Modern Russian poetry and prose. Nesteroff Andry.

Нестеров Андрей

Маневры судьбы

   В небольшой комнате с низким сводчатым потолком, освещаемой десятком восковых свеч, лежа на софе терзал гитару молодой человек. Он лежал на постели не снимая сапог, в мундире лейб- гвардии Преображенского полка. Светловолосый, голубоглазый с пухлыми губами и крепким подбородком он походил на Государя Александра, которому служил верой и правдой. Звали молодого человека Дмитрий Арсеньев. У него была меланхолия, оттого он уже второй час мучил семиструнную гитару, оттого еще больше погружаясь в пучину беспросветной тоски. Арсеньев был утомлен бесконечными вахт- парадами, отсутствием денег, однообразием столичной жизни. Нельзя сказать, что Дмитрию Арсеньеву судьба не благоволила, в недавней военной компании он был ранен и попал в плен. В плену на обоз с пленными русскими офицерами напали, то ли мародеры, то ли дезертиры, они чуть не перекололи штыками всех подряд и русских и французов. Арсеньев вернулся в Петербург  в ореоле мученика в глазах высшего общества, полковник был так же награжден и обласкан монаршей милостью Государя. Но что еще более приятно это, то, что его ожидала  женитьба на юной фрейлине  Каролине фон Ренни. Но Арсеньев был честолюбив, ему хотелось большего - чин генерала и хорошее жалованье,  многие его сверстники, совершенно праздные и бездельные, шаркали по столичным паркетам в генеральских мундирах, а он прошедший огненное горнило войны по- прежнему прозябал в чине полковника.
Отсутствие связей при дворе, денег и прямодушие характера делали невозможным достижение этой цели. Дмитрий все чаще подумывал уже об отставке и отъезде в родовой дом в Москве, но что делать вне службы он даже не представлял. Дома престарелый отец и сам едва сводил концы с концами.
В Петербурге Арсеньев снимал небольшую квартиру, в которой жил вместе со своим слугой Ипаткой.
Рыжеволосый конопатый Ипатка примерно одних лет со своим хозяином был ему бесконечно предан.
-  Ишь, барин, сколько свечей извел, ужасть, -  начал сокрушаться Ипатка, войдя в комнату Арсеньева, -  в одеже на чистой постеле валяться, никаких денег не хватит! А прачке, а трактирщику? Жалованье Митрий Василич с друзьями прогулял.
Арсеньев вскочил отшвырнул гитару:
-  И ты рыжий черт меня еще распекать вздумал!
-  Я по делу барин, трат то полно, а платить то нечем.
-  Так вот я тебя рыжего и продам, и долги все покрою! - пригрозил слуге Арсеньев.
-  Ай, барин, я то нигде не пропаду, а тебя в долговую яму упекут.
-  Пошел вон, дурень! - Арсеньев вытолкал Ипатку в шею из комнаты.
Но буквально через минуту дверь снова распахнулась и в комнату ввалился Марин, с красными с мороза щеками, он сразу приложил озябшие руки к изразцовой печи.
-  Ну, ты брат и затворник!-  обернувшись произнес он Арсеньеву,-  поехали к Олениным, там 'Бижу' вернулся со своей охоты, не знаю кого он гонял в этот раз, думаю начудил он отменно.
Арсеньев поднявшись с софы отложил гитару и потянулся.
-  А Рибопьер бьется в бостон с Чарторыжским до одурения! -  продолжал Марин,-  все у него так, меры не знает, то пьески строчит, то в карты дуется. Посмотришь, там вроде новые женские мордашки появились и весьма недурственные. Да, гитару не бери, там не найдется ей примененье.
-  Марин, ты словно Гавриил с благой вестью, -  усмехнулся Арсеньев.
-  Одень тот сюртук, что я прислал тебе третьего дня, -  сказал Марин, -  гвардеец и в штатском даст фору любому паркетному шаркуну.

   У Олениных в этот раз собралась изрядная ассамблея, преобладала молодежь. Юные аристократы щеголяли изящными манерами, смелыми шутками и откровенными взглядами, горячая кровь бунтовала против традиций и требовала для себя особого внимания. Юные дамы вели себя много скромнее и прятались в тени своих опытных матерей, которые оценивали потенциальных кандидатов на руку и сердце их чад, хотя бы, если это было всего лишь приглашение на кадриль.
В стороне у окна стояли Марин с Суворовым.
-  Твоя жена, порхает, словно мотылек, среди кавалеров, -  усмехнулся Марин.
-  Пусть порхает, я совершенно ее не ревную, не как она меня к охоте, -  отмахнулся Аркадий Суворов.
-  В смелости тебе не откажешь, -  двусмысленно произнес Сергей Марин, -  ты стратег.
-  А с кем там Митюха спорит? - спросил Суворов, кивнув головой  в сторону двери.
-  Это Батюшков, поэт, -  ответил Марин, теребя пуговицу на мундире.
-  Еще один, составит тебе конкуренцию? - снисходительно спросил Суворов.
-  Нет, мы, друг другу не конкуренты, каждый своей дорогой идет, Батюшков литераторством как воздухом живет и подает большие надежды, но слишком трудно даются стихи ему, словно кровью пишет, предчувствую, что жизнь он кончит либо на плахе, либо в доме умалишенных, -  серьезно ответил Марин.
-  Ну, ты то не таков, для тебя стих сочинить словно, мне чарку выпить, -  засмеялся Суворов.
Друзья долго бы стояли и рассматривали гостей, но тут объявили кадриль. В мгновение ока в центре зала выстроились пары, среди которых был Арсеньев и его Каролина.
Дмитрий Арсеньев светился от счастья, его маленькая, стройная Каролина, прелестная нимфа порхающая над паркетом в бальном платье снова была рядом с ним. Ее карие глаза сверкали янтарным огнем, светлые локоны взлетали в воздух при каждом повороте, она одаривала белоснежной улыбкой своего преданного кавалера. Когда пары менялись Арсеньев жадно ловил взгляд свой милой Каролины, когда их глаза встречались -  Дмитрий ощущал, что словно благодать разливалась в его груди, он чувствовал необыкновенный прилив сил.
В этот вечер они были самой красивой парой, влюбленный Арсеньев и пьяная от счастья Каролина, волею судеб оказавшаяся в центре внимания. Красавец полковник и воздушная фрейлина, будто сошли со страниц романа о страстной и всепоглощающей любви. Романа, который как казалось будет длится бесконечно долго.

