ПРОЛОГ

     Упала Федерация.

     Зрелище оказалось поистине грандиозным. Тысячи тонн бетона, металла и стекла с громогласным грохотом рухнули с высоты трехсот метров, погрузив на несколько дней в пыльную дымку знаменитый комплекс небоскребов столицы. Точнее, то что от него осталось. Когда—то башен было больше десятка, они сияли на солнце, словно драгоценные камни, всем своим видом напоминая о технологическом успехе человечества. Глядя на башни, ни у кого не оставалось сомнений, что нам под силу преодолеть любые преграды на пути к светлому будущему.

     И оно обязательно наступит.

     Те годы, кто бы что ни говорил, оказались самыми спокойными за всю историю этой несчастной планеты. За сто лет, прошедших после последней великой войны, родились поколения, не знавшие страха, голода и жажды. Старые бомбоубежища переоборудовали в склады и музеи. Ученые научились предсказывать землетрясения и цунами, медики победили заболевания, еще недавно считавшиеся смертельными, группировка военных спутников встала на защиту планеты от опасных астероидов и комет. Но враг пришел оттуда, откуда мы и представить не могли, и оказался смертоноснее самого мощного оружия, когда—либо созданного человеком. По приблизительным подсчетам темная вода всего за три месяца погубила девяносто девять процентов млекопитающих. Оставшиеся в живых назвали это страшное время Великой катастрофой.

     Обезлюдевшие города с каждым годом приходили в запустение, и это был только вопрос времени, когда могучие постройки прошлого повторят судьбу своих строителей — сгинут навсегда.

     Мидовцы, многие годы наблюдавшие из своих окон за разрушением комплекса небоскребов Москва—сити, верили, что, когда рухнут все башни, связь с прошлым окончательно оборвется. Новая эпоха принесёт страдания, по сравнению с которыми пережитый ужас покажется детским утренником.

     Осталась последняя башня.

     ГЛАВА 1

     Витька шагал медленно, подсвечивая себе путь подствольным фонарем.

     Снаружи солнце шпарило как сумасшедшее, однако налипшая коркой пыль на стеклах магазина блокировала свет. Забитые книгами шкафы напоминали в темноте полки для сосудов с прахом покойников — такие Витька видел в старом ужастике на единственном в Миде видаке, дома у Котла. В том жутком фильме главный герой пробрался в склеп на заброшенном кладбище, чтобы прикончить оборотня. Кончилось все эпично: отрубленная башка, кишки, кровища. Все как в жизни.

     Витька  наткнулся на труп. Сгнивший и давно высохший, одни кости, да изорванная одежда. Значит, здесь еще никто не ходил. Есть у сталкеров правило неписаное: обнаружил мертвеца — прибери. О похоронах, конечно, речи нет — столько миллионов полегло тогда, всех не закопаешь, — а вот к стеночке сдвинуть или прикрыть чем — это надо сделать. «Выкажи уважением тем, кого пришел обворовать». Да разве это воровство? Люди померли давно, им нажитое и не нужно. А вот нам, живым, пригодится.

     Сдвинув кости к краю прохода и заложив книгами, Витька пошел дальше. Вскоре впереди послышался странный шорох. Замедлив шаг, он упер приклад в плечо и нацелился на предполагаемый источник звука — за квадратной бетонной колонной.

     Ну, давай, тварюга, только высунись, получишь пулю между глаз. Витька давно готов доказать, что, также как дядя, способен крошить этих выродков направо и налево. В тире выбивает девяносто девять из ста — никому не удалось превзойти его рекорд. Здесь, конечно не тир, но и у него не воздушка. Грозная семьдесятчетверка и увеличенный до шестидесяти патронов рожок. А если патроны кончатся, есть нож, которым он с двадцати метров выбивает десятку. Только дайте, твари, шанс, и Витька его не упустит. Ведь ему уже девятнадцать, он самый молодой в истории Мида сталкер. Пора получить заслуженное — собственный позывной. Сейчас его кличут просто Витькой, а, убив первую тварь, он станет Соколом или Безжалостным. Нет, слишком длинно и пафосно. Тогда просто Тенью. Звучит очень круто.

     Тень.

     Тишина. Витька покрутился на триста шестьдесят, вернулся в исходную. Прислушался. Твари, они такие — потерял бдительность, а те уже за спиной. Набросятся беззвучно, вцепятся длиннющими когтями в кожу и мышцы, разорвут как куклу тряпичную. Если хочешь выжить и выполнить работу, нужно всегда быть начеку.

     Из—за колонны выскочила коричневая блямба размером с ладонь, мотнула в его сторону шнурками—усищами и также быстро исчезла в темноте. Всего лишь таракан. На позывной не тянет.

     Ничего, день только начался.

     Надпись на указателе сообщала, что он в отделе романтической литературы. Имена авторов и названия ни о чем не говорили. Пришлось выбирать по обложке.

     Вот, кажется, эта подходит: мужчина обнимает женщину, она прижимается головой к его груди, улыбается — выглядят точно, как влюбленная парочка.

     Скотт Фицджеральд. «Великий Гэтсби»

     И название приятное уху. Гэтсби — наверное, название города. Москву же так называли в прошлом — великая. Точно о хорошем книжка. Ей понравится.

     Щелкнула рация.

     «Я Кобальт, закончил здесь. Витька, как там у тебя?»

      Книга отправилась в рюкзак.

     — Я Витька, закончил. Прием.

     «Встречаемся у входа через десять минут».

     — Принято. Через десять минут.

     Витька вытащил из рюкзака пластиковую бутылку. Расстегнул ширинку, облокотился плечом на шкаф. Опорожнив мочевой, завертел крышку. Наклонил — проверил, не выливается ли.

     — О, этот великолепный звук, — послышалось сзади.

     Витька от неожиданности выронил бутылку и резко обернулся, вскидывая автомат. В нескольких метрах от него стоял человек — пожилой, худой как скелет, одет в лохмотья, грязные седые волосы в колтунах.

     — Ты кто, нахер, такой? — выплюнул сталкер на выдохе.

     Сухие губы незнакомца беззвучно шевелились, будто он язык пережевывал, а голодный взгляд смотрел даже не на автомат, а на бутылку с мочой. Витька поднял ее с пола.

     — Что будешь с ней делать? – спросил незнакомец хриплым голосом.

     — Солью в фильтрационную машину, — ответил Витька.

     — Ты сталкер?

     — Ну, допустим.

     — Ищешь тут книги на продажу, — незнакомец оглядел стеллажи. — Непыльная у вас работенка. И монетами хорошо оплачивается.

     — Хрена с два – непыльная, — возмутился Витька. — Мы в такие места ходим, которые тебе и не снились, папаша, достаем то, что никто не достанет. И в любую секунду тварь может напасть. На прошлой неделе, вон, двух сталкеров загрызли.

     — Поверь мне, мальчик, настоящие твари не те, что с зубами и когтями, — незнакомец сделал паузу, сглотнул сухой ком и заговорил. — Я в убежище на Полянке прожил с женой пятнадцать лет, пока ее пневмония не забрала. А когда вода закончилась, решил — все, конец мне пришел, умру последним человеком на Земле. Захотелось напоследок на звезды посмотреть — вышел на поверхность и представь, узнаю, что люди, оказывается, выжили. Да не просто выжили, а создали внутри Садового Кольца конгломерат отдельных государств. Пришел я в Кремль на радостях, вот, говорю выживший, примите к себе. А мне отвечают, не нужны нам астрономы с докторской степенью, иди, дед, ямы копай. Ну, копал я, пока спина не перестала разгибаться. А когда не смог лопату поднять, меня и послали. Шарахался по общинам, везде отворот—поворот, в Мид тоже приходил, главный ваш даже выслушать не захотел.

     — У нас воды наперечет, — оправдался зачем-то Витька. — Самим не хватает.

     — Нельзя живыми людьми разбрасываться как отработанным материалом — так вымрем окончательно, — он многозначительно помолчал, потом добавил. — Я думал, Катастрофа вразумит людей, заставит задуматься. Ошибся. Ничего в этом мире не изменилось. Пока одни принимают ванны, другие умирают от жажды.

     Таких, как он, людей без гражданства, называют бомжами. Они слоняются по кольцу от общины к общине, перебиваясь самой грязной работой, за которую платят сущие гроши. В редких случаях, если бомж обладает полезной профессией, его принимают в общину. На памяти Витьки в Мид таким образом взяли десять человек. За этот же период в бомжи разжаловали пятерых — кого за пьянство, кого за воровство монет из казны. Недавно был случай: троих поймали на сливе воды из общего бака — добытое они продавали за полцены, а полученные монеты тратили в Гуме на шлюх. Все трое недолго проходили в бомжах — загнулись от жажды.

     — Отдай ее мне, — бомж указал на бутылку с мочой.

     — Зачем? – спросил Витька, хотя до него и так дошло.

     — Хоть глоточек бы…

     — Нельзя такое пить. Только хуже будет.

     — Я неделю жидкого во рту не держал. Готов и яду глотнуть, лишь бы язык промочить.

     Витька хорошо понимал его. Позапрошлое лето выдалось особенно жарким, температура неделями стояла за сорок. При таких условиях организм требует больше жидкости, а почки выводят от силы треть выпитого. Пришлось снизить количество сталкеров в поле, норму выдачи воды сократили до одного стакана в сутки. А тут еще, как назло, встали в Кремле две водоустановки — цены взлетели, начался страшный дефицит. В Гарднере половина урожая высохла. Говорят, в Гортрансе треть механиков и водителей лишились нормы и умерли от жажды.

     — Скажешь своим — пролил случайно, с кем не бывает, — бомж изобразил на лице нечто похожее на улыбку. — Послушай парень, у меня нет денег… Могу дать взамен немного ерша.

     — Не надо мне.

     Витька убрал бутылку с мочой в рюкзак. Если бы у бомжа осталась в организме вода, она бы выплеснулась из него слезами. Отчего—то стало по-человечески его жалко. Хотя это самое опасное чувство из всех возможных — сколько хороших людей из-за жалости полегло.

     Витька достал из рюкзака фляжку с водой. Услышав всплески, бомж заскулил. Целую фляжку Витька не отдаст — там две его нормы, слишком жирно будет, а от пары глотков от него не убудет.

     Бомж достал из кармана складывающийся пластиковый стаканчик, протянул трясущейся рукой. Витька закинул автомат за спину. Отвинтил железную крышку. Бомж смотрел на него голодными глазами, словно тварь на добычу.

     — Эй! Отошел от него! Быстро!

     Витька обернулся и увидел Кобальта. В следующий миг бомж резко схватил флягу за горлышко и рванул на себя. Витька удержал ее, но бомж вцепился как приклеенный. Свободной рукой молодой сталкер врезал противнику по лицу, отбив кулак об железные скулы. Бомж словно ничего не почувствовал. Находясь на краю гибели, его организм бросал последние силы на выживание.

     Сцепившись, как парочка в танце, они мотались из стороны в сторону, врезались в шкафы, сверху на головы сыпались книги.

     Кобальт не вмешивался, выжидал.

     — Отпусти!

     Бомж впился зубами в руку Витьки. Острая боль. Получив преимущество, бомж вывернул Витьке запястье, фляжка наклонилась, и из горлышка полилась струя воды.

     Бомж бросился под нее с открытым ртом. В этот момент Витька сумел отпихнуть его коленом. Бомж потерял равновесие и повалился на пол. Тут же выхватил нож и собирался повторно накинуться на Витьку. Командир двойки пригвоздил его к полу ногой.

     — Встанешь — пристрелю, — пригрозил Кобальт.

     Бомж, лежа лицом в пол, приподнял руки сдаваясь. Кобальт забрал у него нож.

     — Вот скотина, до крови прокусил, — выругался Витька, взмахивая рукой.

     — Полчаса лежишь молча и не двигаешься! — приказал Кобальт. — Все понял?

     — Да, — в голосе бомжа звучали нотки обиды и ненависти.

     К выходу из магазина сталкеры шли молча. Кобальт нацепил на лицо привычную отрешенную маску, словно и не было только что нападения на его напарника. Опыт, что уж скажешь — и не такое дяде пришлось пережить. Другие сталкеры боятся идти к нему в напарники, говорят, он притягивает тварей как магнит. Сам дядя объясняет это звериным чутьем. Он будто знает, откуда выскочит тварь и всегда готов к ее появлению.

     Витька всю жизнь мечтал оказаться бок о бок в поле с человеком, на историях о подвигах которого вырос. Дядя Дима для него не только легендарный Кобальт — убийца тварей, но и единственный родной человек, бесспорный авторитет и пример для подражания во всем. Витька еще помнил его улыбающимся. Как же давно это было… За последние несколько лет он сильно изменился: лицо стало каменным, речи короткими, волосы поседели, хотя было ему чуть за сорок. Из—за старой травмы он все время прихрамывал, но его взгляд все так же оставался цепким и ледяным. Казалось, даже смерть не сможет взять его голыми руками.

     — Дядь Дим, только Бате не говори.

     — Какой я тебе дядь Дим! — огрызнулся Кобальт. — Прикрывать тебя не собираюсь. Устав читал?

     — Читал, — виновато ответил Витька.

     — Ты автомат опустил перед вероятным врагом, дурень.

     — Да он же на ногах еле стоял.

     Витька запнулся, вспомнив каким сильным на самом деле оказался бомж.

     — И чем ты думал, давая ему воду? — продолжал Кобальт. — Жизнь ему на пять минут продлить хотел? Ему и так конец. Скоро в залив уйдет.

     Многие, находясь на грани гибели от обезвоживания, напиваются темной воды досыта — чувствуют короткое облегчение, а потом быстро умирают. Такая смерть не считается постыдной.

     — Я просто хотел помочь…

     — Всем бомжам не поможешь. Их выживание — их дело. Ты должен думать только о мидовцах, которые доверили тебе самое дорогое — свои жизни! Твоя задача — добывать товар и зарабатывать монеты, на которые потом Мид купит воду. А ты своей тупой выходкой, поставил их жизни под угрозу.

     Витька кивнул. Его оправдания и правда звучали глупо. Накосячил он по полной и теперь придётся отвечать перед главой Мида. А тот может не только выгнать его из сталкеров, но и в бомжи разжаловать.

     — А если бы это урка подставной был? – не прекращал давить Кобальт. – Сидели бы в засаде там еще три человека, ждали, пока ты носом в сторону клюнешь. Горло вспороли бы тебе от уха до уха ради одной фляжки.

     — Думал, они только на окраинах кольца появляются.

     — На нас с Фридомом на Тверской напали, если ты забыл. Напомнить, чем закончилось?

     Эту историю все знали. Кобальт и Фридом были не просто напарниками — друзьями. Урки напали на них в километре от Кремля. От Фридома живого места не оставили, даже труп не нашли. Тяжелораненого Кобальта подобрала другая группа, и только благодаря врачам—кудесникам из Кремля сталкер—легенда выкарабкался с того света.

     — Все по списку взял? — спросил Кобальт. — Дай проверю.

     Витька открыл сумку — внутри четыре тома энциклопедии по растениеводству.

     — Иди в машину и оттуда никуда.

     — А ты? — спросил Витька.

     — Забыл кое—что взять. Скоро вернусь.

     Витька кивнул и вышел на улицу. Выждал немного, незаметно вернулся, чтобы посмотреть куда пойдет дядя.

     Кобальт зашел в отдел детской литературы.

     ***

     Охранник Гарднера, одетый лишь в легкий бронник и каску с автоматом на плече, убрал подставку, удерживающую шлагбаум. Противовес из нескольких бетонных блоков опустился на землю, поднимая толстую трубу со знаком “кирпич” и предупреждением, что за самовольный проход на территорию общины полагается расстрел на месте. Второй охранник проверил документы у Витьки и Кобальта, затем связался с кем—то по телефону.

     — У нас посылка, — сказал Кобальт, указывая на мешок с книгами на заднем сидении.

     Получив разрешение, охранник скомандовал открыть второй шлагбаум, и они проехали внутрь.

     Комплекс зданий бывшего Центрсоюза на северо—востоке Садового кольца был выбран гарднерцами благодаря сплошному остеклению фасадов. Это позволяло солнечным лучам беспрепятственно проникать внутрь, что хорошо сказывалось на росте растений. Фрукты, овощи, зелень, грибы, соя — с каждым годом количество и качество выращиваемых сортов увеличивалось. Гарднер был главным и основным поставщиком свежих культур на стол жителей Садового кольца.

     — Представляю, если б мы в Миде тоже голышом разгуливали. Вот умора бы была, — Витька хихикнул.

     Кобальт не отреагировал на реплику горе—племянника. Сам он бывал в Гарднере тысячу раз и давно перестал обращать внимания на оголенные тела. Каждый имеет право на свои закидоны, если они не мешают другим. Кроме того, в приверженности нудизму были не только отголоски их чудаковатой религии, но и практичное зерно. В жару лишняя одежда провоцирует потоотделение, а главное кредо любого жителя Садового, вне зависимости от гражданства и веры: «Выпил — сохрани в себе».

     Они проехали мимо двух прибывших из Кремля водовозок Гортранса. Водители—дружинники покосились на сталкеров с презрением. Витька показал им средний палец.

     Они остановились у теплиц. Кобальт взял мешок с книгами и вышел из машины.

     — Сиди и не высовывайся, чтоб мне снова не пришлось за тебя краснеть.

     Витька кивнул. Кобальт задержался у открытого окна, уставившись на племянника подозрительным взглядом.

     — Да, понял, понял, — сказал Витька.

     В центре общины, у алтаря, собралось много народу. Жрецы аккуратно раскладывали тарелки со свежими овощами и фруктами вокруг каменного сооружения в форме дерева с ветвями из чистого серебра. Слитки для их изготовления сталкеры стащили в одном из банков, ветки выплавили умельцы из Кремля.

     Глава общины Агроном, седовласый, тучный мужчина с пёстрой растительностью на теле, читал проповедь, держа в руках новорожденного младенца. Родители малыша стояли рядом — мать держала кувшин, отец пустой металлический тазик.

     — Мы, дети Богини земли, посвящаем этого младенца в наши ряды и клянемся воспитать его по строгим заветам Богини.  Я нарекаю его Бергамотом, — Агроном посмотрел на младенца снисходительно. — Твое испытание телом продлится столько, сколько пожелает Богиня, и если ты проживешь это время в смирении со Священным писанием, в конце тебе уготован путь праведника — вечная жизнь в великом счастье. В Оазисе.

     Люди приветствовали слова Агронома одобрительными возгласами.

     Соваться в толпу Кобальт не стал. Гарднерцы живут закрыто, сторонятся чужаков, особенно в такой важный для всех день — посвящение младенца. Высмотрев в толпе Гороха, он салютовал ему рукой. Тот заметил сталкера и кивнул.

     Агроном усадил ребенка в тазик, взял у матери кувшин, наклонил его над головой маленького Бергамота — из горлышка посыпались зерна риса. Толпа охала и вздыхала от восхищения.

     Горох и Кобальт удалились, где было потише.

     — Принес наконец? Еще на прошлой неделе ждали, — Горох достал книги из мешка, осмотрел, перелистнул страницы.

     — Долго не могли найти хорошее качество, — объяснил Кобальт. — Из-за пыли и сырости книги быстро ветшают.

     — Как и всё в этом мире, — Горох понимающе кивнул.

     Помимо справочников по овощеводству, Гарднер заказывал несколько томов истории религий. Проверив книги, Горох передал звенящий мешочек. Орлом на монетах служило изображение фляжки с водой, за что их так и прозвали — фляги. Первоначально Кремль чеканил монеты для того, чтобы покупать у других общин продукцию, а те, в свою очередь, обменивали их у Кремля на воду. Со временем фляги превратились в универсальную валюту в Садовом кольце.

     — Здесь не все, — Кобальт заново пересчитал монеты. — Ты знаешь ценник — десять фляг за том. А тут и сорока нет.

     — Что могу…, — Горох пожал плечами. — Кремль снова задрал цены за воду. Будем считать, что это компенсация за нарушение сроков.

     — Так дела не делаются. Был уговор.

     — Извини. В этом году большой урожай, мы снизили цены, но склады все еще забиты. Все экономят, а нам надо воду заказывать на следующий месяц. Мне урезали фонды.

     Кобальт покосился на мешок с книгами. Отменить сделку? Да кому нужна эта макулатура. Кроме того, в казне Мида который месяц недостача. Последняя водовозка приезжала две недели назад. С тех пор запасы воды сократились до критических.

     — Ладно. Еще что-нибудь надо? — спросил Кобальт, убирая деньги в карман. — Спецуха, инструмент, лампочки, семена? В наличии бензин и соляра, могу за полцены отдать.

     — Пока запасы есть. Если что — позвоню.

     — У Гортранса топливо берешь? После всего, что они сделали…

     Горох снисходительно улыбнулся.

     — Качество их топлива лучше, и нет проблем с доставкой. Это бизнес. Ничего личного.

     Кобальт кивнул и собрался уходить.

     — Есть заказ, — вполголоса произнес Горох, посмотрев предварительно по сторонам и убедившись, что никто не слышит. — Явление Христа народу.

     — Невозможно, — с ходу ответил Кобальт.

     — Полторы тысячи фляг за картину. Если с рамой — дам две.

     — А как же урезанные фонды?

     Горох подмигнул и ухмыльнулся.

     — Личная просьба Агронома.

     Деньги приличные, хватит на водовозку, еще и машину свежих овощей и фруктов можно прикупить.

     — В район Третьяковки не ходим, — ответил Кобальт.

     Горох разочарованно покивал. Затем сказал с вызовом:

     — А может уже пора?

     До ушей Кобальта доносился голос Агронома, вещавший о спасении и необходимости ежедневно выполнять принятые в общине ритуалы.

     Однажды Кобальту довелось побывать внутри здания Гарднера, что по всем правилам категорически запрещалось чужакам. Повсюду на стенах там развешаны картины, большую часть из которых когда—то притащили сталкеры из Пушкинского музея. Лица героев картин искусным образом заменены на лица жрецов Гарднера и самого Агронома. Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, чей лик заменит собой Агроном на картине о явлении христианского пророка.

     Не имеет значения, какими способами Агроном держит своих людей в узде, главное, чтобы торговые отношения между общинами развивались. Будут заказы — будут фляги, а значит жители Мида не умрут от жажды.

     ***

     Солнце лупило сквозь стекло, словно паяльная лампа. Витька еще помнил времена, когда не было такой жары, и зимой даже выпадал снег. Помнил, как с отцом лепил снеговиков во дворе, и как детишки катались с горок на ледянках. Самое лучшее время в его жизни.

     «Тень» — выскоблил отвёрткой на деревянной ручке счастливого ножа. На другой стороне уже сделана надпись — «Сталкер».

     Витька в очередной раз осмотрелся. Петруша знает, что он приехал. Неужели она не придет?

     Книга за пазухой раскалилась будто подпаленная огнем.

     С чего он решил, что она им заинтересовалась? Сколько раз они виделись? Дважды. В последний раз всего парой слов успели перекинуться, потом появился тот бугай охранник с огромным хером наперевес, прогнал Витьку, а после, сука, пожаловался Кобальту.

     Вон она. Идет с корзиной от теплицы ко входу в здание. Мимо идет, и не смотрит даже в его сторону.

     Витька выскочил из машины, рванул к ней. На пути вырос, как из—под земли, охранник. Витька на ходу вытащил книгу, упер ему обратной стороной в лицо.

     — Начальник забыл. Для Агронома.

     Охранник подумал недолго, кивнул и пропустил его.

     Нагнав Петрушу, Витька шёпотом окликнул ее, а сам сделал вид, будто мимо идет. Девушка обернулась, на лице растянулась грустная улыбка. Они отошли в проход меж двух теплиц. Обычно здесь кругом полно народу, но сейчас почти никого.

     – Я ждал, что ты придешь.

     При виде ее обнаженной груди и ложбинки ниже пояса в животе вспыхнуло что—то горячее. Он плеснул воды из фляжки в лицо.

     — Ты зачем тратишь зря воду! — сделала строгое замечание Петруша.

     Она всю жизнь провела в Гарднере и не понимала, почему нагота может смущать. Тем более молодого, влюбленного в нее без памяти, парня.

     — Помнишь, я говорил, что привезу тебе подарок, — он вручил ей книгу.

     Петруша сначала испугалась, будто он держал в руке крысу. Потом настороженно взяла книгу, посмотрела внимательно на счастливую пару не обложке.

     — Какие красивые.

     — В конце все закончится хорошо, и они будут жить долго и счастливо.

     — У меня нет денег.

     — Ты что? Это же подарок.

     — Я не могу принять.

     Витька слышал об особенностях воспитания детей в Гарднере. Ничего даром не брать, чтобы не быть обязанными.

     Петруша протянула ему яблоко. Зеленое, гладкое, такого Витька давно не пробовал. Он взял его и кивнул в знак благодарности. А так хотелось обнять и поцеловать ее…

     Она положила книгу на дно корзины, сверху набросала фрукты и овощи.

     — Петруш, а как твое настоящее имя?

     Она отвела взгляд.

     — Не могу сказать.

     Для гарднерцев имена, словно нагота для обычного человека — их прячут от чужих ушей, используя в обиходе имена, присвоенные Агрономом при обряде посвящения. Считается, если человеку сообщить родное имя, он переходит в разряд самых близких людей. Очевидно, Петруша еще к этому не готова.

     — Имя я скажу только будущему мужу.

     — У тебя есть жених?

     Она пристально посмотрела Витьке в глаза, и на секунду он представил, будто сейчас услышит свое имя.

     — Нет. Но обязательно будет. У нас будет крепкая семья и много детей.

     Она мечтательно закатила глаза, потом вдруг поникла и засобиралась.

     — Мне пора.

     — Подожди, Петруш. Еще хотя бы пару минут.

     — Я не могу. У меня папа заболел.

     — А что с ним?

     — Живот сильно болит. Несварение, наверное.

     — А болит как? Случаем, не справа, вот тут?

     Витька показал на себе.

     — А ты откуда знаешь?

     — Так это аппендицит, очень опасная болезнь. У моего друга такая была. Ему в Кремле операцию делали.

     Петруша поморщилась.

     — Папе станет лучше, когда он поест свежих плодов. В них сила земли.

     Витька, сам того не осознавая, схватил девушку за плечи. Она в ужасе посмотрела на него. Прикосновения между не родственниками в Гарднере строжайше запрещены, а за прикосновение к чужаку, могут изгнать из общины.

     Витька отпустил Петрушу и отошел на шаг. Она стояла, не шелохнувшись, словно замороженная.

     — Аппендицит сам не проходит — так хирург сказал другу. И никакие фрукты ему не помогут. Твоему папе нужна операция, иначе он умрет.

     Эти слова вывели ее из ступора. Петруша опустила взгляд в чашу с плодами, потом посмотрела на Витьку полными слез глазами.

     — Что же делать?

     Агроном ни за что не станет просить Кремль вылечить своего гражданина.

     — У нас в Миде нет хирурга…

     — Значит, папа умрет, да?

     Она расплакалась.

     – Не умрет, — твердо сказал Витька. — Я договорюсь, чтобы его принял кремлёвский хирург. Его вылечат. Все будет хорошо.

     У Петруши в глазах вспыхнул огонек надежды.

     – Ты сможешь? Ты уверен?

     – Конечно. У сталкеров хорошие отношения с Кремлем. Мне нужно время, чтобы все решить. Я очень скоро вернусь за твоим папой.

     – Обещаешь?

     Он посмотрел в ее глаза цвета небесной синевы, в которые хотелось провалиться.

     – Обещаю.

     Петруша взяла его за руку. По спине пробежали мурашки. Потянулась к уху и произнесла шепотом:

     — Меня зовут Эли.

     ***

     Лэнд Крузер сталкеров свернул на Большую Лубянку и, набирая скорость на пустой дороге, поехал в сторону Кремля. На пути проносились поросшие мхом и лопухами безжизненные здания. За полтора десятка лет флора Земли изменилась до неузнаваемости. Корневища мощных кустарников прогрызали бетон, «поедая» здания один за другим, словно голодный зверь. Со времен Катастрофы в Москве обрушилась каждая третья постройка, а через несколько десятков лет весь город превратится в руины. У общин имелись спецгруппы по контролю за состоянием своих построек: корневища вырубались, обрабатывались химикатами. Никому не хотелось погибнуть однажды под рухнувшими сводами собственного дома.

     Погода тоже претерпела перемены – Москва с ее умеренным климатом превратилась в тропики. Периоды засухи и знойной жары сменялись сезонами дождей, ураганные ветры и торнадо обрушивались по несколько раз в год, доставляя несчастным выжившим множество неудобств: разбитые стекла, поваленные хозпостройки, сорванные крыши, погибшие и раненые. Будто сама планета ополчилась на людей, решив, что человек как вид больше не имеет права на существование.

     Основные дороги между общинами контролировал Гортранс. Дружинники доставляли воду от Кремля другим общинам и следили за состоянием дорожного покрытия: освобождали от ржавых машин, периодически вырубали кустарники и траву, латали ямы. Большая же часть дорог в городе оставалась заброшенной и поросла травой толщиной с палец, преодолеть которую даже пешком непросто.

     Периодически на тротуарах еще можно заметить торчавшие из земли проржавевшие водоразборные колонки. Когда темная вода заполонила собой все океаны, реки, озера и даже дождевые облака, чистая вода еще сохранялась в толще земли. На протяжении месяцев колонки оставались последней надеждой для москвичей на выживание, но вскоре зараза пробралась и под землю. Темная вода убивала быстро и беспощадно. В зависимости от выпитой дозы человек умирал от нескольких минут до двух часов, сгнивая заживо, словно его время жизни ускорилось на несколько порядков.

     — А почему та часть Садового для нас закрыта? – спросил Витька, когда Кобальт рассказал о просьбе Гороха достать картину из Третьяковки.

     — Москва—река отрезает южную часть кольца. Оставшийся пятачок омывается водой с трех сторон – для тварей это излюбленное место обитания. Было решено отгородиться от него береговой линией.

     — Так вот почему взорвали все мосты.

     — Не все. Оставили Кремлевские на всякий случай. Там у них дозорные посты.

     Витька задумался и заговорил:

     — Ради таких денег можно и рискнуть. Ну, в Третьяковку сходить. Я б пошел.

     — Вот как разрешит Батя, ходи, куда захочешь, а пока та территория закрыта для сталкеров.

     — Не пойму, какая разница, где тварей мочить…

     Плотная застройка окраин Садового кольца послужила естественной стеной от тварей. Двери и окна первых двух этажей забаррикадировали. Имеющиеся переулки заложили многометровыми завалами из подручного материала — в основном автомобилями. Защитной стеной это с трудом можно было назвать, однако количество тварей внутри Садового заметно снизилось. Обычные люди все равно старались не покидать территории своих общин, по крайней мере, без охраны.

     — Я видел, как та девочка на тебя смотрела, — заговорил Кобальт. — У тебя что с ней за шашни?

     — Просто дружим.

     — У гарднерцев не может быть друзей чужеземцев. Если хочешь быть сталкером, ты должен уважать законы других общин, иначе накличешь на Мид беду. Они должны покупать наши товары.

     Витька молчал.

     — Чтоб я тебя больше рядом с ней не видел, а то вообще туда не возьму. Ты все понял?

     — Да, — сухо ответил Витька.

     Мимо пронеслись несколько водовозок Гортранса, за ними БТР с оравой дружинников. Вслед сталкерам прозвучали привычные оскорбления. Кобальт не отреагировал на них, а вот Витька напрягся и какое—то время матерился под нос.

     На Манежной внедорожник свернул в сторону библиотеки Ленина. На Кремлевской стене дежурили снайперы с винтовками, на башнях располагались дополнительные пулеметные расчёты. Главную водную обитель Садового, источник жизни всех ее жителей, защищала самая мощная армия в кольце.

     Единственный способ получить чистую питьевую воду — создать ее заново, окислив водород кислородом. Водород выделяют из темной воды, пропустив через нее мощный электрический ток. Далее газ проходит несколько степеней очистки, прежде чем начнется финальная стадия истинного творения. Первые электролизные установки вывезли из лабораторий МГУ и Бауманки. Их оказалось недостаточно, чтобы обеспечить потребность в воде большого числа людей, поэтому построили еще с десяток подобных, в прямом смысле слова из того, что было. Производство воды требует много энергии, следовательно, и топлива для питающих генераторов, а еще запчастей, электроники, проводов и прочего. Всем этим до недавнего времени снабжали Кремль сталкеры. Однако им на пятки стали наступать дружинники из Гортранса, решившие примерить на себя роль добытчиков в кольце. Это сталкерам не нравилось, однако Батя на прямой конфликт с могучей общиной не шёл, предпочитая решать все за столом переговоров в кремлевских застенках. Очевидно, что эта тактика себя не оправдывала. Сталкеры уже лишились трети рынка и продолжали терять выручку. А люди не стали меньше пить.

     — Как можно попасть в Кремль? – спросил Витька, косясь на бомжей, роющих в Александровском саду защитный ров.

     — Зачем тебе? – с безразличием в голосе спросил Кобальт.

     — Хочу посмотреть, как люди там живут.

     — Жизнь сейчас везде непростая.

     — У них-то непростая? Воды полно, фляги сами штампуют, жратва каждый день свежая — мясные консервы им поставляем, сами не жрем. Не жизнь, а сказка.

     Проехали стационарный пункт продажи воды, представляющий из себя бронированный киоск с тамбуром. Обычно тут отовариваются вольнонаемные в основном разного рода лицедеи сцены, по сути, те же бомжи, однако многие из них неплохо зарабатывают и даже могут позволить себе иметь свиту и личную охрану. Тут всегда можно купить ерша — ядреную смесь из альдостерона и вазопрессина – гормонов, тормозящих вывод жидкости из организма. Готовят его из просроченных лекарств. Говорят, на этой смеси можно просидеть в сухую десять дней, однако потом развиваются побочные эффекты пострашнее отравления темной водой.

     Кобальт заметил того самого бомжа, пытавшегося у Витьки отобрать фляжку. Они встретились взглядами. Оголив в оскале почерневшие от ерша зубы, бомж угрожающе полоснул себя пальцем по шее.

     — Ты бы мог договориться, чтобы меня туда пустили? – спросил Витька.

     — Куда?

     — Ну в Кремль.

     — Что ты заладил с Кремлем своим? Никто тебя туда без гражданства не пустит.

     — А если Батя попросит? Ну, типа по межгосударственной линии.

     Кобальт скептично хмыкнул.

     — Сам его и спрашивай.

     Витька, конечно, не особо рассчитывал на его помощь, но надежда умирает последней. В любом случае сдаваться он не собирался. Как вернется в Мид, сразу пойдет к Бате.

     Несколько минут ехали молча.

     — Ты сегодня снова в детский отдел ходил, – заговорил Витька. — Что ты там ищешь? Могу помочь.

     Кобальт помолчал и ответил:

     — Просто веди машину.

     ***

     На Новом Арбате дорогу им перекрыла металлическая лента с шипами. Лэнд крузер остановился перед фургоном с надписью на боковине «Гортранс». Двое дружинников с оружием подошли к машине.

     Странно, подумал Кобальт, здесь никогда не было подобных постов. Кроме сталкеров и редких водовозок, никто по этой дороге не ездит.

     Витька опустил стекло перед лицом упитанного дружинника с тонкими редкими усиками под носом.

     — Кто такие?

     — Сталкеры из Мида, — ответил Кобальт.

     — Иголки свои убери, а то будешь новые колеса должен, — сказал Витька стоявшему у капота второму дружиннику, высокому, с протезом на месте правого глаза.

     — Документы, — вызывающим тоном произнес упитанный.

     Одеты они совершенно не по погоде – плотная зеленая военная форма, высокие берцы, белые стоячие воротнички, пилотки с двуглавым орлом. От жары оба вспотели, но никто из них и подумать не мог, чтобы расстегнуть верхнюю пуговицу гимнастерки. За такую вольность можно вылететь со службы, а для дружинников Гортранса это смерти подобно.

     — Документы! — повторил упитанный, передернув затвор автомата.

     — Ты кем себя возомнил, а? – возмутился Витька. — Сказано тебе, сталкеры мы, домой едем. Пропускай!

     Кобальт толкнул горячего напарника в плечо, сам протянул паспорт. Витька нехотя последовал примеру.

     Провоцировать дружинников в этой ситуации — не лучшее решение, сначала надо разобраться, что вообще происходит.

     — Дмитрий Дорожный, позывной Кобальт, — прочитал упитанный. — Хм, Антоха, да у нас тут знаменитость, великий твареборец. А второй…, — дружинник открыл паспорт Витьки. – Виктор Дорожный, позывной…

     — Не присвоен еще, — съязвил Витька.

     Дружинник у капота держал ствол автомата направленным в лобовое стекло.

     — Скажи напарнику, чтобы в сторону убрал, — обратился Кобальт к упитанному с показной вежливостью.

     А у самого рука незаметно опустилась к кобуре на ноге, готовая в любую секунду выхватить пистолет. Он очень надеялся, что этот момент не настанет.

     Упитанный кивнул напарнику, и тот нехотя опустил ствол, но общее напряжение от этого не уменьшилось.

     — Пять фляг за проезд, — потребовал дружинник.

     — Да ты охренел? За что? – взбунтовался Витька.

     — Мид платит Гортрансу раз в месяц за пользование всеми дорогами кольца, — сказал Кобальт. — И платит исправно.

     — И теперь еще пять фляг за проезд каждой машины, — добавил упитанный. — Новое распоряжение Великого князя. Не устраивает, езжай в объезд.

     Единственная объездная дорога по Садовой улице займет у них минут сорок, и нет гарантий, что и там не стоит подобный пост.

     Витька надавил на газ. Двигатель заревел на нейтралке, словно готовый сорваться с цепи зверь. Из выхлопной трубы задымило черным.

     Дружинник у капота со страху отступил на шаг, направил автомат на сталкеров. Упитанный тоже держал ствол в сторону открытого окна.

     — Убирай давай иголки! – заорал Витька.

     — За несанкционированный проезд – расстрел!

     — Кишка у тебя тонка, жирный, — парировал Витька. — На сталкеров решил наехать? Думаешь, мы лохи? Я тебя сейчас перееду.

     Молодой сталкер переключил передачу на заднюю. Не успел надавить на газ, как Кобальт воткнул рычаг обратно на нейтральную.

     — Отставить! – скомандовал командир двойки.

     Витька покосился на дядю со смесью испуга и ярости на лице.

     Кобальт быстро оценил противников: дружинник у капота имеет отличную позицию — оба сталкера для него как на ладони. Хоть и одноглазый, но, судя по всему, стрелять умеет. У второго позиция не хуже — прошьет по головам, они даже пригнуться не успеют. В машине тесно, не развернешься. Шансы дружинников выйти победителями много выше.

     Достав мешочек с монетами, Кобальт отсчитал пять фляг.

     — Мы же не будем платить? – возмутился Витька.

     — Заткнись, я тебе сказал! – Кобальт готов был врезать ему по лицу.

     — Слушай главного, крысеныш, — усмехнулся упитанный, подходя медленно к окну, чтобы взять деньги. — Он человек здравомыслящий.

     — Нас же разводят. Нет никакого распоряжения, — не унимался Витька.

     Упитанный взял деньги и сунул в карман, затем вернул паспорта.

     — С вами приятно иметь дело. – сказал он с довольной ухмылкой, потом обратился к напарнику. — Убирай!

     Собрав с дороги ленту, второй дружинник встал рядом с упитанным. Они переглянулись, что—то друг другу сказали и рассмеялись.

     — Поехали, — сказал Кобальт строгим тоном.

     Витька не отреагировал на приказ и, вместо того, чтобы переключить передачу, потянулся за автоматом на заднем сидении.

     — Отставить! – сказал Кобальт сквозь зубы, стараясь вложить в голос как можно больше требовательности.

     Что творит этот дурень?

     — Езжай давай или еще пятак заплатишь, — сказал упитанный.

     — Городским крысам пора в свою конуру, — добавил второй. Оба расхохотались.

     Кобальт заметил, что Витька смотрит куда—то наверх. На асфальте за спинами дружинников появилась стремительно набирающая размашистые очертания тень.

     Схватив автомат, Кобальт выскочил из машины. Дружинники подняли стволы на него.

     — Стоять! Положу!

     Сверху приближалось нечто черное и крылатое. В свете солнца очертания твари не удалось разглядеть — она огромная, размером с автомобиль.

     — Ложитесь! – заорал он дружинникам.

     — Брось ствол! Сейчас шмальну в башку! – крикнул упитанный, не слушая его.

     Тварь издала высокий протяжный визг. Кобальт пустил по ней очередь. Существо вздрогнуло от попадания пуль и, словно коровья туша, рухнула на дружинников.

     Упитанный отлетел к машине, врезался головой в дверь. Лэнд Крузер накренился, стекло водительской двери рассыпалось, окатив Витьку осколками. Второго дружинника зацепило крылом по касательной, он отлетел в сторону.

     Ранение для твари оказалось не смертельным. Она передвигалась на коротких задних лапах и использовала сочленения двухметровых крыльев как еще одну пару лап. Ее мощный темно—желтый клюв с несколькими рядами острых зубов угрожающе клацал.

     Витька высунулся из разбитого окна и открыл стрельбу из калаша. Тварь взметнулась в воздух, перелетела через машину, где ее уже встречал огнем Кобальт. Резкий взмах мощного крыла сбил сталкера с ног. Тварь бросилась к нему с раскрытой пастью.

     Отползая, Кобальт выхватил пистолет из кобуры на ноге, выстрелил. Пуля угодила в мощный клюв, выбив из него небольшой осколок. Тварь взвизгнула и, поняв, что поживиться здесь не удастся, взметнулась в небо.

     Витька стрелял ей вслед, но не попал. Тварь скрылась за жилой высоткой.

     На несколько долгих секунд повисла жуткая тишина, только сбитое дыхание сталкеров тревожило воздух.

     — Что это за тварюга была? – выпалил Витька с кашлем. На лице у него красным блестели десятки мелких порезов. – Ты когда—нибудь такую видел?

     Кобальт покачал головой. Ничего подобного ему никогда не встречалось.

     Столкновение с дверью внедорожника размозжило упитанному голову в кашу – мгновенная смерть. Второй лежал в луже крови, но, судя по вздымающейся грудине, еще жив.

     — Что будем делать? – спросил Витька растерянно.

     — В Кремле слышали выстрелы. Они сообщат в Гортранс, те пришлют подкрепление.

     — Надо нашим сказать, пусть приезжают, дадим отпор.

     Витька потянулся к рации.

     — Отставить. Этого надо к врачу.

     Дружинник резко открыл единственный затекший глаз и закричал. Не мешкая ни секунды, схватил автомат, собираясь осыпать сталкеров свинцом.

     Кобальт всадил ему пулю в голову.

     — Мать его! Чё за херня! – вскрикнул, перепугавшись, Витька.

     Кобальт убрал пистолет в кобуру, тяжело вздохнул. Теперь все обернулось совсем плохо. Гортранс им такого не простит.

     Когда—то по этой улице каждую минуту проезжали сотни машин и поток не останавливался круглосуточно. Тысячи людей гуляли по широким тротуарам, ужинали в ресторанах, уличные музыканты давали концерты на открытом воздухе. Кобальту казалось, он и сейчас он слышал звуки моторов, счастливые крики людей, музыку, чувствовал аромат итальянской кухни. Все это отпечатком времени сохранилось в безжизненных ныне и обвитых ядовитыми корневищами зданиях, вывернутым наружу мощенным тротуарам и выцветшей, но отлично сохранившейся детской качели. Темная вода забрала у людей привычную жизнь, но прошлое ей не смыть.

     ГЛАВА 2

     Эли проживала с отцом в небольшой квартире на первом этаже, окна выходили на забор, солнце никогда не заглядывало сюда. Неподалеку располагалась насосная станция, качающая воду в систему орошения. Вибрация и гул давно стали постоянными спутниками жизни ее семьи. Отцу неоднократно предлагали более просторное жилье на верхних этажах с солнечной стороны, но он наотрез отказывался.

     «Грешно семье простого механизатора занимать место жреца».

     Мама ему как—то ответила:

     «Никто не посмотрит косо на брата высшего жреца. А мы хоть поживем как люди».

     Папин брат дядя Петр, нареченный Бататом, часто предлагал помощь: повышенную норму воды и сои, свежие овощи без очереди, но папа был непреклонен — считал, что его семья не нуждается в повышенных благах.

     «Мы живем по воле Богини и должны радоваться тому, что имеем. Получать больше, чем тебе дано – грех», — говорил на проповедях Агроном.

     Священные книги учили:

     «Грехопадение — путь в ад. Только праведникам открыта тропа в Оазис».

     Эли смешала измельченный сельдерей, морковь и томаты, добавила яблоки и киви, приправила сверху петрушкой и мятой – все по рецепту лекаря Пастернака.

     — В этом лекарстве заключена сила земли, — сказал он. – Коль будет воля Богини, тело твоего отца восстановится, а коль нет – на все ее воля.

     «А может Богине вообще нет до него дела?» – едва не вырвалось из ее уст. Эли вовремя промолчала, избежав таким образом серьезных проблем. После того, что произошло с дядей Петром, их семье не стоило надеяться на снисхождение в случае обвинения в святотатстве.

     Эли глубоко вздохнула, закрыла глаза, постояла недолго в тишине. Едва удержалась, чтобы не сорваться опять. Два года назад Богиня забрала лучшую подругу Базилику, год назад забрала маму, а теперь хочет прибрать и папу. Он так молод и полон сил, столько полезного еще сделает для общины. Почему не кто-нибудь другой? Дед Кориандр, например. Старику уже за семьдесят, он не работает, не ходит, только лежит, ест и пьет. Почему богиня сохраняет его тело, но забирает папино?

     «Ты задаешь слишком много вопросов, Эли. Ты должна доверять воли Богини», — вторил ей дядя Петр каждый раз, когда заставал племянницу за слишком вольными рассуждениями.

     Почему воля богини всегда против желаний Эли? Нельзя дружить, с кем хочется; нельзя читать книги, которые хочется; нельзя любить, кого хочется…

     «А вдруг Агроном неверно передает нам ее слова?» — как—то спросила она дядю Петра.

     Вопрос рассердил его. Больше месяца они не разговаривали, а когда встретились вновь, дядя впервые прочел ей те стихи. Это была небольшая карманная книжка — ветхая, потрепанная, запретная. Удивительные наборы звуков и смыслов, хранившиеся внутри, перевернули ее мир. Эли была поражена и опустошена красотой слов, поэтическими образами и одновременно мучительной тоской, которую сама ощущала всю свою жизнь и наконец осознала. Ей безумно захотелось окунуться с головой в тайны дяди Петра, узнавать новое, — в этом она нашла настоящий смысл жизни. Не в Оазисе, не в молитвах, — а в стихах и историях, в эмоциях и чувствах, которые раньше не испытывала.

     С тех пор так многое изменилось…

     Ей безумно не хватало Базилики, дяди Петра и мамы. Если она потеряет еще и папу, мир окончательно рухнет.

     Папа лежал на боку, поджав ноги и тихо постанывал во сне. Эли поставила стакан с лекарством на стул у кровати и приоткрыла окно, впустив свежий воздух. Пройдя на цыпочках в свою комнату, убрала подаренную книгу под кровать. Если кто узнает, что она прячет здесь такое, ей несдобровать. К чтению разрешены только книги из скудной библиотеки общины. Эли давно прочитала все: сказания о первых людях Эстрагоне и Меллисе, которых Богиня изгнала из Оазиса за первородный грех; житие сына Богини Кипариса в двадцати томах, и, конечно, множество справочников по выращиванию культур. Все это было, безусловно, интересно, но не идет ни в какие сравнения с рассказами дяди Петра. Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Ростова и Болконский. И как только ему удавалось придумывать столь чувственные и трагичные истории, от которых сжималось сердце и перехватывало дух?

     — Эли…

     Она вбежала в комнату. Папа свесил голову с кровати, его трясло.

     — Холодно…

     Она накрыла его теплым одеялом, которое удалось достать с большим трудом.

     — Нет, — он судорожно скинул его с себя. – В такой час — такой грех!

     Эли подняла одеяло, собрала в комок и с обидой взглянула на отца.

     — Тебе же станет лучше.

     — Унеси немедленно, дочь. Чтобы глаза Богини не видели!

     Папа закашлялся и вдруг закричал во весь голос от приступа острой боли. Скрючился, схватился за живот, его вырвало.

     — Папа! Пожалуйста, держись.

     Несколько долгих минут он мучился, стонал. Все это время Эли сжимала его руку и плакала, молясь о том, чтобы Богиня сохранила ему жизнь.

     Вскоре боль утихла. Он выпил лекарство.

     — Я видел его… видел Оазис… Он так прекрасен — точно, как говорит Агроном. И там была мама, улыбалась мне и звала к себе, — он говорил отчужденно, будто в полусне.

     — Пап, я хочу, чтобы ты выздоровел.

     — Если Богиня решила, что мое время пришло — так тому и быть.

     — А как же я? — Эли снова расплакалась.

     — Агроном заботится обо всех.

     — Но я хочу, чтобы ты обо мне заботился, как раньше.

     Его рука легла на ее ладонь, сдавила насколько хватало сил.

     — Доверься воли Богини. Она никогда не ошибается.

     — Пап, — осторожно сказала Эли. — А если бы ты все—таки мог вылечиться… В Кремле есть доктор, который мог бы тебе сделать операцию. Ты выздоровеешь. Это же так здорово, правда?

     Он окатил ее таким пронзительно—недоверчивым взглядом, что у нее похолодело внутри.

     — Кто тебе об этом рассказал?

     Она пожала плечами.

     — Слышала разговоры людей.

     Эли не могла поведать ему о Витьке. Папа пришел бы в ярость, узнав, что с ней общался падший во грехе чужеземец, тем более после того, что случилось с Базиликой. А если она расскажет, что Витька знает ее настоящее имя, папу точно хватит удар.

     — Я бы на твоем месте сообщил жрецам о тех, кто распространяет подобный вздор. Выпороть их на площади, чтобы неповадно было остальным. Ишь, проклятые варвары, чего удумали, в тело бренное руки свои грязные пихать. Забыли, чем это закончилось однажды. Если бы они тогда послушали Агронома, не случился бы апокалипсис…

     Папа закашлялся. Его снова скрутил приступ боли.

     — Разве ты не хочешь поправиться? – взмолилась Эли. – Я… не смогу одна.

     — Ты не будешь одна, — на его измученном лице появилась тонкая улыбка. — Утром меня приходил проведать высший жрец Ямс. Мы вместе помолились, поговорили об Оазисе. Он сказал, что Агроном выбрал тебе будущего мужа. Им станет его сын, Лотос. После жатвы ты выйдешь за него замуж. Я уже дал согласие.

     Услышанное шокировало Эли. Будущий муж — сын Агронома? Она видела этого Лотоса всего однажды, ему же одиннадцать лет.

     — Ты что несчастлива? – удивился папа.

     — У меня есть другой претендент, — машинально ответила она.

     — Тот рыжий Чеснок, что за тобой корзины носит?

     — Нет. Другой.

     — Кто бы он ни был, ты попрощаешься с ним, — папа погрозил ей пальцем, что было на него совсем непохоже.

     — Пап, что на тебя нашло?

     — Это я хочу тебя спросить, дочка. Кто тебе запудрил мозги, раз ты не видишь всей выгоды замужества с сыном Агронома? Ах да. Я знаю кто. Петр. Говорил я матери, нельзя тебе разрешать шастать к нему и слушать его святотатские вольности. И вот итог, распустилась совсем, голос подала. Богиня милостивая, прости ее грешную…

     Отец завопил молитву о прощении души. Эли беззвучно повторила ее, совершенно не вникая в слова.

     — У меня язык не поворачивается назвать этого богохульника братом, — продолжал отец. — Агроном проявил милосердие, изгнав его, а надо было казнить прилюдно. Из—за него от нас отвернулись все. Брак с Лотосом — шанс восстановить репутацию нашего рода.

     — Понимаю пап. Прости.

     — Дочка…, — он обнял ее. – Я так люблю тебя.

     Эли собиралась ответить взаимностью, но произнесла лишь:

     — Да пребудет с тобой милость Богини, Папа.

     Он кивнул понимающе.

     — И с тобой.

     Эли ушла в свою комнату и просидела в тишине до темноты, пока не услышала, как прекратились за стеной стоны, и он заснул. Затем вытащила из—под кровати подаренную Витькой книгу, открыла первую страницу.

     — Гэтсби…

     ***

     Витька хорошо помнил день, когда впервые увидел Мид. Готические темно—серые стены, будто вытесанные из скалы, поверх них жесткие ребра, словно рельсы, поднимающие могучую ступенчатую конструкцию в небо, и острый шпиль на вершине точно кончик лезвия огромного ножа. Здание олицетворяло мощь и защиту, которых так не хватало горстке людей, выбравшихся из двухлетнего подземного заточения. В общине тогда было от силы полсотни душ, совсем разные люди: таксист, бухгалтер, полицейский, банкир, военный, домохозяйка – у каждого за плечами собственная трагическая история, но объединяло их одно — желание начать новую жизнь.

     Здание требовалось привести в порядок. Работали день и ночь: построили баррикады на Смоленско—Сенной площади, чтобы контролировать приближение тварей со стороны реки, вокруг здания вырыли защитный ров, установили стальные ставни на окна, обустроили внутренние помещения под жилой быт. Витька, как самый младший, слонялся тут и там в качестве подмастерья. Толку от шестилетки было немного, но он старался не отставать от остальных и честно отрабатывал норму.

     Пережитый ужас, потеря близких и вынужденная кооперация сплотили новоявленных мидовцев в одну большую семью. Никто не запирал двери, гостям всегда были рады. Со временем жизнь наладилась — образовывались новые семьи, понятие отцовства и материнства размывались — всех рождённых детей любили как родных. Женщины сообща готовили пищу и вели хозяйство, мужчины защищали Мид от набегов тварей, выходили в кольцо на поиски товаров, которые затем продавали другим общинам, на вырученные деньги покупали еду и воду, и делили поровну на всех.

     — Витек! Давай к нам.

     Он уселся на свободный стул. Котел, его друг детства, ставший сталкером на год раньше, придвинул к нему стакан с коричневой жидкостью.

     – Грушевый компот. Попробуй, вкуснотища какая. Даже не забродил, на совесть делали. Только сильно не увлекайся, сахара много.

     — По какому поводу пирушка? — спросил Витька, удивленно разглядывая, ломящийся от консервов стол, – тут и мясные, рыбные, фасоль, ананас.

     — Фонарь с Барни сокровищницу вскрыли у Лефортовского тоннеля, — сказал Опер.

     — Бывшее бомбоубежище, — объяснил Фара.

     — Думал, мы все убежища давно обчистили, — задумчиво сказал Витька.

     — Это из новых, — отозвался Опер, проглотив золотистую дольку ананаса. — Схемы у нас еще советские, поэтому там оно не значилось. Эх, одному богу известно сколько еще под Садовым спрятано сокровищниц.

     Опер с Фарой – старейший дуэт сталкеров. Первый — бывший полицейский, хитрый, изворотливый как уж. Если идешь с ним в дозор, то получай многочасовой треп про наркоманов, бандитов и убийц, которых он мастерски отлавливал в прошлом. Слушаешь его и создается впечатление, будто в Москве был только один настоящий полицейский. Фара всю жизнь отпахал таксистом, ему уже шестой десяток, но внешне и не скажешь — даже седина его не может одолеть, что уж говорить про морщины. Оба на своих двоих обошли все закоулки Садового. Ведут подсчет добытого добра. На сегодняшний день цифра перевалила за двести сорок тонн. Обещали, как стукнет триста, уйдут на пенсию.

     Витька взял банку тушёнки, повертел в руке.

     — Выпуск две тыщи восьмого года, — сказал Опер. – Свежатина. Когда еще такое поедим.

     — А вы заказ удачно выполнили? – спросил Котел.

     Витька рассказал. О встрече с бомжом и случившемся на Новом Арбате по понятным причинам умолчал.

     — Голожопые совсем оборзели, — возмутился Котел. Кусок тушеного мяса вылетел у него изо рта. – Думают, будем за гроши им все таскать. Мы с Филом в прошлом году одних удобрений им десять тонн в мешках приволокли. У меня до сих спина токает, а они даже фляги лишней не накинули. Неблагодарные сектанты.

     – Это проблема всех общин, — объяснил Опер. — Они уверены, что мы каждый день склады госрезерва вскрываем и цены загибаем. Пойди им объясни, что тю—тю давно, пусты все склады. Какой год уже по квартирам ходим побираемся. Бывает полдня убьешь, а из ценного только пачка чая и кило окаменевших макарон. А бывает и того хуже. Дедуль, помнишь, на прошлой неделе квартиру на Цветном вынесли?

     Фара многозначительно поднял палец вверх – рассказ будет интересный.

     — Вскрываю, значит, дверь на втором этаже, слышу изнутри щелчок. Растяжка. Я этот звук ни с чем не спутаю. Брал как—то одного террориста, он дом напичкал так, что когда подорвалось все, только воронка осталась, я единственный выжил. Ну так вот, бросаемся с дедом под лестницу. Взрыв вышиб дверь с петель, а сталь там с палец, между прочим. Ну, думаем, наверное, хозяин чего ценного хранил, оберегал. Обшарили все. Кроме его костей и чемодана с баксами, ничего не нашли.

     — Я две пачки батареек надыбал, — вставил Фара с гордостью.

     — Все равно они протекли давно, — сказал Опер. — Представляете, мужик вместо того, чтобы воду пойти искать, поставил растяжку, сел на бабло и ждал. Кому нужны эти баксы, даже костер толком не разжечь – дымят, задохнешься. Рубли в этом плане горят лучше, и огонек от них как—то теплей, родней.

     К ним присоединились слесарь Серега и его десятилетний сын Ванька. Из Мида они никогда не выходят, так что истории сталкеров для них — настоящая отрада.

     — Вить, — обратился мальчик. – Ну, расскажи, есть сотня у Кобальта?

     У дяди Димы счет убитых тварей — девяносто девять. Абсолютный рекорд среди сталкеров. И это только те, кого посчитали свидетели, а сколько убитых на самом деле никто точно не знает. Сам дядя счет не ведет и на эту тему говорить не любит.

     – Не сегодня. Сходили скучно, без происшествий, – Витька вспомнил летающую тварь.

     – Пап, а почему у Кобальта такой позывной? Он что—то означает?

     – Не знаю, — ответил отец. – Вон Витька, наверное, знает.

     Витька пожал плечами.

     — Наверное, силу и смелость, — предположил отец.

     — А кем он раньше работал? – не унимался Ванька.

     — Не знаю, — ответил Витька.

     — Ты же его племянник, и не знаешь?

     И, действительно, кем? Сам дядя не расскажет, а спросить больше и некого.

     — Вышибалой, — усмехнулся Опер. — Я как—то брал одного такого за мошенничество. Снимал стриптизерш в гримерке, а потом шантажировал, что видео в сеть выложит. Крепкие они ребята.

     — Точно из органов, — сказал Фара. — ФСБ.

     — Может, художником, видели его рисунки? – вбросил еще одну версию отец Ваньки.

     Кобальт с самого начала держался особняком от всех. Вроде и сталкер, гражданин Мида, легенды о нем слагают, а он будто и нездешний. Не поймешь, что у него на уме. Это Витьку раздражало всегда.

     — А правда, что в затопленном метро крысы размером с собаку водятся? – спросил Ванька.

     — Правда, — ответил Опер. – И это только самые безобидные твари, что там шастают. Поэтому мы туда ни ногой.

     Фара изобразил руками нечто большое и страшное.

     — Я бы хотел себе собаку, — посетовал мальчик.

     — Они все вымерли, сынок.

     – А правда, что за кольцом живут вампиры, которые пьют человеческую кровь?

     – Ну, это уже просто страшные сказки, — ответил отец.

     – Будь они настоящими, Кобальт бы с ними справился?

     – Не сомневаюсь. Кобальту все по плечу.

     Витька вновь увидел перед собой ухмыляющуюся рожу дружинника. Наверное, урод гордился собой, думал, развел сталкеров и все с рук сойдет. Дядя Дима может и проглотил такое оскорбление, а Витьке словно грязным ботинком потоптались на лице и еще дерьмом сверху измазали. Такое прощать никак нельзя. Тварь будто услышала его мольбы, точно кара небесная явилась отомстить двум ублюдкам. Витька мог бы предупредить дружинников и спасти им жизни, но не стал. Позволил справедливости восторжествовать. Враг расправился с врагом.

     — Надо объявить им войну!

     Все замолчали и уставились на Витьку.

     — Кому? – спросил Фара после недолгой паузы.

     — Гортрансу.

     По Витькиному серьезному лицу стало понятно, что он не шутит.

     – Гортранс считает нас людьми второго сорта, которых можно доить сколько захочется, отбирать у нас наш хлеб. Надо показать им, что сталкеры могут за себя постоять. Их надо проучить.

     — У них людей больше, — заговорил Фара, — БТРы и танки есть. А у нас что? Сотня человек едва наберется, половина женщины и дети.

     — Нужна тактика внезапного нападения, — сказал Витька, не вникая в слова Фары. — В этом будет наше преимущество. Ударим ночью, перебьем часть и уйдем. Так мы заставим их себя уважать. Больше они к нам не сунутся.

     – Правильно говорит Витек, — поддержал Котел. – Они нас скоро в резервацию загонят и блокаду установят. Надо показать им, кто на западе кольца хозяин.

     — Ребятишки войны захотели. Ну—ну… — Опер скептично хмыкнул.

     – А что ты предлагаешь? — спросил Котел.

     – Мне возраст и опыт подыхать «ради уважения» не позволяют, — Опер изобразил пальцами кавычки. — А вы, пацаны займитесь лучше делом. Работайте, заводите семьи, живите.

     — Посмотрю, как ты заговоришь, когда бак опустеет, — сказал Витька.

     Опер стукнул по столу рукой.

     — Чтобы не опустел, я каждый день пашу как проклятый. И вам советую, вместо того чтобы рассуждать о том, в чем ни хрена не понимаете. Войны они захотели…

     Витька разочарованно покивал. Помолчали.

     — Вспомните, как Батя говорил: Садовое – это организм, а сталкеры – кровь, — уже более сдержанно заговорил Опер успокоившись. – Без нас кольцу конец, и они это понимают, просто запамятовали. Вот мы и должны им напоминать каждый день. Работать, работать и работать!

     Все молча жевали еду.

     — Витек, ты, по—моему, перегрелся сегодня, — Фара по—дружески стукнул его по плечу. – Попробуй сайру, пальцы оближешь.

     — Не хочу. Мне пора.

     — Ты ж ничего не съел.

     — Наелся уже.

     ***

     Темная вода смывала кровь с ладоней и воронкой стекала в раковину. Кобальт взглянул на собственное отражение в зеркале: сантиметровая борода с проседью, грязные волосы висят лоскутами, под усталыми глазами блестят синяки. Зачерпнув воду, плеснул в лицо. Несколько капель попали в рот — ощутил ржавый вкус старых труб.

     Табличка над зеркалом большими буквами предупреждала об опасности пить воду из крана. Такие же висели во всех квартирах у каждой раковины. Детям с пеленок твердят, что вода из любого источника кроме главного бака – смертельно опасна. За последние пять лет не было ни одного случая отравления.

     Несколько капель не убьют Кобальта и не повредят здоровью. Каждый день человек вдыхает темную воду с воздухом в виде пара, и это тоже безопасно. Темная вода внешне никак неотличима от чистой: бесцветна, кипит при ста градусах, замерзает ниже нуля. Ею можно умываться и использовать в быту. Существует несколько способов отличить темную воду от чистой. Самым точным считается анализатор молекулярной массы и плотности жидкости. У темной воды показатели ненамного выше. В Миде таких прибора два: один на кухне, другой на приемке воды. Сталкеры в поле используют ручные анализаторы. Сейчас работают от силы две—три штуки, поэтому чаще приходится применять более простой и не всегда точный способ: сухая песчаная глина тонет в чистой воде, а в темной на поверхности образуется осадок.

     Кобальт встретил Фонаря на лестнице, поздравил с успешным обнаружением убежища. Фонарь в ответ неуверенно кивнул и попросил Кобальта о разговоре.

     — Позже. Меня Батя ждет.

     Кобальт не мог думать ни о чем другом, кроме как о случившемся на Новом Арбате. Его волновала только безопасность мидовцев, и он готов на все, лишь бы оградить их от возможных последствий произошедшего. А они наступят неминуемо – в этом нет сомнений.

     Батя кивнул Кобальту, когда тот заглянул в кабинет. Сталкер поздоровался с сидевшим напротив Бати механиком Араратом и сел в сторонке, дождаться, пока они закончат разговор.

     — Все видели, как ты позвал Матусевича выйти с тобой в коридор, — говорил Батя обвинительным тоном. —  а потом началась драка. Ты выбил ему зуб и сломал нос.

     Арарат поежился на стуле. Чистокровный армянин проживал с семьей в правом крыле и отвечал за хранение и отпуск бензина для нужд генераторов и небольшого сталкерского автопарка.

     — Не мог же я при женщинах его это, спросить...  Кстати, он первым меня ударил. Смотри, как глаз правый отек, не вижу ничего, синяк будет вот такой большой.

     Несмотря на худосочную комплекцию, Арарат славился недюжинной силой — без труда тягал бочки с топливом по сто килограммов. Даже повар Матусевич на голову выше него и вдвое тяжелей оказался в проигравших.

     — Ты обвинил его в воровстве, — сказал Батя. — Его это оскорбило.

     — Он украл мою бритву. Подарок матери.

     Батя тяжело вздохнул.

     — Володя Матусевич — взрослый человек, семейный, и бритва у него своя есть. Зачем ему твоя?

     — Вот и я пришел его спросить, — Арарат развел руки в стороны, демонстрируя непонимание. — а он орать начал, руками махать, про долг какой—то вспомнил. Ну, брал я у него взаймы, так еще в прошлом году, когда сына его водить учил, возместил.

     — Он так не считает.

     — А, что я бесплатно с его пацаном возился целую неделю? Он же педаль тормоза от сцепления отличить не мог. Умом весь в папашу.

     Батя постучал кулаком по столу, призывая собеседника держать себя в руках.

     — Ты знаешь правила, Арарат. Взял монеты — возвращаешь монеты.

     Арарат покосился на Кобальта в поиске поддержки. Не найдя ее, покивал, признавая поражение.

     — Ладно. Моя бритва стоит трех его долгов. Пусть гонит пятьдесят фляг сдачи или бритву возвращает. Три дня ему даю.

     — Здесь я сроки устанавливаю, и кто кому и что должен! — по-судейски строго сказал Батя.

     Арарат молчал, уставившись в пол.

     — И как мне, по—твоему, вас рассудить? Он говорит — не брал бритву. Ты говоришь — брал. Его слово против твоего.

     — Так у меня есть доказательство, — воскликнул Арарат. — я видел, как он по лестнице поднимался в мое крыло. Я торопился в гараж, надо было Кобальту выдать бензина, — Арарат для подтверждения своих слов показал пальцем на сталкера. – Знал бы я, что этот жалкий воришка идет ко мне домой, на месте бы его прибил.

     — Он ходил в правое крыло на склад за рисом.

     — Так ходил на склад, что в квартире у меня отпечатки берцев на полу оставил сорок пятого размера. У меня сорок второй, а кроме меня дома только девки. Кто еще мог оставить?

     Повисло молчание. Батя пристально смотрел на Арарата своим привычным оценивающим взглядом. Все знали, что глава Мида видел вранье за километр и, судя по его реакции, армянин говорил правду.

     — Я посмотрю, что еще можно сделать.

     — Ну, ты поговори с ним еще раз по—хорошему, а? — взмолился Арарат. — У меня нервов не хватает уже, спать перестал. Если бы была обычная бритва, бог с ней. Матери подарок, дорога она мне.

     Батя пообещал разобраться и попросил собеседника больше не делать глупостей. Арарат поблагодарил за встречу. Когда дверь за ним захлопнулась, Батя беспомощно почесал лоб и произнес жалобно:

     — Как же мне все это надоело... Сил уже нет. Пока я договариваюсь с Кремлем заключить новый контракт на поставку топлива, у меня тут гражданская война зреет. И из—за чего? — он театрально сплюнул, — Бритвы, мать ее.

     Батя еще не в курсе всей правды. Если Арарат узнает, что сын Матусевича крутит шашни с его дочерью, может начаться настоящее кровопролитие. Кроме самих влюбленных об их отношениях осведомлен только Кобальт, случайно застукавший парочку на одном из верхних этажей. Сталкер предупредил молодых, что от греха подальше, их связь нужно держать в тайне и впредь.

     Батя перевел взгляд на сталкера.

     — По глазам вижу, что—то случилось. Говори.

     Кобальт в подробностях рассказал о конфликте с дружинниками на Новом Арбате.

     — Ёп вашу мать, ребята, что же за день сегодня такой…

     — Тела бросили в подъезде старого дома на Никитской. Машину отогнали туда же в переулок, спрятали в траве.

     — И на кой черт вы это сделали? – машинально спросил глава общины.

     — Нельзя было оставлять трупы на Арбате, Гортранс решил бы, что это мы их убили.

     Батя взмахнул руками, словно пытаясь собрать воедино все сказанные слова сталкера.

     — Подожди—подожди, видимо, я чего—то не понимаю. То есть два урода решили вас нагреть на пять фляг, в этот момент появился броненосец, и вы четверо вооруженных мужиков не смогли его прикончить? На открытой местности! Одного броненосца?

     — Он был крупней обычного, — соврал Кобальт. — Выскочил из травы, мы его не сразу заметили. Эти два дурака стали палить по сторонам, чуть нас не положили. Я защищался. Тварь огнем отогнали к кинотеатру, она в кусты сиганула, догонять не стали.

     Батя почесал подбородок.

     — Значит, гнездо рядом. Надо группу отправить на зачистку, а то через месяц голодная свора будет по Арбату носиться.

     — Отправь Опера и Фару.

     Эти двое не нашли бы броненосца на пустой улице, даже если бы он там был на самом деле.

     — Нет, пусть обождут пару дней, пока не уляжется. Гортранс будет рыскать по округе, искать своих. Уверен, что вас никто не видел?

     Кобальт кивнул и сказал:

     — Эти дружинники там калымили втихаря.

     — Кто—нибудь наверняка слышал выстрелы.

     Батя подошел к окну, из него открывалась широкая городская панорама, в том числе на башни Кремля.

     — Сталкеры тренировались в стрельбе на своей территории, — предложил версию Кобальт. – Они ничего не докажут.

     Батя резко обернулся к нему.

     — Докажут — не докажут, это не имеет значения. Главное, это может разрушить все, что я пытаюсь собрать по кирпичикам вот уже второй год! Знаешь, чего мне стоило уговорить губернатора на новое соглашение на поставку топлива? Или забыл, кто им теперь поставляет? Мы половину выручки имели от этого, а сейчас сидим с полным подвалом топлива и пустым баком воды. Суворов воспользуется этой ситуацией, чтобы нас в очередной раз дискредитировать в глазах Кремля.

     — Ты сам говорил, что Иван Иванович твой друг, вот и разъяснишь ему популярно.

     — Он губернатор Кремля, и в его интересах, чтобы поставки были по лучшей цене и не срывались. У Гортранса техника, больше людей и ресурсов. Они просто надёжней, и это факт, — Батя прервался, вздохнул. — Это не мы проиграли, это они победили.

     Несмотря на невысокий рост, тучность, обилие морщин и седую щетину, которой можно зачищать от ржавчины трубы, Батя излучал собой недюжинную силу, мудрость и одновременно дружественную простоту. Бывший командир разведроты, побывавший во множестве горячих точках, привыкший пробивать себе путь головой. Последние годы Батя все больше стал прикипать к власти и все сильнее отдалялся от людей. Все чаще его стали приглашать на застолья Кремля и все реже он отказывался. Несмотря на это люди верили ему — его слова успокаивали, вселяли надежду.

     Батя глубоко и задумчиво вздохнул. Затем произнес непривычно строго:

     — Никто не должен знать! Пусть Суворов думает, что его людей урки хлопнули.

     — Не узнают, — заверил Кобальт.

     — А с Витькой как поступишь? У него язык—помело.

     — Он никому не скажет.

     — Если слухи разойдутся, мы не отмоемся. Это война, понимаешь ты или нет?!

     Кобальт прошагал к карте России на стене. Помолчал, подумал.

     — К черту Кремль, к черту Гортранс и остальных, — сказал вдруг он. – Пошлем их всех на хрен.

     — Это как понимать?

     — Так больше продолжаться не должно.

     — Именно об этом я и думаю каждый день — как извертеться, угодить и тем и другим, чтобы людям было, что в стакан налить.

     — А может пора перестать вертеться? И начать действовать?

     Батя подошел к Кобальту, посмотрел ему в глаза.

     — Помнится, я спросил тебя совета однажды, как поступить, и ты ответил: «Я сталкер, мое дело в поле ходить». Это ты делаешь и правда лучше других, вот и продолжай. А политику оставь мне. Потому что я думаю не только о том, что есть сегодня, но и том, что будет завтра…

     Кобальт перебил его:

     — А ты задумывался, где мы будем через год доставать лекарства, консервы, запчасти, бензин? В кольце ничего не осталось. Мы все выгребли.

     — В Кольце еще полно добра. Ищите лучше, работайте тщательней. За кольцом слишком опасно.

     Кобальт сделал два шага назад, чтобы охватить взглядом всю карту.

     — Я говорю не о выходе за кольцо, а о том, чтобы вообще уйти из Москвы.

     Батя несколько мгновений пялился на Кобальта, пытаясь понять шутит ли тот.

     — И куда мы пойдем? – усмехнулся он. — Может в Оазис? Где океан чистой воды, плодородные земли и птички поют. Ты что проповедей Агронома наслушался?

     Кобальт ткнул пальцем в карту. Батя подошел, взял со стола очки, пригляделся.

     — Ледник Безенги, самый большой на Кавказе, — пояснил сталкер. — Ему несколько тысяч лет, толщина льда две сотни метров. Верхний слой намерз темной водой, но ниже до сих пор чистая.

     Батя снял очки и разочарованно вздохнул.

     — Я все рассчитал, — Кобальт схватил чистый лист бумаги со стола, начал писать. – Сто шесть человек, по два литра в день, умножаем. Три водовозки хватит, машины достанем, знаю где. Людей погрузим на автобусы, вперед пустим бульдозер, чтобы дорогу разгребал.

     — Кобальт…

     — С находкой Фонаря нам провизии на несколько месяцев хватит, — продолжал сталкер. — Обживемся, будем выращивать овощи и пшеницу…

     Батя положил ладонь на руку сталкера. Сердце у Кобальта колотилось, на глаза упала дымка.

     — Дима, успокойся. Послушай меня.

     — Пять—шесть дней в пути. Мы доберемся. Мы сможем…, — тараторил Кобальт уже вполголоса. – Ледник не растаял. В нем есть чистая вода.

     — Это не имеет значения.

     — Почему?

     — Потому что мы никогда туда не доберемся! – Батя повысил голос. — Даже до МКАДа не доедем, а знаешь почему? Голодные броненосцы, рогатые, узкорылые, хвостатые и бог знает какие еще твари живут за кольцом. Сто человек через два часа превратятся в сто трупов, и ради чего? Далекой мечты?

     — Это не мечта…

     — Послушай, я понимаю, почему ты хочешь отправиться туда. Будь я на твоем месте, думал бы о том же. Но эти люди не готовы умирать.

     — Никто не умрет. Я не позволю.

     Батя кивнул.

     — Знаешь, кто также говорил мне? Мой старый друг Боря Котов, отец Фонаря. Офицер, настоящий профессионал. Я предупреждал его, что с такой силой не справится даже ему, но он не послушал.

     Котов охранял группу ученых на ВДНХ. Последние остатки научного света страны: физики, химики, биологи, генетики поставили себе цель — отыскать способ очистить темную воду. Работа шла бурно, каждую неделю приходили новости об экспериментальных исследованиях, сначала на чудом выживших мышах, затем и на добровольцах. Кобальт даже приезжал туда, желая лично стать свидетелем триумфа человека над заразой. Однако прорыва так и не произошло — через несколько месяцев, абсолютно неожиданно для всех, пришло экстренное сообщение о нападении на ВДНХ тварей. Никто из Садового не успел прийти на помощь. Больше на связь группа никогда не выходила.

     — С этой силой нам не справиться, — успокаивающим тоном сказал Батя. — Единственный способ выжить — оставаться внутри кольца, укреплять оборону Мида, развивать отношения с общинами, работать.

     Кобальт нервно покачал головой, не желая соглашаться с этим.

     — Иди к жене, отдохни, — Батя по—отечески приобнял его за плечо. — Позволь мне взять ответственность на себя за это решение.

     Кобальт в унынии зашагал к выходу. Батя окликнул его у двери.

     — Сталкеры — за кольцо. Я обещаю подумать.

      ***

     Откуда не возьмись в коридоре выскочил Фонарь и силой утянул Кобальта за угол.

     — У меня сейчас нет желания болтать, — попытался отбрехаться от него сталкер.

     — Там это…, — Фонарь еще раз огляделся по сторонам. – Кое-что случилось… В убежище. Мы с Барни случайно на него набрели. Хотя я уже не уверен, что это было случайно. Ладно, неважно. Гермодверь была открыта, а там на нас… В общем, убежище было обитаемое.

     Фонарь замолчал, подбирая дальнейшие слова и ожидая реакции сталкера.

     — И что?

     Фонарь надул щеки и с виной в голосе заговорил:

     — Мужик налетел на меня с монтировкой, я отреагировал как смог. Не подставлять же башку под железку, правда? Все так быстро произошло, один удар и все… Так бы любой поступил на моем месте.

     — Убил?

     Фонарь уронил тяжелый подбородок на грудь, словно провинившийся в воровстве конфет ребенок.

     — Метил ему в плечо, он дернулся — попал в сердце.

     Кобальт не мог собрать мысли в кучу. Слишком много событий для одного дня. Дружинники, летучая тварь, Батя, Витька и теперь этот еще…

     — А мне зачем все это говоришь? – спросил он. — Иди, Бате докладывай.

     — Ты знаешь правило: если убежище жилое – не трогаем. А мы еще и человека убили. Батя будет в ярости.

     — Скажи, это была самооборона. Сейчас уже ничего не поделаешь. Улов хороший, нормально заработаем на продаже. Так что забудь и наслаждайся.

     Кобальт собрался уйти, но Фонарь, сделав шаг в сторону, перекрыл ему дорогу, нервно покусывая распухшую нижнюю губу.

     — Это еще не все.

     Они поднялись на третий этаж, в школу. На часах уже десять вечера, поэтому кроме напарника Фонаря — узколобого, но надежного, как скала, простака Барни, здесь никого не было.

     — Вот, — Фонарь указал на сидевшего за столом с игрушками мальчишку лет десяти.

     Поймав на себе смущенный взгляд Кобальта, Барни неуверенно пожал плечами и пробубнил:

     — Не могли же мы его там оставить.

     Мальчик внимательно посмотрел на Кобальта, на его лице не отражалось ни толики страха — скорее живой недюжинный интерес.

     — Здравствуйте, я Локус Алмазов, — мальчик непринужденно улыбнулся. – А вы?

     — Привет. Дмитр… то есть Кобальт.

     Что это на него нашло? Растерянность при виде обычного мальчишки?

     — Очень приятно познакомится, Кобальт. Вы тоже сталкер, это здорово. Мне нравятся сталкеры. Смотрите, я вас нарисовал.

     — Он того, походу, — шепнул на ухо Фонарь. – Отсталый. Это и понятно, всю жизнь в убежище прожил.

     — Ясно, — Кобальт вздохнул. — Кто—нибудь еще знает?

     — Никому не говорили, — в унисон ответили сталкеры.

     — Что нам делать—то? – спросил следом Барни. – Я уже полдня тут с ним сижу. Жрать хочу.

     — А я причем? – возмутился Кобальт. – Вы наворотили, а я теперь должен разгребать?

     — У тебя жена школой заведует и детишек по семьям распределяет. Может, возьмет его кто? — предложил Фонарь.

     — Ты и ее решил впутать?

     — Коб, ну помоги, христом богом прошу, — взмолился Фонарь. — Накосячили мы.

     Кобальт оглядел двух растерянных коллег, напоминавших нашкодивших малышей. И почему, когда что—то происходит, они идут к нему, а не к Бате, кто и должен решать эти проблемы? Хотел бы Кобальт копаться в чужом дерьме, занял бы должность заместителя, но ему этого не нужно — своего столько, что век не разгрести. Надоело…

     Пусть они все к чертям от него отстанут!

     — Ладно, блин, — Кобальт покосился на мальчишку. Взгляд у того был нездоровый, какой—то излишне доброжелательный и легкомысленный. А у него, между прочим, отца убили, и мальчик не мог этого не знать. Кобальту доводилось видеть людей, просидевших многие годы под землей, и первая их реакция после выхода на поверхность сильно далека от той, что он видит сейчас, — он утянул Фонаря в соседнюю комнату, где располагался склад с игрушками. – Нельзя его к другим детям. Как его отец воспитывал – непонятно. Может пацан вообще не приспособлен к жизни с другими детьми. Его надо изолировать пока и поискать родственников.

     — Профессор Игнатов, — громко сказал мальчик.

     — Кто это? – спросил Барни. – Твой родственник?

     — Мне надо к нему. Он меня ждет.

     Кобальт обратился к Фонарю вполголоса:

     — Брата жены моей знаешь?

     — Ага, электрик тот очкастый.

     — Отведи пацана к нему, скажи я попросил присмотреть. Пусть пробьет имя по своим связям. Может этот профессор — кремлевский или еще откуда. Пусть приедет и заберет его.

     Фонарь поблагодарил Кобальта за помощь и пообещал сделать все, как он сказал.

      Напоследок Кобальт взглянул на Локуса. Показалось, что мальчик слегка кивнул ему и даже подмигнул.

     ***

     Кобальт пропустил поворот, ведущий к квартире, поднялся по широкой мраморной лестнице на третий этаж к высоким парадным дверям. Существует немало способов проникнуть наверх, минуя данные двери — они скорее являются условной границей, отделяющей жилую зону от необитаемой. Электричества наверху нет, грязь, сырость, по пустым коридорам хозяйничает ветер. Есть официальный указ, запрещающий гражданам подниматься в нежилую зону без надобности, но его мало кто соблюдает, потому как контролировать особо некому. Детишки любят играть там в прятки. Взрослые, чтобы отвадить отпрысков, пугают их кишащими наверху привидениями и тварями.

     Планировалось, что с расширением общины, верхние этажи будут потихоньку заселяться. В первое десятилетие популяция стабильно росла, однако вот уже несколько лет в Миде не родилось ни одного ребенка. Люди бояться заводить детей — слишком большая ответственность. Еще один рот — еще одна норма воды в день. Если потребность в воде перевесит возможность вовремя пополнять бак, всей общине грозит вымирание.

     Чиркнув спичкой, Кобальт поднес огонек к фитилю свечи. Зажег от нее еще три штуки, расставленные по периметру старого дубового стола. В просторном кабинете когда—то заседал высокий начальник: дорогая мебель, портреты бывших вождей, спецсвязь, грамоты и кубки. Кобальт не верил в призраков, однако каждый раз, приходя сюда, чувствовал кожей чье—то невидимое присутствие.

     Отголоски прошлого, несущие отпечаток в настоящем.

     Кобальт не знал, почему вдруг пришел сюда. Обещал жене, да и самому себе больше этого не делать. Смирился. Но после встречи с тем странным пацаном, почувствовал невыносимое желание. Возможно, потому что представил на мгновение, что кто-то также мог найти Юльку…

     На столе ютилась старая радиостанция. Два года как он не пользовался ею, хотя раньше не проходило ни дня, чтобы не прослушивал эфир. На связь выходили выжившие из Питера, Екатеринбурга, Владика и некоторых Европейских городов. Они общались, делились новостями и советами. От них Кобальт узнал, что темная вода добралась до всех уголков земного шара, оставив позади себя выжженные смертью города и леса. Со временем один за другим голоса стали исчезать из эфира, а пустоту заполнял безжизненный белый шум. Возможно, общины вымирали от жажды, нашествия тварей, или старались обезопасить себя от непрошеных гостей.

     Кобальт потянулся к рычажку включения радиостанции и замер в ожидании знакомого чувства предвкушения – надежды, что в этот раз она обязательно ответит. Но ничего не почувствовал. Пусто внутри, все выгорело.

     Передумав, достал из тумбы папку, открыл. На первом рисунке изображены ее руки. Каждый изгиб, форма пальцев, линии вен – все отпечаталось в его памяти словно в гипсовом слепке. Прикоснувшись к бумаге, он на мгновение ощутил тепло бархатистой кожи. На следующей странице изображен плюшевый кролик. Кобальт подарил его Юльке на день рождения, и дочь никогда не расставалась с ним. Изобразил игрушку именно такой, какой та отпечаталась в памяти: пожухлая шерсть, вместо левого пластикового глаза — пуговица. На других рисунках в папке: ее столик в комнате заваленный книгами; любимая теннисная ракетка; рюкзак с множеством значков с изображением городов мира, которые она мечтала посетить. На последнем листе нарисован лишь овал лица.

     Карандаш лег в руку, острие уперлось в бумагу. Кобальт просидел, не шевелясь несколько минут, прогоняя в памяти ассоциативные картинки. Вот он видит ее со спины, идущей в школу: Юлька в черном платьице, длинные волосы заплетены в толстую косу. Она держит его за руку. Он опускает взгляд, чтобы рассмотреть ее лицо…  Видит только пустоту.

     Он не помнит. Не помнит ее лица.

     Отложив карандаш, Кобальт закрыл папку, убрал в стол и отошел к окну. Внизу в темноте виднелись три огонька в форме правильного треугольника. Дозорные посты. В каждом по два вооруженных человека, у всех тепловизоры и приборы ночного видения. Их задача не подпустить в Мид тварей, которые лезут со стороны Москвы—реки. За прошлый месяц поставлен рекорд – семь нападений. Две твари удалось убить, остальных отогнали обратно за кольцо. На внутреннем дворе тоже есть пост. За все годы, только однажды там произошла чрезвычайная ситуация.

