в ряде показательных учений, отнюдь не была бесспорно принята в армии. Офицерский состав отнесся к реформе более чем настороженно, от открытого проявления недовольства их удерживало лишь имя главного инициатора реформы - Барятинского, сомневаться в храбрости и компетентности которого не приходилось.
  Огромную проблему в повышении образования младшего командирского звена с самого начала представил собой преподавательский состав, вернее острая его нехватка. Для постепенно открываемых учебных заведений, он собирался реформаторами и их ближайшими сподвижниками с миру по нитке. Для закрытия широких брешей в рядах учителей, из армии в большом числе выдергивали наиболее талантливых и опытных офицеров, что не могло не сказаться на её и без того плачевной боеспособности. Для подчеркивания важность воинского обучения, на первых лекциях, которые поначалу читали Милютин и Барятинский, среди слушателей присутствовал лично император Николай. Параллельно проводилась реформа Генерального Штаба и академии при нем, писалась программа обучения для старшего командного звена.
  И если с подготовкой офицерского состава армии дела обстояли просто плохо, то в военном производстве царил тихий ужас. В городе оружейников - Туле ситуация, без преувеличения, была просто критической. Отечественная военная промышленность медленно, но уверенно загибалась. Производство требовалось спасать и реанимировать, причем в пожарном порядке - материальная база, а вместе с ней и качество продукции, выглядели поистине удручающе. Тульский оружейный завод уже давно нуждался в глубокой модернизации. Оснащенный сильно устаревшим оборудованием, он уже давно не мог удовлетворять растущим запросам современной военной машины. Ещё горше обстояли дела в частном производстве, некогда славившемся на всю Европу. Располагая всего несколькими стволосверлильными и токарными станками на десятки мастерских, остальную механизацию труда рабочие мастерских производили зубилом, напильником и коловоротом. Тульское ремесленное оружейное производство застыло на рубеже 40-ых, 50-ых годов девятнадцатого века, не имея возможности продвинуться вперед. Прямо сейчас, в 70-ых годах все того же девятнадцатого века казнозарядные ружья и винтовки практически не выпускались. Зато выпускались дульнозарядные. Надо ли говорить, что при подобной картине тульские мастерские, не могли конкурировать качеством своей продукцией ни с одним серьезным европейским производством? Гравировка и чеканка, где тульские оружейники были традиционно сильны, это конечно хорошо, но оружие должно быть в первую очередь смертоносным.
  Сложившаяся ситуация по общему признанию требовала немедленного вмешательства правительства. В Тулу был направлен императорский аудитор ФИО, наделенный широчайшими полномочиями, приказ которого, как обычно, мог быть отменен только монархом. Первым делом им была открыта Тульская оружейная школа и выделен отдельный оружейный факультет из Московского государственного технического университета. Для оружейной школы, за совсем не скромные деньги, были наняты погнавшиеся за длинным рублем европейские и американские мастера и инженеры, из которых ни один не знал русского. Пришлось раскошелиться ещё и на переводчиков. Попутно расширяя завод и обновляя станочный парк, ФИО принимал активное участие в обсуждении и разработке новой винтовки.
  Тщательно опекаемый императором, под руководством ФИО, тульский оружейный завод стремительно преображался. Исправно поставлялись, купленные в период кризиса в Британии по цене лома станки, если было необходимо, докупались новые, открывались дополнительные училища и школы, привлекались иностранные инженеры и специалисты. Разумеется, удовлетворить огромные аппетиты русской армии внезапно обретший вторую жизнь завод не мог, хотя и пытался. Быстро разрастаясь, вбирая в себя мастеров полукустарных производств, он обещал выдавать минимально необходимые пятьдесят тысяч винтовок Бердана только в начале 70-ых годов. Пока же недостающие винтовки заказывались на заводах Америки, оголодавшие оружейники которой с удовольствием взялись за русский заказ.
  Немногим лучше производства винтовок обстояли дела в области артиллерии. Обухов, успешно справившийся с проблемой негодной для пушек стали, столкнулся с куда более острой и трудно разрешимой проблемой - нехватка нужных рабочих и отсутствие технологии массового производства. Выпуск мелкими сериями ему был по силам, но уже сотня скорострельных пушек системы Барановского в год составляли для завода неразрешимую в ближайшее время задачу. Разработанная же Миевским пушка, копировавшая, с подачи императора, ещё не созданную французами систему Чарльза Рагона де Банжа, но с унитарным заряжанием, на голову превосходившая все имеющиеся в мире аналоги, столкнулась с недостаточным качеством изготовления гильз, впрочем, этим же грешили и орудия системы Барановского. И хотя наладить производство гильз не удавалось, ставку решено было делать именно на эти орудия, совершенно прекращая продолжаемое от безысходности производство негодных бронзовых нарезных орудий.
  Однако, далеко не все желаемые и необходимые меры претворялись в жизнь. Из-за резкой реакции, так и не был введен, запрет на повышение в звании выше подполковника без окончания академии Генштаба. Острая нехватка преподавателей не позволяла переобучать необходимое число младших офицеров даже для вновь формируемых на базе старых, полков. Слабая производственная база не давала произвести и половины необходимого для перевооружения вооружения собственными силами. Реформа совершенно не коснулась прореженных после участия в заговоре гвардейских полков и тем более полков, где традиционно служили остзейские немцы. И хотя ситуация остро требовала исправления, Николай не хотел испытывать судьбу, пока не будут готовы верные, проверенные делом полки на случай возможного бунта. Особым образом стоял вопрос с переходом на призывную систему формирования армии. Предупреждая отчаянное сопротивление крестьянства и учитывая нехватку практически всего необходимого для призыва решено было произвести несколько тренировочных и один пробный. Целью тренировочных призывов было обустройство необходимого количества лагерей и оттачивание организационных мероприятий с попутным приучением крестьянина к мысли службы в армии. Цель пробного призыва была гораздо глубже. Николай рассчитывал, что полки нового строя покажут себя с самой лучшей стороны во время будущей войны. Это позволило бы продолжить реформы и поколебало бы позиции реакционеров в армии.
  
  * * *
  
  Третий призыв. Вот где для солдат началась настоящая служба! Всего через месяц солдатам выдали оружие. Они принесли присягу и продолжили муштру, но уже на новом уровне. Марши, стрельбы, отработка ближнего боя, многодневные переходы по пересеченной местности и злой сержант. Теперь Иван понимал, зачем их откармливали - сразу выдержать подобные нагрузки тем, вечно голодным недокормышам, которыми они были пару лет назад, не представлялось возможным.
  На второй год службы командованье их взводом состоящем из трех отделений по десять человек принял молоденький прапорщик. Бывший командир, привыкший к старой службе немолодой уже подпоручик, тянул лямку из рук вон плохо, был постоянно ругаем вышестоящими офицерами, иногда даже при солдатах. Ко всему прочему не в меру распускал руки, приходя на службу навеселе. Короче, этот во всех отношениях неприятный, и к новой службе по общему признанию негодный субъект, наконец-то, подал прошение об отставке в связи со служебным несоответствием. Среди солдат ходили слухи, что его грозили выгнать с позором за некое происшествие, но точно, разумеется, никто ничего не знал. Явившийся же для прохождения службы, после полугодичных офицерских курсов, прапорщик Николай Волков тоже избавлением не стал. Молодой офицер рьяно принялся за исполнение своих обязанностей, то и дело, доводя солдат то полного исступления своей прямо-таки не русской придирчивостью даже в быту. То и дело, раздавая непрошенные советы убеленным сединами сержантам-ветеранам, он вызывал недовольство солдат едва ли не больше предыдущего командира. Ситуацию исправил Его Величество случай, впрочем, вполне закономерный.
  Выполняя очередной маневр, взводный, получив приказ переправляться через реку, решительно отмел все советы сержантов и вопреки старинной пословице 'Не зная броду, не суйся в воду', начал переправу свято уповая на карту из штаба. Поднявший уровень воды в небольшой речушке, вызванный проливными дождями, превратил проверенный брод в совершенно неподходящее для переправы место. Куда молодой офицер со свойственной молодости горячностью смело ринулся, подавая сомневающимся солдатам пример. Не умевшего плавать Николая, зашедшего в речушку по грудь, но и не думавшего отступать, легко подхватило течением. Выловленный старшим сержантом, наглотавшийся воды, с ног до головы мокрый взводный, не знающий, куда деть глаза от стыда, на этот раз внимательно выслушал совет от своих ветеранов. 'Упрямый, но с разумением - будет толк,' - лаконично бросил своему отделению Степан Сергеевич, волоча к переправе длинное деревце с руку толщиной. Быстро переправившись через короткий, но глубокий участок вплавь, старший сержант, стоя по пояс в воде, принял один конец очищенного от сучьев деревца у своего товарища. Перебирая по сучковатой жерди руками, солдаты и офицер один за другим переправились на другой берег. Лихо затащив держащегося за противоположный конец сучковатой жерди, последнего оставшегося на том берегу, сослуживца на неглубокое место, Степан Сергеевич кинул нехитрое приспособление для переправы в густой подлесок.
  До самого привала молодой прапорщик был необычайно молчалив и задумчив. Сержанты делали вид, что ничего не произошло, молниеносно пресекая любое поползновение к обсуждению внепланового купания офицера солдатами. Когда, всего спустя полчаса после переправы сержант предложил встать лагерем на живописной полянке и просушиться, Николай, вопреки обыкновению, спорить не стал. Усевшись на пеньке и делая вид, что изучает карту, он исподтишка наблюдал за обустройством стоянки. Под едва заметным руководством сержантов, солдаты споро запалили большие и длинные костры, развесив промокшие вещи сушиться, и принялись за чистку оружия. Глубоко задумавшись над необходимостью своих приказов и указаний по разбивке лагеря, Волков не заметил подошедшего к нему Степана Сергеевича.
  - Кхе-кхе, - покашлял старший сержант, заставляя смотрящего мимо него прапорщика вздрогнуть.
  - Вы что-то хотели? - порывисто поднимаясь с места, спросил Николай.
  - Разрешите обратиться, ваше благородие?
  - Обращайся, - снова опускаясь на облюбованный пенек, жестом приглашая сержанта присесть по соседству, разрешил прапорщик.
  - Вы, ваше благородие, дурного в голову не берите, - не стал тянуть старший сержант. - Всяко бывает. Искупались сгоряча - эка невидаль. Солдаты сегодня помнят - завтра забудут. А совет выслушать, да свое решение принять, в этом урона чести нет. Разрешите идти, - не дождавшись реакции на свои слова, уже жалея что осмелился влезть не в свое дело, встал с пня Степан Сергеевич.
  - Ступайте, - только и ответил Николай.
  Не подав виду, что слышал непрошенный совет молодой прапорщик, все же воспользовался им, правда, по своему усмотрению. Он перестал постоянно вмешиваться в солдатский быт, хотя и менее придирчивым в службе стать даже не подумал. Однако, свое отношение к сержантам изменил на более уважительное. А те все так же строго соблюдали субординацию и требовали того же от солдат.
  
  
  Глава 2. Дела чиновничьи.
  