   Учебные маневры были назначены на 6 утра. Петербургский гарнизон был  поделен на две части: условного противника -  'синие' и  русскую армию -  'зеленые'. Задача противника 'синих', под которым подразумевался английский флот, состояла высадить  пехоту на берег, а Преображенский полк в составе 'зеленых' защищать один из участков береговой линии. Штабисты 'зеленых' особо не мудрствовали - двумя ударами во фронт и фланг окружали противника и принуждали к сдаче. Начало ноября отметилось ранними заморозками. Лед еще не успел крепко сковать прибрежные воды и 'синие' могли на шлюпках высадить  десант.
Дмитрий Арсеньев не первый раз участвовал в подобных баталиях. Преображенский полк всегда побеждал быстро и решительно. Противник после непродолжительного сопротивления сдавался и выкидывал белый флаг. Император довольный военной фортуной своих гвардейцев щедро награждал офицеров отмеченных в реляциях.
На осенних маневрах Арсеньеву выпала честь командовать авангардом Преображенского полка. Солдаты Арсеньева провели в засаде более часа, неподвижном и молчаливом ожидании. Толстое  сукно мундиров не спасало солдат от холодного ноябрьского ветра с моря. Солдаты замерзли и стали недовольно роптать, фельдфебели бегали вдоль строя матерились на говорунов и щедро раздавали тумаки. Костры разводить не разрешалось, чтобы не выдавать своего месторасположения. Арсеньев и капитан Розен вдали от основного отряда, за небольшим пригорком изрядно поросшим кустарником, наблюдали за приближающимися лодками 'синих'. Арсеньев был доволен -  с выбором места для засады он угадал, именно здесь  скрытно хотел высадиться  десант 'синих'. Теперь - немного терпения, дождаться полной высадки десанта и внезапно атаковать его.
И вот последний солдат условного противника ступил на берег. В тот момент когда 'неприятель' стал строиться в походные колонны, Арсеньев подал  знак и его солдаты пошли в атаку, сначала шагом, затем перейдя на бег ударили в штыки.
'Синие' заметили преображенцев, когда те уже крикнули громовое ура. Солдаты 'синих'  пытались построиться в каре, но их смяли  и окружили. Внезапность, быстрота  сделали свое дело.       Сопротивление 'синих' ограничилось лишь несколькими нестройными выстрелами холостых зарядов.  'Противник' сдался на милость победителя. Командовавший ими полковник Ладыгин был крайне раздосадован, но признал свое поражение. Солдатам разрешили, наконец, развести костры и выдали по чарке водке, как победителям, так и побежденным. Капитан Розен, тем временем составил рапорт о достойном действии авангарда. Десант Ладыгина и гвардейцы Арсеньева изготовились, чтобы пешим маршем вернуться в свои казармы. Команды гребцов вернулись на шлюпки, чтобы отвести их к кораблям стоявшим на рейде.  Арсеньев стоял на берегу, и наблюдая как  медленно, одна за другой отходят шлюпки незаметно для себя  погрузился в воспоминания из недалекого прошлого, когда он  отправился в боевой поход в Адриатику, в котором сражался с французами.
Его воспоминания оборвал внезапный крик. Один из гребцов последней шлюпки, солдат Сидоров,  поскользнулся и упал за борт. Все произошло достаточно быстро, что никто из напарников не успел его подхватить. Солдат стал отчаянно махать руками, пытаясь ухватиться за рукоятки протянутых ружей, но все тщетно - и он пошел ко дну. Арсеньев с ужасом понял, что никто не хочет прыгать в воду, что бы спасти утопающего, тогда он, быстро скинув плащ и отцепив шпагу бросился в воду. Вода встретила его обжигающим холодом, пронизывающим до самых костей. Арсеньеву, что то кричали и со шлюпок и с берега, но он продолжал плыть, потом, глотнув воздуха, нырнул. Внизу, в мутной толще воды сначало он ничего не увидел, но, нырнув еще глубже  разглядел человеческие очертания. Арсеньев ухватил солдата за толстый суконный ворот и потянул вверх. Но от холода уже свело икры ног и  вынырнув, Дмитрий с ужасом почувствовал, что сам идет ко дну. Но тут множество рук схватили и его и рядового и затащили в шлюпку. Бедолагу- солдата и  Арсеньева, напоив водкой, усадили в лодку накрыли плащами и  гребцы торопливо направились  к  ближайшей пристани, а уж оттуда и в госпиталь. Правда, туда Арсеньев ехать отказался, поэтому его  с первым встречным ямщиком доставили домой.
Перепуганный Ипатка, уложив хозяина в постель, послал за лекарем, но Арсеньев лишь требовал 'перцовки' и поболе. Одно лишь печалило его и приводило в уныние - рапортовал о победе не он, а капитан Розен. Пришедший вскоре лекарь немец, осмотрел Арсеньева, назначил ему порошки, растирки и постельный режим. Арсеньев же, небрежно смахнув порошки со стола, решил  уповать лишь на волю Божью и на свое молодое здоровье.  К вечеру он решил во что было не стало отправиться в полк, но поднялся сильный жар и разыгравшаяся лихорадка все же приковала его к постели. О службе пришлось забыть и действительно пришлось уповать только на милость божью.
Ипатка ухаживал за бредившим и мечущимся в жару хозяином как умел, менял холодный компресс на голове, поил его бульоном когда Арсеньев приходил в себя. Тогда Арсеньев узнавал слугу, улыбался и хлопал Ипатку по руке и говорил что все обойдется. Он даже пытался пересказывать свой горячечный сон Ипатке, но постоянно сбивался словно память сама не хотела открывать ему эту тайну. 'Я оказывался в огромном доме с множеством дверей и где- то впереди словно в дымке проступали очертания Каролины, звучал ее смех, я пытался догнать, но она ускользала как тень. И слыша голос своей невесты распахивал одну дверь за другой и вдруг за очередной дверью натыкался на человека в черных одеждах, человек поднимал руку с зажатым в ней пистолетом и стрелял в упор. Меня пронзала огненная боль и я падал окровавленный...' Тут Дмитрий Арсеньев проснулся в страхе ощупывая рубашку, она была мокрой, но не от крови, а от обильного пота. Ипатка выслушав хозяина испуганно перекрестился.
Через несколько дней, когда лихорадка отступила первым примчался  Сергей Марин.
-  Здравствуй, милый друг, покоритель суш и вод морских! -  начал с порога он, радуясь, что друг пошел на поправку.
-  Здорово и тебе пиит, как там в полку? -  спросил Арсеньев.
-  О тебе только и разговоров, сам император был крайне удивлен, когда ему донесли о сем происшествии. Сказал -  солдат мне дорог, а полковник еще дороже и велел передать тебе это,
Марин вытащил из кармана платок, развернул его и достал золотой перстень с вензелем. -  Велел крепко лечиться и поскорее возвращаться в полк.
Арсеньев был рад несказанно, хоть теперь его честолюбие было вознаграждено.
-   А что, не выпить ли нам за здравие императора и раба божьего Митюхи? -  подмигнул Марин.
Не успели они пропустить по чарке водки, как следом приехал Суворов, в темно- зеленой бархатной бекеше с серебряными застежками и в огромной шубе. Он был  обрадован выздоровлением своего друга. Увидев Арсеньева, он так сдавил его в своих богатырских объятиях, что Дмитрий едва не задохнулся.
-  Ну, брат, ты теперь у нас герой и баталию выиграл и спас душу православную, ради этого и я был принял купель ледяную, -  сказал Аркадий Суворов, -  плесни и мне водки по такому случаю. Жаль, граф наш Мишка в эту пору  на Кавказе  воюет, а то бы и он с нами попраздновал.
Ипатку снова послали в ближайший трактир за водкой.

