Марианна Меркадер : другие произведения.

Попутчики

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
  
   Марианна Меркадер
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Творцы нового общества.
  
   Попутчики
   (рассказы)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   2006
  
  
  
  
  
   ЧТО В ЭТОЙ КНИЖКЕ
  
  
  
   Мой дядя, брат моей матери, дал мне эти записки . Он написал их для своих приятелей, а может быть и о них самих. Он дал их прочесть моей матери, чтобы узнать ее мнение: можно ли давать читать своим приятелям. Мама почему-то сказала, что не надо, что кто-то из них может обидеться. Я тоже прочитала записки и решила попробовать их напечатать. А что, вроде похоже на повесть, или что-то в этом роде. Пусть читают другие незнакомые люди, если кому-то из знакомых , по каким-то причинам, это может не понравиться. Я, правда, не пойму, почему? На что тут обижаться? Но имена, отчества и фамилии я все же изменила, кроме одного. Во-первых: о человеке с этим именем дядя часто и много расказывает и всегда с восторгом. Он с ним, вроде, учился. И, кроме того, я знаю, что у него уже никто не спросит: "А что, это о тебе?" А если кто-то из родственников или знакомых прочтет знакомое имя, то пусть тоже вспомнит об этом, на мой взгляд, очень ярком человеке. А если другие дядины знакомые прочтут это повествование, то им ничего не должно не понравиться, если не понравится: зачем же они будут читать? Им может не понравиться так же, как и любому другому. А будут ли такие, которым понравится, мне это узнать интересно. Вот и все. Я чуточку отредактировала записки, если это так можно назвать, переставила местами главы ну и, как я уже сказала, сделала неузнаваемыми имена. А может быть они и так были неузнаваемые. Вот и все. И очень интересно, если мое мероприятие получиться и будет прятной неожиданностью для моих близких.
   И на всякий случай и другие рассказы для тех, кому понравится.
  
   Марианна Меркадер
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЧИТАТЕЛЬ!
  
   Может показаться, что автор старался описать существующие государства, и может быть, какие-то персонажи ему напомнили каких-то его знакомых или его самого. Но если такая мысль и может возникнуть у читателя, то через секунду она, несомненно, улетучится, как несостоятельная. Конечно, бывает, видишь на улице или по телевизору какого-то молодого человека, или молодую девушку, и может показаться, что молодой человек похож на другого человека, а девушка на другую девушку, а вот та девушка ни на кого не похожа. Но стоит ей улыбнуться, приподнять подбородочек или насупить бровки и она становится похожа на знакомую Машеньку. Но даже если ее имя тоже Машенька, это вовсе не значит, что она та самая Машенька, на которую стала похожа. Перед вами вовсе не описание каких-то конкретных событий, а описание наваждений и сновидений, где все может быть. Нет, конечно, в каких-то племенах описанное тоже могло иметь место, но не в современных существующих обществах, где ежедневно выходят тысячи газет и сотни журналов, где по телевизору на разных каналах умные дядьки, а иногда и умные тетки, отвечают на вопросы телезрителей. Среди отвечающих есть и такие, которых никакие вопросы телезрителей не смущают и не ставят в тупик. Потому что они все знают. И поэтому автор абсолютно спокоен и уверен в том, что читатель, дочитавший повествование до конца, не может не понять, что здесь описаны не истинные события и какие-то существующие персонажи, потому что такие персонажи просто не могут существовать. А если бы автор не был спокоен, и не был бы уверен в этом, он бы ни за что не стал писать предлагаемое эссе, и, тем более, его печатать. Так как у него не было и нет ни малейшего желания кого-нибудь обидеть или посрамить.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Снег, как мокрая вата,
   На столе перочинный нож,
   У директора банка растрата -
   - Ни хрена не поймешь...
   Услышанное
  
  
  
   ПЕРВОЕ СОВЕЩАНИЕ
  
   На широкой кровати сидит очень толстая женщина в шароварах. Рядом с ней на подушке - телефонный аппарат с наушником, заклеенным скотчем. Другой телефонный аппарат, вероятно, недавно купленный, стоит на столике, рядом с которым в кресле сидит мужичок в валенках и с козьей бородкой. Он говорит речь. Идет заседание по созданию нового транспортного концерна Угольной промышленности нового государства. Союз приказал долго жить. Часть машиностроительных заводов России выпускала продукцию в основном для шахт, находящихся на Украине, а заводы Украины - как раз наоборот. И теперь у кого-то, быть может, именно у мужичка с козьей бородкой, родилась идея перепрофилировать заводы Украины на выпуск конвейеров, необходимых угольным шахтам Украины.
   Заседание сугубо секретное. Это выражается в том, что как только мужичок в валенках переходит на шепот, толстая женщина засовывает телефонный аппарат под подушку, наваливаясь на создаваемую конструкцию всем своим могучим телом, и только когда шепот прекращается, она возвращает телефонный аппарат в исходное положение, улыбаясь при этом, вероятно, своему проворству. Но стоит ей завозиться, не среагировав вовремя на смену тональности говорящего мужичка, тут же ее пронзает суровый взгляд, и, вместо улыбающегося, ее раскрасневшееся лицо становится по-детски виноватым. Эта женщина - руководитель службы безопасности, правая или левая рука говорящего. Дело в том, что второй его рукой является другая женщина, также присутствующая на заседании. Ей вверена должность первого заместителя генерального директора по кадрам. Это она внедрила Иосифа Матвеевича в эту организацию. Иосиф Матвеевич присутствует на нем как технический директор создаваемого концерна, назначенный на эту должность со вчерашнего дня. Он угольщик с высшим образованием, и ему очень хочется быть техническим директором, тем более, что и другие ответственные работники концерна тоже еще вчера или позавчера были на рядовых должностях. Мужичок в валенках, он же генеральный директор, например, был обыкновенным слесарем, правда, тоже с высшим образованием. Нет, это по мнению Иосифа Матвеевича он обыкновенный, а вот по мнению Вероники Захаровны (так зовут руководительницу по кадрам):
  -- Ты знаешь, какой он? - спрашивает она у Иосифа Матвеевича.
  -- Какой? - спрашивает Иосиф Матвеевич.
  -- УУУУ... - говорит Вероника Захаровна.
   Иосиф Матвеевич, конечно, не понимает, что означает полученный ответ, по внешним данным генеральный не производит на него впечатления гениального человека. А там, кто его знает, внешность бывает обманчивой. И потом, может быть, Вероника Захаровна что-то другое имела в виду. Она возлюбленная генерального директора, или его гражданская жена, что в наше время одно и то же. Генеральный директор разведен уже после третьего брака. Его зовут Валерий Федорович. Он часто повторяет: "Это с твоей колокольни?", "Если ты такой умный, почему же ты такой бедный?" и " Не перебей! Не перебей! Не перебей!" Но когда все замолкают, там где-то вверху, видно что - то перемыкает, и Иосифу Матвеевичу никак не понять: в чем суть монолога. "Но, - думает он, - и гении не все были ораторами. И не все инженеры, работающие слесарями, при советской власти особенно, бездарны как инженеры. Во-первых, инженеров выпускали намного больше, чем необходимо. Во-вторых, никто не знал, чем собственно отличается человек со среднетехническим образованием от человека с высшим образованием. И, кроме всего прочего, в Советском Союзе инженеры вообще были не нужны. Самый главный инженер - это Генеральный Секретарь ЦК. Может быть поэтому, теперь, при организации новых предприятий, появились генеральные директора в огромном количестве. Видимо решили: главное, чтобы было слово "генеральный".
   Заседание проходит в однокомнатной квартире, принадлежащей толстой даме, наверное, за это получившей свою высокую должность. Правда, есть предположение, что и она ранее была возлюбленной генерального директора, но дама, выполняющая роль второй руки, это рьяно отметает: " Что ты, что ты! Валерий Федорович говорит, что нет". Ей бы этого не хотелось, даже в прошлом. Между дамами ощущается соперничество и чувствуется, что этот генеральный хочет распределением полномочий между дамами как-то минимизировать эти противоречия. "Я не смогу присутствовать на второй части заседания, - заявляет вдруг действующая возлюбленная, - мне надо в налоговую". "Да, - соглашается генеральный миролюбиво, - вы порешите этот вопрос тет-а-тет. Хорошо, Генриетта Давыдовна?" " Я должна подумать, когда смогу выкроить время", - отвечает дама, утратившая свои обвораживающие позиции. Дело в том, что после окончания первой части заседания будет вторая, посвященная специально вопросам безопасности. И эту часть совещания будет вести именно она. "Все и всегда, - думает Иосиф Матвеевич, - не хотят быть вторыми, тем более по таким щекотливым вопросам. И тем более, если необходимо делить такую личность". Он понимает, что если из всей этой затеи что - то получится, ему вряд ли достанется должность, на которую он принят, должность номинальная. На нее предполагается другой, какой-то Виктор Кузьмич, но на вопрос, а кто это такой, он от Вероники Захаровны слышит какое-то новое восторженное восклицание. Сколько великих специалистов всплыло в одночасье! А вдруг и вправду?
   Что Иосиф Матвеевич понял в процессе работы на столь ответственном посту в течении семи месяцев, это то, что выработки на угольных шахтах Украины более стесненные, то есть более узкие и низкие, чем на шахтах России. Это объясняется меньшей производительностью угольных забоев по сравнению с российскими. Поэтому и конвейера на теперешние отечественные шахты необходимы более узкие, чем те, которые выпускают наши заводы. И вся идея строится на том, что, так как из большего легче сделать меньшее, чем наоборот, с небольшими затратами удастся выпускать то, что необходимо. Дело в том, что в ленточных конвейерах узким местом считаются обыкновенные ролики, на которые ложится лента, предназначенная для транспортировки угля. Что ни делается, а эти проклятые ролики очень быстро забиваются угольной пылью: никак не удается обеспечить герметичность. Забились ролики, перестали вращаться, и все напрасно: мощность двигателей становится недостаточной, двигатели горят, загораются и ленты, а это пожары. И где-где, а в шахте это совсем ни к чему. И вот, задача переоборудования сводится к тому, что достаточно вырезать в каждом ролике какую-то часть - и в дамки. Этих роликов необходимо очень много, и это может быть очень выгодно нам, производителям. Конвейер станет уже, необходимые ролики будут поставляться вновь создаваемым концерном. Ну, высоту конвейера этим не уменьшишь, а ширину вполне. Хотя если чуть - чуть посидеть, покумекать, то становится ясно: дело нестоящее. Даже, если забыть про высоту конвейера, чтобы уменьшить его ширину, недостаточно только сделать короче ролики, нужно сделать уже и то, во что, грубо говоря, эти ролики вставляются. А это огромная реконструкция: новые штампы, а значит новые технологические линии, новые цеха, а лучше завод. Можно, конечно, реконструировать и существующий завод. Но тогда он уже не сможет выпускать конвейера для России. А продавать что-то за границу любое нормальное государство всегда стремится. И поэтому снижать производственные мощности нормальной власти не резон. За рынки сбыта всегда идет борьба, и часто не только политическая. Ну, а строить новый завод - деньги нужны, и большие деньги, а где их взять, если инфляция зашкаливает. Конечно, можно к другим государствам обратиться, особенно к тем, которых суверенитет Украины очень устраивает. Но, все равно, это можно решать только на самом высоком уровне, то есть иметь своего Президента или Премьер-министра, на худой конец. Но что делать, когда очень хочется сыграть ва-банк. Это потом и Иосифу Матвеевичу, и, наверное, всем остальным, так называемым руководителям подразделений ясно стало, что король-то, кажется, голый. А вначале Иосиф Матвееевич думал: "А вдруг?" Тем более, что он не механик, а механики в один голос утверждали, что это вполне возможно. Человек вообще-то существо самонадеянное и внушаемое. Он начинает по настоящему думать, только когда начинает понимать: а что он в результате этого может потерять.
   Генеральному подали кофе с котлетами. остальным чай. Котлеты тоже предлагали, но все вежливо отказались. Перерыв, и всех ждет новое совещание государственного масштаба. Приятно, когда имеешь возможность представить, что и ты у кормила.
  
  
  
  
   ВТОРОЕ СОВЕЩАНИЕ
  
   Генеральный с кем - то поговорил по телефону, и все с радостью услышали, что он тоже будет присутствовать. Присутствие первого лица всем прибавляет собственной значимости. И первая леди тоже осталась. Тут сразу стало видно, что самое главное - это безопасность. Хотя вторая дама и не пересела со своей кровати, но именно место, занимаемое кроватью, стало самым важным. Дайте человеку поговорить, и сразу же станет ясно, куда с ним можно притопать.
   Трудно в двух словах дать отличие профессионала от непрофессионала. Но непрофессионала слушать скучно. Иосиф Матвееевич сидел и думал, почему Наполеон назначал на командование людей талантливых и ярких, а генеральный -наоборот. Но Иосифу Матвееевичу этот опыт ничего не стоит. Правда, он ушел из кооператива, где материальная сторона была более привлекательна, а все остальное.... И больше никуда не зовут, не нарасхват Иосиф Матвеевич. И потом, наличие пенсии все же пока позволяет ему экспериментировать. "Да, - подумал Иосиф Матвеевич, - ведь и все другие подкармливаются будущим". "Нам будут принадлежать дома отдыха, заводы, фабрики, институты, а потом ... почта, телефон, телеграф". Но чтобы это все получить, необходимы деньги. Нужно стать богатыми. Как? И тут не последний вопрос, как сохранить то, чего пока еще нет. Каждый, наверное, когда-то в своих мечтах, либо очень много выигрывал, либо грабил банк, большинство, конечно, без жертв. Подкоп там какой-нибудь. Иосиф Матвеевич тоже думал об этом. И понимал, что сохранить богатство не легче, чем его заработать. Бешеные деньги сначала надо спрятать. Затем потихоньку легализовать. Это точно. Это единственный путь, который может привести к успеху. Всегда найдутся ребята, которые не преминут позариться на чужое добро, такие всегда в свободном полете. Иосиф Матвеевич знавал таких людей. Ну, если через банк, в котором не бандиты, это дело другое. Но на банковские лабиринты вторая леди не тянет. Иосиф Матвеевич, правда, тоже не тянет на технического директора.
   Женщина в шароварах говорит уверенно и громко. Нужно бы уменьшить громкость: если могут подслушивать через телефон, то уж конечно смогут и через стену или потолок. Зачем конкурентам тратиться на дорогостоящее оборудование, когда можно просто взять пустой стакан и все совещание записать по слогам вместе с грамматическими ошибками. Да и с телефоном что - то непонятно. Один аппарат толстая тетка закрывает. Предположим эффективно. А почему в это время никто не закрывает второй? Может, его только что принесли, и генеральный уверен, что в нем нет жучка? Но на следующее совещание необходимо выделять еще одного заместителя по службе безопасности. "А что мы будем делать, если удастся приобрести третий аппарат?" - думает Иосиф Матвееевич.
   "Идея проста: нужно использовать большое количество вариантов заработать деньги. Чем больше вариантов, тем больше возможностей. Готовьте варианты.." - вспоминает Иосиф Матвеевич слова генерального. Никто не спорит. Но на все варианты, кроме криминала, нужен начальный капитал. Да и на криминальные тоже. Тем более с такими запросами. Иосиф Матвеевич прокручивает в голове первое совещание. Это как рассуждения на лестнице, после разговора. Вот так надо было ответить, вот это надо было сказать. Иосиф Матвеевич делает то же самое, тем более, что второе совещание ранжирное, выстраивающее руководителей по ранжиру. Ты не смотри, кто ты по штатному расписанию, ты смотри на то, кто в президиуме, кто около первого лица, с кем он завтракает или обедает, а тем более разделяет вечерю.
  
   ПЕРВОЕ ПРОЗРЕНИЕ ИОСИФА МАТВЕЕВИЧА
  
   Иосифа Матвеевича не покидает ощущение, что на земле многое изменилось. Раньше везде вокруг него были молодые, энергичные люди. А теперь, где бы он не оказался - одни или почти одни пенсионеры. И в транспорте, и на улицах, и в магазинах, и на экране телевизора. Причем, произошло это за сравнительно небольшой срок.
   Представить только, что к нам вернулся бы сам Пушкин и увидел бы телевидение, поезда, самолеты, улицы и шоссе заполненные машинами, что бы произошло с ним? Да, может быть, ничего особенного бы и не произошло. Мудрый человек, походил бы по книжным базарам. Потрогал бы современные переплеты, просмотрел бы различные издания, и успокоился. Есть русский язык, может быть не всегда совершенный, но тот, им созданный. Ну и что же, что это все вокруг создано другими. Тут Пушкину, может быть, и не пришлось бы удивляться, а не Пушкину бы пришлось. И несопоставимы все же временные отрезки, ведь пролетело без него на земле, без малого, два века. А впрочем, с молодости Иосифа Матвеевича тоже пронеслось немало. Он помнит, как отец говорил ему шепотом:
  -- Есть такие устройства: смотришь на экран, а на нем все, что происходит на другом полушарии земли. И все ясно видно, как в кино, даже в кинотеатр не надо идти.
  -- В кинотеатр...?
   А он так любил ходить в кинотеатр, и ему казалось, что никогда не наступит время, когда он при удобном случае не пойдет посмотреть кино, чтобы зайдя в зал и усевшись в кресло ожидать, что сейчас будет происходить на экране. Или еще стоя в очереди размечтаться, что вон та девочка окажется в кинозале рядом с ним. Нет, он очень не хотел, чтобы не надо было ходить в кинотеатры. А теперь он не ходит в кинотеатры, и ему очень нравится, что кино можно посмотреть по телевизору, правда, и смотря по телевизору, он очень редко оказывается в гуще экранных событий. Тем более, что его любимые артисты очень постарели. И если они и играют, то совсем другие роли, которые ему совсем не любы. Ну, такое впечатление, что все постарели.
   Верно, так устроен человек. Он выбирает из окружения, в первую очередь, что - то подобное себе. Как бы стараясь заглянуть в зеркало. И запоминает то, что важней, что, может, придется использовать, что может пригодиться. А в молодых лицах ты уже не отражаешься. Вот такое волшебное зеркало.
   Как далека наша юность, но как близки нам те персонажи! Какие впечатления от образов, созданных нашими великими предками! Ой, как часто нам мерещилась золотая рыбка! "Уж я то, - думал каждый из нас тогда,- с умом распорядился бы тремя желаниями. Жаль, конечно, что их только три".
   Иосиф Матвеевич пробегает глазами по лицам руководящих сотрудников "Супермаша" и замечает, что их лица за время совещания слегка изменились. Нет, они не стали моложе или даже просто моложавее, но в них появилось что-то новое. Их лица стали напоминать лица людей, которые спят. "А,- подумал Иосиф Матвеевич, - это не совещания, а сеансы гипноза, погружающие слушателей не в сон, а сразу в сновидения. Они видят сны с открытыми глазами".
  
  
  
  
   СОН Вероники Захаровны (1)
  
   Она идет с Иосифом Матвеевичем к Генриетте Давыдовне. Только почему-то подъезд расположен не с лицевой, а с боковой стороны. Они идут по длинному коридору. Уже не день, но еще не вечер. Темнота становится все гуще, но полные сумерки уже наступили только совсем рядом с поверхностью земли. Свет небес уже совсем недостаточен, а электрические лампочки еще не горят, или потому, что их еще не включили, или потому, что их просто нет. Она не чувствует в своем попутчике никакой серьезности, а ведь решается вся его жизнь. Если он сейчас не понравится Валерию Федоровичу, второго такого шанса не будет. Они знакомы очень давно, и во многом, как ей кажется, Иосиф Матвеевич вполне подойдет как сотрудник создаваемого концерна. В то же время она понимает, что Валерию Федоровичу, может не понравиться, что она рекомендует своего протеже.
   Мало ли что там. Какие-нибудь шуры-муры. Нет, конечно, Валерий Федорович уверен в себе, в ее любви к нему, но как-то невольно он может невзлюбить ее приятеля. Так получилось, что она уже однажды участвовала в устройстве судьбы Иосифа Матвеевича. Если бы не она и не ее отношения с будущим научным руководителем Иосифа Матвеевича, его бы не взяли в аспирантуру. Правда, главным двигателем тогда был Вадим Иванович Петров, их общий приятель, но она не сомневается, что только благодаря ей все получилось. Вернее, могло получиться. Но в аспирантуру его все же приняли. Три года отучился, написал работу. Она уже в душе ставила оценку, что он достоин, но не получилось до конца, а мы так любим, чтобы у нас получалось все, или хотя бы многое. И вот теперь у него совсем не трепетное отношение к проводимому мероприятию. Она волнуется, а он хоть бы что. Кому больше нужно?
   -Ты должен понравиться ему! - вдруг говорит она.
   -Кому, - спрашивает он?
  -- Генеральному директору,- она старается дать понять значимость и проводимого мероприятия и самого Валерия Федоровича, ведь его суть не сразу видна и видна не всем, ой как не всем.
  -- А к кому мы идем? - с искренним удивлением спрашивает Иосиф Матвеевич.
  -- Как к кому, к Валерию Федоровичу, - почему он не испытывает того же трепета, который испытывает она при приближении встречи с Валерием Федоровичем?
  -- Тьфу ты, а я уже подумал, что кто-то из правительства приехал. Что, я его не знаю, или он меня? Не понравлюсь, так ничего не сделаешь. Божья воля.
   Двери лифта открылись, и вместе с шумом дверей в глаза Вероники Захаровны ударил свет.
   Вероника Захаровна сначала зажмурилась, а потом, открыв глаза, поняла, что это звонит будильник. "Ну, - мелькнуло в мозгу у Вероники Захаровны, - приснится же такое, как наяву".
  
  
  
   ТАЙНЫ МАДРИЦКОГО ДВОРА
  
   На первых совещаниях, кроме упомянутых, присутствовали: Эдик, племянник женщины в шароварах, и, кажется, Нина Афанасьевна, ближайшая подруга первой леди. Если женщина в шароварах, чтобы произвести впечатление как бы надувалась, ее племянник, тоже какой-то очень большой начальник по штатному расписанию, в любой момент производил впечатление вполне соответствующее своей должности, молчал ли он или говорил. Говорил он мало, и это еще больше подчеркивало его значимость. Молодость вообще располагает, Иосиф Матвеевич и сам себе больше нравился молодым. В обращении Эдика с генеральным не чувствовалось заискивания или, тем более, раболепия. Постоянно казалось, что не он нуждается в генеральном директоре, а наоборот. Да и не только к генеральному директору можно было отнести это, а и к любому из присутствующих. " Я завтра не смогу быть!"- заявил Эдик сразу после второго совещания. После восклицания генерального, что быть надо, за племянника вступилась вторая леди, сказав, что он правда не может. Чтобы соблюсти этикет, они поговорили жестами, дающими понять остальным, что инцидент исчерпан. Ясно, что Эдика не очень волнуют сулимые блага. У него или свое дело, или его масть козырней. Может быть, его связи очень важны для дела. Но все же не надо это так явно показывать. Пахать должны все, а отлынивание, даже самых значимых, затрудняет выполнение задачи. Такая упряжка далеко не вывезет. Потом Иосиф Матвеевич узнал, что Эдик крутится самостоятельно и его бизнес, может и небольшой, но сплошь криминальный. Ему идет подземный стаж на какой-то шахте, а он строит гаражи. Ясно, что в этом замешаны очень многие. Ведь нужна техника, нужны материалы. Несомненно, все краденое у государства. Узнав об этом, Иосиф Матвеевич подумал: "Вот там, на своей ниве им, может быть, и удастся чего-то добиться!" Как-то уже позже Иосиф Матвеевич оказался с ним в офисе другой фирмы для получения чего-то для концерна "Супермаш", и было ясно, что Эдик в доле от продажи "Супермашу". Вот это движущая сила. Тут он чувствовал себя в своей тарелке.
   Иосиф Матвеевич согласился на эту работу не только потому, что у него есть пенсия, и что очень хочется, хоть и понарошку, побыть техническим директором, но еще и потому, что он очень хорошо знает Веронику Захаровну и Нину Афанасьевну. Он знает их только с хорошей стороны. Единственным их недостатком является то, что они женщины. Он это считает недостатком, так как ему кажется, что женщина создана для другой задачи - поддерживать огонь в очаге, и эта задача совсем непростая, совсем не второстепенная. С этой задачей средний мужик так хорошо, как женщина, не справится. А у них нет этого очага, сейчас у многих такое. И женщина, не имеющая такого очага, все время надеется, что ей все же удастся его разжечь. Ему совсем непонятны женщины, которые, имея и мужа и детей, толкаются в производственных или политических сферах, не замечая или не понимая, что их могут ценить только за слабость и теплоту, которая прибавляет и уверенности и силы другой половине человечества, именно для этого и предназначенной. Нет, нет, он не собирается ни с кем спорить, да, да Маргаретт Течер, да, говорят, замечательный премьер. Но ему такие женщины не только не близки, но и не встречались. Может быть, ему не повезло и он остается в неведении. Но он подумал об этом только потому, что делит женщин, и вообще, людей только на тех, кому можно доверять и на тех, кому не можно. И все. Так вот, он согласился работать и потому, что относит и Веронику Захаровну и Нину Афанасьевну к тем, которым можно доверять. Нет, они, конечно, могут ошибаться, а кто ошибаться не может, тем более " если страсти в человеке". Ну, имеется у Вероники Захаровны чуть гиперболизированное восприятие кавалера. А как без такого восприятия вообще можно полюбить?
   Как - то давно Вероника Захаровна рассказала ему с женой, что, наконец, познакомилась с каким-то моряком, механиком какой-то плавучей базы. Красавцем, умницей и вообще каким-то необыкновенным человеком. Город наш не портовый. Спрашивает он ее: - А что он в нашем городе делает? - У него здесь родственники. - Ну, он скоро уедет. - Нет у него перерыв между походами.
  -- Не женат?
  -- Ну что ты.
   "Ну, думает Иосиф Матвеевич, - наконец-то такое счастье для хорошего человека". Хотя не может понять, как это механик корабля во время ремонтных работ может надолго отсутствовать. А может быть на море все по-другому. И просто, уже по инерции спрашивает:
  -- Одет, наверное, как денди?
  -- Нет, ты знаешь, его недавно обокрали. Одет он очень неважно, и чемоданчик у него неказистый.
   Тьфу ты, какая незадача! И никаких сомнений в голосе, только тоска, что он не рядом. Как обокрали? Вместе с банковскими счетами, только чемоданчик оставили? Да люди такого уровня, даже после тотального ограбления, найдут возможность занять столько, сколько нужно. И не будет капитан дальнего плавания или его помощник по механической части знакомиться с женщиной будучи с каким-то чемоданчиком, даже если она мечта всей его жизни. А если познакомится, то завтра, нет - нет сегодня же вечером, он купит себе и новые штиблеты, и новый "Мерседес-бенц". Действительно, как потом выяснилось, знакомый оказался и не механиком и даже не моряком, а человеком без определенных занятий - проходимцем.
   Помнится это. Но все же Вероника Захаровна работала недавно начальником производственного управления швейного объединения, а до этого заведующей лабораторией, а Нина Афанасьевна и в настоящее время преподает химию в Медицинском институте и органическую, и общую: нет, нет, они обе не лишены таланта. Можно надеяться, что они правильно оценили возможные перспективы нового дела, ну а если они станут невозможными, ничего не поделаешь; но немаловажно, что они тебя не собираются обманывать, в чем ты совершенно уверен. Что Бог даст. Они откровенно делятся своим мнением, очень сомневаются, но постоянно ищут доводы, способные опровергнуть их сомнения.
   Уже разработано процентное разделение Уставного фонда создаваемого концерна. Пока все они пролетают. Всего пять процентов приходятся на долю Генерального и его родственников. И там еще на кого-то, неведомых им. И, например, Иосиф Матвеевич, может надеяться всего на сотые доли процента, но этого вполне хватит на яхты.
   "Вы будете такими богатыми, что те суммы, которые будут под вашим контролем, вы сейчас даже представить не сможете" - говорит Генеральный. Но все равно каждый, наверняка, что-то представляет, может яхты, рассекающие морскую гладь. Вероника Захаровна, говорит, что она представляет себя хозяйкой ателье, которое находится во дворе ее дома. Иосиф Матвеевич представляет, что их все равно могут кинуть, но, с другой стороны, можно рассудить и так, что слов организаторы на ветер не бросают. Ой, как мы все привыкли представлять действительность не так как надо, а так как хочется.
  
   СОН ВАЛЕРИЯ ФЕДОРОВИЧА.
  
