Некрасов Юрий Валентинович. Крушение Мира (World'S End By Upton Sinclair)

0x01 graphic

Издательский дом

ВАРЯГИ СОКОЛЬНИКОВ

Именинник и Издатель / Переводчик

0x01 graphic

Именинник - успешный юрист в пятом поколении.
Юридическую династию учредил доктор, профессор, последний директор Ярославского Демидовского Юридического Лицея, один из родоначальников государственного права Владимир Георгиевич Щеглов, уроженец Тамбовской губернии.

Из самых больших свершений именинника - сын, дом и дерево. А, сколько впереди! И ещё, у именинника на книжной полке девять книг о Ланни Бэдде. Теперь будут десять. А со временем и все одиннадцать.

Издатель/переводчик - тоже из тамбовских. Встретил в тринадцатилетнем возрасте героя саги, своего ровесника, сына человека, занимавшегося внешнеэкономической деятельностью, как и родители издателя. Отсюда непреходящая привязанность к саге о Ланни Бэдде. Сейчас намерился перевести на русский язык и издать 11-томную эпопею о Ланни Бэдде Эптона Синклера, показывающую мировую историю с 1913 по 1949 гг.

0x01 graphic

Синклер, Эптон Билл

1878-1968

Эптон Билл Синклер-младший -- американский писатель, проживший 90 лет и выпустивший более 100 книг в различных жанрах, один из столпов разоблачительной литературы. Получил признание и популярность в первой половине XX века. В 1906 году направил свою книгу "Джунгли" с дарственной надписью Л.Н. Толстому, который с интересом ее прочитал, заметив: "Удивительная книга. Автор - социалист такой же ограниченный, как все, но знаток жизни рабочих. Выставляет недостатки всей этой американской жизни. Не знаешь, где хуже". Экземпляр книги Синклера с карандашными пометками Толстого хранится в библиотеке музея "Ясная Поляна ". Сам же Синклер не считал "Войну и мир" великим романом. Он, по его собственному признанию, никак не мог разобраться с множеством персонажей романа, их судьбами и чуждыми его американскому глазу и уху русскими именами. Не смог он дочитать до конца и какой-либо из романов Ф.М. Достоевского. В 1915 г. удостоился внимания В.И. Ленина, которое открыло его книгам дорогу к советскому читателю. В 1934 г. участвовал в Первом съезде советских писателей в Москве. Однако взаимоотношения Синклера с советскими властями стали портиться в связи с тем, что его книги издавались в СССР без разрешения автора и без выплаты ему авторского гонорара. С помощью А. Коллонтай добился выплаты ему Госиздатом гонорара в размере двух с половиной тысяч долларов. В 1949 г. его неприятие Стокгольмского воззвания закрыло ему дорогу к советскому читателю. Перевод его третьей книги о Ланни Бэдде, которая получила Пулитцеровскую премию, был рассыпан. О последующих книгах не могло быть и речи.

Всего между 1940 и 1953 гг. о Ланни Бэдде было написано 11 книг, давших возможность автору показать мировую историю и лидеров многих стран за период с 1913 по 1949 гг.

Сага о Ланни Бэдде включает:

Оригинальное название	Год издания	Период истории	Название и год русского издания
World's End	1940	1913-1919	Крушение мира 1947 и 2025
Between Two Worlds	1941	1920-1929	Между двух миров 1948 и 2024
Dragon's Teeth	1942	1929-1934	Зубы дракона 1943 2016
Wide Is the Gate	1943	1934-1937	Широки врата 2017
Presidential Agent	1944	1937-1938	Агент президента 2018
Dragon Harvest	1945	1939-1940	Жатва дракона 2019
A World to Win	1946	1940-1942	Приобретут весь мир 2020
Presidential Mission	1947	1942-1943	Поручение президента 2021
One Clear Call	1948	1934-1944	Призывный слышу глас 2022
O Shepherd Speak!	1949	11.1944-лето 1946	Пастырь молви! 2023
The Return of Lanny Budd	1953	1944-1949	Возвращение Ланни Бэдда 2026

Примечание переводчика

Издательство "Иностранная литература" перевело два тома Саги о Ланни Бэдде с большими купюрами. В частности купюры второго тома достигли пятидесяти процентов. Поэтому издатель и переводчик решили перевести тома с купюрами заново, сохранив неизменными все имена собственные, предложенные изданиями "Иностранной литературой" в 1947 и 1948 годах. Поэтому Ланни Бэдд останется Ланни Бэддом, несмотря на то, что автор назвал его иначе.

Эптон Синклер помимо родного языка знал французский, немецкий и испанский языки. Для придания национального колорита он вставлял слова, а иногда и целые фразы на иностранных языках без перевода. В тех случаях, когда отсутствие перевода, по мнению переводчика, мешало восприятию текста, переводчик предлагал свой перевод в примечаниях или в скобках.

Почти все названия томов, книг, глав и являются цитатами из классической литературы, Библии и мифологии. Все они являются своего рода эпиграфами. Такие цитаты часто попадаются и в тексте. Там, где переводчику удалось найти источники этих цитат, он приводит их в примечаниях.

В основном цитаты из Библии приводятся по синодальному переводу или новому переводу, стихи классиков переведены русскими поэтами или профессиональными переводчиками. Все примечания сделаны переводчиком и находятся на его совести.

Все измерения переведены в метрическую систему.

Первый том Саги о Ланни Бэдде вышел в начале 1940 года и был выбран Литературной гильдией в качестве книги месяца за июль 1940 года. Он переносит читателя в последний предвоенный год. Описывает ход Первой мировой войны и послевоенное обустройство мира. Действие Крушения мира происходит в Европе с посещением Новой Англии и Нью-Йорка. Время с 1913 по 1919 год. Последняя треть Крушения мира посвящена Мирной конференции в Париже, которая является, по мнению автора, одним из величайших событий всех времен. Завораживающая смесь истории, приключений и романтики романа о Ланни Бэдда является свидетельством захватывающего дух видения Эптона Синклера и его исключительных талантов рассказчика. Автор лично присутствовал при описываемых событиях, в частности на этом фестивале Далькроза, описанном в первой главе.

На самом деле автор думал, что первый том является законченным произведением. Но его персонажи думали иначе и настаивали на продолжении. И автор посвятил себя еще девяти годам каторжных работ, выпуская каждый год по роману. Последний одиннадцатый роман был написан ещё спустя пять лет по заказу и является откровенной антисоветчиной.

Том состоит из шести книг и тридцати восьми глав.

Замечание автора

В тексте данного романа фигурирет ряд известных людей, некоторые из них здравстуют, некоторые уже умерли. Все они носят свои имена, и то, что о них говорится, соответствует действительности.

Другим вымышленным персонажам автор дал им невероятные имена и надеется, что людей с такими именами не существует. В этих случаях автор старался изо всех, чтобы их не приняли за реальных людей. Но в этом невозможно быть абсолютно уверенным. Поэтому автор утверждает, что любое такое совпадение случайно. Это не оговорка, что правильность информации не гарантируется, которую автор roman a clef¹ публикует для правовой защиты. Это означает только то, что сказано, и предназначено для восприятия.

В рассказе были названы различные европейские концерны, занимающиеся производством оружия, и все, что было сказано о них, также соответствует документам. Есть одна американская фирма, и она со всеми ее делами вымышленная. Автор изо всех сил старался не указывать на настоящую американскую фирму или семью.

СОДЕРЖАНИЕ

КНИГА ПЕРВАЯ
Бог в своих небесах

Глава первая.		Музыка, ставшая видимой
Глава вторая.		Лазурный берег
Глава третья.		Место отдыха Европы
Глава четвётая.		Замок с рождественской открытки
Глава пятая.		Правда жизни
Глава шестая.		Оружие и человек
		КНИГА ВТОРАЯ Маленькое облачко

Глава седьмая	Острова Греции
Глава восьмая	Англия, священная земля
Глава девятая	В зелёной Англии родной
Глава десятая	La belle France
Глава одиннадцатая	C'est la guerre
	КНИГА ТРЕТЬЯ Bella Gerant Alii

Глава двенадцатая	Не будь мне честь милей
Глава тринадцатая	Женщины должны рыдать
Глава четырнадцатая	Фурии боли
Глава пятнадцатая	Amor inter arma (Любовь времен войны)
Глава шестнадцатая	Всё, как обычно
Глава семнадцатая	Мир мужчин
Глава восемнадцатая	Прочь отсюда
	КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ Земля гордости первых колонистов

Глава девятнадцатая	В старом колониальном стиле
Глава двадцатая	Пиерский источник
Глава двадцать первая.	И юность всегда права
Глава двадцать вторая	Над схваткой
Глава двадцать третья	Сон в летнюю ночь
Глава двадцать четвёртая	Навсегда потерянный мир

КНИГА ПЯТАЯ
Посеяв ветер

Глава двадцать пятая		Обвисли ратные стяги
Глава двадцать шестая		Парламент человечества
Глава двадцать седьмая.		Федерация Мира
Глава двадцать восьмая		Красная угроза
Глава двадцать девятая.		Друг в беде
Глава тридцатая		Из глубин
Глава тридцать первая		Во вражеском стане
	КНИГА ШЕСТАЯ Они бурю пожинают Глава тридцать вторая Я видел будущее Глава тридцать третья Горе побеждённым Глава тридцать четвёртая Юный Лохинвар Глава тридцать пятая Я не могу иначе Глава тридцать шестая Выбор Геркулеса Глава тридцать седьмая Мир для нашего времени Глава тридцать восьмая Битва оленей

___________________________________________________

КНИГА ПЕРВАЯ

Бог в своих небесах

___________________________________________________

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Музыка, ставшая видимой³

ПОЛНОЕ имя американского мальчика было Ланнинг Прескотт Бэдд. Но все называли его просто Ланни, такое имя легко произносить и звучит приятно. Он родился в Швейцарии и большую часть жизни провел на Французской Ривьере. Океан он никогда не пересекал, но считал себя американцем, потому что его мать и отец были американцами. Он много путешествовал и сейчас находился в маленьком селении в пригороде Дрездена, где его оставила мать, когда она отправилась в путешествие на яхте по фьордам Норвегии. Ланни не возражал, потому что он привык, что его оставляют в разных местах, и знал, как ладить с людьми из разных стран. Он ел их пищу, немного разбирался в их языках и слышал истории о чуждых ему укладах жизни.

Ланни было тринадцать лет, и он быстро рос, а регулярные занятия танцами сделали его фигуру стройной и изящной. Он носил свои волнистые каштановые волосы длинными, что было модно для мальчиков. Когда волосы падали ему на глаза, он их откидывал. Его карие глаза пристально рассматривали в ту часть Европы, в которой находились. Только сейчас он был уверен, что Хеллерау было самым восхитительным местом, и, несомненно, этот день Фестиваля был самым восхитительным днём.

На высоком холме стоял высокий белый храм с гладкими круглыми колоннами впереди, и к нему двигались толпы людей, приехавших из разных уголков земли, где любили и лелеяли искусство. Среди них были представители света, но в основном люди искусства, писатели и критики, музыканты, актеры, продюсеры, знаменитости в таком количестве, что за ними невозможно было уследить. Всю свою жизнь Ланни слышал их имена, и вот они во плоти. С двумя друзьями, немецким мальчиком немного старше его, и английским мальчиком еще старше, он бродил среди этой толпы в состоянии нетерпеливого восторга.

"Вот он!" - шептал один из них.

- Который?

- Тот, с розовым цветком.

- Кто он?

Один из старших мальчиков объяснял. Возможно, это был великий русский блондин по имени Станиславский. Возможно, небрежно одетый англичанин Гренвилл Баркер. Мальчики разглядывали их, но не слишком открыто и не слишком долго. В этом месте соблюдались правила вежливости, и знаменитостям поклонялись, но их не беспокоили. Просить автограф было вопиющей невоспитанностью, о чём в школе Далкроза нельзя было даже подумать.

Все трое нетерпеливо ждали короля знаменитостей, который обещал присутствовать. Они заметили его на некотором расстоянии, разговаривающего с двумя дамами. Другие тоже заметили его и делали то же, что и мальчики, медленно проходя мимо, напрягая слух в надежде поймать случайную жемчужину остроумия или мудрости. Затем останавливались немного в стороне, наблюдая полуотведенным взглядом.

"Его бакенбарды выглядят как золото", - пробормотал Ланни.

"Бакенбарды?" - спросил Курт, немецкий мальчик, который говорил по-английски аккуратно и точно. - "Я думал, ты говоришь борода".

"Бакенбарды - это и борода, и усы", - рискнул объяснить Ланни, а затем спросил: - "Не так ли, Рик? "

"Усы и борода слишком заметны", - сказал мальчик-англичанин и добавил: - "У него они цвета земли Хеллерау. Это было правдой, потому что земля была красновато-желтой, и на ней были отблески солнечного света. "Hellerau означает светлый луг", - объяснил Курт.

Королю знаменитостей тогда было за пятьдесят, и ветер, дующий на холме, трепал его усы и бороду. Высокий и стройный, с веселыми глазами, такими же, как колокольчики на лугу, и зубами, как лепестки маргариток. На нем был коричневый костюм из английского твида с красноватыми нитями, и когда он запрокидывал голову и смеялся, что он делал каждый раз, когда он шутил, и тогда все цветы на ярком лугу, казалось, пускались в пляс.

Трое смотрели на него, пока позволяла учтивость, а затем отвернулись. "Как вы думаете, он ответит, если мы поговорим с ним?" - отважно предложил Ланни.

"О нет!" - воскликнул Курт, самый воспитанный из троих.

"Что бы мы ему сказали?" - потребовал Рик.

- Мы могли бы что-нибудь придумать. Попробуй, ты англичанин.

- Англичане никогда не говорят, пока их не представят.

"Все равно придумай что-нибудь", - настаивал Ланни. - "Следует рискнуть".

Рику было пятнадцать, а его отец был баронетом, который больше гордился своей деятельностью театрального постановщика. "Мистер Шоу", - предложил он с оксфордским акцентом и безупречной учтивостью, - "позвольте мне сказать вам, какую радость доставляют мне чтение ваших предисловий?"

"Так говорят все", - заявил Ланни. - "Ему это надоело. Попробуй ты, Курт".

Курт щелкнул каблуками и поклонился. Он был сыном чиновника в Силезии и даже не мог представить, чтобы обращаться к кому-либо без традиционных церемоний. - "Мистер Шоу, мы, немцы, считаем себя вашими первооткрывателями, и для нас большая честь приветствовать вас на нашей земле".

"Так лучше", - рассудил американец. - "Но, возможно, бургомистр ему уже это говорил.

"Тогда попробуй ты", - сказал Рик.

Ланни знал от своего отца и других, что американцы говорят то, что хотят, и без особых церемоний. "Мистер Шоу", - объявил он, - "мы, трое мальчишек, будем танцевать для вас через несколько минут, и мы ужасно этому рады".

"Он поймёт, что это американец, нормально", - признал Рик. "Ну, ты осмелишься сделать это?"

"Не знаю", - сказал Ланни. - "Он выглядит довольно добрым".

Король знаменитостей начал двигаться к высокому белому храму, и Курт быстро взглянул на свои часы. - "Херрготт! Три минуты до поднятия занавеса!"

Он рванулся, а двое других последовали за ним. Задыхаясь, они ворвались в раздевалку, где хормейстер строго смотрел на них. - "Позорно опаздывать на фестиваль", - заявил он.

Но трем мальчикам не потребовалось много времени, чтобы скинуть рубашки и брюки и сандалии и надеть легкие танцевальные туники. То, что они запыхались, не имело значения, потому что это была увертюра. Они прокрались в назначенные им места на затемненной сцене и присели на полу, ожидая, пока не пришло время поднять занавес.

III

Певец Орфей сошел в ад. Он стоял со своей лирой в руке, столкнувшись с множеством фурий со зловещим сиянием в глазах. Демоническая музыка выражала их возмущение. - "Кто этот смертный, дерзнувший вторгнуться в это обиталище ужаса?"

Как известно, фурии опасны. Они дрожали от своего особенного возбуждения, и их было трудно сдержать. Их ноги топтались от нетерпения прыгнуть на незваного гостя, руки тянулись к нему с желанием схватить и растерзать его. Музыка грохотала и устремилась ввысь в неистовом presto, там она разбилась и снова бросилась вниз, и обитатели ада тряслись и раскачивались под ее напором.

Обитатели ада стояли на склоне у входных ворот ада. Шеренга за шеренгой, и в тусклом синем свете адского огня их голые руки и ноги создавали, так сказать, ускорение движения. Их гнев полыхал угрозой, так что кроткий музыкант не мог удержаться от страха. Он прикоснулся к своей лире, и мягкие звуки поплыли вперед. Трели звенели, как мерцание маленьких волн в лунном свете. Но демоны не слушали. "Нет!" - гремели они, молотя руками и топая ногами. Напрасно мелодичная мольба лиры! - "Фурии, призраки, ужасные видения, пусть сжалятся ваши сердца над мучительной болью моей души".

Музыкант спел свой рассказ. Он потерял свою возлюбленную Эвридику, которая находилась где-то в этих царствах горя, и он должен добиться ее освобождения. Его напряжение продолжалось до тех пор, пока самые жестокие сердца не растопились.

Это была победа любви над гневом, красоты и благодати над злыми силами, окружающими жизнь людей.

Неистовое движение превратилось в беззвучную песню. Обитатели ада превратились в тени Елисейских полей, и музыка изливала на них ливни благословений. - "На этих лугах все счастливы сердцем. Здесь царит только мир и покой". В разгар ликования застенчивая Эвридика встретила своего супруга. Восторг охватил обиталище душ, теперь сияющее ярким светом. Тела плели узоры, такие же замысловатые, как музыка, изображая не только мелодию, но и сложные гармонии. Прекрасные узоры предстали перед взором, контрапункт усиливался другим смыслом. Это была музыка, ставшая видимой. И когда занавес опустился на блаженство Орфея и его невесты, зал потрясли бурные аплодисменты. Мужчины и женщины стояли, восхищаясь открытием новой формы искусства.

Снаружи, на ступенях храма, они толпились вокруг создателя Эвритмики. Его звали Эмиль Жак Далькроз, коренастый плотно сложенный мужчина с острой черной бородой и усами француза и черным виндзорским галстуком, которым был отмечен художник того времени. Он взял музыкальные образы Орфея Глюка и воспроизвел их телами, голыми руками и ногами детей. Любители искусства расскажут миру, что здесь есть что-то не только красивое, но и целительное, способ обучать молодых людей грации и счастью, эффективности и координации тела и разума.

Критики, продюсеры, учителя - все они были приверженцами старой религии, поклонения Музам. Они верили, что человечество можно спасти красотой и изяществом. И что может быть лучше, чем миф о греческом певце, который спустился в ад и голосом и золотой лирой укротил ярость и демонов? Рано или поздно среди детей Хеллерау появится еще один Орфей, чтобы очаровать чувства, вдохновить душу и укротить ярость алчности и ненависти. Будут изгнаны войны, и не только войны между народами, но и ожесточенная борьба классов, которая угрожала разорвать Европу. В школе Далькроза воспитанники классных занятий танцевали бок о бок с рабочими из заводских пригородов. В храме Муз не было классов, наций или рас. Только человечество с его мечтой о красоте и радости.

Такова была вера всех любителей искусства 1913 года. Таково было учение в высоком белом храме на ярком лугу. В эти счастливые дни распространение цивилизации стало автоматическим и непреодолимым. Сорок два года прошло с тех пор, как в Европе разразилась большая война, и для всех было очевидно, что любовь и братство проникали в сердца фурий, и Орфей побеждал своим посланным небом голосом и золотой лирой.

Всю свою юную жизнь Ланни Бэддд имел дело с музыкой. Куда бы его ни водили, там всегда было пианино, и он начал стучать по клавишам, как только стал достаточно взрослым, чтобы забраться на табурет. Он запоминал отрывки из всего, что слышал, и, как только возвращался домой, старался воспроизвести их. Теперь он обнаружил место, где он мог играть музыку руками, ногами и всем остальным. Там он мог стоять перед зеркалом и видеть музыку глазами! Он был так взволнован этим, что с нетерпением ждал, чтобы утром облачиться в одежду, прежде чем танцевать вне дома.

В Хеллерау учили алфавиту и грамматике движения. Руки улавливали ритм. Числовые отношения длительностей и пауз 1:2, 1:3 и так далее. Ноги и тело указывали продолжительность нот. Это была разновидность художественной гимнастики, призванная тренировать тело в быстрой и точной реакции на мысленные впечатления. Освоив движения для разных ритмов, переходишь к более сложным задачам, воспроизводить сложные музыкальные конструкции, ногами отбивать три четверти такта, а руками четыре. Потом разбирать и воспроизводить более сложные музыкальные композиции, например, в тройном каноне одна партия передавалась голосом, другая руками, а третья ногами.

Для Ланни прелесть этой школы заключалась в том, что никто не считал вас чудаком, если вы захотели потанцевать. Все понимали, что музыка и движение идут рука об руку. Дома люди, конечно, танцевали, но это была формальная процедура, для которой специально одевались и нанимали музыкантов, которые играли особую музыку, наименее интересную, и все танцевали одинаково. Если бы маленький мальчик танцевал на лужайке, в сосновом лесу или на пляже, люди могли подумать, что это - мило, но они не присоединились бы к нему.

Ланни приближался к тому возрасту, когда люди ожидали, что он найдёт себе достойное занятие. Он не мог продолжать скакать, прыгать и пританцовывать. Разве только он не собирался сделать это своей профессией и зарабатывать этим деньги. Но здесь нашлась эта школа, которая даст ему диплом и официальное признание. Его мать говорила: "Вот Ланни, делает свой Далькроз". Леди Эвершем Уотсон поднимала свой лорнет из слоновой кости и золота и протягивала: "О, прелестно!" Баронесса де ля Туретт поднимала руки с дюжиной бриллиантов и изумрудов на них и восклицала: "Ravissant!" - Далькроз был в моде.

Итак, Ланни много работал и узнал все, что мог, в течение этих драгоценных недель, пока его мать была в отъезде на яхте джентльмена, который изобрел мыло Синяя птица и предоставил его нескольким миллионам американских кухонь. Ланни проникал в комнату, где тренировалась группа мальчиков и девочек. Никто не возражал, если какой-нибудь изящный и стройный паренек присоединялся к ним и танцевал. Если у него были собственные идеи, он уходил в угол и проработал их, и никто бы не обращал на них внимания, если только он не делал это необычно хорошо. Танцы были повсюду, в спальнях, коридорах и на территории. Все были настолько поглощены своей работой, что не было бы особого волнения, если бы появилась королева Титания и ее свита, чтобы исполнить своими волшебными ногами увертюру Сон в летнюю ночь.

Тем летом у Ланни Бэдда появились два закадычных друга. Курт Мейснер был родом из Силезии, где его отец был генеральным управляющим большого имения, занимал ответственный и почетный пост. Курт был младшим из четырех сыновей, поэтому ему не нужно было становиться государственным служащим или офицером в армии. Его желание дирижировать и, возможно, сочинять музыку принимали, и он тщательно изучал все инструменты, которые ему пришлось бы использовать. Он был на год старше Ланни и на полголовы выше. У него были коротко подстриженные волосы соломенного цвета, он носил пенсне, был очень серьезен и церемонен. Если мимо проходила дама, он вставал со стула, а если она улыбалась, он щелкал каблуками и кланялся в пояс. Что ему нравилось в системе Далькроза, так это то, что она была системой. Её можно тщательно проанализировать и понять. Курт всегда подчинялся правилам. У него вызывала недоумение американская манера Ланни, не задумываясь, делать все по-своему, если он думал, что может сделать лучше.

У английского мальчика было сложное имя Эрик Вивиан Помрой Нилсон. Но называли его просто Рик. Когда-нибудь он станет баронетом. Он объяснял, что это чертовски неудобно, потому что это нечто среднее между джентльменом и аристократом. Рик делал вид, что никогда ни к чему не относится всерьез. Он одевался небрежно, шутил, часто забывал окончить фразу и питал пристрастие к эпитету "вонючий". У него были темные волосы со склонностью к завиванию, что он объяснил замечанием: "Я полагаю, что какой-то еврей оставил свою визитную карточку моей семье". Но было бы большой ошибкой принимать за чистую монету напускное легкомыслие Эрика Помрой-Нилсона и не замечать, с каким увлечением он изучал все, что относилось к избранному им поприщу: музыке, танцам, стихосложению, истории театра, ораторскому искусству, декорационному делу, живописи и даже тому единственному, по словам Рика, искусству, которым владел его отец -- искусству заводить знакомства с богатыми людьми и выуживать у них деньги на поддержку любительских театров.

Каждый из этих мальчиков мог научить чему-то своих друзей. Курт знал немецкую музыку от Баха до Малера. Ланни знал всего понемногу, от старых сарабанд до недавнего американского хита Alexander's Ragtime Band. Что касается Рика, то он побывал в какой-то новомодной школе декоративно-прикладного искусства и выучил репертуар старых английских народных песен и танцев. Когда он пел, а остальные танцевали песни Перселла, с таким количеством трелей и поворотов, а иногда и с десятком нот в слоге, это стало именно тем, что песня провозглашала - "праздником милой Флоры".

Все трое этих парней воспитывались в контакте с пожилыми людьми и были не по годам развитыми. Американцам они показались бы маленькими старичками. Все трое были продуктом зрелых культур, которые серьезно относились к искусству и использовали его, чтобы заменить другие формы приключений. Все планировали карьеру в искусстве. Их родители были достаточно богаты, не настолько богаты, чтобы быть "вонючими" богачами, но достаточно богаты, чтобы дети могли выбрать профессию по своему вкусу. Все трое с нетерпением ждали будущего, в котором искусство расцветёт, как чудесный цветок. Прогремит слава о новых великих событиях в мире искусства, и толпы зрителей хлынут из Парижа в Мюнхен и Вену, из Праги в Берлин и Лондон с таким же нетерпением, с каким они устремились сегодня к высокому белому храму на ярко-зеленом лугу, чтобы убедиться, что можно научить детей в совершенстве владеть своим телом и душой и воспитать их для того идеального общества просвещенных и утонченных эстетов, в котором они надеялись прожить свой век.

На широкой равнине чуть ниже Хеллерау находился полигон немецкой армии. Здесь почти каждый день большие группы людей маршировали, бегали, падали и снова вставали. Лошади скакали, орудия и зарядные ящики грохотали и раскачивались, а затем разворачивались в сторону воображаемого врага. Звуки всего этого доносились до высокого белого храма, а когда дул ветер в его сторону, поднималась и пыль. Но танцоры и музыканты не обращали на это внимания. Люди маршировали и тренировались на земле Европы с самого начала истории. Но теперь было сорок два года мира, и только старики помнили войну. В науке и в международных отношениях был достигнут настолько большой прогресс, что мало кто мог подумать о возможности массового кровопролития в Европе. Среди них не было и любителей искусства.

Когда летний семестр в школе закончился, Ланни отправился к своей матери. Когда он уезжал из Хеллерау, на глазах у него были слезы. Такое прекрасное место, единственный храм, в котором он готов поклоняться. Он сказал себе, что никогда не забудет Хеллерау. Он пообещал своим учителям вернуться и, в конце концов, самому стать учителем. Он пообещал Рику увидеться с ним в Англии, потому что его мать ездила туда каждый "сезон", и если он сильно постарается, то сможет убедить ее взять его с собой.

Что касается Курта, он ехал с Ланни на Французскую Ривьеру. У немецкого парня была тетка, которая жила там, и он собирался нанести ей визит за пару недель до начала заняий в школе. Он ничего не сказал ей об американском мальчике, который жил поблизости, потому что вполне возможно, что его строгая и церемонная родственница не одобрит такого друга. Среди высших классов Европы было много расслоений, и эти фурии никогда не поддавались соблазнам Орфея и его лиры.

Курт был для Ланни как старший брат, отвечая за организацию поездки и билеты, а также демонстрируя свою страну гостю. Им пришлось делать пересадку в Лейпциге и поужинать в уличном кафе, заказав щи и обнаружив, что овощ был заселен до того, как его приготовили. "Лучше червяк в капусте, чем никакого мяса", - сказал Курт, цитируя крестьян своей страны.

Ланни забыл о супе с червивой капустой, когда они услышали над головой жужжание и увидели людей, смотрящих вверх. В красноватом свете заходящего солнца гигантская серебряная рыба медленно и величественно скользила по небу. Цеппелин! Это было достижение, о котором человек мечтал тысячи лет, и теперь, наконец, осуществленное в эпоху чудес. Немецкая изобретательность сделала это, и Курт с гордостью говорил об этом. В том же году немецкие воздушные корабли начали курсировать из одного города в другой и вскоре обещали воздушное сообщение через все моря и океаны. Нет конца триумфам изобретений, распространению науки и культуры в великих столицах Европы!

Мальчики устроились в ночном экспрессе, и Ланни рассказал своему другу о Бьюти, которую они дожны встретить в Париже. "Все ее друзья называют ее так", - сказал мальчик, - и я тоже. Ей было всего девятнадцать, когда я родился. Курт мог сложить девятнадцать и тринадцать и понять, что мать Ланни еще молода.

"Мой отец живет в Америке",- продолжил американский мальчие, - "но он приезжает в Европу несколько раз в год". Полагаю, имя Бэдд мало что значит для немца, но оно хорошо известно в Америке, это что-то вроде слова Крупп в Германии. Конечно, завод по производству оружия в Штатах намного меньше. В Штатах люди энают имена Кольт, Ремингтон, Винчестер и Бэдд.

Ланни поспешил добавить: "Не думай, что мои родители очень богаты. У моего отца полдюжины братьев и сестер, а также у него есть дяди и тети, у которых есть собственные дети. Моя мать развелась с моим отцом много лет назад. И у Робби, так зовут моего отца, теперь есть жена и трое детей в Коннектикуте, где расположены заводы Бэдд. Ты видишь, делить деньги приходится между многими. Мой отец отвечает за продажи продукции заводов Бэдд на континенте, и я всегда думал, что буду его помощником. Но теперь я думаю, что передумал, мне так нравится Далькроз.

VII

Бьюти Бэдд не пришла на вокзал. Она редко делала скучные и обременительные вещи. Ланни был таким умным мальчиком, он прекрасно знал, как отнести свои сумки в такси, какие давать чаевые и как называется их отель, где они обычно останавливаются. Его мать будет ждать в их номере, и так будет лучше, потому что она будет свежей, неуставшей и милой. Это было ее делом очаровывать весь мир, не исключая и собственного сына.

Эту роль ей поручила добрая природа. У нее было все: волосы, развевающиеся волнами золота девяносто шестой пробы, мягкая, нежная кожа, правильные белые зубы, милые черты лица, а не то, что называют кукольным. Лицо, полное веселья и доброты. Короче говоря, она была маленькой и хрупкой, и на нее приятно было смотреть, и люди оборачивались, чтобы получить свою долю этого удовольствия, куда бы она ни пошла. Так было с тех пор, как она была ребенком, и, конечно, она не могла не знать об этом. Но это было не тщеславие, а скорее теплое сияние, которое наполняло ее, счастье от возможности сделать других счастливыми и жалость к женщинам, у которых не было благословенного дара, делавшего жизнь такой легкой.

Бьюти всячески заботилась о своих природных способностях. Она сделала из этого философию и объяснила бы её, если бы кому-нибудь это было интересно. - "Я пережила достаточно горя. Я плакала, и оказалось, что я плачу одна, а я не люблю одиночества. А когда я смеюсь, у меня никогда нет недостатка в обществе". Это был её главный довод. Разве о красивой женщине не стоит заботиться так же, как о цветке или драгоценном камне? Почему бы не одеть ее элегантно, поместить в очаровательную обстановку и не превратить ее в произведение искусства в мире любителей искусства?

Ее имя тоже было произведением искусства. Она родилась Блеклесс и крещена Мэйбл, но ни имя, ни фамилия ей не нравились. Отец Ланни подарил ей новые, и все ее друзья согласились, что они ей подходят. Теперь она даже подписывала свои чеки "Бьюти Бэдд", и если она подписывала слишком много, она не беспокоилась, потому что делать людей счастливыми стоит того, чтобы немного потратиться.

Теперь мать Ланни цвела после долгого морского путешествия среди фьордов, тщательно скрывая цвет лица от солнца, которое отказывалось садиться. Ее беспокоило только то, что она набрала несколько сот граммов и ей пришлось избавляться от них болезненным самоотречением. Она обожала своего милого мальчика, и вот он торопливо вошел в комнату. Они бросились друг к другу, как дети, обнимались и целовались. Бьюти удержала его и пристально посмотрела на него. "О, Ланни, как ты вырос!" - воскликнула она. А затем снова обняла его.

Немецкий мальчик ждал. Ланни представил его, и она тепло поприветствовала его, прочитав в его глазах изумление и обожание, к которым она привыкла от мужчин, будь им четырнадцать лет или в пять раз больше. Они будут потрясены, забудут свои манеры, навсегда станут ее рабами, и это лучшее, что может с ними случиться. Это дало им повод для восхищения и поклонения. Это удерживало их от превращения в зверей и варваров, к чему они так сильно стремились. Бьюти надела по этому случаю голубое китайское шелковое утреннее платье с большими золотыми фазанами, очень красивое. Она догадывалась, что оно может сделать с новым другом Ланни, и увидела, что оно это делает. Она была очаровательна с ним, и если бы он ее обожал, он был бы мил с ее сыном, и все были бы намного счастливее.

"Расскажите мне о Хеллерау", - сказала она. И, конечно, они рассказали, или вернее это сделал Ланни, потому что у немецкого мальчика отнялся язык. У Бьюти в гостиной стояло пианино, и она побежала к нему. "Что ты хочешь?"- спросила она, и Ланни сказал: "Что угодно", облегчая ей задачу, потому что на самом деле она знала не так много произведений. Она начала играть полонез Шопена, и оба мальчика танцевали, и она была в восторге и заставила их гордиться собой. Курт, который никогда раньше не слышал о матери, которая также была ребенком, пересмотрел свои представления об американцах за одно короткое утро. Такие свободные, такие беззаботные, такие восхитительные люди!

Мальчики вымылись, оделись и спустились вниз пообедать. Бьюти заказала фруктовый сок и салат из огурцов. "Я начинаю полнеть ни от чего", - сказала она. - "Это трагедия моей жизни. Я не осмеливалась выпить стакан молока в saeter.

"Что такое saeter?" - спросил Ланни.

- Это пастбище высоко на склоне горы. Мы сходим на берег на катере и подъезжаем к ним. Там очень старые фермерские дома сделаны из бревен, а в крыше у них дыры вместо дымоходов. У них много маленьких сараев, крыши покрыты дерном, и на них растут цветы. А на одном даже росло небольшое деревце.

"Я видел такое однажды в Силезии", - сказал Курт. - "Корни крепче связывают крышу. Но ветки нужно обрезать каждый год".

"Мы прекрасно провели время на яхте", - продолжила Бьюти. - "Ланни когда-нибудь рассказывал вам о старом мистере Хэккебери? Он родом из города Рубенс, штат Индиана, и он делает мыло Синяя птица, миллионы кусков каждый день, каждую неделю, или что-то еще. Я не умею считать. Он носит в кармане маленькие образцы мыла и раздает их всем. Крестьяне были благодарны, они чистые люди".

Мальчики рассказали ей о фестивале, об Орфее, Бернарде Шоу, Гренвилле Баркере и Станиславском. "Это самое красивое место, в котором я когда-либо был", - заявил Ланни. - "Я думаю, что хочу стать учителем танцев Далкроза".

Бьюти не засмеялась, как могли бы сделать другие матери. "Конечно, дорогой", - ответила она. - "Как хочешь, но Робби может быть разочарован". Курт никогда не слышал, чтобы к родителям обращались такими именами, как Бьюти и Робби. Он предположил, что это американский обычай, и, похоже, что там он работал хорошо, хотя, конечно, он никуда не годился в Силезии.

Когда подали десерт, Бьюти сказала: "Вы можете остаться здесь на один дополнительный день. Мне очень жаль, что я не могу поближе познакомиться с Куртом, но я приняла приглашение провести две недели в Англии, а затем поехать в Шотландию на охоту". Ланни был разочарован, но ему не пришло в голову показать это, потому что он привык видеть свою мать урывками. Он понимал, что у нее были обязательства перед своими многочисленными друзьями, и нельзя было ожидать, что она останется развлекать одного мальчика или даже двух.

Курт тоже был разочарован, подумав, что он собирается полюбоваться этим произведением искусства, созданным в далекой Америке и доведенным до совершенства во Франции. Он наверстывал упущенное и был настолько обожающим и в то же время почтительным и щепетильным, что Бьюти решила, что он исключительно хороший парень, и была рада, что милый Ланни так хорош в выборе друзей. Ланни написал ей, кем были родители Курта, а также о тетке в Каннах, фрау доктор Хофрат фон унд цу Небенальтенберг. Бьюти не знала ее, но была уверена, что любой человек с таким именем должен быть социально приемлемым.

VIII

После обеда они отправились на выставку современного искусства. "Весь Париж" говорил о Салоне Независимых, и поэтому Бьюти должна была иметь возможность сказать, что она его видела. У нее была быстрая походка и острый глаз, поэтому она могла за пятнадцать-двадцать минут осмотреть работы, над которыми работали годы тысячи или более художников. После этого она убыла на примерку платья. Обязанность самой быть шедевром не оставляла времени для изучения чужих шедевров. Мать Ланни, порхавшая по жизни, как бабочка над клумбой, была настолько очаровательна и весела, что мало кто мог заметить, как мало она собирала меда.

Она оставила двоих мальчиков осматривать выставку вдвоём. Художники и скульпторы континента дали волю своему воображению, и мальчики бродили от стены до стены, увшанных их работами. Кажется, каждая кричала: "Посмотри на меня! Я ne plus ultra! (самое лучшее, непревзойдённое)" Немногие, казалось, были готовы рисовать старым общепринятым способом, чтобы воспроизвести что-то понятное. Здесь лица состояли из плоских и конических секций, глаза и носы поменяли положение, деревья стали синими, а небо зеленым, а цвет лица - и тем и другим. Это была эпоха нашумевшей картины "Обнаженная натура, спускающейся по лестнице". И эта обнаженная фигура состояла из спиралей, зигзагов, которые могли быть вспышками молнии, клубком линий, напоминающих телефонные провода после циклона. Нельзя составить ни малейшего представления, почему это была "обнаженная натура", и хотели бы знать художника и спросить, было ли это колоссальной пародией или что-то в этом роде.

Было много узнаваемых обнаженных тел. Их показывали в морге, на поле боя или на операционном столе. Были женщины с большими висящими животами и грудями, мужчины с больными или отсутствующими конечностями. Складывалось определенное впечатление, что "независимые" художники европейского континента были встревоженными и замученными людьми. Возможно, они жили на чердаках и недоедали. Ланни и Курт никогда не видели чердак и не пропускали обед и не думали об этом объяснении. Они могли только задаваться вопросом, почему в мире с такими существами, как мать Ланни, художники должны предпочесть уродливые и отталкивающие сюжеты. Что-то было не так. Но загадка не могла быть разгадана ни сыном Бьюти Бэдд, ни сыном генерального управлющего замка Штубендорф в Верхней Силезии.

Бьюти была приглашена на ужин, поэтому два мальчика пошли в кино, это искусство все еще было в пелёнках. Главную роль в картине играло ведерко с белилами, очевидно, французский эквивалент кремового торта. Ревнивый муж принимает маляра за любовника своей жены, гонится за ним, происходит драка, которая завершается падением ведерка с белилами на голову ревнивца, к веселому восторгу парижских ненавистников мужей. В оркестровой яме одинокий мужчина сидел перед пианино и партитурой, отмеченной для иллюстраций любви, горя или битвы. Он поспешно перелистывал нужную страницу, и когда лестница собиралась опрокинуться, он был готов к отрывку с грозой из увертюры Вильгельма Телля. Ничего общего с Салоном Независимых, да и с Хеллерау. Но вкусы мальчиков были всесторонние, и они смеялись в этом месте так же громко, как наименее образованный буржуа.

На следующее утро Бьюти встала почти до полудня, поэтому мальчики разъехались. Курт никогда раньше не был в Париже, и Ланни, чувствуя себя хозяином, показал ему достопримечательности и дал ему уроки истории. Позже появился американец, играющий в поло, по имени Гарри Мерчисон, потомок королей индустрии листового стекла. У него была шикарная машина, и он отвез их в Версаль. Там они пообедали в уличном кафе, бродили по садам и лесам, увидели Маленький Трианон, а гид рассказал им о Марии-Антуанетте и принцессе де Ламбаль. и других красавицах из исчезнувшего прошлого, но никто из них не был прекраснее Бьюти! И Ланни, и Курт немного завидовали красивому молодому американцу, стремившемуся монополизировать мать. Но она была добра и позаботилась о равном распределении своего благоволения.

Когда они вернулись в отель, она попросила их показать гостю гимнастику Далькроза, пока она одевалась. Оказалось, что Гарри ведет ее в оперу. Но сначала они поужинали, а потом отвезли мальчиков на вокзал и усадили на экспресс на Лазурный берег. У Бьюти всегда были слезы на глазах при расставании, и у Ланни тоже, и неожиданно у Курта. Бьюти поцеловала его на прощание. И когда два мальчика разместились в купе и поезд уже шел, Курт воскликнул: "О, Ланни, я просто люблю твою мать!"

Ланни, конечно, был доволен. "Её все любят",- был его ответ.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Лазурный берег⁴

НА восточной стороне небольшого полуострова, который вдается в Средиземное море, стояла крошечная деревня Жуан-ле-Пен, выходившая на залив Жуан, на фоне Эстерельских гор. На этом красивом защищенном побережье была вилла с участком чуть больше или чуть меньше гектара, которую Робби Бэдд подарил матери Ланни много лет назад. В дарственной было условие, чтобы она не могла продать или даже заложить виллу, тем самым поставив ее в странное положение с финансовыми взлетами и падениями, которые не имели никакого реального значения. Только что Жуан, так называли эту деревушку, наслаждался умеренным благополучием. Земля делилась на участки, и за них предлагались значительные суммы, и Бьюти радовалась тому, что она стоит сто тысяч франков. Со временем наступит депрессия, и она будет "разорена" и опечалена этим. Затем наступил потрясающий бум, затем еще один спад, и Бьюти верила каждому. Но всегда у них с Ланни был дом, что Робби и задумывал.