     Броненосец – существо хладнокровное, крайне быстро приспосабливается к окружающей среде, поэтому в тепловизор его не разглядеть. По форме тела напоминает рыбу, и не удивительно – его предки, всего пару десятков лет назад ловились местными рыбаками на удочки. Взрослая особь обычно не выше метра, но в длину может достигать двух—трех. Несмотря на вес под сотню килограммов, броненосцы юркие, быстро бегают на коротких лапах, и могут часами сидеть в засаде, выслеживая жертву. Название свое тварь получила из—за мощной выпуклой спины, напоминающей сборный щит, который покрывает девяносто процентов поверхности тела.

     Кобальт не должен был идти в дозор тогда — за неделю до этого сломал берцовую кость на ноге и с трудом передвигался с костылем. Так как внутренний пост считался самым спокойным, Кобальт согласился на просьбу Фридома — пойти в дозор вместе.

     На часах было около полуночи.

     — Знаешь, что меня больше всего поражает, — сказал Фридом, открутив крышку с фляги и сделав глоток. – Вот старые правители вымерли. Их не жалко – всю жизнь только и делали, что доили нашего человека: налоги, штрафы, за то плати, за сё плати, а если нет бабла – подыхай, никому ты не нужен. И никто веками не мог сломить эту систему. Смогла только темная вода. Вот тебе, человек, свобода, строй новое общество, живущее по справедливости. А мы что? Пошли гулять по старым граблям.

     — Борец за свободу бедных и обездоленных, — шутливо ответил Кобальт. — Ты бы лучше форму постирал и дырки заштопал.

     Фридом нахмурился.

     — Разве это плохо, что меня, в отличие от тебя, волнуют судьбы простых людей? Ведь у нас был такой шанс все начать заново, а мы его похерили. Взяли старую уродскую систему, в которой человеческая жизнь ничего не стоит и по лекалам воспроизвели, только в разы хуже. У одних во главе сумасшедший сектант, у других возомнивший себя великим полководцем маразматик…

     — А у нас?

     Фридом усмехнулся и театрально покачал головой.

     – Наш — это особый разговор на пару часов. Ты одно пойми, как бы внешне наши правители ни отличались, они все очень похожи и повинны в том, что случилось. И в том, что не случилось.

     — А ты не задумывался, что это не вина отдельных людей, а просто наше нутро такое? — предположил Кобальт. — Ну не может по-другому человек жить, надо ему страдать.

     — Да, брось. Это же самый простой путь: влезть на вершину, присвоить плоды и раздавать холопам по чуть—чуть. А вот запустить наверх таких же людей и поделиться по справедливости – это слишком опасно и непредсказуемо. Вот, вспомни Иван Иваныча. Когда жили вместе в убежище, нормальный же мужик был. Если надо, поможет, откликнется, а как стал губернатором Кремля, так его, как подменили. Знаешь, чего я думаю — не стал он сволочью, он был ею всегда, просто притворялся. Власть вытаскивает из людей все говно наружу.

     — Чшшш… Смотри туда.

     Тварь им попалась тогда голодная, да еще с собой выводок потомства привела. Дюжина мелких броненосцев, похожих на взрослых кошек, только пасти в несколько раз больше, зубы длинней и даже если укус окажется не смертельным, в их слюне столько дерьма намешано, что ни одно лекарство не вымоет.

     В пяти метрах от поста вкруговую проходил ров глубиной в два метра, замаскированный брезентом и припорошенный землей. Попадая туда, тварь накалывается на стальные ежи на дне, и затем добивается сверху шквальным огнем. Вдоль рва существует несколько мостов—переходов, расположение которых известно только сталкерам.

     Фридом вызвал подкрепление по рации.

     Мелкотня по рыку мамаши расползлась по сторонам, словно тараканы при включенном свете. Из—за небольшого веса детеныши проскочили через ров по брезенту не провалившись.

     — Я за ними, — крикнул Фридом. — Смотри за большой.

     Спина броненосца — десять сантиметров крепких, как камень, сплошных костяных наростов. Чтобы убить его, нужно попасть в туловище или в голову. Это непросто сделать. Защищаясь, броненосец прячется под защитную броню, при этом втягивает головку под козырек, оставляя снаружи вытянутую, как у рыбы, острозубую пасть, в любой момент готовую к атаке.

     Кобальт попытал счастье, выпустив из автомата в сторону твари трассировочный дождь. Броненосец отразил пули броней, и как ни в чем не бывало пошел к посту.

     Ну, давай, подумал Кобальт, сделай еще шаг. Когда тварь провалится в ров, он превратит ее в фарш с помощью нескольких заготовленных гранат.

     Тварь остановилась перед границей рва.

     Почему она не идет дальше?! Неужели почуяла опасность? Нет, не может быть, интеллект у них как у рыб.

     Сзади звучали выстрелы и предсмертные крики мелкотни. Фридом расправлялся с ублюдышами как полагается — жестко и беспощадно. Жаль, Кобальт не мог поучаствовать.

     Внезапно мамаша повернула налево и бросилась вдоль рва, остановилась у секретного моста—перехода, перебралась по нему на другую сторону и ринулась в темноту, откуда только что прозвучал еще один предсмертный крик ее детеныша.

     Ошарашенный Кобальт вскочил на ноги и бросился следом. Чудовищный болевой импульс в лодыжке повалил его на землю.

     Нужно вставать. Фридом уверен, что напарник сдерживает мамашу, и не ожидает нападения.

     Куда запропастилась рация?

     Кобальт приподнялся на одну ногу, подставил упор костыля под мышку и поковылял к зданию.

     Стояла гнетущая тишина. Твари нигде не видно, Фридом не откликается на зов. Где подкрепление?

     Прожектор над входом освещал тело мертвого детеныша. Дверь распахнута настежь, на ступеньках кровавая полоса.

     Неужели тварь пробралась внутрь? Если она отложит яйца в укромном закоулке, через несколько месяцев родится новое потомство. Голодное и злое, и тогда мидовцы будут в огромной опасности.

     Поднявшись по ступенькам на крыльцо, Кобальт отбросил костыль, взял автомат обеими руками. Сразу за дверью, в холле, кровавый след сворачивал налево к лестнице. Сжимая зубы от боли, он перескакивал с больной ноги на здоровую.

     Кровавый след нырнул под лестницу.

     Еще мертвый детеныш.

     Кто—то притащил его сюда как приманку.

     Сзади послышались быстрые звонкие шаги. Кобальт обернулся и увидел несущуюся на него, подобно поезду, мамашу. Сделал несколько выстрелов, попал в броню. Тварь ударила его козырьком. Сталкер отлетел к стене.

     В глазах взорвались искры. В груди сдавило, он не мог дышать.

     По лестнице загромыхали шаги. Подкрепление.

     — Вон она, — послышался голос Фонаря.

     Голова броненосца выскочила из—под панциря, резко схватила одного из бойцов за руку и дёрнула на себя. Кровь хлынула фонтаном из плечевого обрубка, несчастный в шоковом состоянии кинулся бежать, запнулся, покатился с лестницы.

     Загрохотали выстрелы. Тварь повернулась боком к нападавшим, спрятав туловище под броню. Однако совсем забыла, что с другой стороны на грани потери сознания находился Кобальт. Сталкер вытащил пистолет из ножной кобуры и выпустил в тварь целую обойму. Черная кровь выплеснулась из стреляных ран на животе. Спустя мгновение брононесец распластался на полу.

     Кобальт чудом выжил, отделавшись пятью сломанными ребрами. Сталкер с позывным Молоток погиб. С Фридом все было в порядке - он убежал в обход здания за одним из оторвавшихся от стаи детенышем. Конечно же, догнал и прикончил.

     Тогда стало понятно, что твари не только год от года увеличиваются в размерах, но и умнеют. Приспосабливаются к сталкерам, как микробы к антибиотикам, и это только вопрос времени, когда они станут достаточно умны, чтобы преодолеть все защитные барьеры людей.

     Из коридора послышался шуршащий звук. Кобальт отвлекся от воспоминаний и подошел к двери. Может очередная парочка подростков решила уединиться, или какой—нибудь любитель побыть в одиночестве. А еще это может быть случайно проскочившая посты тварь или крыса.

     Вытащив из кобуры пистолет, он толкнул дверь и шагнул в темноту коридора. Прислушался. Источник звука справа, удаляется.

     Или убегает?

     Кобальт пошел за источником, старый ковролин поглощал звук его шагов. Коридор закончился просторным фойе. Мигающий свет динамо-фонаря выхватывал из мрака гранитные колонны и двери лифтовых шахт, чуть дальше впереди ныряла в темноту мраморная лестница. Над головой висела покрывшаяся паутиной массивная люстра, окольцованная лепниной.

     Звук пропал, но Кобальт не чувствовал себя в одиночестве. Дышал размеренно и глубоко, давая понять потенциальному врагу, что не боится его. На полу капля. Смахнул ее пальцем, понюхал. Темная вода. Хоть она и не имеет запаха, но Кобальт чуял ее всегда. Через полметра еще капля, потом еще, расстояние между ними сокращалось. Словно хлебные крошки, капли провели его мимо лифтов к лестнице, и там же пропали.

     Вверх или вниз?

     Внезапно загрохотали жестяные отливы. Сверкнула молния — фойе и лестничные пролеты озарились яркой вспышкой. Следом громыхнуло так, что завибрировал под ногами пол, захрустели оконные рамы.

     Кобальт постоял еще немного, вдыхая свежий запах озона, и направился вниз.

     ГЛАВА 3

     — Двадцать литров в сутки — столько мы производили в первый месяц, — Иван Иванович отпил горячего чая из блюдца. – Как разделить двадцать литров на сто ртов? Дать всем поровну? По стакану мужику, который пашет весь день на жаре и приносит пользу, и восьмидесятилетней бабке, еле стоящей на ногах?

     — Они называли это социальным равенством, — сказал севший хриплый голос из противоположной стороны кабинета.

     — Жажда – мощнейший инстинкт живого организма, — продолжил Иван Иванович. — Я видел, как за глоток воды брат убивал брата, как мать выпивала норму ребенка, а потом рыдала от стыда у его трупа. Тогда я осознал — социальные законы, которые формировались тысячи лет, больше не работают. Если мы хотим выжить, нужен новый порядок. Когда тонул Титаник, шлюпки в первую очередь наполняли женщинами и детьми. Большинство мужчин — сильных, умных и полезных для общества погибли.

     — Неразумная трата ресурсов.

     — Преступная. Сильные не должны жертвовать собой ради слабых.

     Иван Иванович стоял напротив окна, из которого открывалась панорама на Сенатскую площадь Кремля. Вдоль нее плотными рядами тянулись жилые постройки обслуживающего персонала — в большинстве своем армейские палатки, укрепленные кирпичной кладкой. Здесь проживали наименее квалифицированные кадры: операторы, ремонтники, наливщики. Их путь на работу в бывший Государственный Кремлевский дворец, где теперь располагались водоустановки, пролегал через Соборную площадь. Там организованы пункты выдачи воды и продовольствия. Каждый получал норму в зависимости от квалификации, опыта и наработки часов. Никаких авансов и отпусков.

     На территории бывшего Тайницкого сада велись приготовления к ежегодному Празднику воды. Зрелище обещало быть, как всегда, грандиозным — на него губернатор не поскупится ресурсами, даже если придется урезать водную норму для рабочих и поднять цены для других общин. Необходимо все время убеждать своих граждан о каменной непоколебимости Кремля. Водоустановки всегда исправны, производство год от года растет, нормы повышаются. Стабильность и твердая рука — вот что держало Ивана Ивановича все эти годы в безоговорочных лидерах общины и всего Садового кольца. Так должно оставаться и впредь.

     В очередной раз восхитившись созданным им миром, губернатор испытал приступ удушающего страха. Все это в один момент может закончиться…

     – Я дал тебе любые ресурсы. Когда будет результат?

     – Скоро, — ответил хриплый голос. — Я чувствую, прорыв близко.

     – Мне недостаточно твоих чувств, — вдруг сорвался Иван Иванович. — Покажи мне свет в конце тоннеля.

     Чекист молчал.

     – Не пытайся влезть мне в голову. Эти твои штуки со мной не проходят.

     – И не думал этого делать. Я знаю свое место.

     Иван Иванович глотнул чай из кружки. Нёба обожгло, но именно это было ему сейчас нужно. Боль отвлекала от фатальных мыслей.

     – Я делаю то, что вы меня просите, но у меня недостаточно знаний, — сказал Чекист. — Если бы у нас был профессор Алмазов…

     – Мы давно обыскали все общины. Его нигде нет. Скорее всего, его убили еще десять лет назад.

     – Нет, он жив. Я чувствую.

     Иван Иванович хмыкнул. Опять этот недомедиум со своими чувствами.

     – Возобнови эксперименты в коллекторе. Бери столько подопытных сколько нужно. Я хочу знать, как мне защитить Кремль.

     В Спасские ворота въехал кортеж Гортранса. Первым номером двигался БТР с дюжиной вооруженных дружинников, следом два автомобиля личной охраны, затем бронированный лимузин князя Суворова, замыкал колонну, обшитый стальными листами пазик с тремя пулеметными расчётами.

     Кремлевская гвардия окружила кортеж плотным кольцом.

     Иван Иванович ответил на звонок секретаря и дал разрешение на прием высокого гостя.

     Через несколько минут на пороге появился Великий князь Суворов в парадном мундире. На узких плечах громоздились пышные золотистые эполеты. Грудь украшали многочисленные ордена и медали, учрежденные самим Суворовым.

     — Входите, Ваше благородие, — губернатор жестом пригласил гостя к столу.

     Суворов чеканным шагом прошел по кабинету и остановился возле стула.

     — Постою, если позволите, губернатор. Я ненадолго.

     — Чаю? – предложил Иван Иванович. – На десерт шоколад из поздних запасов. Попробуйте.

     — Благодарю, но не испытываю аппетита.

     Суворов нервно потер пышные усы.

     — Что вас привело ко мне в такой поздний час? — спросил губернатор.

     — На моих людей совершенно зверское нападение сталкеров.

     — Какой кошмар. И как это случилось?

     Суворов набрал воздуха в грудь и, не успев заговорить, вдруг резко замолчал. Оглянулся на затемненную часть кабинета. Произнес требовательно:

     — Я настаиваю, чтобы наш разговор был конфиденциальным.

     — Таким он и является.

     Положив ладонь на рукоять кортика, Суворов посмотрел вопросительно на Ивана Ивановича. Тот кивнул. Суворов прошел вглубь кабинета, прислушался. Достав кортик из ножен, взмахнул им перед собой, рассекая воздух. Убедившись, что там никого нет, вернулся к столу. По его лицу стекал пот.

     Иван Иванович наполнил водой стакан из хрустального фужера.

     — Благодарю, губернатор. Я не испытываю жажды.

     Осторожничает, подумал Иван Иванович. Правильно делает.

     Сергей Дмитриевич Востриков, так на самом деле звали Князя Суворова, раньше был военным историком и ярым поклонником великого русского полководца. Возглавив Гортранс, он провозгласил себя его прямым потомком. За большие по тем временам деньги выкупил из Оружейной палаты Кремля множество экземпляров одежды и оружия конца восемнадцатого века, в которые облачался как сам, так и его воеводы.

     — Итак, Ваше благородие. Продолжим?

     — Недавно я распорядился выставить дополнительные посты на основных магистралях в целях предупреждения нападений урок. Вчера вечером пост с Нового Арбата не вернулся.

     — Вы сказали на ваших людей напали сталкеры.

     — Абсолютно точно. Мои люди убиты, их тела спрятаны.

     Губернатор задумчиво глотнул чаю, закусил шоколадкой. Как же вкусно.

     — Почему вы считаете, что это сделали сталкеры? У вас есть доказательства?

     — Только они ездят той дорогой. И почерк их – напали как крысы, превосходящей силой, а потом замели все следы.

     Иван Иванович поставил пустое блюдце на стол и осушил предназначавшийся Суворову стакан с водой.

     — Не вижу мотива, — усомнился губернатор. — Зачем сталкерам убивать их? Это какой-то абсурд. Они же не самоубийцы.

     — Мотив – две тысячи фляг, которые были у дружинников при себе — недельная выручка от доставки воды. Как видите, сталкеры не только крысы и убийцы, но еще и падальщики. Я расцениваю их поступок как акт объявления войны.

     Губернатор задумчиво покосился на князя.

     — Полагаю, ваши выводы обусловлены эмоциями. На такое гадкое преступление мог пойти кто угодно. Например, урки. Вам ли не знать, насколько они кровожадны.

     — Со всем уважением, губернатор, я воюю с этими отбросами много лет и знаю их методы. Урки никогда не прячут следы, а, наоборот, зверствуют показательно – их цель вселить страх. Монеты их не интересуют, им нужна только вода.

     Повисло молчание. Из открытого окна доносилось гудение водяных установок.

     — Зачем вы приехали ко мне, князь? — тон в голосе губернатора растерял вежливые нотки.

     — Сталкеры перешли черту. Неизвестно, на что они еще могут пойти. Я готов отдать приказ штурмовать Мид, но тогда это повредит вашим интересам, губернатор.

     — Вы правы, князь. Сталкеры делают много полезного для Кремля.

     — За последний год мы наладили поставки для вас ГСМ и запчастей, мы гарантируем доставку воды общинам, и готовы полностью обеспечить все ваши нужды в любом товаре. Мои люди намного организованней и могут достать даже то, на что не способны сталкеры. Если вы позволите мне добиться справедливости, Гортранс возместит все ваши потери…

     — Не позволю.

     Суворов выпрямился струной. От негодования у него задергался глаз.

     — Они оскорбили Гортранс, плюнули в лицо мне лично!

     Губернатор опустился в кресло, достал из стола красную папку, открыл.

     — Существует подписанный всеми общинами Табель безопасности. В нем определена процедура для подобных случаев.

     — Трибунал? – Суворов поперхнулся.

     — Я не могу позволить вам вершить в кольце самосуд. Что подумают остальные общины? Мы с вами цивилизованные люди и не можем допустить анархии.

     Суворов собрался с мыслями и кивнул. Отпустив поклон, направился к двери, затем обернулся, сказал:

     — Объявляйте трибунал. Я достану доказательства.

     Дверь захлопнулась, послышались быстро удаляющиеся шаги.

     — Он напуган, — прозвучал голос из темноты.

     — Ты прочитал его мысли? – спросил губернатор.

     — В этом нет нужды. У него на лице написано.

     — Хочет забрать рынок себе и устранить конкурента. Может быть, он сам все подстроил…

     — Маловероятно. Я все же заглянул ему в голову. Он верит в то, что говорит.

     Губернатор вздохнул.

     — Это и опасно.

     Чекист вышел из темноты, остановился за спиной Ивана Ивановича. Он дышал сбивчиво, вкладывая недюжинные силы в каждый вдох. Губернатор тем временем следил, как внизу из здания выходит Суворов и садится в машину.

     — Батя, старый дурак, что же ты наделал…

     — Гортранс лишил их заработка. Это был вопрос времени, когда они сорвутся.

     Губернатор с горечью кивнул.

     — Суворов не отступит, даже если придется разрушить все, что вы создали, — сказал Чекист. - Его можно остановить.

     — Только он может контролировать этот сброд дружинников. Когда придет время, они понадобятся нам. Кремлевская гвардия не справится в одиночку.

     — Объем производства воды неуклонно падает, наращивать его нечем. Население в обеих общинах растет и совсем скоро те или другие не смогут обеспечивать водой своих людей. А вы знаете, на что способна жажда.

     — Если начнется гражданская война, я не смогу ее контролировать.

     — К тому же скоро мы столкнемся с силой, по сравнению с которой этот конфликт — ничто. Мы должны бросить все на подготовку обороны и не отвлекаться на внутренние склоки. Цены на воду растут, скоро неминуемо начнется дефицит. Сокращение популяции кольца пойдет всем на пользу, снизит напряженность. Гортранс может заменить Мид, но не наоборот.

     Губернатор кивнул.

     — Процедура должна выглядеть законно, иначе Гарднер и Гум испугаются, что подобное может произойти и с ними.

     Гибель Мида нужно обставить так, чтобы это выглядело как последствие их собственной вины. Попрание одними всех законов кольца, и вынужденный ответ цивилизованного сообщества.

     Обернувшись, Иван Иванович увидел перед собой худой, скрюченный силуэт.

     – У Суворова должны появиться доказательства.

     — У меня в Миде есть свой человек.

     ***

     «Ты же не бросишь меня, пап?»

     «Никогда».

     Кобальт проснулся посреди ночи весь в поту. Жуткий сон. Сотни летающих тварей атаковали Мид, сталкеры сражались отчаянно, но против такой силы у них не было шансов. Твари врывались в окна, раздирали мощными челюстями стальные ставни, рвали людей на части. На фоне пылающего огнем Мида в раскаленном воздухе витали душераздирающие крики женщин и детей.

     До утра он просидел за чтением старых газет и распечаток с новостных сайтов.

     «На Мадагаскаре сто человек стали жертвами неизвестной болезни. ВОЗ отправляет на остров лучших эпидемиологов»;

     «В Африке зафиксировано уже больше пяти тысяч смертей. ВОЗ объявило эпидемию и рекомендует странам закрыть границы»;

     «Неизвестное заболевание, которое уже окрестили Новой чумой, поражает не только людей, но и животных. В Египте наблюдается массовая гибель домашнего скота»;

     «Повальное закрытие границ не спасает от распространения Новой чумы. Первые случаи зафиксированы в США, Канаде, Китае и Германии»;

     «Нет оснований для паники! «Граница полностью под контролем. Инфекция не проникнет в страну», — заявил глава Минздрава России»;

     «Ученые растеряны! До сих пор не удается выявить возбудителя Новой чумы. Количество погибших превысило сто тысяч человек»;

     «От Новой чумы в Москве умерло три тысячи триста двадцать три человека, и цифра постоянно растет. Во всем мире счет смертей идет на миллионы. Власти ввели карантин: закрыты все развлекательные центры, рестораны и кафе, гражданам рекомендуется не покидать свои квартиры, избегать большого скопления людей, тщательно мыть руки и носить маски»;

     «Специалист по биологическому оружию: — «Это спланированная атака мирового правительства!»».

     «Ученые ВОЗ подтвердили, что Новая чума не передается от человека к человеку. Возбудителя болезни ищут в воздухе, еде и воде».

     «Это должен знать каждый! Симптомы Новой чумы: удушье, лавинное потоотделение, рвота, синюшность кожи, бред, потеря сознания»;

     «Ванга и Нострадамус предсказали появление Новой чумы. Эксклюзивные подробности предсказаний, которые ранее никогда не публиковались»;

     ««ЭТО — ВОДА!» Немецкие ученые из университета Роберта Коха доказали, что возбудитель Новой чумы находится в воде»;

     «Минздрав предупреждает об опасности пить воду из городского водопровода»;

     «Бутилированная вода, соки и газированные напитки исчезли с полок магазинов»;

     «В крупных городах страны наблюдается транспортный коллапс. Мы опросили людей. Многие сами не понимают, куда бегут».

     «ДОЖДЕВАЯ ВОДА ОПАСНА!!! Власти открывают точки раздачи чистой воды из водоразборных колонок».

     «Многочисленные попытки очистить воду провалились. Все известные науке фильтры неэффективны»;

     «Биологи нашли странные мутации у некоторых видов рыб. «Мы никогда не видели ничего подобного. Уверен, это никак не связано с новым заболеванием», — прокомментировал новость профессор Фридрих Щварц из Цюриха»;

     «Теория - возбудителем Новой чумы является микроскопический паразит. Подобные виды живых организмов науке неизвестны. Ученые поражены скоростью его распространения»;

     «Библейский апокалипсис или недальновидность ученых? Представители церкви уверяют, что святая вода безопасна»;

     ««Мы бессильны перед темной водой. Простите нас». Интервью нобелевского лоуреата профессора Эдельмана»;

     «Городские службы Москвы не в состоянии своевременно утилизировать тела погибших. Власти обращаются к гражданам с просьбой самостоятельно доставлять мертвых родственников для погребения. Список адресов братских могил: …»;

     Печатные станки остановились, когда некому стало их обслуживать. Еще некоторое время обновлялись новостные сводки в сети, вскоре не стало интернета и мобильной связи. Дольше всего проработала стационарная телефонная сеть. Основным источником связи и самым дорогим предметом после воды стали переносные радиостанции.

     Дмитрий не знал, выживут ли они с Юлькой, поэтому стал фиксировать на бумаге все происходящее — вдруг записи дневника помогут потомкам лучше понять, что на самом деле пережили люди в этот страшный период истории.

     08 июня.

     «Несколько дней молчат Евстафьевы за стеной. Сегодня появился неприятный запах. Юльку тошнит. Взломал дверь, нашел тела. В квартире полно пустых бутылок. Раньше воду им приносил сын. Наверное, он погиб, поэтому старики остались одни. Виктор Иванович прошел афган, гордому офицеру не хватило духа попросить соседей о помощи. Чувствую облегчение, мне не пришлось отказывать ему, глядя в глаза. У нас с Юлькой запасов всего на два дня осталось. Завтра иду к колонке пораньше, может повезет. Евстафьевых похоронил во дворе дома у детской площадки. Это восьмая могила там за неделю».

     09 июня.

     «Стал свидетелем драки двух мужчин, один пытался пролезть к колонке без очереди. Вмешалась полиция. Второй обронил полную бутылку с водой, ее тут же стащили. Теперь понимаю, что одному ходить к колонке опасно, по дороге назад могут избить или даже убить. Договорился с родным братом Серегой, теперь будем страховать друг друга».

     11 июня.

     «Юлька просилась пойти со мной утром за водой. Не разрешил. Слишком опасно. Ей скучно одной дома. Услышал в очереди, что на Таганке дают бесплатные спектакли с целью подбодрить людей в трудное время. Сходили вечером. Очень понравилось, хотя на актеров было жалко смотреть».

     12 июня.

     «Уже месяц нет новостей из внешнего мира. Где власти? Что происходит? Больше темной воды людей пугает только неизвестность. Слухи лучше не слушать, в толпе говорят такое, что голова кругом».

     15 июня.

     «Колонка на Марьинской иссохла. Теперь хожу за восемь километров к другой. Сегодня простоял девять часов в очереди. К концу дня сняли полицейский кордон. Судя по всему, последние дни парни дежурили по своей инициативе. Их можно понять, у них тоже семьи. У колонки началась давка, люди словно озверели. Лезли вперед, дрались, кто—то открыл стрельбу, были убитые, но и это никого не остановило. В итоге остался без воды».

     19 июня.

     «Трупы лежат на жаре прямо на улице, их никто не убирает. Удивительно как быстро к этому привыкаешь. За два месяца жизнь кардинально изменилась, мы словно провалились в прошлое на тысячу лет. Теперь, кажется, той, другой жизни, и не было никогда. В городе больше нет ни полиции, ни скорой помощи, ни пожарных. Отключено электричество. Если доживем до зимы, замерзнем насмерть. Создается впечатление, что осталось не больше пяти процентов населения. Те, кто успел – уехали. Говорят, на выезде заторы из брошенных машин, разгребать их некому. Сегодня услышал в очереди слух, что в городе заметили каких—то странных крыс—переростков, которые поедают мертвых. Похоже на обычную страшилку».

     21 июня.

     «В версию, что воду отравил некий паразит из космоса, никто не верит. Поговаривают, что была утечка смертельного вируса из американской секретной лаборатории. Или китайской. Или французской. Что это за вирус, который способен испаряться вместе с водой? Теперь становится понятно, как он так быстро распространился по всему свету. Круговорот воды в природе. Заражены все океаны, озера и реки мира. Чистая вода осталась только под землей. Надолго ли?»

     23 июня (запись сделана 10 июля).

     «Утром у Юльки поднялась температура, начался сильный кашель. В ближайшей аптеке не нашел жаропонижающих – все растащили. Полдня искал по районам, нашел на Бауманке.

     <перечеркнут абзац>

     По рации со мной связался  Серега, (он раньше работал авиадиспетчером), и сообщил, что из Краснодара в Шереметьево вечером прилетит грузовой борт. Самолёт загрузится каким—то важным оборудованием и полетит назад. Серега по своим каналам договорился, что его с семьей возьмут на борт, он предложил мне и Юльке лететь с ними. «На Кавказе осталось множество ледников с чистой водой. Добраться туда можно только по воздуху», — сказал он.

     <написано неразборчиво, залито водой>

     Семья Сереги проживала на Профсоюзной, я был недалеко от них на тот момент, а он, в свою очередь, находился на юге, ездил навестить друга. Мы договорились, что я заберу его жену Лену и сына Витьку, а он заберет Юльку. Встречу назначили через час у Белорусского вокзала, откуда все вместе отправимся в Шереметьево…».

     — О чем задумался? – спросила Ольга.

     — Об ученых с ВДНХ, — ответил Кобальт жене после недолго молчания.

     — Это же было так давно… Десять лет.

     — Никто так и не узнал, что случилось с ними на самом деле.

     — Ты веришь, что они могли выжить?

     — Нет. Конечно, нет. Просто подумал: что, если, им все же удалось найти способ очистить темную воду.

     Ольга с тоской в глазах оглядела убранство их квартиры.

     – Наверное, многое было бы  по—другому, — она улыбнулась, в зеленых татарских глазах отразилась гнетущая усталость.

     Для окружающих Ольга всегда остается энергичной палочкой выручалочкой — с раннего утра и до вечера учит детей рисованию, русскому языку и математике, параллельно председательствует в женском клубе и еще не забывает быть любящей женой. Но только Кобальт видит, как тяжело ей это дается.

     – Мы бы не зависели от Кремля и водяных установок, уехали бы из Москвы и жили полной жизнью там, где захотим, — сказал Кобальт.

     — Могли бы родить ребенка, — закончила за него Ольга. Потом отвела взгляд в сторону и похлопала его по плечу. – Возвращайся в реальность.

     Он глубоко вздохнул.

     — Зачем?

     — Потому что здесь твоя жизнь, и люди, которые нуждаются в тебе. Я, Витька.

     — А он тут при чем? — воскликнул Кобальт.

     — Он твой единственный родственник.

     Ольга перевела взгляд на лежавший на столе дневник.

     — Прости. Я не подумала.

     — Он теперь сталкер, а я командир двойки. Если он думает, что я буду его как—то прикрывать только потому, что он мой племянник…

     — Дело не в этом, Дим.

     — А в чем тогда?

     — Ему было всего четыре года, когда он потерял родителей. Весь этот кошмар слишком большое испытание для детской психики. Я помню его бессонные ночи, помню его панические атаки, помню, как он не хотел закрывать глаза в темноте, потому что боялся, что за ним придут твари.

     — Всем было тяжело, — отмахнулся Кобальт.

     — Но он был еще ребенком. Ему нужна была защита, нужен был отец. И сейчас нужен.

     — Его отец бросил его! – Кобальт повысил голос. Такого он не позволял себе очень давно. — Я не обязан ему ничем.

     Она обняла его.

     — Что тебя беспокоит? Скажи мне.

     Кобальт глубоко вздохнул, прежде чем заговорить.

     — Я видел кое—что сегодня. Тварь нового типа. Ни с чем подобным раньше не сталкивался. Если десяток таких нападут, наши стены не защитят. Никто не спасется ни здесь, ни в Кремле, — он помолчал и добавил. — Мне страшно.

     Ольга восприняла это сдержанно, как подобает жене сталкера и дочери Бати.

     — Ты говорил отцу?

     Кобальт покачал головой.

     — Если скажешь ему, это на что—нибудь повлияет?

     — Нет.

     — Тогда не говори. Ты слышишь меня? Не говори. Я не хочу вновь ощутить себя маленькой девочкой, за которой по пятам ходит папа военный с палкой и отгоняет мальчишек.

     Кобальт кивнул и взял жену за плечи.

     — Давай уйдем вдвоем. Только ты и я. На Кавказ. Я смогу тебя защитить, обещаю.

     — Дим, мы уже обсуждали это много раз…

     — Теперь все изменилось. Скоро может начаться война. Здесь оставаться опасно. Не волнуйся, я достану воду и провизию. Нам хватит на весь путь туда, а там я что—нибудь придумаю.

     — Ты же знаешь, я не могу бросить детей.

     — У них есть свои родители.

     — Они для меня такие же родные.

     Кобальт покивал — такого ответа и ожидал. Даже жена, самый близкий ему человек, отказывалась поддержать его.

     Повисло молчание.

     – Ты снова тешишь себя ложными надеждами. Мне кажется, мы прошли этот кризис много лет назад. Или нет?

     – Я не смогу спокойно жить, пока не выясню, что с ней случилось.

     Ольга набрала воздуха в грудь, намереваясь что—то сказать, но так и не решилась.

     – Я опаздываю на занятия. Потом поговорим.

     Кобальт положил руку на дневник. Крепко сомкнув глаза, попытался представить лицо Юльки. В очередной раз увидел лишь пустоту.

      ***

     Разговор с Батей закончился быстрее, чем Витька планировал. Он только вошел в кабинет, как глава Мида с ходу принялся отчитывать его за случившееся на Арбате.

     — За неповиновение командиру двойки из сталкеров выгоняю пинком под зад. Назови хоть одну причину, почему я не должен сделать это с тобой прямо сейчас?

      Витьке стало обидно до слез. Будто во всем виноват только он, а не жлобы дружинники или всеобщий любимчик Кобальт, решивший расстелиться перед ними. Получается, дядюшка Дима заложил его Бате, да еще и приврал, чтобы себя выгородить. Такого предательства Витька не ожидал.

     Он растерялся и не смог связать и пары слов в свое оправдание — только молчал и краснел от ярости. Когда все же заикнулся об отце Эли и кремлевском хирурге, Батя не стал даже слушать — отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и выгнал из кабинета.

     Утром следующего дня Витька первым делом пришел к Дюше Току. В конуре главного электрика Мида, которую с трудом можно назвать квартирой, стоял смешанный запах пота и гари паяльника. Повсюду валялись грязные тряпки, мотки проводов и сломанные электроприборы.

     — Серег, ты? – послышался голос Тока из спальни. – Сегодня забегу, гляну твою проводку, обещаю.

     — Это Витя.

     — А—аа, Витек, здарова. Погодь секунду.

     Перед тем как стать сталкером, Витька много лет был помощником Тока — таскал за ним инструменты, протягивал между этажами провода, заправлял генераторы. Ток учил его чинить приборы и паять микросхемы, однако Витьку это никогда особо не интересовало. В мечтах он видел себя только сталкером.

     Дюша Ток приходился двоюродным братом тети Оли, был мастером на все руки и самым незаменимым человеком в Миде. По крайней мере, так он отзывался о себе сам. Когда Витька сообщил, что уходит в сталкеры, Ток неделю с ним не разговаривал. Со временем они помирились, часто заглядывали друг к другу в гости, Витька рассказывал о похождениях в поле, а Ток травил байки из прошлого. Благо историй у него на две Витькиных жизни припасено.

     — Здравствуйте.

     Витька резко обернулся. В метре от него стоял неизвестный пацан. Как он так незаметно подкрался?

     — Ты кто?

     — Локус Алмазов, — тот широко улыбнулся. — Ты тоже сталкер?

     — Да.

     Пацан прищурился, изучая взглядом Витьку.

     — Непохож.

     — Эт почему непохож? Я самый настоящий сталкер, только вчера был в поле и такого повидал, что тебе и не снилось, малявка.

     — Кобальта знаешь?

     — Он мой…, — Витька прервался и добавил с гордостью в голосе. – Напарник.

     — Похоже, его все тут знают и уважают. Говорят, он самый смелый, самый отважный. И добрый.

     Витька неуклюже покивал. Самый–сусамый.

     — Много говорят всякого. Только я знаю о нем больше, чем кто–либо другой.

     Пацан плюхнулся на диван и выпучил глаза.

     — Расскажи.

     — Еще чего. Малой ты еще для таких историй, да и времени у меня нет.

     — Попроси Кобальта отвести меня к Игнатову.

     — Кому?

     — Профессору.

     — Из Кремля, что ли?

     — Из НИИ.

     — А это где?

     Локус взял с тумбочки блокнот, что—то написал в нем ручкой, протянул Витьке. Какой—то бессмысленный набор цифр.

     — Он очень ждет меня тут, — добавил пацан.

     — Зачем?

     — У меня для него сообщение от папы. Очень важное.

     — А где твой папа?

     — Умер вчера, — с безразличием в голосе ответил Локус.

     — Вот как. Сочувствую.

     Из коридора, натягивая майку на выпирающее волосатое пузо, вышел Ток. Волосы у него, как всегда, грязные, растрепанные, на брюках дырки, хотя новых спецовок на складе полно. Лень ему дойти и взять.

     — Эй, — обратился Ток к пацану. – Говорил же, не выходи из комнаты. Иди играй в игрушки, я скоро вернусь.

     Локус подмигнул Витьке и пошел спиной вперед, не сводя с него взгляда. Витьке почему-то на мгновение стало не по себе. Какой-то странный пацан, холодом от него несет.

     — Эт кто? – спросил он, когда Локус исчез за дверью.

     — Проклятие мое, — вздохнул Ток. — Подарок от твоего дядюшки.

     — Чего?

     — Неважно. Зачем зашел? Я тороплюсь. Генератор в подвале залило — ливневка, проститутка, не выдержала.

     Ток накинул на плечо сумку с инструментами и уставился выжидающе на Витьку.

     Они вышли из квартиры.

     — Тут дело есть, — заговорил Витька. — Мне надо в Кремль попасть.

     — Нафига? – спросил Ток.

     — Надо. Можешь помочь?

     — Ты вообще понимаешь, о чем просишь? – Ток подумал и тут же ответил за него сам. – Видимо, не понимаешь.

     — Ты бывал там много раз, может ходы какие секретные знаешь? Я никому не расскажу, обещаю.

     Ток расхохотался.

     — Але, Витек, очнись. Это тебе не по заброшкам лазить, это Кремль. Если хоть на десять метров к стене подойдешь, гвардеец башню твою бестолковую снесет. Кремль он захотел посмотреть… Турист, блин.

     — Мне человеку надо помочь. Дело жизни и смерти. Помоги же, ну. Пожалуйста.

     Ток внимательно посмотрел на Витьку, тяжко вздохнул.

     — Короче, попасть туда можно двумя способами: либо ты гражданин, либо тебя сопроводит гражданин под расписку. Больше вариков нет. Официальные визиты, понятное дело, не в счет.

     Витька задумался, почесал подбородок.

     — А у тебя есть гражданины знакомые? Ну, кого можно попросить провести человека.

     Брови Тока взлетели на лоб и так же быстро вернулись на место.

     — Есть парочка. Товарищи, так сказать, по бурной молодости. Раскидала судьбинушка по разным окопам, но нас еще многое связывает.

     — Попросишь их помочь? — спросил Витька с надеждой.

     — За просто так что ль?

     — Надо платить?

     — Але, а ты как думаешь? Мало ли кого ты приведешь, а вдруг террориста?

     — Он не террорист.

     — Неважно. Риск высокий, значит, плата вперед.

     — А сколько надо денег?

     — Две штуки.

     — Чего?

     — Фляг, чего…

     — Две тысячи?! – вскрикнул Витька. – Ты охренел? За такие бабки я гражданство туда куплю.

     — Ага, валяй. Только про меня не упоминай, когда тебя гвардейцы за яйца подвесят. Короч, Витек, бывай давай.

     Дождавшись, когда Ток уйдет, Витька вытащил из кармана сверток и положил на подоконник. Развернул. Монеты блестели на свету, словно драгоценные камни. Две тысячи фляг. Витька сроду не держал столько в руках.

     Деньги он нашел в сумке упитанного дружинника и незаметно стащил. Поначалу хотел рассказать дяде, но тот был так зол на него, что ни слова не обронил по пути назад. По возвращении хотел отдать деньги в казну, но и тут какое—то внутреннее чувство его удержало. А теперь как быть? Если рассказать сейчас, спросят почему молчал так долго, обвинят, что прикарманить хотел. Батя скажет, мол, как тебе Витька доверять теперь? Ты сплошное разочарование. Выгонит из сталкеров, и что он будет делать? Снова к Току в подмастерья? Уж лучше с крыши сигануть.

     Сзади послышались быстрые шаги. Витька судорожно собрал сверток, сунул в нишу под подоконником. Тяжелая рука схватила его за плечо, дернула на себя. В Витьку уперлись глубоко посаженные искрящиеся глаза Кобальта.

     — Ты зачем к нему ходил? О чем говорили?

     — Ты это… следишь за мной, что ли? И чего это я должен отчитываться? Я тебе больше не ребенок!

     Витька выпрямился, пытаясь не выглядеть испуганным, хотя внутри у него все сжалось тисками. Кобальт взмахнул кулаком у его лица. Витька отдернул голову, закрылся рукой.

     — Если хоть слово ему растрепал…

     — Тогда что?! – выкрикнул Витька ему в лицо.

     Дядя проглотил выпад, но отступать не собирался.

     — Всему Миду конец придет, вот что. Нас всех перебьют. Усёк?

     — Усёк. Не тупой.

     Кобальт отступил на шаг. Какое—то время они молча смотрели друг на друга.

     — Хочешь знать, почему я заплатил им? – спросил Кобальт.

     Витька кивнул.

     — Жизни людей стоят дороже пяти фляг и моего эго. Я бы их потом вернул в двойном размере. А знаешь, почему мы оказались в жопе? Потому что ты промолчал.

     — Так это я виноват, что тварь появилась?

     — Ты должен был предупредить их, как только увидел ее.

     Витька почувствовал, как закипает.

     — Эти уроды заслужили смерть.

     — Они люди. Настоящие наши враги – твари.

     — Твари не те, что с зубами и когтями. Гортранс — наши враги, и ты слепой, если этого не видишь. И я не собираюсь глаза закрывать, когда они ноги о нас вытирают.

     — Ты, молокосос, еще ни черта не понимаешь в этой жизни. Надеюсь, поймешь, когда не будет поздно.

     Кобальт развернулся и пошел по коридору.

     — А ты будто много понимаешь?! — крикнул Витька вслед. — Давай уходи. Тебе не впервой родных людей бросать.

     Кобальт остановился, резко развернулся. Его глаза вспыхнули, лицо скривилось от ненависти. Он побежал к Витьке, схватил его за шею, нагнул. Витька обхватил его руками за пояс, стараясь удержаться на ногах.

     Кобальт двинул ему коленом в лицо. У Витьки поплыло в глазах. Еще один такой удар вырубит его, и тогда дядя найдет монеты.

     Витька произвел отчаянный слепой выпад назад и зарядил Кобальту локтем в лицо.

     Они расцепились и прильнули к разным сторонам коридора. Отдышались. У дяди красное капало из носа, лицо Витьки заливала кровь из рассечённой брови.

     Кобальт встал. Витька тоже вскочил на ноги, готовясь защищаться.

     — Ты больше не сталкер!

     Вытерев нос тыльной стороной ладони, дядя побрел по коридору.

     Витька скатился по стене. Кровь и слезы капали ему на грудь.

     ГЛАВА 4

     Шепот множества голосов, неразборчивый лепет, в котором угадывались нотки радости и ненависти, насмешек и страданий. Локус слышал голоса, сколько себя помнил. Там, в бункере, шепот доносился издалека — от стен, потолка и земли. Временами пропадал, потом появлялся снова. Отец говорил, что сыну просто кажется, называл голоса фантазией неокрепшего детского ума. Когда становилось совсем невыносимо, отец давал ему лекарства, и тогда шепот исчезал.

     Когда Локус выбрался на поверхность, шепот появился вновь. Здесь, среди множества незнакомых ему звуков, нервозных и пугающих, шепот был самым привычным и родным. Он стал громче, преследовал повсюду. Локус уже не мог игнорировать его, не мог заглушить. Шепот въедался в голову, заполнял собой мысли, мучил.

     Локус не понимал, что хотят от него неведомые голоса, но готов был выполнить любую их волю, лишь бы они замолчали.

     Высокие потолки и мраморные колонны Мида восхищали. Локус видел в своей жизни только металлическую мебель, а здесь она сделана из дерева. Когда—то дерево произрастало в лесу на протяжении многих—многих лет, затем было срублено людьми, вывезено на лесопилку, там из него напилили доски, отправили на мебельную фабрику, а уже оттуда готовая мебель отправилась сюда.

     Стоило ли это таких страданий?

     Человек, сидевший за этим столом, на этом стуле, хранивший вещи в этом шкафу, не мог и представить, что когда—нибудь мальчик по имени Локус будет прикасаться к его наследию.

     К его праху.

     Кшшшшммшшш… хмммссс…

     — Здравствуйте, я Локус Алмазов.

     — Привет.

     Высокий худощавый мужчина с черными волосами и смуглой кожей стоял в дверях и с любопытством смотрел на незваного гостя.

     — Ты к кому?

     — Вы Арарат?

     — Для тебя дядя Арарат, — мужчина улыбнулся широкой доброжелательной улыбкой – Ты к моей младшей дочери? Неужто ухажер?

     — Я к вам. У меня серьезное дело.

     — Хмм, ну что ж. Если настолько серьезное, тогда входи.

     Окна квартиры выходили на сад, спрятанный от внешнего мира стеклянной купольной крышей. Вместо живых растений, на постаментах стояли горшки с пластиковыми репликами. Их Локус сразу распознал по отливающим неестественным блеском листьям и цветущим не по сезону плодам.

     — Жена и дочки сегодня работают на кухне, так что чаю тебе не предложу. Итак, Локус Алмазов, кто отправил тебя ко мне и зачем?

     — Ваша старшая дочь и сын Матусевича каждый день уединяются наверху.

     Улыбка на лице Арарата застыла, затем медленно испарилась. Мужчина мотнул головой, как бы приходя в себя.

     — Что ты сказал?

     — Ваша старшая дочь и сын…

     — Я слышал! – обрушился на него Арарат. – Кто тебе рассказал эту ложь?

     Мужчина быстрым шагом направился к стулу, на котором висела куртка с торчащей из кармана рацией.

     — Сейчас узнаю, чьи это шутки. Это Матусевич придумал так меня позлить? Я это так не оставлю… Мало я ему надавал… Чтобы про мою дочь распускать такое…

     — Они любят друг друга и мечтают пожениться.

     На этих словах Арарат, склонившийся к рации, замер.

     — Она боится вам рассказать, боится, что вы расстроитесь, — продолжал Локус.

     Повисло долгое тягучее молчание. Арарат так и стоял, полусогнувшись, сбивчиво дышал.

     — Моя Сюзанна и этот… как его…  Семен вроде. Не может быть. Она бы так не поступила. Она умная девочка и должна понимать, что он чужой для нас.

     — Вы сами говорили: «Старые правила смыло темной водой».

     — Я говорил…, — Арарат в ужасе взглянул на Локуса. – Откуда ты знаешь? Кто ты такой?

     — В ту ночь шел дождь, залило подвалы. До утра вы выкачивали воду, потом вернулись домой немного отдохнуть. Утром Кобальт попросил срочно заправить машину. Вы встали, но были разбиты…

     Локус медленно шел к Арарату. Мужчина пятился от него, выпучив глаза от ужаса.

     — Вы наругали дочь за то, что она не убралась в квартире. Сорвались на нее. А потом случайно разбили вазу. Ваша жена очень расстроилась, и вы пообещали склеить ее. Вы знали, что это невозможно, но все равно пообещали.

     — Не хотел расстроить ее, — дрожащим голосом сказал Арарат.

     — Вы знаете, каково это — по—настоящему любить человека.

     У мужчины глаза налились слезами.

     — Вы живете отдельно от остальных, потому что вам стыдно. Вы единственный из всех спасли всю свою семью. Поэтому вы никогда не отказываете в помощи другим — так платите судьбе за то, что она сохранила вашу жену и дочерей.

     — Хватит. Пожалуйста. Больше ничего не говори.

     — Вы торопились. Осколки вазы сложили в коробку из—под обуви.

     — Ты ангел? Или дьявол? Ты пришел забрать меня? Только не их. Умоляю.

     Арарат вдруг ощутил, что упирается в коробку ногой. Вопросительно указал на нее взглядом. Локус кивнул. Мужчина опустился на колени, стараясь при этом не спускать настороженного взгляда с мальчика. Открыв коробку, разгреб битые осколки и обнаружил на дне бритву.

     — Должно быть, впопыхах бросил ее сюда. Не понимаю… Как? Как ты узнал?

     — Я не знал.

     Локус наблюдал, как мужчина бережно сматывает провод и прижимает бритву к груди, словно живое существо. Его лицо излучало абсолютное умиротворение.

     ***

     — Я прямо так ему и говорю: ну, стреляй, падла. С места не сдвинусь, – рассказывал впопыхах Котел. — А малец этот на посту в штаны наложил, стволом туда—сюда водит, — сталкер имитировал его движения указательным пальцем. — Приказ, говорит, у меня от Великого князя — сталкеров не пропускать. Расстреляю на месте. А я ему: засунь свой приказ в задницу и пропускай. У меня заявка от Кремля на запчасти, говорю, если не доставлю, установки встанут. Что, спрашиваю, будешь пить? Мочу товарища!

     — Так и сказал? – Барни нервно усмехнулся. Ему с Фонарем тоже пришлось вернуться с пустыми руками.

     Гортранс выставил посты на всех дорогах и аннулировал пропуска машин сталкеров. Тех, кто пытался проехать, угрозами расстрела разворачивали назад.

     — Именно так и было, — подтвердил напарник Котла Бизон.

     — Ну а он что?

     — А что, — продолжил Котел. – зассал. Позвал главного — в мундире такого, важного, сабля какая—то висит на поясе, треуголка на башке, морда наглая. Мушкетер хренов. Тот и говорит, мол, не пущу. Возвращайтесь в стойло свое, или шмальнем по вам — так и говорит. И тут самое главное добавляет, — Котел сделал паузу, подняв палец вверх — За то, что наших положили.

     — Вы положили? – воскликнул удивленно Фонарь.

     — Да, не мы. Мы с Бизоном вообще не при делах. Я Бате маякнул по рации, тот говорит не спорьте с ними, возвращайтесь, мы и вернулись. Но я того мальца расспросил напоследок, и он шепнул, что якобы сталкеры подстрелили дружинников. И из—за этого весь сыр—бор.

     Повисло молчание. Сталкеры оглядели друг друга. За столом присутствовали члены всех двоек, хоть и не в полном составе. Каждый по очереди словом или жестом подтвердил, что ничего не знает об этой удивительной истории. Когда очередь дошла до Кобальта, он, потягивая холодный чай без сахара, пожал плечами.

     — Да бред же, никто бы из сталкеров на такое не пошел, — отмахнулся Опер. — Это очередная провокация, чтобы часть нашего рынка отобрать. Надо не реагировать и спокойно работать.

     — И как теперь ходить в поле? – воскликнул кто—то из собравшихся. – На машинах не проехать, а на своих двоих много добра не упрешь.

     — Правильно Витек сказал. Взять штурмом один пост, положить двух—трех уродов и сразу блокаду снимут, — предложил Котел.

     — Давно пора было, — воскликнули за столом.

     — Ага, получат на что нарывались, уроды.

     Фара взмахнул худощавой рукой, будто лезвием и сказал:

     — Ау, блин, бойцы. Их в пять раз больше.

     — А у нас стены толще.

     — А воду кто нам привозить будет? С собственным желудком воевать собрался? – спросил Опер Котла.

     — Найдем водовозку, делов—то.

     — А поедешь ты на ней как, если дороги блокированы?

     — И что теперь проглотить это предлагаешь? Запереться тут, и позволить им наш кусок хлеба захапать?

     — Надо тщательней работать. Давать скидки и тогда все будут брать у нас, и Гортранс отстанет.

     Гул криков и препирающихся голосов смещался в голове Кобальта в одну сплошную звуковую кашу. Он думал о том, что сказал ему Витька. Слова племянника вывели его из себя — он едва сдержался, чтобы не убить его. Но были ли те слова лживы? Или он услышал правду, которую так боится принять?

     — Проглотим сейчас, и нас вообще стеной обнесут, — сокрушался Котел. – Как прокаженных. И сдохнем от жажды как в блокаду.

     — Да, мы не терпилы.

     — А, может, кто из нас правда пристрелил тех уродов? – перекроил напряжение Фонарь. — Ну же, сознавайтесь, парни.

     — Брехня, — отмахнулся Фара. – Все бы уже знали.

     — Зачем им это придумывать? – спросили его несколько человек в голос.

     — Провокация это!

     Кобальта вызвали по рации, и он вышел из столовой, ни с кем не попрощавшись.

     – Надо успокоиться. Батя обо всем договорится, — услышал он голос Опера напоследок.

     В фойе третьего этажа Кобальт заметил повара Матусевича увлеченно беседующего с тем самым пацаном, которого привел Фонарь. Имя у него еще странное. Локус. Если пацан до сих пор здесь, значит, Току не удалось найти его родственников. Надо поговорить с Олей, чтобы она его забрала и распределила кому—нибудь в семью. Не будет же пацан и дальше волочить свое существование с Током. Испортит его этот забулдыга. Один плохой пример уже есть.

     Батя сидел за столом, сложив перед собой сжатые в кулаки руки. На нем не было лица. Кобальт только однажды видел его с таким отрешенным взглядом. Дело было во времена, когда Гортранс только зарождался. Тогда община представляла собой сборище бывших урок и отбросов, которых Суворов собирал по всей вымершей Москве. Плохо организованные, озлобленные, они работали на расчистке дорог и часто конфликтовали со всеми представителями общин. Один из таких конфликтов едва не перерос в полномасштабную войну. Батя и Суворов встретились, чтобы решить очередной спор, разговор зашел слишком далеко. Батя, будучи в компании всего трех человек на глазах десятка дружинников зарядил Суворову по роже. Возможно, именно вопиющая наглость и смелость командира сталкеров остановила будущего Великого князя отдать приказ пристрелить наглеца на месте. Впоследствии Батя выплатил за это оскорбление солидную компенсацию в монетах, однако Суворов не забыл прилюдный позор и мечтал отомстить.

     — Контракта на поставки ГСМ не будет, — Батя обрушил кулаки на стол. Сил у него осталось немного, поэтому удар получился скорее символическим. – Иван Иваныч считает, что таким образом публично выкажет нам свою поддержку в этом конфликте. Я убеждал его, что без контракта, мы скоро останемся без фляги в казне, но у него связаны руки. Гортранс – его главный партнер, он не будет рисковать своими гражданами.

     — Они перекрыли все дороги, — сказал Кобальт.

     — Мы бы сделали то же самое, — в тоне главы Мида звучали обвинительные нотки в адрес сталкера. – Суворов в бешенстве и жаждет крови.

     Кобальт вдруг осознал, что того Бати, который врезал Суворову, который прошел несколько войн и десятки раз оказывался на грани гибели — больше нет. Человек, сидевший напротив, был лишь его бледной тенью. Что с ним случилось?

     — Иван Иваныч прагматик до мозга костей. Его можно понять.

     Батя с трудом поднялся, прошагал к окну. Солнце бледным пятном просвечивало под густыми облаками. Ветер гнал приятный прохладный воздух по опустевшим улицам города, пропускал его сквозь затянутые паутиной форточки, через открытые настежь проржавевшие двери, через разбитые мародерами окна и покосившиеся от лопухов рамы.

     — Будет трибунал, — Батя обернулся к сталкеру и внимательно посмотрел ему в глаза. — Есть свидетель.

     — Невозможно, — Кобальт помолчал и спросил. — Кто?

     — Какой—то бомж. Говорит, видел, как сталкеры застрелили дружинников на Арбате, а потом увезли тела.

     Батя заметил замешательство на лице Кобальта.

     — Вас же никто не видел, так ведь?

     Кобальт рассказал историю встречи с бомжом в книжном.

     — Такое нужно говорить мне сразу! – обрушился Батя. – Ёп вашу мать! Что он видел?

     — Только как мы едем к Арбату. Больше ничего.

     — Судя по тому, как четко описал тебя, он видел достаточно.

     Батя выжидающе смотрел на сталкера, надеясь услышать убедительное опровержение. Кобальту нечего ответить. Бомж действительно видел их и за деньги от Гортранса мог приплести к рассказу все что угодно.

     — Ты точно больше ничего не хочешь мне рассказать о том дне? – с недоверием спросил Батя.

     — Нет.

     — И о деньгах, которые вы забрали?

     Кобальт машинально попятился, словно его тараном толкнули в грудь.

     — У них при себе было две штуки фляг, — пояснил Батя. — Хочешь сказать, вы их не брали?

     — Мы свалили тела в машину и увезли. Если и были деньги, то остались при них.

     Батя помолчал и кивнул. На его лице мелькнул лучик облегчения.

     — Ладно. Тогда пусть там и останутся. Вернуть мы все равно не можем, а мне эти грязные деньги в казне не нужны.

     Глава общины рухнул на кресло, словно сваленное ветром с опоры чучело. Закрыл лицо руками, глубоко вздохнул.

     — Трибунал – это не так уж плохо. Будут присутствовать все представители общин, выслушают и нас, и их. Гум и Гарднер тоже недолюбливают Гортранс, так что Суворову будет непросто их убедить. Решение трибунала обязательно для всех, его нельзя будет оспорить – тоже плюс. Может нам и повезет, главное, чтобы все произошедшее оставалось втайне. Следи за Витькой, он слишком импульсивный, юношеский максимализм из него так и прет. Свидетель – это хреново, конечно. Тебя он опознает. Но тебя и так все знают. Надо хорошенько пройтись по каждому пункту, восстановить все по секундам, чтобы комар нос к нашим показаниям не подточил.

     — Думаю, ты справишься с этим и без меня.

     Кобальт кивнул и спокойным шагом направился к выходу.

     — Ты куда? Мы еще не закончили. У нас трибунал скоро, ты что не слушал меня?

     Кобальт обернулся.

     — Политика – твое дело. Мое – ходить в поле. Я сталкер.

     — Если мы проиграем трибунал, тебя вздернут, понимаешь, нет? Труп привяжут к водовозке и будут возить по Садовому, на радость дикарям, пока не сгниешь. Наше положение очень серьезное, сейчас все зависит от решения этого трибунала.

     — Уверен, ты выкрутишься.

     Кобальт улыбнулся, вышел из кабинета и тихо прикрыл за собой дверь.

     ***

     Витьку с детства манила высота. Будучи совсем молодым, он забирался на крышу Мида, сидел там часами, и никому не было до него дела. Наверху, где уже не летают вымершие птицы, воздух еще пропитан остатками былой жизни. Здесь ощущаешь себя по—настоящему свободным — нет нужды сражаться за воду и за возможность быть кем—то, кем не являешься. Наверное, поэтому никто не поднимается выше десятого этажа — боятся лицезреть самих себя, боятся увидеть правду.

     Он вспомнил ехидствующие морды дружинников, вспомнил тварь, летящую вниз, словно небесная кара. Она появилась именно тогда, когда он пожелал этого. Справедливость восторжествовала. Нужно было не прятать тела, а отвезти на Красную площадь и швырнуть на брусчатку под палящее солнце. Чтобы гнилой смрад разносился по округе — в предупреждение остальным. Со сталкерами шутки плохи. Но Кобальт, великий твареборец, струсил — решил спрятаться, залезть поглубже в нору и не высовываться. Как же Витька ошибался в нем. Стало стыдно, что так долго пытался добиться его признания. Не нужно ему больше благословение дяди Димы, пусть проглотит свое вечное занудство и понукание. Решил выгнать его из сталкеров, думал Витька будет на коленях стоять и умолять вернуть его. Не дождется! Он больше не ребенок и сам будет решать, что плохо и что хорошо, куда ходить и с кем общаться. Если сталкеры позволяют обходиться с собой, как с отбросами, то Витька больше не желает быть их частью.

     Прохудившиеся стальные перегородки шпиля едва удерживали остроугольную конструкцию высотой в полсотни метров от схлопывания и падения в бездну. Иногда Витька представлял, как шпиль кренится и увлекает его за собой. Скупая на события жизнь пронесется многократно, прежде чем его тленное тело долетит до земли. После никто и не заметит, что Витька пропал, будто его и не было никогда.

     Солнце скрылось в закат, темнота сгустилась, похоронив безжизненные каменные склепы на еще одну ночь. После всего, что случилось с этим миром, почему солнце так упорно продолжает возвращаться на небосвод?

     На горизонте среди бетонных надгробий появились одинокие огоньки. Урки. Никто не знал, сколько их там осталось. Тысяча. Сотня. Десяток. Этим людям намного хуже, чем Витьке. У него есть гражданство, есть вода, еда и защита. Но почему он чувствует себя хуже, чем загибающийся в подворотне от жажды бомж? Потому что у бомжа нет  выбора, а у него есть, и он боится его сделать.

     Эли.

     Ее прекрасное тело и сладкий фруктовый аромат заставляют сердце колотиться от предвкушения. Чувственные глаза и невинная улыбка требуют защиты и поклонения. Витька готов отдать всего себя ради, того чтобы вновь ощутить прикосновение ее руки, услышать ласковый голос.

     Думает ли она о нем сейчас, также как он о ней?

     Они живут в Садовом кольце, но по разные стороны таких непохожих миров, словно запертые в цирке звери, которым внушили, что клетки — это и есть благо. Нет! Это не так. Далеко не так.

     Он пообещал помочь ее отцу попасть в Кремль. Она поверила ему, поверила чужаку, Витьке—сталкеру. А что он сделал, чтобы исполнить обещание? Сидит на крыше Мида, пялится в черноту, предаваясь мечтам. Она ждет его действий, ждет, что он докажет свою любовь делом.

     И что потом?

     Они все равно рассядутся по своим клеткам, пока над ними остаются дрессировщики, клоуны, трусы. Свобода, она там, за красными вековыми стенами, где люди живут в достатке и уважении друг к другу. Где Витька и Эли должны жить вместе.

     Небо окрасилось в разноцветные тона праздничного фейерверка. Следом с запозданием приплыл по ветру звук приглушенных хлопков. Искрящаяся пена радужных цветов сменилась тускнеющими бликами, и вновь вернулась чернота. По остывшему от дневной жары воздуху катились звуки восторженных голосов и музыкальные раскаты.

     Гум.

     Место вечного праздника и последний оплот развлечений на любой кошелек. Там ты можешь забыть о проблемах и увидеть мир таким, каким тебе хочется — так гласят наклеенные на машинах Гортранса рекламные плакаты. Тот, кто побывал в Гуме, всегда мечтает вернуться.

     Две тысячи фляг – это награда и билет на свободу, это Эли в его объятиях и спокойная жизнь, в которой его будут любить и ценить. Витька не украл деньги, он лишь взял то, что по праву принадлежало ему.

     Снизу послышался звук хрустящей бетонной гальки.

     — Эй, Витек. Спускайся, я туда не полезу.

     Подъем по ступенькам вымотал Тока, его кожа покрылась испариной.

     — Уж не знаю, зачем ты меня сюда притащил, но ты мне должен стакан.

     — Мне надо в Кремль, — уверенно заявил Витька.

     — Опять ты за свое, — Ток разочарованно выдохнул. — Я же сказал — нереально.

     — У меня есть деньги.

     — Лучше потрать свои пять фляг на что—нибудь полезное.

     Витька раскрыл мешок с монетами. Ток настороженно посвятил внутрь фонарем.

     — Нихрена се… Ты где столько взял?

     — Две штуки. За троих.

     Ток, словно загипнотизированный, потянулся к мешку. Витька убрал его.

     – Ты слышал, что я сказал?

     – Троих? — удивился Ток. — Разговор был про одного. За троих цена будет выше.

     – Больше не дам. И мне нужны паспорта.

     Ток усмехнулся, взглянул на мешок.

     – А ты умеешь торговаться. Настоящий сталкер.

     – Соглашаешься или нет?

     – Ладно, давай бабло.

     — Заплачу твоему человеку сам.

     Ток вытер потный лоб, поднял ехидные глаза на Витьку и улыбнулся.

     — Ну, пошли.

     ***

     По вечерам Кобальт встречал жену на лестнице между вторым и третьим этажами, потом они прогуливались по пустым коридорам — в квартиру. Сегодняшний вечер отличался от остальных. В Миде было необычайно шумно — из столовой доносилось многоголосое людское гоготание. Наверное, кто—то решил отметить день рождения.

     Не дождавшись жену в назначенный час, Кобальт поднялся в школу. Из детей присутствовали только Вероничка, дочь дозорного и работницы столовой, и еще одна девочка, которую Кобальт не узнал.

     Ольга выглядела уставшей, но, как всегда, мастерски пряталась за ширмой горящих добродушием глаз. Она никогда не отказывала мидовцам в просьбе задержаться с их детьми подольше, часто забирала ребятишек переночевать домой, где у нее всегда готова детская комната с чистой постелью и сказка на ночь. Сама бы Ольга не справилась с огромным объёмом работы в школе, поэтому у нее в помощниках были девочки подростки, которых она также обучала с малолетства.

     В школе имелась библиотека. За годы сталкеры притащили из заброшенных магазинов много книг. Каждый мидовец мог найти себе захватывающее чтиво на несколько томных вечеров. Не было здесь только одной книги, той, что будоражила мысли последние пятнадцать лет. Той, что он потерял в тот злополучный день.

     Кобальт крепко обнял жену и долго держал в объятиях. Напряжение в ее теле спало — она обмякла, худые руки сомкнулись на его шее, голова легла на плечо.

     – Как приятно, — произнесла она.

     Девочки при виде обнимающихся взрослых захихикали.

     С Ольгой судьба подарила Кобальту второй шанс, и он вдруг поймал себя на мысли, что не ценил этого, воспринимал как данность. Рядом с ним все эти годы была лучшая женщина на свете, а он слишком мало уделял ей внимания.

     — Ты в порядке? – спросила она шепотом.

     Он многозначительно кивнул. Она взглянула на девочек и добавила:

     — Меня попросили за ними присмотреть.

     — Конечно, я подожду.

      Ольга дала девчонкам задание нарисовать маму и папу в Мидовском саду. Те с радостью схватили листы с карандашами и принялись за дело.

     Ольга и Кобальт удалились в пустующий тамбур библиотеки.

     — Расскажи, что случилось, — лицо жены разом стало серьезным.

     — Все нормально.

     — Она вернулась?

     — Кто? – переспросил он.

     — Та летучая тварь.

     — Нет. Все в порядке.

     Она подозрительно прищурила глаза. Когда поняла, что муж говорит правду, выдохнула с облегчением.

     — Пообещай, если случится что—то плохое, ты не будешь скрывать от меня. Я очень волнуюсь за детей.

     — Обещаю.

     Кобальт взял жену за руку, пристально посмотрел ей в глаза. Она задержала дыхание и со стеклянным лицом медленно отступила от него. Он продолжал держать ее за руку.

     – Ты странно себя ведёшь. Все же что—то случилось.

     — Я думаю, пришло время…, — Кобальт говорил осторожно, словно пробивался через густые заросли, опасаясь в любой момент наткнуться на смертоносную тварь. — Мне кажется, было бы здорово нам… попробовать.

     Жена сдавила его ладонь так, что захрустели косточки.

     – Ребенок? Ты это серьезно?

     Он кивнул.

     – Разве ты не этого хотела?

     Ольга смотрела на мужа так, будто не верила, что перед ней именно он. Из нее вырвался нервный смешок.

     — Все эти годы ты говорил, что это слишком рискованно. «А что, если, мы погибнем… Кто будет его воспитывать?». И теперь, когда мы в реальной опасности, ты решил, что пришло время.

     Он попытался ее обнять, но она вытянулась, словно стрела, и Кобальту ничего не оставалось, как отступить.

     — Я понял, что мы никогда не будем в безопасности. Но это не значит, что мы должны прекратить жить.

     Ее лицо стало строгим, как у рассерженной училки, поймавшей пятиклассника на списывании.

     — Тебе не нужно меня ждать сегодня.

     – Оль…

     – Буду поздно. Помолвка затянется надолго, девочкам не с кем остаться.

     — Чья помолвка? — удивился Кобальт.

     — Ты не знал? Семен и Сюзанна женятся.

     Кобальт не мог поверить в услышанное. Когда он пару дней назад застал их целующимися наверху, они и помыслить не могли о том, чтобы рассказать родителям о своих отношениях. А тут сразу свадьба?

     — А как же Арарат и Матусевич? Неужели они дали согласие?

     — Ты можешь поверить? – Ольга расцвела в улыбке, позабыв об их разговоре. – Они сегодня прилюдно пожали руки и попросили друг у друга прощения. Вот что делает любовь. Первый за три года брак. Люди соскучились по такому празднику.

     Ольга вернулась к девочкам, оставив Кобальта одного в полутьме тамбура библиотеки.

     Еще вчера Арарат и Матусевич готовы были убить друг друга, а сегодня забыли прошлые склоки и выдают детей замуж. Как—то это не клеилось в голове. Вдруг вспомнилось, как видел днем Локуса вместе с Матусевичем. Может ли их разговор быть как—то связан с внезапным примирением двух многолетних врагов?

     — Ты давно видела своего брата? – спросил он жену, пока та помогала одной из девочек выводить кисточкой цветок в горшке.

     — Утром он заходил, чинил лампочку, а что?

     — Хочу с ним поговорить. Поищу его в столовой.

     Кобальт уже собирался уйти, как вдруг заметил растерянный взгляд жены.

     — Разве вы только что с ним не разминулись? — спросила она.

     — С кем?

     — С Дюшей. Вы же весь день чинили машины в гараже.

     — Кто тебе такое сказал?

     — Локус.

     — Ты его знаешь?

     — Дюша привел его утром, рассказал, как он сюда попал, я познакомила его с детьми. А потом он ушёл в гараж, вам помогать.

     Кобальт непонимающе огляделся. Какой же он был дурак, доверив мальчика Току. Локус совсем не умственно отсталый, он даже очень умен, хотя бы потому как с легкостью провел Ольгу. Что—то странное здесь происходит.

     — Подожди, ты хочешь сказать, ты не был с моим братом в гараже? — спросила она.

     — Я вообще его сегодня не видел.

     Кобальт схватил рацию, попытался вызвать Тока, тот не отвечал.

     — О боже, — заволновалась жена. — Почему он мне солгал? Вдруг с ним что—то случилось?

     — Будь здесь, — сказал он. — Если мальчик придет, срочно вызывай меня. Ничего ему не говори.

     Кобальт спустился в столовую. В просторном зале собрались почти все жители Мида, кроме совсем маленьких детей и тех, кому выпала очередь заступить в дозор. Даже Батя присутствовал — затесался рядом с будущими молодоженами. На богато украшенных столах, помимо консерв и свежих овощей, стояло невиданное – старые, запылившиеся бутылки вина. Алкоголь в Миде под строжайшим запретом, так как вызывает сильную потерю жидкости организмом и соответственно жажду, но, видимо, для такого случая сделали исключение. Праздник в Миде редкость, а в текущем положении дел, когда Гортранс объявил блокаду, и многие напуганы предстоящей войной, повод для веселья — наилучшая возможность выпустить пар.

     Тока и Локуса в столовой нет. Не нашел их Кобальт ни в квартире электрика, ни в электрощитовой в подвале. Куда запропастился Ток и почему не отвечает по рации? И почему Локус солгал Ольге, что будет с ним и Кобальтом в гараже?

     Нутро подсказывало, что должно случится что—то плохое. Кобальт пока не понимал что именно, но уже точно знал — это как—то связано с этим странным пацаном. Его нужно немедленно найти.

     ГЛАВА 5

     До Красной площади Витьку и Тока везли неизвестные люди на автомобиле с синими мигалками. Посты Гортранса проезжали без остановок, дружинники даже не пытались их тормознуть. На Васильевском спуске автомобиль остановился по команде гвардейцев Кремля.

     Витьке еще никогда не приходилось видеть бойцов самого элитного подразделения кольца с такого близкого расстояния. В отличие от расхлябанных дружинников Гортранса, эти парни обладали солдатской выправкой, были одеты в черные бронированные титановыми накладками костюмы, облегающие маски и очки ночного видения полностью скрывали лица. У каждого, помимо винтовки с глушителем, имелись при себе пистолеты, гранаты и ножи. Не люди, а настоящие машины для убийства.

     Ток прав, бойцы такого уровня не подпустят чужака к красным стенам ни на метр.

     Проверив документы и обыскав пассажиров на наличие оружия, гвардейцы разрешили автомобилю проехать.

     Красная площадь осталась в памяти Витьки местом, кишащим туристами. Сейчас же здесь не было ни души. Слева параллельно стене тянулся ров минимум вдвое шире и глубже рва, опоясывающего Мид. Наверху меж каменных выступов выглядывали лазерные лучи винтовок снайперов. Если водителю вдруг взбредет в голову отклониться от дороги, автомобиль немедленно изрешетят пулями.

     Витька не мог унять дрожь от волнения, Ток выглядел спокойным и с нескрываемой улыбкой на лице пялился на усыпанное яркими огнями, словно снежинками, здание Гума.

     Сколько нужно топлива, чтобы питать такую иллюминацию? Немало. Гум может себе позволить транжирить деньги, ведь их главная цель — заманить уставших от рабочих будней жителей кольца. А дальше уже дело техники – в бой вступают алкоголь, азартные игры и, конечно, женщины.

     У входа толпились хорошо одетые люди. От них пахло парфюмом. Кремлевские. Только они закупают у сталкеров парфюм. Достать его трудно – редкие магазинные запасы на поверку оказываются, выдохшимися спиртовыми растворами. Только один флакон из сотни еще пригоден в использование. Отсюда и баснословная цена.

     Людей постепенно пропустили внутрь, однако перед Витькой и Током охрана выставила заслон.

     — Оу, Паш, это ж я, — Ток обратился к одному из охранников, судя по серьезному выражению лица, главному.

     — Тебе в прошлый раз объяснили, сюда больше не соваться, – сказал Паша. Затем с недоумением покосился на Витьку. – Вали и мальчика своего забери, пока господин К не видит.

     Витька хотел возразить, но Ток резко обернулся к нему и сделал устрашающе—испуганное выражение лица. Сразу стало понятно – не стоит.

     — Слушай, Паш. Дай с ним поговорить. Я все ему объясню.

     — У тебя есть пять секунд.

     Охранник слева от Паши вытащил резиновую дубинку со стальным набалдашником на конце. Ток схватил Витьку за руку и потянул обратно к машине.

     — Все, уходим. Это была плохая идея.

     — Нет, я не уйду! – Витька вырвался и подошел вплотную к Паше.

     Охрана напряглась. Паша, в свою очередь, с интересом разглядывал смельчака.

     — Вернись, дурак! – промычал Ток.

     — Лучше послушай его, — спокойным голосом сказал Паша.

     — Мне надо внутрь. Вот деньги, — Витька тряхнул мешком — прозвенели монеты. – Сколько за вход?

     Охранник слева замахнулся дубинкой. Витька застыл на месте, наблюдая за тем, как здоровяк собирается вскрыть ему черепную коробку.

     Нельзя отступать, только не сейчас. Не в метре от цели.

     — Жизнь тебя, Дюша, ничему не учит, — прозвучал волевой голос за спинами охранников.

     На ступенях у входа стоял высокий, смуглый мужчина, одетый в черный костюм с галстуком.

     — Ленни, — с облегчением воскликнул Ток. – Слава богу. Кажется, у нас с другом возникло недоразумение.

     Дюша подошел к Витьке и махнул жестом, чтобы тот убрал мешок с деньгами.

     — Недоразумение – это твое появление здесь.

     Охранники расступились, пропуская Ленни вперед. Витька заметил на лице мужчины металлические колечки в бровях, щеках и носу.

     — Я… я знаю, Ленни, я остался должен. – неуверенно оправдывался Ток. — И затянул. Но я все верну, у меня есть деньги.

     Ленни оценивающе посмотрел на Витьку.

     — Мой друг Витек, — объяснил Ток. — Пришел показать ему настоящую жизнь, — он рассмеялся, но, не встретив поддержки, тут же замолчал.

     Ленни подумал еще несколько секунд, затем сделал приветственный жест:

     — Входите, господа. Чувствуйте себя как дома.

     Паша взял Витьку за локоть, когда тот проходил мимо, потянул к себе и прошептал на ухо:

     — Мой тебе совет — лучше подбирай себе друзей.

     Внутри их встретил смешанный аромат кислых, сладких и пряных запахов. От громкой музыки сердце забивалось в пятки. На потолке мелькали разноцветные лампы, исходящие от них световые лучи резали сигаретный смог. Народу много – большинство сидели за столиками, на сцене танцевали разодетые в перья полуголые девушки.

     К Току подходили какие—то люди, здоровались с ним, обнимались. Кто—то по—дружески стучал по спине, расспрашивал, как жизнь, другие грозили расправой, но, завидев охрану, тут же ретировались.

     Пока Витька озирался на происходящее, перед ним возник какой—то мужик то ли в платье, то ли в плаще, и тут же в руку лег пакетик с каким—то порошком. Ток забрал пакетик и вернул мужику, что—то грубо сказал ему. Мужик с недовольным видом ушел. Ток улыбнулся и произнес:

     — Добро пожаловать в царство свободы.

     Миновав сцену, они направились вглубь огромного помещения, прошли по темному широкому проходу, где с лихвой разместятся несколько автобусов. Витьку то и дело хватали за руку какие—то люди, пытались утянуть за собой.

     Они остановились перед дверным проемом, прикрытым ширмой, по бокам стояли двое охранников.

     — Ладно, давай деньги, — сказал Ток.

     — Твой человек внутри? – Витька пытался разглядеть хоть что—то сквозь непрозрачную ткань.

     — Да, и ждет меня.

     — Тогда пошли, я сам ему заплачу.

     Ток упер руку ему в грудь.

     — Тебе туда нельзя.

     — Это почему?

     — Потому что я так сказал. Туда пускают не всех.

     — Мы так не договаривались.

     Охранники подозрительно косились на них, но в разговор не вмешивались.

     — Эй, — Ток щелкнул пальцами у него перед лицом. – Я привел тебя сюда, как и обещал. Это же я, Дюша. Ты чего Витек, не доверяешь мне?

     Витька подумал, неуверенно кивнул.

     — Почему я не могу с тобой?

     — Потому что этот человек не любит чужих. Он очень осторожен.

     — Скажи ему, что мне можно доверять.

     — Витька, Витька…, ты вообще понимаешь где ты?! За этой ширмой судьбы кольца решаются. Хватит вести себя как ребенок. Я пытаюсь тебе помочь, ты же сам ко мне пришел.

     Витька колебался. Не готов был расстаться с деньгами, не видя, за что платит.

     — Ты хочешь попасть в Кремль или нет?

     Витька глубоко вздохнул, передал мешок с монетами. Ток оценочно взвесил его в руке и удовлетворенно кивнул.

     — Подожди у барки.

     — Где?

     — Там, где сцена.

     Ток указал взглядом в обратном направлении и через мгновение скрылся за ширмой. Витька не хотел уходить, но его смущал суровый вид охранников, сверлящих его взглядом будто преступника.

     Постояв несколько минут, он все же решил уйти. По пути назад, в темном коридоре, почувствовал, как кто—то нежно, но одновременно крепко ухватил его ниже пояса и потянул в сторону. Витька повиновался. Его привели в помещение с приглушенным светом, стены отливали красным, пахло какими—то травами — голова тут же пошла кругом.

     Перед ним стояла ослепительной красоты девушка: высокие каблуки, пышные волосы едва прикрывали обнаженную грудь. Таких Витька видел только на картинках старых журналов. Девушка держала его за причиндалы и медленно, словно змея, поглаживала.

     Витька хотел попросить ее прекратить, но слова застряли в горле. На самом деле он жаждал продолжения, и она с легкостью прочла его желания.

     — Ты такой большой, красавчик, — произнесла девушка игривым голоском. — Хочу тебя.

     За ее спиной открылась дверь, оттуда вышла полностью голая девица. Из комнаты доносились мужские и женские вздохи. Кто—то кричал, но не от боли, а от удовольствия.

     У Витьки пересохло во рту. Девушка прижалась к нему вплотную. Он ощутил прикосновение ее упругой груди и обжигающее дыхание.

     — Всего сорок фляг, милый. Шестьдесят за двоих.

     Все деньги он отдал Току, не оставив себе ни гроша.

     — Я… у меня…

     Девушка отступила на шаг, позволив ему наконец выдохнуть.

     — Я тебе не нравлюсь?

     — Что ты… нравишься, конечно.

     — Может быть, хочешь мальчика? У нас можно все, и никто не осудит.

     — Нет. Я не… У меня нет столько денег. Но я хочу… очень.

     Как ветер сдувает песок с подоконника, так исчез игривый налет с ее лица. Она оскалилась и посмотрела ему за спину. Тут же Витьку схватили четыре руки, оторвали от земли и потащили. Не успев опомниться, он очутился в главном зале со сценой и столиками. Его толкнули и грубо посоветовали, больше никогда не появляться в борделе.

     Витька растерянно озирался по сторонам. Жестом его подозвал парень за длинным столом, над которым висела неоновая надпись «BAR».

     — За счет заведения, — он налил что—то прозрачное в стакан.

     Витька решил, что это вода и выпил одним глотком. В горле резануло так, что едва не выблевал все обратно. В глазах на мгновение потемнело, затем все окружающее заискрилось, словно зажженный фитиль. Витька почувствовал себя гонимой ветром пушинкой. Летел над сценой, смотрел в счастливые лица людей, которые, в отличие от него, могли позволить себе жить по—настоящему. Нос ощущал запахи мяса, ароматного коньяка и мускуса прекрасных женщин.

     Спустя неизвестно сколько времени, Витька вернулся на землю — на стул у барной стойки. Ему невыносимо захотелось еще раз попробовать этого волшебного напитка.

     — Можно мне еще?

     Бармен посмотрел куда—то наверх. Витька проследил за его взглядом. На втором этаже, в тени, стоял едва различимый силуэт. Витька узнал человека по пышной прическе. Глава Гума Ленни К.

     — Пять фляг, — озвучил цену парень.

     — Мой друг сейчас вернется и заплатит. Наливай.

     — Господин К дает кредит только тем, кого знает лично.

     — Тока все тут знают.

     Парень поднял телефонную трубку и переговорил с кем—то. Закончив, налил еще порцию напитка.

     На этот раз чувство полета не было столь ярким. Витька ощутил, будто у него открылось иное, более острое зрение. Людей, находившихся в нескольких десятках метрах, он видел столь же отчетливо, будто сидел рядом. Внимание привлекли трое парней за дальним столиком — одеты в джинсы и футболки, словно сошли с плакатов молодежных групп прошлого. Помимо них, за столом находилось пять девиц, одна красивее другой. Девушки кормили парней с рук свежими фруктами и сладостями, заливали им в рот алкоголь из бокалов. Один из парней со странными глазами обнимал сразу двух девушек и поочередно что—то шептал им на ухо — они смеялись и гладили его по груди. В какой—то миг Витька увидел на месте лица парня — свое. Тут же почувствовал горячие прикосновения девушек, услышал похабные словечки.

     Нет нужды больше быть крысой и перебиваться крохами. Витька нашел свое место. И он счастлив.

     ***

     Проржавевший механизм старого замка со скрипом подчинился. Ключ провернулся до характерного щелчка. Открыв одну из массивных створок, Локус протиснулся внутрь. Будь сейчас день, перед ним открылся бы занесенный пылью просторный холл, однако посреди ночи здесь хозяйствовала только темнота. При себе у него имелся фонарик, позаимствованный вместе с ключом у Тока, но Локус не спешил им воспользоваться. Вдруг свет отпугнет духов.

     Сегодня в школе Ольга Владимировна произнесла важные слова: «Чтобы победить страх, необходимо встретиться с ним лицом к лицу», — так сказал персонаж какой—то книги.

     Если Локус сделает то, что хотят от него духи, тогда они перестанут его донимать.

     Перестанут шептать.

     Наверное.

     Он поднимался наверх, пока шёпот не усилился достаточно, чтобы его можно было не только слышать, но и осязать кожей. Из темноты проступали силуэты колонн — такие он видел только в книгах об античной истории. Протянул руку, коснулся холодного камня. Холл вдруг озарился светом. Размашистые люстры покачивались, наигрывая каплевидными хрусталиками приятную уху мелодию. Мимо проходили мужчины в черных костюмах, их начищенные туфли звонко стучали по отполированному гранитному полу. Несколько девушек стояли у лифта, посмеивались над какой—то шуткой.

     Резко усилившийся шёпот вернул Локуса в темноту. Он определил источник — коридор справа от лестницы. Собрав волю в кулак, двинулся вперед.

     А если это ловушка? Духи заманивают его, чтобы убить. А прежде будут мучить.

     Кхххыышааа… Вассххаааа…

     В конце коридора дверь. Слева через окно виднелся открытый широкий уступ под аркой, ведущий, подобно мостику, в смежное здание. Шепот звал туда.

     Дверь заперта. Попасть в другое здание можно и другим способом. Например, спуститься в жилую часть и перейти по внутреннему проходу. Но там наверняка тоже есть дверь, от которой у Локуса нет ключа. А что если его кто—то увидит? Или духи решат, что он испугался…

     Необходимо пройти именно здесь.

     Локус разбил окно осколком половой плитки. В здание ворвался прохладный бриз, отдающий кислым запахом водорослей из реки. Он просунул ногу в образовавшуюся дыру, однако нащупать пол с другой стороны не смог – слишком высоко. Стараясь не пораниться торчащими осколками, протиснулся в дыру, повис на руках. Пол оставался все также недосягаем. Отпустил хват. Заросший мхом уступ смягчил падение.

     Локус лежал на спине, разглядывая в щели между двумя арками звездное небо. И тут вдруг до него дошло — источник кислого запаха не в реке, а где—то поблизости.

     Он приподнялся и осмотрелся. На первый взгляд, казалось, повсюду навалены одинаковые овальные камни. Только это были не камни. Яйца. И их оставило очень крупное животное.

     Боковым зрением Локус заметил движение. Из угла, на скупой лунный свет медленно выбиралось нечто большое с грубыми угловатыми очертаниями. Шепот вдруг превратился в рёв — оглушающий, неистовый, звериный.

     Локус в ужасе вскочил и попятился назад. Наступил на яйцо. Под его весом оно расплющилось с противным хлюпающим звуком.

     Зверь кинулся на него. Локус рванулся в сторону, запнулся, упал лицом в грязный мох. В панике забился в угол и закрыл голову руками.

     Зверь склонился над погибшим детенышем, из пасти донесся жалобный стон. Длинным рыбьим носом он принялся сгребать осколки яйца в кучу, будто надеясь оживить детеныша.