   Середина июня 1868 года
  
  Ранее лето. Ещё прохладный, бодрящий воздух, деревья, одетые изумрудную зелень, приятно шумящие под небольшим ветерком и отбрасывающие причудливо изломанные тени. Надо мной мерцало звездное небо, усыпанное миллионами звезд с широкой полосой Млечного Пути уходящего в бесконечность. За раздумьями я не заметил, как наступила ночь.
  Тяжелая телега истории моими усилиями все-таки выскочила из проторенной колеи и понеслась куда-то в ином направлении. Под откос или на ровную дорогу - узнаем только со временем. Пока же не умер Фредерик Седьмой (я взял за правило отслеживать биографии монархов), совсем по-другому прошло польское восстание, иначе завершилась датско-прусская война. Наполеон Третий, давно отодвинувший завоевательные планы на Бельгию и Люксембург всецело погряз во внутренних дрязгах - опора на ультракатоликов с нашей помощью выходила ему боком. До сих пор не состоялась Австро-Прусская война, а датская принцесса Дагмар нашла себе другого мужа, не претендуя боле ни на меня, ни на моего брата. Но все так же правила морями Британия, все также сохой ковырял землю русский мужик, все так же готовились померяться силами за ведущую роль в Германском союзе Австрия с Пруссией. Едва ли не чудо, что мне удалось удерживать Бисмарка от войны столь долгий срок. Рукотворное чудо, которое приятно согревало душу. Все же роль личности в истории, пусть и с таким могучим инструментом которым являлся мой дневник-ноутбук, не стоит преувеличивать. Геополитику и непредсказуемые последствия, которые не просчитаешь на раз, никто не отменял.
  Тем временем, из-за моего вмешательства, все сильней нарастал в России глухой ропот недовольства. Исподтишка мутили воду опальные Шереметьевы и Голицыны, исходили злобой обнищавшие потомки-бездельники других древнейших аристократических родов. Деревня вновь и вновь жаждала черного передела, когда землю раздают по количеству едоков. Крестьянские бунты не утихали ни на миг. Кулуарно захлебывалась криком придавленная цензурой так называемая интеллигенция, с пеной у рта отстаивали свою правоту сторонники старой письменности. За глаза меня кроме как Петром Вторым Который Настоящий и не зовут уже. 'Эка напасть на нашу голову!' сокрушались чиновники. 'Царь-реформатор на троне! Бабу бы ему задорную, да фейерверков побольше. Так нет, честным людям проходу не дает. Никакого тебе уважения!'
  Я сердито сплюнул на дорожку. Снова вспомнились отчеты Салтыкова из Курска. Как воруют, ах как воруют! Веревку с виселицы перед повешеньем диво, что спереть не успевают! Как же прав был дед, говоривший 'в государстве не ворую только я*'.
  'Ничего, я им покажу Кузькину Мать', - подумал я и криво усмехнулся, вспоминая стучащего туфлей по трибуне Хрущева. Посмотрим ещё кто кого.
  Отправленные два с половиной года назад в Курскую губернию Ден с Салтыковым разворошили осиное гнездо. Разумеется, поначалу все было хорошо. Даже замечательно. Ведь первым этапом эксперимента по упорядочиванию работы государственного аппарата стало повышение, в среднем пятикратное, денежного довольствия у чиновников. Благодарственные письма просто завалили мою канцелярию. Иные даже подумали, что Ден, став царским любимцем и выпросив столь широкие привилегии для 'своих', перестанет чиниться. Чиновничья братия, сперва робко, а потом уверенно и открыто понесла губернатору положенный процент мзды деньгами и борзыми щенками. Тот лишь улыбался и с благодарностью принимал подарки, неизменно приговаривая 'Ну спасибо, братец, уважил. Хоть за тобой бегать-то не придется!' Совсем по иному заговорили в губернии, когда вышел губернаторский приказ, да ещё скрепленный печатью императора, о переписи имущества не только чиновничьей братии, но и их ближайшей родни. Памятуя о том, каким генерал бывает в гневе, перепись провели в кратчайшие сроки, всемерно помогая все разрастающемуся департаменту Салтыкова. А после грянул гром указа 404, почему-то называемого с легкой руки императора не иначе как, 'Money not found'...
  Этим указом, тоже скрепленным печатью императора, предписывалось раз в полгода и перед выходом на пенсию, предоставлять отчет о своем и ближайших родственников материальном положении. Скрывать украденные деньги, не вписывающиеся в картину официальных доходов, стало несоизмеримо труднее. Настал звездный час, непонятно к чему приехавшего полгода назад с губернатором Салтыкова, постоянно совавшего нос не в свои дела. Набранная им с миру по нитке команда неведомо как выживавших на более чем скромный оклад и не запятнавших себя мздоимством чиновников (бывали и такие), ретиво принялась за повторную опись имущества. Градом посыпались отставки и прошения освободить от службы по состоянию здоровья и прочим причинам. Губерния вскипела чиновничьим гневом, на мою канцелярию обрушился ливень прошений и жалоб, наветам на Дена и его наперсника не было числа. А спустя считанные дни, чиновничья телега встала - начался неприкрытый саботаж. Любое решение затягивалось и откладывалось, бумажки передавались из ведомства в ведомство. Недостача одной запятой могла послужить поводом для повторного рассмотрения жалобы мещанина Авоськина на кинувшего телегу перед его воротами соседа и не пожелавшего оную убрать. Тут-то Салтыков и показал, что не зря ел свой хлеб все это время - во все отделения были спущены нормативы, формуляры и предписания. За неисполнение, за срывы сроков рассмотрения были положены внушительные штрафы. Внезапно открывшиеся широкие полномочия личного порученца императора заставили ёкнуть сердца самых прожженных интриганов.
  В те самые дни, в губернаторском доме стояла могильная тишина. По одному являлись недавно делившиеся взятками чины к вновь грозному генералу, своим ходом или под стражей. Внезапно приболевших приносили, порой, даже на носилках. 'Ох, выручил ты меня, братец,' - неизменно встречал вновь прибывшего губернатор, дружески хлопая того по плечу. 'Благодарствую тебя, не пришлось мне за тобой бегать.' Бледные лица, обмороки и сердечные приступы проворовавшихся чинуш были частым ответом на шутку Василия Ивановича. Сомлевшего было от переизбытка чувств, очередного не в меру упитанного почтенного главу семейства усаживали в кресло и давали нашатырю. Возврат генералом принесенных взяток, недолгая беседа, с повторяющимися обмороками и хватанием за сердце и очередной приговор. Памятуя мое наставление прощать хоть некоторых, не в конец пропащих, на собственное усмотрение (а то работать станет некому!), Ден изредка назначал многократно превышающие размеры взятки штрафы и оставлял на службе. Но в основном же без всякого сожаления слал по этапу, конфискуя в казну, что только возможно.
  'Мне, братец, большого труда стоит не забить тебя, как шелудивого пса, без суда на месте,' - отпихивая целующего сапог коллежского асессора, говорил Ден.' На то есть государева просьба, мне вместно её всячески уважить. Будь моя воля, ты бы по справедливости, до судного дня рабом последним службу нес у того крестьянина, чья жена в поле по твоей вине родила, да ребеночек от весенних холодов помер.' Наученный Делом Интендантов и обличением, давшим чувствительную сдачу оппозиционной аристократии, я заранее озаботился должным освещением идущих процессов в прессе. Не только Курской, но и столичной. Лесков, Салтыков, Достоевский и другие придворные литераторы красочно описывали наиболее беспринципные и отвратительные ходы чиновников Курской губернии по выбиванию денег у бесправного крестьянина. История с выгнанными весной из домов в поле крестьянами, якобы для обыска деревни, не была чем-то незаурядным. Подобное практиковалось с большей или меньшей жестокостью многими. Пока крестьяне не вынесут нужную чиновникам сумму, их с семьями днями заставляли лежать в поле, не давали доить коров, не позволяли распахивать землю весной или собирать урожай осенью.
  И снова, все прошло не гладко и совсем не так, как мне бы того хотелось. Почти десятикратно сократилось число чиновников в Курской губернии, зарывались в бумагах редкие счастливчики, пережившие большую чистку, днюя и ночуя в душных кабинетах. И хотя прав был Салтыков и большие оклады, премии и скорый рост в чинах, при отбывших в Сибирь начальниках, делали свое дело, но целыми ведомствами подавали прошения об отставке проворовавшиеся бумажные крысы из других губерний. Чиновничий бунт набирал обороты, расширившись на всю Российскую Империю, и, в преддверии войны с Австрией, мог разрушить все мои планы.
  Несмотря на получение горячей общественной поддержки, меня раздирали сомнения. До едва не удавшегося заговора аристократии я тоже уперся рогом, демонстрируя, что мне сам черт не брат. Однако суровая реальность быстро поставила меня на место, показывая, что абсолютная власть совсем не такая уж абсолютная. Сейчас же на носу висела война, в армии вяло бродило недовольство идущей реформой Барятинского-Милютина, а государственная телега почти встала. Я колебался - уступать не хотелось, а как победить чиновничью гидру я не знал. Меня спас Салтыков.
  Метод, предложенный срочно прибывшим в столицу императорским аудитом был предельно жесток и включал в себя несколько этапов. Для начала на год вводился запрет на выход в отставку любого чиновника, по любой причине. Уйти со службы можно было только вперед ногами. Пренебрегая скидками на здоровье и другими обстоятельствами, он насильственно прекращал массовый уход в отставку, параллельно оставляя открытым спуск пара во все сильнее кипевшем котле. Был принят ряд жестких, эффективных и не очень мер. Так, например, армии предписывалось контролировать явку чиновников на место службы. Хорошего из этого вышло мало, но нужной меры - по возможности припугнуть чиновников и добавить себе очков со стороны офицеров, Салтыков достиг. Хотя далеко не везде, так как во многих местах контроль оставался пустой формальностью. Офицеры и высшие слои чиновников связанные знакомствами там, где это было возможно, тихо саботировали и этот приказ. Вторым этапом, чиновничье жалование по всей империи поднималось до уровня Курской губернии. Третьим были спущены заготовленные нормативы и сроки прохождения бумаг по образцу Курской губернии. Со штрафами за невыполнение, разумеется. И, наконец, через три месяца после начала войны с чиновничьей братией, было дано разрешение выходить в отставку. Правда, с существенной оговоркой. Тем, кто пожелает выйти в отставку до истечения года, предписывалось выплатить в казну уже повышенное годовое жалование. Самых проворовавшихся это не сильно смутило, но с паршивой овцы хоть шерсти клок. Тем более, что уличить проворовавшихся ранее, часто не представлялось возможным.
  Убрав контроль армии над чиновниками, я с радостью констатировал, что за три месяца многие мстившие за свои прошлые обиды офицеры, сделали союз чиновников и армии невозможным на долгие годы. В свете продолжающихся и будущих реформ трещина между армией и чиновничьим аппаратом была мне весьма на руку.
  Отрицательным итогом моей 'большой чиновничьей войны', было довольно таки серьезное возрастание бюджетных трат на работу аппарата, полугодовое функционирование всей государственной машины через пень-колоду и периодический полный стопор. Положительный эффект на первый взгляд вышел куда скромнее, но только на первый. Если общая продуктивность работы аппарата из-за несовершенных нормативов Салтыкова, но особенно из-за значительного оттока чиновников с руководящих постов едва ли существенно возросла, то уровень коррумпированности понизился на порядок. Появилась обретающая реальность возможность работать по установленным государством правилам с прозрачными сроками прохождения бумаг, что было особенно важно для промышленников и купцов. Но самым главным было, то что чиновников поставили на место попутно разрушив миф о их незаменимости.
  В этом нелегком деле отличилась Гражданская Служба под руководством Победоносцева. Стремительно развивающаяся и зарабатывающая репутацию правительственная организация наподобие кадрового резерва, проводящая распределение и распродажу конфискованных земель в Польше, была брошена в горнило бумажной войны. Служба, состоявшая только из попавшей в опалу, обедневшей, пожелавшей выслужиться молодой, но высокообразованной аристократии и гремучей смеси из лучших представителей флотских и армейских офицеров вышедших в отставку, да ещё разбавленной чиновничеством... Едва ли тысяча человек, но каких! Ожидания чиновников на несостоятельность царского нововведения не оправдались.
  Тесно взаимодействуя с департаментом Салтыкова и не стесняясь постоянно спрашивать консультаций, 'граждане' заменяли пришедшие в негодность шестеренки государственного механизма. Не всегда удачно, но в целом весьма успешно. Серьезной опорой стал многочисленный нижний пласт чиновников, которые в основной своей массе послушно выполняли волю вышестоящих, пусть питая надежду в будущем занять хлебные места. Повышение жалования заткнуло рты немногочисленным недовольным сменой начальства - трудно возражать с полным ртом. Одновременно с этим дала свои плоды широкая общественная поддержка, завоеванная блестящей публицистикой ряда лучших мастеров пера в России. Вступая в громкую полемику с противниками и критиками реформы, работая на опережение, 3-е отделение Его Императорского Величества Канцелярии, под руководством Лескова, формировало нужный взгляд на вещи внутри страны. В России во все времена хватало прекраснодушных мечтателей и энтузиастов, а в то время их было много как никогда ранее. Гражданская служба сотнями набирала кандидатов, горевших желанием изменить Россию к лучшему, щедрой рукой нарезая им работу. Многие из них впоследствии пополнили её ряды, оставив службу уже после войны с Австрией. Из-за чиновничьего бунта и острой нехватки кадров реформа во многом получилась половинчатой, но хороший задел был положен.
  Много позже, ознакомившись в своем дневнике-ноутбуке с успехами по борьбе с коррупцией в Сингапуре в 1960-1970-ых годах (где был раньше!), я обнаружил много общего между подходом Салтыкова и правительства Ли Куан Ю. Во-первых, было проведено значительное упрощение процедур там где это только было возможно. Не везде и не сразу, но дело быстро шло вперед, не оставляя сомнений в конечном результате через несколько лет. Во-вторых, проводилась титаническая работа по удалению любых двусмысленностей в законах. Всякое место, где могло быть допущено двоякое толкование, решительно исправлялось. Здесь, пробуксовка преобразований стала наиболее заметна. Законы Российской Империи были многочисленны и запутаны, многие имели под собой вековые традиции. Исправлять их без бесчисленных согласований не рисковали даже птенцы гнезда Салтыкова. В-третьих, нормативы, правила и предписания для чиновников были написаны ясно и просто, не скрывая за потоками букв и оговорок сути. В-четвертых, были резко подняты зарплаты чиновников, адвокатов и судей. Особенно сильно денежное довольствие было повышенно у последних - более чем в десять раз. Имея перед глазами пример китайской модели экономики двадцать первого века, можно было не сомневаться в том, что даже расстрелы не удержат чиновников от воровства, если положить им маленькое содержание. В-пятых, шла работа по созданию ведомства для борьбы с коррупцией в высших эшелонах власти. Здесь я пошел до конца и включил членов императорской семьи в список тех, кто подвергается проверке. В конце концов, повысить содержание для своей семьи я могу официально, никого об этом не спросив. Другое дело, что подкупы Великих Князей, когда на вооружение принимались далеко не лучшие образцы таили в себе куда большую опасность. В-шестых, шли самые жестокие кары для проворовавшихся, на волне общего негодования казнокрадством, Салтыкову удалось впихнуть туда даже смертную казнь. После этого, всякое осуждение конфискаций и штрафов почти прекратилось -публике была подкинута куда более интересная тема для слива своего негодования. В-седьмых, был разработан план на дальнюю перспективу - требовалось вбить в головы населения империи, что брать и давать взятки не только чревато проблемами, но в принципе плохо и ненормально. Конечно, по поводу последнего пункта я не питал иллюзий об изменении менталитета в считанные годы, но если справились азиаты-сингапурцы, коррупция у которых заложена в традиции, что мешает нам?
  
  * Фраза принадлежит Николаю Первому, который являлся дедом нашего героя.
  
  
  Глава 3. Дворянское гнездо.
  