   Спектакль закончился поздно. Карета мерно раскачивалась на рессорах гремя про брусчатке. С одной стороны сидели: Арсеньев и Каролина,  а напротив Суворов. Суворова клонило в сон, он лишь слегка кивал головой, сохраняя видимость беседы. Арсеньева увлекали чувствительные пьесы, он надеялся что и Каролина разделяет его вкус.
-   А вы помните какой замечательное колье было на главной героине, - восхищенно вздохнула Каролина.
- Нет, а каков монолог в финале, сколько страсти! - произнес Арсеньев.
- Причем тут страсть! - возмутилась Каролина. - А платье, чудесное, тонкое, словно паутинка.
Театр как искусство не интересовал Каролину, она выносила из этого действа лишь фасоны платьев и модели причесок. В тех случаях когда на сцены играли актрисы из Парижа - Каролина всегда рвалась в первые ряды, чтобы пристально разглядывать и запоминать наряды заграничной моды.
- А фигура - гитара, талия осиная, - усмехнулся Суворов.
Карету подбросило на ухабе.
Арсеньев держал маленькую ручку Каролины в своих руках и заглядывал ей в глаза.
'Да, Митюха, тяжело тебе с ней, не в соловья корм. Нет, скорее басня 'Павлин и трясогузка', - подумал Суворов.
- Вас кроме фигур этих актрисулек ничего не интересует! - Каролина с обидой убрала свою руку из ладоней Арсеньева.
На какое-то время все замолчали.
Но тут Суворов стал рассказывать один анекдот, что однажды на балу у Трубецких князь Львов в изрядном подпитии стал дирижировать оркестром и упал с балкона.
Арсеньев рассмеялся.
- Фу! Какая отвратительная история! - воскликнула Каролина и она отвернулась и молча уставилась в окно.
Суворов только развел руками, Арсеньев вздохнул и покачал головой.
Вечер начавшийся так весело закончился так глупо.

   Смутная тревога постепенно нарастала в душе Дмитрия Арсеньева. От Каролины уже который день не было никаких известий. Напрасно он передавал записки с просьбой о встрече через других фрейлин Великой княгини, где служила Каролина. Ответом была тишина. Это обстоятельство терзало душу Арсеньева, от волнения он не находил себе места. Он вспоминал их прежние встречи, ту искреннюю радость на её лице, вспоминал каждый её жест, каждое слово. Они были счастливы вместе и уже не  скрывали своих чувств друг от друга. И как очевидным продолжением их чистой любви была помолвка. Это была самая красивая пара в Петербурге. Ведь о таком доблестном красавце полковнике вздыхала не одна петербургская невеста. Но  всем женщинам Петербурга Дмитрий предпочел Каролину.  И как так получилось, что оборона его сердца рухнула под лучистым взглядом карих глаз фрейлины? Любовь в сердце молодого полковника прокралась незаметно и поселилась там, поглотив его полностью без остатка.
Горечь и обида тяжелым бременем сдавили душу его. Он хотел видеть Каролину и слышать её голос, держать в своих ладонях ее тонкую изящную ручку. Он сильный мужественный офицер, смотревший в глаза смерти на поле боя, был сейчас полностью во власти этой женщины, он нуждался в её помощи, жизнь без неё не представлялась ему значительной затеей. Он стал вспоминать все предыдущие недели, на просьбы его о свидании у Каролины находилась веская причина, то она срочно ехала к модистке, то к больной подруге, то у нее внезапно случалась простуда. Тогда Арсеньев не придавал этому значения, а сейчас в его душе поселилось еще нетвердое подозрение. Он начинал медленно сходить с ума от тоски. Где же она, отчего молчит?
Так и не дождавшись никаких известий от невесты, он поехал на набережную, где стоял дом Великой княгини в надежде  увидеть Каролину. И удача улыбнулась ему рано утром, в солнечную морозную погоду он увидел знакомый силуэт и блестящие отливающие золотом волосы поверх белой шубки. Девушка быстро выпорхнула из кареты, лакей в ливрее  уже  предусмотрительно открыл входную дверь особняка.
-  Каролина! -  радостно подбежал к ней Дмитрий, лаская её нежным и одновременно восторженным взглядом. Лишь только на одну единственную женщину на свете мог с таким искренним обожанием смотреть Арсеньев.
Юная фрейлина не остановилась и, не поднимая глаз, вошла в дом и тяжелая высокая дверь захлопнулась за ней. Недоуменный Арсеньев остался стоять перед закрытой  дверью, в какое- то мгновенье ему захотелось ворваться в дом и  объясниться с Каролиной, но он совладал с собою. Солнце морозного утра померкло в его глазах. Полон мрачных мыслей, он молча побрел к себе на квартиру.

   Арсеньев,  сидел на скрипучем стуле в кордегардии, вытянув ноги к открытой изразцовой печи. За окном сгустились сумерки, завывал холодной осенний ветер. Арсеньев поежился, в голову опять полезли мысли о Каролине. Как все непонятно и до банальности бестолково, надо решиться и покончить с этой двусмысленностью.
Неожиданно Дмитрий вспомнил встречу с Батюшковым, этим светским аскетом. Затем память повлекла Арсеньева дальше в прошлое, события почти семилетней давности: заговор против императора Павла I. Арсеньев тогда с головой окунулся во дворцовый переворот, он сравнивал себя с Брутом, с азартом готовился свергнуть тирана. Разве мог он поступить иначе, если среди заговорщиков были все его друзья. Задолго до этих драматических событий в полку уже витали смутные ожидания грядущих перемен. Все разрешилось достаточно быстро - командир батальона полковник Свечин пригласил Арсеньева на тайное собрание гвардейских офицеров. Арсеньев был приятно удивлен, что на этом тайном собрании оказались практически все офицеры полка. Все были воодушевлены порывом сместить ненавистного солдафона Павла и возвести на престола его сына Александра. Новая эпоха открывалась за еще призрачным горизонтом. Молодой император, провозвестник свободы, истинный вождь просвещенного дворянства. Тут снова в голову влез разговор с полубезумным поэтом Батюшковым, который говорил дерзкие слова, о том что нельзя на крови строить благополучие. Убийство, тем паче отцеубийство есть страшное преступление, а все сообщники в этом подлецы и негодяи.
Спустя годы Арсеньев и сам стал понимать, что просто оказался перед выбором: либо быть вместе с друзьями, либо оказаться изгоем среди своих. Правда все его радужные перспективы не оправдались, ничего в жизни не переменилось: к власти опять пришли казнокрады и чинодралы, только из других знатных родов.  Арсеньев подкинул в печь расщепленное полено и огонь разгорелся с новой силой.