   Вытянувшись в кресле после вкусной котлеты и откинув голову на подушку, Валерий Федорович, оставшись с Генриеттой Давыдовной отдыхает перед следующим совещанием.
   И вдруг он видит, что он не в комнате, а на какой-то трибуне, напоминающей мавзолей. Он на самом верхнем уровне так же сидит в кресле, только не откидывая голову. Кресло сделано таким образом, что у смотрящих снизу создается впечатление, что он не сидит, а стоит. У кресла регулируются и спинка, и сидение, и подлокотники. Дополнительные, промежуточные опоры для позвоночника. При этом, может включаться режим массажа и полного, и частичного. Кресло обеспечено лифтовым подъемником. Стоит снять блокировку, и можно опустится вместе с креслом на нижний уровень, где расположились ведущие сотрудники "Супермаша". А можно опуститься и еще ниже, ниже уровня площади и ты тогда становишься недосягаем не только для демонстрантов, но и для ведущих сотрудников . Это все не удивляет его, все это разработано с его непосредственным участием. Не удивляет его даже то, что трибуна расположена где - то на берегу моря. Фрунзенское, не Фрунзенское. Вдалеке видна надпись на автостанции. И хотя надпись написана для прочтения с другой стороны, он видит, что первая буква П, "Планерское",- мелькает в мозгу знакомое название. Нет, вторая буква - а , а третья - р. *
   На площади перед трибуной множество народа, одетого в разноцветные красочные наряды. Постаралась Вероника Захаровна, это она может. Но почему они все одеты в короткие штанишки? Так это дети! Видно привезли из Артека. Да нет, это не дети, они такие маленькие, потому что он стоит очень высоко. Он увидел, что они отбрасывают тени, и попытался по росту и величине тени определить время. Вечер? Утро? Нет, нет, что-то не то. Он, конечно, может спросить у кого-нибудь, но не хочет показать свою неосведомленность. Он поискал глазами Генриетту Давыдовну и увидел ее впечатляющую фигуру на фоне двух танков, то ли выставленных на всякий пожарный случай, то ли готовящихся к параду. Он потянулся к телефонной трубке, чтобы под предлогом уточнения расписания предстоящих мероприятий получить ответы на возникшие вопросы, но тут заметил, что на брусчатку площади выходят женские батальоны машинисток, телефонисток, программисток, одетых в красивые голубые купальники и бикини. Он залюбовался их стройными загорелыми телами и почему-то стал их считать. Он досчитал до трехсот, сладостно потянулся и подумал, сколько еще работы... .
   А, это его разбудил храп Генриетты Давыдовны, возлежащей рядом с креслом на кровати и воспользовавшейся формальным отсутствием своего руководителя.
  
  
  
   *Партенит - бывшее Фрунзенское.
  
  
  
   СОН ГЕНРИЕТТЫ ДАВЫДОВНЫ.
  
   Двор детства. Ворота, большой просторный двор, по которому разбросаны двухэтажные дома. Там в глубине двора и ее дом, дом детства. Она, уже полненькая, идет по двору, и мальчики не без интереса провожают ее взглядами. Вероятнее всего лето, или теплая осень, а может быть и весна. Она идет на свидание. Мальчишки очень любят с ней целоваться. Но она не всем разрешает это делать. Только мальчикам с чистенькими воротничками и обязательно в галстуках. Нравятся ей такие мальчики. С ними как-то спокойнее. Эти мальчики не матерятся, не нахальничают, и ничего не делают без ее разрешения. А она знает, что разрешать нужно не сразу. А разреши сразу и становится видно, что нацеловавшемуся кавалеру сразу становится скучно. Он перестает рассказывать анекдоты, изображать рожи, перестает стараться понравится. Она не встречается с кем попало. И только с кем-то одним. Или с Игорем, или с Левой. К кому же сейчас она идет на свидание? Она выходит со двора, поворачивает к гастроному, а затем к скверику, где на одной из скамеек ее уже, вероятно, и ждет ее избранник. Ей только нужно пройти вдоль скамеек и подсесть к нему. Это она придумала. Никому не надо ходить под часами. Она выходит на аллею и вдруг видит, что на всех скамейках сидят ожидающие ее кавалеры. Она испугана и удивлена. Стоило ей приблизиться к ближайшей скамейке, как все кавалеры встали, каждый из них, как бы показывая, что он пришел. И тут она с ужасом замечает, что все они с беленькими воротничками и в галстуках, но без брюк. --- Что это такое?! - хочет крикнуть она и тут же с облегчением просыпается.
  
  
   ПРИОБРЕТЕНИЕ КОМПЬЮТЕРА.
  
   У генерального две сестры, с одной из них он близняшка. А она доктор медицинских наук. Нина Афанасьевна называет ее почтительно Аля. Вторая сестра, большой специалист по компьютерам, как говорит о ней Валерий Федорович.
   Остальные члены нашего концерна в компьютерах ни бум-бум. Но необходимо осваивать такую технику. Какой концерн без компьютера. И вот приобретается подержанный компьютер. Пока его предполагается использовать для обучения быстрому печатанью. Это первая идея Генерального: "Нами будет разработана такая клавиатура, которая позволит каждому печатать с такой скоростью, что ..." Иосиф Матвеевич, правда, не понимает, зачем им такая скорость печатания, если они не собираются работать в машбюро. Вряд ли все они относятся к людям, мысли которых не только лавинообразны, но при этом такой ценности, что с ними прямо яхтами начнут расплачиваться. Он высказал свое сомнение, и сразу стало понятно, что он чего-то не понимает. Он услышал:
  -- "Если Вы такой умный, почему Вы такой бедный? Посчитай сколько действующих компьютеров в мире и каждому понадобится наша клавиатура. И если с каждой клавиатуры мы получим... . (Да, на основании таких расчетов идея вполне может показаться заманчивой.) - А мы должны довести эту клавиатуру до идеала. Необходимо заняться патентным поиском "
   Да это прямо по ведомству Иосифа Матвеевича. Правда, состоящему из одного человека, из него самого. В патентовании ведь тоже необходимо быть профессионалом. Профессионал, как известно, это специалист, обязательно компетентный в своей области. А чтоб быть компетентным, кроме всего прочего, необходимо постоянно следить за конкретным направлением, за изменением требований, предъявляемых к заявочным материалам, знать, что может быть предметом патентования, а что не может, и многое, многое другое. Иосиф Матвеевич был знаком с одним таким профессионалом. Когда-то он помогал ему составить заявку, объясняя при этом некоторые тонкости. Только некоторые, и Иосиф Матвеевич понял, что с наскока такие вещи вряд ли получатся, но сейчас, как человек подневольный, подчинился, деваться-то некуда. Разобрался, что именно хочется Генеральному запатентовать. Оказалось форму. Вообще, форму в данном случае запатентовать эффективно очень трудно. Есть такое понятие в патентовании: обойти формулу изобретения. Так вот, форму клавиатуры в патентовании обойти очень легко, и поэтому весь процесс патентования окажется напрасным. То-есть кто-то, внеся какие-то незначительные изменения, присвоит наше изобретение. Ну, например, учтет длину ногтя. И попробуй докажи, что именно эта особенность не самая главная. Самой известной формулой изобретения, не обойденной до сих пор, как рассказал Иосифу Матвеевичу Владимир Александрович Сидяк, является формула патентования швейной машинки, в которой присутствует обязательное условие: "имеющая иголку с дырочкой на конце". Конечно, можно сделать швейную машинку с иголкой, имеющей дырочку не на конце, но целесообразность этого не объяснима.
   А клавиатуры, хоть в основном и однотипные, отличаются и расположением клавиш и их формой. Наш руководитель решил сделать такую клавиатуру, чтобы форма и расположение клавиш было доведено до идеала. Прикоснулся к клавише и уже знаешь, какая буква ей соответствует. Он самолично, используя пенопласт, сконструировал на основе стандартной клавиатуры, клавиатуру своей мечты. В этой клавиатуре одна клавиша плавно переходит в другую, другая в третью и так далее. Получилось что-то напоминающее морскую волну. Такое Иосифу Матвеевичу, например, сделать бы не удалось, сколько бы он ни старался. Слесарь, ничего не скажешь. Но если такая форма и полезна, то она также имеет и массу недостатков: усложняется технология производства, увеличиваются объемы, требуемые при перевозке таких клавиатур. Но самый главный недостаток в том, что стоит захотеть и "изобретение" усовершенствовано, а значит, мы к продукции подобной формы не имеем уже ни малейшего отношения. И какой-то процент от продажи уже не наш. Но убедить изобретателя в бессмысленности его затеи дело бесполезное. Тем более, что автором ожидается неслыханная скорость печатания. Нужны аргументы, и, желательно, аргументы, подкрепленные авторитетными источниками. Пришлось такие аргументы искать. И в каком-то источнике Иосиф Матвеевич прочел, что скорость печатания у машинисток обеспечивается выработкой механической памяти, то-есть не пальцы считывают форму, а форма развивает способность к движению пальцев, и каждый нажимает ту клавишу, которой соответствует не тронутая, а прочитанная глазами и мозгами буква. То - есть эффективность формы клавиатуры при патентовании может быть использована только для ускорения процесса обучения, при котором и вырабатывается механическая память. Это как петух, которого научили танцевать под музыку, при проигрывании этой музыки держа его на горячей сковородке. А вот доказать: горячая или не горячая форма клавиатуры и какая горячей, поверьте, дело не простое. Иосиф Матвееевич Генеральному доложил, неизвестно понял или не понял он эти объяснения. Но уже новая идея, к следующему утру осенившая Генерального, отодвинула идею с клавиатурой на задний план.
  -- Я такой человек, выпью на ночь кофе и идеи, идеи...
   Почти как у Хлестакова: курьеры, курьеры, курьеры. - мелькнуло в голове у Иосифа Матвеевича.
  -- "О",- сказала Вероника Захаровна, - "У него такая идея родилась!!!"
   Да, плодовитый мужичок. Все супермашевцы- внимание!
  -- Из шахты при ее проветривании выходят каждый день, тысячи кубов воздуха. Воздуха, в котором содержится, что?
   И не давая времени на раздумье:
   - "Метан! Что остается? Забирать этот метан из этого воздуха. Создаем резервуар, метан поднимается вверх, мы его отсасываем и получаем тысячи кубов метана. Я посчитал. Практически решается энергетическая проблема страны. Избытки продаются за границу.
  -- А почему до сих пор это не делается? - спросил кто-то.
  -- "Потому что там мальчишки в коротких штанишках" - еще одно из любимых выражений Генерального.
  -- Ну, у нас "мальчишки в коротких штанишках", а в капиталистических странах, ну в Америке шахты не газовые, но в Германии, в Руре...
  -- И там "в коротких штанишках".
   " Да эта идейка еще похлеще будет" - подумал Иосиф Матвеевич. - "Надо Нину Афанасьевну подключить, - сказал он, - надо у химиков проконсультироваться". Все, что сейчас он услышал, ему было известно, но почему эта идея не воплощается в жизнь, вспомнить, хоть убей, не мог. Лишь бы это не поручили ему. С химией он давно не в контакте.
  -- Да, да. - сказал Генеральный.
   Слава господу, пронесло. Тем более, что ему поручено искать помещение под офис. Нагрузки на Генриетту Давыдовну, видимо, необходимо снизить. Ей поспать хочется, а тут новое совещание. А изменений пока никаких. Заработанные каким-то образом деньги тают. В основном из-за инфляции. Утром можно поесть на пять купонов, а вечером уже на шесть. Ощущается по беседам, что финансы начинают петь романсы. И семь миллионов, что на счете в банке, скукоживаются. Совещание за совещанием. А новых поступлений нет. И кандидаты наук, и доктора. У них совещания в день аванса и получки. Иначе, верно, не заманишь. Только один из неофициальных сотрудников, оппонент генерального директора, говорит дело. Иосиф Матвеевич ему какие-то бумаги привез, а он ему говорит: "Торговать надо, спекулировать".
  -- Да не от меня это зависит. - ответил Иосиф Матвеевич.
   Новое совещание. Сокурсники Генерального, вместе институт кончали. Иосиф Матвеевич только одно запомнил. Один из них у всех спрашивает: "А кто этим всем "керувать" будет?"
  -- Валерий Федорович.
   И ответный вопрос:
  -- Как ты думаешь, у него получится?
  -- У него, конечно...
   Жаль, что Иосиф Матвеевич не видел выражения лица говорящего при ответе, что-то интонация какая - то ехидная.
   Как-то сделали начальный капитал, каким-то образом перепродали два конвейера. Какой-то начальник в министерстве подмахнул, или по тупости, или за взятку. Конечно за взятку, по этому вопросу там тупых нет. А раз один раз получилось - лиха беда начало.
   Несколько следующих дней Иосиф Матвеевич ходил по институтам, помещение под офис искал. В основном, все впустую. Директор института повышения квалификации, в один момент ставшего Академией, говорит ему: "Вы понимаете, мы теперь Академия". Иосиф Матвееевич понимает, что это значит откат в тройном размере. А у него задание: дешево, чтобы в центре, чтобы престижно и не очень броско. Приходит в один институт. Заместитель по хозчасти, вроде, клюет, но Иосиф Матвеевич даже не знает, сколько можно предлагать, на какие условия можно соглашаться, но чувствует, что лучше не найти.
  -- Доложу и завтра мы с шефом у Вас. - говорит Иосиф Матвеевич.
  -- Смотрите, завтра до обеда, пока ни с кем больше не договариваюсь.
   Пришел, доложил Валерию Федоровичу. И сразу его оптимизм улетучился.
  -- Собирайте информацию дальше, а потом мы будем рассматривать.
   "Да, - подумал Иосиф Матвеевич, - с этим получится"
  -- Завтра до обеда, после обеда эта информация уже никому не нужна. Вам необходимо решение принимать немедленно.
  -- Нет, нет, подождем.
   Иосиф Матвеевич больше ничего и не искал. Доктор нужен, пока доктор нужен. Через день или два, верно убежденный кем -то, что без спекуляции не обойтись, на очередном совещании по выбору вида коммерческой деятельности генеральный дал приказ заниматься поиском сахарных заводов, на которых можно купить сахар, а затем продавать его населению. И Иосиф Матвеевич уже представил себя, в должности технического директора, в фартуке, с совочком, и длиннющую очередь в достаточном ажиотаже:
   - Хватит или не хватит сахара, подвезут ли еще?
  -- По килограмму, не давайте больше!!!
   В итоге проведенного совещания стало видно: либо совещавшиеся совершенно не подготовлены к коммерческой деятельности, либо они совсем не хотят делиться своими гениальными идеями. Мол, самим пригодятся. Если у человека родилась единственная идея, он в нее вцепляется сильнее, чем в кошелек. Жизнь может и отдаст, но не идею. Особенно хитрил Эдик. Почему, Иосифу Матвеевичу так и осталось непонятно. Может быть потому, что Эдик действует по ситуации, которую привык определять по запаху, а тут ничем привлекательным не пахнет.
  
  
  
   НЕКОТОРЫЕ ОТВЕТЫ НА НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ.
  
   Оказалось, что раньше генеральный работал в фирме "Консалтинг", где одной из сторон коммерческой деятельности была именно торговля сахаром. Его очень ценил генеральный той организации, а та организация и сейчас процветает, и многие направления деятельности, как говорит Вероника Захаровна, были внедрены в этом самом "Консалтинге " благодаря Валерию Федоровичу, его гениальности.
  -- И сейчас, генеральный директор "Консалтинга", часто советуется с Валерием Федоровичем, беседуя с ним по телефону часами.
   На любопытство Иосифа Матвеевича он получил уверения, что там, в "Консалтинге" ему не удалось бы продержатся и десяти минут. "Ну, десять минут я бы продержался", - подумал Иосиф Матвеевич. Как - то он с Валерием Федоровичем подъезжал к "Консалтингу", но туда Валерий Федорович зашел сам. Это другой уровень.
   Какое совпадение, давний приятель Иосифа Матвеевича, Вадим Иванович Петров, в это самое время работал в "Консалтинге". Уже прошло то время, когда, как ему казалось, они были с Вадимом Ивановичем достаточно близки, а иногда делились и сокровенным. Можно вспомнить, что именно Вадим Иванович сыграл основную роль по водворению Иосифа Матвеевича в аспирантуру, которая хотя ни к чему и не привела, но, в конечном счете, он с удовольствием и рвением посвятил ей три года жизни. Прошло то время, как будто и не было его никогда. Более скрытным стал Вадим Иванович, но иногда они созванивались, и Вадим Иванович подтвердил, что работать в "Консалтинге" очень и очень трудно. Вадим Иванович кандидат наук, человек, оценки которого, если они, конечно, искренни, очень близки к истине. Как-то, вспомнил Иосиф Матвеевич, они с Вадимом Ивановичем встретились неподалеку от "Консалтинга", куда Вадим Иванович шел на работу. "Знаешь, - сказал он Иосифу Матвеевичу тогда, - иду как на расстрел". А предстоял отчет за обычный рабочий день. Но рабочий день, связанный с продажами. А где деньги, там завсегда туманы. И нет же твердых цен. Каждый хочет по возможности сработать побольше и на себя. Иосиф Матвеевич понимает, что Вадим Иванович ему всего не рассказывает, да Иосифу Матвеевичу это и не нужно. Он все равно про это ничего никому рассказать не сможет, как не сможет и сам этим воспользоваться. Но Иосифу Матвеевичу кажется, что не говорит Вадим Иванович ему многого не потому, что это не может понадобиться, а совсем по другой причине. И основное в этой причине - недоверие. Переубеждать в этих вопросах не только бессмысленно, но и, наверное, пагубно для личных отношений.. "А, - подумает собеседник, - побольше хочет выведать". Тут такое дело: либо есть вера или доверие, либо его нет, и его не добудешь.
   Но мы, кажется, остановились на торговле сахаром. Первое задание Иосифу Матвеевичу: найти адреса и телефоны сахарных заводов Украины. Валерий Федорович сказал, что следует идти в Облсовет или в Статуправление. Там с ним никто, конечно, и разговаривать не стал: "Напишите письмо, получите разрешение".
  -- У нас в области сахарных заводов нет. Вам необходимо обращаться в Киев.
   И пошел Иосиф Матвеевич в областную библиотеку. Все можно узнать, но поэтапно. Сначала - адрес, затем - телефон, затем - имя-отчество директора, ведь удобно обращаться по имени отчеству. Это как-то поднимает твой престиж. А то даже этого не мог узнать, и кто ты такой? Конечно, есть где-то, в каком-то комитете или главке все эти сведения и еще значительно большие. И какого года рождения, и сколько работает, и состав семьи. И даже: привлекался или еще нет. И можно легко узнать: кто заключает договора, с кем заключает и по какой цене. По таким данным уже можно составить перечень лиц, к которым надо звонить, и к кому из них в первую очередь. А тут необходимо обзванивать все фабрики подряд в надежде на то, что кто-то клюнет. Узнаешь сахарные фабрики определенной области, затем сахарного объединения. Например, канцелярии - и с вопросами. Что-то да успеешь узнать, телефоны двух, трех директоров и их секретарей. Пока им отвечать не надоест, или вам совесть позволяет. И в приемные этих самых директоров:
  -- Когда можно поговорить с вашим директором на предмет поставки нам сахара?
  -- (например) Он сейчас на месте.
  -- Можете соединить?
  -- Могу.
  -- А как его имя отчество?
   И пошло, и пошло. Кто более разговорчивый, кто менее. У этого ничего не узнаешь, а у этого и фамилии, и имена с отчествами и телефонами, директоров и других фабрик или заводов. И при этом, даже, куда звонить предпочтительней. Ну а уже в разговоре с самим директором выясняешь главное. Если имеешь чутье, то можешь при этом и определить, где стоит лично появится, а где нет. Но этот опыт не эффективен. Ты не один, уже десятки подобных потребителей тревожат спокойствие людей, принимающих решения. Все тяжелей и тяжелей становится получать ответы на самые начальные вопросы. Уже носятся на автомобилях более шустрые, более проворные, более подготовленные. И, конечно, более платежеспособные. И не только на автомобилях, но и на самолетах. Уже составлены договора на всю продукцию, хранящуюся на складе. Уже сконструированы взаимные обязательства. Заходит, например, в кабинет директора группа людей.
  -- Здравствуйте!
  -- Здравствуйте!
   Открывают чемоданчик. И говорят:
  -- Здесь столько-то. Почем и сколько мы можем приобрести у Вас сахара за этот презент.
   И директор начинает судорожно соображать: что можно пустить в пересортицу, сколько продукции можно списать, и где еще можно взять сахарку. А тут звонит какой-то Иосиф Матвеевич, или даже Генриетта Давыдовна и повелительно спрашивает:
  -- Вы сахар продаете?
  -- Продаю.
  -- Можно у Вас приобрести сахар и по какой цене?
  -- А вы что за организация?
  -- "Супермаш".
  -- ООО?
  -- Да.
  -- Мы с ООО не торгуем.
   Еще несколько дней, и уже поздно. "Уже все продано без нас". А кроме этого, сахар необходимо не только купить, но и привезти и где-то выгодно продать. Ну, если вы вхожи на кондитерскую фабрику, тогда это проще. Или у вас свой магазин. А без всего этого продать еще тяжелей, чем приобрести. Везде крыши, а пока у вас ее нет, крышка вашей затее. Конечно, можно сахар складировать где-нибудь. Но где? Помещение должно быть и сухим, и охраняемым. А это все, ой как не дешево. Поэтому начинать всегда надо с конца. Обеспечь возможность сбыта и только потом занимайся товаром. При нарушении этой последовательности очень вероятна гибель. Она вероятна всегда, но при этом значительно более вероятна. Поговорили по телефонам, туда, сюда, кстати, это тоже денег стоит. И стала таять мечта, так и не сумев родиться в окончательном виде. - "Ну и слава богу". - Подумал Иосиф Матвеевич.
  
   КАК ВЫШЕЛ ВЕСЬ ГАЗ
  
   К концу рабочего дня пришла Нина Афанасьевна. Нина Афанасьевна человек независимый и высокопорядочный. Свою материальную независимость она обеспечила тем, что на протяжении нескольких лет занималась репетиторством по подготовке абитуриентов в медицинский институт. Это было до тех пор, пока на вступительных экзаменах в медицинский институт необходимо было сдавать химию. Потом, почему-то это отменили. Физику надо сдавать, а химию - нет. Хотя Иосиф Матвеевич, например, считает, что врач, не знающий химию, - не врач. Но, как бы там ни было, репетиторству пришел конец. Готовить для поступления в другой вуз - дело совсем другое. Каждый абитуриент ищет такого репетитора, который дает какие-то гарантии. Лучше всего, если он и экзамены принимает. Обеспечивать гарантии при поступлении в тот институт, где сам преподает, может и человек честный. Он все равно в ответе за того человека, которому поставил оценку, обеспечивающую проходной балл. Конечно, при прочих равных условиях, поступит тот, который прошел репетиторство. Это уже не справедливо, это уже не честно. Но, кроме этого, на любых экзаменах все равно оказывает влияние и симпатия, и антипатия. Вот этот нравится, а вот этот - нет. В общем, теперь Нине Афанасьевне тяжелей, а ей матери необходимо помогать и лечить ее, у нее больное сердце.
   Итак, пришла Нина Афанасьевна. Со стопкой книг. Все, когда слушали идею Валерия Федоровича о метане, заглядывали ему в рот, наверное надеясь, что у него изо рта пойдет именно тот газ, который нужен. Тем более, что он сам сконструировал какой-то колпак, ездил на шахту, куда-то его подставлял, ловя отработанный из шахты воздух. Это он делал в надежде вверху колпака получить необходимое количество метана, и зажечь его. Вообще изобретатели люди одержимые, но чтобы до такой степени! Если бы он не был Генеральным, Иосиф Матвеевич сказал бы ему:
   "А ты подключи к газовой печке и жарь яичницу".
   Но не сказал. А на языке вертелось. Так вот, все заглядывали в рот. Нина Афанасьевна тоже слушала очень внимательно. И вот появилась через три дня, выяснив этот вопрос досконально. С книгами, для подтверждения.
  -- Понимаешь, Валерий, - говорит она, - это невозможно. Все дело в том, что в том количестве, в котором метан находится в отработанном шахтном воздухе, он как бы не является самостоятельным. Количество еще не обеспечивает требуемого качества. Он неотделим. Чтобы произвести в этом случае очистку воздуха требуются большие энергетические затраты и, конечно, финансовые. Это тоже самое, что если, например железо и золото соединить, и золото молекулярно проникнет в кристаллическую решетку железа. Извлечь его оттуда не будет никакой возможности.
  -- Я, понял, - сказал Валерий Федорович, - а жаль.
   "Нет, - подумал Иосиф Матвеевич, - хорошо, что я тогда не сказал про газовую печку, с изобретателем необходимо разговаривать именно так. Прав Владимир Александрович Сидяк, что туда, куда уже бросились многие, не стоит бросаться". Исключение составляют только те случаи, когда вам удастся что - то изобрести. Новую технологию, или новый метод, основанный на свойствах, до сих пор неизвестных человечеству.
   "Да, - подумал еще Иосиф Матвеевич, - генеральный исчерпал свой лимит". У Генри Форда была служба, занимающаяся специально изобретениями. Состояла она, примерно, из ста человек, инженеров высокой квалификации. Используемые изобретения очень хорошо премировались. Каждый, подающий идею, сначала регистрировался, а после рассмотрения этой идеи делалась отметка о ее полезности. И, если три поданные идеи оценивались, как неэффективные, следующие идеи, получаемые от этого адресата, без рассмотрения отправлялись в мусорную корзину.
  
  
  
   ВТОРОЙ СОН ВЕРОНИКИ ЗАХАРОВНЫ.
  
  
  
   Троллейбус полупустой. Предъявив проездной билет, Вероника Захаровна опускается на сидение. Хорошо, можно передохнуть. Она смотрит на кондуктора, молодую девушку приятной наружности и думает: "Как бы было хорошо одеть ее в красивую униформу, например, в двухсторонний фартучек синего цвета с белой оборочкой. Нет, лучше с темно-синей, белая быстро запачкается".
   Она идет вдоль длинного стола, за которым сидят молодые девушки, очень похожие на только что увиденную кондукторшу, и шьют себе униформу. Материалы оплачивает депо, а работа бесплатная. При этом приобретаются определенные навыки, так необходимые будущим матерям. Она идет впереди мастеров, многих из которых знает по прежней работе, но есть и незнакомые ей. Оценив ровноту оборочек, она остается довольна. "Отметьте особенно талантливых, возьмите на заметку", - говорит она "Если появится возможность, мы предложим им работу с приличным заработком. Не вечно же заниматься субботниками". Ателье хорошо освещено, ближе к выходу подиум: показ мод тоже дождется своего часа. Как часто говорит Валерий Федорович. У нее сразу становится теплей на душе при воспоминании о своем любимом. Это все благодаря ему! Он правда хочет, чтобы таких ателье было значительно больше. Но ей приятно не общее руководство, а что-то сделанное непосредственно, пусть и не только своими руками. Она посмотрела на свой кабинет, который является углом с двумя высокими окнами, отделенным от остальной части цеха двойным остеклением с полным или частичным зашториванием, что обеспечивает в нем полную тишину, и при необходимости, полную конфиденциальность. В то же время, весь рабочий цикл на виду. Особый восторг вызывает раздвижная дверь кабинета и бесшумная, и плотно закрывающаяся, впускающая каждого входящего. Каждый может войти беспрепятственно, но только тогда, когда зашторивание не произведено. Она поспешает в свой кабинет. Это приехал Валерий Федорович, наверное, с заказом на пошив униформы для рыбных магазинов. Что лучше поместить на униформе продавцов? Раков! У одних маленьких, "но по три рубля, у других по пять, но больших". Ей кажется, что в данном случае лучше будут смотреться фартуки, напоминающие рыбную чешую. Войдя в кабинет, она нажимает кнопку, и бесшумно массивные шторы начинают отсекать их от всего остального мира.
   Вероника Захаровна вздрагивает: так можно и проехать, а на следующей остановке ей надо выходить.
  
  
   МАЛЕНЬКИЙ ПЕРЕПОЛОХ.
  
   Если Вам нужны деньги, лучше всего открыть банк. Что такое банк - это аккумулятор активов, среди которых деньги совсем не последнее. Банк - это лучшее в бизнесе. Например, чтобы делать деньги, используя ларек, необходимо где-то покупать, как-то везти, где-то продавать. А в банке сиди себе и собирай эти самые деньги, которые тебе несут, везут, пересылают. Ой, как хорошо! Действительно хорошо, мой товарищ. Но, чтобы открыть банк, тоже нужны деньги. Чтобы открыть любое дело, нужен, например, официальный адрес. И к этому адресу предъявляются определенные требования. А к банковскому адресу еще и дополнительные требования. И нужен, кроме этого, существенный вклад в Госбанке. Делается это все через чиновников, что для людей с деньгами, может быть и хорошо, а для людей без денег - смерть. Нужны также гарантии Госбанка, а чиновник-то при этом - главный банкир страны. А у него зарплата о-го-го, машины, мигалки, охрана, и, как оказалось, возможность стать президентом всей страны. Так что с организации банка никто не начинает, а чаще заканчивает.
   Валерий Федорович дождался своего звездного часа: его предупреждение, что любая утечка информации может привести к катастрофе становится явью. На счет "Супермаша" в банк пришла авизо, это значит, что надо что-то оплачивать. А мы ничего не заказывали. Не мы, конечно, а "Супермаш" в лице тех, кто имеет право это делать. Чтобы на ваш счет пришел авизо, необходимо, чтобы номер вашего счета стал кому- то известен. Конечно, одного этого еще мало. Необходимо знать тонкости оформления платежек в банке, где находятся ваши деньги, но это можно изучить через сотрудников банка, либо пользуясь услугами банка. Дело победимое. И поэтому по каждому такому запросу требуется ваше личное подтверждение, что вы не отказываетесь оплатить, то - есть, подтверждаете, что обязаны делать этот платеж. А платеж вы обязаны сделать, если что-то приобрели или намерены приобрести. В основном везде предоплата, и поэтому вы должны лично подтвердить, что имеете подобное намерение, о чем может свидетельствовать договор, или счет-фактура, где должна присутствовать ваша подпись. Только ваша подпись является подтверждением ваших намерений, что оговаривается в договоре с банком. Правда таких подписей может быть и больше. Может быть, в "Супермаше" этим правом пользуется не один Валерий Федорович. Тогда волнение уместно. Ну, например, Виктор Кузьмич. И, может быть, он, подвыпив лишнего, и расписался. Иосифу Матвеевичу же ясно только то, что к спиртному Виктор Кузьмич неравнодушен. Стоит задержаться на работе и можно иногда увидеть, как Валерий Федорович встречает Виктора Кузьмича с бутылочкой и закуской. Что удивительного, председатель месткома. А председатель месткома? Это и есть председатель месткома. Вадим Иванович, перефразируя выражение Наполеона, очень любит повторять, что начальника участка на шахте, проработавшего больше года, можно без суда и следствия.... И с ним, наверное, нельзя не согласиться. А что касается председателя месткома, то тут может идти спор только в плане ужесточения наказания. И когда в темпе собираешься, чтобы убираться прочь, слышишь:
  -- И что ты директору сказал?
  -- ....................................
  -- А он?
  -- ...............................
  -- А ты?
  -- ..............................
  -- А он?
   И по возникающему звонкому смеху Валерия Федоровича можно судить, что теперь может ждать создаваемый концерн. Чем больше смеха, тем больше надежд.
   Но сейчас переполох. Переполох! Переполох! Переполох! Что в это время делает служба безопасности и коммерческая дирекция нам неведомо. При вручении коммерческому директору каких то наличных, наверное на хранение, на вопрос Валерия Федоровича: Не ограбят? - Меня?! - восторженно отвечает Генриетта Давыдовна , восторженно, может быть потому, что она начинает ощущать себя на боевом посту, а может быть потому, что часть наличных может быть использована на пополнение запасов в холодильнике. А может быть и все. Деньги - дело конфиденциальное. Да и не нужна нам никакая служба безопасности. Лишние траты это. Конечно, прихоть генерального... Такая служба нужна уже для охраны зданий, сооружений, транспорта и для решения других щекотливых ситуаций. Чтобы тебя боялись и не без оснований.
   Переполох быстро кончился, не успев по настоящему начаться, как и все в нашем учреждении. В каком еще случае он мог быть уместен? Может быть, покупатели затребовали деньги назад: что-то по договору не выполнено. Как дали, так же хотят и забрать. А может вообще сделка признана незаконной. Кто знает? Но напрасно Иосиф Матвеевич строит свои предположения, чертит в голове различные схемы. Нет никогда он не узнает, что же на самом деле так испугало Валерия Федоровича, напрасно он волнуется. А почему он волнуется? Очень, видно, он тоже привык мечтать, может быть и не о яхте, а о каком-то маленьком катерке в акватории Азовского моря. И хочется, ой как хочется ему, чтобы что-то получилось. Ведь кто его еще назначит на такую должность, хоть и понарошку. А если человеку хочется чего-то, то он и волнуется оттого, что хочется. И чем больше хочется, тем больше надеется. А чем больше надеется, тем больше хочется.
  
