Мои друзья, точнее сказать знакомые, меня разочаровали.
Я пишу - посредственно.
Вот что они сказали, если расшифровать их поведение, вот приговор, который они мне единогласно вынесли.
Все, кроме, разумеется, меня самого. Но ведь это не так, разрази меня гром!
Вот и "Южная история" неплохо вышла. Я владею пером. А оно владеет мной.
Я с удивлением почувствовал, что всех задело то, что я осмелился свои рассказы опубликовать, то есть претендую.
Во-первых, это не совсем так. А во-вторых, я же их публикую на свои кровные, так сказать "заработанные непосильным трудом".
А рассказы неплохие, ей-ей.
Но хватит размазывать и разнюнивать.
Вот сейчас возьму и опять напишу чего-нибудь назло вам всем.
Итак.
Моя очередная лапша (заголовок см. выше)
Охотно платим мы за всякое вино,
А мир?Цена ему - ячменное зерно.
"Окончив жизнь, куда уйдем?" Вина налей мне
И можешь уходить, - куда, мне все равно.
О. Хайям.
Автор предупреждает, что все действующие
лица вымышлены
и что консула Целлера Каллиста, получившего
консульство в конце первого века до н.э., вы не
найдете в списках первых и вторых консулов
древнего Рима,
также как не найдете в проскрипционных
списках времен Суллы имени
его отца Каллиста старшего.
Пару тысяч лет тому назад в Риме летом тоже бывала плохая погода.
Похоже, ее капризы вечны. По крайней мере, в последние несколько десятков тысячелетий. Не могу утверждать того же о погоде, например, в январе месяце миллион лет тому назад. Вы скажете: "Какой мог быть январь месяц миллион лет тому назад! Кто его отсчитывал?"
А Господь Бог на что?
Он сначала, наверное, все нарисовал, набросал эскиз, так сказать, дунул на него пару-другую раз, пока не разгорелось, и запустил свои часы. Теперь хочешь, не хочешь, приходится отсчитывать время. Сначала, думается, Господь сделал его циклическим. А потом, видя, что дело идет очень медленно, запустил его по прямой. Только вперед!
Так вот с тех пор и живем. Не успеешь оглядеться в суете и хлопотах, а уж пора отчаливать. Грустно, девица, сказал бы товарищ О. Бендер в желтых ботинках.
Что-то я заболтался с самого начала. Что же будет дальше?
Маркус Децим Корнелий с утра был не в настроении. На улице было сыро и холодно, хотя бы ты и житель вечного города. Дырявая ставня плохо защищала комнатушку от косых струек дождя, по ней гуляли холодные западные ветры. Павсаний совсем распустился и не слушается. С трудом прогнал его на базарный проулок, что у малого храма Юпитера, получить тессеру на хлеб. С рабами всегда так.
Недаром на днях у них с Ливией вышел спор в купальне по этому поводу.
- Не распускай раба своего, как говорит поэт. Если б я вела себя с ними также, как бы я управилась со своим десятком! А ты и с двумя не можешь разобраться.
Маркус поднялся со своего подобия топчана, сделал несколько упражнений, что-то вроде гимнастики, и невольно критически оглядел свое жилище. Еды почти не было. Несколько плетей лука, часть кочана черной капусты и пара лепешек.
А ведь когда-то давно у деда было двадцать югеров неплохой земли в Кампании, он был солдатом Помпея и получил отличный надел, пока все не пошло прахом. Все пошло прахом. Можете себе представить?
Удобный случай рассказать об этом подробнее, как он командовал своим манипулом на коварном востоке. Как затем уже в самой Италии участвовал в битве при Фарсале, где они бились насмерть со своими же братьями-римлянами. Говорили потом об этом и в Сенате и писали писатели, что вот, мол, занимаемся самоистреблением.
Слава божественному Августу, что был таки положен всему этому конец, новоиспеченный принципат принес стабильность и мы пошли навстречу новым бедам.
В извилистом тесном коридоре, пролегавшем между соседними комнатушками, послышался шорох и в комнату вошел молодой раб Антонин-галл с кувшином свежей воды и опорожненным ночным горшком. Он слегка прихрамывал на левую ногу и поэтому достался Маркусу можно сказать по дешевке.
- Господин, теперь неплохо бы чего-нибудь поесть - сказал Антонин.
- Вот тебе десять ассов, иди к лавчонке у малого фонтана. Поешь сам и принесешь Павсанию.
- А как же господин?