     Локус бросился к разбитому окну, подпрыгнул, зацепился руками за раму, подтянулся и, не обращая внимания на царапающие тело осколки, втиснулся внутрь здания. Упал на пол — отдышаться.

     Зверю ни за что не пролезть следом. Теперь он в безопасности.

     Шепот оглушительным ором обрушился на него. Локус закрыл уши, закричал от невыносимой боли. Неведомая сила подняла его на ноги, заставила дернуть ручку двери. Не получилось — заперто. Затем ноги сами подвели его к окну, появилось чуждое ему желание снова вылезти на уступ. Борясь со вселившейся в него силой, Локус включил фонарь и направил на зверя. Испугавшись яркого света, тот отвернулся. Неведомая сила отступила. Локус, не раздумывая, бросился бежать.

     За спиной громыхнуло — деревянный скрежет, россыпь бетонных осколков по полу. Зверь вышиб дверь и теперь несся по коридору следом за ним.

     Добежав до третьего этажа, Локус с ужасом обнаружил, что обе створки двери, через которую вошел, закрыты. В отчаянии он принялся стучать и звать на помощь.

     Лязг мощных когтей приблизился. Локус обернулся. Оголив десяток жалоподобных усиков, зверь готовился убить загнанную жертву.

     — Кобальт, — вырвалось из глотки. – Помоги…

     Засверкали огни автоматных очередей. Холл заполонил оглушающий грохот. Зверь кричал и корчился от боли, не в силах противостоять такому напору.

     Локус забился к двери и закрыл руками уши.

     Когда все затихло, его подхватили сильные руки и поставили на ноги. В лицо светил яркий свет, в ушах звенело. Голоса что—то требовали от него, но он ничего не мог разобрать.

     Стало тяжело дышать, словно тисками сдавило шею. Локус беспомощно хватал воздух ртом, в глазах потемнело.

     ***

     Витька потерял счет времени. Не помнил ни сколько стаканов выпил, ни что наплел бармену за стойкой. Тело будто вросло в кресло, мышцы выкручивало, желудок норовил самоочиститься.

     — Первый раз с бормотухи всегда так, — сказал бармен сочувственно. – Попробуешь снова, и будешь чувствовать только кайф.

     — Ккайфф?

     — Главное, не затягивай, а то организм забудет эффект. Обязательно приходи завтра.

     Фокусник по имени великий Грудини показывал на сцене трюк с металлическими кольцами, вставляя их непонятным образом один в другой. До этого он гнул мыслями ложки и склеивал лоскуты порезанной газеты. Толпа зевала от скуки и недовольно улюлюкала, требуя чего—нибудь более захватывающего.

     Бармен бросил листок на стол, там значилась цифра с двумя нулями. Витька театрально порылся в карманах. Вытащил одну монету.

     — Больше нет.

     — Без обид, брат. Но лучше бы ты искал тщательней.

     Витька пообещал вернуться через минуту. На полускрюченных ногах, неизвестно как, доковылял до двери с ширмой. Охранники, завидев его, встали живым забором.

     — Минимальная сумма при себе — пятьсот фляг.

     — Ток все оплатит. Я войду и позову его.

     Охранники не расступались.

     — Шагай отсюда, утырок.

     — Никуда не пойду. У него мои деньги! Дюша! Дюша!!!

     Мощный удар в живот прервал его крик. Витька упал, и тут же содержимое желудка выплеснулось охранникам под ноги.

     — Фу, ну ты и урод.

     С обратной стороны ширму раскрыл какой—то человек, спросил, все ли в порядке. Охранники указали на Витьку, обозвали надравшимся козлом.

     Сквозь образовавшуюся щель Витька разглядел внутри помещения ряды игровых автоматов. Ток сидел за широким столом с золотистой чашей по центру. Перед ним стояли стопки фишек разных цветов. Ток смеялся и курил сигару.

     Витька намеревался окликнуть его, но вместо слов промычал нечто несвязное. Ток обернулся на возглас, увидел его и сразу отвернулся, будто они незнакомы вовсе.

     – Дюш…

     Витьку выволокли в узкий переулок с обратной стороны Гума, бросили у стены. Охранник Паша присел рядом на корточки.

     — Господин К не любит халявщиков.

     Последовали мощные удары по голове и корпусу. Избивали несколько человек. Витька машинально закрывал голову, но почти все удары достигали цели. Им овладела паника. Казалось, вот—вот потеряет сознание, а потом его просто забьют до смерти.

     Все резко прекратилось.

     — Долг вычтем из фишек твоего дружка.

     Когда охранники ушли, Витька понял, что лишился всего добра: наручных часов, подвески с зубом твари, которую дядя подарил, единственной монеты. Тело превратилось в гнойный нарыв, жаждущий взорваться и выпустить из себя разъедающую изнутри ненависть и обиду.

     Язык присох к небу, невыносимо хотелось пить.

     Ток поганый предатель! Он все видел и пальцем не пошевелил, чтобы помочь.

     Из переулка недалеко от него послышались голоса, кто—то с кем—то ругался. Витька прополз на четвереньках, выглянул из—за угла, увидел ту самую троицу парней, в компании которых ему мысленно (а может в реальности?) удалось побывать. Двое из них лежали навзничь без сознания, либо куда хуже – мертвые. А тот самый парень со странными глазами стоял рядом, пошатываясь, и отрешенными глазами рассматривал друзей. Напротив находились еще трое, все как на подбор высокие, с гладко выбритыми головами, у каждого над ухом татуировка с какой—то надписью. Один из них толкнул парня ногой, и тот повалился рядом с остальными.

     — Ну чё, мажор, приехал?

     — Да, он никакой.

     — И чё? Сейчас ему башку проломлю.

     — Погоди, ты знаешь кто он?

     — Знаю. Поэтому и проломлю.

     Парень медленно поднялся и, выпучив грудь, выругался на троицу. Витька не слышал, что именно он сказал, но слова показались его противникам очень обидными. Рассвирепев, они набросились на него и стали избивать.

     Витька все еще ощущал невидимую связь с этим парнем, словно это его, Витьку, сейчас бьют. Схватив с земли кусок металлической трубы, он бросился на помощь.

     Одному богу известно, откуда у него взялось столько сил, смелости, а главное, концентрации внимания. Удары противникам приходились точно в цель: в голову, в колено, в руку, сжимающую нож. При этом, Витька удивительно ловко уворачивался от ответных выпадов, словно весь мир вокруг замедлился.

     Один из нападавших отправился в глубокий нокаут, второй, судя по звонкому хрусту, отделался переломом руки. Ну а третий оказался умнее – собрал в охапку раненых друзей и сбежал.

     Избитый парень находился в сознании и смотрел на Витьку изумленным взглядом.

     — Ты кто, блин, такой?

     Со стороны Гума послышались крики, на помощь бежали какие—то люди.

     — Лучше вали.

     Витька не стал размениваться на вопросы. Нырнул в ближайший поворот и скрылся темноте.

     Глава 6

     Эли вбежала в туалет, заперла дверь. Упала на колени. Накопившаяся боль выплеснулась из нее фонтаном криков и слез.

     По внутренним поверхностям бедер спускались кровавые полосы. Промелькнула мысль — прекратить страдания самой, как сделала Базилика. Эли тут же прогнала мысль, вспомнив, что ждет самоубийц:

     «Вечное скитание в океане темной воды, которая будет разъедать ядами тело изнутри и снаружи». Откровение Кипариса, глава 2, стих 15.

     Состояние папы ухудшалось: жуткие боли не прекращались, кожа пожелтела, он стал проваливаться в небытие, бредил. Всю прошедшую ночь Эли не отходила от постели, пытаясь сбить жар холодными примочками с соком алоэ. К утру ему немного полегчало, он даже смог произнести пару слов:

     — Доктор… Помоги…

     Только на смертном одре в его, впавших от мучений глазах, появилось наконец желание жить.

     Эли с самого утра следила за главным въездом, но машина сталкеров не появлялась. Витька показался ей искренним, совсем непохожим на грязного варвара. Ему хотелось верить, и Эли поверила.

     Он наверняка уже в пути, убеждала она себя. Вот-вот приедет.

     Прочтя книгу, Эли поняла, что Витька хотел сказать ей. Он — Гэтсби, она — Дэйзи. Гэтсби любит Дэйзи, и готов ради нее даже на смерть.

     Он обязательно придет.

     Днем Эли попросила подругу матери Душицу присмотреть за папой. Предстояла судьбоносная встреча, наверное, самая важная в ее жизни — знакомство с будущим женихом. О приглашении в дом к самому Агроному накануне сообщил жрец Ямс. Эли просила перенести встречу, пока папа не поправится, но Ямс дал понять, что отказывать Агроному нельзя.

     «Это воля самой Богини».

     Перед уходом Эли поцеловала папу в горячий лоб. Он взглянул на нее с такой мольбой в глазах, что она с ужасом представила, будто видит его в последний раз. Бросилась ему в объятия.

     — Папочка, потерпи. Еще немного осталось. Ты поправишься.

     Он промычал что—то невнятное ей на ухо.

     — Тебе уже пора, — Душица настойчиво, но без грубости выпроводила ее в коридор. — К Агроному нельзя опаздывать, а за отцом я присмотрю, не волнуйся.

     — Не хочу уходить. Хочу остаться с ним.

     Душица вытерла слезы с лица Эли и по—матерински улыбнулась. После случившегося с Базиликой Эли стала для женщины отдушиной, словно в ней та видела отражение погибшей дочери. Эли дружила с Базиликой с детства, они вместе ходили на уроки по земледелию, вместе играли в дендрарии. Два года назад над Базиликой надругался дружинник Гортранса. Не сумев пережить позор, подруга прыгнула с крыши и разбилась насмерть прямо под окнами Эли. Тот страшный день запустил черный водоворот событий в ее жизни, унесший позднее маму, дядю Петра и теперь подобравшийся так близко к папе.

     — Если он приедет, я дам тебе знать, — сказала Душица вполголоса.

     — Откуда вы…

     Женщина приложила палец ко рту и шикнула, не позволив ей договорить.

     — Ты заслуживаешь лучшего, моя девочка. И это не Лотос. А теперь ступай, но помни, что бы он ни сказал, истинный голос богини — здесь, — Душица приложила палец к ее лбу.

     Женщинам запрещено посещать основные залы святилища. В откровениях Кипариса сказано, что если женщина пропускает молитву, отлынивает от дел, ослушивается мужа или предается греховным мыслям, в ее потаенном месте селятся инкубы, демоны похоти. Оказавшись в святилище, инкубы способны вырваться на волю и уничтожить тонкую связь между Агрономом и Богиней — тогда всей общине будет грозить погибель. Призвание женщины — работа и рождение детей, по примеру Богини земли, ежедневно взращивающей сочные плоды в своих недрах.

     Святилище поразило своей красотой. Золотые плоды всевозможных растений висели на огромных серебряных ветвях, вырастающих из статуи богини, словно множество вскармливающих рук. На стенах большое количество картин — малые и большие, в резных позолоченных и серебряных рамках. Сюжеты взяты в основном из жития пророка Кипариса: Кипарис сидит на камне в пустыне, сложив руки в замок — эта сцена напоминала о его борьбе с собственным предназначением — стать посланником Богини земли и уберечь от гибели праведников; Кипарис воскрешает погибшую девушку; Тайная вечеря, на которой Кипарис изображен в компании жрецов накануне своего убийства фанатиками просвещения. Многие картины написаны теми, кто собственными глазами видел великого пророка. И что больше всего поразило Эли: удивительное портретное сходство Кипариса и Агронома. Как же были слепы люди прошлого, не признавшие в Агрономе второе пришествие великого Пророка (это же так очевидно!). Если бы они тогда прислушались к его молитвам, апокалипсиса бы не случилось.

     Эли почувствовала прилив сил и энергии, словно сама Богиня коснулась перстнем ее души. «Все будет хорошо», — пронеслось в мыслях. Витька приедет, папа поправится, брака с Лотусом не будет.

     Она произнесла молитву о восхвалении Богини, а когда закончила, уже стояла у входа в покои Агронома. Внутри ее встретил жрец Ямс и проводил в небольшую комнату, обставленную очень скромно даже по меркам жителей нижних этажей. Не зря говорят, что Агроном, как истинное воплощение пророка, предпочитает в окружении простоту и аскетизм.

     — Рад познакомиться, Эли.

     Конечно, он знает ее имя, именно Агроном провел обряд посвящения маленькой двухлетней девочке, которую родители только по благословению богини спасли от смерти во время апокалипсиса.

     — И я рада… с вами… познакомиться…

     Он пригласил ее к столу, сам сел напротив.

     — Как себя чувствует Ревень?

     Эли сделала паузу, прежде чем ответить.

     — Он очень болен. Ему нужна…

     — На все воля Богини, — перебил Агроном, взмахнув рукой. — Всегда помни об этом. Я помолюсь за него сегодня.

     — Спаси…

     Его глаза, окаймленные старческими морщинами, смотрели столь проникновенно, что Эли потеряла дар речи.

     — Я вижу сомнение в твоем сердце. Ты не уверена, что поступаешь правильно, придя сюда.

     Эли сделала кивок, который от волнения превратился в бессмысленное подергивание головой.

     — Ты можешь рассказать мне все, нас никто не потревожит.

     — А Лотос?

     — Ты познакомишься с ним позднее. Сейчас ты должна думать только о предстоящей жатве. Об этом я и хочу с тобой поговорить.

     Эли кивнула. Жатву проходят все девушки общины в день своего совершеннолетия. Это граница, за которой девочка становится женщиной. Священный обряд окутан тайной, его проводит лично Агроном при участии высших жрецов. Во время жатвы Богиня передает девушке энергию земли, дающую возможность приносить потомство.

     – Перед жатвой ты пройдешь омовение, чтобы предстать перед Богиней с чистой душой и открытым сердцем.

     Эли кивнула.

     – Любой твой грех нуждается в искуплении, иначе Богиня обрушит на тебя весь свой гнев.

     Она покачала головой.

     – Ты должна полностью доверять мне, ибо я проводник ее воли.

     – Мне, правда, нечего сказать.

     Он молча посмотрел на нее и кивнул. Затем закрыл глаза и поднял руку перед собой.

     — Твоя мама рада, что ты выходишь замуж.

     — Мамочка…

     Слезы накатились на глаза.

     — Она в Оазисе, как и все праведники, покинувшие нас. И она передает свое благословение тебе.

     Эли безумно хотелось увидеть маму, обнять, рассказать, как она скучает по ней.

     — Ей там хорошо?

     — В доме Богини нашей души обретают умиротворение.

     Его голос успокаивал. Эли почувствовала к нему привязанность, как к родному человеку.

     — Ты будешь хорошей женой. Моему сыну повезло, что детей ему родит такая красавица.

     — Да.

     Эли не посмела бы ответить отрицательно. Ее воспитание и вся предыдущая жизнь были дорогой к одному моменту времени – к этому. И она должна смиренно принять уготованную судьбу.

     Агроном встал и отошел к стене, на которой висела картина с изображение Богини, держащей маленького Кипариса на руках. Поклонился.

     — Подойти.

     Она повиновалась.

     — Ты знаешь почему мы не носим одежд?

     — Потому что наши тела принадлежат Богине, — Эли оставила в конце вопросительную нотку, чтобы не казаться ему ровней в толковании веры.

     — Тело – бренная оболочка, данная нам ею во испытание. Прятать от взора Богини чрева и помысли — самый страшный грех. Мы должны быть всегда открыты для нее. Греховной плоти — дорога в вечный океан мук, а праведной — в Оазис.

     Он читает ее мысли, ужаснулась Эли, знает секреты. Она совершила столько грехов…

     — Богиня видит все. Очистись.

     И тут она неконтролируемо разрыдалась.

     — Я просто хотела, чтобы папа выздоровел… — сквозь слезы выговорила она. — Я не хотела говорить ему свое имя. Простите меня. Простите…

     Агроном глубоко и удовлетворенно вздохнул.

     — До апокалипсиса люди не жили по заповедям. Демонам стало тесно в недрах их пустых душ, вот они и выбрались наружу. Богиня обрушила на землю темную воду, чтобы истребить их. Ее праведные владения сомкнулись до маленького островка, на котором остались истинные ее последователи. Мы избраны ее милостью, нести миру слово божье, любовь, веру. Только мы можем возродить человеческую цивилизацию, и я покажу как это сделать. Богиня говорит сейчас с тобой моими устами. Помни, все, кто снаружи все еще одержимы демонами. Они алчные, злые, их мысли порочны, ты никогда не должна иметь с ними дел.

     — Не буду.

     — Знаю, моя девочка. Знаю…

     Эли почувствовала на спине прикосновение холодной ладони. Тело покрылось пупырышками.

     — Инкубы, как зараза цепляются к неокрепшим душам и не отпускают, пока не высосут все соки. Твои мысли были черны, поэтому инкубы уже в тебе, я чувствую их присутствие.

     Его рука медленно спускалась по спине вниз. Агроном встал позади нее, второй рукой заставил ее нагнуться.

     От сковавшего ужаса Эли задержала дыхание и зажмурилась.

     — Если их не изгнать, ты не сможешь пройти жатву. Богиня проклянет тебя. Ты никогда не увидишь маму и папу.

     Пальцы Агронома вошли в нее. Эли закричала, его вторая рука сомкнула ей замком рот.

     — Слушай мой голос. Слушай… Демоны, покиньте ее тело! Повелеваю вам, отродья, именем Богини… Ты чувствуешь, как они исходят из тебя? Чувствуешь, моя девочка… Я наставлю тебя на путь истинный, ты будешь делать, как я скажу, будешь слушать только мой голос…

     От ужасающей боли Эли совершенно потеряла ориентиры. В голове что—то взорвалось, ноги подкосились. Ледяные пальцы выходили из нее и погружались вновь, и все это ускорялось, доставляя ей немыслимые страдания. В какой—то момент боль стала настолько невыносимой, что Эли резко попыталась вырваться. Агроном удержал ее.

     Она случайно прикоснулась к его мужскому корню. Тот был твердый и пульсировал. Агроном испустил истошный визг, и на пол упали капли вязкой прозрачной жидкости.

     Его хватка ослабла. Эли вырвалась и отбежала. Ноги дрожали, по внутренним поверхностям бедер текла теплая кровь.

     — Что… вы… сделали…, — произнесла она слова по слогам.

     — Я изгнал инкубов. Вот доказательство, — он продемонстрировал окровавленные пальцы. — Теперь ты полностью готова к жатве.

     Агроном выглядел довольным и уставшим, на его лице растягивалась удовлетворенная улыбка.

     Следующие минуты прошли как в тумане. Эли сломя голову бежала, сама не осознавая куда. Чувствовала себя искупавшейся в чане с испражнениями. От одной мысли о произошедшем тошнило и выворачивало наизнанку.

     Стук в туалетную дверь вывел ее из прострации.

     — Петруша! Ты здесь? — голос Душицы.

     — Уйдите…

     — Сталкеры приехали.

     Эли поднялась на дрожащие ноги. Кровь по ним уже не струилась — засохла, появились синяки, боль в животе стала тупой — отдавала в ребра и спину.

     — Гэтсби… Слава Богине.

     ***

     — И все же, что с ним? – спросил Кобальт.

     — Я бы сказал, у него признаки обезвоживания средней тяжести, — ответил доктор Горский. – Бледность, эластичность кожных покровов нарушена, давление ниже нормы. Все это, плюс сильный испуг и послужили причиной потери сознания.

     — Он два дня получал детскую норму. Когда его привезли из убежища не похоже, что страдал жаждой. Откуда взяться обезвоживанию?

     Горский пожал плечами.

     — Я лор, если ты не забыл, а не физиолог. Возможно, его организму требуется больше воды, чем сверстникам. Такое бывает, особенно в сильную жару.

     Локус лежал на больничной койке с закрытыми глазами. К нему подключен аппарат, показывающий сердцебиение и насыщаемость крови кислородом. Горский страшно гордился аппаратом, пылинки с него сдувал.

     — И что теперь будет?

     Горский задумчиво почесал короткую бородку, сказал:

     — Прокапаю электролитным раствором, и будет как новенький.

     — Позови, когда проснется, хочу с ним поговорить.

     – Как прикажешь.

     Обнаруженное Локусом гнездо с двумя сотнями готовых вылупиться со дня на день яиц облили бензином и сожгли. Несколько групп до самого утра методично прочесывали этаж за этажом в поиске других гнезд, но ничего не нашли. Искали и место проникновения — проверили подвалы и крыши, все наружные двери, но и здесь ждало разочарование — никаких следов. Тварь будто с неба свалилась.

     Если бы Кобальт не заметил слегка приоткрытую дверь в закрытую зону, тварь сожрала бы мальчика. Вскоре сотни детенышей превратились бы в свору злобных и голодных убийц, для которых человек — ароматный кусок мяса, не более того. Напади они под покровом ночи, и к утру не осталось бы ни одной живой души.

      Выходит, Локус спас Мид.

      Батя отчитывал дозорных:

     — Как беременная самка крысоеда смогла проскользнуть мимо постов, пробраться через жилую зону, отложить яйца, и никто ничего не видел? Как? Ответьте кто—нибудь!

     На утреннем сборе обычно присутствует не больше десятка человек — те, кому заступать в дозор в ближайшие сутки. Однако сейчас зал забился до отказа. Люди нервничали и ждали вразумительного объяснения.

     — Может, они научились ползать по стенам, – предположил Фонарь.

     — Или летать, — подхватил Опер. — они же год от года растут, вот у некоторых и крылья выросли.

     — Не выдумывайте. Только людей больше напугаете, — обрубил здравую мысль Батя.

     — Куда уж еще пугаться, — сказал женский голос из толпы. — Оказывается, все это время она над головой у нас жила. Анютка теперь боится в школу ходить, всю ночь с рук не слазила. Все слышали, как эта тварь визжала, и как грохотали выстрелы.

     — Сейчас нет причин для паники, Лариса, — успокоил женщину Батя. — Мы обследовали каждый метр здания. Все чисто. Скажи детишкам, что могут спать спокойно.

     — Одних слов недостаточно. Вы даже не знаете, как она туда попала.

     Другие матери поддержали ее.

     — Мы делаем все, чтобы подобного не повторилось.

     — Но оно уже случилось.

     Батя кивнул.

     — Ты права. И я несу за это полную ответственность. Наша система безопасности не справилась. Кто—то на посту проглядел, как тварь пролезла через ров. Она наверняка забралась наверх по левому крылу, там, кроме семьи Арарата, никто не живет. Слава богу, к ним не залезла.

     После этих слов Арарат крепко обнял жену и дочерей. Старшую из них держал за руку будущий муж.

     Батя помолчал, озираясь на присутствующих, и продолжил:

     — Отныне раз в три дня обследуем все крыши и уступы. Все проходы наверх закрыть железными дверями. Если кого поймаю там, лишу нормы на сутки, а за второе нарушение выгоню к чёртовой матери.

     Батя пофамильно назвал состав дозорных групп на ближайшие сутки. Кобальта среди них не оказалось, хотя по расписанию он должен заступать.

     Слово взяла Антонина Сергеевна, отвечающая за хранение и выдачу воды:

     — Ситуация с водой критическая. Осталось меньше куба. С текущими нормами выдачи хватит на три дня. В связи с этим обращаюсь ко всем – отходы необходимо сдавать вовремя и в полном объёме.

     — Да какие там «отходы», Антонина Сергеевна, — посетовал Фара. – В такую жару вся вода в пот уходит.

     Она окинула его строгим взглядом бывшей директрисы жэка.

     — И все же, присутствующие мочатся ежедневно, но не каждый сдает. До сих пор некоторые считают это постыдным. Но я хочу напомнить, за вчерашние сутки с переработки поступило двадцать два литра воды, а могло быть вдвое больше.

     Батя попросил передать ему список «должников» для дальнейших устных бесед с каждым, и пообещал, что отныне ни одна капля мочи не прольется мимо.

     — Предлагаю снизить норму выдачи, пока не прибудет следующая водовозка, — предложила Антонина Сергеевна.

     — Куда еще снижать—то? – возмутился Котел. – И так язык от неба не отлипает. – Работаем на жаре, много двигаемся, а получаем как все. Давно пора поднять сталкерам норму.

     Остальные сталкеры поддержали его.

     — Женщинам и ребятишкам оставьте, а нам снижайте, — предложил Матусевич. — Как—нибудь справимся.

     — Перемрут мужики от жажды, кто зарабатывать будет? – спросила его Антонина Сергеевна. – Снижать, так всем.

     На этот раз поддержку высказали бессемейные. Когда дело доходит до собственного выживания – никому нет дела до чужих детей. Даже внутри большой семьи.

     — Закажите воду, есть же деньги в казне, — предложили из толпы.

     — И кто привезет? — ответил за Батю Котел. — Водовозок у нас своих нет. А Гортранс нам и за двойную цену не повезёт.

     — Если надо ведрами принесем, — высказался Арарат.

     — Гортранс нас постами обнес, как прокаженных. Хочет посмотреть, как передохнем от жажды.

     — Пробить блокаду, и все тут! Показать им кузькину мать.

     — Почему молчит Кремль?

     Поднялся гвалт голосов. Опер полицейским басом громко рявкнул на всех. Повисла тишина.

     – Дайте Бате сказать.

     — Да, объясни, что происходит, Бать, — спросил слесарь Ивушкин. — Так нельзя же. Мы ничего не понимаем. Дети напуганы.

     Глава Мида тяжело поднялся со стула и оглядел присутствующих.

     — Гортранс снимет блокаду после окончания трибунала.

     Повисла гробовая тишина. Люди стали перешептываться.

     — Так это правда? – осторожно спросил Опер. — Наши завалили дружинников?

     — Клевета. И мы это докажем. Антонина Сергеевна, нормы не снижать. Ожидайте машину в ближайшие дни.

     ***

     Кобальт покинул зал собраний и направился в фельдшерский пункт. Ольга тоже пришла повидать Локуса и дожидалась у входа.

     — Очнулся. Побудь здесь пока, — сказал он жене. — Я поговорю с ним пару минут наедине.

     — Только будь сдержанней. Пожалуйста.

     — Угу.

     — Он всего лишь ребенок. Дети любопытные.

     — Обещаю, пальцем его не трону.

     Ольга кивнула и спросила:

     — Ты нашел Дюшу? Никто его не видел со вчерашнего дня.

     — Наверняка в Гуме прохлаждается.

     — Ты уверен?

     — А где ж еще?

     – Он обещал мне, что это больше не повторится.

     – И ты ему поверила? – Кобальт скептично хмыкнул.

     Она виновато покивала.

     – Я волнуюсь за него. Вдруг с ним что—то случилось?

     – Ни одна тварь на такого не позарится. Уверен, сегодня приползет пьяный и счастливый.

     Она глубоко вздохнула.

     — Если снова начал играть, я его прибью.

     Вильгельм Горский когда—то работал в обычной районной поликлинике и среди всех жителей Мида был единственным врачом с дипломом. В специально оборудованном фельдшерском пункте принимал пациентов и выписывал лекарства, которые потом по рецептам добывали сталкеры. На большее навыков у Горского не хватало. Если кому—то требовалась серьезная медпомощь, то Батя договаривался с Губернатором об отправке человека в Кремль. Все расходы оплачивала казна Мида. Если денег не хватало, жители безоговорочно скидывались из личных запасов.

     Горский вложил в открытую ладонь мальчика четыре таблетки.

     — Так много? – воскликнул Локус, с недоверием пялясь на отдающие желтизной пилюли.

     — У просроченных лекарств действие ослаблено в четыре раза.

     Мальчик кивнул и запил таблетки одну за одной стаканом воды. Затем обратил внимание на вошедшего Кобальта.

     — Здравствуйте! Мне сказали, это вы меня спасли. Кобальт всегда приходит на помощь!

     — Как самочувствие? — спросил сталкер.

     — Немного голова болит. А так, нормально.

     Кобальт присел рядом на стул.

     — Ну, рассказывай, зачем полез наверх.

     — Просто погулять.

     — Просто?

     — Я видел раньше в журнале фотографии ночной Москвы. Столько огней, красиво. Вот и хотел посмотреть.

     — Ну ты даешь, парень, — усмехнулся Горский. — Той Москвы давно нет.

     — Теперь понимаю.

     Кобальт попросил Горского выйти. Пока врач собирал пожитки, сталкер наблюдал за реакцией мальчика. Тот выглядел совершенно спокойным и ни о чем, кажется, не подозревал.

     — Ты знаком с князем Суворовым? — спросил он мальчика, когда дверь за врачом захлопнулась.

     — Нет.

     — А ты хорошо подумай.

     Локус сложил губы трубочкой и пожал плечами.

     — Точно нет, — ответил он и добавил. — А вы знакомы.

     — Откуда ты знаешь?

     — Вы бы не спросили о человеке, которого не знаете.

     Кобальт отошел к двери, поставил спинку стула в упор, чтобы посторонний не вошел. Вернулся, вытащил из кобуры пистолет и угрожающе положил на колено.

     — Ух ты, — удивился Локус. — Я видел пистолет только на картинках. Можно взглянуть?

     — Конечно.

     Когда мальчик потянулся к оружию, Кобальт резко приставил дуло к его голове.

     — Говори, кто тебя послал?

     Локус перевел растерянный взгляд на сталкера.

     — Кто? — переспросил он непонимающе.

     — Мне плевать, что ты ребенок. Я расстреляю тебя за шпионаж прямо сейчас, если не расскажешь правду. Ну же! Это Суворов тебя отправил? Или кто—то из его людей? Что ты им успел рассказать?

     — Ничего...

     — Какое у тебя задание?

     — Мне нужно к профессору Игнатову. У меня послание от папы.

     — Врешь! Я говорил с Фонарем, в вашем убежище не было воды, все баки пустые. Там никто не жил. Твой папа и профессор – это легенда, чтобы внедрить тебя в Мид.

     — Я не легенда.

     — Говори, кто ты такой и какое у тебя задание?! Или клянусь, я это сделаю!

     По двери начали стучать.

     — Дима! Что там происходит?

     На глаза Кобальта упала пелена. На секунду он всерьез поверил, что спустит курок. Именно в этот момент на лице мальчика отобразился ужас.

     — Пожалуйста, не убивайте меня, — дрожащим голосом произнес он.

     — Дима! — кричала Ольга, стуча по двери. — Открой немедленно!

     — Вы обещали ей, что пальцем меня не тронете меня. Так и сказали.

     Локус заплакал.

     — Ты не мог слышать наш разговор. Как ты узнал?

     От мощного удара чем—то тяжелым, должно быть тумбочкой, спинка старого стула переломилась. Дверь распахнулась, Ольга вбежала в палату.

     — Ты что творишь?

     Выбила пистолет из рук мужа. Кобальт ничего не соображал в этот момент, словно кто—то засунул ему в голову дрель и включил в сеть.

     Ольга обняла мальчика.

     — Тише, тише. Все хорошо. Тебя никто не тронет.

     Она стрельнула в мужа укорительным взглядом, а когда тот не понял намека, произнесла строго:

     — Выйди!

     Кобальт побрел к двери.

     — Постойте, — обратился к нему Локус, вытирая слезы. – Я сказал правду, мы с папой жили там вдвоем с моего рождения. А воду качали из земли.

     — Она отравлена.

     — Папа очищал.

     — Невозможно.

     — Папа тоже так думал, когда у нас еще была своя вода в баках. Он все время работал, искал способ очистки. И нашел.

     Кобальт и Ольга переглянулись.

     — Ты хочешь сказать, твой папа научился очищать темную воду? – спросила она.

     – Да. Если бы не так мы бы умерли от жажды много лет назад. Правда же?

     Повисло молчание. Кобальт и Ольга смотрели на Локуса, пытаясь собрать в голове услышанное.

     – Как? — спросил Кобальт.

     — Я не знаю.

     На этот раз молчание было еще более долгим.

     — Это правда! — прокричал Локус. — Вы, что мне не верите?

     — Мы верим тебе, — сказала Ольга.

     Кобальт запер дверь, вернулся на стул. Под пристальным взглядом жены отложил пистолет на кушетку.

     — Расскажи нам о своем папе, — попросила Ольга.

     — Он был ученым, изучал всякие болезни. Когда это случилось с водой, он вместе с моей мамой заперся в убежище. Там больше никого не было. Только они. Позже родился я.

     — А что стало с твоей мамой? — спросила Ольга.

     — Она заболела, когда мне было два месяца и умерла.

     — Какие реактивы он добавлял? Надписи на бутылках, цвет? Что за машина, модель? Любая информация! — допросным тоном протараторил Кобальт.

     — Дима! – притормозила его Ольга. – Ему всего десять лет. Откуда он может знать?

     — Я, правда, не знаю. Но, — мальчик прервался и задумчиво вздохнул. — Думаю, именно эту информацию папа попросил меня передать профессору Игнатову.

     Ольга пересела так, чтобы посмотреть мальчику в глаза.

     — Как ты передашь то, чего не знаешь?

     — Папа говорил, что память человека несовершенна. Воспоминания могут искажаться или теряться, особенно у таких, как я, детей. Он заставил меня запомнить что—то, а потом поставил блок на воспоминания. Я не знаю, что должен передать, но точно знаю, что это очень важно для людей.

     — Тот профессор снимет блок, и тогда ты вспомнишь? — продолжила логику она.

     Локус кивнул.

     — Ты знаешь, где этот профессор?

     Мальчик написал координаты на листке бумаги. Кобальт развернул карту.

     — Это за МКАДом. Королев, — разочарованно свернул карту. — Там давно нет живых.

     — Папа общался с ним по рации.

     — На какой частоте?

     Локус пожал плечами.

     — Когда это было?

     — Несколько лет назад. Ну, или больше. Точно не помню.

     — Дохлый номер.

     — Он жив, я уверен. Отведите меня к нему, тогда вы узнаете, как очищать воду. И сможете уехать.

     Кобальт покачал головой. Все это звучало как бред. Гений, научившийся очищать воду, блок воспоминаний, профессор из Королева.

     — Если вы останетесь, они вас убьют, — продолжил Локус.

     — Кто? — спросила Ольга.

     Мальчик не сводил взгляда с Кобальта.

     — Те, кто принес то животное на крышу. Вы их видели. С крыльями.

     — Откуда ты знаешь? — спросил Кобальт, пораженный услышанным.

     — Мой папа хотел помогать людям, но не успел. Теперь моя очередь.

     Муж и жена вышли в коридор.

     — Ты не веришь ему? — спросила Ольга.

     Кобальт вздохнул и покосился на дверь фельдшерской.

     — Он какой—то странный, знает вещи, которые не может знать. Я не могу это объяснить.

     — Думаешь, этот профессор существует?

     — Если да, то почему он сам не пришел к ним в убежище? Или почему они не пошли к нему в Королев? И почему отец заставил сына что—то запоминать, вместо того, чтобы написать формулу на бумаге? Почему он не вышел и не рассказал о своем открытии людям? Почему продолжал годами прятаться в убежище?

     Ольга, как и он не знала ответов на эти вопросы.

     — Мне кажется, он говорит искренне, — сказала она. — И хочет помочь.

     — Не нравится мне вся эта история. Он что—то недоговаривает.

     — Ты веришь, что Локус может быть шпионом Гортранса?

     — Не знаю. Непохоже.

     — А вдруг его отец действительно нашел способ очистки? Это же чудо.

     Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

     — Фонарь притащил все ценное из убежища. Там только еда и старая рация. Я проверил.

     — Откуда ему было знать, что брать? В убежище могли остаться записи. Возможно, даже готовые для очистки реагенты.

     Кобальт подумал и кивнул.

     — Я отправлюсь туда и проверю. Не спускай с мальчика глаз.

     Напоследок он заглянул в фельдшерскую.

     – Если хочешь, чтобы я помог тебе…

     – Знаю, — перебил Локус подмигнув. – Никому больше ни слова.

     ***

     Витька заявился в Мид под утро.

     — Вчера видел твою подружку, — Котел ехидно подмигнул.

     — Какую еще подружку? — не понял Витька.

     — Брюнеточка та, — Котел изобразил руками на себе выпуклую грудь и талию. При этом жадно высовывал язык. – Ух, какая. Понимаю, почему ты на нее запал.

     — Петруша?

     — Да, она так и представилась.

     — Ты видел Петрушу? Как? Серьезно?

     Котел кивнул и объяснил:

     — Жрецы их звонили, автоматы сгорели на генераторах. Ну, мы пешком обходными путями и двинули. Зато за срочность лишние тридцать фляг поимели. А деваха она во, зачетная, десять баллов.

     Витька пригрозил Котлу пальцем и произнес угрожающе:

     — Больше никогда не смей так говорить о Петруше.

     — А чё я сказал?

     — Она моя девушка.

     Котел рассмеялся, но, увидев серьезное лицо Витьки, проглотил смешок.

     — Ладно, чего ты. А ты это, как с ней? Она же из Гарднера. Там у них законы вроде запрещают.

     — Не твое дело. Так, о чем вы говорили?

     — О тебе.

     — Правда? Расскажи. Слово в слово.

     — Ну, спросила, где ты и почему не приехал с нами.

     В груди у Витьки кольнуло. Эли ждет его, верит, что он придет спасти отца. А что он? Потерял все деньги, прохлаждается здесь, совсем близко, но одновременно так далеко от нее.

     — Ты что ответил ей?

     — Сказал, ты в Миде. Что я еще скажу, по—твоему?

     — Она что—нибудь еще говорила?

     — Да, ничего в общем. А, ну еще сказала, ты ей обещал что—то там сделать, но что не сказала.

     — И все?

     — Ну, да. Подошел охранник с огромным хером, сказал ей отойти.

     — А она?

     — Ушла.

     – Как она вообще? Кроме внешности.

     Котел задумчиво поднял брови.

     – Выглядела расстроенной и, наверное, какой—то забитой что ли. Когда узнала, что тебя с нами нет, вообще чуть не расплакалась. А потом мы забрали бабки и уехали.

     Витька распрощался с Котлом и пришел в квартиру Тока. Хозяина дома, ожидаемо, не оказалось. Наверное, до сих пор куражится в Гуме на его деньги, сволочь. В квартире Витька устроил настоящий разгром. Искал заначки, любые ценности, которые можно продать, чтобы хоть как—то отбить потери. В итоге остался ни с чем.

     Около двух часов дня у заброшенного жилого дома недалеко от Мида остановился автомобиль с мигалками на крыше. Задняя дверь открылась, на горячий асфальт вывалился человек. В следующую секунду автомобиль рванул в неизвестном направлении, забросав лежачего дорожной пылью.

     С минуту Ток лежал без движения. Затем, щурясь и прикрывая лицо ладонью, поднялся на колени. Обратно на асфальт его пригвоздил толчок в спину.

     — Не бейте. Все отдам! Отдам!

     Витька надавил ему на спину коленом.

     — Отдашь, не сомневайся.

     — Витька… Ты… фух… слава богу… я уже думал это снова они…

     В карманах у него пусто.

     — Где паспорта?

     — Чего?

     Витька перевернул его на спину, замахнулся кулаком. Хотелось расквасить ему рожу.

     — Ааа, вспомнил, вспомнил. Слушай, Витек. В общем, того человечка я не застал. Мероприятие у него важное было. Серьезный человечек он, все—таки. Я пока ждал его, решил немного поставить. У меня же система своя, беспроигрышная.

     — Ты не достал паспорта?

     — Ну, человечек так и не пришел. Я честно ждал всю ночь. Я же тебе пообещал.

     — Деньги где?

     Ток постучал по пустым карманам, словно пытался их найти. Вымучил виноватую улыбку.

     — Ты проиграл все деньги?! — Витька схватился за голову, рванул от злости волосы, зарычал словно разъяренный зверь. — Что же ты натворил!

     Ток поднялся на ноги, отряхнул грязные штаны.

     — Ты это, не злись так, Витек. Я ведь не проиграл их. Меня натурально обокрали. Они все там шулера, и этот жадный червяк Ленни их покрывает. Я говорю им, мол, гоните бабки, гады, должна была выпасть семерка чёрная вместо зеро — так я высчитал по системе, она не врет никогда — они не послушали, деньги захапали, а меня избили. Видишь, я сам жертва, — Ток высунул сухой язык. — Водички бы. У тебя нет взаймы глоточка? Верну вдвойне.

     Витька молча передал ему флягу и побрел в сторону Мида.

     Немногим позже в квартире Тока они вновь вернулись к этому разговору.

     — Я дал тебе денег, чтобы ты купил паспорта в Кремль. Ты пообещал мне! Что мне теперь делать? Мне надо туда попасть сегодня. Человек может умереть.

     Ток стоял у зеркала, одной рукой вытирая кровь мокрым платком с лица, другой приглаживая расческой сальные волосы.

     — Опять ты заладил про деньги. Говорю же, меня обокрали, я не виноват.

     — Если бы ты не играл, этого бы не случилось.

     Витька ходил взад—вперед.

     — Они бы другой способ нашли меня обобрать. Я предупреждал, эти люди опасны, от них всего можно ожидать. Ты сам согласился на риск. Нам просто не повезло.

     Щелкнул затвор. Ток медленно обернулся, опустил взгляд на подрагивающий от волнения в руках Витьки автомат.

     — Витек, не дури.

     — Убью, если не вернешь деньги!

     — Послушай…

     — Прямо сейчас! Они мне нужны!

     Ток неожиданно сел в кресло, закинул ногу на ногу и уставился на Витьку, словно на выступающего на сцене фокусника Грудини. Спросил:

     — А может расскажешь, где ты взял их?

     — Заработал. Они мои.

     Ток кивнул.

     — Ну, раз ты такие бабки умеешь зарабатывать, тогда сможешь еще шестьсот фляг принести мне до вечера. Видишь ли, я остался должен Ленни, и если не верну, у меня будут проблемы.

     Витька оторопел от такой наглости.

     – У тебя уже проблемы, не видишь что ли!? Иди в Гум, скажи, что это были чужие деньги. Делай что хочешь, но верни их, или я…

     — Кобальт знает, что ты деньги у убитых дружинников забрал? А Батя? А остальные знают, что это ты виноват в блокаде? Что из—за тебя может начаться война?

     Витька выпучил глаза.

     — Откуда ты…

     — Ты меня не убьешь, потому что тогда тебе конец, и ты это понимаешь. Расскажешь кому, я буду все отрицать, ничего не докажешь. А вот если, я заговорю… Думай сам о последствиях. Шестьсот фляг сегодня вечером, Витек. Не принесешь, расскажу все Бате. Если повезет, станешь бомжом, а может тебя Гортрансу выдадут. Если честно, я и не знаю, что лучше.

     Витька опустил автомат.

     – Вот это правильно, ты уже начинаешь понимать, — сказал Ток.

     – У меня нет денег.

     – Ты что—нибудь придумаешь. Полторы тысячи лежит в казне, но это лишь справка. Я ни на что не намекаю.

     — Дюша, прости…

     – Не надо, ты же не виноват. Не забывай, мы ведь все—таки друзья. Просто помоги мне, и я тебя прикрою. Услуга за услугу.

     Витька был абсолютно растерян. Ток встал и подошел к нему, положил на плечо руку, постучал по—дружески.

     – Я не сомневаюсь в твоих способностях, и поверь, никто, кроме меня, не знает, что ты тоже там был. И я сохраню этот секрет. Ты должен мне доверять. А теперь расскажи, куда вы спрятали тела.

     ГЛАВА 7

     Единственный легальный способ перебраться в южную часть Садового кольца — пройти по прилегающим к Кремлю Каменному и Москворецкому мостам. На обоих расположены круглосуточные посты гвардейцев, незамеченным там не проскочишь. Витьку, конечно, пропустят, но это вызовет подозрения. Кто ж в здравом уме попрется в клоаку тварей в одиночку? Гвардейцы сообщат в Мид о странном сталкере, а этого допускать никак нельзя. Витька представил, как будет рассказывать Бате историю о картине за два косаря, которую собирается приволочь из Третьяковки, чтобы продать Гарднеру, на вырученные деньги расплатиться с предавшим его Током, на остаток купить паспорта для себя и двух граждан Гарднера, и поселиться в Кремле на ПМЖ. За такое его непременно вздернут на вершине шпиля, откуда он так любит наблюдать горизонты.

     Есть, конечно, еще вариант — Устьинский мост у высотки на Котельнической, но именно в ней базируется Гортранс. Соваться туда сталкеру, все равно что мыши пихать голову в заряженную мышеловку.

     Нужно искать иной способ.

     Разрушенный ныне Крымский мост у парка Горького соединял границы Садового кольца на юго—западе. Места эти нынче глухие, окрестные дома и магазины давно вычищены сталкерами. После подрыва конструкция моста сложилась не полностью, один из двух пилонов на южной стороне уцелел. С его вершины спускалась поддерживающая висячую конструкцию цепь и ныряла в воду примерно в тридцати метрах от берега.

     Витька захватил в одном из спортивных магазинов надувную лодку. За годы хранения резина утратила большую часть свойств — с трудом тянулась, при надувании появлялись микротрещины, однако достаточно и того, что лодка криво—косо держалась на плаву.

     День выдался жарким, а значит твари прячутся в парках и в подземке. Но даже если они решат полакомиться Витькой, их ждет жестокая порка свинцом. Он дал отпор Кобальту, великому истребителю тварей, покажет и этим выродкам кто в городе хозяин.

     Из черной мутной воды торчали проржавевшие, обвитые мхом части моста. Вокруг подозрительно тихо. Воняло тухлятиной.

     Причалив к цепи на лодке, Витька начал взбираться наверх по спрессованным стальным пластинам. Кое—где пластины торчали в стороны, словно лоскуты бумаги. Добравшись до вершины пилона на противоположном берегу, он спустился на горячий бетон.

     Проще простого. Осознание собственных возможностей придало Витьке сил и уверенности. Это сталкерам запрещено выходить за кольцо, а он больше не сталкер и не стеснен дурацкими правилами. Никто и никогда не делал ничего подобного — ни хваленый герой Кобальт, ни ветераны Опер и Фара. Он, Витька, позывной Тень обставил их всех. А как они обзавидуются, узнав, что он в одиночку провернул сделку в две тысячи фляг.

     Массивное здание новой Третьяковки почти полностью скрывалось разросшимися деревьями и кустарниками бывшего парка. Стараясь держаться края набережной, Витька миновал статую Петра первого, от которой остался только помост, часть кармы и нижняя половина туловища самого императора. Изрешеченные пулями обломки давно канули в темную воду — дружинники отрабатывали стрельбу с противоположного берега.

     Бумажная карта провела Витьку через широкий Якиманский проспект и далее по узким улочкам, забитым ржавыми автомобилями и зарослями высокой травы. В некоторых машинах виднелись полуразложившиеся, а где—то полностью скелетированные мертвецы. Двери, крылья, капот — испещрены вмятинами. Должно быть, твари пытались пробиться к пище, но тупицам не хватало извилин атаковать стекла. Там, где по воле случая, это удалось, на изорванных когтями сидениях валялись занесенные грязью огрызки одежды.

     Ни намека на тварей. И дистиллированная тишина вокруг. Может быть, слухи об опасности за кольцом преувеличены?

     В фойе старой Третьяковки Витька прихватил с постамента карту. Поднялся на второй этаж. Помещения освещались естественным светом через стеклянную крышу. Со временем она покрылась слоем пыли и мха, однако внутри вполне можно обходиться без фонаря. Через десять минут скитаний по увешанным картинами залам нашелся нужный.

     Увидев перед собой цель, Витька оторопел.

     Картина «Явление Христа народу» была огромной – высотой в три человеческих роста и длинной во всю стену зала. Теперь понятно почему Гарднер готов такие деньжищи за нее платить. Картину впятером не поднять и тем более не пронести по узким коридорам.

     Нереально. Абсолютно невозможно.

     От обиды Витька скрежетал зубами. Без этой картины ему не достать денег для покупки паспортов, а без них не попасть в Кремль. Отец Эли погибнет, а вместе с ним и шанс обрести счастье с любимой девушкой.

     Вспомнилось, как они познакомились. С того дня прошел месяц, а, кажется, целая эпоха миновала. Витька еще совсем зеленый был, пару дней как впервые вышел в поле, на все вокруг глядел с вытаращенными глазами. Накануне в одном из домов на севере кольца сталкеры нашли большой склад кабелей, лампочек и всякой электровсячины. Сделку с Горохом заключили на семь сотен фляг. Витька сроду столько денег живьем не видывал, а тут еще странные люди вокруг голышом шастают, и нет в их лицах ни капли стыда и смущения. Завершив сделку, сталкеры решили прикупить свежих овощей и фруктов. Пока Кобальт договаривался о цене с Капустой — тучной теткой с дынеподобными грудями, Витька направился в теплицу за товаром. Он навсегда запомнил и много раз вспоминал тот миг, когда впервые увидел склонившуюся над кустом с помидорами чумазую девушку. Ее обнаженная грудь касалась мокрой земли, тонкие худые ноги напоминали произведение искусства. Когда она перевела на него взгляд фантастически красивых глаз, Витька понял, что влюбился в сию же минуту. Так и пялился бы на нее, словно одурманенный дурачок, если бы Капуста не толкнула его в спину чаном с овощами.

     «Оглох что ль? Всех задерживаешь!»

     Витька бухнулся между грядок. Лежа лицом в грязи и обливаясь краской от стыда, услышал заливистый хохот Петруши. Внезапно его и самого разразил раскатистый смех. Тогда он впервые ощутил невидимую связь между ними, будто прежде знал Петрушу сто лет. Она это тоже почувствовала, нет сомнений. И Витька понял — им судьбой суждено быть вместе.

     В этом же зале висело множество мелких картин. Витька провел лезвием ножа по внутренней границе рамки одной из них — на пол упал холст.

     А это идея. Срезать холст большой картины, скрутить в сверток, сложить вдвое и тогда можно транспортировать. Продаст в таком виде со скидкой в сотню, бог с ним, в двести фляг — не обеднеет.

     В соседнем зале нашлась стремянка. Взобравшись на нее, Витька оказался на одном уровне с изображенными на картине людьми. Все они смотрели на приближающегося к ним человека в белом одеянии. У одного на лице отражалось смирение, у второго — страх, у третьего — счастье, у других: удивление, злость, корысть.

     Об Иисусе Христе Витька узнал от бабы Нади, бывшей гардеробщицы, проработавшей в Миде больше тридцати лет. Женщина осталась караулить дорогие пальто и куртки, даже когда их хозяева навсегда канули в неизвестности. Баба Надя была набожной, все время твердила, что темная вода — наказание за грехи человечества, и только ежедневные молитвы и покаяние господу спасут людей от страшной участи. Через месяц баба Надя умерла, пытаясь доказать, что темную воду можно очистить, освятив крестом. Для всех ее смерть стала окончательным доказательством, что если бог и существовал, то он покинул этот мир навсегда.

     Витька поднес нож к холсту, однако внезапный внутренний ступор не позволил надавить на рукоять. Он убеждал себя, что делает благое дело — в Гарднере за картиной будут ухаживать. Если оставить ее здесь, влажность и пыль уничтожат ее.

     Баба Надя говорила, что есть поступки, за которые обязательно последует наказание. А вдруг она была права? Витька нутром чувствовал, что именно такой поступок и собирается совершить.

     Люди с картины осуждающе смотрели на него, словно на подсудимого. В этот самый момент пришло четкое осознание, что в зале он не один. Неизвестный гость, судя по звуку шагов, был за спиной.

     Медленно обернувшись, Витька увидел пушного зверька размером с кошку. Тот стоял на задних лапках, вытянув мордочку в сторону человека и с любопытством принюхивался.

     Витька спустился, поднял автомат, сделал несколько шагов к неизвестному гостю. Его внешность совсем не походила на привычный образ тварей.

     — Привет. Ты откуда такой взялся?

     За спиной зверька вился странный змееобразный хвост, вдвое превосходящий по длине размер самого животного. На конце желтоватый нарост, похожий на погремушку.

     Всем своим видом зверек проявлял дружелюбие. Витька протянул ему кусочек печенья из сухпайка. Пушной незнакомец принял лакомство короткими передними лапками. Обнюхав печенье, аккуратно положил его в пасть, которая оказалась несоразмерно большой для его головы. В отличие от крыс, зубы у зверька были крупными и количеством сильно уступали своим мохнатым собратьям, которых Витька вдоволь повидал в подвалах Мида.

     Прожевав печенье, зверек, к удивлению, выплюнул жижу на пол.

     — Не понравилось? Извини, у меня только консервы остались, а ими не поделюсь.

     Зверек вытянул передние лапки, словно просился на руки. Также тянулась к Витьке дочка тети Ларисы, когда хотела поездить у него на шее.

     Витька протянул руку в ответ. Неожиданно зверек ударил его по руке своим длинным хвостом.

     Острая боль. Куртка в месте удара порвалась, концы обуглились, словно к ним приложили раскаленную кочергу. На коже остался почерневший след.

     Витька отскочил, прицелился из автомата.

     — Ты зачем это сделал?

     Зверек продолжал тянуться к человеку, словно ничего не произошло. Хвост тем временем робко выглядывал из—за его спины. Готовился к повторной атаке.

     — Пшел вон, — Витька угрожающе махнул ногой. – Иначе пристрелю.

     Из—за угла соседнего зала показалась тень. Размером новый гость был со взрослого броненосца: хвост толщиной с канат, наконечник с человеческую голову. Детёныш прижался к взрослой особи, их хвосты обвились друг с другом. Похоже, это его мать, и таким образом они общаются между собой. В следующий миг шерсть на спине самки угрожающе вздыбилась. Она оскалилась, огромный хвост приподнялся на высоту нескольких метров, приготовился к атаке.

     Витька не стал ждать нападения. Две короткие очереди свалили тварь на холодный мраморный пол. Эхо выстрелов гулом прокатилось по узким коридорам, затрещали стекла на потолке.

     Детеныш запищал от страха и удрал.

     Витька медленно подошел к поверженной твари, для верности толкнул тушу ногой. Мертвее некуда.

     Нужно торопиться — холст сам себя не срежет.

     Он обернулся и пошел к стремянке.

     На полу вдруг мелькнула тень. Витька отпрыгнул в сторону. На место, где только что стоял, с грохотом упал наконечник хвоста. Осколки мраморной крошки осыпали стены.

     Сделав кувырок, Витька выпустил в ответ пару одиночных. Хвост с легкостью увернулся и возвратился на исходную позицию. Следующая порция пуль досталась окровавленной туше, однако это не произвело на хвост никакого эффекта.

     Витька отступил к картине, оказавшись вне зоны досягаемости хвоста. Змеиный отросток, в свою очередь, демонстративно метался из одной части прохода к другой, показывая жертве, что она в ловушке, и обратный путь из зала ей заказан.

     Витька выпустил в хвост полный рожок. Не попал. Убрал пустой в рюкзак, вставил новый. Снова прицелился, но в последний момент решил не стрелять. Так лишится всех патронов, а ему еще возвращаться.

     Справа имелся узкий проход в соседний зал. Можно попробовать сигануть в него. Чтобы атаковать Витьку, хвосту придется полностью вытянуться, а значит его маневренность будет ограничена.

     Неужели уходить с пустыми руками?

     Уж лучше пустым, но живым. А вдруг на выстрелы прибегут сородичи? Он не поможет Эли, если сдохнет здесь. Ничего, вернется вечером с Котлом, и вдвоем они точно справятся. Тот по старой дружбе и за небольшой процент не откажет.

     Вооружившись тяжеленным деревянным стулом, как щитом, Витька приблизился к проему. Наконечник хвоста яростно вертелся и извивался в воздухе, стараясь дотянуться до него.

     Три шага. Всего три...

     Витька рыкнул на хвост, словно разъяренный зверь.

     Побежал.

     От мощного встречного удара стул разломился будто игрушечный. Витька повалился на пол, его осыпали обугленные деревянные ошметки.

     Хвост замахнулся для смертельного удара.

     Витька, лежа на спине, пытался пятиться к проему, но ботинки лишь беспомощно скользили по полу.

     Хвост обрушился на него. Витька выставил навстречу осколок деревянной ножки.

     — А—ааа!

     Руки обожгло, словно коснулся горячей сковороды.

     Хвост с торчащей из него деревяшкой судорожно метался из стороны в сторону, бился об пол и стены, разбрызгивая желтоватую жидкость.

     Витька на локтях отполз в соседний зал, распластался на полу без сил. На полупрозрачном стеклянном потолке выступало размытое пятно солнца.

     — Подыхай тварь!

     Удивительно, как два разных организма уживались вместе, да еще и оставались в боевой готовности, когда другой мертв.

     Витька определено недооценил всю опасность мира за Садовым кольцом. Самоуверенность затмила ему взор, и эта ошибка чуть не стоила жизни.

     Надо выбираться.

     Послышались странные хлесткие звуки. Хвост был еще жив и из последних сил дергался в сторону ускользнувшей жертвы, будто пытаясь оторваться от окровавленной туши. В одну из попыток туша сдвинулась, и тогда хвост оказался на полметра ближе.

     Витька встал и пошагал к выходу. На лестничной площадке резко остановился и тут же нырнул обратно в зал. Весь пролет заполнен десятками таких же хвостатых тварей.

     Здесь не пройти. Надо искать другой выход.

     Пошел в обратном направлении. Его старый знакомый хвост невероятным образом прополз уже с десяток метров, притащив за собой мертвую тушу. Увидев Витьку, тварь издала гремучий зазывающий звук, после чего со стороны лестницы послышался нарастающий цокот когтей.

     Витька рванул в ближайший зал. Бежал без оглядки, сворачивал наугад, попадал в новые и новые залы с картинами. Совершенно запутался в этом бесконечном лабиринте. Наконец увидел деревянную дверь с зеленой табличкой, на ней нарисован человечек, бегущий за стрелочкой. Прям как он сам.

     На двери нет ручек, только дырка замка. Витька с ходу толкнул дверь плечом, но она оказалась заперта. Сделал еще попытку – бесполезно.

     — Да чтоб тебя!

     Стояла мертвая тишина. Он осознал, что совершенно не понимает, куда теперь идти. Коридоры и залы расходились во все стороны и казались совершенно одинаковыми.

     С картин на Витьку глядели рыцари на лошадях, женщины в старинных платьях, дети с собачкой. Когда—то все они были живыми, и никто и подумать не мог, какие испытания ждут человечество в будущем. Какой бы трудной ни казалась их жизнь в древности, любой человек в мире после Катастрофы все бы отдал, чтобы вернуться в их эпоху, — когда каждый мог получить столько воды, сколько способен выпить, есть свежевыращенную еду, уехать туда, куда зовет сердце. Любой оборванец с картины во сто крат богаче нынешнего кремлевца.

      Убедившись, что патрон в стволе и готов по первой команде выплеснуть смерть во врага, Витька двинулся наугад. Вскоре в нос ударил неприятный затхлый запах. Возможно, впереди выход.

     Он уткнулся в тупик, заваленный горой костей. Останки крыс, высохшие щиты броненосцев и еще множество костей неизвестных тварей.

     К горлу подкатил ком. В мыслях появилась отчетливая картинка: твари душат несчастных хвостами, сдирают плоть когтями и потом пожирают еще живых, чтобы насытиться свежачком.

     Бррр…

     Витька отвернулся, закрыл нос рукавом. Обратный путь ему уже перекрывали три взрослые хвостатые твари, пялящиеся на него в полном недоумении. Их хвосты мирно лежали на полу. Эти не из тех, кто его преследовал. Возможно, даже не агрессивны.

     Повисла неловкая пауза.

     Витька вскинул автомат и пустил в троицу очередь. Истерзанные пулями твари посыпались на пол. Он с ходу перепрыгнул мертвые туши, не дожидаясь, пока их хвосты придут в себя, и побежал.

     В одном из следующих залов его ждала удача — узкая небольшая лестница у стены, огражденная железным заборчиком. Он спустился на первый этаж в небольшой зал со старинными иконами. Здесь темно, единственный свет исходил от замутнённого окна. Рама состояла из четырёх частей, и каждая из них еще из четырех. Витька попытался открыть створку, но та не поддавалась — за годы дерево разбухло, щели забились песком. Тогда он поочерёдно разбил прикладом окошки и принялся выламывать жердочки, чтобы сделать достаточный проем для себя.

     Сзади послышался шорох когтей. Витька не оборачивался – колотил, как бешеный по окну прикладом, выламывал деревяшки руками. Кровь сочилась из ран на ладонях, но он не обращал внимания.

     Скорей, скорей… Ну же, скотина!

     Наконец образовался проем нужного размера. Витька бросил наружу автомат и полез следом сам. Рюкзак зацепился, застрял.

     Неизвестное внутреннее чувство сообщило, что тварь уже в метре от него, и вот—вот вонзит ему в спину острые клыки. Прижав руки к телу, он вынырнул из лямок рюкзака и вывалился из окна наружу. Через полсекунды тварь разорвала рюкзак в клочья.

     Казалось, в глазах рябит, или страх принес с собой галлюцинации, потому что совершенно невозможно поверить, что безжизненно пустынное пространство у здания теперь просто кишело тварями. Откуда они все взялись?

     Сотни хвостатых особей, завидев жертву, заверещали, хвосты зазвенели, и все вместо скопом они бросились к нему.

     Витька перемахнул через забор, нырнул в переулок. Орда тварей неслась следом, снося на пути машины и выкорчевывая растительность.

     Добравшись до широкого Якиманского проспекта, он увидел со стороны набережной, откуда пришёл, еще одну движущуюся навстречу стаю хвостатых.

     Обратный путь закрыт.

     Побежал вдоль проспекта в сторону реки. Страх и адреналин заставляли организм развивать невиданную доселе скорость. Твари приближались сзади и с боков, сжимая бутылочное горлышко. Хвосты хлестали воздух уже совсем близко.

     Витька вбежал на малый каменный мост через канал. На середине остановился и в недоумении обернулся. Орава тварей толпилась у подножия моста, не решаясь ступить на него, словно их сдерживала невидимая стена. Голодные хвосты беспомощно жалили пустоту.

     Чего они испугались? Или кого?

     С противоположной стороны моста донеслись знакомые лязгающие звуки. Там собралась целая армия броненосцев. Твари с обеих сторон моста рычали и скалились друг на друга. При этом на Витьку в центре никто как будто не обращал внимания. Он оказался в ловушке между двух враждующих видов, для которых мост, очевидно — граница территории.

     Армия хвостатых рванула вперед первой. Броненосцы тоже перешли в наступление.

     Мост под ногами завибрировал, словно во время землетрясения.

     Витька забрался в стоявший с краю моста джип.

     Две стаи тварей столкнулись. Началась настоящая мясорубка. Броненосцы за счет габаритов и веса наносили медленные, но более мощные удары, ломая хребты и раскалывая черепа хвостатых. Их стальные челюсти намертво впивались в плоть, перегрызали хвосты. Повсюду летели ошметки меха и крови. Хвостатые двигались быстрее и более слаженно, нападали на броненосца по несколько особей с двух—трех сторон, заставая врасплох. В ход шли клыки, когти и, конечно, хвосты, которыми они умудрялись пробивать броню врага, нанося последним смертельные увечья.

     Витька в ужасе наблюдал за развернувшейся на мосту кровавой бойней. Нужно выбираться. Но как? В замке зажигания висели ключи. А вдруг? Конечно, ничего не произошло – аккумулятор давно сдох.

     Две сцепившиеся твари на полном ходу врезались в джип сбоку. От удара вылетели стекла. Машина накренилась, зависла на мгновение в таком положении и вновь встала на колеса. Хвостатый лишился чувств, однако его хвост и не думал сдаваться. На соперника обрушился хлесткий удар раскаленным наконечником. Броненосец втянул голову под щит. Костная броня вскрылась, словно консервная банка, в стороны полетели обугленные осколки. Хвост снова замахнулся, целясь в оголенную плоть. Броненосец сделал выпад, перехватил челюстями хвост и перекусил его на две половины. Окровавленный отросток с наконечником забился в истерике на земле, словно подогреваемый на огне червяк.

     Победив в схватке, раненый броненосец неожиданно перевел взгляд на спрятавшегося в машине Витьку. Огромная зубастая пасть ворвалась в салон через разбитое окно. Витька сумел дернуть ручку двери и просто вывалился наружу с другой стороны машины.

     Прямо возле него две хвостатых добивали едва живого броненосца. Хвост одного из них заметил Витьку и тут же атаковал. Витька чудом увернулся. Удар пришелся по машине, ее развернуло на девяносто градусов. Витька находился на пути передней части машины и не сумел отпрыгнуть. Его ударило крылом, отбросило к краю моста. На полной скорости к нему уже несся хвостатый, жаждущий наконец заполучить лакомый кусочек.

     Витька упер приклад в плечо, открыл огонь. Пули вышибли всю дурь из башки хвостатого. Мертвая тварь врезалась в забор сбоку.

     Грохот выстрелов привлек других, и теперь на выручку неслась еще дюжина собратьев.

     На всех патронов не хватит.

     Витька перекинулся через забор и спрыгнул.

     Угодив в воду, почувствовал, как ремень автомата затянулся на шее. В кромешной тьме, окруженный липкими водорослями, он безуспешно месил воду руками, однако автомат намертво зацепился за что—то на дне. Срезав новым ножом ремень (прошлый потерял после встречи с дружинниками на Арбате), Витька высвободился и всплыл, задыхаясь и кашляя.

     На мосту продолжалась бойня.

     Витька выбрался на берег, первым делом засунул два пальца в рот и выблевал темную воду.

     Пока твари заняты друг другом, есть шанс проскользнуть живым к Кремлю.

     По пути к Большому каменному мосту он больше не встретил преград.

     — Стоять! – заорали с поста.

     Витька послушно остановился на середине моста, сел на колени, закинул руки за голову. На него напала чудовищная усталость.

     Добрался. Живой.

     Подошли гвардейцы с автоматами.

     — Кто такой?

     — Сталкер. Мид, — сквозь одышку выплюнул он.

     — Документы!

     Витька постучал по мокрым карманам. Вспомнил, что документы в рюкзаке остались. Как и рация, и фляжка, и еда.

     — Потерял.

     Если бы он прошел на южную сторону через мост, то осталась бы запись в журнале. А так как, он нигде не проходил границу официально, значит, и не выходил за ее пределы.

     — Воды…

     — Ишь чего захотел, бомжара.

     Его отвели на пост, усадили напротив усатого мужика, тот смерил Витьку взглядом, словно оценивал вещь в магазине.

     — Урка?

     Витька покачал головой.

     — Сталкер я.

     Мужик глянул на гвардейцев, потом снова на Витьку. Усмехнулся.

     — Ну да, рассказывай…

     — Позвоните Бате, скажите, Витя Дорожный здесь. Он заберет меня.

     Мужик ударил по столу кулаком.

     — Здесь тебе не телефонная станция. Ты на пропускном пункте Кремля. Проход разрешен только гражданам общин, а ты явно не один из них…

     — Да, сталкер я! Сталкер! – заорал Витька.

     Мужик двинул ему пощечину.

     — Еще раз меня перебьешь, я тебя с моста к тварям сброшу. Или пойдешь туда, откуда пришел. Чёт сомневаюсь, что ты долго протянешь. Ну так что? Будешь слушать?

     Витька кивнул.

     — Какое у тебя образование? – Мужик покосился на Витьку и сам же за него ответил. – Никакого, значит. Трудовой ресурс низшего класса. Запасов воды при себе не имеешь, так что часы твои уже тикают. Мы не звери, выжившими не разбрасываемся, поэтому Кремль великодушно предлагает тебе работу.

     — Пахать на вас за стакан воды? Не буду!

     — Тебе дают билет в Садовое кольцо, а ты еще ерепенишься.

     Витька вновь собирался возразить, но вовремя замолчал. Подумал.

     — Если откажусь, вы меня все равно не пропустите. Обратно мне никак нельзя. Я там…

     Мужик взмахнул рукой и понимающе кивнул.

     — Дальше не надо. Что бы ты не сделал, кем бы ни был раньше… Мы не судьи. Кремль дает шанс каждому, кто решил искупить вину трудом.

     Витька вспомнил кровавую битву тварей на мосту. Вспомнил, как бежал сюда из последних сил.

     — Я согласен.

     Мужик поставил на стол стакан, наполнил водой из фляжки. Витька осушил его в три глотка. Какое же это наслаждение.

     — Вот и договорились. Приступаешь прямо сейчас.

     ***

     Кобальт добирался до убежища пешком по глухим, погрязшим в зарослях улочкам. Эти места он знал хорошо. Строительный супермаркет, магазин одежды, вход в давно опустошенный склад Госрезерва, заправка с зарытой в землю цистерной с топливом. На карту сталкеров наносились метки с комментариями обо всех полезных точках в кольце, где можно поживиться товаром на случай поступления запроса от общин.

     Накануне Батя издал указ: из—за блокады дорог Гортрансом и опасности провокаций, выход сталкеров в поле допускается только по его личному согласованию. Кобальт ушел без разрешения, да еще в одиночку, чем нарушил еще одно золотое правило – ходить только двойками. Кобальту попросту некого было взять – Витьку разжаловал он сам, потому что больше не доверял ему, а нового напарника еще не нашли. Даже если бы напарник был, Кобальт не поделился бы незнамо с кем такой взрывоопасной информацией, пока сам не разберется, что к чему. Если мальчишка прав, и его отец действительно разработал способ очистки воды, это изменит все.

     Невозможно даже вообразить такое – набираешь воду из любого водоема, очищаешь и пьешь, как в старые времена. Фантастика. Люди вновь станут свободными, поедут туда, куда захотят, будут выращивать овощи и фрукты, пасти скот.

     Растить детей…

     Убежище располагалось в подвале неприметного жилого дома. Так как оно отсутствовало на картах сталкеров, обнаружить его случайно — удача невероятная. Главный признак наличия убежищ – разбросанные по округе вентиляционные вытяжки, похожие по форме на бетонные грибы. Здесь же вытяжек не видно, их искусно замаскировали. Значит, убежище имело секретный статус — не для общего пользования. Если бы в тот день Фонарь с напарником не направились в этот район за спецухой для охраны Гума и случайно не увидели черный дым из трубы, убежище, скорее всего, никогда бы не нашли.

     За неприметной металлической дверью в подвале скрывалась лестница, ведущая к гермодвери. За ней тесный неосвещенный коридор, в конце которого Кобальт наткнулся на прикрытое брезентом тело. Отец Локуса погиб, пытаясь защитить убежище от незваных гостей. Будь Кобальт на месте Фонаря, поступил бы так же. Таковы законы этого мира.

     Сталкер приподнял брезент, посмотрел на тело. Лицо мужчины показалось знакомым. Где мог его видеть? Но что еще более странно — запертую изнутри гермодверь невозможно открыть снаружи. А такую, как здесь и взрывчаткой не возьмешь. Отец Локуса сам открыл ее. Зачем? Как часто он выходил на поверхность и что там искал? И откуда взялся черный дым?

     Кобальт выругался на Фонаря. Могли бы вынести и похоронить тело, вместо того чтобы оно здесь разлагалось и воняло. Лентяи.

     Генератор располагался в помещении электрощитовой – первая дверь справа по коридору. Весь бензин сталкеры уперли, однако Кобальт надеялся, что в баках самого генератора остался запас. Так и оказалось. Тарахтящая машина запустилась с первого раза. Звук мотора плавный, вибрация не выше нормы — за генератором определенно хорошо ухаживали.

     Загудели вентиляционные и водяные насосы, включилось освещение.

     Убежище ожило.

     В коридоре на стенах висели многочисленные плакаты с правилами поведения в защитном убежище и план эвакуации на случай проникновения внутрь радиации и повреждения от взрывов. Те, кто рисовал плакаты и представить не могли, что человечество истребит не ядерная война, а обычная вода.

     В столовой и на кухне настоящий кавардак: шкафы сорваны со стен, выпотрошены тумбочки, на полу рассыпаны крупы. Узнается топорная работа Фонаря и Барни. Судя по размеру продуктового склада и объему пустых баков с водой, убежище строилось для размещения не меньше сотни человек на длительный период. Почему здесь проживали только мать и отец Локуса? Неужели только они знали о секретном убежище? Или вошли первыми и никого не пустили.

     В жилом блоке из останков двухъярусных кроватей выстроены перегородки по типу планировки обычной квартиры. В гостиной стояла приправленная пледом кушетка и шкафы с книгами. Школьные учебники, научные справочники, классические художественные произведения. Кровати в спальне и детской приправлены свежим бельем, на полках рамки с фотографиями, игрушки, недочитанная книга, раскрытая тетрадь с ручкой. Создавалось впечатление, будто здесь до сих пор кто—то живет — вышел ненадолго и скоро вернется.

     Далее по коридору располагались туалеты, несколько технических помещений, и наконец в самом конце святая святых – лаборатория. По словам Фонаря, они заглянули туда лишь мельком, убедились, что поживиться особо нечем и оставили все нетронутым.

     Как только Кобальт переступил порог лаборатории, заставленной холодильниками, шкафами с прозрачными колбами, какими—то приборами, у него в груди все сдавило от волнения.

     Неужели именно в этих стенах произошло величайшее научное открытие нового времени?

     Он приступил к обыску, стараясь не пропускать вниманием ни миллиметра пространства. В холодильниках ничего, все колбы пустые, старый ноутбук давно сломан, на столе и в тумбочках ни единой тетради с записями. В общем, ничего, что даже косвенно намекало на технологию по очистке темной воды.

     В углу нашлась неприметная узкая дверь, которую Кобальт сначала принял за еще один холодильник. Она вела в тесное помещение размером три на четыре метра. В нос сразу ударил явственный запах гари. На столе располагались микроскоп, перемешиватель жидкостей и стеклянная вакуумная капсула с двумя дырками для рук. Под почерневшей вентиляционной вытяжкой стояла железная бочка. В ней Кобальт разглядел гору сажи и бумажного пепла.

     Должно быть, труба вытяжки выходила на крышу. Вот почему Фонарь увидел черный дым. В этот момент ученый уничтожал собственные записи.

     Это совершенно не укладывалось в голове. Ты изобретаешь технологию способную спасти человечество от гибели, возродить цивилизацию из пепла, но потом собственными руками уничтожаешь все следы, оставив бесценные знания лишь в голове маленького мальчика, извлечь которые может только профессор из Королева. Который наверняка давно мертв. А вдруг мальчик погибнет в пути? Вдруг забудет? Чем оправдан такой риск? Почему не отдать технологию людям на поверхности просто так? Кого или что так боялся ученый?

     Столько лет люди страдали и бились за выживание и никакой награды. Это, мать его, несправедливо!

     Со стороны гермодвери послышались отчетливые отзвуки голосов. Кобальт осторожно выглянул в коридор.

     — Прикинь, генератор еще работает.

     — Забей. Займемся делом.

     Гостей двое. Одеты в черную одежду, в руках у каждого по две канистры.

     Урки?

     Один из мужчин вскрыл канистру и стал поливать из нее помещение электрощитовой. Второй толкнул его в плечо.

     — Совсем сбрендил? Хочешь нас спалить?

     — А чего не так—то? Мы же тут именно для этого, разве нет?

     — Чего—чего! Если пыхнет раньше времени, огонь выход перекроет, и куда ты побежишь? Начинаем с конца и идем к началу.

     — А—аа. Понял.

     Неизвестные направились по коридору в сторону лаборатории. Кобальт спрятался за дверью, вынул пистолет, взвел курок.

     Урки берут самое необходимое и никогда не тратят бензин для заметания следов. Что—то здесь нечисто. Кто эти люди?

     Неизвестные остановились у входа в лабораторию.

     — А дальше там что?

     — Запасной выход, наверное. Давай отсюда начнем.

     Они вошли в лабораторию и принялись обильно поливать все из канистр.

     — Не жалей. Сказано, ничего не пропустить.

     Кобальт стоял за дверью и слушал, как булькает и стекает по стенам и шкафам бензин. Вскоре чиркнет спичка, и адское пламя завершит то, что начал несколько дней назад ученый.

     Закончив в лаборатории, неизвестные пролили бензиновую дорожку по полу до жилого блока и исчезли с канистрами в нем.

     Кобальт вышел в коридор, незаметно проскользнул мимо жилого блока и побежал к выходу. Выскочив на улицу, наткнулся на стоящий у входа автомобиль. Возле него покуривал сигарету человек с оружием.

     Повисла трехсекундная пауза, во время которой они растерянно пялились друг на друга.

     Мужчина бросил сигарету, схватился за автомат. Сталкер отреагировал мгновенно. Выстрел. Пуля поразила противника в голову.

     Только сейчас Кобальт заметил на боковом стекле машины наклейку черной пятиконечной звезды на желтом фоне. Такой же знак на шевроне униформы убитого. Кремлевские гвардейцы.

     Только что он совершил самое страшное из преступлений. У него не было выбора. Если бы не он убил, убили бы его.

     Гвардейцы? Здесь? Откуда они узнали об убежище и почему решили его уничтожить?

     Локус!

     Кобальт бежал так быстро, насколько мог. На фоне зарева заходящего солнца поднимался густой черный дым.

     ***

     Кровать Локуса в фельдшерской пустовала. Горский сообщил, что полчаса назад мальчика увели сталкеры.

     — Я был уверен, что по твоей просьбе, — растерянно оправдался он.

     Кобальт прибежал в школу. Ольги там нет. С детьми занималась ее помощница, Вера. Девушка не видела жены несколько часов.

     Ольгу Кобальт нашел по гвалту голосов в гараже. Она ругалась на Фонаря. Увидев мужа, побежала к нему, на ходу нервно тараторя:

     — Я только на минуту отлучилась. Возвращаюсь, а его уже нет. Он его увел. Отдал неизвестно кому.

     Фонарь, сложив руки за спину, виновато косился исподлобья.

     — Где мальчик? – строго спросил Кобальт.

     — Коб, ну ты же сам говорил, пацану не место тут, надо родственников найти и все такое, — оправдывался Фонарь. – Откуда я знал, что он важный такой?

     — Кто это был?

     — Он представился профессором, о котором говорил Локус, — объяснила за него Ольга быстрым срывающимся голосом. — Он все знал.

     — Угу, — подтвердил Фонарь. – Такой жирный, с голоском как у бабы.

     — Я не успела его перехватить. Я так виновата. Прости меня.

     Кобальт кивнул жене. Он не держал на нее зла.

     — Ты хоть документы у него проверил? – спросил Кобальт.

     — Я… Нет. Послушай, Коб, тот мужик все знал про пацана. И про убежище, и про отца его знал, — Фонарь помолчал и виновато добавил, — И пятьсот фляг дал.

     — Куда они его повезли? – спросила Ольга.

     — В сторону Кремля, — сказал Фонарь.

     – Ты нашел что—нибудь в убежище? – спросила она с надеждой в голосе.

     — Там ничего нет.

     — Почему от тебя так бензином пахнет?

     — Долго объяснять. Сейчас важно вернуть Локуса.

     — Ты думаешь, это был не профессор?

     — Уверен, что нет.

     — Тогда откуда они узнали?

     — Твой брат им сказал, — произнес он.

     — Что? Дюша?

     — Я сам его попросил, — Кобальт вздохнул. – Сейчас это уже неважно.

     Ольга задумалась.

     — Я попрошу отца обратиться в Кремль. Он объяснит, что возникло недоразумение. Скажет, Локус гражданин Мида. Они должны его вернуть.

     — Это не поможет, — произнес Кобальт. – Они знают кто он.

     — Что теперь делать? Я пообещала ему, что никуда его не отдам, — Ольга расплакалась.

     Кобальт обнял ее.

     — Я верну его. Обещаю.

     — Ты сказал, они не послушают.

     — Я не собираюсь с ними разговаривать.

     ГЛАВА 8

     Иван Иванович пристально смотрел на гвардейца, стоявшего напротив стола.

     — Так кто это был? – строго спросил он.

     — Я не видел. Наверное, урка.

     — Он что—нибудь украл?

     Гвардеец судорожно покачал головой.

     – Наверное, услышал нас, испугался и убежал. Дорофеев был уже мертв, когда мы вышли.

     — И вы больше никого не видели в убежище?

     — Нет, там точно было пусто. Хотя… — гвардеец прервался и задумался. – Когда мы пришли, работал генератор.

     Губернатор постучал пальцами по столу.

     — Сколько генератор работает на одном баке?

     Гвардеец пожал плечами.

     — Часов восемь, может быть, десять.

     — Значит, там кто—то все же был еще до вашего приезда.

     — Эм, да. Возможно.

     — Не возможно, а был, и хладнокровно убил вашего сослуживца, а вы не поймали его. И даже не можете опознать. Вы позор Кремлевской гвардии.

     У гвардейца задрожали губы.

     — Простите, губернатор. Такого больше не повторится. Позвольте начать преследование, мы его найдем.

     От гвардейца несло бензином и гарью, весь кабинет уже провонял. Оставить его здесь еще на минуту и провоняет шоколад в тарелке, потом его невозможно будет есть.

     — Можете идти. Приказ последует вашему начальству.

     Гвардеец кивнул, развернулся и зашагал к выходу. У двери вдруг резко остановился. Из тени кабинета к нему медленно вышла фигура в балахоне.

     — Я… — протянул гвардеец. – Сделал, как приказали. Я все сжег. Там ничего не осталось, только пепел. Пожалуйста, нет. Я не хочу, — он сорвался на плач. – Не надо… нет…

     Иван Иванович тем временем читал демографический отчет. Все граждане Кремля делились на несколько групп по цветам: зеленые – самые ценные кадры, синие – средний персонал — здесь наибольшая ротация, желтые – неработающие женщины и дети. Статистика обновлялась ежемесячно, в последнее время два раза в месяц. Больше всего губернатора интересовала красная зона, туда попадали те, кто уже не сможет полноценно работать, больные и старики. В сегодняшнем списке таких девять человек, рекорд за последний год. Население стареет, но детей рождается стабильно много, чему способствует сытая жизнь и повышенная норма воды для родителей в качестве мотивации. Подрастающее поколение, более сильное и энергичное, сменяет стариков на рабочих местах, а тех, в свою очередь, надо куда—то девать. На одного красного в месяц уходит минимум шестьдесят литров, в год больше семи сотен. При постоянном снижении производства, Кремль не в состоянии содержать их. Времена поощрения за прошлые заслуги давно канули.

     «Сильные не жертвуют собой ради слабых».

     Иван Иванович поставил подпись под приказом о переводе людей из красного списка в особый, черный. Это означало, что при острой необходимости (она есть всегда), их переведут на работы за границей Кремля. Сколько смогут еще послужат родине.

     Чекист приложил два пальца к виску – гвардеец, в свою очередь, вытащил пистолет из кобуры, поднес себе к виску. Он уже не плакал и даже не просил пощады.

     — Не здесь, — сказал губернатор.

     Не хватало еще прерывать рабочий день для уборки помещения. У него и так слишком много дел накануне праздника. Работать рядом с кровью и мозгами получалось не очень хорошо — они воняли. Иван Иванович вообще не любил насилие. Для этого у него есть специальные люди, которые, к сожалению, не всегда умеют мыслить в верном направлении.

     Гвардеец с приставленным к виску пистолетом вышел за дверь, зашагал прочь. Вскоре в глубине коридора прогремел глухой выстрел.

     — Он ненадежен. Таким в гвардии не место.

     — Знаю, — ответил губернатор. – Может быть, было бы лучше использовать его в коллекторе? Она голодна. У него хорошие физические данные. Были.

     — В коллекторе больше нет необходимости.

     — Я не настолько оптимистичен по поводу того мальчика.

     — Он именно то, что мы так долго искали. Закрытый сундук с сокровищами, нужно только понять, как открыть его.

     Губернатор вздохнул.

     — Надеюсь, ты прав. Мне пришлось согласовать твою затею с похищением, которая, чувствую, еще выйдет нам боком.

     Фигура в балахоне снова углубилась в темноту. Губернатор вспомнил их первую встречу почти десять лет назад. Тогда чекист пытался убить Ивана Ивановича, но переоценил свои возможности. Губернатор не стал его убивать. Сохранил как трофей. Как показали дальнейшие события, это решение оказалось верным.

     — Там был сталкер, он все видел.

     Иван Иванович все понимал и без его разъяснений. Сталкеры не просто совершили преступление, они перешли черту. Но об этом губернатор не мог сообщить на трибунале, иначе ему придется объяснять, что делали его люди на окраине города, и зачем сжигали убежище. А он и сам толком не понимал.

     — Этот Игнатов, кто он? – спросил Иван Иванович.

     — Наставник Алмазова, я никогда его не видел.

     — Он жив?

     — Неизвестно. Вероятность этого крайне мала.

     — Нужно проверить. Мальчик сказал, где его искать?

     – Молчит. Но это ненадолго.

     Губернатор засобирался.

     — Хочу проверить, как идут приготовления к завтрашнему празднику.

     — Пустая трата ресурсов.

     — А если хочешь оправдать вложенные мною ресурсы в тебя, выясни, что в голове этого мальчика. И как можно скорее.

     — Будет сделано.

     ***

     Витьку определили в строительную бригаду, которой руководил человек по прозвищу Прораб, бывший бомж, поднявшийся по карьерной лестнице с самого низа. Прораб мечтал заполучить паспорт гражданина Кремля, поэтому с подчиненными был жестким, никого не жалел и не терпел филонщиков.

     Бригада демонтировала трибуны и здание мавзолея на Красной площади, те, по мнению Кремля, создавали брешь в оборонной системе. Из—за экономии электроэнергии работали вручную. Витьке досталась самая черновая работа – таскать кирпичи и гранитные блоки облицовки стен. Помимо него, в бригаде трудилось еще десять человек — большинство вольнонаемные, имеющие право свободно передвигаться по Садовому кольцу. Другая часть бригады – должники, куда теперь по собственной глупости угодил и Витька. Выпитый им стакан воды был авансом, и его теперь нужно отработать. Причем в странной математике Прораба стакан соответствовал целым двум литрам воды.

     После тяжелого трудового дня должнику следовало выбрать – выпить норму здесь и сейчас, и тем самым продлить свое существование до следующего утра, либо вернуть долг, и тогда с большой вероятностью загнуться от жажды. Многие так и не решались сделать выбор к свободе, работая от рассвета до заката под палящим солнцем, и до конца дней оставаясь в должниках у Прораба. Должникам запрещалось покидать прикремлевскую территорию, проживали они во внутренних помещениях Мавзолея.

