СКАЗКИ САРАСВАТИ.

Левон уже понял, что спит, и знал, что должен проснуться, но медлил: ему снилась Сара. После второго долгого звонка она вдруг открыла глаза и, сдвинув лопатки, быстрым странным движением изогнула шею, пытаясь направить взгляд за изголовье, где на низкой полке стоял телефон. "Прошу тебя, не отвлекайся!" - прошипел Левой, начиная сердиться. Но и сам он уже не мог не ждать и не прислушиваться. Третьего звонка не было. "Это она", - сказал Левон и, дав исчезнуть горячему конвульсирующему телу, разомкнул веки. Комнатный воздух быстро остывал в опустевших ладонях. Телефон молчал.

Так обычно звонила ему дочь со времени их первой крупной размолвки. Она перебралась тогда к матери и, по видимому, с самого начала чувствовала себя не в своей тарелке, но, приняв всерьез то, что в пылу ссоры сказал отец, не догадывалась, что может вернуться в любую минуту. Ей было тогда пятнадцать лет. Прошло не меньше месяца, прежде чем она решилась позвонить ему. После первого гудка она струсила и повесила трубку, а потом собралась с духом и опять набрала номер.

С тех пор это стало их условным шифром. Левон был вспыльчив и в гневе не знал пощады. Дочь в конце концов поняла простую вещь: когда отец сердит, самое лучшее - это исчезнуть с его глаз. Она давала ему время остыть, после чего набирала номер: два гудка - перерыв, а потом снова. Левон, если чувствовал себя еще не готовым простить, просто не поднимал трубку. "Она ведь не затем звонит, - рассуждал он, - чтобы вновь услышать то, что я ей уже высказал. Зачем лишний раз унижать гордое создание?" И дочь, наверняка зная, что он дома, понимала, что надо подождать. Зато простив, он никогда не возвращался к предмету ссоры.

- Алло! Кто говорит? - спрашивал он своим обычным, невозмутимо деловым тоном и искренне радовался, услышав имя дочери, - Как кстати ты позвонила! Как раз вспоминал тебя. Я тут просматриваю журналы, попался любопытный гороскоп. Ты ведь у нас в марте родилась?.. Алло!.. Плохо слышно. Перезвони. Постой! Откуда ты звонишь?.. Улица девятьсот пятого года?.. Не смеши. Это же буквально под моими окнами! Не проще ли тебе было зайти, чем попусту тратить монеты? Если, конечно, никуда не торопишься... О'кей. Я ставлю чайник.

Весь вечер он вел себя с дочерью как с гостьей, после чего все постепенно возвращалось на круги своя. Это был его дар - точнее, один из многих его даров - в близком увидеть постороннего. И потому никто, кроме него, не умел так легко мириться и так уважать любое существо, - как про него сказала однажды Сара.

Телефон больше не звонил. Но Левон обладал сильной, хотя и не безошибочной интуицией, и она ясно говорила ему, что это была дочь. Очевидно, что-то помешало ей позвонить второй раз. По крайней мере, теперь он знал, что она в Москве.

Два дня прошли в явственном предвидении ее появления. К утру третьего дня Левон понял, что на этот раз интуиция его обманула.

Их последняя ссора была не совсем похожа на другие, хотя началась самым обычным образом. Левон пришел домой с одного скверно организованного собрания, куда зашел между делом, чтобы в двух словах изложить свой взгляд на проблему, но, проторчав полдня, так и не получил слова. Он нашел дочь эгоистично-рассеянной и неодухотворенной. Она лениво наблюдала за тем, как он ест почти остывший ужин, и не задала ни одного умного вопроса о собрании. Когда же он между прочим поинтересовался, почему за целый день сделано всего восемь страниц, она без тени смущения и даже, как ему показалось, с плохо скрываемым торжеством сообщила, что машинка окончательно поломалась, и пора вызывать мастера. Всюду - и в спальне, и в кабинете - натыкаясь на ее вещи и чувствуя, как растет досада, он уже предвкушал освежающую вспышку. Но, когда раздражение достигло высшей точки и готово было излиться в приступе испепеляющего гнева, сознание Левона вдруг пронзила ясная как день и поразительно простая мысль, осветившая сразу все события как прошедшей, так и будущей его жизни. Она состояла в том, что его дочь, с которой он делит кров и все, чем владеет, - точно так же, как в прошлом его бывшая жена, - по сути дела постороннее ему существо, живущее в своем мире и равнодушное к его заботам.

