Дежурка охраны Минздрава встретила Казимира Боброва привычным запахом дешёвого табака, остывшего чая и чего-то затхлого, что годами пропитывало стены этого казённого помещения. На стене висел его портрет кисти Васнецова - Бобров с альтом, которого он в жизни не держал. Сегодня особенно раздражала эта ухмылка на портрете, запечатлённая в уголках нарисованных губ.
- Опять твои "творческие выходные"? - фыркнул Яйцеслав Самогонов, разглядывая фингал под левым глазом Боброва. Старший смены сидел, развалившись на стуле, и чистил ногти перочинным ножиком.
Казимир промолчал, швырнув потрёпанную тетрадь со стихами в ящик стола. Тетрадь со стуком ударилась о бутылку "Калужского бренди", оставшуюся с прошлого дежурства.
- Да ты погляди на него! - заржал Самогонов, - Нашего поэта Марфа-то как обработала! Небось снова со своей "музой" шашни завёл?
В этот момент дверь распахнулась, и в дежурку вкатилась уборщица Клавка с огромным фингалом на пол-лица. В разорванном розовом платье, одна серьга болталась на нитке, цепляясь за растрёпанные волосы.
- Ага-а-а! - завопила она, увидев Боброва, - Вот он, сукин сын! Из-за тебя меня чуть не прибила эта деревенская тварь!
Казимир съёжился. В голове пронеслись вчерашние события...
...Деревня Малые Козявки встретила его привычным убожеством. Покосившийся забор, кривая банька и его землянка - "творческая мастерская", как он пафосно называл это помещение с протекающей крышей. Только собрался закинуть удочки в местный пруд, как...
- Прие-е-хала! - раздалось за спиной.
Перед ним стояла Клавка. В резиновых сапогах, с ведром для рыбы и... в каком-то немыслимом розовом платье, обтягивающем её пышные формы. От неё пахло дешёвым одеколоном и пирожками с капустой. Он и забыл что пригласил уборщицу из Минздрава к себе в деревню.
- Ну что, поэтик, показывай своих карасей! - бухнула она в спину лапищей, от которой Казимир чуть не слетел с мостков.
Рыбалка не задалась с самого начала. Клавка то и дело шлёпала по воде ногами, распугивая рыбу, зато с жадностью прикончила припасённую Казимиром бутылку "Зубровки". К вечеру, когда начало смеркаться, она объявила:
- Опасно нонче на дорогах! Остаюсь ночевать!
И, не дожидаясь ответа, ввалилась в его землянку, с ходу заняв единственную кровать. Казимир покорно улёгся на полу, укрывшись старым тулупом...
Утро началось с того, что дверь с треском вырвало с петель. На пороге стояла Марфа - его бывшая, женщина с кулачищами, которыми она могла бы забивать сваи. Её глаза метали молнии.
- Ах ты, сука поэтическая! - завопила она, увидев Клавку. - Это что за мурло ты привёл?!
Дальше было что-то вроде урагана. Марфа вцепилась Клавке в волосы, та ответила ударом ведра по голове. Казимир попытался было вмешаться, но получил локтем в глаз и отлетел в угол, где и просидел весь "разбор полётов"...
- И что, стишков на эту тему не сложил? - прервал его воспоминания голос Васнецова. Художник стоял в дверях, держа в руках только что законченный рисунок: на нём был изображён Бобров, зажатый между двумя разъярёнными фуриями.
- Да горите вы все синим пламенем! - пробормотал Казимир, хватая свою тетрадь.
В углу дежурки тихо позвякивала пустая бутылка. На стене портрет с альтом по-прежнему ухмылялся. А вдали уже слышалось тяжёлое дыхание Антипова, который явно спешил узнать, почему в его подчинении опять творятся такие "творческие беспорядки"...