     На Витькиных глазах Прораб и двое надзирателей избили одного из должников, пожилого худощавого мужчину, за то, что тот, по их мнению, медленно работал киркой. Вскоре досталось и Витьке, когда он тащил по брусчатке осколок гранитной облицовки и на мгновение задержался посмотреть на гвардейцев на стенах. Тут же сзади что—то хрустнуло, словно один из позвонков выпрыгнул из спины и тут же вернулся на место. Скрючившись от боли, Витька завалился на раскаленную от жары брусчатку.

     — Вставай и работай, филонщик! – взревел Прораб, взмахивая хлыстом словно наездник. — Первое предупреждение – три удара плетью, за второе — штраф три литра.

     Несколько хлестких взмахов, и ему обожгло ноги и плечо. Витька взревел от боли.

     — Тебе хана, понял! Сталкеры тебя найдут и прикончат.

     Прораб расхохотался.

     — Знаешь, сколько тут таких было? Бывшие министры, генералы, президенты. Хочешь знать, где они все теперь? Кормят тварей в реке, — Прораб схватил Витьку за шиворот, подтянул к себе. В нос ударил гнилостный запах из его рта. — Запомни, мальчик, ты никто и ничто. Если через три секунды не встанешь, я забью тебя до смерти, труп скормлю тварям, а твое место уже завтра займет другой. Работа будет выполнена в срок, с тобой или без тебя.

     Витька встал через две.

     Он впахивал до поздней ночи, даже когда вольнонаёмные, получив зарплату в пару фляг, разошлись по домам. Мышцы налились сталью, в голове мысли только о том, как бы дотащить следующую охапку кирпичей, и так снова по кругу.

     Со стороны Гума доносилась музыка и гвалт развеселых голосов. Как же быстро меняется жизнь. Еще вчера Витька был частью тех людей, большим человеком, а сегодня он грязный бомж, работающий за воду. Каков будет следующий этап? И будет ли?

     Витька совершенно позабыл, почему он здесь. Как так вышло, что сталкер Мида скатился в самый низ? Где он совершил ошибку? Его подвела гордыня? Любовь? Или желание доказать дяде, что тоже достоин уважения к себе, простого человеческого тепла, которого был лишен всю жизнь? Больше не было ненависти, не было обиды, только глухая пустота внутри, вакуум, темная душа.

     Когда прозвенела команда Прораба об окончании работ, Витька почувствовал невыносимую усталость. Ноги волочились, руки в локтях не разгибались, спину ломило. В качестве платы должникам полагался сухпаек из одеревеневших макарон и печенья, которым было лет пятьдесят, и около литра воды. В горле пересохло настолько, что язык сводило. Наблюдая за тем, как собратья по несчастью жадно глотают свою норму, Витька, с большим трудом превозмогая жажду, все же отказался от своей в счет уплаты долга.

     — С тебя еще литр, — сказал Прораб, запечатав перед его лицом горлышко раздаточной канистры.

     Другие бомжи глядели на него с сочувствием, но никто не поделился и глоточком. Витька не держал обиду. Думал только о том, как завтра, рассчитавшись с долгом, пройдет вместе с вольнонаемными посты гвардейцев и вернется в Мид. А там будет и дальше думать, как помочь отцу Эли. Он не отступит от своей цели – быть рядом с любимой. А сегодня отдохнет, выспится. При такой чудовищной усталости уснет даже стоя. Денек еще потаскает блоки — не сломается. Завтра освободится.

     Завтра…

     — Я тоже думал: отработаю долг и сразу уйду, — худощавый старичок ютился на грязном одеяле возле пустующего саркофага. Мумию вождя давно съели твари. – Я переоценил себя.

     Старику на вид лет шестьдесят. Именно ему сегодня досталось от Прораба, поэтому Витька с первых секунд почувствовал к нему симпатию.

     — Что вы имеете в виду? — спросил Витька.

     — Зря ты не оставил себе воды.

     — Мне нужно домой.

     — Ты не попадешь домой, если умрешь от жажды.

     — Я справлюсь. Два года назад в Миде три дня воды не было, и ничего, пережили. Никто не умер.

     — Тогда ты тоже таскал камни на такой жаре?

     — Нет.

     На самом деле в те тяжелые дни всем жителям Мида было запрещено работать, чтобы не тратить зря энергию. Кроме того, водный баланс худо—бедно поддерживали с помощью суповых консервов и небольших запасов овощей.

     — Воля человеческая бессильна перед жаждой, — старик прервался, вздохнул и продолжил. – Этот инстинкт мощнее наших привязанностей и прочнее стальных цепей. Жажда ломает самых сильных, превращает в рабов животных инстинктов. Именно так и поступает Прораб, он держит нас на грани, чтобы мы были послушны, чтобы исполняли его волю – работали не покладая рук лишь за мечту о нескольких глотках воды в конце рабочего дня. Если ступил на эту дорогу, назад уже не повернуть.

     — Я завтра освобожусь.

     Старик ухмыльнулся, мол да—да, такое уже слышал.

     — Ты думаешь, что сможешь противостоять жажде, это означает только то, что ты никогда не испытывал ее по—настоящему.

     Он чем—то напомнил Витьке тетю Олю. Хотя, на первый взгляд, между ними не было ничего общего. Она учитель и дочь Бати, а этот старик всего лишь бомж. Но кое—что объединяющее было в их интонации, — какая—то успокаивающая размеренность. Их фразы сквозили мудреными словечками, но это не выглядело фальшивым, скорее настоящим.

     — Петр. Рад знакомству.

     Он приветственно взмахнул Витьке рукой. Никому не хотелось тратить силы на то, чтобы встать и пожать руки физически, как это принято у мужчин.

     — Витя. А вы откуда?

     — Я в изгнании. Сейчас мой дом — эти стены. И я безмерно счастлив.

     Витька обвел глазами помещение, освещаемое лишь одной керосинкой у входа. Какой же это дом? Жуткий каменный склеп, тут и там тени тварей мерещатся, от стен смердит могильным холодом.

     — В чем же тут счастье? – удивился Витька.

     — В свободе, — ответил Петр, широко улыбаясь, чем напомнил умалишенного.

     — Какая же это свобода? Мы здесь рабы.

     Старик определенно издевался, и это выводило Витьку из себя.

     Надзиратель у входа выругался на них за громкую болтовню, пообещав в следующий раз выписать обоим по литру штрафа. Другие бомжи уснули сразу после ужина, меж стен гулял их раскатистый храп.

     — Ты замечаешь только решетки и кнут, — заговорил Петр вполголоса. – С ними можно смириться, их можно сломать. Но нет ничего страшнее порабощенного разума. Несвободы мыслей. Когда человек видит только то, что показывает хозяин, слышит только то, что ему говорят. Когда готов отдать свою жизнь по приказу и даже не задумываешься над тем, правильно ли это. Нельзя вырваться из тюрьмы, которую не осознаешь.

     — Но вы смогли?

     — Нет. Ведь это не я жил в цепях, скорее наоборот.

     — Ничего не понимаю. За что вас изгнали?

     — Я больше не мог быть соучастником этого кошмара, — старик задумался, виновато посмотрел в потолок. — Пока не откроешь глаза по—настоящему, не осознаешь, насколько чудовищна может быть твоя жизнь, сколько подлостей ты готов совершать, отворачивая в нужный момент взгляд, и как твое неучастие ранит других. Я осознал это поздно и уже не мог просто уйти, не мог разорвать путы лжи, в которые сам себя закутал. И еще я слишком сильно любил свой дом, — он мечтательно вздохнул. — Поутру там пахнет свежей лавандой. А как прекрасны прогулки по знаменитой яблоневой аллее, цветущей нежно—розовыми соцветиями. Срываешь сочный плод, наслаждаешься сладким вкусом…

     — Так вы из Гарднера?! — вырвалось у Витьки.

     Петр приложил палец ко рту, шикнул. Оба посмотрели в сторону входа. Кажется, пронесло.

     — Мы называем его Хомотерра. Дом Богини земли.

     — Мне казалось, люди живут там счастливо.

     — И они счастливы, пока в это верят. Но это лишь иллюзия, которую умело поддерживает Агроном и жрецы. Используются простые религиозные догмы об избранном народе, праведной жизни по заповедям и награде после смерти — вечном блаженстве в Оазисе.

     — Откуда вы это знаете?

     Петр сначала горделиво улыбнулся, но затем поник, словно на плечи ему упала бетонная плита вины.

     — Потому что именно я это придумал, — он помолчал и начал рассказывать. — Нас было три десятка, слабые, потерянные люди, еще способные на физический труд, но абсолютно мертвые духовно. Никто не пожелал принять нас. Нужно было начать все с нуля, без чьей—либо помощи. Но недостаточно было сказать людям, что делать, следовало объяснить зачем, дать им смысл, указать путь — вытащить из них внутренние силы, заставить работать, превозмогая смерть, рожать детей, несмотря на страх погибнуть от жажды. История показала, только религия способна на такое, и я знал в этом толк, так как был историком религий.

      Витька уселся рядом со стариком, облокотился спиной на саркофаг.

     — Так вы Агроном?

     Петр рассмеялся.

     — На эту роль я не подходил. Я не люблю выступать перед толпой, мое место за кулисами. Здесь нужен был яркий, харизматичный человек, оратор способный красиво и убедительно говорить любую чушь. Я нашел идеального кандидата. Андрюша Герасимов, актер, режиссер, мой преданный друг. Он так же, как и я искренне хотел помочь тем людям, по крайней мере тогда мне так казалось. Никогда нельзя быть уверенным даже в близком человеке. Власть вытаскивает из людей самые темные качества. Я составил скелет культа, взяв за основу христианство, немного приправил языческими обрядами, придумал свод моральных законов, описал утварь, составил священные тексты. Ему лишь надо было делать то, что я скажу, произносить пафосно заранее написанные мною речи. Признаюсь, я не представлял, насколько это окажется легко и как далеко зайдет. Люди сами хотели обманываться, лишь бы чувствовать смысл своего существования, лишь бы забыть пережитый ужас.

     — Это тоже вы придумали? — Витька жестами показал, будто снимает с себя одежду.

     — Это уже была его идея, как и многие появившиеся позднее. Со временем он настолько вжился в роль, что на самом деле поверил в собственное божественное происхождение. И даже заставил меня усомниться в моем атеистическом мировоззрении. В глубине души я, как и все те люди, хотел забыться — я потерял жену и двоих детей, и эта рана до сих пор не зажила. Я хотел поверить в настоящее чудо, в Оазис, где все мы когда—нибудь встретимся с нашими любимыми. Место вечного блаженства.

     Повисло молчание. Петр задумчиво глядел на керосинку у входа, ее свет отражался в его черных глазах.

     — Вы знаете Эли?

     Петр вдруг резко отшатнулся от Витьки и уставился на него с настороженностью, как если бы перед ним появилась хвостатая тварь.

     — Как ты меня нашел? Это он тебя послал?

     — Кто?

     Петр схватил Витьку за предплечье и сдавил так сильно, что рука онемела.

     — Не прикидывайся, что не понимаешь! И как ты намерен убить меня? Знай, я буду сопротивляться.

     Витька освободился от его хвата. Петр выставил руки перед собой, намереваясь отбиться от нападения, которого не последовало.

     — Да, успокойтесь вы. Никто меня не посылал. Сталкер я, из Мида. Я попал сюда случайно, потому что хотел украсть картину из Третьяковки, но все пошло наперекосяк. И теперь я здесь.

     — Врешь! Откуда сталкеру знать семейное имя Петруши?

     — Она сама мне его сказала. Мы…, Витька сделал многозначительную паузу. — Друг друга любим.

     Петр выглядел шокированным и какое—то время молча пялился на Витьку. А потом тихо произнес:

     — Это правда?

     Витька кивнул. Петр схватился за голову, стал причитать:

     — Эли, Эли, что ты наделала… Эли…

     — Ей грозит опасность?

     Петр вскочил, взял Витьку за плечи и всмотрелся ему в глаза.

     — Кто еще о вас знает?

     Витька пожал плечами.

     — Если узнает Агроном, она… ее…, — Петр закашлялся. — Он считает нас… то есть их своими рабами. А он ненавидит тех, кто покушается на его собственность. Если ты любишь ее на самом деле, оставь ее, ради ее же блага, и никогда больше не тревожь.

     — Нет! Если то, что вы рассказали правда, она не должна жить в таком ужасном месте.

     — Община — уже часть Эли, и ты не заберешь это от нее. Ваши миры несовместимы.

     Витька собирался ответить, что непременно увезет ее оттуда, но сработал внутренний ступор. На него вдруг накатило.

     — О чем я вообще говорю? Я подвел ее, не сдержал обещание, потерял все деньги, и теперь я здесь… Грязный бомж… Как я собираюсь спасти ее, если не могу спасти себя…

     Витька рассказал Петру о болезни отца Эли и обещании, которое дал ей. Старик слушал внимательно, иногда кивал.

     — Мой брат всегда был слишком доверчив. Надеюсь, он выкарабкается. На сегодня я устал, продолжим разговор завтра. У нас еще много времени.

     Старик отправился спать, а Витька не сомкнул глаз до утра. Все думал о том, что сказал бы Эли при встрече. Представлял, как обнимает ее и целует. Потом наступало отрезвление, и он снова вспоминал, где находится.

     А вдруг Петр прав, и его мечтам не суждено сбыться? Неужели он должен смириться, что больше никогда не увидит ее?

     ***

     Кобальт постучался в дверь квартиры Дюши Тока. Не дождавшись ответа, дернул на себя ручку. Заперто. Пнул трижды по двери — с потолка осыпалась старая штукатурка.

     — Да иду, иду, — послышалось изнутри квартиры. — С ума что ль сошли? Ночь же еще.

     Загрохотали замки, дверь со скрипом отворилась. Ток выглядел заспанным и помятым, словно по нему каток проехался.

     — Димас, ты… Чёт случилось?

     Кобальт толкнул шурина внутрь квартиры и вошел. Заглянул во все комнаты, проверил ванную, затем вернулся к ошарашенному Току и с ходу спросил:

     — Где Витька?

     — Понятия не имею. У себя, наверное.

     — Нет его там.

     Тока пробрала дрожь. Схватив с дивана старый пожухлый халат с выцветшей эмблемой казино, он принялся дёргано натягивать его на себя, словно старался спрятаться от внешнего мира.

     — Когда ты его видел в последний раз? — спросил Кобальт осматриваясь.

     — Вчера. Утром, кажется.

     — И о чем вы говорили?!

     — Да, не о чем, собственно. Просто болтали.

     Кобальт перевел взгляд на открытые тумбочки стола: кучи электронного барахла, инструменты, пара пустых бутылок из—под виски с дохлыми мухами в паутине. Открыл шкаф, внутри все скомкано и навалено без разбору, воняет затхлостью и лежалыми тряпками. Но среди всего этого ароматического кошмара просачивались свежие нотки сигарет, коньячных дистиллятов и въедливого запаха фруктовых освежителей воздуха. Такой набор можно встретить только в одном месте в Садовом кольце.

     Кобальт подошел к Току вплотную и посмотрел угрожающе сверху вниз. Шурин определенно что—то скрывал, и это нервировало его, осталось только выяснить что.

     — Ты был в Гуме. С кем?

     — Я, ну это… Один. Ну, я ж по делу. Ты же сам попросил про пацана узнать.

     — И кому ты рассказал о Локусе?

     — Двум старым корешам, да и всего. Они знают людей, те знают других людей… Ну, как всегда.

     — Что ты сказал им? Дословно.

     — Ну, что потеряшка у нас завелся, ищет родню. И фамилию того мужика. Игнатов, или как—то там?

     — И все?

     — Падлой буду, это правда, Димас. Больше ничего не говорил.

     Кобальт глубоко вздохнул и отошел от Тока.

     — А что собственно случилось? – спросил шурин.

     — Похитили его.

     — Да ладно... Кто?

     — Кремлевские.

     — Ни хрена дела...

     Если Ток говорит правду, каким образом в Кремле узнали об отце Локуса и технологии очистки воды? И почему решили спалить убежище? Если Кремль пошел на такую опасную авантюру с лжепрофессором, то наверняка знает про ценнейшую информацию, спрятанную в голове мальчика.

     Кобальта осенило. Если бы он был в Миде, то не позволил бы забрать Локуса. Кто—то слил Кремлю, в какое время нужно приехать и как подмазать Фонаря.

     В Миде завелась крыса…

     — Не думал, что это важно, — Ток почесал затылок. — Просто вот вспомнилось…

     — Говори!

     — Витька. Последние дни он все время говорил про Кремль. Только о нем и твердил.

     — Подробнее! Что говорил? — Кобальт сорвался на крик.

     — Ну, как там здорово, как хотел бы там жить. Спрашивал, знаю ли я людей, которые помогут ему туда попасть.

     Кобальт медленно опустился в кресло. Витька и его спрашивал, как в Кремль попасть. Пазл сложился.

     Последний раз Витьку видели дозорные на проходной вчера около трех часов дня. Он взял оружие, соврал, что отправляется проверить телефонный кабель, хотя такого задания ему никто не давал. По рации с тех пор не отвечает. А через двадцать минут приехали люди, забравшие Локуса.

     Витька и есть крыса?

     — Но я ему ничем не помог, — оправдался Ток. — Так и сказал ему строго, мол, дуру не гони, Витек. Какой тебе Кремль! Здесь твое место, с нами, в семье. Извини, Димас, я не придал значения его словам, думал, он просто болтает. Ну мало ли, подростковый максимализм и вот это все. Витька же таким трудным пацаном рос, немудрено ведь всю семью потерял, — Ток резко замолчал и выпучил глаза, вспомнив о чем—то важном. — Вот черт. Теперь я все понял.

     Кобальт обернулся к нему, готовый услышать любую, даже самую отвратительную правду.

     — Прости, я соврал тебе, что был в Гуме один. Хотел его прикрыть. Я виноват. Он просился со мной в Гум, говорил хочет посмотреть, как там. Ну я сдуру и…

     — Ты провел его туда.

     — Димас, ну откуда я мог знать? Это же наш Витька.

     Ток прерывался, прочитав на лице Кобальта нежелание слушать оправдания. Продолжил:

     — Я сказал ему ждать у бара, а сам пошел встретиться с корешами. Мы посидели немного, выпили, старое повспоминали, сам понимаешь. Через пару часов я вернулся за Витькой, а он со шлюхами зависает, прикинь? Я его спросил, где мол деньги взял, а он говорит, у друзей одолжил. Хотел бы я таких друзей иметь, которые могут сотню фляг подогнать взаймы. А потом он завис с какими—то отмороженными чуваками. Не знаю, кто они, но мне сразу не понравились. Как думаешь, его завербовали?

     — Не знаю, — выдавил Кобальт.

     Они помолчали. Кобальт закрыл глаза, потер пульсирующие виски.

     — А что такого в этом Локусе? Почему ты так переживаешь о нем? – спросил Ток.

     — Оля к нему привязалась. Хотела усыновить.

     — Сочувствую. Мда, странный он какой—то. Все время казалось, что—то скрывает. И так просто говорил об отце, будто это кто—то чужой помер. Мы мало с ним общались, конечно… а, он рассказывал, что вообще тут забыл? И где тот профессор?

     — Тебе будет о чем поговорить. Но не со мной.

     Кобальт вышел из квартиры. Следом туда вошла Ольга. Настрой у нее был решительный, лицо стальное. Нерадивому брату сейчас не поздоровится.

     Автомобиль ожидал у центрального входа. Часы пробили девять утра. Кобальт спросил у водителя, почему нет машины охраны.

     — Он сам отказался.

     Батя спустился в половину десятого, Кобальт встретил его на ступенях у входа.

     — Я знаю, что ты скажешь, — заговорил Батя. – Я еду на трибунал, а не на войну.

     — Это такой тактический ход? – спросил Кобальт.

     — Я показываю, что мы уверены в своей невиновности и ничего не боимся. В жюри люди неглупые, из—за показаний одного бомжа не станут приговаривать нас.

     — Мне бы твою уверенность.

     Батя посмотрел в синее безоблачное небо, вздохнул глубоко и похлопал Кобальта по плечу.

     — Все будет хорошо. Я скоро вернусь, и мы поговорим.

     Батя сел в машину. Кобальт влез с другой стороны.

     — Ты что делаешь?

     — Доказываю, что мы ничего не боимся.

     Водитель обернулся в ожидании команды. Батя задумчиво покосился на Кобальта, потом на водителя, и через несколько секунд молчания кивнул. Автомобиль тронулся.

     Они поехали мимо постов Гортранса, под взглядами голодных до ненависти дружинников, — к Кремлю.

     ***

     Работа на Красной площади закипела еще до восхода солнца. С рассветом пригнали пополнение, в основном стариков и инвалидов. Новички ни с кем не говорили, работали втихаря, их взгляды были совершенно пустыми. Создавалось впечатление, что они полностью смирились со своей участью — сгинуть тут навсегда.

     Петр уговорил Прораба перевести Витьку к себе в помощники — разбирать стену с обратной стороны мавзолея. Махать киркой оказалось проще, чем таскать кирпичи и облицовку, и главное — организм затрачивал меньше жидкости. Однако пить все равно хотелось нещадно, и Витька пожалел, что отдал Прорабу накануне всю воду, не оставив себе хотя бы на стакан.

     К десяти утра солнце раскалилось. Пот струился по телу, язык высох и покрылся микротрещинами. Ронять кирку раз от раза становилось все трудней. Останавливаться нельзя – надзиратели, заметив филонщика, тут же колотили его плетями.

     Несмотря на слабость в мышцах, двоение в глазах и помутнение в мыслях, Витька твердо решил отказаться от воды в конце дня. Не хотел оставаться здесь ни минутой больше.

     — Что это? – Витька посмотрел удивленно на Петра, потом на пакетик в своей руке.

     — Поможет тебе вечером принять верное решение, — сказал старик.

     — Я не буду, — Витька протянул пакетик обратно.

     — Жажда побеждает всегда, — Петр сомкнул Витькину ладонь в кулак. – Но ее можно обмануть.

     — Тогда почему вы еще не расплатились с долгом и не ушли?

     — Мне некуда идти, — Петр улыбнулся краем рта, размахнулся киркой и отколол кусок обшивки.

     Подошли новые работяги, молча собрали мусор в носилки и унесли к огромной куче в нескольких метрах от мавзолея.

     — А как же Гарднер? Вы могли бы вернуться и рассказать людям про Агронома то, что рассказали мне.

     Петр помолчал, видимо, представлял этот момент.

     — Когда меня изгнали, жрецы наверняка стали говорить людям, о том, что я садист и убийца. И как пытался свергнуть Агронома и занять его место, чтобы утопить общину в пучине темной воды. Если вернусь, меня сразу линчуют как грязного предателя веры.

     — Вы не знаете этого наверняка.

     — Именно так поступил бы я. Агроном — хороший ученик.

     — У вас же есть родственники и друзья. Они не поверят в такое.

     Петр вздохнул.

     — Брат поверит. А вот Эли…, — он помотал головой, — хотелось бы верить, что она выросла умнее папы.

     — Так она ваша…

     — Племянница. Ах, Эли, Эли… Всех девочек Террановы с малых лет готовят к участи будущих жен и матерей. Эли была другой, очень чувствительной, задавала вопросы, не принимала ничего на слепую веру. Внутри себя она каким—то невероятным образом выстроила барьеры, не позволяющие культу полностью завладеть ее разумом. Она этого сама не осознавала, но я хорошо это понимал. И боялся, что система уничтожит ее, поэтому старался перенаправить ее энергию. Мы вместе рисовали, читали стихи, я пересказывал ей прочитанные когда—то книги.

     Занеся кирку, Петр замер и уставился в одну точку. Затем, вложив всю ненависть в удар, отколол сразу несколько слипшихся раствором кирпичей. Пошатнувшись, вдруг уронил кирку и схватился за грудь, быстро задышал. Витька успел подстраховать его, не позволив упасть и разбить голову об бетон.

     — Вы как?

     — Ничего, — Петр стоически терпел боль. — Все нормально. Сейчас пройдет. Такое бывает.

     Подошел надзиратель.

     — Он просто поскользнулся, — сказал Витька. — Уже работаем, не тормозим.

     Сжимая челюсти от боли, Петр взял в руки инструмент, поднял над головой и уронил на стену. Бетонная крошка и осколки кирпича полетели в стороны. Витька тоже начал работать во всю силу. Надзиратель постоял немного и вернулся ко входу, где можно спрятаться в теньке.

     Вскоре приступ Петра прошел. Витька проглотил горький порошок. Поморщился.

     — Я оплачу ваш долг и уговорю Батю принять вас в Мид. Завтра же.

     — Опять даешь обещания, которые не сможешь сдержать. Ничему тебя жизнь не учит.

     — Почему вас изгнали? – спросил Витька.

     Петр сосредоточился на кирпиче в центре кладки, который никак не хотел откалываться, пришлось разбивать его множественными ударами на мелкие куски. Пришли носильщики. Пока собирали мусор, можно было с минутку передохнуть.

     — Я сказал Агроному, что больше не хочу быть жрецом, — заговорил Петр, когда носильщики ушли. – Я больше не хотел быть частью системы, в основе которой ложь, похоть и лицемерие. Он извратил мою идею о духовном возрождении, превратил общину в тоталитарную секту. Я много лет закрывал глаза на то, что он делает, я единственный из высших жрецов не участвовал в жатвах, и это его давно раздражало. Но так как я был его другом и, по сути, создал его, мне многое прощалось. А потом случилась трагедия с одной девочкой, Базиликой, и я понял, что больше не могу это терпеть. Понял, что все эти годы мое молчание было соучастием.

     — Агроном разозлился?

     Петр сделал широкий размах и расколол кирпич на две половины.

     — Он был в ярости, обвинил меня в предательстве и в том, что я собираюсь разрушить устои общины. На самом деле я этого совсем не хотел, я хотел остаться, это был мой дом. Видимо, он испугался, что я начну рассказывать людям о нем, и решил от меня избавиться. Многие жрецы просили его меня казнить, чтобы другим было неповадно. Он сохранил мне жизнь, и я ему даже благодарен за это. Я не держу ни на кого зла.

     Петр искренно улыбнулся, взглянул на небо, прищуриваясь от яркого солнца.

     Странно, как все—таки бывает в жизни. В Гарднере Петр имел высокое положение, у него было все, что может пожелать человек, но только здесь, в рабстве и лишениях, он по—настоящему обрел свободу и покой.

     Витька насчитал на кремлевской стене троих снайперов, и это помимо отдельных дозорных групп на башнях. Жители Кремля, как никто другой в Садовом кольце, могли ощущать себя в полной безопасности. Они, наверное, даже не подозревали, как тяжело приходится тем, кому не свезло стать гражданином самой могущественной общины.

     — Я слышал, они никогда не стреляют в спину, — сказал Петр, проследив за Витькиным взором.

     Снова пришли носильщики. Погрузили очередную кучу обломков.

     — Кремлевские, — сказал Петр, указав на них. – Вон того седого я видел на приеме у губернатора, он был поваром.

     — Тогда что они здесь делают?

     — Работают также как и мы.

     — Значит они преступники, — догадался Витька. — В Миде тоже изгоняют тех, кто провинился.

     Петр вздохнул и посмотрел на Витьку сочувственно, как на маленького наивного ребенка.

     — Боюсь, их главное преступление в том, что они стали немощными. Посмотри на его руки, тремор, он едва держит носилки. Не думаю, что он теперь может искусно орудовать ножом на кухне.

     — Его же не выгнали за это. Так не бывает. У нас в Миде никого не выгоняют за такое. Вон деду Артемию уже семьдесят пять почти и ничего живет спокойно, за него дети отрабатывают норму.

     Витька перевел взгляд на хилого старичка, который едва мог разогнуть спину, но при этом тащил в руках несколько кирпичей. И на задыхавшуюся женщину, катившую набитую мусором тачку. Совсем непохожи на преступников.

     — Каждая община решает для себя, как поступать с теми, кто больше не может приносить пользу. Кто—то содержит их, при этом ущемляя здоровых, ограничивая размножение, ну а кто—то избавляется как от старой одежды.

     — Только не Кремль. У них все живут в достатке и счастливы.

     Витька поймал себя на мысли, что произнес это как мантру.

     — Значит, Иван Иванович, настолько хороший губернатор, что убедил в этом не только своих граждан, — сказал Петр.

     У Витьки в голове словно мир перевернулся. Что же это получается. Кремль совсем не то место, что он рисовал себе в мечтах? Не рай на земле?

     Женщина с тачкой вдруг остановилась, склонилась над землей, жадно хватая воздух, и упала. К ней никто не подошел. Все и так понимали – умерла. Прораб приказал носильщикам унести ее тело и бросить у груды мусора, куда она так и не успела докатить свою тележку.

     Витька смотрел на происходящее, находясь будто под гипнозом. Ощущения странные, но не сказать, что неприятные. Будто снова выпил бормотуху в Гуме.

     Отколов очередную гранитную плиту облицовки, он принялся колотить киркой по оголившейся кладке. Удары мастерски ложились в цель — в место стыка кирпичей. Кирка взмывала в воздух, врезалась в окаменевший клей, снова взмах и снова удар. Витька колотил и колотил, его взор сузился до этой ненавистной кладки, будь она проклята. Глаза видели только как острое лезвие вспарывает каменное тело стены, вырывает из него куски плоти и твердая кровь летит по сторонам. И все происходит так медленно, и звуки стали протяжными… буууаааа… дзыыыннь...

     Кто—то схватил его за руку, и Витька по инерции, защищаясь, замахнулся киркой на нападавшего. Петр чудом увернулся, кирка пролетела в паре сантиметров от его головы и разбила на две половинки гранитную плиту. Витька почувствовал, как земля под ногами зашаталась, словно платформа, водруженная на кончик иголки. Ощущение будто пьяный, при этом откуда—то появилось столько энергии, что он готов разобрать по кирпичику весь проклятый мавзолей.

     Петр усадил его в тень, дал пощечину. В глазах прояснилось.

     — Перегрелся. Отдохнет минутку.

     Надзиратель покосился недовольно на Витьку, но ругаться на стал. Жара действительно была изнуряющей.

     — Что за херня со мной произошла? – спросил Витька.

     — Кажется, стоит рассказать тебе о побочных эффектах.

     — О чем?

     — Ёрш заставляет организм прекратить потерю жидкости, при этом выделяются гормоны удовольствия. Ты ощущаешь прилив сил, но это чувство обманчивое. Твой организм продолжает тратить энергию, просто ты этого не ощущаешь.

     — Я готов горы сворачивать.

     Петр всучил ему кирку.

     — Начни с этой стены, но лучше экономь силы. А то потом не сможешь даже на ноги встать.

     Витька кивнул и принялся за работу.

     — Это еще не все, что тебе надо знать про ёрш, — сказал Петр с настороженностью. — Он убережет тебя от обезвоживания, но взамен может нарушиться температурный баланс, так что не удивляйся, если будет бросать то в холод, то в жар, а еще тошнить, появятся судороги, а самое опасное — маниакальные желания сотворить какую—нибудь глупость. Надеюсь, до этого не дойдет.

     — Но вы же присмотрите за мной?

     — Не переживай. Это случается редко, я просто предупреждаю. Думай, только о том, что вечером вернешься домой.

     После этих слов у Витьки защемило в груди. Дом. Он еще никогда не желал так сильно увидеть серые стены Мида, и главное — людей. Обнять всех без разбору. Родных, самых близких ему: Батю, Котла, тетю Олю, Опера и Фару, и даже дядю Диму. И попросить прощения за все глупости, что совершил. За то, что не ценил добро, которое для него делали…

     Со стороны Васильевского спуска донесся звук моторов. Снайперы на стене направили винтовки в сторону приближающихся автомобилей. Колонна Гортранса въехала в ворота Спасской башни.

     — Работаем! Чего вылупились! – рявкнул Прораб. – А то сейчас всем по литру штрафа выпишу. Никто не получит воды, пока лестницу не разберем. И так отстаем от графика!

     У входа грохотнуло. В воздух взметнулась пыльная дымка. Оказалось, упала гранитная плита с надписью: «Ленин». Следом обвалился почти весь козырек, едва не похоронив всех, кто стоял внизу, включая самого Прораба. Тот сумел вовремя отскочить. Когда все успокоилось, он разразился на работяг тирадой проклятий. Те принялись в ответ сбрасывать вину друг на друга.

     Всех, включая Витьку и Петра, позвали разгребать мусор у входа. Из—за витающей в воздухе пыли было трудно дышать и не видно ни черта вокруг. Люди толкались на небольшом пятачке, ругались, матерились. Сквозь шум и суматоху, Витька снова услышал звук мотора. И сразу узнал его.

     Джип Вранглер Рубикон.

     «Зверь—машина, где хочешь проедет». Колян Механик отыскал ее в одном из подземных гаражей элитного дома и восстановил: заменил масла и резинки, перекрасил. Полученным вариантом страшно гордился, пылинки сдувал. Есть только одна причина по которой эта машина могла оказаться здесь.

     Витька выскочил из пыльной дымки на брусчатку и побежал.

     — Батя! Батя!

     Глазастый передок джипа выпрыгнул из Васильевского спуска, словно лягушка из болота, и повернул к открытым Спасским воротам.

     Витька орал и махал руками.

     — Это я! Стой!

     Грохот выстрела. Пуля попала в брусчатку в полуметре от него, вытесав искры.

     Нечто больно укололо ногу. Витька рухнул и покатился по черным камням, сбивая локти и колени.

     — Не стреляйте! – проорал Прораб снайперам на бегу. – Он мой!

     Витька лежал на брусчатке, беспомощно тянул руку в сторону исчезнувшего в воротах автомобиля.

     — Батя…

     Прораб с надзирателем остановились в двух метрах от него и подходили медленно, боясь угодить под пули снайперов.

     — Я заберу его. Можно? Он больше не убежит!

     Когда ворота закрылись, и угроза проникновения в Кремль исчезла, снайперы дали зеленый свет. Витьку приволокли внутрь мавзолея, привязали к торчащей из пола арматуре и стали избивать. Прораб, визжа от ненависти, причитал, что Витька чуть не сорвал его планы стать в будущем гражданином Кремля. Били жестоко. Казалось, прораб попросил снайперов не убивать его только с одной целью – чтобы убить самому.

     И все—таки убивать не стали. Оставили лежать на холодном полу в луже собственной крови. Прораб приказал надзирателю вернуться на улицу контролировать работяг, а сам остался внутри наедине с ним.

     — Думал сбежать от меня, бомжонок? А хрен тебе. Запомни, еще ни один бомж со мной не расплатился и не ушел отсюда живым.

     Витька как смог покивал.

     — За попытку побега твой долг десять литров. Полежи полчаса, подумай над своим поведением и возвращайся к работе, иначе вечернюю норму не получишь.

     Прораб ушел. Вскоре пришел Петр — помог Витьке сесть, наложил повязку на ногу из куска рубахи.

     — Осколок прошел по касательной. Царапина. Повезло.

     — Повезло?! – Витька закашлялся.

     И как у него язык повернулся назвать произошедшее везением?

     Петр вытер ему кровь с лица.

     — Зря я дал тебе ерша. Он спутал тебе сознание.

     — Мне конец, — произнес Витька. — Я никогда отсюда не уйду.

     — Тебе вода нужна.

     Петр отошел к саркофагу, сдвинул одну из плиток на полу, извлек из тайника полную двухлитровую бутылку воды.

     — На, пей. Только быстро, пока этот не вернулся. Мне разрешили на пять минут зайти.

     — Откуда?

     — Скопил. Давай, меньше слов. Ты потерял много жидкости.

     Витька припал губами к горлышку бутылки, осушил половину. Какое наслаждение.

     — И сколько вы ему должны?

     — Восемнадцать литров. Не смотри на меня так, я тоже совершаю глупости.

     — Что теперь?

     — Нас ждет работа. А потом будет видно.

     Петр протянул руку, помог встать. Витька, прихрамывая и опираясь на плечо старика, зашагал к выходу навстречу яркому солнцу.

     ГЛАВА 9

     Джип Вранглер остановился у кромки Соборной площади. Почти сразу машину окружили гвардейцы, образовав живой коридор ко входу в здание Сената — главной резиденции губернатора.

     — Смотри в оба, — сказал Батя водителю и вышел из машины.

     Кобальт задержался внутри, осматривая окрестности через затемненные стекла. Взгляд упал на здание Арсенала, где расквартирована Кремлевская гвардия, там же, в подвалах, по слухам, существует тайная тюрьма. Если в кольце и есть наиболее защищенное место, где можно спрятать человека – оно там.

     Ну же, Локус, дай знак.

      — Видал бомжа, который в ворота проскочить хотел? – спросил Коля Механик.

     Кобальт кивнул.

     — Солнце палило в шар, жаль, не разглядел, как снайпер его снял, — добавил водитель разочарованно.

      Это в очередной раз доказывало, что Кремль – неприступная крепость, войти и выйти из которой без ведома гвардейцев невозможно. Половину пути Кобальт преодолел, осталось только уговорить Батю задержаться в Кремле под предлогом Праздника воды. Главе Мида необходимо налаживать отношения с губернатором, а лучшего повода, чем самая грандиозная пирушка в кольце, не найти. В Кремль съедутся лучшие скоморохи Садового, жители будут гулять до самого утра, а значит ослабнет бдительность гвардии, и Кобальт сможет проникнуть в Арсенал, забрать Локуса и незаметно покинуть Кремль. Задача сверхсложная, почти невозможная, но ее необходимо выполнить.

     В голове Локуса спрятаны сокровища, за обладание которыми стоит рискнуть всем.

     Кобальт все еще отказывался верить в предательство Витьки, даже несмотря на то, что рассказал Ток. Да, последние годы они не ладили. Что уж там, никогда не ладили — так судьба распорядилась, но это не повод предавать людей, с которыми вырос, которые стали для тебя семьей. Когда Батя дал добро на перевод Витьки в сталкеры, Кобальт настоял, чтобы племянника определили ему в напарники – думал, так сможет его контролировать. Ошибся. Витька своенравный, мстительный, излишне самоуверенный – точно, как его отец, плоть от плоти. Но не предатель. Тогда где он? Уж лучше бы его пристрелили урки или сожрали твари.

     За полукруглым столом в просторном зале заседала тройка судей, состоящая из представителей общин, не участвующих в конфликте. Агроном никогда не покидает территорию Гарднера (боится покушений), поэтому всегда присылает от себя высшего жреца. Раньше эту роль выполнял Батат, в миру известный по имени Петр Соколов, в прошлом профессор религиоведения. Ходили слухи, что Агроном и Батат не поделили власть, и последнего вздернули на глазах всей общины за богохульство или что—то там еще. Сегодня от Гарднера присутствовал высший жрец Ямс, считавшийся наиболее преданным Агроному. В своде правил Трибунала есть условие специально для гарднерцев о необходимости надевать на заседание верхнюю одежды. Ямс облачился в белую накидку, напоминающую тогу древних римлян. От Гума присутствовал Ленни К, как всегда, в строгом костюме, очках, с пышной кудрявой шевелюрой. Председательствовал на трибунале губернатор Кремля.

     Батя и Кобальт уселись за стол напротив Суворова и двух человек его свиты. Суворов старался не смотреть на мидовцев и выглядел на удивление спокойным.

     Трибунал создавался для решения споров между общинами. Самый первый приговор был вынесен охраннику Гума. В пьяной драке между дружинником и гвардейцем тот, пытаясь угомонить их, перестарался и убил последнего. По приговору Трибунала охранника выдали Кремлю. Поговаривали, что гвардейцы запытали его до смерти в подвалах Арсенала. После было принято решение о создании внутри Гума нейтральной территории с запретом на любые конфликты, зачинщику сразу грозила смертная казнь вне зависимости от гражданства. Последнее заседание Трибунала состоялось два года назад, на нем дружинника Гортранса обвиняли в изнасиловании девушки из Гарднера. Суворов уверял тогда, что все произошло по взаимному согласию, а об изнасиловании девушка заявила, испугавшись позора. Жрец Батат, в свою очередь, твердил, что дружинник, угрожая девушке убийством, затащил ее в теплицу во время службы, когда все жители находились на площади, и там надругался. После случившегося несчастная покончила с собой. Гарднер требовал выдать дружинника для публичной казни. Батя обвинение поддержал, Ленни К воздержался, а вот Иван Иванович, ко всеобщему удивлению, выступил против. В итоге дружинника так и не выдали, а Гортранс отделался денежной компенсацией. Гарднер протестовал и в качестве ответки усилил меры безопасности на въезд к себе на территорию. Отныне внутрь пускали только водовозки, а сопровождающие дружинники ожидали снаружи.

     Губернатор произнес речь о роли трибунала в сохранении мира и безопасности в Садовом кольце. Звучало пресно и пафосно. Следующим слово взял помощник Суворова по фамилии Трофимов, низкорослый мужичок с проплешинами рыжих волос на голове. Несколько минут он зачитывал с бумажки обвинительное заключение.

     — … Так как Мид не исполняет свои обязательства по охране Бородинского моста, мы были вынуждены выставить пост на Новом Арбате, чтобы защитить конвои от нападения урок.

     — Ставить посты у наших границ без предупреждения — сознательная провокация, — вмешался Батя.

     — Ваши границы кончаются за стенами вашей халупы, — сказал Суворов.

     — Господа, попрошу соблюдать протокол, — вмешался Иван Иванович. Обратился к Трофимову. – Продолжайте, пожалуйста.

     По версии Гортранса, сталкеры напали на дружинников с целью ограбления. Список ущерба: автомобиль на полном ходу, два автомата, четыре литра воды, радиостанция, две тысячи восемнадцать монет. Закончив, Трофимов передал бумагу судьям и вернулся на место. Иван Иванович предоставил слово Бате. Тот поднялся, медленно оглядел присутствующих и коротко сказал:

     — Все обвинения ложные. Мы этого не делали.

     И молча сел на стул.

     — Полагаю, вы представите доказательства? – спросил Иван Иванович у Гортранса.

     Трофимов кивнул, обратился к помощнику, тот вышел из зала и через полминуты вернулся. С ним вошел бомж, пытавшийся отобрать у Витьки флягу с водой в книжном магазине. Теперь, судя по форме и зачесанным набок волосам, новоиспеченный дружинник Гортранса.

     — Я все видел, — с ходу заявил бомж, представившись Виктором Мейерхольдом.

     — Конкретнее. Что именно вы видели? – уточнил Иван Иванович.

     — Сталкеры долго избивали их — требовали деньги. А когда получили, продолжили истязать. Я многое повидал, но такой звериной жестокости никогда не видел. Дружинники, совсем еще мальчишки, умоляли не убивать их, но сталкеры не слушали. Это был какой—то кошмар, столько крови, криков. Ей богу, твари так не поступают, как сделали эти сталкеры. Они, просто, забили мальчишек до смерти. Я хотел помочь им, но испугался, что они и меня убьют.

     — Почему вы решили, что это сталкеры? — спросил Губернатор.

     — Потому что я узнал одного из них, — Бомж указал на Кобальта. — Его все знают. Позывной Кобальт, сталкер. И еще молодой был с ним. Его я не знаю.

     Повисло молчание. Кобальт ловил на себе взгляды присутствующих, при этом внешне оставался спокойным.

     — Твое имя Виктор Мейерхольд, верно? – спросил Батя с вызовом.

     Бывший бомж кивнул настороженно, потом огляделся на Суворова и Трофимова.

     — Как ты попал в Садовое кольцо?

     — Я? Эм, а какая разница, вообще?

     — Хочу узнать больше о личности свидетеля, — объяснил Батя, повернувшись к судьям.

      — Главное что он видел, как твои беспредельщики убили моих людей, — Суворов встал. — Вы, сталкеры, нарушили все возможные правила, устроили резню! Это вам с рук не сойдет! — он указал пальцем на Кобальта, — А тебя я вздерну, богом клянусь.

     — Пусть свидетель ответит на вопрос, — вмешался Ленни К. – Его прошлое может многое рассказать о его личности и мотивах.

     Иван Иванович покосился на главу Гума, затем посмотрел на Мейерхольда и нехотя кивнул.

     — Ну, я недавно на поверхности, — заговорил Мейерхольд, растерянно оглядываясь. — Несколько месяцев назад вышел из убежища. В районе Полянки…

     — Что это за убежище с запасами воды на пятнадцать лет? — спросил Батя. — Сроду таких не видел.

     Лицо Мейерхольда исказилось в недовольной гримасе.

     — Бункер был рассчитан на проживание пятисот человек, а нас было всего несколько семей. Запасов хватило надолго.

     — Хватит врать! Ты урка! – обрушился Батя.

     — Что за вздор! – воскликнул Мейерхольд. – Я честный человек, ученый.

     Встал Трофимов.

     — Попрошу сторону обвинения не перебивать свидетеля. Они его намеренно провоцируют.

     Иван Иванович кивнул Бате, тот кивнул в ответ.

     — Продолжайте, — сказал губернатор.

     — Ну, я вышел на поверхность, увидел весь этот кошмар. Пустые улицы, ржавые машины, и никого. Первое время не знал, что делать. Боялся, что остался единственным выжившим, — он вздохнул. – Потом ночью увидел зарево со стороны кольца, ужасно обрадовался. Пока добирался сюда, меня дважды чуть не убили эти животные мутанты. А когда увидел людей, живущих полной жизнью, как будто и не было катастрофы, сразу разрыдался от счастья, — он прервался, театрально утирая слезы с глаз. — Меня не приняли в общины, поэтому я стал вольнонаемным, работал подсобным рабочим в Гуме и Кремле. На воду и еду зарабатывал, большего мне и не нужно было, ведь я теперь жил среди людей.

     — Виктор Мейерхольд — пример того как честный, умный человек столкнулся один на один с несправедливостью нашего мира, — добавил Трофимов. — И оказался брошен, никому не нужен. Когда Великий князь узнал о его трагической судьбе, он немедленно распорядился принять его в Гортранс.

     — Ты когда—нибудь видел этого человека? – громко спросил Батя у Кобальта.

     — Он напал на моего напарника, пытался отобрать флягу с водой. Предлагал купить ерша.

     — Клевета! – заявил Трофимов. – Они пытаются очернить свидетеля.

     — Покажи руки и зубы, — обратился к Мейерхольду Кобальт.

     Мейерхольд нехотя подчинился — выставил ладони на свет, открыл рот.

     — Цианоз кожи и черные зубы, — произнес Кобальт, удовлетворившись увиденным. — Признак долгого сидения на ерше. Уверен, если поспрашивать у других бомжей возле библиотеки Ленина, они подтвердят, что он никакой не работяга ученый, а варщик и сбытчик этой гадости.

     — Фуфло гонишь, гнида! – злобно выкрикнул Мейерхольд.

     Иван Иванович от удивления выпучил глаза. Трофимов указал Мейерхольду жестом — помалкивать.

     — Чем опасно это вещество? — спросил жрец Ямс. — Насколько я слышал, оно помогает отсрочить обезвоживание.

     — Это наркотик, — пояснил Кобальт. — Люди сходят от него с ума, видят галлюцинации, могут напасть на близких и даже убить их, а потом ничего не вспомнить. Я такое видел многократно. От долгого употребления мозг полностью атрофируется.

     Трофимов замахал руками.

     — Уважаемые судьи трибунала, напоминаю, что перед нами свидетель, а не обвиняемый. Мы рассматриваем дело об убийстве наших граждан, предлагаю вернуться к рассмотрению, по существу.

     Судя по тону, постановке голоса и уверенности, Трофимов — бывший адвокат, не иначе.

     — Они предложили ему место дружинника, а взамен попросили придумать эту ложь. — сказал Батя. – Любой бы человек на его месте согласился бы.

     — Как ты смеешь обвинять меня во лжи! Ты сам погряз в ней давным—давно. – взревел Суворов.

     — К порядку! Господа! – вмешался Иван Иванович.

     — Я не собираюсь больше слушать это! – Батя встал. – Весь этот цирк только ради того, чтобы изолировать сталкеров и лишить нас заработка. Уважаемые судьи Трибунала, мы люди и честно выполняем свою работу, благодаря которой все вы пользуетесь благами прошлого. Мы не претендуем на чужое, но и не позволим отобрать у нас наш стакан воды. Все эти обвинения ложные, прошу вас снять их немедленно и наказать Гортранс за клевету.

     — Я все видел! Это ты сделал! Ты! Он все врет! — Мейерхольд сорвался на крик и забился в истерике – глаза его стали безумными, изо рта летели слюни.

     Трофимов бросился его успокаивать, но тот орал будто одержимый. В зал вошли гвардейцы, подхватили Мейерхольда и вывели в коридор.

     Повисло молчание. Судьи Трибунала переговаривались вполголоса.

     — Я согласен, что свидетель не вызывает доверия, — заговорил Ленни К спокойным тоном. – Из—за ерша у него могло случиться помешательство. Я знаю, о чем говорю, мы используем ерш в изготовлении некоторых дешевых напитков. А по существу обвинения могу сказать вот что, напасть на дружинников, мог кто угодно. Мы даже не знаем, мертвы ли они. Возможно, они просто сбежали.

     Жрец Ямс кивнул и сказал:

     — Поддерживаю. Обвинения выглядят неубедительными.

     Суворов смотрел в стол, лицо у него стало пунцовым.

     — Ну что ж, господа, предлагаю проголосовать за полное снятие обвинений, — произнес Иван Иванович не слишком довольным голосом.

     Батя удовлетворенно улыбнулся, стукнул слегка локтем Кобальта, мол, мы победили.

     Внезапно резко распахнулись двери, вбежал, задыхаясь, дружинник и стал что—то говорить на ухо Суворову.

     — Напоминаю, что на трибунале необходимо озвучивать всю информацию судьям, — сказал Иван Иванович.

     Суворов кивнул вошедшему, и тот быстро удалился.

     — У нас появились новые доказательства, — сказал князь, поднявшись на ноги.

     Дверь снова открылась, в зал вошли люди с носилками. Поставили на пол, сняли накрытые сверху пледы. Под ними два обезображенных тела.

     Жрец Ямс выдавил из себя нечто невнятное, похожее на рвотный позыв, и закрыл нос от резкого запаха. Ленни К подошел ближе, чтобы рассмотреть тела.

     — Последние двое суток мои люди день и ночь прочесывали ближайшие районы, — произнес Суворов. — И нашли их.

     Слово взял воевода со странным дефектом глаз – правый зрачок отливал белым, левый же был совершенно черным.

     — Мы нашли машину на северо—восточной границе кольца в одном из дворов. Трупы лежали внутри. Судя по следам шин, там была еще машина, на которой убийцы потом скрылись.

     Кобальт заметил боковым зрением ошеломленное выражение лица Бати. Сам он старался сохранять спокойствие, хотя прекрасно понимал, что это конец.

     Найти что—то случайно в тех глухих места, все равно что отыскать дерьмо голубя на заснеженной равнине. Нет, они точно знали где искать. Их направили. Только два человека знали точное местоположение машины — он и Витька.

     Витька…

     — У одного пулевое в голову, у второго череп всмятку, — заключил Ленни К, вернувшись на свое место.

     — Деньги нашли? — спросил Суворов воеводу.

     — Нет. Пропали.

     — Не пропали, — уточнил Суворов громко, чтобы слышали все. — Их украли.

     — Это также нашли в машине, — белоглазый положил на стол нож с вырезанной надписью: «Сталкер» и «Тень» на другом обороте.

     Должно быть, Витька выронил на сидении, когда отгонял машину. Или специально подбросил, чтобы подставить Мид. Неужели он это сразу задумал? Забрать деньги и сдаться врагу. И ради чего? Должности дружинника в Гортрансе?

     Из—за невыносимой вони Иван Иванович попросил быстрее убрать тела. Побледневшему жрецу Ямсу принесли стакан воды. Ленни К сидел со спокойным выражением лица, скрестив ладони на столе. Наверняка уже думал о предстоящей вечеринке в Гуме и рекордной выручке, которая год от года в Праздник воды только растет.

     Батя взял слово. Говорил недолго и с некой настороженностью в голосе, и это заметили все: сталкеры невиновны, трупы ничего не доказывают.

     Кобальту пришла в голову идея рассказать о летающей твари, но он быстро от нее отказался. Это звучало бы еще более нелепо, чем признание в убийстве дружинников с целью ограбления.

     Следующим выступил Трофимов, огласил требования Гортранса. Ущерб оценили в пять тысяч фляг, что было втрое больше того, чем располагала казна Мида. Кобальта и всех причастных следовало выдать Гортрансу, что автоматически означало смертную казнь. Батя должен сложить полномочия, в Мид вводится совместный контингент миротворцев из других общин — для поддержания порядка, усмирения экстремистских настроений и контроля за новым главой, которого изберут совместной комиссией. На другом языке это означало полное уничтожение суверенитета Мида.

     — Общины Садового Кольца многие годы живут бок о бок друг с другом, поддерживая хрупкий мир, который мы так долго создавали, — говорил Трофимов. — Сталкеры решили, что они лучше других, решили, что могут устанавливать собственные правила и вести себя как разбойники. Сегодня они нападают и грабят дружинников, а завтра нападут на Кремль. Это необходимо пресечь на корню.

     После недолгих обсуждений судьи вынесли обвинительный вердикт. Мид обязали покрыть полный ущерб, а также выдать Гортрансу Кобальта, как единственного опознанного нападавшего. Губернатор убеждал жреца Ямса и Ленни К поддержать и другие требования, но они проголосовали против. Мид сохранил независимость, хотя и лишился лучшего сталкера и будущих выгодных контрактов.

     — Решение окончательное, обжалованию не подлежит. Вступает в силу завтра в двенадцать ноль—ноль пополудни, — Иван Иванович закончил чтение приговора. Затем обратился к Кобальту. — Советую вам провести это время в раздумьях о том, что вы совершили. Свой бандитской выходкой вы поставили мир в Садовом кольце под угрозу.

     — Можете не сомневаться, уважаемый губернатор, он ни минуты не проведет в тюрьме. Я лично повешу его на парящем мосту в назидание любому, кто посмеет в будущем считать себя выше закона, — Суворов договорил и обратился к Кобальту. — Следи за часами.

     Затем великий князь, чувствуя триумф, перевел взгляд на Батю и с довольной ухмылкой фыркнул.

     Заседание закончилось, Батя молча встал и направился к машине. Кобальт догнал его на лестнице.

     — Постой. Ты что не останешься?

     Батя смотрел на него совершенно пустым и потерянным взглядом.

     — Зачем? – спросил он, искренне не понимая вопроса.

     — Что значит зачем? На Праздник воды конечно. Выпить с губернатором, посмотреть представление — как ты делаешь каждый год.

     Батя взглянул на Кобальта сочувственно, как на бойца в бреду после возвращения с тяжелого боя.

     — Понимаю, у тебя шок, — он по—отечески приложил ладонь к щеке сталкера. — Ты не осознаешь произошедшее. Поехали домой, мы все обговорим, вместе решим, как сказать Оле.

     Кобальт резко схватил его руку.

     — Нет! Иди и скажи им, что мы не уезжаем. Я хочу посмотреть представление.

     — Да ты что вообще говоришь?! Какой представление! – взревел Батя. – Ты понимаешь, что произошло? Тебя приговорили к смерти!

     — Мне плевать! – отмахнулся Кобальт. – Я хочу остаться.

     – Мы возвращаемся в Мид! Я должен объяснить людям, почему я завтра открою двери и позволю этим ублюдкам забрать моего лучшего сталкера, героя, мужа моей дочери. И я ничего не могу сделать, чтобы этому помешать. И не знаю, как смотреть потом им в глаза, но я вынужден это сделать, потому что или ты, или они. Я все сказал.

     Глаза у Бати покраснели, в них появились слезы, но старый вояка ни за что бы не позволил пустить их наружу.

     Они вышли на улицу.

     — Мы уезжаем! – твердо сказал Батя, чтобы слышал не только Кобальт, но и гвардейцы. – Ноги моей больше здесь не будет!

     Сели в машину. Водитель, чувствуя напряжение в салоне, вдавил педаль. Джип выскочил из Спасских ворот и взял курс «домой».

     ***

     Петр упал неожиданно и тихо, словно высохший осенний лист. Еще минуту назад откалывал киркой кирпичи, шутил, подбадривал Витьку, а сейчас лежал навзничь на горячем бетоне с неестественно искривленным выражением лица.

     Стемнело, стояла изнуряющая духота. Главные часы на башне показывали четверть десятого.

     Витька затащил Петра внутрь мавзолея и уложил на плед. Старик держался за грудь, жадно захватывал воздух ртом.

     — Эй! – Прораб вбежал за ними следом. – Еще сорок минут работать! Что у вас там?

     Петр кряхтел, зажмурившись от мучительной боли. На лбу выступил холодный пот.

     — Ему очень плохо. Наверное, сердце. Его надо к врачу.

     — Где ж я тебе его возьму? — сказал Прораб. – В Кремль меня не пустят — я такой же бомж, как и вы.

     Витька взял Петра за руку. Рукопожатие старика все еще оставалось сильным — он продолжал цепляться за жизнь.

     — Иди заканчивай работу, ему уже не помочь, — Прораб пристукнул требовательно ногой.

     Витька прислушивался, Петр пытался что—то сказать.

     — Ты меня слышишь? Работать! А то еще пять литров штрафа выпишу.

     — Да заткнись ты уже! — рявкнул Витька.

     Прораб постоял недолго и, буркнув что—то под нос, ушел. Снаружи продолжали греметь кирки и грохотать носилки с камнями.

     Витька вытащил из тайника Петра бутылку с водой, дал хозяину несколько глотков. Спустя минут десять, а может и полчаса – Витька совершенно потерял счет времени — Петр перестал кряхтеть. Стал дышать размеренней, тело обмякло и лишилось сил.

     Скрюченным пальцем он указал на тайник. Витька решил, Петр хочет еще воды – протянул ему бутылку, но тот сделал жест, означавший, что можно оставить воду себе.

     В тайнике, в целлофановом пакетике, хранилась небольшая книжка размером с ладонь.

     Сергей Есенин — «Сборник стихов».

     Петр раскрыл пальцем книгу и указал на текст. Витька начал читать.

     — «Не жалею, не зову, не плачу,

     Все пройдет, как с белых яблонь дым.

     Увяданья золотом охваченный,

     Я не буду больше молодым…».

     Петр слушал стихотворение абсолютно умиротворенно. Когда Витька закончил читать, у старика из глаз потекли слезы.

     — Я натворил так много зла…

     — Молчите лучше, отдыхайте.

     Петр указал на книжку и произнес, делая долгие паузы между словами:

     — Читай… между… строк…

     Витька кивнул, совершенно не понимая, что говорить в такой ситуации. За тот короткий срок, что он горбатит на Прораба, Петр стал ему настоящим другом — которым Кобальт не стал за пятнадцать лет.

     — Исправь мою ошибку, — сказал Петр.

     — О чем вы говорите?

     — Освободи ее.

     — Я не знаю как.

     — Жатва… не позволь ей…

     Петр закрыл глаза. Постепенно его дыхание становилось все тише, и, в конце концов, грудь перестала вздыматься.

     Умер.

     Вскоре вернулись работяги. На мертвого старика, с которым вместе работали весь день, никто не обратил внимания. Их заботила только вечерняя норма воды и те протухшие крохи, что здесь принято называть едой.

     Витька попросил у Прораба разрешения похоронить Петра.

     — Здесь негде. Скоро тут все перекопаем, — Прораб подумал немного и сказал. – Отнеси к мусорной куче, завтра машина заберет. Я попрошу водителя, чтобы он его присыпал.

     — Спасибо.

     — Эй, — крикнул ему в спину Прораб. – Ищи себе напарника, норму выработки никто не снижал. Ты теперь у меня здесь надолго.

     Бутылку с водой — заначку Петра уже стащили. Витька замотал труп в плед и понес к выходу. Снаружи за ним увязался надзиратель — шел по пятам прямиком до груды мусора высотой с два человеческих роста.

     Со стороны Гума доносились развеселые крики и смех. Народ толпился у входа. Сквозь рокот голосов Витька вдруг услышал знакомые нотки. Тот самый парень со странными глазами, которого он спас. Это определенно его голос.

     — Долго там будешь стоять!? – спросил надзиратель. – Кидай его и давай назад.

     «Снайперы не стреляют в спину».

     Витька положил тело на брусчатку возле мусорной кучи и незаметно подобрал осколок гранитной облицовки. Надзиратель отошел на два шага, пропуская его вперед. Витька остановился напротив него, поднял взгляд в небо. Полумесяц, словно надкусанное печенье, указывал острыми концами прямо на него. Это знак. Сейчас или никогда.

     — Ну чё встал?

     Витька метнул в надзирателя камень. Попал точно в лоб. Бедолага вскинул руки вверх и рухнул на спину, словно бревно.

     Витька побежал, что было сил. Выскочил на свет прожекторов у входа в Гум, дыша и рыча словно дикий зверь. Люди с криками расступились.

     — Помогите, убивают!

     — Бомж! Бомж!

     Витька безуспешно пытался разглядеть в толпе странноглазого парня, но нигде его не видел. Люди косились на него с презрением, как на таракана, которого необходимо прибить тапком.

     — Фу—уу, — какая—то девушка закрыла нос рукой. – Какой он вонючий. Котик, давай войдем внутрь, я сейчас задохнусь.

     — Бомж, пшел отсюда!

     Подошли охранники Гума. Главный Паша Витьку не узнал.

     — Ты чей? — спросил он.

     Витька помотал головой — мол, ничей.

     — Задержите! – закричал через всю Красную площадь Прораб. – Он мой!

     — Беги давай, — полушепотом сказал Паша, кивнув в сторону Воскресенских ворот.

     Витька не шелохнулся — ноги словно вросли в землю. Только беспомощно озирался от осознания грядущего беспросветного ужаса.

     — Он, наверное, пить хочет. Дайте ему воды, — сочувственно сказали из толпы.

     Прораб и второй надзиратель остановились в нескольких метрах за его спиной.

     — Он с бригады сбежал, — Прораб срывался на одышку. — Я его заберу. Можно?

     Паша взглянул на Витьку с жалостью, затем кивнул Прорабу и вместе с охраной двинулся обратно ко входу.

     — Иди сюда, урод, давай.

     Витьке заломили руки. Он согнулся не в силах сопротивляться.

     — Эй! Это же Санька! – воскликнул голос из толпы.

     Вперед вышел лощеный подтянутый парень с гладко выбритым лицом и зачёсанными набок волосами. Его белесый правый глаз слегка щурился.

     — Вы это, ошиблись, — сказал Прораб. – Он из моей бригады.

     — Это ты ошибся, папаша. Это Санька, друг мой. Давай—ка отпусти его.

     Прораб в растерянности пялился на белоглазого, подбирая слова для ответа. Судя по внешнему виду, перед ним большой человек, со связями.

     — Он… мне должен, — дрожащим голосом произнес Прораб.

     Белоглазый запустил руку в карман, вытащил охапку монет и швырнул ему под ноги.

     — На сдачу ванну прими.

     Прораб с надзирателем принялись судорожно собирать деньги. Затем молча удалились в сторону мавзолея и исчезли в темноте.

     Парень подошел к Витьке, улыбнулся и хлопнул по плечу.

     — Пошли, Санька, приведем тебя в порядок.

     Оставшиеся на улице смотрели Витьке вслед с удивлением и даже завистью, хотя еще минуту назад готовы были убить его.

     Дальше все происходило как в чудесном сне, который может присниться только единожды, и потом всю жизнь помнишь его, представляя, будто это было в реальности. Только это и была реальность.

     Робсон, так его звали, привел Витьку в темное помещение, где ждали две ослепительные красавицы.

     — Как закончишь развлекаться, приходи в вип зал. Побазарим.

     Витька не знал, сколько Робсон заплатил, но обращались с ним, как с королем: помыли в ванне с пеной, промассировали уставшие мышцы, подстригли и побрили, дали новую одежду. Потом отвели к той самой девушке, прогнавшей его в прошлую встречу из—за отсутствия денег.

     Витька даже не успел смутиться – девушка стянула с него одежду и утащила в постель. Все произошло инстинктивно. Горячие руки скользили по его онемевшему телу, она шептала на ухо ласковые слова, которые прежде никогда не доводилось слышать. Витька сходил с ума от ее запаха, прикосновений к шелковым волосам и сладости губ. Провалившись в экстаз, он совершенно выпал из реальности.

     ***

     Когда Ленни К сообщили, что в Гум пришел Кобальт, он лично спустился в фойе, чтобы его встретить.

     — Не ожидал увидеть тебя здесь сегодня, — Ленни приветствовал гостя поклоном с прижатыми ладонями к груди.

     Кобальт кивнул в ответ. Последний раз он бывал в этих стенах больше десяти лет назад, и те воспоминания не были радужными. Проще сказать, из—за постоянного пьянства, воспоминаний толком и не осталось.

     — Мне жаль, что так вышло сегодня, — сочувственно сказал Ленни.

     — Ты принял единственно возможное решение.

     Кобальт не держал на него зла. Ленни при всем желании не мог ему помочь на трибунале. Его голос всего лишь один из трех, и он не стал бы подставляться даже ради старого друга.

     Кобальт, Фридом и Ленни, тогда в убежище — еще просто Димка, Костя и Лёня. Золотая Тройка. Им доверяли только сложнейшую и опаснейшую работу, с которой никто не мог справиться. Сколько всего им пришлось повидать… С тех пор, кажется, миновала целая жизнь.

     — Все мои двери сегодня открыты для тебя. Любое желание за счет заведения.

     Кобальт сел с краю барной стойки, в тени. Заказал двойной скотч. Взяв стакан, долго смотрел, как переливается по стенкам выдержанный несколько десятков лет маслянистый напиток. Терпкий травянистый запах перебивал сигаретную вонь.

     «Кобальт. Такой будет твой позывной».

     «Почему Кобальт?»

     «Я прочитала в учебнике по химии, что древние люди окрашивали стекло с помощью кобальта в синий цвет. А ты знаешь, пап, это мой любимый цвет».

     «Конечно, знаю».

     «Кобальт используют в металлургии, чтобы сталь становилась крепче, а еще он входит в состав витаминов. Видишь, какой он хороший и полезный. Все, я выбрала. Теперь твоя очередь».

     «Может быть, фея?».

     «Пап, ну мне же не пять лет уже. Придумай что—нибудь более взрослое».

     «Ну, я даже не знаю. Пусть будет чебуречка».

     «Это ты пошутил, да? Чтобы меня позлить».

     «Совсем нет».

     «А, я назло тебе соглашусь. Я чебуречка».

     «А, я Кобальт».

     Ведущий объявил со сцены следующего гостя. Толпа встретила великого мага и чародей Грудини сдержанно и как—то даже устало.

     За пятнадцать лет скитаний по общинам с одними и теми же фокусами, Сергей Сергеевич Грудинин приелся публике, как надоедливая вша. Однако частичка чуда, которую он неизменно приносил с собой, вселяла в людей надежду на что-то светлое.

     «Если мы когда—нибудь потеряемся, ты всегда найдешь меня с помощью радиоволн. Инструкцию как настроить радиостанцию, я тебе написал».

     «Но этого же не случится, пап? Мы никогда не расстанемся?».

     «Конечно, нет. Это на всякий случай. Главное, помни, я всегда буду слушать эфир».

     Кобальт мыслями вернулся в прошлое. Щелк, щелк, клац, клац… Два отполированных деревянных шарика катались по ладони Грудинина, словно любовная парочка в танце. Пальцы фокусника ловкими движениями подбрасывали их в воздух — шарики стучали друг об друга, раскручивались, скользили по ладони будто приклеенные. Потом фокусник сжал шары в кулак, раскрыл и…

     — Ух ты, — воскликнул Витька. – Исчезли.

     Грудинин театрально продемонстрировал ладони, задрал рукава — пусто.

     — Как вы это сделали?

     — Магия.

     На лице Грудинина растянулась искусственная сценическая улыбка, но глаза все также блестели от страха. Четырехлетний Витька подвоха не заметил.

     Дмитрий бродил взад—вперед по пустому фойе Белорусского вокзала, безуспешно пытаясь связаться с братом по рации. Уговор был простой — встретиться здесь и вместе отправиться в Шереметьево, где будет ждать самолет. Но Серега и Юлька так и не появились.

     Все изначально пошло не по плану. Жена брата Лена и сын Витька так и не спустились к подъезду в назначенный час. Дмитрий поднялся в квартиру и нашел их на полу без сознания. На столе стояли два стакана — один пустой, другой полон на три четверти. Должно быть, добытая Сергеем накануне в ближайшей колонке вода, уже была отравлена. Лена выпила слишком много, и процесс уже был необратим. Несмотря на все попытки Кобальта вызвать у нее рвоту, девушка умерла, так и не придя в сознание. С Витькой, к счастью, обошлось. Выпил он немного, к тому же детский организм оказался более устойчив.

     Дядю Диму мальчик сразу узнал, о случившемся до потери сознания ничего не помнил.

     — Мама с папой попросили меня тебя забрать. Они ждут нас на вокзале.

     Это была необходимая ложь.

     Слухи о том, что вода под землей теперь тоже отравлена быстро разрослись по Москве. Начались погромы и паника. Одни защищали накопленные запасы воды до последней капли крови, другие готовы были ради этой воды убивать. И неважно кто ты: бандит, полицейский, кухарка, пенсионер. Люди, еще недавно называвшие себя цивилизованными, превратились в стадо зверей, готовых без разбору нападать и убивать прохожих, соседей, друзей и даже родных.

     На Цветном бульваре Дмитрий увидел, как двое, парень и девушка, избивают бездыханного мужчину. Нападавшие были подростками лет пятнадцати. Велев Витьке дожидаться в укрытии, он бросился на помощь, рассчитывая, что при виде взрослого мужика шпана испугается и сбежит.

     — А ну, пошли вон! Что творите! Зачем его бьёте?

     Подростки накинулись на Дмитрия с воплями и проклятиями словно бешеные собаки. Уворачиваясь от кулаков и палки, которой была вооружена девушка, он стал отступать.

     — Перестаньте! Хватит! Вы что!

     Сзади кричал от страха Витька.

     — С тебя еще не хватит, ослина! А так тебе это понравится!

     Удар палкой пришелся в голову, и Дмитрий поплыл.

     — Убей его! Убей! – орала девушка.

     Кровь из разбитой брови заливала правый глаз, из носа затекала в рот.

     — Воду давай, ослина!

     В руке парня блеснул нож.

     Дмитрий с ужасом осознал, что, расправившись с ним, обезумевшие не побрезгуют и ребенком. Именно в этот момент началось запоздалое перерождение из Дмитрия Дорожного, законопослушного гражданина, не имевшего никогда даже штрафов за парковку — в холоднокровного, циничного, безжалостного Кобальта.

     Все произошло очень быстро. Выхваченный из руки противника нож, тут же оказался в его грудине. Подросток захрипел, выплевывая кровь изо рта, и упал, расшибив голову о бордюр.

     Дмитрий выбил ногой палку из руки девушки, схватил ее за шею и, превозмогая боль от впившихся в плоть зубов, задушил ее.

     Несколько минут простоял рядом с двумя трупами, пытаясь осознать произошедшее. Если бы не он убил, убили бы его.

     Поступил правильно.

     Мужчина, которого Дмитрий спас, оказался известным на весь мир иллюзионистом. В былые времена Великий Грудини давал грандиозные шоу с участием сотен ассистентов и сложнейшего оборудования. Перед глазами тысяч восхищенных зрителей его резали гигантские ножницы, он парил на сцене, словно птица, безошибочно угадывал, о чем думают люди из зала. И теперь этот полумифический волшебник, грязный и обросший, лежал в крови на тротуаре, едва не убитый за пол литровую бутылку воды.

     Последние недели Грудинин жил в убежище вместе с друзьями, известными и богатыми бизнесменами. Несколько дней назад ему потребовалось выйти для того, чтобы встретить мать, которую сопровождали доверенные люди из Подмосковья. К несчастью для него встреча не состоялась — престарелая мать, не пережив пешего похода, скончалась в пути где—то в районе Нагатинской поймы. Вернувшись в убежище, Грудинин обнаружил его разграбленным, а всех жильцов жестоко убитыми. Все, что у него осталось — одна бутылка с водой.

     — Это все творят урки, которые из тюрем сбежали. Им кто—то сказал, что в Москве полно воды, вот они и ринулись все сюда. Нормальные, воспитанные люди не стали бы вести себя так, — сказал Грудинин.

     Шло время, а Сереги и Юльки все не было. На вызовы по рации не отвечали. Дмитрий изнывал от волнения. Корил и ненавидел себя за то, что сам не отправился за Юлькой, а повелся на уговоры брата разделиться. Хотя если бы не Дмитрий, Витька наверняка бы умер, не дождавшись родного отца.

     Надо вернуться в Марьино и искать их. Оставить Витьку тут с этим Грудининым? А, вдруг они разминутся по пути?

     С Серегой они росли не просто братьями — лучшими друзьями. Дмитрий знал, что брат никогда, ни при каких обстоятельствах не бросил бы Юльку, и будет защищать ее даже ценой собственной жизни. Того же Серега ожидает от Дмитрия.

     Наверное, у обоих сели батарейки в рации… Они уже рядом… Скоро будут… Немного опаздывают…

     — А когда мама с папой придут? – спросил Витька, вглядываясь в окно.

     — Скоро, — ответил Дмитрий. — Очень скоро.

     Подошел Грудинин, заговорил вполголоса:

     — Самолет взлетит уже через четыре часа. До аэропорта топать двадцать километров по рельсам. Надо идти сейчас, или не успеем.

     Дмитрий молчал.

     — В Москве нельзя оставаться, — продолжал давить фокусник. — Мы здесь все умрем.

     — Знаю.

     — Они не придут, смирись.

     Дмитрий отошел к другому окну. Грудинин следовал за ним, как привязанный.

     — Разве ты не понимаешь? Их убили!

     Дмитрий схватил Грудинина за шкирку, упер в стекло.

     — Заткнись, или я тебя сам заткну.

     — И что потом? Так и будешь сидеть здесь, тешить себя иллюзиями, пока от жажды не сдохнешь? Будешь продолжать врать пацану, что его родители живы?! Очнись, мужик, мир сошел с ума.

     Дмитрий толкнул Грудинина, но теперь это больше напоминало жест отчаяния. Он понимал логику, все понимал. Но не мог, просто не мог уйти.

     — Сейчас надо думать о живых, — заговорил Грудинин. — У тебя есть пацан, его единственный шанс выжить — успеть на тот самолет.

     Дмитрий почувствовал, как темнеет в глазах. Грудинин усадил его на пол, дал глоток воды. Витька тихо хныкал, свернувшись калачиком на лавке.

     — Послушай, а вдруг они уже на полпути в аэропорт? – предположил Грудинин. – Ты сам сказал, мы опоздали на сорок минут.

     — Они бы нас дождались.

     — Ты уверен? Нет, еще раз подумай и скажи — ты уверен?

     — Со мной его сын!

     Дмитрий осекся, взглянул в сторону лавки. Мальчика нет.

     — Витя?

     Вскочил осматриваясь.

     — Витя!

     Выбежав наружу, Дмитрий заметил белую рубашку, мелькнувшую между машинами. Мальчик прошмыгнул в переход под Тверским путепроводом.

     — Стой!

     Дмитрий нагнал его у церкви в двухстах метрах от вокзала. Подхватил на руки.

     — Пусти! Пусти! Мамочка!

     — Успокойся, Витька!

     Мальчик вырывался.

     — Где моя мама? Ты наврал, что она придет? Где она?

     — Твоя мама умерла.

     — Мама… Дай мне маму!

     Дмитрий обнял племянника и держал крепко, пока тот рыдал, уткнувшись ему в плечо.

     — Чшшш… Я тебя не оставлю! Никогда! Обещаю.

     Подбежал, задыхаясь, Грудинин, махнул судорожно рукой в сторону открытой калитки. Они укрылись на территории старой церкви.

     Со стороны вокзала доносились крики, стучали по металлу, разбивались стекла. Вскоре здание охватил пожар, в небо поднялись клубы черного дымы.

     — Это урки. Они теперь власть в городе, — сказал Грудинин. – Нам тут больше нечего делать. Сунемся туда, нас убьют.

     Дмитрий понимал, что Грудинину плевать на Серегу и Юльку, плевать на Витьку и самого Дмитрия. Они нужны ему только как способ спастись, в одиночку ему до самолета не добраться. А зачем Грудинин нужен им? Встанет ли он на их защиту, если придет час?

     Они направились в сторону Савеловского вокзала. Дороги были забиты машинами — люди пытались покинуть город, многие так и умирали в собственных машинах от жажды или отравления темной водой. Кобальт нес Витьку на руках и закрывал ему глаза, чтобы тот не смотрел на трупы.

     Со стороны Белорусского небо заволокло густым дымом. Пожар перекидывался на соседние постройки, и одному богу известно сколько зданий сгорит в угоду развлечениям кучки отморозков, решивших устроить праздник на костях человеческой цивилизации.

     В последующие месяцы разрозненные группировки урок укрупнятся в несколько противоборствующих кланов. В поиске воды будут прочесывать район за районом, квартиру за квартирой, грабить и убивать. Вскоре главари кланов поймут, что не в состоянии больше обеспечить водой свои армии. Грянут междоусобицы, кланы вновь распадутся на мелкие кучки и постепенно вымрут от жажды. Небольшой костяк самых отъявленных негодяев все же сохранится и станет главной дестабилизирующей силой в Садовом кольце.

     Миновав Савёловский вокзал, они двинулись на север параллельно Дмитровскому шоссе. На путях встречались десятки вставших на вечный прикол электричек и опустевшие депо. Тогда Кобальт впервые заметил перемены в окружающей растительности. Трава и кустарники теперь росли кучней, стебли стали заметно шире, одуванчики увеличились в размерах, — словно некто добавил в почву препарат способный придать всей флоре двойную дозу жизни. По какой—то непонятной причине темная вода убивала людей и животных, но одновременно вселяла жизненную энергию в растения.

     Ему тогда подумалось: «Если такое будет продолжаться, город вскоре превратится в амазонские джунгли».

     Он оказался недалек от истины.

     У Лианозовского парка на дорогу выскочила орава странных существ, издали напоминавших грызунов. Длинные хвосты, гладкое чешуйчатое тело, рыбья голова и крохотные лапки, которыми крысята орудовали настолько мастерски, что с лихвой развивали скорость взрослой собаки.

     — Что за твари!? – вскрикнул Грудинин.

     Вооружившись палкой, Дмитрий усадил Витьку на плечи и приготовился к обороне.

     Существа бросились к ним кучно, словно стая муравьев на сахар.

     Кобальт пнул одну ногой, второй заехал палкой, третьей Витька зарядил камнем точно в морду. Грудинин демонстрировал чудеса ловкости — снайперски швырял камни по целям, снося тварей, как кегли. Крысята рычали, пищали, однако даже после оглушающих ударов приходили в себя и вновь бежали в атаку.

     — Назад! — крикнул Грудинин.

     Дмитрий замешкался, и внезапно острые зубы впились ему в лодыжку.

     Он схватил тварь, оторвал от кровоточащей раны и попытался расплющить в руке, однако на поверхности ее тела образовался монолитный щит. Швырнув тварь в ораву собратьев, Дмитрий, прихрамывая, принялся отходить к ближайшим жилым домам.

     — Сзади! – крикнул Витька.

     Дмитрий обернулся и увидел, что твари окружали их в кольцо. Грудинин исчез неизвестно куда.

     Пульсирующая острой болью рана на ноге притягивала крысят сладким запахом крови. Дмитрий не успел опомниться, как десятки мелких ртов впились в правую ногу, разрывая кожу и вгрызаясь в мясо.

     Он заорал и свалился вместе с Витькой на землю. Мальчик кувырками откатился в кювет. Несколько тварей ринулись за ним.

     Прогремели выстрелы. Твари заверещали от страха и кинулись обратно в лес. Некоторым так понравилась плоть Дмитрия, что они продолжали ее терзать, пока неизвестные мужчины, позднее взявшие позывные Ленни и Фридом, не разделали их с помощью камней и ножей. Стрелявшим оказался бывший военный с позывным Батя.

     Нога Кобальта представляла собой кровавое месиво. Будущая жена Ольга перетянула ее ремнем, чтобы остановить кровотечение. Так они и познакомились.

     Спасители проживали в убежище неподалеку. Услышав крики Грудинина, бросились на помощь. Помимо них в убежище было еще двадцать человек. За несколько последующих лет Батя спасет еще двадцать пять душ, которые впоследствии и станут костяком Мида.

     Очухавшись, Дмитрий попытался уйти.

     — С такой раной ты не пройдешь и пары километров — умрешь от потери крови, — сказала Ольга.

     — Я дойду! Мне надо в аэропорт. дойду… дой…

     Он потерял сознание, пришел в себя только через несколько дней. На счастье, среди выживших оказался семидесяти трехлетний профессор хирургии Иосиф Шиллингер, собравший Дмитрию ногу по кусочкам. Профессор Шиллингер скончается через два года от рака, не дожив нескольких месяцев до возвращения на поверхность.

     Первое, что спросил Кобальт после пробуждения: видели ли они самолет?

     — Улетел твой самолет. Уверен, твоя дочь была на борту. С ней все будет хорошо, — ответил тогда Батя.

     С этой фразой в голове Дмитрий жил оставшиеся годы. Первое время нескончаемо слушал радиоэфир и отправлял сообщения на все возможные частоты, надеясь получить от Юльки хоть весточку. Как добралась? Там безопасно? Есть ли чистая вода?

     Чебуречка молчала.

     За пятнадцать лет она ни разу не вышла на связь. По мере того как Юлька взрослела, он придумывал для дочери все новые оправдания: она еще слишком мала и, наверное, злится на него — считает, что папа ее бросил; она подросток, у нее есть дела поважнее, чем болтовня со стариком папашей, застрявшим, по меркам нового времени, на другой планете; она взрослая женщина, вышла замуж, родила детей и живет счастливо в недоступной тварям хижине на берегу чистого горного озера. Бывали тяжелые дни, когда жизненные обстоятельства окунали его в дерьмо, и он начинал думать: «Они не успели в аэропорт»; «Их убили урки»; «Их убили горные твари». Когда эти мысли появлялись, Кобальт щедро топил их в алкоголе. Постепенно лицо дочери исчезало из памяти, будто кто—то подтирал его ластиком. Не осталось ничего, кроме не стихающей боли.

     ***

     Дождавшись окончания выступления Грудини, Кобальт под шум скудных аплодисментов направился за кулисы. На барной стойке остался нетронутым стакан скотча.

     ***

     — Пацаны, знакомьтесь! Мой спаситель. Санька.

     Робсон заключил Витьку в крепкие объятия. От выпитого белоглазый потерял равновесие, и они едва не завалились на забитый алкоголем и едой стол.

     — Держи—держи меня. Ха—аа. Ну и хватка у тебя, Санька, — Робсон постучал его по предплечьям. – А силища—то, силища в этих худых руках какая живет.

     — Значит тот самый, — сказал одобрительно один из парней, полностью лысый, длинный и худой. Представился Костяном. — Уважуха тебе за выручку Робсона. Если бы не ты, те уроды бы его кончили.

     — Двух гвардейцев голыми руками уработал. Зверюга.

     Робсон принял боевую стойку и помахал в воздух кулаками. Сделал вид, будто получает удар в нос и, театрально скривив лицо, упал на круговой диван.

     — За Саньку! — крикнули за столом.

     — За Саньку! За Саньку!

     Зазвенели рюмки и бокалы.

     — Я Витя…

     — За Саньку! — Робсон закинул ему руку на плечо. Второй рукой поднес полную рюмку коричневой жидкости ко рту. Кивнул — мол, пей.

     Витька сделал полный глоток. Горло обожгло, в голове взорвались искры. Машинально попытался отыскать воду или еду, чтобы заесть горечь, однако тут же наткнулся лицом на вторую полную рюмку.

     — После первой не закусывают. А после второй уже и смысла нет.

     Выпив четыре подряд, Витька окончательно поплыл. Робсон усадил его на диван, там их дожидались несколько полуобнаженных девушек. Одну из них Робсон тут же поцеловал, вторую параллельно лапал за грудь.

     Еды и воды на столе хватило бы, чтобы накормить человек двадцать. Витька даже представить не мог, какая сумма фляг на все это потрачена. Откуда у них столько денег?

     — Как отдохнул? — спросил Робсон, подмигнув Витьке.

     — Да, спасибо за все. Я правда благодарен. Очень.

     — Шери детка что надо, — Робсон подмигнул. — Скажи же? Ммм, а что она творит в тройничке. Обязательно попробуй как—нибудь.

     Витька вдруг подумал об Эли, и на душе стало совсем хреново. Она ждет его, место себе не находит, а он развлекается тут с другой, пьет алкоголь и веселится. Противно стало за себя.

     Стыдно.

     — А те двое, которых я…, — он прервался, подбирая слова.

     — Хлопнул, как цыплят, — закончил за него Робсон и рассмеялся.

     — Они, правда, гвардейцы Кремля?

     Робсон кивнул.

     — За что они тебя?

     — А, это… старые счеты. Я брату одного из них в прошлом месяце табло начистил, там же, за Гумом. Эй, Костян, помнишь, как гвардейца разукрасили?

     — Ага.

     — Стонал как баба: «Не бейте», «Пощадите». Ну, я и это, пощадил.

     — Так сдох он, кажись, — сказал Костян.

     — Да ты чё? Тогда понятно, почему братец его был так расстроен. Ну и хер с ним, главное, Санька оказался в нужном месте и в нужное время. Санька, ты мой спаситель.

     Костян поднял за Витьку бокал, осушил и тут же потерял к нему интерес, припав к груди красотки.

     — Я добро не забываю, — сказал Робсон Витьке на ухо. — Ты со мной будешь. Считай, у тебя есть работа.

     — Работа? Где?

     Робсон улыбнулся, затем вдруг вскочил и как заорет:

     — Дружина! Дружина! Дружина!

     — Дружина! — подхватили остальные.

     На противоположном конце зала за столиком сидела группа бритоголовых гвардейцев. Робсон показал им средний палец и выпил стакан залпом. Присутствующие расхохотались.

     — Сидят на стенах как шавки, тварь ни разу в лицо не видали, а считают себя лучше нас, — сказал Костян.

     — Да! — подхватили остальные.

     Еще выпили.

     — А ты сам—то откуда? — спросил Робсон.

     Витька чуть не ляпнул, что из Мида, но вовремя спохватился. Представься он сталкером, Робсон лично в том же самом переулке забьет его до смерти.