- Я доем вот эти остатки, а там куплю чего-то по дороге. Отправляйся же! Да, постой, подай-ка мне вот эти таблички, что сложены в углу и палочки.
- Господин опять будет писать?
- Какой ты любопытный! Мне опять нужно перед выходом кое-что набросать для моего патрона, а то отсюда до его виллы, сам знаешь, путь не близкий. Одна Центум градус чего стоит.
Центум градус - это широкая лестница в сто высоких ступенек. Через каждые шесть ступенек - площадка для отдыха и обзора панорамы.
- Да, придется тебе попыхтеть!
- Сам виноват. Хотел было с вечера. Но вечером не получается. Не те мысли в голову лезут, какие нужны для славословия патрону. Но иди же, наконец!
Оставшись в одиночестве, бедный Корнелий Децим Маркус уставился в низкий потолок своей гасиенды и застыл в неподвижности. Как ни странно, этот прием помогал ему полностью сосредоточиться. Ему казалось, что любое движение, пусть, например, корпусом или рукою, любое самое незначительное мышечное напряжение разрушает и без того весьма слабые мысли и образы, из которых хоть что-то надо успеть ухватить.
Но при этом надо было умудриться не обращать внимание на обычный городской шум, доносившийся с трех узких извилистых улиц, окружавших небольшой квартал, так называемую инсулу, в которой ты имеешь счастье проживать. Тут были и стуки молотков медников и других ремесленников и крики менял и зазывал и гвалт и крики старого солдата-учителя и его бедных учеников, получавших иной раз приличные тумаки и оплеухи, и грохот телеги с бочками по мостовой и много еще такого, которого, как гворил пан писарь у Гоголя, и не разберешь, что оно такое.
В общем к этому можно привыкнуть как к шумовому фону, как, например, мы привыкаем, сидя в вагонах нашего московского метро, где иной раз и слова громкого не расслышишь, но это у Маркуса не всегда получалось.
Пока он так сидел, погода несколько улучшилась и даже проглянуло солнце, улыбнувшись ему через щели в ставне.
В конце концов он выжал из себя несколько строк, пока хозяин и господин всего живого его величество голод не повелел ему бросить это дело и доесть то, что еще возлежало на столе и было более или менее съедобно.
Как вы понимаете, доесть скудный завтрак было делом нескольких минут. Солнце скрылось, слышались порывы ветра и наверное с дождем, подумал Маркус. Он накинул поверх туники некоторое подобие плаща, к сожалению, весьма потрепанного, спустился вниз по узкой и не внушающей доверия лестнице, которая вела в пристройку к доходному дому, в которой и проживал наш герой. Эту пристройку без разрешения властей соорудил предприимчивый хозяин, сын отпущенника, но разве в этом дело?
Маркус вышел на шумную улицу. Дождь поморосил и перестал, выглянуло опять солнышко. Воспользовавшись улыбкой природы, он попил и умылся у ближайшего фонтана. Теперь ему предстоял довольно длинный путь вплоть до подъема по последней лестнице типа центум градус на Эсквилинский холм, где раскинулись виллы знатных господ и среди них - "таберна" его патрона.
По дороге он не преминул пройти через главный форум, а затем - и через форум Цезаря. Здесь он совсем нечаянно разговорился со знакомым книготорговцем Кальпетаном Ливиавом, хотя купить у него что-нибудь все же не решился.
- Да, жизнь ваша клиентская не слишком сладкая. -говорил Кальпетан.-
Не всегда же тебе деньга перепадает.
- Увы, не всегда, да и деньга-то невелика. Кинет пару-другую ассов, да и то, как ты справедливо заметил, не каждый раз. А ведь одна комнатка-то сколько стоит! Да и рабов еще корми.
- Послушай, могу тебе помочь по старой дружбе. У меня тут умер один раб и место освободилось. Хочешь, возьму в наем твоего молодого?
- Да он у меня прихрамывает немного на левую ногу. Да и мастерству никакому не обучен.
- Я знаю это, но мне как раз и нужен дешевый раб-чернорабочий, книжки да свитки таскать-перетаскивать, так что он с этим вполне справится. А там, глядишь, и подучу чему-нибудь. И тебе кое-какие ассы, пусть небольшие, асса три за день на первое время, перепадут.
- Слушай, друг, а это мысль!
- Ну, так договорились. Приводи его завтра.
А время между тем шло к середине дня.