   ЕЩЕ ОДНО СОВЕЩАНИЕ (Роман с холодильником)
  
   Одно из совещаний началось с премирования генеральным директором Нины Афанасьевны. Он ей разрешает купить холодильник. Хороший холодильник. Цена это формальность, через час затраченные деньги еще больше обесценятся, и все в зависти. Конечно - это не Bosh там какой-нибудь, но холодильник в рабочем состоянии, "Норд" называется, местного производства, в нашем городе такие выпускают. Конечно, все мечтают о большом, бесшумном, малой энергоемкости. Но это как мечта о большой любви и мечта, ну, к примеру, о курортном романе.
  -- Когда привезешь? - спрашивает Нина Афанасьевна у Валерия Федоровича.
  -- Да не волнуйся, он уже твой.
  -- Да, но все же?
  -- Ну ладно, нетоптаная ты наша, завтра и привезем.
  -- А сегодня нельзя?
   "Да, - думает Иосиф Матвееевич, - я бы тоже не отказался. Но мне не по чину. Что-то ему от Нины Афанасьевны, верно, надо, может квартирку использовать под офис, ведь квартирка у нее неплохая. А я на такое претендовать не могу, жена никакие совещания у нас проводить не позволит... ". Вообще Нина Афанасьевна человек вполне остро изъясняющийся, ну, в крайнем случае, там, где я ее вижу. Как она ведет себя на кафедре, можно только предполагать. А в нашем окружении ее вполне можно использовать как "лакмусовую бумажку". Химик есть химик.
  
  
  
   СОН НИНЫ АФАНАСЬЕВНЫ.
  
   Снится Нине Афанасьевне, что входит она в свою квартиру через так называемый холл, следующий за коридорчиком. И вдруг чувствует, будто что-то изменилось в ее квартире. Ей кажется, что появилось какое-то дополнительное пространство. Она открывает дверцы нового холодильника и сразу все становится ясно. Оказывается, дверцы холодильника это двери, сразу за ними какой - то коридор, широкий, с высокими потолками, пол которого устлан матовой плиткой с ровными белыми полосками. Она понимает, что это сделано для того, чтобы пол было удобней протирать, ведь по этому коридору будут ходить студенты, пришедшие на консультацию. Дальше, налево, аудитория для занятий зимой и в непогоду. С правой стороны просторная веранда со столиками, которые очень напоминают ресторанные. Это для занятий в погожие дни. Кроме этого, длинный мраморный стол для проведения опытов, сбоку выдвижной экран, на котором отображается то, что пишется на столе. При этом, написанное можно перелистывать, как страницы тетради. Сбоку шкафчики для колбочек и спиртовок. Дальше по коридору, если миновать аудиторию и веранду, холл, но уже большой, настоящий. Из холла двери в женскую и мужскую туалетные комнаты. Еще дальше по коридору ее личные апартаменты, отделенные от холла высокой дубовой двухстворчатой дверью. Она вспоминает, что там, за ее апартаментами, еще одна веранда с лифтом, вертолетной площадкой и столиком для игры в настольный теннис, это для Вадима Ивановича. "Зачем вертолет? - удивляется она, - а это для того, чтобы было удобней летать в Горловку. "Вот если бы это все увидел Вадим Иванович! - подумала она, и проснулась. В дверь кто -то звонит. У дверей Валерий Федорович, рядом с ним новый холодильник, Иосиф Матвеевич, и Вадим Иванович.
  -- Ты чего, соня? - Валерий Федорович явно в хорошем настроении. Все говорят наперебой. Оказывается, Валерий Федорович один тащил холодильник на пятый этаж, на спине. Все в восторге. Во-первых, не пришлось надрываться, во-вторых, хороший повод выразить восторг перед самим. Только Вадим Иванович немного невесел: он тоже смог бы протащить, запросто, если бы не проклятый радикулит.
  
  
   ВТОРОЕ ОЗАРЕНИЕ
  
   "Почему же я не поддаюсь гипнозу? - подумал Иосиф Матвеевич, - Верно потому, что при каждом удобном случае начинаю общаться с числами, как когда-то бежал в кино". Каких только закономерностей не позволяют выявить числовые последовательности! Например, если последовательно суммировать нечетные числа натурального числового ряда, получается последовательность точных квадратов чисел натурального ряда! А если суммировать числа натурального ряда, затем полученную последовательность разбить на пары результатов и каждый член этой последовательности разделить , причем для каждой пары делителем является одно и то же число числового ряда, получим числовой ряд пар нечетных чисел. И много разного. Но самое главное, что такое хобби позволяет отвлекаться от многих возможных раздражителей, например, от крика начальства. Орет начальник, а ты ищешь новую закономерность, или уточняешь уже найденную. В зависимости от того, насколько можно отвлечься, создавая впечатление, что ты тут и никуда не удалялся. Как это помогало Иосифу Матвеевичу, когда он работал горным мастером на угольной шахте! Кричит начальник, оскорбляет, у него уже пена у рта, а Иосиф Матвеевич в это время старается что-то на что-то, например, разделить. Один ему даже говорил: "Странный вы человек, вас ничем не проймешь?", а чего тут странного, он и в упор не видит крикуна. Не на расстреле же. Главное, необходимо знать, чем эта галиматья может кончиться в самом худшем случае, и не пропустить момент для сравнения окончательного вердикта и своих предположений. Иосиф Матвеевич и сам себе судья не хуже и не мягче. Сам знает, на что он может влиять и на что влиять не может. Практика для этого, конечно, нужна, тренинг, так сказать.
  
  
  
  
   НОВЫЙ ИНКУБАЦИОННЫЙ ПЕРИОД
  
   Летит время. "Супермаш" уже поменял место пребывания. Нет, нет, офиса так и не получилось. Просто перебрались в квартиру самого. А напротив его квартиры - квартира первой леди, и одно время как бы два офиса получалось. Квартира первой леди - для приемов. Она отремонтированная, с нормальной мебелью и всем прочим. А его квартира для повседневной работы. Квартиру генерального необходимо описать отдельно. Это однокомнатная квартира. Из мебели: кровать, шифоньер, стулья и много газет уже выцветших и пожелтевших. Видно, что с самого первого дня в этой квартире ничего не переклеивалось и не менялось, ни из мебели, ни из оборудования. Кухня это основной кабинет, комната - запасной. Не считая квартиры первой леди, которая служит залом заседаний. Но когда отношения между генеральным директором и первой леди обостряются по причинам, не зависящим от производства, зал заседаний прекращает свое функционирование, и высокие гости собираются в жилой комнате генерального. Помнит Иосиф Матвеевич, как однажды туда привели директора завода. Того самого, по производству конвейеров. Заводят его, бедолагу, а он видел и очень приличные места, несомненно. Входит он, озирается по сторонам и бормочет, - А что это? ---- Жилая квартира ! - А чья? - Генерального. И больше уж у новой организации с ним ничего не могло получиться. "Это наперсточники какие - то", - решил, наверное, директор. Наперсточников всегда хватает, ну а во времена безвластия и кризиса и тем более.
  
   КОНЕЦ РАБОЧЕГО ДНЯ.
  
   Сколько ненужной работы приходится делать ежедневно! Документы, документы, документы. Договоры, банковские счета, платежные ведомости, личные дела, письма и всякое такое. Еще ничего не тронулось с места, а документов полный стол. И к каждому из них свои требования: только так и не иначе. Причем требования к документам все время изменяются. Частный предприниматель - одно, юридическое лицо -другое, общество с ограниченной ответственностью (ООО) - третье. Название концерна тоже дело непростое. Хотелось назвать как -то по-иностранному, а вдруг снова "коммуняки", как называет их великая, правда тоже в кавычках, Валерия Ильинична Новодворская, придут к власти? А если с коммунистическим уклоном, то вдруг возможным иностранным партнерам это не понравится? Поэтому придумали нечто среднее, гибрид -"Супермаш". И все надо напечатать, а если не так, то и перепечатать. А с компьютером мы еще не нашли общий язык. Прекрасная это машина, компьютер. Документы у него в памяти, но мы еще даже рыться в этой памяти прилично не научились. Да и память-то в нашем компьютере очень ограниченная. Самый большой специалист из нас -это Валерий Федорович. То ли он умней нас всех, как утверждает Вероника Захаровна, то ли это потому, что он с компьютером остается на более долгое время, и никто ему в нем разбираться не мешает. Но постоянно обращаться к Валерию Федоровичу неудобно, и это все равно не приводит к выигрышу времени. Он начинает это все объяснять как-то так, что тебе действительно начинает вдруг казаться, что ты тот, в коротких штанишках. И эти объяснения занимают вовсе не меньше времени, а больше, и дело не ладится. И на столе бумаги, бумаги, а стол - то один. Поэтому, чтобы найти что-то необходимое сейчас, приходится перерывать все с начала до конца. Входящие, исходящие. Мы все не приучены к единой маркировке документов, к единой форме учета. А это очень большой недостаток: кто в этом деле разбирается, тот поймет. Кончается рабочий день, все уже ничего не соображают, и, хотя что-то недоделано, необходимо расходиться. Кому-то ведь нужно еще готовить ужин и самим готовиться ко сну. Это с одной стороны хорошо, а то бы, наверное, с утра до утра можно было мучиться. Бросаем! Вероника Захаровна говорит:
  -- Давай все соберем.
  -- Зачем? - спрашивает Иосиф Матвеевич. - Ведь завтра продолжим поиски.
  -- Нет, нет, все надо привести в порядок. - Складываются все папки в кучу.
  -- Понимаешь ли? - говорит Иосиф Матвеевич, - приведение в порядок только тогда имеет смысл, когда каждому документу соответствует свое место. Только тогда, каждый будет знать, куда что поставить и откуда необходимо брать. То ли нам, то ли генеральному. А в нашем распоряжении всего пять книжных полочек, стоящих друг на друге. Если расположить их в шахматном порядке, то хоть места станет в два раза больше. Можно будет заполнять саму полочку, а также использовать ее поверхность. Распишем, где что должно стоять, чем сделаем большой шаг к систематизации. Спроси у Валерия Федоровича, можно ли это сделать. А так мы с ума сойдем.
   Такую вот инициативу решил проявить Иосиф Матвеевич. У него в этом деле есть определенный опыт, он знает о чем говорит. Правда, необходим помошник, чтобы сделать разметку.
  -- Вот сынок его завтра придет и поможет, - говорит Вероника Захаровна.
  -- Вот и прекрасно.
   Иосиф Матвеевич вычертил дома несколько вариантов и на следующий день, дождавшись сына Валерия Федоровича, сказал ему:
  -- Необходимо поддержать верхнюю полочку, выставленную по отметке, обрисовать ее, а затем следующую, следующую и так далее. А я потом просверлю отверстия. Валерий Федорович не против этого. Освобождать полочки?
   Сын какое-то время помолчал, а потом сказал:
  -- Оно Вам надо? - Оставалось надеется только на Эдика, который уже давно редкий гость в офисе. Просить держать полочки женщин, неудобно. Вобщем, так и осталось все, как было. Главное - протереть пыль на столе после работы, и может потому, что дома у Иосифа Матвеевича тоже есть великий борец с пылью - его жена, это все больше и больше стало раздражать его и, наверное, Веронику Захаровну тоже. Помнится Иосифу Матвеевичу, как неоднократно Вадим Иванович Петров говорил:
  -- Ну почему такие достойные люди, как Вероника Захаровна, не большие руководители? Честная, трудолюбивая, образованная! - И он думал: "А действительно, почему?" А тут, вдруг, стал замечать, что уже так не думает. И при этом думает, что это очень правильно, что он так уже не думает.
  
  
  
   Еще один СОН ВЕРОНИКИ ЗАХАРОВНЫ (3)
  
   Уже темно, все сотрудники "Супермаша" идут к гаражу Валерия Федоровича. Странно то, что все они одеты в шахтерские робы и у всех в руках саперные лопатки и детские разноцветные ведра: желтые, зеленые и красные.
  -- Вот умница, - вырвалось у Вероники Захаровны, - как на светофоре!
   Только Генриетта Давыдовна в шароварах и без саперной лопатки. Валерий Федорович открывает дверь гаража, зажигает свет, и становится ясно, что это и гараж и не гараж. Вместо хода под пол, за открытой лядой виден шурф. Генриетта Давыдовна подходит к рукоятке и начинает ее вращать. С глубины поднимается что-то, напоминающее большую миску на тросах. Леонид Петрович садится в эту миску и командует: - В бадью! - И все сотрудники молча следуют за ним. Генриетта Давыдовна начинает вращать рукоять в обратную сторону и вся компания проваливается, но не в темноту. Самое удивительное, что миска опускается все ниже, но при этом видимость вполне сносная . Ну не для чтения, но все же. Пробежала крепь, потом миска закрутилась, и почти сразу стукнувшись о какое-то препятствие, остановилась, чуть- чуть наклонившись в сторону, как бы приглашая к выходу.
  -- Что это? - спросил Иосиф Матвеевич.
  -- Это шурф, - ответил Валерий Федорович, - мы строим запасной выход, необходимо быть готовым ко всему. Здесь со временем будет конференц-зал, кегельбан, стриптиз-бар, - но, заметив неудовольствие Вероники Захаровны, добавляет ,- Ну это в последнюю очередь.
  -- А почему светло?
  -- Это - говорит Вероника Захаровна, - благодаря гениальности Валерия Федоровича. Вдоль выработок проложено световолокно, и по нему струится свет.
  -- Да, но...
  -- Никаких но: двадцатипятиваттная лампочка и никаких проблем. Сейчас в целях экономии мы используем такую мощность, а чуть-чуть раскрутимся и поставим стоваттную лампу и тогда можно будет читать, пусть и по слогам.
   - Однако, - говорит Иосиф Матвеевич, - а как вы это прошли?
  -- Мы выносим землю в обыкновенных полиэтиленовых кульках и рассыпаем на поверхности, прохожие, которые попадаются на пути, думают, что это у нас в кульках какая-нибудь крупа, гречневая или пшеничная, например.
   Лицо Иосифа Матвеевича стало еще более удивленным.
  -- Однако! - опять вымолвил он.
  -- Все очень просто: Валерий Федорович открыл кислоту, превращающую породу в жидкость, затем переходящую в газообразное состояние, - говорит Нина Афанасьевна.
  -- И ничего не надо делать, наливай да пей, - говорит Валерий Федорович.
   И тут Вероника Захаровна увидела, что большие уши Иосифа Матвеевича превратились в локаторы и стали поворачиваться то в сторону Нины Афанасьевны, то в сторону Валерия Федоровича.
  -- Но это же Нобелевская премия, - только и смог промямлить Иосиф Матвеевич, а зачем же тогда лопаты?
  -- Дело в том, что изобретенная кислота плохо справляется с кремневыми породами. Вот поэтому и приходится устраивать субботники.
  -- Кстати, эта кислота может хранится, только, в стеклянных амфорах.
  -- К забою! - скомандовал Валерий Федорович, и все стали соскребать породу на той стороне, которую он показал. Стали заполняться детские ведерки, а потом и полиэтиленовые кульки. Трудно сказать, сколько бы это продолжалось, уже несколько полиэтиленовых кульков было отправлено на поверхность. Вдруг из глубины забоя слышится какой-то шум. - Вот видите, опять, - сказал кто-то. Шум стал усиливаться, и вдруг всех обдало теплым воздухом и пылью. Стало ничего не видно, и все сотрудники "Супермаша" стали напоминать что-то вроде скульптур. Шум прекратился и послышался голос: - "Куда-то сунулись". Все смолкло. Затем раздался металлический скрежет и опять все стихло. Когда пыль осела, все увидели проем и в проеме человека с коногонкой на каске, всматривающегося в изваяния всех руководящих сотрудников "Супермаша". На лице появившегося можно было прочесть только один вопрос: какой геологический период может быть представлен подобными изваяниями? Неизвестно, сколько бы продолжалась эта немая сцена, только вдруг Валерий Федорович закричал:
  -- Михаил Иванович, что ты здесь делаешь?!
   Лицо появившегося человека стало еще более удивленным, так как он до сих пор был уверен, что никакая геологическая эпоха не может быть представлена говорящими изваяниями.
  -- Ты что, не узнаешь?
  -- Валерий Федорович?
  -- Так что ты тут делаешь?
  -- Туннель строим в направлении шахты Заперевальная. Метро...
  -- А нам же что делать?
   И, наверное, догадавшись кто это, что они здесь делают и почему, так как лицо его стало добродушным и приветливым, Михаил Иванович сказал:
  -- Идите ко мне в штукатуры.
  -- Давай бумагу для заявления.
   И вдруг появившийся человек, достал блокнот, ручку и протянул Валерию Федоровичу. Но взял их почему - то Иосиф Матвеевич и стал что-то писать.
  -- Нужно уволить его по собственному желанию, - успела подумать Вероника Захаровна, и проснулась.
   И тут она увидела, что никакой пыли нет. Леонид Петрович спокойно посапывает около ее плеча, она успокоилась и, осторожно поправив подушку, чтобы не побеспокоить спящего, снова улеглась, но прежде чем опять уснуть, подумала: "Все же нужно уволить Иосифа Матвеевича по собственному желанию". - продолжая добросовестно выполнять возложенные на нее ответственные обязанности работника по кадрам.
  
  
   ЕЩЕ ОДИН СОН ВАЛЕРИЯ ФЕДОРОВИЧА.
  
   Почему - то кругом лес. Валерий Федорович идет чуть-чуть впереди, слева и чуть сзади от него, почти касаясь его плеча, президент США Билл Клинтон, справа - генерал Джохар Дудаев. Билл Клинтон рассказывает о своем новом увлечении, какой - то Монике.
   -"Какая у нее грудь, а какие у нее ресницы. Такая трепетная, такая трепетная!" - повторяет президент несколько раз.
   Когда президент замолкает, Валерий Федорович, чтобы поддержать разговор, рассказывает несколько последних интимных историй из своей жизни , скрытых от глаз руководителя по кадрам.
  -- О, как у тебя хорошо. - говорит Клинтон, - А у меня департамент, конгресс, сенат, везде глаза и глаза. Я Монику оформил стажером, - с грустью говорит он. Без нее единственное удовольствие - побегать на лужайке около Белого дома.
   Дудаев поглядывает то на Клинтона, то на Валерия Федоровича.
  -- А ты, Валерий, охоту любишь? - вдруг неожиданно спрашивает он. Валерий Федорович на секунду замешкался от неожиданности: "К чему это он про охоту? За кем это он собирается охотиться?"
  -- Люблю, но некогда...
  -- Понимаю, понимаю, - уважительно говорит Дудаев - Все думаешь?
  -- Все время, когда кофе пью.
  -- Что так много пьешь кофе, это же вредно.
  -- Некогда нам себя беречь.
  -- Некогда!- подтверждает Билл Клинтон, - и Моника любит кофе. "Черная карта". Бразилианка.
  -- Что она негритянка у тебя?
  -- Нет, просто я ее так называю.
   А тем временем они, окруженные охраной, подходят к какой-то полянке, на которой выстроены ряды военнослужащих в различных чинах, а за ними что-то, наподобие дирижабля. А около дирижабля не то планеры, не то вертолеты со слегка загнутыми кверху на концах крыльями . Какой-то генерал отдает Валерию Федоровичу честь. Докладывая, что все готово. А вот по какому поводу они собрались? Где они? На родине Дудаева, или это Америка, а может быть это уже Россия?
  -- Все готово, полетели, - говорит Валерий Федорович.
  -- Нет, нет, ты оставайся, - отвечает Билл Клинтон, - тобой нельзя рисковать.
  -- А тобой, а Джохаром?
  -- Мы солдаты, - говорит Джохар.
  -- Джохар прав, он солдат, меня скоро переизберут, а тебя надо беречь. Полетит генеральный конструктор, а ты ознакомься с пунктом управления.
   Валерий Федорович хочет возразить, но замечает, что около входа в пункт управления среди других стоит Иосиф Матвеевич. "Ни хрена себе, - думает Валерий Федорович, а он что здесь делает?"
  -- Привет, Иосиф.
  -- Привет ... - почему то на английском, отвечает Иосиф.
  -- Что ты тут делаешь?
  -- Я ответственный за безопасность президента.
   "Ничего себе, пряники", - удивляется Валерий Федорович про себя.
  -- Ладно, я потом слетаю, может быть - говорит он вслух Биллу Клинтону. Билл Клинтон и Джохар Дудаев идут по направлению к дирижаблю.
  -- А сейчас мне вверена и Ваша безопасность, - как бы продолжает Иосиф.
   Валерию Федоровичу очень хочется узнать у него, где это они находятся, но как об этом спросить?
  -- Будете знакомиться с пунктом управления? Это никому не доводилось делать до сих пор из посторонних. Мы находимся на военной базе США, которая неизвестна ни одному из наших врагов и ни одному из наших друзей, - лицо Иосифа озаряется довольной улыбкой.
  -- С удовольствием.
   Иосиф Матвеевич делает несколько шагов в направлении леса. Шагая по траве, Валерий Федорович понимает, что трава искусственная, но с виду ни за что не определишь.
  -- Трава -то, трава! - восторженно говорит Валерий Федорович.
  -- Локаторы, и те не могут отличить от настоящей.
   Из под земли поднимается что - то вроде сферы. В сфере открываются створки, и они оказываются в помещении, в средине которого размещен овальный стол, заканчивающийся одним сплошным, высоким экраном. И сразу создалось такое ощущение, что они никуда не заходили, а продолжают наблюдать за президентом, идущим к дирижаблю. Только при этом расстояние между ними и президентом не изменяется, они как будто едут за ним вместе со столом и стульями. Президент и Дудаев садятся в дирижабль, имеющий внушительные размеры. На мониторе, занимающем часть общего экрана, высвечивается та же информация, что и на мониторе, находящемся на дирижабле. Изображение на общем экране как бы дублирует изображение на мониторе. Дирижабль плавно и быстро взмывает вверх.
  -- Выбрасывается балласт в виде сжатого газа, - говорит Валерий Федорович. Теперь-то он знает, что происходит, и что должно происходить. Дирижабль развивает громадные ускорения при подъеме. Он может практически за секунды взмыть на высоту до тридцати километров. Тем временем, выстроенные на поляне части начинают марш. Бросается в глаза, что некоторые из марширующих одеты в форму другого цвета.
  -- Что это, командиры? - спрашивает Иосиф Матвеевич.
  -- Ха, ха, ха, сейчас увидишь. То, что видим мы, видят и на дирижабле. Мало того, они еще могут иметь контакт с внешним миром. Прицельный контакт. - Через какое-то время из проходящей колонны, как по щучьему велению, все, одетые в форму другого цвета, взмывают вверх и устремляются к дирижаблю. - Смотри, смотри, - потирает ладони Валерий Федорович. - Выкрали, выкрали. Понимаешь? Это пробный вариант для парада. Мы можем натаскать сколько хочешь и кого хочешь, а потом выставлять условия. Предполагается, что этим займется Джохар. Он выкрадет всю политическую элиту, а затем - конец Чеченской войне. То что мы видели, это конечно упрощенный вариант. Для реального отлова используются планеры. Каждый планер осуществляет такую же функцию. Все автоматизировано. Планеры передают груз на дирижабль, и тот взмывает на недосягаемую высоту. Может быть обезглавлена целая армия, государство! Владеющему этим принадлежит весь мир! Тебе что, не очень нравится идея? Что, она кажется тебе неосуществимой?
  -- Почему? Любую техническую идею можно осуществить и добиться положительного результата. Тем более такого, если он неожидан. Однако, приведет ли это к достижению поставленной цели? А может быть, там вздохнут с облегчением?
  -- Выбор абитуриентов должен быть профессиональным, разведка должна сказать свое слово. Ты все равно чем - то недоволен.
  -- Я недоволен тем, что это делается для генерала Дудаева. Бывшего советского генерала. Дававшего присягу. Служившего единству Советского Союза.
  -- Сейчас же он лидер борьбы за освобождение.
  -- Я понимаю. Может быть, он правда по законам гор должен не любить Советскую Армию, может быть, его не раз раздражали его соплеменники, ну что ж, надо было тогда и бороться, а не выжидать, это не украшает горца.
  -- Что ты понимаешь в горцах? Это с твоей колокольни.
  -- Что такое колокольня?
  -- Колокольня - Валерий Федорович обхватывает голову руками, как бы желая снять ее и показать своему собеседнику.
  -- Голова со звоном, - почему-то говорит Иосиф Матвеевич. - "Вечерний звон, вечерний звон, как много дум наводит он"
  -- Много и каких!
  -- Я не политик, я солдат, верный присяге. А так все летит в тартарары. Уже садится дирижабль. Идемте встречать. Не пойму только, господин Лядеенко, что это Вы меня все время называете Иосифом. Меня зовут Джорджем. Кстати, назвали меня в честь первого президента США.
  -- Да? - удивляется Валерий Федорович.
  -- Да. - не понимая, почему удивляется Валерий Федорович, - говорит Джордж.
  -- Да извини меня, я верно ослышался. Кстати, ничего не бывает случайно, и один из моих охранников назван в честь И.В. Сталина. Он пожимает руку Джорджу, чувствуя как Билл Клинтон уже берет его под руку. Уже влекомый Клинтоном, Вадим Федорович оборачивается и с удивлением замечает, что Джордж совсем не похож на Иосифа. Ну, разве рост.
  -- Что, понравился Джордж? - спрашивает президент.
  -- Очень, - отвечает Валерий Федорович.
  -- Я постараюсь еще не однажды организовать вашу встречу.
  -- Ничего не бывает случайно.
  -- Случайно не бывает ничего.
  -- Ну как? - спрашивает Валерий Федорович.
  -- Все изумительно, Джохар говорит, что через пару месяцев все свершится. Ты прямо чудо. Чудо, чудо, - разносится эхо все громче и громче.
   Стук в двери, Это может быть только Вероника Захаровна. Без ее ведома никто не имеет права его будить.
  -- Хоп, Хоп - говорит Валерий Федорович. Это значит, что он уже не спит, у него очень хорошее настроение и Вероника Захаровна понимает, что опять что - то очень важное ему удалось.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   НОВОСТИ
  