   В трактире 'Красный кабачок' было немноголюдно. Несколько дам с кавалерами сидели у двери видимо проезжие, шумная компания французов, и пара бородатых купцов. Первым в кабачок приехал Суворов 'Бижу', следом Арсеньев с Мариным и последним Воронцов 'Костуй' в папахе и чекмене с персидской саблей на боку. Таким нарядом наделал шуму и навел страху на будочников. Ввалившись с морозу потребовал у трактирщика водки, да повелел закуски поболе, так как господа офицеры будут праздновать встречу. Трактирщик приготовился уже к худшему, так как господа гвардейцы ели и пили хорошо, а вот платить частенько отказывались. Но Воронцов пошелестел у трактирщика под носом ассигнациями и пошел к друзьям.
Бижу как всегда был в ударе и без удержу хвастал своей охотничьей удачей, Арсеньев его все время перебивал вставляя острые словечки. Бижу сердился, хмурил брови и кричал на Арсеньева, что убьет его на месте, если тот не замолчит. Марин, молчавший до тех пор, вмешивался и утихомиривал спорщиков. Воронцов много пил и смеялся.
-  Костуй, вот ты все время воюешь, рассказал бы что- нибудь, а то мы кроме вахт- парадов и сказок Бижу не имеем больше никаких развлечений, -  толкнул его в бок Марин.
-  Эх, философы, я так рад видеть, вас всех в добром здравии, что просто хотелось посидеть с вами и послушать как в былые времена, Митюха, спел бы, что ли под гитару.
-  Он споет обязательно, -  кивнул Марин, - у Завадовской.
-  Да, а то ты, 'Петрарк', там давно не был, со вчерашнего вечера, -  сказал Суворов.
-  Бижу, ты однако, шутишь невозможно умно, -  усмехнулся Арсеньев.
-  Други мои, вы не представляете, как хорошо окунуться в вашу однообразную столичную жизнь, остыть наконец от их вылазок, скачек по крутым горным тропам. Как славно сидеть тут вместе с вами пить чарку за чаркой и не ждать,что протрубят тревогу и бросят на горцев в штыки.
- Да, а что брат Костуй, может выйдем в отставку, женимся, поселимся все вместе в деревушке, станем сидеть в беседке у реки, курить трубки и вспоминать былое, -  произнес Марин.
-  Любезный наш пиит, мечтания все это, мы на государевой службе, стихия наша война, а у солдата одна задача чтобы Отечество было в спокойствии, а за это и жизнь не жалко положить, -  ответил Воронцов.
-  Костуй, ты прав, но и для штатской жизни надо время выкраивать, а то резон в желтом доме оказаться, -  подмигнул ему Арсеньев.
Бижу стал рассказывать о том, как он от одного крестьянина выучился особому волчьему вою, да так что однажды на охоте напугал до смерти Чарторыжского. Чтобы подманить волков Бижу завыл и стая волков, усевшись кругом, уставилась на незадачливых охотников.
-  Молодец Бижу, а поклонились ли они вашей светлости? - засмеялся Арсеньев.
Друзья от души посмеялись над этой беззлобной шуткой. Бижу был обидчив, но отходчив. Вскоре и он  уже смеялся над шуткой Арсеньева.
Времени старым друзьям явно не хватало для приватной беседы, да тут как назло подвыпившие французы стали нагло и бесцеремонно обсуждать окружающих, дам, офицеров, видимо иностранцам хмель сильно ударил в голову. Но когда они стали оскорблять Россию и императорскую семью друзья не могли сносить этого поругания. Честь русского офицера требовала прекратить эту вакханалию и поставить хамов на место.
Воронцов подошел к французам и на их родном языке потребовал принести извинения за площадную брань.
Один из французов посмотрел сверху на невысокого Воронцова, обозвал его ярмарочным клоуном и пообещал проучить его шпагой. Воронцов схватил фужер с вином и выплеснул его французу в лицо. Долговязый француз выхватил клинок и нанес укол острием в грудь, но Воронцов отскочил в сторону и обнажил персидскую саблю. Остальные французы отшвырнув стулья  бросились на русского офицера.
-  Браво, Костуй! - крикнул Арсеньев и кинулся на помощь к Воронцову. Суворов и Марин последовали за ним.
Неистовый француз рассчитывал быстро покончить с Воронцовым, но не тут- то было Воронцов сильным ударом перерубил французский клинок и полоснул противника по ноге. Француз с воем покатился по полу. На Арсеньева навалились два 'лягушатника' если бы не рана полученная им под Лянсбергом, он легко справился бы с обоими. Арсеньев легко ранил одного и еле успел увернуться от удара второго противника. Суворов пришел другу на помощь, он схватил стул и швырнул его во француза, Арсеньев легко вздохнул что остался один на один со своим врагом. В это время Марин дрался с другим французом, тот отменно фехтовал, но Марин был не прост. Посетители быстро покидали трактир, а хозяин послал гонца за ночным караулом. Через пару минут все было кончено, кто еще мог двигаться из французов позорно бежали прочь с поля сражения. Но и друзьям было недосуг задерживаться, Воронцов бросил хозяину несколько ассигнаций и они покинули злополучный трактир.

   Дмитрий Арсеньев пребывая в глубокой тоске по своей невесте, днями свободными от службы  хандрил, лежа на диване пил, бренчал на гитаре и опять пил. Каролина не отвечала на  записки и  Арсеньев мог лишь догадываться о причине её внезапной перемены. Он искал встречи со своей невестой, но напрасно. Она, словно видение  ускользала от него. Михаил Воронцов, заскочив к Дмитрию по дороге, за чаркой водки сказал ему:
-  В семнадцать лет от роду Каролина полна предрассудков от воспитания. Она привыкла к роскоши - сегодня подавай ей карету с белыми колесами, завтра новую шаль, послезавтра еще кучу других безделок. Она привыкла жить в свете и ради света, а твоего именья московского не хватит, чтоб расплатиться по ее долгам и выполнить все ее прихоти.  Породнился бы лучше с Азиковыми, Маринька по тебе до сих пор тоскует и вот вся недолга, уж молчу про Нарышкину. Арсеньев обиделся на Воронцова и заявил, что Каролина любит не его мундир, не острые слова, не способности к кадрили и гитаре, а просто его самого без всяких видов.
Дмитрий схватил  друга за отворот сюртука:
-  Ты не представляешь что она для меня значит, как мучительно текут мои часы без Каролины, меня терзает бессонница, я уже разговариваю сам с собою, как безумный плачу и страдаю.
Михаил Воронцов спорить не стал, а лишь грустно улыбнулся и покачал головой.
Даже верный слуга Ипатка, не выдержав страданий хозяина, посоветовал плюнуть ему на эту вертихвостку,  за что получил крепкого тумака от Арсеньева.
В кругу друзей Арсеньев меньше чувствовал свое одиночество. Тогда Сергей Марин, как завсегдатай салона и любимый поклонник графини Завадовской, решил отвлечь своего товарища и снова потащил Арсеньева в бурный омут петербургской аристократии. Он надеялся, что поможет другу справиться с  бесконечной, гнетущей тоской.
Друзья опоздали и приехали к графине Вере Завадовской самыми последними. В зале было шумно, оттуда доносились оживленные голоса, чувствовалось что гости давно собрались. Князь Чарторыжский забавлял дам рассказом о гастролировавшем в Петербурге фокуснике Робертсоне, сопровождая свой монолог одним из подсмотренным фокусом, но фокус с исчезновением платка не удался. Чарторыжский был крайне смущен, зато дамы искренне хохотали. 
Опоздавших офицеров графиня Завадовская встретила сама и провела в залу. На графине было тюлевое на атласе платье и головной убор - маленькая корона с голубыми цветами и серебряными листьями. На груди сверкал фермуар, царский подарок, поговаривали что он стоил не менее семи тысяч ассигнациями. Марин шел первым, Арсеньев чуть позади несколько рассеянно поглядывая по сторонам. Но  после выпитых бокалов горячего глинтвейна непринужденность и веселье публики передалось прибывшим друзьям.
-  Судари и сударыни, прошу внимания! Сегодня Марин хочет представить свой новый романс в исполнении Дмитрия Арсеньева! -  объявила Завадовская.
Дамы стали перешептываться, все знали что очередной романс Марина был как всегда посвящен самой графине, хотя ажиотажа этот факт не убавил.
Пока организовали гитару и стул, Арсеньев успел полюбезничать с Мариной Азиковой. Но его скоро  оторвали от собеседницы усадили на стул и вручили семиструнную гитару. Азикова не сводила глаз с красавца-полковника и лишь иногда обреченно вздыхала.
Арсеньев слов наизусть не знал, но прекрасно пел с листа, в случае запинки импровизировал на ходу. Он минуту настраивал гитару, пробежавшись по струнам, подобрал аккорды, чем привел в нетерпение публику. Откашлявшись, он начал сначала негромко, затем все более голос набирал силу.     Марин держал листы, иногда едва слышно подсказывая слова. Романс был не длинный, но на редкость  тонкий и лиричный.

