Как-то так получилось, что под влиянием одной моей знакомой я пристрастился к живописи. Ну, пристрастился - это слишком сильно сказано, но она таскала меня по музеям, да еще как-то раз мы усердно посещали курс лекций в Третьяковке. Я слушал, слушал, сначала в пол-уха, затем в оба уха и, смотрю - кое-что начал понимать.
То было в 80-е годы прошлого века (прошлого века! - как вам это нравится?).
И вот наша лекторша (в те времена!) смело заявила нам в начале "курса", что здесь в Третьяковке вы не увидите самых-самых настоящих живописных шедевров, но кое на что и здесь можно посмотреть. Но это я так, к слову, ибо не это является предметом моего сообщения.
Итак, смотрю, начал что-то понимать, что-то забрезжило в башке. Но постепенно стало заметно, что на самом-то деле я совершенно ничего не понимаю, а, самое главное, не чувствую живописи. Ну, хоть отчасти, как чувствуешь музыку.
Послушаешь одного - он толкует про сюжет, другого - тот говорит о перспективе и композиции, третий - все больше о цветовой гамме, о рефлексах. Четвертый все восклицает "у него мало воздуха!". А где его взять, воздуха-то! Как его нарисуешь?
Темное это дело. Иной художник нарочно убирает воздух, чтобы зритель специально это заметил и оценил.
Или вот такая штука. У нас, когда идешь вечером зимой с работы через переезд - темно таково, грустно так делается, кругом темень, и вдруг видишь вдалеке маленький, но яркий в темноте зеленый огонек светофора на станции. Маленькое светлое пятнышко, умело капнутое в нужном месте все меняет! Этот прием любил использовать Коро.
И получается, что живопись из всех искусств наиболее загадочна.
Мало того, что надо уметь угадать замысел художника, но надо еще и прочувствовать его приемы и получить от этого эстетическое удовольствие.
Подводя итог, я скажу, что после многих лет учения, исканий и гаданий я несколько поднаторел и смог подняться до уровня постимпрессионистов, но не выше. Но для меня оказалось и этого достаточно. Ведь если вы не того и не этого, все равно эти ребята-художники учат вас видеть, смотреть на мир глазами то того, то этого мастера. Под их влиянием вдруг вы замечаете то стройную цепочку деревьев, как будто выстроившихся перед командиром и дрожащих всеми листочками, то необычайную яркость красок куста смородины.
И вот, о други, попытался я было сам рисовать. Дерзнул и покусился на функции самого господа Бога, создавать, деформировать и преобразовывать пространство бытия. Это, конечно, был отчаянный и неудачный шаг. Главная беда состояла в том, что я не владею рисунком. Когда человек не владеет рисунком, он знает это с детства. Начнешь, бывало, рисовать - все косо, криво, одни каракули. А художник без рисунка, как говорил Энгр, это все равно, что свадьба без жениха! Возможно, этого он и не говорил, но значит говорил что-то в этом духе.
Ну что ж, думаю, попробую малевать красками. Класть мазки, может, что и получится.
Но для начала теоретически подковаться надо. Углубился в изучение вопросов построения сбалансированной композиции, перспективы, цветовых решений и т.д. и.т.п.
И тут я попал в положение сороконожки. Если она задумается, как движет своими сорока ножками, то наверняка не сдвинется с места! Так и я.
Тогда я решил просто малевать, как Бог на душу положит. Но и это оказалось не просто. Оказалось, надо освоить еще и технику живописи. Масляные краски надо разводить специальным растворителем (называется пинен) до нужной кондиции, иначе вы просто не сможете взять краску кистью.
Один мой приятель этого не знал (Андрюха Пантюхин такой был). Вдруг оказалось, что он может рисовать и ему удается схватить даже портретное сходство! Сначала он это продемонстрировал на портрете своей жены, который он исполнил на длинном листе обойной бумаги в полный рост цветными карандашами и похоже получилось. Ну и ну! А я ему говорю
- А ты вот попробуй-ка маслом! Не сможешь.
- Смогу, - говорит.
И мы поспорили на пару пузырей. И что же вы думаете? Проходит примерно неделя, и он приносит мой портрет, сделанный с моей фотографии, маслом и, черт возьми, для человека, впервые взявшего в руки кисть, очень неплохо.
И цвет и портретное сходство есть и рамку к нему моя жена приделала. Самого бедняги Андрея, увы, уже нет в живых, но мой портрет его работы до сих пор украшает наше скромное жилище.
К этому надо добавить, что, как потом выяснилось, кистью-то Андрей почти не пользовался, так как он не знал, что краски надо разводить пиненом и поэтому, в основном, малевал пальцами, как это иногда делают и мастера, накладывая иной раз на холст целые холмики из красок (прием у них такой художественный).
Получается, что наш Андрей был отчасти как Пиросмани. Я позже много с ним "работал", убеждая его серьезно заняться живописью, но все впустую.
