Мелодия застыла на подушечках пальцев, стучащих по полированному столу. Округлые ногти, аккуратно подпиленные, оставляли легкие царапины на скользкой поверхности. Задумчивый, доктор Немов сидел, прижавшись уставшей спиной к мягкой спинке стула и тревожно подергивая коленями. Нет, он никого не ждал, через пятнадцать минут его рабочий день закончится, и он отправится восвояси, спешно сбросив белый халат, как хвост ящерицы. Окунется в забвение, присыпанное пудрой вчерашних дней, и будет молиться, чтобы ночь продолжалась вечно. Наверняка погода тоже надеялась отсрочить унылый рабочий день; снег скалил зубы, как загнанный в клетку лев, рожденный палачом, а не жертвой. Шершавые снежинки лениво опускались на землю, щекотали чувствительную кожу человека, поскользнувшегося на льду и потерявшего равновесие. В углу кабинета под заиндевевшим окном пылился чехол от гитары, который с едва уловимой насмешкой оставила Нина полгода назад, а вместе с ним - надежду на возвращение. Нина была дочерью начальника, училась в университете на архитектора, увлекалась вегетарианством и кружила головы молодым врачам, работающим в клинике отца. Немова она поцеловала в губы три раза и четыре - в каждую щеку, но умчалась на роликовых коньках, как только он попросил ее никогда не уходить.
Забрала гитару, чтобы зарабатывать на улице и покупать запрещенные книги, но оставила чехол, не позволявший стереть хозяйку из памяти. Доктор Немов встал, стул неодобрительно скрипнул, расстегнул туфли, в которых ходил на работе, надел начищенные сапоги. Под подошвами с таким же подчеркнутым неодобрением будет скрипеть и снег. Похоже, он, начинающий психиатр, на ножах с целым миром, возложившим на него ответственность за скрип израненных душ пациентов. В дверь постучали, когда на пол скатилась слетевшая с черного кашемирового пальто пуговица.
- Отпустите меня! - приправила фразу нецензурными выражениями, тщетно пытаясь вырваться из крепких, как оставленный на подоконнике ром, объятий санитаров.
Доктор Немов сунул руки в карманы пальто и закатил глаза.
- В чем дело? Разве вы не знаете, что мой рабочий день закончился пять минут назад?
Санитары в замешательстве переглянулись.
- Просто... она... опасна...
Воспользовавшись этим минутным замешательством, девушка вырвалась, с грациозностью кошки юркнула на подоконник и прижала к себе открытую бутылку. У нее были босые исцарапанные ноги, которыми она болтала в воздухе, как неугомонный ребенок. Отпив глоток, незнакомка поперхнулась, может быть, потому, что никогда не пробовала ром; сощурив глаза, показала пальцем на Немова.
- Это ты, что ли, психиатр? - икнула, опьянев с одного глотка, и фальшиво расхохоталась. Немов застыл, разглядывая ее безупречно красивое лицо. Но он как будто уже знал, как играют на уголках губ солнечные зайчики ее заливистого смеха, уже видел этот слегка вздернутый нос и непослушные вьющиеся пряди, падающие на щеки, уже слышал немного строгий голос и высокомерный тон, сопровождающийся танцами густых каштановых бровей. Фамильярное "ты" задело его несколько позже, чем он досмотрел ее насмехающееся лицо, как короткометражный фильм, до конца.
- Кто ты такая, чтобы так ко мне обращаться? - нахмурился, сделал жест, чтобы выхватить из ее рук ром, она бросила бутылку, и доктор Немов едва успел отскочить. Стекло рассыпалось острыми осколками на ее колени. Девушка разрыдалась - но не от боли, которую ей причинила разбитая бутылка, а от растревоженных чувств. Санитары с готовностью дернулись с места, но Немов преградил им путь.
- Не беспокойтесь, для меня она не опасна. Можете идти.
Хлопнула дверь, девушка утерла слезы кулаками, точно всего лишь играла роль, и внимательно воззрилась на доктора.
"Скорее всего, биполярное расстройство", - отметил про себя психиатр, проведя указательным пальцем по подбородку.
- Думаете, я сумасшедшая? Уже мысленно ставите мне диагноз? - подняла бровь так, будто чувствовала себя многим выше и авторитетнее, спрыгнула с подоконника и пошла, наступая на разбросанные осколки.