   Май 1868 года
  
  На просторной незастекленной веранде угрюмого, деревянного особняка с облупленной краской, горели праздничные свечи в серебряных подсвечниках - остатки былой роскоши. Большой стол был заставлен едва наполовину, давно минули те дни, когда Волковы давали званые вечера на весь уезд. По нынешним временам большое застолье стало непосильной ношей для обедневшего дворянского рода. Темными провалами взирали на улицу не освещенные окна нежилого крыла дома. Сыновья и дочери, стремительно выросли и выпорхнули из отеческого гнезда. Прежние простор и размах стали не нужны, да и хлопотно было содержать в порядке столько комнат.
  Во главе стола, застеленного опрятной белой скатертью, восседал старый, но ещё крепкий мужчина в военном мундире. Горделивая осанка и без формы не позволяла заподозрить в нем кого-то иного кроме отставного офицера. Это был хозяин особняка, Александр Матвеевич Волков. Он степенно поглаживал роскошные седые бакенбарды, за которыми, по всей видимости, очень следил и которыми по праву гордился. Скрывая радость встречи и нетерпение, за маской лица не отражающей ни одной эмоции, он выдавал себя смеющимися глазами, уголки которых постоянно лучились весельем. А причина для праздника и веселья была, и более чем серьезная - давно не навещавшие старика повзрослевшие сыновья, разом прибыли в родной дом. По правую руку от отставного полковника сидели два армейских офицера: Сергей Александрович и Николай Александрович Волковы. Пошедшие по пути отца, они до того были похожи друг на друга, что даже сторонний наблюдатель легко признал бы их родными братьями, коими они, конечно, и являлись. По левую руку от почтенного главы семейства (хотя вернее будет сказать культю - рука осталась в Севастополе оторванная французским ядром), откинувшись на спинку резного стула, сидел морской офицер, лениво покуривавший трубку. Прихрамывающий старик звероватого вида с белоголовым мальчонкой расставляли тарелки с серебряными приборами и наполняли рюмки.
  - За род Волковых! - встав с места, поднял рюмку глава семейства.
  Как на пружинах поднявшиеся сыновья дружно поддержали тост и опрокинули прозрачную жидкость внутрь.
  - Что Николай, не учат нынче в армии честь мундира держать, - ехидно заметил отставной полковник, закашлявшемуся сыну, самому молодому за столом.
  - Не в этом честь мундира ныне состоит, чтоб водку пить, а чтоб врагов разбить, - не преминул ответить колкостью молоденький прапорщик*, и, противореча сам себе, подхватил вновь как по волшебству наполнившуюся рюмку на длинной ножке. - У нас после первой не закусывают, - гордо ответил он отцу, под одобрительное ворчание старика и кивки улыбающихся братьев. - За государя!
  Повторно опрокинув рюмки, вслед за довольным отцом, расселись и раскрасневшиеся братья. За столом немедленно воцарились звуки обычно сопутствующие быстрому поглощению пищи. Старый слуга, бывший отставной солдат, комиссованный по ранению, аккуратно и точно, выдавая большую сноровку в этом деле, разлил водку, не доливая до краев самой малости. Зорко осматривая быстро пустеющие тарелки, он глазами указывал мальчонке кому и что следует подать. Наконец, первый голод был утолен и глава семейства, отставив в сторону приборы, принялся набивать трубку, с усмешкой поглядывая на расслабленных сыновей.
  - Что слышно в Петербурге? - ни к кому конкретно не обращаясь, выпустив струйку дыма, спросил Александр Матвеевич.
  Братья переглянулись, не зная как отвечать на столь неопределенный вопрос.
  - Много перемен творится, батюшка, - видя, что все молчат, взял слово морской офицер. - Так просто всего и не расскажешь, - осторожно попробовал прощупать интересы непривычно благодушного отца капитан-лейтенант.
  - Ты начни, а там посмотрим. Чай не в глуши живем, газетки читываем, - с благожелательно усмешкой ободряюще кивнул Александр Матвеевич.
  - Большой корабль на верфях строим, да вы, наверное, из газет знаете, - и, получив подтверждающий кивок, продолжил. - Так вот большая шумиха была, аккурат к моему отъезду. Воровство на верфи вскрылось...
  - Ну, ты, Владимир, нашел, чем удивить. Куда не ткни, всюду воровство вскроется, - не дал договорить глава семьи.
  - Не в том интерес, что воровство вскрылось, - хмыкнул средний сын. - Главное как! А дело вот как было. Приходит, к нам государь на верфь со свитой, солдат с ним, кабы не рота...
  - Сам-то, каков из себя? - снова перебил рассказчика отставной полковник.
  - Статью строен, лицом чист. Держит себя по-простому, на людей как на пыль под ногами не смотрит, - немного задумавшись, прибавил Владимир. - Не в том суть, батюшка. Походил государь по верфи, на корабль полюбовался. Поговаривают император сам прожект рисовал.
  - Слыхал я весь в Петра Алексеича пошел, - снова вклинился в рассказ отец. - О морях дальних мечтает, англичанке в рот заглядывает, да службу требует крепко.
  - Не без того, - покладисто согласился Владимир и тут же продолжил. - Прошелся государь по верфи и начал мастеровых расспрашивать. Остановил двух и спрашивает: 'Жалобы на службу имеются?'
  - Какая у мастеровых служба? Знай себе руби да строгай, - в который раз перебил рассказчика Александр Матвеевич.
  - То отдельная история. Нынче все мастеровые на военных верфях на службе состоят, - принялся разъяснять капитан-лейтенант. - Закончилось раз, профильное железо на верфи где 'Петра Великого строят'. Андрей Тимофеевич, чтоб работникам зазря не платить, по обыкновению, их рассчитал и по домам отправил. Разбрелись мастера, чтоб без дела не сидеть, кто куда. Один к Путилову на стройку Морского канала, другой к Обухову пошел, а третий и вовсе на Волгу речные суда строить подался. Толковых мастеров нынче с руками отрывают. Приходит новая партия железа - работать некому, а стройка Николай Александровичу огнем горит. Долго ли коротко ли, дело до него самого и дошло. Распорядился царь всех работников вернуть и на службу менее чем на пять лет не принимать, а жалование приказал платить буде и работы не станет вовсе. Даже мундир чудной выдумал - комбинезон рабочий - длинный такой фартук с карманами.
  - Чудно! В газетах такого не напишут. Ты про воровство продолжай.
  - Все-то вы, батенька, меня перебиваете, - позволил себе выказать неудовольствие сын. - На чем это я... Ах, да! Спрашивает государь у мастеровых про жалобы. А я как раз у них за спиной оказался. Вижу, вице-адмирал Протасов незаметно для государя кулак рабочим показывает, да глаза страшные делает, чтоб не вздумали, значит о жалобах говорить.
  - Ха! Это по-нашему! - хлопнул себя по бедру ладонью отец.
  - А мастер тот, к кому государь обращался, как будто не видел ничего, возьми да и скажи: 'Имеются жалобы. Как не быть. Сверхурочные не плотют и за работу в праздники как в обычный день считают.'
  - Что? Адмирала не побоялся? Ишь ты шельма! - то ли восхищенно то ли осуждающе цокнул языком полковник.
  - То-то и оно что не убоялся! 'Я,' - рабочий говорит, 'грамоту разумею да счету обучен. За работу в выходной вдвое обычного дня положено!'
  - Каков нахал! Давай не томи, дальше-то что?
  - Послал государь за расчетными листами. Приносят - все сходится. И давай тогда царь прилюдно разбираться. В получении роспись стоит? Стоит. Роспись сам ставил? Сам. Денег столько получил? Нет. Почему расписывался? Грозили роспись подделать да вовсе ни с чем оставить. Почему не жаловался? Некому говорит, все и так все знают. Это только для тебя государь новость.
  - Ишь ты! Прямо так и сказал? Совсем страх Божий потерял!
  - Смотрю - самодержец наш посуровел, задумался. Я ещё поначалу подумал, что не сносить языкастому головы. Его слово ничто против адмиральского. Тут царь к Протасову поворачивается. 'Крал?'. Тот, с лица сошел, но разумеется: 'Никак нет, Ваше Величество! И в мыслях не держал. Как можно!' Николай постоял, вот так, - Владимир встал с места и засунул руки в карманы, посмотрев на сидящего отца исподлобья. - Покачался с носка на пятку и говорит 'А если найду?' Адмирал молчит, совсем с лица сошел, потом покрылся. Знает ведь, как искать могут. 'Так мне Игнатьеву приказать?' - у Протасова спрашивает. Не выдержал тут адмирал, губы затряслись. Припал он к руке государевой, прощенья запросил. Царь руку выдернул, точно брезгует, на адмирала как на пустое место посмотрел, у мастерового фамилию спросил и пошел. И все за ним ушли, только Протасов на месте стоять остался. Мимо него прохожу, слышу шепчет 'Лучше б ударил.'
  - Дальше-то что? - спросил замолчавшего рассказчика отставной полковник.
  - Не знаю. Я на следующий день в отпуск отбыл, да из столицы домой уехал.
  - Ах, ты! Такая история недосказана. Гришка, наливай! - скомандовал старому слуге, раздосадованный отец.
  - Так налито уже, - подал голос, молчавший весь вечер старший брат.
  - Выпьем за службу верную, да чтоб ни на кого из вас государь как на того адмирала не посмотрел.
  Братья поспешно поднялись и звонко чокнувшись, выпили холодную водку из запотевших рюмок. Закусив соленьями, Александр Матвеевич принялся раскуривать потухшую трубку.
  - А поведай-ка нам, Николай, про службу свою, - обратился отец к младшему сыну. - Много у нас в губернии про полки нового строя говорят, да врут безбожно поди. А где правда и не разберешь. В газетах про военную реформу хоть и печатают, да все больше с высот генеральских. Где тут поймешь. Правда ли что офицеров в полках новых только после аттестации да особых курсов берут?
  - Правда, батюшка. Сам я полугодичный курс заканчивал, звание свое подтверждал, - кивнул головой Николай и закашлялся от табачного дыма.
  - Рода одного, значит одной нынче мало стало, - постукивая пальцами по столу задумчиво протянул отец. - Быть войне.
  - Какой войне батюшка? Полков таких раз-два и обчелся, служба новая едва налажена. Да и с кем воевать?
  - С кем воевать всегда найдется, - не согласился отставной полковник. - Да ты лучше скажи, чему тебя на курсе твоем учили, да как.
  - Учили, батюшка, крепко. Спрашивали строго. Кто заартачится или загуляет, а то и вовсе дурак, наук никаких не знает, обратно в старые полки гнали. Иных и вовсе со службы попросили. Тяжко ученье давалось, не до первопрестольной с её красотами было. Жили как обычные солдаты в отдельных казармах, утром разминка и бег трусцой. Слышал я, государь его очень полюбил, сам бегает и других заставляет, - кивнув недоверчиво хмыкнувшему отцу, пыхтевшему трубкой, Николай продолжил. - Потом короткая служба в нашей церквушке, завтрак и сразу за парты. Учили тактике, как солдат в ежовых рукавицах держать, как карту читать, да много чему учили. Через полгода экзаменовали нас со всей строгостью. Присягу у выпуска сам государь принимал.
  - А муштра как же? - изумился Александр Матвеевич.
  - А не было муштры почти что, батюшка, разве что с полчаса по плацу каждый день ходили, дабы строй держать уметь.
  - Точно к войне, - помрачнел отец. - Если муштрой не нагружают, да к парадам не готовят - значит война близко. Примета верная.
  - Да с кем воевать батюшка? - не выдержал второй сын.
  - То не нашего ума дело! С кем прикажут воевать с тем и станем. Хоть бы и с турком.
  - Опять англичане и французы вступятся, если наша брать будет, - не согласился Владимир.
  Отец, ветеран крымской войны, только скривился. Полученное на той войне увечье, сделало его заклятым врагом и французов, и англичан.
  - Читал я, в новых полках службу медицинскую устраивают, - перевел разговор на более нейтральную тему отставной полковник. - Каждому полку врачей придают да солдат учат врачевать, да раненых уносить. Правда, Николай?
  - Полевые госпитали делают - правда. А вот что солдат лечить учат - врут. Со взвода двоих покрепче фельдшерами назначают, чтоб раненых выносили. Да кровь остановить учат и только. Какой там лечить! Вот полевые госпитали - это да, сила!
  - Про полевые госпитали читал. Пирогов чин главы военно-медицинской службы заслужил. Его работа, - поднимая калеченую руку, прокомментировал отец. - С таким не пропадешь. Сам мне рану чистил, все кисть спасти пытался. До последнего не отступал. Эх! Не контузило бы меня, да в себя раньше бы пришел - руку бы точно спас.
  Захмелевший отец ещё долго рассказывал, как его ранило в том злополучном жарком бою, как он кромсал французские мундиры весь черный от порохового дыма. Как враги пугались его страшного вида, как Бог миловал и, потеряв половину солдат, сам он до ночи оставался невредим...
   Спустя три дня прибывшие на побывку офицеры, отбыли на службу, оставляя старика предаваться воспоминаниям своей бурной молодости в пустом доме. А уехавший Николай все никак не мог выкинуть из головы суворовский завет полученный от отца, уверенного, что провожает сыновей на войну. 'Кто напуган, тот наполовину побит'.
  
  
  Глава 4. Дела минувшые.
  