Получалось, что идти к патрону нет никакого смысла. По-видимому, он все равно давно уже ушел куда-нибудь, окруженный своими прихлебателями.
Можно подумать, что я не таков же, - подумалось Маркусу.
И все же он решил дойти до цели, вопреки здравому смыслу, тем более что иногда случай бывает сильнее здравого смысла, да и сам здравый смысл не всегда такой уж здравый, иногда от него одни неприятности.
Кроме того, он надеялся застать там, может быть, Ливию.
Раб-привратник, располагавшийся в маленьком вестибюле при входе в дом, и обладавший правом впускать или нет просителей, оставлять их у второго входа, устроенного специально для клиентелы, или пропускать к господину в атрий, получил от патрона указание пропускать Маркуса в любое время. Такой высокой честью Маркус был обязан текстам, которые он пописывал для хозяина и которые тот, разумеется, выдавал за свои на встречах с друзьями или гостями.
И, разумеется, об этом не следовало распространяться, что было негласно установлено обеими сторонами.
Тексты, сотворявшиеся нашим пиитом, бывали самого разного свойства. То были и эпиграммы а-ля Марциал и филосовские рассуждения а-ля Сенека и просто разные мысли по случаю.
За все эти шедевры хозяин неизменно удостаивался похвал от гостей, но, как справедливо отмечал Марциал, может, вкусные блюда хозяйского стола были тому истинной причиной.
Определенную опасность для нашего пиита, получавшего за свои труды некоторое, не слишком, впрочем, большое вознаграждение, представляла дочь патрона Ливия. Это была смышленая молодая матрона и, как ему начинало казаться, хорошо зная своего отца, она начинала догадываться об истинных причинах его литературных успехов.
Если бы, думал Маркус, как в старое доброе время ее, как даму, не допускали на подобные пиршества...Но теперь нравы смягчились и это, по крайней мере к наиболее продвинутым особам, не практикуется.
На этот раз Маркусу повезло (или не повезло, как посмотреть). Старый консулярий Целлер Каллист сегодня по ряду причин никуда не пошел и велел рабу-привратнику выгнать взашей всех столпившихся с раннего утра у входа в левый портик посетителей.
Как и предполагал Маркус, пока он шел да добирался, время подкатило к обеду.
- То есть, все вышло как всегда довольно глупо, - подумал наш путешественник, входя в перистиль, где возле летнего триклиния сидели на низкой каменной скамейке хозяин дома с Ливией, видимо, поджидая гостей к обеду.
Но стол еще не был накрыт, отметил для себя наш гость. Скорее всего, подумал он, обедать будут в зимней столовой, на улице пока еще холодновато, тем более для этого старого хрыча.
- Децим Маркус почтительно приветствует Целлера Дитриуса Каллиста! - возгласил он с нарочитой помпой, склоняясь в глубоком полупоклоне и при этом едва не выронив несколько припрятанных под плащом табличек.
Ливия заметила неловкий жест Маркуса рукою с целью попридержать подплащевое сокровище и даже сделала почти невольное движение руки подхватить что-то, если оно выпадет. Но мужчины сделали вид, что они ничего не заметили, и все обошлось.
- Прошу извинить меня, мой патрон, я опять не во время, приболел немного, с утра голова что-то болела.
- Хватит врать, мой Децим, просто ты опять проспал, я думаю. Но пусть боги прощают тебе твою лень, проходи пока в атрий, я сейчас приду.
Тут неожиданно для обоих мужчин Ливия сделала ход конем:
- Отец, - сказала она, - ты не против, если я приглашу нашего гостя завтра на гонки?
Отец, старый консулярий, был вообще-то весьма строгих давних правил, но он не мог сопротивляться веяниям времени, чтобы не выглядеть смешно хотя бы во время застольных бесед, которые теперь, когда он давно не при магистратуре, составляли во многом смысл его жизни.
- Опять гонки! А где теперь?
- Завтра первые заезды в Большом цирке.
- А ты что, одна собиралась пойти?
- Нет, конечно. У нас есть своя небольшая компания.
- Гм, что же это, я ничего не знаю!
- Как же не знаешь? Я тебе много раз рассказывала, что и как. Но ты киваешь, а сам не слушаешь.
- Пожалуй и так. Из головы вылетело. Но напомни, детка, кто же это?
Ливия покосилась на Маркуса.
- Папа, давай об этом поговорим попозже.