- Вы что, совсем не чувствуете боли? - Немов сжал ее руку, отводя от стекла.
- О, ничего себе! Я еще и не чувствую боли! Это симптом какой болезни, не подскажете? - глаза сузились и придавали ей теперь еще большее сходство с кошкой, таинственной и себялюбивой. Она освободила руку и дала звонкую пощечину вскрикнувшему от неожиданности психиатру.
- Скажи мне, доктор, - отчеканила каждое слово, приблизив лицо к собеседнику. - Я красива?
Он облизал пересохшие губы и только кивнул головой, щека шумела от незаслуженной обиды, но он знал, что с душевнобольными спорить не следует; кроме того, девушку действительно можно было назвать красивой, вот только такая инфернальная красота, скорее, пугала и отталкивала.
- Я узнала тебя, чертов коллекционер, и я знаю, что ты со мной сделаешь. Убийца красоты, - плюнула в лицо, сохраняя абсолютно невозмутимый вид. Уголок рта подрагивал в напряженном пароксизме презрения, сбивающего с ног неуправляемой волной. Ее красота была необузданной, и овладеть ей было невозможно. Доктор Немов пошатнулся, чувствуя, что теряет самообладание; теперь он вспомнил, где видел эти падающие на лицо пряди, слышал этот громкий и твердый голос, чувствовал холод этого пылающего ненавистью дыхания... Убийца красоты! Как долго она преследовала его в ночных кошмарах, оставляя на песке влажные следы не полюбившими обувь стопами.
- С тех пор я не поймал ни одной бабочки, - Немов ощущал теснящее грудь волнение, - я больше не убивал красоту, отбросил идею стать ученым-энтомологом и стал психиатром, чтобы помогать людям, - понимал, что его слова звучали как оправдание, но почему-то почувствовал облегчение, когда выпустил их наружу.
- Думаешь, ты хоть кому-нибудь здесь помог? - повысила тон, глаза вспыхнули. -Лечить душу - это почти то же, что и убивать красоту! - она подняла ладонь, чтобы ударить Немова по другой щеке, но тот проворно перехватил, заломив ее руки за спину, и надел наручники, стянутые со стола.
- Вот я тебя и поймал, самая красивая бабочка на земле, - от недоброго, смешанного с кашлем смеха Немо проснулся.
Стянутые темными занавесками окна поглощали рассвет, подступающий комком к горлу Вселенной. Капельки пота стекали со лба на подушку, а его руку сжимали чьи-то тяжелые пальцы. Немо открыл глаза, ощущая слабость своего неподвижного тела, и увидел встревоженное лицо ламы, его внимательные глаза и сжатые губы.
- Я заметил, что сегодня на занятии у тебя были проблемы с погружением в медитацию. Проходил мимо твоей комнаты и услышал стон. Сразу понял, что тебя посетило слегка опоздавшее видение, потому и пришел, - ласково провел влажной тряпкой по горячему лбу ученика.
- Я... я чувствую вину, великий учитель! Убийца красоты... Я сделал что-то неправильно. Как же мне... теперь... - слова путались и ускользали тотчас же, как только приходили, стучась в дверь нежданными гостьями, не умели выстраиваться в цепочку преждевременно вызволенных мыслей.
- Успокойся, у тебя есть время на искупление. - лама оставил на лбу влажную тряпку и поспешил исчезнуть. Последнее, что увидел Немо, - тень, скользящую по длинному коридору за стеклянной дверью, на которую иногда хотелось набросить полотно, как будто прикрываешь от чужих глаз собственный страх.
... - Что ты больше всего ненавидишь, Роксана? - Актер надел на этот раз женскую маску: длинные ресницы и густо подведенные черным веки, застывшая хитрость на блестящих губах и черные слезы, вот-вот готовые скатиться с щеки. Роксана подняла глаза, как бы прося помощи у ненадежной памяти, поглядывающей на девушку откуда-то сверху, с самой высокой точки до неба, и поднесла кулачок к виску.
- Пьяных людей, - выпалила, кажется, вспомнив причину, по которой она никогда не видела своего отца. Актер склонил голову, плюмаж на широкополой шляпе задумчиво встрепенулся.