  30 июня 1868 года
  
  Я прогуливался по парку, ставшему моим излюбленным местом для раздумий, практически в одиночестве. Не считать же за компанию охрану, которая взяла меня в широкое кольцо? Причем кольцо настолько широкое, что их почти не было видно и слышно. Только изредка я мог разглядеть мелькавшие в отдалении спины и расслышать приглушенный топот за спиной. Наверняка, были ещё сопровождающие, идущие вдоль дорожки и проверяющие каждый куст и овражек на моем пути, но они ничем не выдавали себя.
  За время прошедшее с едва не удавшегося покушения 65-го года, было совершено ещё четыре попытки моего устранения. Пусть и остановленные на дальних подступах они вселили в Рихтера просто маниакальную подозрительность. Некоторые попытки были не более чем забавными казусами, но были и другие, весьма, на мой взгляд, трагичные. Вот как можно было надеяться на успешный исход уговоров казака, героя Иканского дела, пырнуть меня в ухо шилом во время сна, имея хоть каплю разума? А некий ретивый родственничек ныне здорово обедневших Шереметьевых попытался. Даже задаток дал - сто рублей. Наученный Оттоном Борисовичем охранник, обещал исполнить все в лучшем виде и хотел, распрощавшись с нанимателем, бежать на доклад к начальству, как злоумышленник решил заставить казака целовать крест. Тот этому решительно воспротивился и был забит насмерть слугами, подоспевшими на предсмертные хрипы несостоявшегося нанимателя. После этого события начальник моей разведки не реже раза в неделю заставлял повторять 'Царевы предписания' и озаботился включением в ряды моей охраны сразу двух священников должных отпускать подобные грехи и исповедовать моих стражей.
   Вообще за последнее время благодаря, пусть нелепым и глупым, а порой даже смешным, но вполне реальным злоумышленникам и изнурительным тренировкам, моя охрана по праву должна была носить наименование лучшей в мире. Тяжело в учении - легко в бою*, не забывал перефразировку ещё суворовской мудрости Рихтер. Хотя, будучи откровенным, надо заметить, что Оттон Борисович резонно полагал, что лучшей защиты, чем упрятать меня как можно дальше от подданных быть просто не может. Смирившись с категорическим отказом строить Запретный Город по образцу китайских императоров, он приложил недюжинные усилия в доведении до минимума моего появление на публике и устраивал всевозможные препоны любому посетителю. Попасть в место императорского обитания уже давно стало задачей нетривиальной. Сначала требовалось подать прошение на моё имя с указанием причин посещения, затем требовалось удовлетворить просьбу и назначить дату, после чего изготавливались фотографии посетителя и только после этого проситель, даже самого высокого положения, мог предстать перед государевыми очами. Надо прибавить ко всему выше сказанному, что увидеть меня без обыска могло считанное количество людей, за каждого из которых, за исключением только близкой родни, я выдержал длительный бой с Рихтером. Эти обыски, так не соответствующие эпохе, добавили мне немало седых волос. Не только мои ближайшие сподвижники и родня, порой и я сам ловил себя на недоумении по поводу их неукоснительного соблюдения. Зато были во всем этом и положительные моменты - количество бездельников и высокопоставленных просителей во дворце резко уменьшилось.
   Я вынырнул из воспоминаний и снова ощутил то самое, легкое волнение и азарт которые выгнали меня на прогулку. Завтра начнется моя первая война. Завтра две сотни тысяч солдат придут в движение, послушные моей воле. Завтра русский посол в Вене передаст мое послание Францу. Все, что мыслимо, учтено, все, что возможно, подготовлено.
  Пытаясь унять снова охватившее меня волнение, я начал перебирать предпринятые шаги подготовки к войне. Воспоминания о том, сколько всего было сделано, для того чтобы война оказалась как можно более благоприятна для нас, успокаивало лучше, чем прогулки на свежем воздухе.
  Крымская война выявила множество проблем русской армии, среди которых одной из главных являлась отсталость в вооружении. Это касалось как длинноствольного оружия, так и личного короткоствольного оружия офицеров. В русской армии продолжали стоять на вооружении 17,5-мм одноствольные дульнозарядные ударно-капсюльные пистолеты образца 1854 года: солдатская модель - гладкоствольная, офицерская модель - с нарезным стволом, обладавшие низкой кучностью боя и малой скорострельностью. Из-за невысоких боевых качеств этого оружия русские офицеры неохотно пользовались им, в то время как на Западе уже полным ходом применялись новейшие, по тем временам, револьверы.
  В 1859 году военное министерство распорядилось о проведении испытаний нарезных револьверов наиболее авторитетных на тот момент производителей: Лефоше, Галана, Кольта, Ремингтона, Гулье-Бланшара, Лепажа и Пидо-Кордье. По результатам было решено произвести заказы небольших партий револьверов иностранного производства для кавалерии и корпуса жандармов. Первая партия была заказана в 1860 году: Отдельный корпус жандармов, первым из всех, получил револьверы конструкции Лефоше. Однако масштабного перевооружения армии надежным короткоствольным оружием так и не произошло. Нехватка средств, постоянно испытываемая военным ведомством, не позволяла единовременно произвести достаточно крупный заказ иностранного оружия, что приводило к ситуации, когда новое оружие закупалось бездумно и бессистемно. Доходило до того, что в виду отсутствия необходимых финансовых средств, офицерам было рекомендовано покупать подходящее оружие за свой счет.
  Ситуация изменилась в 1866 году, когда Генеральным Штабом был принят Единый План Перевооружения. Он предполагал, помимо всего прочего, приобретение порядка 500 тысяч единиц современного короткоствольного оружия для нужд полиции, армии и флота. Вопрос выбора поставщика, учитывая объем заказа, привлек огромнейшее внимание оружейных компаний как Старого, так и Нового Света.
  Однако, как оказалось, все не так просто. Технические условия конкурса были, даже на взгляд взыскательных европейцев, чрезмерно усложнены. В новом револьвере предполагалось использовать практически все патентные новинки. В частности, в техзадании значилось, что необходимый комиссии револьвер должен иметь ударно-спусковой механизм двойного действия, переломную рамку и возможность одновременного экстрактирования стреляных гильз. Так же обговаривалось, что в револьвере будут использованы унитарные патроны центрального воспламенения с металлической гильзой.
  Подобные требования были абсолютно нетипичны для русской армии, традиционно экономившей патроны, во многом благодаря вырванному из контекста и преподносимому за суворовский принципу 'пуля дура - штык молодец'. Требования армии же вытекали из общей концепцией 'шквального заградительного огня', недавно принятой, несмотря на активное сопротивление генералитета, русским Генеральным Штабом. В рамках этой концепции делалась ставка на скорострельное, нарезное, казнозарядное вооружение, обеспечить которым предполагалось все виды войск от пехоты до артиллерии.
  При этом планировалось не ограничиваться закупкой иностранных образцов, а активно развивать собственное производство. Увы, но все попытки военного ведомства создать, после катастрофы Крымской Войны, достойные отечественные модели современного оружия продемонстрировали, что русское оружейное дело настолько отстало от мирового уровня, что производить внутри страны передовое, высокотехнологичное оружие оставалось возможным лишь в виде штучных, экспериментальных образцов. Поэтому условия конкурса, в добавок к вышеперечисленному, учитывали, что первые 150 тыс. образцов нового оружия и патронов к нему предполагалось изготовить на заводах поставщика, а все последующие - по лицензии на Тульском и Сестрорецком Императорских оружейных заводах, на которых поставщик должен будет в течении 3 лет после заключения контракта организовать независимое производство.
  Несмотря на жесткие условия, интерес к конкурсу среди ведущих оружейных компаний оставался крайне высоким. Это объяснялось не только внушительными объемами заказа и солидной конкурсной премией в размере 200 тыс. рублей. Сверхсложное техническое задание, вкупе с нешуточной шумихой, поднятой по этому поводу в прессе, сделало 'Русский Заказ' своеобразным вызовом для производителей оружия, состязанием за право быть первым в своей отрасли. Все это привело к тому, что на рассмотрение комиссии было предложено более сорока различных моделей от всех ведущих европейских и американских оружейников. После многомесячных испытаний в финальную тройку, представленную для вынесения окончательного решения Его Императорскому Величеству, вошли револьверы бельгийца Шарля Галана и двух североамериканских компаний: 'Смит & Вессон' и 'Кольт'. Причем инициативу захватили именно оружейники из Нового Света.
  Недавно отшумевшая Гражданская война в Америке стала настоящей манной небесной для производителей оружия, их продукция шла нарасхват. Но все войны имеют свойство рано или поздно заканчиватсья, и тогда для оружейников наступает черная полоса. Этой участи не избежало и предприятие Смита и Вессона: в первые мирные годы партнерам удавалось продавать всего по нескольку револьверов в год. Решив изменить стратегию, Смит и Вессон предприняли усилия по продвижению своей продукции на новом для американских оружейников европейском рынке и открыли агентства по продажам в Англии, Германии и Франции. Однако дела шли не слишком хорошо.
  У компании 'Кольт' ситуация была ещё хуже, в последние годы её буквально преследовали неудачи. В 1862 году скончался её основатель, полковник Сэмюель Кольт. В феврале 1864 года на фабрике случился крупный пожар, уничтоживший половину завода и офисные строения, вынудив 'Кольт' временно прекратить производство. На 1866 год, ещё не оправившись от постигших её несчастий, компания была в крайне тяжёлом положении и 'русский заказ' был великолепным шансом не только получить необходимые для восстановления средства, но и вернуть утраченные ею позиции.
  По итогам промежуточных испытаний комиссия склонялась к принятию револьвера конструкции 'Смит & Вессон'. Объяснялось просто: несмотря на значительные недостатки конструкции (револьвер получился чересчур громоздким, тяжелым и плохо сбалансированным, с неудобной рукоятью) североамериканская компания предлагала наилучшие финансовые условия. Это было не удивительно, ведь еще в 1855 г. Хорас Смит и Дэниэл Б. Вессон выкупили патент на револьверный барабан, просверленный насквозь, под патрон с металлической гильзой. С тех пор создание полноценных револьверов под унитарный патрон было невозможным без предварительной уплаты этой компании огромных лицензионных отчислений. Таким образом себестоимость продукции 'Смит & Вессон' была значительно ниже, чем у их менее предприимчивых коллег.
  Однако представленная ими модель вызвала под конец конкурса резкие нарекания. Несмотря на то, что компании было указано на недостатки их конструкции и предложен ряд замечаний по доработке, серьезных изменений в итоговую модель Вессоном внесено не было. Кроме того, представители компании, видимо уже уверившись, благодаря благожелательным отзывам генералов, польстившихся на дешевизну их оружия, в своей близкой победе на конкурсе, настаивали на пересмотре условий контракта в части организации производства своего оружия в России.
  В отличии от своих соотечественников, компания 'Кольт' предельно внимательно отнеслась к пожеланиям русских приемщиков. Это было обусловлено огромным желанием оружейников 'Кольт' добиться победы. Последние несколько лет компания постоянно балансировала на грани банкротства. Продажи в САСШ в последние годы резко упали, но даже если бы спрос и поднялся, 'Кольт' не мог бы состязаться на равных с 'Смит & Вессон', практически монополизировавших, за счет патентов, североамериканский рынок короткоствольного оружия. Русский заказ оставался единственной надеждой компании в скором времени восстановить прежние объемы производства.
  Оружейники 'Кольт' приложили все усилия, чтобы именно их модель револьвера удовлетворяла всем условиям, предъявленным русским военным ведомством. Ими было предложено сразу не одна, а несколько моделей револьверов, отличавшихся калибром и длиной ствола. Кроме того компания 'Кольт', по собственной инициативе, выполнила дополнительное требования приемной комиссии, предъявленное к компании 'Смит & Вессон'. Изучив предложенную 'Смит & Вессон' модель калибра 0.44, комиссия предложила увеличить диаметр пули, в результате чего улучшилась бы обтюрация, а следовательно, возросли убойная сила и кучность стрельбы. Применив нововведение на своём патроне 0.45 оружейники 'Кольт' убедились, что результатом подобных улучшений являются возросшая масса пули нового патрона, увеличенная начальная скорость (с 650 до 750 футов в секунду) и точность боя оружия.
  Были внедрены и другие предложения русских инженеров. Так для удобства верховой стрельбы револьвер приобрел 'пятку' - специальный выступ в верхней части заднего торца рукоятки, который не позволял последней смещаться в ладони под действием отдачи. Предохранительная скоба была смещена относительно рукояти, чтобы улучшить положение револьвера в ладони, изменено крепление ствола, а его длина уменьшена с 8 до 7 дюймов. Именно эта, последняя, доработанная модель, названная Colt M1867 Cavalry, с длиной ствола 7 дюймов, под патрон 0.45 Russian и выиграла в итоге конкурс на новый револьвер для русской армии, не оставив ни одного шанса своим конкурентам.
  Помимо вышеизложенной, существовала так же и неофициальная версия, объяснявшая выигрыш оружейников 'Кольт' не столько их усердием, сколько личными предпочтениями Императора Николая II. По слухам, ходившим в офицерской среде, взяв на стрельбах в руки Кольт, Его Величество и не отпустил его до конца стендовых испытаний, чем и обеспечил ему победу, впрочем совершенно заслуженную - револьвер был действительно хорош. Шестизарядный, он был первым оружием калибра .45, с самого начала сконструированным под унитарный патрон с металлической гильзой центрального боя.
  В этом револьвере впервые были применены одновременно патенты Уайта, Доджа и Кинга, позволявшие соединить высверленный барабан с переломной рамкой и экстрактором стреляных гильз. В сочетании с устройством быстрой перезарядки, запатентованным в 1866 году русским военным министерством, он мог производить до 90 выстрелов в минуту, что было абсолютным рекордом для короткоствольного оружия. Единственными недостатками нового револьвера были высокая цена (более 20 долларов за штуку) и масса оружия, которая достигала более полутора килограмма. Впрочем, данный вес был признан не чрезмерным для кавалерийской модели - предполагалось, что револьвер будет возиться в кобуре, притороченной к седлу, а благодаря продуманной форме рукояти и удачной балансировки, тяжесть оружия ничуть не мешала вести прицельную стрельбу. Первая партия новых револьверов, числом в 8 000 штук, прибыла в Россию уже летом 1867 года и почти сразу же была передана в войска, в первую очередь в Туркестан.
  Армия буквально влюбилась в своё новое оружие. Оно позволяло прицельно, на полном скаку, выбивать из седел сарбозов и аскеров на дистанции до 50 метров. Быстрая экстракция гильз и одномоментная перезарядка всех шести патронов, благодаря устройству быстрой перезарядки, позволяли даже одиночному стрелку отбиться от целой банды, при условии наличия достаточного количества патронов. Наиболее известным случаем такого рода стал подвиг есаула Манилова, который, попав со своим отрядом казаков в засаду, где погиб его командир и большая часть сослуживцев, смог практически в одиночку отбиться от крупной банды кокандцев, отстреливаясь из двух Кольтов: своего и командирского. Когда к есаулу и остаткам его отряда подоспела подмога, банда уже постыдно бежала, оставив на поле боя с полсотни трупов из которых три десятка были убиты револьверными пулями. За проявленную отвагу есаул был представлен к Георгию четвертой степени и награжден именным оружием, на рукояти которого, на вставке из слоновой кости, было выбито: 'Воевать не числом, а умением!', а в кавалерии вместо одного табельного кольта было положено два, носимых парами, в кобурах с двух сторон седла.
  К началу австрийской кампании компания 'Кольт' успела изготовить и передать русской армии дополнительно порядка 20 000 револьверов модели Colt M1867 Cavalry, изготовленных на своих заводах и даже успела выпустить опытную партию в 3 000 револьверов на 'Площадке ?1' Тульского Императорского Оружейного завода.
  Там, согласно подписанному между компанией 'Кольт' и Военным Министерством Российской Империи контракту, была запущена производственная линия по производству револьверов. Сам Тульский Оружейный завод был подвергнут существенной реконструкции проведённой специально приехавшим для этой цели из штатов бывшим инженером армии Союза, генерал-майором в отставке, Вильямом Б. Франклином. К тому времени генерал Франклин, профессиональный военный, инженер и архитектор, первоначально нанятый вдовой Сэмюеля Кольта Элизабет для восстановления сгоревшего в пожаре 1864 года здания фабрики, уже занимал должность вице-президента и главного управляющего компанией 'Кольт', что фактически означало его полное главенство во всем, что не касалось денежных вопросов (в последнем вдова полковника была крайне консервативна). Прибыв в Россию генерал с энтузиазмом принялся за работу, сумев всего за полтора года ввести в строй на Тульском заводе несколько новых цехов и достигнув уровня производства в полсотни револьверов в день.
  Параллельно с этим шли аналогичные работы и по длинноствольному оружию и артиллерии. Увы, но несмотря на все усилия, зарубежные закупки и объемы внутреннего производства не позволяли произвести масштабное перевооружение армии. В предверии Австрийской кампании полностью оснастить новым оружием удалось лишь полки нового строя и старые гвардейские - Преображенский, Измайловский и т.д. Предстоящяя война должна была стать полигоном для испытания нового вооружения, новых тактик, усовершенствованной системы снабжения тыла и военных госпиталей. Оставалось лишь надеяться, что эти изменения оправдают себя.
  
  * В оригинале звучит 'Тяжело в учении - легко в походе; легко в учении - тяжело в походе.'
  
  
  
  Глава 5. Первый Бой.
  
  1 июля 1868 3 часа утра
  
   Иван склонился над спящим сержантом и легко дотронулся до плеча.
   - Подъем.
   Степан Сергеевич открыл глаза, как будто не спал, и тут же улыбнулся. Его лицо, изуродованное шрамом порохового ожога, выглядело особенно жутко в слабом свете луны. Но Медведев даже не поморщился - давно привык. Оставив проснувшегося сержанта, он переходил от солдата к солдату, тихо поднимая их. Занятый делом, Иван не заметил, как из офицерской палатки выбрался их прапорщик. Он уселся рядом с собирающимися подчиненными, о чем-то тихо переговариваясь с подтянувшимися к нему сержантами. До Медведева долетали отдельные звуки, но слов было не разобрать. В отдалении приглушенно топали идущие по дороге солдаты, изредка всхрапывали лошади.
  Солдат с волнением слушал. Движение войск, тихие сборы соседних взводов, всхрапывание лошадей с замотанными мордами. Последние сомнения, теплившиеся в груди, даже после вечернего манифеста и благодарственного молебна о даровании победы русскому оружию, были развеяны - армия отправлялась на войну.
  - Не робей, - накрыв ладонью руку, незаметно стиснувшую винтовку, так что костяшки побелели, неожиданно мягко сказал подошедший сержант.
  Иван со свистом выдохнул. Он и не заметил, что перестал дышать, прислушиваясь к происходящему вокруг. Медведев скосил глаза на Андрейку, но тот похоже ничего не заметил. Вытягивая голову, как цыпленок, и открыв рот, односельчанин жадно ловил окружавшие их звуки. Солдаты вокруг едва заметно волновались. В темноте ничего не было видно. Может о них забыли?
  Светало. Проступили очертания лесов и холмов. Можно было различить движущуюся по дороге колонну. Иван увидел, как к сидевшим в отдалении, подбежал солдат. Взвод быстро встал и занял свое место в колонне. За ним по очереди стали подниматься остальные взводы. Сколько уже было этих ночных сборов, а Иван всегда переживал, что их забудут. Но не забывали. Не забыли и на это раз.
  - Взвод, стройся! - негромко скомандовал прапорщик, едва к нему подбежал посыльный.
  Иван, схватив ранец, встал и привычно занял свое место в строю.
  - За мной, не в ногу шагом, марш! - почти тут же вполголоса скомандовал Николай.
  Их взвод пристроился в конец колонны, занимая привычное место в середине первой роты, за ними, чуть погодя, стал третий взвод. Немного отойдя от лагеря, расположенного в версте от реки, они ненадолго перешли на бег, догоняя ушедших вперед - их батальон слишком растянулся. Все шли молча, даже команды по-прежнему отдавались вполголоса.
  Скоро окончательно рассвело. Батальон петлял между холмов, иногда поднимаясь наверх. Иван осмотрелся с вершины холма - вся дорога была заполнена солдатами. 'Что-то мы без отставших,' подумал Медведев и сразу увидел, тихо матерящихся и чинящих реквизированную у селян телегу пушкарей.
  Час шел за часом, на ходу жуя сухари, солдаты с нетерпением поглядывали на походную кухню. Давно минуло время завтрака и в животе требовательно урчало. Наконец, долгожданный приказ, короткий прием пищи и снова марш.
  Водная гладь, узкой речушки, перечеркнутая широким понтонным мостом, вынырнула из-за поворота неожиданно. Переправа была налажена инженерными частями с первыми лучами солнца и сейчас шла полным ходом. Скоро Иван оказался на другом берегу. Все произошло настолько буднично и рутинно, что дружный выдох сержантов, на собственной шкуре пробовавших переправляться под огнем, вызвал только недоумение у молодых солдат. Полк, заняв отведенные позиции и расставив часовых, расположился на отдых. Их ждал ещё один долгий марш.
  - Служба, службой, а обед по расписанию! - прозвучал всем полюбившийся девиз полевых кухонь, выдергивая из грез задремавших в тени солдат.
  Сразу после обеда Смоленский полк выдвинулся в сторону противника.
  