- Да, конечно, конечно, хотя это любопытно...Но с какой стати ты вдруг спрашиваешь у меня разрешения. Разве вы оба не свободные граждане Рима? Но раз ты проявляешь такой такт, я не против.
Маркус не ожидал такого лестного приглашения. Глаза его загорелись и в то же время он весь как-то смешался и застеснялся и с опаской покосился на патрона.
- Я с удовольствием, весело сказал он, - тем более, что я и сам завтра собирался пойти. А на кого ты поставишь?
- На курчавого Глевия из зеленой команды.
- Опять все деньги просадишь! - сокрушился отец.
- У меня свои есть.
- Сколько же сотен сестерций, позволь полюбопытствовать?
- Хватит издеваться над бедной женщиной! Но сотня-другая то есть.
- Смотри же, о легкомысленная! Если опять все спустишь, и асса не получишь.
Тут к хозяину пришел раб-распорядитель за указаниями по сервировке стола к обеду, на скольких человек подавать рыбы, какого вина и т.п., и две рабыни, между прочим, симпатичные девки, пришли к Ливии на предмет поправить ее сложную прическу, которая что-то растрепалась.
Маркус же отправился в атрий дожидаться консуляра, как ему и было указано.
Атрий (по старинному атриум) - это своеобразный приемный зал, составляющий главную часть римского дома. Сверху на крыше он имел большое четырехугольное отверстие, против которого внизу на полу - углубление для стока дождевой воды. Через это отверстие в помещение проникал также свет, так как окон в этих помещениях у римлян обычно не было.
Ливия с рабынями, отправляясь на данную процедуру в свою комнату, тем временем размышляла о своем неожиданном предложении. Она не лишена была живости ума и своеобразной логики, относительно которой нельзя было утверждать, что она была совсем женская. Тем более, что это определение выдумано мужчинами, которые, как мы хорошо знаем, сами подчас поступают хуже любой женщины.
Да, конечно, это был каприз. Просто неожиданный каприз. Ну и что? Разве это плохо. Капризы, собственно говоря, украшают и разнообразят жизнь. А то часто что-то слишком скучно бывает.
Она вынуждена была сама себе честно признаться, что Децим Маркус, несмотря на свое довольно жалкое положение клиента, выгодно отличался от толпы ее знакомцев, среди которых были, в основном, пустые разнаряженные франты, будь они детьми хоть весьма важных персон.
И потом, в конце концов, он ей просто нравился. А кто знает, почему это бывает?
Маркус же, сидя в атрии в ожидании патрона и перебирая свои таблички, которые он извлек из под старого плаща, не знал, радоваться ли ему или печалится по данному поводу.
Он со страхом предвидел, что дело-то может ведь быстро дойти до чего-нибудь такого.
И чего стоит тогда патрону лишить его своей поддержки? Это была грозная опасность. И вот получилось, что наш Децим радовался и унывал одновременно. А так как человек он был не слишком решительный (как говорят, робкого десятка), то любой поворот капризной фортуны мог кардинально изменить его эмоциональный настрой и линию поведения в любую сторону. По крайней мере, так ему тогда казалось.
Хотя жизнь учит нас, что так не всегда бывает, как мы себе это воображаем, а иногда бывает, ну совсем по другому. Но все без толку.
Правда, есть же везунчики. Они умеют ухватить судьбу за титьку и доить ее, пока не отпадут или она сама не швырнет их, один Меркурий знает куда.
Примерно так грустно размышлял наш герой по поводу случившегося, а также и по поводу того, что может случиться (это уже зря!), но, я полагаю, не в таких выражениях. Иной вообще размышляет непонятно как и на каком языке и вообще может даже не словами, а смутными образами и видениями, словно как бы объелся чего-нибудь. Особенно в молодости.
Но что-то я отвлекся. Так ведь можно незаметно и из вечного города улететь, например, в другую эпоху.
Пропустя некоторые неприятные для бедного Маркуса эпизоды его беседы с патроном, которому нынче что-то не очень понравились поднесенные ему письменные опусы, перенесемся в столовую, представлявшую собою сравнительно небольшое внутреннее помещение, расположенное рядом с атрием с выходом к перистилю.
Перистиль - это сад, окруженный портиками, а портики - это коридоры, образованные с одной ( внутренней) стороны рядами колонн, а снаружи - глухими стенами, на которых, в зависимости от состояния и тщеславия (или вкуса) хозяина, размещены произведения искусства - барельефы и картины. Все это римляне слямзили у греков. Вот греки понимали толк в красоте. Я думаю, даже больше, чем современный человек. Это, впрочем, признавал сам Вергилий. Он прямо так и писал, адресуясь к эллинам, - ваше, мол, дело мир украшать, а наше - править им. Видно, так уж сам Юпитер распорядился, ему же там наверху виднее, кому что поручить.