С тех пор, как он себя помнил, здесь было родное гнездо Ланни. Здесь в густой тени соснового леса он собирал весенние цветы и научился различать голоса птиц. Здесь на отлогом песчаном пляже он научился грести и плавать. Ближе к кромке находились вытащенные из воды рыбачьи лодки и сохли рыбачьи сети. И это была самая захватывающая жизнь для ребенка. Самые диковинные твари, населяющие морскую пучину, копошились и барахтались здесь, сверкая всеми цветами радуги под нестерпимо ярким солнцем. мальчишки рыбаки объясняли ему, какая рыба кусается или колется, а какую можно спокойно отнести домой и отдать Лиз, веселой крестьянке, служившей у них кухаркой. Ланни научился болтать на трех языках, и прошло много времени, прежде чем он смог привыкннуть какой язык для кого применять. Английский для матери и отца, французский для многих гостей и случайных учителей, а Провансальский для слуг, крестьян и рыбаков.

Вилла находилась на вершине холма, недалеко от моря. Дом был покрыт розовой штукатуркой, а его почти плоская крыша - красной черепицей, бледно-голубые ставни гармонировали с ними по цвету. Здание было построено в испанском стиле вокруг красивого двора с фонтаном и цветами. Ланни играл там, когда дул мистраль, как это бывало иногда целую неделю. Вдоль дороги снаружи шла высокая стена, вдоль которой росли розовые и белые олеандры, выглядывающие из-за нее. У деревянных ворот велел колокольчик, звон которого был слышен внутри двора. По обе стороны ворот росли алоэ с толстыми прикорневыми листьями и высоким стеблем с множеством цветов. Их называли Божьи светильники.

Это было счастливое место для мальчика, без врагов и с небольшим количеством опасностей. Его отец научил его плавать в тихую и в ветреную погоду и лежать на спине, отдаваясь течению так же спокойно и уверенно, как морская черепаха. Он научился грести и ходить под парусом и быстро приводить лодку к берегу при первом признаке шторма. Он так много узнал о рыбалке и об орехах, которые крестьяне собирают в лесах, и о травах, которые они находят на полях, что Бьюти говорила, что если они когда-нибудь станут действительно бедными, Ланни их накормит. Он также научился заводить друзей и вседа был занят, что ему никогда не придется скучать.

Его мать, как светскую женщину, естественно, время от времени беспокоили плебейские вкусы своего единственного ребенка. И, когда она была дома, то приглашала детей своих богатых друзей в качестве товарищей по играм. И Ланни с ними ладил, богатые дети тоже были интересны. Он брал их с собой на берег и знакомил с мальчишками рыбаками, и они тут же, не щадя своих дорогих костюмчиков, учились сачком ловить креветок. Они гуляли по холмам, отдыхали у дверей какой-нибудь крестьянской избы, а по возвращении рассказывали, как они научились плести корзины. Бьюти со смехом говорила, что предки Робби были фермерами, хотя, конечно, в Коннектикуте они не такие, как здешние крестьяне.

Ланни Бэдд никогда не ходил в школу в обычном понимании этого слова. Во-первых, его мать так часто брала его с собой в путешествия. Во-вторых, он научился многому, что его детская голова и так была полна до отказа. Он запомнил фразы на всех языках, которые слышал, а это кое-что значит на Ривьере. Он постоянно играл на пианино, и если он видел, как люди танцуют новый танец, он выучивал его ещё до того, как они заканчивали тацевать. Мать только показала ему буквы, и в настоящее время он читал все книги в доме, в которых были картинки. Можно удивляться, узнав, что Бьюти Бэдд считала себя леди с литературными вкусами. Это означало, что она записывала названия книг, о которых слышала, о которых говорили люди, покупала их, читала первые несколько страниц, а затем была слишком занята, чтобы смотреть на них снова. Рано или поздно Ланни их достанет, а если он их не понимает, то начнет приставать к кому-нибудь вопросами.

Значительная часть его образования пришлась на умение слушать. В из дом приходили самые разные люди, а воспитанный маленький мальчик спокойно сидел в кресле и не говорил ни слова. Как правило, люди забывали, что он был там, и понятия не имели, что он жадно впитывает все, что слышит. Общество и мода, что люди носят и что они едят, куда они ходят и с кем встречаются. Аристократия Европы и ее титулы. Богатые люди и их акции и облигации, дивиденды и прибыль. Новые автомобили, новые рестораны. Театры и то, что они показывали, оперы и имена певцов. Книги, о которых говорили люди. Журналисты, политики, главы государств. Всё, что было успешным и, следовательно, важным.

Когда они были одни, ребенок начинал нападать на свою мать. - "Бьюти, что такое тафта, и почему ее кроят по косой? Что такое пингвины и почему они похожи на французских политиков? Что такое дрейфусарды и почему аббат так обрадовался, когда рассказал о них?" Это было тяжело для матери, которая в значительной степени развила искусство участвовать в разговоре, не слишком заботясь о деталях. С Ланни ей нужно было все исправить, потому что он будет помнить свои вопросы и поднимать их снова.

В очень раннем возрасте у него выработалась привычка запоминать какое-нибудь глубокое замечание, которое он слышал от одного из своих старших, и выкладывать его в другой компании. Конечно, это вызывало сенсацию. И, конечно, активно мыслящий ребенок не преминул получить от этого удовольствие и повторить спектакль. У него было то преимущество, что он действовал, не обращая на себя внимание. Взрослые редко замечают, насколько дети проницательны, как внимательно они слушают и как быстро хватаются за то, что приносит им пользу. Взрослые говорили что-нибудь в присутствии маленького мальчика, а потом удивлялись, обнаружив, что он знает такие вещи!

Город Канны находился всего в нескольких километрах от его дома, и мать отправлялась туда за покупками, к парикмахеру или к портнихе. Ланни, пообещавший никогда ни с кем не уходить, найдет себе место на уличной скамейке или в уличном кафе. И рано или поздно кто-то заинтересуется ярким парнем с волнистыми каштановыми волосами, живыми карими глазами, розовыми щеками и рубашкой из серой оксфордской ткани, расстегнутой до шеи.

Таким образом, зимой перед отъездом в Хеллерау он встретился с Сэнди Эшли Сэнди, полковником Его Величества королевского шотладского полка на северо-западе Индии. У полковника были белые усы, а цвет лица напоминал желтый пергамент. Это была проблема с его печенью. На нем был льняной костюм удобного покроя. Член "британской колонии" с ограниченным доступом отвернулся бы от любого взрослого человека, который осмелился бы обратиться к нему без должного представления. Но когда все столы были переполнены и маленький мальчик пригласил его сесть, он не счел нужным отказываться. Когда мальчик начал болтать со всей грацией светского человека, полковник, внутренне усмехаясь, стал отвечать ему с самой серьезной учтивостью.

Ланни решил поговорить о последнем популярном романе, который он на половину прочитал. Старый служака с изъеденной печенью стал расспрашивать его, и оказалось, что маленький дикарь не читал ни одной книги Вальтер Скотта, никогда не слыхал о Диккенсе, а из всего Шекспира знает только музыку ко Сну в летнюю ночь, написанную одним евреем. Ланни задавал столько вопросов и был настолько серьезен в своих комментариях, что перед тем, как они расстались, полковник предложил прислать ему из своей библиотеки однотомник великого поэта. Но с одним условием, мальчик должен обещать, что прочтет его от слова до слова.

Ланни понятия не имел, что кроется за таким обещанием. Он дал его, а также сообщил свое имя и адрес, и через пару дней по почте прибыл элегантный фолиант весом значительно больше килограмма. Такие фолианты обычно красуются на столике в гостиной, с них каждый день смахивают пыль, но никто никогда их не открывает. Ланни буквально сдержал свое обещание, он начал с титульного листа и провел месяц, читая его, в состоянии напряженного возбуждения. Он утомлял свою мать во время еды, рассказывая ей о прекрасных дамах, обвиненных в ужасных преступлениях, которых они не совершали. Ланни не мог понять, в чем заключаются предполагаемые преступления, и как его мать ответит на его вопросы? Что имел в виду человек, когда сказал, что умеет отличить кукушку от ястреба, и что такое целомудрие и как его сломать?

Вскоре Ланни делал себе мечи из планок и шлемы из газет, и учил рыбачьих детей фехтованию, а они чуть не повыкалывали друг другу глаза! Кричал: "Проклятье!" и "Прочь, предатель!" и "Рази, Макдуф!" и носился по пляжу! Сыпал стихами повсюду, как актер. Может быть, он станет таким, откуда женщине знать, кого она принесла в этот мир? Для нее было очевидно, что воображение этого ребенка может унести его в странные места и заставить совершать неосторожные поступки.

III

Ланни и Курт, прибыв в Канны, расстались перед тем, как покинуть поезд. Немецкого мальчика должна была встретить его тетка. И эта вдова судебного советника фон унд цу Небенальтенберг была человеком со старомодными взглядами и принципиально не одобряла американцев. Ситуация оказалась еще более сложной, поскольку тетка знала или заявляла, что знает все о "той женщине Бэдд", как она называла Бьюти, и была шокирована таким знакомством своего племянника. Она не сказала, что её шокировало. Было всего лишь одно слово: "Unschicklich! (Неприлично!)"

Курт не задавал вопросов. "Миссис Бэдд уехала в Шотландию на охотничий сезон", - небрежно заметил он. Он сидел прямо на жестком стуле, лицом к лицу со тощей суровой старушкой, рассказывая ей новости о многих членах их семьи. Он съел истинный немецкий завтрак из ржаного хлеба с ломтиками Leberwurst и Schweizerkase (ливерной колбасой и швейцарским сыром), затем небольшой кусок Apfelkuchen (яблочного пирога) и выпил чашку некрепкого чая с молоком. Когда двое закончили трапезу, тетка отложила бутерброд для своей единственной служанки, после чего открыла буфет кедрового дерева, который занимал весь простенок между двумя окнами столовой, убрала остатки еды и тщательно заперла буфет, выбрав ключ из связки, висевшей у нее на поясе. "Этим местным слугам нельзя ни в чем доверять", - сказала фрау доктор судебный советник. Ее муж умер десять лет назад, но она все еще носила по нему траур и, конечно, носила его титулы.

Однако она была культурной женщиной и в свое время спросила о Хеллерау, и Курт ей рассказал. Она была настроена против Жака Далькроза, потому что у него было французское имя и борода. Но музыка Глюка была echt deutsch (подлинно немецкой), поэтому фрау доктор судебный советник задавала вопросы и жалела, что не могла увидеть фестифаль. Только после того, как Курт максимально пробудил в ней любопытство, начинающий дипломат упомянул, что его американский друг обладает настоящим даром и может помочь ему провести демонстрацию системы Далькроза. Курт заверил свою тетю, что Ланни очень воспитанный и вежливый мальчик; ему было всего тринадцать, и он, вероятно, ничего не знал о Unschicklichkeit своей матери. Более того, он был артистом или собирался им стать, и нельзя судить о таких людях по обычным стандартам. Возьмем, к примеру, Вагнера. Даже о Бетховене ходили слухи. . .

Такими коварными приемами Курт добился разрешения своей тетки пригласить Ланни Бэдда на чай. Была отправлена телеграмма, и шофер семества Бэддов привез Ланни в назначенный час. Он вошел в простую безупречную квартиру, щелкнул каблуками, поклонился до пояса и извинился за свой немецкий, который на самом деле был не так уж и плох, потому что у него было два учителя немецкого языка, каждый по несколько месяцев. Он съел только один крошечный бутерброд и одно печенье и отказался от второй чашки чая. Затем, пока Курт играл на пианино, он демонстрировал то, что у Далкроза называли "пластическим контрапунктом". Пожилая вдова сыграла народные песни, которых Ланни не знал, он слушал, придумывал для них движения и умно комментировал это. Фрау доктор судебный советник не сказала ему, что однажды она потеряла маленького мальчика с такими же каштановыми волосами и глазами, как у него. Но она пригласила его прийти еще раз и дала согласие Курту навестить его дом.

Итак, все было хорошо, и молодежь получила возможность наслаждаться жизнью по-своему. Обед, который Ланни устроил Курту, не был скромной немецкой едой. Лиз приготовил mostele, особенно хорошую рыбу, которую поймали мальчики. А также омлет со свежими трюфелями, а затем свежий инжир со сливками и пирожным. Так жили у Бэддов, и любая крестьянка была счастлива накормить двух симпатичных парней, у которых был такой хороший аппетит, и которые делали так много комплиментов еде.

Двое мальчиков днями не вылезали из купальных трусиков, что составляло вполне достаточное одеяние в этом привольном увеселительном саду Европы. Они гуляли, бродили по берегу до самого Антибского мыса, где можно было прыгнуть со скалы и нырнуть со сколы высотой в десять метров в такую прозрачную воду, что, казалось, вот-вот достанешь до дна. Они вытащили невод на мелководном пляже и принесли креветок, кальмаров, крабов и другие необычные формы жизни, которые кишели в этих водах веками и которых ловили римские мальчики, греческие мальчики, финикийцы, сарацины, берберийские корсары, дети бесчисленных рас, вторгавшихся на Лазурный берег, с тех пор, как суша здесь опустилась и стала морским дном.

С самых ранних дней Ланни жил в этом далеком прошлом. Он изучил географию во время автомобильных поездок, а уроки истории он получил, задавая вопросы о старых руинах. Взрослые не всегда знали ответы, но в одном из кармашков машины лежал путеводитель, и можно было прочесть про Арль или Авиньон, или про другие города по соседству, или что-то еще. Антиб, расположенный по другую сторону мыса, когда-то был римским городом с банями, ареной и акведуком. Было увлекательно смотреть на останки и думать о жизнях людей, давно ушедших с земли, которые когда-то они держали с гордостью и уверенностью. Не так давно была выкопана мемориальная доска маленькому "ребенку Септентриона", который "танцевал и развлекал в театре". Ланни Бэдд мог быть тем ребенком, который вернулся к жизни, и он задавался вопросом, как жил его предшественник и что привело его к его безвременной кончине.

Два мальчика 1913 года, не подозревая, каков их конец, счастливо бродили по холмам и долинам, которые уходят от этого побережья. Пейзажи были бесконечно разнообразны. Быстрые реки, глубокие ущелья, широкие долины; оливковые рощи и виноградники, леса из пробкового дуба и эвкалипта, луга, полные цветов; многолюдные деревни с террасированными землями, обработанными до последнего драгоценного сантиметра. Дворцы из каррарского мрамора с замысловатыми садами и цветущими деревьями - так много всего, на что стоит посмотреть и задать вопросы! Курт не мог разговаривать с крестьянами, но Ланни переводил для него, и женщины отметили ярко-голубые глаза и соломенные волосы странного парня с севера, и у них возникли те же мысли, что и у папы Григория, который инспектировал военнопленных и подметил: "Not Angles, but angels (Не Англы (древнегерманское племя. В 5-6 англы участвовали в англосаксонском завоевании Британии), но ангелы)".

Высоко над Антибами стоял древний монастырь с церковью Нотр-Дам-де-Бон-Порт, откуда босые моряки Антиба в белых рубашках выносили изображение Пресвятой девы, испрашивая защиты от грозящих им бурь. Отсюда открывается вид на все моря, белые города Ривьеры и далекие итальянские горы, покрытые снегом. Сюда, запасшись едой, забирались мальчики, и Ланни рассказывал Курту о бросающихся в глаза объектах местности. На западе были Эстерельские горы из кроваво-красного порфира, на востоке - большой город Ницца, а за ним Монако на высокой скале. Прямо под ними, в бухте, стояли на якоре французские военные корабли, это было их любимое место отдыха, и в городке постоянно были толпы моряков.

Мальчики проводили на этой высоте весь день, разговаривая не только об объектах местности, но и о себе и о том, что они планируют сделать в своей жизни. Вот такими серьезными они были и такими добросовестными! Курт был этичным человеком, и когда он раскрыл моральные устои своей души, Ланни был потрясен.

"Ты когда-нибудь задумывался, как мало в мире действительно культурных людей?" - спросил немецкий мальчик. - "Есть целые расы и нации, которых практически нет всякой культуры, а у так называемых культурных наций только горсточка людей высоко держит знамя хорошего вкуса среди миллионов окружающих их готтентотов".

"Что такое готтентоты?" - наивно спросил Ланни.

Курт объяснил, что так называют людей, не знающих культуры и идеалов. Таковы были огромные массы людей, а цивилизация поддерживалась трудами немногих преданных культуре людей. - "Предположим, они потерпят неудачу - что тогда?"

"Я никогда не думал об этом", - обеспокоенно признался Ланни.

- Мы можем снова погрузиться в варварство, в новую темную эпоху. Вот почему миссия искусства так высока - спасти человечество, обучая истинной любви к красоте и уважению к культуре.

Ланни подумал, что это замечательный способ взглянуть на жизнь, и сказал об этом. Курт продолжал:

"Мы, понимающие это, должны воспитать себя в самоотречении, в духе умеренности и воздержания, как для жреческого служения. Мы должны максимально использовать свои силы, живя упорядоченной жизнью и не растрачивая себя, как это сделали многие музыканты. Я решил быть тем, кто живет разумной жизнью, как Бах или Брамс. Ты знаешь о них? "

"Не очень", - вынужден был признать Ланни.

- Конечно, я не знаю, сколько у меня талантов...

- О, я уверен, что у тебя замечательный талант, Курт!

- Что бы это ни было, я хочу сберечь его и использовать. А ты думал, что сделать в своей жизни?

- Боюсь, у меня никогда не было таких великих мыслей, как у тебя, Курт. Видишь ли, мои родители не воспринимают вещи так серьезно.

- Конечно, они научили тебя этическим стандартам!

- Ну, они говорили мне наслаждаться прекрасными вещами, с которыи я столкнусь, и, конечно, быть вежливым и добрым с людьми и учиться у них всему, чему я смогу.

- Ничего страшного, только этого недостаточно. Нужно иметь более широкое видение, более благородные цели.

- Я вижу это, Курт, и ценю, что ты мне об этом рассказал.

- Конечно, о таких вещах не говорят всем, только нескольким избранным, которые способны это понять.

"Я это понимаю", - смиренно сказал Ланни; - "Я постараюсь быть достойным доверия. Если можно, я буду своего рода учеником".

Старший парень согласился принять его на этом основании. Они будут переписываться и рассказывать друг другу о своих более глубоких стремлениях, а не пряча их, как это приходится делать в мире поверхностных и легкомысленных людей. Когда солнце начало садиться за Эстерельскими горами, и пара двинулась по дороге, они почувствовали, что они совершили своего рода религиозный обряд, который, возможно, имел место у монахов, которые на протяжении многих веков ходили по коридорам этого монастыря.

Курт поставил себе целью добиться для своего новообращенного ученика приглашения посетить великолепный замок Штубендорф во время рождественских праздников. И для этого было бы желательно, чтобы он завоевал уважение фрау доктор судебный советник, рекомендация которой решит этот вопрос. Так что Ланни несколько раз приходил в квартиру в Каннах и танцевал танцы Далькроз для друзей суровой и строгой немки. Ни разу никто не упомянул ни его мать, ни его отца, ни кого-либо из его американских партнеров. Но фрау доктор судебный советник исследовала его мысли и убедилась, что он искренне уважает вклад фатерланда в мировую культуру. По совету Курта Ланни позаимствовал сборник стихов Шиллера, усердно возился с ним и время от времени просил старуху о помощи.

Она также интересовалась его музыкальным образованием, которое носило прискорбно бессистемный характер. Курт, как и его тётка имели хорошее немецкое образование в технике игры на фортепиано. Настоящая военная муштра. Руки и запястья жесткие, суставы опущены, второй сустав приподнят, пальцы поднимать высоко и ударять по клавишам сильно. Но бедняга Ланни получил массу всего того, что друзья его матери посоветовали. Первым прибыл профессор Циммалини, протеже свекрови баронессы де ля Туретт. Будучи учеником ученика Лешетизского, профессор настаивал на равноправии пальцев; запястье свободно, кисть приподнята, пальцы округлены, локоть согнут даже в обыкновенном legato. Этому Ланни учился целую зиму; но потом начался сезон в Лондоне, потом в Биаррице, а когда он с матерью вернулся домой, оказалось, что профессор переехал в Париж.

Итак, Ланни испытал на себе влияние метода Брейтгаупта, но по еще более высокой цене. Ему рассказали о вращательных движениях предплечья, важности расслабления и недопущении девитализации. Но возбудимый французский профессор, который учил его всему этому, внезапно попал под чары дородной концертной певицы и уехал в Аргентину в качестве ее аккомпаниатора. Теперь Бьюти слышала о профессоре Баумейстере, который недавно приехал в Канны, и она небрежно посоветовала Ланни брать у него уроки, если он того захочет. Но Ланни еще не принял решения.

Когда фрау доктор судебный советник услышала все это, ее упорядоченная немецкая душа была потрясена. Этот бедный ребенок играл на пианино полдюжиной способов одновременно. И тот факт, что он был совершенно счастлив, что сделало это еще хуже. Она заверила его, что господин профессор Баумейстер не лучше музыкального анархиста, и порекомендовала подругу, которая когда-то преподавала в замке Штубендорф и которая научит официальной немецкой технике. Ланни пообещал изложить эту рекомендацию своей матери, и таким образом завершил свое завоевание тетки Курта. Она повела двух мальчиков на концерт - единственную расточительность, которую она позволила себе.

Когда пришло время Курту уезжать, он сказал своему ученику, что тетя согласилась написать своему брату, одобряя Ланни как достойного гостя. Американский мальчик был чрезвычайно обрадован этим, потому что к тому времени он так много слышал о замке и чудесах жизни в нем, что он стал казаться ему местом из сказок братьев Гримм. Он встретится с семьей Курта, увидит, как Курт живет, и познакомится с окружающей средой, в которой взращивались высокие идеалы его друга.

Курт уехал, а Ланни принялся читать по-немецки, тренировать свои пальцы на клавишах и учить мальчишек рыбаков танцам Далькроза. Он никогда не был одиноким, потому что Лиз и горничная Розин любили его, как будто он был им родным. Он знал, что в конце концов приедет Бьюти, а через месяц она приехала, полная новостей и веселья. Затем неожиданно пришла телеграмма от Робби, в которой говорилось, что он выезжает из Милана и прибудет на следующий день.

Так было всегда с отцом Ланни, которому сплавать в Европу было всё равно, что Бьюти съездить в Канны на примерку. Он никогда не удосуживался давать телеграмму, потому что он мог ехать поездом в Константинополь или Санкт-Петербург, и он не мог знать, как долго он там пробудет. Открытки приходили иногда из Ньюкасла, шт. Коннектикут, иногда из Лондона или Будапешта. - "До скорой встречи" или что-то в этом роде. Следующей будет телеграмма о том, что он приедет на таком-то поезде.

Робби Бэдду было еще меньше сорока, и он был тем отцом, которого выбрал бы себе любой мальчишка, если бы с ним посоветовались. Он играл в футбол и до сих пор время от времени играет в поло, и удар у него был сильный и меткий. У него были густые каштановые волосы, как и у его сына, и когда увидишь его в плавках, то обнаружишь, что каштановые волосы были по всей его груди и бедрам, как у плюшевого мишки. От него Ланни унаследовал его веселые карие глаза и румяные щеки, а также его счастливый характер и готовность принимать вещи такими, какими они есть.

Робби любил делать все, что нравилось Ланни, а может быть, все было наоборот. Он сидел за пианино и бренчал часами, используя даже худшую технику, чем у своего сына. Он не был хорош в классической музыке, но он знал студенческие песни, негритянские песни, арии из оперет - все американское. Робби был неутомимым пловцам, он мог пробыть в воде полдня или полночи, и если ему казалось, что Лании устал, он говорил: "Ложись на спину", а сам подплывал к мальчику, брал его подмышки и начинал усиленно работать ногами, и тому казалось, что его тащат на буксире. Робби заказал два резиновых шлема с защитными очками, так что они вместе могли нырять на дно и жить среди рыб. Иногда Робби брал с собой острогу, какой пользуются рыбаки. Он подкарауливал крупную рыбину и глушил ее, а иногда завязывался такой бой, что Ланни рассказывал о нем целую неделю.

Робби Бэдд наживал очень много денег. Он никогда не говорил сколько, а может быть, и сам точно не знал, но он повсюду оставлял за собой золотой след. Он любил видеть сияющие лица тех, кто внезапно богател от его щедрот. Ему постоянно нужны были помощники, и он применял к ним такую тактику. Каждый раз давать небольшую мзду -- и тотчас же требовать услугу, пока благодарность не остыла.

Он ожидал, что когда-нибудь его сын поможет в этом зарабатывании денег. И поскольку, несмотря на всю его веселость и цинизм, он был дальновидным и осторожным человеком, он разработал систему обучения для этого своего первенца и самого любимого ребенка. Все делалось как бы случайно и непреднамеренно, а между тем все было тщательно продумано, и действие системы неоднократно проверялось. Робби Бэдд заставил своего сына думать о продаже стрелкового оружия и боеприпасов как о самом романтичном и захватывающем из всех занятий. Он окружил это занятие тайнами и интригами и внушил мальчику затвердить первое и основное правило, гласившее, что все касающееся этого дела, должно храниться в строжайшей тайне. Ни единым словом не смеет обмолвиться сын торговца оружием о делах своего отца. Никогда, никому, ни при каких обстоятельствах! "На всем европейском континенте нет никого, кроме тебя, кому бы я доверял до конца", -- сказал однажды Робби своему сыну.

"Разве ты не доверяешь Бьюти?" -- спросил мальчик, и получил ответ:

"Она доверяет другим людям. Чем больше она старается хранить секреты, тем быстрее их выбалтывает. А тебе и в голову не придет говорить с кем-нибудь об отцовских делах. Ты понимаешь, что любого из богатых и светских приятелей Бьюти может сильно интересовать, куда твой отец уехал, каких заказов добивается, какого министра или генерала катал на автомобиле".

"Ни слова не скажу, Робби, поверь мне! Я поговорю о рыбалке или новом теноре в опере". - Ланни усвоил этот урок так основательно, что сразу смог распознать, когда граф ди Пистола или жена атташе австрийского посольства пытались выведать у него что-нибудь. Он рассказывал об этом своему отцу, а Робби смеялся и говорил: "О, да, они работают на Захарова".

0x01 graphic

Других объяснений Ланни не требовалось. Захаров - серый волк, поедающий один за другим военные заводы Европы и считавший заключение контракта с американцем актом государственной измены. С тех пор, как он был достаточно взрослым, чтобы помнить, Ланни слышал истории о борьбе своего отца с этим самым опасным из людей. То, что Ланни знал о нем, могло бы скомпрометировать каждую правительственную канцелярию в Европе, если бы существовал какой-либо способ опубликовать их.

Робби сошел с поезда, он приехал из Болгарии, и Бьюти, и Ланни были там, чтобы встретить его. Он обнял сына медвежьим объятием, а Бьюти дружески пожал руку. Имея жену в Коннектикуте, Робби останавливался не в их доме, а в отеле поблизости. Он и Ланни спустились к лодочному домику, чтобы облачиться в плавки, и когда они оказались в лодке, достаточно далеко от всех любопытных ушей, Робби усмехнулся и сказал: "Ну, я получил этот болгарский контракт".

- Как ты сделал это?

- Я ошибся насчет дня недели.

"Как это помогло?" - Было так много странных способов заключения контрактов, что самый умный мальчик в мире не мог их угадать.

- Ну, я думал, что сегодня четверг, и ставил на это тысячу долларов.

- И ты проиграл?

- Это было в прошлую пятницу. Мы пошли в киоск на углу и купили пятничную газету. И, конечно, они не могли получить ее в четверг. Двое обменялись ухмылками.

Теперь Ланни мог угадать историю, но ему нравилось слышать это в манере изложения Робби, поэтому он спросил: "Ты действительно заплатил долг"?

"Это был долг чести", - серьезно сказал отец. - "Капитан Борисов - отличный парень, и у меня есть обязательства перед ним. Он доложил, что карабины Бэдд лучше всех имеющихся на рынке. Конечно, они действительно таковы".

"Конечно, я это знаю", - сказал мальчик. Они оба серьезно относились к этому. Это был один из неизменных законов Вселенной. Американцы могли победить европейцев в чем угодно, стоит им только серьезно этим заняться. Ланни был рад. Потому что он был американцем, хотя никогда не ступал на эту землю. Он был рад, что его отцу удалось перехитрить Захарова и всех остальных волков и тигров в военной промышленности. Американцы были самыми честными людьми в мире, но, конечно, если им вынуждали, они могли бы придумать не меньше хитрых уловок, чем любой левантийский торговец с греческой кровью и русской фамилией!

VII

Всё это вряд ли следует считать образцовым нравственным воспитанием ребенка. Но дело в том, что Ланни удалось сохранить своего рода веселую невинность. Другие мальчики получали острые ощущения от детективов и фильмов, но Ланни Бэдд получал их от своего замечательного отца, его таинственных и учтивых помощников, а также от генералов, министров, финансовых магнатов и светских деятелей, с которыми мальчик встречался и будет встречаться, пока он будет считаться сыном Робби Бэдда.

Отношение отца к этим людям было учтивым, даже сердечным, но за их спиной он смеялся над ними. Они были сливками Европы. Они жили жизнью, полной формальностей и торжеств, они давали себе причудливые титулы, покрывали себя орденами и медалями и смотрели на американского продавца оружия как на грубого торговца. Робби не удостаивал их чести обижаться на это, он только посмеивался, рассказывая сыну о чудачествах и слабостях той или иной из этих важных особ.

Он называл тучную графиню Уайкрофт зазывалой, а элегантного маркиза де Тромпежу с моноклем - сутенером. - "Они сделают все что угодно, если им хорошо заплатить и гарантировать безнаказанность!"

Робби сконструировал полный комплект интеллектуальной брони, чтобы защитить себя и свой бизнес от критики, а также сделал такой же костюм меньшего размера для Ланни и научил его носить его. "Люди ненавидят друг друга", - говорил он. "Они лезут в драку, и с этим ничего нельзя поделать, кроме как научиться защищаться. Ни одна страна не выживет в течение года, если она не будет готова отражать атаки жадных и ревнивых соперников. И надо иметь вооружение самого последнего образца, потому что другие постоянно совершенствуют свое. Испокон веков идет состязание между теми, кто кует щиты, и теми, кто кует мечи и копья. В наши дни фабриканты брони соперничают с фабрикантами снарядов и торпед, И так будет продолжаться до тех пор, пока существует прогресс".

"Военная промышленность является наиболее важной отраслью каждой страны", - настаивал главный продавец Оружейных заводов Бэдд, - "от неё зависят все остальные отрасли". Большинство людей признавали это, но они считали, что производители оружия и боеприпасов должны работать только на свою страну, и что есть что-то непатриотичное в снабжении других стран такой продукцией. "Но это просто невежество людей", - говорил Робби, - "они не понимают, что пропелленты, так отрасль называла различные виды пороха, быстро портятся и через несколько лет становятся бесполезными. Так что нельзя хранить продукт и чувствовать себя в безопасности. Производственную машину нужно держать на ходу, а как это сделать, если она не будет работать? Или прикажете вести войну только для того, чтобы наши рабочие не забыли своего ремесла?"

Там, в штате Коннектикут, стояли заводы, которые Бэдды строили на протяжении трех поколений. Ланни никогда их не видел, но ему показали много фотографий и рассказали много историй. Начало положил некий коннектикутский янки, которому впервые пришла мысль изготовлять ружья с абсолютно одинаковыми взаимозаменяемыми частями и притом в массовых количествах. Прадед Ланни был одним из тех, кто поддержал эту идею и помог стране победить индейцев, завоевать Мексику, сохранить Союз и освободить Кубу и Филиппины. "Именно такую услугу оказывают стране люди, занимающиеся вооружением", - сказал Робби. - "Они делают это, когда это необходимо, и в то время все очень рады, что это было сделано!"

В Америке уже полвека не было по-настоящему большой войны, поэтому американские заводы по производству вооружений были небольшими по европейским стандартам. Заработная плата в Америке была намного выше, так что выдержать конкуренцию можно было, только выпуская лучшую продукцию, -- и в том, что она лучше, надо было еще убедить покупателя. В этом и состояли обязанности Робби, и он трудился не покладая рук, но никогда не бывал доволен. Его злило нежелание Европы по достоинству оценить способности янки. Было одно обстоятельство, тормозившее работу американских заводов. Стандартной единицей измерения в Америке был английский дюйм, а на европейских заводах применялась метрическая система. Робби уговорил своего отца соответственно переоборудовать предприятие, и теперь это уж его дело было следить, чтобы дорогие машины работали без простоя. Но ему этого было мало. Какую бы сделку он ни заключил, он никогда не бывал доволен. Полученный заказ он неизменно называл "цыплячьим кормом", но судя по Робби, цыпленку не приходилось жаловаться на недоедание.

Когда-нибудь Ланни посетит завод Бэдд за морем и узнает его секреты. Тем временем он должен узнать Европу, ее разные расы, племена и классы, какое оружие им нужно, и как добраться туда с правильными образцами и смазывать правильные ладони. Робби говорил: "Это серьезное дело - осознавать, что тысячи рабочих, их жены и дети зависят от твоего предвидения в бизнесе. Если бы Захаров получил контракт на карабины для Болгарии, то работа и заработок достались бы английским, французским или австрийским рабочим, и, значит, дети коннектикутских рабочих голодали бы, лавочники разорились бы, а фермеры не могли бы продать свой урожай". Вот почему Робби Бэдд пускал в ход свои уловки и проигрывал крупные суммы денег в покере или делал ставку на то, что сегодня четверг, когда он точно знал, что пятница. Он делал это не для себя и своей семьи, а для целого города, где проживали люди!

Конечно, было ужасно, что люди воевали и убивали друг друга. Но в этом нужно было винить природу, а не семью Бэддов. Робби и его сын надевали очки и на какое-то время пропадали среди рыб, а когда они вылезали и садились на камни, чтобы отдохнуть, отец рассказывал о жизни, протекавшей в этом странном тусклом мире. Неисчислимые миллиарды микроскопических существ, называемых планктоном, были рождены солнечным светом на поверхности, а крошечные рыбки, креветки и другие существа питались ими. Больше рыба пожирала маленьких, а на них охотились монстры, подобные акулам. Все они непрерывно воспроизводились, и это продолжалось десятки миллионов лет с такими незначительными изменениями, что их было почти невозможно заметить. Такова была жизнь, и изменить ее было нельзя, как и остановить восход и заход солнца. Нужно просто было понять поведение солнца и приспособиться к нему.

Эту доктрину Робби проповедовал неустанно и, в. конце концов, она стала для Ланни столь же непреложна, как море и воздух, как музыка, которую он слышал, как хлеб, который он ел. Робби подкреплял свою теорию наглядными примерами; он вытаскивал из моря искалеченную рыбу, у которой откусили один плавник, и говорил: "Видишь, она не поддерживала свою военную промышленность!"

Теперь Ланни услышал об этом больше и решил, что ему лучше не рассказывать отцу о том, что он станет танцором Далькроза. А как насчет всех тех благородных идеалов, которые открыл ему Курт Мейснер и которые так впечатлили его примерно месяц назад? Какой толк думать о религии, самоотверженности и всем остальном, если люди были креветками и крабами, а народы - акулами и осьминогами? Это была проблема, которую люди обсуждали до того, как родился Ланни Бэдд, и для решения которой ему потребовалось время!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Место отдыха Европы⁵

БЬЮТИ осталась дома на пару недель, как и Робби, в результате чего жизнь Ланни превратилась в то, что в газетах называют одним непрерывным вихрем социальных развлечений. Бьюти созывала гостей на чашку чая, после чая играли в теннис, и вокруг площадки сидели элегантные дамы и любовались игрой. Она устраивала званый обед, после которого танцевали на террасе, украшенной венецианскими фонариками, под звуки оркестра, вызванного из Канн. В промежутках между приемами или приготовлениями к ним Бьюти, Робби и Ланни разъезжали на автомобиле по всему побережью, посещая знакомых и развлекаясь гонками моторных лодок, бриджем, фейерверком или еще чем-нибудь в этом роде.

У Ланни тоже была своя роль в этих событиях. Люди, которые слышали о системе Далькроза, просили её показать, и Ланни соглашался с ними без отказа. Леди Эвершем-Уотсон подносила свой лорнет из слоновой кости и золота и ворковала: "Очаровательно!" и баронесса де ля Туретт подняла руки с дюжиной бриллиантов и изумрудов на них и восклицала: "Ravissant!" Всё в точности так, как и предвидел Ланни. Это внимание и аплодисменты не испортили его, потому что он планировал взять на себя роль учителя, и это было началом. Он любил нравиться людям, и все любили его за это. Или, во всяком случае, они говорили, что любили, и Ланни видел окружающий мир таким веселым и приятным, каким этот мир изо всех сил хотел казаться.

Это был мир людей, у которых были деньги. Ланни всегда считал само собой разумеющимся, что они есть у всех. Он никогда не знал бедных людей. Точнее, он никогда не знал об их бедности. Слуги много работали, но им хорошо платили, у них было достаточно еды, и им нравилось работать в богатых семьях, зная богатых людей и сплетничая об их делах. Провансальские крестьяне вкушали дары природы, были независимы и свободно говорили. Рыбаки выходили в море и ловили рыбу. Они делали это всю свою жизнь, и любили это делать, и были здоровы, и пили вино, и пели, и танцевали. Если время от времени кто-то пострадает на ловле или лишится своей лодки, устраивался сбор, и Ланни рассказывал об этом Бьюти, а она вносила свой вклад.

Богатые люди должны были продемонстрировать миру элегантность и изящество, и Лазурный берег был особенным местом для такого представления. Здесь был зимний сад Европы. Богатые и знатные приезжали со всего мира и либо строили себе дома, либо останавливались в роскошных отелях, одеваясь по последней моде и выставляя себя на показ на прибрежных демонстрационных площадках, например, на набережной Круазетт в Каннах и на Английской набережной в Ницце. Они танцевали и играли в баккара и рулетку, гольф и теннис. Они катались на авто и ходили под парусом, ели и пили на публике и валялись на пляжах под ярко полосатыми зонтиками. Фотографы фотографировали их, газеты и журналы по всему миру платили за эти фотографии высокие цены, и поэтому выставка элегантности превратилась в крупномасштабный бизнес.

О женщинах, которые придавали свое очарование этому параду, говорили, как о профессиональных красавицах, и они относились к своей профессии с той же серьезностью, с какой врачи относятся к исцелению тел, а священники - к спасению душ. Это было трудоемкое занятие, и у его приверженцев оставалось мало времени думать о чем-нибудь другом. Во время выставочных периодов, известных как "сезоны", они взяли за правило менять свои туалеты четыре раза в день, не давая фотографам ни сна, ни отдыха. В "межсезонье" у них почти не было шанса восстановить силы, потому что им приходилось тратить свое время на планирование с кутюрье, модистками и прочими поставщиками, чтобы в предстоящем сезоне не потерять своего места в первых рядах.

Казалось бы, женщина по имени Бьюти Бэдд была специально создана для такой карьеры. И она могла бы её иметь, если бы она не была такой бедной. Все, что у нее было, - это дом и тысяча долларов в месяц, которые ей высылал Робби. Он был с ней строг. Взял с нее слово никогда не влезать в долги и никогда не играть в азартные игры, за исключением случаев, когда дело касается бизнеса, и при участии Робби. Конечно, нельзя воспринимать это слишком буквально. Ей приходилось играть в бридж, и она не могла настаивать на оплате наличными за одежду, которую она заказывала, ведь производители могли подумать, что с ней что-то не так.

Таким образом, с точки зрения Ланни Бэдда, термин "быть бедным" заключался в том, что его прекрасная мать проигрывала в гонке за внимание. Её никогда не включали в "десятку лучше всего одетых женщин Парижа". К счастью, она была счастлива и не позволяла этим невзгодам омрачать свою жизнь. Она научилась обращать их в шутку и даже в добродетель. Она говорила о своем нежелании платить за такого рода известность "дорогой ценой", намек, который ее приятельницы могли бы с некоторой обидой отнести на свой счет.

Но это пока что Ланни не понимал. Он постарается утешить свою мать. - "Я рад, что ты бедная. Если бы ты не была такой, я тебя совсем бы не видел!"

Она обнимала его, и слезы выступали в прекрасных голубых глазах. - "Ты для меня дороже всего на свете, и надо быть дурой, чтобы думать о чем-нибудь другом!"

"Вот так я бы хотел!" - усмехался Ланни.

В этот раз Робби пришлось задержаться на Ривьере, потому что ему потребовалась помощь Бьюти в намечавшейся сделке. Ланни знал о помощи матери в делах отца. Он и сам помогал отцу в соответствии со своими способностями. С клиентами нужно было обходиться по-дружески. Это было намного эффективнее, чем просто по-деловому. В последнем случае они будут думать только о деньгах. А так они будут считать вас другом, или будут притворяться, что считают. А вам придётся постараться не допустить никакого притворства. Их нужно было принимать, развлекать, занимать, а кто мог это делать лучше, чем несравненная Бьюти Бэдд! На этот разумный торговый расход Робби не скупился.

Российский военный министр планировал посетить Париж со своей женой. У Робби были люди, которые держали его в курсе, а он телеграфировал Бьюти. Та сразу же опросила своих друзей и выявила кого-нибудь, кто знал либо министра, либо его жену, и мог пригласить их на несколько дней на Ривьеру, чтобы согреть их старые кости. Бьюти знакомилась с высокопоставленной четой, приглашала на чашку чая, вызывала Робби телеграммой, который приедет на блестящей новой машине, увезет усталую старую пару на автомобиле, покажет им красоты горных дорог и, возможно, позволит им попытать счастья в казино в Монте Карло.