  * * *
  
  - Выходим сразу после окончания приема пищи. Идем вдоль реки двадцать километров на Волочиск, - короткими рублеными фразами говорил командир батальона. - Не доходим до неприятеля пятнадцать километров. Становимся лагерем, вот здесь, - двигая пальцем по карте, объяснял предстоявший маневр майор. - Казаки уже провели разведку. Австрийцы проморгали не только наш марш, но и имитацию переправы. Так и сидят где вчера сидели. Так что никуда от нас австрияки не денутся - окружим и разобьем, - счел за нужное пояснить он.
  Командир батальона обвел всех собравшихся вокруг него офицеров взглядом, дожидаясь пока улыбки покинут их лица.
  - Нам доверена высокая честь. Наш полк пойдет первым. И пусть мой батальон третий и пойдет предпоследним, нам нужно быть готовым к любым неожиданностям. Я надеюсь, что каждый с честью выполнит свой долг, - высокопарно закончил он.
  Михайлов выждал паузу, для того чтобы все прониклись важностью момента.
  - Выступаем через полчаса, отставших не ждать - пусть догоняют бегом. Не смею больше задерживать, господа офицеры!
  Николай, оставив командира батальона, вместе с обер-офицерами своей роты, быстрым шагом отправился к взводу. Поручик Белов, командир роты, пожелал ему удачи и двинулся к палатке.
  С самого начала марша Николай чувствовал напряжение, как в первые минуты после переправы. Все же переход по вражеской территории не обычные учения. Пусть им неоднократно говорили, что вокруг русская земля и русский народ, но чувство опасности не покидало офицера. Казалось, враг вот-вот набросится на растянутые русские части. Но по обе стороны от дороги лежали поля, позволяя далеко просматривать окружающую местность, а врага не было и в помине. Жители попавшихся на пути деревень приветствовали русские войска с радостью. Выносили солдатам воду и молоко. И действительно разговаривали по-русски, правда, с каким-то странным акцентом. Усилиями отдела пропаганды сформированного при каждом полку, до каждого солдата и офицера, ещё до начала войны, было доведено, что здесь живут русские, завоеванные некогда венграми и австрийцами. Православный люд жестоко угнетали поляки-католики, поддерживаемые австрийцами. Не редко 'руских'(с одним 'c' как называли себя местные жители) насильно перекрещивали, но ещё чаще отбирали земли, так как жители покоренного осколка Галицко-Волынского княжества упрямились и меняли веру отцов крайне неохотно.
  Солнце уверенно клонилось к горизонту. По-прежнему ничего не происходило, врага нигде не было видно, а местные жители были приветливы и дружелюбны. Николай невольно расслабился.
  - Ваш благородие слева! - Волков посмотрел на небольшую возвышенность, на которую указывал сержант. Вдалеке виднелся галопом направляющийся к ним казачий разъезд.
  'Черт! Неужели заметили неприятеля?' Молнией пронеслось у Волкова в голове.
  - Медведев! Предупреди командира роты. Слева казачий разъезд. Живо!
  Посмотрев вслед умчавшемуся Ивану, прапорщик стал ожидать дальнейшего развития событий, которое не замедлило последовать. Казачий разъезд на взмыленных лошадях выскочил на дорогу и старшина, тут же опознав в Белове старшего, из офицеров находящихся в пределах видимости, направил лошадь к нему.
  - Ротааааа, стой! Раз-два. Командиров взводов ко мне! - спустя несколько секунд прозвучала команда.
  Николай подбежал к Белову, рассылающего вестовых оповестить своих командиров, майора Михайлова и полковника Шульмана.
  - Чтоб вихрем мне! - только и услышал Волков.
  - Господа офицеры, - возбужденно начал поручик, - в трех верстах была замечена неприятельская колонна. Австрийцы движутся по той же дороге, что и прискакавшие казаки, и будут здесь меньше, чем через полчаса, - его голос слегка дрогнул, выдавая волнение и Белов, недовольно сморщившись, грубо продолжил. - До получения приказа командира батальона двигаемся в прежнем направлении! Никакой самодеятельности! - Белов хмуро посмотрел взводных и отпустил их.
  Николай немного постоял на месте, дожидаясь подхода своего взвода, и разрядился целой серией приказов.
  - Быть готовым к бою! Слева замечен неприятель. Шире шаг! Сержанты ко мне!
  Не успел Николай довести до сержантов куцые сведения, полученные от казачьей разведки, как тут же зазвучали новые приказы.
  - Ротааа, стой! Раз-два! Командиров взводов ко мне! - прокричал ротный.
  Снова поспешив вперед, Николай, мимо которого промчался казак, едва не сбив его, услышал ожидаемое.
  - Занять позицию справа от дороги. Командир батальона приказал изготовиться к стрельбе. Огонь по команде. Кто выстрелит раньше - оторву башку! - добавил напоследок нервничающий Белов.
  Мучительно потянулись минуты, неприятельская колонна все не показывалась на глаза. Опять вызвал к себе Белов, предупредил ни в коем случае не открывать огонь раньше срока. Порадовал, что следующий за нами, Орловский полк, каким-то чудесным образом, умудрился отстать на четыре версты. И теперь, раз уж так вышло, направляется в обход австрийских войск, чтобы ударить в тыл.
  Томительно тянулись минуты ожидания. Наконец показалась вражеская колонна. Казавшаяся тонкой змейкой с расстояния в добрую версту она медленно спускалась с возвышенности. Николай с замиранием сердца любовался на эту своеобразную красоту, хищно раздувая ноздри и накручивая себя. В неспешном движении австрийцев чувствовалась сила и спокойная уверенность. Они шли совершенно беспечно, как будто и не подозревали о начавшейся войне и переправившихся русских. Как оказалось впоследствии, так оно и было. По непонятной причине, два полка следующие на соединение с войсками под Волочиском, ещё не успели узнать о вступлении России в войну. Как выяснилось позже, в уставе не было указано высылать дозоры в мирное время на своей территории, что дорого обошлось австрийцам.
  Снова вызвал ротный. Он довел до их сведения, что приказано подпустить колонну как можно ближе. Желательно метров на сто и только потом стрелять, чтобы нанести максимальный урон. Ещё раз напомнил, чтобы не смели стрелять без приказа и, особенно помянул о неприемлемости преждевременной или, тем более, самостоятельной штыковой атаки.
  Колонна войск, до которой казалось рукой подать, как будто замерла. 'Господи, как же медленно идут!' Думал Николай до рези в глазах всматриваясь в приближающихся австрийцев.
  - Пригнуть головы! Не высовываться! - пронеслась по залегшему за насыпью дороги полку негромкая команда, дублируемая сержантами.
  Николай послушно пригнул голову.
  - Пятьсот метров! - прошелестело по цепочке.
  - Четыреста метров! - Николай почувствовал, как забилось сердце и пересохло во рту.
  - Триста метров!
  'Ну что они там ползут как хромые черепахи!' Злился про себя Николай.
  - Двести метров! - уже громче прозвучала команда. - Приготовиться к стрельбе!
  Единым движением, на глазах беспечно подошедших австрийцев, образовался густой частокол направленных в их сторону винтовок.
  'Как рядом!' - едва успел удивиться Николай. Он находился немного левее вражеской колонны, до которой было так близко, что его зоркие глаза различали отдельные лица.
  - Готовьсь! Готовьсь! Готовьсь! - эхом офицеров кричали сержанты.
  Австрийцы стали недоумевающее останавливаться. Николай видел, как, вставший на стременах, вражеский офицер смотрит прямо на них. Его лицо перекашивает страшная гримаса, он что-то кричит...
  - Огонь! Ого.. - приказ потонул в треске винтовок.
  - Перезаряжай!
  Солдаты заученно выполнили доведенные до автоматизма операции и прильнули к прицелам. Николай кусал губы сожалея, что у него нет винтовки. Многозарядный Кольт он берег для ближнего боя.
  Когда клубы дыма рассеялись, Николаю открылась страшная картина. Передние ряды были сметены словно большой метлой. Залп двух тысяч четырехлинейных винтовок Бердана ?2 данный практически в упор - страшная сила. Николай едва успел найти глазами офицера находившегося впереди, а теперь распластанного на земле, как все потонуло в дыму нового залпа.
  Еще один залп по дрогнувшим под неожиданным и шквальным огнем австрийцам, быстрая перезарядка...
  - Примкнуть штыки! В атаку!
  - Ураааа!
  Боевой клич, раскатистый и страшный, похожий на утробное рычание, был подхвачен солдатами и офицерами. Кричал и выбежавший из клубов дыма Николай.
  'Сто метров для поднятия атаки! Здесь же до неприятеля полных триста!' Крепко выругавшись, он молча, стараясь сберечь дыхание, бежал в окружении своих солдат. Спереди маячила широкая спина, Степана Сергеевича.
  Николай пробежал мимо первых рядов скошенных градом пуль. Там что-то стонало и слабо шевелилось. Засвистели австрийские пули. Кто-то рядом как будто споткнулся и упал. Неприятель потихоньку начал приходить в себя.
  - Беееей!!! - дико заорал подбегающий к австрийцам сержант, перекрывая на мгновение общий гул.
  Ещё до рукопашной, сильно прореженные русскими пулями австрийские ряды дрогнули. Николай увидел, как передние ряды попятились, прячась за товарищей и наддав, опередил бегущих с тяжелыми винтовками солдат. Почти в упор, разрядив шестизарядный револьвер в людскую массу, он сунул его в кобуру и, сбивая шаг выхватил саблю. Замешкавшегося офицера опередили солдаты. Затрещали разряжаемые в упор винтовки. Ошеломленные и расстроенные, австрийцы не выдержали и побежали, расстраивая задние ряды готовящихся к отражению атаки. 'Кто напуган - наполовину побит,' - вспомнил отцовские слова Николай.
  - За ними! Не даем оторваться! - перекрывая чудовищный ор и шум боя, кричал старший сержант. - Коли его! Коли!
  Прапорщик догнал свой смешавшийся с другими солдатами взвод, увлеченно преследующий бегущих австрийцев. Дыхание сбилось, держать прежний темп становилось все тяжелее. Перепрыгивая и огибая сраженных в спину австрийцев, Николай бежал, изо всех сил стараясь вырваться вперед. Наконец, ему это удалось. И тут же, с разбегу едва не влетев в кучу австрийцев стоящих с поднятыми руками и что-то говорящих, он остановился.
  - Медведев, карауль! - крикнул прапорщик ближайшему узнанному солдату и бросился бежать дальше. Но как оказалось все уже заканчивалось. Окруженные ушедшим в обход Орловским полком, ошеломленные неожиданным боем австрийцы были полностью деморализованы. Повсеместно бросая оружие и поднимая руки повыше, они останавливались, растеряв всякий боевой задор.
  - Ваше благородие! Что с пленными делать? - обратился к прапорщику неизвестно как отыскавший его в том хаосе, который творился вокруг Николая, сержант.
  - Какие пленные? Где?
  - Эй! Что происходит? - крикнул он, увидев орущего на его солдата прапорщика.
  - Ваш благородие! Наших пленных забрать хочет! - скороговоркой пожаловался солдат.
  - Каких ваших, если мои! - радуя глубиной мысли, закричал разгоряченный офицер.
  - Чьи солдаты охраняют, того и пленные, - не стал уступать Николай. Ему стало чертовски обидно за своих солдат, у которых хотят отобрать плененных.
  - Ах, так? - истерично вскрикнул стремительно багровеющий прапорщик, не желающий отказываться от живых трофеев. - Я, я...- ему не хватало воздуха от возмущения.
  - Новых найдешь, если поторопишься, - и не думал уступать Николай и отвернулся, делая вид что больше не замечает сослуживца. - Конвоируйте к Медведеву. Он чуть дальше стоит.
  В суматохе воцарившейся после боя Николай с трудом собрал свой взвод вокруг плененных австрийцев. Не хватало девятерых солдат. Двух фельдшеров и одного раненного видели. Куда пропали ещё шестеро оставалось загадкой.
  Разыскав командира роты и отконвоировав пленных, Николай, с которого схлынула горячка боя, ощутил огромную усталость. В голове не укладывалось, сколько всего случилось за один день.
  Полк отвели от места сражения, хотя вернее будет сказать избиения австрийцев, и расположили по правой стороне от дороги, по которой они шли. Николай заснул, едва голова дотронулась до подложенного под голову сапога. До места назначения Смоленский полк не дошел лишь пять верст.
  
  
  Глава 6. Столица.
  
  Июль-август 1868
  
  Пока мои войска дрались с австрийцами за последние не вошедшие в Российскую Империю осколки Киевской Руси, я тщательно отслеживал донесения командующих армий и вел ожесточенные оборонительные бои на дипломатическом фронте. Зачастивший во дворец английский посол был привычным, но не могу сказать что желанным, гостем в моем кабинете. Передавая одну ноту за другой, Генри Ричард Чарльз Уэлсли лорд Каули постоянно выражал сожаление, приправленное легким раздражением, нашей войной с Австрией и едва заметно кривил губы. Одновременно с этим, куда более яростной атаке подвергался я со стороны французского посла Эмиля Флери. Не имеющий возможности вмешаться и защитить избиваемую Австрию из-за внутренних проблем, Наполеон Третий пребывал в едва сдерживаемом бешенстве. Если бы не здравомыслие Эмиля, не передавшего первое послание своего монарха, а запросившего уточнений, немедленного объявления войны было бы не избежать.
  Делая морду кирпичом, я раз за разом выражал огорчение тем, что братья-монархи не поддерживают стремление к воссоединению русского народа под моей рукой. Впрочем, послы не наглели. Лорд Каули, по всей видимости, получил четкие инструкции не перегибать палку и не отталкивать от себя русского медведя из-за пустяков. Не могу сказать откуда у меня возникло такое чувство, но я был уверен, что многоходовка с устранением наиболее сильных игроков на материковой Европе, в которой мне отводилась центральная роль, уже была разработана и принята к воплощению Туманным Альбионом. Интересно учитывали ли лимонники в своих планах, то, что Пруссия в ближайшем будущем накостыляет могучей Франции, второй державе в мире?
  Французский посол Флери тоже, сбавил обороты - возможности для объявления войны у сидевшего на шатающемся троне Наполеона не было. Руки, несомненно, чесались, но голос разума взял верх над гордыней и зудящими кулаками. Так что все попытки Великих Держав надавить на меня я отнес, по большей части, к эмоциям, пробе сил и необходимости держать марку. Особым образом во всей этой череде приемов стоял визит австрийского посла. Вот уж кому не позавидуешь! Понимая слабость собственных позиций, добиться отмены выдвигаемых к Австрии требований - задача, в реальность которой не верил даже сам посол. Без энтузиазма, пробуя воззвать к моим чувствам по отношению к австрийскому монарху, он был поставлен своим императором в самое неудобное положение. Окончательно я добил его своим вопросом о том, где была благодарность Австрии во время Крымской войны, когда, несмотря на недавнюю помощь от России, она вероломно переметнулась в стан врагов. Отказавшись от обсуждения территориальных претензий и послабления славянским народам под пятой Австрии, я объявил, что готов рассматривать только размеры контрибуции, прямо высказав, что обсуждать заключение мира в почти выигранной войне на других условиях не вижу смысла. Отправляя посла восвояси, я посоветовал просить аудиенции, только когда все мои требования будут удовлетворены. Не особенно рассчитывая на контрибуцию, как, впрочем, и на послабления для чехов, словен и хорватов, я хотел оставить Францу возможность поторговаться, чтобы получить желаемое. Тем более что предоставлять независимость этим славянским народам или хотя бы твердо настаивать на послаблениях я не видел смысла. Всего лишь разменная монета, которая позволит легче вырвать нужные мне земли и, быть может, пополнить казну некоторой контрибуцией. Хотя подпитывать освободительное движение в Австрии полезно, но для этого пока достаточно одной лишь видимости намерений.
   Тем временем к внешнему дипломатическому фронту присоединялся и внутренний. Мне приходилось выдерживать незначительное, но все же существующее давление общественности. Нет, конечно, открыто никто против присоединения исконно русских земель не возражал. Хотя по углам, как докладывали агенты Игнатьева, шептались, не без этого. Но вот на неготовность России к войне не указывал только ленивый. Одни из критиков тайно или явно состояли в оппозиции моим преобразованиям, другие действовали из самых лучших побуждений. Аргументация о том, что сейчас наше участие в войне практически номинально, что лучшего момента для войны не сыскать и что основную тягость несет Пруссия, воюющая за главенство в Германском союзе, помогала, но не так чтобы сильно. Пораженчество пронзило едва заметно, но уже ощутимо заболевающее русское общество. Если в Петровские времена русские дворяне действовали в стиле 'Небываемое бывает'*, если во времена Екатерины и Наполеоновских войн дух дворянства был непоколебим и даже потеря Москвы не сломила его, то после Крымской войны произошел надлом. С одной стороны, наконец, свершились давно назревшие реформы, с другой стороны в наиболее образованных слоях начало расползаться мнение, что ещё одно поражение России вынудит продолжить реформы ещё дальше. Честно говоря, столь странные взгляды, плохо укладывались у меня в голове, хотя, несомненно, имели под собой весомые основания. К примеру, унизительное поражение России во время войны с Японией заставило пошевелиться всю страну. Преобразования державы начались немедленно и были выполнены настолько, насколько природа отвела ума Николаю Второму. А ума хватило только на лечение симптомов болезни - улучшение ситуации в армии состоялось значительное (хотя и недостаточное), а вот сама болезнь лечилась, как Бог на душу положит.
  В острую полемику с критиками вступили панслависты, поддерживаемые государством, они постепенно одерживали верх. Забавно - то, что не удалось ведомству Игнатьева напрямую, удалось ему косвенно. Внесла слою лепту в создание нужного настроя и церковь - исконно православное население Галиции весомо ложилось на мою сторону весов общественного мнения. Как, впрочем, и ещё не успевшееся забыться вероломство Австрии во время недавней Крымской войны.
  Ситуация в Европе все менее и менее напоминала старую историю. Изменившиеся политические расклады позволили Бисмарку стойко игнорировать все намеки Наполеона Третьего насчет захвата Бельгии и Люксембурга. Смелости канцлеру придали не столько зыбкая возможность увидеть русские штыки за спиной, но скорее внутренние проблемы в стане потенциального неприятеля. Если аннексия Бельгии и Люксембурга стала бы не более чем легкой прогулкой, то начинать полноценную войну Наполеон не мог - отсутствовал надежный тыл. Ранее легко готовый отдать эти земли французам, ради свободы рук для разгрома Австрии, Бисмарк твердо стоял на своем. Тем более что подобное усиление Франции вкупе с её претензиями на все Рейнские земли сильно угрожало Пруссии. В эту струю удачно для канцлера ложилась также гулявшая по двору Наполеона Третьего мысль о том что австрийская армия сильна и что Пруссия не только не сумеет быстро победить её, но даже скорее всего и вовсе проиграет. И уж в любом случае обе стороны изрядно напрягутся и истощат друг друга, чтобы добиться победы, а когда это произойдет, ничто не помешает прирастить Францию не только Бельгией и Люксембургом, но и частью Пруссии. Наполеон Третий не спешил нанести свой удар.
  