     — Я… ну это…

     — Слушай, а я тебя, кажется, узнал, — Костян указал на Витьку пальцем и слегка прищурился. – Точно! Вот это встреча.

     — Погоди, Санька, не пались пока, — взвизгнул Робсон, закрывая Витьке ладонью рот. — Проверим Костяна. А, давай зарубимся? Ставлю сотку, что первым угадаю кто он.

     Костян порылся в карманах, выложил на стол пару десятков фляг.

     — Лады, остальное отдашь если чё.

     — Наливщик, — Костян перевел вопросительный взгляд на Витьку. — В Кремле наши водовозки наливаешь, скачешь там со шлангом. Ну ты же это?

     Робсон с силой повернул голову Витьке к себе, уставился на него вплотную глаза в глаза.

     — Моя очередь. Сталкерская крыса! Ты же это, а?! Ну, отвечай! Признавайся!

     Все за столом замолчали и уставились на них. Витька не отводил взгляда от пронизывающих его до костей глаз Робсона.

     — Я…

     Робсон вдруг рассмеялся.

     — Да, не ссы, шучу я. Какой ты сталкер, на себя посмотри.

     Остальные тоже расхохотались.

     — Говорю же, наливщик он, — Костян вскочил, победно взмахивая руками, и чуть не перевернул коленями стол.

     Робсон поздравил его шлепком по щеке и сказал:

     — Только попробуй теперь вякнуть, дырявая башка, что не помнишь сколько воды сливаешь за сутки.

     Костян обратился к Витьке:

     — Так за что тебя выперли—то? Я думал, из Кремля только стариков, да немощных всяких гонят.

     — Я переливал. Часто. Ну, больше чем положено.

     — Так вот оно чё, Робсон, — воскликнул Костян. — Это из—за Санька все. А ты на меня катишь бочку, будто я клиентам не доливаю. Так эт Санька нам переливал.

     — Значит, не будешь больше излишки бомжам впаривать, — Робсон слизывал алкоголь с голой груди девушки. От прикосновений его языка она вздрагивала и смеялась.

     Костян вздохнул.

     — Мда… Ушли времена. Но я Санька, рад, что ты к нам попал. Нам, знаешь, такие люди нужны. Работы сейчас полно будет. Робсон тебя, конечно, еще введет в курс, — он продолжил вполголоса. — Хочешь знать, чего мы тут празднуем?

     Витька кивнул.

     — Мы сегодня крыс сталкерских раком нагнули! — Костян рассмеялся, обнажив выпирающие через один, словно клавиши фортепиано, зубы. — Ты бы видел рожу их главного, когда мы тела пацанов в зал занесли. Обтекал как ссыкло.

     — Тела?

     — А, ты не в курсе, наверное. Кобальт там такой есть, сталкер—шмалкер крутой, хлопнул наших на бабки. Думал, мы их не найдем. Мы бы конечно в жизнь не нашли, если бы…

     Костян прервался, постучал слегка Робсона по плечу.

     — А ты рассчитался со стукачом?

     Робсон приоткрыл белесый глаз.

     — Забыл, блин. Сходи ты, он там ждет поди сидит часа три уже.

     Костян вытащил из сумки мешочек со звенящими монетами. Затем потянул Витьку за плечо.

     — Пошли, прогуляемся.

     Они поднялись на второй этаж в административную зону с множеством дверей.

     — Ты не дорассказал про Трибунал. Так что там решили? — спросил Витька, стараясь сдерживать волнение.

     Витька ответа не услышал, потому что прямо перед ним возник Дюша Ток.

     «Стукач».

     Они молча пялились друга на друга, оба потеряв дар речи. У Тока глаза расширились, словно он видел перед собой голодную тварь, готовую сожрать его.

     — Знакомы что ли? — с безразличием в голосе спросил Костян, отсчитывая монеты.

     — Нет, — сказал Ток.

     Витька покачал головой. Костян протянул стукачу мешок. Ток стыдливо взял его.

     — Я Ленни должен. Если не отдам, он меня убьет.

     Объяснение предназначалось Витьке.

     — Да срать мне, — Костян махнул на Тока рукой. – Ты, главное, завтра с утра сделай как надо, и получишь втрое больше. Все понял?

     Ток судорожно покивал и, как только Костян отвернулся, сдриснул прочь.

     — Полезного нам стукача кремлевские подогрели, – сказал Костян, кивнув в сторону, где только что стоял Ток.

     Они спустились на первый этаж.

     — Погоди ка, посцать сбегаю, — Костян скрылся за дверью с табличкой WC.

     Витька припал спиной к стене. Ему не верилось, что это происходило на самом деле. Ток рассказал Гортрансу, где искать трупы. А кто ему рассказал? Так Витька же и рассказал. Вот же дурень наивный! Ток изначально знал про пропавшие деньги, можно было догадаться. Развел как дурачка.

     Надо вернуться и рассказать все Бате.

     — Кобальт…

     Нет, не почудилось. Это он, стоит в тени у кромки зала, смотрит на отдыхающих. Дядя здесь! Он пришел за ним!

     Витька подбежал к нему, дернул за плечо. Кобальт обернулся.

     — Слава богу, ты здесь. Мне так много надо рассказать.

     Удар справа оказался неожиданным.

     Витька лежал на полу, в глазах сверкали лучи красно—желтых прожекторов на потолке.

     Кобальт накинулся на него сверху, придушил одной рукой.

     — Как ты мог!

     Витька задыхался. Понял, что теряет сознание.

     Робсон налетел на Кобальта с разбегу. Они упали, сцепились на полу, началась драка. Подбежали охранники, растащили их.

     — Он первый ударил! Первый! — орал Робсон, пытаясь вырваться.

     Пришел Ленни, приказал отпустить Кобальта.

     Костян помог Витьке встать.

     — Ты знаешь правила, — обратился Робсон к Ленни. — Его надо расстрелять на месте. Он зачинщик драки.

     — У тебя будет такой шанс завтра, согласно решению Трибунала. А теперь, разошлись! – скомандовал Ленни.

     — Ну, лады, комерс, отпускай его. Давай, мы его на улице встретим.

     Ленни подошел к Робсону вплотную.

     — Он уйдет отсюда на своих ногах. Узнаю, что кто—то из вас пойдет за ним следом, больше никогда сюда не войдете. Всем ясно?

     Это дружинников остудило. Робсон кивнул, сделал показательный поклон.

     — Увидимся завтра, петушок. Тренируй голосок, выть будешь как сучка, — Робсон сплюнул под ноги Кобальта. — Пошли, пацаны. Вечер только начался.

     Костян толкнул Витьку в спину, чтобы тоже шел. Несколько раз Витька оборачивался, но Кобальт так и не взглянул в его сторону.

     ГЛАВА 10

     Часы на Спасской башне показывали половину двенадцатого вечера, когда ворота внизу отворились, и внутрь вошла запоздавшая труппа артистов. Первым уверенной походкой вышагивал великий маг и чародей Грудини. На нем, как влитой сидел светло—желтый костюм, который под фонарем проходной отливал коричневым, на голове бордово—красная чалма, позаимствованная из задворок Большого театра, где Грудинин проживал последние годы. Вторым на сверку личности подошел Кобальт, одетый в пестрый радужный наряд и ботинки с длинными закругленными носками. Голову покрывал блондинистый парик, в котором актеры прошлого изображали лесных эльфов.

     — Серов «Ловкий» Аркадий, ассистент Великого Грудини, — прочитал Гвардеец, покосившись на него недоверчиво.

     Кобальт в ответ кивнул.

     Замыкал труппу второй ассистент Грудинина Морошка, невысокий, коренастый паренек лет семнадцати, кативший за собой двухколесный прицеп, напоминавший повозку рикши. Сверху громоздился многочисленный реквизит: ящик с человеческий рост для волшебных исчезновений, костюмы, бутафорские шпаги, мечи для «прокалывания и разрезания» людей.

     Жизнь вольнонаемного скомороха в кольце полна опасностей. Приходится добывать воду и еду самостоятельно, жилище не защищено от нападения тварей, в случае чего никто не придет на помощь. Грудинину предлагали в свое время гражданство Мида, но он предпочел ни от кого не зависеть, отправившись в нескончаемые гастроли по Садовому кольцу. Слава позволяла ему временно въезжать в любую общину. При этом великий Грудини, как настоящий фокусник, держал при себе ассистентов. Для допуска вместе с ним хватало рукописной бумажки, заверенной его подписью. Кто ж станет проверять, сколько рыцарю требуется оруженосцев?

     — Тебя нет в списке, — сказал крупный усатый гвардеец, обращаясь к Грудинину.

     — Не может быть?! — театрально удивился фокусник. — Ах, что же это я… Конечно, все понятно. У вас список старый. Видите ли, подагра у меня, жуть какие боли мучают, неделю с постели встать не мог. Когда пришло приглашение, выступить на этом замечательном празднике, то я с горестью в сердце отказался. Не подведу же я губернатора, пообещав и не выполнив? Если бы не Морошка и его золотые руки, так и лежал бы сейчас пластом. Показать, как он мне ноги промассировал? Как новенькие стали.

     Грудинин изобразил несколько движение из чечетки и принялся стягивать сапог. Гвардеец, скривив лицо, остановил его жестом.

     — Сегодня утром почувствовал себя намного лучше и первым делом отправил сообщение по дежурной частоте распределителю о том, что обязательно приеду, — продолжил Грудинин. — Разве можно такое пропустить? Я каждый год выступаю. Наверное, в суматохе ваш радист позабыл передать. Сами знаете, такое постоянно случается в праздники.

     Гвардеец с холодным терпением выслушал поток лжи Грудинина, затем снял трубку с висевшего рядом на стене телефона и кому—то позвонил. Услышав имя фокусника, собеседник на том конце провода разразился проклятиями, но все же дал добро.

     — Почему так поздно? — спросил гвардеец, когда они уже проходили под открытым шлагбаумом.

     — Репетировал новый трюк для губернатора. Жаль, ты не увидишь, — Грудинин злобно хихикнул.

     Гвардеец окатил его недовольным взглядом и фыркнул.

     Когда труппа, покинув каменный мешок башни, попала прямиком в центр бушующей толпы, смех Грудинина перерос в нервный. Основные торжества проходили на территории бывшего Тайницкого сада, выкорчеванного под корень и закатанного в бетон много лет назад. Между фонарями растянули светящиеся гирлянды, вдоль стены расположились торговые лавки со всякой всячиной, в многочисленных шатрах желающим раздавали лучшие доступные в кольце угощения: свежие фрукты, шоколад, компоты и, конечно, воду — столько сколько пожелает желудок.

     — Первый раз отказался выступать на этом чертовом водевиле и на тебе, — бурчал Грудинин. — Поверить не могу, что ты меня уговорил сюда прийти. Ненавижу этот Праздник воды.

     — Как договорились: заберу должок у своего человека, и сразу вернемся, — сказал Кобальт.

     — Уж поторопись. Публика здесь неблагодарная, лишнего пени не дождешься, а отожмут как нитку. В прошлом году я четыре часа показывал один и тот же трюк с исчезающей монетой. Пятьдесят фляг перевел.

     Кобальт не стал посвящать фокусника в детали своего настоящего плана, иначе тот никогда бы не согласился помочь, даже в счет уплаты старого долга.

     — Видишь, Морошка, то здание? Большой Кремлевский дворец. А какая там сцена была, какой зал, какая акустика. Ммм. Там прошли мои лучшие шоу. Лучшие годы жизни… Только представь: двести тонн реквизита, семьдесят ассистентов, осветители, камеры, фотовспышки. И я в центре всего.

     — Угу. Круто, наверное.

     Морошка послушно тянул за собой телегу.

     — И где мы с тобой теперь…, — в голосе Грудинина звучала тоска.

     На сцену водрузили макет первой водяной установки. Ровно в двенадцать часов по традиции выступит губернатор. После отчета о производственных успехах за прошедший год, которые окажутся, естественно, выше предыдущих, он даст старт следующему сезону, выкрутив задвижку — как дань тому самому дню, когда была получена первая капля чистой воды. Народ будет веселиться всю ночь, а завтра все вернется в привычный ритм — Кремль снова начнет производить жизнь.

     — Делай свои дела, — сказал Грудинин Кобальту. — Встретимся за сценой. Надеюсь, распределитель сегодня в хорошем настроении.

     Кобальт свернул направо в сторону сенатской площади. Клоунский вид не вызывал подозрений у прохожих, поэтому он надеялся все провернуть незаметно. Большинство гвардейцев находятся здесь и отдыхают вместе с остальными. Лучшего момента, чтобы обыскать подвалы Арсенала не найти.

     А что если мальчика там нет? Оставалось надеяться, что догадка Кобальта сработает, иначе его ждут большие проблемы.

     Он замедлил ход, услышав из толпы нервный голос Грудинина, который громко с кем—то спорил. Заинтересовал его не столько сам Грудинин, сколько его собеседник, а точнее его голос. Звонкий, певучий, или как описал Фонарь: “голосок как у бабы”.

     — И куда я тебя вставлю, а?! Ты почему не предупредил, ага? У меня сетка вся забита, бюджета не хватает, — причитал распределитель, когда подошел Кобальт.

     Внешность, описанная Фонарем, совпадала: небольшой рост, жирный, плоская залысина на башке. Это тот самый человек, что приезжал в Мид, представился профессором Игнатовым и забрал Локуса.

     — А это кто, а? — спросил распределитель у Грудинина, указав на Кобальта.

     — Новый ассистент. Жонглирует сразу десятью бутылками, стоя на одном большом пальце ноги. Ты такого еще не видел, — с гордостью пояснил Грудинин.

     — Еще один волшебник хренов, ага.

     — Послушай, Арсений Саныч, — в дружелюбном тоне обратился Грудинин. — Я тебе, между прочим, услугу оказал, а ты со мной, как с молодняком, ставишь на подтанцовку к каким—то клоунам. Сколько мы с тобой знакомы, а? Вспомни кто я? Великий Грудини.

     Распределитель смерил фокусника надменным взглядом.

     — Великий Грудини, которого я знал, помер на сцене Олимпийского. То, что ты напялил его тряпки, и выглядишь как он, еще не значит, что ты — он.

     Грудинин было открыл рот, чтобы возмутиться, но распределитель взмахнул перед его лицом планшетом, словно мечом, остудив его пыл, и сказал:

     — А, знаешь, ты прав, ага. Нечего тебе делать с теми клоунами. Выступишь в толпе.

     — Что? Ты шутишь?

     — Сорок фляг. Ах да, забыл, что ты монеты не берешь. Пять литров и шесть пайков.

     Грудинин закипал от злости.

     — Это втрое меньше обычного! Да я… Да я знаешь сколько в Гуме зарабатываю за вечер!?

     — Последнее предложение. Откажешься выступать, прямо сейчас попрошу гвардейцев выкинуть тебя за стену к чертовой матери вместе с твоим жонглером бутылками.

     — Да пошел ты, Арсений Саныч! — Грудинин развернулся и обратился к Морошке. — Уходим. Что бы я еще раз сюда пришёл...

     Расталкивая зевак, он направился к Спасской башне. Кобальт нагнал его и встал на пути.

     — Стой. Пока нельзя уходить.

     — Тебе надо, ты и оставайся, — рыкнул Грудинин, обойдя его и продолжив путь. — Морошка, шевелись!

     Ассистент разогнался, телега гудела и подпрыгивала на неровностях.

     Кобальт схватил Грудинина за запястье, потянул на себя.

     — Да, послушай ты.

     Грудинин дернулся, что было сил. Фокусника занесло, он не удержался, запнулся и завалился на проходившего мимо человека с ведром какой—то желтой жижи. Ведро перевернулось прямо на Грудинина, окатив его содержимым с головой. Судя по резкому запаху, прокисший суп из рыбных консервов.

     Люди пялились и тыкали пальцем. Кто—то смеялся и аплодировал, решив, что это часть театрального представления. И даже когда Грудинин заплакал горькими слезами, зеваки продолжали над ним подшучивать и просить продолжения.

     Кобальт и Морошка помогли фокуснику встать и отвели к Соборной площади, где было потише. Морошка достал из телеги чистую одежду и тряпки, вытер Грудинину лицо и волосы.

     — Нет сил все это терпеть. Мне уже шестьдесят два, столько вообще уже не живут. А что у меня есть? Нихрена.

     — Все образуется, — сказал Морошка, стягивая с начальника выпачканный сюртук. — Будут у нас еще грандиозные выступления. Только подкопим денег, наймем еще ассистентов.

     — Что ты понимаешь?! — рявкнул Грудинин. — Какое у меня может быть будущее с этим барахлом? — он пнул ногой телегу. — Мне нужен новый впечатляющий трюк! Чтобы зрители моргать перестали, чтобы сердца у них колотились — дык—дык—дык! Чтобы было как раньше: овации, цветы, восхищение на лицах. Такое не купить ни за какие деньги.

     Под одеждой у Грудинина виднелись плотно прилегающие к телу тонкие пластиковые накладки с водой. Все они соединялись системой трубочек, основная из которых выводилась в рукав.

     «Все свое ношу с собой».

     — Дай мне полчаса, — попросил Кобальт. — И мы вместе уйдем.

     Грудинин окатил его отрешенным взглядом и сказал:

     — Мы уходим сейчас. Идешь с нами, или без нас.

     Фокусник встал и поплелся походкой уставшего старика. Морошка посмотрел на Кобальта, пожал плечами и пошел следом за начальником.

     — Постой. Ты мне должен!

     Грудинин остановился и обернулся. С него окончательно спала театральная маска, оголилось бледное, морщинистое лицо человека, чей жизненный путь оказался совсем не таким, каким он его себе представлял в мечтах.

     — Обещал…, — повторил тот насмешливо. — А где ты был все эти годы, «дружище»? Когда меня урки обобрали, ты помог хоть каплей воды? А помнишь, я просил тебя замолвить обо мне словечко с Ленни, когда он мне месяц не платил? — он развел руки в стороны. — Ты приходишь, только когда тебе что—то нужно. Ты ничем не лучше остальных.

     — Меня завтра казнят, — сказал Кобальт. — Трибунал отдал Гортрансу мою голову.

     Грудинин сочувственно поджал губы.

     — Тогда вообще не понимаю, чего ты здесь забыл.

     — Полторы тысячи фляг.

     Глаза Грудинина спешно округлились. Он указал Морошке взглядом, мол жди, пока взрослые дяди договорятся.

     — У тебя столько нет.

     — Есть в казне Мида, — ответил Кобальт.

     — Батя их не отдаст.

     — Отдаст, если я попрошу. Получишь завтра утром. Все до монеты.

     Грудинин глубоко вздохнул и посмотрел в сторону сцены, на которой, под улюлюканье толпы выплясывали два разодетых в дешевое тряпье клоуна.

     — Полчаса?

     Кобальт кивнул.

     — Ладно. Морошка, двинули, покажем этим деревенщинам представление мирового уровня.

     Распределителя Кобальт нашел за сценой в компании Чусика по прозвищу длинный язык, — известного в Садовом комедианта.

     — Выходишь сразу после Губернатора, ага, — разъяснял ему распределитель. — Позитива больше, без политики, чего—нибудь легкого. Про семейные отношения, например. Муж завел интрижку на стороне, и попался. Народ такое любит.

     Чусик кивнул и удалился репетировать текст. Распределитель сверился с планшетом, потом встал на цыпочки, высматривая кого—то в толпе артистов.

     — Арсений Саныч, — обратился Кобальт, появившись у него из—за спины.

     — Ты Долотов, факир, ага?

     — Аркадий, ассистент великого Грудини.

     — А—аа, жонглер бутылками, — разочарованно протянул распределитель. — Работы для тебя сегодня нет, ага. Дуй давай, я факира ищу. Долотов! Долотов, отзовись!

     — Я хотел с вами поговорить о Грудини.

     — Да, чхать мне на этого старого хлюста. Все, не приставай ко мне, ага, а то гвардейцев позову.

     — А Грудини не плевать на вас. Он собирается пойти к Губернатору — рассказать, что вы берете взятки за выступления.

     — Что? — у распределителя поднялись на затылке редкие волоски. — Вранье!

     — Грудини очень на вас разозлился, вот и решил отомстить. А он губернатора знает лично, представляете сколько он ему наплетет.

     Глаза распределителя в панике забегали по сторонам.

     — Что же делать, а? Как же так?

     — Вы еще можете его разубедить. Пойдемте со мной.

     Кобальт повел его в сторону грузовиков и тарахтящих в ряд генераторов, питающих все светозвуковое оборудование. Кто—то из артистов догнал распределителя с просьбой срочно разобраться в какой—то проблеме на сцене, но тот отмахнулся от назойливого просителя, даже не взглянув на него.

     — Грудини здесь, недалеко, — Кобальт завел его в закоулок между контейнерами.

     Распределитель не успел ничего сообразить, как оказался внутри щитовой, среди гудящих шкафов, на полу, уткнувшись лицом в грязный линолеум. Пытался кричать, но даже его звонкий голос тонул в шуме генераторов снаружи.

     — Ты сегодня приезжал в Мид за мальчиком. Куда ты его отвез?

     — Ты кто?

     Кобальт врезал ему по почкам. Распределитель взвыл, словно его кромсали на куски.

     — А—аа! Не надо!

     — Где мальчик?

     — Я… не знаю о ком ты.

     Внутренним чутьем распределитель сообразил, что сейчас последует удар, и завыл на опережение.

     — Мне приказали… я не виноват… пожалуйста, не бейте.

     — Где мальчик? Спрашиваю последний раз!

     — Не могу сказать…

     Кобальт ударил толстяка ногой по ребрам.

     — Больно… Прошу—уу!

     — Говори!

     — Он меня убьет. Убьет!

     — Если не скажешь, где мальчик, я сам тебя убью. Мне терять нечего, я и так уже труп!

     Полминуты распределитель дышал сбивчиво и кряхтел. Раздумывал.

     — Сенат, третий этаж.

     — Почему его держат там? Что с ним там делают?

     — Не знаю! Клянусь.

     Кобальт выглянул из щитовой, убедился, что снаружи нет орды гвардейцев. Распределитель лежал плашмя на полу и плакал.

     — Итак, — заговорил Кобальт. — Сейчас вернешься обратно и делаешь вид, что ничего не произошло. Никому ни слова. И тогда никто не узнает, что ты мне сболтнул.

     — Ты не понимаешь, — сквозь слезы процедил распределитель. — Он отправит меня вниз. Я труп.

     — Никто не узнает про наш разговор. Обещаю.

     — Он узнает. Он уже знает. Боже… Мамонька, прости меня за все.

     Под монотонные причитания толстяка Кобальт вышел наружу и, держась тени между редкими фонарями, перемахнул на пустующую Соборную площадь. Там укрылся под сводчатым козырьком Архангельского собора, переоборудованного в электростанцию, питающую водоустановки в Кремлевском дворце.

     Стянув с плеча рюкзак, вытащил оттуда свеженький костюм гвардейца. Переоделся. Как удачно, что эти костюмы поставляют Кремлю сталкеры. Когда—то Кремль пытался открыть собственную швейную мастерскую и даже заказал у Мида несколько десятков швейных машинок. Однако из—за отсутствия специалистов и сложности в поставках сырья идея заглохла. Оказалось, что покупать готовые костюмы с военного резерва, где их просто завались — проще и дешевле.

     Перед тем как идти дальше, он поддался нахлынувшим воспоминаниям. В прошлом Дмитрий Сергеевич Дорожный работал кремлевским экскурсоводом — ежедневно водил здесь толпы людей, рассказывал об истории храмов и дворцов. Кремль тогда имел для него почти сакральное значение. Тот Дмитрий Дорожный не мог и представить, что в будущем станет мародером, готовым спалить тут все к черту, ради поиска бесценного сокровища.

     Миновав Соборную и Сенатскую площади, Кобальт вышел к зданию Арсенала, в котором располагались казармы кремлевской Гвардии. Попасть в Сенатский дворец совсем не то же самое, что в казармы. Его надежно охраняют. Одного костюма гвардейца будет недостаточно, чтобы беспрепятственно разгуливать в святая святых всего Кремля. Попадись он на глаза охране, его расстреляют на месте.

     Кобальт стоял под прицелом сотен стволов трофейных пушек, расположенных у стен Арсенала. Судьба подавала однозначный сигнал: «Ты на мушке, твой план полное дерьмо, тебе конец». Новая власть в Кремле привыкла уничтожать и перекраивать историю, как им вздумается, но то, что они оставили на своих местах пушки, захваченные предками в Отечественную войну, вселяло надежду, что еще не все в этом мире потеряно.

     Из бокового входа дворца вышли несколько десятков человек губернаторской свиты. Среди них только видные деятели Кремля: министры, советники, инженеры и, конечно, сам Иван Иванович во главе. Колонна в окружении кольца охраны двинулась в сторону центра гуляний.

     Свет горел на первом и втором этаже правого крыла здания, где располагались рабочие кабинеты, квартиры свиты и покои самого Ивана Ивановича. Оставшаяся часть здания использовалась под склады, куда за пятнадцать лет свезли уйму всего: трофейное оружие, книги, картины, антиквариат, драгоценности — все, что сегодня в мире не представляет никакой ценности. В отличие от Агронома, использующего культурное наследие для укрепления власти над умами, губернатор хранил все только для личного пользования, видимо, полагая, что когда—нибудь золото—бриллианты вновь станут дороже воды.

     Толстяк сказал, что мальчика держат на третьем этаже. Обследовать там каждое из десятков помещений в одиночку просто невозможно. Откуда начинать?

     Кобальт заметил едва видимый, на грани оптической иллюзии, огонек в ротонде на третьем этаже. Библиотека.

     Локус там?

     Он проследовал вдоль здания мимо жилых бараков рабочих к заброшенному ныне центральному входу. Воняло уличным туалетом, на ветру шелестел брезент. Вокруг ни души — все на празднике, готовятся слушать выступление губернатора.

     Входные двери заколочены. Кобальт бесшумно вскрыл одно из окон в бетонном углублении цокольного этажа и пролез внутрь. Годы сталкерских рейдов научили мастерски пользоваться фомкой.

     Луч фонаря просверлил спертый воздух. Помещение забито мебелью и всяким барахлом. Надев черную маску с прорезями для глаз, Кобальт поднялся на первый этаж. Далее путь наверх перекрывали тяжелые стальные двери с замком — такой фомке не по зубам. Кобальт пошел направо по длинному коридору с красным махровым ковром на полу и рядами картин на стенах. Впереди маячили двери, через стеклянные вставки пробивался свет. Кобальт остановился и осторожно выглянул. Полукруглый просторный зал—фойе, слева подковообразная лестница, ведущая на третий этаж к библиотеке. Все бы ничего, только зал охраняли два вооруженных гвардейца.

     Кобальт достал пистолет, прикрутил глушитель. Дверь заперта со стороны фойе на щеколды, придется разбивать стекла. Двоих Кобальт успеет снять, но в здании еще как минимум десяток гвардейцев, которые тут же сбегутся на шум. Выбора нет, будет пробиваться с боем и кровью.

     Возможно, Губернатор уже заканчивает речь, скоро здесь будет не протолкнуться.

     — Мой кореш — помощник у губера, — донесся голос одного из гвардейцев. — Говорит, зашел вчера вечером к нему в кабинет, прибраться, а там Сам за столом сидит. Ну он, конечно, ноги в руки и бегом оттуда, от греха. Чуть в штаны не наделал.

     — Эт типа призрак, который мыслями управляет и через стены ходит? — спросил второй. — Херня это все. Байка.

     — Не байка. Я сам его видал как—то ночью на третьем этаже. Худой такой, в тряпье, могилой от него смердит.

     Второй скептично хмыкнул.

     — Правду говорю, — оправдался первый. — Наверное, душа не упокоенная какого—нибудь генсека или президента. А ты слышал, будто губер того, нет его уже?

     — Ну ты выдал. Я ж его видел сегодня днем.

     — Тело то есть, а в голове мозга нет, Сам им управляет. Ну, ты суди, Губер всегда за мир топил, а недавно его как подменили. Вооружаемся, вооружаемся… Вертолет этот притащили. Точно говорю, войнушку готовят.

     — С кем? — спросил второй серьезным тоном.

     — А ты с двух раз догадайся.

     Кобальт размахнулся, чтобы ударить по стеклу рукояткой пистолета.

     «ЧП на сцене. Эвакуируем первое лицо», — прогремело у обоих гвардейцев в рациях. Из соседнего коридора донеслось эхо сообщений из раций других охранников.

     Гвардейцы встрепенулись, посмотрели друг на друга.

     «Гвардейцам в Сенате проверить покои губернатора, усилить охрану на входе».

     Первый зажал кнопку на рации.

     «Третий пост снимается. Двигаемся к покоям».

     И они скрылись в ближайшем коридоре.

     Кобальт постоял несколько секунд, затем разбил стекло, открыл щеколды. Вошел в зал. Никто не бежал к нему навстречу.

     Он рванул вверх по лестнице на третий этаж, далее по коридору к библиотеке. У входа стоял вооруженный человек. Кобальт выстрелил на бегу — поразил противника в сердце. Гвардеец скрючился, схватился за грудь и упал на пол.

     Толкнув плечом дверь, Кобальт ворвался внутрь библиотеки, дыша как паровоз. Локус сидел за столом у раскрытой книги.

     — Я тебя забираю. Мы идем к Профессору.

     — Знаю.

     Выскочив в коридор, они побежали обратно к лестнице. Внезапно из ниоткуда возникла фигура человека в балахоне. Кобальт резко остановился и направил на неизвестного фонарь. Лицо человека наполовину скрывал капюшон, а открытая нижняя часть представляла собой уродливое смешение торчащих зубов, мышц и кожи, словно все это поджарили на огне и раскаленным размазали по голому черепу.

     — С дороги! — пригрозил Кобальт.

     Человек в балахоне вытянул руку, выставив два пальца вперед. Затем поднес их к виску. Кобальт, неожиданно для себя, почувствовал, как его рука, повинуясь чьей—то воле, тоже стала направлять пистолет к собственному виску. Палец упал на спуск и готовился надавить на него. Кобальт пристрелит сам себя.

     — Ты его не тронешь, — сказал Локус. — Он мне нужен.

     Кобальт вдруг почувствовал облегчение — рука вновь ему повиновалась.

     Что за чертовщина?

     Неизвестный все так же стоял, направляя руку к своему виску, и, по—видимому, был сильно удивлен. Кобальт двинул ему кулаком по морде. Веса в этом странном типе немного, поэтому удар оказался нокаутирующим. Он распластался на полу, раскинув руки в стороны, и мгновенно захрапел.

     Зал—фойе на первом этаже пустовал. Кобальт с Локусом прошли обратным путем до цокольного. Выбравшись на воздух, оказались в толпе, заполонившей пространство между бараками. Люди выглядели сильно напуганными.

     — Я слышала, как у него хрустнула шея, — сквозь слезы пролепетала девочка—подросток матери.

     У бокового входа в Сенатский дворец сгустилось оцепление. Еще несколько групп гвардейцев продвигались по прилегающей площади в сторону бывшего Тайницкого сада, к сцене.

     Пробираясь через толпу, Кобальт и Локус старались не смотреть по сторонам. Впереди раздавался голос в громкоговоритель: «Всем немедленно вернуться домой и не выходить до специального распоряжения».

     Прибывшие на праздник скоморохи с поклажами выстроились колонной к Спасским воротам. Кобальт нашел глазами Грудинина и Морошку, ютившихся в первой половине очереди.

     — Он сильно боялся, — сказал Локус.

     Кобальт проследил за взглядом мальчика до сцены. С верхней части стального каркаса, где крепились прожекторы освещения, свешивалась веревка, а на ней тело мертвого человека с неестественно выгнутой в сторону головой. По тучному телосложению в нем безошибочно угадывался распределитель.

     — Ты не виноват, — Локус взглянул на Кобальта снизу вверх. — Ты хотел, как лучше.

     Они пошли вдоль очереди, получая по пути проклятия от тех, кто посчитал их зайцами. Кобальт на ходу взобрался на телегу. Морошка от неожиданности подался вперед, едва устояв на ногах.

     — Куда! — воскликнул Грудинин.

     Кобальт выгреб из ящика барахло, побросал на землю. Помог Локусу взобраться — мальчик молча сел внутрь, и сам закрыл крышку. Морошка сложил сверху вещи.

     — Ты чего творишь?! — сквозь зубы процедил Грудинин.

     — Делай вид, что все в порядке, — ответил Кобальт, оглядываясь по сторонам.

     Группа клоунов впереди прошла пропускной пункт. Осталось еще три группы артистов, и подойдет их очередь. Сзади кто—то возмущался, что все происходит слишком медленно.

     — Да что же ты творишь! — нервничал Грудинин. — Кто это там?

     — Я говорил, заберу кое—что с собой.

     — Я думал, ты любимый фонарик заберешь или фотографию бабули. А ты кого привел? Чего там у тебя в башке перед смертью повернулось?

     Кобальт молчал. Еще группа прошла.

     — Отвечай, или я расскажу все на посту, — не унимался Грудинин. — Нам с Морошкой еще здесь жить.

     — Давай расскажи, — Кобальт посмотрел ему пристально в глаза. — А потом будешь болтаться рядом с распределителем.

     У Грудинина отвисла челюсть. Какое—то время он молча рыскал круглыми глазами по сторонам.

     — Ты пошел за ним. Что—то ему сказал. И потом он повесился. Боже, боже… Куда ты меня втянул?

     Нервозность Грудинина могла их выдать. Кобальт закинул ему руку на плечо, притянул к себе.

     — Когда выйдем за ворота, я заберу его и уйду. Ты получишь свои деньги, как договорились. Никто не узнает. А теперь вдохни глубже и веди себя как великий Грудини. Сможешь?

     Грудинин покивал, и в следующий миг его лицо преобразилось: в глазах вспыхнул огонек, появился уверенный румянец, растянулась улыбка.

     Внезапно на стене замигала красная лампочка, включилась оглушительная сирена. Такие же сигнальные лампы, словно набухшие от крови лимфоузлы, заработали по всему периметру Кремля. Постовые в спешке заперли Спасские ворота. Гвардейцы высыпали из пункта досмотра и стали взмахивать руками, требуя, чтобы все оставались на местах.

     — Пропускай! — закричали из толпы.

     Люди давили сзади и вскоре очередь превратилась в бушующую людскую массу, окружившую башню полукругом от стены до стены.

     Кобальт взобрался на телегу, вытащил Локуса из ящика. Сверху хорошо было видно, как со стороны сцены спешно приближалось несколько десятков гвардейцев.

     «Никому не двигаться», — потребовали через громкоговоритель.

     Кобальт взвалил Локуса на руки и рванул к кремлевской стене, укрылся в одной из многочисленных внутренних арок. Далее перебегал от арки к арке, двигаясь в сторону Сената, и стараясь не попадать под свет сигнальных прожекторов. По пятам за ним следовали Грудинин и Морошка. Удалившись на достаточное расстояние, они укрылись в арке, в закутке между стеной и необитаемой частью здания Сената.

     В толпу разъяренных скоморохов клином вгрызлись гвардейцы. Гремели удары палок и прикладов, люди кричали от боли. Всех повалили на землю, стали переворачивать телеги, вскрывать ящики и баулы. Скоро выяснится, что четверых не хватает, и тогда объявят поисковую операцию. Все выходы перекроют, гвардейцы обыщут каждый угол старинной крепости, снайперы на стенах обернут взоры внутрь, никто не ускользнет от их прицелов с инфракрасными фильтрами. Кобальта и остальных поймают еще до утра.

     — Что будем делать? — Грудинин смотрел на Кобальта такими щенячьими глазами, словно ребенок на разозлившегося отца.

     Сталкер молчал. Думал.

     — У тебя же был план на случай неудачи? Был же?

     Грудинин прочитал ответ по безучастному лицу Кобальта.

     — Вот черт, черт, черт! Так попасть на старости лет.

     Аварийное освещение и звуковая сигнализация отключились. Стало очень тихо.

     — Да пошел ты, — Грудинин встал напротив Кобальта. — Ты меня подставил, под смерть подвел! Не молчи!

     — Заткнитесь! — воскликнул Морошка. — Вы нас выдадите.

     Грудинин взглянул на ассистента таким ошарашенным взглядом, будто видел впервые.

     — Наверняка есть способ выйти отсюда, — сказал Морошка, обращаясь к Кобальту.

     — Кремлевская стена сплошная по всему периметру, на нее не взобраться. Выйти можно только из башен, но сейчас все они перекрыты.

     — Вы обещали отвести меня к профессору, — сказал Локус с ноткой разочарования в голосе.

     — И я это сделаю.

     — Я не хочу обратно на третий этаж. Мне там не нравилось.

     — Кто ты вообще такой? — спросил Грудинин. — Сын губернатора?

     — Мой папа был ученым, — с гордостью сказал мальчик. — Он передал мне секрет очистки воды.

     Грудинин и Морошка переглянулись. Затем оба посмотрели на Кобальта.

     — Это правда? — спросил Морошка на выдохе.

     — Теперь понимаете, почему его нужно вытащить отсюда, — сказал Кобальт.

     Морошка кивнул.

     — Однажды в бункере я построил средневековый замок из бумаги, — заговорил Локус. — Его атаковали спичечные сарацины. В живых остался только один крестоносец и, чтобы спастись, он сделал подкоп под стеной.

     — Кремлевские стены уходят под землю очень глубоко. Не подкопаешься, — сказал Кобальт, но его обрадовало то, что мальчик искренне хотел помочь.

     — Подземные ходы! Точно! — Морошка начал бродить взад—вперед по тесному пространству внутри арки. — Я читал об этом. В прошлом цари и президенты строили их на случай атаки врагов. Надо их найти.

     — Не получится, — обрубил Кобальт. — Все ходы замуровали пятнадцать лет назад, чтобы защититься от тварей. Я лично указывал, где ставить взрывчатку.

     — Не может быть, чтобы вообще не было выхода…

     — Его нет, — Кобальт глубоко вздохнул.

     — Попробуем прорваться через башню, — Морошка принялся искать в округе какие—нибудь оружие. Нашел кирпич. — Нападем внезапно, вдруг повезет.

     Кобальт нащупал пистолет на поясе. Идея Морошки хоть и совершенно безумная, но, похоже, единственная. Башни охраняют обычно три—четыре человека. Только две ближайшие к ним имеют ворота: Спасская, куда им путь точно заказан, и Никольская, расположенная между Сенатом и казармами. Если получится прорваться там, то, возможно, удастся отворить двери и сбежать. Конечно, потребуется еще каким—то образом не угодить под пули снайперов, но об этом пока думать рано.

     Грудинин выхватил у Морошки кирпич и швырнул на землю.

     — Ты о чем думаешь?! Пристрелят тебя, дурака.

     — Вы слышали, что он сказал? — Морошка указал на Кобальта. — Мальчика надо вывести.

     Грудинин рассмеялся.

     — И ты поверил? После всего, что случилось сегодня, поверил? Он же опять нас обманывает.

     Морошка растерянно огляделся на Локуса.

     — Знаешь, скольких ученых я знал, кто пытался очистить воду, — сказал Грудинин. — Никому не удалось. Никому. Это невозможно.

     — Но ты же знаешь, как? — спросил Морошка мальчика с такой надеждой в голосе, будто хотел увидеть демонстрацию.

     — Я… нет. Не помню, — ответил мальчик.

     — Пфф… Это очередная ложь, чтобы нас втянуть, — Грудинин обратился к Кобальту. — Не знаю, что ты задумал, но от меня помощи не жди. Я из—за тебя в дерьме по уши, но подыхать добровольно не стану.

     Грудинин вышел из арки.

     — Куда вы? — спросил Морошка.

     — Я сдамся и все им расскажу. Иван Иванович не станет меня убивать. Я ничего плохого не сделал.

     — Только обманом провел внутрь убийцу, — сказал Кобальт.

     — Я скажу, что ничего не знал.

     — Это тебе зачтется на трибунале.

     — Морошка, пошли, — потребовал Грудинин.

     Молодой ассистент не двигался с места, продолжая смотреть на стоявшего напротив Кобальта. Спросил:

     — Вы пойдете ради него до конца?

     Кобальт кивнул.

     — Что ты несешь? — прохрипел Грудинин. — Пошли, быстро!

     — Уходите, — ответил ему Морошка. — Я останусь и помогу им.

     — Ты же не серьезно? Ты мой ассистент.

     Со стороны Тайницкого Сада послышался нарастающий шум множества шагов.

     — Они идут, — сказал Морошка.

     Кобальт схватил Локуса и побежал вдоль стены к Никольской башне. Морошка рванул за ним. Грудинин постоял недолго в одиночестве, озираясь по сторонам, и тоже побежал.

     Обогнув здание Сената, они спрятались за зеленой стеной кустарников с торца напротив Никольской башни. Внутренние ворота были плотно закрыты, сверху прилегающую площадку освещал мощный прожектор. У ворот собралось живое оцепление из десятка гвардейцев.

     Не подобраться, понял Кобальт. Их тут же пристрелят.

     Что же делать?

     Площадь между Сенатом и казармами, где располагались бараки, пустовала — всех жильцов загнали по домам. Вдоль казарм ходили пешие патрули. Еще одна группа обходила Сенат со стороны стены, и очень скоро они появятся прямо за спинами Кобальта и остальных.

     Ловушка.

     — Сюда, — Морошка указал на дверь.

     Укрыться в Сенате, под мышкой у врага — идея безумная, но лучше все равно нет. Грудинин вытащил связку ключей и принялся подбирать нужный.

     — Нам надо туда, — сказал вдруг Локус, указав на отдельно стоящий от бараков шатер, закрытый от взора гвардейцев у башни кустарниками, но хорошо видимый со стороны казарм. — Папу вызвали.

     Грудинин пытался повернуть ключ в замке, но тот никак не поддавался.

     Гвардейцы у башни, должно быть, услышали шум — один из них медленно пошел к ним.

     — Пашка умер неделю назад, — добавил шепотом Локус.

     — Помогите мне, — Грудинин открыл замок и теперь толкал дверь плечом, но за многие годы та разбухла и не открывалась.

     — В шатер! — решил Кобальт. — Быстро!

     Морошка схватил фокусника и толкнул вслед за Кобальтом. Они бросились к шатру. Заскочив внутрь, увидели женщину средних лет, та подхватила маленькую девочку на руки и хотела было закричать, но Локус вдруг подбежал к ней и крепко обнял, словно сын — родную мать. Это настолько обескуражило женщину, что она не смогла вымолвить ни звука.

     — Мы вас не тронем, — сказал Грудинин, нацепив на лицо маску великого фокусника. — Пожалуйста, тихо.

     У женщины шевелились только глазные яблоки, во всем остальном она была как статуя.

     Внутри шатер оказался достаточно просторным, имелась даже отдельная кухня. Должно быть здесь проживал важный на производстве человек — не настолько большой, чтобы жить в Сенате, но и не простой работяга, чтобы ютиться в тесном бараке.

     — Пашка, — сказала девочка. — Ты вернулся.

     У ее матери задрожала нижняя челюсть. На подкошенных ногах женщина опустилась на колени, потом вообще села на пол. У нее начался истеричный плач, сопровождаемый вздохами и завываниями. При этом она обнимала и дочь и Локуса, словно последний — ее сын.

     — Как ты это делаешь? — Грудинин смотрел на происходящее с неприкрытым восторгом, точно перед ним разыгрывалась величайшая иллюзия.

     Девочка прикоснулась к плечу Локуса.

     — Жаль папы нет. Он бы хотел тебя увидеть.

     — А где он? — спросил Морошка.

     — Вызвали.

     Кобальт выглянул наружу через дверную щель. На стенах гирляндой зажглись прожектора, включились даже старые лампы на крышах зданий. Стало светло как днем. Вокруг сената образовалась живая цепь, снайперы наверху глядели в оба, отдельные патрули ходили вдоль казарм и между бараков.

     Грудинин прав, единственный шанс для него и Морошки выжить — сдаться. Возможно повезет, и их не убьют по старой памяти губернатора. Они — единственные, кто может вынести секрет очистки воды за кремлевские стены.

     Кобальт подозвал Локуса. Женщина схватила мальчика за руку и не хотела отпускать. Только и приговаривала:

     — Нет, нет, нет…

     Локус шепнул ей что—то на ухо. Она кивнула и отпустила его. Кобальт сел перед мальчиком на корточки и вгляделся ему в глаза.

     — Расскажи, как твой отец очищал воду.

     — Я же сказал, он поставил блок на эти воспоминания. Только профессор может его снять.

     — Попробуй вспомнить. Хоть что—нибудь. Попытайся.

     — Ты обещал отвести меня к профессору.

     — Не будет никакого профессора! — сорвался Кобальт. — Мы отсюда не уйдем. Но ты можешь помочь людям, расскажи, как очистить воду!

     — Ты обещал, — Локус заметно озлобился. — Ты обманул.

     — Говори, как ее очистить! Говори!

     Кобальт крепко сдавил мальчику плечо. Тот пытался вырваться, но тщетно.

     — Ты можешь ввести его в гипноз? — спросил Кобальт Грудинина. — Надо, чтобы он все рассказал.

     — Отпусти меня! — потребовал Локус.

     — Могу попробовать, — Грудинин с опаской взглянул на мальчика.

     Кобальт подхватил Локуса, усадил его на кровать.

     — Делай что нужно.

     Внезапно на сталкера набросилась хозяйка шатра.

     — Не трожь моего сына!

     Кобальт с легкостью сбросил с себя женщину, толкнул ее на кровать.

     – Невероятно, — воскликнул Грудинин.

     Локус спрыгнул с кровати, подбежал к выходу.

     — Не надо, — взмолился Морошка. — Не ходи туда.

     — Он копает, — произнес шепотом Локус, закрыв глаза. — Вниз, вниз. Земля, камни, вода. Кирпичный свод, сырость, холодно.

     Никто не понимал, о чем он говорит. Локус подошел вдруг к тумбочке у входа и уронил ее на деревянный пол. Грохот. Из тумбы высыпались книги, обувь и какое—то звенящее барахло.

     Все замерли в недоумении.

     — Наталья Федоровна, у вас все в порядке? — послышалось снаружи.

     Грудинин и Морошка нырнули в кухню, Локус схватил Кобальта за руку и утянул туда же. Вчетвером легли на пол и затихли.

     — Я слышал звук, — сказал гвардеец, приоткрыв дверь шатра.

     — Юлечка ходила во сне, задела случайно тумбочку, — объяснила женщина. — Она очень испугалась сегодня, мы у самой сцены стояли. Еще и мужа срочно вызвали на работу. Черте что сегодня творится.

     — Мы ищем беглых преступников. Никуда не выходите, мы скоро их поймаем.

     — Он нам нужен, — сказал шепотом Локус.

     Кобальт медленно встал, вытащил пистолет.

     — Куда…, — Грудинин схватил его за ногу.

     Морошка поднялся следом.

     — Что у вас там за шум? — спросил гвардеец. — Вы сказали мужа нет.

     — Это Пашка вернулся, — сказала девочка.

     – Ваш сын, который умер?

     Щелкнул затвор автомата, гвардеец медленно приблизился к кухне. С его точки обзора был виден только Локус, стоявший спиной у обеденного стола.

     — Обернись, — скомандовал гвардеец.

     Локус не отзывался.

     Гвардеец вошел внутрь. Кобальт подставил пистолет ему к затылку.

     — Двинешься — мозги вышибу.

     Морошка, стоявший сбоку, потянулся, чтобы забрать автомат. Гвардеец резко ударил по руке Кобальта, отскочил на шаг, развернулся, чтобы открыть огонь. Сзади на него накинулся Грудинин, попытался свалить на пол. Гвардеец ударил фокусника прикладом в живот. Тот упал задыхаясь.

     Кобальт с разбегу налетел на Гвардейца, они оба рухнули на пол. Сцепившись друг с другом, перекатились несколько раз. Гвардеец оказался сверху, схватил Кобальта за шею и начал душить.

     Морошка ударил гвардейца рукояткой пистолета по голове. Тот без сознания повалился на пол. Кобальт оттолкнул его и встал, кашляя и держась за шею. Грудинин заполз на стул, попил воды из трубочки, его тут же стошнило.

     Гвардейца связали. Очнулся он через несколько минут. Кобальт подставил пистолет к его лбу.

     — Один лишний звук и я тебе мозги вышибу, на этот раз точно. Кивни если понял.

     Гвардеец кивнул. Морошка вытащил ему кляп изо рта.

     — Вы все равно отсюда не выйдете.

     — Выйдем, и ты сам нас проведешь.

     Гвардеец усмехнулся.

     — Он копал тоннель к подземной воде, — сказал Локус.

     — Неглинка, — догадался Кобальт.

     Гвардеец замер в недоумении.

     — Что такое Неглинка? — спросил Морошка.

     — Река. До девятнадцатого века протекала у стен Кремля на месте Александровского сада и впадала в Москву—реку. Из—за постоянных наводнений в тысяча восемьсот семнадцатом году построили подземный коллектор, и реку пустили по нему.

     Кобальт вновь почувствовал себя экскурсоводом.

     — Зачем вы выкопали тоннель в коллектор Неглинки? — спросил Кобальт.

     Гвардеец понял, что отпираться бесполезно. Глубоко вздохнув, сказал:

     — На случай эвакуации первого лица.

     — Через коллектор? Какой—то бред.

     В этом совершенно нет логики. Все подземные ходы замуровали, чтобы защититься от тварей, и Кремль вдруг собственноручно выкапывает еще один? В самую клоаку тварей? Только в страшном сне можно придумать ситуацию, при которой потребуется эвакуация в Москву—реку. И именно эта ситуация сейчас происходила.

     Судя по выражению лица гвардейца, его это не смущало.

     — Где вход в тоннель?

     — В подвале казармы. Со стороны угловой башни.

     — До арки метров тридцать. Не дойдем, — сказал Морошка, выглядывая в щель наружу. — Нас точно заметят.

     — Гвардейцы уже обыскивают жилую зону. Скоро они придут сюда, и арестовывать вас не будут, — сказал гвардеец, надменно выпячивая кадык. — Сдавайтесь.

     — Только если ты отправишь их в другое место, — сказал Кобальт.

     Гвардеец попытался высвободить связанные руки, а когда понял, что ничего не выйдет — окончательно помрачнел.

     Локус простился с хозяйкой. Она долго не отпускала его и плакала. Потом, взяв дочку на руки, ушла в противоположный конец шатра, чтобы в случае чего быть далеко от заварушки.

     — Стрелять умеешь? — Кобальт протянул Морошке автомат и гранату. Хорошо, что гвардейцы носят при себе боезапас на случай ядерной войны.

     Морошка проверил патроны в рожке, ловко перезарядил.

     — Выбиваю десятку с завязанными глазами. Это мой трюк.

     Кобальт поднес к голове связанного гвардейца пистолет, а ко рту рацию.

     — Нам терять нечего, сам знаешь, а у тебя голова одна.

     — Говорит восемнадцатый. Обнаружил убитых гвардейцев рядом с Успенским собором. Вижу подозреваемых, двигаются на юго—запад к Оружейной палате.

     Морошка сунул пленнику в рот кляп.

     Из Казармы высыпали гвардейцы, побежали к Соборной площади. Снайперы тоже перемещались по стене на южную сторону.

     Кобальт вышел из палатки, за ним Локус, Морошка и Грудинин замыкающим. Со стороны реки дул прохладный ветерок. Они добрались до арки и оказались в пустом внутреннем дворе здания Арсенала. Центральный вход открыт, внутри их встретил опустевший холл. Слева — вход в казарменное помещение, сквозь приоткрытую дверь виднелись ряды двухъярусных коек.

     Они пошли направо по длинному широкому коридору в сторону Угловой башни.

     Сзади послышались крики.

     Морошка обернулся и открыл огонь. Два гвардейца бросились врассыпную. Один успел спрятаться за поворот, второй не добежал — пуля сразила его в спину.

     Впереди, в конце коридора, распахнулась дверь. Как только оттуда показался черный силуэт, Кобальт дважды надавил на спуск. Гвардеец, не успев вскинуть автомат, свалился плашмя с дыркой в животе. За ним показался второй, открыл стрельбу. Кобальт резко бросился влево к стене и пригнулся, прикрыв собой Локуса. Предназначенные ему пули разбили окна над головой, на пол посыпались осколки.

     Сзади подоспело подкрепление, началась оглушительная пальба с двух сторон.

     Грудинин двигался за Морошкой на четвереньках, охая и вскрикивая, каждый раз, когда пули выбивали бетонную крошку над его головой.

     Кобальт и Локус укрылись в нише одной из боковых дверей. Гвардейские пули прошили несколько стоявших на подставках сюртуков с орденами, принадлежавших знаменитым военачальникам прошлого.

     Морошка стрелял направо, а Кобальт налево.

     Гвардеец замешкался у трупа своего друга, и Кобальт поймал его, ранив в ногу. Гвардеец упал, но успел отползти в дверной проем.

     — Бегите! Прикрою! — крикнул Морошка.

     Кобальт дернул Локуса за руку, и они рванули к открытой двери. Им вслед палили несколько стволов, пули решетили стену напротив.

     Они ворвались в небольшой холл. Кобальт толкнул мальчика в угол, а сам укрылся в проходе у туалета. По полу тянулась кровавый след к стоявшей в центре кушетке. Оттуда выглянул ствол, плеснул огнем в их сторону.

     Кобальт упал на пол и выпустил три патрона в кушетку. Пули прошили тонкие стенки насквозь. Гвардеец затих, по полу побежала кровавая лужа.

     Кобальт и Локус вошли в подвал, спустились по круговой чугунной лестнице, намотав три полных оборота, и оказались в абсолютно темном помещении. Где—то рядом журчала вода, воняло вековым бетоном и сыростью. Кобальт высветил фонарем боковую стену, за которой располагалась Угловая Башня. Там же виднелась ниша, прикрытая сверху стальным листом. Он оттащил его.

     Лаз высотой около метра закрывал железный люк с увесистым замком. Отыскав тут же осколок кирпича, Кобальт стал стучать по замку, но вскоре в руке остался лишь мелкий раскрошившийся кусок. Он принялся рыскать по подвалу, осматривая щели и электрощитки — ключа нигде нет. Нашел железный прут, решил отогнуть дверь. Как не старался, ничего не вышло.

     Наверху прекратилась стрельба. Стало тихо.

     Кобальта охватило отчаяние.

     Через полминуты вскрыли подвальную дверь, подпертую изнутри деревянной тумбой.

     — Отойди в угол, сядь и пригни голову, — сказал он Локусу. — Тебя они не тронут.

     — А тебя?

     — Делай, что говорю!

     Локус повиновался.

     По круговой лестнице загремели шаги. Кобальт прицелился в спускающиеся источники световых фонарных лучей.

     — Не стреляй, — прозвучал голос Морошки.

     Кобальт вздрогнул, убрал палец со спуска. Включил фонарь, высветил лица невредимых фокусника и ассистента. Вздохнул с облегчением.

     Возможно Грудинин действительно великий волшебник, иначе как объяснить то, что им удалось выбраться живыми?

     — Скоро здесь будет целая армия, — сказал Морошка весь в поту и грязи от пыли и осколков. — Вот, прихватил тебе.

     Морошка передал два полных магазина патронов для пистолета.

     — Где мальчик?

     Локус вышел из темноты, и на нем не было лица.

     — Что случилось? Ты в порядке? — Кобальт дернул его за плечи.

     Мальчик закрыл глаза, а когда открыл, в них вновь появилась осмысленность.

     — Просто услышал…

     — Что?

     Кобальт посветил фонарем туда, откуда вышел мальчик, не увидел ничего подозрительного, кроме старых проржавевших труб канализации.

     — Ничего.

     — Ты нашел тоннель? — спросил Морошка.

     — Там замок, надо ломать.

     — У меня есть решение получше, — Грудинин достал из внутреннего кармана связку ключей.

     Сверху послышался шум, стучали по двери.

     — Если взломали мы, то и они смогут, — Морошка занял позицию слева от лестницы, откуда отлично просматривалась площадка наверху.

     Кобальт велел Локусу быть рядом с Грудининым, а сам встал с противоположной стороны.

     Как только наверху показались гвардейцы, Кобальт с Морошкой начали стрелять. Один противник упал замертво. Двое других сумели проскочить на площадку, укрывшись в нишах стен по бокам винтовой лестницы. Оттуда они открыли ответный прицельный огонь, остальные гвардейцы палили из дверного проема. Оглушающее эхо выстрелов прытью неслось по старому подвальному помещению, отражалось от толстых кирпичных стен и возвращалось раскатистым гулом. В воздух поднялась пыль, стало трудно дышать.

     — Ну что там? — крикнул Грудинину Кобальт.

     — Почти подобрал.

     — Быстрее!

     Кобальт вдруг заметил Локуса, стоявшего посредине между ним и Морошкой — прямо в зоне поражения. Махнул мальчику рукой, чтобы спрятался, но тот не двигался.

     Морошка сменил рожок, перезарядил автомат и вдарил по гвардейцам очередью. Воспользовавшись моментом, Кобальт рванул к Локусу и на ходу толкнул его в глубину подвала. Мальчик упал в грязь, сделал кувырок назад и, приземлившись на задницу, замер с бешеными глазами.

     Что творит этот пацан?

     Пули выбили искры из чугунных перил, красные раскаленные мотыльки окатили Кобальта. Резкая жгучая боль пронзила кожу головы и шеи. Запахло паленым мясом. Кобальт бросился в укрытие. Зачерпнув мокрую вонючую грязь, принялся втирать ее в кожу, чтобы потушить обжигающие осколки.

     Гвардейцы брали огневой мощью, но спускаться боялись. На лестнице они станут легкими мишенями, поэтому предпочитали поливать свинцом сверху. Использовать гранаты им, очевидно, запретили, чтобы не ранить мальчика.

     — Есть! — крикнул Грудинин.

     Морошка кивнул Кобальту, высунулся из—за угла и выпустил по ублюдкам половину рожка. Убедившись, что Кобальт благополучно перебрался к лазу, начал отступать. Он держал наготове гранату, чтобы подорвать лестницу, как вдруг пуля угодила ему в ногу.

     Морошка упал, тут же попытался отползти. Гвардейцы с ожесточением старались его добить. Грудинин бросился к нему на помощь, схватил за обе руки, потащил.

     Гвардейцы спустились и теперь палили прямо с лестницы. Кобальт снял одного прицельным выстрелом, и тот кубарем покатился вниз. Это охладило остальных, и они снова поднялись на площадку.

     Высота лаза позволяла только ползти на четвереньках. Стены укреплены деревянными балками, с потолка время от времени осыпалась земля. Кобальт держал фонарь в зубах и думал только о том, чтобы их не завалило.

     К счастью, этого не произошло, и они благополучно добрались до еще одной двери, которая была более массивной, и лаз в этом месте существенно увеличился в высоту и ширину. Пока Грудинин колдовал с замками, которых тут целых три, Кобальт завязал поверх раны на бедре Морошки ремень, чтобы остановить кровотечение. Судя по всему, артерия не задета, парню, возможно, повезет, и он выживет.

     — Они сюда не сунутся, — сказал Кобальт, заметив, как Локус смотрит в обратном направлении. — Тварей они боятся больше чем людей.

     — А мы? — спросил мальчик.

     — Справимся.

     Кобальт проверил патроны. Одна полная обойма. У Морошки полрожка.

     — Справимся, — повторил Морошка.

     — Замки поддаются легко, — сказал Грудинин. — Такое впечатление, что их открывали совсем недавно.

     Кобальт заметил свежую смазку на дверных петлях.

     Когда щелкнул последний замок, Грудинин глубоко и удовлетворенно вздохнул.

     Отворив дверь, Кобальт почувствовал сырой гнилостный запах. Высунулся, осмотрел с фонарем коллектор. Река текла по центру в каменном устье и больше напоминала ручей шириной в полметра и глубиной по щиколотку.

     Он спрыгнул на выложенный из отесанного камня двухвековой пол. Над головой нависал полукруглый кирпичный свод с непонятным белым налетом. С правой стороны, примерно в десяти метрах от них, коллектор поворачивал, а слева — куда им и дорога — был длинным и хорошо просматривался.

     Локус спустился в коллектор самостоятельно. Кобальт и Грудинин помогли Морошке. Тот дрожал, лицо стало бледным, но глаза все так же оставались волевыми, что не могло не восхищать. Кобальт даже подумал, что Морошка стал бы отличным напарником в двойке.

     — Спасибо, что вытащили меня, — поблагодарил он Грудинина.

     — Ты столько раз меня выручал. Я еще должен.

     — Сможешь сломать замки? — спросил Кобальт.

     — А ты думал я умею только открывать?

     Кобальт посветил фонарем туда, где мгновение назад стоял Локус, но не обнаружил его там.

     — Вот черт. Куда он делся?

     — Локус! Локус!

     Был только один путь, по которому мальчик мог так незаметно уйти.

     Коллектор за поворотом оказался более широким, по правой стороне во всю высоту громоздилась глухая клетка длиной не менее пятнадцати метров, состоящая из толстых стальных прутьев. Внутри нее валялись груды обглоданных человеческих костей.

     Локус стоял напротив открытой калитки, смотрел внутрь и тихо плакал. Кобальт подошел, проследил за его взглядом. Сначала ему показалось, что в углу клетки валяется старая поеденная молью шуба. Однако затем шуба вдруг зашевелилась. У исхудавшей до костей твари не было сил, даже чтобы поднять облысевшую голову. Взглянув на пришельцев, она едва слышно простонала.

     Сталкеры прозвали этих тварей подземными костоломами — за способность мощных челюстей перегрызать человеческие конечности одним укусом. Костоломы боялись света, поэтому в основном обитали в подземельях метро, питаясь крысами, трубными червями и забредшими по глупости людьми. Взрослые особи достигали размеров крокодила.

     У калитки имелся электромеханический замок, который открывался по сигналу. И кто—то только что открыл его, надеясь, что тварь нападет на них. Только она уже ни на кого не нападет. Судя по худобе, не ела тварь несколько недель.

     Кто и зачем построил клетку здесь? И почему эти неизвестные перестали кормить своего питомца?

     — Иди обратно, — сказал Кобальт.

     — Ей больно, — процедил Локус сквозь слезы.

     — Эта тварь убила много людей. Она заслужила смерть.

     — Человек поместил ее сюда, — Локус вытер слезы и медленно пошел в обратном направлении.

     Кобальт направил пистолет твари в голову. Будто понимая, что ее дни сочтены, она послушно закрыла глаза.

     Выстрел.

     Он задержался, чтобы осмотреть кости. Были ли эти несчастные живыми или уже мертвыми? И как судьба занесла их сюда?

     Даже через столько лет после катастрофы этот проклятый мир продолжает удивлять.

     ***

     Они двинулись по коллектору в сторону Москвы—реки. На протяжении всего пути люки, ведущие на поверхность, были наглухо заварены, лестницы выкорчеваны с корнем. Изредка попадались ошметки одежды, личные вещи: расчески, украшения, часы, неработающие фонари. Тот, кто распорядился прорыть тоннель в коллектор, сделал это не ради эвакуации первого лица, а для совсем иных целей. Догадка подтвердилась, когда у перехода в центральный коллектор, они уперлись в решетку. Стальные прутья толщиной с большой палец глубоко погружались в бетонные стены. Ни двери, ни калитки — не единой возможности пройти.

     — Вот черт, — Грудинин толкнул решетку. – Такую не вскрыть. Надо возвращаться.

     — Сунемся обратно — нас пристрелят, — сказал Морошка, тяжело присаживаясь на мокрый пол.

     — Пойдем дальше против течения, вдруг там есть открытый люк, — Грудинин прикидывал в уме, как долго займет путь назад.

     — Его там нет, — сказал Кобальт, разглядывая прутья решетки в поиске возможного изъяна.

     — Откуда ты знаешь? Ты ведь там не был.

     — Потому что знаю.

     Грудинин недовольно фыркнул.

     — Убегать от нее было бесполезно, — сказал Локус. — Она всегда догоняла. Это не ее вина, ей нужно было что—то есть.

     — О чем ты говоришь вообще? — спросил Грудинин.

     — Мы в охотничьем вольере, — сказал Кобальт, оглядывая коллектор. — И выход отсюда только один — сломать стену вольера.

     Грудинин тяжело вздохнул, уселся на пол и закрыл руками лицо.

     — Я думал моей карьере пришел конец, когда стал показывать со сцены фокусы с монетой, — он нервно усмехнулся. — Вот настоящий конец. Если и выберусь каким—то чудом отсюда живым, Кремль объявит на меня охоту. Ни одна община не разрешит мне выступить… Что ж мне теперь, умирать от жажды? — он помолчал. — Ничего, нормально, и не такое переживал. Вроде в Питере тоже научились воду производить. Что скажешь, Морош, двинем в Северную столицу? На полторы тысячи фляг купим достаточно воды и исправную машину, пару охранников из Гума наймем…

     Кобальт взял в руку гранату, взглянул на решетку, потом на остальных.

     — С ума сошел? — буркнул Грудинин. — Хочешь завалить всех нас здесь?

     — Коллектор выдержит, — ответил Кобальт.

     — Ну вот опять. Опять поверить тебе на слово. Нет уж. Хочешь подыхать, пожалуйста, но только без нас. Морошка, пошли, найдем другой выход.

     Грудинин резко поднял парня на ноги. Тот вскрикнул от боли.

     — Прости, прости. Потерпи, очень скоро мы вернемся домой. Я приведу врача, он тебе поможет.

     — Я не смогу. Не дойду.

     У Морошки посинели губы, он находился на грани обморока. Возможно, в рану попала инфекция, да и крови потерял прилично.

     — Конечно, сможешь. Я тебя понесу, если потребуется, только потерпи.

     Не слушая Грудинина, Морошка обратился к Кобальту:

     — Если верно выбрать направление взрыва, может и сработать.

     — Ты же не серьезно, Морош? Ты же не собираешься остаться здесь и умереть под завалами ради него.

     — Вот почему вы такой трус? — вдруг обрушился на него ассистент.

     — Ты чего, Морош? Я же тебе хочу помочь.

     — Неправда! Вы всегда пытаетесь спасти только свою шкуру. Я вам нужен как слуга, который таскает телегу.

     — Это не так.

     — Вы только и говорите постоянно, что остальные люди деградировали, и только вы такой великий остались, но это не так. Это вы деградировали, вы растеряли все человеческое. Да, я не жил в том мире, не видел ваших грандиозных концертов, и не имею права спорить, но я понимаю, главное, что отличает человека от твари – это способность помогать ближнему бескорыстно. Что общее благо важнее денег и высокого положения одного конкретного человека. Именно сочувствие делает нас людьми. А вы растеряли это. Или не имели никогда.

     Морошка выдохся, закашлял. Грудинин опустил взгляд и замолчал.

     — Уходите до того поворота, — сказал Кобальт. — Отсчитайте пятьдесят шагов, ложитесь и закройте руками головы, — он привязал гранату к решетке в месте крепления к стене.

     Локус положил руку Морошки себе на плечо.

     — Я помогу.

     Кобальт обратился к Грудинину:

     — Если я умру, проберитесь в основной коллектор, бегите направо, ищите ближайший люк на поверхность. Не суйтесь в Москву—реку, это слишком опасно. Доставь мальчика в Мид, передай моей жене. Там получишь деньги. Можешь остаться, Батя даст вам гражданство. Скажи, я обещал.

     Грудинин кивнул.

     Выждав минуту, чтобы они успели удалиться на безопасное расстояние, Кобальт выдернул чеку и побежал. Услышал, как взвизгнула пружина запала, как отлетел и стукнулся об стену рычаг, освобождающий ударник.

     Отсчитав три секунды, он упал в воду по центру коллектора, задержал дыхание и закрыл голову руками.

     В замкнутой каменной трубе грохотнуло с такой силой, что уши заложило даже в воде. Осколки камней и поражающих элементов врезались в стены, высекая искры и откалывая куски кладки. Ударная волна внесла сумятицу в поток реки — Кобальта швырнуло к боковой границе русла, припечатав головой об камни.

     Очнулся он спустя несколько минут — пыль от взрыва еще не рассеялась. Сверху на него смотрел Локус, и его взгляд казался настолько осмысленным и проникновенным, что Кобальт почувствовал готовность открыть перед ним душу. Мальчик приложил к его лбу ладонь, от нее исходило странное успокаивающее тепло.

     — Вы познакомились там, где учат рисовать, — заговорил Локус. — Ты не закончил, тебе нравилось изучать историю, а она осталась. Она любила создавать миры на пустом листе.

     У Кобальта перед глазами мгновенно появился ее образ: синяя полупрозрачная ночнушка, нога на ногу, левая рука подпирает подбородок, карандаш в правой руке скользит по холсту, словно балетный танцор. Издательства детских книг ценили ее художественный талант за способность придать иллюстрациям оттенки настоящего волшебства. Кобальт благодарил бога, что Настя не дожила до Катастрофы. Расставание с Юлькой стало бы для нее непереносимым ударом.

     — Ей нужен был образ для феи из сказки, и она попросила ее позировать, — сказал Локус.

     — Юлька была счастлива, — заговорил Кобальт. – На том рисунке она была похожа на ангела. Она подарила мне книгу со своим портретом. Я потерял ее, когда на меня напали твари у парка. У меня не осталось даже фотографии дочери.

     — Ты не можешь вспомнить ее лицо, потому что винишь себя за случившееся.

     — Я бросил ее.

     — Она давно простила тебя.

     У Кобальта кольнуло в груди.

     — Она жива, — сказал Локус. – И в глубине души продолжает верить, что ты тоже жив. Она не отвечает, потому что боится услышать тишину в рации.

     — Как она? С ней все в порядке?

     — Она счастлива. У нее уже есть свои дети.

     Слезы неконтролируемо полились из глаз Кобальта.

     — Ты хочешь встретиться с ней?

     — Хочу. Больше всего на свете.

     Локус встал и протянул ему руку.

     — Тогда идем.

     Мальчик пролез в образовавшееся отверстие. Кобальту пришлось попотеть, так как торчащие прутья решетки упирались ему в грудь. Слева коллектор сужался до круглой трубы и через несколько метров спускался в Москву—реку. Кобальт с Локусом двинулись направо, надеясь отыскать открытый люк для выхода на поверхность. Морошка и Грудинин ушли этим путем несколько минут назад, и, возможно, уже выбрались.

     — Стой, — сказал Локус через пару десятков метров. — Я слышу их. Надо назад.

     — Назад нельзя.

     — Вперед тоже нельзя.

     Кобальт прислушался, никаких звуков, кроме журчания воды.

     — Их очень много. Мы вторглись на их территорию.

     Впереди послышались нарастающие всплески, через три секунды в свете фонаря возникли бегущие навстречу фигуры Грудинина и Морошки. Ассистент опирался на фокусника и практически прыгал на одной ноге.

      — Бежим! — прокричал Грудинин.

     Позади них, рыча, неслась орава костоломов. Тварей было так много, что они не помещались в ширину коллектора — толкались друг с другом, цеплялись за потолок, соскальзывали и падали под ноги сородичам, а те затаптывали их насмерть.

     Кобальт подхватил Локуса на руки и побежал назад. Добравшись до спускного коллектора, вытащил пистолет и первым полез в трубу. Локус за ним.

     — Давай же, — Грудинин забрался в трубу и потянул Морошку за руку, но тот отказался лезть.

     Даже если повезет, и они доберутся до Москвы—реки, костоломы переловят их в воде, словно пираньи заплывших за буйки ребятишек.

     Морошка вытащил гранату.

     — Мороша! — заверещал Грудинин. – Не делай этого!

     Голодные пасти костоломов смыкались и размыкались с железным лязгом уже в паре метрах от них.

     Парень выдернул чеку гранаты.

     — Спасайте мальчика!

     И развернулся к тварям лицом.

     — Не надо! Мороша!

     Кобальт схватил Грудинина за шиворот и потянул за собой. Они оседлали поток воды и покатились по трубе вниз, рухнули в подземный бассейн Москвы—реки. Над ними нависал свод кирпичной крыши, а метрах в пятнадцати впереди виднелась арка, выводящая поток в реку.

     Произошел мощный взрыв.

     Свод над головами треснул, сверху посыпались камни. Грудинин исчез под водой. Кобальта и Локуса прибило к стене. Они расцепили руки и потеряли друг друга из виду. Фонарь утонул.

     Стало темно.

     — Локус! Локус!

     Что—то загудело, прогремел оглушительный хруст, словно ломались гигантские печенья, только это были не печенья, а бетонные плиты.

     Кобальт задержал дыхание и нырнул, следом нечто тяжелое придавило его ко дну.

     ГЛАВА 11

     Витька заступил на новую службу уже на следующий день. Соваться в Мид и тем более присутствовать при казни Кобальта ему никак не хотелось, поэтому он уговорил Робсона командировать его временно на водовозку. Костяну как раз требовался новый сливщик.

     — У меня есть старый друг в Гарднере, и он сильно болеет, — обратился к Робсону Витька. — Ему помогут только кремлевские врачи. Я подумал, если у тебя вдруг есть возможность…

     — Я позвоню кому надо в Кремль, — ответил Робсон недослушав. — Привози своего друга. Только договаривайся в Гарднере сам.

     Такой быстрый ответ поразил Витьку.

     — Спасибо. Даже не знаю, что сказать.

     — Ты помог мне, я помогаю тебе. Только у меня есть просьба — не накосячь, — Робсон погрозил пальцем. — Я даю шанс не только потому, что ты меня спас. Ты человек надежный, я это чувствую. Мне такие очень нужны. Скоро все изменится в кольце. Кстати, как твоя фамилия?

     — Евсеев, — Витька назвал девичью матери.

     — Норм фамилия, главное, что наша, русская.

     Они крепко пожали руки.

     — Ты уверен, что не хочешь лично вздернуть сталкерского ублюдка? – спросил Робсон. — Могу уступить.

     — Нет. Хочу развеяться.

     Здание Гортранса сильно напоминало Мид – такие же готические стены, высокие залы, резные лестницы, шпиль на крыше. Входы и выходы, а также самые видные места внутри украшали тканевые полотна с воинскими девизами:

     «Все дружинники – братья»;

     «За брата, Князя и Гортранс»;

     «Предателю – смерть»;

     «Все за Князя, Князь за нас».

     В подземном гараже и на прилегающей территории теснилось огромное количество техники, собранной со всех концов кольца: водовозки, грузовики, бульдозеры, краны, БТРы, БМП, и даже танки. Женщины в основном работали в кашеварне — так здесь называли столовую. Мужчины делились на кметов и гридов, соответственно — дружинников, имеющих возможность носить оружие, и дружинников гражданских: водителей, механиков и прочих. Робсон, как оказалось, входил в пятерку высших чинов Гортранса, числился главным воеводой великого Князя Суворова.

     В Миде принято считать Гортранс сборищем тронутых на голову психов, от которых надо держаться подальше. Однако все, кого Витька повстречал за утро: прожжённый дядька Драгунов на складе одежды, добродушный старик комендант Волокушин, весельчак Карась на раздаче в кашеварне – показались ему нормальными адекватными людьми.

     Витьку определили в машину под номером шесть к молчаливому и худому как смерть водителю—гриду Толику. На вид лет пятьдесят, глубоко посаженные глаза, щетина, передние зубы отсутствуют, руки черные от въевшегося навсегда машинного масла.

     Колонна из семи водовозок и двух сопровождающих БТРов прибыла в Кремль около девяти утра. Ворота долго не открывали. Костян несколько раз ходил к гвардейцам на посту договариваться, возвращался, ругался с кем—то по рации.

     — И часто тут нас морозят? — спросил Витька.

     Толик покосился на него, пожал плечами и вернулся к прежнему занятию — разглядыванию застывшей стрелки датчика бензобака.

     Солнце палило через лобовое окно, словно через лупу, превращая кабину в парилку. Потертые сиденья воняли топленой резиной. От скуки Витька достал из кармана книгу стихов Есенина, открыл на произвольной странице, наткнулся на стихотворение про зиму. Начал читать. Тут же представилось, будто гуляет по занесенным снегом улочкам, ловит ртом снежинки, на ветках деревьев разбух белый мох, под ногами хрустит ледяное печенье, дымят автомобили.

     Последний раз Витька видел зиму еще в детстве. С папой и мамой они лепили снеговиков в парке и бросались снежками. Самая лучшая и любимая пора. Снег в воспоминаниях ассоциировался с чистотой, добром и теплотой родительских рук. С тех самых пор, как темная вода отравила все живое, зима покинула эти проклятые края навсегда.

     — Нравится? — спросил Толик, указав на книгу.

     Витька поднял на него глаза, кивнул.

     — Складно написано.

     Толик заговорщицки улыбнулся.

     — Я скажу больше – гениально. В своей поэзии Есенин воспевал природу через призму человеческих чувств. С помощью мелодичного ритма и лиричных эпитетов он добивался удивительной образности. Читаешь его стихи и погружаешься в них с головой, строки ведут тебя по красочному миру смыслов, в котором главной идеей становится любовь к природе и человеку. — несмотря на просвисты вместо некоторых твердых звуков, речь Толика звучала на удивление плавно и страстно. — В отличие от Есенина, его современник Маяковский использовал резкие, порой грубые мотивы, но если посмотреть внимательно, его лирика была глубокой, как бесконечный сундук, откуда при каждом прочтении достаешь новые и новые смысловые сокровища, — Толик прервался, заметив слегка пораженный вид своего собеседника. — Заболтался я что—то. Не обращай внимания.

     Толик высунулся из окна, окрикнул водителя из соседней машины и спросил долго ли еще стоять. Тот в ответ пожал плечами.

     — Так кто из них лучше? — спросил Витька.

     Толик нахмурился, не поняв вопроса.

     — Ну Есенин или Маяковский?

     Толик духоподъемно заулыбался и продолжил:

     — Они оба были лучшими, но каждый не готов был признать другого ровней. Они спорили, искали друг у друга слабости, но не замечали при этом сильные стороны, которых было намного больше. Они были двумя сторонами монеты, частью одного целого — великого наследия русской поэзии, — Толик трагично вздохнул. – Досадно, что их гордыня не позволила им истинно понять друг друга.

     — И кто в итоге победил?

     — Оба покончили с собой.

     Витьке стало не по себе. Хотя с чего бы? Толик рассказал о людях, живших задолго до Катастрофы, но по какой—то непонятной причине Витька хорошо понимал их, словно эта история как—то перекликалась с его настоящим.

     Ворота открылись. Тарахтящая змейка из водовозок, окутанная серым облаком выхлопных газов, двинулась вперед.

     — Давно я не с кем о поэзии не говорил, — сказал Толик одухотворенно. — Редко сейчас встретишь человека с книгой стихов в руках.

     — Она не моя. Взял у друга.

     — Я бы ценил такого друга.

     Отвлекшись, Витька совершенно позабыл о том, что впервые наконец очутился внутри Кремля. Мечта всей его жизни сбывалась, но он уже ничего не чувствовал.

     Полное безразличие.

     Вновь образовался затор. Гвардейцы тщательно осматривали машины, залезали внутрь, обнюхивали каждый уголок.

     — Впервые такое вижу, — сказал Толик, выкручивая тяжелый руль и направляя машину к раздаточной колонке. — Наверное, случилось чего ночью.

     — А почему остальные не с нами? — спросил Витька, наблюдая в окно, как другие водовозки продолжают движение прямо.

     — Мы за питьевой, они за технической, — Толик покосился на Витьку. — Первый раз, да?

     Витька помотал головой.

     — Я здесь раньше жил. В Кремле, то есть.

     — А как по другую сторону оказался?

     — Помогал другу.

     — У всех свои секреты, — Толик понимающе кивнул.

     Они остановились у колонки напротив трехэтажного здания. Из окон, заключенных в отдельные резные арки, торчали железные трубы, из которых валил белый дым. Запах неприятный, едкий.

     Из центрального входа вышел Костян с каким—то неизвестным мужиком с папкой в руке. Они подошли к машине.

     — Говорю ж, свезло как, парень у меня бывший ваш наливщик, — рассказывал Костян мужику с папкой. — Сейчас он нам все тут организует. Санька, вылезай, дело есть.

     — А—аа, зачем?

     — Затем, что помощь твоя нужна. Давай скорей.

     Кремлевский пялился в бумаги и что—то высчитывал, не обращая на их разговор никакого внимания.

     Витька выбрался из машины. Если они поймут, что он всех надул, ему конец. В лучшем случае его просто выгонят, а в худшем повесят рядом с Кобальтом.

     — Может, все—таки подождем наших наливщиков? — предложил кремлевский, обернувшись к двум зданиям на противоположной стороне площади.

     — Ты сам сказал, их увели на допрос всего два часа назад. Поверь мне, если жена этого вашего инженера, правда, укрывала каких—то там преступников, можешь их сегодня не ждать. Знаю, как ваши гвардейцы четко работают, — Костян изобразил парочку ударов по почкам невидимому сопернику. Кремлевский, глядя на него, вздрогнул. — Слушай, Померанцев, из—за того, что вы нас у входа продержали, я к клиенту опаздываю на два часа. Говорю же, у меня ваш бывший наливщик, он тут все знает и сейчас быром нальет, ты, главное, отпиши.

     Померанцев глубоко вздохнул, попытался высмотреть спрятавшегося за спиной Костяна Витьку.

     — Этот?

     — Незнакомы, что ли? — Костян поочередно взглянул на обоих.

     — Первый раз вижу, — Померанцев прищурился. – Точно наш?

     Поймав на себе подозрительный взгляд Костяна, Витька набрал воздуха в грудь и сказал на выдохе:

     — Я на технической работал. С другой стороны здания.

     Повисла неловкая пауза, во время которой сердце Витьки перестало биться.

     — А—аа, там Михалыч рулит, — сказал Померанцев. — Меняет своих наливщиков чаще вонючих носков. Ладно, пусть идет, только если что все под твою ответственность, — оторвав лист из блокнота, он протянул его Костяну.

     Костян жестом пригласил Витьку к колонке и сказал:

     — Покажи класс. Восемь с половиной, — усмехнулся и добавил. — И каплей больше.

     Под пристальными взглядами Витька поплелся к колонке, соображая, что делать дальше. В Миде ему неоднократно приходилось наблюдать, как сливаются водовозки. Наверное, все просто: берешь шланг, вставляешь в бак, включаешь насос, и вода сама пойдет. Когда наполнится восемь с половиной кубов — отключаешь.

     У колонки Витька замер в растерянности. Два мотка шлангов разной толщины, электронная панель с кучей показателей, какие—то рычажки, кнопки.

     — Санька, ну чего ты там застрял? — крикнул Костян. — Давления, что ли, нет?

     — Когда нет давления, красная лампочка наверху говорит. А сейчас зеленая, — объяснил Померанцев. – Все в норме.

     Пояснения возле кнопок были написаны на иностранном языке, рядом наклеены выцветшие от времени бумажки с русским переводом. Ни слова не разобрать.

     Витька потянул на себя висевший сбоку колонки моток шлангов, тот неожиданно развалился на несколько кусков, словно в него вселилась демоническая сила. Десяток резиновых червей свалились под ноги. Витька судорожно собрал их в охапку, попытался уложить тяжеленный шмоток на бетонный постамент. Один из кусков, подсоединенный к колонке, натянулся, Витька запнулся о волочившийся за ним другой кусок и упал, зацепив рычаг на колонке. Непонятно откуда хлынул поток воды. Витька вскочил, стукнул по всем кнопкам сразу. К его счастью, внутри колонки что—то загудело, и вода отключилась.

     Подбежали Костян с Померанцевым. У последнего глаза по пять фляг.

     — Ты что наделал?! — Померанцев кинулся собирать воду с асфальта чашкой для слива остатков.

     Костян в недоумении посмотрел на Витьку.

     — Колонка старая, — попытался оправдаться Витька дрожащим голосом. — Я все сделал как надо, но тут все к херам сломано.

     — У нас все колонки одинаковые, балбес, — выругался Померанцев. — Зачем я вообще согласился…

     — Да ладно тебе, тут и пол—литра не пролилось, — сказал Костян. — Не драматизируй.

     Внутри колонки что—то прерывисто гудело, горели красным все лампочки.

     — А кто чинить ее, по—твоему, будет? Знаешь сколько запчасти стоят? – Померанцев так разнервничался, что начал икать.

     — Договоримся, — дружеским тоном сказал Костян. – Ну, чё ты паникуешь.

     — Ну, вас к чертям, я вызываю Михалыча, пусть разбирается.

     Витька обернулся на шум за спиной. Толик подсоединял скрученный из мелких кусков шланг к водовозке. Далее молча воткнул второй конец в колонку, ловко щелкнул по кнопкам, дернул рычаг.

     — Эй! Не трогай, — крикнул Померанцев, вскакивая с асфальта.

     Загудел движок, шланги надулись, в баке водовозки зажурчала вода. Померанцев потянулся, чтобы отключить подачу, но ему перегородил путь Костян.

     — Тише, тише, все путем.

     Увидев бегущие на экране цифры, Померанцев сдал назад.

     — Как вообще с таким хламом работаете! – театрально возмутился Толик. — Она же еле живая, не удивительно, что ваш же наливщик справиться не смог.

     Померанцев c обидой покосился на водителя, но отвечать не стал. Взглянув на Костяна и Витьку, сказал строго:

     — Как закончите, оставьте все как было.

     Наполнив баки, водовозки двинулись в путь.

     — Спасибо за помощь, — произнес Витька после долгого молчания.

     — Не за что, — ответил Толик.

     В прошлом Толик работал учителем литературы. С виду и не скажешь, что человек с его внешностью вел поэтические вечера, на которых читал стихи собственного сочинения. После катастрофы он оказался в убежище, из которого бежал через год (подробностей не рассказал). В Гортрансе сначала стал механиком, потом водителем. Помог опыт из прошлого — в юности Толик жил в деревне и часто помогал отцу чинить трактора. Ни семьи, ни друзей в Гортрансе так и не нажил.

     Вспомнилось, как еще недавно, будучи сталкером, Витька намеревался украсть картину из Третьяковки, чтобы купить гражданство Кремля. С тех пор дважды чуть не погиб, побывал в шкуре бомжа, раба на стройке, беглеца. А теперь он кто? Дружинник Гортранса. Путь в Мид ему заказан навсегда, так может, стоит смириться? Быть дружинником не так уж и плохо. Робсон Витьку уважает и ценит, Толик оказался хорошим человеком. Кормят в кашеварне даже лучше, чем в Миде, воды дают вполовину больше. Что еще нужно человеку для нормальной жизни? Семья. Именно для этого Витька и едет в Гарднер — помочь Эли, как и обещал, а потом забрать ее с собой. Они будут счастливы в новом доме!