И вот что любопытно. Говорю Андрею
- Раз ты владеешь рисунком, аж даже портретное сходство схватываешь, то попробуй что-нибудь нарисовать, ну просто хотя бы набросай рисунок карандашом.
- Вот привязался! Не знаю я. Ну что тебе, к примеру, надо?
- Ну нарисуй хотя бы вот этот вид из окна.
Ни разу он не поддался на мои уговоры. Неужели он действительно совершенно не владел рисунком? Видно и такие случаи бывают.
Был у меня на работе еще один доморощенный художник, Сашка Атрошенко. Но этот стоял значительно выше Андрея. Однажды принес свою картину показать, так там нарисована буханка хлеба с рядом лежащим ножом на столе и все это очень натурально и притом крупным мазком. Писывал Саша и натюрморты и получалось неплохо. Он, в отличие от Андрея, интересовался живописью, читал кое-что и на выставках бывал. Но, тем не менее, когда я попросил его набросать что-нибудь, сделать какой-нибудь беглый набросок карандашом, он не захотел этого сделать и в этом они с Андреем оказались схожи.
Повествуя о живописи, я остановился на технике этого дела. Наиболее сложна техника живописи маслом. Как вы знаете, масляные краски надо доводить до кондиции с помощью растворителя. Если писать ими на холсте, то его надо предварительно приготовить, то есть загрунтовать. Затем следует выбрать технику письма - мелкими мазками или крупными. Обычно живописец делает еще и подмалевку и лиссировку и т.д. и т.п.
И вот вы купили в магазине готовый загрунтованный холст в рамке, начитались всего, приготовили краски...и, ради Бога, дальше идти не надо.
Хватит с вас тех героических усилий, которые вы уже сделали. И потом, надо ведь еще набросать на листе бумаги карандашом какой никакой эскиз своего творения. Так что стоп, не спешим.
Когда вы сосредоточились и глядите на белый лист, пока еще пустой, что вы видите? При некотором воображении перед вами возникает целый мир. Проведите, например, линию поперек листа - вы поделили поле на два царства, два отдельных пространства. Или нарисуйте в углу листа маленький квадратик. Ваш мир сразу преобразился. Что есть этот белый квадратик? Чего ему нужно и зачем он пришел к нам на лист?
Ну, да ладно, хрен с ним, с квадратиком. Так можно и до квадрата Малевича добраться.
Идя этим путем, я в конце концов добрался до кисти. Но когда я начал наносить всякие разные мазки, что само по себе очень интересно, то оказалось, что с заранее составленным эскизом они никак и никогда не вязались. Масло упрямо ложилось на холст само по себе, не обращая внимания ни на эскиз, ни на меня. Уровень моего мастерства оказался таков: что получилось, то и получилось!
Попытки кое-что исправить в содеянном (ну, как это делает мастер - то немного подправит или это) приводили к катастрофическим последствиям.
С перспективой и цветовыми созвучиями было не лучше. Задний план налезал на передний. Нужно было сделать большие умственные усилия, чтобы догадаться, что впереди, а что за ним. Берег реки, например, вторгался на крышу убогой хижины рыбаря. А сам рыбарь качался точно пьяный со своей сетью, в которую вместо золотой рыбки попался какой-то поросенок с плавниками.
Однажды Сашка Атрошенко зашел ко мне в гости и долго смеялся, увидев мои художества. Но он смеялся так искренне и так заразительно, что мы долго хохотали вместе.
- Ну и что тебе, - говорю, - я же ведь без претензий. Я не притязаю!
- Не притязаешь, знаю - говорит он - Но все равно смешно!
Тут читатель думает: "Ну и что?".
Действительно, думаем и мы, ну и что? Ведь в каждом рассказе должна быть изюминка. А где она у нас?
Мы вспоминаем известный анекдот. Собрались три мужика анекдоты рассказывать.
Первый рассказал анекдот о любовнике, который забрался в шкаф, когда пришел муж. Тут случился пожар. Все забегали, а любовник из шкафа кричит: "Выносите мебель!".
Второй рассказал, как врач повязал больному после травмы повязку на голову и велел не снимать до осмотра. Больной приходит на осмотр, а повязки нет. Где, спрашивает доктор, повязка? - Сползла!
Третьим был Ахмет. Вот он рассказывает
- Пустыня. Большой пустыня. Один верблюд идет. Покакал, покакал и пошел. Пустыня. Второй верблюд идет. Покакал, покакал и пошел. Пустыня. Третий верблюд идет. Покакал, покакал и пошел.
Ему говорят
- Слушай, Ахмет, но где же здесь соль?
- Соли нет, а говна много!
Так вам нужна изюминка? Ну что ж, и будет вам!
И вот однажды Сашку озарило. Это ведь были девяностые годы прошлого столетия. Тогда каждый мог придти в тот или иной уголок Москвы, где художники выставляли свои шедевры ( в основном, весьма посредственные копии) на продажу. Поначалу это было интересно и народ по субботам и воскресеньям любил потолкаться, посмотреть, а иногда и купить что-нибудь.