Вот как пишет Вергилий в "Энеиде" (в переводе А.Фета), вот знаменательные строки поэмы, в течение веков вдохновлявшей римлян:
Одушевлённую медь пусть куют другие нежнее,
Также из мрамора пусть живые лики выводят,
Тяжбы лучше ведут, и также неба движенье
Тростью лучше чертят, и восход светил возвещают.
Ты же народы вести, о Римлянин, властью помни -
Вот искусства твои - налагать обычаи мира,
Подчинённых щадить и завоевывать гордых.
"Другие" - это, конечно, греки.
Пардон, я опять отвлекся. Это бывает со сказителями.
Входящий в столовую видел расположенный прямо перед ним у противоположной по отношению ко входу стены зимний триклиний, т.е. размещенные некоторым подобием полукруга три ложа, т.е. три своеобразных кровати с невысокой спинкой на одном из торцов, на крученых ножках, устланных небольшими подушками, посреди которых возлежали гости, а перед ним сравнительно небольшой стол на трех витых ножках, тесно уставленный яствами.
На трех сиденьях-ложах, как было отмечено выше, полулежали, пили и ели, насколько вообще возможно совместить то и другое с точки зрения современного европейского читателя, хозяин с гостями. Они брали руками пищу из разложенных на столе блюд и, пытаясь соблюсти приличия, то и дело утирались салфетками. Для подачи и убирания блюд и смены салфеток в помещение и из него беспрерывно ныряли и выныривали рабы. Помимо хозяйских были тут и пришлые рабы, дополнительно обслуживавшие каждый своего хозяина-гостя.
При входе в столовую вы могли бы также видеть еще один низкий столик с расположенной около него каменной скамьей, на котором также размещалась некоторая пища, гораздо более скромная, чем на главном столе. Это был столик для тех немногих клиентов, которых гостеприимный хозяин пожелал пригласить к обеду.
Так что в общем и целом получалась страшная толкотня и теснота. Но теснота как мы знаем привычна сердцу римлянина и поэтому получалась как раз нужная обеденная атмосфера. Обед же - это, в общем-то, одно из главных событий для римлянина и поэтому привычное для нас его соотнесение его с серединой дня несколько условно. Он мог продолжаться до темноты.
Мы застаем как раз тот моментус, когда подали третью перемену блюд и пустили по кругу блюдо с оливками. Вина к этому моменту выпито уже изрядно. Раб-виночерпий не устает наполнять бокалы, между прочим, из отличного стекла.
- Отличное вино, мой Каллист! - возглашает один из гостей, - Как говорил Эподий, оно позволяет взглянуть на вещи так, как они этого заслуживают.
- Если, конечно, пить в меру - замечает второй гость.
- Друзья мои - говорит хозяин, частично приподнимаясь со своего почетного места на среднем ложе, - теперь кажется мне удобным прочитать вам кое-что из моих записок.
- С удовольствием послушаем, что тут снова нацарапал наш Каллист, -говорит первый гость Порк Тулий, уважаемый, кстати, чиновник городской муниципии. Он может себе позволить такую шутку.
- Почему же нацарапал? - вступается второй гость Квинтус Секунд, толстый как бочонок сын отпущенника, ныне весьма влиятельный и очень богатый человек. Он блестящий юрист и знает множество законных и незаконных способов как повернуть дело на имущественном рынке. Хозяин пригласил его не без умысла, надеясь завести с ним дружбу в надеже, что Квинтус поможет выиграть пару тяжб по его имениям в маленькой провинции Аструрии, где он как проконсул несколько лет правил бал, осуществляя волю великого Рима.
Воспоминания об этом замечательном периоде своей биографии, изрядно приукрашенные за дымкой времен, как это обычно бывает, теперь не оставляли консулярия. Он периодически пускался в них и всем с этим надоел.
- Почему же нацарапал? Я как-то раз слышал от одного знакомого, что у нашего чтимого хозяина получается неплохо. Давайте же послушаем.
Остальные присутствующие не возражали.