     В новой жизни!

     Пора перевернуть страницу прошлого. Что бы ни думали о нем в Миде, ему не стыдно!

     Не стыдно, мать вашу!

     ***

     Когда Кобальту придавило ноги бетонной плитой, в голове мелькнула только одна мысль — все, конец.

     Страха и сожаления не было. Если бы он не вызволил Локуса, то не узнал бы, что Юлька жива, выбралась и у нее все хорошо. С этим знанием умирать не стыдно.

     Далее случилось невероятное. В воду упала еще одна бетонная плита, надавила на старую — приподнялся край. Кобальт высвободил ноги и всплыл. Над каменным бассейном зияла сквозная дыра, через которую виднелись звезды. Выбравшись, Кобальт с удивлением обнаружил Грудинина и Локуса. Живыми. Как выяснилось позднее, фокусник, проявив недюжинную храбрость, спас тонущего мальчика из воды за секунды до обрушения свода.

      Возвращались в Мид они пешком, и это была самая длинная ночная прогулка в жизни Кобальта. Приходилось подолгу сидеть в укрытиях, избегая кремлевских патрулей, рыскающих в поиске беглецов. Добрались в Мид уже под утро, когда солнце выглянуло из—за горизонта. Ольга забрала Локуса, чтобы накормить и уложить спать — мальчик едва стоял на ногах от усталости.

     Кобальт сразу отправился к Бате и все ему рассказал.

     — Я такого решения не приму.

     Зал собраний забился под завязку. Все взрослое население Мида внимательно слушало рассказ Кобальта о происшествии на Арбате, летающих тварях и предательстве Витьки.

     — … Я решил рассказать всю правду, потому что последствия того, что я собираюсь сделать, коснутся каждого, — заканчивал он. — Никто не останется в стороне. Поэтому это не будет только моим решением или решением Бати. Это общее решение всех нас.

     Минуту все молчали, переваривая услышанное. Затем начали шептаться.

     — Если хотите высказаться, встаньте и сделайте это, — предложил Батя.

     — Ты врал, будто не сталкеры убили дружинников! — выкрикнул женский голос из зала, обращаясь к Бате.

     — Я же сказал: это сделала огромная летающая тварь, — объяснил Кобальт.

     — Которую никто никогда не видел, — прозвучал скептичный комментарий Опера.

     Батя поднялся со стула и произнес:

     — Да, я все знал. И понимал, нам никто не поверит, опасался утечки, что в итоге и случилось. Поэтому мы и проиграли трибунал.

     — Это потому что Витька предал нас.

     — Он не мог! — воскликнул Котел. — Только не Витек. Не верю.

     — Встречу, убью, — пригрозил Опер. — Своими руками придушу гада.

     По залу прокатились возгласы поддержки.

     — Он же твой племянник. Почему ты за ним не уследил?

     Кобальт нашел глазами в толпе Ольгу. Та едва заметно кивнула, придав ему сил.

     — Я не снимаю с себя вины, — ответил он. – Витька нас предал, но этим только приблизил неизбежные события. Грядет буря, которую нам не остановить… Но у нас есть шанс выжить. Я предлагаю решение…

     Зал загудел, перебив его.

     — Он убил дружинников, пусть и отвечает, как мужик, — сказали из гражданской части.

     — Мы своих не сдаем! — парировали сталкеры.

     — Дружинники придут и убьют нас. У меня дети!

     — Выйди и сдайся, спаси нас.

     — Нужно начать переговоры, все объяснить. Кремль нас не бросит.

     Поднялся гвалт голосов — одни упрекали Кобальта и Батю, другие защищали, третьи пытались всех успокоить. Прервал вакханалию, раздавшийся снаружи, мощный паровозный гудок. Все замолчали, в испуге огляделись друг на друга.

     Дозорные сообщили по рации, что напротив здания остановились две машины Гортранса.

     «Требуют выдать Кобальта. Что нам делать?».

     — Ждите, — сказал Батя. — Никого не пускать.

     Повисла напряженная пауза. Все внимательно смотрели на Кобальта в ожидании его следующих действий.

     — Кобальт один из нас. Пусть сунутся и попробуют забрать! — крикнул Котел, угрожающе взмахнув кулаком.

     — Да! — подхватили сталкеры.

     — Накормим ублюдков свинцом.

     Встал Опер.

     — Разъясняю, что будет, если мы не выполним решение трибунала.

     — Лучше сядь и молчи! – крикнули ему.

     Опер продолжил:

     — Именно этого они и хотят, чтобы он не вышел, чтобы был повод войти и забрать его силой – разжечь войну и навсегда решать вопрос со сталкерами. Мы давно сидим им занозой в горле. Многие из сидящих здесь погибнут, только потому, что он испугался ответить за свои поступки.

     — Он же сталкер, Опер, как и ты, — парировали ему. — Мы все одна семья и должны своего защищать.

     — А кто защитит моих детей? — крикнул женский голос. – Почему он не подумал о других, когда убивал их?

     Опер посмотрел на Кобальта и произнёс:

     — Если бы я довел до такого, то не раздумывая сдался бы прямо сейчас.

     Слова поддержки в основном от женщин заглушились криками и улюлюканьем сталкеров.

     — Нам против них не выстоять, как вы не понимаете! — закричал Опер. – Просто ответьте себе на вопрос, что стоит дороже — одна жизнь или жизни всех!

     — И не потребуется, — отрезал Кобальт. Все замолчали, затаив дыхание. – Я не допущу войны. Никто не пострадает.

     — Значит, ты сдашься? – спросил Опер с надеждой в голосе.

     — Я уйду отсюда.

     — То есть сбежишь и бросишь нас?

     — Мы все уйдем! Из Москвы.

     Опер в замешательстве оглядел зал, пытаясь прочитать по растерянным лицам — все ли верно расслышали. Тут же зазвучали беспокойные голоса:

     — Как это уйдем? Куда?

     — Мы что должны сбежать из собственного дома?

     — У нас нет выбора, — сказал Кобальт. – Летучие твари рано или поздно прилетят и уничтожат нас. Истребление людей — их главная цель, смысл существования.

     — Я никуда не пойду.

     — И я.

     — Пусть сам уходит.

     — Это у тебя нет выбора. А у нас дети. И мы останемся.

     — И куда мы пойдем? — спросил Фара спокойным, рассудительным голосом.

     — На юг, на Кавказ.

     — Что он вообще несет?

     — Он серьезно?

     — Мы же там умрем!

     — Уж лучше останемся и переждем. Наши стены крепкие.

     — Да послушайте же его! — крикнул Фонарь, вскочив со стула. — Он говорит правду.

     — Тебе—то откуда знать? — спросил Опер.

     — Я тоже видел летающую тварь. Она огромная, как дракон. Пули ее не берут. Полный рожок в нее выпустил, а ей хоть бы что.

     Слова Фонаря охладили пыл зала. Кобальт дождался тишины и заговорил:

     — Пятнадцать лет назад мы выбрали Мид из—за крепких стен. Вспомните, какими были твари тогда: малочисленные, размером с собаку. Пока мы пахали за эти проклятые фляги, твари эволюционировали и поумнели. Спросите об этом любого дозорного, сталкера, кто сталкивается с ними каждый день, — сталкеры покивали. — Все те твари, что нападали на нас — ничто, тараканы. Летающая тварь — совсем новый враг, и поверьте мне, нам с таким не совладать. Все, что мы можем — бежать как можно дальше — в горы, в пещеры, туда, где они нас не достанут. А пока остаемся, мы цель для уничтожения, вкусная пища. Когда они нападут, ни наши, ни кремлевские стены не спасут. А когда встанут водоустановки…  — Кобальт не стал заканчивать фразу. Все и так понимали, что это приведет к вымиранию всех людей в кольце.

     Повисла тишина, многие даже не дышали.

     — Где мы возьмем воду для похода? – спросил Фара. – Где будем брать ее там, куда придем?

     Кобальт глубоко вздохнул, представив, как заглядывает в глаза каждом из присутствующих.

     — Локус. Вы все уже знаете его, и многие здесь видели на что он способен.

     Арарат и Матусевич кивнули.

     — Его отец, ученый, нашел способ очистить темную воду. Он спрятал описание технологии в голове мальчика, чтобы она не попала в плохие руки. Извлечь ее может только профессор, живущий за МКАДом. Я отведу мальчика к нему и заполучу технологию.

     Повисло молчание.

     — Очистка воды? Разве это возможно?

     — Как можно скрыть что—то в чужой голове? – спросил Опер.

     Грудинин поднял руку, будто школьник, встал.

     — Это гипнотическое внушение. Ставится блок на определенные воспоминания, потом блок снимается. Я когда—то баловался такими штуками в своем шоу.

     — Тогда сними этот блок, — предложил Опер.

     — Не могу. Это очень сложно. Нужно знать ключевые слова—триггеры. К тому же, — Грудинин прервался. — Ум этого мальчика уникален.

     — То есть, предлагаешь поверить ему на слово? — спросил Опер, обращаясь к Кобальту. – А если он просто врет?

     — Он не врет! – сказал Кобальт.

     — Но ты этого не знаешь!

     — Я ему верю.

     — Он верит, — Опер взмахнул руками. – Просто верит. Этому мальчику всего десять лет, он может даже не понимать, о чем вообще говорит, или просто выдумать всю эту историю ради развлечения. Ты же предлагаешь, поставить на кон все наши жизни, все чего добились сталкеры за эти годы: уважение, работа, крыша над головой — все похерить только потому, что какой—то пацан что—то там сказал.

     Встали разом Арарат с Матусевичем.

     — Я доверяю мальчику.

     — И я.

     Опер непонимающе посмотрел на обоих.

     — У этого мальчика большое сердце и огромное желание помогать другим, — сказал Арарат. — И, если он говорит, что знает, как очистить воду, я ему верю. Моя семья поддерживает тебя, Кобальт.

     — И мы поддерживаем, — Матусевич кивнул.

     — И я, — сказал Ольга. — Локус — добрый и честный мальчик.

     В зале зашептались. Поддержка двух известных семей  заставила многих задуматься.

     — Получив технологию, мы отдадим ее людям. Будем передавать по радио, чтобы все узнали, — сказал Кобальт. – Мы изменим этот мир навсегда!

     Вошел дозорный, сказал, что звонит Кремль.

     — Скажи, я занят. — отрезал Батя.

     Дозорный кивнул и ушел.

     — Я понимаю ваш страх, — продолжал Кобальт. — Кажется, что лучше оставить все как раньше, что все образуется, и когда—нибудь мы будем процветать. Только этого не будет. У Садового кольца есть только два варианта будущего: либо люди сами поубивают друг друга, либо твари убьют всех. Сейчас у нас есть шанс выбрать третье — новую жизнь, такую как захотим, и где захотим. Прошу, дайте мне шанс попробовать. Я вас не подведу. Но если вы решите, что я неправ, что все надо оставить как раньше, то я прямо сейчас выйду отсюда и сдамся.

     Повисла напряженная тишина.

     Ольга подняла руку первой. За ней Фонарь, семьи Арарата и Матусевича. Постепенно весь зал наполнился поднятыми руками. Последним свое согласие с общим решением выразил Батя.

     Опер воздержался.

     ***

     БТРы с вооруженной дружиной остались за забором. Внутрь Гарднера въехали только водовозки.

     — Почему наших не пускают? — спросил Витька оглядываясь.

     — Боятся, — ответил Толик.

     — Нас?

     — Они не любят дружинников, и на это есть причины.

     — Расскажешь?

     Толик вздохнул, обдумывая, стоит ли о таком говорить новому напарнику.

     — Ладно. Ты все равно узнаешь. Два года назад один из наших с местной девушкой…, — Толик сделал паузу. – Развлёкся. Все это вскрылось, чуть до войны не дошло. С тех пор так и ездим.

     — А парень с девушкой остались вместе?

     Толик покачал головой.

     — Им, что не разрешили? — спросил Витька.

     — Скажем так, их отношения не были по взаимному согласию.

     — Он, что ее изнасиловал?

     Толик едва заметно покивал.

     — Надеюсь, Робсон пристрелил того ублюдка. Он это заслужил.

     Водовозки с дешевой технической водой, предназначенной для полива растений, отправились сливаться к теплицам в главном дворе — там, где Витька впервые встретил Эли. Толик повернул совсем в другую сторону и повел машину в объезд головного здания, остановившись в какой—то глуши, у насосной станции.

     Костян, ехавший стоя на раме, запрыгнул на дверной порог со стороны Толика и незаметно просунул в окно небольшой черный предмет. Толик отказался его брать и сделал вид, будто не замечает. Костян настырно ткнул предметом в его плечо.

     — Я не буду, — сказал Толик.

     Костян процедил сквозь зубы:

     — Еще как будешь.

     Очевидно, что подобный разговор происходил у них не впервые.

     — Нет.

     — Ты, утырок, меня уже достал своей упертостью! Делай, что тебе говорят.

     — Это неправильно.

     — Думать — не твое дело. Бери, я сказал.

     — А князь знает?

     Костян схватил Толика за шею.

     — Костян, ты чего! – вмешался Витька. – Ты же его задушишь.

     Толик задыхался и безуспешно пытался убрать его руку.

     — Не лезь, Санька, у нас тут важный разговор. Итак, слушай меня, урод. Ты водила, и делаешь то, что я тебе приказываю! Все понял?

     Толик кивнул.

     – Молодец. А теперь быстро взял и сделал то, что умеешь лучше всего!

     Костян убрал руку. Толик отдышался, посмотрел на него.

     — Еще раз попробуешь стращать меня Князем, я тебя закопаю.

     Толик нехотя взял предмет, положил в карман.

     — Ну вот и отлично. Работаем, — Костян стукнул Толика по плечу, спрыгнул на землю и пошел с бумагами к приемщику.

     — Что происходит? — спросил Витька.

     Толик с негодованием посмотрел вслед Костяну, потом произнес, обращаясь то ли к Витьке, то ли к самому себе:

     — Делай, что сказано и не задавай вопросы.

     Под руководством Толика Витька подсоединил шланги и включил насос. Обороты двигателя взлетели, шланг приобрел форму сытой змеи. Прикоснувшись к ней, можно было почувствовать, как внутри перекачивается кровь.

     Витька смотрел поочередно на бегущие в такт цифры на счетчиках, витая при этом  совсем в другом месте. Эли наверняка работает в теплицах, а он здесь, в полукилометре от нее, и ничего не может поделать. Даже если решит бежать к ней, его пристрелят озлобленные охранники еще на полпути, решив, что еще один дружинник решил изнасиловать местную. Так близко к ней и так далеко.

     Что же делать?

     Костян подозвал приемщика и завел с ним увлеченную беседу о последних новостях в кольце. В это время Толик подошел к колонке и незаметно прицепил черную коробочку в нишу под счетчиком. Затем вернулся к машине, нажал какую—то кнопку, и вода вдруг перестала подаваться — Витька понял это по ослабевшему напору в шланге. При этом насос продолжал гудеть, цифры на обоих счетчиках бежали как ни в чем не бывало.

     Витька оглянулся на Толика, тот стыдливо опустил глаза. И тут до него дошло. Этот прибор каким—то образом обманывает счетчик колонки.

     Он стал свидетелем воровства воды.

     Спустя минуту Толик снял устройство, и подача воды возобновилась. За время холостого простоя счетчик намотал два куба, а значит именно столько останется в “пустом” баке машины. Неучтенную воду можно продать за полцены в любую общину и неплохо заработать на ночные развлечения в Гуме.

     ГЛАВА 12

     Приемщик расписался в ведомости о принятии от Гортранса восьми с половиной кубов питьевой воды класса А. Костян с удовлетворенной улыбкой ударил с ним по рукам, затем взобрался на бак водовозки и указал Толику направление, словно капитан пиратского корабля. Машина развернулась на небольшой площадке у насосной и поехала обратной дорогой.

     Проезжая мимо заднего торца главного здания, Витька, отчетливо увидел Эли в окне первого этажа.

     — Стой!

     Не дождавшись остановки машины, он выпрыгнул на ходу. Упал, перекувыркнулся, едва не угодил под задние колеса.

     Водовозка резко затормозила, прокатилась еще около пяти метров по инерции и развернулась полубоком, перегородив дорогу.

     Витька подбежал к окну, но там уже никого не было.

     — Эли!

     Он подпрыгивал и стучал по жестяному подоконнику. Прыжок—стук, прыжок—стук…

     — Ты чего творишь! — орал Костян, слезая с машины.

     Нет, Витьке не показалось — он видел Эли внутри. Почему она прячется? А вдруг ее удерживают? Вдруг делают ей больно?

     Дверей в здание поблизости нет. Витька поднял с земли камень и швырнул в окно. По стеклу разбежались трещины, но оно не разбилось. Витька вооружился вторым камнем, но в этот момент Костян схватил его за руку.

     — Нас пристрелят из—за тебя!

     Витька позволил забрать у себя камень, оттолкнул Костяна, схватил с земли еще один и замахнулся. В этот момент в окне показался знакомый силуэт.

     — Эли! Это Витя. Я приехал. Я отвезу твоего папу к врачу.

     Она приложила палец к губам – молчи.

     — Отошли от окна! — охранники выскочили со стороны машины и бежали к ним.

     Костян поднял руки.

     — Сдаюсь, не стреляйте!

     — Эли, это же я. Я приехал.

     Она пристально смотрела на него сверху вниз. Ее яркие жизнерадостные глаза потухли, в них поселилась опустошенность и безразличие.

     — Эли… Петруша…

     — На колени, руки подними!

     На Витьку смотрели четыре ствола, готовые плеснуть смертью, если он даже на миллиметр шевельнется в сторону окна. Костян уже лежал лицом в землю, ему вязали руки за спиной. И тараторил:

     — Мужики, вы чего, так нельзя, у нас же договор! Мужики, дайте позвонить.

     Не спуская взгляда с Эли, Витька опустился на колени и убрал руки за голову.

     Внутри здания стояла невыносимая жара. Их долго водили по бесконечным лестницам и коридорам, заросшим растениями и цветами. В конце концов, привели в помещение, увешанное иконами — подобные Витька видел в Третьяковке, только в этих что—то изменили, какие—то незаметные глазу штрихи, благодаря которым иконы выглядели совершенно иначе. Охранники усадили их за небольшой стол, после чего ушли.

     Костян то и дело причитал и вздыхал. Витька не слушал. Перед глазами у нее все еще стоял образ Эли, ее пустой несчастный взгляд. Что случилось за те дни, что он отсутствовал?

     Когда дверь в помещение открылась, Костян подпрыгнул на месте. Вошедший мужчина, пожилой, полностью лысый, сел напротив них и представился высшим жрецом Ямсом. Ямс долго говорил о нарушении границ, о недопустимом поведении дружинников на их территории, порче имущества, а после вдруг заявил, что они оба свободны.

     — То есть все путем, вы нас отпускаете, и мы обо всем забываем, так? — надрывным голосом сказал Костян.

     Жрец дружелюбно кивнул.

     — Я говорил с Петрушей, невестой почтенного Лотоса, и она подтвердила ваши слова о произошедшем недоразумении. Камень случайно отскочил от колеса и попал в окно. Бывает же такое. Слава богине, никто не пострадал.

     Костян выдохнул и залепетал:

     — Слава, слава… Недоразумение. Вот—вот, так все и было. Ну, мы пойдем тогда.

     — Невеста? — переспросил Витька.

     — Помолчи, — вполголоса резанул Костян.

     — Кто такой Лотос? — Витька сказал требовательно.

     У Костяна от злости щелкнула челюсть.

     — Сын великого Агронома, — ответил Ямс. — Нашу общину ждет грандиозный праздник, которому не было прежде примера. Мы разошлем приглашения на свадьбу всем. Надеюсь и Великий князь согласится разделить с нами этот счастливый день.

     — Когда свадьба?

     — Пока дата не определена. Петруша в трауре по случаю смерти отца, потом ей предстоит жатва, а после, можно говорить и о назначении даты торжества.

     — Один человек сказал мне, что жатва — это плохо, — произнес Витька с вызовом.

     Жрец Ямс изменился в лице. Его дружелюбность как рукой сняло.

     — Тот, кто это сказал, не понимает, о чем говорит. Дилетант. Невежда. Жатва — старейший и важнейший обряд, о котором мечтает каждая девочка в нашей общине. Это древнее таинство, во время которого Богиня мать благословляет своих дочерей на будущее материнство. Каждая девочка с большим счастьем ждет совершеннолетия, чтобы пройти обряд и вступить во взрослую жизнь.

     Костян встал со стула.

     — Извините Саньку, он чересчур любопытный. Раз все утрясли, мы поедем, итак уже слишком задержались.

     — Вы не желаете получить деньги за доставку воды? – спросил Ямс.

     Костян растерялся, затем на его лице расцвела довольная улыбка.

     — Я думал, как обычно, Горох расплатится, но если вы готовы — отлично, супер.

     Ямс положил на стол ведомость приемки, сверху лег внушительный мешок с монетами. Костян поднял его и взвесил в руке.

     — Тут явно не все, — он почтенно улыбнулся.

     — Проверьте ведомость.

     Костян просмотрел бумагу.

     — Так вот же ошибка. Шесть водовозок привезли пятьдесят семь кубов технической воды, а здесь отмечено только четыре водовозки и тридцать семь. Ошибка.

     — Все посчитано верно, — с невозмутимым лицом сказал Ямс.

     Повисла пауза.

     — Подождите, это какая—то херня. Вы что нас кинуть пытаетесь? Я сейчас позвоню великому Князю и…

     — И расскажете, как воруете нашу воду? — перебил Ямс.

     — Что за предъявы? Вы кому лечите? Воруем? Сверьте показания счетчиков!

     — Мы давно подозревали, что вы обманываете счетчики, иначе невозможно объяснить постоянную недостачу в системе. Мы не знаем, как вы это делаете, но факт налицо.

     — Факт… Да смешно же. Вы свои трубы видели? Сгнили давно, вот и текут. И вы нас решили обвинить в воровстве и без доказательств. Да мы все до капли доставляем!

     — Мы установили на въезде весы. Все водовозки были взвешены до слива, и только что их взвесили снова. Простая математика. Вы выгрузили на два куба питьевой воды меньше, поэтому получаете расчет за минусом стоимости двух кубов, плюс штраф в двойном размере за недопоставку, как указано в нашем контракте. Для удобства нашего учета общую сумму вычли из технической воды, что равняется примерно двадцати кубам.

     Костян паниковал, его глаза скакали по бумаге.

     — Великий Агроном крайне разочарован тем, что вы долгое время обманывали его, несмотря на то, что мы поставляем вам всегда только свежий и качественный товар, — жрец Ямс развел руки в стороны, демонстрируя честность и открытость. — Но ради долговременного сотрудничества, Агроном готов все забыть в обмен на небольшую компенсацию — десять кубов питьевой воды с поставкой в ближайшую неделю.

     Костян сглотнул вставший в горле ком.

     — Где же я столько возьму?

     — Насколько мне известно, Великий князь пойманных на воровстве расстреливает лично. Но мы никого не обвиняем, а лишь требуем возврата своего. Нам не нужны проблемы. Поэтому надеемся, в следующий раз подобного не случится.

     Ямс улыбнулся и жестом предложил гостям проследовать к выходу. Костян молча кивнул и на резиновых ногах поплелся. У двери остановился, обернулся.

     — До свидания.

     — Всего наилучшего, — ответил Ямс.

     Витька вернулся в машину и, к большому удивлению, обнаружил на водительском сидении неизвестного человека.

     — Григорий, — представился новый водитель.

     — А Толик где?

     — Он в третьей. Константин приказал.

     Витька облокотился на дверь и закрыл глаза. Все—таки опоздал, не сдержал обещание. Отец Эли умер, и теперь она справедливо не хочет с ним говорить. Вскоре она выйдет замуж и вообще забудет о Витькином существовании. Хоть бы словом с ней обмолвиться, признаться в чувствах и, если она пожелает, попрощаться.

      Монотонное тарахтение движка убаюкало его. Приснился дурной сон.

     ***

     Ольга обняла мужа со спины. Он почувствовал на шее ее горячее дыхание.

     — Как бы я хотела пойти с тобой.

     Кобальт обернулся и поцеловал ее.

     — Ты нужна им здесь.

     — Сейчас я чувствую, что нужна тебе и Локусу.

     Он вдруг вспомнил их первое настоящее свидание в убежище много лет назад. Мест для уединения там не было, поэтому Кобальт устроил ужин из консервов с тушенкой и шпинатом в электрощитовой. Столик соорудил из канистр с топливом и доски для письма. Из—за работающего электрогенератора было очень шумно, поэтому они говорили друг другу на ухо. Ольга стала его обезболивающим, а он для нее покалеченным ребенком, за которым необходимо ухаживать. Оба и подумать не могли, что их отношения из взаимовыгодного сотрудничества перерастут в нечто настоящее, большое, ценное.

     — Я не смогу сосредоточиться, если буду думать о вас обоих. Если с тобой что—нибудь случится, я не прощу себя никогда.

     Она вдруг заплакала.

     — Мне так страшно.

     — Все будет хорошо.

     — Я боялась, что утром тебя заберут, и я больше никогда тебя не увижу. Я придумала план, как не пустить тебя. Не хочу вспоминать, он дурацкий, но ничего другого мне не пришло в голову. А когда ты вернулся сегодня и сказал, что не сдашься, я так обрадовалась. Я больше не приму и мысли, что ты можешь погибнуть.

     — Я не умру. У меня есть план.

     Ольга посмотрела на него внимательно, будто искала какой—то изъян.

     — Ты изменился. Я вижу, что—то случилось. Пожалуйста, расскажи мне.

     — Оль, — Кобальт сделал паузу. — Юлька жива.

     — Что?

     — Ты представляешь? Все это время я гадал, добралась ли она до самолета, долетела ли. Это не давало мне покоя. А теперь я точно знаю, что с ней все в порядке.

     — Откуда?

     Он взглянул на спящего Локуса.

     — Он сказал. Юлька живет на Кавказе и у нее своя семья. Я дедушка, представляешь? До сих пор не могу свыкнуться с этой мыслью. Но главное, я чувствую такое облегчение, я готов горы свернуть ради нее.

     Ольга молча отошла к прикроватному столику, взглянула в зеркало. Вытерев слезы, посмотрела на мужа через отражение.

     — Поэтому ты сказал им про Кавказ.

     — Когда у меня будет вода, я поеду к ней, даже если остальные решат по—другому.

     Она перевела уставший взгляд на Локуса. Мальчик крепко спал, едва слышно посапывал.

     — Ты же поедешь со мной? — спросил Кобальт.

     Она молчала.

     — Оль? Что с тобой?

     Он подошел к ней. Она обернулась, глаза ее смотрели в сторону.

     — Я просто не хочу, чтобы ты снова строил пустые надежды. Вспомни, чем это однажды закончилось. Тогда я едва вытащила тебя с того света. Еще раз я это не перенесу.

     — Этого не повторится, — сказал он, положив ей руки на плечи. – На этот раз я точно знаю, что она жива.

     — А вдруг он ошибся?

     — Не ошибся. Я чувствую.

     Она скептично вздохнула.

     — Пойми, мне нужно это, — сказал он. — Нужно верить, что она жива, только так я могу дышать дальше, могу делать то, что делаю.

     Она кивнула, обняла его крепко, сказала на ухо:

     — Я отправлюсь с тобой куда угодно.

     — Не представляешь, как я счастлив слышать это.

     Она перевела взгляд на мальчика.

     — Его надо будить.

     — Пусть поспит еще немного. Я хочу побыть с тобой.

     Снаружи послышался шум. Они подошли к окну, Ольга раздвинула шторы. Через дорогу на площади разместилось уже не меньше десятка машин Гортранса, и подкрепление продолжало прибывать. С громким тарахтением подъехали два БТРа, дюжина вооруженных дружинников спрыгнула с брони на землю.

     — Кто это? — спросила Ольга.

     К зданию Мида шел человек. Перейдя ров по мостику, остановился в нескольких метрах от первого дозорного поста.

     — Кобальт! — заорал он, задрав голову. — Если не выйдешь, я войду сам. Мужики не прикрываются женщинами и детьми!

     — Ты знаешь его? – спросила Ольга.

     — Воевода Суворова. Мелкий пакостник и насильник.

     Воевода спустил штаны и повертел членом.

     — Ты слышишь, меня, ссыкло? Выходи!

     — Не могу поверить, что Витька связался с такими людьми, — с отвращением сказала Ольга. — Может быть, его держат в плену?

     — Я все видел, Оль, собственными глазами. Ему с ними нравится.

     — Эти стены тебя не спасут! — орал воевода. — Я буду стрелять по каждому окну, пока ты сам не выползешь! – он демонстративно тыкал на окна. — Решай, что тебе дорого, твоя жизнь или жизни людей!

     — Все равно не могу поверить. Он был таким хорошим ребенком, так любил Мид, всегда помогал, когда я просила. Должно быть, кто—то плохо повлиял на него, он бы сам никогда не пошел на такое.

     — Хочешь знать, что на самом деле повлияло на него? — Кобальт бросил несколько монет на стол.

     Ольга безотрывно смотрела, как одна из монет вращается на торце и падает изображением фляги вверх.

     — Больше не хочу даже слышать о нем, — сказал Кобальт.

     — Он же твой племянник. Вдруг ему нужна помощь?

     – Он для меня умер.

     Выйдя за дверь, Кобальт натолкнулся в коридоре на Тока. Шурин от испуга попятился назад, запнулся и стал падать — Кобальт ухватил его за шиворот. Они какое—то время так и стояли: сталкер держал его за робу, а Ток с широко раскрытыми глазами немо глядел снизу вверх, подвешенный словно червяк на крючке.

     — Я к Ольке хотел зайти.

     Ток всегда вместо “Г” говорил “К”. В детстве двоюродный брат и сестра были очень близки. Батя постоянно мотался из одной горячей точки в другую, Ольга большую часть времени проводила у тети Веры. Дюша был ее единственным ребенком, прилежным, очень тихим мальчиком. Ольга же была оторвой, вечно попадала в неприятности. Ток всегда ее спасал, и никогда не сдавал отцу. Она и дала ему такое прозвище «Ток» — за скорость, с которой тот приходил к ней на помощь. Но детство, как это часто бывает, закончилось, жизнь со временем поменяла их местами.

     — Она занята сейчас. Зайди позже.

     — Хорошо. Без проблем.

     Кобальт поставил его на ноги. Ток пошатнулся, будто пьяный. Хотя таким он и был — изо рта несло спиртным.

     — Ты сегодня уходишь? — неуверенно спросил Ток.

     Кобальт кивнул.

     — А куда идешь?

     — А ты, что не был на собрании?

     — Нет. Автоматы на генераторе полетели, менял.

     — Ммм…

     — Так куда? – настаивал Ток.

     Кобальт не ответил и молча пошел по коридору.

     — Удачи тебе, — сказал шурин.

     — Спасибо.

     Ток кивнул на дверь.

     — Я за ней присмотрю.

     — Лучше не надо.

     ***

     Витька очнулся. Не сразу сообразил, где находится.

     Солнце светило через лобовое стекло прямо в глаза, он закрыл лицо рукой. Машина не двигалась.

     — Уже приехали?

     Тут до него дошло, что они вовсе не во дворе Гортанса, а на какой—то неизвестной тесной улочке. Вокруг заросшие мхом и лопухами дома, по бокам свалены бульдозером ржавые машины и дорожные знаки.

     — Почему стоим?

     — Приказ, — сухо ответил водитель.

     Григорий крепко сжимал руль обеими руками и смотрел прямо перед собой. Сухожилия на кистях налились цементом, пот струился каплями по рулевому колесу.

     Витька отпер дверь и собирался вылезти. Водитель схватил его за руку.

     — Сидим! – глаза Григория вспыхнули безумием. — Нельзя туда.

     Спереди доносились голоса. Рассмотреть, что там происходило, не представлялось возможным. Кто—то с кем—то спорил, умолял.

     Витька попытался сбросить руку, но Григорий держал словно стальными тисками. Теперь понятно, почему худосочного Толика сменили на громилу — чтобы Витьку удержать. Только от чего?

     Сделав вид, что сдается, Витька зарядил кулаком водителю прямо в нос. Хруст. Григорий взвизгнул и схватился за лицо рукой, кровь заструилась по подбородку. Витька выбрался наружу и побежал вдоль водовозок. Увидел впереди толпу дружинников, образовавших живой круг.

     Прогремел выстрел.

     В центре круга на коленях стоял Толик, рядом лежал труп одного из водителей с простреленной грудью. Костян пытался разобраться с заклинившим пистолетом. Один из дружинников предложил ему свой, Костян согласился — поменялся пистолетами, затем взвел курок и направил дуло на Толика. Последний сидел без движения, покорно опустив голову и приготовившись к неминуемой участи.

     Витька растолкал дружинников и ворвался в круг.

     — Не стреляй! – кинулся к Толику, закрыл его собой. — Не надо!

     — Уберите его, — скомандовал Костян.

     Дружинники втроем накинулись на Витьку, обездвижили. Витька на мгновение поймал полный изумления взгляд Толика, — не оттого, что его собирались убить, а оттого, что за него заступились.

     Костян пнул Толика в грудь, тот упал. Витьку утащили за оцепление.

     — Это ты воровал воду! – крикнул Витька. — Я все расскажу Робсону.

     Костян постоял немного в раздумьях и пошел за Витькой. Схватил его за шиворот, швырнул к водовозке. Витька упал на асфальт.

     — Ты с кем говоришь! — гаркнул он, направив на него пистолет.

     Витькин взгляд упал на боковое стекло двери водовозки, в котором отражался смирно сидевший водитель. От страха тот не решался даже мельком взглянуть в зеркало, чтобы узнать о происходящем возле его машины.

     — Водители! — сказал Костян – Слушайте мою команду. На нас напали урки. Две машины расстреляны, двое убитых, мы благополучно отбились. — Костян продолжил вполголоса, чтобы слышал только Витька. — Именно это ты и скажешь Робсону, а теперь быстро сел в машину и выполняй.

     — Не убивай его.

     — В машину, или станешь третьим дохляком!

     Витька поднялся на ноги и взглянул Костяну прямо в глаза.

     — Не стану. Ты меня не тронешь.

     — Ты кем себя возомнил? Ты никто! Дерьмо ты вонючее.

     — Когда Робсон услышит твою сказку про нападение урок, он будет в бешенстве. Подтвердить твои слова могу только я, твоим шестеркам он в жизни не поверит. А если начнет давить, узнает, что это ты все время воровал воду. И тогда тебя вздернут.

     Костян молчал с полминуты, тяжело дыша сквозь зубы. Все это время Витька пристально смотрел ему в глаза, в которых явственно отразился страх за свою жизнь.

     — Там моих только десять процентов, остальное Робсона. Он получает все деньги, а я жопу рву. Я сам никогда не возмещу двадцать кубов. Подстава — единственный способ.

     — Тогда расскажи ему про весы, он поймет.

     Костян нервно усмехнулся.

     — Ты его совсем не знаешь. Я должен приносить деньги раз в неделю, ему плевать, где я их возьму. Если не принесу, он меня убьет.

     — Неужели, он еще безжалостнее, чем ты?

     Костян глубоко вздохнул и взглянул в сторону Толика, все так же сидевшего на коленях с опущенной головой.

     — Он ненадежный, я не могу ему доверять.

     — Он не спалит, я поручаюсь. Не убивай его, и я подтвержу твою историю, — сказал Витька. – И еще помогу достать десять кубов питьевой, по рукам?

     — Как?

     — Я же сливщиком был. У меня есть свои подвязки в Кремле.

     Костян задумался, кивнул, убрал пистолет в кобуру. Дружинники по его команде выстроились напротив двух водовозок и открыли огонь из автоматов, изрешетив кабины и пустые баки.

     Витька отвел находящегося в прострации Толика к машине, помог взобраться на сидение.

     Обескровленная колонна двинулась домой.

     ***

     Батя аккуратно положил телефонную трубку на аппарат, встал, прошел через весь кабинет к окну, внимательно посмотрел на вражескую армию у своих границ.

     — Это был губернатор? – спросил Кобальт.

     Батя открутил крышку с фляжки и глотнул воды. Кивнул.

     — Предложил урегулировать вопрос с Суворовым и снять с тебя обвинения в убийствах дружинников и гвардейцев, если мы вернем мальчика и сдадимся, — Батя помолчал и добавил. — Никогда не слышал его таким злым.

     — Это всё?

     Батя посмотрел на Кобальта, и в его взгляде промелькнул стыд.

     — Я сохраню свою должность и независимость Мида. Он согласен подписать новый контракт на поставку ГСМ.

     — Он хорошо знает твои слабые стороны.

     — Ты убил шестерых гвардейцев! Шестерых! Ты не оставил ему выбора. Не оставил выбора и мне. Все, что я создал за пятнадцать лет, ты разрушил и поставил жизни всех мидовцев на кон своей авантюры.

     Кобальт помолчал, потом заговорил:

     — Ты же никогда этого не хотел, — он обвел глазами кабинет: забитый бумагами стол, телефон, чайная кружка в железном подстаканнике. – Где тот Батя, что врезал Суворову на глазах его людей, где тот, кто спас меня и десятки других, кто пробивал себе путь прикладом автомата. Что с тобой случилось?

     Батя вдруг поник, его плечи обмякли, тяжелые мешки под глазами оголили красноту впавших глаз. Он выглядел жалким, уставшим, старым.

     — Сколько себя помню, я всю жизнь воевал. Я убивал по приказу начальства, отправлял мальчишек на верную смерть, потому что «так надо». Мне не было стыдно, потому что у всего этого был смысл, высшая цель — служение Родине. А потом в один момент не стало ни начальства, ни Родины. Ни высшей цели, ни смыслов. Ничего. Все исчезло по щелчку пальца. Старые споры за земли, за власть, за ресурсы – потеряли какое бы то ни было значение. За что я воевал и убивал? За что умерли те мальчишки? За идеалы, которые безвозвратно утеряны. Я стал винтиком смерти в машине, у которой теперь нет ни двигателя, ни колес, ни топлива. Я осознал, что больше не могу этого делать. Не могу оправдывать войну. Ее выгода сиюминутная, а последствия — навсегда. Идеалы меняются, а погибших за них не вернуть. Став главой Мида, я решил, что могу добиться чего—то без войны. Самое ценное, что теперь есть для меня – моя дочь. Да, я делал ошибки, много ошибок, но я не допустил смерти ни одного мидовца от рук человека, — Батя снова выглянул в окно. – И все равно проиграл. Война сама нашла меня.

     Кобальт медленно подошел к нему.

     — Ты лживый кусок дерьма. Кого ты пытаешься обмануть сейчас? Я все видел: закрытый коллектор, клетку, обглоданные кости. Расскажи, как ты научился это оправдывать?

     — О чем ты говоришь?

     Кобальт едва сдерживался, чтобы не ударить его.

     — Только не ври, что не знаешь о развлечении своего дружка губернатора. Ты с ним заодно. Что это? Закрытый клуб глав общин, которым стало скучно и захотелось пощекотать нервы? Смотреть, сидя в теплых креслах с коньяком, как несчастная жертва мотается по коллектору, как тварь выслеживает ее, как набрасывается и сжирает. Может, вы еще ставили ставки, как долго жертва продержится? Признайся, ты выигрывал? Или побеждал только губернатор? Кто отбирал людей?

     Батя выглядел абсолютно растерянным.

     — Я не понимаю, о чем ты говоришь. Какой еще подземный коллектор в Кремле? Кто тебе рассказал этот бред?

     — Не ври мне! – взревел Кобальт. – Как ты думаешь, я выбрался? Я прошел через этот коллектор, видел клетку с тварью и убил ее.

     Батя непонимающе покачал головой.

     — Он сказал, ты ушел вместе со скоморохами. Смешался с толпой.

     — Боже мой, — Кобальт отошел от старика на два шага. — Ты еще более глуп, чем я себе представлял.

     Сталкер начал нервно смеяться.

     — Не может быть… — Батя говорил будто самому себе. — Иван Иванович не стал бы такое делать, это не в его духе. Он презирает насилие. Ты точно уверен, что видел? Посмотри мне в глаза и скажи, что это правда?

     — Там десятки тел, а может сотни. Их помещали туда как скот в загон, и выпускали охотника.

     — Господи боже, — Батя закрыл глаза руками. – Господи боже. Господи боже.

     Он медленно прошел к столу, уперся рукой на столешницу, чтобы не упасть от нахлынувшего шока. Потом вдруг схватил телефонную трубку, набрал трехзначный номер.

     — Я спрошу его сам. Пусть сам мне расскажет. Он ответит за все на трибунале.

     Кобальт выдернул телефонный провод, бросил аппарат в стенку. Тот разлетелся на пластмассовые щепки.

     — Все эти годы он лил тебе дерьмо в уши, и ты хочешь попросить добавки?

     — То, что ты рассказал – чудовищно, античеловечно. Этого нельзя спускать.

     — Забудь ты про справедливость. Ее не бывает. Ты не накажешь всех подлецов и убийц. Сейчас главное — выжить!

     Батя задумался, кивнул.

     — Что мне делать?

     — То, что ты научился делать лучше всего — играй в политику. Говори с ним, тяни время.

     — Я не смогу с ним говорить. После того, что ты рассказал...

     Впервые на лице Бати появилась та самая давно утраченная маска воина, готового любой ценой добиваться своего.

     — Это надо сделать. Пусть он верит, что ты сыграешь по его правилам — откроешь двери, выйдешь с белым флагом, сдашь меня. Суворов не посмеет пойти против него. Сейчас для Кремля нет ничего важнее мальчика. Главное, чтобы технологию очистки воды никто, кроме них не заполучил. Тогда водоустановки никому не будут нужны. Это конец власти великого Кремля. Здесь, на кону будущее не только Мида, не только Садового Кольца, но и всего человечества.

     Кобальт огляделся на осколки телефона у стены.

     — И попроси Тока установить тебе новый аппарат.

     Они вышли в коридор и направились в подвал.

     — Тридцать километров за семь часов, я справлюсь. Когда найду профессора, свяжусь с тобой по рации. Эвакуируешь людей через подземный тоннель. Потом идите на север к Савеловскому вокзалу, там, как правило, глухо. На ночь глядя за вами не сунутся. Я вас там встречу утром.

     — А что потом? – спросил Батя, будто на автомате.

     — Появится новый смысл жить.

     Убежище под зданием строилось на случай спасения работников Мида. Так как выходов из него не предусмотрели, сталкеры решили построить дополнительный, секретный проход. За полгода вырыли две сотни метров хорошо укрепленного тоннеля, ведущего в подвал одного из неприметных жилых домов.

     — Возьми десятерых, — предложил Батя. — Там полно тварей и урок.

     — Нет. Чем меньше мы создадим шума, тем лучше.

     У входа в убежище их дожидались Ольга с Локусом, Грудинин и Фонарь. Последний по просьбе Кобальта собрал оружие, боеприпасы и воду.

     — Ты понимаешь куда мы идем? — спросил Кобальт мальчика.

     — К профессору.

     Локус пытался скрыть волнение, перетаптывался с ноги на ногу. Ольга гладила его по голове.

     Батя взял автомат со стола, осмотрел, проверил магазин.

     — Несмотря ни на что, ты все еще сталкер, а сталкеры в одиночку не ходят.

     Он вручил автомат Фонарю. Тот взял его, обернулся к Кобальту и произнес:

     — Я с тобой, Коб.

     — И это не обсуждается, — добавил Батя.

     Глаза Фонаря сияли предвкушением увлекательного приключения. В любом случае с ним будет безопаснее, чем без него.

     — И я с вами, — сказал Грудинин.

     Кобальт бросил на фокусника колкий взгляд.

     — Нет.

     — Я пойду сзади, ты меня даже не заметишь.

     — Лишний кусок мяса привлечет внимание тварей.

     — Пожалуйста, Дмитрий, — взмолился Грудинин. — Я готов на все, потащу вещи, в разведку пойду.

     Батя безучастно развел руки в стороны — мол, решай сам.

     — Зачем тебе это? — спросил Кобальт. – У тебя теперь куча денег, бери и уходи. Живи спокойно.

     Грудинин вздохнул и сказал:

     — Я воспитывал Морошку с восьми лет. Он был мне как сын. Он бы пошел с тобой.

     — Мне не нужен балласт.

     Кобальт надел куртку, повесил на ремень флягу, в кобуру вложил пистолет, охапку магазинов для семьдесят четверки и глока 18 бросил в рюкзак. Туда же отправились: дополнительные аккумуляторы для рации, двухлитровая бутылка воды, сухпаек, бинокль, аппарат ночного видения.

     — Я доказал, что могу быть полезен, — Грудинин кивнул на мальчика, напомнив, что спас ему жизнь. — И только я умею открывать замки.

     Кобальт швырнул ему рюкзак. Грудинин ловко поймал его.

     — Начни с этого, — сталкер кивнул на дверь в убежище.

     Грудинин заулыбался и взял со стола ключ.

     — Можно вам помочь? — спросил Локус фокусника.

     — Конечно, — разрешил тот.

     Мальчик выскользнул из рук Ольги не попрощавшись. Она проводила его грустным взглядом. Фонарь пожал руку Бате, попрощался с ним и нырнул в убежище следом за остальными.

     Кобальт обнял жену, шепнул ей на ухо:

     — Встретимся завтра. Люблю тебя.

     — И мы тебя любим, — она приложила его руку к своему животу. Поймав удивленный взгляд мужа, улыбнулась и пошла следом за отцом наверх.

     Кобальт какое—то время стоял в растерянности. Не так ожидал узнать, что вновь станет папой. И теперь еще трудней было заставить себя сделать шаг в сторону убежища. Но у него не было выбора — часы тикали.

     ГЛАВА 13

     БТР на небольшой скорости ударился носом в заднюю часть стоявшей без движения боевой машины пехоты. Раздался глухой металлический лязг, словно расплющили консервную банку из сантиметровой стали. Не успев спохватиться, дружинники попадали с брони на горячий асфальт. Водитель поврежденной машины высунулся из люка и разразился матом на нерадивого лихача.

     В детстве, разбив вазу или разрисовав фломастерами обои, Витька натягивал на голову футболку, надеясь таким образом избежать гнева матери. Вот и сейчас, под осуждающими взглядами родных окон, он ощущал себя нашкодившим ребенком, хотелось провалиться под землю. Не удавалось отбиться от мысли, что за ним пристально следят. Еще секунду и его сразит пуля возмездия. Кто нажмет на спуск? Кобальт? Опер? Или Ток, решивший устранить свидетеля своего предательства?

     К полудню блокадное кольцо вокруг Мида сомкнулось. Контролировались все входы и выходы. Мидовцы сняли дозорных и тщательно забаррикадировались — запущен в действие протокол на случай нападения. Все двери плотно заперли изнутри, закрыли стальные ставни на жилых этажах, защитники заняли огневые позиции. Мид превратился в каменную крепость, захватить которую даже совместными силами всех армий кольца будет непросто.

     В юности Витька вместе с другими детьми играл в защитников крепости. Они бегали от окна к окну, стреляли из палок по воображаемым захватчикам и, как водится, всегда побеждали. Мог ли он тогда подумать, что окажется по другую сторону?

     «Прибыть незамедлительно для важного задания», — так звучал приказ Робсон.

     Лозунги о единстве, братстве и чести, встречающиеся в Гортрансе повсюду, следовало заменить на другие: «Доверие — быстрый путь в могилу»; «Твой лучший друг — ты сам»; «Молчи и выполняй приказ. Не лезь не в свое дело»; «Говори то, что тебе велено и забывай то, что помнить вредно». Придерживаясь этих простых правил, можно рассчитывать на сухпаек, стакан воды и еще один день жизни.

     Дружинники использовали технику и автомобили в качестве защитных барьеров. Оружия и боеприпасов у них хватило бы для захвата небольшой страны. Бойцы выглядели возбужденными, для них происходящее напоминало игру, в которой нужно будет набирать очки за каждого убитого врага. И они с нетерпением ждали приказа о начале.

     Витька успел убедиться в их решимости. Двигаясь по набережной Москвы—реки, дружинники заметили с противоположной стороны, упавшего в воду броненосца — еще совсем малыша. Тот бултыхался в прибрежном иле, с каждым движением все глубже зарываясь в пучину мертвой воды. Дружинники высыпали с БТРа и открыли стрельбу из всего. Стальные драконьи горла кашляли огнем, спастись от которого у броненосца не было никаких шансов. Дружинники издавали победные кличи, предаваясь демоническому наслаждению от происходящего убийства. На шум прибежала взрослая особь, наверное, мать. Ее постигла та же участь. Окрасив берег в болотно—зеленый, дружинники с довольными ухмылками погрузились на броню, и БТР продолжил путь. Всю дорогу не утихал спор — чья пуля оказалась смертельной. Так и не договорившись, переругавшись, дружинники все же пришли к единому мнению: твари тупые и их следует истреблять при любой возможности. Витька сдуру вставил свои пять фляг, сказав, что считает тварей умнее, чем они кажутся — в чем лично убедился сам. Дружинники в ответ только посмеялись, назвав Витьку неопытным наивным юнцом.

     Командный пункт Гортранса располагался в трех микроавтобусах, выстроенных в ряд и повернутых глухой стороной к Миду. На крыше одного торчала антенна.

     — Санька, дружище, — Робсон обнял Витьку. — Ну, ты как? Не ранен?

     — Все нормально.

     — Костян рассказал, что случилось. Вот ублюдки, а! Две машины угрохали, водилу хлопнули, теперь нам еще Кремлю за воду компенсировать.

     — Мы отстреливались, но их было больше.

     — Знаю. Ты, говорят, двоих положил. Молоток. Не сомневался в тебе. Слушай, я те обещаю, мы уркам отомстим. Я давно Князя обрабатываю на рейдик за Кольцо, найдем их клоаку и напалмом выжгем. Потом. А пока надо своих тараканов потравить, — Робсон обвел рукой Мид. — Посмотри на них. Зашкерились суки. Думают, в панцирь залезли, и мы их не выкурим. Зря стараются. У меня пять взводов, сто сорок три человека на десяти огневых позициях, двенадцать заряженных БМП поддержки, три самоходки, два танка, и еще полно всякой милой мелочи: РПГ, крупнокалиберные пулеметы, дальнобойные винтовки. Ну что скажешь, а?

     У Робсона горели глаза от предвкушения.

     — Круто, — Витька старался имитировать восхищение, но вышло не очень.

     — Как же давно я ждал этого момента, — Робсон подставил лицо солнцу, улыбнулся и сделал глубокий вдох. — Люблю запах жареного мяса.

     Витька смотрел на Мид. Панцирь—то может и захлопнулся, только у этой черепахи имелись иглы — замаскированные и хорошо укрепленные огневые позиции. Оружие у сталкеров не такое совершенное, но они защищают свой дом — в этом их преимущество. Осталось надеяться, что Гортранс все—таки одумается и не станет бросать своих людей на самоубийственный штурм.

     — Кто бы мог подумать, что легендарный Кобальт зассыт, — сказал Робсон. — Правильно говорил Князь: «Когда человека носом в смерть тычешь, у него из жопы вся крутость выливается». За редким исключением, конечно. Ты, Санька, не такой. Кобальт тебе в подметки не годится. Именно поэтому сейчас ты рядом со мной, а не кто—то другой.

     — Спасибо за доверие, — сказал Витька без энтузиазма в голосе.

     — Готов доказать, что я в тебе не ошибся?

     Витька кивнул.

     — Молодца. Твоя задача сегодня — стеречь мою спину и ни на метр от меня не отходить. Понял?

     — Понял.

     — Смари, сейчас готовим почву артиллерией — оглушаем ублюдков, чтобы опомниться не успели, затем входим в здание и зачищаем этаж за этажом.

     — Прямо сейчас будет штурм?

     — Осужденный в обозначенное время не вышел — у меня руки развязаны. Я тут пухнуть на жаре не собираюсь.

     — А вдруг он все же выйдет? Он не трус… не думаю, то есть, что трус. Наверное, заминка вышла.

     — Ты что зассал?

     Робсон неестественно скривил шею, движение привело к хрусту позвонков.

     — Нет, конечно. Я только хочу сказать, что штурмовать Мид в лоб — это не лучшее решение. У них наверняка оборудованы огневые точки. Мы для них внизу, как муравьи на ладони.

     Робсон понимающе кивнул.

     — Верно мыслишь — в лоб не пойдем. Есть идея намного лучше. Читал Илиаду Гомера?

     Название где—то витало на слуху, должно быть, тетя Оля задавала прочесть в школе, но Витька, как обычно, забил, предпочтя проводить время с Током в гараже.

     — В ней рассказывается история войны между греками и троянцами. Греки много лет осаждали Трою, но никак не могли пробиться через их высокие стены. Тогда они пошли на гениальную военную хитрость — преподнесли Трое в дар коня.

     — Коня?

     — Неживого, из дерева, здоровенного такого. А внутри спряталась небольшая группа самых лучших воинов Греции. Троянцы притащили коня в город, ночью греки выбрались, вырезали охрану и впустили свое войско в ворота. Так пал великий город.

     Витька задумчиво почесал затылок.

     — Не думаю, что сталкеров можно так легко провести.

     Робсон многозначительно улыбнулся.

     — Наш конь уже внутри.

     Они подошли к дальнему микроавтобусу с антенной на крыше. На заднем сидении возле радиостанции расположился дружинник.

     — Санька, знакомься, это Сема — наш связист.

     Сема, долговязый парень с жилистыми руками кивнул Витьке приветственно.

     — Сталкеры используют шифрование в своих рациях, — сказал Робсон. — Раньше без ключа мы не могли прослушивать их переговоры. Теперь, благодаря нашему стукачу, у нас есть ключ.

     — Уже час как ушли в молчание, — сказал Сема разочарованно.

     — Похер, — отмахнулся Робсон. — Главное, стукач знает, как с нами связаться. Слушай эфир, и как только он выйдет на связь, сразу зови.

     Сема кивнул.

     — Оказывается, в Трою проложен секретный подземный тоннель. Стукач сообщит нам, где расположен вход в него. Мы пройдем по нему. Стукач откроет дверь на той стороне, ну а дальше дело техники — вырежем охрану и впустим греческую армию. К вечеру Троя падет, — Робсон выглядел довольным собой.

     Витька хорошо помнил, как строили тот тоннель — лично помогал таскать на поверхность землю и песок. Тоннель крайне важен для Мида, и его расположение должно оставаться в секрете. Если Сталкеры поймут, что битва проиграна, они непременно решат эвакуировать через него женщин и детей. Если тоннель будет блокирован Гортрансом, Мид из крепости, превратится в могильник.

     Приехал танк. Тяжелая гусеничная машина, скрипя поджилками и рыча, как десяток летучих тварей, развернулась на месте, превратив старый асфальт в битумную кашу. Огромное дуло уставилось точно по центру первого этажа Мида.

     — Вот и наш бронебойный аргумент, — воскликнул Робсон.

     Витька ощутил прикосновение неотвратимого ужаса. Это все напоминало дурной сон, от которого хотелось немедленно проснуться.

     Дядя Дима, что ты, дурак, задумал!? Выходи, договаривайся, сдавайся! Делай что угодно, но останови штурм!

     Спаси людей!

     Нет, Витька на такое не подписывался. К черту эту сытую жизнь в Гортрансе, к черту деньги и развлечения в Гуме. Убивать тех, кто еще недавно был его семьей, он не станет ни при каких условиях. Уж лучше сдохнуть от жажды или быть съеденным тварью, но ни за что не помогать Робсону.

     Что же делать?

     Надо как—то помочь Миду. Но что он может? Воткнуть воеводе в спину нож? Витьку пристрелят, и с еще большим остервенением пойдут штурмовать Мид.

     Надо что—то придумать.

     Робсон отошел в сторону и принялся с кем—то переговариваться по рации.

     Витьку осенило. Робсон не должен узнать о секретном входе в тоннель. Не зная его расположение, дружинники в жизни его не отыщут самостоятельно. Значит, надо связаться с Мидом и рассказать о предательстве Тока до того, как тот расскажет все Семе. Но как? Витька не умеет настраивать рации, и тем более не знает ключей шифрования. Его гортрансовская рация бесполезна.

     Но не бесполезна та, что у Семы.

     Робсон молча прошел мимо Витьки и направился навстречу прибывающей колонне внедорожников. По суете дружинников стало понятно — едет Великий Князь. Колонна объехала укрепления и остановилась позади танка и БТРов. Сначала из машин вышли дружинники из личной охраны. Убедившись в отсутствии опасности, один из них сигнализировал водителю главной машины, тот вышел и открыл заднюю дверь. Великий князь был одет в мундир цвета еловой хвои с круглыми золотистыми пуговицами на груди, рядом блестели на солнце медали в форме звезд и крестов, погоны утопали в белоснежной бахроме. Он напоминал только что отчеканенную монету.

     Витька подошел к микроавтобусу, в котором расположился Сема.

     — Молчит? — указал взглядом на рацию.

     Сема нехотя кивнул.

     — Наверное, сталкеры разоблачили его, да сами пристрелили.

     — Будь моя воля, я бы ядерный заряд на них сбросил.

     — Жаль, что у нас ядерного заряда, — сказал Витька.

     — Один из погибших пацанов — брат мой старший. Борька. Он мне как отец был. Я видел тело, ему башку проломили в кашу. Правильно Робсон говорит, с ними надо как с тараканами — травить всех без разбору, и баб, и мужиков, и их личинок. Без них в кольце станет намного лучше.

     Сема достал с заднего сидения дубинку с торчащими на конце гвоздями.

     — Я сначала проломлю голову Кобальту, потом буду проламывать остальным, пока не доберусь до второй крысы, которая это с братом сделала. Какой—то молодой утырок. Он пожалеет, что вообще родился.

     Витька пялился на радиостанцию, и тут ему в голову пришла мысль. Кто ему поверит на той стороне? Для сталкеров он стукач, а Ток свой. Ни Кобальт, ни Батя и слушать его не станут.

     Тетя Оля послушает. Но как связаться с ней? Она не носит личную рацию.

     у Сёмы заурчало в животе.

     — Нам привезли консервы с хлебом. Сходи перекуси, я тебя подменю, — предложил Витька.

     — Да, наверное, стоит сходить. Со вчерашнего вечера ничего не жрал.

     Сема отложил дубинку, протянул Витьке рацию на проводе.

     — Как только услышишь кодовое слово “маска”, отвечай “голгофа”. Потом слушай внимательно и записывай каждое слово.

     — Маска, голгофа — все понял.

     Сема посмотрел Витьке за спину, сказал кому—то:

     — Не думал, что ты так быстро освободишься.

     — Сказали — отбой пока, — ответил неизвестный.

     Голос до боли знакомый. Витька обернулся вполоборота и обомлел. Тот самый бомж из книжного магазина шел к нему навстречу. Не может быть!

     — Отбой?! — возмутился Сема. — Кто сказал?

     — А я знаю? — посетовал бомж. — Говорят, им дали еще время до восьми.

     — Не нравится мне это. Неужели, хотят договориться? – Сема вонзил палку в асфальт. – Они не слезут, отвечаю, не слезут.

     – Не волнуйся. Будет штурм, я тебе обещаю.

     — Кстати, это Санька, Робсона человек.

     — Виктор Осипович Мейерхольд, — бомж протянул руку. — Можно просто Осипыч.

     — Вит… Саня.

     Витька не стал жать руку, отвернулся и быстрым шагом направился прочь.

     — Санька, ты куда? — в спину крикнул Сема.

     Зайдя за дальний микроавтобус, Витька прижался к металлу спиной. Сердце бешено колотилось. Выждав немного, аккуратно выглянул. Бомж Осипыч, подозрительно щурясь, пялился в его сторону. Неужели узнал? Сейчас расскажет Семе, и тот проломит ему голову дубиной.

     Витька попятился назад, налетел спиной на кого—то. Обернувшись, с удивлением обнаружил перед собой Великого князя и Робсона. Последний выглядел поникшим.

     — Это Санька, говорил вам про него, — сказал воевода раболепским голоском.

     — Здравствуйте, — сказал Витька.

     Князь с пристрастием осмотрел его.

     — Знакомое лицо. Где я тебя видел?

     — Бывший кремлевский наливщик, — объяснил Робсон.

     Потеряв к Витьке интерес, князь обратился к воеводе:

     — Ты все уяснил?

     — Да, — ответил Робсон.

     — Еще раз будешь действовать без моего одобрения, я тебя сам вздерну всем в назидание.

     — Пожалуйста, простите меня.

     Князь ушел. Робсон смотрел ему вслед, и будь такой взгляд направлен на Витьку, у него в спине прожгло бы дыру.

     — Сука продажная, — сквозь зубы процедил воевода и, размахнувшись, ударил кулаком по задней двери микроавтобуса. На металле осталась кровавая вмятина.

     Витька молча стоял рядом. Внезапно воевода схватил его за плечо и потянул за собой.

     — Пшли.

     Они остановились у легковой машины, припаркованной чуть в стороне от всей движухи. Робсон открыл багажник. Внутри, в чехле, лежала каких—то невероятных размеров снайперская винтовка. Робсон посмотрел на нее страстно, как на любовницу, потом перевел взгляд на Князя вдали.

     — Посмотрим, как ты и это проглотишь. Санька, давай за руль. Найди мне хорошую точку.

     ***

     Пройдя по тоннелю, группа во главе с Кобальтом оказалась в подвале неприметного жилого дома. Некогда кипящий жизнью двор, привыкший к автомобильному шуму и детским голосам, напоминал аллею на заброшенном кладбище. Ржавые останки качелей торчали из земли подобно крестам на могилах. Слабый ветерок гладил высокую траву гигантскими невидимыми ладонями. С четырех сторон двор окружали жилые дома, между ними имелись небольшие проезды. Идеальное место для эвакуации.

     Ближайшие дружинники Гортранса в ста пятидесяти метрах отсюда. Не близко, но и не совсем далеко. Действовать надо тихо. Хоть твари и редко подбираются так близко к Миду, зная о тяжелом нраве сталкеров, не исключено, что какой—нибудь броненосец или крысаморд забредет сюда на свежий запах человеченки. В иной раз Кобальт пришил бы такую тварь в два счета, но сейчас любой выстрел привлечет ненужное внимание. Позволить этим ублюдкам дружинникам поймать Локуса, и тем более узнать о расположении входа в секретный тоннель – никак нельзя.

     Кобальт показал жестом остальным — следовать за ним, и пошел вперед. Ранее он провел инструктаж, на котором коротко рассказал о самых важных правилах: делать только то, что он говорит, молчать и общаться лишь жестами. Но что—то подсказывало, что Локуса эти ограничения не остановят. У мальчика имелась некая ментальная связь с тварями. Кобальт давно догадался, что Локус не просто так наткнулся на гнездо в Миде. Он чуял тварей не так, как Кобальт – на уровне интуиции, — а намного острее. Как он это делал, оставалось загадкой, но именно эта способность, Кобальт надеялся, им поможет добраться до Королева.

     Через открытые пространства и проспекты перемещались короткими перебежками, старясь основное время держаться глухих дворов. Вскоре Кобальт поймал себя на мысли, что рад присутствию в группе Фонаря. Еще один человек, умеющий обращаться с оружием, согревал его тыл.

     — Зачем ты сказал, что видел летающую тварь? – спросил его Кобальт еще в убежище.

     Этот поступок Фонаря помог убедить остальных проголосовать, как требовалось.

     — Не хочу закончить свою жизнь как отец, — ответил Фонарь.

     По началу многие верили, что некоторым с ВДНХ удалось уцелеть, возможно, даже сбежать в кольцо и обосноваться в одной из общин. Фонарь лично приезжал увидеть всех новоприбывших, даже если словесное описание было далеким от образа его отца. Кобальт догадывался, что Фонарь вызвался пойти с ним, надеясь выяснить наконец, что на самом деле произошло на территории выставочного центра десять лет назад.

     От Цветного бульвара двинулись к пересечению с Проспектом мира. Кобальт хорошо помнил, как принимал участие в строительстве заграждений, однако сейчас они превратилось в разбитые руины. Во некоторых местах стены обвалились сами, в других бреши были делом рук тварей или урок. Это доказывало, что Садового кольца, как заградительного барьера между цивилизацией людей и остальным миром, давно нет.

     И никогда не было.

     На Проспекте мира, за границей кольца, Кобальт заметил нечто, заставившее его притормозить и осмотреться. Вдоль проспекта визуально выделялась колея, проложенная для проезда транспорта. Здесь определенно поработала техника. Наверняка именно по этой дороге урки попадают в Кольцо, творят там свои грязные дела и потом возвращаются в логово. Выходит, Кобальт и остальные следуют прямо к ним в лапы.

     В голове возникло яркое воспоминание, словно вспышка света в темном помещении. Стрельба, крик Фридома и звук раздирающих его грудь пуль. Кобальту так и не представилось возможности отомстить за друга. А если сейчас? Заскочить ненадолго и закидать их дыру гранатами, авось пару десятков паразитов пустить на тот свет. Он отогнал эти мысли. Не время.

     Идти по Проспекту мира явно небезопасно. В любой момент можно нарваться на базу урок, а те не побрезгуют бросить все силы на поимку четырех забредших туристов. Два ствола против нескольких десятков – соотношение не в нашу пользу. А то, что урки не оставят их в живых, когда отберут все припасы, – сомнений нет.

     Кратчайший путь в Королев – по Ярославскому шоссе, а на него можно попасть только через Проспект мира. Есть, конечно, обходные пути. Наиболее короткий — на восток, но там залегает самый большой лесной массив города – национальный парк Лосиный остров. Одному богу известно, как он разросся за эти годы, и сколько там обитает тварей. Соваться туда Кобальт не стал бы ни при каких обстоятельствах. Второй путь – идти на север по узким улочкам через Медведково, а потом за МКАД сворачивать направо и идти через Мытищи. Таким образом, путь удлиняется минимум на три–четыре часа, которых у них просто нет.

     Выбора не оставалось, надо рисковать.

     Они углубились во дворы и пошли параллельно Проспекту мира. Через километр проспект пересекала эстакада третьего транспортного кольца (ТТК). За ней слева располагался, утопающий в зеленой вате кустарников Рижский вокзал, справа почерневшие торговые палатки и метрополитен, а по центру горбом крокодила взлетала над железнодорожными путями автомобильная эстакада Проспекта мира. Эстакада ТТК была частично разрушена, словно здесь проходили боевые действия. Мост рухнул прямо на проспект. Но и здесь, по левой полосе, имелась аккуратно расчищенная колея для проезда транспорта.

     Кобальт велел остальным дожидаться в укрытии, а сам взобрался на эстакаду по свисающей арматурной сетке, частично закрытой остатками бетонной плоти. В месте, где эстакада резко обрывалась, валялись распотрошенные взрывом каркасы автомобилей. Кобальт вытащил бинокль, всмотрелся вдаль. Рижский вокзал с виду казался необитаемым и был похож на природный холм, испещренный пещерами древних людей. Район торгового центра справа напоминал пчелиный улей — с виду кажется безобидным, но если потревожишь — оголит жала и разорвет на части. И только вычищенная от пылинок автомобильная колея, проходящая вдоль ЖД эстакады резаной раной, казалась единственным безопасным местом.

     Слишком подозрительно тихо. Что—то здесь не так. Кобальт кожей ощущал присутствие тварей. Они прячутся, ждут, когда мыши потеряют бдительность, сами подставят головы под падающую рамку.

     — Ну что там? Чисто? – спросил Грудинин полушепотом, когда Кобальт вернулся.

     — Если пойдем прямо по мосту, нас убьют.

     — Ты их видел? – спросил Фонарь. – Сколько их?

     Кобальт покачал головой.

     — Они прячутся, но я чувствую, что они там. Их много, и они знают, что мы идем.

     Грудинин разочарованно вздохнул, должно быть, пожалев о том, что согласился пойти.

     — Тогда путь только один — через вокзал и вниз по ж/д путям, — сказал Фонарь.

     Кобальт кивнул, потом добавил:

     – С другой стороны, на вокзале слишком много закутков, где они могут прятаться, а нас всего двое. На мосту же нет растительности, хорошая видимость.

     – И мы будем для них как на ладони. Если нас окружат с двух сторон, мы окажемся в ловушке.

     Кобальт кивнул. Тоже верно.

     — Может через метро? – предложил Грудинин.

     — Ну уж нет. Вокзал – самое лучшее решение. Будем огнем пробиваться, — Фонарь постучал по прикладу.

     — Нам пуль на всех не хватит, — сказал Кобальт задумавшись. – Если устроим бойню, привлечем внимание урок

     — Тогда нам нужен эликсир невидимости, — Фонарь улыбнулся.

     — У нас есть кое—что получше, — Кобальт перевел взгляд на Локуса. – Нужна твоя помощь.

     Локус от неожиданной просьбы выпучил глаза.

     — Проведи нас, — попросил Кобальт.

     Грудинин и Фонарь в недоумении уставились на мальчика, будто тот сейчас вытащит из рюкзака мантию—невидимку.

     — Я? – удивился Локус. – Как?

     — Ты знаешь как.

     Локус неумело старался скрывать свое плохое самочувствие. Это стало заметно сразу после его пробуждения ото сна, но Кобальт надеялся, что ухудшение не будет таким быстрым.

     Ошибся.

     «У него все признаки обезвоживания. Я не знаю почему», — донесся голос Горского.

     Нет, это — не обезвоживание, догадался Кобальт, а что—то намного серьезней, может быть, рак или гепатит, и эта зараза напрямую угрожает жизни мальчика прямо сейчас. Его нужно доставить к профессору как можно быстрее. Время не ждет.

     — Ты справишься, я в тебя верю, — Кобальт положил руку мальчику на плечо. Почувствовал дрожь в его теле.

     — Коб, погоди, — остановил его Фонарь. – Откуда пацан знает, куда идти? Он здесь никогда не был. Давай лучше я разведаю схожу?

     — Может быть, в обход через Алтушку? – предложил Грудинин. – Вдруг там чище?

     — Нет, — отрезал Кобальт. Потом обратился к мальчику. — Локус, ты указываешь направление. Веди так, чтобы твари нас не достали. Помни, куда мы должны прийти. Теперь все зависит от тебя. Ты меня понимаешь?

     К удивлению Грудинина и Фонаря, Локус кивнул. В мальчике вдруг что—то переменилось – из юнца он на глазах превратился во взрослого мужчину. Взгляд хоть и остался болезненным, стал острее и рассудительнее.

     Под эстакадой ТТК они остановились.

     — Куда? — спросил Кобальт Локуса.

     Мальчик закрыл глаза, как делает человек, когда пытается прислушиваться к слабым звукам. Около минуты молчал, затем вздрогнул, открыл глаза.

     — Их очень—очень много.

     На всем протяжении взгляда, вплоть до жилых домов на горизонте, не было видно абсолютно никого. Объемная, подозрительная пустота, внутри которой скрывалось нечто смертельно опасное.

     — Прямо, — сказал он, указав перед собой.

     — Через мост? – в ужасе переспросил Фонарь.

     — Ты уверен? — спросил Кобальт.

     Мальчик кивнул.

     — Коб, — обратился Фонарь. – Это же самоубийство. Послушай меня, надо идти через вокзал.

     — Прямо, — сказал Кобальт, а далее обратился к Локусу. — Идешь первым, корректируешь.

     Фонарь и Грудинин переглянулись. Кивнули.

     Они цепочкой двинулись вперед вдоль расчищенной полосы дороги. Слева и справа теснились сваленные отвалом бульдозера автомобили, воняло жженой резиной. От невыносимой жары все обливались потом. Кобальт и Фонарь шли боком, каждый контролировал свою зону. В какой—то момент Кобальту показалось, что он заметил движение рядом со зданием Рижского вокзала, — прицелился, но потом понял, что это всего лишь солнечный блик.

     Спустя минуту Локус вдруг остановился. Кобальт и Фонарь насторожились. Мальчик закрыл глаза, вытянул руки перед собой.

     – Что? Ну же, не молчи, — потребовал Фонарь нервно осматриваясь.

     – Они рядом… Я не… Что—то странное происходит… не понимаю…

     – Быстро на заправку, укроемся в маркете, — приказным тоном сказал Фонарь, сделав шаг к отбойнику.

     — Нет! — сказал Локус неожиданно громко. — Нельзя сходить с дороги!

     — Коб, надо укрыться срочно, — проигнорировал мальчика Фонарь. — Нас тут сейчас разорвут, разве не понимаешь?!

     Кобальт осмотрелся. Никого. И его чувства молчали, словно тумблером интуицию отключили. Он посмотрел на мальчика, потом на Фонаря.

     — Держимся дороги. Локус, где они? Укажи направление.

     Молчание длилось несколько секунд, показавшееся всем вечностью.

     — Можно идти, — сказал Локус расслабившись. — Безопасно.

     Кобальт кивнул, выдохнул. Фонарь продолжал озираться по сторонам.

     — Как они говорят с тобой? – спросил мальчика Грудинин. – Что ты слышишь?

     — Отставить. Вперед, — скомандовал Кобальт.

     Преодолев треть эстакады, группу на этот раз остановил Кобальт. Впереди нарастал звук автомобильного мотора.

     — Не надо было идти сюда, — с горечью сказал Фонарь.

     Они залегли на асфальт между двух рядов ржавых легковушек. Сверху их укрывала, баюкая солнечным теплом, безоблачно синяя мгла. В небо торчала указательным пальцем стрела с пустой люлькой для ремонта фонарных столбов.

     Автомобиль приближался с севера Проспекта мира и судя по звуку мотора, это грузовик. Появилась надежда, что он проедет мимо, не заметив их, однако метрах в пятидесяти грузовик замедлился.

     Урки. Наверное, поехали в очередной рейд в кольцо.

     Кобальт прополз под машиной и спрятался за спустившим колесом. В бинокль разглядел грузовичок с открытым кузовом. Водитель в салоне один, в кузове еще как минимум двое. Происходило нечто странное — эти двое что—то разбрасывали на противоположную проезжую часть, словно почтальоны — посылки. Когда Кобальт все же разглядел, что именно бросают, у него похолодело внутри.

     Локус резко схватился за уши, зажмурил глаза и громко залепетал на неведомом языке. Его затрясло в эпилептическом припадке. Грудинин держал мальчика обеими руками, пытаясь успокоить.

     — Тихо! — рыкнул Кобальт, но Локус его не слышал. Тогда он обратился к Грудинину. — Закрой ему рот!

     Грузовик двигался медленно и уже был совсем близко. Двое бросали из кузова останки человеческих тел: руки, ноги, головы, внутренние органы.

     Локус закричал, и, если бы грузовик был немного ближе, урки услышали бы. Кобальт перебрался ползком обратно к остальным. Мальчик лежал на спине, зажав уши руками и повторял:

     — Уйти, уйти, уйти…

     И тут Кобальт понял, для кого предназначались кровавые презенты. Всю правую проезжую часть моста заполонили твари. Они толкались друг с другом, издавали довольные кличи, словно послушные псы на выдаче корма. Урки, наблюдая за ними, улюлюкали и смеялись.

     Фонарь запаниковал, сел на колено, стал целиться в тварей за отбойником.

     — Не стрелять! — скомандовал Кобальт.

     Твари не лезли на другую сторону, словно и не замечая четверых живых людей всего в нескольких метрах от них.

     — Уйти, уйти, уйти…

     — Я сказал, закрыть ему рот, — выругался Кобальт сквозь зубы.

     Грузовик был уже в десяти метрах.

     — Уйти, уйти…

     Кобальт положил ладонь мальчику на рот, Грудинин отбросил его руку, нагнулся и принялся что—то шептать Локусу на ухо. Уже через десять долгих, невыносимо мучительных секунд, во время которых Кобальт занял огневую позицию и приготовился стрелять, мальчик успокоился и открыл глаза.

     Когда грузовик проезжал мимо их укрытия, урка бросил очередную кровавую посылку. Отрезанная по локоть рука, словно в замедленной съемке просвистела над их головами, задела стрелу с люлькой, отскочила и упала между машин. Удар об асфальт сопровождался противным хлипким звуком.

     Грудинин закрыл Локусу глаза, и сам зажмурился, чтобы не видеть это месиво из торчащих костей, мяса и крови. Рука принадлежала женщине, судя по состоянию кожи, молодой. Возможно, похищенная из кольца.

     Грузовик затормозил.

     — Вот сучья морда, — выругался урка и спрыгнул на асфальт.

     Фонарь, оскалившись, подтянул к себе автомат. Кобальт жестом указал ему — не стрелять. Будь это любой другой день, он бы лично расправился с подонками и скормил их поганые тела тварям, но не сейчас.

     С другой проезжей части доносились скоблящие асфальт звуки. Показались, жаждущие полакомится свежатинкой, твари.

     Не обратив внимание на притаившихся сбоку людей, Урка поднял отрезанную руку и швырнул ее на другую сторону.

     — Жрите!

     Твари поймали руку на лету, сцепились между собой за право первым вкусить лакомство.

     Разбросав остатки еды, грузовик развернулся и уехал в обратном направлении. Твари, насытившись, покинули мост. Вскоре снова стало тихо, будто этого кровавого пиршества вовсе не было на самом деле.

     — Надо было их кончить, надо было этих сук положить, — сказал Фонарь сквозь зубы.

     Кобальт не знал, что ему ответить. Он многое повидал, но такое не приснится и в страшном сне. Урки кормят тварей человечиной — в голове не укладывалось.

     Грудинин обвел взглядом проезжую часть за отбойником, где еще несколько минут назад твари собирались на кормежку, и спросил:

     — Почему они не тронули нас?

     — Потому что получили то, за чем пришли, — ответил Кобальт.

     Локус встал, пошатнулся и едва не упал. Грудинин подхватил его. Мальчик запрокинул голову, закрыл глаза, его руки повисли, как ветки погибшего дерева.

     — Он без сознания.

     — Наверное, солнечный удар, — предположил Фонарь.

     Грудинин постучал ему по лицу, побрызгал водой. Локус приоткрыл глаза наполовину, облизнул пересохшие губы. Грудинин вложил ему в рот трубочку, торчащую из рукава. Мальчик сделал несколько глотков.

     — Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

     — Голова болит, — проговорил Локус едва слышно. — и тошнит.

     Грудинин перевел вопросительный взгляд на Кобальта.

     — Здесь нельзя оставаться, — сказал сталкер. — Понесешь его на руках.

     Под эстакадой на вечном приколе застыли десятки поездов и сотни вагонов с лесом, углем и нефтью — товарами, на которых, как на китах, стоял прежний мир. И никому больше не нужных даже задаром.

     Через полчаса добрались до ВДНХ. Справа блестела на солнце полумесяцем гостиница Космос. Слева в небо торчал огрызок постамента, имитирующий реактивную струю. Самой ракеты давно не нет на месте – ее подорвали урки. Летать в космос в этом мире больше нет нужды.

     Чуть поодаль виднелись мощные арочные ворота выставочного центра, а за ними ряды павильонов.

     Фонарь задержался и с минуту смотрел в ту сторону.

     — Мы зайдем на обратном пути. Ты мне поможешь?

     — Да, — сказал Кобальт.

     — Я обещал маме похоронить его по—человечески.

     Проходя мимо гостиницы Космос, Локус, в это время уже шедший самостоятельно, вдруг воскликнул:

     — Что—то не так, — приложил к ушам ладони и обернулся кругом на месте.

     — Твари? — Кобальт вскинул автомат. — Где?

     — Нет. Другое.

     — Урки? — Фонарь тоже осматривался.

     — Давайте уйдем с дороги, — предложил Грудинин.

     Локус прекратил прислушиваться и огляделся на остальных. Он был чудовищно напуган.

     — Поздно. Они уже здесь.

     Из—под земли, словно гигантские кроты, выскочили непонятные горбатые существа. Размахивая дубинами и издавая истошные звуки непохожие ни на одно известное животное, они кинулись на людей.

     Кобальт подстрелил одного в плечо. Пятясь назад, получил чем—то тяжелым по голове.

     Темнота.

     ***

     — Заперли защитные ставни, заварили все двери. Разместили шестнадцать огневых точек по периметру. Обзорность триста шестьдесят градусов, контролируем все передвижения противника. Сменили шифрование раций, поддерживаем защищенную связь.

     Опер закончил короткий отчет и вопросительно уставился на Батю. Тот перевел задумчивый взгляд на Котла.

     — На той стороне тоннеля чисто, — ответил сталкер на немой вопрос главы Мида.

     — Хорошо, — сказал Батя. — Отправляйся туда и смотри, чтобы так и оставалось.

     Котел кивнул и покинул кабинет.

     — Антонина Сергеевна, вы подготовили запасы?

     Заведующая хозблоком натужно поднялась со стула и заговорила:

     — Недельный провиант разделили равномерно по рюкзакам. Воды в баке осталось шестьсот двадцать литров. Я приказала девочкам наполнить все бутылки, что сможем найти.

     — Нет, — отрезал Батя. — Каждому по полной фляге и этого достаточно.

     Лицо у Антонины Сергеевны скривилось, будто ей только что наплевали в тарелку.

     — Неужто полкуба оставим? Боже милостивый, какая немыслимая расточительность.

     — Полтонны груза — слишком большая ноша, — ответил Батя. — Нам нужна скорость. Мы встретимся с Кобальтом утром, и тогда у нас будет вода.

     — Разрешите хотя бы забрать очистную машину? – взмолилась Антонина Сергеевна. — Я распределю части максимально компактно.

     — Не разрешаю. Спасибо за ваш отчет.

     Антонина Сергеевна опустилась на стул и тихо заплакала. Батя обратился к Току и Фаре:

     — Заминируйте генераторную и вход в тоннель. Когда уйдем, подорвем все к чертям.

     — И уже никогда не сможем вернуться, — добавил Опер.

     Батя промолчал.

     Ток и Фара вышли в коридор. Ток сказал, что ему нужно подняться к себе, взять инструменты. Фара кивнул и отправился в генераторную — готовить взрывчатку.

     Ток поднялся на третий этаж и вскрыл защитную дверь. Страх преследования погнал его по лестнице наверх. Он остановился на десятом этаже — достаточно высоко, чтобы его никто не услышал. Открыл первую попавшуюся дверь, заперся внутри рабочего кабинета. Просидев несколько минут в тишине, поймал себя на мысли, что и здесь не чувствует себя в безопасности.

     А вдруг здесь жучки? Еще те, со старых времен, когда спецслужбы вели слежку за всеми сотрудниками МИДа. Да, здесь жучков навалом. Что если мидовцы к ним подключились и прослушивают? Конечно, это невозможно, ведь никто, кроме Тока, не разбирается толком в электрике, тем более в такой сложной. Но все же…

     Вдруг?

     Паранойя. Надо успокоиться и сделать все, как ему сказано.

     В кабинете теснилась звенящая тишина — сердце колотилось с громкостью колес поезда. Тук—тук—тук—тук...

     Стучало и глушило, стучало и глушило…

     Ток достал из кармана рацию, включил, выбрал нужный канал. Послушав с минуту шипение эфира, нажал кнопку передачи.

     — Маска.

     Ответ пришел мгновенно:

     «Голгофа».

     Резко открылась дверь. Ток вскрикнул, выронил рацию. От удара об пол отвалилась батарея.

     Он дышал быстро и прерывисто, в ужасе пялясь на стоявший в дверном проеме силуэт.

     — Сволочь! — почти жалобно прозвучал родной уху голос.

     Току стало физически невыносимо терпеть этот позор.

     — Олька, родная, просто выслушай меня, — заговорил он, едва не срываясь на нервный крик. — Ты не так все поняла.

     — Все это время это был ты. Какая же я была дура, поверив, что ты можешь измениться.

     — Олька, сестренка…

     Он подался в ее сторону.

     — Сидеть! — взревела она.

     Щелкнул затвор. Сестра целилась в него из пистолета.

     — Оль, ты чего, а? Ты же этого не сделаешь. Не глупи.

     — Я не верила, что Витька мог пойти на предательство. Не верила! Он никогда не подведет тех, кого любит. Но он слишком доверчивый. И тогда я подумала, кто мог надоумить его забрать те деньги, кто познакомил с теми гнусными людьми, которые запудрили ему голову. Только ты.

     — Все было не так. Я…

     — Просто признайся, это ты сдал Димку. Признайся!

     Ток глубоко вздохнул.

     — Я много задолжал. У меня не было выбора, они грозились меня убить.

     Ольга зажмурилась и покивала — ее подозрения подтвердились.

     — Я не хотел, чтобы дошло до такого, клянусь, — молил Ток. — Если б я знал, я бы никогда…

     — И что ты собирался рассказать им сейчас?

     Ток перевел взгляд на рацию. Ольга сделал шаг навстречу, пнула ее. Рация отлетела к стенке. Теперь пистолет находился всего в полуметре от его головы.

     — Они хотели знать, где вход в тоннель. Я должен был впустить их в подвале.

     Ольга нервно усмехнулась.

     — Не верю своим ушам. Ты хотел всех убить. После всего, что я для тебя сделала.

     — Я хотел спасти тебя! — закричал Ток.

     — Впустив сюда убийц? Ты вообще соображаешь, что говоришь?

     — Они никого не тронут. Они пообещали.

     — Дюша, ты с ума сошел!

     — Это твой муж сошел с ума! У него крыша поехала с этим пацаном! Он все это заварил и сбежал, бросив тебя здесь одну, подставив под пули.

     — Он рискует жизнью ради нас всех. А ты предал его, предал меня и дядю, и все ради того, чтобы бухать и играть в казино.

     — Мы оба знаем, он там умрет. А что будет с нами, если начнется штурм? Я не хочу увидеть, как тебя убьют. Только не ты, Олька. Ты для меня — все.

     Он встал и сделал шаг в ее сторону.

     — Не прикасайся ко мне! — она отступила, уперлась спиной в шкаф. Пистолет дрожал в ее руке. – Как же я ненавижу тебя. Жалею, что столько времени на тебя потратила.

     Последняя фраза невидимым ножом саданула ему по сердцу.

     — Это же я, Олька. Дюша. Твой братик. Помнишь, как мы были маленькими, как я нес тебя через полгорода в больницу, когда тебя тот горбатый пес цапнул. Пожалуйста, просто отдай мне пистолет, чтобы никто не пострадал. Ты же знаешь, я никогда не сделаю тебе больно. Я тебя люблю.

     — Еще одно слово, и я прострелю тебе голову.