Потом это надоело и интерес к этим выставкам убавился.
Сашка тоже носил продавать свои творения. И иногда у него покупали, особенно удачные несколько авторизованные копии.
- А что, если тебе, Матвеич, -говорит он - выставить свои шедевры на продажу?
Немая сцена.
- Не боись! Ведь никто ж не укусит! Сядешь рядом со мной, заодно к художнической братии приобщишься.
Знаете, я тип довольно легкомысленный и недолго колебался. Может, я экстра-квази модернист какой. Ведь закону такого нет, чтобы молодые таланты ущемлять. Пока нет.
Например, то, что у меня передний и задний планы кое-где друг на друга налезают, так ведь существуют же приемы специального искажения перспективы!
Отобрали мы с ним несколько моих "картин" и пошли. Сидим, покуриваем. Я, вообще-то, мало курю, но тут волнительно. Иной раз и по пивку примем. Сейчас столько сортов пива развелось, ужас! Пей, не хочу.
Если сказать честно, я , конечно же, ни на что не рассчитывал.
Так шли дни за днями и недели за неделями. И, конечно, на мои шедевры спрос нуль, а у Саши опять пару картин купили.
Иногда мы ходим по одиночке, по очереди представляя свои творения.
И вот как-то раз сижу я дома. Раздается звонок. Не мобильный. Тогда еще мобил у нас не было и в помине.
- Слушай! - кричит Сашка в трубке - подходит вчера одна мадам и спрашивает про твою картину: чья, мол, это работа. Так, говорю, одного чувака. Его сегодня нет. А она и говорит: " Странно! Очень похоже на работу Делюка. Он писал такое в сороковых годах. Где вы это взяли?"
- Какую, - спрашиваю, - картину-то?
- Ну, это та, где у тебя зеленый домишко между синих холмов "плывет". Покупать она не стала. А я не стал с ней спорить. Пусть думает, что это какой-то Делюк. Я что-то про такого не слыхал. А ты? Она свой телефон оставила. Просила позвонить.
У меня на этой картине в силу моих колористических терзаний , о которых я говорил выше, домик накренился и действительно словно плывет по волнам. Я хотел еще изобразить фон в виде несколько голубоватого неба, но получилось, что небо (если, конечно, догадаться, что это небо) наползает на зрителя и на "плывущий" по холмам домик. И вот теперь я вижу, что получилось классно!
Стали мы думать с Сашкой, что же теперь делать.
- Как - спрашиваю - она хоть выглядит-то?
- Ты знаешь, симпатичная, лет сорок, только толстовата малость.
- Ну ты даешь! Мне же с ней не щи хлебать. Какое мне дело до ее комплекции!
- Да оно конечно. Но что же будем делать?
- Делать нечего, - подвел итог Саша - придется тебе ей позвонить.
- Да, какой умный, а что я ей скажу?
- Ну, попроси ее хотя бы показать нам что-нибудь из картин этого Делюка, а там как-нибудь выкрутишься.
- А если сказать ей правду?
- Конечно, это тоже вариант. Но ведь я это говорил, а она что-то не верит. Знаешь, прежде всего надо выяснить, кто она такая, собственно говоря. Вдруг она начнет на нас бочку катить, что мы картину сперли где-нибудь.
- Чего-чего?
Это был неожиданный вариант и я, признаться, сначала рассмеялся, а потом струхнул. Этого еще не хватало! Попасть в положение Ханса Ван Мегерена, который имитировал полотна Вермеера!
Придется потом доказывать, что это рисовал действительно я. Но ведь для этого картину пришлось бы более или менее повторить, а в силу вышеизложенного, как вы понимаете, я этого ни за что не смог бы сделать. У меня получались бы только другие перлы!
Утром, по возможности скрывая дрожь в коленках, я позвонил этой даме, которую звали Еленой Иосифовной. Она оказалась работницей музея, научным сотрудником.
- Если это не Делюк, как Вы говорите, то это просто поразительно!
Мы договорились, что в ближайшую субботу она придет к нам "на выставку" и мы все обсудим.
И в субботу она пришла. Я принарядился и припарадился как мог, дабы не ударить в грязь лицом. Елена Иосифовна оказалась весьма толстой, правда, но симпатичной и, главное, добродушной женщиной. Да, господа, добродушие в наше время - чрезвычайная редкость!
Мы обсуждали сложившуюся невероятную ситуацию сперва втроем, потом я пошел ее проводить.
Позже мы встречались с ней еще не однажды. Познакомившись со мной поближе она вынуждена была согласиться, что данную картину написал, наверное, я. Всякие ее комментарии на эту тему я опускаю, как малопонятные для широких трудящихся масс.
Тут я стал замечать (это было несложно), что наши отношения с госпожой научной сотрудницей из музея выходят за рамки простого интереса к живописи г-на Делюка.