   Пролетел десяток лет. Как быстро. Что же со снами?
   Генриетта Давыдовна купила холодильник в два раза больший, чем ей когда-то привез Валерий Федорович. И в три раза больший, чем тот, которым премировали Нину Афанасьевну, и с таким большим морозильником, что больших в бытовых холодильниках не бывает. Так что, можно сказать, что одно ее желание исполнилось. Может быть, исполнились и другие ее желания, но об этом автору ничего не известно.
   Так как сны Эдика не проявлялись, про то, что с ним и чем он сейчас занимается, автору тоже неизвестно. Правда, иногда автор проезжает на троллейбусе мимо магазина с названием "Эдик". Может быть, это его магазин. Правда, он не один Эдик в нашем городе.
   Нина Афанасьевна так и не вышла замуж, но разве это ее вина, что когда-то она полюбила женатого мужчину, а он не решился оставить свою семью. Холодильник, который она приобрела в "Супермаше", она до сих пор не включала. До сих пор работает старый. И она волнуется, что новый может быть и не сможет работать, так как ей кто-то сказал, что холодильники быстро приходят в негодность, когда они сохраняются в неработающем состоянии. Но автор надеется, что это не так.
   А Вероника Захаровна нашла своего суженого в лице Валерия Федоровича, действительно человека необыкновенного во всех отношениях. И можно быть уверенным, человека, которого ожидает большое будущее, если черствый и коварный мир просветлеет и поймет его и его открытие. Он твердо верит в реинкарнацию. Он не только верит, у него даже есть определенное доказательство этого. Доказательство, конечно, сложное, основанное на законе распределения простых чисел. Правда, сам закон пока полностью не сформулирован. Потому что для его формулировки требуются новые формализованные закономерности и новая терминология. Кому-то может показаться, что очень легко придумать новый термин, или обозвать новое математическое действие. Но это может только показаться. Но чтобы понять смысл его теории, необходимо вооружиться знаниями, которые нам не были даны ни в школе, ни в детском саду. А как известно, именно в детском возрасте осуществляется формирование личности. Ведь не секрет, что малое дитя может легко выучить и английский, и французский, и немецкий и всякие другие языки, что сделать выросшим уже практически невозможно. Поэтому, вероятнее всего, его теория станет понятна уже будущим поколениям. И в этой теории соединяется все: и искривление пространства, и спиральное расположение числовых рядов, и переселение душ, и многое, многое другое, позволяющее не только заглянуть в тайны вселенной, но и научиться использовать эти тайны так, как мы еще не умеем. И мы уже не научимся уметь. Но все великие открытия ждут своего часа, своей минуты, может быть потому, что они называются великими, а может быть, они называются великими, потому что очень долго ждут своего часа.
   К Иосифу Матвеевичу уже не только постучалась старость, но уверенно уселась на табуретку и остается надеяться на то, что она еще немного посидит так.
   Он в этот промежуток времени действительно поработал в "Консалдинге" то кем-то вроде экспедитора, то кем-то вроде менеджера, то кем-то вроде секретарши, даже маргарин на базаре продавал. И ушел сам. Работать было нелегко и неденежно. За три года работы не раз порывался уйти. Но при этом, ощущая искреннее уважение и к генеральному директору этой фирмы и к методам его руководства.
   Давая задание, Михаил Иванович никогда не указывал, как его выполнять. Даст и, вроде, забудет. Проходит пара недель.
  -- Ну, как там этот вопрос?
   Приносит Иосиф Матвеевич документ, информацию или докладывает устно. Сам о выполнении не напоминал. Ведь начальнику на прием материала надо настроиться. А настраивается он, когда это ему надо или интересно. И такой метод и Михаилу Ивановичу, и Иосифу Матвеевичу очень нравился. А почему же ушел? Человек всегда стремится к усовершенствованию. Чтобы сделать все больше и быстрее. Ну, например, как быстрее продавать товар. Методы усовершенствования, которые предлагал Иосиф Матвеевич по каким-то причинам не получали одобрения Михаила Ивановича. Поэтому и свободы не прибавлялось. А свобода, она всем нужна, и Иосифу Матвеевичу тоже. Вообще, за что он в детстве социализм любил. Отец говорил ему:
   - При капитализме человек все больше и больше хочет, а зачем? Нужно столько, сколько нужно. И места меньше занимает и моль не разводится. Так?
  -- Так.
  -- И при социализме человек к этому и будет стремиться: сделает, сколько надо и отдыхать. По миру ездить, концерты посещать, семье больше внимания уделять, и любимой жене, и детям. Свободы все больше и больше.
   Знал отец, конечно, что это байки, но по-другому говорить не мог, дело понятное. Иосиф Матвеевич вырос и увидел, что все наоборот. То субботники, то авралы. То собрания, то демонстрации. Утром асфальт кладут, вечером - ломают. "Везде и всегда дел невпроворот, лишь бы занят был народ". Невзлюбил он социализм. И в "Консалтитинге" так же, и просвета не предвидится. Что-то для души так и не успеешь сделать. Может быть, и так не успеешь, но хочется хоть попробовать.
   Отношения и с Ниной Афанасьевной, и с Вероникой Захаровной после его ухода из "Супермаша" остались хорошими, даже стали теплей. Не стало производственных противоречий и различных недомовок. Иногда и дни рождения отмечали сообща. А с Валерием Федоровичем отношения даже стали ближе, товарищескими. Как-то он попросил Иосифа Матвеевича помочь привезти Генриетте Давыдовне холодильник от его сестры: у Генриетты Давыдовны холодильник сгорел. Вообще, Валерий Федорович всю свою энергию направляет на какие-то хозяйственные деяния. То делает у Вероники Захаровны какую-то вентиляцию на кухне, где используются и вентиляторы, и лампочки, и вытяжная труба плоской конструкции, расположенная вдоль стены. То, для вновь приобретенной стиральной машины какие-то специальные очистительные устройства такой конструкции, что автор даже описывать не берется. То еще что-то. И хотя все это представляет из себя бесконечный ремонт, Вероника Захаровна стойко его терпит и по-настоящему радуется этой форме проявления Валерием Федоровичем своей любви к ней. Только в своей квартире у него так и не хватает желания что-то улучшить, а может ему так больше нравится: необыкновенные люди зачастую бывают странными. Кроме этого, Валерий Федорович тоже интересуется числами. Правда, с магическим уклоном. Хочет найти закон распространения простых чисел в натуральном числовом ряду и он уверен, что этот закон поможет решать другие, неразрешимые сейчас задачи глобального значения. Иосифа Матвеевича же эта проблема интересует с чисто математической стороны: как определить, простое это число или нет. Конечно, и закон распространения простых чисел тоже бы интересно найти, но для того, чтобы можно было любое простое число задавать в формализованном виде. А не для того, чтобы колдовать. Чудо - это сама жизнь. Вспоминается выражение Владимира Александровича Сидяка:
  -- Если не удастся создать робота, подобного человеку, человечество, вероятнее всего, тупиковая ветвь.
   И чем больше задумывается Иосиф Матвеевич над этой мыслью, тем более соглашается с ней. Два года назад Иосиф Матвеевич приобрел компьютер и освоил его довольно прилично. Компьютер помогает ему считать, исправлять орфографические и грамматические ошибки. И если бы не компьютер, не опубликовал бы он работу по теории чисел. О делимости. Правда, отзывов никаких не получил. Даже Валерий Федорович никак не прореагировал. Может быть, просто ничего не понял, раз колдовать нельзя. То ли время такое. То ли опыт не удался. Но он все равно об этом не жалеет. Между прочим, компьютер помог Иосифу Матвеевичу рассказать эту историю. И это совсем не мистика. Мечтает человечество о бессмертии, о замене органов. А для этого мыслящая машина подходит наилучшим образом. Правда, Татьяна Матвеевна, сестра Иосифа Матвеевича, считает, что чувствовать машина не сможет, а значит, не сможет и любить. А без любви людьми не становятся. Сейчас, может, и не сможет. А научится различать запахи, давление, наберет необходимое количество органов чувств, научится самосовершенствоваться и человек готов. Только в воображении получается он однополым. А однополость не самая лучшая основа для самосовершенствования. И я с этим согласен. Но если он, этот Компьютер, научится перенимать опыт, то поймет, что ему необходимо общество. И захочет узнать, что такое любовь и сделается двуполым. Все повторяется, но на более высоком уровне развития.
   Недавно у нас появился такой пункт оптовой торговли как "Метро". И Иосиф Матвеевич даже, от нечего делать, был на открытии, но меда он там не пил: никто не предлагал. И поэтому по усам тоже вроде ничего не текло. В крайнем случае, ему так показалось. Только несколько раз его чуть не опрокинула толпа, верно, желавшая хотя бы увидеть что-то бесплатное, а, может быть, и хапнуть, если очень повезет. Ну что еще? Была эта, как ее называют одни - оранжевая революция, или как другие - продажный майдан. Ну а автору кажется, что это какая-то вакханалия. О нем долго уже говорят. Слушаешь так кого-нибудь и сразу понятно, у кого этот деньги получает. Автор, правда, по революциям не специалист. По его мнению бунт он всегда "бессмысленный и беспощадный". Знает он, что были там Стенька Разин да Емельян Пугачев, декабристы и революции Февральская и Октябрьская. Ну, без денег, наверное, и там тоже не обошлось. Ходили в народ всякие там агитаторы и в большом количестве. Но, все же, там хоть какие - то причины для этих революций да были. А тут, ну все на сплошном обмане. Недовольство, конечно, завсегда есть. Но это недовольство обманом и посулами взбудоражили у многих, наверное, и хороших людей, по мнению Иосифа Матвеевича, очередные проходимцы - наперсточники. А хорошие люди везде есть, и среди довольных и среди недовольных. Хорошие люди-то распространены примерно равномерно и среди революционеров и среди не революционеров. А отличает одних от других то, что одни из них видят сны с открытыми глазами, а другие не загипнотизированные. Гипнозу не поддаются. Это не значит, что они всем довольны. Совсем это не потому.
   И тут оказалось, что и Вероника Захаровна, и Нина Афанасьевна и Валерий Федорович все "оранжевые". Ну, Вероника Захаровна легко поддается гипнозу, тем более, что живет-то с гипнотизером. А может быть потому, что они все украинцы чистокровные. Хохлы то-бишь. Отношения между Иосифом Матвеевичом и всеми ведущими сотрудниками бывшего "Супермаша" сразу испортились, и Иосифу Матвеевичу сразу стали понятны причины гражданских войн. "Господи, - подумал он, - никогда бы в жизни не подумал, что был в хороших отношениях с настоящими революционерами". А кое-кто из "Супермашевцев" на этих с майдана похож. Кто-то на Шоколаденко, кто-то на Мармеладенко, а кто и на Жущенко? "Боже мой, и во что мы все могли превратиться, получись тогда все с этим концерном!" Почему так подумал Иосиф Матвеевич? Может быть и потому, что время азарта давно улетучилось, как сон, как утренний туман.
   Постепенно бури улеглись, но осадок у всех остался не самый товарищеский. И не только осадок, но и проблемы, которые по прошествию времени не только не уменьшились, а становятся все более и более глубокими. И как-то так получается, что одни перестают понимать, что говорят другие, и требуют переводчика, а другие не понимают, что делают первые, и не только не понимают они, но вообще никто. И создается такое впечатление, что никому и не удастся объяснить первым того, что они не понимают, потому что объяснить это можно только посредством очень хорошего воспитания. Это, наверное, потому, что все мы из социализма и никаких чужих мнений признавать не привыкли. Иосифу Матвееевичу очень обидно, что такого он и предположить не мог. Ну что же делать, раз хорошие люди на основании закона больших чисел распределены равномерно.
  
  
  
  
   ПОСЛЕСЛОВИЕ
  
  
   Наверное, правильно говорят, что хороший человек это еще не профессия. Есть моменты, когда важней: революционер он или нет.
   Звонит недавно Валерий Федорович Иосифу Матвеевичу. По телевизору идет экранизация романа М.А. Булгакова "Мастер и Маргарита". В романе есть выражение Маргариты:
  -- Двенадцать тысяч лун за одну луну...
   Это по поводу того, что, как говорит Воланд, почти две тысячи лет прошло с тех пор, как Понтий Пилат ждет возможности поговорить с Иешуа Га-Ноцри. А двенадцать тысяч лун - это срок не более, чем тысяча лет.
  -- Читал? - спрашивает Валерий Федорович у Иосифа Матвеевича.
  -- Конечно.
   Необходимо отметить, что Валерий Федорович поклонник или последователь теории, что двухтысячелетняя история человечества сфальсифицирована, что на самом деле это история продолжительностью не более тысячи лет. Не берусь судить, почему, может быть, "дуркует", если обозвать это еще одним его любимым выражением. А, может быть, это от излишней революционности. Валерий Федорович, время от времени, и Иосифа Матвеевича хочет загипнотизировать этой идеей. Фоменко какой -то это, вроде, начал, и почему-то возникла целая камарилья последователей, среди которых самый известный - Гарри Каспаров, шахматист . Иосиф Матвеевич к этому всему относится совсем без почтения. Конечно, вся история, как и любое событие, персонифицирована. Но, несомненно, не до такой степени. Краски могут быть другие, последовательность, видение. Но отрицать исторический период татаро-монгольского ига, Куликовскую битву?
  -- Провидение, - говорит Валерий Федорович, - вставило в уста Маргариты истину.
   Иосиф Матвеевич особенно не стал бы по этому поводу напрягаться, уже не- однократно говорил он Валерию Федоровичу свое мнение. Но Михаил Афанасьевич Булгаков не мог это вставить случайно. Да, был болен, да, не закончил правку, не довел ее до совершенства, но к этому выражению это не относится, и не может относиться. "Этого не может быть, потому что не может быть никогда", вспоминается любимое выражение Владимира Алекссандровича Сидяка. Но что это за ключ? Не мог найти ответа Иосиф Матвеевич. И так, и по-другому. Может быть, существует какой-то удвоенный цикл Луны? Сомневается. Календари, справочники - правильно сомневается. А, Татьяна Матвеевна, старшая сестра Иосифа Матвеевича, человек и начитанный и религиозный, кажется, нашла объяснение. Молодец. Может, для специалистов - булгаковедов это не вопрос, но для простого читателя, на мой взгляд, задача непростая. Роман- то охватывает период почти в две тысячи лет, от одной беседы Понтия Пилата с Иешуа Га-Ноцри в первое полнолуние до их второй беседой, уже идущих вместе по лунной дороге в другое то есть второе полнолуние. Две луны - две тысячи лет. Быть может и так!?
   Нет господа, революционеры, мы все революционеры. Как все мы умеем критиковать. А дай нам возможность натворить, сколько полезного мы понаделаем для последующих революционеров. В Испании ограды вокруг частных владений строятся по нескольку веков подряд. Меняются инструменты, транспортные средства и весь мир. А сын продолжает дело своего отца, внук - деда, правнук - прадеда. Вот так.
  -- А баски? - скажете вы.
  -- И там есть революционеры, - отвечу я, - особенно среди молодых. Это как ветрянка. А ветрянка это не хроническая болезнь. Ветрянка быстро проходит.
   Уже Рождество Католическое. Потом Новый Год. А потом и Православное Рождество. Нет. Нет. Не только нам, бывшим ведущим сотрудникам несостоявшегося "Супермаша" трудно не только договориться и понять друг друга, но и просто слушать друг друга для того, чтобы искать истину, приближаться к ней, раз она существует.
  
   СОН ИОСИФА МАТВЕЕВИЧА (СОН ЗАВЕРШАЮЩИЙ)
  
  
   Снится Иосифу Матвеевичу, что он на какой-то площади стоит на газетке простеленной, чтобы ноги не сильно мерзли. Так многие продавцы делают. Перед ним табуретка. А на табуретке маргарин. Что это за маргарин, чей он? Рядом с ним транспарант какой-то, наверное, с ценой маргарина. Площадь освещена прожекторами. Из громкоговорителей несется мелодия, похожая на Марсельезу. Звуки музыки смолкают и слышно, как чей - то знакомый голос считает: "Один, два, три... Проверка связи". И более напористый голос говорит: "Связь проверяем!"
   Иосиф Матвеевич озирается по сторонам.
   Он стоит на площади не один. Вокруг него толпы людей в шарфиках одного цвета. Палатки по площади разбросаны, верно, заграничного производства. В центре площади застекленная трибуна, такая, как когда-то показывали, была для Папы Римского. Трибуна расположена на автомобиле с огромными колесами, такими огромными, что трибуна оказывается высоко над бушующей толпой. Колеса такие огромные, что Иосиф Матвеевич даже недоумевает, как на таких колесах можно было приехать на эту площадь. Бронированное или нет застекление трибуны, неясно, но ясно, что стекла увеличительные. Несмотря на то, что трибуна находится от него и далеко и высоко, он отчетливо различает, что в импровизированной комнатушке находятся Валерий Федорович, Вероника Захаровна и Генриетта Давыдовна. А, это они проверяют связь. И это их голоса звучали через хрипящие громкоговорители. И Иосиф Матвеевич понимает, что это подготовка к выступлению Валерия Федоровича . И над площадью разносится:
  -- Сейчас будет говорить речь наш дорогой, наш обворожительный и непревзойденный...
   Звучат сразу два голоса: Вероники Захаровны и Генриетты Давыдовны; но они не заглушают друг друга, они создают хор и этот хор разносит над площадью: великий...прекрасный...любимый...мужественный...обворожительный ...сказочный .....простой ...дорогой... неповторимый. И вдруг все смолкает и над площадью разносится знакомое : "Не перебей...не перебей...не перебей", - и он начинает говорить речь. Но смысл очень трудно уловить, потому что каждое слово сносится куда - то восторженными возгласами толпы. "Да, - мелькает у Иосифа Матвеевича мысль, - даже находясь на таком уровне, как тяжело быть услышанным". Иосифа не удивляет, что на трибуне не Шоколаденко, Мармеладенко и Жущенко, а знакомые ему люди, его не удивляет этот восторженный гвалт. Его удивляет лишь то, что эти, ему знакомые люди, говорят на обыкновенном русском языке и толпа их восторженно слушает. "Да они и не знают государственный язык до такой степени, чтобы говорить на нем, но почему их не топчет толпа. Что же было нужно толпе? Этого не может быть," - и Иосифу Матвеевичу становится ясно, что ему так и не понять основной мысли Валерия Федоровича на основании тех обрывков фраз, которые прорываются сквозь восторженные вопли ликующей толпы. Он сильнее натягивает на голову кепку, поднимает воротник своей искусственной дубленки не только для того, чтобы согреть уши, но чтобы заглушить этот гвалт...
  -- Странные эти сторонники революции, за что же они воюют, значит не язык главное, - с удивлением думает Иосиф Матвеевич. - А, это оплаченная массовка. Но как же теперь можно будет сказать Валерию Федоровичу, почему Михаил Афанасьевич Булгаков вложил в уста Маргариты фразу:
  -- Двенадцать тысяч лун за одну луну.
   Ведь телефоны у них конечно другие. А это очень важно. Это обязательно нужно сказать Валерию Федоровичу, ищущему лунную дорогу. Придется написать письмо в службу безопасности или отдел кадров, письмо найдет адресата.
   "Что я тут, на этом базаре, делаю? - недоумевает Иосиф Матвеевич, - ведь маргарин этим уже не нужен, они же все будут жарить на сале".
  
   P. S.
  
   Что - то все-таки автор не договорил. Закончил он свое повествование, прочитала Татьяна Матвеевна и говорит: "Нельзя давать читать тому-то, тому-то и тому-то. Обидятся они!" А правду говоря, Иосиф Матвеевич больше всего им то, своим сослуживцам по "Супермашу", своим попутчикам по жизни, больше всего и хотел дать прочесть. Разве неприятно узнать, что это попытка описать и тебя. Вообрази только, что и о тебе, может быть, еще какое-то время будут читать и люди знакомые тебе и совсем незнакомые. Конечно, не точно о тебе, но о ком -то, списанном с тебя. Списанном в каких-то конкретных ситуациях. А мы все рабы ситуаций и системы. Причем, списанном с тебя только с одной стороны, например, в профиль. Бывает, что человек в профиль вовсе и не симпатичный, а в анфас так даже очень ничего. А бывает и наоборот. И вообще никто не будет отрицать, что если описать человека с одной стороны, он, может быть, покажется непривлекательным, а опиши его с другой, - посмотришь, да это человек, вызывающий чувство, близкое к восторгу. Да чего там описания, когда отношение к человеку может изменяться в течении одного дня с теплого на прохладное и наоборот. И вообще мы все уже описаны и описаны гениально. Вот автор, например, беседует с малознакомым человеком и думает вдруг: " И кого это он мне напоминает? А, Чичикова, Павла Ивановича". А этот может и не совсем, но в профиль-то просто Собакевич, а в анфас - Ноздрев. Маниловы попадаются реже. А вот Коробочку я даже одну знаю, но кто она, не скажу. А вот просто приятные дамы и дамы приятные во всех отношениях встречаются даже на городском базаре.
   Летит время, изменяется все вокруг, только человек, удивительный и неповторимый, меняя одежду, идет по земле, с любопытством заглядывая в окна первого этажа, если он никуда не спешит, а просто прогуливается. Правда, сейчас уже можно в окна и не заглядывать. Все окна сосредоточены в одном окне: щелкнешь пультом, полистаешь каналы и смотри себе на здоровье. Смотри и не остерегайся, никто тебя не пожурит, никто тебя не осудит.
   "Вот себя ты как-то не так изобразил" - говорит еще Татьяна Матвеевна. Себя как-то не так. Да никак автор себя не изображал, это просто взгляд со стороны. А как себя можно со стороны описать, в профиль же себя не видно. Трюмо нужно, и нужно все время в это трюмо смотреть. А если все время в трюмо смотреть, больше ничего не увидишь. Но автору ясно, что в профиль он совсем не такой, каким он, может быть, показался читателю. А какой он, автор? Этого автор сам сказать не может. Ругать себя не хочется, а хвалить, право, неприлично. Поэтому уж, что совершенно точно, так это то, что описания самого автора никакого нет и быть не может.
   Убедил ли я тебя, Читатель, не знаю, но честно, очень хотелось.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПОПУТЧИКИ
   (РАССКАЗЫ)
  
   Попутчики - это люди,
   идущие по одной дороге.
  
   В БАНЕ
   Кто любит парную, именно парную, тот поймет меня.
   Еще не пришло время пара , но оно уже приближается и тебя охватывает внутреннее волнение: много ли будет людей, какие они, будет ли хорошим пар и прочее, и прочее... Теперь-то вместо русских бань больше сауны.
   Это нерусское слово как признак элитарности и даже чего - то полузапретного . И есть, есть приверженцы разных саун, принадлежащие разным слоям общества, с разными возможностями и претензиями. А есть просто такие, которые любят парится, можно и в одиночку, но лучше все таки с задушевным собеседником, которому можно многозначительно мыкнуть выходя из парной - он поймет, искренен ты или лукавишь.
   Нас оказалось двое. Могучий славянский мужик лет сорока, сорока пяти; по телосложению культурист прямо: мышцы так и играют. С лицом простым, располагающим. Кто видел "Калину красную", пусть вспомнит брата главной героини. Любимая присказка которого: "Да, ладно", это, мол, не главное. Ну и я.
   "Часто бываете?" - спрашиваю. "Да нет, как получается".
   Разговор нетороплив, но не скучен, потому, что ненадоедлив. Никто не лезет в душу другого, не спрашивает о том, что его впрямую не касается. О веничках да горячих каменьях. Паримся и отдыхаем после парной, не мешая друг другу. Вот уже пришла блаженная легкость. Обольешься после парной холодной водой, закутаешься в простыни и коротаешь время до следующего захода. Тут, право, чему-то наболевшему на волю хочется, особенно если собеседник и слушать умеет. А чего не послушать, если человек интересно рассказывает.
  -- Да нет местный я, недавно вернулся - 15 лет на севере. С женой поехали, чтоб прибарахлиться, завербовались на три года. А где три, там и десять. Год за годом, даже не замечаешь. Зима -лето, а потом снова зима. Сначала-то я сам поехал, да тоскливо без жены стало. Ну я ее и позвал. Работаешь и отдыхаешь. Электричество есть, но ни холодильников, ни других удобств. Главное - дровами и углем запастись. Наварил пельменей, разлил по чарочкам. Чем не банкет на высшем уровне? Мясо всегда есть: завалил сохатого, бросил в морозильную камеру, вырытую в вечной мерзлоте, Если что - пошел отрубил сколько надо. Ни замков, ни засовов, только на ляду что-нибудь тяжелое навалишь на всякий случай, чтобы волки не шалили, правда, в мою бытность никаких эксцессов не было - собаки такой лай подымут, и ведь у каждого ружье. Если нету мяса, что тоже бывает, зайдешь к Виктору или еще к кому: "Дай мяса, отбивных захотелось". - " Иди бери" Пойдешь, сколько надо отрубил: отдашь, обязательно, не важно, через день или через две недели. Отношения замечательные - людей мало, не надоедают. Там все себя чувствуют временными, поэтому конфликтов никаких. Выделил на житье - бытье треть, и все остальное отправляешь на большую землю, еще и проценты капают. Прошло три года - хочется еще, север уже тянет. Отпуск отгуляешь, родных навестишь, понежишься у Черного моря, половину прогудишь и думаешь: еще денег надо, на что-то не хватает. Со временем становишься все более и более продвинутым в материальном плане. Там меха дешевые. Полушубок, например, можно купить за 150, 170 рублей, а здесь такой и 300 и 350. Приобщаешься к коммерции. Но нужно либо самому привозить, либо пересылать. Но кому? Родители уже немолодые, да и неповоротливые. Некому. Ну, жена и говорит: "Давай, я поеду. Полтора года осталось, пролетят незаметно". На том и порешили. И я не очень возражал. И правда, полтора года пролетели быстро. Но больше всего я сам пролетел. Полтора года все деньги, и которые сам заработал, и которые жена - в меха вкладывал. Приезжаю. А она уже с хахалем. Ни мехов, ни денег. То-есть деньги все на него. "Вот мы дом купили, машину". Получается, моего там - ни хрена. Убить хотел. Ну думаю: два года недоедал, недопивал, а теперь сесть до конца своих дней, сколько могут дать? Я вобщем - то не специалист по криминалу. Поскрипел месяца полтора зубами, а ни покоя душевного, ни материальных благ. Хоть все начинай сначала. Рассказал бы кто-нибудь раньше мне такое про мою жену, я бы ни на секунду не поверил и не засомневался бы в ней , все делал бы, как и делал. За ней я такого бы ни за что не заподозрил. С кем же я жил? Даже не с Бабой Ягой, или ведьмой. Что за такой обман полагается? Смерти мало. Женщина - это источник. Источник...."
   Я вспомнил рассказ, по- моему Куприна, о том, как жена с любовником встречаются на курорте и она все время твердит, что муж убьет ее, если узнает. "Он прямо исчадие ада. Надо менять место отдыха, надо! Я боюсь, он убьет меня, он исчадие... Ты не представляешь... Таких жестоких больше нет!" И они переезжают. Муж приехал, как они и договаривались, в субботу. В гостинице ее не оказалось. Утром он справился по соседним отелям. Гулял по берегу моря. В ресторане "Волна" он пил коньяк с устрицами. Снова гулял вдоль моря, в обед побрился, лег на ковер, приставил два пистолета к вискам и нажал на курки. Почему я вспомнил этот рассказ, это ведь совсем про другое? А может быть и нет ? Ведь и там и там гулящие жены, измены. Какой лживой, подлой и черствой казалась мне дама из рассказа, неужели она действительно думала, что он ее убьет? Мне кажется нет. Ведь мой собеседник, совсем не дворянин, совсем , а тоже практически застрелился. Хотя и без пистолетов. И тот и другой не помешали своим очень или не очень любимым видеть мир каким - то таким, каким он не должен быть. Конечно, таких мужчин не большинство, но я был, хоть и не долго знаком с одним из них.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   МЕЗЕНЦЕВ ВАСИЛИЙ НИКОЛАЕВИЧ
  
   Когда идешь по горной выработке и видишь свет коногонок: светильников на головных уборах шахтеров, идущих навстречу, кажется, что это стайка бабочек в причудливом своем полете, ведь и те и другие живут надеждой, что судьба пронесет мимо их насильственную гибель.
   Тяжел шахтерский труд - это истина, бывают очень трудные смены, наполненные опасностями, когда напряжение доводит иногда до какого-то безразличия к своей судьбе; бывают легкие, какие-то удалые, пролетающие незаметно и даже весело. Все ладится, можно даже, работая, думать о чем-то постороннем, фантазируя какую-нибудь круговерть. Но как бы ни было тяжело, только замелькают огоньки новой смены, все бросаются " на гора" наперегонки, как будто вступая в соревнование по спринту. Вперед, чтобы быть первым у кареты, у ствола, в бане, первым на лавочке, чтобы покурить или просто поубивать время. Зачем бежали, зачем бегут? От кого и куда? Может это традиция, которая передается от поколения старших к поколению молодых.. И старики бегут - попробуй перегони. Кажется, лишь мгновение промелькнуло, а уже опустел забой, как по команде звеньевого. Важные люди эти звеньевые - сменные бригадиры. Раньше сразу за ними по субординации шла администрация: горные мастера, помощники начальника участка и сам начальник. Иногда бог и царь. Но это все уже инородные, другие - с ними, как правило, не курится. Это потом придумали еще и сквозных бригадиров, которых ГРОЗ Юрий Истраевич Земсков называл сплошными, обидное получалось слово. Да и при этой придуманной дополнительной, по существу административной должности, все равно звеньевой всему голова. Он лучше всех знает и твои возможности и, может быть, твои привычки. И вот, среди этих звеньевых встречаются особенно колоритные личности. Звеньевого и попросить можно, и угостить, а можно и попасть от него в зависимость. Выполняет план участок - премии, "деньги гребем лопатой", а тут вдруг на другой участок, невыполняющий, передают несколько человек под предлогом помощи, взаимовыручки, в основном причины-то не эти, просто нужно освободить места. На выполняющий участок ведь всегда кто-то просится. Деньги никому не помеха, и все знают: когда все ладится, работать намного легче и безопаснее. И вот тут от звеньевого много зависит: смотри - отдам, смотри - не защищу! А начальнику участка с мнением звеньевого приходится считаться: план-то не снижается, иди знай, каких дадут. А всех рабочих на своем участке не проконтролируешь: сотня человек, а то и более. Так сложилось, что многих я знал звеньевых, со многими работал и был ими доволен. Но вспоминаю я почему - то чаще всех Василия Николаевича Мезенцева. "Мразь!" - кричит на кого-то Василий Николаевич, "0,7 ему, - говорит он пролезающему мимо горному мастеру, - и этому 0,7". Это значит, 70 процентов от заработка; ой как любит руководство эти 0,7. С кого-то сняли, а кому- то отдали. А снимать-то особенно не за что. У Василия Николаевича звено работает почти всегда успешно, делает все что возможно, чтобы выполнить наряд и частенько поэтому премируется. А премии на выпивку. Выехали - бутылек: выпивка на премиальные деньги. Горный мастер новый, неопытный: "Что, правда этим по О7, Василий Николаевич?" Василий Николаевич вроде не слышит. Кажется, вопрос так и останется без ответа. И вдруг слышу: "Человека, деньгами забижать...? - упаси господи!". И стало как будто легче на душе и у тех, на кого так неистово кричал звеньевой, и у горного мастера, и у всех остальных членов звена. И стало, вроде, быстрей светлеть небо: значит скоро надо расходиться, а так о многом еще надо поговорить. О многом и ни о чем, и всем ясно, что в следующий день повышенной добычи каждый будет работать еще лучше не только потому, что он может, а и потому, что кто - то немножко думает о нем тоже. А значит, еще соберемся, еще поговорим ни о чем.
  