Эта мысль отодвинула вспышку, и гнев, вместо того, чтобы фонтаном вырваться наружу, стал медленно растекаться по жилам, отравляя кровь. Левон опустился в кресло с ощущением отвратительной тяжести во всем теле. "Только случай свел нас вместе, - думал он. - Случай и нужда. Будь я богат, я купил бы ей квартиру - и мы перестали бы мучить друг друга. Но черт возьми! - уныние сменилось злостью, - Разве я не был бы богат, если бы не эти шлюхи были рядом, а нормальная семья; нормальная, честная женщина, которая бы любила и разделяла убеждения, которая бы душой была заодно!"

Неожиданно из глаз его потекли слезы. Левон коснулся ладонью щеки. Да, это были его слезы. Он был потрясен этим, как некоторые люди бывают потрясены видом собственной крови. Нечасто судьбе удавалось заставить его плакать, и слез своих он не мог простить никому. Новая волна гнева подняла его на ноги. Он нашел дочь в спальне. Последних секунд самообладания хватило на то, чтобы подыскать для обвинений отвлеченную форму. Он заложил за спину руки, сдерживая шаг, прошел к окну и не оборачиваясь, как бы между прочим, спросил, не пора ли ей, в ее годы, подумать о замужестве. Она ответила неожиданной дерзостью, ошеломившей его. Он попытался ее урезонить при помощи иронии, но она не уступала, и наконец он перестал владеть собой.

Когда к нему вернулась способность рассуждать, он отметил два обстоятельства: разбитое зеркало и то, что дочь повела себя на этот раз необычно. Она почему-то оставалась дома, из кухни доносилось ее покашливание. Через некоторое время она вошла в спальню и спросила, не будет ли он возражать, если она съездит к бабке в Самару. Он ответил, что, хотя время и не совсем подходящее для поездок, потому что предстоит много работы, но, если она чувствует себя усталой, то, безусловно, ей стоит развеяться, а заодно и укрепить нервы. Она попросила денег на дорогу. Он дал ей сто рублей и перешел в кабинет, чтобы не мешать сборам. Вскоре она ушла.

С тех пор прошло два с половиной месяца. За это время сильно изменились цены, и, вероятно, для того, чтобы купить обратный билет, ей понадобятся еще деньги. Но послать перевод - значит сделать первый шаг. В конце концов, деньги - не проблема. В крайнем случае можно у кого-нибудь там занять, а потом вернуть телеграфом. Можно, наконец, позвонить сюда, и я вышлю любую сумму. Рассуждая так, медлительно и прозаично, Левон сам удивлялся силе своего внутреннего табу. Когда он закрывал за дочерью дверь, он запретил себе на все время ее отсутствия, сколько бы оно ни продлилось, в мыслях о ней использовать свой дар - воображение. Переступи он этот запрет хотя бы раз - он убил бы себя. Это было для него время вынужденного досуга, и мозг, не занятый работой, не выдержал бы напора картин, версий и сомнений. Уж лучше пусть ум в бездействии теряет остроту, пускай рождаются и умирают, не получив развития, идеи; пусть успокоятся нервы. Потом нужен будет только внешний толчок, чтобы вернуть себя в рабочее состояние. Приезд дочери мог бы послужить таким толчком. Снова и снова спутанными мыслями возвращался он к ней, к этому вредоносному созданию, так горячо любимому - и почти ненавистному, к своей беспутной дочери, зачатой двадцать лет назад в туалете воздушного лайнера, совершавшего очередной рейс по маршруту "Ленинград - Москва", от неизвестного мусульманина.