- Теперь скажи это полностью: я ненавижу и так далее. Постарайся представить какого-нибудь напившегося человека. - скрестил руки на груди и застыл в терпеливом ожидании.
Роксана зажмурилась: она увидела пугливую картинку, изображающую уставшего человека с полуоткрытом ртом, который растянулся на ледяном полу перед дверью в свой дом.
- Я ненавижу пьяных людей, - наконец сказала она. Актер повернулся к Немо на одних каблуках лакированных сапог.
- Немо, какую эмоцию сейчас показала Роксана?
- Отвращение, - Немо развел руками, - это довольно-таки очевидно.
- Хорошо. Тогда, что характерно для отвращения? Иными словами, можешь описать, как оно выглядит?
- Сморщенный нос, расширяющиеся ноздри, приподнятая верхняя губа, обнажающая сжатые зубы, - выпалила Виктория, воспользовавшись минутным замешательством одноклассника. Актер зааплодировал, и его широкие рукава заплясали в такт смеющимся звукам ладоней, соприкосновение которых рождало похвалу.
- Умница. А теперь попробуем вызвать эту эмоцию искусственно. Якуб, подумай о том, что ты любишь больше всего на свете.
Юноша бросил косвенный взгляд на покрасневшие щеки Роксаны. Больше всего на свете он любил девушку, которая не отвечала ему взаимностью. Может быть, потому что его прошлая жизнь не оставила никаких по-настоящему светлых воспоминаний, и только смятый галстук-бабочка продолжал обжигать его кожу, едва ли защищенную легкой тканью потертых на коленях брюк.
- А теперь, думая об этом, изобрази отвращение, - актер подошел к Якубу и приблизил к себе его взволнованное лицо. Ноздри действительно начали расширяться, но лоб выдавал ложь - на нем не легла ни одна морщинка.
- Лжешь, - актер похлопал ученика по плечу, - если твой собеседник - невнимательный простофиля, то сойдет.
- Итак, вы наверняка убедились, что люди не умеют контролировать эмоции, - спрятав руки за спину, человек в маске принялся измерять класс широкими шагами. - Может показаться, что вам неплохо удается обводить вокруг пальца, но все бессмысленно, если забыть про лицо. Оно излучает правду, и приходится упорно работать, чтобы научиться загонять вглубь случайные морщинки вокруг глаз, дрогнувший мускул, изогнутую бровь, которые могут выдать вас с головой.
- Может, нам просто носить маски, как вы? - предложил Немо, как всегда не особенно задумываясь о последствиях сказанных слов.
- Если ты все еще убежден, что на мне маска, ты удивительно глуп, - тон изменился, стал резким и холодным, как будто только что вытащенный из морозилки застывший напиток.
- Это моя личина. Одна из, а их столько, что тебе никогда не представится возможность увидеть их все.
- Интересно, жить без лица так же трудно, как и без имени? - раздался задумчивый голос, помолвленный с тишиной, потому что озвучил одну из тех вещей, о которых не кричат вслух.
- Это жизнь без обязательств и минимум ответственности, - уже гораздо спокойнее отозвался актер, - а вы, молодой человек, подумайте о чем-то, что вызывает у вас приятные ассоциации.
Мальчик без имени кивнул.
- Хорошо, это розы. Лепестки алых цветов под босыми ногами. Бьющееся оттого, что переполняющим чувствам слишком тесно, сердце и благодарность. Теплая рука матери и моя крохотная душа, воспарившая над колыбелью, чтобы поскорее вырасти и укрепить силы.
Под прикрытыми глазами образовались шаловливые хулиганы-мешочки, на губах витала, как воплощенная мечта, искренняя улыбка. Ее прозрачные флюиды примостились и в уголках глаз, рисуя хохочущие паутинки.
- Это счастье, - сказала Роксана, - он говорит правду.
Актер неопределенно покачал головой.
- Я очень рад, что вы научились распознавать такие эмоции. Разумеется, это радость. Но можно ли быть уверенным, что юноша не солгал?
Мальчик без имени хмыкнул, улыбка перекочевала в левый уголок рта, как-то сразу сжавшись, обратившись комической миниатюрой.
