Наташа сидит на высоком стуле, вжав локти в барную стойку. Тонкие пальцы прижаты к вискам, в голове шумит от первого коктейля с точным названием "отвертка", внутри чуть раскручиваются, ослабляются невидимые болты. Отступают мысли про работу.
Работу Наташа не любит вдумчиво и спокойно, как и начальницу, истеричную женщину, утратившую в бесконечной битве за карьерные ступеньки пол и возраст. Еще Наташа не любит коллег, с их навсегда завязанными галстуками и криво приклеенными улыбками. И конечно, Наташа не любит себя.
Наташе тридцать восемь, она клерк в конторе, офисный планктон; таких по глумливой усмешке судьбы называют менеджерами. Жизнь регулярно выталкивает её кверху брюхом, на потеху пошлому любопытству зевак, с содранной кожей; всякий раз Наташа умудряется вернуться назад, переродиться, залатать прорехи, накупить усмешек на распродажах, нырнуть в оцепенелый сумрак реальности.
Вспомнить хоть что-то хорошее, думает она, была же школа, университет, была молодость, обсыпанная разноцветным конфетти забавных событий. Тогда она умела смеяться, шутить, помнила много всякой забавной всячины, пыталась нравиться мальчишкам, напускавшим на себя взрослый вид, да, нравиться мальчишкам, этим искренним лжецам, уморительно смешными в своей фальшивой серьезности.
Но потом случился "Он-не-такой-как-все", Наташа знала, что они всегда кажутся "не-такими-как-все", но это было бесполезное знание - внутри коротнула проводка и еще долго искрило, долго и яростно, и даже когда он стал убивать её показным, утрированным равнодушием, она только стискивала нервы, удерживала слова и комкала губы.
Наташа отстранено, будто это было не с ней, вспоминает осколки из прошлого; горсть таблеток и малодушная, унизительная мыслишка перед потерей сознания: "лишь бы откачали". Пустые ночи, понимание, что развилка, у которой застыла миллион лет назад, давно уже никакая не развилка, что вместо дорог глухие стены, и это место теперь и есть её одиночная камера.
С другими, что были позже, она научилась бить в ответ, но это не спасало, неуемная тоска водила под уздцы, терпкий пепел перебил прочие запахи, надолго; не было счёта тем дням.
Всё это ерунда, думает Наташа. У меня есть сын, он скоро вернется, мне больше ничего не надо.
Ничего мне не надо.
После третьей "отвертки" Наташе становится пьяно и хорошо, она полулежит на стойке, что-то щелкает у неё внутри, какие-то тумблеры, ненадолго разъединяя с опостылевшим миром. Куда-то на время отступила её всепоглощающая бездомность.
Наташа слышит мужской голос, заказывающий водку и томатный сок. Чуть повернув голову, видит коллегу по офисному рабству - сработала система "свой-чужой". Он тоже поворачивает голову, смотрит, и она видит себя его глазами: напряженную, угловатую женщину; дрянная косметика, большеватые скулы, губы стиснуты и спрятаны друг в друга.
Взгляд его скользит, окружает, обволакивает. Она вздрагивает, взглянув, быстро отводит глаза, а мужчина - явно за сорок - разворачивается на хрустнувшем барном стуле и смотрит молча на её профиль и напряженную шею.
А потом говорит. Какую-то стандартную чушь про погоду, Наташа отвечает, резко и немного грубовато, внутренне морщась от своего взятого напрокат нахальства, она боится пошлости ситуации, боится, что он сразу нацепит на неё ярлык охотницы за случайным приключением.
Мужчина улыбается. Бармен ставит перед ним водку и сок, и он пьет тут же, не меняя выражения лица, и выпив, снова поворачивает голову. Наташа ловит его спокойный, успокаивающий взгляд.
"Веб-камера" уходит вверх и ловит их в панорамный прицел. Мужчина дергает вниз узел галстука - резко, как кольцо парашюта - глаза его вздрагивают, словно секундные стрелки. Он тоже никакой не искатель приключений, они одной крови, он такой же: вымотанный, прокрученный через соковыжималку недели, но ему для чего-то нужны эти минуты небрежного, лёгкого флирта с некрасивой, застрявшей в собственной невезучести женщиной.
Наташа думает, что он из тех, кто получает, только отдав, он просто не умеет иначе, она придумала это за него категорично и сразу, без этой выдумки не было бы никакого разговора, который ей, оказывается, тоже очень нужен.
Она,наконец, выпускает на волю несмелую улыбку.