'Я счастие нашел с любезной,
С ней отдохнула грудь моя.
Взглянула ты престал тое слезной -
О друг мой! Любишь ты меня.

С тобою вечно быть хотела
Душа плененная моя.
Мою любовь ты не презрела -
О друг мой! Любишь ты меня.

Любовь твою я вижу ясно
Мне жизнь улыбка даст твоя.
В разлуке быть с тобой ужасно!
О друг мой! Любишь ты меня.

Все страсть мою к тебе докажет,
Тобой живу на свете я.
Коль кончу жизнь то всякой скажет:
Он в счастьи жил любя тебя.'

Когда Арсеньев закончил петь дамы захлопали, их кавалеры одобрительно закивали, а затем переместились в соседнюю комнату для игры в вист.
Графиня Вера Завадовская благосклонно смотрела на своего тайного возлюбленного Марина, который откровенно покраснел от явного удовольствия достигнутым эффектом. Однажды любезность образованный ум и доброта сердца Завадовской взяли в плен отважного офицера Марина навсегда.   Дмитрий Арсеньев был окружен молодыми аристократками, которые упросили его сыграть с ними в фанты. Арсеньев сел, вальяжно откинувшись  на спинку стула, обвел взглядом юных барышень и потребовал бокал бишофа. Из заготовленной шляпы Дмитрий Арсеньев вытащил фант с пожеланием спеть популярные куплеты из модного французского водевиля. Дмитрий, отодвинув стул, пел с вдохновением и страстью. Молодые слушательницы с вожделением осыпали его овациями, требуя чтобы Арсеньев пел еще и еще. Пожелания были самые различные. Арсеньев  читал стихи, рассказывал презабавные истории и вконец уже уморился. Он сел, в шляпе оставался еще фант, Дмитрий  вытащил эту последнюю записку на салфетке. Развернул её и прочел следующее: 'Завтра в доме князя Волконского, в два часа пополудни, на представлении театра Кавоса будет известная Вам особа в сопровождении графа Хребтовича'. Дмитрий побледнел, глаза его заволокло вспыхнувшей обидой, в то, что он отказывался верить, ему донесли письменно и безапелляционно, он посмотрел на веселые, жизнерадостные лица гостей, пытаясь угадать, кто этот анонимный автор. 'Скверный анекдот, решили позабавиться над отвергнутым женихом, ну уж нет, я разберусь, каждый должен получить по заслугам, назад ходу нет!' -  Арсеньев решительно встал, отложил гитару, раздвинув толпу недоумевающих поклонниц, пошел в выходу.
Марин оставив Завадовскую бросился следом.
-  Митюха, куда ты вдруг? -  схватил его за рукав Марин.
-  Не могу здесь более оставаться, душно стало, -  махнул Арсеньев. -  Поеду домой, надо мыслями собраться.
-  Давай, брат я с тобой поеду, что- то не нравится мне твой настрой, -  произнес Марин.
-  Оставайся с гостями, -  Арсеньев похлопал Марина по плечу и пошел к выходу одеваться.
Сергей Марин проводил долгим взглядом друга, в душу ему закрались неприятные подозрения.

   Арсеньев с самого утра отослал вестового Сидорова к полковому командиру передать что из- за недуга на службе этим днем не покажется. Затем Арсеньев сел за стол, испортив несколько листов бумаги, наконец закончил писать, запечатал все в конверт и оставил на столе. Быстро собрался и поехал к Суворову.
Слуга долго мялся в дверях и мычал что пускать не велено, барин еще спит и никого не принимает. Оттолкнув нудного слугу Арсеньев вбежал по лестнице на второй этаж, в гостиную, где обычно любил почивать Суворов. Аркадий Суворов в шлафроке лежал на диване с перевязанной головой, на полу были разбросаны игральные карты, трубки, стояла внушительная груда бутылок. На столике возле дивана возвышалась приличных размеров деревянная кружка с рассолом. Арсеньев бесцеремонно растолкал Суворова, тот не сразу понял, что происходит и кто его таким образом будит.
-  Лабет, грансуверень, -  бормотал сквозь сон Аркадий Суворов.
Слуги стояли в дверях и беспомощно наблюдали за происходящим.
-  Бижу, это я Арсеньев, -  Дмитрий настойчиво тряс Суворова за плечо.
-  А, Митюха, -  зевая, проснулся Суворов, -  а мы, понимаешь, за баталией в бостон изрядно надрались вчера, голова как колокол гудит.
-  Аркашка, друг выручай, я слыхал у тебя приглашение сегодня на оперетку у Волконских, уступи вместо тебя пойти?
-  Да ради бога, у меня полный дискурс в голове, языком еле ворочаю, -  и Суворов сделал приличный глоток рассола.
-  Но это не все, экипаж мне свой дай, к двум на нем подкачу к парадному подъезду, при всех регалиях.
-  Да на что он тебе? -  оживился Суворов.
-  Устроить хочу одну презабавную штуку, думаю хорошо повеселиться, -  серьезно сказал Арсеньев.
-  Это ты, брат Митюха, молодец, надо бы крепко встряхнуть этих надутых индюков, сам поехал кабы не голова, -  обрадовался Суворов.
-  Спасибо, Бижу, выручил.
-  Эй, Гришка, барину экипаж мой подготовь, да и сам в ливрее на козлы полезай! -  крикнул слугам Суворов.
Затем обратившись к Арсеньеву произнес:
-  Митюха, посмотри выпить ничего не осталось?
Арсеньев взглянул на пустые бутылки и лишь развел руками.