Квинтус Секунд, приготавливаясь слушать, попытался поудобнее устроиться на своем ложе рядом с хозяином и тут бочонок его корпуса чуть было не слетел с края кровати. Квинтус еле удержался, взмахивая белым рукавом туники, и при этом едва не зацепил животом блюдо с оливками, которыми он как раз угощался. Маркус еле удержался от смеха, сидя перед остатками тощей курицы за своим клиентским столиком. Но тут во время подскочил проворный раб этого гостя, помогая ему привести в себя в порядок.
Тем временем появился невысокого роста раб, смуглый мальчик, и подал хозяину свиток.
- Да, - начал негромко Каллист, - времена меняются, нравы падают. Как говорил Гораций:
Чего не портит пагубный бег времени?
Ведь хуже дедов наши родители,
Мы хуже их, а наши будут
Дети и внуки еще порочнее.
Видно, такова судьба чреды потомков великого Рима.
Я вот тут набросал кое-что.
Он развернул свиток и начал читать, время от времени останавливаясь и поглядывая на присутствующих.
- Чем славен и велик был
Доблестный Рим наш от века,
Чем покорял он сердца и народы -
Знает с детства каждый из нас.
Доблесть в сражениях
Гражданская доблесть
Скромность в обычаях древних,
Глория, виртус!
То объяснять вам не надо.
(Если представить Сталина Римским Цезарем -
дальше мы бы спели так:
И от Евфрата до британских морей -
римская армия всех сильней!)
Ныне же, друг, если вдруг осмотреться кто смог бы,
То увидел совсем бы не то.
Магистратское служение, военную доблесть
власть, богатство честное,
bono modo что называется,
Ныне редко найдешь ты на деле,
Хоть услышишь о том на словах ты повсюду.
Посмотри-ка кругом, сходи ты на форум,
Землей кто торгует и виллы большие скупает?
Тот ли, кто землею этой некогда честно владел?
Часто здесь ростовщика и проныру найдешь ты, увы!
Но говорит же Гораций
глупый народ всегда недостойным
Почести рад расточать, без различия рабствуя славе
И без разбора дивясь и титлам, и образам предков.
Тут наш оратор сделал паузу, отпил из кубка и оглядел свою аудиторию, дабы оценить мнение присутствующих.
Он увидел Ливию, которую не заметил как она вошла. Она сидела у входа на стуле с невысокой спинкой, принесенным для нее рабыней, каковая стояла сзади госпожи, слегка опираясь на него.
Тема была неожиданно острой и гости заерзали на своих ложах.
Хоть здесь собрались и не столь важные персоны, так сказать не первой и даже не второй руки, однако столь пессимистические высказывания могли-таки дойти до Палатина и вызвать там неудовольствие.
- Консуляр слишком рискует, непонятно для чего, неужели только ради тщеславия? Что-то это на него не похоже - недоумевал упомянутый нами первый гость чиновник Порк Тулий.
- Неплохо закручено, мой хозяин, - сказал он вслух, - только не слишком ли сгущаешь ты краски?
Его тут же поддержали с соседнего ложа еще два гостя, владельцы небольших поместий под Римом. Вид у них был испуганный. Тут ведь дело такое. Слова сказаны. В пору имперской (или королевской) неограниченной власти в любую историческую эпоху поведение подданных в принципе одинаково (нам бы этого не знать по временам коммунизма). Если даже сейчас, скажем, и уйти, то это уже ничего не изменит. Как говорят, у слухов ведь нет отца.
Каллист это почувствовал и, если говорить правду, сам испугался, кляня в душе этого нищего типа Маркуса, который своими удачными стихами настроил его на такой лад.
Поскольку и дальше все было в таком же духе, включая заключительную строку:
Urgent imperii fatis - Неминучие сгущаются над империей беды -
он все это опустил и заменил несколькими импровизированными строками
- Но все же - также ты могуч
Великий мира властелин - наш Рим.
Наш мудрый Цезарь рукою твердой ведет тебя к победам.
И тут он перешел на прозу:
- О, сколько благодеяний принесла всему свету империя! По её милости города и деревни вкушают полный покой. Моря очищены от пиратов, а дороги - от разбойников. От мглистого океана до Пермулийского залива, от Гадеса до Евфрата торговля ограждена от каких-либо опасностей. Закон охраняет жизнь и имущество населения. Права каждого человека защищены от чьих бы то ни было посягательств. Отныне пределом свободы служат лишь требования безопасности, и ограничивают свободу лишь для того, чтобы сделать её надёжной. Справедливость и разум управляют миром. И немалый вклад здесь принадлежит нашему Цезарю.