  * * *
  
   Август 1868
  
  Встав по обыкновению в семь утра и быстро умывшись, я отправился на пробежку. Несмотря на молодой организм и исключительное здоровье в начале моего пребывания в этом мире, курение все же давало о себе знать. С большим трудом отказавшись от этой вредной привычки, я занялся физкультурой, хотя и не сильно утруждая себя на этом поприще. Легкая пробежка (теперь уже без одышки), гимнастика с минимальным силовым комплексом, включавшим в себя отжимания, турник и брусья и недолгие водные процедуры. Делать из себя спортсмена, тем более серьезного бойца было просто смешно. Для этого у меня не было ни времени, ни физических данных, зато были многие тысячи подданных, не обремененных нехваткой ни того, ни другого. Но бодрость духа и легкость тела стоили затраченного часа после сна и мои усилия окупались с лихвой. В восемь утра, свежий и чисто выбритый, я садился за стол с Лизой для завтрака, а уже в девять сидел в своем кабинете, читая утреннюю почту за чашечкой кофе. Даже начало войны ничего не изменило - привычный ритм жизни помогал и настраивал на максимальную работоспособность.
   Сегодня был понедельник. Обычно в этот день недели я уделял разбору почты почти все свое время. Проверяя в обычные дни лишь срочные письма и донесения о военных действиях, я накапливал к понедельнику целые кучи не разобранной корреспонденции.
  Кивая встречным придворным по пути к своему кабинету, здороваюсь с всегда подтянутым и невозмутимым Сабуровым, привычно махнув рукой, принимаю приветствие приставленных к моим дверям охранников и быстро вхожу к себе. На огромном дубовом столе моим секретарем заботливо разложены отсортированные стопки писем. Стопка донесений о военных действиях с Австрией, дипломатические послания, донесения губернаторов, отдельная стопка для непокорных Кавказа с Польшей и просто свалка писем не поддающаяся сортировке. Первым приступаю к письмам о войне. Беру находящееся на грани вежливости, почти требование об активном наступлении на Богемию, письмо от Бисмарка. Пишу лаконичный ответ. 'Войска завязли под Львовом и Краковом. Армии выступят на помощь нашим прусским союзникам сразу по взятии этих городов.' Откладываю в сторону - секретарь выполнит остальное.
  Следующее письмо от моего дяди Николай Николаевича-Старшего. Возомнивший себя великим полководцем родственничек положил под Краковом немало моих солдат, несмотря на мой прямой приказ не штурмовать город. Тем не менее, после устроенной ему в Петербурге выволочки, куда я немедленно после неудачного штурма вызвал дядюшку, пришлось оставить командование осадивших Краков войск за ним.
  С куда большим вниманием читаю, что пишет мне Лорис-Меликов про действия второй армии. Пусть первая осадила Краков, древнюю Польскую столицу, находящуюся у самой границы России, и взяла под свой контроль самые западные из тех земель, на которые мы посягаем. Но вторая армия, с которой соединилась после взятия Тернополя третья, осадила Львов. Хорошо укрепленный город с большим гарнизоном по общепринятой доктрине этих времен должен был сдерживать противника от дальнейшего продвижения вглубь империи. Действительно, оставлять в своем тылу крепость с довольно крупными силами в ней неблагоразумно и чревато серьезными последствиями. Вот только благодаря значительному численному преимуществу над австрийцами, мы могли позволить себе оставить достаточно солдат и под стенами осажденных Львова и Кракова и взять под свой контроль земли Королевства Галиция и Лодомерия, не забывая при этом и о герцогстве Буковина.
  Едва возглавивший объединенную вторую армию, Лорис-Меликов, до этого командовавший третьей, порадовал меня молниеносным взятием Ужгорода. Оседлавшие наиболее удобные перевалы в Карпатах, австрийские части были сильно удивлены, когда их обошли. Многие складывали оружие без боя, едва узнав, что попали в окружение. Хотя чему тут удивляться? Невысокие горы, дружественные местные жители, готовые с удовольствием провести русских солдат за очередной хребет многочисленными тропами.. Да, обоз по ним было не протащить, но ведь и не потребовалось - Закарпатье было практически беззащитно, а удобные перевалы уже перешли или вот-вот перейдут в наши руки. Опытных ветеранов Кавказской войны, получивших опыт в куда более неприступных и враждебных горах у нас было более чем достаточно. Идея горных стрелков, с пока минимальными отличиями в подготовке, оказалась весьма хороша. Пишу - 'Представить отличившихся к наградам' и откладываю в сторону.
  Но не талантливый полководец и важность отведенных задач привлекали к действиям второй армии мое пристальное внимание. Совсем нет. В это воинское объединение входили все мои новые боеспособные полки. Всего двенадцать, четыре дивизии в сумме, но какие надежды на их успешное выступление я возлагал! Не скажу, чтобы мои чаяния полностью оправдались, третья армия, в первые дни войны, не сумела разбить, отступившие к Тернополю австрийские воска. Хотя и ворвалась в город у них на плечах, вынуждая австрийцев отступить во Львов. Зато 'отличились' старые полки. Разгром Псковского полка угодившего в засаду лег черным пятном на мундиры отрицающих необходимость реформ, почти совпав с блестящим обходным маневром и звонкой победой, Орловского и Смоленского полков. Давно ждущие своего часа заготовки были вытащены на свет и на реакционные силы армии был вывален не один ушат помоев. Припертые к стенке, не имеющие общественной поддержки они сдавали позицию за позицией.
  Вежливый стук в двери прервал мои размышления.
  - К вам Николай Павлович, - рыбкой проскользнув ко мне в кабинет, объявил секретарь.
  - Пусть проходит. И принесите нам чаю, Андрей, - чуть повышая голос, сказал я в спину уходящему секретарю.
  Я отложил переписку в сторону и поприветствовал стремительно вошедшего в мой кабинет Игнатьева. Дожидаясь чая, мы обменялись ничего не значащими фразами о погоде и последними новостями.
  - По моим сведениям из окружения Франца Иосифа, император начал подумывать о заключении с нами сепаратного мира, - размешивая серебряной ложечкой сахар в чае, сказал Зубастый Лис едва Сабуров вышел. Несмотря ни на что этот параноик старался, чтобы его слышало как можно меньше ушей.
  - Вот как? - удивился я. - И с чего он подумал, что мы его примем?
  - Думаю, что настороженность между нами и Пруссией не секрет для искушенных в политике людей. Либо император сам догадался, либо ему намекнули, что более вероятно. Но то, что предложения мира рассматривается вполне серьезно бесспорный факт, - поднося фарфоровую чашечку с чаем к губам, ответил Игнатьев.
  - Ну что же, кто предупрежден, тот вооружен, - я последовал его примеру и отхлебнул обжигающий напиток. - Как обстоят дела в Третьем отделении?
  - Замечательно, Ваше Величество! Возможность увидеть результаты своих трудов, вселило в моих подчиненных немалый энтузиазм. Сместив акценты, мы все-таки добились практически безоговорочного одобрения развязанной войны.
  - Прежде всего, меня интересовало не это, а ваши замыслы по присоединяемым территориям, - уточнил я. С оправданием текущей войны дела обстояли действительно неплохо. Во время Всероссийской этнографической выставки 1867 года, подготовка к которой началась ещё в 1862 году, мы положили серьезное обоснование наших претензий к Австрии. Созданный, по инициативе близкого к славянофилам профессора истории Нила Александровича Попова славянский отдел привлек широкое внимание общественности. Организованный в то же время славянский съезд, куда за исключением Польши были приглашены лидеры партий и движений всех славянских народов, долгое время обсуждался в столичной (и не только) прессе. Затянувшись до 1868 года, съезд изобиловал ярыми русофилами. Умело играя высказываниями в стиле слависта Головацкого из Львова 'Да придут все в сознание того убеждения, что мы по роду и по племени, по вере и языку, по крови и кости искони один народ. Да живет великий, славянский многомиллионный русский народ!', вместе с описанием истории Киевской Руси нам удалось вызвать полное сочувствие угнетаемым русинам.
  - Наиболее остро встанет вопрос с религией, - начал Игнатьев, отставив опустевшую чашечку сторону. - Тут оптимально для начала вернуть в православие униатские приходы. Но, по опыту Северо-Западного Края, могу сказать, что не все они добровольно перейдут в православие. Давление на такие приходы считаю излишним. Для них не сложно вернуть проведение службы к православному обряду, как было предусмотрено Унией, и проводить службы нашими священниками, а там уже и один шаг до православия.
  - То есть повторить удачно показавшее себя решение, реализованное в Северо-Западном Крае, - уточнил я.
  - По большому счету да, но тут, конечно, будут нюансы, - согласился Николай Павлович. - Если в Польше католическое духовенство было вдохновителем восстания и занимало много руководящих постов, то в Галиции пока, - выделил голосом последнее слово Игнатьев, - они нам палки в колеса не суют.
  - Но точно будут, - рассмеялся я. - Ладно, пусть мы введем Унию такой, какой ей положено быть*. Пусть переподчиним приходы Синоду чуть погодя, но как быть с прокатолическим духовенством униатов?
  - А очень просто, - довольно потирая руки, ответил Игнатьев. - Обвиним их в католицизме и несоблюдении унии, причем словами других священников. Здесь сложностей не предвидится. А вот со стороны немногочисленных поляков-католиков на западе Королевства, следует ожидать сильного недовольства. Но этот вопрос мы уже оговаривали.
  - Хорошо, какие ещё подводные камни следует начать устранять уже сейчас?
  - Я предложил бы для закрепления прорусских настроений у русин и упрощения дальнейшей ассимиляции, освободить всех крестьян православного вероисповедания от налогового бремени. Скажем на три-четыре года. Это поспособствует более активному возврату из Унии и поправке благосостояния крестьян разоренных поляками при попустительстве австрийцев. Лучше объявить о такой мере уже сегодня, пообещав не собирать налоги, скажем, до 1872 года.
  - Разумно, тем более в этот год собрать что-либо все равно будет затруднительно. Что ещё? - я налил себе ещё чаю из аккуратного белого чайника укрытого полотенцем для тепла.
  - По большому счету остается только польский вопрос, - Игнатьев последовал моему примеру и ловко подхватил чайник, едва я его поставил. - Но и он должен разрешиться к нашему удовольствию. Бежавшие при восстании из Царства Польского широко разнесли весть о русском варварстве и жестокости. Учитывая, сколько мятежников осело в Австрии, то ничего хорошего от нашего прихода поляки не ждут. Многие дома покинуты жителями, особенно если земли недавно были отняты у русин. Учитывая, что наши солдаты с поляками не церемонятся, а тем, как правило, есть куда бежать, то проблема становится совсем не такой острой. Да и вообще на почти четыре миллиона новых подданных едва ли миллион поляки. И это ещё не понятно, сколько из них останется на наших землях. Хотя недовольство, бесспорно, будет тлеть в этом очаге ещё не одно десятилетие.
  - Жаль, что поляков нельзя подселить к кому-нибудь, как черкесов. Но что поделаешь. У вас есть что-то ещё?
  - Разумеется, Ваше Величество, но пока ничего не требует вашего внимания, - изобразив в кресле поклон, улыбнулся Игнатьев.
  - Кстати хотел вас спросить как вам этот чай? - я лукаво улыбнулся.
  - Превосходно, Ваше Величество. Если мне не изменяет вкус, он с острова Цейлон. Только там чайные листья дают столь насыщенный запах. Что поделаешь, некоторые вещи достойного качества* можно получить только из колоний, - по-своему растолковал мое хмыканье на его рассуждения граф.
  - А между тем этот чай выращен в Российской Империи. Да-да, граф ведь Кавказ, несомненно, относится к ней.
  - Ха! После Ермолова он станет вообще южно-русской равниной, - ввернул ходившую по двору шутку он.
  Я сдержанно посмеялся - шутка уже начала обрастать бородой.
  - Этот чай, - я покрутил в руках чашку, - выращен перебравшимся по моей просьбе на Кавказ сибирским промышленником Ласточкиным. Я убедил его привезти хорошие сорта из Китая, Индии и, разумеется, Цейлона к нам и попробовать создать что-то удобоваримое. То, что производит этот шотландец Джекоб,* пить просто невозможно.
  - Ласточкин, как же припоминаю, - наморщив лоб, проронил Игнатьев. - Кажется, он был случайно задержан во время того пожара 1865 года в порту.
  - Верно, - я улыбнулся. - Мы имели с ним беседу, где я выразил сожаление досадным недоразумением и попросил об услуге. Более того, я даже как-то случайно стал его компаньоном, дал ему тридцать тысяч рублей и разрешил именовать чай Царским с условием снятия мной пробы с урожая. Эти сибирские промышленники невероятно ушлый народ, - впрочем, моя широкая улыбка давала Игнатьеву понять, что я более чем доволен. Ещё бы! Нет ничего приятнее, чем смотреть, как тебя убеждают в том, что ты собирался просить.
  - Вы ещё со старообрядцами мало сталкивались, Ваше Величество, - вклинился в светлые воспоминания собеседник.
  - Возможно, - не стал спорить я. - Кстати ваш вкус вас не подвел. Чай, который вы сейчас пьете действительно цейлонских сортов, только выращен уже у нас.
  - И сколько такого чая дает нам Ласточкин?
  - Всего парочку килограмм в прошлом году и божится о двух десятках в этом, - скривился я.
  - Не густо, при потреблении измеряющемся в тоннах, - счел нужным уточнить граф.
  Я промолчал. Возражать было действительно нечего. В глубине души я надеялся, что когда-нибудь гонять чаи в России можно будет и при морской блокаде, но явно не сейчас. Мы ещё некоторое время дегустировали чай царской марки и по обоюдному согласию признали его более чем годным.
  Едва за главой моей разведки, контрразведки и, по совместительству, репрессивных органов и пропаганды закрылась дверь, я задумался. Слишком большая власть, слишком много нитей собрано в его руках. Пусть пока все эти ведомства слабы и не развиты, но в будущем, подконтрольные одному человеку, они непременно делают его кандидатом в серые кардиналы. Игнатьев мне верен. Человек религиозный, он ещё год назад прямо сказал мне, что дневник-ноутбук дан не иначе как Господом. Мне - единственному православному правителю. Иногда, когда я перехватываю его взгляд, кажется, что он, в тайне от меня, пытается разглядеть нимб над моей головой. Уж не думает ли Игнатьев, что я должен устроить крестовый поход, истребляя неверных и таким образом трактуя Господню Волю? Как знать... Но спорить со мной он практически перестал, только предлагает варианты и советует, после чего поддерживает любое мое решение, не то что раньше. Знать бы какие тараканы у него в голове... Да-да, я стал параноиком, чего уж там.
  Встряхнув головой, я потянулся за следующим письмом. Взятое мной из другой стопки корреспонденции, донесение от Северо-Кавказского генерал-губернатора вызвало бы гневное обличение просвещенной общественности. Таковая уже была, но сегодня на её мнение мне удавалось плевать с высокой колокольни.
  Шел 1868 год, а исход черкесов в Турцию все продолжался. Миллионный народ уходил, оставляя земли предков, на Обетованные берега благословенной Порты. За последний месяц было перевезено тридцать тысяч пожелавших переселиться черкес и... тысяча пожелавших вернуться обратно. Ещё в прошлом году начавший набирать обороты поток возвращенцев неуклонно рос. Оказавшись в Османской Империи, с удивлением узнав, что их никто не ждет, а богатство и могущество Турецкого султана, лишь тщательно лелеемый миф, черкесы попытались устроиться на отведенных им для поселения землях. Но пески Сирии, каменистые почвы Болгарии и пустыни Иордана и Курдистана были совершенно непригодны для земледелия. Они не могли прокормить даже малой доли многочисленных и все прибывающих переселенцев. Большинство с горечью вспоминало свое желание покинуть родину и охотно принималось за старое ремесло разбоя и воровства, без которого выжить становилось просто физически невозможно. Некогда гордые и грозные воины стремительно опускались и теряли человеческий облик, превращаясь в страшных башибузуков. Другие, куда менее многочисленные, просились назад смирив гордыню и готовые сменять веру на кусок хлеба. Казавшаяся ранее немыслимой мысль о смене религии и выселении на равнину становилась частым гостем в черкесских семьях. Сложилась парадоксальная ситуация. Тонкий ручеёк возвращающихся на российский берег неуклонно рос, но поток желающих уехать в Османскую Империю от этого не ослабевал, а только креп - вернувшихся, как правило, даже слушать не хотели, а если слушали, то не верили, считая отступниками или неудачниками.
  Несмотря на все запреты и казачьи кордоны черкесы продолжали выходить к Черноморскому побережью, которое давно превратилось в проклятое место. Вспыхивавшие эпидемии, голод и холод уносили десятки тысяч жизней в год. За все время переселения, в Турцию было перевезено немногим более полумиллиона человек и, по меньшей мере, сотня тысяч легла в землю в ожидании своей очереди. Сколько погибло уже на 'благословенном берегу' не представлялось возможным подсчитать - подъевшие свои запасы, обедневшие от многомесячного (а чаще и несколько летнего) ожидания на берегу своей очереди, распродавшие почти все свое имущество, черкесы оказались не готовы выдержать ещё один удар судьбы. Глупые надежды на то, что султан с якобы бездонной казной, позаботится о своих верных вассалах, не оправдались. Для обустройства на новом месте нужны были деньги. Учитывая, что плодородных земель бесплатно никто не давал, много денег. Это не составило проблем для черкесской знати находившейся в первой волне переселения, богатой и потому радостно привечаемой. Но для и без того небогатых одноплеменников это часто становилось приговором. Голод и болезни уносили многие и многие тысячи жизней. Вынужденные жить воровством и грабежом, горцы ополчили против себя все окрестное население и даже армию. Чудовищная нищета толкала на новые и новые преступления. Вновь прибывшие переселенцы обирались до последней нитки, приехавшими ранее соплеменниками. Продажа в рабство своих детей стала обычным явлением. Практиковавшаяся и раньше, она несоизмеримо выросла в масштабах, а черкесские рабы стали дешевы как песок. Размах развернувшейся трагедии поражал воображение, но заниматься открытием глаз уезжающим слепцам из чистого альтруизма? Нет, уж увольте! Если даже свои соплеменники, вернувшиеся в Россию, не сумели повлиять на переселенцев, куда уж русским завоевателям. Ничто так не убеждает как выводы сделанные на собственной шкуре. Да и к чему этот глупый гуманизм - черкесы до последнего не хотели мира, хотели жить как раньше и кормиться набегами? Скатертью дорожка. Вернувшиеся будут малочисленны, но верны.
  Ермолов в своем письме вновь просил позволения начать переселение не черкесских народностей, потому как удерживать их на месте становилось все труднее. Я снова приказал делать все возможное для прекращения самовольного выхода к берегу - количество захоронений и так растет с пугающей скоростью. Если к берегу единовременно выедет ещё полмиллиона-миллион черкес, чеченцев, дагестанцев, лезгин, абхазов, исламизированных осетин и других, то побережье через несколько лет превратится в одно громадное кладбище. Пусть лучше станут турецкой головной болью. А устраивать бессмысленную бойню... ну не по-нашему это. Пришибить сгоряча - это да. А вот глумиться и куражиться над поверженным врагом это как раз в духе тех самых горцев...
  - Ваше Величество, карета подана, - негромко сказал секретарь, заметив, что я пропустил и его деликатный стук, и появление в кабинете.
  - Ах, да! Спасибо Андрей, - вынырнул я из мрачной задумчивости.
  Для разогрева интереса к землям Галиции в столичных театрах с моей подачи ставилась немного переделанная "Трембита". Обычная история о любви на фоне заросших лесом Карпат и быта русин сейчас была очень кстати. Я быстро вышел, на ходу застегивая мундир - Лиза не любила когда я опаздываю.
  