- Я солгал. Я ненавижу розы. Однажды я подарил маме огромный букет, потому что чувствовал себя виноватым перед ней. Я всегда был не тем сыном, которого она хотела бы видеть. Мне пришлось работать в кафе и барах в ночную смену, чтобы купить ей этот букет, но она его растоптала. Тогда я взял байк и сбежал из дома. С тех пор я больше там не появлялся, - мальчик без имени повел плечами и сунул руки в карманы черных джинсов, хотя в комнате было, скорее, душно, чем прохладно.
Актер вновь зааплодировал: на этот раз к нему присоединились Якуб и Роксана.
- Сколько же у тебя талантов, безымянный? Слышал, что и на других занятиях ты показываешь удивительные успехи! - казалось, актер действительно восхитился мастерством своего ученика, который отреагировал лишь почтительным поклоном головы.
Остаток занятия он стоял в углу прямо перед дверью, делая вид, будто наблюдает за одноклассниками, но никто не заметил, что глаза у него были опущены, а взгляд совершенно равнодушен к происходящему. Юноша думал о том, что поделился почти с незнакомцами фрагментом из жизни, повествующим, может быть, о самом сокровенном. Но что получил в ответ как отклик на выскользнувшие помимо воли чувства? Троянского коня: безразличие, одетое в одежды восхищения. Пусть он уже не помнил, почему его не любили родители, а мать растоптала букет роз, купленный ценой бессонных ночей и труда; пусть он забыл завязку той истории, о которой вдруг решился рассказать, но все же это была важная история, достойная сочувствия. Он посмотрел на человека в нелепой шляпе без лица, но меняющего личины. "Неужели мир действительно насквозь пропитан фальшью? Неужели вне театра ничего не существует? Хуже всего, что и никого... Ни одной живой души, только тени".
С гулким грохотом, напоминающим раскат грома, растворилась дверь. На пороге, впустив в кабинет облако света, появился директор. Он казался чем-то озабоченным, хотя и выдавил из себя слабую улыбку при виде своих учеников.
- Друзья, я попрошу вас прибраться в саду. Якуб пойдет в паре с мальчиком без имени, а Виктория с Роксаной. Немо зайдет ко мне в кабинет, у меня к тебе серьезный разговор по поводу того, что произошло на занятии по тхэквондо, - обвел всех уже более доброжелательным взглядом. - Инструменты возьмете в кладовой на первом этаже, - круто развернулся, оставив подошвами сапог черные полосы на линолеуме.
Солнце бесенком выпрыгнуло в ладони к первочеловеку, названному шепотом Адамом, и покатилось колесом по холодной земле, продолжая род человеческий. Язычки огня щекотали кожу, ее обладатель щурился, может быть, немного ругался, но не прогонял хитрые лучи, соскользнувшие с макушки синеглазого неба. Деревянная ручка косы оставляла мозоли на юных пальцах, еще не успевших привыкнуть к труду; приятная усталость, резвая и прыткая, как пантера, наполняла каждый фрагмент тела-текста ощущением настоящего счастья, которое не длится дольше мгновения.
Виктория не разделяла тех чувств, которые испытывали ее одноклассники; она ощущала истощение на тонком нематериальном уровне, где мирно посапывают, убаюканные, человеческие грезы. Роксана заметила, что ее напарница поменялась в лице: оно стало бледным, почти бескровным, приняв болезненный вид.
- Голова кружится, - пожаловалась Виктория, - ничего, если я оставлю тебя на десять минут?
Роксана покачала головой.
- Конечно. Если понадобится помощь, то...
Но Виктория не дослушала, она устроила гонки со скоростью, понимая, что меняется с каждой секундой все сильнее, и едва ли кто-нибудь узнал бы в этой тени с огромным лисьим хвостом отличницу-выскочку.
Ветер свистел в рассеянные уши, аккомпанируя певчим птицам, поглощенным собственной тишиной. Растрепанные пряди хлестали по лицу, как будто ударяли плетью за каждый промах, наказание усиливалось вместе с болью, которая зарождалась над областью сердца и возвращалась к обнаженным стопам. Виктория сцепила пальцы, точно защищаясь, но этой брони было недостаточно, чтобы искоренить источник пронзительного душевного крика и заставить заглохнуть. Длинные ногти, впиваясь в кисти, оставляли следы горячей крови; увидев собственную тень, она споткнулась и зажала измученную руку зубами. Лисий хвост послушно встрепенулся, раскинувшись веером над сгорбленными плечами.