  
  
  
   ЮРИЙ ИСТРАЕВИЧ ЗЕМСКОВ
  
   Был я тогда горным мастером на угольной шахте. Эта должность, справедливости ради надо сказать, ненужная. При социализме таких должностей было видимо-невидимо. Вся система была многорезервной. Кто-нибудь да сделает, а кто - то и настучит. Работать никто не хочет, тем более, что от того, как ты работаешь, мало что зависит. Все работают, не "больше и лучше", а " меньше и хуже", но чтобы это не бросалось в глаза. На пределе. Помню, как-то Миша Лужин, настоящий шахтер - опытный и мастеровой, сказал:
   "Ты знаешь, если я с третьей смены пять распилов не унесу, считай, смена прошла впустую".
   А мы тогда очень неплохо зарабатывали.
   "Как-то с третьей смены тащу семь распилов,- продолжает он,- и вижу... милиция. Я к забору, сбрасываю доски в огород., и ноги в руки. Поймают, а у меня уже ничего нет. Ничего не докажешь. Утек я. На следующий день иду по этой же улице. А что, думаю, мои распилы, небось, уже прикарманили. Глянул через забор, а они на месте. Я перелез, побросал их из - за забора, сложил, а поднять не могу. Они же сырые, только с пилорамы. Представляешь, я три ходки делал. Как я их ночью пер? И протащил больше половины дороги. Ума не приложу" .
   Как-то подвалило лаву, в завале человек, нужно к нему пробираться, спасать, мало чего там с ним.
   "Слышишь ?"- говорит мне Миша. - Давай я проберусь к нему, и ты меня отпустишь - работы дома невпроворот"
   Я знаю, он постоянно дома при деле, поэтому ему каждый день пару часов, часик, ну хоть пол- часика, но надо выкроить. Работник он замечательный, через пол-часа уже проход через завал обеспечен. Закреплено, все как положено. Он понимает угольное искусство. Пробрался, вылазит на штрек. " Ну что?" - спрашиваю, - "Спит, падло..., я пашу, а он дрыхнет... " Это и есть истинная мораль социалистического труженика. Но были и другие, и очень хорошие работники. Есть такие люди: они не могут работать хуже, чем они могут. Был таким Юрий Истраевич Земсков, воспитанник детского дома, всю жизнь наводивший справки о своем отце. Моя настоящая фамилия .... , - говорил он, и называл совсем другую фамилию. "Отец на Отечественной погиб, а мать померла". Он несколько раз говорил мне об этом, напоминая, как бы для того, чтоб я не сомневался. Я молча выслушивал его, стараясь вниманием к услышанному показать, что я в этом и не сомневаюсь. Но я не нахожу для него нужных слов, внутренне не уверенный, что ему надо менять его фамилию. Я абсолютно не знаю, что в таких случаях логично. Но понимаю, что это, именно это сейчас, перед старостью, самое важное для него: он не брошенный, он был бы очень нужен своим родителям, если бы они были живы. И не сомневайтесь, что он был бы очень хорошим сыном, сыном, которым можно только гордится. Я не знал, что ему сказать еще и потому, что и так считал его достойным человеком, гораздо более достойным, чем многие другие, которые не были лишены родительской любви. Но, в общем не знал, как сформулировать ответ: он не однозначен. Его видение мира и реакция на различные события зачастую очень отличались от реакции других. Так, по четвергам, в дни безопасности, когда главный инженер шахты, или его заместитель, а иногда и сам директор шахты, докладывал о несчастных случаях, произошедших за неделю, он, поставив ноги на ширину плеч и сложив руки за спиной, как бы пародируя говорящего, сообщающего, что погибших от несчастных случаев за неделю столько-то, как бы представляя себя там, на сцене, вдруг говорил:
  -- На цикле...одного можно.
   Цикл в угольном производстве - это часть технологического процесса по выемке угля, за которую комбайн, или врубовая машина, возвращается в исходное положение, что, зачастую, соответствует 200 - 300 тоннам угля. Он говорит тихо, но не шепотом, так, что его очень хорошо слышно вокруг. Я иногда даже думаю, что и до докладчика доходит смысл сказанного. Но, то ли докладчик не решается сделать замечание, то ли он и сам понимает, что это заявление не далеко от истины. Я рад, что это всегда проходит без последствий, но так и не знаю, испытывает ли сам Юрий Истраевич страх.
   Я горный мастер, и на нарядах меня руководство зачастую поносит, на чем свет стоит. Я человек взрослый и понимаю, что этот крик не обязательно от плохого отношения именно ко мне или к моей работе, это профилактика, в случае чего: что я, мол, говорил, я им всегда был недоволен; это дополнительное средство защиты, выработанное системой. И я мало на это обращаю внимания, стараясь думать при этом о чем-то другом, отвлекающем, например, решать какие-нибудь математические задачи. Но иногда, наверное в основном из-за моего плохого самочувствия, могло показаться, что я очень расстроен. И после таких разносов, вроде бы невзначай, Юрий Истраевич во время рабочей смены, особенно если и в эту смену опять что-нибудь ломалось, говорил:
  -- Как подумаешь - жить невозможно, а передумаешь - можно, да еще как!!!
   Меня это всегда внутренне веселило. " Да не обращаю я на них никакого внимания," - хотелось сказать мне, но я молчал, иногда ответив на высказанное замечание улыбкой. По штатному расписанию, в смену, для работы комбайна должно выходить 12-14 человек, а на практике зачастую выходит всего 7 - 8. И наряд из-за этого не снижается, все равно, например, 150 тонн. Особенно это волнует горного мастера в ночные смены: а вдруг и из тех, которые никогда не прогуливают, кто-то проспит, не услышит будильника. Вот пришло уже пять человек, или даже семь, но все равно волнуешься. Все они называют себя одним словом: ГРОЗ, горнорабочий очистного забоя, но не все равноценны. Некоторые еще не умеют, многие уже никогда не научатся, но если есть среди них те, трое - уже не страшно, дадим наряд, сделаем все возможное. Уже минут двадцать прошло, как идет наряд, а нет Юрия Истраевича, хочется промолвить " Е...!!!" Но вот в проеме нарядной его раскрасневшееся от быстрой ходьбы лицо:
   - Извините, завозился , - говорит он обычно в этих случаях . Живет он далеко, часа полтора пешего хода. А оттуда никакого транспортного сообщения, только вкруговую. Сельский житель, селянин он и есть селянин.
  -- А почему Вы не на велосипеде? - спрашиваю я его однажды.
  -- А я пешачком , - как-то недовольно отвечает Юрий Истраевич. Ночью, на велосипеде, может, я действительно говорю глупости.
   Как- то пожаловался Юрий Истраевич: Пашешь, пашешь, а жинка все недовольна".
  -- Но вы же человек пьющий - заметил я.
  -- Не пьет только верблюд в пустыне.
   Возражений и замечаний он не любит.
   Пришло время провожать его на пенсию. Обычай такой: шахтер продолжает работать, но дату такую отметить необходимо. Можно ведь и не доработать до нее, это дело реальное. Есть, конечно, профессии и порискованнее, но мало ли что есть. Мы - то про себя говорим. Пришли мы к нему домой, как принято. Смотрю, а изба у него мазанка. Я, право, не ожидал. Тридцать лет человек проработал, одна жена, не выпивоха, труженик, да еще какой. Хозяйство свое, живность там разная. Я, конечно, ему ничего не сказал, но видом,что ли, свое впечатление выказал. Прошло какое-то время, Юрий Истраевич как- то мне и говорит:
  -- А я с одной стороны избу обложил шлакоблоком.
  -- Молодца. С фундаментом, - спрашиваю, я немножко по строительству- то кумекаю.
  -- На хрена?
  -- Как на хрена? А углы завели?
  -- На хрена?- опять спрашивает он.
  -- Так завалится же стена.
  -- Да ты чо, некуда ей валиться. - И так на меня неодобрительно глянул, что, мол, не ожидал, не ожидал такого он от меня.
   Прошло несколько месяцев. Нет, мы не ссорились. Отношения, какие были, такие и остались. Может быть, меньше цитатами перебрасывались. И вот он как-то:
  -- А я ведь внучку чуть не убил.
  -- Не понимаю.
  -- Стена- то рухнула, а она только что отползла. Чуть - чуть и ...
   "Ну, слава богу, - говорю я и себе, - не дай бог, он бы решил еще, что я накаркал". А что, такое бывает: накаркал. Однако часто это просто закономерности, продиктованные ошибками или шалостями. Эх, Юрий Истраевич, Юрий Истраевич. В нем и детская непосредственность и детское же упрямство: нет - и все! Как-то рассказывает он мне, что после бутылька,* если лето, он заходит по дороге домой на какое-то озеро, и заплыв подальше от берега, ложится на спину и спит. Может быть, и не спит, но дремлет достаточно глубоко. Во-первых, полное расслабление, отдых и достаточное отрезвление, которое устраняет ворчливость жены, и можно сразу по приходу домой по хозяйству пошустрить. "Ну что ворчать? - думаю, - на этого могучего человека? Он постоянен, не прогуливает, не дерется, ну, может не самый лучший хозяин, но и не самый худший. А ты что, самая лучшая хозяйка, Софи Лорен или Джина Лоллобриджида**, которой добивается великий Карузо?"
   И вот, спит он на середине озера и вдруг удар камнем. Он просыпается и видит, что с берега какой-то хрен камни кидает.
   - Ты что, - говорит Юрий Истраевич, -охренел что ли?. Или что-то похлеще вымолвил.
  -- А я думал утопленник.
  -- Падло, какой утопленник, утопленники вниз лицом, знать надо.
   Это действительно так, но, может быть, тот, который кидал камешки, этого не знал. А сколько возмущения было в Юрии Истраевиче, он готов был сокрушить обидчика в своих помыслах. Да забыть надо, балбесов много, а он весь сокрушается, кипит, как бы спрашивая: "Что делать, почему ненаказуемы такие балбесы?" Что с такими делать впредь, он в неведении. А я в неведении, что делать с такими, как Юрий Истраевич. Конечно, такие люди, как Юрий Истраевич, несомненно, ценность. Им не нужны ни сквозные, ни звеньевые, они сами знают, что надо делать, и они будут делать именно то и именно там, где надо и как надо. Самое страшное оскорбление в лексиконе Юрия Истраевича - "сплошной", это перековерканное название сквозного бригадира. Рабочий, как правило, самый ничегонеделающий. Работать надо, а не заниматься разбором полетов. Ты лучше киркой или лопатой подсоби, а не делай вид, что у тебя такого не могло случиться. Да, сквозной - это уже абсурд, но без звеньевого работа сразу развалится: очень много таких, которые при первой возможности перестают шевелиться, за ними глаз да глаз нужен.
   ...Я давно уже на пенсии. Как-то встретил родственника жены Юрия Истраевича.
  -- Жена умерла, остался он один... Ну и убил , - говорит, - его кто-то...
   Мне показалось, этот человек не сомневается, что один он не мог долго шагать по жизни. Он, человек, ненавидящий пастухов и стадо. А мне кажется: "Мог, и еще как !". Только в том случае, если бы на этой земле было больше человеческого тепла и справедливости.
   И вспоминая Юрия Истраевича я как будто слышу, как он говорит:
   "Да сколько той жизни? Да, и какая она!", но совершенно уверен при этом, что именно он очень любил жизнь, и может быть даже больше, чем те, которые так не говорят.
  
  
  
  
  
   * трехлитровая бутыль самогона
   ** известные зарубежные актрисы
  
  
   ПЛЕН
  
   Гитлер дал войскам приказ,
   И послал солдат немецких
   Против всех людей советских,
   Это значит против нас
   С. Михалков.
  
   Кто не был в фашистском плену, тому, может быть, будет интересно прочитать об этом.
  
   Я оказался по путевке в доме отдыха в г.Мариуполь, тогда он еще назывался Жданов. И дом отдыха, и пляжи, и время года не радовали глаз, и в отличие от лета, когда почти все время посвящено морскому побережью, весь мой отдых сводился к завтракам, обедам, ужину и сну. Я был в таком возрасте, что на танцах уже чувствовал себя, как говорят, не в своей тарелке. Читать не хочется, на пляжах городская копоть, в городе особенных достопримечательностей нет. Ну, есть, конечно, рестораны, но человек я не ресторанный и не экскурсионный. Посмотрю телевизор, поброжу туда- сюда и на покой. Только стараюсь попозже. В номере пять человек, трое - молодежь, они сами по себе, один старик и я. Старику уже за семьдесят. Зовут его Иван Иванович. Он киевлянин и непонятно, что занесло его так далеко. Может, просто, захотел побыть у моря. Его, вероятно, мучит старческая бессонница, и поэтому до глубокой ночи он делится своими воспоминаниями. Другие сразу проваливаются в сон, а я не могу уснуть под шепот Ивана Ивановича, который рассказывает о своих увлечениях, закончившихся совсем недавно, и он на словах очень жалеет об этом. Но чаще в его голосе звучат юмористические нотки о его зазнобах. Он, вероятно, опытный рассказчик и его не проведешь по поводу того: вызывает или не вызывает его рассказ интерес у слушающего. Меня же подобные темы не интересуют, и я возвращаюсь в палату все позже и позже, в надежде, что спит уже Иван Иванович. Я тихо в темноте пробираюсь к кровати, проникаю под одеяло; еще секунда и наступит блаженство сна. Но не тут то было. Он, оказывается, как будто ждал, когда воображаемые студенты усядутся, прекратятся посторонние разговоры, и вот он начинает:
  -- Конвоиры все молодые, лет по шестнадцать, семнадцать, с завернутыми по локоть рукавами.
   Он начинает с момента, не упоминавшегося ранее, и это невольно заставляет меня прислушаться. Прислушавшись, выходишь из дремоты, и потом сколько не старайся - не уснешь. Иван Иванович говорит монотонно, не проверяя, слушают его или нет, он уверен - слушают. Может быть, весь день он в уме прокручивал очередную серию эпопеи, происшедшей в его жизни. Ему очень важно выговорится, я это понимал, и думал иногда: "Жалко, что он не может рассказать все это какому-нибудь большому писателю". Это сейчас мы уже знаем, что патриотизм выглядел не всегда так, как это освещалось в нашей прессе. А тогда, более четверти века назад, все, о чем рассказывал Иван Иванович, было неведомо большинству населения нашей огромной и великой Отчизны. Великой, может быть, из-за бесконечной череды трагедий, которые постоянно обрушивались на нее.
  -- После пленения нам первым делом сказали: "Коммунисты и евреи - шаг вперед!" Вышли. " Еще кто есть?" И слышно: "Да вот тут еще один. И вот тут", - и так небольшое, но многоголосье. К стенке - и из автоматов. Остальные потоптались, как-то перестроились и побрели, как гонимое стадо животных. Конвоиры - пацаны лет семнадцати, с засученными рукавами, на груди автоматы, правая рука недалеко от курка. Колонна большая, до нескольких тысяч человек, кто перебинтован, кто вроде еще не замучен. Хотя колонна идет не быстро, видно, что многим каждый шаг дается с трудом. Лица обросшие и измученные. "Sсhnell! Sсhnell!" - раздается изредка как ругательство. Но колонна все равно растягивается и растягивается, кто -то все больше отстает от шеренги, в которой он начинал идти. "Komm zu mir" - манит тогда пальцем конвоир отстающего. "На колени !"- и выстрел в затылок. Человеческое тело подпрыгивает как мяч. Еще что- то последнее шепчут губы, но никаких контрольных выстрелов, никто не останавливается: ни колонна, ни конвоиры. Только на ходу кто-то срывает с умирающего, или пилотку, или сапоги, или что-то еще: "Не надо братцы"- слышится еле-еле. Нет - нет, он знает: ему это все уже не понадобится, и это уже не защита своего имущества - это мольба о том, чтобы последние мгновения на этой земле были хоть чуточку менее мучительными. Но другие - то еще надеются выжить, а на них сплошное дранье, а вечера и ночи очень прохладны. Конвоиры не возражают, конвоиры должны конвоировать. Необходимо за день привести колонну к следующему привалу. Необходимо - и они это обязательно сделают. Час ходьбы и небольшой привал. Без еды. Но можно лечь на землю. Ох, как прекрасна и мягка земля для смертельно уставшего, но еще живого человека, пока еще живого. У идущих почти нет сил. Разве может быть много сил от вареного кормового буряка и того навара, который из него получился. Но люди разные. Особенно быстро выбиваются из сил молодые. Здесь не нужна прыть, сила, здесь нужна выносливость. А ее - то и нет. Молодость безмерно эмоциональна, а эмоциональность забирает, верно, много энергии. Лучше всего идут пленники среднего возраста, лет тридцати пяти.
   "Да, - думаю я, - примерно столько и было лет Ивану Ивановичу в то время".
  -- У них еще много сил и они уже умеют их как-то распределять, не совершая, наверное, лишних движений. Идти тяжело, идти невозможно, но как-то переставляются ноги. Кто-то подхватил рядом идущего с одной стороны, другой - с другой: это тоже не запрещено, пока не теряется скорость. Что это? Забота, надежда на взаимовыручку, или уже сложились какие-то отношения? Но многие помогают другим. Может быть, увидев застреленных, люди становятся другими, а может, просто все люди разные? Кто его знает - никто никого не спрашивает, да и не может спросить. И зачем спрашивать, если не знаешь: удастся или нет тебе это кому-нибудь рассказать. И вообще, не до этого. Есть ли грань, когда человек может уже не быть человеком, или быть не совсем человеком? Время от времени раздается: "Komm zu mir!" - и слышен выстрел. Иногда это совсем рядом, иногда чуть- чуть поодаль. Но это явно тебя уже не касается, это уж точно не тебя зовут. Один, второй, третий привал. И уже вечер. Обессиленный, в каком-то сарае проваливаешься в сон. И кажется, что сразу : "Aufstehen!" Значит, уже необходимо строиться и идти дальше.
  
   Я не спрашиваю, когда кормили и сколько раз. Я вообще стараюсь ни о чем не спрашивать, хотя хочется спросить: а как он вел себя. Но если хочешь узнать больше, ничего не спрашивай, а слушай. Зачем спрашивать? Человек все равно скажет так, как скажет, и ты никогда не узнаешь: правду ли он сказал. Пусть говорит, ты слушай и узнаешь или догадаешься, а если не догадаешься, то все равно больше знать будешь, нежели если спрашивать начнешь.
  