  * В ночь с 6 на 7 мая 1703 года в устье Невы были захвачены лодками два шведских фрегата. В честь этого события были отчеканены медали ' Небываемое бывает'.
   * По Унии службы должны были вестись по православному обряду, но велись по-католическому.
   * В 1864 году на торгово-промышленной выставке был представлен 'кавказский чай', но он был низкого качества и не мог конкурировать с импортным китайским.
   * Пленный британский офицер, шотландец Джекоб Макнамарра женился на грузинской дворянке и поселился в Грузии. Именно он создал первые небольшие чайные плантации на землях князей Эристави, в районах Озургети и Чаквы.
  
  
  
  Глава 7. Легкая прогулка.
  
  
   Начало августа 1868 года
  
  - Солдат должен стойко переносить все тяготы и невзгоды военной службы, постоянно следуя уставам и держа себя достойно солдатскому званию, - прогуливаясь перед построившимся взводом, говорил осунувшийся Николай. - Если ещё раз увижу, что кто-то, - он выразительно посмотрел на втянувшего голову в плечи Андрейку, - пьет некипяченую, тем паче дождевую воду, да ещё из луж. Этот кто-то отправится чистить и копать сортиры. А то вонь там просто несусветная. Старший сержант!
  - Я ваш благородь! - гаркнул Степан Сергеевич, выходя из строя.
  - Проследите, чтобы солдаты все поняли.
  - Слушаюсь, Ваше благородие!
  - Вольно! Разойдись, - скомандовал Волков и, отвернувшись от солдат, побрел к ротному. За спиной раздался звук смачного подзатыльника.
  Война, начавшаяся так стремительно и волнующе, давно превратилась в непонятное молодому офицеру перемещение и сидение на одном месте. Ну, как тут сравнить затянувшуюся осаду Львова с первыми днями войны? Стремительный марш, переправа, первый бой и первая победа, представление к награде и снова вперед на встречу к неприятелю! Но австрийские полки сначала спешно отступили от Збруча в Тернополь, тем самым, избегнув желаемого русскими боя в чистом поле. Потом, оставив город без боя, и вовсе почти убежали в хорошо укрепленный Львов. Что было потом? Несколько небольших стычек с вражеским арьергардом, в которых Николаю не привелось поучаствовать лично, и скучная дорога на Львов. А ещё этот некстати зарядивший на почти целую неделю дождь. Подпрапорщик с чувством пнул попавшийся по дороге к палатке ротного небольшой камень. И главное, надежда на штурм таявшая с каждым днем, стала совсем призрачной после того отлупа полученного командующим первой армией за попытку взять Краков сходу. Говорят, государь так орал на своего дядю Николая Старшего в Петербурге, что не только стекла - стены тряслись. Так что вряд ли кто-то рискнет совершить подобное. И что особенно обидно укрепления Львова отнюдь не были неприступными, да и гарнизон не дотягивал до тридцати тысяч. То, что потери русских войск при глупом штурме составили до двух тысяч убитых и раненных, Волкова ничуть не волновало. 'Это война и на ней иногда убивают.' Мысль о том, что могут убить именно его казалась Николаю крамольной.
  После скоротечного боя у реки Збруч, кстати, единственного по-настоящему успешного для русских войск крупного боя, взвод не досчитался сразу шестерых солдат - один был убит, пятеро ранены. За время спешного марша во Львов на лопатках улепетывающих австрийцев, появилось двое отставших, за время сидения под укреплениями города ещё семерых свалили болезни. Правда из четырнадцати раненых, отставших и заболевших девять уже снова были в стою. На телеге догнал стоптавший до крови ногу боец, поправился неудачно лягнутый лошадью на марше ротозей, пятеро ранее госпитализированных тоже выглядели вполне здоровыми и даже двое раненных в бою вернулись в строй. Призывники с уважением смотрели на перечеркнувший лоб след от сабли, раз за разом слушая рассказ как невероятно сильный, трехметрового роста офицер, двумя руками ударил саблей так, что если бы не поднятая над головой винтовка рассек бы солдата на две части. 'Как дети, право слово,' - улыбался рассказу взводный. Но с каждым разом австрийский офицер все рос в размерах и силе ни капельки не смущая солдат.
  'Чертовы дожди, а домов для постоя даже офицерам не хватает. Подумать только! Взвод потерял вдвое меньше солдат от огня неприятеля, чем от каких-то луж. Хоть бы распогодилось!' - думал Николай, шагая по лужам.
  Откинув полог палатки, он нырнул в дым, сразу отдавив кому-то ногу.
  - Медведь! Смотри куда руки ставишь! - закричало из на него из полутьмы.
  - Прости, прости Гриша, - ещё не привыкнув к неяркому свету, по голосу узнал товарища Николай.
  - Ну, чем порадуешь? Чего весь день у штаба полка отирался? - фамильярно спросил командир первого взвода.
  - Могу только огорчить. Никуда мы двигаться не собираемся и даже думать о таком крамола, - ответил вновь прибывший и закашлял в кулак. - Ну и накурили!
  - Привыкай, а лучше присоединяйся, - со смехом протянул дымящуюся трубку ротный.
  - Нет уж спасибо! Как-нибудь обойдусь, - со смешком ответил не курящий Николай. - Буду тут ещё кашлять и чихать вам на потеху.
  - Как знаешь, только делать все равно нечего, - уставившись в потолок палатки и затянувшись, сказал Белов.
  - А может затею какую сообразим? - предложил молчавший до этого Иванов.
  - Хватит уже. Мне за прошлую хорошо от майора досталось. Выпить бы, но... Ай! - махнул рукой ротный и откинулся на дно палатки. Все что можно было выпить уже было давно выпито, а борьбу с напивающимися резко ужесточили.
  - Тогда только карты, - скучающе буркнул Николай и потянулся за колодой.
  
  * * *
  
  середина августа 1868
  
   Сушащийся у костра Иван, занимавшийся этим неблагодарным делом под редко капающим дождем, думал о доме. Шел третий год службы и уже этой зимой их должны были отпустить в родное село. Отпустят ли теперь? Война ведь, да и дело к осени, а там уже и зима. Не дай-то бог, война затянется и что тогда?
   К костру рядом с Медведевым подсел насупившийся Андрейка. 'Хорошо же его сержант пропесочил', - лениво подумал солдат, 'но это полезно, хоть угомонится. А то либо силушку девать некуда, либо язык чешется, либо измыслит что-то.' Иван скосил глаза - раздавшийся в плечах парень ощутимо прибавил в росте и весе. Впервые призванному в шестнадцать лет, ему шел двадцать первый год. Если бы не ветер в голове, цены бы ему не было.
   - А дома сейчас поля убирают, - вдруг сказал Андрейка, глядя в костер.
   - Тьфу ты, малахольный! Не трави душу! - отрывисто буркнул Иван, думавший о том же.
   Глядя на медленно поднимающийся пар, от аккуратно вытянутой на руках поближе к костру портянки, Иван думал о жене и детях. Дядька, конечно, не даст пропасть, да и община, небось, забижать не будет. Помнят уже, что два раза опосля службы возвращался. Глазам открылась родная, немного покосившаяся хата и жена встречающая его с поля в дверях прислонившись к косяку.
   - От ... тебя за ногу! - выругался Медведев, на некстати стрельнувшее полено выдернувшее его из сладких воспоминаний.
   - Пошли на ужин, что ли? - предложил Андрейка. Сидевшие в полудреме вокруг костра солдаты загомонили. Головы заворочались в поисках подъезжающей кухни.
   - Пошли, - безрадостно согласился Иван.
  Вынужденное безделье подтачивало боевой дух солдат и офицеров с каждым днем все сильнее. Пустившие дело на самотек генералы все же спохватились и озадачили расслабившиеся войска постройкой новых насыпей, частоколов, домов и бань. За ежедневной работой хандра и скука медленно отступали.
  
