В начале июня месяца в Московской консерватории шли выпускные экзамены по вокалу. По второму разу они повторялись для широкой публики в бесплатном концерте в Малом зале.
С вокалистами работали два пианиста-концертмейстера, вернее, концертмейстерши. При этом обе дамы являли собою полную противоположность. Одна была полная женщина с мощными руками. Казалось, что если она вдруг ударит по клавишам слишком сильно, как того требует экспрессия данного фрагмента, то инструмент не выдержит.
Педагогические усилия по работе с вокалистом также почти не отражались на ее внешнем виде.
Другая же, наоборот, была невысокая худенькая женщина средних лет, так что было даже несколько непонятно, как ее легкие руки, летавшие над клавиатурой подобно крылышкам, могут вообще производить какие-то звуки, не говоря уже о стаккато и фортиссимо.
Причем педагогические муки работы с солистом отражались настолько в полной мере, насколько они практически были незаметны в предыдущем случае. По движениям ее легких выразительных рук, положению и наклонам худенькой фигурки в ту или иную сторону и наклону головы можно было угадать ее ожидания и отчасти восстановить ход процесса подготовки номера.
Когда солист (солитска), расположившись перед инструментом, приняв отработанную заранее позу и несколько придя в себя, делал знак, что он готов, наша дама несколько замирала над клавиатурой, дабы сосредоточиться, как это делают обычно перед сольной игрой, и было видно, что она как бы некоторое время здесь, в зале, вообще отсутствует - а затем легко взметала руки для начала аккомпанемента. И как-то все сразу чувствовали, что это не просто аккомпаниатор, а нечто большее.
Становилось ясно, что вся эта тройка в лице пианиста, инструмента, сверкающего лакированными боками, и вокалиста, все вместе образуют некоторое музыкальное единство. Так как пианино было среди них самым большим и толстым участником, мне часто казалось, что это какой-то один большой и длинный музыкальный слон, протянувшийся поперек сцены от хвоста до головы. Что в хвосте он играет, а в голове поет.
Наша аккомпаниаторша была просто прелесть. Она все время сопровождала пение, не говоря уже о самой игре на инструменте, разнообразными движениями головы, слегка вздымавшейся и опускавшейся в такт исполнению, и слегка подпевала, что легко было заметить по движению губ.
Руки ее все время представляли собой самостоятельное чудо. Они легко поднимались, в лад и не в лад, как того требует момент, совершали полет над инструментом, легко касались клавиш, и из этого получалась музыка.
Геометрически они располагались совершенно по-разному. В начале одна параллельна клавиатуре, а другая опущена вниз, словно в раздумье. Затем они медленно поднимаются обе вверх и легко и грациозно расходятся по над клавиатурой - направо и налево, а иногда перекрещиваясь. При этом пальцы рук, даже на неиграющей руке, не остаются пассивными. Они все время расположены определенным образом, и некоторые изящно отставлены, часто это большой палец, так что плюс ко всему это получается очень красиво. Я не думаю, что наша исполнительница делает это специально.
Истинная прелесть всегда кроется в непринужденности.
Но я не сказал бы ничего, если бы не коснулся описания внешности нашей пианистки.
Худенькая изящная фигурка нашей музыкантши одета в скромное, но отнюдь не безвкусное, темное платье и украшена копной белых волос. То есть, она блондинка.
Но на самом деле назвать ее прическу копной - большое преувеличение. Я просто не смог подобрать более подходящее определение для описания общего впечатления, которое она производит. Не будучи специалистом, я не берусь описать, как именно она называется. Ибо нет сомнения, что здесь работала парикмахерша.
Но самый цимес именно в том, что со стороны, и тем более несколько издалека, где обычно и расположен зритель, эта прическа производит комичное впечатление.
Что это такое, думал я? Не знаю, но в целом получается, что в этой прическе она похожа на пуделя. Или еще на какую либо другую модель из множества по-разному постриженных белокурых собачек, которых случается видеть на собачьих выставках.
На что же еще? А, вот, она похожа несколько на клоуна, прическа которого призвана создавать комическое впечатление.
В этой форме, завитках и изгибах прически и во всей ее форме вообще сокрыто что-то комическое. Какой-то буфф.
Я не думаю, чтобы парикмахер (ша) и его жертва хотели чего-то подобного. Но оно получилось!
Худенькая женщина в смешной прическе.
Привкус, или даже некоторая смесь клоунады и буффа.
И получилось удивительное сочетание - исполнение серьезного концертного номера в консерватории с оттенком клоунады.
Такого нарочно не придумаешь!
Если бы и солист тоже слегка подыграл концертмейстеру, надев что-то слегка смешное, то было вообще что-то новое в концертной практике, подумал я.
После этого своеобразного концерт-экзамена я зашел в артистическую.
Как обычно в этих случаях, она была заполнена самими будущими примами вокала (в чем я не сомневался), приходившими в себя после экзамена, и их поклонниками и поклонницами, в основном из числа студентов, родственников и знакомых.
Я еще успел застать нашу героиню. Она как раз собиралась уходить. Мы были с ней знакомы еще со времени учебы в музыкальной школе, когда я тоже что-то пытался, но во время опомнился.
Правда, это было достаточно давно, чтобы она успела меня забыть. Да и я, признаться, не знал, что она сейчас концертирует, и мы давно не виделись. Тем не менее, она меня узнала. И встреча была теплой, что само по себе приятно.
Я взялся ее немного проводить. По дороге я поблагодарил ее за выступления в прошедшем концерте. Я говорил в том духе, что ее тройка пианист-инструмент-вокалист показалась мне наиболее удачной как некое гармоническое и артистическое единство.