  -- Выстроились, проверка, кого-то не хватает. В сарае выстрелы. Это расстреливают тех, кто уже не смог отойти ото сна и подняться. Они, конечно, уже не смогли бы идти целый день, но никто из стоящих не знает, почему они не встали: понимая это или просто не было сил. После первой ночи - выстрелов много, после второй вроде поменьше. Или это показалось. Нет - нет, все меньше выстрелов по утрам. Происходит естественный отбор. Слабаки явно не нужны. И снова дорога. Проходим через деревни; бабы, российские бабы, как будто ждут нас. Кто- то кинет кусок хлеба, кто-то морковь, кто-то вареную картошку. Но ее еще нужно поймать, даже если она была предназначена тебе. Кто-то поймал два гостинца, кто-то ни одного. Кто-то делится своей добычей, а кто-то нет. Шагал недалеко от меня один такой: все перехватывает, все ловит. Прыгучий черт. Не первые сутки в пути, а он как будто на тренировке. Увидел конвоир, подходит ближе и ему: "Komm zu mir". А он: "Не надо, не надо". А конвоир: "Komm zu mir!" и уже автомат в спину, секунда и он на коленях. Выстрел, и ужасно высокий прыжок, видно, человек силищи необыкновенной. И вот уже с него стаскивают гимнастерку и брюки: не просто одежду, а одежду с едой в карманах.
  -- А его-то почему? - спрашиваю я с удивлением.
  -- Как почему? - недоумевает Иван Иванович, у них норма, необходимо довести из каждой тысячи пленных половину, а с таким этого не сделать. О нем, вряд ли кто тогда пожалел.
   Я так и не узнал, сколько дней шли они в колоннах, но думаю, что пленение было где-то недалеко от границы. Видно, в первые месяцы войны. "Да - думаю я, - хорошо была подготовлена машина порабощения". Я вспоминаю, как мой дядька, родной брат моей матери рассказывал о том, как он был в оккупации, как в Харькове встречали немецких захватчиков. "Я такого первомая никогда в жизни не видел, - говорил дядя Ваня, - правда на следующий день около церкви на Москалевке двоих повесили с табличками на груди: "Вор", и это многим сразу не понравилось". От этих воспоминаний меня вдруг охватывает просто ужас.
  -- Привели нас к какой-то станции, - продолжает Иван Иванович, - наша колонна, и колонна привезенных в Германию на работу. Гражданское население с оккупированных территорий. И женщины, и молодежь, и старики. И рядом совсем мы с ними оказались. Вот думаю, хорошо бы к ним попасть. Стоит недалеко от нас женщина с двумя детьми, складная, но утомленная, одно дитя на руках, а другое за руку матери держится. И она смотрит на меня пристально. Может, я ей кого-то напомнил, залюбоваться мной было, конечно, невозможно. Смотрю, рядом конвоиров нет. "У тебя пиджачок есть? -спрашиваю ее. - "Есть мужнин", - отвечает. - "Дай мне его, а я твоего ребенка таскать буду". Нагнулась к котомке, достает пиджак и мне протягивает. Я его прямо на гимнастерку и к ней поближе, ребеночка у нее с рук забрал и прижал его к себе как что -то родное. Это оно - моя надежда. Стоим рядом, что будет - ни мне, ни ей, конечно, неведомо. Подходит к нам надзирательница из русских. -"А это кто такой?" - "Муженек мой, али не признала?". -" Какой еще мужинек?" - "Как какой, мой муженек. Ты чего, раньше его не видела, что ли?" И так уверенно говорит, что надзирательница и вправду засомневалась; али что - то ее с этой женщиной объединяло, или просто жалость человеческая к моей новой знакомой в ней проявилась: с двумя детьми все же. Ведь хоть надзирательница, но тоже баба. И прогонять она меня не стала. Тут всех гражданских повели, и я с ними. Иду, а ребята из моей колонны кричат: " Молодец Ваня, давай, давай!" А я даже не оборачиваюсь, от страха. Иду, как будто я муж этой женщине. Дошли до какой-то управы, распределяют по хозяевам рабочую силу. Женщина говорит: - "Мы с мужем". - "С мужем нельзя". Она чуть не в слезы. Меня определили к одному хозяину, ее к другому. Больше я этой женщины никогда не видел. Хотя она, может быть, для меня самая главная была женщина во всей моей жизни. Меня и еще двух молодых парней определили к одному хозяину. Привели нас. В комнату завели. Ребята кровати у окон занялили. - Это моя! - А это моя! А я говорю: "А я тут, у дверей". Открывается дверь: за мной. "Эх - думаю я, - раскусили, теперь убьют". Нет, привели к другому хозяину. Хозяин палкой воротник моей гимнастерки отодвинул, а там грязь и вши. Ну, думаю, теперь расстреляют. Показывает мне хозяин: раздевайся. "Зачем?" - говорю. Показавает: раздевайся. Что, прямо тут стрелять будут, не пойму? Снимаю пиджак, гимнастерку...и панталоны. Стою голый. А хозяин берет палкой мою одежду - и в печку. Пламя все вместе со вшами и захватило, только треск пошел, видно, вши лопались. А меня палкой подталкивает к корыту. Я в корыто, а мне в руки мыло и водой из ковшика на голову. Мылюсь я, а меня поливают. Помылся раз, мне опять мыло суют. Опять намылился, и так раза четыре. Обмылся, простынь громадную на меня накинули. Понял, что вытираться надо. Вытерся. Стою. Дают мне чистые кальсоны, рубашку. Носки и костюм с галстуком. А я галстуков в жизни до тех пор отродясь не носил. "Не надо", - говорю, а хозяин так сурово, аж страшно, назад отдает мне и кричит что-то. Я галстук взял в руки. Надел брюки, рубашку, стою. Показывает хозяин мне: иди за мной, приводит в комнату. В комнате одна кровать, шифоньер полированный, стол полированный. Ну, такой мебели я до тех пор и не видел. " Спать" - командует на немецком, я уже эту команду различаю, и ушел. Я дверь на засов, разделся и в кровать.Утром открываю глаза - дверь ходуном ходит, вскакиваю: "Иван ай-яй-яй, нах арбайтен!" - на работу значит. Дали какой-то бутерброд, я его проглотил и в телегу. И куда то везут, ну, думаю, не на расстрел же. Приехали, спрашивает хозяин словами и мимикой: "Полоть можешь?" "Я, Я" - отвечаю, "да, да", значит. А сам за свою жизнь тяпку никогда в руках не держал, ну мне показали, что срубывать, а что оставлять. И все по рядкам пошли. Среди работников и поляки, и чехи, и немцы, все вместе, мне даже как-то это странным показалось. Я тоже. Но они все быстрей и быстрей от меня уходят. А я стараюсь так, как показали, чтобы не расстреляли. Смотрю, они уже до конца рядков дошли, а мне, наверно, еще четверть топать. Улеглись и мне машут: иди, мол, и ты. А я показываю, что сейчас, сейчас, только не ругайтесь. Смотрю, ко мне хозяин бежит с палкой в руках. И меня палкой по рядкам к остальным погнал, лупит палкой по спине. Ну, думаю, вот сейчас расстреляют за вранье мое. Пригнал он меня, смотрю: все что -то едят и чем-то запивают, и мне дают. Кофе и что-то вроде бутерброда. Кофе вкусный, сладкий, а бутерброд еще вкусней. Поели, посидели чуть-чуть и опять за работу. Ну, я уже чуть посноровистей, надежда появилась, что сейчас не расстреляют, до окончания рядка. После обеда побольше отдохнули, мне показалось, что я даже вздремнул. И как-то так, как уже давно не приходилось. К концу дня я тоже норму выполнил: к работе-то я, вообще - то, приучен. Приехали домой, посадили ужинать за тот же стол, что и сами. Все вкусное, я бы еще ел, но добавки не прошу и отказываюсь, если предлагают: "Данке, пани, Данке пана!" Переедать в моем положении нельзя, дело опасное, может и раздуть. И на свекле продержался, а тут еда самая настоящая. И спать. И в чистые накрахмаленные простыни я провалился как в облако. Тогда мне, по-моему, казалось, что если рай есть, то он именно такой, как моя кровать. А еще вчера я этого почувствовать не успел. Но двери я больше на засов не закрывал, проспать боялся. Полетели дни. Работаю, воскресенье выходной. Хозяин по две марки на пиво дает, говорит по немецки: "Сходи, Иван, попей пива, пиво у нас гут ". Стал ходить я в Глечек. Постепенно ко мне там привыкли, я даже немцев пивом угощал. Вхожу, слышу: "Иван пришел". Жизнь такой стала, что даже не верится. На самом это деле или во сне. Делаю все старательно, как умею и хозяевам это очень нравится. Появляется вдруг надзирательница. Поговорила с хозяевами и меня спрашивает: "Как тебе тут Иван?" - "Ой" - говорю,-" хорошо, прямо не верится. И выходной есть, и пиво хожу пить с немцами". "Как? - это нельзя". Может действительно я что-то лишнее сказал, а может быть она просто решила следы позаметать, чтобы никто не узнал, что по ее вине такая промашка произошла - пленного не распознала. "Нет, нет- говорит, -собирайся, к другим хозяевам." Хозяин говорит: "Зачем? Не надо". А она: - "Нет, нет!". Ну, хозяин спорить не стал. И отвезли меня в другое хозяйство. Поместили меня в каморку - ничего общего с прежними хоромами, но мы не привередливые. Хоть и работы больше и кормежка хуже. Уже не за столом с хозяевами. И еда - помои, по сравнению с тем, чем кормили прежние хозяева. И никаких марок, никакого пива, но выходной положен. Правда, могут что - то и в выходной приказать. Ну, это не страшно. Питаться-то я хуже не стал. Найду гнездо несушки с небольшим количеством яиц, хозяйку зову. "О, Иван, молодец!" Хозяйка все сама заберет, или мне велит отнести на кухню, ни одного яица мне не даст. Ну, я не в обиде, найду схованку побольше и яицами разговляюсь, а то и курочкой, приготовленной на костерке. Пошлет куда- нибудь что-нибудь сделать, а день-то длинный. И дело сделаю, и похарчуюсь. Ну я - то что, голландец у хозяев жил. Постепенно с ним сдружились. Зовет он как-то к себе на чердак. Залезли в его каморку, а там стены все на палец копотью покрыты. "Что ты тут делаешь?"- спрашиваю. "Да окорока копчу". Достает окорок громадный, отрезал кусок: -"Ешь" - говорит. -"А что если хозяйка узнает?" - "Она сюда не заходит, что ей тут делать?" - и так почти два года. Немцы, вообще, мне показались доверчивыми до дурости.
   "А, может быть, это потому было,- думаю я, слушая Ивана Ивановича, - что обострять проблему не хотели. Если заметишь, растреливать надо".
   Постепенно я и к этой хозяйке вошел в доверие. И молоко развозил, а значит, и сметанкой баловался. Даже в лагерь военнопленных ездил. Но никого из тех, с кем шел в колонне, не видел, и меня никто не признал. И кто смог бы узнать в сытом лоснящемся Иване пленного солдата, идущего по дороге смерти. А в округе меня уже многие знали. Девки идут: "Иван подвези". - "Садитесь".
   Я вспоминаю, что к женщинам - то Иван Иванович не равнодушен, спрашиваю: "Ну и как, мол?" - "Что ты, за весь плен я на женщин не смотрел даже". - "Что, не пользовались успехом?" - "Да при чем тут успех. При мне одна немка на парня показала и сказала, что он к ней пристает. Так его тут же, на самодельной виселице и повесили. На дереве. За весь плен о женщинах и не думал, жить хотелось. А фронт все ближе да ближе. По немцам видно. Нам-то, конечно, никто ничего не говорит: хозяева между собой и рабы между собой. Отношение к нам вполне терпимое. Но жизнь наша гроша ломанного не стоит. Даже собак так не убивают. Ну это, если что-то не так . А так вполне терпимо. А зачем нам что-то расказывать, уже и так слышен фронт.
   Бомбежек по деревне не было, сразу американцы появились с пушками и "виллисами", да "студебеккерами", в основном негры
   -И как они к Вам относились?- спрашиваю.
  -- Да никак, они нас просто не замечали. Т акое впечатление, что я всегда был с ними рядом. Я им даже снаряды подносил, воюя уже как бы и за свое отечество.
  -- Почему как бы? - говорю я, - Именно так и воюя.
  -- Так война и кончилась. И меня передали советской сторроне.
  -- А что, не захотели где-нибудь на западе оставить?
  -- Не знаю. Спросили: "Ты куда хочешь?" - На родину, говорю, домой. И сразу сказали, куда собираться и где.
  -- А чего ж Вы так сказали? - спрашиваю, вспоминая , что ожидало тех, кто был в плену.
  -- К жинке захотел, детишек побачить , - Иван Иванович вдруг заговорил по-украински, такая тоска вдруг обволокла, мочи нет. Стосковалась душа по дому.
   "Вот, - думаю я, слушая Ивана Ивановича, - попросился бы и жил бы где-нибудь. Может и припеваючи, если бы не " душа".
  -- Ну , а дальше лагеря? - спрашиваю.
  -- Нет, я в лагерях не был.
  -- А, как так?
  -- Передают нас, доходит очередь до меня. "Откуда? Как сюда попал и когда? - спрашивает меня майор. Я ему все как на духу. Что- то полистал и говорит: "Еще немножко подождешь дембеля?" - А сколько? - "Кто его знает, но не очень много. Охранный взвод создаем. На железнодорожной станции наши грузы охранять". Не могу отказать, ясное дело. Надо, значит надо. И потом уже инстинктивно понимаю: статус-то у меня уже другой будет. Как-никак , а червячок волнения шевелится. А тут я буду уже не пленный, а победитель. И стал я старшим охранного взвода. Определенный участок станции круглые сутки закреплен за нами. Подходят вагоны, выставляются, затем забираются, вот такая чехарда. Станцию охраняем мы. А в городе и англичане, и американцы. Ну и, конечно, уже базар работает. В основном меняем. Долларов у нас нет. Кормят нас как? Так себе. А у американцев такая прекрасная тушенка. Но у нас не только долларов нет, нет вообще ничего. Нужно где-то добывать. В рабстве крутился, так что я, уже властью наделенный, ничего не добуду? Значит надо что-то украсть. А что и где - думать надо, на то она и голова. Воровать-то воровать, но время военное и, совсем не резон, чтобы тебя после войны как преступника к стене поставили, и тем более свои. Даже мысли такой дозволить не могу. У меня во взводе мужичок в подчинении был, с лукавым глазом. Я его сразу поприметил. Сокол сокола да и не заметит. "Слышишь? - говорю ему, - надо чем-то поживиться." - "Надо, - отвечает, - а где?" - "Где-то тут, но так, чтобы тишь да гладь, да божья благодать. Ты поизучай груз-то. Вагоны тут же не разгружают. Если что-то и пропадет, то никто, ни одно государство не установит: кто и где". - "Да я, - говорит, - тут интересные вагоны заметил, думаю, что со спиртом. Я в этом деле заяц стрелянный. Правда, сказать какой спирт, заранее не могу. То ли этиловый, то ли метиловый, то ли еще какой, но спирт. Тара для спирта. Такую тару стараются использовать для чего-то одного, или почти одного". - "А что там написано?" - " Да ничего там не написано, если бы было написано, он бы до следующей станции не дошел" - "Ну, да как же это установить? Пломбы же, а пломбы срывать нельзя. Это не доска, которую можно снова присобачить". - " Ты меня одного на пост ночью поставь и я определю". - "Как?" - "Дырочку просверлю?" - "Да заметят же?" - " Я попробую, а ты посмотришь, заметят или нет, а потом тебе покажу, где дырочку делал". Ну, дальше уже мои проблемы, поставил в эту ночь в караул вместе с "моим" мужичком заведомо захворавшего. Тот выйти не может и заменить его некем: получается один человек в карауле! Один наряд сменился, другой завтра заступает. Наверх докладываю. - "Ну ты сегодня уж как-то перебейся, а на завтра мы кого-то найдем." - "Хорошо бы", - отвечаю. Утром приносит он флягу спирта, спирт отменный. Подводит к цистерне из которой набирал и говорит: " На какой площади искать хочешь?" - "А на какой лучше?" - спрашиваю. -"Да, все равно". - "Давай сантиметров десять на десять". Очерчивает участок; я и так, я и с увеличительным стеклом -, фигушки, никаких следов. Ну на следующую ночь другие караулили, пришлось пропустить; волновались, конечно, боялись, чтобы вагоны не угнали. А еще на следующую, конечно, никого моему в пару не дали, и правильно сделали.
  -- А как он, -спрашиваю, -сверлил.
  -- Сверло тоненькое. Сверлил наискосок, чтобы длиннее отверстие было. Надо знать, где. Набрал спирту, а потом туда чопик из гвоздика.. А затем зачистил, подмарафетил.
  -- А если изнутри посмотреть - спрашиваю, - видно, что кто-то промышлял?
  -- Да хоть изнутри, хоть снаружи, ничего не поймешь. В крайнем случае подумают, что ремонтировали. Да и кто будет кого искать. Где искать-то, по белу свету. Когда набирали - дрожали. А потом уже все -поезд ушел! Вовек не докажешь! Что там ушло? С трех вагонов десять канистр двадцатилитровых набрали. Для нас это, конечно, кое-что. А для спиртовой промышленности ерундитстика. Первым делом пригласили майора. Кое-что выменяли на спирт у американцев, на рынке. Тушенку, колбасу, сыр и всякие деликатесы. Стол накрыли. Такое, наверное. он не часто видел. Выпили добряче. "Иван - спрашивает майор, - откуда?" -"Выменяли на бензин". - "Сколько канистр?" - "Две", - он не против, но санкция требуется. "Что невыгодно?" - спрашиваю. - "Молодцы!" И мы зажили как сыр в масле. И бензин есть, и спирт, и харчи какие душе угодно. Жили не тужили, пока новый призыв не пришел. А потом домой.
   Иван Иванович помолчал немного, как бы задумавшись, а что еще мне можно рассказать. А мне уже не спится.
  -- Ну а что дома? - спрашиваю.
  -- Демобилизовался , грузчиком пошел. Я и сейчас иногда привлекаюсь. Я сейчас грузчик-одиночка. Кому что-то ценное надо перевезти - меня зовут. Стиральную машину импортную или холодильничек. Недавно одному генералу японский холодильник доставлял. Я не думал, что такие холодильники бывают. Морозильный отдел с крюком для мяса. Пол-поросенка можно повесить.
  -- А как вы один доставляете его? - спрашиваю.
  -- А у меня всякие приспособления: жачок, талька, монтировочки всякие. Подважил, перекантовал, снова подважил. Да я и разгрузить сам могу, но только времени больше надо. Водитель помогает, ждать не хочет. Ведь я доставляю иногда по нескольку часов: спешка не нужна. Зато я не поврежу, не поцарапаю. Все в лучшем виде, я человек мастеровой.
   Прошло много лет, возраст мой уже недалек от возраста, в котором тогда был Иван Иванович. Я его больше не видел, и даже не помню, кто раньше из нас уехал, сколько ночей продолжался рассказ и многого, многого другого. Я даже точно не помню, сколько человек было в нашей палате, пятеро или четверо. Один был такой, другой с длинными волосами. Но были ли они одновременно, или сначала один, а затем другой. По прошествии стольких лет два очевидца зачастую совсем по-разному рассказывают об одних и тех же событиях. Послушаешь одного - представляешь себе что-то одно, а послушаешь другого, и посмотришь вдруг на все рассказанное совсем другими глазами. Многое улетучивается из памяти. Но почему-то я, нет- нет, и вспоминаю рассказы Ивана Ивановича, которые мешали мне спать. Я вдруг задаю себе вопрос: "А что было потом?", или: "А как это могло быть?", но уточнить что-то уже никак не могу. Нет-нет, я не жалею, что не спросил тогда, или не задался таким вопросом. Я даже допускаю, что рассказывая об этом, он уже что-то забыл, ведь со времени войны к моменту рассказа прошло столько же времени, как и со времени, когда я встретился с Иван Ивановичем до сегоднешнего дня. Почему-то запомнилось хихиканье Ивана Ивановича, когда он рассказывал о том, как он занимался какой-то дамой, и как она начинала быстро раздеваться по его команде, приговаривая: "Чичас, чичас!" "Верно плен не прошел бесследно", - подумалось мне тогда. И может быть, на самом деле все было не совсем так, или совсем не так, как он рассказывал. Может это он сам, а не человек из его взвода сверлил цистерны. И как это, вдруг, человека из плена сразу поставили старшим во взводе? Человек же, рассказывая что-то, всегда не скажет о себе плохо, он всегда постарается как-то сгладить то, что может выставить его в плохом виде, в виде неприглядном. А для этого удобней всего все неприглядности свалить на другого. Может он, а не голландец коптил окорока, может это он как-то договорился с надзирательницей. Но чем он мог ее заинтересовать? А может быть он был как- то связан с конвоем. Не хочется думать, что он даже мог быть тем, который перехватывал все, что бросали женщины. Просто счастливчик. О, Счасливчик! - хочется воскликнуть вдруг. Один на какое количество несчастных? Кто знает. Пусть даже не все было именно так, но я помню ночные рассказы Ивана Ивановича до сих пор не как рассказы, а как будто я был свидетелем этого, видел все это как-то со стороны, и вспоминаю все как пережитую реальность. Может быть потому, что это были ночные рассказы. И часто думаю, что человек ничего не знает ни о себе, ни о других, о которых, как ему кажется, он все знает. Окажись он там, в этом аду? Там сразу бы стало ясно: кто ты и кто те, которые рядом. Но не дай бог! Автору, слава Господу, не понадобился этот тест. И хорошо бы, чтобы не было повода создавать на земле такие тесты. Чтобы не было на это повода. Не имеет право никакой человек проявлять подобную волю. Если он, конечно, человек. Хорошо бы чтобы не было, но есть. И поэтому, может быть, стоит рассказать об этом так, как рассказал мне очевидец событий. Конечно не для того, чтобы чему-то научиться, чтобы что-то пригодилось, на всякий случай. Не для того, что может пригодиться, когда ты идешь по дороге и тебе в любой момент могут крикнуть: "Komm zu mir!" А для того, чтобы, может быть, кого-то вспомнить или просто задуматься о человеческой судьбе. Не знаю уж, удалось ли мне это. Сам о написанном правильного мнения не составишь.
  
  
  
  
  
  
  
  
   БРАТЬЯ ТОЛИКИ
  
   Мы проезжали поездом через Харьков и дядя Вася, родной брат моей матери, со своим сыном, должны были прийти к вагону, чтобы повидаться. До этого мы никогда не виделись. В то время любые нежелательные контакты могли привести к аресту, тем более, что мой отец был сотрудником госбезопасности: в должности начальника следственного отдела, в должности завидной для многих, да упаси господи. Родственники жены дяди Васи были в оккупации и, видимо, поэтому отец предпочел не посещать их дома. Мы с отцом и сестрой (мать оставалась в вагоне) пошли навстречу встречающим. "Вот они" - сказал кто-то. Я увидел очаровательно красивого мальчика с волосами цвета спелой пшеницы и голубыми глазами, веселыми и ласковыми. "Какой у нас брат!" - успел я прошептать своей сестре. Он, действительно, был красив, хотя, конечно, в каждом лице можно найти недостатки. И каждое лицо можно увидеть как в выгодном, так и в менее выгодном ракурсе, даже если лицо это принадлежит красавцу или красавице. Но при первом взгляде я был поражен. Мы уехали, через два года не стало отца, и еще через время дядя Вася позвал нас в Харьков. Жизнь свою отец закончил вынужденным самоубийством. Такие самоубийцы, по-моему, не грешны перед господом. Конечно, человек должен терпеть все, что бог послал, но если самоубийство - это попытка спасти кого-то, а этот кто-то -твои дети и жена, быть может, бог простит?
   И вот мы приехали в Харьков. Мать, моя сестра и я. Было лето, и я с Толиком спал в одной кровати на веранде. Если можно так назвать расширенное крыльцо. У дяди была однокомнатная квартира с кухней и этой верандой. Удобства, конечно, во дворе. Но во времена социализма так жили многие, и это считалось еще неплохим вариантом. Сколько было комуналок! Может быть, были и хорошие, но сколько было невыносимых, склочных, с жильцами, которых окончательно "испортил квартирный вопрос". Толик тогда перешел в десятый класс, я - в девятый. Он относился ко мне как к младшему брату, я к нему как к старшему. Но при этом , как мне кажется, между нами существовала какая-то доверительность, основанная на том, что мы братья.
   Вскорости, мы с мамой сняли квартиру за городом и, может быть поэтому, мне не довелось быть в его компаниях. Самых близких его приятелей я знал, это были все сплошь тоже красавцы, каждый по-своему мне казался неотразимым. Я не посвящался в их победы, хотя их успех был очевиден. Да, - неоднократно слышал я о них, - настоящие донжуаны! Конечно, тогда это все было еще юношеским и нецеленаправленным. Соблазняли тогда их, а не они.
   Второй мой двоюродный брат, тоже Толик, сын дяди Вани, был на год младше меня. Он с трудом окончил 7 классов и где-то учился кулинарной профессии, в каком - то профтехучилище, по стопам отца. Дядя Ваня со своей семьей жили в подвале, не в полуподвале, а в настоящем подвале. Из-за этого Толик, может быть, и заболел туберкулезом. Дядя Ваня об этом подвале писал даже Сталину. Он рассказывал мне, что написал в письме: "Ваши слова: "забота о детях", звучат на весь Мир, а мои дети гниют в подвале". "Я, - говорил он, - после этого долго ждал гостей, но обошлось, оставили гнить в подвале".
  
   Толик-младший был высок, строен, но курнос, и лицо его, в изобилии покрытое угрями, не казалось привлекательным. Мы тоже относились друг к другу как братья, но виделись редко, может быть из- за различия интересов. Он участвовал в какой-то бригаде содействия милиции, однажды с удовольствием рассказал мне, как в участке кого - то избивал. Правда, начал он свой рассказ поневоле.
   Двор, где жил дядя Ваня с семьей, выходил на трамвайную остановку. Выходим мы как -то с Толиком, собрались поехать куда - то на трамвае. А он не к калитке, а через забор. "Ты куда?" - спрашиваю. "Я потом подсяду, расскажу". Дожидаюсь трамвая, сажусь, еду, он на следующей остановке подсаживается. "Понимаешь, как - то в участке, бью я одного, он с копыт. Встает и спрашивает: - Тебя часом не Толик зовут? - Толик. - Ты на Москалевке живешь? - На Москалевке. - Запомни, - говорит, - на твоей остановке тебя увижу, убью. Вот я теперь своей остановкой и не пользуюсь".
   Но все равно золотое было время, кто понимает. Молодость и есть молодость: "кого - то, в рощу заманила, кого - то, в поле увела".
   Когда я учился в институте, иногда бывал у дяди Вани.
   Он садил меня за стол и мне, начинающему что - то говорить, заявлял:
   - Сейчас Дуся борща нальет, покушаешь.
  -- Да я не голодный.
  -- Я должен убедиться!
   Жена приносит тарелку, полную борща.
  -- Ложечку съешь, а потом говори.
   Съел ложечку.
  -- Ну, теперь говори, но помни, что после тебя я борщ есть не буду.
   Борщ ароматный, вкусный, а я молод, и какой студент устоит перед тарелкой вкусного борща.
   Разговор не кончился, а борща уже нет.
  -- Дуся, подай котлеты.
   И котлеты ждет участь борща.
  -- Дядя Ваня, вы действительно любого заставите. И сытого.
  -- В камере научился: сначала человека накорми, а затем беседуй - беседа тогда ласковей. Я в тюрьму из армии попал, поварил я в армии, а один мне как-то говорит: "Мясо воруешь". Я выскочил из - за стойки и как дам ему в глаз: глаз и выскочил, а мне год дали. Ну меня один знакомый научил: "Садиться будешь - жратвы в камеру нанеси". Я тормозок и собрал: колбаска домашняя, сало, котлетки... Зашел в камеру, и этот мешочек на середину. - "Где мои нары?" - спрашиваю. Указали. Лег. Молчим. Запах - обалденный. Я, хоть и не голодный, но сам еле сдерживаюсь. "Чего не кушаете?" - спрашиваю. - " А разве это нам?" - "А кому же?" И отсидел я по-человечески, никаких издевательств не было. Вообще-то там не любят тех, кто из армии на нары. Не знаю, то ли мешочек тому причина, то ли меня правым посчитали, но обращались со мной доверительно. По человечески. И человека, в первую очередь, накормить учили, потому что человек это тоже скотина.
   Редко я бывал у дяди Вани, разные тому причины. А потом и вообще перестал бывать. Обиделся он за то, что я ему сказал, мол, отец мой не мог с ним поддерживать отношения, потому что он осужденный и так далее. Ничего не предвещало его столь бурной реакции на эти мои слова, еле вырвался - силищи он был необыкновенной, хотя был уже и не молод.
   Но почти каждый раз, когда я приходил к дяде Ване, Толик знакомил меня с очередной женой, причем всегда, вполне привлекательной женщиной. "Знакомься. Вы еще незнакомы? Мария, (например) учительница из Волновахи, русскую литературу преподает".
   Я как- то говорю дяде Ване: "Вы имена невесток не путаете?" "Ты знаешь, даже не знаю, откуда у него эта прыть. Я сам баб долго боялся. Помню времена, когда жить было негде, так я на вокзал, и на Люботинский поезд. Съезжу туда и обратно, и в аккурат на работу. И вот иду как - то на вокзал, а из - под арки дивчина выходит и говорит: "Стукнемся?" Я, ноги в руки, и как дал чесу. Отбежал и думаю: "Дурак я, дурак, может кровати теплой лишился вместо жесткой вагонной лавки". А он бесина...
   А Толик-старший долго ухаживал за своей будущей женой, и мне казалось, что она еще и носом крутит. После окончания военного училища сыграли свадьбу. Я гулял у них на свадьбе, прилично напился и помню только, что когда молодые почему - то спросили меня: "Правильно мы делаем, что женимся?", в ответ ляпнул: "Все равно атомная война", чем, конечно, поставил спрашивающих в неловкое положение. Но они простили меня, потому что после заезжали в гости и когда я еще парубковал, и когда уже был женат. И я очень рад этому. Может потому, что я многим моим уже ушедшим родственникам так и не сказал "спасибо", которого они от меня, несомненно, заслужили, хотя бы потому, что не раз поддерживали меня, пусть лишь только за то, что я их родственник. Теперь-то я понимаю, что если я и являлся для них кем, то только человеком, обуславливающим появление дополнительных хлопот.
   Вспоминаются "Наполеоны" тети Таси, матери Толика - старшего, и ее слова:
   -Уедешь и забудешь про нас.
   Толика младшего уже давно нет - умер от туберкулеза. И о старшем Толике почти ничего не знаю. Кончил он военное артиллерийское училище в Тбилиси, а затем служил в Немане. Рассыпался Союз и он оказался не у дел, вернулся в Харьков: вот и все, что я знаю. И он обо мне знает не больше. Мелкие и не мелкие заботы, несбывшиеся надежды. Молодость наша, может быть, и не это сулила нам.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ
  
   Каждый знает, кого так звали. Но случается, что так зовут и других. Почему их так назвали, в честь, того, кого так звали или совсем нет, но каждый Владимир Ильич каким-то образом, в какой-то период своей жизни как-то на это реагировал. Кто при знакомстве с таким человеком удержится от восклицания : " Прямо Владимир Ильич?!"
  -- Да прямо.
  -- И как вы к бывшему вождю относитесь?
  -- Я, хорошо.
  -- Но сколько жестокости...
  -- А кто из лидеров не жесток, и среди не лидеров...
   Что на это возразишь? Ничего.
   Услышишь такой ответ и задумаешься: вроде ничего новенького, а как-то вдруг сразу все готов переосмыслить, раскрасить по другому, что ли. Учишься, учишься, слушаешь лекции, сдаешь экзамены и, вдруг все убеждения разом рассыпаются, как карточный домик.
   Я иду по книжному рынку, есть здесь магазины, будочки, палатки, прилавки просто на улице, а у Владимира Ильича, как и у некоторых других, книги прямо на земле. Но здесь не просто самая дешевая торговля, но и достать можно и такое, что по сусекам не наскрести.
   Ищу Мережковского. Мой отец любил читать:
   "По горам, среди расщелин темных, где струился мрак, шла толпа бродяг бездомных к водам Ганга из далеких стран..."
   Идет эта толпа бродяг к статуе Будды ... . И идет не просто так, а с корыстью, брильянт в короне этого изваяния цены несусветной... . Зачем Будде этот камень...? Он и без камня божество! А нам, нам пригодится. Толпа полна недовольства и страха. Полна надежд и сомнений.. А что если? А что если не отдаст? А что если накажет, или покарает...Божество! "Да мы убедим его!"- говорят одни. "Убедим" - вторят другие. "Но он-то знает, что камень у него?" "Знает" - отвечают другие. "Не отдал еще?" - говорят первые - "но как он может отдать и кому?"-говорят другие. "А мы что, лучше других?" - задумываются, третьи. Лучше не лучше, но не хуже, и очень жрать хочется, и сандалии продырявились и лохмотья вместо одежды. "А охрана?" "Охрана божество не ослушается" "Не ослушается" - гудят голоса. Все тише шепот сомнения, все громче другие мнения. И вот они пришли: истерзанные, измученные, кто ползет, кто коленопреклоненный. Никто ни в чем не уверен. Страшно. Очень страшно, до жути... Это же даже не государь, а .... Как там идет прошение, кто просит, чьи голоса все же звучат, каким образом звук все же получился - не помню, но все это, когда читал отец - завораживало.
   Выслушало изваяние - мертвая тишина... Обезумевшая немая толпа.
   ...................................................................................................................
   "И чтоб камень взять они могли, Изваянье Будды преклонилось головой венчальной до земли!"
   Такой конец поэмы. Но прошло более полувека, а я так и не знал кто автор, кто-то из неиздаваемых, из эмигрировавших что ли?. Оказалось - Мережковский.
   И Владимир Ильич мне собрание сочинений Мережковского достал; правда ни этого, ни другого стихотворения, которое тоже любил читать мой отец, из которого я помню только то, что " ... их всех, доконала чума!" Какой страшный, но какой прекрасный конец. Ведь, доконала Чума врагов, захватчиков, поработителей, и самое главное, что на пиру в честь победы у этих захватчиков появился вождь побежденных. Он постоянно лобызался с этими врагами, и весь его народ, конечно, посчитал его предателем. А оказалось, что он заразился чумой: как еще он мог продолжить сражение, как еще он мог выполнить свою задачу, оправдать свое предназначение? Аж дух захватывало! Ведь всегда гибнут подданные, в крайнем случае военачальники, а не короли, посылающие других на смерть. И, как сказал Астафьев, не только про королей: "...И кто им дал такое право посылать и посылать людей на смерть?", ведь войны не всегда справедливые и освободительные. Что-то очень мало таких полководцев как Дмитрий Донской.
   В подписке, которую я купил, благодаря Владимиру Ильичу, этих стихов не оказалось. Они декадентские, и считается, что они далеки от совершенства, от классики. Может быть и так, но сколько в них чувства и справедливости, которой неплохо учить и царей. Как необходимо Правлению служение.
   Похожа ли жизнь В.И. на служение?
   Образованный, грамотный, крещенный решил сконструировать что-то новое при помощи секиры и геноцида, и сконструировал на сто лет, "потирая руки довольный". Говорят, что молоко сам не мог сварить, а взялся за переустройство мира. А ведь читал Л.Н.Толстого и, вероятно, не только Толстого. А может, просто ничего не понял, хоть и делал вид, что понимает, или просто злодей? Есть, правда, еще оправдание - месть за брата. Но брат посягнул на жизнь одного человека. При чем же все человечество? Как-то худо-бедно, но все же жили, строили и даже развивались. Да несовершенны, да порочны, "люди как люди", правда, портило их еще до квартирного вопроса многое другое. Неужели не знал В.И. как тяжело осуществление цели в реальности? "Сто лет одиночества", сто лет разрухи и лишений, ради чего-то эфемерного, неописуемого даже. Построим такое невероятное, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Если описать нельзя, то построить и тем более. Былинных дел мастер - ломастер.
   Либо глупость, либо злодейство - третьего не дано.
   И как мне кажется, во всем виновата отмена частной собственности. Частная собственность - важнейшая составляющая веры. Необходимая составляющая. Уничтожили частную собственность, ради провозглашенного счастливого будущего. Провозглашенное счастливое будущее, когда еще будет, и будет ли, а сейчас все дозволено. Все дозволено, вместо десяти заповедей. Главное строить, даже, если ради этого придется сначала все поломать. А ведь ценить надо не делаемое, а сделанное. Ведь не труд важен сам по себе, а его продукт, созданное, благодаря этому труду. А сам труд, часто, просто каторга. Перенеси сегодня из правого угла в левый, а завтра наоборот. А зачем? А просто так. И так таскай, и таскай : с ума сойдешь. В Польше это, кажется, считалось самыми страшными каторжными работами. Может, никогда человек не будет уважать частную собственность, особенно чужую, но только принуждение к этому уважению оправдывает использование насилия. Не твое - не тронь. Если ничье, сразу делись. Чтобы всем досталось. Как? Лучше, конечно, от участия.
   И если управляется человек со своей частной собственностью, выполняя законы общества, государство пусть не помогать, но уж мешать не должно. А завистников и злопыхателей всегда хватит. Сейчас у частника не получилось, он что-то усовершенствует, и завтра осуществит. Лишь бы здоровья хватило - бог в помощь. Как можно больше терпения Государству. А уж если Государству неймется таки забрать - забери, но дай что-то взамен, самому же в пользу - что деньги в банк под проценты.
   Всего этого Владимиру Ильичу, по виду, человеку образованному, я конечно, не сказал. Убеждать надо не только умеючи, но и вовремя, в минуты сомнений, в минуты поиска, а иначе навредить можно, ведь "не дано предугадать, как слово наше отзовется". Я просто поблагодарил его искренне и от души. Может быть такие серьезные и добросовестные люди бывают и потому, что существует совпадение имен, преднамеренное или случайное.
  