   Карета подкатила к парадному подъезду дома князей Волконских.
-  Граф Суворов! -  объявил камердинер князя.
Долговязый слуга Гришка соскочил с козел и распахнул дверцу из кареты вышел запахнутый в плащ Арсеньев и прошел в дом.
Слуги хотели принять одежду, но он отстранил их и прошел в огромную залу, где все ожидали представление. Импровизированный занавес уже был  устроен и рядами стояли стулья. Знатные гости постепенно прибывали, кто сидел, кто прохаживался, а кто просто стоял в стороне, беседуя и рассматривая других приглашенных.
Арсеньев всматривался в лица, наконец, он нашел кого искал - Каролина, его нежная Каролина в длинном платье а ла филомела стояла под руку с дородным брюнетом в черном вицмундире и смеялась, от того что он ей рассказывал нечто весьма забавное. Дмитрий Арсеньев направился к ней расталкивая людей и раздвигая стулья словно ледоход на реке по весне. Каролина побледнела увидев Арсеньева и спряталась за своего кавалера.
-  Господин Хребтович? - спросил Арсеньев человека в черном.
-  Да- с, с кем имею честь? - спросил тот.
-  Полковник Арсеньев! Я Вас вызываю!
-  Да кто Вы такой?! Что за шутовство?!
Дмитрий не дождавшись ответа влепил графу сильную пощечину левой рукой от которой Хребтович резко покачнулся, затем сразу ударил по лицу справа и граф, роняя стулья, полетел на пол. Аристократическая публика в страхе шарахнулась во все стороны, словно стая жужжащих мух.
Арсеньев развернул к себе Каролину и посмотрел ей в глаза. В ее карие, словно бездна, глаза.
'Куда девалися восторги, лобызанья
И вы таинственны во тьме ночной свиданья,
Где, заключа ее в объятиях моих,
Я не завидовал судьбе богов самих!'
-  было ли это на самом деле вдруг думал Дмитрий, глядя на белую от ужаса Каролину у которой дрожали губы и по щекам текли слезы.
Тут на Арсеньева навалились слуги Волконского, трое держали полковника, а двое помогли подняться Хребтовичу.
-    Ужели все из- за денег?! -  только и смог произнести Арсеньев.
Хребтович стоял и держался руками за свое лицо, а Каролина, смешавшись с толпой, убежала.
-  Мой секундант граф Воронцов! - крикнул Арсеньев и сбросил с себя слуг, но они снова ухватили его за руки. Подошел князь Сергей Волконский и приказал слугам уйти.
-  Господин Арсеньев, что вы тут устроили? - строго спросил он.
Но Дмитрий ничего не ответил, лишь махнул рукой и пошел к выходу. Его никто не задерживал.
-  Он пьян, -  шептались в толпе, -  он сумасшедший.
На улице Арсеньев подозвал экипаж и поехал к Суворову. Его колотило от ненависти и к Хребтовичу и к Каролине и ко всем этим самодовольным петербургским болванам у которых появился новый повод для сплетен. Жажда крови и мести ударила в голову Дмитрию Арсеньеву, он кипел, он был готов стреляться на месте: гром выстрела, кровь, труп врага, предавшая невеста. Но тот час же кровь застывала в жилах, когда Арсеньев вспоминал дурной сон, но Дмитрий гнал от себя эту мысль, неистовствовал,  взбешенный коварством своей возлюбленной, что вдруг остановило его, чтобы на месте не проткнуть этого надменного графа шпагой. 'Жребий брошен, Проведение и воля божья решат судьбу мою', -  думал Арсеньев.
Карета остановилась и с козел спрыгнул слуга.
-  Все барин приехали, - произнес Гришка, распахивая дверцу кареты.

   Все четверо собрались в доме у Суворова. Настроение было встревоженное, лишь один Суворов оставался спокоен. В зале слуги зажгли люстру, на стол поставили большой графин с водкой, на окна опустили шторы. Дмитрий Арсеньев был бледен и невозмутим, а Воронцов наоборот напоминал сжатую пружину, Марин сидел в накинутом на плечи плаще, его лихорадило, снова дала себя знать аустерлицкая пуля в груди.
-  И что ты брат, вскинулся однако, -  произнес с укором Воронцов, -  понимаю обидно. Но прежде разумом руководствуйся, герой- любовник.
-  Вот ежели мне был бы недругом, ударил бы тебя! - воскликнул Арсеньев ходя по комнате из угла в угол.
-  Митюха прав, негодяю так спускать негоже. Я бы и сам мерзавцу оплеух навешал, да и застрелил на месте как собаку! - сказал Суворов.
-  Тебя дурака еще не хватает, на каторгу захотелось? - рассердился Воронцов, сгибая и разгибая в руках серебряную ложку.
-  Хватит вам ссориться да ругаться, надо что делать, императору подать записку, через лейб-кучера Байкова, -  сказал Сергей Марин. Он уже разложил бумагу, поставил склянку с чернилами и зачистил гусиное перо.
-  Даже не думайте! Дуэли быть, а там как Бог даст, неужели вы думаете, что я не ведаю, что творю?! Хороши друзья, признать меня умалишенным! - Арсеньев остановился и покачал головой. - Кому жизнь мила тот раб ее, кому постыла тот ее властелин!
-  Громко сказано брат, ты кем себя определил? - спросил его Воронцов.
-  Кем я себя определил судьба скажет, а тебя определил секундантом, -  сухо ответил Арсеньев. - Моя честь задета иль ты позабыл, что это за слово?
-  Спасибо, брат, за такую честь, торопишься примерить кирасирский мундир - сосновые латы и полотняный колет, из- за бабской прихоти глотнуть свинца, -  с нескрываемым бешенством ответил Воронцов, он резко поднялся из- за стола. - Я в одной из стычек с горцами, едва не скатился в бездонную пропасть, но я знал что если погибну, то погибну не напрасно, а выполняя свой долг солдата! А ты за что, за эту фарфоровую куклу, да ты все жалованье на нее спустил, в долги залез, а ей все мало да мало. А ты как во сне блуждаешь, да славословишь то чего и не было. Вот действительно, разозлил ты меня донельзя! Сам бы тебя на английский манер расписал кулаками!
-  Эй, други, вы не о том разговоры повели, не хватало чтобы  и вы стреляться удумали! - встал между ними Марин.
-  Точно, давайте лучше выпьем, чего воздух баламутить! - предложил Суворов.
Все сели вкруг стола:  Арсеньев с поникшей головой, Воронцов с бегающими по скулам желваками, Марин что пишущий на бумаге, лишь один добродушный Суворов разливал по чаркам водку.
Воцарилось весьма долгое молчание, потрескивали свечи и скрипело гусиное перо в руках Сергея Марина.
Арсеньев отрешенно смотрел куда- то на противоположную стену, на которой висел пейзаж в золоченном багете исполненный искусным гравером. Суворов пил, подливал остальным, похлопывая Арсеньева по плечу многозначительно повторяя 'да'. Михаил Воронцов крутил в руках недопитый бокал с водкой, искоса бросая взгляд на Арсеньева, ему было стыдно за внезапную вспышку гнева, он ведь хотел тоже помочь Арсеньеву, но чем помочь он не знал. Один Марин убежденный в том, что только власть императора может предотвратить бессмысленное кровопролитие, излагал на бумаге все то, что может случиться в ближайшее время. Нельзя изменить предначертанное свыше. Все знали об этом, но верили в чудо.