Тяжело дыша, как собака, раненная любимым хозяином в сердце, она оперлась на стену рукой и склонила голову; слезы жгли где-то под языком, и девушка тщетно пыталась проглотить застрявший комок. Голова снова закружилась, и на этот раз Виктория как будто потеряла зрение: фигуры мира выглядели так, как если бы были набросаны неумелым художником пунктиром.
... "Тебе стыдно за меня?"
"Да. И все-таки я еще люблю тебя".
"Тогда почему так происходит, ответь же мне! Мы любим друг друга, но тебе приходится предавать, чтобы выжить?"
"Ты сама ответила на вопрос: чтобы выжить. Мы никогда не сможем остаться вдвоем. Слишком много человеческого в человеке, и оно настигнет нас везде, куда бы мы ни ушли".
"Знаешь, как это называется? Трусость. Но ничего не изменить: ты сам себя наказал. Прощай же".
"Про... Стой!"
Эти настигнутые страхом глаза: человек, который пытался сделать вид, что причиняет равнодушие всем мимо проходящим, той мнимо уходящей... Всполохи искр, и гигантское пламя окольцовывает не сопротивляющееся рыжее тело девушки, прозванной ведьмой, оклеветанной друзьями, преданной любимым. Насмешливый высокомерный взгляд поставил клеймо на его холодном лбу. Если бы она его укоряла, если бы ненавидела, юноша с пригвожденной к сердцу рукой смог бы принять, но абсолют спокойствия и совершенно необъяснимая насмешка сводили с ума. Может быть, она смеялась над его слабостью, страстным желанием вырвать девушку из объятий дьявола и неспособностью это желание воплотить. "Твое несчастье в том, что ты слишком много думаешь", - как бы невзначай бросила она ему; и этот вечно неугомонный ум питается плодами сомнения и страха, делая врагов лучшими друзьями и верными наперсниками. Она заметила тот ужас, который багровой молнией бросился ему в лицо, и последний жест смятения заставил ее в эту же секунду простить возлюбленного. Пламя одевало ее обнаженную кожу в богатые одежды, но Виктория не умела чувствовать физическую боль. Когда юноша распростер к ней руки, готовясь к сальто-мортале, девушка закрыла глаза, чтобы забыть жалкое лицо бедного труса, не нашедшего в себе силы для самопожертвования. Ведьма не сгорела, а рассыпалась на глазах у сотен зевак, почуявших долгожданный запах хлеба и зрелищ. Последнее, что увидели жестокие зрители, вдруг испытавшие катарсис, хотя приходили едва ли за этим, - это рожденный из огня хвост лисицы, сверкавший в лучах обожженного солнца.
- Пришла в себя? - Виктория увидела склоненное лицо учителя медитации, он держал обеими руками белую чашку с остывшим чаем, запах которого душистым облачком закружил над ее носом. Девушка чихнула и приподнялась на локтях, голова все еще казалась налитой чугуном, но уже не гудела, как до обморока. Она отпила предложенный чай и, как будто спохватившись, оглянулась, чтобы проверить, исчез ли лисий хвост.
- Тебя здесь не было девять минут, - покачал головой лама, показывая на часы, - ты дрожала и бредила, и я понял, что с тобой происходит нечто очень важное... Виктория, что ты видела? - взгляд учителя стал серьезным и пристальным, как будто он надеялся прочитать мысли собеседницы усилием воли.
- У меня... сзади... было что-то необычное? - запинаясь, спросила Виктория, проигнорировав заданный вопрос.
- Ты имеешь в виду хвост? - лама усмехнулся и с грохотом поставил чашку на стол.
- Мне кажется, я... я оборотень, - выдохнула девушка и побледнела, почувствовав, как страшно, точно извергнутое пастью демона проклятие, прозвучали ее слова.
- Кицунэ, - спокойно поправил учитель. - Женщина-лисица, способная на самую пронзительную и трагическую любовь... Это одно из твоих прежних воплощений. Воспоминания слишком тяжелые, чтобы забыть. - вздохнул и откинулся на спинку дивана, вытянув сцепленные в замок руки.