  
  
  
  
   НА ОСТАНОВКЕ
  
   Стою на остановке. Жду троллейбуса. Настроение хорошее, бывает такое. Погода располагает . "Тепло, но не жарко", никуда не спешу. Стою на остановке, но, можно считать, что гуляю. Недалеко от меня стоит мужчина и время от времени поглядывает на меня. Мужчина интеллигентного вида, хорошо одет, мужчина, которого я , вроде , раньше не видел. Чем я мог заинтересовать его? Люди постепенно подходят, и мужчина оказывается почти рядом со мной. Я, может быть, с любопытством, появившимся от любопытства проявленного со стороны, говорю:
  -- Троллейбусы плохо ходят.
   И вдруг, для меня совершенно неожиданно, он говорит:
  -- Вы должны радоваться уже тому, что стоите на остановке и ждете троллейбус!
   Боже мой, опять я неправильно прочел чье-то поведение. Внутри даже что-то дернулось, призывая ответить в том же тоне, например:
  -- Вы что хотите оскорбить меня?
   Но, наверное, мое настроение не позволяет мне этого. Я подхожу к нему еще ближе и говорю:
  -- Вы, по-моему, абсолютно правы. Надо радоваться при каждой, даже малой, возможности.
   И добавляю:
  -- Знаете, меня очень удивляет, что люди при случайных встречах говорят гораздо более мудрые вещи, вместо набора бессмыслицы и глупостей, что они говорят вообще. С чего бы это?
  -- Потому что они раскрепощены. - отвечает мой попутчик.
   Подошел троллейбус, и мы расстались, зайдя в разные двери. Я так и не понял, почему мужчина рассматривал меня. Может, когда - то наши пути пересекались, или ему так показалось? А может быть, он был ко мне так недоброжелателен, потому что я чем-то выходил за рамки его привычности. Но мне было неприятно, что я совсем неадекватно истине понял человеческое поведение.
   Когда я, учась в институте, жил в общежитии, нас в комнате было трое: В. Людвинский, А. Бабак и я. Мы с Алексеем играли в шахматы, советовались друг с другом по разным вопросам, и даже ходили в баню, вдвоем снимая номер, где, одновременно с мытьем, устраивали постирушки. Одному как-то неловко, будучи студентом, снимать номер. А вдвоем и дешевле, и веселей. Мы не были очень дружны или откровенны друг с другом, но я считал его человеком, хорошо относящимся ко мне. Пролетели три года учебы и еще десятилетие. Сокурсники мне поручили обзвонить тех, с кем я был ближе знаком, для организации встречи выпускников. Я дозвонился до Алексея, восторженно представился, в надежде услышать аналогичное, ничего не значащее, восклицание, но вместо этого услышал равнодушное:
  -- Ну и что?
   Я помню, что у меня тогда сразу испортилось настроение. Что я ему мог ответить? Сообщил о намечающейся встрече и попрощался. Кому-то из сокурсников рассказал об этом разговоре и тот мне сказал: "Он не будет сейчас поддерживать с тобой никаких отношений". "Каких еще отношений?" - спросил я. - "Ну понимаешь... " - ответил мой собеседник. Я, правда, ничего не понял. Ну, помощник директора шахты по строительству, шахты находящейся очень далеко от места моего проживания. Боится, что я что -то попрошу у него? Но я не давал повода. Помню, что я позвонил в то же время другому сокурснику, работающему уже в то время управляющим трестом, и на его: "Ну что тебе?" я сказал, что мне от него ничего не надо, я просто выполняю поручение коллектива, может немного грубо, но я об этом я ничуть не жалею. Но для него настороженность была обоснована: на такой должности по инерции меняешь интонацию. А чем же я так неприятен Алексею Бабаку, и с каких пор. Прошло еще очень много лет. Звонок по телефону:
  -- Привет, узнаешь?
  -- Узнаю, если скажешь?
  -- Бабак.
  -- Привет, Алекей.
  -- Собираюсь в, - он назвал город, в котором я проживаю - Можно у тебя остановится?
  -- Конечно
  -- Как дела?
  -- Хвастаться нечем.
   И тут он сказал почти ту же фразу, что и мой случайный попутчик с остановки:
  -- Ты должен быть счастлив, что еще жив.
   Да, это, правда, повод для счастья, но при условии, если и моим близким есть от чего быть счастливыми.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   АЛЕКСАНДР
  
   Курс обучения в институте предусматривает физическое воспитание. Я записался на гимнастику. Среди всех, занимающихся гимнастикой на нашем курсе, он, несомненно, был самым лучшим. У меня вообще гимнастика не шла. В гимнастике необходимо пространственное ощущение своего тела. В прыжке, например, ты должен как бы чувствовать, где твоя рука, что она делает. Может, необходим какой-то особый вестибулярный аппарат. В таком случае, мой вестибулярный аппарат явно не отвечал заданным требованиям. Когда я только начал заниматься, мне казалось, что я хоть что-нибудь научусь делать, например, скрепку: так, по-моему, называется выход на турник. Но у меня и этот довольно простой гимнастический элемент не хотел получаться. Более того, как в этом, так и в других упражнениях не наблюдалось никакого прогресса. Просто чувствуешь: это тебе не по силам. А у Александра дела шли все лучше и лучше. Атлетически сложенный, он, наверное, мог бы стать настоящим гимнастом, но для этого необходимы не только данные, но и многое другое. Я явно ему проигрывал. Однажды, в колхозе, возвращаясь с танцев из какого - то другого села, находящегося километров за двенадцать от того, в котором мы проводили свой трудовой семестр в начале учебного года, мы плечом к плечу, на пределе своих возможностей, шагали навстречу ночному холодному, даже пронизывающему ветру. Были мы в каких-то сорочках. Нужно было идти как можно быстрей, хотелось еще поспать: в семь утра снова в поле, а уже двенадцать или час ночи, и идти еще прилично. Да и холод не дает расслабиться. Мы далеко впереди, никто не поспевает за нами. Идем плечом к плечу, может быть, я и уступаю, но самую малость. "Ты хорошо ходишь," - сказал Александр. И тогда, по моему мы оба думали: "И чего это нас туда понесло?" Еще как - то он рассказал мне страшную историю. Он шел по парку и услышал призыв о помощи. Он побежал на зов. Двое солдат пытались изнасиловать девушку. Александр сказал, чтобы они прекратили безобразничать. Как там точно было, я не помню, но помню, что Александр кирпичом, попавшимся под руку, ударил кого- то из нападавших по голове. Тот упал, второй бросился бежать. Александр схватил девчонку за руку и побежал с ней из парка. Когда они выбежали он спросил: - "Найдешь дом?". "Найду" - ответила она, и они расстались. С тех пор ему не дает покоя вопрос: убил он его или нет, а если убил, то что делать? Я так же, как и он не знал, что делать, но в конце концов сказал, что насилие может быть хуже убийства. Я никому никогда не рассказывал о том, что узнал в тот вечер. Больше нас, вроде, ничего и никогда не объединяло. А, нет, еще один раз! Он очень хорошо учился. Я же старался в основном сдать экзамены, как и очень многие. Сдавали зачет по проведению и креплению. Принимал зачет Винник, он был тогда, по-моему, простым преподавателем и вел у нас практические занятия. А читающий у нас лекции профессор рассказывал о горном давлении, писал сложные эмпирические формулы, но мы ничего не понимали, даже те из нас, кто очень серьезно относились к занятиям. А Винник, когда мы спросили его, что же нам делать, все же это наша специальность, сказал:
  -- Вы изучаете технологию материалов?
  -- Да - ответили мы.
  -- Так вот, все классические формулы рассчитаны на идеальную структуру, например, металла, а он, ох как неоднороден. В нем есть и пустоты, и вкрапления, и без допусков эти прекрасные классические формулы не работают. Необходимы допуски.
  -- Так что, эмпирические формулы учитывают допуски?
  -- Именно так. Это минимально необходимые допуски, чтобы эти формулы, хоть бы с горем пополам, могли работать.
   И сразу нам стало все ясно.
   И вот сдаем мы зачет. А у меня была такая привычка: приходишь одним из первых и слушаешь всех сдающих. Самый лучший вариант оттачивания знаний. Когда вопросы и ответы начинают повторяться - садись и сдавай. В тот раз я был совсем не готов, оттачивать было нечего. Александр сдает зачет, и Винник спрашивает: "Чем отличается гаечная заготовка от буровой? Кто ответит на этот вопрос, даже не обязательно сдающий - получает зачет". Со всех сторон понеслось: ржавчина, размеры, точные грани. А я вспомнил, что при бурении необходима промывка, значит, дырочка в заготовке должна быть изначально, не просверливают же ее по каждому буру.
  -- Дырочка, - сказал я
  -- Кто сказал.?!
   Я поднял руку.
  -- Давайте зачетку.
  -- Да он больше ничего не знает, - вроде бы в шутку, сказал кто-то, но абсолютную правду.
  -- Слово надо держать !- заметил Винник.
   И мы получили зачет одновременно: Александр за знания, а я, может быть потому, что мне очень было надо. Везение - не последнее дело на экзаменах и зачетах. Саша потом говорил, что у него заело. И я ему верю. И если бы у него не заело, мне бы не удалось тогда сдать зачет.
   На встречу в честь десятилетия после окончания Александр приехал с женой, на которой женился еще в институте. Он уже в должности главного инженера графитного комбината где - то на Буге. Работа, а рядом курорты. Сидим мы с ним, уже очень навеселе и вдруг он говорит:
  -- Знаешь, что ты единственный, кто не попросился ко мне на работу?
  -- А чего это я должен к тебе на работу проситься? - сказал я.
  -- Ну, мы были все же близки. А то другие думают, что мне на работу устроить - пустячок. А знаешь, если вдруг мне будет очень плохо, я обращусь только к Гладуну или к тебе.
   Потом помолчал и добавил:
  -- За куском хлеба жду в любое время, а Славу ищи сам.
   Ни я к нему, ни он ко мне не обратились, слава богу, за куском хлеба. А Слава - вещь капризная. Но спасибо тебе, Александр, за сказанные слова. Похвала еще более приятна, когда она неожиданна.
   И мне очень хочется, чтобы тот солдат был жив и ныне.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   РАЗГОВОР
  
   Дядя Вася и дядя Ваня родные братья моей матери. Им далеко за сорок, мне 15 лет. Они разговаривают между собой в комнате. Я же сижу на веранде и становлюсь невольным слушателем.
   Дядя Вася:
  -- Видел сегодня Ленку на рынке.
  -- Какую, рыжую?
  -- Да.
  -- Ну и как она?! - восклицает дядя Ваня. И это восклицание рисует передо мною рыжую зеленоглазую бестию, вернее всего бывшую девушку дяди Васи, может и не певунью, но красавицу.
  -- Деревенская бабка.
  -- А как же ты ее узнал?
  -- Я бы ее не узнал, она окликнула: "Василь!"
  -- Ну и что она.
  -- Замужем, взрослые дети, корова, привезла молоко продавать.
   Дядя Ваня больше ничего не спрашивает. Я не вижу их, но мне кажется, что они поглядывают друг на друга и видят перед собой не стареющих мужчин, а молодых вихрастых парубков и что - то еще, навсегда унесшееся вдаль.
  -- И ты знаешь? - говорит дядя Вася, почему -то с появившейся грустной интонацией в голосе, - дала мне сметаны: "Возьми", - говорит - " такой сметаны в городе нет".
  -- Купил?
  -- Нет, денег она не взяла.
  -- Хорошая сметана? - С полным безразличием спрашивает дядя Ваня. Его сметаной не удивишь - он повар: спрашивает просто так, чтобы что-то спросить. Раз Ленка уже не та, какая разница, какая у нее сметана.
  -- А, я ее и не попробовал. Вытаскиваю ее из сумки, а она выскользнула, бац об стол и я в сметане с головы до ног.
   Опять молчание.
  -- И представляешь, - помолчав, продолжает дядя Вася, - в банке даже следа от сметаны не осталось, как - будто кто-то вымыл ее и вытер насухо.
   О чем еще говорили братья, я не знаю. Мне нужно было уходить. Я попрощался и ушел. Грусть разговора передалась мне, но ненадолго, и, наверное, я бы и позабыл о нем, если бы вскоре дядя Вася не заболел и не умер от рака желудка. Болезнь его заживо иссушила. Когда я пришел проститься с ним, умирающим на руках своей жены, меня поразило, что дядя Вася был в сознании; вернее уже не дядя Вася, а то, что от него осталось. Я понял, что он сразу попросил жену, чтобы я ушел. Я в нерешительности замер, но только на секунду. Уже никому и на секунду не было дано уменьшить его муки. Я вышел, почему-то вспомнил подслушанный мною разговор и подумал: неужели это все связано, неужели может быть такое возмездие, и за что? Неужели и к такому может привести прекрасное чувство, которое люди называют любовью.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   "ЛИТЕРАТУРИЯ"
  
   Почему так много писателей среди врачей?
   Думаю, потому что врачи изучают латынь, и те из них, которые начинают владеть латынью как языком, а не на уровне неразборчивого написания рецептов, получают дополнительный шанс владеть пером. Может быть, и процесс написания болезней тоже дает эффект, конечно. Но почему именно в 19 веке было так много хороших писателей? А потому, что в это время образовалась многочисленная интеллигенция, которая владела обязательно французским, естественно русским, а иногда и другими языками. Различие в строении языков, наверное, заставляет по-другому слышать слово.
   Но почему не идет совершенствование далее? Только потому, что лучше не бывает? И поэтому тоже. Человек не может быть совершеннее Бога. Для человека есть предел. Но почему тогда снова наступает обвал? И в искусстве, и в науке? Достигшие вершины, как правило, достигают и какого-то материального достатка, и не только материального, и их дети идут по уже проторенным путям, не царапая тело и душу, иногда и до крови. Ведь и императоры, в основном, к своим потомкам относились по другому чем к присягавшим. Люди, не ощутившие вкуса жизни, приходящего только с опытом, только с сомнениями и тревогами, восторгами и разочарованиями не могут быть все классиками. И получает такой человек в наследство то ли театр, то ли какое - то производство, то ли империю, а интуиции - то, и недостаточно. И рушатся театры, производства и империи в ожидании новых борцов, творцов и мыслителей, которые к звездам - через тернии.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   МОНА ЛИЗА
  
   Два года мы жили в общежитии аспирантов в одной комнате, сначала втроем: Володя, Володя и я; затем вдвоем с Владимиром Александровичем Сидяком. Он подошел ко мне при распределении по комнатам и сказал:
  -- Давай жить вместе.
   Может быть, потому, что мы были из одного города и на вид примерно одного возраста, как оказалось, одногодки, нам было уже по 35. Второй Владимир был значительно моложе, лет на десять. Помню, купил я какую - то туалетную воду, как водится, с иностранными надписями, одну из которых помню до сих пор: Нааr Wasser. Принес я эту бутылку в комнату и спрашиваю:
  -- А что такое Нааr Wasser?
   И по выражению их лиц, и по продолжительному молчанию, понимаю, что совершил что - то непоправимое. А все мы к этому моменту уже сдали кандидатские минимумы: и по специальности, и по философии, и по иностранному языку.
  -- А по какому языку ты сдавал кандидатский минимум?
  -- По немецкому.
  -- А сколько получил?
  -- Четверку.
  -- И тут понимаю, Wasser - это же вода, по немецки. А...,- говорю, - Wasser - это вода.
  -- А что такое Нааr? - спрашивают.
   "Если туалетная вода, то значит для чего то "туалетного".
  -- Ну ты даешь! - говорит Володя-старший. Я чувствую неловкость и понимаю, что вряд ли мне удастся реабилитироваться. Тайное становится явным.
  -- За сто пядесят рублей. Пятьдесят рублей до пятерки не хватило. По остальным предметам оценки вполне соответствующие. Соответствующие знаниям, я имею в виду. А с языками вот так. В лоб ни за что бы не сдал.
   Конфликт, в общем - то, исчерпан, но и характеристика получена. Она не оглашена, но это не изменяет ситуации. Конечно, Володя-младший читает английские газеты, а Володя-старший и английские, и немецкие, и техническую литературу, правда иногда, как он говорит, со словарем.
   Это, конечно, эпизод, но из таких эпизодов и составляется мнение о тебе у других.
  -- Что для нас самое главное? - спросил Владимир Александрович, когда мы поселялись уже вдвоем. - У каждого из нас куча недостатков, но мы должны стараться на них не реагировать. Стараться не реагировать.
   То - есть, быть терпимыми к недостаткам друг друга. Я молча согласился, не уточняя, какие это мои недостатки составляют целую кучу. Правда, честно скажу, что по прошествию времени я его недостатков и не обнаружил. Конечно, у каждого человека они есть, но, наверное, то, что является недостатками для одних, не является ими для других. Это просто черты характера. Ну, приходил он пару раз сильно подпитой, бил ногой по шифоньеру, на что тот очень-очень шумно реагировал, я был уверен, что он обязательно развалится. Человек недюжинной силы, мастер спорта по рапире, он, наверное, выпускал избыток энергии таким способом, ввиду отсутствия специальных клапанов.
  -- Черт- говорил Володя-младший - черт, только серой не пахнет.
   Мы жили вдвоем, но не часто пересекались. У него свои знакомые, свое общество , свои друзья. Я уже знал, что самый большой недостаток - это любопытство, которое если и должно быть, то очень в меру. О чем можно спрашивать человека? О том, на что ты можешь повлиять, в чем можешь быть полезен другому. А о чем тебе следует знать - и так обязательно раскажут. Недаром говорят: молчание - золото. Поэтому, я не знаю как и с кем он проводил время за пределами общежития, но иногда он вдруг предлагал мне пойти куда-нибудь вместе, например, в Полетехнический музей, на лекцию посвященную Дюку Эллингтону, или на выставку живописи , где был и великий шедевр Леонардо да Винчи Мона Лиза Видно, кто-то, с кем он собирался пойти, не смог, или не захотел.
   -На один день выставляется, надо посмотреть! - сказал Володя.- Вставать надо рано, чтобы на первый поезд метро попасть, иначе не достоимся.
   Раннее вставание меня никогда не привлекало, но ради такого... Видно, ночующих прямо в очереди было немало. Что за нами, что впереди - специалистов по искусству видимо- невидимо. Дождя нет, но все равно промозгло. Вот мы за ограждением, затем в ограждении: уже и уходить неудобно. Взрослые дядьки, не владеющие кистью, а туда же. В очереди сначала несмелые замечания, затем непродолжительные разговоры, а потом уже и что-то об искусстве, кто что знает. Когда написал, почему, какое впечатление производит и на кого. Почему такую картину - и всего на один день. Власть предержащие наверное уже насладились в полном или неполном одиночестве. Если наслаждались, об этом информационные средства к вечеру сообщат: что и как, и что Они там сказали, окруженные или неокруженные деятелями искусства. Вот мы уже и в зале. Идем, вроде в похоронной процессии: медленно и монотонно. Картина небольшая. Ее издалека и не разглядеть. Маршрут движения по залу, наверное, традиционный: вдоль одной стены, поворот, и назад, вдоль другой. Вот там , на повороте, и расположили картину. Она под бронированным стеклом. И растояние до нее остается достаточно приличное, не плохо бы иметь театральный бинокль. Но где его было взять, если бы даже удалось раньше догадаться.То ли поворот неудачный, то ли картину как-то не так повесили, то ли просто лучше нельзя, но пока ищешь фокус - уже удаляется картина, гораздо быстрее, чем приближалась. Крутишь шеей, но это мало помагает. Заметил только блики, наверное, от неудачного освещения, вместо обворожительной, как говорят, улыбки. Репродукции мне гораздо больше нравились. Конечно без очарования. - Ну, это же не подлинник. Действительно не подлинник. Ну а что теперь о подлиннике рассказать, если спросят. И не поругаешь, и не повозмущаешься: кто ты такой, ты даже не знаешь, что такое Наar Wasser. Пока ты собирался идти, но еще не пошел, одно дело, но если ты уже осуществил свое желание, свои намерения, ты уже был тут, ты должен был что-то понять, что-то увидеть, что-то унести, а иначе зачем ты был тут.
   На улице вроде приятней, может быть потому, что сквозь тучи проглядывает хоть и не теплое, но ласковое солнце.
  -- Ну, как тебе...?- спрашиваю у Володи.
  -- Давай лучше по пиву, - немного помолчав, говорит он.
   Мы очень проголодались и промерзли. Взяли по бутылочке пива в какой-то ближайшей забегаловке, очень контрастирующей с самим словом "искусство", и что-то пирожковое, кажется, котлеты в тесте. После пива, немного повеселев и согревшись, можно и в обратный путь. А что мы хотели, что мы искали, какого еще такого восторга или удивления нам надо было? Просто почтили память Великого Леонардо, он, несомненно, заслужил этой толпы и не только благодаря кисти. Ведь он один из Сынов Божьих, но, уверяю вас, такие выставки никоим образом не сближают зрителя и творца. Но почему же запомнилась эта выставка, это социалистическое мероприятие, направленное на выстраивание зрительских симпатий, нужных симпатий; но мероприятие, сделанное без души и сердца, сделанное людьми тоже не знающими что такое Наar Wasser. А потому, что и приближение к великому искусству приятней совершать с нравящимися тебе людьми, людьми, по твоей мерке масштабными. Конечно, по мировым меркам, не такого масштаба как Леонардо да Винчи. А сколько признанных, но очень далеких от этого масштаба? А сколько достойных и не признанных? Почему так? Как в той притче о посещении королем одного из двух великих художников, которого звали, например, Гойя. -А как звали другого? - спрашивают у рассказчика - Не помним, - отвечает, - король не успел к нему зайти.
   Советские цари не очень-то могли замечать кого-то достойного. Разве только тогда, когда нужно было делать бомбу. А потом началась такая катавасия, что нужно было только выживать.
   Но для меня этот человек всегда был очень интересен. Он никогда не делал ни мне, ни кому другому никаких замечаний. А если и давал кому-нибудь советы, то только по просьбе. И если правдиво утверждение, что люди отличаются друг от друга как электронно-вычислительные машины разных поколений, то, несомненно, он был из поколения идущего впереди.
  -- А как ты учился в школе? - спросил я его как-то.
  -- Школу закончил с золотой медалью.
  -- А в институте? - продолжал допытываться я.
  -- У меня диплом с отличием.
   И я знаю, что это было в то время, когда золотые медали были наивысшей пробы. Он, инженер -шахтостроитель стал самоучкой - электронщиком. У него были вполне солидные связи, что бы не узнал нового о нем, все новые возможности: брат - олимпийский чемпион, муж сестры - директор шахты. Я больше не знал людей с такими неиспользованными возможностями.
   Когда я бывал у него на работе, то часто видел, как то одни, то другие о чем-то у него спрашивают. - Обгонят ведь, - сказал я ему. -Я знаю, - ответил он. Я понимал спрашивающих. Ни у кого я не получал такой полной и профессиональной консультации, как у Володи.
   Я позвонил полгода назад. Вообще, звонил всегда я ему. Он не очень интересовался моей персоной. Может быть, в этом виновата все та же Наar Wasser, или что-то еще. Мы не всегда, а вернее никогда не производим такого впечатления, как хочется. Впечатление само по себе, а ты сам по себе.
  -- Вы опоздали, уже год прошел, как его не стало.
   Удалось ли ему сказать то слово в науке, которое пробудит интерес и к нему у потомков, я не знаю. Я не специалист в той области, которой он занимался. Но я очень хотел бы думать, что все - таки удалось.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   СОБАКИ
  
  
   Мы всей семьей вернулись из кино: отец, мать, сестра и я, мальчишка двенадцати лет. Наш пес Булат, почему-то не встретил нас ни радостным лаем, ни почтительным вилянием хвоста. В его виде только настороженное ожидание. Пес смотрит то на свою миску, полную супа, то на нас. Почему он не съел суп? И тут мы вспоминаем, что уходя, не сказали ему: "возьми". А не сказали мы ему этого потому, что суп был горячий, и мы боялись, что он обожжется. Значит, часа три пес послушно ждал положенной команды. "Какая послушная собака!" - подумал я тогда. Это была не просто собака, это был мой друг, с которым я с удовольствием бегал, играл и даже устраивал кулачные бои. В меховых рукавицах, обшитых материей. В Якутске тогда все военные зимой получали такие с обмундированием. Мы боксировали по-настоящему. Бывало, мне удавался аперкот и пес летел кувырком, но тут же, как ни в чем не бывало, принимал боевую стойку и вновь бросался на противника. Своим противником, по неписаным правилам, он считал эту самую рукавицу, время от времени его сражавшую. Реваншем со стороны пса, а вернее его окончательной победой, было - сорвать эту рукавицу с руки мальчишки. Когда ему удавалось, он захватывал "врага" пастью, стараясь сорвать его с руки друга, не причиняя ему при этом не малейшего вреда. И если это не удавалось он бросался в новую атаку, с каждым разом все сильней и сильней сжимая пасть, уже так, что его зубы, прокусив парусину, сжимали сам кулак. И так до тех пор, пока ему наконец не удавалось захватить рукавицу так, что от испуга кулак невольно разжимался, и пес уносился прочь с сорванной рукавицей. Он возвращался гордой походкой, подходя к мальчику почти вплотную, и отдавал ему оставшиеся от рукавицы лохмотья: своего врага, а значит и врага своего друга, вдруг вставшего между ними. Ни в одном из таких боев я не был даже слегка поцарапан. "Какая послушная, умная и добрая собака" - не раз думал я.
   В своей юности пес был еще добрей и общительней. Как-то он стал заигрывать с кошкой, у которой были котята, и она располосовала ему морду от глаз до самого кончика носа. Кровь мгновенно выступила полосами. Пес на мгновение замер, что позволило кошке убежать. Совсем не понимая: за что это, и сначала совсем не ощущая боли, он только потом жалобно завизжал, рыдая по-собачьи. И с тех пор не стало покоя в округе кошкам. То одну загрыз, то другую. То и дело жалуются их хозяева. Делал он это безжалостно: бросок, укус за зад, хруст, и кошка, обреченная на смерть, отброшена в сторону. А Булат, как ни в чем не бывало, продолжает свой путь. Если где-то поблизости замечена кошка - на поводок и домой, подальше от греха.
   Иду как-то около нашего двора: сидит Булат и на меня никакого внимания, что за чудо? Гляжу, на телеграфном столбе, испуганная до смерти, кошка. Я его за ошейник, и домой. Привязываю. Была у меня плеть. Я ее сделал, чтобы научиться стрелять плетью: махнешь слегка и щелчок. Хорошая плеть - это страшное оружие. Плетью можно и захватить и опрокинуть, и травмировать, и даже убить. Мальчик, конечно, не был таким профессионалом, но уже умел бить так, чтобы не попасть в глаз или в нос. Привязываю Булата и, отойдя на несколько шагов, бью его плетью: раз, два, три... Он не огрызается, только с безразличием старается отвернуть морду. Он понимает, что это казнь, а во время казни возражений не предусмотрено . Мальчику уже жаль собаку, он и бьет ее лишь для того, чтобы отучить от такой охоты. А то убьет же, или отравит его кто-нибудь.
  -- Ну, будешь еще?
   Собака отвязана и отпущена. Сажусь делать уроки. И вот за окном, хорошо знакомое повизгивание. Булат с хитрецой смотрит в окно, перед ним убитая кошка, та самая, которая сидела на столбе. "Ты понимаешь, - как будто говорит его взгляд, - кошки это мое личное дело, и тебя они не касаются: бей не бей, хоть убей меня". Утром, бывало, Булат появлялся весь в пуху и перьях, радостный и довольный, виляя хвостом и повизгивая. Как бы говоря мне, что у него охота удалась: " Я бы и тебе принес кусочек курочки, но ты не охотник, вдруг тебе это не понравиться и ты начнешь опять драться". Он не обижался на меня, он, может быть считал меня тоже зависимым, так как понимал: главный хозяин в мире - мой отец.
   Мы уезжали в отпуск. Отец отдал Булата на это время какому - то сотруднику, охотнику. Тот брал Булата без охоты. А когда мы вернулись, не хотел отдавать. Но мы, дети, настояли и когда вели Булата домой, вынуждены были часто останавливаться, так как Булат то и дело тянул нас назад, где он, верно, очень привык. Пес оказался прекрасным охотником. Потомок самки-утятницы, медалистки и бегового пса. Ростом он уступал гончим, но своим бегом поражал даже видавших разных собак специалистов-собаководов. Он не бежал, а летел, вроде и не отталкиваясь от земли. Правда, он стремглав носился не только за добычей, но и унося ноги. То ли от недостатка смелости, то ли соизмеряя соотношение сил. Временный его хозяин рассказывал, что когда он взял его на первую охоту, никак не мог затянуть его в лодку, пришлось оставить в поселке.
  -- Отплыли мы на лодке, а тут на берегу откуда ни возьмись якутские собаки: высокие, худосочные, все выше Булата. Взяли его в кольцо, отрезав от воды. Мы перестали грести, смотрим: разорвут же. Кольцо сжимается. Вдруг Булат подныривает под одну из собак, кусает между ног и уже несется к обрыву. Видно, как расстояние между Булатом и преследователями заметно увеличивается. Но вот обрывистый берег. Булат замер на мгновение, обернулся и полетел с обрыва в воду - и к лодке. Я его затащил в лодку: скулит, жалуется. Но лучшего охотника я не встречал - завершил он свой рассказ. - И нюхом. И бегом. Куда бы, утка не упала, как бы быстро не убегал заяц.
   Прошло два года, и мы переезжаем на новое место жительства. А из Якутска только самолетом можно было долететь. Булата решили не брать: собаки часто в самолете сходили с ума. Охотник вторично взять Булата отказался; так как прошло время и собака может уже не подчиниться ему как хозяину. Булат ложился под колеса автомобиля, мешая водителю везти нас в аэропорт. Он понимал, что это навсегда. Нам всем хотелось плакать, но взрослых уговорить не удалось.. Больше о Булате мы ничего не слышали. Отец, конечно, кого - то просил, чтобы о нем позаботились: он тоже очень любил Булата, но вряд ли просьбы были выполнены.
   На новом месте жительства мы взяли другую собаку, самку, и назвали ее Дезькой, в честь сибирской лайки, безответной любви Булата. Но скоро начался трагический период в нашей жизни. Ушел из жизни отец, покончив с собой. Но не могу назвать его самоубийцей, его загнали в угол. В 52 году это вряд ли было редкостью. Мы сразу стали изгоями. Соседи с трудом замечали нас, приятели делали вид, что куда -то спешат. Мы понимали и тогда, что никто не хочет быть тоже загнан в угол. Но люди при этом, как и всегда, были разными. Заболела мать, что - то случилось с Дезькой. Все взрослые говорили, что она взбесилась. Вызвали собачников. Но они приехали без сачка и щипцов, и мне в 14 лет пришлось прибить собаку поленом, свою собаку, хотя и не бывшую моим другом.
   Я, в то время, мог поленом убить не только собаку. Нас переселили из квартиры в маленькую комнатушку. Хозяйка семьи, вселившейся в квартиру, выбросила наши дрова из сарая на улицу. Мать, доведенная до отчаяния, жаловалась мне. А кому она могла пожаловаться еще? Я сказал, что убью Черчелиту, так мы ее прозвали. Это, несомненно, дошло до нее. Я не знаю, верила ли она в мое обещание, но когда я был в подъезде, она туда даже носа не показывала. Как-то стою один, проходит мимо меня ее муж, майор или подполковник милиции и говорит: "Зачем тебе это, зачем тебе портить свою жизнь?", и не ожидая моих возражений, пошел на второй этаж. Он сказал это простым голосом, в этом голосе не было ни угрозы, ни нравоучения, только желание помочь мне. А, может быть, мне так показалось. Он как бы освободил меня от моей клятвы, данной самому себе.. Я перестал торчать в подъезде с угрожающим видом, а потом вскоре мы уехали к родственникам матери в Харьков. Я не знаю, что могло случиться окажись я с этой самой Черчелитой один на один, смог бы я бросится к поленнице дров? Сейчас мне кажется, что вероятнее всего, нет. Но что-то бы я сделал, и чем бы все это могло кончиться, я не знаю. Знаю только, что на всю жизнь я сохранил гнетущее воспоминание и об оставленном Булате, и об убитой Дезьке.
   Если бы тот мальчик мог предвидеть последующие события, что бы он постарался переменить. Убедить отца взять Булата с собой? Не забирать его от охотника? Не убивать Дезьку? У этого мальчика и потом, когда он вырос, больше никогда не было собак. И сейчас нет ответа на все эти вопросы у совсем уже немолодого человека, прекрасно знающего, что истинная дружба между собакой и ее хозяином, несомненно, существует.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ВАГОННЫЙ РАЗГОВОР
  