Ей моя оценка понравилась, хотя она проницательно заметила, что я несколько перегибаю.
Тут черт меня дернул за язык и я спросил, знает ли она, как ее выступление в данном концерте выглядит со стороны.
Этот вопрос привел ее в недоумение.
- А что?
Язык мой - враг мой. Я пытался эту тему замять, но Ида что-то почувствовала. Чтобы не оставлять ее в смущении и замешательстве, тем более, что артистические натуры особенно тяжело переносят такое состояние, переходя подчас от возбуждения к депрессии, - я вынужден был по возможности тактично намекнуть, что со стороны создается несколько комическое впечатление.
В конце концов, отступая шаг за шагом под ее напором, я был вынужден сказать полуправду, что-то по поводу ее прически и шевелюры вообще.
Тут ее осенило. Женщины вообще очень проницательны в таких случаях
- Так что, в такой прическе я смахиваю на клоуна?
Я удрученно молчал. Молчание - знак согласия.
- Боже мой, - думал я, - что я натворил, старый болтун.
Я готов был провалиться сквозь землю! Но такого дурака и земля не примет!
И вдруг она засмеялась! Она засмеялась!
- Ты знаешь, - сказала она, вдруг перейдя на ты, - а я и сама это заметила как-то, когда крутилась перед зеркалом.
- А ты все еще крутишься? - Ответил я в унисон, испытав громадное облегчение и подъем духа, и тоже перейдя на ты.
- Кручусь. Мы все женщины таковы. А тем более концертмейстеры!
В это время мы подошли к метро.
- Ну, мне сюда.
Почему-то не хотелось расставаться. Так бывает. На меня сильно действовал артистизм ее натуры, а что на нее - я сказать не могу.
Я пригласил ее в кафе выпить по чашечке кофе.
Так состоялось наше более близкое знакомство.
Ида жила вдвоем со старшей сестрой. Был и муж, но это прошло.
Она, со своей стороны, узнала, что я женат.
Однако, это ведь не может помешать человеку побывать в консерватории, или выпить чашечку кофе со старой давнишней знакомой, можно сказать, школьных лет.
Через некоторое время мы как-то снова встретились с Идой в консерватории, и я не отказался от приглашения зайти к ней в гости на чашку чая.
Ведь женатым людям не противопоказано попить в гостях чаю, хотя бы и без жены.
Дома у Иды не было идеальной чистоты и порядка и все не сверкало и не блестело свежепротертым.
Был, сдается, такой как бы порядок, который и приличествует творческим людям. Ну, или просто музыкантам. Или художникам. Или вообще кому-нибудь, кто не слишком озабочен этим вопросом.
На пианино и на диване и иногда на стульях попадались нотные тетради, книжки, листки и выписки разного рода чего-нибудь откуда-нибудь.
Можно сказать, господствовал прошлый век. Не нашел я и компьютера.
Со временем я все чаще стал бывать у Иды.
Мы очень много говорили о музыке, об этом языке языков. По существу, Ида меня просвещала.
- Ну, как вообще можно что-то говорить, не обращаясь к нотным записям! - Восклицала она. - А ты в этом совсем слаб. Без нот - все это пустое.
И я пытался все это схватить, вспомнить. Ведь что-то я и учил когда-то.
- Ты занимаешься со мной так, словно готовишь к поступлению в консерваторию! - Смеялся я.
- Ну, это громко сказано, но мне нравиться на тебе тренироваться.
Однажды мне надоел этот прошлый век, и я подарил ей ноутбук на день рождения. Это было принято с восторгом, так как на работе в консерве ей давно уже нельзя было обходиться без компа.
В общем вышло так, что я как-то вообще не мог обходиться без Иды.
Мы очень привыкли друг к другу. И заметьте, все это пока на интеллектуальном уровне.
Ида была на удивление беззлобна и простодушна. Ее не огорчало, как многих музыкантов, что ей не удалось сделать карьеру, соответствующую ее потенциям и ее музыкальному дарованию. Это ее не мучило, как многих, и не было ее крестом. Поэтому она не была вечно не удовлетворена и озлоблена. Ее спасало, вероятно, то, что она недооценивала свои способности, чему охотно помогали многие завистники. И с удовольствием занималась теми крохами, что выпадали на ее долю. Она могла бы с успехом солировать как пианист. Хотя, знаете, концертмейстер - это вовсе не крохи. Но тем не менее.
Музыке она отдавалась всецело просто потому, что такова была ее музыкальная натура.
За это качество ее все уважали - от профессоров до студентов.
И даже консерваторские бюрократы не очень доставали.
И все это совершенно покорило меня.
Конечно, у нее была и масса недостатков. А кто без греха? Она была не слишком аккуратна и не очень-то обязательна. Вне музыки была часто рассеяна и могла что-то перепутать и кого-то подвести.
Но что такое музыкальность и как именно Ида воспринимала музыку, этого я не могу сказать, и не мог бы сформулировать, как бы не пытался. Хотя задавал ей такого рода вопросы. Да этого я и про себя не могу сказать.
И может, это вообще невозможно.
А что такое художественное восприятие вообще?
Например, у художника?
Но, так или иначе, однажды я собрал кое-какие вещички, завел свою Хонду и перебрался к Иде.
Конечно, не без ее согласия.
На нудных обстоятельствах, предшествовавших этому шагу, я не буду останавливаться. Их без труда воссоздаст каждый читатель. И может еще раскрасить по своему вкусу и усмотрению.