Агенты Робби регулярно предоставляли ему досье о таких гостях, включая их вкусы и слабости. У Бьюти на чаепитии всегда присутствовало несколько герцогинь и графинь. А когда министр садился за игровой стол, Робби совал ему пачку тысячефранковых банкнот и, смеясь, просил поставить их на его счастье. Старик брал деньги, и, если проигрывал, Робби говорил: "забудьте об этом", а если министр выигрывал, то он и сам об этом забывал. Позже, выслушав рассказ Робби о замечательном ручном пулемете нового образца, который выпускает фирма Бэдд, министр проявлял к нему живейший интерес и приглашал Робби приехать в Петербург для демонстрации этого оружия.

Когда Робби уезжал на это приглашение, он говорил Бьюти: "Я не могу доехать на машине до Санкт-Петербурга. Я застряну там, как Наполеон, в снегу". Да, в России был снег, что невозможно в Жуан-ле-Пен, где все валялись на пляже под яркими солнечными лучами. "Эта твоя старая машина начинает выглядеть потрепанной", - добавлял он. - "Лучше возьми мою. Но не позволяй никому обмануть тебя на продаже старой, ты должна получить за неё хотя бы пять или шесть тысяч франков". Если Бьюти возражала, что он слишком великодушен, у Робби была формула: "Это идет за счет накладных расходов".

Удивительное явление - "накладные расходы", которые можно было расширить, включив в него как бизнес, так и удовольствия. Среди них были газетчик, принесший наводку, и детектив, подготовивший досье. Сюда входили и машина, и шофер, и проигрыши в азартных играх. В него входило чаепитие, и, как ни странно, в него могли входить даже некоторые герцогини и графини, которые были настолько важны, что для российского кабинета министров было честью встретиться с ними, а не для них - с российским министром.

Такие тонкие различия нужно было знать досконально, если хочешь заключать контракты на поставку. Знатные дамы знали себе цену и ценность ожидаемого обслуживания. Если жену и дочь американского миллионера надо представить британскому двору, это могло бы стоить тысячу фунтов. Но если нужно было просто познакомить с политиком или финансистом, это можно было бы сделать за тысячу франков.

Разумеется, были и такие знатные особы, которых нельзя было купить за деньги. Некоторые английские милорды располагали столь солидным состоянием, что могли позволить себе роскошь не ронять своего достоинства. Некоторые отпрыски старой французской знати были бедны, как церковные мыши, но предпочитали жить в уединении, не следили за модой и молились о возвращении Бурбонской династии. Но те люди, услугами которых пользовался Робби, принадлежали к grand monde (большому свету). Они хотели блистать в обществе. Женщины особенно часто залезали в долги и бешено гонялись за деньгами. Бьюти знакомилась с ними и с присущим ей тактом выведывала, какого рода услугу они могут оказать и какого вознаграждения ожидают. Некоторые не чинились, открыто назначали цену и не прочь были поторговаться. Другие отнекивались и говорили, что сделают это ради милой, очаровательной Бьюти. Этим приходилось платить дороже.

Таким образом, Ланни, открыв глаза на мир, в котором ему предстояло жить, пришел к выводу, что среди толпы элегантных и эффектных людей, проходивших через его дом, были люди самого различного сорта и калибра, и с каждым нужно было обращаться по-своему. Некоторые из них были друзьями, которых его мать любила и которым доверяла. Другие были там по деловым причинам и могли оказаться "неприятными" людьми, которые уходили и говорили о ней гадости за ее спиной. Когда это случалось, она плакала, и Ланни хотелось пнуть этих ложных друзей в следующий раз, когда он встретится с ними. Но это был еще один урок grand monde, который нужно было усвоить. Нельзя никого нельзя пинать, а, наоборот, изъявления дружбы становились еще более сердечными. Самое большее, что можно было себе позволить, -- это легкий укол стилетом остроумия.

III

Новая сделка должна была состояться с Румынией, которая собиралась снабдить свою армию автоматическими пистолетами. Это стало необходимым, потому что Болгария сделала то же самое. Несколько стран Юго-Восточной Европы вели между собой две войны за последние три года, и никто не мог знать, когда начнется следующая или кто с кем будет драться. Фирма Бэдд выпускала для европейского рынка новый восьмизарядный 7,65-мм автоматический пистолет, рекламируя его как лучший в мире. Конечно, Робби всегда приходилось рекламировать свой товар, но на сей раз, как он сказал Ланни, он сам верил в то, что говорил.

В Париже у него был парень по имени Боб Смит, который был ковбоем и мог отстрелить головку от шляпной булавки, и не поколебался бы проделать это, даже если бы шляпа находилась на голове владелицы, найдись женщина, готовая вверить свою жизнь Вильгельму Теллю из Техаса. Робби условился с Бобом Смитом, что тот будет приезжать к нему по первому вызову, ибо меткая стрельба всегда производит впечатление на военных, и они склонны приписывать ее высокому качеству оружия. Теперь он собирался привезти Боба на Ривьеру, чтобы встретиться с неким капитаном Брагеску, членом комиссии, которая проводила предварительное обследование перед заключительными испытаниями в Бухаресте. Робби посмеялся над этой фразой "предварительное обследование", которая означала, что капитан хотел заглянуть в бумажник Робби, прежде чем он заглянет в механизм пистолета.

Капитан прибыл без предупреждения сразу после того, как Робби и Бьюти убыли на ужин с танцами. Такси подъехало к Бьенвеню, зазвонил колокольчик у ворот, и Розина ввела в гостиную, где сидел Ланни, элегантного офицера с остро закрученными кончиками нафабренных черных усов, в мундире небесно-голубого цвета, так стянутом в талии, что сразу можно было понять, что он носит корсет. Трудно поверить, чтобы у мужчины, да еще офицера, были подрумянены и напудрены щеки, и чтобы от него разило духами, однако это было так.

Ланни был смущен, потому что на нём была старая рыболовная куртка, а на берегу его ждал парень рыбак по имени Руджеро. Но Ланни учтиво поприветствовал гостя, объяснил, куда ушли его отец и мать, и предложил немедленно позвонить им. "О нет!" - сказал капитан Брагеску. - "Я ни в коем случае не хочу нарушать их планы".

И Ланни пришла в голову мысль. - "Не хотите ли вы посмотреть рыбную ловлю с факелом".

"А что здесь ловится?" - спросил офицер. Оказалось, что он много рыбачил дома.

Итак, Ланни сбегал в лодочный домик, где хранилась старая одежда Робби и теплый свитер, потому что на Ривьере становится холодно, как только солнце скрывается за Эстерельскими горами. Капитан снял корсет и оказался нисколько не женоподобным. На пляже они встретили итальянского рыбака, на год или два старше Ланни, и сильного, как того требовала его работа. Румын хорошо говорил по-французски, но у него были проблемы со смесью провансальского и лигурийского, поэтому Ланни пришлось ему помогать.

Пока Руджеро плыл на тяжелой лодке к мысу, армейский офицер рассказал о рыбалке огромного осетра, которую он видел в детстве в устье Дуная. Это была поистине ужасная процедура, потому что у осетра вырезали икру, содержащую семь миллионов икринок, а затем бросали рыбу живьем. Это была черная икра-кавьяр, отрада гурманов, но теперь Ланни какое-то время есть её не будет.

Море было гладким, за исключением длинных волн, и когда горел факел, можно было видеть гораздо дальше, чем можно было дотянуться острогой. Вглядываясь в скалы, можно было увидеть лангуста, торчащего из воды своей зеленовато-серой головой. Надо было занести над ним острогу, потом оглушить, и тогда он всплывал на поверхность, хлопая тяжелым хвостом. Такого лангуста приятней иметь в лодке, чем американского омара, потому что у лангуста нет таких огромных клешней, как у омара, и он не оторвет палец рыболову.

Кроме того, были рыбы разных цветов и размеров. Они, казалось, были ослеплены светом, и даже дилетант вроде капитана мог время от времени ударить кого-нибудь. Вскоре он увидел рыбью голову под волнами моря. Он ударил, и его чуть не швырнуло в воду. "Берегись!" - крикнул рыбак и бросился ему на помощь. К счастью, на офицере не было корсета, потому что теперь ему были нужны все мускулы и силы, которые у него были.

Они вытащили огромную зеленую мурену, самого большого из всех угрей и самого опасного. Руджеро ударил её острогой, но закричал: "Не тащите её в лодку!" Он бил это существо острогой, пока из неё не ушла вся жизнь, потому что у мурены были острые, как лезвия бритвы, зубы. Она была два метра в длину, и если смотреть на неё в воде, можно подумать, что она одета в элегантный зеленый бархат.

Мурену считали съедобной рыбой еще со времен древних римлян. Так что у этой пары была прекрасная история, которую они могли рассказать утром Бьюти и Робби. За Ланни прочно утвердилась репутация молодого человека, превосходно умеющего занять клиента, ибо если даже капитан Брагеску и подозревал, что званый ужин был тактическим маневром, преследующим деловые цели, то искренность, с которой мальчик восхищался его талантами рыболова, не вызывала никаких сомнений.

Боб Смит прибыл утренним поездом. Коренастый парень с забавным плоским лицом. При падении с лошади у него был сломан нос, и некому было его поправить, поэтому он просто оставил его как есть. Но с его глазами и руками ничего не случилось. "Я сегодня утром в прекрасной форме" - сказал он. - "Могу попасть в цель даже через стенку сарая". Он посмотрел на Ланни смеющимися бледно-голубыми глазами. Они были старыми приятелями, а Боб учил Ланни ковбойским песням. Боба представили румынскому капитану, и он почти потерял дар речи при виде мужчины с румянами и пудрой на лице и корсетом под небесно-голубым мундиром.

Они поехали в горы и остановились в небольшой лощине на опушке эвкалиптовой рощи. Там жил крестьянин, который за несколько франков разрешил им всаживать пули в принадлежащие ему деревья. Шофер вытащил из машины пару тяжелых ящиков, в одном из которых лежали автоматические пистолеты калибра 7,65 мм. В другом патроны. Боб взял картонную мишень и приколол ее к большому дереву в тридцати шагах от него. Тем временем Робби заряжал пистолеты. "Я хочу показать вам, как быстро это можно сделать", - сказал он. Затем Боб встал в позицию, молниеносно вскинул руку и нажал спуск. Выстрелы следовали один за другим так часто, что слились в непрерывный треск, и чёрный кружок, помеченный цифрой десять, напрочь вылетел из мишени.

Капитан Брагеску, конечно, был в восторге от такого выступления. Пьер, так звали шофера, подбежал к дереву и принес мишень. Видны были следы, оставленные отдельными пулями, но каждая дырочка была частью одного большого отверстия. "Я возьму это с собой в Бухарест!" - сказал капитан.

"Подождите", - ответил Боб. - "Я сделаю вам таких еще несколько". Они прикрепили к дереву новую мишень, Боб взял другой пистолет и повторил свой фокус. Он был готов продолжать в том же духе, пока хватит патронов.

Но офицер уже убедился. "C'est bon", - сказал он. Он не хотел выказывать слишком большого энтузиазма, потому что дело было коммерческое, но несколько раз повторил: "Oui, c'est bon".

Он попробовал стрелять сам и изрешетил всю мишень своими выстрелами. Боб показал ему, как поднимать пистолет и как держать, чтобы ослабить отдачу, и капитан стал стрелять лучше. Робби стрелял в свою очередь. Он, конечно, знал все о стрельбе и извинился перед капитаном за то, что был слишком хорош. "Это просто вопрос понимания этого замечательного оружия", - объяснил он.

Затем пришел его черед Ланни. Армейское оружие было для него слишком тяжелым, но он взял с собой свой автоматический пистолет тридцать два. Ланни был довольно хорош, но после Боба Смита никто не казался действительно хорошим. Когда капитан узнал, что Боб был ковбоем, он воскликнул:

- Ca s'explique! (Тогда понятно! франц.) Я видел их в кино. Нам в Румынии нужны люди, которые умеют ездить верхом и так стрелять. У нас проблемы с горцами, которые не любят платить налоги.

К обеду стрелки вернулись домой, а дома Бьюти собрала несколько друзей. Но было видно, что капитан Брагеску вполне удовлетворился бы обществом одной хозяйки. Он с трудом мог отвести взгляд от этого изящного создания в розовом, кремовом и золотом цветах. Бьюти, привыкшая к подобным вещам, была добра, но держалась спокойно и никогда не кокетничала. В такие моменты много материнского внимания демонстративно уделялось Ланни. Он был слишком молод, чтобы понимать эти тонкости, но все равно подыгрывал ей, и они составляли милую и нежную пару.

Развлекать офицера должна была баронесса де ля Туретт. В девичестве её звали Софи Тиммонс, а ее отец владел сетью заводов по производству скобяных изделий в нескольких городах Среднего Запада. Он посылал своей единственной дочери много денег, но их никогда не хватало ее мужу барону, который жил в Париже и имел чересчур изысканные вкусы. У баронессы были огненные волосы, окрашенные хной, а её улыбку, можно назвать смехом из хны. Она говорила быстро и громко, наполовину по-французски, наполовину по-английски, и считалась неотъемлемой участницей каждой вечеринки. Ланни, по молодости лет, не замечал, что во время самой оживленной болтовни ее глаза беспокойно бегали по сторонам, словно она думала совсем о другом. Она была лучшим другом его матери и обладала добрым сердцем, невзирая на всё своё щегольство.

Робби увёл капитана, чтобы показать ему чертежи автоматического пистолета Бэдд. После этого все они отправились кататься под парусом и наблюдали, как солнце садится в Средиземное море. Затем они переоделись и поехали в Канны пообедать на фешенебельном ресторане, а позже вернулись домой, чтобы поиграть в покер. Ланни как раз ложился спать, когда услышал, как они вошли и уселись за стол, и тогда он ненадолго заглянул в дверь.

Они представляли красивое зрелище перед большим открытым камином, где горели, потрескивая, сосновые поленья. Мужчины были в вечерней одежде, кроме румына в сине-золотой парадной форме. Дамы в изящных платьях из мягкого шелка, открывающих белые гладкие плечи. В ресторане они встретили друзей, среди них лорда и леди Эвершем-Уотсон. Леди была еще одной богатой американкой, вышедшей замуж за титул, но по уму. Его светлость лорд был крупным, солидным и довольно унылым джентльменом старше среднего возраста, но он восхищался своей весёлой женой и любил видеть, как она блистает в компании. Разговорчивая маленькая женщина командовала лордом, но тактично маскировала это шутливым тоном. Источником ее богатства служило кентуккийское виски весьма распространенной марки Petries' Peerless (Бесподобный Петрис).

Ланни никогда не учили играть в покер, но он часто следил за игрой взрослых. Когда он просыпался утром, они могли еще играть и продолжали играть большую часть дня. Он привык к виду бутылок кентуккийского виски и содовой воды и недопитых стаканов на закусочном столе, к противному запаху остывшего табачного дыма, к маленьким пепельницам, переполненным окурками. Он привык слышать, насколько неумелым игроком в покер был его отец. Ланни про себя улыбался, услышав это, потому что это был один из секретов, которым Робби поделился с ним. Сын понимал, что отец тратит больше усилий, чтобы проиграть, чем другие, чтобы выиграть.

Конечно, всегда нужному человеку! На этот раз повезло капитану Брагеску. Робби, молча улыбаясь, при каждой сдаче будет прикупать, потом, когда капитан начнет набавлять, перекроет его ставку и, в конце концов, бросит карты, не показывая их. После нескольких таких случаев капитан поймет, что может без риска делать крупные ставки, и когда Робби предложит повысить лимит, он согласится. Это будет длиться часами, пока перед удачливым капитаном не вырастет гора фишек, и он не возомнит себя властителем мира. Наконец, Робби скажет: "Поразительно, как вы хорошо играете в нашу американскую игру". Это был столь тактичный способ получить заказ на пистолеты, что капитан не мог не оценить его. Оружие, разумеется, было превосходное, впредь румынская армия может не бояться болгар, теперь она без опаски может заняться взысканием недоимок с непокорных горцев.

Робби отправился на машине в Марсель повидаться с родственником, вернувшимся из Египта. Бьюти убыла к приятельнице на бал в одном из белых мраморных дворцов, стоявших на горах вокруг Ниццы. Бал продлится до утра, и она там заночует и вернется позже. Ланни принялся за чтение затрепанного томика романа, который кто-то подобрал на книжном развале и оставил в доме.

Это была история о трущобах на окраине американского промышленного города. Местность, где происходило действие, называлась "Капустный участок", и там жила ирландская прачка с выводком детей, ужасно бедных, но таких честных и добрых, что трогали до слёз. Ланни, чье сердце всегда было легко тронуть тем или иным, эта книга очень понравилась. К следующему утру он почти закончил её читать, и, сидя во дворе виллы под теплыми лучами солнца, среди клумб нарциссов и огромной бугенвиллии, накидывающей пурпурную мантию тени на крыльцо кухни, мечтал родиться в трущобах и быть таким щедрым, добросердечным, трудолюбивым и полезным для всех вокруг.

Раздался звон колокольчика, и Ланни подошел к парадным воротам и столкнулся со своим дядей Джессом, братом матери. Джесс Блэклесс был своего рода художником, то есть у него был небольшой доход, и ему не надо было этим ремеслом зарабатывать себе на жизнь. Он жил в рыбацкой деревне на некотором расстоянии к западу, в месте, куда как выражалась Бьюти, "приличная публика" не заглядывает. Но это было так же хорошо, потому что Джесс, похоже, не нуждался в посетителях, как и они в нем. Он жил один в домике, который обустроил по-своему. Ланни был там однажды, когда дядя Джесс был болен, и его сестра сочла нужным навестить его, взяв с собой корзину с деликатесами. Это было два или три года назад, и мальчик смутно помнил грязную посуду, сковороду на центральном столе и половину комнаты, заполненную картинами без рам.

Художнику было около сорока лет, он был в спортивной рубашке с расстегнутым воротом, в плохо выглаженных льняных брюках и в теннисных туфлях, запыленных после прогулки. На нем не было шляпы, и его волосы сверху полностью отсутствовали, так что его загоревший на солнце череп напоминал бронзовую голову Будды. Он выглядел старым для своих лет, и вокруг глаз было много морщин. Когда он улыбнулся, его рот стал немного кривым. Он выглядел насмешливым, что заставляло думать, что он смеялся над вами, что было не совсем вежливо. Ланни не знал, что это было, но у него создалось впечатление, что с его дядей Джессом что-то не так. Бьюти видела его редко, и если Робби и говорил о нем, это было в некотором смысле неодобрительно. Но мальчик определенно знал, что у дяди Джесса была студия в Париже, и что Бьюти навещала его в то время, когда она встретила Робби и влюбилась в него.

Ланни пригласил его во двор, подал ему стул и, так как дядя Джесс выглядел перегревшимся на солнце после прогулки, позвал Розин, чтобы она принесла вина. "Мама пошла на бал у миссис Дагенхэм Прайс", - сказал мальчик.

"Понятно", - ответил Джесс.

"Робби уехал в Марсель", - добавил Ланни.

- Я полагаю, он зарабатывает много денег.

"Наверно". - Ланни не обсуждал эту тему, поэтому разговор стих.

Но потом Ланни вспомнил Салон независимых и сказал, что был там. "Они разыгрывают публику или нет?" - спросил он.

"Несомненно, многие из них", - сказал дядя Джесс. - "Бедняги, ведь им нужно что-нибудь есть, а что критики или покупатели знают об оригинальных работах? "

Ланни подхватил разговор о графическом искусстве, а также обо всех других областях искусства. Многие художники жили на Лазурном берегу и воспроизводили в своих работах его очарование. Некоторые из них были знамениты, и время от времени кто-то убеждал Бьюти пригласить кого-то на чаепитие или, возможно, посетить его студию и осмотреть его работы. Время от времени ей нравилось то, что особенно хвалили, и это вешалось в доме как экспонаты. Самым известным был сияющий восход солнца, нарисованный неким Ван Гогом, жившим в Овне, который проезжаешь, когда едешь на автомобиле в Париж. На самом деле он там сошел с ума и отрезал себе ухо. Также здесь был пруд, покрытый сияющими кувшинками работы Моне. Эти полотна стали настолько ценными, что Бьюти говорила о том, чтобы их застраховать, но это стоило так дорого, что она все откладывала.

VII

Конечно, специалист в искусстве рисования уделить обмену идеями с подростком много времени не мог, так что вскоре разговор снова стих. Дядя Джесс наблюдал за пчелами и колибри в цветах, а затем его взгляд упал на книгу Ланни, которая снова лежала на траве. "Что ты читаешь?" - спросил он.

Ланни протянул ему книгу, а тот улыбнулся одной из тех кривых улыбок. - "Много лет назад это был бестселлер".

"Вы читали эту книгу?" - спросил мальчик.

"Это чушь", - ответил дядя Джесс.

Ланни должен был быть вежливым во всех отношениях, поэтому через мгновение он сказал: "Меня заинтересовала эта книга, потому что в ней рассказывается о трущобах, о которых я ничего не знаю".

"Но не лучше ли", - спросил дядя, - "пойти и посмотреть на них, вместо того, чтобы читать сентиментальную чушь о них?"

"Мне было бы интересно", - ответил парень; - "но, конечно, на Ривьере нет трущоб".

Дяде Джессу снова захотелось рассмеяться, но в глазах племянника было такое серьезное выражение, что он сдержался. - "Так случилось, что я собираюсь навестить сегодня днем человека в трущобах. Хочешь присоединиться?"

Мальчик был очень взволнован. Это было именно то, чего он хотел, хотя и не мог это сформулировать. "Капустный участок" в Каннах - представить себе такую вещь! И женщину, которая жила там по тем же благородным и идеалистическим причинам, о которых мечтал Ланни! "Эта женщина бедна", - объяснил его дядя, - "но могла такой не быть. Она высокообразованна и может зарабатывать деньги, но предпочитает жить среди трудящихся".

Лиз накормила их обедом, а затем они пошли к трамваю и дешево поехали в город. Сойдя с трамвая, они вошли в "старый город", живописный и интересный для туристов. Они свернули в переулок, где высокие здания сближались наверху, и света вниз падало очень мало. В городах вдоль побережья Средиземного моря есть тысячи таких многоквартирных домов, построенных из камня, высотой в несколько этажей и просуществовавших здесь более ста лет. На улице будут ступеньки, множество поворотов, арок и дворы с балконами наверху, а в конце, возможно, будет глухая стена или мелькнувшая часть старой церкви, побуждающая туриста щёлкнуть камерой.

Конечно, Ланни знал, что в таких многоквартирных домах живут люди. Младенцы ползали по ступенькам, мухи ползали по их воспаленным глазам. Куры путались под ногами, ослы задевали прохожих своим грузом, а разносчики кричали в уши о своём товаре. Но почему-то, когда думаешь о древностях, то забываешь о людях. Древность и искусство переносят все явления в другую сферу. Сын Бьюти Бэдд годами мог бы бродить по улицам такого "старого города" и ни разу не подумал бы зайти внутрь какого-нибудь дома. Но теперь дядя Джесс вошёл в маленький дверной проем. Внутри было темно, ни электричества, ни даже газа. Казалось, что ступени сделаны из гнилых досок, а запахи казались такими же старыми, как и дом. Двери оставались приоткрытыми, и выходили свежие запахи. Пахло стряпней и стиркой. "Будем надеяться, что они это делают в отдельных котлах", - сказал сардонический посетитель. Младенцы вопили, и один чуть не попал им между ног. Да, это был "Капустный участок"!

VIII

Дядя Джесс постучал в дверь, раздался голос, и они вошли. За дверью оказалась всего лишь одна комната. В ней было одно окно, и рядом с ним сидела женщина. Она казалась старухой и была закутана в шаль. Ее изможденное лицо было желтого оттенка, как это бывает, когда на лицах этих смуглых средиземноморских жителей нет румянца. Ее лицо просветлело, когда она увидела, кто пришёл. Она поприветствовала Джесса Блэклесса по-французски и протянула его племяннику руку, в которой он прочувствовал все кости.

Женщину звали Барбара Пульезе. Очевидно, они были старыми друзьями, но какое-то время не встречались. Дядя Джесс спросил, как ее кашель, и она ответила, что с ним ничего не изменилось. О ней хорошо заботились, так как многие здесь любили ее и приносили ей еду. Она спросила о здоровье Джесса, а затем о его картинах. Он сказал, что никто не обращал никакого внимания на них, но они уберегли его от неприятностей. Но, возможно, это была просто шутка.

Часть времени они говорили на итальянском, который Ланни понимал совсем немного. Возможно, они думали, что он ничего не понимает. Он понял, что они знают одних и тех же людей, и говорят о том, что те делали. Они обсуждали международные дела, дипломатов и государственных деятелей, о которых думали плохо. Как и о большинстве людей во Франции, заметил мальчик. Он знал имена многих политиков, но не знал партий и их доктрин.

Его глаза блуждали по комнате. Комната была маленькой, мебель скудной и простой. Там была односпальная кровать, а может быть, это была просто детская кроватка с парой изношенных одеял, комод, стол, заваленный всякой всячиной, в основном бумагами и брошюрами. На сундуке куча книг, видимо, другого места для них не нашлось. Занавеска, закрывающая один угол, предположительно, с одеждой за ней. Вот как живут в трущобах!

Ланни обнаружил, что снова наблюдает за женщиной. Он никогда не видел столько горя на лице. Для него страдание было темой искусства, поэтому он вспомнил христианских мучеников, нарисованных итальянскими примитивистами. Он все пытался вспомнить одну из святых кисти Чимабуэ. Голос женщины был тихим, а взгляд кротким, и он решил, что она действительно святая. Да, она жила в этом ужасном месте из жалости к беднякам и, должно быть, была еще более замечательным человеком, чем миссис Виггс из Капустного участка.

Когда они вышли, Ланни надеялся, что дядя Джесс расскажет ему о ней. Но художник оказался плохим собеседником. Он только промолвил: "Ну, вот ты увидел трущобы".

"Да, дядя Джесс", - смиренно ответил мальчик. Вскоре он добавил: "Не думаете ли вы, что мы должны отнести ей немного еды или чего-то такого?"

- Ни к чему. Она все раздаст.

Дядя, казалось, был погружен в свои мысли, и Ланни не решался беспокоить его. Но в конце концов он спросил: "Дядя Джесс, почему существуют такие бедняки?"

Дядя ответил сразу: "Потому что есть такие богатые люди, как мы". Это сбило с толку мальчика, которого всегда заставляли верить, что именно богатые люди дают работу бедным. Он знал случаи, когда они делали это по доброте, потому что им было жаль бедных.

Ланни попробовал еще раз. - "Почему никто не убирает такие места?"

- Потому что кто-то зарабатывает на них деньги.

"Я не имею в виду домовладельцев", - объяснил Ланни. - "Я имею в виду городские власти".

- Может, они сами домовладельцы, или берут взятки.

"Во Франции, дядя Джесс?" - Ланни дал понять, что берут взятки только в Америке.

Художник засмеялся одним из своих неприятных смехов. "Здесь об этом не пишут", - сказал он. Они были перед мэрией, и он махнул в ту сторону рукой. - "Иди копай там, и найдешь все, что хочешь". Пока они шли, он добавил: "Так же, как и в военной промышленности".

Конечно, Ланни не мог обсуждать это, и, возможно, его дядя это знал. Возможно, дядя Джесс слишком много спорил в своей жизни и устал от этого. Так или иначе, они дошли до трамвая, где их пути разошлись. Мальчик поедет домой один, потому что дом его дяди находится далеко на западе. Ланни поблагодарил его и сказал, что ему понравилось это посещение, и он подумает над тем, что он видел и слышал. Дядя Джесс снова улыбнулся своей кривой улыбкой и сказал: "Пусть это тебя не беспокоит".

Сойдя с трамвая в Жуане, Ланни добрался до ворот своего дома, когда позади него остановилась машина, это только что подъехал Робби. Они поздоровались, и Робби спросил: "Где ты был?" Когда Ланни ответил: "Я ездил в Канны с дядей Джессом", поведение отца неожиданно изменилось.

"Этот парень бывает здесь?" - спросил он. Мальчик ответил, что дядя побывал здесь впервые за долгое время. Робби завел его в дом, позвал Бьюти и Ланни в ее комнату и закрыл дверь.

Это был первый раз, когда мальчик увидел, что его отец действительно рассердился. Ланни подвергли настоящему перекрестному допросу, и когда он рассказал о Барбаре Пульезе, его отец разразился бранью, и мальчик узнал некоторые вещи, которые дядя Джесс не хотел ему объяснять.

Эта женщина была видным лидером "синдикалистского" движения. Слово было длинное, и Ланни не знал, что оно означает, пока Робби не рассказал, что практически это то же самое, что анархизм. Мальчик слышал об анархизме достаточно, потому что время от времени взрывалась бомба и убивала какого-нибудь правителя, премьер-министра или генерала, а может быть, и невинных прохожих. Это случалось в России, в Австрии, Испании, Италии, даже во Франции. Это было делом рук озлобленных и кровожадных заговорщиков, нигилистов, террористов обоего пола, стремившихся к свержению всякой организованной власти. Не далее как в прошлом году такая шайка грабила парижские банки и вступала в настоящие сражения с полицией. "Это самые безнравственные люди на свете!" -- воскликнул отец.

Ланни вмешался: "Не может быть, Робби, она не такая. Она такая тихая и добрая, она как святая".

Робби повернулся к матери. - "Вот видишь! Как эта змея в траве морочит доверчивого ребенка!"

Конечно, он не мог винить Ланни. Он контролировал свой гнев и объяснил, что эти люди были хитрыми и выдавали себя за идеалистов, когда в их сердцах были ненависть и зависть. Они отравляли умы молодых и впечатлительных.

Бьюти заплакала, поэтому отец заговорил тише. - "Я всегда оставлял воспитание Ланни тебе и ни в чем не могу тебя упрекнуть, но в этом пункте я принужден вмешаться. Я не допущу, чтобы черная или, вернее, красная овца в твоем семействе портила нашего сына".

"Но, Робби", - рыдала мать, - "я не знала, что Джесс собирался зайти".

"Хорошо", - сказал Робби. - "Напиши ему записку и скажи, что этого больше не должно повториться, и пусть оставит Ланни в покое".

Но это вызвало еще больше слез. - "В конце концов, он мой брат, Робби. И он был добр к нам. Он был единственным, кто не осуждал нас".

- Я ничего против него не имею, Бьюти. Я только хочу, чтобы он держался подальше от нашего сына.

Бьюти вытерла глаза и нос. Она знала, что выглядит некрасиво, когда плачет, и больше всего ненавидела уродство. - "Послушай, Робби, постарайся быть разумным. Джесс не был здесь уже полгода, а в последний раз, когда он приходил, Ланни даже не знал об этом. Вероятно, пройдет столько же времени, прежде чем он снова захочет приехать. Разве мы не можем просто сказать Ланни, чтобы он не имел с ним ничего общего? Я уверена, что этот ребенок не интересуется им".

"Нет, правда, Робби!" - Мальчик поспешил поддержать маму. - "Если бы я знал, что ты возражаешь, я бы извинился и ушел".

Итак, отца убедили оставить все как есть. Парень пообещал, что никогда больше не позволит дяде Джессу забрать его куда-нибудь, и больше не будет ни с кем ходить по трущобам. Забота отца, который обычно был таким добродушным, произвела на мальчика неизгладимое впечатление. Робби вел себя так, как будто его сын заразился проказой или бубонной чумой. Он исследовал психические симптомы Ланни в поисках зараженного места, которое нужно было вырезать, прежде чем оно успеет распространиться. Что именно сказал Джесс Блэклесс и что сказала эта Пульезе?

Какой-то внутренний голос сказал Ланни не упоминать замечание о взяточничестве в военной промышленности. Но он процитировал объяснение своего дяди о том, почему должны быть бедные люди, потому что есть богатые люди.

"Вот образец их яда!" - воскликнул отец и решил дать Ланни подходящее противоядие. - "Причина бедности в том, что большинство людей бездеятельны и ленивы и не копят свои деньги. Они тратят их на выпивку или проигрывают в азартных играх, и поэтому, конечно, они страдают. Зависть к удаче других - одно из самых распространенных человеческих недостатков, на которых играют агитаторы, они занимаются проповедью недовольства и подстрекательством бедных к восстанию. Это очень большая социальная опасность, которую многие люди не осознают".

Робби стал извиняться за то, что потерял самообладание и отругал мать Ланни в его присутствии. Причина заключалась в том, что его долг - защищать незрелый ум ребенка. Ланни, который обожал своего красивого и энергичного отца, был благодарен за эту защиту. Для него было облегчением узнать, что было правдой, и тем самым спастись от заблуждения. Так что, в конце концов, все снова стало хорошо. Развеялись грозовые тучи, и слезы высохли, и Бьюти стала прекрасна, какой она должна была быть.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Замок с рождественской открытки⁶

ФРАУ Роберт Бэдд пришло официальное и величественное письмо, почти юридический документ, от генерального управляющего замка Штубендорф в Силезии, в котором говорилось на немецком языке, что ему будет приятно, если der junge Herr Ланнинг Бэдд посетит его дом во время рождественских каникул. Der junge Herr танцевал от восторга и несколько дней носил письмо в кармане. Фрау Бэдд ответила на элегантной почтовой бумаге, что она рада принять любезное приглашение от имени своего сына. Настал час, и смокинг Ланни и его теплая одежда были упакованы в два чемодана, а Лиз приготовила жареную курицу и бутерброды с хлебом и маслом на случай, если в вагоне-ресторане закончится еда. В новом красивом дорожном костюме, в тяжелом пальто и с французским переводом "Огнем и мечем" Сенкевича Ланни был готов к экспедиции хоть на Северный полюс.

Поскольку Робби вернулся в Коннектикут, ответственность за это путешествие несла мать. Всю дорогу в Канны она повторяла свои заклинания, а Ланни - свои обещания. Он никогда не выйдет из поезда, кроме как на соответствующих станциях. Он никогда не позволит никому уговорить себя куда-нибудь пойти. Деньги всегда будут в заколотом английской булавкой внутреннем кармане пиджака. Он пошлет телеграмму из Вены, а другую - со станции замка. И так далее, и так далее. Ланни считал все это чрезмерным, потому что он только что отпраздновал свое четырнадцатилетие и чувствовал себя человеком бывалым!

Он смахнул слезы и увидел, как Бьюти, шофер и знакомый Каннский вокзал исчезают из вида. А мимо мчались достопримечательности Ривьеры, Антибы, Ницца, Монако, Монте-Карло, Ментон, а потом вдруг Италия и таможенники, проходящие через поезд, вежливо спрашивая, есть ли у вас что-нибудь декларировать. Затем итальянский берег. И поезд пошёл по коротким дымным туннелям. А после стали видны маленькие голубые бухты и рыбацкие лодки с красными парусами. Вскоре появилась Генуя - масса высоких зданий, громоздившихся на крутом берегу. Поезд двинулся вглубь суши и помчался через длинную долину, а впереди сияли белые южные Альпы. Утром они были в Австрии, и везде был снег, дома с крутыми скатными крышами, утяжеленными тяжелыми камнями, и постоялые дворы с резными и позолоченными вывесками.

Замечательное изобретение, эти международные спальные вагоны. Одна из многих сил, которые связывали Европу вместе, смешивая нации, культуры, языки. Никаких ограничений на проезд не было, кроме стоимости билета. Заплати и получи волшебный документ, который дает право посещать любые места. По дороге встретишь самых разных людей, свободно болтаешь с ними, рассказываешь им о своих делах и услышишь об их делах. Путешествовать достаточно далеко означало получить образование в области бизнеса, политики, нравов, морали и языков Европы.

Первыми попутчиками Ланни судьба назначила двух пожилых дам, чьё произношение подсказало ему, что они американки. От них он узнал, что на земле, которую он считал своей родиной, есть штат и город с названием Вашингтон. Этот штат лежал далеко на северо-западе и давал миру много древесины и консервированного лосося. В городе Сиэтл эти две дамы в течение тридцати лет обучали школьников, и все это время копили для самого великого приключения своей жизни, которое заключалось в том, чтобы провести год в Европе, увидев все, о чем они читали. Они были так наивны и нетерпеливы, как если бы они были ученицами, а не учителями. Когда они узнали, что этот вежливый мальчик всю жизнь прожил в Европе, они посадили его на место учителя.

В Генуе дамы сошли с поезда, и их место занял еврейский джентльмен с красивыми темными глазами и темными волнистыми волосами, несший два больших чемодана, набитых домашними электрическими устройствами. Он немного говорил по-французски и по-английски, и он тоже был романтиком, но в несколько иной манере. Дамы из страны лесов выросли там, где все было грубым и новым, поэтому их интересовали старые европейские вещи, незнакомые типы архитектуры, живописные крестьянские костюмы. Но этот еврейский джентльмен - его звали Робин, сокращенно от Рабинович - вырос среди старых вещей и считал их убогими и неинтересными. Его работа заключалась в том, чтобы разъезжать по этой старой Европе, продавая современные электрические устройства.

"Посмотрите на меня", - сказал мистер Робин, и Ланни так и сделал. - "Я вырос в деревне недалеко от Лодзи в хижине с земляным полом. Я ходил в школу, расположенную в другой такой же хижине, сидел, чесался и пытался ловить блох, и читал длинные тексты на иврите, которые я не понимал. Я видел, как моей старой бабушке разбили голову во время погрома. Но теперь я цивилизованный человек, я принимаю ванну утром и одеваюсь в чистую одежду. Я понимаю науку и давно выкинул из головы разный вздор, например, что я совершаю грех, если ем мясо и масло из одной и той же тарелки. То, что я зарабатываю, принадлежит мне, и я больше не боюсь, что какой-нибудь чиновник ограбит меня или что хулиганы будут избивать меня, потому что мои предки были, как они называют, христоубийцами. Итак, вы видите, я рад, что все будет новым, и я не испытываю ни малейшего желания ни к каким древностям этого континента".

Для Ланни это была новая точка зрения. Он выглянул из окна вагона и увидел Европу глазами еврейского коммивояжера. Народы стандартизировались, их различия исчезали. Офисные здания были одинаковыми, в каком бы городе они ни были построены. А также одинаковыми были трамваи, автомобили, товары, купленные в магазинах. Продавец электрических щипцов для завивки волос сказал: "Если вы посмотрите на людей в этом поезде, то увидите, что они одеты очень похоже. Сам поезд является стандартным продуктом, и с его помощью мы путешествуем из города в город, продавая товары, которые являются вестниками интернационализма".

Ланни рассказал, куда он собирался, и как Курт Мейснер сказал, что искусство было величайшим международным посредником. Мистер Робин согласился с этим. Ланни упомянул, что в столовой его дома был Ван Гог, и выяснилось, что мистер Робин жил в Голландии и знал об этом странном гении, который смог продать только одну картину за всю свою жизнь, хотя теперь только одна его картина приносила сотни долларов. Сказал мистер Робин: "Как бы я хотел увидеть такого гения сейчас, живого!"

Этот продавец электрических устройств был любопытным сочетанием проницательности и наивности. Он способен был обмануть вас в коммерческом деле, а потом, пригласив к себе, истратит видимо больше на угощение. Он гордился тем, как поднялся в этом мире, и был счастлив рассказать все об этом маленькому американскому мальчику. Он дал ему свою визитку и сказал: "Навестите меня, если когда-нибудь приедете в Роттердам". Когда он взял свои тяжелые чемоданы и ушел, Ланни, хорошо относившийся к евреям, пожалел, почему он не знает о них больше.

III

От Вены путешественник наслаждался обществом скромной и рассудительной маленькой Fraulein на год или два моложе его самого. Она возвращалась домой из Вены, где училась музыке. У нее были голубые глаза, как васильки, а вдоль спины висела золотистая туго заплетенная коса диаметром больше пяти сантиметров. Такое сокровище нельзя подвергать опасности путешествовать в одиночку. И у фроляйн Эльзы была гувернантка в очках, которая сидела так неподвижно, прямо и так решительно смотрела перед собой, что Ланни решил последовать за Сенкевичем в Польшу семнадцатого века и разделить военные подвиги лихого пана Заглобы и многострадального пана Лонгина Подбиненты.

Но довольно трудно не сказать ни слова человеку, с которым целый день сидишь взаперти в маленьком купе. С истинно немецкой бережливостью пара пообедала, и было трудно есть и не предложить своему попутчику даже одного или двух Leibnitzкeks (крекеров). Ланни вежливо сказал: "Нет, спасибо", но лед тронулся. Гувернантка спросила, куда едет молодой джентльмен, и когда он сказал, что проведет каникулы в замке Штубендорф, в ее поведении произошла перемена. "Ach, so?" ("Ах, так?") - воскликнула она, и была вся вежливость и смешное рвение узнать, чьим гостем он должен был быть. Ланни, слишком гордый собой, чтобы быть снобом, поспешил сказать, что он не знаком ни с графом, ни с графиней, но познакомился с младшим сыном генерального управляющего и должен был быть гостем его семьи.

Этого было достаточно, чтобы спинной хребет фроляйн Гробих приобрел гибкость. Ja, wirklich, герр Генрих Карл Мейснер занимает ответственный пост и происходит из прекрасной семьи. Фроляйн знала о нем все, потому что муж сестры фроляйн начинал свою карьеру в офисе замка Штубендорф. Она начала рассказывать об этом месте, пересыпая свою речь Durchlauchts и Erlauchts, Hoheits и Hochwohlgeborens (сиятельствами, превосходительствами, светлостями и высокородиями). Это было великолепное владение графа, и юному джентльмену повезло, что он попадёт туда, zu Weihnachten (на Рождество), потому что тогда замок будет открыт и можно будет лицезреть высокое семейство. Фроляйн Гробих была взволнована присутствием человека, который вскоре должен был быть в присутствии собравшейся Adel (аристократии) Штубендорфа.

Она хотела знать, как Ланни познакомился с сыном господина генерального управляющего. И когда тот сказал, что в Хеллерау, гувернантка воскликнула: "Ach, Elsa, der junge Herr hat den Dalcroze-Rhytkmus studiert!" (Ах, Эльза, молодой господин учился по системе Далькроза!) Это было разрешение вступить в разговор с застенчивой маленькой девочкой. Ярко-голубые глаза были обращены на него, и мягкий, хорошо модулированный голос задавал вопросы. Конечно, ничто не радовало его больше, чем говорить о Хеллерау. Он не мог устроить демонстрацию в переполненном купе, а его немецкий был лишь слабым запинанием по сравнению с красноречием, наполнявшим его душу.