   Есть возраст, в котором мы любим дорогу. Не всякую, а только если с комфортом, в хорошей компании и по хорошему поводу, и не очень долгую. Поезд идет в Москву. Вагон купейный, мой попутчик - интеллигентный человек средних лет, с хорошим цветом лица, аккуратно выбритый, в хорошем костюме. Познакомились, разговорились. Возраста мы примерно одного. Он чуть старше и у него уже почти взрослая дочь , учится в университете и он в ней души не чает. И по всему видно, что она тоже производит на окружающих такое же приятное впечатление, как ее отец. Я говорю ему, что хорошо, когда ты еще полон сил и у тебя уже взрослая любимая дочь.
  -- "Да, хорошо, но еще не так давно я думал, что мне до этого не дожить.
  -- Да что Вы.!
  -- Стал я ощущать какой- то дискомфорт, причем очень резко обостряющийся. Так, в общем, даже точно описать свое самочувствие затруднительно. Сказать, что голова кружится так нет. Сказать что болит - тоже неправда. Врачи в своих вопросах используют именно эти симптомы. При этом и анализы все в норме, давление не повышенное, не пониженное, по виду на больного тоже вроде не похож. Хожу по врачам. Рецепты, анализы. Флюорографии разные - все в норме. А мне все хуже и хуже. Иду по улице и вдруг чувствую, что сейчас упаду. Как будто штепсель из розетки выдернули. И все куда-то проваливается, или я куда-то начинаю проваливаться. Я к забору, или к стене, чтобы падая за что-то держаться, чтобы не рухнуть.
   О здоровье можно послушать - это и тебе, и твоим близким может пригодиться. Тем более, когда бывший больной перед тобой и совершенно здоров.
  -- С кем не разговариваю, - никто меня не понимает. Я считаю себя человеком достаточно образованным, чтобы с врачом о своем состоянии поговорить. Но никто меня не понимает. Тогда стал я все свои состояния записывать, скрупулезно и как можно точней. Время, то-то, то-то и то-то. И так уже толстая тетрадь уже почти заполнена, а сдвигов никаких. Все хуже и хуже. Причем поймать момент, когда совсем худо, вместе с врачами не удается. И это попробуйте, и это попробуйте. А я временами, просто чувствую приближение смерти. Уже и руки и ноги холодеют, при этом никак не могу найти причину. Не болит ничего, не дергается, судорог никаких нет. Опять анализы, опять лекарства. Но знаете, порой кажется, что сразу после лекарств, еще хуже становится. Вобщем, собрался умирать. Скорую помощь вызываю и вызываю. Пока они приедут, меня вроде чуть-чуть отпустило. Посидят поспрашивают, укольчик сделают и уедут. Ну я усну. А время летит. Чувствую как -то ночью, что умру. Позвал детей, простился, остался с женой. Она говорит: "Давай скорую вызовем!" - "Да что толку?- отвечаю, -да и не удобно уже." - "Жизнь одна", - она отвечает. Приехали, а и я правда умираю, сердце что-ли останавливается. С давлением что-то творится. Стали они бороться за мою жизнь. Вроде вытянули. Спрашивают: " В больницу забирать? Вам надо на обследование!" А меня вроде чуть-чуть попустило: тепло к рукам и ногам вернулось и чувствую, что смерть отступила. Надолго ли, не знаю, но по своим ощущением чувствую, что до следующей ночи не умру. "Нет, - говорю, - мне лучше стало". -" Как хотите, но на обследование Вам обязательно нужно! Вот там-то есть врач, в нашем городе - один из лучших специалистов как невропатолог. Обратитесь к нему". Да меня кто только не смотрел и невропатологи: и не невропатологи. Думаю: "Наверно психику подозревают". А я чувствую, с психикой у меня все: окей!. Ну деваться некуда. Больница недалеко, побрел утром. Иду так, чтобы сзади стена была. Притопал. Сидит за столом немолодая женщина. Я ей все коротко. А потом говорю: " Я, вообще, человек педантичный: все записываю. Вы полистайте, посмотрите, а я завтра к вам прийду: во-первых, если можно, а во- вторых, если не умру". "Хорошо, - говорит, и берет мою тетрадку, больничная карта у нее, - до завтра". Прихожу на следующий день. Улыбается: "Вылечу я Вас, но, конечно не совсем, сильно запустили. Но работать вы будете. Сильное истощение нервной системы, надеюсь, без патологии". Назначила какие-то уколы, обязательное меню и на неделю больничный. "Но, - говорит - если без особых нагрузок, на работу можно и раньше". Какие там нагрузки - мысли только на одном сосредоточены. Вобщем через три дня пошел я на работу, один день пропустил, через неделю уже ходил, не боясь приступов. А через месяц вообще забыл, что они были. Представляете, десятки врачей, и даже не знаю, что было бы, если бы не встретился мне этот.
  -- Да, специалистов очень мало, - замечаю я.
  -- Как и в школе, сколько сильных учеников в каждом классе: один, два. Я имею ввиду конкретный предмет.
  -- Правда, по разным предметам это не всегда одни и те же, и не всегда потому, что их обгоняют по настоящему.
  -- Да это так, может и поэтому так мало хороших специалистов.
   Мы с ним во многом совпадаем, но пока говорим абстрактно. Мы из одного города и, хоть он явно не горняк, но все же, кто знает, вдруг натолкнемся на общих знакомых в качестве примера. Я благодарный слушатель. Мне, действительно, интересно. С детства помню, как в какой-то сказке мудреца спрашивают: "Какая дорога самая короткая?" - а ответ простой: - "Знакомая!" - "А что сокращает дорогу?" - следует вопрос. - "Беседа!" Да я неоднократно убеждался в этом. Правда есть и такие, которые сокращают дорогу совсем другими способами. Но для меня беседа с интересным собеседником - самый подходящий способ для этого. Правда, в данном случае я слушатель. В данном случае, право, ничего подобного не вспоминается. Чего- то такого , чтобы в унисон. Менять тему не всегда хорошо, интерес должен быть обоюдным. Принесли чай, мы чем - то перекусили, продолжая беседу.
  
  -- Да, да, - продолжает он. Моя дочь, не с первого класса, конечно, но училась без особого усердия. Надо выучить - выучила, но так, чтобы действительно с интересом - этого нет. Оценки нормальные - четверки, иногда пятерки. Но это все же что-то не то. Ни к одному предмету. У меня по различным направлениям всегда столько пристрастий было: и это хочу узнать, а это как, а у нее ни к чему. Нужно, чтобы глаз горел. Я и так, я и этак, и задачи с ней решаю и стихи учу. Ничего не получается. Ну что сделаешь? "Да ладно, - думаю, - девочка, зачем ей это?" А там, глядишь, в какой-то профессии этот огонек, может быть, появится. Вот подходит десятый класс. Смотрю, больше стала заниматься. Уже ночь, а она за книгами, что-то пишет. "Что-то много вам задавать стали" -говорю. - " Да нет, - говорит - я хочу кое-какие задачи порешать". - "Чего это?" - спрашиваю. -"А я в университет буду поступать" - "Прямо в университет?" - "Да!" Задачки, конечно, не все сдаются, но все же понемногу прогрессирует в процессе выгрызания научных знаний. На вступительных экзаменах по физике двойку получила. Расспрашиваю ее: как она отвечала, что за задача, как решила? Двойкой, конечно и не пахнет. Ну, неуверенность, шатания наблюдаются, формулировки шалят. Но я доказывать несправедливость не пошел. Не мальчик, в армию не надо. Пусть получше знания закрепит - учиться будет легче, главное, чтобы желание не пропадало. - "Папа, - говорит - репетитора надо нанять. Надо, значит надо. Но где же взять такого репетитора, чтоб не просто там задачки стандартные порешать, или, как еще бывает, для "галочки", чтобы на неточность формулировок на экзаменах внимания не обращали. А чтобы код помог раскрыть, дал бы золотой ключик. Как музыканты говорят: "Руку поставил". На самом деле ставится шестое чувство. Посоветовали мне одну учительницу на пенсии: хорошая, говорят, учительница, просто замечательная. Прихожу, смотрю, старушка какая-то неклебистая, в кофточке - один рукав короче другого. Руки, вроде одинаковые, а рукава - разные. Нет, чистенькая, но с нерасполагающим видом. "Да, - думаю, - это как раз то, что не нужно". Думаю, а она говорит: " Я вообще-то репетиторством не занимаюсь -дело это неблагодарное; а если берусь, то только за хорошую ставку". "Ну, - думаю - знакомая песня" "Если, - говорит мне ребенок нравится, то я берусь, а если нет - нет. Я Вам ничего обещать не могу". С одной стороны правильные условия, можно всегда отказаться, а с другой -многие такое говорят. Стоимость меня не волнует, человек я обеспеченный, "Ладно, - думаю, - все равно ничего другого подходящего нет , и мы тоже всегда можем отказаться". - " За какой срок надо заплатить?" - спрашиваю. -" Да можете вообще пока не платить, устроим друг друга - тогда" Это располагает. Вытащил я деньги, отсчитал за месяц сколько положено, и положил на тумбочку. - " Труд должен быть оплачен, все равно, понравимся или нет". Проходит несколько дней. Дочь мне: "Папа, сделай мне полочку, чтобы то-то и то-то". Нет проблем. "Папа, вот такой-то блокнотик купи". Купил. Меняется дочка прямо на глазах. Аккуратность появилась. Сразу находит то , что ей надо. Что- то декламирует. На магнитофон запишет себя, а потом слушает. На карточки формулы записывает: на одной стороне вопрос, на другой формула. Прочитала вопрос, формулу посмотрела. И так несколько раз в день. А перед сном и утром - обязательно. Смотрю, листает свои карточки все быстрей и быстрей. Бывает, вообще их не переворачивае.т. Проходит две недели, звоню: . "Здравствуйте!" - "Здравствуйте!" - "Ну, Вы определились?" - " Старательная девочка!" -"Значит по рукам?" - "По рукам!" - "До свидания!" - "До свидания!" Передал я дочкой деньги за весь срок обучения. Не знаю как мы ей, а она для нас родным человеком стала и очень дорогим. Бывает же так? А с виду так никогда не скажешь. Через год сдала дочь на все пятерки. И учится сейчас и играючи, и с интересом. Кружки, турпоходы, самодеятельность и пятерки, пятерки. Я не нарадуюсь. О таком можно только мечтать. Я ей прямо любуюсь. Одно огорчение - все меньше возможности поговорить. На разные темы. Моя дочь для меня - лучшая собеседница. Иногда даже думаю, откуда столько мудрости и такта? Вот еду сейчас в Москву, а ее дома не было, в походе. Приеду, у нее какой-то слет.
   Я тоже уже любуюсь его дочерью, она мне тоже нравится, хотя совсем ничего не сказано ни о ее внешности, ни о ее привычках, Но я ею любуюсь по - другому: я человек женатый, у меня сын в первый класс пошел, и мне хочется, чтобы и у него огонек к науке загорелся. И я, как бы уже заботясь о дочери своего попутчика, говорю: "Походы, компании - это не всегда безопасно". Я сам занимался туризмом, альпинизмом, вспомнились различные истории, о которых начинающему туристу знать не вредно. И сразу понял, что сделал это напрасно, вроде холодок пробежал между нами. "Нет, нет это ей не угрожает!" И так сказал, даже категорично. Может быть, не так понял меня мой попутчик. А я было подумал телефонами с ним обменяться. Мне очень понравился мой собеседник, правда, может быть, это вовсе не входило в его планы. Мы вскоре стали укладываться спать. А утром вежливо простились навсегда, когда поезд привез нас в Москву.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   МИША БАРИНОВ
  
   Ему я всегда проигрывал в преферанс. И было это уже тогда, когда я проигрывал далеко не всем. Уже мог подбирать себе компанию, кое-что уже умел. Но есть такие противники, которые и в честной игре всегда сильнее тебя. Это можно объяснять по разному. Но в любом случае, правильные объяснения или нет - причина этого всегда не одна.
   Вот бывает: пройдет только первая сдача, а ты уже жалеешь, что сел. И, как правило, не напрасно. Отчего это? Говорят: первый блин комом, а тут этот блин становится просто определяющим. Не знаю, может такое бывает не у всех, но у меня так: появилось какое-то предчуствие, конечно, мандраж, и пошло поехало - полез в гору. Вообще, я не из тех игроков, которым прет, но бывает, что идет карта не просто сносная, а самая даже хорошая; а бывает: с каждой сдачей все хуже и хуже. Есть в этом что-то фатальное, может быть потому, что карты и гадальными могут быть? Есть такая присказка: "не везет в карты - повезет в любви!" А у меня, например, наоборот: если на любовном фронте тишь да гладь пусть даже не благодать, то и карты у меня на руках светлых мастей. А светлая масть в префферансе всегда препочтительней, она и при торговле сильней. Только на одном цвете, при одинаковом везении можно выиграть. Но от любви это точно как-то зависит. Да и как оно может не зависеть, если от этого зависит твое настроение. А настроение от многого зависит, даже от твоего внешнего вида, и, конечно, от внешнего вида твоих партнеров. Вернее, от того впечатления, которое создается от созерцания партнеров.
   Михаил всегда пребывал в накрахмаленной рубашке, тщательно выглаженном костюме и прекрасных штиблетах. Шевелюра цвета колосящейся пшеницы заставляла любоваться им. Его, на первый взгляд, неброское лицо, почему-то тоже распологало к любованию во время общения с ним. Выделяющийся из толпы и производящий очень приятное впечатление. Может быть, все объяснялось уверенностью в себе молодого, здорового, обеспеченного человека, который на вопрос о его знакомой девушке, с которой только что говорил, случайно встретившись на улице, всегда отвечал: "Она меня любит!" Кто-то сказал ему как-то: "Тебя, что все любят?". И он совершенно спокойно, не нагло, но вполне уверенно, ответил: "Что поделаешь!" Говорил он мягко, без нажима, с каким-то даже сожалением в голосе, и можно было подумать, что он этим даже чуть утомлен. Это не казалось неправдой, хвастовством, бравадой, и даже шуткой; наоборот, подтверждалось и выражением лица собеседницы и наклоном ее головы, и ее походкой, и даже стуком ее удаляющихся каблучков. Садясь с ним играть, я всегда был почти уверен, что мне опять не повезет, но все равно садился. Кто играл - знает, что "отец бил сына не за то, что проиграл, а за то, что отыгрывался". Однажды, его жена уехала к родственникам, и он позвал нас расписать пулю к себе домой.. Когда мы зашли в его квартиру и включили свет, по стенам комнаты в разные стороны понеслись полчища тараканов, даже вроде создавая слышимое шуршание. До этого я никогда не думал, что может такое быть в жилой квартире. Да и вообще не предполагал, что такое бывает. Я был ошарашен. "Где же он хранит свою одежду?" - подумал я обалдело, и спросил его: "Ты что, их разводишь?" Он ничего не ответил. Не оказалось под рукой фразы, подобной фразе: "Она меня любит!" Было видно, что он недоволен моим вопросом, своими тараканами и самим собой. И это была единственная игра с ним в преферанс, когда он проиграл мне.
  
  
  
   Когда была война
   (Очерк воспоминаний)
  
   С.А. Немлихер
  
   "Рано утром на рассвете,
   Когда мирно спали дети,
   Гитлер дал войскам приказ,
   И послал солдат немецких
   Против всех людей советских,
   Это значит против нас".
   Сергей Михалков
  
   Мы жили тогда в уютном деревянном городе Архангельске. Тротуары были тоже деревянные, дощатые. Помню, как-то каталась на трехколесном велосипедике, и переднее колесо провалилось в щель между досками. Стукнулась лбом о руль и пришла домой с большой шишкой, мне к ней прикладывали пятаки. Началось лето с белыми ночами, и когда нас вечером укладывали спать, мы уговаривали взрослых: "еще совсем светло и спать не хочется". После 22 июня все изменилось, потемнело. Дома выкрасили в черный цвет, окна завесили черными бумажными шторами. Всем выдали противогазы. Странно, и взрослым и детям их подбирали по размеру. Когда мы их примеряли, дышать было очень трудно. Носили их в брезентовых сумках через плечо.
   Но пользоваться противогазами не пришлось, так как немцы химического оружия не применяли. И вот на мирную и такую счастливую, как нам тогда казалось, жизнь навалилась эта страшная война. Мне было пять с половиной лет, а брату три года. Взрослые стали серьезными и суровыми. Мне кажется, что улыбки исчезли. Радио все время включено, вести с фронта. Киев и Минск, Москва и Ленинград. Взрослые только об этом говорят. Но какие фильмы появились, какие песни:
   "Так так-так" говорит пулеметчик,
   - так так-так" говорит пулемет";
  
   "Смелого пуля боится,
   Смелого штык не берет!"
  
   "Мы не дрогнем в бою за столицу свою,
   Нам родная Москва дорога!"
  
   "Приеду весною, ворота открою,
   Ты со мною, я с тобою
   неразлучны навек!
   В тоске и тревоге не стой на пороге
   Я вернусь, когда растает снег!"
  
  
   Перед каждым фильмом показывали хронику с фронта. Когда разбили немцев под Москвой, показывали освобожденные деревни и поселки. Что они там натворили! С виселиц снимали повешенных, раскапывали могилы с замученными и расстрелянными. Рыдания родных и близких слышны были всей стране. И герои, какие герои! Зоя Космодемьянская: "Почему Вы плачете? Мне совсем не страшно умирать, товарищи! Это же счастье - умереть за свой народ!" Фотография в газете: мертвая, снятая с петли, а лицо спокойное, прекрасное, как будто спит, и такое юное. Как тяжело, страшно было на нее смотреть, и ведь мы были в советском тылу, а те люди, которые были там, в Петрищево! А Виктор Гастелло, Александр Матросов, 28 героев - панфиловцев: "Велика Россия, а отступать некуда, - позади Москва!" В хронике показывали, как молодые ребята, еще не кончившие школу, осаждали военкоматы, райкомы комсомола, требуя, чтобы их взяли на фронт. "Мальчики, постарайтесь вернуться назад!";
   "Мальчишки, мальчишки, вы первыми
   Ринулись в бой!
   Мальчишки, мальчишки
   Вас мало вернулось домой..."
  
   И девочки не отставали. Моим ровесникам было тогда по шесть лет. Это возраст, когда человек особенно остро впитывает все впечатления бытия, когда складываются основы его мировоззрения.
   И наша беда (а, может быть, счастье?), что это были суровые годы войны. В сорок втором году город сильно бомбили. Ночью мама будит нас. Пронзительный вой сирены, по радио: "Граждане, воздушная тревога! Всем спуститься в бомбоубежище!" Я так дрожу, что мама с трудом меня одевает. А маленький братик прыгает и радостно кричит: "Воздушная тревога! Воздушная тревога!" В бомбоубежище малыши бегали и играли, пока сон их не сморит. Город бомбили зажигательными бомбами. Бросали и фугасные, но сравнительно редко. И вот: Граждане, отбой воздушной тревоги1" Какая радость! Выходим из бомбоубежища, и часто оказывается, что одна улица сгорела и еще много домов. Летом группу женщин с детьми вывезли от бомбежек в лес, за 30 километров от города. Мы ехали туда на санитарной машине ночью. Ночь была не белая , а настоящая, темная Вдруг налетели немецкие самолеты, и начали бросать какие-то особые ракеты. На фоне темного неба они рассыпались, превращаясь в сверкающие "люстры". Я первый раз увидела настоящий фейерверк. Это было так необыкновенно красиво, что я забыла о страхе. По широкому, освещенному полю бежала одна наша машина, но бомбить нас не стали. Наверное, ждали большой добычи. Мы благополучно доехали до леса. Потом вечерами и женщины, и дети выходили на край леса. Смотрели, как очень далеко, на горизонте, горит огромный костер. Языки пламени, казалось, поднимались до неба. Это горел Архангельск. Но паники взрослых я не помню. Наоборот, уверенность, что мы все равно победим. И мы, дети, это чувствовали.
   После Сталинграда бомбежки прекратились. Немцам было не до Архангельска. Кавказ, "Курская дуга", и наше наступление по всем фронтам. "Что такое: Was ist das? - Немцы драпают от нас". (Была такая песенка.). А по радио голос Левитана в передачах "В последний час". О городах, освобожденных нашими войсками. "Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!" И салюты, салюты из Москвы!
   В 43 году я пошла в первый класс. На большой перемене учительница всем детям насыпала в бумажные кулечки по две чайные ложки сахарного песка. Мы его тут же съедали. Какой он был вкусный! И люди вокруг стали спокойнее и увереннее. Когда в кино показывали, как наша артиллерия бьет их:
   "Из сотен тысяч батарей
   За слезы наших матерей,
   За нашу Родину
   Огонь! Огонь!",
   весь зал радостно вздыхал: "Катюши! Катюши!" Новые прекрасные песни, как много их было, и как они помогали и на фронте и в тылу. Их часто передавали по радио: "Соловьи", "В лесу прифронтовом", "В землянке", всех не перечислишь. И о Днепре:
  
   Ой, Днiпро! Днiпро!
   Ты широк, могуч,
   Над тобой летят журавли.
  
   Враг напал на нас,
   Мы с Днепра ушли
   Смертный бой гремел, как гроза.
   Ой, Днiпро! Днiпро!
   Ты течешь вдали,
   И волна твоя, как слеза.
  
   Из твоих стремнин
   Ворог воду пьет,
   Захлебнется он той водой!
   Славный час настал!
   Мы идем вперед
   И увидимся вновь с тобой!"
  
   Да, жестокие слова, но война шла на уничтожение. Ведь в начале войны Гитлер приказал сравнять Москву и Ленинград с землей, залить их водой, чтобы никто в так называемом "цивилизованном" мире и не вспоминал о них. И о том, что была такая великая страна "Россия". После Курской дуги уже никто не сомневался, что мы победим, ни враги, ни союзники. Ох уж эти союзники! Спасибо, конечно, за материальную помощь. И за то, что выжидали, чья возьмет, поддерживая тогда все-таки нас. Так как же у них хватает совести теперь врать новым поколениям, которые родились после войны, что победили фашизм они, а Советский Союз был только жертвой. А если и были у нас какие-то победы, то это мол мороз и вообще непредвиденные погодные условия. Но мы-то, даже дети войны, все помним. Главное, конечно, Божья воля. А Бог имеет привычку помогать тем, кто "Душу свою положит за други своя"! В апреле 44-го года мы переехали в Ростов- на-Дону. Город большой, каменные дома, но многие из них стали развалинами, с зияющими дырами вместо окон. А кругом радостная, ликующая весна. Весь город окутан благоуханием цветущей белой акации, свежей и чистой. Как много ее было и, как она пахла! В других городах и годах я уже никогда не видела такого обилия белой акации. А если и попадалась, то совсем не белоснежная и почему-то не пахла. Город недавно освободили, но школы уже работали во всю. Я даже успела поучиться в первом классе. В оккупации людям жилось намного труднее, сравнительно с Архангельском. Дети в школе были очень бедно одеты , просто в лохмотьях. Тетрадей не было, писали на газетных листах. Но учились все усердно и ответственно. Ведь только хорошей учебой мы тоже приближали победу. Уже во втором классе я услышала новую песню "Офицерский вальс":
  
   "Ночь коротка, спят облака.
   И лежит у меня на погоне
   Незнакомая Ваша рука".
  
   Шли последние месяцы войны. Я, как и все, знала, что она скоро кончится. Но это казалось каким-то невозможным счастьем. Война, война, война, как долго она была! "все для фронта, все для победы!". Весь народ напрягался из последних сил., и тяжесть эта стала какой-то хронической.
  
   "Утро зовет, снова в поход!"
  
   Опять бои, бои - до победы. И они опять будут погибать, такие молодые, такие красивые.,
  
   "Не долюбив,
   не докурив последней папиросы".
  
   Как жалко, жалко до слез! Вскоре после войны мне попалась маленькая книжка. Про любовь: Середина войны. Она дочь генерала, он - адъютант ее отца. Несколько очень редких и очень коротких встреч, когда он по делу приезжал с фронта в Москву. Такое стремление друг к другу, которое, наверное, только и бывает во время войны; но поговорить наедине не пришлось. а может быть, он не решился. Он все время рвется на передовую, чтобы воевать как все, без поблажек. И уже с передовой она получает его письмо, где сказано все.. Какое счастье и какая тревога! И она загадывает: "Если я сейчас включу радио и будет музыка, а не разговор, то он вернется живой". С замиранием сердца включает: звучит 6-ая симфония Чайковского. Я тогда не знала, что такое симфония, но название запомнила. И вот она слушает музыку, а в это самое время его убивают в бою. Как же так? Ведь она загадала, что если музыка... А называлась книжка "Мы еще встретимся!" Это были слова из его письма. Уже взрослой я слушала эту симфонию: Прекрасная, светлая мелодия любви и ожидания счастья обрывается, гибнет под ударами судьбы. И мне стало понятно: Ведь в той книжке дочка генерала услышала "Реквием", который и был ответом на ее вопрос. "И слова "мы еще встретимся !" полны глубокого смысла (для верующего человека). Сколько девушек прожили потом всю жизнь без любимых! Иногда услышишь по телевизору:
  
   "Будем кружить, петь и дружить.
   Танцевать я совсем разучился
   И прошу вас меня извинить", и "сердцу станет так тепло".
  
   Теперь это называется "Случайный вальс", и поют почему-то:
  
   И лежит у меня на ладони
   Незнакомая Ваша рука".
  
   Как будто обыденная, одна из многих, встреча. То-ли в доме отдыха, то-ли в турпоходе. Ни печали, ни трагедии войны. Обидно. Когда по телевизору показывают хронику военных лет, не пропускайте этих фильмов, пожалуйста! Вот солдаты сидят на привале в прифронтовом лесу. Слушают концерт артистов из Москвы. Это настоящие, живые солдаты! Посмотрите на их лица, они вам не соврут. А после этой съемки многие из них будут убиты в первом же бою. И. Козловский тогда пел с ансамблем "Александрова":
  
   "Так пусть же радость первых встреч
   Нам светит в трудный час!
   А коль придется в землю лечь,
   Так это ж только раз.
  
   Но пусть и смерть в огне, в дыму
   Бойца не устрашит,
   И что положено кому,
   Пусть каждый совершит!"
  
   Как он пел эти слова! Это незабываемо. А люди в тылу, которые на заводах делают самолеты, танки, снаряды, работают непрерывно, ночуют в цеху. Домой ехать некогда. Женщины, старики и подростки. В конце 42 года мы уже по выпуску оружия перегнали "великий "рейх". Без героев тыла мы бы тоже не победили. Я говорю мы. Да, мы были дети, мы не воевали, не работали на заводах. Но каждый чувствовал себя частицей великого народа, который встал как один. Какие были времена! Страшные потери, гибель людей. Но единение всех.: "Жила бы страна родная, и нету иных забот". Много разных национальностей, но народ один и страна одна. "И всем нужна одна победа!" О какой жизни все тогда мечтали! Ведь после такой войны, Великой Отечественной и победоносной, жизнь должна была стать прекрасной. А стала ли? Что каждый из нас сделал для того, чтобы не оскорбить памяти людей, отдавших свои прекрасные жизни за то, чтобы жили мы, жили вы, родившиеся после войны? Жили в свободной стране. В. Высоцкий пел, что каждый в ответе за все:
  
   "Парус, порвали парус!
   Каюсь! Каюсь! Каюсь!"
  
   Помню, лет двадцать назад в День Победы шла по улице, а навстречу очень старый ветеран войны. Вся грудь в орденах и медалях. А лицо совсем не радостное. В глазах вопрос: И вот за это мы, мои товарищи1? Мне хотелось подойти к нему, сказать: "Спасибо Вам! Простите нас!" но не решилась. У меня даже цветов не было, чтобы подарить ему.
   Мы, свидетели, не забудем никогда, пока живы. А новые поколения, молодежь? Неужели всем уже все равно? Но надежда умирает последней. И может быть кого-то из совсем молодых не оставят равнодушными эти светлые и грустные слова "Офицерского вальса":
  
   "В этом зале пустом
   Мы танцуем вдвоем.
   Так скажите хоть слово!
   Сам не знаю, о чем..."
  
  
  
  
   2006 год. С. Немлихер
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   70
  
  
   9
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"