   Место для дуэли выбрали за Выборгской заставой. Воронцов нанял ямщика с возком, на козлах рядом с кучером сел Ипатка, в этой скорбной экспедиции он отказался оставить своего барина.
Единственным желанием Воронцова было повернуть обратно, но он знал -  в данной ситуации это   бессмысленно, долг чести порой превыше голоса разума.  Либо жить с позором, либо умереть. Знал это и Арсеньев, знал и неумолимо шел на собственную голгофу. Дмитрий сидел в накинутой на плечи шубе и с непокрытой головой, ветер трепал его густую шевелюру, но холода полковник не чувствовал.  Ему давно было холодно на сердце, холодно от обиды нанесенной как казалось самым близким человеком на свете. И ради чего жить? Но умирать ли ради этого? Арсеньев думал о смерти, но справедливо ли умирать ему, а не его врагу. Отомстить этому разрушителю счастья, убив его, отомстить коварной Каролине, тем самым расстроив их совместные планы. Жестокий план такой на руку лишь подлецу, а в чем радость ему Арсеньеву? Радость в чужой смерти? Если бы отмотать время назад, переиграть, переходить, ведь можно было найти слова, что-то сделать, объясниться с Каролиной... О, злой Рок, как же все беспощадно и жестокосердно! Арсеньев уткнулся лицом в обтертый ворот и закрыл глаза, пытаясь отрешиться от нахлынувшей безысходности.
Граф Воронцов смотрел на друга, который сомкнув веки сидел наклонившись вперед. Воронцов положил руку на плечо Арсеньева, какие ангелы и бесы бьются в душе твоей, о чем болит  сердце твое, где бродят мысли твои?
Возок изредка, но порядком подбрасывало на ухабах, когда он катился под горку, но не Арсеньев, но Воронцов этого не замечали.
'Как все нелепо, как все чудовищно, -  думал Воронцов, -  обреченно встать под пистолет, ведь легче от этого ни кому не станет, это не война, где есть за что положить жизнь свою. Есть ли в этом какой либо прок, так легко расстаться с этим светом уйти в небытие, зная что смерть твоя напрасна, ни Отечество, ни государь, ни друзья твои не одобрят твоего шага, лишь пожалеют тебя. Господь примет тебя, но осудит твой шаг, благо ли это умирать из- за подлости, строго следуя светскому этикету?' Воронцов, не верил, но все же надеялся благополучный исход дуэли.

   Перед дуэлью секунданты завели речь о примирении, но это была просто формальность, ни та, ни  противная сторона об этом и слышать не желали.  Воронцов посмотрел в глаза Арсеньеву, словно цепляясь за последнюю надежду, а вдруг! Но Дмитрий покачал головой, отрезая путь к позорному отступлению, граф Моден, перекинулся парой слов с Хребтовичем, затем только развел руками.
Вот и началось, закружилось безудержно, маховик смерти стал раскручиваться, делая ставки на игроков. Но победителей в этой игре не бывает, либо проигравшие, либо получившие отсрочку. Страшно проигрывать Смерти, но еще страшнее быть у нее на коротком поводу.
Воронцов и Моден открыли футляр с пистолетами - пара английских пистолетов отливала тусклым серебром на низком декабрьском солнце. Стрелялись на 12 шагах, вместо барьера воткнули шпагу. Арсеньев скинул шубу на снег и стоял в расстегнутом сюртуке, холодный ветер бросал в лицо снег. Хребтович перетаптывался на месте, нервно перекладывая пистолет из руки в руку, под левым глазом у него лиловел сильно припудренный синяк.
Михаил Воронцов подошел к Арсеньеву посмотрел ему в глаза, у бывалого воина навернулись слезы.
-  Прости за все брат Костуй, не поминай лихом, -  произнес бледный Арсеньев.
В ответ Воронцов не нашел нужных слов, он не хотел прощаться со своим любимым другом, он крепко обнял его, продолжая с надеждой молиться.
Воронцову казалось они простоят так вечность. Он  пытался задержать бедного полковника, избавить его от шанса испытывать судьбу.
-  Мне пора, -  тихо сказал Арсеньев, затем взвел курок пистолета.
Воронцов отошел в сторону и занял свое место напротив графа Модена.
-  Сходитесь! - крикнул Моден и подбросил вверх перчатку.
Дуэлянты медленно двинулись навстречу слепой судьбе. Шаг за шагом к пугающей неизвестности...
Хребтович выстрелил еще не успев достичь барьера, Арсеньев словно наткнулся на невидимую стену, он сделал полшага назад, качнулся влево и рухнул навзничь. Все замерли. Воронцов бросился к Арсеньеву и приподнял голову. Пальцы Арсеньева сжались и разжались, словно он пытался нащупать выпавший пистолет. Он взглянул на Воронцова, губы беззвучно что- то прошептали.
-  Митюха, что ты говоришь? Что?
Но жизнь уже покинула тело Арсеньева, в застывших глазах отражались лишь низкие свинцовые облака хмурого декабрьского неба. Воронцов прижал ладонь к груди -   кровь расплылась по белоснежной сорочке, заалела на пальцах и потекла на снег. Тяжелая пуля пробила сердце навылет. Снег вокруг густо заблистал рубином.
-   Митюха, Митюха, -  шептал, потрясенный Михаил Воронцов.
Подошел медик Штерн, поставив саквояж, заглянул в глаза, ощупал шею, подержал в руке запястье Арсеньева и покачал головой. Лекарю ничего не оставалось, как взять саквояж, отойти к саням в которых приехал вместе с Хребтовичем.
-  Убит! - крикнул секундант граф Моден. Хребтович с облегчением вздохнул и пошел к своим саням. Слуга его, подбежав, накинул на плечи Хребтовичу шубу.
Моден подошел к сидящему на снегу Воронцову:
-  Граф, необходимо подписать бумагу о несчастном случае, неприятности не нужны ни вам, ни нам.
Воронцов  закрыл Арсеньеву глаза, встал, держа в руке пистолет Арсеньева, затем поднял руку вверх и выстрелил в воздух.
Хребтович не дошедший еще до повозки медленно обернулся, даже издалека было заметно его белое, как полотно лицо. Хребтовичу показалось, что его жертва вдруг ожила и послала ответный выстрел.
-  Что вы делаете? - воскликнул Моден, -  это против правил!
-  Полковник Арсеньев, свой выстрел сделал, -  ответил Воронцов.
-  Да вы, граф, настоящий башибузук стали на своем Кавказе! - вскипел Моден.
-  Вы правы, лезгины поступают честнее, когда просто убивают подлецов из- за угла! - мрачно отрезал Воронцов, -  если вы считаете что я не прав, я готов стреляться с вами, господин Моден, сейчас же!
Граф Моден побледнел, опустил глаза и замолчал.
-  Имею честь кланяться, -  прошипел испуганный Моден, и заторопился к экипажу Хребтовича.
Верный Ипатка бережно укрыл тело своего барина рогожей. По лицу слуги текли слезы, руки тряслись, вместе с ямщиком он положил тело бедного Арсеньева в повозку.
Воронцов стоял над снегом, бурым от застывшей крови, тяжелая пульсирующая боль охватила сердце. Он испытывал жалость и бесконечную вину перед другом. Молодой, полный сил Арсеньев мгновенье назад -  был теперь мертв. Как это дико, бесцельно, бессмысленно. Он не смог это предотвратить. Долг чести противостоял духу христианскому! И все мы его заложники, есть ли выход?