  * * *
  
  сентябрь 1868
  
  - Скоро выступаем, - с ходу бросил Николай ротному, со скучающим видом осматривающему только что поставленные солдатские бараки.
  - Куда? - мгновенно оживился поручик.
  - Не знаю, но точно не домой, - он улыбнулся. - Нам на смену подходят свежие части.
  - Черт их дери! - выругался Белов. - На все готовое! Ладно, но хоть бы вырваться отсюда поскорей.
  Вечером вся армия знало о сокрушительном разгроме австрийцев. А уже утром следующего дня смоленский полк, вместе с другими войсками нового строя, скорым маршем отправился на запад. Офицеры два дня спорили о цели похода, но поворот войск на юг от Кракова и ещё сильнее удлинившиеся переходы не оставляли сомнений в цели маневра. Их ждала Венгрия.
  Не встречая серьезного отпора, вновь сформированная, исключительно из новых полков, третья армия занимала город за городом в Словакии, неумолимо приближаясь к Венгерской столице. Страна лежала практически беззащитной перед русским вторжением. Все крупные крепости находились на юге, для защиты от традиционного противника Австрийской Империи. Войск в Венгрии было мало, да и держали их в основном для предотвращения волнений. Вместе с тем пассивная тактика армии сменилась на куда более активную - слабо защищенные города решительно штурмовались. Хотя многие просто сдавались без боя, не решаясь встретить грудью удар более многочисленных и подготовленных русских. Весть о том, что прусские войска едва ли не в Вене, подтачивала боевой дух австрийских офицеров.
  После занятия Пешта русские войска остановили свой стремительный бег упершись в Дунай за которым маячил богатый Буда (слияние в Будапешт ещё не произошло). К счастью, форсировать реку, что ввиду почти полного отсутствия неприятеля было делом хоть трудным, но реальным, не понадобилось. Австрийский император запросил мира.
  
  * * *
  
  Лето-осень 1868 года
  
   Давно ожидаемая всеми противоборствующими сторонами схватка, в конце концов, вспыхнула в центре Европы. Все началось с предложенной Бисмарком реформы Германского союза, проект которой был разослан по германским княжествам в начале июня 1868 года. Данный документ, прямо и недвусмысленно был направлен на уменьшение и ослабление влияния Австрии, что вызвало резкую ответную реакцию Вены. После взаимного оскорбления друг друга и обмена нотами, обе стороны, почти синхронно, объявили мобилизацию. Вслед за ними начали подготовку к войне и их союзники. Вот тут-то и стало ясно, какую масштабную дипломатическую работу провел Бисмарк. Железный канцлер не только привлек на свою сторону Италию и Россию, но также, несмотря на отчаянные попытки Франца Иосифа найти защиту у великих держав, сумел добиться нейтралитета Франции и Османской Империи. На этом фоне союзные Австрии Саксония, Бавария и Ганновер смотрелись в лучшем случае блекло. На первый взгляд казалась, что у Австрии не было никаких шансов, но только на первый.
  Сомнительную честь объявления войны взяла на себя Пруссия, вторгнувшись 15 июля 1868 года в Ганновер, Гессен и Саксонию. Несмотря на все попытки Бисмарка убедить сограждан, что данный шаг предпринят из-за подготовки Австрии к нападению и служит защитной мерой, накал страстей был знатный. Колебавшуюся чашу весов в пользу канцлера решительно перевесило весьма кстати громко данное обещание русского императора ввести в Пруссию казачьи части для поддержания порядка, если потребуется. Ошеломленные подобной вестью оппоненты Бисмарка до поры до времени притихли. Зверства и дикость казачьих орд, давно и с наслаждением муссируемые в Европе, до слабости в коленях напугали немецких бюргеров. Впрочем, внутреннее недовольство действиями Бисмарка довольно быстро сошло на нет, поскольку первые дни войны оказались весьма успешны для Пруссии. Развитая промышленность и густая железнодорожная сеть обеспечивала прусскому командованию отлично обмундированную армию и быстроту мобилизационных перевозок. Кроме того, прусская пехота была вооружена игольчатыми казнозарядными ружьями Дрейзе, скорострельность которых была в три раза выше австрийских и южно-германских ружей, заряжавшихся с дула. В течение первых нескольких дней Пруссия разгромила Гессен и Гановер и вторглась в Богемию. Саксонские войска, понеся в боевых столкновениях серьезные потери, вынуждены были отступить на территорию Австрии.
  Увы, но на этом удача покинула северных германцев. Австрия, как неоднократно (и правдиво) писалось в прусской прессе, и к чему так стремился привлечь всеобщее внимание Бисмарк, под видом учений провела полномасштабную мобилизацию задолго до войны. Понимая, что Пруссия не станет начинать войну раньше поздней весны, Франц Иосиф объявив грандиозные учения, под прикрытием которых Вена смогла начать мобилизацию заметно раньше, чем её соперники. Не обращая внимания на недовольство Берлина, а, возможно, просто понимая неизбежность войны, Австрия сумела довести численность армии до рекордных 590 тысяч, что почти в полтора раза превышало армию Пруссии. В этой ситуации Бисмарк сделал ставку на своих союзников, но удача была не на его стороне.
  Италия обладала армией с весьма сомнительными боевыми качествами и не замахивалась на многое. Главной задачей, которую прусское командование поставило перед своим южным союзником, было оттянуть максимальное количество австрийских войск от главного театра боевых действий. Однако, разгадав планы Мольтке и проявив неожиданные стратегические способности, Франц Иосиф нанес упреждающий удар. Сосредоточив на Итальянском театре более 150 тыс. солдат Южной армии и значительное количество артиллерии, австрийское командование ликвидировало угрозу войны на два фронта в зародыше. Понесенное в начале войны сокрушительное поражение при Кустоце и долгое преследование уже разбитого неприятеля, в духе заветов Суворова, свело на нет всякие дальнейшие попытки итальянцев вернуть Венецианскую область. Несостоявщиеся наследники Цезаря зализывали раны, а высвободившиеся после победы над ними австрийские войска немедленно отправились на север, в кипящую войной Богемию, оставляя против южных соседей едва ли тридцать тысяч солдат.
  Российская Империя же, ещё в первые дни войны, уведомила Австрию и Пруссию, что претендует только на королевства Галицию и Лодомерию, герцогство Буковину и Угорскую Русь, к тому же, ни под каким предлогом, не допустит ввода прусских войск в Вену. Первые недели войны лишь подтвердили заверения Петербурга: боевые действия велись весьма вяло, не предпринимая решительных штурмов городов и крепостей, за исключением слабо укрепленного Тернополя, русские постепенно занимали всю территорию на которую объявили претензии. Следует добавить что, вооружение царских войск, как и качество офицеров, судя по отзывам военных корреспондентов, оставляло желать лучшего, уступая в этом даже итальянцам. Значительно лучше обстояли дела во вновь сформированных полках, которых, впрочем, было слишком мало. В этой ситуации австрийское командование пришло к выводу, что наилучшим решением на восточном фронте будет сосредоточить боеспособные гарнизоны в крупных городах, не допустив их сдачи, чтобы иметь возможность перекинуть основную массу войск против куда более опасной Пруссии. Так и было сделано.
  Таким образом, уже к августу практически все военные действия велись исключительно между Австрий и Пруссией. Против 370 тыс. прусских солдат Вена выставила более 420 тыс. австрийцев, саксонцев и баварцев. Война с самого начала обещала стать отнюдь не легкой прогулкой для прусской армии, но король Вильгельм I, сделав первый шаг, уже не мог отступать. Наступление прусской военной машины осуществлялось двумя армиями: 1-я армия ведомая принцем Фридрихом Карлом форсировала наступление в районе Гёрлица и Торгау, а 2-я армия, под командованием кронпринца Фридриха Вильгельма, наносила удар по Силезии. Главные силы противостоящей им австрийской Северной армии австрийского эрцгерцога Альбрехта Фридриха Рудольфа, сменившего арестованного незадолго до войны по подозрению в шпионаже генерала Людвига фон Бенедека, уже ждали неприятеля, плотно окопавшись в районе границы. Первые же столкновения показали, что численное превосходство и заранее подготовленные для обороны позиции успешно нивелируют техническое преимущество Пруссии в вооружении. Тем не менее, более организованные и имеющие лучшее руководство прусские войска, все же постепенно взламывали австрийскую оборону, хотя и неся при этом ощутимые потери.
  Но вскоре чаши весов заколебались в другую сторону. После двух месяцев войны потери пруссаков стали настолько велики, что отошедшая было к Йозефштадту австрийская армия рискнула дать противнику генеральное сражение, не дожидаясь соединения со спешащим к ним на соединение 80-тысячным итальянским корпусом. Ни одна из сторон в сражении не добилась однозначного успеха, но обе поспешили объявить о своей победе. Сосчитав оставшихся в строю солдат, австрийцы отступили к Кениггерцу, надеясь пополнить поредевшие дивизии новыми солдатами, прибывающими с итальянского театра. Мольтке, взявший к тому времени в свои руки общее руководство прусской армией, несмотря на 'громкую победу', тоже вынужден был взять паузу, отказавшись от преследования 'разгромленного' неприятеля, для того чтобы восстановить боевой дух и подтянуть резервы.
  Война грозила затянуться, что совершенно не устраивало Берлин. Однако Италия, была по-прежнему не дееспособна, а требования Бисмарка об активизации наступления русских войск натыкались на вежливые отказы из Петербурга. Оккупировав Галицию и Буковину, а так же ведя одновременную осаду Кракова, Серебницы и Львова, русские не могли, да и не хотели выделять войска на помощь Пруссии. Да к тому же, несмотря на возносимое русскими газетами на пьедестал победоносное шествие солдат-освободителей, австрийцами в свой актив было записано две безоговорочные победы, выставившие русскую армию не в самом лучшем свете. Несколько русских полков было разбито и отведено на переформирование. Отчаянно жестокое сопротивление жителей Кракова, где расселилось большое количество бежавших ранее из России поляков и куда сунулись царские войска, делало картину все менее радужной.
   На фоне блеклого выступления армии, в российской прессе разрасталась шумиха. Столь слабый, терзаемый со всех сторон противник оказался не по зубам тем от кого некогда сам Наполеон едва унес ноги! В обществе нарастало возмущение слабосильной армией, в свете которого были очень удачно преподнесены действия так называемых 'полков нового строя'. Война была в самом разгаре, а уже звучали предложения о срочном продолжении реформ в войсках, закономерные после скромных успехов на полях сражений. За всеми этими событиями практически незамеченными остались титанические усилия военно-медицинской службы под руководством Пирогова. В ходе войны было организовано несколько огромных полевых госпиталей, штат в которых, едва ли не полностью, состоял из опытных врачей опустевшей императорской лечебницы. Сам знаменитый хирург находился при госпитале разместившимся под осажденным Львовом. Даже без активных боевых действий стотысячная русская армия ежедневно несла небоевые потери, исчисляемые десятками солдат и офицеров. Дизентерия, болезни, травмы и увечья, даже без соприкосновения с неприятелем, доставляли врачам немало хлопот.
  В начале сентября затишье в Богемии завершилось стремительным натиском прусских войск. Восстановив свои силы, Мольтке начал форсированное наступление. Его подгоняли гневные окрики из Берлина: война должна была завершиться быстро, иначе победитель рисковал оказаться в положении царя Пирра. Ничуть не хуже это понимали и в Вене: скудность казны и внутренняя нестабильность подталкивала соперничающие державы дать новое генеральное сражение. Оно состоялось 4 сентября у Садома. И прусские, и австрийские войска показали в сражении завидную стойкость, чего нельзя сказать о солдатах южногерманских держав. Отступление и бегство саксонских, а затем и баварских полков переломило сражение в пользу Пруссии. Не сумев должным образом организовать отступление, австрийское командование превратило свое поражение в разгром. Дорога к Вене для прусских войск была открыта... однако штурма австрийской столицы так и не последовало.
  И это было вполне закономерно. Несмотря на желание Вильгельма I и его генералов, закончить войну с давним соперником победным парадом в Вене, Бисмарк прекрасно понимал, что атака австрийской столицы будет огромной политической ошибкой. Помимо того, что Россия была решительно против такой меры, французский посол так же неоднократно заявлял в ходе негласных переговоров, что подобное действие явилось бы личным оскорблением для Наполеона III, и вызовом по отношению к Франции. Если переводить эти слова с языка дипломатии на военное наречие, то взятие Вены немедленно повлекло бы сепаратные переговоры России и Австрии, а затем мобилизацию французской армии, которая, по меньшей мере, крайне затруднила бы примирение Австрии с Пруссией, входившее в планы Бисмарка.
  Но, несмотря на все свое влияние при дворе, прусскому канцлеру пришлось выдержать немало боев, прежде чем он смог отстоять свое решение. В течение почти двух недель Бисмарку приходилось почти ежедневно уговаривать прусского монарха поддержать его предложение, грозя отставкой и выслушивая в ответ упреки и оскорбления. В конце концов, король смирился с позицией канцлера. В итоговом документе, Вильгельм I лично дописал, что должен отказаться от продолжения войны 'так как мой министр оставляет меня в трудном положении перед лицом неприятеля'. И в Вену, вместо ультиматума о капитуляции, был отправлен весьма мягкий вариант прелюминарного мирного договора. Согласно нему Австрия должна была признать себя побежденной, выплатить Пруссии контрибуцию, выйти из состава Германского союза, а так же передать союзникам Пруссии часть оккупированных земель.
  Получив сей документ, австрийской руководство, во главе с Францем Иосифом долгое время колебалось, взвешивая все за и против. С одной стороны сил в одиночку противостоять союзникам у Австрии почти не осталось. К прусскому наступлению вот-вот могла присоединиться восстановившая свои силы Италия.
  Однако окончательно сломило Франца Иосифа демонстративное наступление прусских войск на Прейсбург (Братиславу), и недвусмысленная угроза Бисмарка отторгнуть от Австрийской империи Венгрию, если Вена не примет предложенные условия. Угроза отторжения Венгрии была более чем серьезна. В русских как будто кто-то вдохнул новые силы, уже пятого сентября их застывшие войска пришли в движение, заставляя Бисмарка скрипеть зубами при одном воспоминании о вежливых отказах помочь. Россия, закончившая оккупацию восточной границы владений Габсбургов, стремительно прошла через земли словаков и заняла Будапешт, когда Франц спешно запросил мира.
  Согласно подписанному 21 сентября в Праге мирному договору, вся территория империи Габсбургов, за исключение областей, оккупированных Россией и Италией, оставалась за Веной. Австрия обязалась покинуть Германский союз, который должен был быть распущен, а так же признавала "новую Германию без Австрийской империи'. Это был триумф, триумф Бисмарка, который сделал ещё один шаг на пути к своей цели - объединению германских земель под эгидой прусского монарха.
  В самой же Австрии царило уныние. Несмотря на то, что империя отделалась минимальными территориальными потерями, престиж и финансы страны пострадали весьма серьезно. Помимо того, что Вена теряла всякое влияние среди германских государств и де факто - статус 'Великой Державы', она вплотную подошла к банкротству, истратив на проигранную войну более 110 миллионов талеров и задолжав Пруссии контрибуцию в ещё 60 миллионов (изрядно потратившийся на войну Берлин решил-таки компенсировать свои расходы за счет казны побежденных Габсбургов).
  Помимо Австрии, мирным договором осталась недовольна так же Италия, которой в итоге доставалась лишь скромная контрибуция и крошечный кусок земли на границе, которые итальянские войска успели захватить под самый занавес войны. Однако когда Виктор Эммануил II попытался в разговоре с Бисмарком убедить того включить в итоговый документ пункт о передаче Италии всей Венеции, ему, устами прусского канцлера, было напомнено о 'военных успехах' его войск и было предложено либо подписать договор, либо продолжать войну с Австрией в одиночку. Тому ничего не оставалось, как выбрать первый вариант.
  Российской Империи отходили Королевство Галиция и Лодомерия, герцогство Буковина и Угорская Русь. Так же Веной был принят выдвинутый Петербургом ряд требований по смягчению австрийского законодательства. В частности Австрия обязалась отменить ряд притеснительных по отношению к славянским народам законов.
  Контрибуции России не досталось, что, впрочем, не сильно её огорчило. Она уже получила компенсацию, развернув открытый грабеж контролируемых территорий Австрийской Империи. Станки и всевозможный инструмент массово вывозились из Венгрии в Галицию.
Оценка: 7.44*4  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"