- Тогда почему же я до сих пор перевоплощаюсь в лису? - Виктория посмотрела на учителя жалобным взглядом зверька, молящим о пощаде.
- Хм... Понимаешь, это не совсем так. То, что с тобой происходит сейчас, не совсем соответствует твоим представлениям. Не могу рассказать тебе всего, но скоро ты обязательно поймешь сама... - зажег сигарету и закурил, медленно затягиваясь.
- Учитель... - Виктория сглотнула, - я хотя бы... живу?
Лама не ответил на вопрос.
- Тебе, кажется, стало лучше. Иди помоги Роксане убраться в саду.
Роксана вытерла пот рукавом расклешенной бирюзовой кофты. Она поставила косу к стене, чтобы не упала, и наклонилась, принимаясь собирать мусор в пакет. На лице застыло выражение безупречного небытия, как будто все некогда занимавшие ее мысли рассеялись и разумом отныне управляла волшебная пустота. Девушка даже улыбнулась непроизвольно, ни о чем не подумав и ничего не вспомнив, и только наслаждалась освобождением собственного сознания, которое, как водится, легко разрушить, ведь уже следующая минута может напомнить о необходимости возвращения.
- Наверное, это первый раз, когда я увидел твою улыбку, - кто-то присел на корточки рядом с ней и принялся помогать с уборкой, Роксана поморщилась от досады и вымученно поздоровалась с Якубом. Она знала, что ее состояния, которые называла для себя приятными опустошениями, предшествуют красоте осмысленности, а значит, совсем скоро послышится стук курносых идей, непременно жаждущих поместиться на странице и в строчке. Главное - не спугнуть, но одноклассник успешно справился с противоположным: спугнул так, что ощущение прекрасного забвения ускользнуло безвозвратно.
- Что, ожидала увидеть Немо? - язвительно поинтересовался Якуб.
- Если честно, я никого не хотела видеть, - призналась Роксана и сделала жест, чтобы подняться, но Якуб перехватил ее хрупкое запястье.
- Улыбайся только мне, слышишь? - дыхание перехватило от преждевременной смелости, и Якуб хрипел, жадно глотая воздух. - Приходи только ко мне, если тебе больно. Смотри только на меня, и только меня люби, - сделал неосторожное движение, чтобы обнять за плечи, но Роксана резко оттолкнула его. Глаза шипели, как змеи, выбравшиеся из своих тесных нор на охоту.
- Больше никогда так не делай, Якуб, - она взяла мусорный мешок и косу, - то, что произошло на турнире по тхэквондо... Ты был отвратителен, - сжала зубы, лицо больше не выражало никаких эмоций, повернулась, ощутив, как неприятно зудят затекшие ноги, медленно, но уверенно зашагала прочь.
Якуб схватился за голову, поняв, что разрушил последнюю надежду, а в ушах продолжал звенеть все тот же бесцветный голос: "Ты был отвратителен".
Яркая вспышка молнии ослепила юношу, и он не удержал равновесия; мальчик без имени подхватил друга, не дав свалиться в горку мусора.
- Что это было? Гроза? - Якуб протер глаза, все еще болевшие от неожиданного нападения резкого света, на который он заработал аллергию, когда выступал на сцене.
- Нет, я просто подумал, что у тебя закружилась голова, - лицо мальчика без имени выглядело встревоженным.
Якуб зажмурился, слабый ветер растрепал пряди его волос, неосторожно уронив одну из них на веки.
- Послушай... Там в окне... Что это? - Якуб вздрогнул, мальчик без имени, перехватив его взгляд, нахмурился.
- Я ничего не вижу, дружище.
За стеклом стояла гигантская черная тень. У нее не было лица, но только страшные зеленые глаза, умеющие обжигать и ослеплять; в этих расширенных зрачках узнавалось самое опасное чувство - упоение болью. Когда Якуб обрел способность снова видеть, за окном показался только рыжий хвост, издалека напоминающий пламя разгорающегося костра. Скользнув по стеклу, скрылся вслед за тенью, оставив в сердце Якуба тревожное предчувствие.
- Пойдем, Якуб, тебе нужно отдохнуть перед шахматным турниром, я доделаю твою работу в саду.
Юноша кивнул и послушно побрел вслед за другом, то и дело спотыкаясь и ругая себя за врожденную невнимательность.