 
С самого утра шел мелкий мокрый снег. На Лазаревском кладбище в Александро- Невской лавре хоронили Арсеньева. Из полка выделили полдюжины солдат, чтобы нести гроб. Место нашлось довольно далеко от входа. Воронцов не ожидал, что на похороны соберется большое количество народа, в основном это была петербургская молодежь. Некоторые из барышень держали в руках белые цветы, возможно для них бедный полковник представал в образе романтического героя из средневековых романов, кто- то из них видел его живым и веселым где- нибудь на бале. Он запомнился им как лихой танцор или певец романсов под гитару. А может Арсеньев был для них несчастным мучеником, принявшим смерть во имя любви, кто знает... Но равнодушных лиц не было в этой толпе.
Марин стоял сгорбившись, весь сжавшийся, утонувший в своем плаще, почерневший и постаревший за один вечер. По щекам его текли слезы, словно он хоронил свою молодость. Рядом высился Суворов, наверное, это был редкий момент, когда он был мрачен и суров, он словно часовой застыл у гроба в последнем карауле. За ним стояли слуги Арсеньева: Ипатка и Николашка. Ипатка рыдал навзрыд уткнувшись лицом в шапку, Николашка стоял опустив голову и утирался рукавом.
Воронцов тоже хотел выразить свою скорбь, но слез не было, по лицу сочилась влага, но это был всего лишь растаявший снег. Господи, сделай так, чтобы это оказалось лишь страшным сном! Воронцов вспоминал -  на Кавказе ему часто снилось, что его убивают в бою, он падает навзничь и солнце над головой быстро сжимается в маленькую черную точку. А потом точка медленно растет пожирая свет вокруг, обрушиваясь на землю тьмой кромешной. Он просыпался, радостно ощущая, что жив и дышит. А ведь сейчас, он трус, трус, что допустил эту глупую дуэль. Он виновен, виновен вместе с Хребтовичем, который нажимал на спусковой крючок. Но каков спрос  с врага, но с друга который услужливо привел друга на заклание, по всем правилам! Воронцову стало горько и больно, что он ничего не может, он не Спаситель, чтобы вдохнуть жизнь в остывшее тело, лишь только стоять и смотреть на лицо своего друга, оставшись один на один со своей совестью на этом свете.
Прощались недолго и вскоре заступы уже бросали тяжелую землю в разверстую могилу, надежным щитом укрывая последнее пристанище Дмитрия Арсеньева.

   После похорон друзья собрались в доме у Суворова молчали и пили горькую. Марин сидел обхватив голову руками, и шептал: 'Эх Митюха, Митюха, вот и все, вот и все...'  Аркадий Суворов ходил из угла в угол, меряя шагами немалую по размером залу. Воронцов достал конверт:
-  Сядь Бижу, не бегай взад- вперед, вот завещание, выслушай, он несчастный словно знал, загодя подготовил, -  сказал Воронцов.
Суворов остановился, опрокинул в себя чарку водки, сморщился и кивнул.

'Я должен портному Голендеру по счету около 200 рублей, Турчанинову по счету около 400 рублей, Воронцову 180 червонцев и 150 рублей, брату 1000 рублей, и потом какие- нибудь мелкие долги, каких я не упомню. Мне должны: Дука 150 червонцев, принц Мекленбургский 50 червонцев и впрочем кто сам вспомнит малые долги, тот их отдаст. Из 2000 с чем- то рублей моих денег заплатите по возможности вышеописанные долги, большие же адресовать на батюшку. Дать на мой батальон 500 рублей, Николаше 100 рублей; волю как ему, так Ипату. Все вещи мои раздать друзьям, которые пожелают иметь какие- нибудь от меня памятники.

Донести графу и графине Ливен и князю Петру Волконскому, что, признавая всю цену милостивого их ко мне расположения, я умру с истинной к ним признательностью и совершенно отличаю их от тех скаредов, которые довели меня до сего положения. Свет будет судить и тех и других и воздаст каждому должное. Свечина и сестру С. П. уверяю в истинной моей дружбе и признательности, равно как и друзей моих, которые наиболее имели право на мою привязанность. Поручаю обо всем друга моего князя Черкасского, который возьмет на себя труд обо всем известить родителей, братьев и сестер моих. Братьев поручаю покровительству моих друзей.

Всякого прошу вникнуть в мои обстоятельства, посудить меня и пожалеть, буде найдет виновным. Любил друзей, родных, был предан государю Александру и чести, которая была для меня во всю мою жизнь единственным для меня законом. Имел почти все пороки, вредные ни для кого, как для самого себя. Прощайте.
Арсеньев.

Я ношу два кольца и один перстень. Секунданты мои возьмут их себе в знак моей дружбы и благодарности'.

-  Теперь это единственное что мы можем для него сделать, -  произнес Марин, -  все, что и осталось. Митюха, где же бродит твоя беспокойная душа, слышишь ли ты нас, видишь ли, чувствуешь как скорбят други твои?
Сергей Марин запрокинул голову, чтобы скрыть навернувшиеся слезы.
-  Память осталась нам, мертвым его не запомню, а вот живым до самого своего смертного одра буду его помнить, молодого и веселого,-  ответил Воронцов.
-  В раю Митюха сейчас, как убиенный пожалован, -  сказал молчавший доселе Суворов.
-  Как друзьями жили, друзьями и умрем - за это и выпьем, -  Воронцов налил всем еще по чарке.
-  Отгулял наш полковник, упокоился на Лазаревском, эх, Митюха, самый молодой проторил дорогу в аидово царство. Кто присоединится к нему следующий? И есть ли успокоение там и прощение? А, Мишка? - спросил  Марин.
-  Не знаю, пиит, и хотелось бы это узнать много позже, -  ответил Воронцов. - Время существует только для того кто существует, говорил какой-то философ. А за тем порогом вечность...
-  А негодяю Хребтовичу прощения не будет, не здесь не там, и весь род его гнусный сгинет бессмысленно! - сказал Суворов и опрокинул в себя чарку водки.
-  Бижу никогда не врет, -  печально улыбнулся Марин.
-  А я вот, други, решил на дуэлях не драться, как бы не был оскорбителен для меня повод, обиду перенесть еще можно, а смертоубийство грех, его замолишь, но не исправишь. Бес честолюбия не вскинет мою руку с заряженным пистолетом!  -  произнес Воронцов, -  Слово мое крепко, светлой памятью Митюхи клянусь, а вы свидетели.
-  Верю, -  сказал Суворов.
-  Митюха тебя бы одобрил, граф, -  кивнул Марин.
За окном медленно, словно нехотя, падал снег. Никто из троих друзей не знал, что судьба уготовила для каждого из них.

Москва, 2009- 2011.