Каллист умолк, незаметно сердито покосясь на Маркуса. Кажется этого никто не заметил, кроме, пожалуй Ливии, которая слушала отца с большим удивлением.
Гостям понравился финал. Они вздохнули с облегчением и даже осмелились несколько похвалить автора. И как в этой, так и в последовавшей за ней европейской цивилизации, стали пить за здоровье хозяина, а потом и друг друга, провозглашая bene tibi, т.е. "будь здоров!"
Обед продолжался еще долго и пирующие употребили изрядное количество вина и прилично набрались, что в значительной степени можно объяснить понятным желанием дезавуировать имевшие место приступы страха, хотя, как мы знаем, это не всегда помогает.
Маркус поутру в своих клиентских аппартаментах еле разлепил глаза с похмелюги. По-видимому состоянье похмелья в древности было не легче, чем ныне. Поэтому мы вполне можем его понять. Правда, водку-то они не пили, но вино бедным клиентам подносили отнюдь не лучшего качества. Кислятина, тем более, что в конце пили неразбавленное.
Голова разламывалась и пить хотелось. Хорошо хоть не стошнило. Или было это? Он поначалу выходил пару раз и погружал пальцы в глотку, насколько мог, чтобы облегчиться, но что-то организм упрямо не хотел слушаться. Маркус начал припоминать, что было, а чего не было, но припоминалось с трудом. Куда это рабы подевались?
Надо не забыть Антонина устроить у Кальпетана, как договорились, чтобы он уже завтра с утра ушел на свою новую работу. Ну, хорошо, а где же этот лодырь Павсаний?
- Да, а что там было у нас с Ливией? Ничего не помню! Она поначалу как-то сидела в стороне, а потом, кажется, невзирая на ранжиры, подсела к нам.
Что же я ей наговорил? А она что? Не помню! Но что-то было.
У страха глаза велики. Набрались мы все страшно.
А как же я домой добрался?
В памяти возникали только отдельные эпизоды, например, как они со спутником, тоже клиентом, пересекали в темноте Аргилетскую улицу возле Субуры по дороге к подъему на Виминал, возле которого располагались их инсулы и как наткнулись на сомнительного типа в рваной тунике. Он вдруг возник неизвестно откуда. Наши путешественники прибавили ходу, но он не отставал. Хорошо, что навстречу вдруг попалось два легионера пожарной службы, которые как раз делали ночной обход квартала.
Но надо все же вставать. Сегодня солнечный день, солнце уже светит во всю, слава Юпитеру и уж не помню кому еще, усмехнулся Маркус, ибо неверие уже проникло в его душу.
- Децим Маркус - сказал он громко в тишине, обратясь к присутствующим, то есть к самому себе, - что случилось, то случилось! Следует тебе встать, постыдно валяться на ложе, когда солнце уже столь высоко! Что скажут мудрые мужи? Все это мелочи, надо принимать все спокойно.
Напишем что-нибудь более поэтическое и не на тему о гражданских доблестях.
С этими словами он наконец восстал со своей весьма скромной кровати, открыл оконную ставню, пропустив в комнату сноп светового луча, и слегка пошатнувшись, так как не все пары еще выветрились из него, направился в тот угол, где рядом со столом на полу лежала стопка табличек и небольшой сундучок резного дерева, доставшийся ему по наследству от отца.
Вы сразу же спросите, что же отец и какова судьба его, ведь все мы так любопытны, но давайте отложим рассмотрение этого запроса до следующего раза.
А пока мы видим, что наш герой склонился над сундучком и что-то в нем копается. Легко догадаться, что Маркус пытается отыскать там пару-другую монет, да поможет ему в этом сам Юпитер вместе с Янусом. Дело в том, что бог Янус у нас, древних римлян, он, вообще говоря, ведает разными вопросами повседневного бытия, так почему бы и ему не подсобить. Примерно так думал Маркус, роясь в сундучке.
И боги помогли ему отыскать там пару десятков ассов. Не густо, но все же кое-что, подумал Маркус, и это придало ему силы кое-как привести себя в порядок, прежде чем он отправился вниз по шаткой лестнице с грустью попутно рассуждая, как скоро она рухнет.
А претензий к инсуляру по этому поводу он, естественно, предъявлять и не пытался, будучи, как вы догадываетесь, перманентным его должником. Это ведь вечная история с квартиросъемщиками и она красной нитью протягивается через все исторические эпохи, как до, так и после.