     В ее голосе было столько решимости, что Ток отступил. Она вытерла слезы и заговорила:

     — Мы сейчас спустимся, и ты все расскажешь дяде.

     — Нет. Ему нельзя говорить.

     — Ты все расскажешь! – потребовала она.

     Ток закрыл лицо руками, заскулил словно подстреленный пес.

     — Ты же знаешь, он меня убьет.

     — Будь мужчиной и отвечай за свои поступки.

     Ток вытер слезы рукавом, задумался, посмотрел сестре в глаза.

     — Я всегда любил тебя. Больше всех на свете. Прости.

     Он бросился к окну. Повернул ржавую ручку, дернул на себя. Разбухшая от многолетнего простоя рама не открылась. Он дернул снова — окно с хрустом распахнулось. Ветер раздул тяжелые шторы, словно паруса.

     Ток подался вперед, чтобы прыгнуть.

     Ольга схватила его сзади за шиворот и затянула обратно. Он упал на пол. Разрыдался.

     — Почему ты все время спасаешь меня?

     Повисло долгое молчание.

     — Потому что ты мой брат.

     Сквозь пелену слез, Ток увидел, что сестра тоже плачет.

     — Я все только порчу. Тебе будет лучше, если я умру.

     — Пойдем домой, — сказала она вымотанным голосом, опустив пистолет. — Я так устала.

     Внезапно Ольга вздрогнула, как если бы он приложил к ее спине кусок мяса из морозильника, — как делал в детстве. На ее животе быстро расплывалось красное пятно.

     — Что такое? Что с тобой?

     Закатив глаза, Ольга повалилась с ног. Ток успел подхватить ее. Кровь была повсюду — на спине, на животе, текла изо рта и носа.

     — О, Господи, Олька. Нет, нет, нет!

     Он подхватил ее на руки и побежал. Перескакивая по несколько ступеней за шаг, кричал ей, чтобы не закрывала глаза, чтобы продолжала дышать, чтобы не умирала. Ее лицо побледнело, губы стали синими, словно вымазанные в чернилах, слезы капали из стекленеющих глаз.

     К тому времени, когда Ток с криком вбежал в фельдшерскую, Ольга уже не дышала. Последующие события смешались в его голове. Он то молил остолбеневшего Горского помочь ей, то материл самыми гнусными словами Батю, то лежал на коленях у ее кровати и рыдал.

     Когда Горский накрыл ее тело простыней, в набитом людьми фельдшерском кабинете наступила жуткая тишина. Никто не мог поверить в случившееся. Только Ток продолжал монотонно повторять:

     — Зовите Диму, зовите Диму…

     ГЛАВА 14

     Все произошло быстро. Воспоминания об этом моменте затерялись, образовался провал, чертова дыра неизвестного размера. Так бывает во время сильных потрясений — мозг избавляется от вредной информации, как компьютер от опасного вируса.

     Перезагрузка.

     Витька очнулся, обнаружив себя мчащимся на огромной скорости по пустым улицам.

     Куда едет? Почему так спешит?

     Окутанный серым дымом выхлопных газов автомобиль с визгом шин входил в повороты. Его раскручивало, бросало из стороны в сторону. Движок ревел и кашлял, сигнализируя о невыносимом режиме работы.

     Вдавив со всей силы педаль тормоза, Витька пустил автомобиль в неуправляемый дрифт. Несколько секунд каруселей, визга резины и все наконец закончилось.

     Он выскочил из машины. Закружилась голова. Потерял равновесие, рухнул на колени. Упавшая забралом пелена на глаза не позволяла сосредоточиться. Где он? Что происходит?

     Вытер лицо — зрение обрело ясность.

     На рукаве кровь.

     Витька посмотрел в висевшее на одном проводке боковое зеркало. Слипшиеся волосы пучками торчали во все стороны. Кровь была на шее, на груди, плечах и руках, скрипела на зубах, кормила железом вкусовые рецепторы.

     Стошнило.

     Потом, словно избавившись от отравляющего яда, организм начал приходить в себя. Боли не было, не было ни ран, ни даже мелких ссадин. Вся кровь принадлежала кому—то другому.

     Выцветшая табличка на жилом доме подсказала, что он на Гоголевском бульваре. Впереди возвышались золотые купола храма Христа Спасителя. Дорогу в этих местах не чистят, а значит Гортранс здесь редкий гость. Асфальт давно пророс травой, появились ухабины и провалы грунта. Чудо, что Витька вообще доехал сюда живым.

     Живым…

     Но кто—то не доехал. Тот, кто оставил на Витьке всю эту кровь наверняка умер. После такой кровопотери, не выжить.

     В голове кавардак, будто сунули кочергу через нос и взбили мозги — не понять теперь где верх, а где низ.

     Витька потер виски. Воспоминания стали потихоньку выплывать из тумана.

     Он вывозит Робсона за кольцо к башням стражам – так в обиходе прозвали два двадцатиэтажных здания бывшей гостиницы у Смоленско—сенной площади. Когда—то сталкеры размещали в них дозорные посты, чтобы следить за тварями, приближающимися с востока. С противоположной стороны открывался прямой обзор на Мид.

     Робсон выбирает точку на пятнадцатом этаже. Аккуратно выкладывает сумку на стол и, следуя странному ритуалу, — гладит железо, вздыхает и постанывает, — собирает снайперскую винтовку с толстенным глушителем на конце. Витька стоит сзади, в ужасе наблюдает за происходящим.

     — Нецелесообразно. Самоуправство. Политика. – Робсон повторяет слова Князя, нарочно уродуя его голос. – Я так давно ждал момента, когда смогу очистить кольцо от этих крыс, а он говорит, что надо плясать под дудку Кремля. Интересы у губера там, кого—то вытащить из своих хочет. Да пошел он со своими интересами. Срать я хотел на его интересы. Я не собираюсь пресмыкаться перед Кремлём. Как разберусь с мидовскими крысами, возьмусь за кремлевских.

     Робсон размещает винтовку на подоконнике, садится на стул, упирает приклад в плечо, подносит правый глаз к прицелу.

     — Что ты собираешься сделать? – спрашивает Витька цепенея. Сердце скачет у него из груди.

     — Пошлю крысам сыр, авось клюнут.

     Мощный хлопок где—то вдалеке вернул Витьку мыслями в реальность. Неужели началось? Снова хлопок. Потом еще три или пять подряд – точно не сказать. Воздух сотрясался от очередей из автоматического оружия.

     Штурм.

     Сердце у Витьки упало. Каждый выстрел рвал изнутри. Его родные погибают прямо сейчас, а он ничего не может сделать.

     На горизонте появились восходящие в небо клубы черного дыма.

     — Костян рассказал, ты девку подцепил в Гарднере, — Робсон плавно перемещает винтовку от этажа к этажу, от окна к окну – рыщет в поиске жертвы.

     Никого он там не найдет, думает Витька, мидовцы не дураки, чтобы высовываться в такое напряженное время.

     — Не то чтобы подцепил…, — неумело оправдывается Витька.

     — Пялишь ее?

     — Что? Нет. Я не…

     — Но хочешь. Понимаю тебя. Как устоять, когда они бегают там такие чистые, розовенькие, сиськи навыкат. Какой мужик выдержит, когда перед глазами разворачивается такой эротический водевиль. Я тебя прекрасно понимаю. Она стоит рядом с тобой, смотрит на тебя голодными глазами, а кожа у нее покрывается пупырышками, потому что мерзнет голышом на ветру.

     — Так это ты изнасиловал ту девушку? – спрашивает Витька.

     Робсон отрывается от прицела и смотрит на Витьку пристальным взглядом. Потом смеется.

     — Наслушался уже баек, да. Хочешь, расскажу, как было на самом деле? Она сама просила этого, ей плевать было с кем пороться, лишь бы сбежать оттуда. Мозги у девок там знаешь, как промыты, — Робсон крутит пальцем у виска. — Изнасиловал… Да, она стонала от удовольствия так, что рот закрывать ей пришлось, спину мне исцарапала, ногами чуть позвоночник не свернула. Такая страсть у нас была. Эти святоши жрецы меня потом обвинили, мол насильник, испортил невинное создание. А когда сами по кругу пускали ту девку — это нормально. Это называется святым обрядом. Жатва. Им Богиня разрешает груповушку устраивать, а насильник я.

     — По кругу?

     — Она сама мне рассказала. Девки потом послушными становятся, боятся даже пикнуть. Агроном их пользует, когда захочет, обогащает, как говорится, жизненной силой земли. Прикинь? Вот устроился. А я дурак по сто фляг за ночь на шлюх трачу.

      Витька замечает странное движение на десятом этаже. Робсон следит за его взглядом, прикладывается к прицелу. Пока Витька тянется за биноклем, звучит глухой хлопок.

     — Бинго. Что ни день, то счастье.

     Когда Витька смотрит в бинокль, в окне уже никого. На болтающейся от ветра шторе — красное пятно.

     — Кто? – спрашивает он, едва не срываясь на крик.

     — Посылка доставлена. Теперь будем ждать реакции. Если то, что говорят про Батю правда, то она последует. Мы, конечно, ответим на вероломное нападение, не сомневайся. Сегодня отпразднуем победу на том самом шпиле, обещаю тебе.

     Робсон поднимает гильзу с пола, целует и убирает в карман.

     Витька стал свидетелем убийства человека. Того, с кем сидел за одним столом, с кем дружил, а может и враждовал. Родного, члена семьи.

     Слепая ненависть обволакивает Витьку, словно паутина. И сжимает.

     Наблюдая за тем, как воевода бережно разбирает винтовку, он тянется за ножом. В этот самый момент у воеводы шипит рация.

     «Тощий вызывает Робсона», — передает Сема.

     — Робсон на связи, — в приподнятом настроении отвечает воевода. – Стукач объявился?

     Витька вытаскивает нож, сдавливает рукоятку до боли в сухожилиях. Метит в спину, между лопаток.

     «Не могу тебя найти. Надо срочно поговорить».

     — Так говори.

     «Напарник твой новый рядом?»

     — Да, тут стоит, а что?

     Повисает пауза. Витька заносит нож над головой.

     «Диверсант он. Вали его», — орет в рацию Сема.

     Витька опускает нож. Робсон успевает обернуться, подставить руку. Нож отклоняется и по касательной распарывает ему горло. Кровь бьет фонтаном из артерии. Воевода хватается за шею, кряхтя и задыхаясь, тянется к Витьке, затем замирает, падает.

     Взрывы и выстрелы со стороны Мида прекратились. Тонкая струйка дыма напоминала сигнал о помощи.

     В багажнике лежало скрюченное, словно эмбрион тело Робсона. Гортранс не знает, что главный воевода мертв, и это можно использовать. Конечно, они догадываются, что случилось неладное — Робсон не выходит на связь, с тех пор как узнал, что его новый напарник — диверсант сталкеров. Однако подозревать и знать – вещи разного порядка.

     Надо было убить того бомжа еще тогда, в книжном. Прав был Кобальт, а Витька, как всегда, не послушался — смалодушничал. Эх, вернуть бы то время, столько ошибок можно предотвратить, столько глупостей не совершить. Но машины времени не существует. Все, что можно сделать сейчас – попытаться исправить свои ошибки. А если это невозможно, исправлять чужие.

     Судя по перехвату сообщений в эфире, Витьку и Робсона разыскивают специально организованные группы. Прочесываются в основном ближайшие к Миду дворы и улочки. Им и в голову не придет, что Витька решит сунуться туда, где его меньше всего ждут.

     Взрывы и выстрелы притихли, но надолго ли? Сколько еще выдержат перегретые нервами стороны? Гортранс настроен решительно и, судя по всему, Мид тоже. Помимо превосходящих сил в технике, вооружении и людях, на стороне дружинников преимущество – время. Мидовцы заперты в крепости, ресурсы у них ограничены. Эвакуационный тоннель спасет им жизни, но куда потом идти женщинам и детям? Любой путь, какой бы они ни выбрали, будет устлан трупами. Самое безопасное сейчас – оставаться внутри родных стен.

     Нужно выиграть им время.

     Витька запустил руку в карман куртки Робсона, вытащил горсть монет.

     ***

     Когда Кобальт очнулся, голова болела жутко. В памяти вспыхивали обрывки кадров, словно в старом пленочном кино. Какие—то существа, выпрыгивающие из земли, нечеловеческие возгласы, его тащат куда—то, холод, пустота…

     Попытавшись сосредоточиться, Кобальт с ужасом осознал, что ничего не видит. Темнота кромешная. И этот запах… Никогда бы не спутал его ни с чем другим.

     Запах смерти.

     Где он очутился? Сколько прошло времени? Где остальные?

     Кобальт был прикован к стене стальными скобами по рукам и ногам. Это сделали урки. Теперь его расчленят и скормят тварям по кусочкам.

     Как же глупо попались, на ровном месте…

     Справа кто—то пошевелился.

     — Кто здесь?

     Помещение наполнилось многократным эхом. Может бомбоубежище?

     — Локус! Фонарь! Грудинин! Вы здесь?

     Нет ответа.

     — Эй! Э—эээй! Кто—нибудь?!

     Человек справа всхлипнул, словно разбуженный младенец. Застонал.

     — Эй, ты слышишь меня? – спросил Кобальт. — Можешь двигаться?

     — А—ааа, — прозвучало жалобно сквозь полудрему.

     — Фонарь! Это ты, — Кобальт выдохнул от облегчения. — Просыпайся!

     — Коб…

     — Я здесь. Слушай мой голос.

     — Почему… не могу… двигаться, — по слогам выговорил Фонарь.

     — Мы прикованы. Это какой—то бункер. Ты помнишь что—нибудь?

     С полминуты Фонарь кряхтел, приходя в себя.

     — Ни чё не помню, — выговорил он, словно с набитым ртом. – Суки, вот жеж суки, зубы выбили.

     Кобальт чувствовал, как засохшая кровь из раны на затылке стягивает кожу на лице и шее.

     Как же болит голова…

     — Где остальные? – спросил Фонарь.

     — Не знаю. Ты можешь пошевелиться? Попробуй.

     Фонарь покряхтел недолго.

     — Никак.

     — Должно быть, они прятались в подземных тоннелях, поджидали нас.

     — Чшш… — шикнул Фонарь. – Здесь еще кто—то есть. Рядом со мной дышит. Эй, ты, слышишь?

     — Грудинин?! Это ты? – спросил Кобальт.

     — Кто вы? – спросил в ответ сонный голос неизвестного мужчины.

     — Мы сталкеры из Мида, — ответил Фонарь. — А ты кто?

     — Я… — мужчина запнулся. – Откуда вы?

     — Из Садового кольца, — сказал Кобальт.

     — А ты откуда? – переспросил Фонарь. – Как здесь оказался?

     — Это неважно, откуда я, — удрученно произнес мужчина. — Конец у нас будет общий.

     Кобальт узнал голос. Тот самый урка, который разбрасывал части тел из грузовика. Если он тоже здесь и прикован как они, то кто их захватил?

     — Что значит — конец общий? Где мы, блин? – Фонарь безуспешно пытался высвободиться из пут.

     — Отче наш, Ижи еси на небесех… — зашептал урка.

     Послышались приближающиеся шаги нескольких человек.

     — Тише, — сказал Кобальт.

     Урка продолжал шептать молитву.

     Загремело железо и стекло. Кто—то перекладывал какие—то инструменты, двигал жестяные емкости.

     — Кто здесь? – спросил Фонарь. – Покажитесь.

     — Не жди ответа от сатаны, если он пришел за тобой, — сказал урка. — Прими смерть с Христом на устах. Дай мне сил, господи, выдержать это испытание…

     Похитители продолжали молча делать какие—то приготовления.

     От неизвестности стало непомерно жутко и страшно. Особенно когда загремели железки, по звуку напоминающие ножи. Как Кобальт не старался, не мог разглядеть даже силуэты.

     Абсолютная тьма.

     — Боже спаси мою душу грешную…

     — Да, заткнись ты уже, — сорвался Фонарь на урку.

     — Мы идем с важной миссией, — сказал Кобальт в темноту. – Позвольте поговорить с главным, я могу предложить взамен чистую воду. Столько сколько пожелаете.

     Ему не ответили.

     Кобальта вдруг тряхнуло. Он осознал, что подвешен не к стене, а к некому подвижному механизму.

     Урка стал читать молитву быстрее, пытался успеть сказать нужные слова перед концом. Заскрипело железо, начали вращаться какие—то ролики, хрустеть цепи.

     — Что вы делаете?! – заорал Фонарь.

     Вращение роликов прекратилось. Урка все еще читал молитву, однако его голос сместился к полу, и Кобальт догадался – тот висит вниз головой.

     Внезапно раздался душераздирающий возглас. Человек так кричит только, если его режут заживо, или жгут на открытом огне. Урка бился в истерике – вся конструкция ходила ходуном. Его панический крик пронизывал до самых костей.

     — Что вы творите, суки! – визжал Фонарь.

     Через несколько секунд крик превратился в хрип, и несчастный затих. Было слышно, как журчит стекающая в некий сосуд кровь. Следующие минуты стояла гробовая тишина, показавшаяся вечностью. Затем похитители отцепили скобы — прозвучал звук падающего на бетон высохшего тела.

     — Кобальт, — позвал Фонарь дрожащим голосом. – Что нам делать?

     Если б он знал…

     ***

     Автомобиль Робсона остановился у бетонного ограждения набережной, напротив въезда во двор Гортранса. Водруженный на капот тепловозный тифон выдал из стального бутона сто децибел оглушительного гудка. По поверхности реки пробежала рябь растревоженного воздуха.

     Через несколько минут к воротам высыпала дружина. Машина воеводы стояла передом по направлению к ним, разбитые окна с боков закрывал картон, лица людей внутри не разглядеть, однако ясно, что там два человека, и один из них держит пистолет, представленный к голове другого.

     Грязный предатель взял Робсона в заложники.

     Костян попытался связаться с воеводой по рации, чтобы узнать о требованиях похитителя. Отвести армию Гортранса от Мида? Обменять воеводу на жизнь Кобальта?

     Ему никто не ответил.

     Он мог бы отдать приказ, и за пять секунд машину превратят в дырявую консервную банку — предатель погибнет. Но главный воевода тоже.

     Что же делать?

     Костян набрался духу и связался с Великим князем. Объяснил ситуацию. Суворов коротко и ясно дал понять, что жизнь воеводы в приоритете, но ни на какие уступки мидовцам он не пойдет. Костяну велено усидеть на двух стульях – спасти воеводу, и не дать диверсанту ни единой плюшки.

     Мда, задача из нерешаемых.

     Еще никогда Костян не оказывался в такой сложной ситуации. От его действий зависела не только жизнь воеводы — главного покровителя, человека, доставшего его из самых низов, но и его собственная.

     Чего ждет диверсант? Почему не предъявляет требований? Тянет время, хочет еще больше накалить ситуацию, чтобы потом точно продавить свои хотелки. Этого не будет.

     — Опустить оружие, — скомандовал Костян. – Без моего приказа не стрелять.

     Он вытащил пистолет из кобуры, демонстративно положил на землю и покрутился на месте, давая понять, что не вооружен. Затем медленным шагом направился к машине. Солнце светило в затылок, отражалось от затемнённого лобового стекла и возвращалось в глаза. Приходилось щуриться.

     Остановившись в паре метрах от машины, Костян громко произнес:

     — Робсон, ты меня слышишь? С тобой все в порядке?

     Ответа не последовало. Но люди внутри засуетились, началась какая—то возня.

     — Если ты его убьешь, живым отсюда не уйдешь! – добавил он.

     Из машины донеслись голоса, и ни один из них не принадлежал ни Робсону, ни диверсанту.

     Что—то не так.

     Костян подошел к окну, рванул на себя картон. Изнутри на него смотрели две пары перепуганных глаз, судя по грязной одежде и невыносимой вони, принадлежали они бомжам.

     — Нам просто сказали подъехать и погудеть. И все, — выговорил водитель.

     — Только не убивай, начальник, — попросил второй.

     Вместо пистолета бомж держал в руке пластиковую игрушку.

     — Вот сука, — выругался Костян оглядываясь. — сука!

     Из внутреннего двора донесся нарастающей звук мотора. Костян все понял, но было уже поздно. От мощного удара тяжелые створки железных ворот слетели с петель и снесли дружинников, словно оловянных солдатиков.

     Из арки выскочила водовозка и понеслась прямо на Костяна. Бомжи выпрыгнули из машины, бросились наутек. Костян же продолжал стоять, его ноги, словно вросли в бетон, все его естество собралось в комок, в крохотную точку.

     Водовозка в последний момент резко свернула влево и задела машину по касательной. Легковушку отбросило назад, бетонная перегородка выступила в роли трамплина. Автомобиль подлетел и рухнул в реку. Следом в воду упал и Костян, которого зацепило открывшейся дверью.

     Очухавшись, он резко загреб руками к берегу. В ужасе осознал, что взобраться по отвесной стене у него нет шансов. Ближайший пирс далеко – не доплыть. Костян запаниковал, начал тонуть.

     — Помогите! Веревку!

     Внезапно, прямо перед ним из воды всплыл похожий на морское чудище труп. Голова Робсона склонилась набок, шея распорота, глаза навыкат, фиолетовый язык набух, словно свежий баклажан.

     От сковавшего по рукам и ногам ужаса у Костяна свело мышцы по всему телу. Он попытался закричать, но лишь запищал. Грязная вода хлынула ему в рот и желудок. Робсон вдруг навалился на него — как делал прежде множество раз, будучи вдрызг пьяным. На этот раз Костян был ему не помощник. Сцепившись вместе, они пошли ко дну.

     ***

     Отвлекающий маневр с двумя бомжами сработал. Пока глаза дружины были обращены на машину Робсона, Витька проник на территорию, нашел Толика в мастерской и попросил о помощи. Толик не раздумывал ни минуты, не задал ни одного вопроса, — просто кивнул. Он будто бы всю жизнь ждал этого момента. Когда водовозка отправила машину Робсона на дно Москвы—реки, лицо Толика светилось, как у мальчишки, впервые севшего за руль папиной машины.

     — Спасибо, что согласился помочь, — сказал Витька, когда они уже отдалились от Гортранса на несколько километров и убедились в отсутствии погони.

     — Тебе спасибо. Давно я не чувствовал себя по—настоящему живым.

     — Ты не сможешь вернуться. Тебя, как и меня будут искать, а если найдут — повесят.

     Толик задумался и спустя минуту заговорил:

     — Хочу рассказать тебе одну историю. У меня был друг Сергей Бронский, писатель. Никогда не слышал о таком?

     Витька покачал головой.

     — Ох, какие великолепные исторические романы выходили из—под его пера. Он был удивительно начитан, интеллигентен, всегда рассудителен, и честен по отношению к себе. Последнее качество я особенно ценю в людях. И вижу это в тебе, кстати.

     Честен с собой? Нет, уж, это точно не про Витьку.

     — Мы познакомились на литературном фестивале, это такая скучная, канцелярская, бюрократическая кашеварня, где от самой литературы практически ничего не остается. Я всегда безмерно скучал на них, но по работе обязан был присутствовать. Сергей, как приглашенный писатель, как оказалось, тоже не жаловал такие мероприятия. Он по жизни был одиночкой, всегда погружен в свои миры, хотя был женат и имел двух детей, — Толик сделал паузу, как будто отвлекся на дорогу. Витька понимал, что воспоминания давались ему с трудом. – Когда все случилось, я был совершенно потерян. Не знал, что делать, куда идти, просто сидел дома. У меня не было запасов воды, я смирился с тем, что умру. Друзья Сергея помогли ему с семьей перебраться убежище. Он настоял, чтобы взяли и меня. Так я и спасся — благодаря ему. В убежище проживало более сорока человек, там была водяная скважина глубиной два километра. Закрытый в каменном мешке бассейн, как говорили геологи. Так что проблем с чистой водой первое время не было.

     Толик притормозил водовозку, съехал с набережной на пирс и остановился у кромки воды.

     — Ну что, поможешь?

     Витька кивнул. Они выкинули шланг в реку, наполнили бак и через двадцать минут снова двинулись в путь.

     — В убежище я встретил Леру. Она была художницей, сестрой известного химика Георгия Иосифовича Мерро. Сам он не спасся, но ей повезло – его жена, тоже ученый химик, сумела ее забрать. Мы поженились, если это можно так назвать. Кольца нам выплавили друзья из собственных украшений. Четыре года прожили душа в душу, потом Лера забеременела. Поначалу я сильно нервничал, боялся, — как ребенок будет расти в таком мире, сможем ли мы его полноценно воспитать. Сергей помню, сказал мне: «Когда—то наши предки строили цивилизацию в еще более худших условиях. Они справились. Теперь наша очередь возродить ее». Потом, видя, как растет ее живот месяц к месяцу, я впервые в жизни ощутил себя по—настоящему счастливым.

     — Как вы назвали ребенка?

     У Толика задрожала нижняя челюсть.

     — Извини, я думал…

     — Ничего, — Толик взял себя в руки и продолжил. – Однажды к нам в убежище пришел человек. Звали его Дмитрий Алмазов, он был ученым генетиком. Мы приняли его. От него впервые узнали и про тварей, и про существование общин в Садовом кольце. Он рассказал, что после катастрофы жил в другом убежище на севере Москвы, а потом вместе с группой ученых вышел на поверхность и обосновался на ВДНХ. Там они вели исследования, пытались найти способ очистить темную воду, но ничего не вышло, а потом на них напали твари, выжил только он. Примерно через месяц после появления Алмазова Лере стало плохо, появились боли в животе, она очень боялась, что потеряет ребенка. Я был сам не свой, сильно переживал. Алмазов стал давать ей какие—то препараты собственного изготовления, у нас ведь был обширный склад реактивов. Вскоре ей стало намного лучше. Еще через три месяца случилось то, что изменило всю нашу жизнь. Вода из скважины стала непригодной для питья. У нас остались только запасы в баках, которых хватило бы на полгода максимум. Люди стали нервничать, паниковать, все боялись возвращаться на поверхность.

     Толик воткнул передачу с такой силой, что чуть не вырвал рычаг. Коробка заверещала, словно взбесившаяся кобыла, которой под ноги подложили бревно.

     — А потом к нам пришла холера. По крайней мере мы так думали. Люди высыхали на глазах и умирали за несколько дней. Алмазов давал всем лекарства, но никому не становилось лучше. Через две недели вымерла половина, еще через неделю осталось всего семь человек. Я уже не вставал с кровати, все что мог — только дотянуться до руки Леры, лежавшей на соседней койке. Жена и дети Сергея погибли, сам он еще боролся. Всем нам становилось хуже, но только не Алмазову. Его болезнь не тронула.

     — Он вас травил.

     Толик кивнул.

     — Я понял это слишком поздно. Должно быть, он хотел оставить воду себе, поэтому и решил убить всех обитателей убежища. Когда я отказался от очередной порции лекарства, он попытался меня задушить. Я отключился. Наверное, он решил, что я умер, последние дни мое сердце стучало так тихо, что я и сам порой считал себя мертвецом. Когда очнулся, Леры рядом не было. Не знаю как, но я сумел встать, а когда вышел в коридор, увидел Леру. Она лежала на полу, мертвая, вся в крови, живот распорот, словно ее разделал мясник. В тот момент я был так слаб, так разбит и напуган, что просто сбежал.

     По щеке Толика прокатились слезы. Повисло молчание, которое он сам вскоре и разорвал.

     — Сергей был еще жив. А я сбежал. Бросил своего друга умирать.

     — Если бы ты остался, он убил бы и тебя.

     — Да, наверное. Но что у меня было хорошего за все эти годы? Что я получил в обмен на свою трусость? Только боль, которую ничем не унять, которая не отпускает меня ни на минуту. Я должен был умереть в тот день в убежище, это было бы честно, — Толик посмотрел на Витьку. — Когда ты спас меня, я понял, что в этом мире еще осталось что—то настоящее. Сострадание, самопожертвование, дружба. Я чувствую, что судьба дает мне шанс исправить ошибки, и я его не упущу.

     — Почему ты не вернулся? – спросил Витька.

     — Я был очень слаб. Гортранс приютил меня, добрые люди выходили. Потом я много думал о том, чтобы вернуться и убить Алмазова, но понимал, что Сергея давно нет в живых. Спасать было некого. А мстить…, — он вздохнул. — Я никогда и никому не делал зла, и не уверен, что смог бы, даже такому человеку, как Алмазов.

     — А ты не думал о том, что ребенок мог выжить?

     — Это невозможно. Срок был еще маленький.

     — Но ты этого не знаешь. Разве ты не хотел бы выяснить?

     — Он погиб, — утвердительно сказал Толик, обрубив любую возможность для спора.

     Когда из очередного поворота показался зеркальный исполин Гарднера, Толик сказал многозначительно:

     – Приехали.

     ***

     Грудинин положил голову Локуса себе на колени. Мальчик все еще находился без сознания. Наверное, при нападении просто испугался, поэтому и упал в обморок. Это вполне объяснимо. Сам Грудинин взрослый мужчина, повидавший многое, перепугался до такой степени, что сердце едва не выпрыгнуло. А тут мальчишка…

     Возможно дело не в испуге, а связано с болезнью, о которой говорил Кобальт. Как бы ни хотелось признавать, но подобное Грудинин уже видел однажды. Когда он нашел Морошку, тот был при смерти от обезвоживания, и его состояние было схожим. Сухая корка на губах, кожа на ощупь как газетная бумага, тихое и прерывистое сердцебиение. Пришлось отпаивать его несколько суток, чтобы привести организм в норму. Но почему вода не помогает Локусу? Почему ему становится все хуже?

     У Грудинина пересохло во рту. Прежде чем бросить их в клетку, похитители отобрали всю воду, даже спрятанные на теле запасы нашли, сволочи. Да, эти существа определено люди, как бы ни пытались это скрывать. Кому как не Грудинину, человеку посвятившему себя профессиональному обману, не заметить подвоха. Вся эта странная одежда, сгорбленность, имитация походки животных – не более чем трюки, чтобы запугать жертву. Грудинин тоже не лыком шит, ему удалось имитировать потерю сознания. Он отсчитал расстояние и определил направление, куда их отвели похитители. Это помещение не что иное, как бывший музей Космонавтики, находящийся под землей. Поэтому здесь так темно и прохладно.

     В центре на столике горел красный фонарь, позволявший рассмотреть некоторые детали помещения. Их клетка располагалась в углу, в других углах также имелись клетки, но разглядеть — есть ли там другие узники не представлялось возможным. Потолок мерцал множеством нарисованных звезд. Экспонаты: макеты ракет, космических аппаратов, коими было заставлено все вокруг исчезли. Вместо них, помещение заполняли медицинские койки, множество самого разного оборудования, работающие холодильники, шкафы с инструментами. Все это напоминало действующую походную клинику, но без единого пациента.

     Локус замотал головой, пробурчал нечто несвязное. На лбу выступила испарина, он похолодел, как коченеющий труп. Это плохой знак. Очень плохой. Нужно что—то делать.

     — Кто—нибудь! Помогите! Дайте воды.

     Ответа не последовало.

     — Пожалуйста. Ребенок умирает!

     — Они не ответят, — произнес неизвестный голос.

     Грудинин затих, пытаясь сообразить, откуда говорили.

     — Я здесь.

     В противоположном углу из клетки показалась рука. Махнула приветственно. Женщина, голос молодой.

     — Кто вы? – спросил Грудинин.

     — Первыми они забирают крепких мужчин, — сказала она отстранённым голосом. – У них больше крови.

     — Не понимаю. Кто эти люди?

     — Мы называли их каннибалами. Они всегда нападают внезапно, похищают только людей, провизию не трогают. Никто и никогда не вернулся от них живым.

     — Каннибалы, — повторил Грудинин, ужаснувшись звучанию этого страшного слова.

     — Они не едят мясо человека, используют только кровь. Потом перерабатывают ее.

     — Вы хотите сказать, они добывают воду из людей?

     Она помолчала, потом продолжила:

     — Когда они выкачают всю кровь из ваших мужчин, как сделали с моим мужем и братом, придут и за вами. Крови в детях и стариках мало, но это лучше, чем ничего. Пить хочется каждый день.

     — Какой ужас. Что же они за звери?

     — Они выживают, как и мы. Только способы у нас разные.

     Грудинин представил, как Кобальт и Фонарь висят вниз головой с перерезанным горлом, словно коровы на скотобойне. Отогнал эту мысль.

     — Вы сказали старики и дети, но не упомянули женщин.

     Она молчала.

     — Сколько вы уже здесь? – спросил он. – Неделя, месяц?

     — Ночь здесь никогда не кончается. Приходят люди, их пускают на кровь, потом появляются новые. Я сбилась со счета скольких повидала. Не знаю, почему я еще жива, почему пью воду, которая когда—то была чьей—то кровью, почему не наложу на себя руки после всего, что они со мной сделали.

     — Я смогу вскрыть замок на этих клетках, мне нужно только что—нибудь металлическое. Мы можем уйти по подземному ходу, также как пришли.

     Она едва слышно хмыкнула, что означало – подобное слышала не раз.

     — Каннибалам не нужен свет, не нужны звуки, они, как тени ходят за спиной, вы их не заметите, даже если захотите. Они уже прочитали ваши мысли, уже знают о ваших планах, — она помолчала и добавила. – Единственный способ выйти отсюда – только смерть.

     Локус снова начал бредить. Собравшись с мыслями, Грудинин вытащил из внутреннего кармана небольшой целлофановый пакетик с белым порошком. Старая заначка на случай неурожайного на заработок месяца. Такое за пятнадцать лет бывало с ним неоднократно. Ерш – не лучшее средство от жажды, но другого пока не изобрели.

     Открыв Локусу рот, он насыпал дозу порошка, размазал пальцем по небу, чтобы впиталось. Порошок пузырился, войдя в реакцию со слюной. Это хороший знак.

     Спустя пятнадцать минут Локус стал медленно приходить в себя. Открыл глаза, посмотрел на Грудинина.

     — Как ты себя чувствуешь?

     Мальчик слегка улыбнулся, потом вдруг резко распахнул глаза, на лице образовалась гримаса ужаса. Закрыл ладонями уши и закричал:

     — Уходите! Уйдите!

     — Тихо, тихо. Не кричи.

     — Прекратите это! Я больше так не могу!

     — Ты снова слышишь тварей? – спросил Грудинин. – Они где—то здесь?

     — Их держат в клетках, — сказала женщина.

     Локус захныкал.

     — Не хочу больше… Пусть они замолчат.

     Грудинин наклонился к его уху и заговорил монотонным голосом:

     — Ты слышишь мой голос… Только мой… С каждым моим словом ты погружаешься все глубже… глубже… мысли уходят…

     Он многократно повторял давно знакомые психиатрам установки, позволяющие погрузить человека в измененное состояние сознания. Этому его научили старшие товарищи во времена, когда гипнозом на сцене еще можно было кого—то удивить.

     Вскоре Локус успокоился, расслабился.

     — Впусти их в свою голову, позволь им сказать то, что они хотят.

     — Нет. Я не хочу. Пусть уйдут.

     — Иначе они не оставят тебя в покое. Выслушай их.

     Глазные яблоки, скакавшие прежде по орбитам глаз, замерли.

     — Вот так. Что они говорят? – спросил Грудинин.

     — Шепот. Я не понимаю.

     — Потому что пытаешься слушать слова. Не надо. Попробуй почувствовать их смысл. Вспомни женщину в шатре, вспомни, как ты почувствовал ее боль от потери сына.

     — Это другое.

     — Чувства всех живых существ схожи, попытайся их распознать. Что они хотят от тебя?

     Локус молчал, глубоко дышал.

     — Я с самого начала знал, что ты особенный, — сказал Грудинин. — Ты уникальный и способен на многое. Докажи и им это.

     — Они заперты в клетках. Так же как мы…

     Локус вертел головой, настраивая слух то в одном, то в другом направлении.

     — Не могут вырваться, — продолжал он. – Просят помощи.

     — Хорошо, отлично. Попробуй поговорить с ними.

     Локус сосредоточился. Глаза под веками снова забегали туда—сюда, словно хотели сбежать из глазниц. Он напрягся, стал метаться из стороны в сторону.

     Нужно заканчивать, понял Грудинин.

     — Всё… слушай мой голос… туман уходит из твоей головы… дремота прекращается…

     Мальчик вышел из гипноза и открыл глаза.

     — Кажется, получилось, — восторженно воскликнул он. — Они меня услышали.

     — Что ты им сказал? – спросил Грудинин.

     — Что не могу помочь. И они замолчали. Голосов больше нет. Спасибо вам.

     Локус сел на пол, осмотрелся.

     — Кобальт… — начал Грудинин.

     — Знаю, — оборвал Локу и указал на противоположную клетку. – Она хочет, чтобы нас быстрее убили, тогда ей дадут воды. Она собирается позвать их и сказать, что мы обо всем знаем.

     Девушка подошла к клетке вплотную. Выглядела она ужасно худой, растрепанной, вся в синяках и кровоподтеках. На животе вкруговую повязан окровавленный бинт.

     — Он выжил? — спросила она, обращаясь к мальчику.

     Грудинин заметил на лице Локуса сомнение – рассказывать ли ей правду о судьбе ее ребенка.

     — Да.

     Девушка опустилась на колени, уперла голову в решетку и расплакалась.

     Не осталось сомнений — это не галлюцинации из—за действия ерша. Мальчик на самом деле слышит мысли других людей. Возможно, наркотик усилил его мозговые функции. Как бы то ни было, это не продлится долго.

     — Попробуй проникнуть в голову похитителям, заставь их отпустить нас, — сказал Грудинин.

     — Я не могу кого—то заставлять. Не могу управлять чужой волей. Это твари могут, а я не могу.

     Грудинин разочарованно вздохнул. Думай, думай… Должен быть выход.

     — Свяжись с тварями снаружи. С теми, которых мы видели на дороге.

     — Я не слышу так далеко.

     — Попробуй. У тебя получится.

     — Они не просят помощи.

     — Так попроси помощи у них.

     ГЛАВА 15

     Водовозка затормозила перед закрытыми воротами. Охранник, на котором из одежды лишь пояс с рацией и автомат на плече, вышел из будки.

     — Питьевая вода. Десять кубов, — сказал ему Витька.

     Охранник огляделся на напарника за воротами. Тот пожал плечами.

     — Нас не предупреждали.

     — Твари снова телефонные провода перегрызли. Вот диспетчер и не дозвонилась, — Витька улыбнулся. – Открывай, раз приехали.

     Охранник не пошевелился ни на йоту.

     — В день жатвы никого не пускаем. Разворачивайся, — последнее прозвучало в адрес водителя.

     Витька с Толиком переглянулись. Такого поворота они не ожидали.

     — Послушай, — обратился Витька к охраннику. – Скажи высшему жрецу Ямсу, что приехала машина от Константина. Он в курсе.

     — Жрецов сегодня беспокоить нельзя. Приезжайте завтра.

     — Мужики, — обратился Толик. — Такой путь проделали, назад полными никак нельзя. Ну же, пропустите, быстро сольемся и все.

     Охранник стукнул по прикладу и на повышенном тоне произнес:

     — Глухие что ли?! Сказано, сегодня – проезд запрещен.

     Витька вышел из машины.

     — Эй! – вскрикнул охранник, сняв автомат с плеча. – Вернулся в машину.

     Витька отошел к насосу и отсоединил крышку от бака, за ней находился обратный клапан, не позволяющий воде вытечь наружу.

     — Если не пропустишь, я солью всю воду прямо здесь, а потом сам будешь объяснять Агроному, что по твоей вине ваши люди будут вместо воды камни сосать.

     Подумав недолго, охранник медленно опустил автомат.

     — Ладно. Жди здесь, только не сливай.

     Он ушел в будку — с кем—то поговорить по телефону. Второй охранник тем временем осматривал свежую вмятину от столкновения с машиной Робсона. Бампер загнулся буквой Г, фара разбита, от решетки радиатора остались одни лохмотья.

     — Урки, — сказал Витька. — с боем к вам прорывались.

     Охранник понимающе кивнул. Вышел из будки второй.

     — Езжай к насосной, сейчас контролер придет.

     Торца главного здания их встретил тупик. Дорогу вдоль, где Витька в прошлый раз увидел в окне Эли, перекрывали бетонные блоки и растянутая красная лента.

     Витька планировал забраться в окно прямо из машины, забрать Эли и сразу назад.

     — И куда теперь? – спросил Толик.

     По водительской двери кто—то постучал.

     — Дорога закрыта, — сказал охранник. — Езжай направо вдоль забора и никуда не сворачивай.

     — Понял, — ответил Толик, врубая заднюю передачу.

     Объездная дорога была в плохом состоянии, пришлось скакать по ухабам. Витька пытался рассмотреть, что происходит в центре общины, откуда доносились звуки песнопений, но обзор загораживала живая изгородь.

     Только бы успеть. Не дать этим подонкам надругаться над Эли.

     — Все будет хорошо, — сказал Толик, заметив его нервозность. – Мы справимся.

     Как ни странно, эти слова успокоили Витьку.

     Когда они приехали к насосной, контролер еще не пришел.

     — Иди, я протяну, сколько смогу, — сказал Толик. — Но учти, как только в колонку пойдет темная вода, сразу сработает отсечной клапан. Напор остановится, и они все поймут.

     Витька кивнул, выпрыгнул из машины и побежал к зданию. Перебравшись через бетонный блок, прижался спиной к стене и пошел вдоль здания. Добравшись до нужного окна, присел на корточки, прыгнул, зацепился за подоконник. Повис. Нащупав ногами неровность на стене, укрепился и подтянулся так, чтобы увидеть происходящее внутри.

     Новое стекло. Сквозь закрытые шторы ничего не рассмотреть. Витька тихо постучался. Нет ответа. Постучался громче. Внутри заметил какое—то движение.

     — Эли, — шепотом позвал он.

     Шторы резко распахнулись. На него смотрела крупная женщина лет пятидесяти с черными, как смоль волосами. От неожиданности Витька потерял равновесие и свалился с окна. Вскочил на ноги.

     Что теперь делать? Женщина сейчас поднимет тревогу, и через пару минут здесь будет свора охранников. Бежать к машине и удирать. А как же Эли? Без нее нельзя.

     Женщина открыла окно, осторожно огляделась по сторонам.

     — Залазь.

     — Вы кто…

     — Делай, что говорю, если хочешь увидеть ее.

     Витька запрыгнул на окно, женщина затащила его внутрь, как котенка.

     — Я Витя…

     Он озирался в тесной комнатке, ожидая подвоха.

     — Знаю я кто ты. Только форма сталкера тебе лучше идет.

     — Где Эли?

     — Наверху, проходит омовение перед жатвой.

     — Этого нельзя допустить!

     Витька рванулся к двери. Женщина схватила его за руку, остановив на полпути.

     — Куда ты собрался, дурачок?

     — За ней. Я не позволю им обидеть ее.

     — Ты и десяти шагов за этой дверью не пройдешь. Поверь, мертвым ты ей не поможешь. Успокойся и послушай меня.

     Витька глубоко вздохнул и кивнул.

     — Кто вы?

     — Душица. Я присматриваю за Петрушей после смерти ее матери.

     — И почему помогаете мне?

     Этот вопрос озадачил женщину. Она будто, и сама не знала на него ответ.

     — Долго объяснять. Итак, мы сейчас с тобой выйдем отсюда, и я проведу тебя к ней. Нельзя, чтобы кто—нибудь заподозрил, кто ты есть на самом деле, так что держись меня, не смотри по сторонам и делай то, что я скажу.

     А вдруг это ловушка? Женщина могла быть подсадной уткой. Откуда он знает, что она не приведет его прямиком к охране?

     — Ты слышал, что я сказала?

     Выбора нет — придется ей довериться.

     — Да. Ведите к ней.

     Она оглядела его с ног до головы.

     — Только не в таком виде.

     ***

     — Почему до сих пор не подключены шланги? — спросил контролёр, угрюмо глазея на Толика из—под козырька ладони.

     — Да, вот, заклинило барабан, — Толик продемонстрировал, как тянет на себя шланг, а барабан, похожий на клубок ниток, не двигается. — Собака, а! Подшипники опять полетели.

     Контролер огляделся.

     — А напарник твой где?

     — В кабине прилег отдохнуть, — ответил Толик. — Неважно чувствует себя, перегрелся на солнце.

     — А-аа, — контролер попытался рассмотреть кого—нибудь внутри, но это не представлялось возможным из—за затемнённых стекол.

     Толик делал вид, что пытается починить барабан.

     — Слушай, — сказал контролер, — Мне велено вернуться через пятнадцать минут. Дольше не могу тут стоять. Там за насосной на складе есть шланги. Пошли, покажу.

     Толик обернулся, вытер пот и грязь с лица.

     — Э-ээ, нет. Знаю я ваши шланги, дырка на дырке. А потом недостача по счетчику, и с кого по—твоему ее спишут? Я платить не буду. Может ты богат?

     Контролер потоптался на месте, не зная, как поступить.

     — Зови напарника, пусть помогает тебе, — рявкнул он.

     — Болеет он, сказал же. Блюет дальше, чем видит.

     Контролер сплюнул на землю, сматерился и подошел к Толику.

     — Дай, посмотрю, что там у тебя.

     Он выхватил шланг и дернул на себя. Барабан взвизгнул металлом, прокрутился на четверть оборота и снова застрял. Толик забрал у него шланг.

     — Сейчас свернешь тут все. Кто ремонтировать будет?

     — Да, у тебя там что—то мешается.

     — Ничего там не мешается.

     Толик попытался закрыть собой обзор. Контролер, более молодой и массивный, отпихнул его, присел на корточки и посмотрел под барабан.

     — Да, вон, гайка там застряла!

     — Где? — Толик нагнулся. — Не вижу.

     — Да вон же, между барабаном и корпусом.

     — Нет там ничего. Говорю, подшипник это.

     Контролер засунул руку под барабан, нащупал гайку, которую Толик заранее установил в качестве блокиратора, и резко дернул.

     — А-аа, черт!

     Контролер вынул руку с зажатой гайкой, с тыльной стороны ладони кровоточил глубокий порез. Засунув рану в рот, он швырнул гайку Толику под ноги.

     — Долбанная криворукая дружина. Давай быстро подключай. Если через десять минут не закончим, вызову охрану.

     Толик покивал и принялся разматывать шланг.

     ***

     Конструкция с прикованным к ней Фонарем начала движение.

     — Нет! Суки! Отпустите!

     Стальные путы не оставляли ему шансов на спасение. Когда Фонарь оказался вниз головой, было слышно, как к нему подошел убийца. Махал в воздухе лезвием — тренировался.

     — Уйди от меня, урод! Не трогай меня! Кобальт, помоги.

     Чем он мог помочь? Скобы самому не сломать. Выпотрошив Фонаря, они то же самое сделают и с ним.

     Убийца замешкался. А спустя полминуты, конструкция вдруг начала движение в обратном направлении.

     — Ты живой? — спросил Кобальт, пытаясь разглядеть Фонаря во тьме.

     — Да, наверное, — сталкер тяжело дышал, все еще не веря в то, что ему не перерезали горло как урке.

      Щелкнул тумблер, медленно загорелась красная лампа. Тусклый свет выхватил из темноты просторный зал, в центре которого с потолка на монолитной конструкции из труб, швеллеров и цепей свисали пластины по форме напоминающие огромные игральные карты. Три из пяти находились в положении «вверх ногами», под ними стояли наполненные кровью емкости, должно быть принадлежавшие трем уркам с грузовика.

     Одну из емкостей неизвестные в масках перетащили к стоявшему поодаль оборудованию, напоминавшему с виду самогонный аппарат. Кровь слили в общий бак. Установка загудела, загорелись какие—то лампочки, барабан в центре начал вращаться.

     Кобальт и Фонарь наблюдали за происходящим завороженно, не заметив, как к ним приблизился еще один человек — высокий, сгорбленный. Сняв капюшон, он явил на свет абсолютно лысую голову. Череп покрывали жуткие непонятные наросты, лицо обезображено. Кобальт сразу вспомнил человека в балахоне, которого встретил в Кремле.

     — Привет, Игорь, — произнес он, обращаясь к Фонарю. Голос казался вполне добродушным.

     — Ты кто такой? — воскликнул Фонарь.

     — Признаюсь, и я не сразу тебя узнал. Ты повзрослел. Рад, что мы вовремя спохватились. Нехорошо бы получилось по отношению к памяти твоего отца.

     — Дядя Юра? Ты?

     Человек изобразил нечто отдаленно напоминающее улыбку. Зубы во рту торчали в разные стороны, язык повернут на девяносто градусов. Удивительно, как он вообще внятно говорил.

     — Что с тобой случилось? — спросил Фонарь, пораженный увиденным.

     — Ты об этом? — Юрий указал на свое лицо. – А это совершенно ничего не значит. Я в полном порядке.

     — На вас же напали твари. Я думал, вы все погибли.

     Юрий убрал руки за спину и подошел к Фонарю. Вблизи глаза у него казались черными как дырки в картоне.

     — Никогда. Не называй. Их. Так, — произнес он по словам.

     Центрифуга перестала вращаться. Оператор открыл кран, и по пластиковой трубке из одного бака в другой полилась прозрачная жидкость – плазма крови. Дождавшись, пока новый бак наполнится, оператор запустил вибрационную установку, вскоре из витиеватой железной трубки внизу по каплям потекла чистая вода.

     — Профессор Алмазов называл их «Altius genus». Высшая раса, — заговорил Юрий, наблюдая за тем, как сосуд с водой медленно наполняется. – Он считал, что для того, чтобы выжить среди высших, людям необходимо стать высшими. Он начал дерзкий эксперимент, выбрал восемь добровольцев.

     Кобальт насчитал только семерых.

     — Мы принимали темную воду каждый день начиная с максимально допустимой безопасной дозы и постепенно увеличивали ее. Вскоре почувствовали первые изменения. Сначала зрение — начинаешь видеть дальше и четче, потом улучшается слух, увеличивается физическая сила. Но главное происходит здесь, — он показал пальцем на лоб. – Наши умственные способности усилились в десятки раз, мы осознали себя новым видом. И увидели всю никчемность человечества, его лицемерие, глупость, ограниченность — все те причины, по которым оно неизбежно должно исчезнуть.

     — Зачем ты все это рассказываешь? – спросил Фонарь.

     — Ты имеешь права знать, что здесь произошло на самом деле. Алмазов разочаровался в своем эксперименте — посчитал нас уродами, которых надо усыпить, как зараженных чумой лабораторных мышей. Если бы не твой отец, нас бы здесь не было. Благодаря ему мы не только выжили, но и покорили наших мучителей.

     — И выпили их кровь, — добавил Кобальт.

     Юрий перевел на него взгляд.

     — Использование одним видом в пищу другого — давний закон природы.

     — Вы люди, а значит то, что вы делаете – каннибализм.

     Юрий приблизился к Кобальту, приставил к его шее острый клинок.

     — Да, в нас еще слишком много от человека, нам еще требуется обычная вода, хотя мы уже довели потребление темной воды до половины в своем рационе. И нам не завершить переход до конца, все—таки мы родились людьми, но наши дети будут полноценными высшими. Этот мир будет принадлежать им, а не никчемным людишкам.

     Юрий оставил на шее небольшой порез. Кобальт не дрогнул.

     — Ты храбрый, лучший представитель вымирающего вида. Но такова ваша судьба.

     — Что случилось с моим отцом? — спросил Фонарь.

     — Когда Алмазов сбежал, он отправился по его следам, и больше не возвращался. Мы решили, что он погиб. Это была большая потеря для нас.

     Присутствующие, как по команде, достали фляги и сделали по несколько глотков. Какое—то время они молчали, затем их накрыла мучительная боль. Каждый по—разному справлялся: одни сидели на полу и, поджав ноги в клубок, постанывали, другие ходили кругами и кричали, держась за животы. Юрий упер руки в стол, опустил голову и стоял молча, сжав зубы, в напряжении. Примерно через пять минут боль стала отступать.

     — Не все у вас радужно, — произнес Кобальт.

     Юрий вытер рукой капающую изо рта слюну.

     — Рано или поздно ваши водоустановки выйдут из строя, и вы умрете. Кто тогда останется? Кто сохранит культуру и знания? Мы. Именно мы возродим цивилизацию, но вам в ней не будет места.

     Кобальт рассмеялся. Юрий, не ожидавший такой реакции, внимательно наблюдал за ним.

     — Вы просто чокнутые на голову вампиры, высасывающие кровь из людей. Хотите быть ближе к тварям, потому что они сильнее, но боитесь их также как и мы, поэтому и сидите под землей, возомнив себя мессиями. Вы даже не твари, вы хуже них. Вы ублюдки.

     Юрий прикоснулся костлявой рукой ко лбу Кобальта. В голове будто взорвалась бомба.

     — Не трогай его! — крикнул Фонарь.

     — Ты готов отдать за него жизнь, — сказал Юрий, обращаясь к Фонарю, — Но он не сделает то же ради тебя. Ему плевать на всех, ему важен только он, — Юрий обратился к Кобальту. — Не пытайся спрятать свои мысли, я вижу тебя насквозь. Что у тебя за цель? Что ты здесь делаешь? Да, я вижу. Вижу ваш путь, вижу цель, — он вдруг прервался. – Нет, не может быть.

     — Мы просто заблудились. Случайно здесь оказались, — сказал Фонарь.

     — Ты врешь. Твой отец не одобрил бы это.

     — Если мой отец стал такой же тварью как вы, я рад, что он сдох.

     Юрий разочарованно вздохнул.

     Боль прекратилась. Кобальт застонал.

     В помещение привели Грудинина и Локуса. Мальчик выглядывал из—за спины фокусника. Юрий взмахнул рукой и Грудинин, словно под опьянением, отошел в сторону.

     — Иди сюда, дитя. Не бойся меня.

     Локус стоял на месте.

     — Как странно, — Юрий удивленно осмотрел мальчика с ног до головы. — Твой разум закрыт. Кто ты?

     — Никто, сирота, — сказал Фонарь. — Мы ведем его к родственникам.

     Юрий обнюхал Локуса, словно собака.

     — Я помню этот запах. В тебе его крови нет, но есть гораздо больше, — Юрий удивлённо вскинул руки. — Он все—таки добился своего. Чудо.

     Обернувшись, Юрий кивнул подчиненным. Те нажали кнопки на пультах, и тотчас обе пластины с Кобальтом и Фонарем начали движение, переворачивая узников вниз головами.

     — Отпустите, суки!

     — Нам с тобой о многом надо поговорить, — сказал Юрий, обнимая мальчика.

     — Они мне нужны, — сказал Локус, указав на сталкеров.

     — Ты ошибаешься. Они наши враги, а я твой друг. Ведь я такой же, как ты. Разве ты не видишь?

     Прогремел мощный взрыв. Помещение мгновенно наполнилось дымом и пылью.

     Кобальта оглушило. Болтаясь вниз головой, он совершенно потерял ориентиры в пространстве. Отдалённо гремели выстрелы, сверкали огненные вспышки, кто—то кричал.

     Казалось, это продолжалось целую вечность.

     Кобальта освободили, повели неизвестно куда. В лицо ударил яркий свет, теплый воздух ворвался в ноздри. Когда зрение прояснилось, он увидел перед собой множество людей с оружием.

     — Здравствуй, Димка, — сказал знакомый голос.

     — Я умер?

     — Наоборот, — Фридом усмехнулся. — Дайте ему воды.

     Сделав несколько полных глотков, Кобальт пришел в себя. В голове просветлело. Он стоял у подножия монумента покорителям космоса рядом с метро ВДНХ. В стилобате, где располагался музей, после взрыва образовалась дыра диаметром в несколько метров, повсюду валялись бетонные обломки и мусор. Рядом лежали тела трех мертвых каннибалов.

     — Остальные сбежали по подземным ходам, — отчитался перед Фридомом мужчина с оружием.

     — Ничего, мы этих крыс достанем, — сказал Фридом.

     — В цоколе нашли клетки с тварями, всех прикончили.

     Фридом одобряюще кивнул и посмотрел на ошарашенного Кобальта.

     — Добро пожаловать за кольцо.

     Из дыры в стене вышел человек в форме, обратился к Фридому:

     — Всех выживших вывели.

     Кобальт осмотрелся.

     — Где Локус? Где мальчик?

     ***

     Однажды Витьке приснился сон, в котором он отдыхал на пляже у моря. Вокруг было полно людей, солнечные блики сверкали на поверхности воды, горячий песок обжигал ноги. Он приметил ослепительно красивую девушку в белоснежном купальнике. Превозмогая стеснение, подошел познакомиться. Как только заговорил, девушка, глядя на него, вдруг рассмеялась. Ее подруги тоже начали хохотать. И тут до него дошло — он абсолютно голый. К смеху девушек присоединились и другие отдыхающие. Краснея от стыда, Витька пытался закрыть хозяйство руками, но законы сна по непонятной причине не позволяли этого сделать. Весь пляж смеялся хором, люди тыкали в него пальцем, кричали и улюлюкали. Витька пытался сбежать, но каждый раз дорога приводила его обратно в центр буйствующей толпы.

     Идя голым по зданию Гарднера, Витька чувствовал себя, будто снова вернулся в тот сон.

     — Не закрывайся, — сказала Душица. — Расслабься.

     Легко ей говорить.

     Они поднялись на третий этаж. В просторном холле многолюдно, многие несли в руках подношения: тарелки со свежими фруктами и овощами. Толпа двигалась в сторону, откуда доносились молитвы и песнопения, Душица же с Витькой шли в противоположную, продираясь через всех этих людей, словно сталкеры через густую траву.

     — Душица, — воскликнула какая—то женщина, перегородив им путь. — Как я рада видеть тебя. Какой чудесный день, не правда ли? Слава Богине.

     — Слава Богине, — безучастно ответила Душица.

     — Куда ты так спешишь? Жатва сейчас начнется.

     Женщина указала направление, по которому следовала толпа.

     — Я сопровождаю Петрушу.

     — Я рада, что Ревень не мучился. Теперь ее родители счастливы вместе в Оазисе. А сегодня и она станет взрослой женщиной, какое счастье для нее. Слава Богине.

     Душица повторила мантру.

     — А мою Кислицу свекровь поведет. Я побоялась, что разрыдаюсь вдрызг, когда увижу ее посвящение. Это так волнительно. Как же растут наши девочки, еще вчера были малышками, бегали под ногами, а сегодня становятся взрослыми женщинами, — она прервалась и стыдливо посмотрела на Душицу. — Святая Богиня, я совсем запамятовала о Базилике. Но ты не должна волноваться, дорогая, — женщина сделала паузу и сказала вполголоса. — Она в Оазисе, кто бы что ни говорил.

     — Мне пора.

     Душица попыталась обойти женщину, но та выставила руку, указав на стоявшего за ее спиной Витьку.

     — А это кто?

     Душица взглянула на Витьку, потом снова на женщину.

     — Чеснок, Петрушин друг. Помогает мне.

     Когда взгляд женщины оценил Витьку с ног до головы, он будто бы физически почувствовал прикосновение и мгновенно покрылся гусиной кожей.

     — Святая Богиня, — воскликнула женщина. — Как вырос, как изменился.

     Душица дернула Витьку за руку, и они, попрощавшись, оторвались наконец от этой прилипалы. Дорожка из цветочных лепестков привела их к двери в дальнем конце коридора. Душица велела Витьке войти, а сама осталась снаружи.

     — Она главное блюдо сегодняшнего праздника. Поторопись.

     — Спасибо за то, что помогаете мне.

     — Я помогаю ей. Она не повторит судьбу моей дочери.

     Прежде чем он вошел, Душица сказала:

     — Что бы она ни говорила – не слушай ее.

     В небольшой комнате с двумя окнами стоял приторный пряный аромат. Эли сидела на коленях перед невысоким заваленным цветами столиком. На голове подобно короне восседала сплетенная из цветов диадема, с плеч спускался белоснежный шелковый плащ.

     Витька подошел к Эли со спины. Она сидела с закрытыми глазами, будто погруженная в сон.

     — Эли.

     — Ты опоздал, Гэтсби — сказала она.

     — Прости. Я не мог прийти раньше…

     — Чшшш…

     Она открыла глаза и посмотрела на него, проникновенно улыбнувшись, будто ждала этой встречи всю свою жизнь.

     — Это хороший сон. Не хочу, чтобы он оканчивался.

     Витька опустился перед ней на колени, взял ее за руку. Кожа у нее холодная, словно льдинка.

     — Это не сон. Я на самом деле здесь. Я пришел за тобой.

     — Этого не может быть, — она рассмеялась ему в лицо. — Тебя здесь нет. Это демоны играют со мной.

     Он вложил ей в руку книжку стихов Есенина, раскрыл.

     — Это тоже, по—твоему, сон?

     Эли вгляделась в танцующие буквы и задумчиво произнесла:

     — Читай между строк.

     Витька закончил фразу вместе с ней. В глазах Эли появилась осмысленность.

     — Откуда это у тебя?

     — Я потом тебе все расскажу.

     — Значит, ты на самом деле здесь? – она встала и отшатнулась от него. — Как ты сюда попал?

     — Это неважно. Главное, что я забираю тебя.

     — Куда? – удивилась она.

     — Подальше, а там разберемся.

     — Я не хочу. Это мой дом.

     — Больше нет.

     Он потянул ее за руку в сторону двери. Она вырвалась.

     — Сегодня жатва. Богиня не простит меня, если я пропущу ее.

     Она вернулась за стол, взяла цветок и начала вплетать его себе в волосы.

     — Тебе нельзя на жатву!

     — Я должна, — произнесла она тем же отстраненным голосом. — Мне нельзя говорить с тобой, иначе демоны вновь овладеют мной. Уходи.

     Витька сорвал с ее головы диадему, швырнул на пол и растоптал. Эли в ужасе глядела на происходящее.

     — Так нельзя!

     — Я не позволю им обидеть тебя. Эли, я тебя люблю, и без тебя не уйду.

     — Любишь? — она будто спрашивала сама себя.

     Витька заметил синяки у нее на ногах.

     — Он очистил меня от греховных мыслей, показал праведный путь. Я была неправа. Я сама во всем виновата, — она вернула ему книгу.

     — Эли, не делай этого.

     Резко открылась дверь, в комнату вбежала Душица.

     — Они идут. Быстро уходите!

     ***

     Толик подключил к колонке шланг и зафиксировал провод заземления. Все готово. Дольше тянуть время не получится.

     — Ну наконец—то, думал, ты умрешь, пока все подключишь, — высказался контролер. — Запускай.

     Нажать кнопку и потянуть рычаг — два действия, которые Толик выполнял за прошедшие годы сотни раз, наполняя и сливая бак за баком, литр за литром. Каждый раз ловил себя на мысли: а что будет, когда этот этап жизни закончится, как и предыдущие? И будет ли это — «после» ? Жизнь заставила его бояться перемен, жить по принципу «держаться того, что имеешь». И вот этот момент снова настал — перемены. Больше не будет как раньше, не будет как сейчас. И впервые Толик осознал, что больше не боится перемен. Пора вступить в них с поднятой головой, а все ненужное, мешающее жить — оставить в прошлом.

     Оставить там и убежище.

     Он включил насос и спустя секунду перекрыл подачу воды клапаном. Ранее незаметно подцепил к колонке магнитное устройство, обманывающее счетчик, так что снаружи создавалось ощущение, будто вода подается.

     Протянуть так хотя бы еще минуту. Или две…

     Контролер смотрел в планшет с бумагами, что—то там выписывал карандашом. В какой—то момент отвлекся и встретился взглядом с Толиком. В его глазах вспыхнула подозрительность.

     Контролер медленно подошел к растянувшимся на земле шлангу, наступил на него. Толик в этот момент уже бежал к нему, занося над головой разводной ключ. Контролер смотрел на него круглыми от ужаса глазами. Он успел лишь нажать кнопку на рации и прокричать нечто несвязное, после чего получил железным ключом по голове. Кровь хлынула из раны, словно сок из смятого помидора. Контроллер упал.

     Толик отвернулся, его стошнило. Голова шла кругом, тело трясло. Из прострации его вырвал голос из рации контроллера, требующий объяснить, что происходит у насосной.

     Толик схватил рацию, подбежал к работающему насосу, чтобы громкий звук заглушал голос, и нажал кнопку передачи.

     — Все нормально. Машина сливается.

     Наступившая пауза на мгновение дала надежду, что они поверили. Но затем из динамика раздалось:

     «Кто это говорит?»

     Толик разбил рацию об железный бак водовозки. Отключив шланг от колонки, запрыгнул в машину, врубил заднюю передачу и снес колонку с пьедестала. Из образовавшейся в бетоне дыры хлынула вода.

     ***

     Душица заперла дверь с внутренней стороны, прислушалась.

     — Кажется, прошли мимо, — вздохнула с облегчением.

     Витька посмотрел в окно. Прыгнуть с третьего этажа — разбиться насмерть. А если Толик подъедет прямо под окно? Витька машинально прикоснулся к поясу, позабыв, что вместе с одеждой оставил в квартире и рацию.

     — Душица, — воскликнула Эли требовательным тоном. — Это ты его привела?

     Женщина подошла к ней, взяла за руки.

     — Моя девочка, ты должна знать. Жатва — это не безобидный ритуал, о котором тебе рассказывали. Они будут издеваться над тобой, будут причинять тебе боль. Ты должна уйти как можно дальше отсюда. И никогда, никогда не возвращайся.

     — Что ты говоришь! Жатва — святой ритуал. Твои слова исходят из уст демонов.

     У Душицы на глазах выступили слезы.

     — Базилика, — она споткнулась на этом имени. — Моя Катенька рассказала, что они сделали с ней. Это ужасно. Я не верила ей, тоже думала, в нее вселились демоны. Какая же я была дура, я сама ее и погубила. Жрецы садисты и насильники, и Агроном среди них главный. Он давно предал заветы Богини, — она указала взглядом на ее синяки. Эли вздрогнула. — Моя доченька просила помощи, а я отвернулась от нее. Она не нашла поддержки и совершила ошибку. Ведь у нее не было выбора. Но у тебя он есть.

     — Базилика… Это правда, то что с ней случилось?

     — Я бы никогда не стала врать тебе. Я хочу помочь тебе. Это я обещала твоей матери.

     — Мама…

     Они обнялись и обе заплакали.

     — Тебя накажут, — сказала Эли.

     — Я уже наказана за то, что погубила собственную дочь. Мне гореть в аду.

     Эли сорвала с себя плащ, бросила на пол.

     — Уходите пока не поздно, — сказала Душица. — Идите направо к пожарной лестнице.

     В этот момент в дверь постучали. Раздался женский голос:

     — Петруша, открой.

     — Уже иду, через пять минут, — произнесла Эли.

     — Агроном послал за тобой. Открывай прямо сейчас.

     — Я еще не готова.

     — Петруша, не испытывай его терпение. Немедленно открывай.

     Душица с прискорбным разочарованием на лице посмотрела на Витьку и Эли.

     — Не успели. Простите меня.

     Витька подошел к двери и прислушался. Мужские и женские голоса, человек пять или шесть. Голыми руками с ними не справиться. Он принялся ходить по комнате, искать что—нибудь подходящее в качестве оружия. Нашел ножницы, которыми Эли резала цветы.

     — Когда я выйду и отгоню их, беги направо к лестнице, — сказал Витька девушке. — Внизу у насосной тебя встретит мой человек и увезет отсюда.

     — Петруша, если ты не откроешь дверь, мы ее выломаем! — произнес снаружи решительный, на этот раз мужской голос.

     — Я без тебя не уйду, — сказала Эли.

     — Сейчас главное вытащить тебя отсюда. Так хотел твой дядя.

     — Он умер, да?

     Витька не ответил, но Эли и сама поняла ответ.

     — Стой, — остановила она его. — Сделаем по—другому.

     Снаружи начали ломать дверь. Эли схватила стул и швырнула в окно. Стекло с грохотом разбилось, осколки посыпались на улицу.

     — Если войдете, я прыгну! — закричала Эли.

     — Петруша, не глупи! — послышался испуганный голос из коридора. — Давай поговорим.

     — Отойдите от двери!

     — Эли! — говорил жрец Ямс. — Ты запуталась, демоны вновь овладели тобой. Пойдем со мной, Агроном прогонит их.

     — Хорошо. Я выйду, если только вы уйдете!

     — Мы никуда отсюда не уйдем. Ломайте дверь! Быстро!

     Витька приготовился вступить в бой с любым, кто войдет в комнату первым. В следующий момент он заметил короткий кивок Душицы, обращенный к нему.

     Когда Эли поняла, что происходит, было уже поздно. Душица, накинув на себя шелковый плащ, прыгнула в окно. Витька успел закрыть Эли рот.

     — Она прыгнула! — закричали снаружи.

     — Прыгнула!

     — Быстрее вниз!

     Эли рыдала навзрыд, протянув руку к окну, словно пытаясь удержать Душицу.

     — Надо идти. Быстро!

     Витька открыл дверь. Снаружи никого. Они рванули направо к большому окну. Витька позволил Эли первой пролезть на железную лестницу. Сам пролез следом. Спустившись, они очутились на дороге, перекрытой с обеих сторон бетонными блоками.

     — Туда, — Витька указала в сторону насосной. Но затем заметил там толпу из нескольких десятков человек охраны.

     У него все упало. Неужели Толика поймали?

     — Вон они! Ловите ее! — закричали сверху.

     Охранники у насосной услышали крик и побежали к ним.

     — Витя… — произнесла Эли. — Что нам делать?

     С обратной стороны послышался грохот и визг железа. Витька и Эли обернулись. Снося бетонные блоки, к ним неслась водовозка. Тяжелая махина затормозила со свистом и развернулась, встав поперек дороги.

     Витька вскочил наверх, открыл дверь и помог Эли взобраться.

     Толик выбежал из машины и открыл клапан бака. Под тяжестью десяти тонн вода хлынула из шлангов наружу. Толик вернулся на водительское, врубил передачу и повел водовозку к шлагбауму.  Вододышащая змея моталась из стороны в сторону, заливая дорогу и препятствуя охране пуститься в погоню. Снеся шлагбаум, многотонная махина помчалась прочь.

     — Я заманил всю охрану к насосной, а сам объехал с другой стороны. Сработало. — сказал Толик довольный собой. Затем достал куртку и накинул на девушку.

     Эли сначала отбросила одежду, словно нечто чуждое и противное. Витька повторно накинул на нее куртку, сказал, что так надо. На этот раз она не стала сопротивляться.

     Спустя двадцать минут они остановились на глухой улице где—то на севере кольца. Двигатель кряхтел и дымил.

     — Повредили радиатор. Движку надо остыть, — сказал Толик.

     Они вышли из машины, Толик поднял кабину и принялся ковыряться с инструментами внутри. Витька надел запасную форму.

     Эли в страхе оглядывалась по сторонам. В осознанной жизни она впервые оказалась за стенами Гарднера. Витька обнял ее. Эли прижалась к нему всем телом, заплакала.

     — Душица… Как жаль.

     — Она спасла нас.

     — Это так ужасно. Что теперь будет? Я не знаю, как жить в этом мире, не знаю правил.

     — Все будет хорошо. Я тебя никому не отдам.

     Витька хотел сказать «обещаю», но не стал. Больше не будет говорить пустых слов, а будет делать. И Эли не пожалеет о своем выборе.

     — Движку хана, далеко не уедем, — сказал Толик спустя полчаса. — Надо будет сменить машину, если хотим уехать за кольцо. Там поищем убежища, возможно, где—то осталась вода.

     — Мы никуда не поедем.

     — Нас ищут все общины, — объяснил Толик. — Если хотим выжить, надо уезжать как можно дальше.

     — Нет. Я больше убегать не стану.

     Толик немного подумал и кивнул.

     — Тогда куда?

     Витька улыбнулся.

     — Домой.

     ГЛАВА 16

     — Мы давно охотились за этими выродками, но никак не могли отыскать их логово. — Фридом наблюдал за тем, как его бойцы заматывают трупы каннибалов в мешки и бросают в кузов грузовика. – Мужчин и детей они убивают сразу — выкачивают кровь, а трупы скармливают тварям. Женщин оставляют в живых, насилуют и ждут, пока те забеременеют. Похоже, ни один ребенок так и не выжил. Только недавно мы смогли засечь, откуда они совершают вылазки. Хотели ударить ночью, но, когда узнали, что сегодня днем взяли троих наших, решили не ждать, — он взглянул на сваленную в кучу окровавленную одежду — все, что осталось от его людей. — Не успели.

     К Фридому обратился подчинённый:

     — Четверо ушли в тоннели. Оставим людей на случай, если они вернутся?

     — Нет, — ответил Фридом. — Мне сегодня понадобится каждый ствол.

     — Как я рад тебя видеть, брат, — обратился к Фридому Фонарь.

     Они пожали руки, обнялись.

     Фридом с прищуром посмотрел на Кобальта, стоявшего в стороне и не проявляющего дружелюбности к бывшему напарнику.

     Из подземного музея спасли трех истощенных до предела женщин, они едва передвигались на ногах. Их уложили на носилки и унесли в машины. Последними вывели Грудинина и Локуса. Когда началась заваруха, фокусник в лучших традициях профессии, испарился в воздухе, прибрав с собой и мальчика. Пока все не утряслось, они отсиживались в каком—то закутке.

     Вскоре все расселись по машинам и двинулась на северо—запад по Проспекту мира. Не доехав виадука, соединяющего Проспект мира и Ярославское шоссе, машины свернули к массивному зданию гипермаркета. Навстречу им бежали люди, приветственно махали руками. Когда машины остановились недалеко от входа, люди кинулись обнимать вернувшихся бойцов – своих мужей, отцов, братьев.

     — Добро пожаловать, дорогие гости, в наш скромный дом, — сказал Фридом.

     Кобальт осмотрелся. Вокруг здания не было заборов, защитных рвов и даже дозорных пунктов.

     — Как вы защищаетесь от тварей? – спросил Фонарь.

     — Мы научились сосуществовать с ними в мире, — ответил Фридом. — Мы не трогаем их, они не трогают нас, — он посмотрел на ошарашенного Фонаря и добавил: — В отличие от людей, с ними можно договориться.

     — Договориться…, — повторил Кобальт с нервной насмешкой. – Подкармливая их человечиной.

     — Любой договор подкрепляется взаимной выгодой.

     Внутри здания гипермаркета находилось не менее двухсот человек: в основном старики и старухи, инвалиды, женщины, дети. Выглядели люди жалко: грязная одежда, потухшие лица, голодный взгляд. Размещались они прямо на полу — кто на тряпках, кто в старых покосившихся палатках.

     — Вот они кровожадные бандиты, беспощадные убийцы, — сказал Фридом. — Не таких урок вы ожидали встретить, не так ли?

     — Откуда все они? – спросил Грудинин.

     — Отовсюду. Кого—то выгнали из общин, другие сбежали из рабства. Здесь самые разные люди, но их объединяет одно — все они ненужный балласт Садового кольца, лишние рты, от которых решили избавиться.

     — Их так много, — воскликнул Фонарь. — Просто не верится.

     — Кого—то мы подобрали на грани смерти от жажды, выходили, дали кров. Большинство же приходят сами. Мы никого не гоним, помогаем каждому как можем.

     Проходивший мимо старичок подошел к Фридому и костлявыми ладонями взял его за руку, поклонился.

     — Спасибо, что спасли мою дочь, — он обнял Фридома. — Я уже не надеялся ее увидеть…

     — Татьяна много страдала, мы едва успели, — Фридом постучал старика по тощим плечам. — Теперь все будет хорошо, она в безопасности.

     — Не знаю, как вас благодарить. Позвольте отдать вам свою норму сегодня.

     — Вам она нужнее, Владимир Иваныч. Берегите себя и дочь. Я распоряжусь, чтобы она получала повышенную норму воды, пока не восстановится.

     — Дай вам бог здоровья за все, что вы делаете. Спасибо.

     Старик еще раз поклонился и ушел.

     — Помогаем каждому как можем, — повторил Фридом, смотря ему вслед.

     — И иногда режете их на куски, — добавил Кобальт.

     Фридом снисходительно взглянул на бывшего напарника.

     — К сожалению, не все так хорошо у нас, как хотелось бы. Из—за болезней и нехватки воды, у нас высокая смертность. И да, мы используем тела в качестве корма для тварей. Это вынужденная мера ради безопасности живых.

     — Вы ничем не лучше каннибалов, — сказал Кобальт. — Они по крайней мере не прикрываются красивыми словами о спасении бедных и обездоленных.

     Фридом помолчал несколько секунд, не сводя со сталкера пристального взгляда. Потом заговорил:

     — Посмотри внимательно, кого ты видишь? Тех, кто привык каждый день получать воду и еду сколько пожелает, как граждане Кремля? Или тех, кто привык просыпаться в теплой постели, и не думать о безопасности своих детей, как типичные мидовцы? Есть свежие овощи и фрукты, как гарднерцы? Нет. Эти люди прошли такое, что никому из вас и не снилось, и каждый из них готов пожертвовать своим телом после смерти ради безопасности остальных. Мы никого не заставляем, это их решение. Если умру я, и мое тело пойдет на корм тварям.

     Стоявшие рядом бойцы также отозвались о готовности.

     Кобальт оглядел заполненный людьми ангар, все еще не в силах переварить услышанное и увиденное. Неужели все эти жуткие истории про хладнокровных убийц, воров, для которых нет ничего святого – вранье? Нет, Кобальта этой чушью не проведешь. Он видел урок в деле, сам едва не погиб от их рук.

     — И ты у них главный?

     — Так захотели люди, — ответил Фридом.

     — Значит, это ты руководишь нападениями на общины, грабишь колонны с водовозками, убиваешь людей?

     Фридом изменился в лице — слова Кобальта ему были неприятны. Он взял себя в руки и заговорил сдержанно:

     — В Садовом кольце создана насквозь лживая система во главе которой стоят люди, не знающие жалости и сострадания. Они готовы выбросить за стену беспомощного старика или ребенка, которому не досталось нормы. Эта система порочна, и не имеет права на существование, каждый, кто живет в ней — принимает правила игры, а значит соучастник. И да, мы грабим водовозки и убиваем, если потребуется. Мы делаем это ради людей, от которых избавились, как от ненужного хлама из гаража. Посмотри на них, они выжили наперекор судьбе, они также хотят пить и есть, как кремлевец или мидовец. Хотят жить, — Фридом подошел к Кобальту вплотную. — Я понимаю тебя, друг мой. Впервые оказавшись здесь, я тоже мыслил, как и ты, но потом осознал, что то, что внушали мне в кольце – вранье от начала и до конца. Ваши правители: Иван Иваныч, Батя, Суворов, Агроном, даже наш старый друг Ленни – предатели человеческой расы, продавшие свою совесть ради хорошей жизни, каждый день закрывающие глаза на несправедливость, на то, что многие люди, не получившие счастливого билета в общины, вынуждены умирать, пока другие жируют.

     Повисло молчание. Кобальт и Фридом смотрели друг другу в глаза.

     — Спасибо за помощь. Теперь мы уходим, — Кобальт обернулся к своим и кивнул.

     Вокруг сгустились вооруженные бойцы.

     — Любой может прийти, но уйти не так просто, — догадался Кобальт.

     Фридом обернулся к подчиненному и приказал, кивнув на Фонаря, Грудинина и Локуса:

     – Накормить и напоить, пусть их осмотрит врач. А мы пока с бывшим напарником прогуляемся.

     Фридом и Кобальт медленным шагом направились через гипермаркет к противоположному выходу.

     — За последний год наша численность сильно выросла, — заговорил Фридом. — Нам все труднее обеспечивать людей водой. Водовозки стали лучше охранять, каждый раз я теряю бойцов. Так дальше не может продолжаться.

     Они вышли из здания. На бывшей парковке стояли ряды военных грузовиков, БМП, БТРы, танки, самоходные орудия, передвижные ракетные системы. Несколько десятков бойцов отрабатывали захват импровизированного лагеря противника.

     — Мы готовились много месяцев, теперь настало время действовать. Сегодня мы захватим Кремль. Губернатора и всю его свиту ждет смерть за все те преступления, что они совершили. Диктатуре Кремля придет конец.

     — И что изменится, когда ты придешь к власти? — спросил Кобальт. — Станешь продавать воду со скидкой?

     — Питьевая вода станет бесплатной для всех. Мы объявим Москву местом возрождения человеческой цивилизации, новым Вавилоном. Любой выживший будет знать, что всегда получит здесь кров и стакан воды.

     Узнается старый Фридом, с его вечными загонами про вселенскую справедливость. Он не понимает одного — бесплатно можно раздавать только то, что ничего не стоит. В реальности его планы совсем далеки от реализации. Мощности водоустановок в Кремле не хватит, чтобы напоить всех желающих. Всегда будет тот, кому не достанется, и он захочет взять причитающееся ему силой.

     — Я благодарен тебе за то, что спас нас, — сказал Кобальт искренне. — И рад узнать, что ты жив. Хотел бы о многом поговорить, но сейчас у меня нет на это времени. У меня важное дело в Королеве, и нужно добраться туда в течение часа.

     — Зачем тебе туда?

     Сказать ему об истинной цели? Нет уж, слишком опасно.

     — Нужно отвести мальчика к его родственникам.

     — В Королев? Там нет ни одной живой души, уж поверь мне. Мы там давно все обследовали.

     — Я все же попытаюсь, — сказал Кобальт.

     — Ты туда не доберешься даже на танке. Твари из Лосиного острова облюбовали Ярославку, их там тысячи. Мы с ними, мягко говоря, не в ладах, поэтому не суемся. И никого туда не пустим, иначе твари могут воспринять это как нападение, а нам лишние проблемы не нужны.

     — Фридом, пожалуйста, это вопрос жизни и смерти. Просто отпусти нас, дай два калаша и машину — сочтемся, обещаю.

     Фридом вздохнул.

     — Извини. Видишь ли, брат, мне нужны такие люди, как ты. У меня каждый ствол на счету, а ты за три сойдешь. Пойдем с нами. Как в старые времена — ты и я.

     — Неужели ты всерьез думаешь захватить Кремль с помощью этого металлолома? Очнись, красные стены тебе не по зубам. Гвардейцы вас даже к реке не подпустят.

     Фридом кивнул.

     — Ты абсолютно прав.

     Похоже, в нем еще осталась частица разума.

     — Бить противника в лоб, когда у него забрало опущено — самоубийство. Внезапность даст преимущество, но в случае с Кремлем и этого недостаточно, пока внутри остается их главная сила — гвардия. Мы давно искали способ выманить ее за стены и наконец нашли.

     Тут до Кобальта дошло. Бомж в книжном был диверсантом Фридома.

     — Его задачей было дестабилизировать ситуацию в кольце. Первоначально планировалось убить пару дружинников и подставить сталкеров, но та летающая тварь сделала все за нас. Потом я понял, что на самом деле это был божий ответ на все наши молитвы. Признаться, я не рассчитывал, что все пройдет настолько блестяще. Знаю, ему пришлось оболгать тебя, и поверь это решение далось мне с трудом, но эти люди хотят пить. Ты на моем месте поступил бы так же.

     — Ты высыпал соль не на ту рану. Кремль не станет вмешиваться в чужую войну, — сказал Кобальт. — Более того, он сделает все, чтобы ее не допустить.

     — Штурм уже начался. Мид ударил первым.

     — Ты врешь. Не может быть.

     — Суворов уже не отступит. Гвардейцы только что выдвинулись к нему на помощь. Наш план сработал. Кремль обескровлен и не ожидает нападения. Путь открыт.

     Кобальт почувствовал, как сердце забарабанило в груди. Мид атаковал? Что могло их сподвигнуть?

     — Позволь связаться с ними по рации, — попросил сталкер.

     — Утечка информации недопустима, — Фридом положил руку ему на плечо. — Я понимаю, что ты чувствуешь. И у тебя будет возможность отомстить. Тебе выдадут форму и оружие, через час выдвигаемся.

     Фридом зашагал обратно к гипермаркету. Кобальт смотрел ему вслед. Что теперь делать? Возвращаться и помочь своим? Мид не справится в одиночку против двух армий. Людей надо эвакуировать. А что потом? Без технологии очистки воды, выживших все равно ждет смерть от жажды.

     — Постой, — Кобальт догнал его. – Этот мальчик знает, как очистить темную воду. Позволь доставить его в Королев, и я поделюсь технологией с тобой тебе. У тебя будет столько воды, сколько захочешь.

     Фридом скептично улыбнулся.

     — Темную воду нельзя очистить.

     — Фридом, пожалуйста.

     — Атака состоится сегодня, мой друг, и ты примешь в ней участие. Я слишком долго готовился к этому дню и не упущу своего шанса.

     ***

     Трупы дружинников свалили в кучу и прикрыли сверху ветками и травой. Витька насчитал два десятка тел, хотя, возможно, их больше – бинокль у Толика не ахти какого качества. Стены Мида в районе первого и второго этажа были усеяны пулевыми отверстиями, из почерневших от копоти окон поднимался дым.

     Стычка была непродолжительной, но весьма кровавой.

     — Батя начал палить первым, — сказал Котел, выдыхая сигаретный дым. – а дальше пошло—поехало. Они из танков шмальнули, наши ответили из РПГ, подбили пару их машин. Не знаю, кто на стоп нажал, но как—то все само собой затихло.

     — Уверен, что тетю Олю убили? – спросил Витька с надеждой. – Тебя же там не было.

     – Мне Фарик рассказал. Он ее видел. Ранение в живот. Говорит, шансов не было.

     Витька тяжело вздохнул.

     — Я знаю, ты не стукач, — сказал Котел. — Кто бы что ни говорил.

     — А если все—таки стукач?

     Котел затянулся и затушил бычок о подвальную стену.

     — Тогда он сам тебя убьет.

     «Черный ход, я база. Прием», — передали по рации.

     — Черный ход на связи, — отозвался Котел.

     «Впускай его».

     Котел отошел от входа в тоннель на два шага и кивнул. Витька, Эли и Толик друг за другом пролезли внутрь. На другой стороне их встретил Опер и трое вооружённых сталкеров.

     Непривычно видеть, как еще недавно родные люди целятся в тебя из автоматов, как во врага.

     — Я бы тебе сейчас голову отвернул, поганец, — сказал Опер озлобленно.

     — И тебе привет.

     — Заткнись и топай.

     Витька посмотрел на Толика и Эли.

     — Без них, — сказал Опер.

     — Витя…, — испуганно обратилась Эли.