И тут же возникает ощущение, словно кто-то сверху нажал "обновить страницу", когда смотришь на монитор и ждешь чего-то нового. Это начало, только начало, это вступительные титры, думает Наташа, отгоняя мысли об осторожности и истоптанном прошлом.
Он всё говорит, негромко, голос вязнет в шуме, в вязком болотистом шуме бара, он улыбается, шутит, Наташа не разбирает каких-то слов, но не переспрашивает, ей это неважно, интонация проникает в неё сама по себе, без ненужных смыслов, создавая вселенную, в которую надо без оглядки и сейчас.
И еще его зовут Олег.
Наташа отвечает, улыбаясь всё смелее, он слушает, Наташа верит, что это ему нужно, что это не просто так. Их разговор выламывается из шаблона пятничного флирта, слова пропитаны горьковатой самоиронией, их насмешливость над покорностью перед "так называемыми обстоятельствами" перемешивается, образуя общее, оба дополняют друг друга недостающими деталями, как будто перетряхнули коробку со старым пазлом, и оттуда внезапно выпали кусочки причудливо вырезанного картона, которых недоставало.
Он сбивается, кашляет после второй стопки, улыбается чуть виновато, Наташа боится, что всё кончится, не начавшись; боится, что какая-нибудь неловкость просто разъединит, оборвет их локальную сеть, и останется растущее молчание, а потом останутся короткие, безвкусные дни, и снова никакого завтра. Останется реальность, тугая, как скафандр, ежедневно надеваемая по утрам, связывающая мысли и попытки сделать иначе, в которой даже ночью, проснувшись беспричинно, от унизительной тоски, от боли, она не плачет, потому что разучилась.
Наташа прикрывает глаза и чувствует, как он прикасается теплой ладонью к её стиснутым в замок пальцам.
И ее прорывает. Наташа жадно рассказывает ему про всё, опуская плохое, то есть всё, кроме сына, прежде всего про сына, который служит где-то по контракту в МЧС, про то, какой он хороший и сильный,и добрый, что ей его не хватает - очень, очень не хватает. До слез и спазма в горле.
А так у нее, конечно, все хорошо.
Олег выходит на балкон апарт-отеля, вдыхает спрессованный осенний воздух. Закуривает и долго смотрит вниз, в донный мрак ночного ноября.
Наташа спит на неразобранной кровати, заснула почти сразу, в своей старушечьей юбке и бежевом свитере. Минуту назад Олег стянул с нее обувь и легонько поцеловал в соленую щеку.
Он вспоминает, как она заплакала, зарыдала в гостиничном лифте, по детски закрыв кулаками глаза, как большой, неуклюжий ребенок. Как её плечи, вздрагивая, толкались в его ладонях.
Вспоминает, как в номере удивившем его самого жестом он стряхнул с её плеча волос, почти физически ощущая тепло ее шеи, ключичных ямок, а она полусонно прошептала "спасибо", и еще, уже опрокинув голову на подушку: "Расскажи про себя".
"Расскажи про себя..." Вот уж чего точно не будет.
О чем рассказывать?
Рассказать, что на этой планете ты работаешь кем-то вроде районного ангела? Повышаешь индекс счастья в отдельно взятом районе. Что осточертело фасовать радость гомеопатическими дозами, но контракт еще на два года, а каждому по вере его, а не по степени износа.
Сначала, думает он... Сначала, ей надо встретится с сыном. Сын спасает людей где-то в горах, странно, что они не могут встретиться сами, самые простые вопросы остаются нерешенными.
Олег закрывает глаза, произносит форму запроса на воздействие третьей степени. Называет личный пароль. Он мало может, клерк странной конторы, где когда-то решили, что главная беда этой планеты - несчастные люди.
А потом? А потом разберемся, думает Олег. Подам рапорт. Сначала будет тяжело, но разбрасывать людям подачки, как монархи прошлого разбрасывали монеты на карнавалах...
У Олега внутри ворочается, прорастает что-то такое, без чего дальше некуда и незачем. Он чувствует себя сильным и решительным, куда сильнее, чем в своей профессиональной ипостаси с редкими разрешенными воздействиями третьей степени. Эта угловатая, зажатая женщина нажала в нём какие-то кнопки, сейчас он верит, что это навсегда.
Он не знает, что сын Наташи погиб два года назад.
Он не знает, что думать и говорить о нем, как о мертвом, она так и не научилась.
Про ее диагноз, про межсезонные стационары он тоже не знает.
Олег гасит сигарету и возвращается в гостиничный номер, где на кровати лежит женщина, которую он только что убил.