Маркус поплелся по полным всякого народу улицам не имея никакого определенного плана движения, как часто бывает с похмелья. В форуме Цезаря он заглянул в лавочку Кальпетана, но тот куда-то ушел.
Тогда он двинулся дальше по направлению к палатинскому холму, перекусил по пути кусочком курицы с лепешкой и миской гороха в харчевне и, наконец, стал не спеша подниматься по Священной дороге Via Sacra к Велию (это подъем на Палатин с восточной стороны) .
То была замечательная улица, приукрашенная многими памятниками, лавками, красотами и чудесами. Здесь было на что посмотреть и много всякого товару, золотых и серебряных вещей и украшений и драгоценных камней, а верх улицы облюбовали торговцы цветами и фруктами. Некоторые экзотические плоды были очень дороги.
Хотя Маркус и знал, что чистая любовь к искусству - cultus - вообще-то традиционно не одобряется, как связанная с жаждой стяжательства, это его мало волновало. Он был не лишен вкуса к красивым и изящным предметам, к тому же их созерцание позволяло отвлечься от сиюминутности и рассеяться.
А ведь во многих случаях это и есть главное в жизни. Но, увы, это мало кто умеет. Разве что сам Сенека.
Маркус это отчасти умел, отчасти его вынуждала к этому горькая участь бедного клиента, вынужденного вечно что-то у кого-то клянчить. Несколько раз он пытался справиться с ситуацией, что-то делать, наконец!
Что, например? Ну, пробовал по просьбе знакомых и родственников выступать в суде, но успеха это ему как-то не принесло. Да, ты все же не Цицерон, говорили ему, да он и сам это чувствовал, хотя в юности учился риторике.
Своим литературным упражнениям он тоже не придавал значения.
Вот если бы удачно жениться. Тем более законы Августа этого требуют.
С этими мыслями он пустился обратно вниз по Sacra via, дабы посетить баню, которая уже давно открылась.
Очень кстати по дороге ему попался Антонин. Увидев господина, он попытался вильнуть и скрыться в толпе, но Децим, хоть и был с приличного бодуна, это усек.
- Где ты опять болтаешься, бездельная башка? Я тебя с утра ищу.
- Но пока господин спал, я тут вот хотел... Мы хотели с Павсанием..
- А где Павсаний, кстати?
- Не знаю.
- Так как же вы с ним хотели? Врешь все! Как башка трещит.
Маркус с расстройства от общей так складывающейся ситуации влепил Антонину хорошую затрещину.
- Ладно, пошли со мной в баню, посторожишь мои тряпки в раздевалке (по римскому - аподитериум). Хоть и не новые они, а ведь и это сопрут.
- Да, мой господин, могут. Нищета кругом.
А в бане, ребята, кальдарий - это по-нашему настоящая парилка! Затем - охладиться во фригидарий - бассейн с прохладной водой - и выходишь человеком и весь хмель как рукой. А с утра-то бани закрыты.
Отступление Љ1. Фальшивое и слезливое.
Сейчас будет сделано некое отступление, каковое следовало бы поместить отдельно. Но это по канонам. Я же пишу все подряд, да простят меня все три музы, если бы они снизошли до этого. Читатель мой, если ты есть, а если нет, то кто это читает? Ты можешь все это опустить и проследовать дальше.
Зачем я все это пишу? Что побуждает меня, несмотря на все сомнения, упорно двигаться дальше. Тем более, что по мере знакомства с обстоятельствами дела, я вижу, что жизнь у них, столь давнишних людей, была совсем не сладкой. Иной раз им так тяжко бывало, что и вспоминать не хочется.
Взять хотя бы имевшиеся у римлян так называемые "черные" дни, dies atri, годовщины римских поражений и катастроф, поскольку, в отличие от других народов, римляне помнили и скорбели о своих несчастьях. В эти дни, как и в дни народных празднеств, считалось неблагоприятным предпринимать любые важные дела. И таких из 239 дней в римском году было 51!
В среднем, как я погляжу, жизнь маленького человека в любую эпоху, будь то при Цезаре, Наполеоне или Сталине (черт бы его побрал!) всегда не казалась медом.
А в тогда в имперском Риме? Невероятные богатства, излишества, пресыщение, разврат и роскошь одной части общества и постоянная нужда и жизнь у грани (иногда страшная бедность) у другой. Плюс ко всему всеобщее безделье римских граждан.
Сквозь все это надо было жить, длить существование, раз уж ты родился.