     — Все будет хорошо, — он взял ее за руку, Опер обрубил их хват дулом автомата.

     Витька пихнул Опера в плечо, тот в ответ ударил его прикладом в грудь. Они сцепились, началась потасовка. Витьку повалили на пол.

     — Не бейте его, — взмолилась Эли.

     Витька перестал сопротивляться. Его обездвижили и подняли на ноги, заломав руки.

     — Иди давай, говнюк! – скомандовал Опер, потирая ушибленную челюсть.

     — Присмотри за ней, — попросил Витька Толика. Тот кивнул.

     Первый этаж утопал во мраке, пахло гарью. Образовавшийся после боя хрустящий ковер из бетонной крошки покрывали множественные следы армейской обуви. Была здесь и кровь.

     — Кто еще пострадал? – спросил Витька, пока его вели под конвоем.

     — Сколько пострадали – все твои.

     Опер остановился перед дверью кабинета Бати, стукнул дважды.

     — Я тебя тут подожду, — сказал он, намекая, что следующая их встреча станет для Витьки последней.

     Черный сгорбленный силуэт, напоминавший каменное изваяние, стоял у окна. От Бати физически ощущалось напряжение, словно в любой момент он взорвётся, как живая бомба, унесся с собой в могилу не только Мид, но и все Садовое кольцо.

     — Альфа 2.1. Я Батя. Внимание. Восемь противников обходят тебя справа. Переместись на северо—запад. Огонь открывать по команде. Прием. — сказал он в рацию, параллельно выглядывая в щель между ставнями.

     «Альфа 2.1. Вас понял. Перемещаюсь. Жду команды».

     — Бронебойный. Я Батя. Приготовиться. По команде уничтожить цель – танк на центральной площади, второстепенные цели – БМП с активными пулеметными расчётами. Прием.

     «Бронебойный. Вас понял. Жду команды».

     — Это все Ток, — сказал Витька. – Это он стукач, не я.

     — Знаю, — ответил Батя.

     Витька с облегчением выдохнул.

     — Зачем пришел? – спросил Батя, так и не удостоив его взглядом.

     Витька помолчал и сказал:

     — Котел рассказал про эвакуацию. Разрешите пойти с вами, я помогу защитить людей.

     — Защитить, — повторил Батя. – Да, это им потребуется.

     Его лицо напоминало резиновую маску с абсолютно отсутствующим выражением. Сквозь стеклянные глаза просвечивала пустота.

     — Эвакуация через час. Ступай.

     — А вы, что не идете со всеми?

     Батя глотнул воды из фляги, грубо вытер лицо рукавом, оцарапав при этом щеку железной пуговицей на манжете. Боль он не заметил, как не заметил бы и пулевое ранение. В нем бушевала иная боль — всеобъемлющая, перекрывающая любые возможные границы физического состояния. И эту боль он не собирался отпускать — она питала его, взывала к мести.

     — Я убил того, кто выстрелил в тетю Олю, — сказал Витька.

     Батя опустил тяжелый взгляд в пол, по его каменному лицу потекли слезы. Витька почувствовал подкатывающий к горлу ком. В памяти пронесся момент: Робсон целится, стреляет, ухмылка расплывается на его довольной физиономии.

     Опер прав, Витька виноват в том, что случилось. Из-за его глупых поступков сегодня погибли люди.

     Радиостанция на столе запищала.

     «Говорит Губернатор. Батя ответь».

     Батя на сообщение не реагировал, продолжая смотреть перед собой отрешенным взглядом.

     «Батя, если слышишь, срочно ответь».

     Снова молчание.

     «Я еще могу тебе помочь. Верни мальчика, и я уговорю Суворова снять блокаду. Этот мальчик наша надежда на выживание, не дай ему погибнуть из—за своих принципов. Открой ворота, впусти гвардейцев, мы обеспечим безопасность твоих людей. Я тебе обещаю, что никто не пострадает. Прошу, не натвори глупостей…».

     — Передай это Кобальту, – сказал Батя, подойдя к столу и отключив рацию.

     На стол легла небольшая книжечка с детскими сказками.

     – Оля просила меня сохранить ее, больше в этом нет необходимости. Скажи, что я прошу прощения.

     — Вы не передумаете?

     Батя вызвал Опера и потребовал выдать Витьке оружие.

     — Готовь эвакуацию. Я отвлеку их на себя.

     Опер глубоко вздохнул. Заметно, что он не согласен с этим планом, но переть против командира бывший полицейский не собирался.

     — Кобальт не вышел на связь в оговоренное время, — сказал Опер. – Полагаю, он погиб. Я настаиваю, что надо отменить эвакуацию и вступить в переговоры.

     — Он будет там, — отрезал Батя. – И ты лично поведешь людей.

     — Есть, — выдавил из себя Опер.

     Так вот почему штурм задохнулся. Губернатор думает, что мальчик здесь, поэтому боится, что тот погибнет. Великий князь не решился перечить воли губернатора и отменил штурм, но желание Робсона утопить мидовцев в крови, все испортило. Убийство тети Оли разожгло огонь войны. Мид атаковал, и такую пощечину великий Князь уже не простит. Сколько еще Губернатор сможет сдерживать лавину?

     В коридоре Витька ловил на себе укорительные взгляды. Люди были напуганы, многие тащили собранные на скорую руку поклажи с вещами. Дети плакали и просили остаться дома, где родились и выросли. Родители, в свою очередь, пытались объяснить, что эвакуация нужна для их безопасности. Очередной хлопок снаружи воспринимался как начало атаки, люди пригибались, жались к стенам.

     Проходя мимо комнаты, в которой располагался наблюдательный пункт, Витька остановился. У входа дежурил дозорный, сквозь приоткрытую дверь виднелась кушетка, на которой, свесив голову, сидел Дюша Ток. Встретившись с Витькой взглядом, Ток тут же опустил глаза в пол, пригнув голову так низко, насколько позволяют шейные позвонки. Пристрелить бы его прямо сейчас. Однако, заметно, что боль от потери сестры стала для Тока еще большой пыткой нежели смерть.

     Пусть живет и мучается.

     Витька поднялся в квартиру Кобальта. Не счесть сколько раз входил сюда, но сейчас пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить себя переступить порог. Еще недавно тут проживали самые дорогие ему люди — дядя Дима, спасший его от смерти в детстве, Тетя Оля, вырастившая его, как родная мать. Как же так произошло, что их больше здесь нет? Где прошла та черта, за которой жизнь перестала быть прежней? Он посмотрелся в зеркало. И тут до него дошло, почему все так пялились на него – форма дружинника. Он судорожно сорвал с себя одежду, кинул на пол. Сел на колени и разрыдался.

     ***

     Кобальт нашел Фонаря у склада, где тот знакомился с новой семьдесятчетверкой.

     — Коб, гляди какое качество, ни разу нестреляный. Как с завода.

     Заведующий складом, мужичок в зеленой футболке и ковбойской шляпе, уточнил у Кобальта его размер, после чего выдал упакованную в целлофан форму и берцы.

     — У тебя тут, что ателье свое? – усмехнулся Фонарь.

     — Типа того, — ответил кладовщик.

     Фонарь вытащил рожок из автомата, нахмурился.

     — Патроны получишь, когда Фридом разрешит, — объяснил мужичок. — Меры предосторожности.

     — Ясно.

     Воткнув пустой рожок на место, Фонарь повесил автомат на плечо и посмотрел в сторону гипермаркета.

     — До сих пор не могу поверить, что все это время Фридом был жив.

     — Угу, — процедил Кобальт, натягивая форму.

     — Знаешь, что в Миде творится?

     — Наслышан.

     — Сегодня мы отомстим за наших. Люди Фридома здравые ребята, поддержут.

     — У нас был другой план, — сказал Кобальт.

     — Ты слышал Фридома, по Ярославке нам не пройти.

     — Значит, остаешься?

     — А что есть выбор?

     — Для тебя, похоже, нет.

     Фонарь огляделся на кладовщика — не подслушивает ли тот, и заговорил вполголоса:

     — Парни шепнули, что Фридом никого не отпускает. Здесь все становятся частью общего.

     Кобальт вспомнил, как урки разбрасывали куски человеческих тел, вспомнил довольное рычание голодных тварей, пожирающих тех, кто еще недавно был «частью общего». Фридом ошибается, если думает, что тварей можно приручить, как послушных собак. Бешеное животное нельзя приручить, его можно только пристрелить. После всего горя, что твари принесли людям, никакого перемирия с ними быть не может. Это наша планета, наша земля, а они здесь чужие.

     Фридом не собирается помогать Миду. Ему выгоден военный конфликт на окраине кольца, и чем горячее, чем ожесточённей бои – тем лучше. Спасти мидовцев можно только одним способом – увести их из Москвы. Но для этого нужна вода.

     Времени совсем не осталось.

     «Возьми меня с собой».

     Ему стало бы намного спокойнее, если б Ольга была сейчас рядом. У них скоро будет ребенок – эта мысль согревала, но одновременно заставляла еще больше нервничать. Как она там? Не пострадала ли во время штурма? Если с ней что—нибудь случится, он никогда не простит себя за то, что оставил ее там одну.

     Возле гипермаркета началась какая—то суета. Кладовщику пришло сообщение по рации. Он засобирался, стал торопливо закрывать контейнер.

     — Что случилось? – спросил Фонарь.

     Тот взглянул на сталкеров и с недовольством в голосе сказал:

     — Ваши сбежали.

     Кобальт быстрым шагом направился к гипермаркету. Ему перегородил дорогу сопровождавший боец.

     — У меня приказ валить тебя, если решишь сбежать.

     — Сбегают оттуда, а я иду внутрь.

     Кобальт прошел мимо него.

     — Не понимаю, как это случилось, — докладывал растерянный боец Фридому. – Они сидели рядом, я отвернулся, и они будто испарились.

     — И никто их не заметил? – спросил Фридом остальных.

     Бойцы молчали, переглядывались.

     Кобальт отлично понимал, что произошло. Локус уже демонстрировал подобное ранее, но обдурить сразу несколько десятков человек – это совсем иной уровень.

     — Прочесать ангар, они могут прятаться внутри. Обследовать окрестности.

     Что ж ты творишь, хренов иллюзионист? Бежать одному с ребенком, когда вокруг все кишит тварями, на свободе бродят каннибалы, а вооружённые урки знают здесь каждый закуток – самоубийство.

     Кобальта осенило.

     Грезящий былыми успехами Великий Грудини неспроста попросился в экспедицию. Он с самого начала заметил потенциал Локуса и захотел превратить его в часть своей концертной программы. Мальчик, читающий мысли и способный управлять сознанием других людей, произведет фурор на любой сцене. Как же Кобальт раньше не догадался? План был прост с самого начала: внедриться Локусу в доверие, а потом, дождавшись подходящего момента, кинуть Кобальта и сбежать вместе с ним в Питер, или куда он там собирался?

     — Позволь помочь, они не выживут вдвоем, — попросил Кобальт.

     Фридом посмотрел на него, с удовлетворением отметил новую форму и автомат.

     — Поедешь со мной.

     Во внедорожник сели четверо — Фридом на переднее пассажирское, Кобальт с бойцом расположились сзади. Автомобиль сделал круг на стоянке и выехал на Проспект мира.

     — Едем к ВДНХ, возможно, они решили вернуться в кольцо, — сказал Фридом.

     — Дай патроны, вдруг каннибалов встретим, — попросил Кобальт.

     — Я тебя взял не для помощи в бою, а чтоб ты уговорил их сдаться.

     — Там ребенок и старик. Они не окажут сопротивления.

     — Я не могу допустить утечки информации. Они видели технику, слышали разговоры, — Фридом обратился к водиле. – Гони. Они не могли далеко уйти.

     В следующий миг произошло нечто совершенно необъяснимое. На абсолютно пустой дороге, будто из воздуха, возник мчащийся навстречу на огромной скорости грузовик. Кобальт узнал его — из него урки разбрасывали пищу для тварей.

     Уклоняясь от столкновения, водитель внедорожника резко вывернул руль вправо. Автомобиль наехал на бордюр, перевернулся и, сделав несколько оборотов, улетел в кювет. Затормозил на боку.

     В салон через разбитые окна хлынула дорожная пыль.

     Кобальт пришел в себя. Голова трещала, в глазах после такого аттракциона троилось. Стонал от боли сидевший рядом боец — его правая нога угодила между передним сидением и кузовом машины и теперь была неестественно вывернута, через порванную окровавленную штанину торчала кость.

     Кобальт почувствовал, как его тянут за плечо. Словно из пустоты в окне материализовался Грудинин.

     — Давай, быстрее. Вылезай наружу.

     Кобальт подался наверх. Внезапно его схватили за ногу. Обернувшись, он увидел Фридома, придавленного трупом водителя. Голова у него в крови, лицо исцарапано осколками, он находился на грани потери сознания. Кобальт освободил ногу и, прихватив автомат с боевыми патронами, выбрался наружу.

     Локус сидел на земле рядом с разбитой машиной, сложив голову на колени.

     — Ему очень плохо, — сказал Грудинин. —   Его надо…

     — Чшш…

     Со стороны гипермаркета мчались автомобили с подмогой, позади маячили бегущие бойцы.

     — Дима! – выкрикнул Фридом из машины. Было слышно, как он пытается выбраться. – Не глупи… сдавайся…

     — Уходим, — Кобальт кивнул в сторону железнодорожной станции.

     — Он не может идти. Ему нужен врач, — Грудинин указал на мальчика.

     — Тогда бери его на руки и неси! – рыкнул Кобальт, толкнув фокусника в плечо.

     Грудинин растерянно огляделся на преследователей. Кобальт подхватил мальчика, грубо вложил ему в руки. Локус свесил голову, и, кажется, снова потерял сознание.

     — Побежал, быстро! – сталкер передернул затвор автомата. — Или я тебя сам пристрелю.

     Они поскакали по ухабам, через заросли травы по пояс, к железнодорожной станции. Кобальт указал на дыру в заборе. Вскоре сзади прогремели выстрелы.

     Кобальт развернулся, сел на колено и прицелился. Палил по ним, высунувшись из раскуроченной машины, Фридом. Правый глаз, которым тот всегда целился затек, рука дрожала — от этого пули летели бесцельно. Кобальт мог бы снять его прямым выстрелом в голову, с такого расстояния раз плюнуть, но что—то его остановило. Когда у Фридома кончились патроны, он продолжал давить на спуск, несмотря на ушедший назад затвор.

     Подъехала подмога. Из машин выскочили бойцы — несколько бросились на помощь командиру, другие, спрыгнув с дороги в кювет, побежали следом за ними.

     Кобальт с Грудининым заскочили в дыру в заборе. Скрываясь от пуль за ржавыми составами, пересекли несколько десятков жд путей и выскочили на объездную дорогу. С обеих сторон по ней мчались машины, отрезая им путь к бегству. Сзади уже нагоняли пешие бойцы. Впереди возвышалась непроглядная стена главного лесопарка Москвы, самого большого и красивого, и самого опасного места из возможных. Только там их преследовать не станут.

     Схватив остолбеневшего от страха Грудинина, Кобальт ринулся к ржавому заборчику нацпарка «Лосиный остров». Перемахнув через него, они нырнули в плотные заросли.

     ГЛАВА 17

     В лесу было тихо и темно. Разросшиеся на потенциале темной воды деревья закрывали могучими кронами небо сплошной крышей. Благодаря отсутствию света, трава и кустарники выросли невысокими – видимость составляла сносные метров тридцать, а с фонарем все пятьдесят.

     Локус все еще оставался без сознания. Грудинин потрогал его лоб.

     — Он горит.

     — Осталось немного. Пошли.

     — Ты что не понимаешь? — Грудинин грубо отдернул его. – Нам здесь не выжить.

     — Мы не умрем!

     — Если Локуса не отвести к врачу сейчас, он точно умрет.

     — Может быть, ты не заметил, здесь нет медпункта. И скорая как пятнадцать лет трубку не поднимает.

     — Надо вернуться в кольцо.

     Кобальт посмотрел Грудинину в глаза.

     — Если мы не извлечём из него информацию, люди в Миде умрут. Пока Кремль верит, что мы прячем мальчика там, у нас есть шанс их спасти.

     Грудинин виновато опустил взгляд.

     — Ты что—то знаешь? – спросил Кобальт.

     — Я слышал, как Фридом говорил кому—то по рации о тебе и мальчике. И…

     — Ну, говори же.

     — И приказал рассказать Кремлю, что вы сбежали.

     Кобальт сжал челюсти от злости. Фридом сделал это нарочно, чтобы у Суворова больше не было препятствий атаковать Мид. Армия Кремля выдвинулась не для того, чтобы удержать взбунтовавшегося князя, а чтобы помочь ему раз и навсегда решить вопрос с неугодными сталкерами.

     «Ничего личного, Кобальт, всего лишь борьба за свободу».

     Кобальт закрыл глаза, глубоко вздохнул, подумал.

     — Уверен, профессор поможет ему, — сталкер взглянул на мальчика. — Так что, если хочешь, чтобы он выжил, нужно идти прямо сейчас.

     Впереди что—то зашуршало в кустах. Кобальт вскинул автомат и прицелился. Через секунду на свет выскочил зверек, похожий на сурка, только размером с собаку, и нырнул в нору. Кобальт убрал палец со спуска, выдохнул.

     — Ты должен кое—что знать, — сказал Грудинин настороженно, будто прощупывая реакцию Кобальта. — Я думаю… почти уверен… Локус все выдумал про очистку воды.

     — Что за бред ты несешь?! — Кобальт схватил его за шиворот, пригнул к земле.

     — Думаешь, не знаю, чего ты добиваешься? Даже не пытайся, меня обдурить. Я тебя насквозь вижу. Ты давно задумал сделать его частью своей концертной программы. Новая иллюзия Великого Грудини! Мальчик телепат!

     — Неправда…

     — Прикрываешься заботой о его здоровье, а на самом деле хочешь использовать его. Тебе наплевать на людей, которые прямо сейчас умирают в Миде. Ты не знаешь, что такое семья и честь, ты всего лишь мелкий жулик — был им и останешься.

     Кобальт отпустил его.

     Листва шуршала на ветру — казалось, кто—то ходит вокруг, дышит, скрежетает зубами. Твари уже рядом, Кобальт это чувствовал. Пока они выжидают, дают жертвам освоиться, потерять бдительность.

     — Ты прав, я никогда не ценил того, что имел. Морошка был для меня как сын, его убили, и знаешь почему? Потому что он доверился тебе, а я не сумел его защитить. Все, кто любят тебя, умирают. Я не хотел, чтобы ты погубил и этого мальчишку. Я хотел спасти его от тебя, поэтому обманул охрану в гипермаркете — все—таки я еще кое—что умею. И знаешь, что – я уговаривал его бросить тебя и вернуться в кольцо, чтобы он не повторил судьбу Морошки. Потому что тебе плевать — выживет он или нет, ты хочешь только одного – получить от него желанное.

     — Он отказал тебе, — догадался сталкер.

     — И потратил оставшиеся силы, чтобы вызволить тебя. А теперь подумай зачем. Зачем ему нужен был ты с самого начала? Кто мог провести его этой дорогой? Только великий Кобальт. Но как убедить его бросить жену и пойти на верную смерть? Правильно, дав ему то, что он хочет больше всего. Возможность встретиться с дочерью.

     — Заткнись, — сквозь зубы сказал Кобальт.

     — Локус считывает потаенные желания людей, чтобы ими манипулировать. Вспомни, как он внушил женщине в палатке, что он — ее мертвый ребенок. Иначе она бы сдала нас. У иллюзионистов это называется маскировкой, мы пользуемся этим приемом, чтобы отвлечь внимание зрителя — заставить его действовать в наших интересах. Локус обманул тебя, и страшно то, что никто не знает, чего он хочет на самом деле, и что нас ждет в той точке, куда мы идем.

     — Твои штучки на меня не действуют. Даже не пытайся.

     — Твоя дочь умерла, Дима.

     Кобальт схватил Грудинина левой рукой, приставил дуло к голове.

     — Заткнись, просто закрой свою пасть, червяк.

     — Ты был без сознания, — заговорил фокусник, глядя ему в глаза. — Мы видели, как самолет взлетел, а потом упал где—то на северо—востоке. Урки сбили его. Никто бы не выжил в такой катастрофе. Ни Батя, ни твоя жена так и не решились рассказать тебе правду.

     — Ты врешь. Она жива.

     — Дима…

     — Ты со мной или идешь нахер? Решай сейчас!

     Грудинин с жалостью взглянул на мальчика.

     — Он еще ребенок. Его потенциал намного сильнее того, что мы видели. Он пока этого не осознает. Важно, чтобы рядом был человек, который поможет ему справиться. Иначе последствия будут ужасны.

     — Это да?

     Грудинин кивнул.

     Кобальт убрал ствол от его головы. В горле пересохло. Воды у них нет. Но будет много воды, надо только доставить мальчика к профессору.

     Локус застонал. Его губы посинели, оголились острые скулы. Времени уже нет. Он умирает.

     Рисковать всем ради всех.

     Протоптанные туристами тропинки давно заросли. Они двигались через чащу на максимально возможной скорости, путь держали по компасу. Отовсюду доносились странные звуки. Кобальт то и дело останавливался, целясь в направлении звука, но никто не показывался. Создавалось впечатление, что их сопровождают, словно важных гостей, которых запрещено трогать.

     Пока.

     Вскоре впереди показалась тварь огромного размера с длинной шеей и массивным телом. Кобальт прицелился.

     — Не надо, — сказал Грудинин.

     Тварь зацепила зубами ветку дерева, оторвала от ствола и нажала непринужденно жевать.

     — Травоядная. Ты когда—нибудь таких видел?

     Кобальт покачал головой. Вид огромной особи, которой он совершенно безразличен, поверг в смятение. Он привык при встрече с тварью сразу палить. Привык, что твари всегда кровожадны и хотят его убить. Или это всего лишь призма, через которую он видел мир?

     — Пошли, — выговорил сталкер, с трудом борясь с желанием прикончить ее.

     Тварь покосилась с любопытством на незваных гостей.

     — Она боится нас.

     Кобальт мстит тварям за разлуку с дочерью, за смерти друзей и еще тысяч людей. Но так ли они виноваты в том, что родились в мире, где правит закон сильного? Они всего лишь хотят есть, хотят растить потомство.

     Хотят жить.

     Стоит ли их за это ненавидеть?

     Они пересекли МКАД и снова углубились в лес. Встретили по пути еще множество травоядных самых разных видов и размеров. И все они не выказывали никакой агрессии к людям.

     Солнце клонилось к закату, окрасив небо в малиновый цвет. Вскоре они вышли на пустырь. Путь преграждало простирающееся на много сотен метров в обе стороны болото. Воняло кислятиной.

     — Обойдем? — спросил Грудинин.

     — Нет времени.

     Воцарилась странная тягучая тишина, будто укрытый малиновым небом мир целиком погрузился в спячку. Прекратился ветер, перестала шуршать листва, кажется, даже вода остановила течение.

     Что—то здесь не так.

     Плотные травяные заросли вдруг зашевелились. Огромное черное облако взметнулось в небо, в воздухе распалось на множество мелких частей — с крыльями, длинными хвостами и ящероподобными головами.

     — Господи боже, — воскликнул Грудинин.

     По всей протяженности болот, словно по команде, взлетали все новые крылатые особи. Многоголосый визг пилил воздух, отдаваясь болью в ушах. Стая тварей заполонила небо, словно грозовая туча. Среди них особо выделялась особь более темного окраса, превосходящая размером остальных практически втрое.

     — Бежим назад, — крикнул Грудинин.

     — Нет!

     Несколько летучих, оторвавшись от стаи, спикировали к земле. Если бы Кобальт и Грудинин не упали в траву у берега, их тела насадили бы на когти, словно на шампуры. Твари только шаркнули по верхушке травы и снова взлетели.

     Выхватив Локуса из рук перепуганного до смерти Грудинина, Кобальт закинул мальчика на плечи и зашел в воду. Автомат оставил на берегу — толку от него теперь все равно нет.

     Сначала сталкер углубился в воду по пояс, через три метра ушел по грудь, потом по шею, вскоре дно и вовсе пропало. Поплыл.

     По резкому шороху ветра над головой Кобальт догадался, что летучие вновь пошли в атаку. Набрав воздуха и закрыв мальчику ладонью лицо, нырнул под воду. В глухой пучине звук когтей, шаркающих по воде, напоминал подводный взрыв. Вынырнув, он заметил, как твари, едва не убившие их только что, снова набирают высоту. Грудинин кашлял, пытаясь срыгнуть темную воду. Локус дышал, и это было главным.

     Плыть с ношей на плечах становилось невыносимо тяжело, а они преодолели только треть пути. Пока летучие кружили, готовясь к новой атаке, Кобальт усиленно греб руками и ногами — все мышцы тела работали на предельной нагрузке, пожирая последние остатки воды в его слабеющем организме.

     Внезапно впереди из воды выпрыгнул массивный воздушный пузырь. Затем еще один, на этот раз ближе на метр. Судя по количеству воздуха в пузыре, легкие существа превышали человеческие в несколько раз. Кобальт свернул налево к поросшей травой островной линии.

     Только бы успеть…

     Летучие снова спикировали. Из воды резко высунулась огромная змеиная голова с тремя парами глаз, схватила на лету одну из тварей за лапу и утянула за собой. Сородичи бросились врассыпную. Угодившая в ловушку летучая неведомым образом выбралась из воды, но челюсти змеиной головы держали, словно стальные, и потащили жертву обратно. Летучая судорожно махала крыльями — попала Кобальту по спине. Его отбросило, перевернуло в воде, Локус слетел с плеч.

     Вынырнув, Кобальт увидел, как летучая бьется в конвульсиях и затем быстро пропадает под воду уже навсегда. Сородичи наверху предупредительно заверещали, давая понять друг другу об опасности.

     — Где он? – крикнул обессилевший от усталости Грудинин, рыская руками по воде.

     Кобальт нырнул. Видимость практически отсутствовала, но, по счастью, ему удалось на ощупь найти Локуса и вытащить на поверхность. Мальчик не дышал.

     Со всех сторон один за одним появлялись из воды пузыри. И приближались.

     Наконец под ногами появилось дно. Кобальт вынес Локуса на островок, углубился в траву. Положил мальчика животом себе на колено и принялся стучать по спине. Изо рта лилась жижа. Затем перевернул его, стал делать искусственное дыхание, Грудинин  — массаж сердца.

     По обе стороны узкого островка из воды выскочили змеиные головы и нырнули в траву. Кобальт чудом увернулся от одной, накрыв собой мальчика. Вторая тварь едва не откусила Грудинину голову — тот успел пригнуться.

     В следующий раз им так может не повезти.

     Выхватив нож, Кобальт прошел несколько метров вдоль островка и пустил громкий клич, отвлекая тварей на себя. Грудинин продолжал попытки реанимировать мальчика.

     Рёв летучих заглушал звуки вокруг, отрезая Кобальту возможность услышать журчание воды и вовремя среагировать на нападение.

     Внезапно змеиная голова появилась прямо перед ним. Кобальт сумел ускользнуть от ее пасти — острые зубы сомкнулись в нескольких сантиметрах от его головы. В следующей попытке тварь решила схватить его за живот. Сделав шаг в сторону, Кобальт увернулся и нанес удар ножом сверху вниз, вонзив лезвие в один из шести глаз. Тварь заверещала и нырнула обратно под воду.

     — Как он? — спросил Кобальт Грудинина.

     Фокусник покачал головой — не дышит.

     Сзади на Кобальта обрушилась атака второй змеиной головы. На этот раз вовремя увернуться не удалось — тварь сомкнула зубы на бедре.

     Истошный крик. Боль была адской, словно угодил в медвежий капкан. Тварь рванула добычу на себя, Кобальт подлетел как тряпичная кукла, упал на спину, успел ухватиться за пучок травы, но тут же выдрал его с корнем. На помощь, держа автомат за дуло, словно дубинку, подскочил Грудинин, ударил по змеиной голове. Отцепившись от ноги Кобальта, тварь попыталась кинуться на фокусника, но тот сумел отскочить, угрожая ей повторным ударом. То ли, осознав, что нападать на двоих слишком опасно, то ли решив, что земля – не ее стихия, змеиная голова, изрыгая жалобный визг, вернулась под воду.

     Рваные раны обильно кровоточили — перебита бедренная артерия. Кобальт перетянул ногу ремнем, едва не потеряв сознания от жуткой боли, но кровь продолжала сочиться. Ползком перебрался к лежащему на боку Локусу.

     Дышит!

     От стаи летучих оторвались около десятка особей, и словно пикирующие истребители, устремились к островку. Унюхали кровь и беспомощность. Грудинин замахал автоматом, но этих такой угрозой не возьмешь.

     Кобальт перевернулся на спину, посмотрел на приближающуюся смерть.

     Это конец.

     ***

     Штурм начался внезапно. Гортранс открыл огонь из всех орудий, одновременно обрушив на Мид, сотни килограммов раскаленного железа. В первые минуты погибли двое защитников Мида — их позиции поразил прямым попаданием танк. От выстрела из гранатомёта на втором этаже начался пожар, в огне погибла отрезанная обрушившимся перекрытиями семья Глаголевых: муж, жена, бабушка и двое близнецов подростков. Ответным огнем защитники вывели из строя танк и две БМП, уничтожили несколько огневых точек противника. Вскоре на подмогу дружинникам прибыли силы Кремлевской гвардии, и тоже открыли шквальный огонь.

     Пока защитники героически держали оборону, гражданские спустились в убежище и готовились к эвакуации через подземный тоннель. Далеко не всем уже нравился этот план. С Кобальтом не было связи много часов, люди боялись выходить наружу, опасаясь погибнуть под обстрелом.

     — Если найдем автобус в хорошем состоянии, я могу попробовать запустить двигатель, — сказал Толик Витьке. – Женщин и детей посадим внутрь, а мужчины будут расчищать дорогу и обороняться от тварей.

     Наверху грохотнуло так сильно, что здание завибрировало: с потолка посыпалась пыль и штукатурка. Погасли лампочки, в темноте люди стали паниковать, кричать. Вскоре свет снова загорелся, ощущался запах гари.

     Витька подошел к Фаре, охранявшему вход в тоннель.

     — Открывай, будем выводить людей.

     — Не было приказа.

     — Ты что не видишь, нас тут сейчас завалит всех!

     Фара выставил заслон рукой, а сам достал рацию и попытался связаться с Батей. Тот не отвечал. В общий эфир прорывались голоса защитников:

     «Говорит шестой. Третья, восьмая, двенадцатая точки не отвечают. Седьмой, десятый, проверьте их срочно».

     «Говорит тринадцатый. Группа противника продвигается к северному входу, нужно подкрепление».

     «Шестнадцатый ранен, нужна помощь».

     — Плохи дела. Ой, как плохи, — сказал Фара.

     – Почему они так с нами? – воскликнул испуганный женский голос.

     — Мужчины сделайте что—нибудь. У нас же тут дети.

     Несколько мужчин отправились на подмогу защитникам, Фара их окликнул:

     — Нам велено здесь людей защищать.

     — Если они прорвутся, тут уже некого будет защищать.

     Витька обратился к оставшимся:

      – Так, начинаем эвакуацию, первыми идут женщины с детьми, затем пожилые, последними выходят мужчины. На другой стороне никто не покидает подвал, ждем, пока выйдут остальные.

     Фара после недолгих раздумий покивал и открыл люк.

     — Отставить! – прогремел голос со стороны лестницы.

     Спустился Опер, весь черный, в копоти, левое плечо в крови, рука подвешена на груди.

     — Всем мужикам, кто может держать оружие, пройти наверх, занять оборону. Гражданским ждать здесь.

     — Что происходит? – воскликнул Витька. – Приказ Бати – эвакуироваться.

     — Батя мертв.

     Женщины ахнули, кто—то заплакал.

     — Я взял командование на себя. Фара, отзывай Котла, потом блокируй проход.

     — А как же Кобальт? — спросил Витька. — Он будет нас ждать.

     — Я не отправлю людей на смерть, только потому, что у него поехала крыша.

     Мужчины старше шестнадцати прощались с семьями и поднимались наверх. Женщины рыдали, провожая их.

     — Стойте! Надо уходить отсюда! – крикнул Витька им вслед. – Так хотел Батя.

     — Да, пошел ты, предатель, — сказали ему.

     Витька встретился взглядом с Опером, тот отвел глаза в сторону.

     Что—то скрывает…

     — Ты тоже идешь, — обратился Опер к Толику. – Стрелять умеешь?

     — Ходил в тир.

     — Давай наверх, получишь оружие.

     — Фара, останешься здесь на всякий случай, — Опер обернулся к Току, пристегнутому наручниками к батарее. – Эй, ты, знаешь, как с Гортрансом связаться?

     Ток покивал.

     — Пойдешь со мной. Будем просить переговоров и прекращения огня.

     Витька обнял Эли, сказал ей на ухо:

     — Прости, что привел тебя сюда.

     — Лучше я умру здесь, с тобой. Свободной.

     — Я тебя люблю.

     — И я тебя, Гэтсби.

     — Я скоро вернусь.

     Наверху снова грохотнуло — заморгали лампочки. Витька воспользовался моментом и проскользнул в тоннель.

     Если Опер думает, что сможет договориться с Суворовым, он еще больший идиот, чем кажется. Великий князь ни за что не остановится, пока не сотрет Мид с лица земли. И есть только один способ ему помешать.

     Винтовка Робсона все еще в дозорной башне. Витька проберется туда незаметно и пристрелит Суворова с расстояния в триста метров. Без князя дружинники просядут и, возможно, перестанут сопротивляться.

     Добравшись до выхода, Витька постучал по люку.

     — Котел, это я. Открой.

     Люк открылся, Витька выбрался в подвал. Привыкшие к свету в тоннеле глаза, ничего не видели в темноте.

     Что—то здесь не так. Воняло потом, влажность зашкаливала.

     Витька попятился обратно к люку, но его сбили с ног, сверху обрушились множественные удары.

     Кто—то скомандовал прекратить. В глаза посветили фонарем.

     — Ну, что сучара, не ожидал? – выкрикнул ему в лицо Костян.

     В подвале находились несколько десятков вооруженных мужчин. В углу лежало окровавленное тело Котла.

     — За ним кто—нибудь шел?

     Дружинник присел у входа в тоннель, посветил фонарем внутрь.

     — Никого, воевода.

     — Встать, — Костян пнул Витьку в живот.

     Жадно хватая ртом воздух, Витька поднялся на ноги, и тут же его настиг мощный удар в лицо. Через секунду он оказался на коленях с опущенной головой в пол. На грязный бетонный пол капала кровь.

     — Как ты догадался, что вход в тоннель здесь? – спросил Костян кого—то.

     — Высчитал  подходящий маршрут залегания подземного тоннеля. Тут поблизости метро, подвалы, коммуникации. Они знали, куда копали. Я же архитектором был.

     Тот самый бомж, догадался Витька. А ему рассказывал в книжном, что был ученым. Лжец он и, похоже, водит за нос абсолютно всех.

     Костян схватил Витьку за волосы, задрал голову в потолок.

     — Это он, второй, — подтвердил бомж. – Я не сразу его узнал, помотало его хорошенько, видать.

     К виску Витьки приставили дуло.

     — Ты профи, — сказал Костян. – Убил Робсона, водовозку украл и меня чуть не утопил.

     — А жаль, — сказал Витька.

     — С такими талантами в Гортрансе у тебя могло быть все, но ты выбрал смерть…

     — Я выбрал дом.

     — Тогда ты увидишь из первого ряда, как твой дом сгорит.

     С воеводой связались по рации.

     «Мид вышел на связь, просит переговоров».

     — Прекратить огонь. Покормите их надеждами, — ответил Костян. — Мы заходим в тоннель. Всем группам, по моему сигналу – быть готовыми войти в здание, все живые цели на поражение.

     — Гвардия тоже войдет? Надо их привлечь, пусть помогают, — предложил бомж.

     — Еще чего, — воскликнул Костян. – Мы сами все сделаем.

     Витьку подвели ко входу в тоннель, толкнули дулом в спину.

     — Пойдешь первым, мясо.

     ГЛАВА 18

     Двухэтажный домик с покатой крышей из старого шифера стоит на опушке леса. Из окна видны занесенные снегом кавказские хребты. Рядом с домом в загоне пасутся овцы, из курятника доносится петушиный вой.

     Открывая дверь, Кобальт ступает на деревянный пол, останавливается у входа. В доме идеальная чистота, на окнах висят белоснежные занавески, из кухни доносится звон посуды, в воздухе витает аромат свежей выпечки. Через приоткрытую дверь видно женский силуэт.

     — Юль? – произносит Кобальт.

     — Пап, у меня тесто сейчас убежит, — говорит она из кухни.

     Ее голос почти не изменился — такой же юный, словно и не прошло пятнадцать лет.

     Домик выглядит точно, как его описал Локус. Где ее муж? Где дети?

     – Я так мечтал об этом дне, — говорит Кобальт не в силах сдержать эмоций. — Мне так много хочется тебе рассказать.

     Он продолжает смотреть на мелькающий в кухне силуэт, но смелости подойти в ногах нет. Его словно парализовало.

     — Юль? Ты меня слышишь?

     — Я сейчас занята. Приходи позже.

     В ее голосе звучит раздражение.

     — Я проделал такой длинный путь. Неужели, ты не хочешь увидеть меня?

     — Ты перестал верить, что я жива. Ты забыл меня.

     — Прости, я сломался. Но Локус возродил мою веру, это он рассказал мне, где тебя искать. Только благодаря ему я здесь.

     — Значит, ты любишь его больше чем меня?

     — Конечно, нет. Я люблю тебя. Ты моя доченька…

     — Ради него ты пошел на смерть. Ради меня — испугался.

     — Юль, пожалуйста, выслушай меня…

     — Ты бросил меня.

     — Ты не знаешь, что мне пришлось пережить! – кричит Кобальт.

     — По крайней мере, ты выжил. А я умерла.

     — Нет. Ты спаслась, ты улетела на Кавказ. Это твой дом. У тебя есть муж и дети. У тебя все хорошо.

     Внезапно дом вспыхивает яркой вспышкой и мгновенно гаснет. Кобальт оказывается внутри сгоревшего дотла строения. Черные обугленные балки каркаса покосились, полы вздыбились, занавески превратились в прах.

     — Ты обещал, что никогда не оставишь меня, — говорит она.

     — Прости меня…

     — Мне было так больно, пап.

     — Юль…

     В проеме показывается черный, обожжённый до неузнаваемости силуэт. Кобальт пятится, падает. Кровь струится из обезображенной раны на ноге.

     Обгоревший труп, хромая, подходит к нему вплотную, из его спины вырастают крылья, череп раскрывается подобно цветку, изнутри вырывается, словно детеныш из яйца, ящероподобная морда.

     ***

     Кобальт открыл глаза и осознал, что лежит на траве, раскинув руки в стороны. В небе бумерангом сиял полумесяц, прохладный бриз обдувал лицо.

     Нога онемела. Кобальт потянулся, чтобы снять жгут, но тут же наткнулся на нечто большое, гладкое... Подняв голову, увидел перед собой летучую тварь, которая, причмокивая, жрала его ногу.

     Он лихорадочно отполз на руках, врезался спиной в другую тварь. Та испуганно замотала крыльями и с паническим криком взметнулась в небо. Оставшиеся на траве сородичи внимательно следили за поведением человека, словно детишки, наблюдающие за необычной подвижной игрушкой.

     Кобальт вдруг осознал, что боли нет. Нога, которую, как ему показалось, заживо пожирала летучая тварь, была на месте, более того, покрытая слизью и вязкой слюной рана заметно затянулась. Тварь боязливо пригнула голову и посмотрела на него покорным взглядом.

     Ранение должно было убить его. Но он жив, и нога почти здорова. Что здесь происходит?

     Кобальт попытался вспомнить события, предшествующие потери сознания. Локус очнулся, закричал. Стаю летучих тварей обдало невидимой волной — разметало в стороны, словно комаров. Грудинин забрал компас и увел мальчика в Королев.

     Сталкер поставил автомат на предохранитель, оглядел еще раз пялящихся на него летучих и направился к воде.

     Следы фокусника с трудом просматривались в темноте. Густые опушки скрывали звезды, поэтому когда Кобальт окончательно сбился со следа, идти пришлось вслепую. Примерно через час блужданий он вышел к жилым домам. Благодаря работающему фонарю, разглядел на старых указателях название улицы. Он в Мытищах – городке между Москвой и Королевым. Сделал приличный крюк. Отсюда до места назначения еще час ходу.

     Свернув на шоссе, ведущее в город, и пройдя несколько сот метров по пустынной улице в окружении безжизненных бетонных коробок, Кобальт наткнулся на странную картинку. Луч фонаря, вскрывая темноту, освятил множество крупных обломков. Дома с обеих сторон улицы имели повреждения как от попадания из артиллерийского снаряда. Ясность наступила, когда он увидел огромный хвост самолета, подпирающий жилой дом. Рядом валялись останки шасси, сгоревшие двигатели, обломки крыльев и передняя часть фюзеляжа, на которой виднелся выцветший номер и название перевозчика. «Краснодар Карго—333».

     Вспомнились слова Сереги:

     «Прибудет карго три тройки, заберет запчасти для самолетов и выживших механиков. Я договорился, что возьмут и нас…».

     «Самолет улетел. Уверен, твоя дочь на борту. С ней все будет в порядке»

     Кобальта словно ударило молнией. Все эти годы Батя и Ольга врали ему, что самолет благополучно улетел. Смотрели, как он мучается, и врали.

     Подкосились ноги, он упал на колени. Прикоснулся лбом к обломку самолета. Холодно.

     Наконец-то холодно.

     ***

     Грудинин сверился с бумажной картой. Он на территории бывшего научного центра, откуда когда—то осуществлялся контроль за космическими полетами. Пробраться сюда не составило труда – петли на воротах прогнили настолько, что после небольшого тычка рассыпались, словно слепленные из сахарной пудры. Территория центра огромная – множество зданий, ангаров, складов, гаражей. И как найти здесь одного человека?

     — Локус, мы здесь. Куда дальше?

     С тех пор как мальчик прогнал орды тварей с болот, он все так же оставался без сознания. Дать бы ему еще ерша, только последние запасы вымыло из кармана в воде.

     Грудинин ощутил невыносимую усталость. Много километров, преодолевая боль в мышцах и суставах, он нес мальчика на руках, а когда наконец дошел, в организме словно закончилось топливо. Если потребуется еще идти, просто упадет замертво.

     Здания вокруг выглядели однообразно – облезлые, запустелые, поросшие растительностью. Ни следа жизнедеятельности человека.

     – Кто—нибудь?! — закричал он в отчаянии. – Мне нужна помощь!

     Ответа не было.

     Грудинин склонил голову.

     — Прости меня.

     Усиливающийся ветер поднял в воздух песок. Грудинин переместился к ближайшему одноэтажному зданию, чтобы укрыться внутри. Дверь оказалась заперта на тяжелый ржавый замок.  Будь у него инструменты, он вскрыл бы его в два счета.

     Бросив идею попасть внутрь, Грудинин обошел здание и спрятался с противоположной от ветра стороны под козырьком. Вдалеке в небе мерцали вспышки молний. Скоро их накроет гроза.

     В соседнем строении моргнула красная лампочка. Почудилось? Лампочка моргнула еще раз. Подорвавшись на ноги, Грудинин бросился к сигналу с мальчишкой на руках. Строение представляло собой автомобильный гараж, заставленный проржавелыми колымагами. Красная лампочка висела снаружи, проводка ныряла в автомобильную яму. Грудинин посветил фонарем вниз, увидел дверь. Спустился, толкнул ее ногой. Открыта. За ней в темноту уходил узкий бетонный коридор.

     На мгновение Грудинин ощутил приступ клаустрофобии. Как—то все это странно. Но выбора у него не оставалось.

     Пошел.

     Спустя полминуты блужданий он наткнулся на развилку. Оба прохода выглядели совершенно одинаковыми. Выбрал наугад, через несколько десятков метров снова развилка. На этот раз проходов три. Что за жуткий лабиринт?

     — Меня слышит кто? Эй!

     Миновав еще несколько развилок, Грудинин уперся в дверь с небольшим окошком на уровне глаз. Посветил внутрь фонарем. Стекло толстое, сквозь него едва можно что—то рассмотреть, однако там явно кто—то двигался.

     — Профессор! – Грудинин заколотил по двери. – Впустите меня.

     Загудел механический привод замка, дверь открылась. В свете фонаря появилась огромная острозубая морда. С торчащих, словно сабли, клыков стекали слюни. Тварь фыркнула и сделала шаг навстречу.

     — Подожди стой. Ты не должна на меня нападать.

     Грудинин попятился назад. Тварь пригнула голову, точно кошка, высматривающая мышь, и прыгнула на него. Сбила с ног. Он отлетел на несколько метров, упал на руку. Хруст, дикая боль. Фонарь откатился в сторону, и теперь высвечивал, как тварь обнюхивает лежащего у ее ног мальчика.

     — Локус, — закричал Грудинин, пытаясь приподняться. – Локус! Очнись! Локус!

     Послышался треск. Тварь с писком отскочила от мальчишки, словно ее кто—то ударил. Грудинин заметил у ней ошейник с проводками. Испуганная до полусмерти тварь метнулась туда, откуда вышла. Сработал запирающий механизм — дверь закрылась.

     С обратной стороны коридора звучали быстро приближающиеся шаги. Стало светло – зажглись тонкие ленточные фонарики на стенах. Неизвестный прошел мимо Грудинина и остановился рядом с Локусом. На вид ему лет шестьдесят, густая борода, очки, белый медицинский халат.

     — Профессор? – спросил Грудинин, пока тот проверял мальчику пульс. – Помогите ему.

     Мужчина подхватил мальчика на руки и побежал в обратном направлении. Грудинин с трудом приподнялся и поковылял за ним.

     Они добрались до люка, взобрались по лестнице. В помещении на стенах висели мониторы, на которых транслировалась картинка из подземного коридора и из других неизвестных мест.

     Профессор положил Локуса на каталку и покатил в медицинский блок, там переложил на кровать, быстро подключил какие—то приборы. Пока Грудинин удивленно разглядывал оборудование, профессор смешал какие—то жидкости, закачал в капельницу. От журчащего звука поехала голова. Безумно хотелось пить.

     — Когда он последний раз пил? – спросил он строгим голосом.

     Грудинин задумался.

     — Несколько часов назад. Кажется.

     — У него тяжелая степень дегидратации, — с упреком сказал профессор. – Какую воду ему давали?

     — Как какую? – непонимающе переспросил Грудинин.

     — Где Алмазов?

     — Он умер, мальчик привел нас сюда.

     Профессор сделал укол, затем вставил в вену катетер и подключил капельницу. После всех манипуляций отошел на шаг и, внимательно наблюдал за вздымающейся грудью маленького пациента.

     — Он выживет? – спросил Грудинин.

     — Не знаю. Его физиология мне неизвестна.

     — Вы сразу поняли кто он, когда я сказал его имя. Вы профессор Игнатов.

     Седой мужчина пристально смотрел на мальчика, покусывая от волнения губы.

     — В генетике локус означает местоположение гена на карте ДНК, — заговорил он после долгой паузы. — Именно ген, дающий способность приспособить человеческий организм к темной воде, искал Алмазов. Выходит, он добился своего. Этот мальчик – первая в истории темноводная химера.

     Локус вздрогнул и застонал.

     — Работает, — воскликнул профессор. – Невероятно. Браво.

     — В капельнице темная вода? – спросил Грудинин.

     — Организм темноводных не способен перерабатывать чистую воду. Она для них инертна. Пичкая мальчика чистой водой, вы, очевидно, чуть не убили его, — Профессор окатил Грудинина укорительным взглядом.

     — Откуда мы могли знать? Он ничего не говорил.

     Профессор осторожно коснулся руки Локуса и вдруг заплакал.

     — Ты настоящее чудо. Теперь ты наконец дома.

     ***

     Профессор Игнатов — последний представитель славной школы ученых созидателей. На его счету множество публикаций по биологии и генетике, именно он одним из первых предположил, что источником смертельного отравления является вода. Ввел термин «темная», по принятой в науке традиции приписывать к неизвестным явлениям это прилагательное: темная материя, темная энергия.

     — Эволюция потратила миллионы лет, чтобы на свет появился человек, самый сложный биологический вид из когда—либо живших. Но вид все еще несовершенный, требующий массы доработок. Мы — не венец творения, а всего навсего один из многих этапов. Но человек сам нарушил ход эволюции, начав улучшать условия жизни, создав лекарства, способные спасать тех, кто по всем законам природы должен умереть. Человек выпал из эволюционного процесса, перестал получать новые адаптации. Мы закрыли природе дверь в собственный организм - эволюция оказалась в тупике и повернула иным, непредсказуемым для нас путем. Небольшой сдвиг в экосистеме, тонкий едва заметный штрих, стал для нас фатальным. Такое уже случалось многократно, вспомним шесть великих вымираний, которые стирали с лица Земли до девяносто процентов всех видов. Я считаю, что вымирание — естественный процесс обновления экосистемы, толчок зашедшей в тупик эволюции. Не вымерли бы динозавры, не появился бы человек. Теперь пришла очередь Хомо Сапиенс кануть в историю, освободить пространство для нового витка развития. А к чему он приведет… Неизвестно.

     — Не было инопланетного паразита, — догадался Грудинин. — Сама природа решила от нас избавиться.

     Игнатов кивнул.

     — Эволюция никогда не стоит на месте. Новые виды, получившие нужную адаптацию, уже существуют. Вскоре человек разумный останется лишь осадочным слоем в горной породе. Мы обречены, и с этим нужно смириться. Горстки оставшихся в живых – лишь дань техническим достижениям. Эволюционная инерция.

     Профессор наложил Грудинину гипс на сломанную руку.

     — А как же Алмазов? Во что верил он?

     — Он верил в поиск истины, но сама истина его не интересовала. В этом была разница между нами, я знал, что ищу, ставил конечную цель, а он боготворил подход. Как только он достигал цели, она становилась ему неинтересна, он переключался на другое, не делая нужных выводов. Когда мы работали вместе, я часто говорил ему, что нужно останавливаться, оценить результаты, а он пер слепо, ломая все на своем пути. Наверное, он не мог по—другому. В конце концов, он остановился, и это его убило. Думаю, он сам не понимал, что делать с Локусом, поэтому и отправил его ко мне.

     — Как вы выжили здесь в одиночку?

     — Я не был одинок, со мной была моя работа. Для существования мне была нужна вода и я успел запастись ею, когда она еще не была в дефиците. Я не пытался спасать выживших или возрождать цивилизацию, лишь хотел узнать как можно больше о темной воде, о ее влиянии на новые виды. Когда появились первые темноводные, я стал их изучать. Меня поразила скорость возникновения мутаций. До появления новых адаптаций достаточно нескольких поколений, а у некоторых изменения возникали даже внутри одного поколения. Это говорит о том, что эволюция ускорилась в тысячи раз. Уже через сотню лет появится организм уровня Хомо сапиенс, а представьте, что будет через тысячу…, — он мечтательно закатил глаза.

     Игнатов провел экскурсию по лаборатории. В одном из центральных помещений в стеклянных сосудах хранились сотни заспиртованных тварей.

     — Я использовал существующие подземные коммуникации для создания ловушек.

     — Сколько же их здесь, — удивился Грудинин.

     Профессор с гордостью улыбнулся.

     — Это самая полная коллекция в мире, но здесь, по моим скромным подсчетам, не более одного процента. Большинство темноводных обитает в мировом океане, и я даже не могу представить, как эволюция успела с ними поиграть.

     Они вернулись в медицинский блок. Приборы сообщали об ускорении сердечной и умственной деятельности Локуса. Мальчик приходил в себя.

     — Локус, ты меня слышишь?

     С его лица исчезла болезненная бледнота.

     — Кто вы? – спросил он, открыв глаза.

     — Я Профессор Игнатов. Ты можешь называть меня Владимиром Ивановичем.

     — Это, правда, вы? – воскликнул Локус.

     — Правда. Мы с твоим папой были друзьями. Я так рад тебя видеть.

     Локус перевел взгляд на Грудинина.

     — Это он, — подтвердил фокусник.

     — Вы поможете мне? – спросил мальчик.

     — Конечно. Тебе потребуется время для полного восстановления, ты был слаб…

     — Я не это имел в виду.

     Локус приподнялся на локтях.

     — Папа сказал, вы мне поможете. Поэтому я и пришел.

     Игнатов с настороженностью покосился на Грудинина, в его взгляде был немой вопрос.

     — Чем я могу помочь тебе?

     Локус заплакал и сквозь слезы выговорил:

     — Заставьте их замолчать.

     — Кого? – удивился профессор.

     — Их! Папа говорил, я болен, и только вы можете меня вылечить. Пожалуйста, помогите. Я больше не хочу слышать их, не хочу постоянно бояться.

     Игнатов обнял мальчика, тот положил голову ему на плечо.

     — Я обязательно тебе помогу, мы справимся вместе. Теперь ты здесь, и это главное.

     Локус вдруг резко отпрянул от него.

     — Вы хотите меня разрезать?

     — Что? – удивился Игнатов.

     — Вы об этом подумали. Почему вы так захотели?

     У профессора на лице отобразилось смесь удивления и восхищения.

     — Невероятно. Новая адаптация в первом поколении. Что еще ты умеешь? Расскажи мне.

     — Я слышу мысли, иногда вижу то, что происходило раньше.

     — Ты слышишь не только мысли людей, верно?

     Локус кивнул.

     — Вы сможете меня вылечить? Папа пытался мне помочь, пытался найти лекарство, но заболел и больше не мог работать. У нас кончилась вода. Он боялся, что, если я останусь один, то умру. Тогда он велел найти вас, потому что только вы сможете помочь. И если вы считаете, что меня надо разрезать, чтобы заставить их замолчать, я готов.

     Локус послушно лег на кровать.

     — Мальчик мой, — с трепетом воскликнул Игнатов. – Конечно, я помогу тебе, мы найдем лекарство от твоей болезни.

     — Обещаете?

     — Конечно. Ты только отдыхай, набирайся сил, я принесу тебе поесть.

     Игнатов жестом указал Грудинину – на выход. В соседнем кабинете профессор вытащил из ящика какие—то лекарства в запечатанных колбах.

     — Что это? – спросил Грудинин.

     — Седатив. Он уменьшит его мозговую активность.

     — Вы хотите его усыпить?

     — Он опасен для нас. Пока он не научится контролировать свои силы, его возможности нужно подавлять.

     Грудинин встал напротив профессора.

     — Постойте, он не один из ваших подопытных. Он живой человек.

     — Он не человек! – твердо сказал Игнатов. Затем отдышался и заговорил спокойней. – Неважно, что он выглядит, как мы и говорит на нашем языке. У него гораздо больше общего с темноводными, чем с людьми. Пока он еще юн и не совсем понимает своего потенциала, нужно использовать эту возможность, чтобы приспособить его к жизни с нами.

     — То есть приручить, — догадался Грудинин. — Так же как вы приручили тех тварей внизу. Тоже наденете ему ошейник и посадите в клетку? Вы же обещали ему помочь.

     — Как вы не понимаете? Алмазов внушил ему идею о болезни, чтобы защитить его. Я уверен, он тоже подавлял его мозговую активность. Локус не болен, ему не нужна помощь. Помощь нужна нам. И защита от него.

     — Нет, — Грудинин указал взглядом на шприц. – Я вам не позволю.

     — Какой же вы идиот.

     — Вы не сможете обуздать его, пичкая этой гадостью. Ему нужна семья и любящие люди. Он добрый мальчик, я это знаю. Он боится, ему нужно помочь справится со страхами.

     — Есть звери, которых нельзя приручить. Я знаю это. Я испробовал все способы, и ничего не сумел добиться. Теперь я понимаю почему. Они видят нас насквозь. Ошейник – единственный способ.

     Игнатов набрал лекарство в шприц.

     Включилась звуковая тревога.

     — Что это? – спросил Грудинин.

     — Вторжение. Мне нужно в центр наблюдения, — профессор убрал шприц в карман. – Присмотрите за ним, я скоро вернусь.

     Грудинин не обнаружил Локуса в медицинском блоке. Мальчик находился в помещении с заспиртованными тварями. Смотрел на мертвые тела внутри стеклянных колб и плакал.

     — Он обманул. Я не болен, так ведь? – спросил Локус с ненавистью в голосе.

     — Нет. Ты здоров. Просто ты другой.

     Из каждой колбы на них смотрели застывшие в агонии заспиртованные морды.

     — Они боялись его, умоляли отпустить. Он мучил их, а потом убил. Это он – тварь.

     — Я не позволю ему сделать то же с тобой.

     — Почему люди такие злые?

     — Порой мы способны на страшные поступки и нам кажется, что у нас есть на это оправдание.

     Локус вздохнул.

     – Что они вам сделали?

     — Мы слишком разные, жизнь сталкивает нас, когда наши интересы совпадают. Борьба неизбежна. Побеждает сильнейший.

     — Я не хочу, чтобы такое продолжалось. Почему все не могут просто спокойно жить?

     — Порой не все происходит так, как нам хочется. Я не хотел, чтобы умер Морошка, но это случилось. Мне очень больно от этого, и я буду винить себя до конца своих дней. Но так случилось. Тебе надо смириться, что ты не всесилен.

     — Вы тоже врете, как и все они.

     — Ты можешь читать мои мысли, убедись, что я не вру.

     — В ваших мыслях не меньше вранья, чем в словах. Вы врете самому себе. А они, — он посмотрел на тварей в колбах. — Намного честнее людей.

     Грудинин присел на корточки, посмотрел Локусу в глаза.

     — Ты соврал Кобальту, чтобы прийти сюда. Ты такой же, как мы, что бы ни говорил профессор, и в этом нет ничего плохого.

     — Иначе Кобальт не пошел бы со мной.

     — Тебе стыдно?

     Локус подумал, кивнул.

     — Несовершенства формируют личность. Главное, как ты к этому относишься, готов ли признавать ошибки. Не нужно сторониться себя.

     — Это ваши ошибки. Не мои! Ненавижу! Ненавижу!

     Грудинин обнял Локуса, и тот разрыдался.

     — Ты, правда, хочешь помочь? – спросил мальчик успокоившись.

     — Конечно. Сделаю все, что скажешь.

     — Они страдают, я чувствую их боль. Выпусти их.

     ***

     От нескончаемой череды взрывов и автоматных очередей у Витьки звенело в ушах. Коридоры и помещения Мида заволокло дымом, воняло жженым деревом и горелым порохом.

     Нужно отдать должное Оперу и его интуиции. Когда Витька сбежал в тоннель, тот скомандовал закрыть внутренний люк в Мид. Дружинникам потребовалось полчаса, чтобы взломать его. За это время все гражданские эвакуировались наверх и забаррикадировались.

     После того как дружинники проникли в здание, началась резня. Защитники и захватчики встречались в коридорах, бились врукопашную. Трупы валялись повсюду. Видеть их было невыносимо больно.

     Между третьим и четвертым этажами захватчиков встретили тяжелые стальные ворота, установленные недавно для защиты от тварей. Теперь только этот последний рубеж отделял мидовцев от окончательного истребления.

     Защитники вели отчаянный оборонительный огонь через небольшие отверстия между стальными листами. Захватчики проделали несколько попыток взять ворота в лоб, но потерпели поражение, потеряв много людей, и закрепились у лестницы.

     — Сделаем живую бомбу и подорвем их изнутри, — предложил бывший бомж, тыкая в Витьку измазанным в крови пальцем.

     — Они не дураки, — сказал Костян, выглядывая из—за угла. – пристрелят его, как только он покажется. Тогда он нас самих подорвет.

     — Эли! Ты в порядке?! — заорал Витька. – Эли!

     — Заткнись, — бомж ударил его.

     Почему она не отвечает? Может, поднялась выше и не слышит? Или ранена? Или погибла?

     Не нужно было оставлять ее одну.

     На противоположной стороне лестницы дружинник высунулся из—за угла и открыл огонь из автомата. Через секунду его скосила ответная очередь. Труп отбросило на лестницу, он покатился вниз по ступеням, словно деревянная болванка.

     — Что будем делать? – спросили Костяна.

     Новоявленный воевода нахмурился.

     На связь вышел Великий князь. Воевода спустился на пролет вниз — поговорить, а когда вернулся лицо его излучало могильный холод. Выхватив у подчиненного РПГ, он высунулся из—за угла и выстрелил. Выхлопная струя выплеснулась назад, окатив раскаленными газами двух дружинников. С потолка посыпались бетонные осколки и штукатурка. Выпущенный снаряд угодил левее двери — в стену, проделав сквозную дыру размером с мяч.

     Когда звон в ушах стих, стало понятно, что эффект выстрела оказался противоположным. Двое дружинников убито, трое получили ожоги, еще одного контузило. Были ли пострадавшие на другой стороне неизвестно, однако, как только очередной дружинник высунулся, по нему открыли огонь на поражение. Еще труп.

     — Суки! Я вас всех положу! – заорал взбешенный Костян.

     — Что сказал Князь? – спросил бомж.

     — Потребовал покончить с ними немедленно, — он задумался, посмотрел на Витьку. – Это я и сделаю.

     Костян приказал принести бензин. Вскоре пришли дружинники с канистрами.

     — Все вниз, — скомандовал воевода. – А вы залейте здесь все, чтобы полыхало как в аду.

     Дружинники кивнули, расчехлили канистры и принялись обильно поливать бензином полы, стены и мебель.

     Витька в ужасе наблюдал за происходящим. Огонь неминуемо поднимется по перекрытиям наверх, и люди там сгорят заживо.

     Эли…

     — Не делай этого, — взмолился Витька. – Ты ведь не такой, как Робсон.

     — Ты прав. Я намного хуже.

     — Что же вы творите! – обратился Витька к тем, кто разливал бензин. – Вы же люди, а не твари.

      В ответ дружинники только рассмеялись, перекинувшись шутками о жареном барбекю из человечины.

     Как по команде у всех заверещали рации. Из динамиков прорывались бессвязные крики, на их фоне доносились звуки взрывов и автоматных очередей. Дружинники в недоумении перевели взгляды на воеводу.

     — Откуда передача?

     Костян обратился по рации:

     — Я воевода, кто это говорит?

     Голоса прерывались помехами. Удалось разобрать только несколько произнесённых в панике слов: «На нас напали», «Убивают», «Помогите».

     Следом по защищённому каналу с Костяном связался Великий князь.

     «Всем вернуться в Гортранс. Нас атакует Гарднер».

     — Что за херня? – воскликнул кто—то из дружины.

     «Они окружили здание. Мы не продержимся. Помогите». – прозвучало из другой рации.

     — Я воевода. Великий князь, мы еще не закончили здесь. Прошу дать время. Прием, — сказал Костян в рацию.

     «Воевода, все брось и возвращай дружину назад. Немедленно».

     После этих слов дружинники побросали канистры и побежали вниз. Костян отдал команду: всем срочно вернутся в Гортранс для отражения нападения.

     — А как же он? – спросил бомж у Костяна, кивнув на Витьку. – пристрелить его?

     Костян задумался, посмотрел на Витьку. И тут его осенило.

     — Ты поехал на водовозке в Гарднер. И что—то там натворил. Та баба в окне. Она там? – он кивнул на дверь. — И теперь они думают, это мы сделали, — Костян пнул Витьку. — Забираем его с собой.

     Должно быть, узнав о похищении Эли, Агроном настолько взбесился, что решил вернуть ее силой. И отправил армию в Гортранс.

     Как же вовремя.

     На первом этаже воевода остановился у бака. Вынул из кармана стеклянный сосуд с темной водой, вскрыл ножом лючок на баке и вылил содержимое внутрь. Этого количества достаточно, чтобы отравить всю оставшуюся питьевую воду.

     Оглянувшись на Витьку, воевода ухмыльнулся и пошел дальше.

     Дружинники на площади поспешно грузились в транспорт и уезжали. Примерно две сотни гвардейцев Кремля кольцом стояли вокруг Мида, блокируя все входы и выходы. Внутрь они не совались. Должно быть, приказ был ждать.

     Со стороны Кремля в воздухе показался вертолет. Тяжелая стальная машина, сияя фонарями, привлекла пристальное внимание всех. Многие вообще впервые видели летающее рукотворное нечто.

     Вертолет приземлился на усыпанную гильзами площадку перед зданием. Из него вышли несколько гвардейцев и странного вида человек в форме и скрывающей голову и лицо черной маске. Его движения были медленными, рваными, словно это старик в теле молодого. Переговорив с командиром гвардейцев, человек в маске направился к Костяну. Во время беседы воевода несколько раз оборачивался на Витьку и тыкал на него пальцем. Вскоре человек в маске подошел и к нему.

     — Скажи мне, — протяжно произнес он. Несмотря на громкий звук работающих лопастей, его тихий голос отлично слышно, будто он говорил возле уха. – Куда он увел его?

     — Не знаю.

     Человек вытащил из кармана блокнот и карандаш, протянул Витьке. Сам того не осознавая, Витька, словно под гипнозом, взял блокнот и начал что—то писать. Когда пришел в себя, увидел на белоснежном листе цифры — координаты. Тут же вспомнил, как Локус написал эти координаты на листке у Тока в квартире. Он бы ни за что не вспомнил их, если бы его спросили. Но его не спрашивали.

     Подошел Костян.

     — Грузи его, поехали. – сказал он подчиненному.

     Витьку грубо подняли на ноги, толкнули к машине.

     — Отдай его мне, — попросил человек в маске.

     — Ага, хрена с два, он воеводу убил. По его вине на нас напали. Великий князь лично его казнит, — Костян запнулся, замолчал, потом вдруг обратился к своему человеку. – Отпусти. Пусть идет с ним. А нам пора.

     И пошел к машине не оглядываясь.

     Гвардейцы поволокли Витьку к вертолету. Помимо него, внутрь набилось несколько десятков вооруженных до зубов бойцов. Громыхая лопастями, тяжелая махина натужно взлетела, накренилась вперед и поплыла по воздуху, словно старая пиратская шкуна. В небольшое запотевшее окно Витька наблюдал, как угловатый силуэт Мида постепенно исчезает в ночи.

     Эли.

     ГЛАВА 19

     Профессор сидел на крутящемся стуле и смотрел в мониторы. На пульте управления теснились множество кнопок, некоторые подсвечивались, сигнализируя о понятной только ему информации.

     — Вы знаете его? – спросил Игнатов, указывая на один из мониторов.

     Внешняя инфракрасная камера снимала разгуливающего по территории человека с оружием.

     — Кобальт? Не может быть, — воскликнул Грудинин. — Он же…

     — Мне не нужны незваные гости.

     Игнатов нажал на кнопку, и над гаражом загорелась лампочка. Кобальт, постояв недолго в раздумьях, направился в ловушку.

     – У меня будут с вами проблемы из—за него?

     – Нет.

     – Хорошо. Я до сих пор жив только потому, что осторожен и не расходую припасы зря.

     Кобальт вошел в гараж.

     — Как Локус? – спросил профессор.

     — Уснул.

     — Я был неправ, сорвавшись на вас. Прошу прощения. Я всегда предпочитал вести исследования в одиночку, но даже меня вымотало одиночество. Я не злодей, всего лишь защищаю дело своей жизни. У меня достаточно еды и воды, можете оставаться, сколько захотите, ваша помощь мне пригодится. Мы защитим мальчика как от внешних врагов, так и от него самого. Здесь он сможет реализовать свой потенциал.

     Игнатов переключил камеры — на экранах отобразились участки подземного лабиринта. Некоторые его части представляли собой искусственные загоны для тварей или, как их называл профессор, темноводных.

     — Пятьдесят две особи взрослых и шестнадцать молодых, — сказал Игнатов. – На каждого надет ошейник с радиодатчиком, в мозг вживлены электроды. Генерируя разночастотные импульсы, я могу управлять их поведением на расстоянии до километра.

     Теперь ясно о каком контроле за Локусом он говорил. Не успеешь обернуться, как этот безумный сделает его частью своей армии бездушных рабов.

     — Рекомендую не смотреть, если этот человек близкий вам, — сказал профессор.

     — У меня нет к нему жалости, — ответил Грудинин.

     Игнатов нажал пару кнопок — у нескольких загонов открылись двери. Но твари не спешили выходить – ждали команды. Поколдовав еще немного с пультом управления, профессор заставил трех тварей двинуться по тоннелю навстречу сталкеру.

     Видимо, услышав надвигающийся шум, Кобальт остановился. Когда твари появились, сталкер открыл по ним огонь. Вспышки выстрелов затмили бликами изображение на камере. Несколько секунд ничего не было видно. Когда изображение снова появилось, на полу в тоннеле лежали трупы убитых тварей.

     Кобальт пропал.

     — Что? – воскликнул Игнатов засуетившись. – Не может быть.

     Он в растерянности стрелял глазами по камерам, переключал одну за другой. Сталкера словно и след простыл.

     — Он не мог просто исчезнуть.

     Еще полдюжины тварей бросились в погоню. Проскочили мимо погибших сородичей, стали рыскать по тоннелю, словно охотничьи псы в поиске добычи.

     — Они найдут его, найдут, — успокаивал себя профессор.

     Внезапно откуда—то стали доноситься звуки бьющегося стекло и всплески воды.

     Игнатов переключил камеру на помещение хранилища, но она оказалась неисправна. Затем переключился на медицинский блок, увидел пустую койку Локуса. Обернулся к Грудинину.

     — Вы сказали, он спит!

     — Так и было, когда я уходил.

     Профессор нахмурился, достал из кармана халата шприц, решительно сжал его в ладони и сказал:

     — Оставайтесь здесь.

     Грудинин заметил нечто странное на одной из уличных камер.

     – Глядите. Что это?

     Сначала показалось, что камера, снимавшая площадку перед гаражом, бликует из—за вспышек молний. Однако почти сразу стало ясно, что яркий свет, возникший с неба – не природное явление. На площадку приземлился самый настоящий вертолет. Из него стали выбегать люди с оружием.

     — Что происходит? – воскликнул Игнатов. – Кто они?

     — Я не знаю.

     Профессор посмотрел на Грудинина с явным подозрением.

     — Это ты привел их сюда. Как ты с ними общаешься? Через рацию?

     — Никак. Клянусь, я не знаю кто они.

     — Я никому не позволю уничтожить то, что создавал столько лет.

     В руке Игнатова появился пистолет. Он направил его Грудинину в живот. Свободной рукой, не глядя, нажал какие—то кнопки на пульте — в тоннеле открылись створки всех загонов. Твари бросились к выходу.

     — Иди! – скомандовал Игнатов, указывая пистолетом направление.

     Они пришли в помещение хранилища. На мокром полу валялись осколки разбитых колб и туши мертвых тварей.

     Локус нанес удар палкой по очередной колбе на постаменте. Из образовавшейся дыры выплеснулась формалиновая жидкость, следом вывалилось тело очередного коллекционного экземпляра.

     Мальчик обернулся к Грудинину.

     — Получилось? Ты освободил их?

     Прочитав ответ в мыслях фокусника, Локус насупился на дверной проем.

     — Ты должен был спасти их! – взревел он настолько по—взрослому, что не осталось сомнений — он больше не ребенок.

     Из—за спины Грудинина показался Игнатов с пистолетом. Достал из кармана халата шприц, бросил к ногам мальчика.

     — Сделай себе укол в плечо, или я его убью.

     Локус сдавил от ненависти кулаки, напрягся. Его скулы налились свинцом, глаза сверкнули красным.

     Игнатов вздрогнул, словно его ударило током. Локус смотрел на него взглядом полным ненависти, будто в профессоре отразилось все зло этого мира. Выставив два пальца вперед, словно ствол пистолета, мальчик поднес их к своему виску.

     — Боже мой! – воскликнул Игнатов. – Это невозможно. Это… великолепно.

     Рука профессора медленно поднялась, приставила пистолет к своему виску.

     – Локус, не надо, — взмолился Грудинин.

     – Твоя сила безгранична. Я чувствую ее, — проблеял Игнатов.

     Локус моргнул — выстрел. Игнатов упал.

     Грудинин закрыл руками лицо.

     – Боже мой.

     – Он заслужил это, — сказал мальчик, с интересом наблюдая, как кровь нимбом расплывается вокруг головы профессора.

     Грудинин попятился к выходу. Локус проследил за ним напряженным взглядом.

     Откуда—то издалека донеслись приглушенные выстрелы.

     Локус прошел мимо фокусника и направился в комнату с мониторами. Грудинин еще раз огляделся на тело профессора и последовал за ним.

     Прибывшие на вертолете люди вели шквальный огонь по выбегающим из гаража тварям.

     — Нет! – закричал Локус. Схватил Грудинина за руку. – Помоги им.

     — Я не могу.

     Локус поднял один из мониторов и швырнул в стену. Тот разлетелся вдребезги, заискрил. Мальчик заорал в голос, обрушил кулаки на пульт. Осколки оцарапали ему руки, по ладоням потекли тонкие струйки алой крови. Он посмотрел на них внимательно.

     Грудинин подошёл сзади, занес руку со шприцем.

     Тонкая игла остановилась в сантиметре от плеча Локуса. Невидимая сила, мощная, неподвластная ни одному смертному, стиснула фокусника в путах внутри собственного тела. Шприц медленно повернулся иглой в сторону его лица и стал медленно приближаться, нацеливаясь в глаз.

     Локус дышал быстро и поверхностно, с ненавистью пялясь на разбитый монитор.

     – Нет, — едва смог прошептать Грудинин, тщетно борясь с поработившей его силой.

     Когда до глаза осталось всего несколько миллиметров, рука остановилась, выронила шприц. Грудинин упал обессилев.

     Локуса уже не было рядом.

     ***

     Кобальт выбрался из—под мертвых тушь и отряхнулся. Кожа чесалась от слизи, в которой пришлось измазаться, чтобы отбить запах человечины.

     На убитых тварях виднелись ошейники с датчиками. Очевидно, ими кто—то управлял, а значит специально направил, чтобы убить его. Твари—солдаты на службе человека — такого еще не приходилось видеть.

     Через несколько десятков метров тоннель расширялся, превращаясь в загон, похожий на конюшни. Здесь, по—видимому, и содержались твари. Запах сгнившего мяса и испражнений стоял тошнотворный. В деревянных корытах валялись обглоданные кости и остатки какой—то каши. Твари содержались в тесноте и не имели толком возможности двигаться. Концлагеря для тварей – это что—то новенькое.

     Тоннель привел к двери, за которой скрывалось техническое помещение, в нем хранились инструменты и провизия, на крюках сушились снятые с тварей шкуры. Из помещения Кобальт попал в коридор, а затем в жилую зону.

     Тишина, приятный теплый свет множества стилизованных под подсвечники светильников. Лакированная деревянная мебель блестела чистотой, на полу сверкали яркими красками ковры. А количеству книг, которыми ломились шкафы, могли позавидовать книжные магазины.

     Преодолев жилые помещения, Кобальт вышел в еще один коридор. Услышал странный хрустящий звук, будто кто—то мнет ногами стеклянные осколки. Вошел в просторное хранилище похожее на склеп. На полу среди мертвых тварей и мусора лежал едва живой человек.

     — Вы профессор?

     На голове мужчины в районе виска виднелось пулевое отверстие. Должно быть, в момент выстрела рука стрелявшего дрогнула, и пуля, войдя в череп, тут же вышла из него через лобную кость. Кровь протянулась за ним полосой на несколько метров. Очевидно, несчастный пытался ползти.

     — Где Локус? – спросил Кобальт.

     — Он не ведает, что творит…

     Профессор выдохнул, глаза его сомкнулись наполовину и застыли.

     ***

     Тяжелые дождевые капли стучали по корпусу вертолета, наигрывая жуткую демоническую мелодию. В свете ярких вспышек от молний виднелись трупы пораженных шквальным огнем тварей. Никто из людей не пострадал.

     — Смотреть в оба, они могут еще появиться, — приказал командир гвардейцев.

     Лучи от подствольных фонарей бегали по окрестностям.

     Человек в маске сидел на корточках и внимательно разглядывал одну из мертвых тварей. Витька наблюдал за ним из вертолета, будучи пристегнутым наручниками к ножке сидения.

     — Вижу движение, — крикнул командир гвардии.

     У входа в гараж показался силуэт мальчишки. Уверенным шагом Локус прошел мимо мертвых тварей и остановился в пяти метрах от человека в маске. Мокрые волосы облепили детское лицо, дождевые капли стекали по щекам, но даже темная вода была не в состоянии потушить его огненный взгляд.

     — Теперь ты видишь, в какой мы опасности, — сказал человек в маске. – Я говорил тебе об угрозе нападения тварей на кольцо, но ты не желал слушать.

     — Они не сделали ничего плохого. Они просто хотели жить, как и все остальные. Почему вы считаете, что можете убивать их?

     — Они хотели убить нас. Это самооборона.

     — Это жестоко. Так быть не должно.

     — Локус, послушай, я говорил, что профессор — плохой человек, но ты все равно хотел к нему пойти. Так тебе внушил отец, но он тебе не отец, он твой создатель. Он хотел, чтобы ты стал его игрушкой, экспонатом, хотел контролировать тебя. Я же помогу тебе раскрыть твой потенциал полностью. Больше никакой лжи, никаких таблеток, никаких запретов. Ты станешь тем, кем должен быть – нашей надеждой на спасение.

     — Я знаю про вас все. Это вы отправляли людей в подземелье.

     Мужчина в маске кивнул.

     — В кольце живет больше тысячи человек и все они сейчас в огромной опасности. Нападение тварей – только вопрос времени, и нам в этой войне не победить. Я использовал загон в коллекторе, чтобы лучше узнать своего врага — изучить повадки, слабости, найти ключ к тому, как его победить. Те люди были преступниками: ворами и убийцами. Их бы все равно казнили — а так, по крайней мере, они послужили полезному делу. К сожалению, как бы я ни старался, я не могу контролировать тварей. Не могу заставить их отступить, не нападать на нас. Но ты можешь. У тебя уникальный дар, Локус, ты спасешь человечество от грядущего истребления.

     — Почему я должен идти с вами?

     — Я понимаю тебя, ты на распутье. Когда-то я тоже был в таком положении. Я должен был решить на какой я стороне, и я сделал выбор. Потому что человечество, это больше чем плоть, это суть бытия, вершина божьей мысли. Все мы разные, но мы семья. Твоя семья, Локус.

     Локус огляделся на гвардейцев, потом кивнул и сказал:

     — Нет. Они моя семья.

     Повисло молчание. Человек отступил от мальчика, резко обернулся и крикнул:

     — Запускай двигатель!

     Его голос перебил громогласный рев. Яркой вспышкой сверкнула молния, освятив приближающиеся к земле черные пятна.

     Пилот запустил двигатель. Лопасти нехотя начали вращаться.

     Гвардейцы открыли беспорядочный огонь в небо.

     Сверху на них обрушились летучие твари. Они хватали гвардейцев за головы, подбрасывали в воздух словно полевых мышей, а там сородичи подхватывали их и разрывали на части. Куски человеческих тел сыпались на землю, кровь смешивалась с дождем.

     Гвардейцы стали разбегаться кто куда, отстреливаясь на ходу.

     — Быстрее, давай, скотина! – орал на технику пилот.

     Витька безуспешно пытался освободиться от наручников. Внезапно прямо перед распахнутой дверью вертолета приземлилась тварь. Открыв пасть, она сделала выпад внутрь салона, попытавшись схватить его. Витька свободной рукой потянул дверь и зажал голову твари. Та дернула могучей шеей, ударила Витьку в живот. Он отлетел, но тут же спружинил назад на собственной руке. В плече что—то хрустнуло, руку пронзила острая боль.

     Раздалась автоматная очередь. Тварь выпучила глаза от боли, застыла на мгновение, и через секунду уронила мертвую голову на пол салона. Под тяжестью тела вывалилась наружу.

     Стрелявший гвардеец принялся менять рожок автомата, но тут же другая тварь настигла его сверху. Человеческая тушка без головы залетела внутрь вертолета, словно стрелянная из пушки.

     Витька кинулся к трупу, пошарил в кармане, нашел ключ от наручников.

     Вертолет оторвался от земли.

     — Закрой дверь! – крикнул пилот.

     Отстегнув наручник, Витька сиганул вниз. Упал на асфальт, перекатился несколько раз.

     Вертолет развернулся на месте. К нему приблизилось нечто огромное – тварь, превосходящая размерами летучих в разы. Уклоняясь от лопастей, она облепила крыльями вертолет, пробила острыми клыками стекло кабины, схватила пилота и выкинула наружу. Тяжелая неуправляемая махина закрутилась в воздухе, накренилась и камнем полетела к земле.

     Витька вскочил на ноги и побежал. Вертолет рухнул за его спиной и взорвался яркой желтой вспышкой.

     ***

     Кобальт наблюдал за атакой тварей из укрытия в стороне. Иллюзий у него не осталось. Локус с самого начала все задумал, а Кобальт оказался лишь пешкой в его игре. Неважно, как сильно мальчик похож на человека, он не человек, он тварь, самая опасная из них. И есть только одно верное решение – пристрелить его, пока он не наделал еще больше бед.

     Красная точка коллиматора нацелилась точно в голову Локуса. Дождь упрямо стучал по автомату, капли заливали прицел, но Кобальт знал – не промахнется. Палец твердо лежал на спуске, сухой порох дожидался сигнала подорваться внутри тесной гильзы.

     Кобальт не испытывал стыда или угрызения совести. Именно Локусу суждено стать предводителем тварей, и сталкер привел его к этому собственными руками. Одна жизнь против жизни всех людей.

     Локус вдруг обернулся и посмотрел прямо на Кобальта. Наверное, собирается отправить очередную тварь, чтобы убить его. Слишком поздно. Как бы ни был он силен, пуля быстрее.

     Внезапно в голове Кобальта всплыла жуткая картинка. Черные обугленные окна Мида, повсюду растерзанные пулями тела.

     Батя, Ольга…

     Все мертвые.

     Кобальт почувствовал, что задыхается, в груди защемило.

     – Оля…

     Это не галлюцинация, не мираж. Она действительно мертва.

     Кобальт зажмурился, борясь с желанием закричать изо всех сил. Собрался с мыслями, взглянул в прицел – мальчика нет.

     ***

     Кобальт вернулся в убежище на подкошенных ногах. Мыслей в голове не было, как не было эмоций. Вообще ничего. Он превратился в стреляную гильзу, пустую, никому не нужную, не стоящую ни гроша.

     Почему Ольга не сказала ему про самолет? Боялась, что он не вынесет правды? Или, что, перестав искать, потеряет смысл жизни?

     На столе лежала книга. Он взял, перелистнул страницы.

     «Фея в белом», — так называлась сказка.

     Нашел рисунок с изображением дочери, несколько минут пристально смотрел. Даже не дышал.

     Ее красота завораживала.

     Кобальт упал на колени и разрыдался.

     — Простите меня… простите…

     Рыдал, выл, кричал, рыдал, кричал…

     Стал задыхаться.

     Кто—то стоял рядом. Пусть убивают, больше нет ничего в этой жизни. Просто умереть. Перестать дышать, чтобы заглушить эту боль.

     — Я все детство мечтал, что ты заменишь мне отца, — сказал Витька. Сделал паузу, говорить ему тяжело. – Для всех ты был великим сталкером, но для меня родным человеком. Я хотел, чтобы ты любил меня, как сына, но ты ненавидел меня, и я не понимал почему. Что такого я сделал, чтобы ты так относился ко мне? Этот вопрос мучил меня все эти годы. Но теперь, я  понял. Ты коришь себя за то, что пошел тогда за мной, а не за ней. Ненавидишь меня потому, что живу я, а не она.

     — Да, — сказал Кобальт сквозь слезы.

     — Если бы я мог поменяться жизнями с ней, я бы это сделал. Но не могу, — Витька протянул ему пистолет. — Если тебе станет легче, стреляй.

     Кобальт взял оружие, наставил на Витьку. Слезы продолжали катиться по его щекам.

     — Я просто хотел твоей любви, — сказал Витька.

     Кобальт выронил пистолет, упал племяннику в объятия.

     — Они все мертвы, все… Я больше так не могу, — процедил он сквозь слезы.

     — В Миде осталось еще много наших родных. Только ты сможешь помочь им.

     В библиотеку вошел Грудинин.

     — Локус ушел. Думаю, он не вернется. Он убил всех тех людей с вертолета. Хладнокровно. Как…

     — Тварь, — закончил Витька. — Тот человек в маске ошибся, когда решил, что сможет надеть на него цепь. Теперь он сам будет решать, что плохо, а что хорошо.

     Грудинин присел на кресло, держась за сломанную руку. Вздохнул.

     — Я хотел ему помочь. Защитить.

     — Сейчас это уже неважно, — сказал Витька. — Нас он не стал убивать. Надо сосредоточиться на том, как быстро вернуться в Мид и спасти выживших.

     Грудинин кивнул.

     — Здесь есть какой—нибудь транспорт? Машина?

     — Нет, — ответил фокусник. — Профессор никуда не выходил.

     — Тогда пойдём пешком. Надо выходить сейчас.

     — Приведем сюда выживших, — предложил Грудинин. — Здесь есть вода и еда. Можно укрыться на время, пока в кольце ситуация не уляжется.

     Витька кивнул.

     Кобальт поднял автомат. Встал и молча пошел в неизвестном направлении.

     – Куда он? — спросил Грудинин.

     Витька посмотрел ему вслед и сказал:

     — Искать смысл жить дальше.

     Грудинин растерянно огляделся.

     — Как же мы справимся без Кобальта?

     Витька покачал головой.

     — Кобальта больше нет.

     ЭПИЛОГ

     С рассветом на город опустился густой туман. Температура упала до десяти градусов — непривычно морозно для этого времени года.

     Гвардеец на дозорном пункте у Крымского моста вышел из будки с чашкой горячего чая и вгляделся в непрозрачную белесую пелену. С противоположного берега доносились странные звуки: гудели моторы грузовиков, скрипели гусеничные ролики.

     Наверное, эхо со стороны Гортранса — звук заблудился в тумане, вот и путает человеческое ухо.

     Допив чай, гвардеец вернулся на пост. Сообщать о странных звуках не стал. Нечего отвлекать начальство по пустякам. Армии сейчас не до беспочвенных подозрений какого—то дозорного с поста. Идет зачистка Мида от бандитов сталкеров.

     Наконец—то в Садовом кольце наступит порядок.