Что касается души фроляйн Гробих, то ее наполняло твердое и правильное немецкое уважение к рангу и положению, явление, которое больше всего поразило Ланни во время его визита. То, о чем можно слышать в Силезии, было Ordnung. У каждого было свое место, и каждый знал, что это такое. Каждый смотрел на тех, кто был выше его, с должным уважением, без малейшего следа зависти. Как гость важного чиновника, Ланни разделял достоинство своего хозяина. Маленькая застенчивая девочка и ее бдительная гувернантка впервые дали ему почувствовать вкус этого приятного обращения, и он пожалел, когда ему пришлось произнести свои Lebewohls(слова прощания).

Пригородный поезд стоял на подъездном пути. В нем было всего два вагона, и Ланни пришлось втиснуться в сиденье вагона, где уже находился фермер. Тот приехал в город, чтобы продать часть своего скота. У него было большое красное лицо и от него несло пивом, и он был чрезвычайно общительным, рассказывая маленькому иностранцу об урожаях в районе и его важных достопримечательностях. Когда он узнал, что мальчик приехал из Франции, чтобы навестить сына господина генерального управляющего Мейснера, он был впечатлен даже больше, чем гувернантка, он попытался съежиться и оставить больше места для die Herrschaft (хозяина), как он стал называть молодого иностранца. С этого момента он ждал, пока Herrschaft сам задаст вопросы, и опасался, что тот сочтёт его слишком самонадеянным.

Маленький поезд катился по долине. Стемнело, и вскоре фермер указал на огни замка на далекой горе. По словам фермера, вокруг него был построен целый город, и все принадлежало графу, которого называли Seine Hochgeboren (Его высокородие). В обширных лесах водились олени, буйволы и кабаны, на которых охотились Seine Hochgeboren и его гости. Шесть недель назад это место посетил сам Seine Majestat der Kaiser (его величество кайзер), и это была величайшая охота, какой старожилы не помнят в округе. Теперь все было засыпано сильным снегом, и охота больше не велась. Звери выходят к кормушкам, где им разложили сено, чтобы они не умерли с голоду.

Ja, gewiss, сказал фермер, он знал господина генерального управляющего. Он управлял всеми этими владениями и имел несколько помощников. У него было четверо сыновей, из которых трое служили в армии. Фермер знал the jungen Herrn Курта Мейснера, прекрасного парня, он учился музыке и, вероятно, будет играть в замке на праздниках. Затем Ланни рассказали об аристократической семье, жене, сыновьях, дочерях, братьях и сестрах Seine Hochgeboren. Фермер был арендатором поместья, но оно было настолько большим, что сходить ему надо было только на второй остановке после замка. Когда поезд остановился, он, несмотря на протесты Ланни, подхватил его вещи и вынес на перрон. Он остался стоять там, кланяясь и прикладывая руку к своей шляпе, и продолжал делать это, когда Курт подбежал и обнял Ланни.

Ой, как были счастливы эти два парня снова увидеть друг друга. Сколькими рукопожатиями и похлопываниями по спине они обменялись! Падал снег, размывая станционные огни. У Курта были сани с хорошей упряжкой лошадей. Он закутал Ланни в тяжелую шубу, дал ему рукавицы, и они покатили. Они мало что видели, но лошади знали извилистую дорогу на гору, на которой стоял замок. Ланни рассказал о своей поездке, и Курт о грядущих праздниках. Так много новостей, которые им пришлось рассказать, и столько планов на десять дней, которые они проведут вместе! Дружба и молодость составляют восхитительное сочетание.

Ланни увидел темные массы зданий с множеством огней. Он вышел из саней и был доставлен в дом и представлен большой семье, сплошь состоящей из рослых людей. Отец, полный, но по-военному подтянутый, с коротко остриженными седыми волосами и усами, закрученными как у кайзера. Мать добрая и улыбающаяся с ниткой жемчуга на пышной груди. Два сына, высокие светловолосые парни, прямые, как шомполы, с короткой стрижкой, как у Курта, щелкающие каблуками и церемонно кланяющиеся. Сестра на год старше Курта, стройная, светловолосая, все еще носившая косу, но готовая стать временной матерью для приехавшего в гости иностранца. Были и другие родственники, большая компания, все в праздничном настроении и все готовые приобщить к нему своего гостя.

Курт вырос на три или даже на пять сантиметров с тех пор, как его видел Ланни. Он собирался быть красивым, высоким парнем, как его братья. Будет ли он носить монокль и превратится в ходячий шомпол? Наверное, потому, что он восхищался своими братьями и собирался отбыть положенный срок в армии. Его довольно суровое лицо было бледным, потому что он много работал. Но его любовь к Ordnung всегда будет сдерживаться очарованием музыки, и он будет другом Ланни и будет ценить веселый, добродушный нрав, который Ланни получил от отца и матери. Так, во всяком случае, его заверил Курт, когда они были в комнате Курта, в которой они должны были вместе жить. Он был добрым и ласковым, но очень серьезным и великодушно рассказывал о своей работе и целях, о своей преданности искусству и дружбе, к которой человек относится не легкомысленно, а обдуманно.

На следующее утро Ланни выглянул в окно и увидел огромный замок высотой в пять или шесть этажей. Его крыши и башни, покрытые свежим снегом, сияли, как рождественская открытка, в свете только что взошедшего солнца. Картина заставила его вспомнить все сказки и романы о рыцарях и принцессах, которые он когда-либо читал. Для мальчика, который провел большую часть своей жизни на Ривьере, простое присутствие снега было приключением. Надеть свое теплое пальто и рукавицы, которые одолжил ему Курт, и выйти и побежать, и увидеть своё дыхание в воздухе, и бросать снежки, и упасть в снежный сугроб, вот что можно в этой сказочной стране. А потом вернуться в дом и получить на завтрак Pfannkuchen (блинчики) и жареную оленину. Оленя, вам скажут, застрелил сам Seine Majestat (его величество), разве это не приведет вас в дрожь?

Графа Штубендорфа и его семью ждали утренним поездом из Берлина, и гостю было бы лучше осмотреть замок до их прибытия. Итак, после завтрака мальчики побежали через парк по длинной аллее и поднялись по лестнице к серому каменному зданию. Там их приняли кланяющиеся слуги в синих ливреях, белых гетрах и белых перчатках. Там был вестибюль высотой в три этажа и приемная размером с театр. Весь фасад замка был построен в прошлом веке. Но в тылу была старая часть, которой было шестьсот лет, и она переходила из рук в руки во время из тех жестоких войн, о которых Ланни читал в поезде.

Современная часть была великолепна с белой и золотой деревянной отделкой, стенами, обитыми шелком с ручной вышивкой, и мебелью, обтянутой алой парчой. Было много тяжелой резной мебели и общая атмосфера музея. Старая часть была самой интересной для Ланни, потому что там были башня и донжон, комната доспехов и трапезная с огромным камином с черным котлом, висящим на крючке. Ланни подумал, пил ли рождественский пунш когда-нибудь пан Заглоба в этом зале. Он поднимал огромные алебарды и боевые топоры и попытался представить себе, каким должен был быть мир, когда люди ходили в броне, как крабы и омары.

Они гуляли по окрестностям замка. Это был, как сказал фермер, город, старая часть которого была средневековой и скученной, а новые части были спланированы хорошо. Штубендорф был Gutsbezirk (самостоятельным административным округом), а граф, как его владелец, числился на государственной службе, что фактически означало, что у него был собственный суд, полиция и тюрьма. Феодальный строй в сочетании с современной сантехникой и мощением улиц. Но это не пришло в голову Ланни, который жил в прекрасной сказке.

Они вернулись вовремя, чтобы увидеть прибытие Seine Hochgeboren и семьи. Знатные особы приехали со станции на лимузинах. Все служители замка, сто или двести человек, выстроились на ступеньках в старинных костюмах, мужчины с одной стороны, женщины - с другой. На униформе мужчин было указано их звание, а у женщин были белые передники, кружевные чепцы и белые хлопчатобумажные чулки, а волосы заплетались в косы на спине. Все они раз в неделю репетировала церемонию открывания дверей.

Граф Штубендорф был известен в Германии как поэт и эстет, а также как один из приближенных кайзера. Это был крупный мужчина, толстый и бледный, с мягкой каштановой бородой и милой улыбкой. Трое его сыновей были типичными военными с бритыми головами и заостренными усами. Они поднялись по лестнице в порядке старшинства, торжественно отвечая на поклоны слуг. Мать, элегантная дама, одетая по последней парижской моде, шла за сыновьями, а дочери - за ней. Конечно, это могло быть случайностью. Или это могло быть потому, что их кайзер ограничил поле деятельности женщин тремя поприщами - кухня, дети и церковь, перечисленные предположительно в порядке важности.

Днем ребята облачились в высокие сапоги и взяли на охоту дробовики. Отец Курта договорился об этом с главным лесничим, важным человеком в зеленой форме с серебряной тесьмой. Он предоставил им егеря, который будет носить с собой винтовку для их защиты. Бить косуль и крупную дичь не разрешалось, но в лесу было много зайцев и фазанов.

Они ехали в санях по лесной дороге медленно из-за свежих сугробов. Они миновали кормушки, куда приходили кормиться олени. Огромные олени поднимали головы и наблюдали, но не делали попытки убежать. Они вели себя как домашний скот, и это не было похоже на охоту. Выйти и занять пост на деревянной платформе с мощной винтовкой и телескопическим прицелом, а загонщики гонят таких существ перед собой. Когда отец Ланни охотился за дичью, это было в канадской глуши, где лосей не кормили из кормушек. Или в Скалистых горах, где горные козы мчатся как одержимые и прыгают с утеса на утес под самыми облаками.

Курт сказал, что это, конечно, весело, но в Германии охота была привилегией землевладельцев, и высшие классы устроили для нее церемонию. Им рассказали о недавнем визите кайзера. У Seine Majestat была особая форма желтого цвета и великолепные птичьи перья на шляпе. Он занял свой пост на высоком помосте, и его свита наблюдала, как он стреляет в пробегающих буйволов, в кабанов и оленей, выбирая самых крупных с лучшими рогами. После этого всю добычу сложили грудой, и кайзер сфотографировался, стоя перед ней. Довольно дорогой вид спорта, потому что было подсчитано, что вырастить одного оленя стоит несколько тысяч марок. Но Курт объяснил, что все это не было потрачено зря. Туши раздавали тем, кто имел на них право, и Ланни ел оленину досыта три раза в день.

Ланни никогда не видел ни буйволов, ни кабанов, и эта идея очень понравилась ему. Буйвол не косматый американский бизон, а гладкокожее существо, одомашненное в Египте и завезенный в Европу древними римлянами. Теперь они одичали в лесу и были очень опасны в случае ранения. Что до кабанов, то они не приставали к людям, но все же было хорошо иметь при себе ружье.

После охоты на большом участке леса они наткнулись на поляну с крошечной фермой и хижиной, которая, возможно, была домом ведьмы из сказок братьев Гримм. Они остановились, чтобы отдохнуть, и обнаружили не ведьму, а крестьянскую мать с полудюжиной малышек, мальчиков со стрижеными головами и девочек с заплетенными в косички волосами, все смотрели широко раскрытыми голубыми глазами на die Herrschaften. В доме была только одна комната. Позади был сарай. Кровати представляли собой лавки у стен, а большую часть комнаты занимала большая печь, отполированная, как лакированная обувь. Все в доме было ухожено этой худой и измученной тяжелым трудом женщиной, с выступавшими жилами на руках, торчащими, как бечёвка. Она была взволнована этим визитом и побежала за молоком для die Herrschaften, как она их постоянно называла. Она стояла, пока они пили, и извинялась, потому что у нее не было ничего лучше, и потому, что ее мужа не было дома, и потому, что у нее была только жесткая скамья, на которой они могли сесть, и так далее. Когда они ушли, Ланни оглянулся и увидел кучу детских лиц в окне хижины, и эта картина осталась у него в памяти одной из достопримечательностей Германии.

Они вернулись с ягдташом, полном дичи, и еще с большим аппетитом. Им подали полдюжины блюд из мяса и птицы. Когда они встали из-за стола, все взялись за руки и весело танцевали вокруг стола, крича Mahlzeit! (на здоровье!) После этого они собрались вокруг пианино и спели сентиментальные песни растроганными голосами. Курта и его гостя также попросили показать, чему они научились в Хеллерау. В ту ночь Ланни был echt deutsch, (как истый немец), и у него в памяти остались две строки стихов, которые процитировал его друг, о том, что, когда вы слышите пение, можно ложиться спать спокойно, потому что у злых людей нет песен.

VII

"Frohliche Weihnachten (Веселое рождество)", - так все сказали друг другу на следующее утро, потому что наступил рождественский сочельник. Молодежь отправилась кататься на санях и посмотреть страну, а днем была музыка, и Ланни танцевал с сестрой Курта. Вечером состоялось празднование Рождества, и всей семье и слугам были вручены подарки. Подарки лежали не под елкой, а на отдельных столиках, накрытых льняной тканью. После того, как елка была зажжена, подарки были розданы. Герр управляющий сказал несколько слов и пожал руки каждому из своих слуг, а они все поцеловали руку его жены. Все было сердечно, участливо и добро, все желали всем счастья, и они пели Stille Nacht (Тихая ночь) со слезами на глазах.

На следующее утро они предварительно позавтракали, съев длинную булочку под названием Dresdner Christstollen с изюмом и сахаром сверху, и яйца, и много видов домашнего варенья, и кофе с горячим молоком. Это должно было продержать всех до половины одиннадцатого, когда наступит так называемый "завтрак с вилкой". Оказалось, что идеи умеренной диеты, которые распространялись среди американских друзей Ланни, никогда не были слышны в этой прусской провинции, и такие вещи, как Hasenpfeffer (рагу из заячьих потрохов), свежая свиная колбаса и некоторые другие виды мяса, можно было есть в больших количествах по утрам.

Позже в замке должен был быть праздник, и все были празднично одеты. Мужчины в мундирах с наградами, а женщины - в своих драгоценностях, шелках и кружевах. Они прибыли в радостном, торжественном настроении, как на церковный праздник. Для арендаторов и служащих это был единственный раз в году, когда они могли пройти через двери большого здания, которое доминировало в их жизни. Они почтительно ждали снаружи, пока последние высокопоставленные лица не войдут и не займут свои места. Затем толпа хлынула в большой зал, мужчины снимали шляпы перед тем, как подняться по ступеням, крестьянки с платками или шалями на головах делали всем реверансы. Те, для кого не было мест, собрались около стен.

Seine Hochgeboren и семья вошли через отдельный вход, и все встали и сказали: Frohliche Weihnachten. Пастор произнес молитву, довольно длинную, и все они снова встали и спели гимн так громко, что заглушили орган. Граф поздравил их с Рождеством в отеческой беседе, полной заверений в заботе об их благополучии и провозгласив божественное происхождение deutsche Treu und Werde (немецкой верности и преданности). В их счастливой стране, столь любимой Богом, царили мир и порядок, и каждый мужчина и женщина лелеяли священное пламя верности в своем сердце. В этот счастливый рождественский сезон они возобновили свои клятвы Кайзеру и Фатерланду. Последовавшие аплодисменты, казалось, свидетельствовали о том, что Seine Hochgeboren не ошибся в чувствах своей аудитории.

В углу холла стояла большая ель из леса, и всем были подарки, даже измученной тяжелым трудом крестьянке и полудюжине малышей, смотревших на Ланни из окна хижины. Четверо мужчин в форме выкликали имена на пакетах и вручали их. Но даже такая процедура потребовала много времени, чтобы вручить их всем. Но ни один человек не покинул зал. И Seine Hochgeboren пожал руки каждому мужчине и женщине. Ланни не было скучно, потому что это были соотечественники Курта, и ему было интересно наблюдать за их лицами и их костюмами.

На следующий день генеральный управляющий отправился доложить своему работодателю о положении дел. В тот вечер его пригласили на мальчишник вместе со старшим сыном. Приехали другие владельцы соседних земель и несколько высших должностных лиц поместья, начальник полиции, главный лесничий и так далее. За трубками и пивом они обсуждали состояние страны, как на местном, так и национальном уровнях, и граф оказал им честь, сообщив важные сведения, по которым у него были специальные источники информации. На следующий вечер герр Мейснер рассказал своей семье, что случилось на этом мальчишнике, и высказал свое мнение по обсуждаемым вопросам. Все в доме с уважением слушали, что сказал толстый и импозантный отец, и никто не осмеливался сомневаться в чем-либо. Гость из чужой страны не мог понять всех длинных слов, но внимательно слушал, а потом Курт объяснил ему все.

Seine Hochgeboren сообщил, что другие народы, завидующие немецкому трудолюбию и умениям, окружили фатерланд стеной Einkreisung (блокадой), как говорилось в этой фразе. Либо эта стена будет снесена по соглашению, либо ее придется сломать, потому что немцы были растущим народом, и им нельзя отказать в своем месте под солнцем. Граф говорил о темной туче варварства на восточном небе, и под этим, конечно, он имел в виду Россию. Дворянство и землевладельцы Верхней Силезии хорошо ладили со своими соседями, дворянством и землевладельцами Российской империи и не ссорились с ними. Но они были раздражены союзом с Францией, которая вкладывала огромные суммы денег на вооружение России. С какой целью? Граф хотел знать. Ответ мог быть только один - предполагаемое нападение на Германию.

Кроме того, Seine Hochgeboren говорил о врагах внутри Фатерланда. Он назвал их крысами, которые грызут и кусают. Конечно, он имел в виду социал-демократов, - сказал герр Мейснер. У них не было сил в Штубендорфе, где преобладали старые добрые обычаи. Но во всех промышленных районах они никогда не прекращали своей ненавистной агитации, и на следующих выборах в рейхстаг они могли бы получить реальное большинство. Если бы это произошло, несомненно, пришлось бы предпринять шаги, чтобы подавить их силой.

Ланни захотелось рассказать своему другу Курту о своем визите на "капустный участок" в Каннах. Он не упомянул, что у него есть дядя, который был "красной овцой" - это было самой ужасной семейной тайной. Он просто сказал, что кто-то познакомил его с "Красной", и его обманули, заставив думать, что она хороший человек. Курт ответил: "Без сомнения, многие из этих агитаторов - искренние фанатики. Действительно, в наши дни стало модно говорить умные и циничные вещи против правительства". Он добавил: "В Силезии больше социалистических настроений, чем, возможно, осознает Seine Hochgeboren. В провинции много угольных шахт, а на открытых участках - крупные предприятия и много недовольства среди рабочих".

Курт в своей обычной высокомерной манере говорил о социальных проблемах. Он сказал, что искусство и культура, исходящая от культурных классов, и в конечном итоге цивилизует и возродит простых людей. Он был особенно уверен, что художник должен стоять над политическими склоками. Он торжественно провозгласил: "Как знание - сила, так и красота несомненно сила. Те, кто создают красоту, являются хозяевами Идеи, которая предшествует всему в человеческих делах. Как идея стула предшествует созданию стула, так и идею красоты, добра, справедливости необходимо взращивать в творческих умах. Вначале было Слово" и так далее очень многих слов.

Ланни не знал, что все это была немецкой философией с большой буквы. Что ученый профессор из Кенигсберга сидел в своем кабинете двадцать лет, не сводя глаз с церковного шпиля, плетя мысленную паутину из столь громких многосложных слов. Ланни не знал, что двадцать три века назад богатый афинский джентльмен по имени Платон ходил взад и вперед под портиком, делая то же самое, и что его доктрины распространились в Александрию, а оттуда достигли еврейского энтузиаста по имени Иоанн. Ланни подумал, что его друг, Курт Мейснер, придумал все это для себя, и его охватил трепет.

VIII

Десять дней пролетели быстро, и однажды утром два мальчика собрали свои вещи, попрощались и были отправлены на вокзал. Они вместе доехали до узловой станции, возобновив клятву вечной верности. На узловой станции их дороги разошлись, и Курт, поезд которого уходил первым, позаботился о том, чтобы его гость хранил билет в безопасном месте, и чтобы начальник станции усадил его в нужный поезд. Ланни посмотрел в хвост уходящему поезду Курта, а потом, поскольку дул холодный ветер, зашел в станционное кафе и заказал чашку горячего какао.

Пока он пил и обдумывал свои приключения, воспоминания о которых всегда будут радовать его, в кафе вошел человек, огляделся и подошел к столику Ланни. Были и другие столики, но человек выглядел общительным, и Ланни был рад поболтать с кем угодно в этой приятной стране. Незнакомец сказал: "Guten Morgen", и Ланни ответил на приветствие и в то же время быстро оценил человека.

Незнакомец был маленьким, довольно смуглым и болезненным. Его шляпе, галстуку и пальто недоставало тех штрихов элегантности, которые означали "джентльмен". Он был в очках, и его худое лицо выглядело взволнованным. Его пальцы были в пятнах табака. Он заказал стакан пива и затем заметил: "Ein Fremder, nicht wahr?" (Вы приезжий, не так ли?) Когда Ланни ответил, что он американец, мужчина начал говорить по-английски с некоторой неуверенностью. Он видел Ланни с Куртом Мейснером и сказал, что знает Курта. И не гостил ли Ланни в замке?

Ланни объяснил, где он гостил, и они поговорили о его визите. Ланни больше всего любил рассказывать о том, как хорошо он провел время, и как все были добры. Похоже, этот человек знал всё о делах в замке. Ja, ja, он знал господина генерального управляющего, а также его сыновей. Они вернулись в армию. В армии нельзя терять времени. В то самое утро батарея легкой артиллерии ушла в горы на учения. Орудия на санях, артиллеристы на лыжах. Ланни сказал, что видел, как они разгружались из поезда. Замечательно, как быстро они сняли свои орудия с платформ. Незнакомец сказал, что это было частью учений и всё рассчитано до секунды. У Фатерланда было много врагов, и он должен всегда быть начеку.

Ланни было интересно услышать это от другого немца. Видимо, это была первая мысль в головах у всех в стране. Он рассказал незнакомцу о политических дискуссиях, которые имели место, и о том, как граф Штубендорф предупредил своих чиновников о темной туче, нависшей над востоком, и о крысах, которые грызут и кусают. "Он имел в виду социал-демократов", - сказал незнакомец. И Ланни ответил, что да, это то, что герр Мейснер объяснил своей семье.

Отец Ланни строго предупредил его об опасности разговоров о военной промышленности. Но парню и в голову не приходило, что не может быть повода не обсуждать патриотические настроения защитников Фатерланда. Незнакомец хотел знать, что именно сказал Seine Hochgeboren, и где и как он это сказал. Так Ланни рассказал о мальчишнике и о том, кто при этом присутствовал. Seine Hochgeboren говорил, что если "крысы" возьмут рейхстаг на следующих выборах, возможно, придется подавить их силой. Генеральный управляющий согласился с этой идеей.

Ланни упомянул также об охоте и о том, что он узнал о необычайном мастерстве кайзера в забое дичи. Незнакомец сказал, что его фотографии были опубликованы в газетах. Была одна в журнале, который Ланни мог купить в газетных киосках. Он заметил, что кайзер держал левую руку за спиной. Это всегда можно было увидеть на любой его фотографии, потому что у него была иссохшая рука, и он очень этого стеснялся. А упоминали ли они, что у него были особые нож и вилка, сделанные вместе, чтобы он мог есть одной рукой? Ланни сказал, нет, они ему ничего подобного не говорили. На бледном лице маленького человечка промелькнула улыбка.

Незнакомец рассказал, как в замке каждый день готовили для кайзера специальную газету, напечатанную золотом. Ланни сказал, что вряд ли такая печать удобна для чтения.

Незнакомец согласился. Но не станет же его величество читать обыкновенную газету, которую любой из его подданных может купить за десять пфеннигов. Сказали ли ему, что все в комнате должны вставать и щелкать каблуками, когда кайзер обратится к этому человеку?

В голосе мужчины прозвучала нотка насмешки, и мальчик сменил тему разговора. Он рассказал, как в тех чудесных лесах стреляли зайцев и фазанов. И про ферму с домиком и хорошеньких детей. Ланни сказал, как сильно он был впечатлен чистотой и порядком, которые он видел в этом домике, да и вообще во всем владении графа, а также свидетельствами лояльности и дисциплины. "Ах да!" - ответил мужчина. - "Видите ли, Наполеон не дошел до этих мест".

Юноша не знал достаточно истории, чтобы понять это замечание, поэтому собеседник объяснил, что куда бы ни пришли французские армии, они разделили земли между крестьянами и тем ломали феодальную систему. Если Ланни был во Франции, он должен знать, насколько независимыми и свободными были крестьяне. Никаких поклонов и подобострастия хозяевам, и никаких вечных Hoheits и Hochgeborens. Ланни сказал, что он заметил эту разницу.

"Возможно, мне следует сказать вам", - продолжал незнакомец, - "что я журналист. Я в долгу перед вами за очень полезную информацию".

Ланни почувствовал, как что-то упало и ударилось ему под живот. "Ой!" - вскричал он. - "Конечно, вы не собираетесь цитировать то, что я вам рассказал!"

"Не волнуйтесь", - сказал журналист, улыбаясь. - "Я человек тактичный. Я обещаю никоим образом не упоминать и не указывать на вас".

"Но я был там гостем!" - воскликнул Ланни. - "Я не имею права повторять то, что мне говорили. Это было бы постыдно! "

- По вашему собственному мнению, многие люди слышали то, что сказал Штубендорф. Любой из них мог бы рассказать это мне. А что касается Мейснера....

"Это было в его собственном доме!" - крикнул мальчик. - "Нет ничего более приватного".

- Он будет говорить это многим людям, и он понятия не имеет, как это дошло до моих ушей.

Ланни был так сбит с толку и смущен, что не знал, что ответить. Такой финал для его праздника! Журналист, читая его лицо, продолжал извиняющимся тоном: "Вы должны понимать, что мы, журналисты, должны брать нашу информацию там, где мы ее находим. Я являюсь одним из редакторов Arbeiterzeitung, социал-демократической газеты, и я должен учитывать интересы угнетенных рабочих, которым я служу".

И снова что-то ударило Ланни в живот, даже сильнее, чем раньше. "Какой интерес могут иметь рабочие ...?" - начал он, но затем речь не удалась.

Редактор сказал: "Наши люди серьезно относятся к своим гражданским правам. Но их оппоненты, похоже, не разделяют эту точку зрения. Главный управляющий замка Штубендорф заявляет, что, если рабочие выиграют на избирательных участках, хозяева не подчинятся, а прибегнут к силе и контрреволюции. Разве вы не понимаете, насколько важны эти новости для наших читателей?"

Ланни не мог найти слов, чтобы ответить.

"Вы приехали сюда в качестве гостя", - продолжил другой, - "и вам все понравилось. Некому было провести вас за кулисы и показать вам, как устроен этот очаровательный рождественский кукольный спектакль. Вы слишком молоды, чтобы сформировать какое-либо представление о нем. Что значит жить в средние века. Но я расскажу вам факты, о которых вы можете подумать в своем путешествии. Вы восхищаетесь сказочным домиком в лесу и хорошенькими детьми, но никто не упомянул, что первым из них может быть ребенок вашего хозяина, герра генерального управляющего".

"О, конечно же, нет!" - воскликнул Ланни, возмущенный.

- Он свободно рассыпал свое семя, когда был моложе. И я расскажу вам больше для вашего же блага. Вы очаровательный мальчик, и если вы когда-нибудь приедете еще раз, не привлекайте внимания графа Штубендорфа или его подопечных. При любых обстоятельствах нельзя оставаться с ним наедине в комнате.

Ланни, глядя на своего собеседника, не понимал, что этот человек имел в виду, но знал, что это что-то очень плохое, и кровь прихлынула к его щекам и лбу.

- Не буду обижать ваш молодой ум подробностями. Достаточно сказать, что некоторые люди из близкого окружения кайзера ведут крайне злой образ жизни. Несколько лет назад произошел публичный скандал, который вынудил одного из лучших друзей кайзера уйти из общественной жизни. Штубендорф - изысканный парень, очень сентиментален и считает себя поэтом. Но я говорю вам, что ни мальчики, ни девочки не чувствуют себя в безопасности в этом феодальном княжестве, которое вам показалось набором рождественских открыток.

Снаружи станции раздался рев, и чиновник в форме подошел к двери. "Der Zug, junger Herr", - сказал он с феодальной вежливостью. Редактор социал-демократ быстро встал и вышел через другую дверь, а начальник станции взял сумки Ланни и благополучно посадил его в нужный вагон.

Ланни так и не узнал имени этого редактора и не знал, что он опубликовал. Какое-то время его счастье было отравлено страхом перед скандалом. Но ничего не произошло, значит, человек сдержал свое обещание. Ланни было стыдно за свою неосмотрительность, и он решил никогда никому не рассказывать об этом инциденте. Злобный и ненавистный парень, этот редактор. Повторение клеветы или, возможно, ее выдумка. Ланни решил, что умы социал-демократов извращены завистью и, должно быть, не менее опасны, чем анархисты. Но все же он не мог не задаться вопросом, правдивы ли эти истории и, может быть, было бы лучше, если бы Наполеон добрался до Штубендорфа!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Правда жизни⁷

ЛАННИ прибыл домой с твердым желанием в голове, что ему следует пойти в школу. Он хотел усердно заниматься, быть дисциплинированным и сознательным, как эти немцы. Эта идея несколько встревожила его мать, и она спросила, что он хотел узнать. Ланни представил список. Он хотел понять, что Курт называл философией, то есть, что такое жизнь и почему она была, и как Идея всегда предшествовала Вещь. Во-вторых, он хотел понять длинные немецкие слова, которые он слышал, такие как Erscheinungsphanomenologie и Minderwertigkeitscomplexe. В-третьих, он хотел знать, как рассчитывать траектории и расширяющуюся силу пороха, чтобы понимать Робби, когда он разговаривал с экспертами по артиллерии. И, наконец, он хотел научиться умножать и делить числа.

Бьюти была озадачена. Она сама ничего из этого не знала и не была уверена, есть ли школа по соседству, где этому учили. Она отметила, что, если бы Ланни уехал в школу-интернат, его бы не смог навещать отец. Кроме того, он будет скучать по путешествиям, что было еще одним видом образования, не так ли? Итак, в конце концов, было решено, что есть способ решить проблему. Во-первых, купить большой словарь и двадцатитомную энциклопедию. Во-вторых, найти учителя, разбирающегося в арифметике.

Так мистер Риджли Эльфинстон вошел в молодую жизнь Ланни Бэдда. Мистер Эльфинстон был студентом Оксфордского университета, здоровье которого ослабло, и он жил в деревне в пансионе. Его представили Бьюти на вечеринке, где играли в бридж, и когда хозяйка упомянула, что молодой человек беден, Бьюти пришла в голову блестящая идея поинтересоваться, может ли он преподавать арифметику. Он грустно ответил, что забыл все, что когда-либо знал, но, несомненно, он сможет освежить свои знания. Он объяснил, что так поступают все наставники, они заранее получают информацию о том, чего от них ожидают, и совершенствуют свои знания. Мистер Эльфинстон пришел, провел инвентаризацию неупорядоченного запаса знаний Ланни и сказал Бьюти, что, возможно, будет трудно сделать из него образованного человека, но, раз уж у него будут деньги, какое это имеет значение?

После этого мистер Эльфинстон приходил каждое утро, если Ланни не был занят другим делом. Это был худощавый человек с меланхолической внешностью, с темными байроновскими волосами и глазами. В свободное время он сочинял стихи, которые никогда никому не показывал. Кроме своего кодекса английского джентльмена, он, похоже, имел только одно убеждение, а именно, что ничто не было определено, и в любом случае это не имело значения. Его метод обучения был самым приятным. Он рассказывал Ланни все, что тот хотел узнать, а если ни один из них не знает этого, они найдут это в энциклопедии. Между прочим, мистер Эльфинстон влюбился в Бьюти, чего она и ожидала. Будучи бедным, но гордым, он ничего не сказал, что сделало возможной достичь взаимной договоренности.

До сих пор Ланни говорил на английском языке, как его отец, который был янки из Коннектикута. Но оказалось больше всего впечатляет оксфордский акцент, и мальчик теперь жил в ежедневном контакте с ним, так что вскоре его услышали, как он объявил, что он "had bean", и что он знает "we-ah" (куда) он идет, он "cle-ahly" (ясно) видел какова его "gaoal" (цель). Он бы сказал, что он "re-ahlized" (осознал), что его образование было "diff'rent" (другим), но что оно было "mod'n" (современным), и он хотел, чтобы оно было "thurrah" ???. У него развились аристократические чувства, и, когда он обсуждал политику, он говорил: "Мы не должны закрывать ahr (наши) глаза на тот факт, что кому-то необходимо commahnd (командовать)". Если кто-то из мальчиков приглашал его поиграть в теннис, он отвечал: "Ah-i will luke and see the tah-eem". Когда Робби вернулся, он посмотрел на сына и сообщил ему, что звук "oo" в слове "loot" пришёл из совсем немодной Северной Англии⁸.

Среди гостей одного из чаепитий был русский барон Ливенс-Мазурский. Человек, который привел его, сказал, что барон богат и важен, владеет газетой в Санкт-Петербурге, имеет дипломатические контакты и будет ценным человеком для Робби во всех его делах. Он был поразительной внешности, большого роста, с пышными черными бакенбардами, бледными щеками и такими красными губами, что можно было подумать, не накрасил ли он их. Его глаза были на выкате и яркими, и он оживленно говорил на том языке, который предпочитала компания. Он свободно тратил деньги, поэтому он всем нравился.

Барон Ливенс несколько раз приходил в дом и, казалось, интересовался красивым мальчиком. Ланни привык к этому, многие так поступали. Кроме того, он привык к пылкому темпераменту русских и думал, что поможет американской военной промышленности, подружившись с блестящим человеком, который когда-то был кавалерийским офицером и казался персонажем из книги Огнем и мечем.

Однажды днем Ланни отправился с матерью в Канны, и, пока она делала покупки, он зашёл в киоск, взял журнал и сел читать и ждать свою мать в вестибюле одного из фешенебельных отелей. Тут вошел барон Ливенс, сел рядом с ним и спросил, что он читает, болтал о журналах и, наконец, сказал Ланни, что у него в номере наверху есть прекрасные репродукции русских картин. Итак, они поднялись на лифте, и барон провел Ланни в эффектную гостиную, взял репродукции, и они сели за стол вместе, чтобы смотреть картины.

Вскоре одна из рук этого человека была на Ланни, и это было нормально. Но потом он наклонился и поцеловал мальчика в щеку. Все мальчики в те времена имели опыт поцелуев мужчин с бакенбардами, и им это не нравилось. Когда действие повторилось, Ланни сжался и сказал: "Пожалуйста, не надо". Но барон держался за него, и Ланни испугался; он посмотрел и обнаружил полусумасшедший взгляд в мужских глазах. Мальчика охватила паника, и он закричал: "Отпусти меня!"

Ланни не забыл, что редактор социал-демократ сказал ему о графе Штубендорфе. Он пытался представить, о чем его предупреждали, и теперь ему пришло в голову, что это должно быть оно! Он сопротивлялся и начал кричать, что напугало мужчину, так что он отпустил свою хватку. И Ланни вскочил и бросился к двери.

Она была заперта. И это открытие сильно испугало Ланни. Он закричал во весь голос: "Помогите! Помогите! Выпустите меня!" Барон попытался успокоить его, но Ланни поставил между ними большой стул с обивкой и закричал громче. Пока мужчина не сказал: "Молчи, дурачёк, а потом я открою дверь". "Хорошо, открой", - выдохнул Ланни. Когда дверь открылась, он заставил человека отойти от нее, а затем бросился к выходу и спустился по лестнице, не дожидаясь лифта.

В вестибюле он сел, бледный и дрожащий. Какое-то время он думал, что его сейчас стошнит. Затем он увидел усатого барона, принёсшего оставленный журнал. Ланни вскочил и продолжал пятиться. Он не подпускал русского к себе. Мужчина тоже был взволнован и пытался умолять. Все это было недоразумением, он не имел в виду никакого вреда, у него были собственные дети, маленькие мальчики, которых он любил, и Ланни напомнил ему о них.

Такова была ситуация, когда появилась Бьюти. Она увидела, что что-то случилось, и барон попытался объяснить. Милый маленький мальчик неправильно понял его, это была жестокая случайность, очень досадная. Ланни не стал говорить об этом, он просто хотел уйти оттуда. "Пожалуйста, Бьюти, пожалуйста!" - сказал он, и они вышли на улицу.

"Тебе было больно?" - спросила испуганная мать.

Но Ланни сказал: "Нет, я сбежал от него". Он не говорил об этом на улице, а потом не разговаривал в машине, потому что Пьер, шофер, их слышал. "Поедем домой", - сказал он и сел, держась за руку матери так крепко, как только мог.

III

К тому времени, как они добрались до Бьенвеню, Ланни немного переборол свое волнение и задумался, не мог ли он совершить ошибку. Но когда он рассказал об этом своей матери, она сказала: "Нет, ты был в реальной опасности". Она хотела бы пойти и пристрелить этого русского зверя. Но она не сказала мальчику, о чем идет речь. Туман смущения окутал их, и все, что Ланни понял из этого, было тревожным обещанием никогда больше не позволять ни одному мужчине прикоснуться к нему, никогда больше никуда не идти ни с кем. Оказалось, что он не может безопасно что-либо делать. Ни с кем, кроме нескольких близких знакомых его матери.

Бьюти пришлось с кем-то поговорить, и она позвала свою подругу Софи, баронессу де ля Туретт. О да, сказала эта опытная светская женщина, о Ливенсе знали все. Но что ты можешь сделать? Его арестовать? Для журналиста это был бы праздник, он бы сопротивлялся и очернил бы тебя скандалами. Пристрелить его? Да, но французские законы были довольно строгими. Присяжных придется заставить плакать, а юристы, которые могут это сделать, заберут целое состояние. Нужно было дать ребенку понять, чтобы это не повторилось.

"Но что я могу ему сказать?" - воскликнула Бьюти.

"Ты не поговорила с ним прямо?" - потребовала ее подруга.

- Я просто не могу заставить себя это сделать, Софи. Он такой невинный...

"Невинный, черт!" - возразила Софи Тиммонс, эта блондинка, окрашенная хной, с улыбкой из хны, дочь производителя скобяных изделий, которая сама была скобяным изделием. - "Он играет с этими крестьянскими детьми - разве ты не думаешь, что они не смотрят на животных и не говорят об этом? Если бы ты их слышала, ты бы потеряла сознание".

"Боже мой!" - сетовала Бьюти. - "Я бы хотела, чтобы в мире не было такого понятия, как секс!"

- Что ж, на этом Берегу удовольствий его полно, и твой малыш скоро будет готов к своей доле. Тебе лучше проснуться.

- Его отец должен это рассказать ему, Софи.

- Хорошо, тогда пошли телеграмму: 'Робби, приезжай немедленно и расскажи Ланни правду жизни'. Они обе засмеялись, но это не решило проблемы. "Не мог ли учитель сделать это?" - наконец предложила баронесса.

- Я не имею ни малейшего представления о его идеях.

"Что ж, в худшем случае я думаю, что они будут лучше, чем у Ливенса", - сухо ответила Софи.

Баронесса де ля Туретт, конечно, рассказала эту историю повсюду, и барон Ливенс-Мазурский оказался исключённым из ряда списков приглашений. Он внезапно решил провести остаток зимы на Капри, месте, не столь пуританском, как Канны. Мать Ланни повторила свои предупреждения мальчику с такой торжественностью, что он начал приобретать психологию дикого оленя в лесу. Он смотрел, прежде чем рискнуть войти в темное место, и, если он видел, что кто-то, мужчина или женщина, приближается к нему, он уходил.

Но даже дикие олени в лесу наслаждаются жизнью, и Ланни не мог удержаться от желания поговорить с людьми и узнать о них. Вскоре после этого произошло Приключение Жиголо, которое, как заявила Бьюти, стало последней каплей. История жиголо Ланни распространилась среди светской публики по всей Ривьере, и то и дело кто-то спрашивал: "Ну, Ланни, как там у тебя с жиголо?" Он понимал, что они подшучивают, но его это не беспокоило, потому что он твердо решил, что его жиголо действительно очень добрый человек, гораздо лучше, чем те, которые пытались выиграть деньги у его матери в бридж.

Это был еще один из тех случаев, когда Бьюти добивалась большего. На этот раз это было восхитительное вечернее платье из бледно-голубого шифона поверх серебряной ткани, которое "создал" месье Клер, кутюрье из Ниццы, по особенно умеренной цене из-за той рекламы, которую он получил. Это означало долгие сеансы примерки, на которых у Бьюти кружилась голова. Ланни предпочитал сидеть под платанами и смотреть, как проезжает поток машин, гуляет фешенебельная публика и горничные с красивыми детьми.

Он сел на скамейку, и тут появился джентльмен лет тридцати или около того, утром одетый в безукоризненный послеполуденный костюм, с аккуратно подстриженными черными усиками и тростью с шаром из полированного агата вместо ручки. У него было любезное выражение лица, и, возможно, он узнал что-то похожее на лице мальчика. Конечно, он видел, что мальчик был одет по моде. Был разгар сезона, и город был полон высоких стройных молодых людей из Англии и Америки в спортивных рубашках, льняных брюках и теннисных туфлях или сандалиях.

Джентльмен сел на скамейку и через некоторое время украдкой взглянул на книгу на коленях у Ланни. "J'ai lou cela(Я это чытал)", - заметил он.

Что сразу сказало Ланни, что он земляк, уроженец Прованса. Эти люди не произносят звук и, как французы. Ланни ответил по-провансальски, и лицо незнакомца просияло. - "Ой, вы не иностранец?" Ланни объяснил, что он родился в Швейцарии и большую часть своей жизни прожил в Жуане. Незнакомец сообщил, что приехал из горного села Чаразе, где его родители были крестьянами.

Это требовало объяснений. Потому что сыновья крестьян, как правило, не проводят утро, прогуливаясь под платанами на авеню де ля Виктуар, одетые в сюртуки и полосатые брюки, отороченные черной тесьмой. Мсьё Пинжон - так его звали - объяснил, что поднялся в мире, став профессиональным танцором. Ланни сказал, что он тоже в некотором роде танцор и хотел бы узнать все, что можно, об этом приятном искусстве. Мсьё Пинжон сказал, что для этого искусства важно, чтобы у человека был характер, внутренний огонь. Да, согласился Ланни. Очень немногие имели такой огонь, который был душой каждого искусства. Это говорил Курт, и Ланни запомнил это и использовал это с превосходным эффектом.

Итак, вы видите, что знакомство началось на самом высоком уровне. Ланни захотелось рассказать о Хеллерау. И высокий белый храм вырисовывался как место магии, в которое мсье Пинжон однажды мог бы совершить паломничество. Ланни описал технику эвритмики. Ещё немного, и он устроил бы демонстрацию на тротуаре проспекта.

Мсьё Пинжон, исполненный пылкой натуры артиста и сына теплого Юга, рассказал историю своей жизни. Он был ребенком в большой семье, и клочок земли в Харазе был слишком мал, чтобы накормить их всех. Итак, он, самый младший, добился успеха в этом мире, и какое-то время ему было нелегко. Он жил в убогом доме - в Ницце тоже был свой "капустный участок", где на улицы выбрасывалось много мусора, а запахи были болезненными для уроженца сельской местности, привыкшего к ароматам тимьяна и лаванды на склонах гор.

Мсьё Пинжон стал официантом, прислугой в маленьком кафе. Но он скопил все су и купил себе этот костюм, тщательно скроенный по образцу тех, что он наблюдал в большом мире. Дома он был искусным танцором фарандолы и вскоре начал изучать современные танцы, что было непростой задачей, поскольку сейчас на Ривьере танцевали двадцать восемь видов танго, помимо таких американских новшеств, как "индейка рысью" и "кроличьи объятия".

Развивая свои десять талантов, Мсьё Пинжон получил вакансию в одном из казино. Он стал, как несколько недоброжелательно его называли, "жиголо". Правда, в этом бизнесе были злые люди, готовые воспользоваться возможностями. Но мсьё Пинжон был серьезным человеком, французским крестьянином в душе. Целью его жизни было накопить достаточное количество ливров, чтобы купить участок земли, который он выбрал недалеко от дома своих предков, и жить там, как его предки, выращивая маслины и виноградную лозу и читая молитвы против возвращения сарацин.

Дамы приходили в казино в большом количестве. Дамы, которые были одиноки, в основном потому, что они были среднего возраста, а мужчины, старые или молодые, предпочитали танцевать с молодыми партнершами. Однако дамы среднего возраста не хотели прощаться со своей молодостью и с удовольствием, которого мы все жаждем. Мсьё Пинжон говорил довольно тонко и в то же время поучительно о проблеме дамы средних лет. Почему бы ей не танцевать - ей больше нечего делать? Поскольку мужчины не приглашали ее, она была вынуждена платить за партнеров, и таким образом Мсьё Пинжон скромно зарабатывал себе на жизнь. Он танцевал со странными дамами достойно и уважительно, и если они хотели, чтобы их учили, он помогал им улучшить их стиль.

Он, казалось, беспокоился, чтобы этот вежливый и умный мальчик согласился с ним в том, что это было правильным поступком, и Ланни был с ним согласен. Мсьё Пинжон вернулся к теме Далькроза и спросил, есть ли по этому поводу книга. Ланни дал ему название книги, и он записал его. Мальчик был тронут и добавил: "Если вы когда-нибудь приедете в Жуан и зайдете к нам домой, я буду рад показать вам все, что смогу". Танцовщик записал адрес Ланни и сказал, что он, конечно, не преминет зайти. Он играл на флейте пикколо, принесёт ее и сыграет старые провансальские мелодии, а Ланни под них станцует.

В этот момент подошла Бьюти, уставшая и немного рассерженная после мытарств примерки. Ланни познакомил ее со своим новым другом, и, конечно же, Бьюти должна была быть вежливой, но в то же время очень сдержанной, потому что она могла уловить социальные тонкости, которых не мог понять мальчик. И это не первый раз, когда привычка Ланни подбирать незнакомых людей вызывало смущение. Когда они сели в машину и ехали домой, Ланни рассказал ей о своем новом друге, и, ну, конечно, Бьюти не могла сердиться на ребенка, но, о боже, о боже, ей пришлось откинуться на подушки машины и рассмеяться. Она думала, как будет смеяться Софи и как рассмеется Марджи - это была леди Эвершем-Уотсон. И они, конечно, смеялись. Все, кроме Ланни.

Хуже всего было то, что этого человека нельзя было удержать от посещения. Матери пришлось тщательно объяснить Ланни, что существуют определенные социальные различия, которые нельзя игнорировать. - "Ты, конечно, должен быть вежлив с этим беднягой, но ты не должен просить его приходить ещё раз или обещать пойти посмотреть, как он танцует в казино. Прежде всего, я больше никогда не встречусь с ним".

Мсьё Пинжон приехал из Ниццы на автобусе, это был его первый свободный день. Он принес свой пикколо, и они сели на террасе, и он сыграл пронзительные мелодии "Магали" и "Марш де Руа", и Ланни танцевал их, и сын теплого Юга воодушевился и стал играть быстрее. и веселее, и танцевал, пока он играл. Бьюти, оказавшаяся дома, то и дело заглядывала сквозь жалюзи окна и наблюдала за щеголеватым человечком с аккуратными черными усами, который так ловко прыгал. Ей пришлось признать, что это была трогательная сцена из детства мира, так сказать, до возникновения социальных классов.

Потом Розина принесла вино и торт. С мсьё Пинжоном обращались со всей вежливостью, за исключением того, что он больше не видел лица прекраснейшей из соломенных вдов. Провансальские песни, повествующие о трубадурах, поющих в замках и увозящих принцесс, как-то не соответствовали обстоятельствам 1914 года на Лазурном берегу.

После этого эпизода Бьюти Бэдд решила, что больше не может оставлять своего ребенка без знания правды жизни. Она разыскала свою подругу Софи, у которой было новое предложение. В Ницце жил врач австрийско-еврейского происхождения по имени Бауэр-Симанс, практикующий метод, известный как психоанализ, который только что охватил Европу и Америку. Дамы из высших социальных кругов обнаружили, что у них есть комплексы неполноценности - это был немецкий умопомрачительный комплекс Minderwertigkeitscomplexe, сокращенно называемый "Минко". Леди и джентльмены довольно вежливо говорили о своих Эдиповых пристрастиях и анально-эротических влечениях. Это было ужасно, но в то же время увлекательно. Что сбивало женщин с ног, так это то, что за десять долларов в час вы могли нанять культурного и умного джентльмена, чтобы выслушать, как вы говорите о себе. Ужин обошелся во много раз дороже, а потом вы обнаружили, что джентльмены хотят говорить только о себе!

"Я не знаю, насколько я верю в это", - сказала баронесса де ля Туретт; - "но, по крайней мере, этот человек знает правду жизни и не прочь о ней поговорить".

- Но захочет ли он возиться с ребенком, Софи?

"Дайте ему конверт с купюрой в сто франков, а все остальное пусть сделает природа", - сказала практичная баронесса.

Поэтому миссис Бэдд позвонила и попросила час или два драгоценного времени доктора Бауэр-Симанса, взяла с собой Ланни и оставила его в приемной, пока она рассказывала доктору о бароне, а затем о жиголо.

Психоаналитик был образованным джентльменом с высоким лбом с черными волнистыми волосами и в золотом пенсне, которое он время от времени снимал и использовал для жестов. Он говорил по-английски с не слишком сильным акцентом. "Но почему бы вам самой не поговорить с мальчиком, миссис Бэдд?" - вопрошал он.

Покрасневшие щеки Бьюти покраснели ещё больше. - "Я просто не могу, доктор. Я пробовала, но я не могу сказать ни слова".

"Вы американка?" - спросил он.

- Я дочь баптистского священника в Новой Англии.

"Ах, понятно. Пуританство!" - Доктор Бауэр-Симанс назвал это, как будто это было полиомиелитом или болезнью Аддисона.

"Кажется, это прочно укоренилось", - сказала Бьюти, опустив свои прекрасные голубые глаза.

- Цель психоанализа - вывести такие репрессии на поверхность сознания, миссис Бэдд. Чтобы мы избавились от них и приобрели нормальное поведение.

"Я хочу, чтобы вы поговорили с Ланни", - поспешно сказала мать. - "Я хотела бы, чтобы вы считали это профессиональным делом, пожалуйста". Она протянула надушенный конверт, не запечатанный, а с заправленным клапаном.

Доктор улыбнулся. "Обычно мы не получаем предоплату", - сказал он и положил конверт на стол. - "Оставьте этого молодого человека со мной на час или около того, и я расскажу ему то, что ему нужно знать". Итак, Бьюти встала и вышла. Тем временем доктор заглянул в конверт и увидел, что Ланни имеет право на полную дозу правды жизни.

VII

Мальчик обнаружил, что сидит на стуле напротив стола этого странного учёного джентльмена. Когда он услышал, зачем он здесь, его щеки покраснели. Ланни тоже был маленьким пуританином, далеко от дома своих предков.

Однако все было не так уж плохо. Ведь баронесса де ля Туретт была права. Ланни не преминул увидеть животных, и крестьянские мальчики говорили на самом грубом языке. Его мысли представляли собой причудливую мешанину правды и чепухи, большую часть которой составляли его собственные рассуждения. Крестьянские мальчики говорили ему, что мужчины и женщины тоже ведут себя подобным образом, но Ланни не мог в это поверить. Когда доктор спросил, почему бы и нет, он сказал: "Это не выглядит достойно". Доктор улыбнулся и ответил: "Мы делаем много вещей, которые не кажутся достойными, но мы должны принимать природу такой, какой она есть".

Доктор объяснил природу не с помощью пчел и цветов, а с помощью медицинской книги, полной картинок. После того, как Ланни преодолел первое потрясение, он нашел это увлекательно интересным. Вот то, о чем он думал, и вот кто-то, кто даст ему прямые ответы. Ланни не мог представить себе такие желания или поведение со своей стороны, но доктор сказал, что у него очень скоро настанет этот период жизни. Он найдет время любви временем счастья, но также и опасностью и напряжением. Возникали проблемы двух разных типов, мужской и женский, которые научились приспосабливаться друг к другу, и им требовались все знания, которые существуют.

Все это было разумно и то, что должен знать каждый мальчик. Ланни сказал это и обрадовал ученого на вид доктора, который дал ему полный курс, за который заплатила мать, и даже немного больше. Он занялся предметом, который оказал большое влияние на будущее, как матери, так и сына. "Насколько я понимаю, ваша мать в разводе", - заметил он. - "У детей такой семьи много проблем".

"Полагаю, что да", - невинно сказал Ланни, потому что он не знал ни о каких проблемах в своей семье.

- Поймите, я не собираюсь вмешиваться в ваши дела. Но если Вы решите рассказать мне вещи, которые помогут мне направлять вас, это останется за семью печатями конфиденциальности.

"Да, сэр",- сказал Ланни. - "Большое спасибо."

- Когда семьи распадаются, рано или поздно одна или другая сторона вступает в повторный брак, или, возможно, оба вступают в брак. Таким образом, ребенок становится пасынком, а это означает, что воспитывать его будет очень непросто.

- Мой отец женился повторно, и у него есть семья в Коннектикуте, но я там никогда не был.

- Возможно, твой отец предвидит разногласия. Как давно ваши мать и отец в разводе?

- Я не помню. Думаю, лет десять назад.

- Что ж, позвольте мне рассказать вам кое-что из своего опыта. Ваша мать - красивая женщина, и, несомненно, многие мужчины хотели на ней жениться. Возможно, она отказалась, потому что не хочет делать вас несчастным. Говорила ли она когда-нибудь с вами о таких вещах?

- Нет, сэр.

- Вы, конечно, видели мужчин в компании своей матери.

- Да сэр.

- Вам, наверное, это не понравилось?

Ланни начал беспокоиться. "Полагаю, мне это не понравилось бы, если бы они были с ней слишком часто", - признался он.

Д-р Бауэр-Симанс улыбнулся и сказал ему, что психоаналитик разговаривает с сотнями мужчин и женщин, и все они имели модели поведения, которые каждый научился распознавать. "Часто они стыдятся этого", - сказал он, - "и пытаются отрицать их, и нам приходится вытаскивать из них правду - конечно, для их же блага, поскольку первый шаг к рациональному поведению - это понять себя. Вы понимаете, о чем я говорю?"

- Я так думаю, доктор.

"Тогда ответьте на этот вопрос честно". - Доктор держал в руке свое золотое пенсне и использовал их, как будто пытаясь прижать Ланни. - "Вы бы стали ревновать, если бы твоя мать полюбила какого-нибудь мужчину?"

- Да, сэр, я боюсь, что стал бы.

- Но спросите себя, когда придет время полюбить какую-нибудь женщину - а вы это сделаете раньше, чем пройдет много лет, - будете ли вы ожидать, что ваша мать будет ревновать вас к той женщине?

"Будет ли она?" - удивился мальчик.

- У нее может быть сильное побуждение сделать это, и это будет означать моральную борьбу за то, чтобы поставить благополучие своего сына выше своего собственного. Я считаю, что вам, возможно, придется столкнуться с такой борьбой - поставить благополучие своей матери выше своего. Как вы думаете, вы сможете это сделать?

- Полагаю, я смог бы, если бы это был подходящий человек.

- Конечно, если бы ваша мать влюбилась в никчемного мужчину, например в пьяницу, вы бы убедили ее против этого, как и любой из ее друзей. Но вы должны признать тот факт, что ваша мать лучше знает, какой мужчины может сделать ее счастливой, чем ее сын.

"Да, сэр, я полагаю, что да", - признал сын.

- Поймите еще раз, я ничего не знаю о делах вашей матери. Я просто обсуждаю обычное человеческое поведение. Скорее всего, у вашей матери есть любовник, и она скрывает это от вас, потому что думает, что это вас шокирует.

Кровь прилила к щекам Ланни. - "О, нет, сэр! Я не думаю, что это может быть!"

Нацелив свое золотое пенсне в лицо Ланни, доктор неумолимо продолжал: "Для молодой женщины, такой как ваша мать, было бы совершенно неестественно прожить десять лет без любовной жизни. Это не пойдет на пользу ее здоровью, и тем более для ее счастья. Гораздо более вероятно, что она пыталась найти мужчину, который может сделать ее счастливой. Пока вы были маленьким мальчиком, она могла бы скрывать это от вас. Но с этого момента это будет не так просто. Рано или поздно вы можете обнаружить признаки того, что ваша мать влюблена в какого-то мужчину. Когда это происходит, вы должны понять свой долг. Не стоять у нее на пути, не унижать или смущать ее, а сказать ей откровенно и разумно: 'Конечно, я хочу, чтобы ты была счастлива. Я понимаю ситуацию и постараюсь понравиться мужчине, которого ты выберешь'. Вы запомнили это?"

"Да, сэр", - сказал Ланни. Но его голос был довольно неуверенным.

VIII

Бьюти бродила по магазинам в таком настроении, как будто Ланни удаляли миндалины. Большое облегчение найти его целым и здоровым, не смущённым от стыда, не плачущим и не делающим ничего, что могло бы поставить её в неудобное положение. "Доктор Бауэр-Симанс - хорошо информированный человек", - сказал Ланни с достоинством. Он воспринял это, как дело между мужчинами. Его матери не нужно больше беспокоиться об этом.

"Домой, Пьер", - сказала Бьюти, и по дороге они молчали.

В голове Ланни происходил весьма необычный процесс. Раньше была популярная головоломка: картинка, на которой была спрятана кошка, большая кошка заполняла большую часть картинки так, что её было трудно найти. Но когда её находили, она выделялась так, что нельзя было себе представить, почему глядели на эту картинку, не видя кошки.

Итак, теперь с Ланни Бэддом. Он смотрел на картинку, видя одну линию, затем другую. Пока вдруг ему не улыбнулась большая кошка!

Дальше, на полуострове Антиб, примерно в двух километрах от дома Бэддов, жил молодой французский художник Марсель Дэтаз. Он был на несколько лет моложе Бьюти, хорошо сложенный, деятельный мужчина со светлыми усами и мягкими и тонкими волосами, так что ветер развевал их во все стороны. У него был печальный вид и темные меланхоличные глаза, которые разительно контрастировали с его волосами. Он жил в домике, и время от времени к нему приходили крестьянки, которые готовили ему еду и убирались. Он рисовал морские пейзажи этого разнообразного побережья, любуясь волнами, которые вздымались огромной зеленой лавиной и разбивались в белую пену о скалы. Он писал их со знанием дела, но его работы не были известны, и, как и многих молодых художников, ему было трудно найти место для всех своих полотен. Время от времени он продавал картину, но большинство хранилось в сарае на случай, если коллекционеры придут на торги.

Бьюти очень много думала о работе Марселя, купила несколько картин и повесила их там, где ее друзья могли бы их увидеть. Она внимательно следила за его успехами и часто, приходя домой с прогулки, говорила: "Я остановилась у Марселя, он все время прогрессирует". Или она говорила: "Я иду к Марселю на чай, там собирается компания". Было полдюжины художников, у которых были свои мастерские в нескольких минутах ходьбы, и они заходили и комментировали работы друг друга. Ланни никогда не казалось таким странным, что Бьюти ходила на встречу с художником, вместо того, чтобы пригласить его к себе домой на чай, как она делала с другими мужчинами.

Многие подобные обстоятельства Ланни никогда не замечал, потому что он был маленьким мальчиком, и отношения между мужчиной и женщиной не были заметны в его мыслях. Но доктор Бауэр-Симанс поставил перед ним картинку и велел поискать кошку. И вот она!

Марсель Дэтаз был любовником Бьюти! Она ходила туда, чтобы быть с ним, и сочиняла маленькие сказки, потому что хотела сохранить секрет от Ланни. Вот почему художник так редко приходил к ним в дом, и то только тогда, когда была другая компания. Вот почему он не приходил, когда Робби был там, вот почему он так мало имел отношения с Ланни - боялся, что может что-то выдать. Или, возможно, ему не нравился Ланни, потому что он думал, что Ланни стоит между Бьюти и им самим!

Если бы мальчик узнал эту тайну без предупреждения, это вызвало бы у него болезненный шок. Но теперь ученый доктор сказал ему, как это принимать, и он должен будет подчиниться. Но не без борьбы! Ланни хотел, чтобы его мать была только него самого. Ему пришлось закусить губу и героически решить, что он не будет ненавидеть этого молодого француза в поношенных вельветовых брюках и маленькой синей шапочке. Он рисовал море, но не умел плавать, и, как и большинство французов на Ривьере, казалось, думал, что попадание под дождь его убьет!

Что ж, доктор сказал, что Бьюти выберет себе любовника без помощи сына. Поэтому Ланни заставил себя признать, что художник хорошо выглядит. Возможно, он привлек Бьюти, потому что так отличался от нее. Он выглядел так, словно терзался тайной печалью. Ланни, прочитав несколько романов, представил молодого художника, влюбленного в какую-нибудь знатную даму из Парижа - он приехал оттуда, - а Бьюти сжалилась над ним и исцелила его разбитое сердце. Было бы похоже на то, что мать Ланни желает исцелять разбитые сердца!

Другой частью "кошки" были отношения Бьюти с другими мужчинами. С тех пор, как Ланни себя помнил, они прошли через всю ее жизнь. Многие были богаты, а некоторые занимали видное положение. Некоторые приходили в качестве клиентов Робби - чиновники, армейские офицеры и так далее - и оставались друзьями. Они появлялись в изысканной униформе или вечерних одеждах и брали Бьюти на балы и вечеринки. Они приносили ей дорогие подарки, которые она вежливо отказывалась принять. Они смотрели на нее с обожанием - это было то, о чем Ланни знал, потому что Бьюти и ее подруги так много шутили по этому поводу.

Впервые Ланни понял замечание, которое он слышал от своей матери. Она не будет "платить цену". Она могла быть богатой, могла иметь титул, жить во дворце и плавать на яхте, как ее друзья, мистер и миссис Хэккебери. Но она предпочла быть верной своему художнику. Ланни решил, что это действительно романтическая ситуация. Марсель был слишком беден, чтобы жениться на ней. Или, возможно, они думали, что Робби это не понравится. Мальчик внезапно понял, как здорово иметь такую красивую маму и знать секреты ее сердца.

Двое, вернувшись из визита к доктору, пришли в свой дом, и Ланни последовал за Бьюти в ее комнату. Она села, и он подошел к ней, опустился на колени, прижался к ней головой и обнял ее за талию. Так он не мог видеть ни ее лица, ни ее своего, так можно избежать смущения. "Бьюти", - прошептал он, - "я хочу тебе кое-что сказать".

- Да, дорогой?

- Я знаю о Марселе.

Он почувствовал, как она ахнула. "Ланни, как?" - а потом: "Тот доктор?"

- Он не знает, но я догадался. Я хочу тебе сказать, что со мной все в порядке.

Последовала пауза. Затем, к его изумлению, Бьюти закрыла лицо руками и заплакала. Она рыдала и рыдала, и только через некоторое время сумела выпалить: "О, Ланни, я так боялась! Я думала, ты меня возненавидишь!"

"Но почему я должен тебя возненавидеть?" - спросил мальчик. - "Мы всегда будем понимать друг друга и будем счастливы".

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Оружие и человек⁹

В феврале на Ривьере наступила весна. Ирисы и анемоны покрыли весь сад, а сверху его накрыли акации массой золота. Стоял самый разгар "сезона". Бульвары были расцвечены яркими отделанными кружевом зонтиками и дамскими широкополыми шляпами с цветами и фруктами на них. На пляжах дамы носили такие нарядные купальные костюмы, что их жалко было мочить в море, и многие их не мочили. Каждую ночь давали оперу, и во множестве казино играли в азартные игры, и танцевали под музыку негритянских оркестров, которые били и колотили по Лазурному берегу, как если бы это был Золотой берег Африки.

От Робби пришла открытка из Лондона, затем еще одна из Константинополя, а теперь радиограмма с парохода, который на следующий день должен прибыть в Марсель. Так как Бьюти была занята, шофёр Пьер усадил Ланни в машину, чтобы встретить отца. Дорога называлась Route Nationale и вдоль берега была главной магистралью, становившейся все более загруженной. Власти говорили о необходимости ее расширения и улучшения. Но в стране бюрократии, чтобы добиться выполнения поставленной цели требовалось много времени. Путешественник следовал по этой магистрали мимо величественных природных красот. Реклама бренди, сигар и минеральной воды, размещённая там, хотела сделать их ещё краше. Потом дорога витками шла наверх в Эстрельские горы, где среди багряных скал становилась небезопасной. А затем пошли еще более суровые Маврские горы. Раньше они были полны бандитов, но теперь в мире водворился порядок, и бандиты появлялись только на оперной сцене.

Пьер Базош был смуглым, симпатичным крестьянским парнем, который поступил на службу к миссис Бэдд много лет назад. На него, казалось, не действовало богатство его работодателя. Он надевал форму и садился за руль в случае необходимости, а в остальное время он носил свою фуфайку и рубил сухие деревья, которое снес мистраль. Он говорил по-французски с сильным провансальским акцентом и делал вид, что не знает английского. Но Ланни часто замечал улыбку, которая заставляла его думать, что Пьер был мудрее, чем хотел казаться. Как и все французские слуги в деревне, он вошёл в семью хозяев и выражал свое мнение свободно, что удивляло гостей.

Пьер Базош и Ланни были настоящими друзьями и всю дорогу болтали. Мальчику было любопытно все, что он видел, а шофер гордился доверием, оказанным матерью Ланни. Он рассказывал легенды этого района, а Ланни делился исторической информацией из путеводителя. Тулон, крупная французская военно-морская база, и Ланни читал статистику о количестве кораблей и их вооружении и спрашивал себя, сколько этого вооружения было произведено Оружейными заводами Бэдд.

До Марселя было всего сто восемьдесят километров, но машины в те дни не были такими быстрыми, да и дорога не позволяла развивать скорость. Когда они добрались до пристани, корабля Фараон еще не было видно, поэтому они пошли в прибрежное кафе и съели жареных каракатиц с цикорием, а затем прогулялись и осмотрели достопримечательности одного из величайших портов мира с кораблями и моряками семи морей. Если бы пара отважилась зайти в переулок, они бы нашли "капустный участок" огромных размеров. Но такие места были опасны, и они обещали оставаться на центральных улицах и никогда ни при каких обстоятельствах не разлучаться.

Пароход подошёл к причалу, а там с палубы им махал рукой смуглый и красивый Робби в белом льняном костюме. Вскоре они устроились на заднем сиденье машины, оба сияли от счастья, но говорил только мальчик. Робби не обсуждал дела, пока они не останутся одни. Ланни рассказал о своем визите в Германию, который состоялся шесть недель назад. Он даже рассказал о редакторе социал-демократе. Робби отнесся к этому серьезно и подтвердил идею своего сына о том, что социал-демократы столь же предосудительны, как и анархисты. Возможно, они не бросают бомбы, но они готовили почву, на которой вырастали бомбы, зависть и ненависть, которые толкали неуравновешенных людей к насилию.

"У меня новая сделка", - сказал отец. - "На Ривьере живет влиятельный человек, и я должен убедить его, что станковый пулемет с воздушным охлаждением Бэдд - самый лучший в мире. Это все, что он мог сказать до следующего дня, когда они с сыном отправились в море под парусом. Когда они оказались в широком заливе Жуан, а маленькие волны накатывали на борт их лодки, представитель Оружейных заводов Бэдд, смеясь, объяснил: "Вот где надо говорить о секретах!". Кое-где в бухте стояли на якоре серые французские военные корабли, тоже хранившие свои секреты. Ланни также будет хранить секреты отца, как его настойчиво учили.

Робби сообщил, что в делах Европы произошел еще один кризис. Шла одна из тех подпольных войн, где дипломаты боролись друг с другом, озвучивая смертельные угрозы, всегда, конечно, на изысканном французском языке. По мнению отца, это ничего не значило. История Европы всегда была всего лишь чредой кризисов, шедшим одним за другим. Три года назад был серьезный агадирский кризис¹⁰, который взорвал прессу. Но теперь власть имущие проворачивают свои дела, не вынося сор из избы, что было гораздо более безопасно и разумно.

Они вовсю блефовали и запугивали друг друга, запасаясь ресурсами для исполнения своих угроз. Так пришло время обильной жатвы для людей, занимающихся вооружениями. Стоит Петербургу узнать, что Австрия вооружает свою армию новыми полевыми орудиями, более дальнобойными и скорострельными, чем прежние, и там сразу же забеспокоятся, как бы Австрия не потребовала от России, чтобы та прекратила вооружение Сербии. Естественно, что промышленники, продававшие России и Сербии полевые орудия два года назад, поскачут в Петербург и Белград демонстрировать свои новейшие разработки.

В изложении Робби все это было очень забавно. Он лично знал большинство дипломатов и государственных деятелей. В его изложении они были участниками мелодрамы алчности и ревности, страхов и ненависти. Для Робби они были устрицами, которые он открывал и ел. Иногда ему приходилось покупать их, а иногда дурачить, а иногда пугать совершенно реальной опасностью того, что их враги становятся для них слишком сильными.

Беседы Робби с сыном были уроками истории, которые повторялись до тех пор, пока парень не понял их полностью. Он рассказал, как в последней великой войне Германия завоевала Францию, наложила огромную контрибуцию и взяла Эльзас и Лотарингию с их залежами угля и железной руды. Теперь, когда французские политики хотели собрать голоса, они произносили пламенные речи о реванше, а французское правительство заключило союз с Россией и ссудило огромные суммы денег на закупку вооружений. Сейчас ведутся тайные необъявленные войны за влияние в малых странах. "Так, например, в Румынии стоящая у власти кучка политических деятелей продалась Франции и получает французские деньги и французское оружие. Тогда Германия подкупает других румынских политических деятелей, и, когда те приходят к власти, то Румыния уже заказывает пушки Круппу", - Так рассказывал Робби, разъясняя сыну европейскую политику весной 1914 года.

Британия сидела на своем надёжном маленьком островке и наблюдала за борьбой, направляя свое влияние на поддержку стороны, которая казалась более слабой. Неизменная политика британцев никогда не позволять какой-либо стране доминировать на континенте, а укреплять самого многообещающего соперника сильнейшего. Только что Германия совершила ошибку, построив флот, поэтому Британия была на стороне Франции и заключила секретную сделку об оказании помощи в случае нападения Германии на Францию. "Это отрицалось в британском парламенте", - заявил Робби, - "но, по определению английских дипломатов, ложь есть несоответствующее истине заявление, сделанное лицу, которое имеет право знать истину. А много ли таких лиц!"

Поэтому военная промышленность переживала бум, и любой, кто мог производить пушки, которые стреляли, или снаряды, которые взрывались, чувствовал себя уверенным на рынке. Но американская фирма была в невыгодном положении, потому что она практически не получала поддержки от собственного правительства. "В Балканских странах я сталкиваюсь с английскими или французскими, немецкими или австрийскими заводчиками. Я должен сражаться не только с их агентами и банкирами, но и с их дипломатическими представителями, которые не скупятся на угрозы и обещания, добиваясь, чтобы заказы достались их соотечественникам. Американский посол всегда мил и любезен, но ничего сделать не может. И это очень плохо не только для американских дельцов и вкладчиков, но и для рабочих, которые страдают от безработицы и низких ставок. А все оттого, что наше правительство не дерется за свою долю в мировой торговле".

А сейчас дело обстоит еще хуже, объяснял отец сыну, потому что на пост президента Соединенных Штатов пробрался какой-то ректор колледжа, заражённый пацифистскими идеями. Его проповеди привели к застою в делах. Америке грозит биржевая паника. Придется американским дельцам брать управление страной в свои руки, сказал представитель Оружейных заводов Бэдд.

III

Робби рассказал своему сыну, что сделка, которую он заключил с Румынией, находится под угрозой срыва и что ему, возможно, придется вернуться в Бухарест, чтобы разобраться с ней. "Виновник Брагеску?" - спросил Ланни, потому что он считал капитана в некотором роде своим клиентом.

"Нет", - ответил отец. - "Брагеску играл честно, по крайней мере, насколько я могу судить. Но политики используют своё влияние в военном ведомстве, и я только что узнал, что за этим стоит Захаров".

И снова эта зловещая фигура предстала перед воображением Ланни. Захаров был Виккерсом, крупнейшей в Шеффилде промышленной фирмой, производящей вооружения. Виккерс имел в качестве козырной карты пулемет Максима. Этот пулемет был не так хорош, как пулемет Бэдд. Но пойди убеди в этом чиновников, которые знают, что их карьера зависит от того, чтобы не поддаваться уговорам. Робби сравнил Захарова с пауком, сидящим в центре паутины, опутавшей столицу каждой страны мира, законодательные органы, государственные и военные учреждения, армии и военно-морские флота, банки. Не говоря уже обо всех отраслях экономики, связанных с вооружением, такими как химия, сталь, уголь, нефть и судоходство.

Базиль Захаров не стеснялся в выборе средств, он привык к этому с молодости и не видел причин менять свои привычки. Он родился в семье греков в Малой Азии и юношей попал в Константинополь, где был пожарным и гидом. Оба эти занятия казались безобидными, но для Захарова первое означало поджоги для шантажа или ограбления со взломом, в то время как последнее означало рекламирование всех видов пороков. Захаров стал агентом афинского купца и в лондонском полицейском суде признал себя виновным в присвоении коробок жевательной резинки и мешков чернильных орешков, принадлежащие его работодателю.

Вернувшись в Афины, он представлял шведского инженера по имени Норденфельд, который изобрел пулемет и подводную лодку. Между Грецией и Турцией возникла угроза войны, и Захаров убедил греческое правительство, что оно может выиграть войну, купив подводную лодку. Затем он отправился в Константинополь и указал турецкому правительству на серьезную опасность, в которой они оказались. В результате чего Турция купила две подводные лодки. Робби Бэдд сказал: "Сорок лет приверженности этой простой технике сделали его оружейным королем Европы".

Одно за другим изобретались новые орудия смерти, и грек разыскивал изобретателя и брал его в компаньоны. Робби засмеялся и заметил, что вещь можно изобрести только один раз, а продать ее нужно много раз, и именно поэтому бывший пожарный всегда имел преимущество перед своими компаньонами. Самым крепким орешком, который ему пришлось расколоть, был янки из штата Мэн по имени Хайрем Стивенс Максим, который изобрел пулемёт лучше, чем пулемёт Норденфельда. Для обслуживания последнего пулемета требовалось четыре человека, а для пулемета Максима - только один, и он мог стрелять в цель точно так же, как Боб Смит из автоматического пистолета Бэдд.

Много сведений об этом противоборстве между Новой Англией и Левантом Робби получил прямо из уст своего товарища-янки и поэтому научился бороться со старым греческим дьяволом его же оружием. Не раз дьявол подпаивал механика Максима накануне важного испытания, от результатов которого зависел крупный заказ. Оказалось, что в те времена невозможно было найти механика, который, имея деньги в кармане, не напился бы до положения риз. Позже Максим продемонстрировал свой пулемёт высшим офицерам австрийской армии, в том числе императору Францу-Иосифу, и написал на мишени инициалы императора пулевыми отверстиями. Базиль Захаров стоял за забором и наблюдал за этим представлением и заверил собравшихся газетчиков, что оружие, совершившее это чудо, было произведено Норденфельдом. И этот рассказ стал достоянием всего мира! Захаров объяснил армейским офицерам, что причиной поразительного успеха Максима было то, что Максим был мастером-механиком и сделал свой пулемёт вручную. Его нельзя было изготовить на заводе, потому что каждая деталь должна была иметь точность до сотых долей миллиметра. Эта новость надолго задержала продажу.

В результате этого поединка соперников Захаров научился уважать пулемёт Максима, а Максим научился уважать Захарова. Они объединили свои ресурсы, и пулемёт Норденфельда отправился на полку. Позже Максим и Захаров продали своё дело за шесть с половиной миллионов долларов британской компании Виккерс. Захаров попал в концерн и вскоре стал его хозяином. Сочетание британского механического мастерства с левантийским умением продавать оказалось непревзойденным. Но все это должно было измениться теперь, когда президента Оружейных заводов Бэдд убедили позволить своему младшему сыну приехать в Европу и показать, на что способен янки из Коннектикута при дворе короля Базиля!

Когда главный торговый представитель крупного предприятия нашел время, чтобы объяснять такие тонкости мальчику, он сделал вид, что хочет открыть ему свою душу. Но, конечно, он выполнял свой план подготовки мальчика к его будущей карьере. Робби Бэдд планировал будущее своему сыну отнюдь не скромное. И время от времени делал намёки на свои планы, что у мальчика перехватило дыхание.

Базилю Захарову сейчас шестьдесят пять, и он не может жить вечно. Кто собирался занять его место хозяина в самом важном из всех дел? А где будет располагаться эта самая важная отрасль в будущем? В Шеффилде, Англия? Во французской деревне Крезо? В немецком Руре, или на Шкоде в Австрии, или на Волге, как осмеливался мечтать русский царь? Робби Бэдд выбрал гораздо более безопасное место, вверх по реке Ньюкасл в Коннектикуте. "Это не будет расширением старых Оружейных заводов Бэдд", - объяснил он - "а новый и полностью современный завод. Ни один враг никогда не сможет добраться до него, и когда он будет работать, это будет означать три вещи: американские рабочие будут снабжать весь мир, американская фирма будет собирать деньги, а её охранять будет Америка, способная бросить вызов всем другим народам вместе взятым. Это то, что мы когда-нибудь должны будем сделать, так почему бы не приготовиться заранее?"

Робби продолжил объяснять, что Захаров делал во Франции. Концерн Шнейдер-Крезо контролировал французскую военную промышленность, и в течение многих лет старый греческий дьявол интриговал, чтобы получить контроль над этим концерном и получить прибыль от перевооружения России. Он купил популярную еженедельную газету, чтобы рассказывать французам то, что ему было выгодно. Он основал приют для французских моряков на пенсии и удостоился орденом Почетного легиона. Он купил бельгийский банк, чтобы стать директором банка Шнейдера; и когда его соперники выгнали его, он начал опутывать Европу сетью интриг, чтобы поставить их на колени.

Сначала он уехал в Турцию, там фирма Виккерс Лимитед обеспечивала эту страну военными кораблями и арсеналами. Это напугало Россию, мечтой которой было заполучить Константинополь. Итак, старый негодяй отправился в эту страну и указал ее должностным лицам на серьезную опасность для них оставаться в зависимости от иностранного оружия. Захаров через своего британского Виккерса предложил построить полностью современный завод в Царицыне на Волге и сдать России в аренду все патенты и коммерческие секреты Виккерса. Это, в свою очередь, напугало французов, поскольку они никогда не могли быть уверены в позиции Великобритании в какой-либо будущей войне, и если Россия получит помощь от Великобритании, ей больше не потребуется помощь Франции. Что еще хуже, Захаров распространил историю о том, что немецкая фирма Крупп покупает Путиловский оружейный завод в России. Все это сломало нервы французов, и Шнейдеру пришлось уступить и позволить Захарову получить свою долю денег, которые Франция только что ссудила России.

"Вот почему ты должен смотреть газеты", - сказал отец и протянул сыну газетную вырезку. "Виккерс получил от правительства России заказ на вооружение на сумму тридцать два миллиона долларов. Более четверти всей французской ссуды!" - вздохнул Робби, глубоко опечаленный, потому что его страна не принимала в этом участия. Американские оружейные заводы были слишком убоги, а бизнес, которым они могли заняться в Европе, это крошки, упавшие с барского стола. "Но мы с тобой собираемся все это изменить! " - сказал торговый представитель Оружейных заводов Бэдд своему сыну.

Они некоторое время постояли на якоре и наловили немного рыбы, а Ланни рассказал о мистере Эльфинстоуне, и насмешливо продемонстрировал свой новый изысканный оксфордский акцент, которому тот его научил. Затем Робби упомянул, что на следующий день ему нужно поехать в Монте-Карло на встречу с турецким пашой, который был заинтересован в покупке станковых пулеметов с воздушным охлаждением. Робби узнал, что Франция ссужала деньги Турции, чтобы заплатить Захарову за его военные корабли и арсеналы. Так что у турецких чиновников было много денег. "Это чертовщина", - сказал Робби - "Я не уверен, что когда-нибудь это пойму. Хотя французы ссужают деньги Турции, они, похоже, не доверяют ей и не хотят, чтобы она вооружалась слишком быстро. Но немцы, похоже, хотят, чтобы Турция была вооружена, конечно, на французские деньги. Я имею дело с турецкими чиновниками, которые тайно получают немецкую оплату, по крайней мере, у меня есть основания так полагать".

Ланни сказал, что от этого у него все мозги перемешались.

"Да, это забавно", - согласился отец. - "Министр, с которым я разговаривал в Константинополе, сказал, что наше оружие было слишком дешево. Оно не может быть хорошим по такой цене. Конечно, он хотел, чтобы я повысил цену и подарил ему роллс-ройс или продал его как подержанный за сотню долларов. В конце концов, мне посоветовали обсудить этот вопрос с другим министром, который находится в Монте-Карло".

"Да, да", - сказал Ланни, - "я видел его на гонках моторных лодок, на нем был большой полосатый галстук и желтые замшевые туфли". Отец улыбнулся и заметил, что все восточные народы любят яркие цвета.

Робби рассказал сенсационную историю о том, что произошло на борту корабля. За несколько часов до прибытия в Марсель дверь его каюты была взломана, а портфель его бумаг, касающихся этой сделки с Турцией, был украден. К счастью, самые секретные письма, которые могли стоить жизни тому министру в Константинополе, были зашиты в подкладку пиджака Робби. Он похлопал себя по груди. Но терять чертежи пулемёта было крайне досадно. "Конечно, это был Захаров", - добавил отец.

"Что он был на том корабле?" - спросил Ланни.

Отец засмеялся. - "Нет, старый волк делал такие вещи, когда был молод, и принадлежал к tulumbadschi, тем пожарным Константинополя, которые на самом деле были бандитами. Но теперь он офицер Почетного легиона, и когда он хочет совершить кражу со взломом, он нанимает кого-нибудь еще".

Ланни, конечно, был взволнован. "Тебе нужен телохранитель!" - воскликнул он. А затем ему пришла чудесная идея: "Ох, Робби, почему бы тебе не взять меня с собой в Монте-Карло?"

Отец засмеялся. - "Телохранителем?"

- Если у тебя есть что-то спрятать, никто меня не заподозрит. А я сумею это сохранить уж, поверь мне!

Ланни возбудился и повел настоящую атаку. -- "Послушай, Робби, я не хожу в школу и сижу дома, чтобы не упустить тебя, а ты приехал только на один день. Ведь когда ты кончишь свои дела в Монте-Карло, тебя могут вызвать в Бухарест. А если ты возьмешь меня с собой, мы все-таки побудем вместе. Не станешь же ты круглые сутки возиться со своим турком. Я тебе не помешаю. Когда ты будешь занят, я сяду и почитаю книжку или схожу в кино, а по вечерам буду дожидаться тебя в номере, честное слово. Пожалуйста, Робби, ну, пожалуйста, тебе, правда, нужен помощник, и если ты хочешь, чтобы я изучил дело, ты не можешь себе представить, как много мне это даст..."

И так далее, пока отец не сказал: "Так и быть". После чего Ланни от радости целую минуту простоял на корме вниз головой, болтая в воздухе босыми ногами.

Бьюти настояла, чтобы они ехали на её машине в сопровождении Пьера, который будет присматривать за Ланни. В машине у них будет пистолет Бэдд, а Пьер отлично из него стрелял. Он не мог не научиться этому в семье, где коробки с патронами валяются, как шоколадные конфеты, в других домах. Робби засмеялся и сказал, что Захаров уже несколько лет не прибегает к убийствам. Но у четырнадцатилетнего мальчика эти приготовления вызвали больше острых ощущений, чем все фильмы, снятые до февраля 1914 года.

От Антиба до Ниццы шла прямая и ровная дорога. По ней мчалось множество автомобилей, и там были рекламные щиты, а рядом размещался большой ипподром, где можно было увидеть несколько экипажей. Миновав Ниццу, можно было отправиться по одной из трех дорог, называемых corniches, что означает уступ или выступ. Для любования пейзажами выбирали самый высокий выступ, а для быстроты выбирали самый низкий, но в любом случае надо постоянно подавать гудки, потому что как бы осторожно ни делать повороты, никогда нельзя сказать, какой сумасшедший может выскочить из-за поворота.

Монако -- крохотное независимое княжество. Тогдашний князь интересовался океанографией и построил большой аквариум. Но Ланни в этом аквариуме ничего нового для себя не открыл. Он научился глубоко нырять и побывал там, где живут рыбы. Монте-Карло, или просто Монте, как называли его бывалые посетители, - небольшой городок на плоской скалистой возвышенности, которая вдается в море. Под ним есть террасы, высеченные в скале, и глядеть на воду можно из окон отеля. Внизу слышна непрерывная стрельба, ведь помимо игры в рулетку и баккару любимым развлечением посетителей является стрельба по голубям. Сердобольные утешают себя мыслью о том, что кто-то поедает убитых голубей, и, по-видимому, ястребы заканчивают мучения улетевших раненых.

Ланни бывал здесь раньше, и на улице с фешенебельными магазинами и отелями для него не было ничего нового. Они пошли к самому дорогому отелю, и Робби занял люкс и отправил свою визитку турецкому высокопоставленному лицу, секретарь которого пришел и попросил на изысканном французском языке, чтобы мсьё Буд был так любезен посетить их через час, т.к. паша был "на конференции". Робби сказал, конечно, и они пошли прогуляться по красивым садам при Казино, которое было окружено пальмами и цветущими кустами. Там был небольшой круг клумб, и когда они подошли к нему, Робби тихо сказал: "Вот он".

"Кто?" - прошептал Ланни, и ответ был: "Человек, о котором мы говорили в лодке".

Сердце мальчика подпрыгнуло. Он посмотрел и увидел высокого седовласого джентльмена, свернувшего на другую сторону круга. Он не обращал на них внимания, поэтому Ланни мог его хорошо рассмотреть.

Базиль Захаров в молодости отличался крепким сложением, но теперь отяжелел. Он был одет в типичный английский официальный костюм, сюртук, широкого покроя, как будто скрывающего его живот, и свисающий на спине до колен. Гладкая, черная и очень уродливая одежда, призванная придавать достоинство ее владельцу. К нему добавились полосатые брюки, туфли с гетрами и на голове высокий цилиндр из гладкого черного шелка. У оружейного короля были седые усы и то, что называлось эспаньолкой, пучок волос, начинавшийся от передней части подбородка и спускающийся на десяток сантиметров ниже него. Он шел с тростью, слегка наклонившись, что делало его крючковатый нос самой заметной чертой в нем и создавало странное впечатление, будто он нюхает свою дорогу.

"Моцион делает", -- сказал Робби, проводив Захарова глазами. Ланни оглянулся и внимательно посмотрел на спину человека, который нажил миллионы при помощи краж чужих документов. "Он часто здесь гуляет". -- объяснил отец: "А живет он в нашем отеле со своей герцогиней".

"Он женат?" - спросил мальчик, и Робби рассказал странную историю об этом хозяине Европы, который не мог купить единственную вещь, которую он больше всего хотел.

Около двадцати пяти лет назад, когда бывший пожарный начал успешно продавать оружие, он поехал в Испанию по сделке и встретил семнадцатилетнюю герцогиню того королевства, у которой было почти столько же имен, сколько теперь было компаний у Захарова. Робби, который любил высмеивать притязания Европы, сказал, что единственный случай, когда он когда-либо слышал о человеке, имеющем больше имен, был беглый раб, которого его двоюродный дедушка спас с помощью "подпольной железной дороги". Испанскую леди звали Мария дель Пилар Антония Анжела Патрочино Симон де Мугиро у Беруте, герцогиня де Маркуени у Вильяфранка де лос Кабальерос. Легенда гласит, что Захаров встретил ее в спальном вагоне, спасая ее от жестокостей мужа в брачную ночь. Как бы то ни было, её муж сошел с ума и был заключен в сумасшедшем доме, и в течение двадцати пяти лет Захаров и герцогиня жили вместе, но не могли пожениться, потому что католическая церковь, которой она была набожной прихожанкой, не допускает разводов. Обычно можно было убедить церковные власти аннулировать брак под каким-либо предлогом, но в данном случае это было бы неловко по той причине, что сумасшедший герцог оказался двоюродным братом короля Альфонсо.

Пара была предана друг другу, и Робби сказал, что это могло быть одной из причин успеха в бизнесе бывшего пожарного. Он был стойким противником медовых ловушек, которые мужчины устраивают друг к другу, подставляя женщин. Бывший крестьянский мальчик, естественно, почувствовал честь полюбить герцогиню, и она помогла ему встречать нужных людей. "Как Бьюти тебе!" - заметил Ланни.

VII

Отец и сын вернулись в отель, а Робби пригласили подняться наверх к паше. У Ланни в кармане был один из тех маленьких томиков лейпцигского издательства, специализирующегося на английской литературе. Он собирался спокойно усесться в большом кресле и почитать. Но полный юношеского любопытства сначала он решил хорошенько рассмотреть вестибюль этой имитации дворца, куда приезжали миллионеры Европы искать удовольствия и тешить свои пороки и свою алчность. Сюда приезжал Захаров с испанской герцогиней, турецкие паши со свитой юношей, английские милорды, индийские магараджи, русские великие князья. Ланни это знал, потому что его мать встречалась с ними. Здесь бушевали битвы, часть незримой войны, о которой говорил Робби, за владение оружием, углем, сталью и нефтью.

Ланни, осматривая вестибюль, увидел, как мужчина в форме шофера вошел в парадную дверь, прошел по красной ковровой дорожке к столу и протянул портье конверт. "Для месьё Захарова", -- сказал он, повернулся и пошел обратно к двери.

Захарову! Глаза Ланни проследили за портье и увидели, как он повернулся и положил письмо в одну из многих ячеек, которые закрывали стену позади него. Ланни отметил место. Даже простая ячейка представляет интерес, когда она принадлежит оружейному королю.

Ланни не подозревал, что его мысли могут работать так быстро. Возможно, это было что-то, что уже приняло решение в его подсознании. Захаров украл документы Робби, в том числе чертежи станкового пулемета с воздушным охлаждением Бэдд, которые необходимы для заключения сделок. Кто-то должен наказать вора и преподать ему урок. Как шутливо выразился Робби: "Бить старого греческого дьявола его собственным оружием".

Портье, одетый с иголочки, явно скучал. Он стучал карандашом по полированной поверхности стойки из красного дерева, отделявшей его от публики. Дневной поезд уже давно прибыл, и автомобили перестали подъезжать к отелю. Два боя в голубых ливреях с золотыми пуговицами сидели за выступом стены и занимались тем, что сталкивали друг друга со скамьи. Портье пододвинулся к ним поближе и строго постучал карандашом, после чего мальчики угомонились и стали торжественно смотреть в пространство.

Там же сидела молодая женщина, которая занималась телефонным коммутатором. Она тоже скучала. Никто не сплетничал по телефону. Портье подошел к ней и заговорил, и она улыбнулась ему. Ланни двинулся туда, где он мог их видеть. Это было то, что французы называют флиртом, и обещало продлиться какое-то время. Ланни заметил, что с того места, где стоял портье, ячеек с письмами не видно.

Мальчик не метался и не делал ничего, чтобы показать охватившее его волнение. Он с должной небрежностью подошел к дальнему концу стойки, поднял часть, которая была на петлях и служила проходом, и по-хозяйски подошел к ячейкам, вынул письмо Захарова и сунул его в карман. Ему в голову пришла блестящая идея, он взял письмо из другого ячейки и сунул его в ячейку Захарова. Портье подумает, что это его собственная ошибка. По-прежнему тихо Ланни пошел обратно. Он подошел к одному из больших мягких кресел в вестибюле и сел. Флирт продолжился.

VIII

Ланни Бэдд совершил своё первое преступление, и он сразу узнал о неприятных последствиях, вызываемых таким действием. Прежде всего, нервное напряжение. Сердце колотится, как у испуганного птенца, и кружится голова. Ему уже была не интересна книга, которую он собирался читать, ни вся остальная литература. Он украдкой огляделся, чтобы убедиться, не наблюдает ли за ним кто-нибудь, прячущийся за колонной вестибюля.

Потом он обнаружил, что воровство подразумевает ложь, и что за этой ложью последует другая. Что бы он сказал, если бы кто-нибудь его увидел? Он думал, что это письмо лежало в его ячейке. Простая ошибка, вот и все. Но почему он не попросил письмо у портье? Ну, он видел, что портье разговаривал с молодой леди. Каковы были шансы, что портье знает имя Бэдд и поймет, что Бэдд и Захаров были соперниками в мировой торговле оружием?

И ещё душевное смятение. Ланни всегда был хорошим мальчиком и делал то, о чем его просили родители, поэтому никогда не испытывал серьезных угрызений совести. А теперь, как оценить свой поступок? Нужно ли на зло отвечать злом? Верно ли, что дьявола надо бить его же оружием? В конце концов, кто накажет Захарова, если не Ланни? Полиция? Робби говорил, что Захаров может делать с полицией все, что он хочет, разве он не самый богатый человек во Франции и офицер Почетного легиона?

Ланни хотел, чтобы пришел его отец и решил все за него. Но отец не приходил. Ему нужно было провести сделку, и он мог уйти надолго. Если Ланни проголодается, он должен был пойти в ресторан отеля и поужинать самостоятельно. Но Ланни не думал, что ему когда-нибудь ему захочется есть. Он сидел и пытался понять, испытывает ли он стыд или гордость? Пресловутая пуританская совесть давала себя знать за тысячи километров от Новой Англии.

Он попытался представить, что могло быть в этом письме. Его воображение стало строить догадки, которые не уступали сказкам из Тысячи и одной ночи. Агент, который украл портфель Робби на корабле, назначал место встречи, чтобы передать украденное. Робби и Ланни сразу пойдут на это место и с помощью автоматического пистолета Бэдд заберут свою собственность. Форма конверта подсказывала, что письмо могло быть от женщины. Возможно, это шпионка. Ланни узнал о них из недавнего американского фильма.

Что может показать почерк? После многих осторожных оглядок Ланни вынул письмо и, прикрыв его книгой, внимательно изучил надпись на конверте. Да, несомненно, женский почерк. Ланни поднес книгу и письмо к носу. Ещё меньше сомнений. Старый негодяй, живший в этом фешенебельном отеле со своей герцогиней, получал записки о свидании с другой женщиной! Ланни знал о таких поступках не только из фильмов, но и из сплетен друзей его матери. Он слышал, как политики и другие люди были пойманы в ловушку и разграблены шантажистами. Робби сообщит Захарову, что у него в руках этот компрометирующий документ, и собственность Робби будет возвращена ему посыльным, который не будет ни задавать, ни отвечать на вопросы.

В двери отеля входили и выходили люди. Ланни внимательно следил за каждым. Некоторые садились и болтали, и Ланни попытался услышать, что они говорят. Отныне его окружали интриги, и любая случайная фраза могла что-то раскрыть. Рядом с ним сидели две дамы и говорили о скачках и о юбке нового покроя, с разрезами по бокам. Они были пустыми существами, ничего не знающими о необъявленной войне, которая сейчас идет в Европе. Ланни встал и перешел на другое кресло.

Вскоре произошло событие, которое он ожидал. Через вращающиеся стеклянные двери подъезда прошла большая фигура в объемном черном сюртуке с черной шелковой башней на голове. Швейцар в ослепительной ливрее поворачивал для него двери, чтобы ему не пришлось приложить никаких усилий руками. Посыльные вытянулись в струнку, портье застыл, словно статуя, олицетворяющая благородное изящество, разговор в вестибюле превратился в шепот, весь мир затаил дыхание, когда оружейный король шествовал по дорожке из красного бархата, нюхая дорогу своим торчащим крючковатым носом.

Он остановился у стойки. Ланни сидел слишком далеко и не мог слышать произнесенных слов, но пантомима, разыгравшаяся на его глазах, была достаточно выразительна. Портье повернулся, взял письмо из ячейки и протянул его великому человеку с почтительным поклоном и шепотом. Великий человек посмотрел на письмо и вернул его портье. Портье посмотрел на него и выразил удивление. Он поспешно повернулся и стал брать другие письма из ячеек и рассматривать их. Наконец он повернулся к великому человеку, снова кланяясь и бормоча. Великий человек подошел к лифту и исчез.

Наконец, пришел Робби. И Ланни тут же сказал: " Я хочу тебе рассказать что-то важное". Они поднялись в комнату, и Ланни огляделся, чтобы убедиться, что они одни. "Вот письмо для Захарова", - сказал он и протянул его отцу.

Отец был озадачен. - "Откуда оно у тебя?"

- Я вынул его из ячейки внизу. Меня никто не видел.

Еще до того, как отец промолвил хоть одно слово, даже раньше, чем слова сына могли дойти до его сознания, Ланни понял, что не должен был этого делать.

"Ты хочешь сказать", - сказал Робби, - "что ты украл его из стойки отеля?"

- Ну, Робби, он украл твои бумаги, и я подумал, что письмо может быть связано с ними.

Робби смотрел на сына, как будто не мог понять, что он слышит. Ланни было очень неудобно, и кровь прилила к его щекам. - "Кто подал тебе эту мысль, сынок?"

- Ты сам, Робби. Ты сказал, что сразишься со старым дьяволом его собственным оружием.

- Да, Ланни, но украсть!

- У тебя украли бумаги - по крайней мере, я догадался, Робби. Ты рассказывал мне, что тебе добыли какие-то бумаги, принадлежащие какому-то русскому князю.

- Да, сынок, но это было другое.

Тонкий момент, который трудно было понять мальчику. Были вещи, для которых нанимали слуг, детективов и тому подобное, чьим делом это было. Но никто этого не делает сам. Одна мысль о том, чтобы самому взяться за такое дело, уже есть оскорбление. Ланни совершил поступок, недостойный джентльмена.

Робби, молча, смотрел на элегантный конверт, надписанный женской рукой, а смущение Ланни все росло. "Я искренне думал, что помогу тебе", - сказал он виноватым тоном.

Отец сказал: "Да, я знаю, конечно. Но ты ошибся".

Еще одна пауза, и Робби спросил: "Не знаешь, вернулся ли Захаров в отель?" Когда Ланни ответил утвердительно, отец сказал: "Я думаю, ты должен отнести ему это письмо".

- Отнести, Робби?

- Расскажи ему, как оно у тебя оказалось, и извинись.

- Но, Робби, как ужасно! Какое оправдание я могу дать?

- Не оправдывайся. Расскажи ему факты.

- Должен ли я сказать ему, кто я?

- Это факт, не так ли?"

- Сказать ему, что ты думаешь, что он украл твои документы?"

- Это тоже факт.

Ланни увидел, что его отец был в непримиримом настроении. И, хотя мальчик был взволнован, у него хватило ума понять, что это значит. Робби хотел преподать ему урок, чтобы он не превратился в вора. "Хорошо", - сказал он. - "Как скажешь".

Он взял письмо и направился к двери. Затем, когда ему в голову пришла идея, он повернулся. - "Предположим, он меня побьет?"

"Я не думаю, что он это сделает", - ответил отец. - "Видишь ли, он трус".

Ланни лифтом не воспользовался, а прошел по лестнице, не желая, чтобы его видели. Он знал, где расположен номер Захарова. Он постучал и подошедшему к двери молодому человеку сказал: "У меня есть письмо для месьё Захарова".

"Я передам". - сказал молодой человек.

- Я должен вручить это письмо ему лично.

Секретарь оглядел его опытным профессиональным взглядом. -- "Позвольте узнать ваше имя?"

- Я предпочел бы сообщить его мсьё Захарову. Просто скажите ему, пожалуйста, что у меня есть письмо, которое я должен передать ему. Это займет всего минуту.

Возможно, секретарь увидел в Ланни Бэдде индивидуальность, которую нелегко подделать и которая даёт право на любезность даже юноше. "Войдете, пожалуйста?" - сказал он. Мальчик вошел в гостиную, в которой бросалась в глаза парча, позолота, мрамор, бронза, -- словом, всем то, что укрепляет чувство собственного достоинства обладателей богатства. Ланни ждал, стоя. Он не чувствовал себя как дома и на это не надеялся.

Через минуту или две дверь открылась, и вошел хозяин Европы. Он сменил свой уродливый сюртук на домашнюю куртку из зеленого шелка в узорах. Он подошел примерно полпути и затем спросил: "У вас есть сообщение для меня?" Мальчик был удивлен его голосом, низким и хорошо модулированным. Его французский был совершенен.

"Мистер Захаров", - произнёс Ланни со всей твердостью, которую он мог выговорить, - "это ваше письмо, которое я украл. Я принес его вам с извинениями".

Старик был так удивлен, что не протянул руку за письмом. "Вы украли его?"

- Мой отец сказал мне, что вы похитили его портфель, поэтому я подумал, что отплачу вам тем же. Но мой отец не одобряет этого, поэтому я принёс письмо.

Старый паук почувствовал дрожь в своей паутине. Такая дрожь может быть вызвана чем-то, что едят пауки, или, опять же, тем, что ест пауков. Холодные голубые глаза сузились. - "Так ваш отец думает, что я нанимаю воров?"

- Он говорит, что это ваша практика, но он не хочет, чтобы она стала моей.

- Он поручил вам сказать мне это.

- Он сказал мне, что на какие бы вопросы вы мне ни задавали, я должен отвечать фактами.

Это, очевидно, было чем-то важным. Настороженность и сосредоточенность были отличительной особенностью Базиля Захарова. Он умел смотреть и думать и позволять другому человеку выдать себя. Но Ланни сказал свое слово и продолжал держать письмо.

В конце концов, оружейный король взял письмо. Но на письмо он не смотрел. - "Могу я спросить ваше имя, молодой человек?"

- Меня зовут Ланнинг Прескотт Бэдд.

- Оружейные заводы Бэдд?

- Они принадлежат моим родным, сэр.

- Значит, ваш отец - Роберт Бэдд?

- Да сэр.

Снова молчание. У Ланни было ощущение, что все, что когда-либо было в его душе, было прочитано и оценено. Он был уверен, что торчащий крючковатый нос его чует. "Присаживайтесь, пожалуйста", - сказал, наконец, старик.

Ланни сел на краешек стула, а грек уселся в кресло рядом. Он осмотрел письмо, затем медленно открыл его. Улыбка смягчила сосредоточенность на его лице, и он протянул лист мальчику, сказав: "Прочтите, пожалуйста".

Ланни считал своим долгом прочитать это письмо. Там было написано по-французски:

"Маркиза де Помпай покорнейше просит мсье Захарова и герцогиню де Виллафранка пожаловать сегодня в пять часов на чашку чаю для встречи с князем и княгиней фон Глиценштейн".

"Немного поздновато", - сухо сказал оружейный король.

"Мне очень жаль, сэр", - пробормотал Ланни, его лицо пылало.

"Мы бы все равно не пошли", - сказал грек. Ланни никогда не приходило в голову, что старый греческий дьявол может обладать чувством юмора. Но теперь в этом не было сомнений. Его губы улыбнулись. Но, как ни странно, Ланни чувствовал, что голубые глаза не улыбаются; Они все еще смотрели подозрительно.

"Спасибо, сэр", - сказал Ланни, возвращая письмо.

Опять молчание. Наконец старый джентльмен заговорил: "Итак, Роберт Бэдд думает, что я украл его портфель! Могу я узнать, где это произошло?"

На борту парохода Фараон, сэр.

- Вор еще не доложил мне. Но как только он это сделает, я обещаю, что верну бумаги нераспечатанными. Так же, как вы сделали с моими. Вы скажете это своему отцу?

- Конечно, сэр. Спасибо. Ланни говорил об этом очень серьезно, и только после этого он понял, что Захаров подкалывал его.

- И вы больше не будете считать себя обязанным перехватывать адресованные мне пригласительные письма?

- Нет, сэр.

- Отныне вы собираетесь быть благородным и правдивым молодым джентльменом?

"Я постараюсь, сэр", - сказал Ланни.

"Я тоже иногда думал о том же", - сказал оружейный король. Грусть или усмешка звучала в его мягком голосе? - "Однако я обнаружил, что тогда мне пришлось бы бросить мой нынешний бизнес, и, к сожалению, он единственный, который у меня есть".

Ланни не знал, что ответить, поэтому снова наступила тишина.

Когда Захаров снова заговорил, но уже деловым тоном. - "Молодой человек, вы говорите, что ваш отец сказал вам изложить факты".

- Да сэр.

- Тогда скажите мне, ваш отец хочет меня видеть?

- Не знаю, сэр.

- Вы не думаете, что он послал вас сюда для этой цели?

Ланни опешил. "О нет, сэр!" - воскликнул он. Затем, осознав весь смысл вопроса, он решил дать отпор: "Мой отец однажды рассказал мне о Бисмарке, который говорил, что он обманывает людей, говоря им правду".

Старик снова улыбнулся. "Вы умный юноша", - сказал он, - "но не позволяйте Бисмарку вводить вас в заблуждение подобной ерундой. Как вы думаете, ваш отец будет возражать против встречи со мной?"

- Я не вижу причины для его отказа, сэр.

Захаров держал в руке письмо маркизы де Помпай. Он подошел к письменному столу, сел и написал на письме что-то. Затем он передал его мальчику, сказав: "Прочтите еще раз". Ланни увидел, что Захаров зачеркнул некоторые слова и. написали другие над ними. Он прочитал:

"Мсье Базиль Захаров покорнейше просит мсье Роберта Бэдда с сыном пожаловать сегодня в пять часов на чашку чаю для обсуждения проблем военной промышленности".

Герцогиня к гостям не вышла. Официант, принесший поднос, налил двум джентльменам виски и содовую, а Ланни - чай, а затем удалился, с усердно кланяясь.

Крестьянский мальчик из Малой Азии научился быть гражданином той страны, в которой он находился. Так что теперь он был американским бизнесменом и использовал американский деловой язык. Он сел прямо и решительно заговорил. Он сказал, что, хотя он никогда не встречал мистера Бэдда, он наблюдал за ним издалека и восхищался им. Сам Захаров в свое время был пробивным малым, хотя американцы еще не научили его этому выражению. По его мнению, ведущие предприниматели военной промышленности должны были бы сговориться между собой, потому что их отрасль -- единственная, которой конкуренция не вредит, а скорее помогает. Чем больше вооружений приобретает одно государство, тем больше вынуждены приобретать остальные. - "Мы все поддерживаем друг друга, мистер Бэдд".

Было лестно называться одним из ведущих предпринимателей военной промышленности, но Робби старался не чувствовать себя слишком польщённым. Он сказал, что будущее военной промышленности никогда не казалось ему таким радужным, как сейчас. Все они могли позволить себе быть оптимистами и ожидать повышения цен. Оружейный король ответил, что может сказать даже больше. Им нужно было научиться осваивать новую стихию, воздух. Робби тоже согласился с этим. Базиль Захаров то и дело забывал, что он американец, ставил стакан и медленно и задумчиво потирал руки.

Вскоре он объяснил, почему попросил о встрече. Он посмотрел на Робби, а затем на Ланни и сказал: "Полагаю, этот умный юноша никогда не говорит о делах своего отца?" Робби ответил, что какие бы ошибки ни совершил этот юноша, но такого промаха он не сделает никогда.

Тактично и с большой лестью греческий торговец заявил, что глубоко восхищается методами янки Новой Англии. Он хочет сделать для мистера Бэдда то, что он сделал почти сорок лет назад для янки из штата Мэн по имени Хайрем Максим. Он дал мистеру Бэдду понять, что готов сделать ему отличное предложение. Он добавил, что говорит это со всей искренностью и сделал жест, словно хотел обнажить свое сердце.

Робби также вежливо ответил, что ценит такую честь, но, к сожалению, вынужден отказаться от нее. Нет, дело не только в том, что у него был контракт. Это вопрос семейных уз и верности традициям. Захаров перебил Робби, убеждая того сначала обдумать его предложение. Оно не только удовлетворит мистера Бэдда, но даже поразит его. Дело, которое он ведет сейчас, покажется ему пустяковым по сравнению с тем, что ему предстоит, если он объединится с фирмой Виккерс. Весь мир откроется пред ним.

"Мистер Захаров", - сказал его собеседник помоложе, - "вы должны понимать, что Бэдды производят стрелковое оружие уже около восьмидесяти лет, и для нас это вопрос престижа. Я не просто продавец оружия, но и член семьи".

"Ах да", - сказал старый джентльмен. "Да, да!" Неужто этот малец хотел уколоть его в самое сердце? - "Семейное достоинство - это важная вещь. Но мне интересно", - он сделал паузу и закрыл глаза, напряженно размышляя, - "а может ли быть возможность комбинации - какие-то акции, которые можно было бы купить...?"

"На рынке есть наши акции", - ответил Робби, - "но я полагаю, их не очень много".

- Я имел в виду, что если ваша семья может увидеть преимущество ...? У нас есть филиалы Виккерс в большинстве стран Европы, а почему бы не в Штатах? Как вы думаете, члены вашей семьи могут захотеть продать?

Их глаза встретились; это был решающий момент дуэли. - "Я предполагаю, мистер Захаров, они скорее купят Виккерс, чем продадут Оружейные заводы Бэдд".

"Ах, действительно!" - ответил оружейный король. Он не выказал удивления. - "Это была бы крупная сделка, мистер Бэдд".

Это был Давид, бросивший вызов Голиафу. Конечно, Оружейные заводы Бэдд были пигмеем по сравнению с Викерсом. "Мы можем этот вопрос пока оставить открытым", - мягко сказал Робби. - "Так случилось, что у нас с сыном есть одно преимущество, в котором у нас нет заслуги. Мне ещё нет сорока, а ему четырнадцать".

Никогда еще война не объявлялась так вежливо, и объявление войны не принималось более изящно. "Ах, да", - сказал оружейный король, у его герцогини не было сыновей, только две дочери. - "Возможно, я совершил ошибку и посвятил жизнь производству оружия. Надо было искать средства для продления жизни, а не для истребления её. Быть может, через тридцать лет и вы придете к такому же выводу". Он на мгновение помолчал, а затем добавил: "Если к тому времени сохранится на земле какая-нибудь жизнь".

Человек, желающий преуспеть в этом мире, должен сосредоточить все мысли на том, что он делает. Ему должно нравиться то, что он делает, и ему не следует терзаться сомнениями и угрызениями совести. Но где-то в глубине души каждого человека таятся слабости, ища шанс ускользнуть от взора цензора, надзирающего за нашим поведением. Было ли это потому, что этот наивный мальчик вторгся в жизнь оружейный короля со своей странной проблемой совести? Или его отец затронул какую-то струну своей ссылкой на возраст? Как бы то ни было, хозяину Европы пришлось приподнять уголок маски, которую он носил. Сказал он: "Вы обратили внимание, мистер Бэдд, на ту странную ситуацию, в которой мы оказались? Мы проводим свою жизнь, производя некий товар, и время от времени нас охватывает болезненная мысль, что этот товар может быть использован".

Робби улыбнулся. Если цивилизованному человеку предстоит столкнуться с тайнами своей души, пусть он непременно сделает это с юмором. "Похоже", - предположил он, - "идеальным обществом было бы такое, в котором люди посвятили бы свою энергию производству вещей, которые они никогда не собирались использовать".

"Но, к сожалению, мистер Бэдд, когда кто-то усовершенствовал какую-то вещь, желание испытать ее очень сильно. У меня есть торпеда", - оружейный король мысленно представил ее, - "на создание которой я посвятил двадцать лет. Некоторые говорят, что она выведет из строя линкор. Другие говорят, что нет. Могу ли я уйти в могилу, не зная ответа?"

Робби снова захотелось улыбнуться, но не ответить.

- И этот новый проект, над которым мы все работаем, мистер Бэдд, - сбрасывать бомбы с воздуха! Будет ли это опробовано? Должны ли мы поднять наши армии и флот в небо? И спросите себя, предположим, какая-то нация может решить, что его настоящие враги - производители вооружения? Предположим, что вместо того, чтобы сбрасывать бомбы на линкоры и крепости, они будут сбрасывать их на роскошные отели?

Маска была сброшена, и Ланни знал, что имел в виду его отец, когда говорил, что Захаров трус. Магнат, который должен был держать судьбу Европы в своих руках, сжался и превратился в измученного старика. Его руки дрожали, и он хотел умолять людей не идти на войну - или, возможно, умолять Бога простить его, если они это сделают.

Но когда Ланни потом сказал отцу об этом, отец засмеялся и сказал: "Не обманывай себя, малыш! Старый пройдоха будет сражаться с нами вдвое сильнее за следующий контракт".

___________________________________________________

КНИГА ВТОРАЯ

Маленькое облачко¹¹

___________________________________________________

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Острова Греции ¹²

РОББИ отправился в Бухарест, а оттуда в Коннектикут, и свободное место в жизни Ланни заняли мистер и миссис Эзра Хэккебери и их яхта Синяя птица.

Они прибыли на несколько дней позже, потому что у них был трудный переход через Атлантику. Но их друзьям не о чем было беспокоиться, потому что Хэккебери не скупились на телеграммы. В телеграмме с Мадейры говорилось: "Эзра заболел", из Гибралтара говорилось: "Эзра стало хуже", из Марселя: "Эзре не лучше". Когда, наконец, яхта Синяя птица появилась в Заливе Жуан, и производитель мыла и его жена были доставлены к берегу, он вылез из шлюпки с трудом с помощью двух своих матросов в белых парусиновых штанах. Это был крупный мужчина с багровым лицом, и когда краска сошла с его кожи, это наводило на мысль о полотне знаменитого художника-футуриста, кубиста или как его там - "Женщина, проглотившая банку с горчицей".

Их посадили в машину и доставили в Бьенвеню. Он попросил посадить его на качели, чтобы его окончательно выворотило. Он уверял, что колонны веранды пытались на него свалиться. Он был одним из тех парней, которые шутят, даже когда им приходится стонать и охать. Он боялся выпить даже воды, потому что капли превратились бы в резиновые мячики и сами из него вылетели бы. Все, что ему хотелось, - это лечь и повторять снова и снова: "Господи, как я ненавижу море!" Никто не мог представить себе лучшего контраста с мистером Хэккебери, чем женщина, которую он выбрал себе в жёны. Море и ветер не потревожили ни одного блестящего черного волоса на ее голове. Ее кожа была белой и мягкой, цвет ее был пастельных тонов, которые она никогда не меняла. На самом деле, ей не нужно было ничего делать с собой, с завистью заявили другие женщины. Ей не нужно было быть остроумной, даже говорить. Она просто должна была быть неподвижной, хладнокровной и статной, и то и дело улыбаться слабой таинственной улыбкой. Сразу все мужчины находили, что она вылитая Мона Лиза, и бросались к ее ногам. Ей было лет тридцать, на пике своего обаяния. Она знала это и относилась с сочувствием к этому крупному грубоватому жителю Среднего Запада, которому исполнилось шестьдесят три года и который производил мыло для нескольких миллионов кухонь, чтобы предоставить ей надлежащий фон и обстановку.

Эдна Хэккебери, урожденная Слейзенс, была дочерью клерка в офисе американской газеты в Париже. Будучи бедной и обладательницей поразительной фигуры, она служила моделью для нескольких художников, в том числе для Джесса Блэклесса, брата Бьюти. Она вышла замуж за художника, а когда тот спился, развелась с ним. Именно Бьюти Бэдд помогла ей подружиться с вдовцом, удалившимся от дел, путешествующим по Европе с секретарем, и ища развлечения после целой жизни, проведенной в производстве мыла. Красота Эдны сбила фабриканта с ног. Он женился на ней так быстро, как позволяли французские законы, и взял ее в свадебное путешествие в Египет, а затем обратно в город под названием Реюбенс, штат Индиана. Реюбенс был совершенно потрясен этим элегантным созданием из Парижа, но Эдна не ответила ему взаимностью. У нее не было ни малейшего намерения жить там. Она оставалась там ровно настолько, чтобы быть вежливой и убедиться, что трое ее пасынков, все женатые мужчины с семьями, разбираются в мыльном бизнесе и усердно трудятся, чтобы обеспечить ее деньгами, в которых она нуждалась. Затем она начала указывать своему мужу на глупость тратить свою жизнь в этой дыре, когда в других частях мира есть так много чудесных вещей, которыми можно наслаждаться.

Итак, они отправились в путь, и когда они добрались до Нью-Йорка, Эдна тактично высказала идею о том, что вместо того, чтобы путешествовать с вульгарной разношёрстной публикой на пароходах и в поездах, они должны купить яхту и иметь возможность приглашать своих избранных друзей куда угодно их фантазии. Эзра был поражен. Он был плохим моряком и не имел ни малейшего представления о том, почему встречаться с множеством других людей вульгарно. Но его жена заверила его, что на яхте он очень скоро почувствует себя старым морским волком. А когда он начнет общаться с настоящими людьми, он очень быстро потеряет всякий интерес к ненастоящим. Деньги были его, не так ли? Почему бы не получить от этого немного удовольствия, вместо того, чтобы оставить их детям и внукам, которые не имеют ни малейшего представления, что с ними делать?

Итак, Хэккебери отправились покупать яхту. Оказалось, что можно приобрести яхту в полной готовности, с боцманом, экипажем и даже запасом горючего и консервов. Им посчастливилось найти "доигравшегося" биржевика, они дали ему возможность отыграться, в чудную весеннюю погоду отплыли на его яхте в Европу и с царственной пышностью появились в Каузе на регате 1913 года. Это было лето, которое Ланни провел в Геллерау. Хэккебери исследовали фьорды Норвегии, взяв с собой лорда и леди Эвершем-Уотсон, баронессу де ла Туретт и ее друга Эдди Паттерсона, молодого богатого американца, шатающегося по всей Европе, а также Бьюти Бэдд со своим приятелем, художником Марселем Детаз и пару холостых англичан из хороших семей, без дам, в качестве партнеров для танцев, болтовни и карт. Сначала это казалось шокирующим для Эзры Хэккебери, чтобы в гостях были две пары, которые не были женаты, но которые посещали каюты друг друга и забывали выйти оттуда. Но его жена сказала ему, что это было провинциальным предрассудком с его стороны и что это вполне принято в самом лучшем обществе. Баронесса стала жертвой несчастливого брака, а Бьюти была бедна и, разумеется, не могла выйти за своего художника. Но она милочка, очень добрая, веселая, ведь это она познакомила Эдну с Эзрой, и за это они должны быть благодарны всю жизнь и постараться хоть чем-нибудь отплатить ей. Со стороны Эзры было бы благоразумно купить пару морских пейзажей Марселя и повесить их в салоне Синей птицы. Эзра так и сделал.

Это путешествие по морю очень понравилось Эдне и её гостям, что было решено отправиться так путешествовать еще раз. На этот раз в восточное Средиземноморье, и гости прибыли на яхту с горами багажа. Эдна и Бьюти поговорили по душам, и Бьюти рассказала о домогательствах барона Ливенса-Мазурского и психоаналитике докторе Бауэр-Симансе, а также о том, как Ланни догадался о Марселе и как чутко отнесся к матери. Эдна сказала: "Как мило с его стороны!" Она была давним другом этого вежливого мальчика и сразу же предложила ему отправиться в круиз. - "Он никогда никому не помешает, и это будет для него познавательно". Бьюти сказала, что она была уверена, что ему это понравится, а хозяйка яхты добавила: "Мы можем поселить его в каюту с Эзрой".

Для них всех это должно было быть восхитительным приключением. Марсель Детаз с нетерпением ждал возможности нарисовать острова Греции, где пламенная Сафо любила и пела. Поэзия Байрона была известна, как и поэзия Сафо, все считали этот регион одним из самых привлекательных, и все путеводители соглашались, что ранней весной там был рай. Все были довольны, кроме бедного Эзры, который знал только один факт, что каждый остров был окружен водой ... "Море ненормально", - повторял он. Сначала он отказался ехать. Но когда он увидел слезы в красивых темных глазах своей жены, он сказал: "Ладно. Только я сперва должен наесться".

Аппетит мыловара резко вернулся, и на следующий день он смог передвигаться по саду, а на следующий день после этого он захотел исследовать Мыс Антиб. Нет, не на автомобиле, а пешком, а это прогулка не на один километр. Единственным человеком, который был способен на такой подвиг, был Ланни, который взял на себя роль гида при постаревшем мальчике с фермы и отвечал на его вопросы о том, как здесь живут крестьяне, что они едят и сколько что стоит.

Пара уселась на каменном мысу и глядела на воду, и мистер Хэккебери признал, что с этой точки вода гляделась прекрасной. Её окраска варьировалась от бледно-зеленой на мелководье до темно-фиолетовой вдали, а на дне были видны разноцветная пелена и листья папоротника, колышущиеся, как картинки в замедленной съемке. "А ты мог поймать вон ту рыбу?" - спросил мистер Хэккебери, а затем: "А они вкусные?" и: "Сколько за них рыбаки получают на рынке?" Он посмотрел на стоящие на якоре суда французского флота и сказал: "Я ненавижу войну и все, что с ней связано. Как твой отец может все время думать об оружии?"

Он рассказал Ланни, как варят мыло. Откуда берутся жиры и как с ними обращаются, и о новом конвейерном оборудовании, которое формирует куски мыла быстрее, чем их можно пересчитать. Он рассказал о торговле мылом, о конкуренции на этом рынке. "Заставить публику купить мыло своей марки - это игра, на изучение которой уйдет вся жизнь, и она полна забавных причуд". Фактически, Эзра Хэккебери, продававший кухонное мыло, звучал удивительно похоже на Робби Бэдда, продающего пулеметы.

Также мистер Хэккебери говорил об Америке. Он считал, что ужасно, что мальчик никогда не видел своей страны. "Это другие люди", - говорил он, - "и не позволяй никому вводить себя в заблуждение, они лучше". Ланни сказал, что его отец тоже так думает и много рассказывал ему о механиках янки и фермерах, о том, какими способными и упорными они были, и в то же время какими добрыми. Мыловар рассказал о жизни в маленькой деревне, которой Реюбенс был, когда он был мальчиком. Все были независимы, и человек получал то, ради чего работал, и не более того. За роскошью не гнались, незнакомца приветствовали, а не подозревали и не унижали. Там очень скоро зацветут сирень и жимолость.

"Да", - сказал Ланни, - "я их видел. У миссис Чэттерсворт, которая живет в горах над Каннами, есть такие в ее садах, и они там очень хорошо себя чувствуют".

На это мыловар ответил: "Я полагаю, они и здесь приживаются, если нужно, но им это не нравится".

Короче говоря, старый джентльмен скучал по дому. Он сказал, что еще в Реюбенсе были ребята, которые выросли вместе с ним, и теперь они будут играть в подковы на южной стороне большого красного амбара, где рано растает снег. Ланни никогда не слышал об игре в подковы и спросил, что это такое. "Я знаю, где крестьяне подковывают лошадей", - сказал он. - "Я отвезу вас туда, и, может быть, мы сможем их купить".

И это они сделали на следующее утро. Поскольку Пьер возил дам по магазинам, мистер Хэккебери арендовал машину, и они были доставлены к кузнецу, и, к его недоумению, мистер Хэккебери заплатила ему втрое больше за чистые новые подковы и, кроме того, дал ему несколько кусков мыла. Когда дамы пришли домой после обеда, чтобы одеться для чаепития, они обнаружили, что эта странная не подходящая друг к другу пара выбрала тенистый уголок лужайки, а мистер Хэккебери без пиджака показывал Ланни тонкое искусство закидывать подкову так, чтобы она ложилась на землю у цели.

III

Короче говоря, так возникла одна из тех дружб, которые Ланни всегда заводил с людьми старше его. Такие люди любили говорить, а Ланни любил слушать. Им нравилось учить, а ему нравилось учиться. Поэтому, когда весь багаж был погружен на борт яхты, а пассажиры собрались и были готовы следовать за своим багажом, мистер Хэккебери отвел своего нового друга в сторону. - "Послушай, Ланни; тебе нравится кататься на автомобиле?" Когда Ланни ответил утвердительно, мыловар сказал: "Я изучил путеводители, и у меня появился план. Мы поедем в Неаполь, а там пересядем на яхту, так я сбегу на два-три дня и ночи от морской болезни".

Ланни сказал: "Хорошо", и владелец яхты сделал объявление своим удивленным гостям. Он предложил арендовать машину. Но Бьюти сказала, что ее машиной некому будет пользоваться, пока она будет в отъезде, и она чувствовала бы себя в большей безопасности, если бы их повёз Пьер.

Так в течение трех дней и ночей мальчик оставался с этим скучающим по дому фабрикантом и впитал в себя знания о цивилизации штата Индиана на всю жизнь. Эзра рассказал историю своей жизни с тех пор, как он вырастил своего первого теленка, сироту, которого он кормил своими пальцами, макая их в молоко. Пьяный бродяга, работавший на ферме во время сбора урожая, показал отцу Эзры, как делать мыло хорошего качества, и теперь Эзра делал его для соседей, зарабатывая карманные деньги. Он начал копить карманные деньги, чтобы купить оборудование для производства большего количества мыла, и так начался большой бизнес.

Вот уже пятьдесят лет, как Эзра Хэккебери занимался только мылом. До того, как ему исполнился двадцать один год, жители деревни Реюбенс, видя его усердие, помогли профинансировать строительство кирпичного завода, и теперь все эти люди были обеспечены и могли играть в гольф в загородном клубе. Мыловар процитировал изречение из Священного Писания: "Видишь искусного в деле своем? Он будет служить царям, простым он служить не будет¹³". Эзра царям не служил, но он сказал: "Думаю, смог бы, если бы захотел".

В машине была коробка с мылом с яркой синей птичкой на коробке и по одной на обертке каждого куска. Мыловар сам придумал эту эмблему, потому что синяя птица была самой красивой и чистой вещью, которую он видел в детстве, и все жители Среднего Запада понимали его идею. Позже какой-то догадливый субъект написал пьесу под таким же заглавием. Эзра считал, что это подлость и самый настоящий плагиат. Люди думали, что он свое мыло назвал по этой пьесе, а ведь на самом деле было как раз наоборот.

В коробке в машине лежали маленькие образцы мыла. У мистера Хэккебери никогда не выходил без таких вещей в кармане, это был его вклад в распространение цивилизации в отсталых странах. Каждый раз, когда в Италии останавливался автомобиль, стая оборванных ребятишек бросалась к ней с визгом и криком, выпрашивая подачку, американский миллионер выхватывал пригоршню маленьких кубиков с синей птицей и швырял им. Дети жадно хватали их, нюхали или пробовали их на вкус, а затем демонстрировали разочарование. Ланни сказал: "Большинство из них, вероятно, не знают, для чего нужно мыло". Мистер Хэккебери ответил: "Ужасна бедность этих старых народов". Так он относился ко всем достопримечательностям Италии, которую видел впервые. Он думал только о современных удобствах, которых не было под рукой, об оборудовании, которое он хотел бы установить, и о бизнесе, которым он мог бы заниматься. Ему было совсем неинтересно смотреть в окна старой церкви. Все это было суеверием, которое он называл "католическим". Когда они приехали в Пизу и увидели падающую башню, он сказал: "Какая польза? С современной сталью они могли бы еще больше наклонить ее, но это никому не приносит пользы".

Так продолжалось все путешествие. Каррара с ее знаменитыми мраморными карьерами напомнила мистеру Хэккебери новую почту, которую они строили в Реюбенсе. У него была её фотография на открытке. Когда он увидел собаку, лежащую на дороге, ему напомнили собаку, с которой он охотился на енотов, когда был мальчиком. Когда мыловар увидел крестьянина, копающего твердую землю, он рассказал об Эзе Кентле, который, разбогател на том, что разводил червей у себя на участке, чтобы увеличить аэрацию почвы, а потом продавал червей рыболовам. В природе есть тысячи вещей, которым можно научиться и благодаря которым жизнь на земле стала бы легче для всех. И Эзра рассказал Ланни об этих вещах столько, сколько успел за дорогу.

Часть времени они могли наблюдать за морем, и оно оставалось гладким, как мельничный пруд, из которого мыловаренная фабрика Синяя птица черпала свою энергию. Но мистера Хэккебери не обмануть. Он был уверен, что, как только они выйдут в море, оно станет их бросать и качать. "Еда в этих харчевнях не так хороша", - сказал он, - "но то, что я ем, остается при мне. В любом случае, мы можем сказать, что видели страну".

Они попрощались с Пьером и автомобилем и поднялись на борт яхты, которая сразу вышла в море. Погода улучшилась, но коварная стихия повела себя так, как предвидел мистер Хэккебери. Он ушел в свою каюту и не появлялся оттуда, пока они не оказались под укрытием скалистого Пелопоннеса.

Тем временем Ланни Бэдд снова подружился. На палубе перед своим мольбертом сидел Марсель Детаз в своей живописной голубой шапочке и старых вельветовых брюках. Он нарисовал Неаполитанский залив на фоне Капри и рыбацкую лодку с черным парусом, пересекающую закатное солнце. Марсель работал над этой картиной несколько дней, пытаясь создать то, что он называл "атмосферой". Атмосфера отличала произведение искусства от мазни. "Ты почувствовал атмосферу Тернера?" - спросил он Ланни. - "А Коро?"

Марсель был одним из тех художников, которые не прочь поговорить во время работы. Итак, Ланни придвинул раскладной стул и следил за каждым взмахом кисти, а также слушал лекции по технике рисования. У каждого художника свой стиль, и если посмотреть на рисунок под микроскопом, можно отличить одного от другого. Бесконечное разнообразие природы заводило Марселя в тупик. Природный закат менял свои оттенки каждую секунду. И какой из вариантов выбрать? Надо передать расстояние и сделать плоскую поверхность бесконечной. Нужно было превратить мертвое минеральное вещество в тысячу других вещей. Что говорить уже о душе художника, которая всё это видит и чувствует. "Пейзаж не существует, пока его не создаст художник", - говорил Марсель.

Когда его работа шла не так, он был беспокойным и расхаживал по палубе. Ланни тоже любил гулять, поэтому они составили друг другу компанию. Мальчик настолько привык к взрослым, что ему не приходило в голову удивляться, что серьезный художник уделяет ему так много времени. Лишь постепенно он понял, что Марсель пользуется случаем, чтобы подружиться. До сих пор ему приходилось скрываться от Ланни, но теперь он брал его в семью, в свою семью.

Мальчику было приятно найти в художнике человека, который так много работал и любил свою работу. Марсель сознательно отказался учиться игре в карты. И пока остальные не спали половину ночи, сидя за картами, он спал, как Ланни. И, как Ланни, был свежим утром. Он вставал рано, чтобы полюбоваться перламутровыми оттенками неба, и, когда он рассказывал об этом Ланни, парень тоже рано вставал и слушал беседу о цвете, выучил названия многих оттенков и кое-что о том, как смешивать краски. Ланни начал думать, что, возможно, он упускает свое истинное призвание. Он задавался вопросом, что сказали бы его отец и мать, если бы он купил себе мольберт и палитру и присоединился к одному из художественных классов, которые художники проводили на Лазурном берегу. Эти отношения между Ланни и Марселем казались странными американцу со Среднего Запада, но ни в коей мере не французу.

Художник был готов стать вторым отцом Ланни, если ему это будет разрешено, и это было сделано. Мальчик наблюдал за тем, что происходило между Марселем и его матерью. Он понял, что Марсель пытался убедить ее уделять меньше времени и энергии этим светским лицам, а больше ему. Марсель считал, что Бьюти изнуряет себя светскими обязанностями, лишает себя сна и настолько возбуждена, что едва ли находит время, чтобы поесть. Время от времени эти светские дамы оказывались под угрозой срыва, и им приходилось уходить и принимать ванны, или лечиться, или делать что-то еще, чтобы восстановиться. "Это глупый образ жизни", - заявил трудолюбивый человек искусства.

С заснеженной горы Олимп дул холодный ветер, и яхта укрылась за длинным островом под названием Эвбея. Его отделял от материка широкий пролив, синий, спокойный и теплый. Мистер Хэккебери сказал: "Больше мне на греческих островах искать нечего. Давайте, останемся здесь". Канал протянулся на двести пятьдесят километров. Облюбовав красивое местечко, они бросали якорь, садились всей компанией в лодки, приставали берегу около какой-нибудь захудалой деревушки, и взбирались на холм. А там были руины древнего здания, камни, когда-то белые, теперь пестрые и сероватые, огромный столб, лежащий в пыли, составляющие его сегменты разошлись, так что он выглядел как ряд огромных коробок с сыром, уложенных встык. Среди руин паслись овцы, а старый загорелый пастух построил себе шалаш из кустарника, заостренный наверху, как индейский вигвам.

У Марселя был путеводитель, и он читал о храме, который там стоял, и о том, кто его построил. Большей части компании будет скучно, постепенно все разбредались парочками и начинали болтать о своих делах. Для них все развалины были как две капли воды похожи одни на другие. Но художник знал различия стилей и периодов и указывал на них Ланни. Так наступил новый этап в воспитании мальчика. До сих пор он очень мало знал о Греции и теперь слушал с увлечением. Что-то чудесное было здесь более двух тысяч лет назад. Великие люди жили и мечтали о прекрасных вещах, например, Ланни улавливал проблески музыки и пытался уловить их и выразить в танце. Теперь этот удивительный народ исчез с лица земли, и это было печально. Стоя среди их старого мрамора и глядя, как солнце садится над заливом, залитым синими тенями, чувствуешь бесконечную меланхолию. Вот ты умер и всеми забыт.

У Марселя была книга со стихами и изречениями этого древнего народа. Стихи неизменно были грустными, как будто люди предвидели судьбу, которая постигла их. "Возможно, они видели руины более ранних людей", - предположил Ланни. А художник сказал: "Цивилизации возникают и умирают, и никто не смог выяснить, что их убивает".

"Как вы думаете, такое может случиться с нами?" - спросил Ланни, немного испуганный. И когда художник сказал, что он верит, что это произойдет, мальчик смотрел, как садится солнце с дрожью, которая была вызвана не только северными ветрами.

Марсель Детаз очень заинтересовался этим внезапно обретенным сыном. Остальная часть компании была людьми воспитанными, с которыми приятно было путешествовать, но они жили в плену светских условностей и мало понимали, что творится в душе художника. Но этот мальчик угадывал его инстинктивно. Творческие чувства художника находили горячий отклик в его душе. Итак, Марсель дополнял путеводитель всем, что знал о греческом искусстве, и обнаружил, что Ланни помнит то, что он слышал. Позже, когда они посетили Афины, мальчик нашел английский книжный магазин с книгами о Древней Греции и, таким образом, смог прочитать историю, которая снабдила английских государственных деятелей поучительными сентенциями, и мифологию, которая на целых четыре столетия обеспечила английских поэтов готовыми метафорами и сравнениями.

Марсель, Ланни и мистер Хэккебери совершали прогулки за всех остальных. Мыловара не интересовали руины, но он карабкался по склонам, потому что не хотел прибавлять в весе. Пока младшая пара изучала колонны ионического или коринфского типа, мистер Хэккебери уходил и разговаривал на языке жестов с пастухами. Однажды он купил барашка. Не потому, что он этого хотел, а из-за его любопытства относительно текущих цен в этой стране. Он протянул горсть монет и показал, и пастух взял одну маленькую серебряную монету. Эзра дал ему на всякий случай мыла, взял ягненка под мышку и отнес его на яхту. Когда дамы услышали, что они должны съесть его на обед, они сказали, что это ужасная идея. Они привыкли есть жареное мясо, но им никогда его не показывали в живом виде!

Над Эгейским морем воцарились теплое солнечное сиянье и мирная тишина, и яхта Синяя птица отважилась исследовать острова, известные своими песнями и легендами. Эти острова представляют собой вершины затонувших гор. И для лишенных поэтического воображения они выглядят очень похожими. То, что Феб Аполлон родился на одном, а Сафо - на другом, мало что значило для современных светских дам. Они замечали только то, что здесь нет гаваней и к берегу надо подъезжать па лодках, а там оказывается ничего и нет, кроме оштукатуренных домишек, да мужчин в белых юбках, которые стоят колом, как пачки у балерин. Оравы ребятишек бегут за ними и глазеют на их, как на бродячий цирк, и что интересного покупать кружева и губки, которые никому совершенно не нужны, и грызть фисташки, если совсем не хочется есть. А когда они однажды попробовали кофе, сваренный в медном котелке с длинной ручкой, и обнаружили, что кофе густой и приторный, они решили, что гораздо приятнее оставаться на яхте, танцевать на палубе под граммофон или усесться за карточный стол и постараться отыграть вчерашний проигрыш. Эзра в качестве хозяина предлагал группе посетить один из "висячих монастырей", но его жена говорила, что она устала и предпочла бы отдохнуть и почитать роман. Один из джентльменов говорил, что останется и составит ей компанию. Другие следовали их примеру, и выходило так, что на прогулку отправлялось неизменное трио туристов, Эзра, Марсель и Ланни.

Среди этих гостей происходило несколько небольших драм, которые Ланни Бэдд был слишком молод, чтобы понимать или даже подозревать. Одного из приглашенных на яхту англичан звали Фашендж. Это был молодой человек без определенных занятий, но в обществе его ценили. Он хорошо танцевал, играл в карты и слыл приятным собеседником, потому что умел вести разговор, доступный пониманию немногих избранных, принадлежавших к узкому кругу и хорошо знавших личные особенности каждого его члена и что случилось с тем или иным такого, что, по их понятиям, считается смешным. Седрик Фашендж ухаживал за Бьюти Бэдд, правда, без всякого поощрения с ее стороны и без всяких претензий на взаимность. Марсель говорил, что он осел, но, вероятно, безобидный. Леди Эвершем-Уотсон он нравился, и Бьюти лукаво говорила Седди, чтобы он потанцевал с Марджи или поболтал с ней и так далее, но Седди не слушался, да к тому же его светлость всегда пребывал тут же и сам заботился о том, чтобы его супруга была окружена должным вниманием.

Другой англичанин был старше и серьезнее. Его звали капитан Эндрю Фонтной Фитц-Лэнг, сокращенно Фитци. Он получил пулю в бедро, участвуя в какой-то непонятной стычке с афганцами. Когда он внезапно вставал со стула, то всегда вздрагивал, но небрежно говорил, что это "ничего". Он был высокого роста, держался прямо, у него были красивые золотистые усы и румянец во всю щеку, над чем дамы любили подтрунивать. В голубых глазах капитана прыгали чертики, как уверяла Бьюти, и всякий, кто внимательно следил за этими глазами, мог заметить, что они постоянно устремлялись в сторону Эдны Хэккебери. А когда случалось, что черные очи Эдны встречались с ними, краска медленно заливала ее белые, как алебастр, щеки и шею. Из одиннадцати пассажиров яхты только двое не замечали этого обстоятельства. Ланни и мыловар.

Это продолжалось довольно долго, потому что Фитци был в круизе в Норвегию. У него в то время было гораздо хуже с бедром, и он не мог сойти на берег и посещатьть горные пастбища, поэтому Эдна часто оставалась, чтобы составить ему компанию. Он был среди гостей, сопровождавших Хэккебери по возвращении в Штаты прошлой осенью, побывал с ними на Ки-Уэсте и на Багамах, а также пересек Атлантику. Это было удачно, иначе у Эдны вообще не было бы компании, пока они были в море.

VII

Они посетили Афины, отчасти потому, чтобы можно было всем рассказывать, что они там были, а отчасти для того, чтобы заправиться горючим для яхты. Порт Афин назывался Пирей, но назвать его настоящей гаванью было нельзя. Буксиры просто развернули яхту Синяя птица и поставили ее к каменному пирсу, а там уже были продавцы кружев и губок, а также наемные экипажи и возницы, кричащие на разных языках предложения отвезти их в город. Погода была приятная, и они позволили себе прокатиться по проспектам небольшого городка и увидели там музей, а на некотором расстоянии от них развалины, которые, по словам возницы, были Парфеноном. Желал ли кто-нибудь посмотреть еще на одни руины?

Марсель и Ланни пожелали, и мистер Хэккебери е ним присоединился. Собралась целая компания худых американских школьных учителей и толстых немецких туристов, которую привезли к Парфенону на осликах. Эзра присел отдохнуть, а Марсель и Ланни отправились бродить среди благородных развалин, которые остались после взрыва во время осады, и откуда лорд Элгин вывез в Британию самые лучшие скульптуры. Марсель рассказал, каким богам здесь поклонялись и какие искусства процветали более двадцати веков назад. Теперь это был храм для любителей красоты. Не так давно здесь танцевала Айседора Дункан, и когда полиция хотела остановить ее, она сказала им, что это ее способ вознесения молитв.

Они планировали остаться на весь день и прилежно осмотреть всё. Но старый джентльмен окликнул их и сказал, что, ему придется вернуться. Он почувствовал себя не совсем хорошо. Может быть, он перегрелся на солнце или, он что-то съел. Он предложил им остаться, но они настояли на том, чтобы его сопроводить. Ведь они могут вернуться сюда на следующий день.

Итак, они вернулись к лодке и поднялись на борт. Эзра отправился в свою каюту, а Марсель и Ланни остались на корме, рассказывая Бьюти и некоторым другим о достопримечательностях, которые они видели. Их рассказ прервали крики изнутри яхты и оглушительный треск.

Ланни, самый проворный среди них, первым бросился в салон и по коридору, откуда доносились звуки. Он увидел необыкновенное зрелище. Хозяин яхты, по-видимому, выздоровев, снял со стены выкрашенный в красный цвет топор и энергично рубил замок одной из дверей каюты. "Открывайте!" - кричал он. А затем, не дожидаясь, пока кто-нибудь подчинится, он наносил еще один мощный удар. Стюард в белой полотняной куртке и матрос, тоже в белом, смотрели широко раскрытыми глазами. Прибежал первый помощник, а затем Ланни, Марсель, мать Ланни, лорд Эвершем-Уотсон, баронесса - все втиснулись в коридор и стояли безмолвно.

Еще два или три удара, и дверь открылась, и владелец яхты Синяя птица заглянул внутрь. Остальным ничего не было видно, они держались подальше от топора, обладатель которого тяжело дышал. На несколько мгновений это тяжелое дыхание было единственным звуком. Затем он скомандовал: "Выходите!" Из каюты не последовало никакого ответа, и он закричал еще яростнее: "Вылезайте, или вы хотите, чтобы я вас оттуда выволок?"

Изнутри раздался голос капитана Фитц-Лэнга: "Положите топор".

"Не бойся, не убью", - отвечал Эзра. - "Я просто хотел тебя увидеть. Выходи, грязный скунс".

Фитци, хромая, вошел в дверной проем, его красивое лицо было очень бледным, его одежда была в беспорядке. Он прошел мимо высокого и сильного мыловара, настороженно наблюдая за ним. Остальные уступили ему дорогу, и он пошел по коридору.

"Вы видели его, а теперь посмотрите на нее", - сказал мужчина с топором. Он говорил не со своими гостями, а с членами экипажа. Пришли еще несколько человек, и хозяин яхты приказал им пройти, говоря: "Вы ее видели? Вы мне понадобитесь в качестве свидетелей". Получив указание, они заглянули в каюту, откуда теперь доносился плач Эдны Хэккебери.

"Вы узнаете её" - безжалостно спросил Эзра. Он приставил топор к стене и достал из кармана карандаш и бумагу. "Мне нужны ваши имена и адреса, какое-нибудь место, где я могу связаться с вами", - сказал он. Он опросил их одного за другим и тщательно все записал, в то время как внутри каюты продолжались рыдания, а гости стояли, беспомощные от смущения, не говоря ни слова.

"Итак", - сказал Эзра, когда у него было всё, что ему было нужно, - "я закончил". Он повернулся к группе гостей. "Я оставлю вам этот плавучий бордель", - заявил он. "Езжайте на нём куда угодно. Я возвращаюсь в страну Бога, где у людей еще остались чувство приличия". Из каюты раздался крик, выскочила Эдна, наполовину раздетая, и бросилась к мужу. - "Нет, Эзра, нет!" Она начала умолять, что она не виновата, ее соблазнили, она больше не будет, он должен простить ее. Но он сказал: "Я вас не знаю", оттолкнул ее и пошел дальше по коридору.

Первым, кого он должен был пройти, был Ланни, он остановился и положил руку парню на голову. "Мне жаль, что тебе пришлось это увидеть, сынок", - ласково заметил он. - "Ты в трудном положении. Надеюсь, ты когда-нибудь выберешься из этого". Он прошел мимо остальных, не глядя на них, вошел в каюту, которую делил с Ланни, и начал закидывать свои вещи в пару чемоданов. Его жена последовала за ним, истерически рыдая. Она ползала у его ног, умоляла и заклинала его, но он только молча отпихивал ее от себя. Уложив самые необходимые вещи, он взял в руки по чемодану и вышел, широко шагая, из каюты, пересек палубу, сошел по сходням на берег, сел в первый попавшийся экипаж. И только его и видели.

VIII

Несомненно, подобные вещи происходили на островах Греции много раз, как в древности, так и в современности. Никому из гостей на яхте не доводилось видеть ничего подобного, и они нашли это более захватывающим, чем смотреть на руины или покупать открытки с изображением Парфенона. Дамы собрались в каюте бедной Эдны и сделали все, что могли, чтобы утешить ее, сказав, что она избавилась от тяжелого бремени и должна радоваться этому. Седди Фашендж и Эдди Паттерсон сошли на берег и нашли капитана Эндрю Фонтноя Фитц-Лэнга, который подкреплялся напитками в кафе, и вернули его на яхту.

Когда у них было время подумать, они поняли, что всё не так уж и плохо. Они избавились от ужасного зануды, который в кризис также показал себя хулиганом. Эдне и Фитци больше не придется таиться и прятаться. Последний, будучи джентльменом, конечно, должен предложить на ней жениться. Но, к сожалению, у него не было ничего, кроме армейского жалованья, и он не мог содержать на это жену. Возможно, мыловар решит эту проблему. Во всяком случае, если он сдержит свое слово и оставит ей яхту, то на чёрный день ей хватит.

Вопрос был в том, что им делать дальше? Они так весело проводили время, и было бы стыдно положить этому конец. К счастью, на борту был человек, который который располагал нужными средствами для продолжения круиза, и это был Эвершем-Уотсон, а точнее, его жена. По ее подсказке он сказал, что доставит их в Коуз, который они выбрали в качестве места для завершения своего круиза. "На карту поставлена честь Англии", - сказал его светлость. Это сказала его миниатюрная щебетунья-жена, а он повторил эти слова столь многозначительно и торжественно, так что это прозвучало как политическая речь, а не шутка.

Все хотели убраться из Пирея, пока этот полоумный житель Индианы не передумал, не вернулся и не выгнал их. Эдна отдала приказ выйти в море. Она перебралась в каюту Фитци. Это было необходимо на самом деле, так как ее собственная дверь была расколота на части, и плотнику придётся сделать новую. Теперь на яхте было три пары счастливых влюбленных, не говоря уже об одной супружеской паре, которая научилась достаточно хорошо ладить. Больше нечего было скрывать и никого не смущать.

У Ланни теперь была отдельная каюта, и если он будет скучать по пожилому другу, то он об этом никому не скажет. Ему было предоставлено самому разобраться в этой странной сцене, свидетелем которой он был. Никто на борту не захотел с ним говорить об этом. Несмотря на то, что он получил полный набор фактов из жизни, его мать была очень смущена и считала, что мистер Хэккебери поступил безобразно, позволив ребенку стать свидетелем такого скандала. Бьюти сказала только то, что мыловар показал себя грубым мужланом, - "одним из тех мужчин, которые думают, что могут купить женское сердце и держать его под замком".

Вся группа, казалось, сочувствовала Эдне, кроме Марселя Детаза. Из замечаний, которые он сделал Бьюти, Ланни понял, что у него есть свои идеи. Но он не объяснил их Ланни, и мальчик был достаточно проницателен, чтобы понять, что он ни при каких обстоятельствах не должен становиться между Марселем и его матерью, и ему лучше даже не знать, есть ли между ними какие-то разногласия.

Синяя птица дошла до Крита, а затем до побережья Африки. Погода стояла жаркая, море было синее и тихое, ни у кого не было морской болезни, и на небе не было облаков. У них были сотни пластинок для фонографа, они играли американский регтайм и танцевали под навесами на корме. Когда они подошли к Тунису и развалинам бывшего Карфагена, все сидели за карточным столом и дулись в покер. Но яхта остановилась пополнить запас свежими фруктами и овощами, поэтому Марсель и Ланни сошли на берег и увидели странных темнокожих мужчин в белых бурнусах и женщин, которые ходили в полностью закрытых вуалях, с глазами, черными, как терновник, соблазнительно выглядывающими наружу. Еще один закат над сломанными мраморными развалинами, и Марсель рассказал о Ганнибале, который прогнал слонов через Альпы, и о Катоне, который всю жизнь говорил каждый день, что Карфаген должен быть разрушен. Ланни не знал, что древняя история настолько интересна, и пошел искать книжный магазин в Тунисе, но найти его было нелегко.

Затем Алжир, и все они сошли на берег и заплатили странным музыкантам и танцорам, чтобы они развлекали их. Они наняли верблюдов и поехали вглубь страны, и увидели, как росли финиковые пальмы, и заглянули в дома туземцев, и Марсель часами сидел, делая наброски, которые он будет постепенно использовать. Ланни остался с ним, задавая вопросы и узнавая о линиях и тенях. Теперь мальчик решил, что ему больше всего нравится рисовать. Поскольку танцы перестали быть искусством, теперь все только обнимают друг друга и переступают с ноги на ногу в каком-то тупом оцепенении.

Но рисовать можно было самому. Ланни мечтал однажды достичь того, что Марсель отказался от отчаяния. Передать на холсте то чувство меланхолии, которое охватило их, наблюдавшими закат за руинами старых цивилизаций и думавшими о людях, которые жили в те дни и пытались сделать мир красивее. Хотелось позвать этих людей, чтобы они вернулись. Невыносимо было знать, что они никогда никого не услышат, что они ушли, а с ними все их мечты, их музыка и танцы, их храмы и боги, которые обитали в них! Когда-нибудь ты тоже уйдешь, и другие люди будут стоять и звать тебя, но ты не услышишь их зова.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Англия, священная земля¹⁴

ГАВАНЬ Коуз находится на защищенной от ветра стороне острова Уайт и является базой Королевского яхт-клуба и местом проведения большой регаты каждое лето. Сюда прибыла Синяя птица в начале мая, как раз к хорошей погоде и открытию лондонского "сезона".

Весёлая компания распалась. Эдна Хэккебери получила сообщение от адвокатской конторы, представляющей ее мужа, и отправилась в город, чтобы узнать о своей судьбе. Бьюти Бэдд собирался навестить Эвершем-Уотсонов в их городском доме. Марсель Детаз возвращался в свою мастерскую на мысе Антиб, чтобы наложить на холст свои впечатления об Африке и Греции. Планировалось, чтобы Ланни вернулся с ним. Но тут пришло письмо от Эрика Вивиан Помрой-Нилсона, которому Ланни писал из Афин. Рик умолял: "Пожалуйста, не уезжай, не увидев меня! Я приеду в город, чтобы встретить тебя, и мы пойдем в оперу и на Русский балет. Довольно скоро закончится школа, и ты можешь поехать в деревню со мной. Курт Мейснер тоже приедет, и мы отлично проведем время".

Курт писал из своей школы. Он много работал и выигрывал призы, и его отец обещал ему награду. У него был дядя, который работал в каучуковой компании и вел бизнес в Лондоне, и он был готов взять его с собой, чтобы посмотреть русский балет, послушать симфонический оркестр и оперу и узнать все, что он сможет, об английской музыке. Так Ланни, конечно, начал умолять остаться, и леди Эвершем-Уотсон сказала: "Почему бы и нет? Милый маленький мальчик может развлекаться в нашей деревне столько, сколько ему заблагорассудится, и если он захочет поехать в город, всегда найдется кто-нибудь его привести".

Все, кто когда-либо пил кентуккийский бурбон, внесли свой вклад в состояние Марджи Петри. В журналах на английском языке то и дело появлялись самовосхваления Бесподобного Петри. Лорд Эвершем-Уотсон встретил создателя этого напитка на одном из соревнований по скачкам и был приглашен приехать в страну луговой травы и посмотреть, как они выращивают лошадей. Он пришел, увидел и победил, по крайней мере, он так думал. Но это потому, что он не знал девушек из Кентукки. Марджи была одной из тех разговорчивых маленьких женщин, которые заставляют думать, что они несерьёзны, но при этом имеют непреклонную решимость поступать по-своему. Его светлость - "Мямля" для своих друзей - был медлителен, тяжел на подъем и ему нравилось чувствовать себя комфортно. Марджи была его второй женой, и все, что он от неё требовал, - это не заходить слишком далеко с другими мужчинами. Она выплатила его долги, и он позволил ей тратить остаток денег её отца на все, что ей нравится.

В результате здесь оказался старый английский загородный дом, в котором действительно можно было жить. Все комнаты были заново обставлены, и при каждой спальне была отдельная ванная. Старинная пропыленная мебель, пахнувшая войною Белой и Алой розы, - как говорила Марджи, хотя она имела весьма смутное понятие о том, что это за война и когда она происходила, перекочевала к антиквару, и теперь повсюду сверкал узорчатый шелк и цветастый ситец. Столы и стулья были плетеные, а в комнатах для гостей стояли парные кровати для молодых супругов. Старинные гобелены в бильярдной были заменены тканью, разрисованной новым способом производства рисунка на ткани, а в курительной, излюбленной комнате дам, стояла стойка с коктейлями, над которой висели картинки на сюжеты из детских сказок. На ковре с футуристическим узором лежали две русские борзые. Когда эти грациозные животные выходили гулять в сырую погоду, их шелковистую белоснежную шерсть прикрывали светло-серыми с красной каймой макинтошами, которые держались на трех ремешках - два спереди, третий под брюшком.

Гости в Southcourt могли получить все, что есть в Империи. Нужно было только указать свое желание одному из безмолвных слуг. Это молчание было для Ланни самым любопытным аспектом жизни в Англии. В Провансе слуги говорили с гостями всякий раз, когда им хотелось, смеялись и шутили. Но здесь слуги никогда не разговаривали, если это не было частью ритуала, например, чтобы спросить, хочет ли гость китайский или цейлонский чай и белый или коричневый тростниковый сахар. За ненужное слово, они ответят так кратко, что вы почувствуете, что вас упрекают в нарушении формы. Они хотели, чтобы вы предположили, что их не существует. И если кто-то из них что-то забыл или сделал неправильно, обычно спокойный "Мямля" бранил несчастное существо, что шокировало Ланни Бэдда гораздо больше, чем само существо.

Замечать это было не положено, и если бы вы этого не заметили, то нашли бы Southcourt восхитительным местом для проживания. Лошадей там было много, да и вообще всегда кто-нибудь хотел покататься. Там была удобная библиотека, и Марджи не удосужилась сменить книги. Самой приятной частью жизни в английском загородном доме было то, что там позволяли себе делать то, что вам заблагорассудится. Правило молчания применялось только к домашней прислуге. Садовник говорил с вами о цветах, а егерь - о собаках и конюх о лошадях. Усадьба находилась в графстве Сассекс, и там были холмы, теперь поросшие весенней травой. Ланни думал об Англии как о маленьком острове, но, похоже, там были огромные участки земли, которые никто не хотел использовать, кроме овец. Пастухи тоже не прочь поговорить - единственная беда в том, что они употребляли столько странных слов.

Кто-то ехал в город, и захватил с собой Ланни. Автомобили с каждым годом становились все быстрее и надежнее, а также роскошнее. Многим людям вдруг пришло в голову, что им не нужно кататься, мёрзнув на ветру, и привязывать женские шляпы несколькими метрами шифона. Нет, теперь автомобили представляли собой маленькие комнатки. Тот, в котором ехал Ланни, назывался "спортивный седан" и состоял из черного квадратного ящика сзади для пассажиров и длинного черного цилиндра спереди, где размещался двигатель. Конструкция была тяжелой, а колеса были тонкими, но Ланни никогда не видел ничего более элегантного. И как здорово было приехать в Лондон в своей собственной гостиной. Шофер сидел на ветру, в очках, и к ним была пристегнута его фуражка, а высокий плотный воротник заставлял его сидеть прямо и напряженно. Он ехал по левой стороне дороги, и Ланни не мог избавиться от мысли, что кто-то забудет об этом и столкнется с ними.

Рик приехал в город, чтобы провести субботу и воскресенье, и мальчики бросились в объятия друг друга. Рик был англичанином, но, будучи человеком искусства, дал понять другу, что рад его видеть. Рик был таким красивым парнем, с темными глазами и очень волнистыми волосами. У него была стройная фигура, элегантные манеры и утончённые вкусы. Ланни искренно восхищался им и с гордостью представил его своим друзьям.

И как много им пришлось рассказать друг другу! Ланни побывал в Силезии, Греции и Африке, а Рик по выходным приезжал в театры и на оперные спектакли. Они оба были в подростковом возрасте и мерились ростом, пробовали мускулы, немного танцевали, играли на рояле и болтали о русском балете, который должен был открыться на следующей неделе. И они собирались его обязательно увидеть и взять билеты на субботние утренние спектакли.

Бьюти и Эдна Хэккебери остановились в городском особняке Эвершем-Уотсонов. Эдна должна была встретиться с адвокатами своего мужа и была проинформирована о том, что тот подал иск о разводе в Индиане. Если миссис Хэккебери оспорит иск, она, несомненно, проиграет и не получит ничего. Если она согласится не оспаривать иск, то мистер Хэккебери предлагал ей на выбор либо передать яхту на хранение третьему лицу и получить её в собственность после решения суда, либо получать доход в десять тысяч долларов в год до конца ее жизни.

Эдна навела справки и узнала, что яхты - солидный товар с устойчивой ценой, поэтому она была полностью за первое предложение. Но благоразумный капитан заявил, что на правах будущего супруга он решительно возражает. Если Эдна продаст яхту, она в один год промотает деньги на тряпки и балы. Между тем акции мыловаренного завода Синяя птица котируются в лондонском Сити почти наравне к ценными бумагами правительства Великобритании без даты погашения и с фиксированной годовой процентной ставкой. А две тысячи фунтов в год были суммой, на которую отставной армейский офицер и его супруга могли комфортно жить в какой-нибудь не слишком фешенебельной части Ривьеры. Так было и решено. И друзья Эдны согласились, что ей довольно повезло. У нее была одежда для нынешнего сезона, и она будет долго глядеться на высшем уровне. Она должна быть смелой и не позволять ничему унизить ее.

Конечно, ходили сплетни. Невозможно скрыть такую историю от журналистов, которые порхают, как колибри, над социальными клумбами, засовывая во всё свои длинные носы. В газетах появились так называемые "пикантные" заметки о некоей яхте, которая значилась как в социальном, так и в морском регистре, и о её владельце в роли разъяренного мужа, рубящего дверь каюты пожарным топором. Имена не назывались, но все знали, кто это был, и дамы шептались и поднимали свои лорнеты, когда жена мыловара и ее слегка хромающий капитан прогуливались в лондонских парках. Эдна носила настоящее творение Paquin, и знаменитая портниха подчеркнула мягкую белую кожу американки и её черные волосы цвета воронова крыла поразительным ансамблем тех же смелых контрастов. Представьте себе лихую широкую черную шляпу с тремя дерзкими углами и с косичками, торчащими в разных направлениях, как стебли просо. Черная куртка для верховой езды и белая блуза с воротником-стойкой и галстуком, как у мужчин; огромная муфта из черного меха с хвостами почти до щиколоток. Высокая белая трость, похожая на пастуший посох, и на поводке, чудо света, одна из тех бесценных японских собак, знаменитая своим сходством с хризантемой, черная голова "бабочки" с белым пламенем над черепом, длинные белые волосы почти до земли и точно изогнутый хвост как лепестки большого цветка. Это был "шикарный" сезон 1914 года. Это было vif, это было шикарно, это было la grande tenue.

III

Вихрь светских развлечений бушевал в полную силу. Каждый вечер приходилось выбирать между двумя, а то и тремя большими балами. Кроме того, вошло в моду танцевать на чаепитиях и на ужинах после театра. Гвоздем сезона было томное аргентинское танго, а также огненный бразильский матчиш, носивший откровенный эротический характер. Короче говоря, Лондон сошел с ума от танцев, и некоторые празднества были такими великолепными, как во времена Марии-Антуанетты в описаниях современников. Герцогиня Винтертон превратила сад своего городского дома в танцевальный павильон с дощатой площадкой, а через отверстия в деревянном помосте выглядывали кусты и деревья. Деревенская эстрада с цветными фонарями по ночам напоминала венские танцы начала прошлого столетия, но без вальсов. Танцевали под музыку знаменитого негритянского джаз-банда.

На такие вечера подростков не приглашали, но было много других вещей, которые держали Ланни в гуще событий. Он мог пройти по аллее для верховой езды в лондонском Гайд-парке и видеть знатных дам и джентльменов в костюмах для верховой езды и выстроившихся в ряд толпы людей, отделенных от всадников только деревянными перилами. Он мог пойти к Вестминстерскому аббатству послушать колокольный звон в честь дня рождения королевы. Он видел торжественный проезд карет. Элегантные мужчины и даже одна светская леди правили причудливыми выездами с четвёркой лошадей, разряженными седоками и с парой лакеев на запятках, неподвижных, как изваяния. Он мог присутствовать на военном турнире в Олимпии и видеть, как множество всадников берут одновременно длинный барьер с противоположных сторон, пролетая так близко друг к другу, что колени всадников часто соприкасались.

Также Ланни был приглашен прокатиться на автобусе с друзьями его матери на скачки в День Дерби. Вот где и когда действительно можно было увидеть Англию!. Триста или четыреста тысяч человек выезжали в Эпсом-Даунс на поездах, в каретах или на автомобилях или в огромных автобусах, которые были последней новинкой Лондона. Дороги были весь день забиты людьми, которые сначала приезжали, а потом уезжали. В Эпсом приезжали в основном на механическом транспорте, и люди говорили, что скоро в Дерби не будет лошадей, кроме тех, которые участвуют в скачках. На празднике простые люди ели, пили, смеялись и кричали, не обращая внимания на этикет. Для светской публики это была выставка мод, и она разукрасила себя всем, что только можно было купить за деньги.

Все согласились с тем, что летние моды 1914 года по эксцентричности не уступают нарядам времен Реставрации, или Людовика XIV, или Третьей империи, какой бы период истории ни звучал наиболее впечатляюще. Изящные контуры исчезли, и легкость была правилом. Талии становились все тоньше, возвращались боковые фижмы, непомерно умножались воланы. Обтягивающие юбки вызывали смущение у женщин, поднимавшихся на подножку автомобилей и автобусов, и моралисты строго отзывались о неприличных зрелищах, к которым в результате приводили эти юбки. Были жалобы, что различие между вечерним и дневным платьем почти потеряно. Действительно, телесно-розовый шифон был слишком кстати для пленэра! Наряды для праздников и гонок были срезаны низко у горла, а материалы, надетые на руки, были настолько прозрачными, что их вообще не было видно.

Те, кто стремились быть действительно элегантными, не обращали внимания на моралистов, но им приходилось учитывать погоду. Так что к этим скудным костюмам пошли накидки. Все согласились, что это был ренессанс плаща. Венецианские плащи, кавалерийские плащи, manteaux militaries. Всё сделано из самых изысканных материалов, из шелка и атласной парчи, иногда расшитых большими цветами, с изящной отделкой. Подкладки были бархатными, всегда самых ярких цветов, а накидки были утяжелены бриллиантами или другими драгоценностями и удерживались на фигуре стяжками из шелка или шифона в клетку с украшенными драгоценными камнями пряжками в виде бабочек или цветов.

Короче говоря, фантазия портных разыгралась на многие месяцы, а результаты фантазий выставлялись на видном месте на крышах автобусов или в открытых автомобилях для осмотра толпой. Если им нравилось, они так и говорили, а если нет - еще громче. В лондонском свете посмеивались над конфузом одной вдовствующей герцогини, старой тучной дамы, которая разоделась в розовую тафту и нацепила большую шляпу из мягкой соломки, обтянутую розовым шифоном и отделанную розами, так называемый "фасон Ватто". Из-за пробки в движении ее экипажу пришлось остановиться, и землекопы, работавшие на обочине дороги, долго и обстоятельно разглядывали ее, облокотившись на свои заступы. "Эй, Билли! " - крикнул один из них. - "Что стоит старая курица, разделанная под цыпленка?"

Внутри ипподрома вдоль беговой дорожки выстроились большие автобусы. Погода стояла прекрасная, и все были довольны. Королевская семья появилась рано, а король и королева стояли в королевской ложе и принимали горячие приветствия публики. Мямля указал Ланни на меры предосторожности против суфражисток. В прошлом году одна из них выскочила и бросилась под копыта лошадей и была убита. "А ведь была дочерью из очень хорошей семьи", - сказал его светлость с отвращением. Чтобы этого не произошло во второй раз, дорожку окружили тремя парами перил, а полиция и солдаты наблюдали за происходящим вокруг. Каждому Дерби присваивается название, и этот был назван "тихим Дерби", потому что там выиграла французская лошадь и вторые места заняли два аутсайдера. Фаворитов не было, так что все проиграли, кроме букмекеров.

В следующие выходные приехал ценитель искусства Рик, и мальчики пошли на оперу Римского-Корсакова Золотой петушок. Там они увидели глупого царя Додона в высокой золотой короне с длинной черной бородой до пояса. А ещё огромного воина в кольчуге с изогнутой саблей очень большой и сияющей, как басовая туба. Русский балет был представлен собственной балетной труппой царя. Там обучали танцам с раннего детства, и весь Лондон восторгался ими. К Ланни вернулось увлечение танцами, и они с Риком изнуряли себя, пытаясь воспроизвести эти удивительные прыжки русских.

Кроме того, они пошли послушать Шаляпина, огромного блондина с голосом, гремевшего до небес. Осматривая Вестминстерское аббатство, они застали там аристократическое бракосочетание. Они услышали звон колоколов и мельком увидели выходящих молодоженов. Её в облаке тюля, его с бледным остроконечным лицом, затмеваемым высоким черным цилиндром сверху. Рик был, похоже, не очень высокого мнения о старых семьях, правивших его страной. Он сказал, что жених, вероятно, туповат, а невеста, скорее всего, дочь пивовара или южноафриканского алмазного короля.

Позже последовала военная церемония в честь "официального дня рождения короля", в церемонии участвовала конная гвардия в огромных медвежьих шапках. Во главе ехал король, хилый на вид джентльмен с темно-каштановыми усами и аккуратно подстриженной бородой. На его голову надели головной убор из медвежьих шкур, а висевший на нем мешком мундир был украшен золотыми эполетами, золотой портупеей, широкой голубой лентой и множеством орденов и звезд. Молодой принц Уэльский выглядел еще более смущенным, с жалким худым лицом и мечом, которым он вряд ли смог размахивать.

Шефом конной гвардии была королева. Она была одета в синий весь в золоте мундир и носила меховую шапку, макушка шапки свисала красным лоскутом материи в форме узкой наволочки, а спереди шапки высился белый помпон диаметром несколько сантиметров.

0x01 graphic

Ланни видел в американском журнале фотографию барабанщика в таком костюме. Он сказал это Рику, который ответил, что эта королевская семья оказывает очень плохое влияние на Англию. "Их интересуют только моды и наряды", - сказал суровый молодой любитель искусства. - "Их друзья - финансовые воротилы. Признание может получить только модный портретист. Титулы - это полностью вопрос финансов. Платишь определённую сумму в партийную казну и становишься сэром Сопливым Носом или маркизом Пивом". Короче говоря, поскольку сэр Альфред Помрой-Нилсон не получил признания за свои усилия по продвижению маленьких театров в Англии, его старший сын плохо относился к правительству.

"Пойди и посмотри, как оно работает", - посоветовал он. Итак, в будний день Ланни поехал в Вестминстер и был допущен в галерею для посетителей Палаты общин, теперь покрытую тяжелой проволочной сеткой из-за попыток суфражисток переброситься через перила. Ланни посмотрел на членов палаты, в основном в цилиндрах, за исключением лейбористских нонконформистов. Министры, сидящие развалившись впереди, вытянули ноги на скамейки перед ними. Любой из участников, когда им не нравилось сказанное, громко кричал. Лейбористы ненавидели тори, тори ненавидели либералов, а ирландцы ненавидели всех. Ожесточенные споры велись по вопросу о самоуправлении Ирландии. Ольстерцы клялись, что католики никогда не будут ими править, а сэр Эдвард Карсон формировал армию и угрожал гражданской войной. Короче говоря, Мать парламентов едва ли подавала лучший пример своим детям во всем мире.

В Лондоне было два места, куда мечтали быть представлены светские американские дамы. В их число Бьюти Бэдд не попадала, как разведенная женщина. То же самое относилось и к "государственному балу", и к дневному приёму при королевском дворе в Сент-Джеймсском дворце. Но было много частных балов, которые становились модными в отелях Вест-Энда, где было достаточно места для всех, кого вы знали. Были званые обеды и ужины, к которым готовились заранее. Марджи, леди Эвершем Уотсон, давала такой в отеле Савой. Ланни Бэдд, так гордившийся своей красивой блондинкой-матерью, видел ее в состоянии восторга, готовящейся к этому грандиозному событию, и ее друзей Марджи и Софи в таком же душевном и телесном состоянии.

Ланни много знал о женских костюмах. Будучи маленьким дамским угодником, он постоянно слышал, как они разговаривают, ходил с ними на примерки или видел, как это делается дома. Подобно тому, как любители живописи надеялись найти гения, картины которого можно было бы дешево скупить, так и женщины, подобные Бьюти Бэдд, вынужденные экономить, мечтали найти талантливую швею, которая сделала бы для них что-то столь же хорошее, как и известные заведения. И когда они её находили, долго мучились, получили ли они то, о чём мечтали? Они мучили себя и спрашивали даже мальчика, который любил красивые вещи, знал названия материалов и способы их кройки, а также какие цвета сочетались друг с другом.

Бьюти была готова к выходу в костюме, о котором ее сын слышал много недель. Бальное платье из розового тюля с фальшивыми бриллиантами на юбке в трехъярусной складчатой оборке. Корсаж представлял собой маленький жакет из тяжелого гипюрового кружева, расшитый аметистами и золотом. Он был выкроен в том ультра-стиле, который заставил пожилого джентльмена на званом обеде сказать, что он не может выразить мнение о женских костюмах, потому что не заглянул под стол. Роскошный кремово-белый бюст Бьюти вот-вот вылезет из корсажа, как Венера из волн, и ему не позволяли это сделать две маленьких полоски, сделанные из плоских золотых звеньев. Крошечные туфли для танцев были из золотой ткани, инкрустированной драгоценными камнями, а высокие каблуки, украшенные цветочными узорами, вернули вас во времена Империи.

"Ну как я тебе нравлюсь?" - спросила мать, и Ланни сказал, что она ему так нравится, что он мог бы танцевать с ней всю ночь, если он ей понадобится. Она нетерпеливо погладила его по голове, но он не должен был целовать ее из-за ее пудры.

Затем ему пришлось полюбоваться костюмом баронессы де ла Туретт, который также был завершен после трудов и консультаций. Корона из волос хны Софи венчала парчовое платье. Розы и розовые листья в серебре на насыщенно-синем фоне, очень гибкие и изящно задрапированные, - так сказал их создатель, couturier, который был готов завершить последние штрихи и с восторгом потирал руки. У платья был узкий шлейф от талии, который нужно было приподнимать для танцев, и глубокий пояс из темно-синего бархата со складками из серебряного кружева, которые использовались для изготовления рукавов кимоно. Накидка была из тонкого старого брюссельского кружева, украшенная вышивкой из бриллиантов и золота. А туфли из тисненого бархата в тон, также расшитые бриллиантами. Единственная разница заключалась в том, что они у Софи были настоящие, а у Бьюти - нет, и заметят ли люди разницу? Было ужасно чувствовать себя всего лишь имитацией.

Но Софи, добрая душа, сказала: "Ерунда! Никто из самых богатых людей больше не носит свои драгоценные камни. Они хранят их в сейфах и носят реплики".

"Да, конечно", - сказала Бьюти. - "Но тогда все знают, что у них есть настоящие. И все знают, что у меня их нет!"

"Забудь это!" - скомандовала дочка производителя скобяных товаров. - "У тебя есть то, чего нет ни у одной из ста, и большинство из них отдаст всё за это". Добрая Софи всегда говорила такие вещи.

Бьюти нанесла еще одну порцию пудры на свой маленький белый нос, и ее ждал Гарри Мерчисон, высокий, хорошо сложенный, похожий на денди. Ланни смотрел, как они сели в машину молодого богатого американца, и вернулся в дом, рассчитывая, что через некоторое время у него тоже будет парадный костюм и оперная шляпа, и он сможет возить свою мать на балы в отель Савой!

Ланни, оставшись один, вышел прогуляться. Он всегда был большой любитель прогулок, но ему особенно нравилось бродить по лондонским улицам. В это время года темнело только после девяти часов, а сейчас в небе царил туман, дымка и пастельные тона. Ланни гулял в Гайд-парке у Серпентин ривер и наблюдал за красивыми черными и белыми лебедями. Он шел по набережной, наблюдая за облаками над рекой, буксирами и катерами, скользящими по унылой серой поверхности. Иногда он забирался на вершину одного из этих новых автобусов, откуда за три пенса можно было видеть все, что было в Лондоне с семью миллионами человек, и никто никогда не считал, сколько там домов или сколько такси, экипажей и автомобилей.

Над планом города здорово потрудились древние саксонские или римские коровы, а их маршруты редко были прямыми. Одна деревня врезалась в другую в полном беспорядке. А где находится Высокий суд на Бэндбокс-лейн или в Олд-Пайн-Хилл-Нью-Корнерс? Можно находиться в пределах нескольких сотен метрах от этого места, но ни одна душа там никогда не слышала таких названий. Немногие улицы имели одно и то же название на коротком расстоянии. Можно было начать гулять по Стрэнду и сразу оказаться на Флит-стрит, а потом на Ладгейт-Хилл, Кэннон-стрит, Фенчерч, Олдгейт, и вроде бы они были одной улицей. Та же особенность была присуща и старым постройкам. Пройдёшь по коридору, спустишься на три ступеньки, повернешь налево, пройдешь три двери и поднимешься по винтовой лестнице, повернешь направо, пройдешь дюжину ступенек и постучишь в дверь, которая не открывалась сто лет.

В тот вечер Ланни почувствовал себя в авантюрном настроении и двинулся в новом направлении. Какое-то время он находился на широкой улице. Автомобили везли людей в театры, а толпы людей заглядывали в витрины ярко украшенных магазинов. Постепенно окрестности изменились. Магазины стали беднее, мужчины носили кепки, а женщины - грязные платки. Улица начала вилять, и Ланни делал то же самое. Он держался в общем восточного направления, но это не значило ничего особенного, потому что он никогда не слышал о лондонском Ист-Энде. У него было общее представление о том, что семимиллионное население состоит в основном из леди и джентльменов, которых он видел в фешенебельных кварталах Вест-Энда, с их слугами и торговцами, а также с горсткой дерзких цветочниц, веселых газетчиков и колоритных старых попрошаек, пытающихся продать коробочек спичек.

Но теперь Лапин, подобно Алисе из сказки, очутился в зазеркалье, спустился в шахте в центр земли или попал на морское дно. А может быть, он нечаянно принял наркотик или был в трансе, - так или иначе, но он перенесся в другой мир. Он не мог поверить своим глазам и шел, очарованный, разглядывая прохожих, не веря глазам своим. Такого просто не могло быть, таких существ на земле быть не могло! Английские мужчины и женщины были высокими, прямыми, шагали смело, у них были длинные тонкие лица, иногда даже слишком длинные, особенно у женщин, их Робби невежливо называл конскими мордами! И мужчины, и женщины, которых встречал Ланни, имели румяный цвет лица, иногда вызывающий тревогу, что наводило на мысль об апоплексическом ударе. Но вдруг, бог весть откуда, появились приземистые сгорбленные существа, которые не ступали по земле, а тащились, шаркая подошвами, у них были короткие ноги и длинные руки, они больше походили на обезьян, чем на людей! Кривые черты лица, отсутствие зубов, болезненный или бледный цвет лица. Нет, такой не может быть Англия!

И одежда, в которой они были! Ланни никогда не видел таких тряпок, никогда не думал, что они существуют на земле. Одежда не соответствовала человеческому телу, а болталась, как на пугалах, и когда она угрожала развалиться на части, закреплялась булавками, обрывками веревки или даже кусками дерева. Она была испачкана всевозможной грязью и жиром и источала едкий запах затхлого человеческого пота. Все это заполнило улицы и отравляло воздух, шедший с Северного моря.

И какое несметное множество этих существ! Откуда они взялись и куда они могли пойти? На тротуарах было многолюдно, так что приходилось толкаться. Больше не было ни автомобилей, ни экипажей, и немного повозок, запряженных лошадьми, а под конец, одни ручные тележки. У многих было что продать. Вещи, которые наверняка были собраны из мусорных баков: старые лохмотья одежды, такие же плохие, как и то, что было надето на людях. Изношенная, плохо залатанная обувь, поставленная рядами вдоль тротуара. Самые дешевые овощи, вялые и помятые. Вонючая рыба, куски мяса, ставшими пурпурными или черными, старые ржавые сковороды, сколотая и поврежденная посуда, весь мусор мира. Такие же предметы были разложены перед лавками, и лавочники стояли и наблюдали, а грязные женщины в потрепанных юбках таскали вещи, нюхали, болтали и спорили. Усталые рабочие сидели на ступенях и попыхивали трубками. Повсюду кишели дети, призрачные заморыши. Там было бесчисленное количество мусорных баков, и вряд ли в одном из них не копалось бы какое-нибудь человеческое существо в поисках в них пищи.

В любом другом месте, казалось, были пивные. Шепот, а иногда и шум доносились изнутри, и время от времени пьяный мужчина расталкивал распахивающиеся двери и, пошатываясь, шел вперед, принося с собой запах алкоголя и еще больше этой ужасной животной вони, а также крики и проклятия на языке, имеющем странное сходство с тем, который использовал Ланни. Он слушал и пытался разгадывать слова. Молодая женщина в рваной соломенной шляпе, вырываясь из рук мужчины: "Пусти, моему щенку лопать пора". Что это было? И два парня выходят из паба, вытирая большие усы о рукава и споря, один кричит другому: "Ой, ты и сосиалист!"

VII

Солнце село за спину Ланни, и сумерки опускали пелену над этим странным кошмаром. Тот, кто думал стать художником, мог получить интересные впечатления, производимые тьмой и тенью. Мрачные кирпичные дома высотой в три или четыре этажа, почерневшие от дыма веков, леса печных труб, все время изливающие черные клубы дыма, мокрые человеческие фигуры, закутанные в платки, сгорбленные, тускнеющие в сумерках, переходящие в тени стен, дверных проемов и мусорных баков, полных мусора. Но Ланни не думал об искусстве. Его охватили более человеческие эмоции. Каким должен быть такой мир, существующий так близко от сверкающего отеля, где его мать и ее друзья танцуют в своих украшенных драгоценностями платьях и туфлях! Почему существуют люди английской крови, доведенные до этого состояния убожества!

Ланни стало не по себе. Эта трущоба казалась бесконечной, и он не знал, как выбраться из нее. Ему сказали, что каждый раз, когда он заблудится, он должен спросить у Бобби, но в этом затерянном мире их не было, и Ланни не знал, безопасно ли говорить с кем-либо из этих потерянных людей. Мужчины, казалось, смотрели на него враждебно, а ухмыляющиеся женщины пугали его не меньше. "Две монеты и всё получишь, крошка!" - говорила девушка, протягивая руки соблазнительным жестом. За ним следовали голодные дети, нищие скулили и показывали свои язвы и искалеченные конечности. Он поспешил дальше, боясь достать кошелёк.

Темнота сгущалась. Торговый район трущоб подошел к концу, и Ланни, пытаясь найти район получше, пошел по расширяющейся улице. Там были сараи и гравий под ногами. Он смутно видел скамейки и сидящих на них людей. Такие же страшные обезьяны в вонючих тряпках, мужчины, женщины и дети. Ребенок лежал голым на спине, и никто даже не удосужился укрыть его. Целые семьи сбились в кучу. Храпел бородатый мужчина, запрокинув голову, к нему прижалась женщина. В объятиях друг друга лежали мужчина и женщина.

Поднялся резкий ветер, и Ланни стало холодно, даже во время ходьбы. Но эти люди сидели или лежали, не двигаясь. Неужели им некуда было пойти? Мальчик наблюдал человеческие фигуры, свернувшиеся клубком возле мусорных баков и сараев, и решил, что они, должно быть, пьяны. Но неужели они так проспят всю ночь?

Он продолжал идти, еще более поспешно. Теперь он действительно начал бояться. Он нарушил обещание, данное матери, никогда не посещать таких мест, а посещать только места, где можно было увидеть много людей. Он находился на темной улице, и фигуры, которые проходили мимо, крались украдкой, и многие, казалось, наблюдали за ним. Он видел, как две женщины выпрямились, визжали друг на друга, дергали за волосы. Дети стояли и смотрели на них, равнодушные и молчаливые.

Это была улица с жилыми домами, но время от времени попадались пивные, с огнями и шумом гудения. Из пивной вышел мужчина. Когда он открывал дверь, свет упал на Ланни. Мужчина зашагал рядом с ним по узкому тротуару. "Хелло, щенок", - сказал он.

Ланни подумал, что ему следует быть вежливым. "Хелло", - ответил он. И этот парень, несомненно, заметил что-то другое в его акценте. "Куда ты направляешься?" - потребовал он.

"Я не знаю", - нерешительно ответил Ланни. - "Боюсь, что я заблудился".

"Хо! барчук!" - воскликнул другой. - "барчук пошел по трущобам в поисках майских цветов, а, а?" Он был крепким парнем, и в свете пивной мальчик увидел, что лицо его было грязным, как если бы он был угольщиком. Или, возможно, это была борода, отрастающая за несколько дней. От его дыхания пахло алкоголем. "Послушай, барчук", - сказал он, умоляюще наклоняясь к нему, - "дай мне шиллинг, ладно? У меня в горле так пересохло, что горит, это справедливо".

Это было проблемой для мальчика. Если бы он достал кошелёк, парень, вероятно, его присвоил. "Извините, у меня нет с собой денег", - сказал он.

"Врешь!" - прорычал другой, сразу став уродливым. - "Барчуки не ходят без денег".

Они пришли в темное место на улице, и Ланни как раз решил броситься туда, когда, к его ужасу, мужчина схватил его за руку. "Раскошеливайся!" - скомандовал он.

Ланни сопротивлялся. Затем, обнаружив, что хватка этого парня была слишком сильной, он закричал: "Помогите! Помогите!"

"Заткнись", - прорычал мужчина, - "или я порву тебя на части!" Он стукнул мальчика кулаком по голове. Это был первый раз за всю его жизнь, когда Ланни ударили, и это произвело на него ужасное впечатление. Он пришел в ярость, он корчился и боролся, сильнее, чем когда-либо, и кричал во все горло.

Головорез потащил его к темному проходу, ведущему во двор. Крики Ланни привлекли людей к дверям и окнам, но ни один из них не пошевелился, чтобы помочь ему. Они просто стояли и смотрели. Они были заинтересованы, но не обеспокоены, как если бы это было шоу Панч и Джуди.

Но внезапно дверь во двор распахнулась, узкая полоска света упала на улицу. Появилась молодая женщина дикого вида, с растрепанными черными волосами и блузкой, расстегнутой у горла и свисающей на талии, как будто она надела ее в спешке. Увидев мужчину и его жертву, она бросилась к ним. - "Что ты делаешь, Слайсер?"

Ответ был: "Заткни свою глотку, глупая тварь!" Но девушка стала кричать громче: "Эй, ты сошел с ума, дурак? Неужели ты видишь, что это барчонок? Прямо перед собственным домом!" Когда мужчина продолжал тащить Ланни во двор, она бросилась на него, как дикая кошка. - " Брось, сейчас же, слышишь? Набегут лягавые, и мы все засыпемся!"

Он назвал ее "сукой", а она в ответ сказала миру, что он "навозный червь". Когда он все еще не сдавался, она в ярости начала царапать его лицо. Ему пришлось освободить одну руку, чтобы оттолкнуть ее, и это дало Ланни шанс. С неистовым усилием он вырвался и бросился на улицу.

Толпа расступилась перед ним, не их дело останавливать его. Мужчина подошел сзади, ругаясь. Но Ланни не зря лазил по горам, плавал в Заливе Жуан и повторял прыжки корифеев русского балета. Он был сложен как олень, тогда как его преследователь был тяжелым и неповоротливым, и вскоре тот сдался. Но мальчик не останавливался, пока не выбежал на улицу, заполненную длиннобородыми евреями и кучерявыми младенцами и с табличками: "Уайтчепел-Хай-стрит".

Затем синяя форма - единственное зрелище, которое действительно могло положить конец ужасу Ланни. У лондонского бобби не было оружия, как у французского жандарма, но он был символом Империи. Ланни подождал, пока у него перехватит дыхание, и он сможет нормально говорить, затем подошел и сказал: "Пожалуйста, не могли бы вы сказать мне, как добраться до метро? "

У Бобби был большой синий шлем с ремнем на подбородке. Он ответил, как автомат: "Первый пере-ул направо, второй налево". Он сказал это очень быстро, и когда Ланни сказал: "Прошу прощения", он повторил это снова, даже быстрее, чем раньше.

Мальчик подумал, а затем деликатно намекнул: "Пожалуйста, могу ли я пойти с вами, если вы пойдете той дорогой? " Очевидно, у него был неподходящий акцент для Уайтчепела, и бобби осмотрел его более внимательно, а затем сказал: "Пошли, хозяин!"

Они шли вместе в молчании. Когда они расстались, Ланни не был уверен, примет ли символ Империи чаевые, но он рискнул и протянул шиллинг, в котором отказал Слайсеру. Символ взял его одной рукой, а другой коснулся его шлема. "Си-бо!" сказал он. Ланни уже знал, что это часть слова "Спасибо", исполняющая обязанности целого.

VIII

Ланни решил ничего не говорить матери о своих рискованных приключениях. Они только встревожат ее и не принесут никакой пользы. А он урок усвоил, и ошибки не повторит. Он сам размышлял о состоянии жителей Восточного Лондона. Когда он зашел за мамой на чаепитие в Кенсингтонских садах, вид изысканных дам на лужайке под деревьями напомнил ему о семьях, которые всю ночь лежали на скамейках, потому что им некуда было пойти. Вместо белоснежного тюля и розового шёлка он видел грязные и омерзительные тряпки. Вместо благоухания духов цветочных садов Прованса он чувствовал зловоние давно немытого тела и запах сивухи.

Они посетили Аскот на второй день скачек, когда вручается приз Золотая ваза королевы Виктории. Этот день называли черно-белый Аскот из-за костюмов, установленных законодателями моды. Он увидел платья из тафты в черно-белую полоску и подходящие к ним черно-белые зонтики. Он слушал болтовню своей матери и ее друзей, комментирующих модные наряды присутствующих. Вычурные шляпы и броши, очень длинные корсажи, переливчатый шёлк, спадающий туникой, предметы женского туалета в раскраске крыльев бабочки, соломенные шляпки с чёрной каймой, пышные сборки на платье из тафты цвета чайной розы, шляпы с обручем и башни из перьев, сандалии из замши зеленой ящерицы. Но все это время он видел младенцев, лежащих на скамьях, покрытых только тряпками. Он наблюдал за королевской церемонией, королем и королевой, едущими верхом под громовые возгласы толпы, и думал: "Интересно, знают ли они об этом!"

Человеком, которому он доверял, был Рик. А Рик сказал, что, кто хочет, знает об этом, но большинство не хочет знать. Он сказал, что эта нищета так же стара, как сама Англия. Политические деятели перед выборами всегда говорят, что надо провести реформы, но после того как их выберут, они думают только о том, как бы опять пройти на следующих выборах. Он сказал, что это проблема просвещения жителей трущоб. Повышения уровня интеллектуальной и художественной жизни страны. Он взял Ланни на утренник по пьесе Бернарда Шоу, который был в моде в то время года. Там речь шла о цветочнице, которая говорила в точности как кокни, которых слышал Ланни во время своего спуска в ад. Профессору фонетики удалось исправить ее акцент, превратив ее в обычную леди из фешенебельного района Лондона. Это было очень забавно и, похоже, соответствовало предложению Рика.

Приехал Курт Мейснер, и он тоже был вовлечен в дискуссию. Курт заявил: "Мы не бросаем наших бедняков на произвол рынка труда. Немцы эффективны и обеспечивают рабочим достойное жилье, а также страховку от болезней, старости и безработицы". Курт, возможно, был слишком доволен условиями труда в своей стране и слишком презирал британскую расслабленность. Рик, который был готов делать сколько угодно саркастических замечаний о своей родине, но не испытывал радости услышать такое от иностранца. Рик и Курт не так хорошо ладили в Лондоне, как в Геллерау.

Ланни обсуждал проблему бедности и со своей матерью, и Бьюти заверила его, что добрые англичане не упускают из виду эту проблему. Он скоро увидит доказательства этого. Двадцать четвертое июня было известно как "День Александры", и светские леди Англии почтили свою королеву-мать, надев свои самые изысканные белые платья и шляпы с множеством цветов и вышли на улицы городов, чтобы продавать искусственные розы в пользу переполненных больниц. Ланни увидел свою мать, прекраснейшее зрелище на Пикадилли-серкус, которая не успевала подхватывать протягиваемые ей серебряные монеты. Ему пришлось трижды проехать на одной из машин лорда Эвершема-Уотсона, чтобы обеспечить её товарным запасом. Он надеялся, что поможет собрать достаточно средств, чтобы обеспечить ночлегом всех младенцев, спящих на скамейках под открытым небом.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В зелёной Англии родной¹⁵

ПОМЕСТЬЕ сэра Альфреда Помрой-Нилсона назывался Плёс и находилось на берегу реки Темзы, немного ниже Оксфорда. Поместье было старинное, и для его модернизации было сделано не так много, потому что, как объяснил Рик, его отец был слишком беден. Они могли сделать всё, чтобы сохранить это место, и не так много средств оставалось для их любимых искусств. В архитектуре дома было всего понемногу, старая башня, остроконечная крыша с фронтонами, окна с переплётом, зубчатая стена, внушительная арка над парадным въездом. Строения были прижаты друг к другу, а над ними высились печные трубы, иногда по три или четыре в ряд. Это означало, что весь год, кроме лета, служанки таскали корзины с углем. А так как проточной воды было очень мало, то, покончив с корзинами, они брались за вёдра.

Но, конечно, летом все шли к реке, проходя к ней через красивую пологую лужайку под тенистым сводом древних дубов. Ланни, привыкшего к воде Залива Жуан, плавание в реке было в новинку, но оно ему понравилось, и из реки его можно было вытащить только силком. Мальчики почти не снимали купальных костюмов и часами катались в длинной плоскодонке, отталкиваясь трёхметровым шестом. В этом месте Темза была неширока и неглубока, зато живописна и приветлива. Вдоль нее на берегу стояли эллинги, по реке носились ярко украшенные моторные лодки. Здесь проходили тренировки гребцов на академических парных и распашных судах, гребцы готовились к предстоящим соревнованиям. Здесь царило праздничное оживление, и пение не умолкало. Три мушкетера от искусства пели подряд, все песни, какие знали.

У Рика была сестра, которая была на два года старше его и поэтому слишком стара для любого из его гостей. Но у нее были подруги с младшими сестрами, так что там была группа веселых, розовощеких английских девушек, интересующихся всем, чем занимаются мальчики, и принимавших участие в их затеях. Ланни был как раз в том возрасте, когда он готовился обнаружить, что девушки прекрасны, и вот они здесь.

Сэр Альфред Помрой-Нилсон был высоким и стройным джентльменом средних лет с красивыми темными усами, поседевшими, с острыми чертами лица, ястребиным носом и проницательными темными глазами. У него была мать-испанка и, возможно, следы еврейской крови, как говорил Рик. Он был любителем всех искусств и другом всех художников и артистов. Он знал многих богатых людей и был своего рода чем-то вроде посредника между ними и артистической богемой, прививал хороший вкус "денежным мешкам" и помогал начинающим гениям находить покровителей. Бедный драматург принесет ему трагедию, написанную белыми стихами, и сэр Альфред решит, что это шедевр, и создаст для него эскизы великолепных декораций. Затем он отправлялся искать покровителя, а когда терпел неудачу, заявлял, что Англия катится в пропасть. У него были очень высокие стандарты, и он изливал свою досаду, сочиняя острые эпиграммы.

Он создал для себя в своем замке свободный и легкий мир. Свободно высказывались самые крайние мнения, и считалось хорошим тоном не возмущаться ими. Но в то же время не рекомендовалось грешить против этикета, и к обеду купальный костюм надлежало сменить на подходящую к случаю одежду. Это было странной смесью условностей и презрения к условностям, и мальчику с американскими родителями приходилось время от времени просить совета у друга. Рик давал советы с извинениями. - "Пожилые люди пытаются быть модными, но им это действительно не до этого".

Курт Мейснер столкнулся с еще большими трудностями, потому что был юноша чопорный и серьезный и никак не мог привыкнуть к мысли, что можно высказывать мнения полушутя, полусерьезно. "В пиквикском смысле", - было английское словосочетание, и каково было относиться к нему юноше из провинции Пруссия? Курт был озадачен их привычкой пренебрежительно отзываться о собственной стране. То, что они говорили о состоянии Англии, было тем, во что верил сам Курт, но он не мог привыкнуть к мысли, что это говорят англичане. Они даже обсуждали желательность избавления от своей королевской семьи. "Принц Уэльский окажется еще одним паркетным шаркуном", - мягко заметил сэр Альфред, - "ловелас, как его дед".

А ещё и суфражистки! Сын генерального управляющего замка Штубендорф читал в газетах о маниакальных существах, которые наливали кислоту в почтовые ящики и приковывали себя цепями к перилам палаты общин, чтобы доказать, что они достойны права голоса. Но никогда в самый безумный момент ему не приходило в голову, что его могут пригласить сесть за обеденный стол с одним из этих существ и покатать её по Темзе! Но здесь была Милдред Ноггинс, девятнадцатилетняя дочь бывшего заместителя министра в правительстве. Симпатичная, но бледная и довольно мрачная, всего через три недели после заключения в Холлоуэйской тюрьме, где она отбывала наказание за то, что продырявила лицо Венеры Веласкеса, самого ценного сокровища Национальной галереи. И совершенно спокойно об этом говоря, обсуждая "кошки-мышки", которыми власти боролись с голодовками. Они выпускали заключенного из тюрьмы, когда они думали, что он был близок к смерти, и возвращали его обратно, как только он немного очухается.

Сестра Рика, Джоселин, подзадоривала ее. И, конечно, эти дерзкие леди вскоре узнали, что было в надменной душе юнкера из Силезии, и для них стало их невероятной радостью дразнить его. Они не позволяли ему помочь им сесть на лодку. - "Нет, спасибо, вся эта ерунда закончилась, рыцарство, поклоны и расшаркивание перед женщинами. Мы вполне можем влезть в лодку сами, и мы можем обращаться с шестом наравне с вами. И кого вы имеете в виду, когда говорите о человеке стадном и человеке одухотворенном и тому подобное? Относится это только к богоподобным самцам, вроде вас, или вы удостаиваете этой чести и самок? А если это относится и к нам, почему вы об этом умалчиваете? Конечно, мы знаем, что это особенность языка, но ее нарочно выдумали мужчины, и мы протестуем".

"Да, мисс Ноггинс", - отвечал Курт, - "но, к сожалению, я не выучил ни одного слова на вашем языке, которое выражало бы понятие мужчина и женщина". Когда женщина-феминистка предложила создать такое слово, Курт ответил: серьезно: "Мне было достаточно трудно выучить английский язык в том виде, в каком он существует, даже не пытаясь добавить к нему что-нибудь".

Трое мальчиков обсудили женский вопрос между собой. Курт считал, что бунт женщин означает крах английского общества. Этот бунт был похож на "войну частей тела" в одной из басен Эзопа. Ланни надеялся, что если женщины получат право голоса, общество станет добрее и о войне не будет так много разговоров. Рик сказал: "Право голоса женщин не будет иметь большого значения. Женщины разделятся на враждующие лагери точно так же, как мужчины, только больше голосов считать придется". Обычно, когда эти трое спорили, у них были разные мнения. И споры никого не переубедили.

Конечно, они говорили о девушках и о том, что называлось "сексуальной проблемой". Ни у кого из троих еще не было сексуального опыта. Курт сказал, что у него были возможности. Крестьянские девушки часто изъявляли полную готовность и даже считали за честь такое внимание со стороны джентльмена. Но Курту пришла в голову идея сохранить себя для большой и достойной любви. Ланни вспомнил, что редактор-социал-демократ говорил об отце Курта, но, конечно, он не проронил ни слова об этом.

Рик сказал довольно небрежно: "Если мне представится случай, я, вероятно, не стану упускать его, но, по-моему, вокруг этого поднимают слишком много шума, особенно теперь, когда противозачаточные средства известны всем и каждому. Мне кажется, что женщины начинают браться за ум и что они многое изменят в наших идеях".

"Я бы не хотел, чтобы мисс Милдред Ноггинс меняла мои идеи". - ответил Курт. И все засмеялись.

Ланни, желая внести свой вклад в беседу, рассказал о своем неприятном опыте с бароном Ливенс-Мазурским. Рик, светский молодой человек, сказал, что гомосексуализм распространяется, это одно из следствий ложной морали пуританства. "Это - чума в наших частных школах", - заявил он. - "Мальчики скрывают свои сексуальные пристрастия от учителей, а учителя скрывают свои от мальчиков, или думают, что они это делают".

Это был первый раз, когда Курт не пытался доказать, что Германия превосходит Англию. "В нашей армии также плохо", - сказал он. Ланни решил рассказать, как он невольно разговорился с социал-демократическим редактором на вокзале, и этот человек повторял злые слухи о высокопоставленных лицах. "Такой редактор поверит в худшее о наших правящих классах", - сказал Курт.

Они также поговорили о том, что произошло на днях в Сараево, столице провинции Босния. Австрийский эрцгерцог, наследник престола Империи, находился в официальном турне со своей женой, и они оба были убиты, когда ехали в своем автомобиле. Рик и Ланни слышали, как это обсуждали их родители, но не обратили особого внимания. Курт объяснил, что Босния - это провинция Австрии, населенная в основном славянами, неполноценным и беспокойным народом".Они всегда агитируют против австрийских властей", - сказал он, - "и сербы через границу поощряют их. Убийство было совершено студентами, и, естественно, австрийцам придется принять решительные меры, чтобы наказать заговорщиков".

Ланни и Рик с интересом выслушали все это, но как нечто весьма от них далекое и мало их касающееся. Это была политика; и все они были согласны с тем, что политика - это деятельность, к которой художники обязаны относиться с презрением. Все трое были посвящены служению идеалу. "Im Ganzen, Guten, Wahren resolut zu leben" (Бесстрашно жить в добре, единстве, истине (нем.)) - так учил Гете, и Курт повторил это двум другим. Дипломаты на Балканах продолжали ссориться, но люди с высшими запросами не обращали внимания на такие заголовки в газетах и уделяли внимание рецензиям на балет "Дафнис и Хлоя" Равеля, которые тогда великолепно танцевали русские.

III

Другим событием дня стала Королевская регата в Хенли-на-Темзе. Собрались гребцы-любители из многих частей света, и река стала центром всеобщего внимания на целых три дня. Среди участников были две американских команды, так что у Ланни была возможность почувствовать себя патриотом. Финал разыгрывался в субботу, и мать Ланни со своими друзьями прикатила на автомобиле из Лондона и познакомилась с семьей, которая принимала ее мальчика. Конечно, эти не стеснённый правилами и современные люди не обращали внимание на ее развод. А она была прекрасна в своем простом белом платье из того, что французы называют mousseline de communion, и шляпе-жардиньер с красными розами, удерживаемой на месте белой шифоновой вуалью длиной несколько метров. На шее у нее была бриллиантовая брошь в виде банта, которая тоже выглядела простой - если только не знать, что она была сделана из платины.

Гарри Мерчисон вел автомобиль, в котором сидела Бьюти с друзьями, а слуги следовали за ними в другой машине, чтобы накрыть столы и подать изысканный "завтрак" на лужайке в поместье Плёс. Праздник без единого изъяна - если не считать того факта, что осы упорно попадали в варенье. После этого они поехали в Хенли, и Помрой-Нилсоны пригласили их в частную ложу одного из гребных клубов, откуда хорошо был виден финиш. Дистанция была обозначена забитыми сваями и бонами, и движение по реке, и порывистый ветер не мешали гребцам, как это бывает на больших американских реках. Состязания проходили уютно, по-домашнему. Гребцы на веслах слышали разговоры зрителей на берегу. А по берегу бежали зрители или ехали на велосипедах. А на реке за бонами, теснилось множество плоскодонок и лодок, как сампаны на какой-нибудь китайской реке.

Зрелище было живописное. На мужчинах были блейзеры цвета их гребных клубов, а женщины в ярких платьях лежали на шелковых подушках. Разумеется, нельзя было ожидать, что толпа англичан будет шуметь и кричать во все горло, как американцы. "Высокий класс, Гарвард!" - было бы правильным выражением энтузиазма. Случилось так, что в финале соревнований на восьмерках на приз Grand Challenge Cup, разыгрывавшийся с 1839 года, гребли две американские команды, одна из которых состояла из студентов Гарварда, а другая - из выпускников Гарварда. Американцы завоевали и кубок и получили медали, поэтому было много малиновых флагов и характерной американской речи. Как ни странно, гонка была проведена четвертого июля в День американской независимости, поэтому американцам пришлось проявлять осторожность, чтобы не обидеть своих воспитанных хозяев.

Только одно омрачало этот идеальный день для Ланни Бэдда. Это внимание, которое Гарри Мерчисон так явно уделял его матери. Именно Гарри помог ей выбраться из машины, а Гарри снова помог ей в неё сесть, и именно Гарри поймал ее, когда одна из ее причудливых туфель на высоком каблуке заставила ее ногу подвернуться. Он был красивым и приятным парнем, и у Помрой-Нилсонов не могло быть причин критиковать его интерес к женщине, не связанной никакими узами. Но это было потому, что они не знали о Марселе Детазе. Но Ланни думал о Марселе в Антибе и о том, как он прилежно рисовал и, должно быть, одинок и гадает, когда же, наконец, его Бьюти бросит развлекаться и вернется к искусству и любви.

Она собиралась вернуться во Францию сразу после этих соревнований, но не домой. Ее пригласили провести две недели с миссис Эмили Чэттерсворт, подругой из Америки, которая зимой жила на Ривьере, а летом - в своём замке недалеко от Парижа. Из небольшого разговора Ланни понял, что Гарри Мерчисон везет ее туда, и он будет в Париже, чтобы отвезти ее на fete champetre (Сельский праздник (франц.).). Ланни не мог уйти от тревожной мысли: не пытается ли этот слишком приятный наследник фабрики по производству зеркального стекла в Пенсильвании завоевать любовь его матери? И если да, то как же быть с Марселем? Неужели Бьюти устала от своего художника? Все новые проблемы вставали перед юнцом, считавшим, что он постиг правду жизни.

Среди девушек, которые приехали в Плёс, была дочь армейского офицера, которую звали Розмэри Codwilliger, эту фамилию надо произносить как Кулливер. У нее были светло-карие глаза, гладкие густые волосы соломенного цвета и очень правильные, довольно строгие черты лица. Её можно было принять за богиню мудрости Минерву в девичестве. Она была на год старше Ланни и относилась к нему по-матерински, что ему нравилось, т.к. он всегда считался маменькиным сынком. Розмэри была очарована "Далькрозом", она наблюдала за Ланни и Риком и подражала их движениям, и у нее это очень хорошо получалось. Она была на Ривьере и знала места, которые знал Ланни, так что им было о чем поговорить.

Когда молодежь разбивалась на парочки, Ланни неизменно оказывался вдвоем с Розмэри. Они сидели у реки, наблюдая за последними отблесками уходящего дня. На небе горела одна очень яркая звезда, на реке не было слышно ни звука, а в доме Курт Мейснер играл медленную часть фортепианного концерта ре минор Моцарта. До них доносилась прекрасная мелодия, нежная и трогательная. Мелодия затихала до шепота, то снова возносилась, а потом повторялась в различных формах в бесконечном разнообразии. Мелодия шептала о любви и красоте, она пленяла душу и наполняла ее неземным восторгом, чистым, но страстным.

Это был один из тех редких моментов, когда кажется, что открываются новые возможности духа. И когда, наконец, музыка стихла, ни один из них не двинулся с места. Ланни почувствовал, как рука девушки касается его. Он мягко пожал её, и они снова сидели, не шевелясь. Слабый ветерок приводил в лёгкое движение поверхность воды, заставляя дрожать и вибрировать отражение вечерней звезды. В душе Ланни начало происходить то же самое, самое странное, неописуемое чувство восторга, пронизывающее его существо. Он наклонился ближе к девушке, которая, казалось, чувствовала то же самое.

Музыка заиграла снова. Курт играл что-то, чего Ланни не знал. Это было похоже на Бетховена. Медленное и скорбное оплакивание человечества и страдания людей, которые они причиняют друг на друга. Но магия искусства превращает печаль в красоту, боль в экстаз. Молодые люди были переполнены эмоциями, от которых их дрожащие руки сжимали руки друг друга, а по щекам текли слезы. Когда музыка снова умерла, Ланни прошептал: "Ах, как хорошо!" Не блестящее высказывание, но тон его голоса был красноречивее слов.

Ответ Розмэри поразил его. "Ты можешь поцеловать меня, Ланни".

Он не осознавал, что хочет ли поцеловать ее. Наверное, он бы не осмелился даже подумать об этом. Но он сразу понял, что было бы приятно поцеловать ее очень нежно и, конечно, уважительно. Так он и планировал. Но когда он прикоснулся своими губами к ее губам, она обняла его, и они прижались друг к другу в долгом объятии. Эти странные трепетные ощущения усилились, они охватили все существо мальчика. Казалось, он знал, о чем была вся музыка мира, что она пыталась выразить. Ему ничего не хотелось, кроме как оставаться там, совершенно неподвижно, и позволить Курту играть нежные, грустные мелодии.

Кто-то прошел мимо, нарушив очарование, они встали и вернулись в дом. Щеки Ланни пылали, но Розмэри была такой же спокойной и невозмутимой, как богиня мудрости Минерва в девичестве. Когда она смотрела на Ланни, она улыбалась ласковой улыбкой с заверением и залогом грядущего счастья.

Начиная с этого вечера, они при каждом удобном случае уходили от остальной компании и искали уединения. Как только они оставались вдвоем, пальцы их сплетались; а когда они находили укромный уголок или темнота служила им защитой, они сжимали друг друга в объятиях, и губы их сливались. Дальше этого они не шли. Ланни такая мысль в голову не приходила, а Розмэри не подсказывала ее. Они переживали ту пору юношеской любви, которая дарит счастье легко и в избытке.

Это было задолго до того, как Ланни признался себе, что эти острые ощущения были как-то связаны с загадочной вещью под названием "секс", о которой всегда говорили люди. Нет, это было что-то редкое и возвышенное, тайное блаженство, которое открыли только они и о котором они ни с кем не делились. По крайней мере, так сказал Ланни, и Розмэри улыбнулась своей мудрой материнской улыбкой и сказала: "Ты, милый!"

Они оба хранили секрет. И когда пришло время Ланни вернуться в город, девушка сказала ему, что это будет просто "аu revoir". "Моя мама говорит о поездке на Ривьеру в следующую зиму", - сказала она. - "Мы напишем друг другу и, конечно же, не забудем, как мы были счастливы".

Ланни ответил: "Я буду думать о тебе каждый раз, когда услышу музыку или сам сяду за рояль. И это будет часто!"

Было ещё одно приключение перед тем, как мальчик покинул эту зеленую и приятную страну. Курт уехал в Лондон, чтобы встретиться с друзьями своего дяди. Рику пришлось сидеть за учебником. Из-за его увлечения искусством он провалился по математике, и осенью ему предстояла переэкзаменовка. Ланни немного почитал, а затем пошел прогуляться.

Это была восхитительная местность, там на каждом шагу открывались живописные виды. Землевладельцы имели право запрещать доступ в свои владения, но обычно они этого не делали, и здесь были уютные дорожки и тропки, огороженные заборами, через которые можно было перелезать по лесенкам, и тенистые ложбинки, по которым бежали ручьи. Лето было в разгаре. Солнце, которому недолго осталось, старалось светить долгими часами, а вся зелень тянулась к свету. Всё здесь отличалось от Прованса. Деревья были более зеленые, вся природа нежнее и мягче, и, что бы там ни говорил градусник, сердцу здесь было теплее.

Ланни брёл без цели, поворачиваясь туда, где видел что-нибудь интересное, не заботясь о том, куда он идет. Он знал названия деревень возле Плёса, и любой мог указать ему дорогу. Когда пришло время возвращаться, он доверился удаче. Он очутился на опушке леса с забором и ступеньками, позволяющими перелезть через него. Он сел, чтобы передохнуть, и увидел вдали, на тропинке человеческую фигуру. Это была девушка, и Ланни смутно различил ношу на ее плече, потом она вдруг скрылась из глаз. Ланни удивился, потому что тропинка шла по ровному месту. Неужели девушка упала?

Любопытство овладело им, он перелез через забор и пошел к тому месту. Конечно, там была девушка, лежащая плашмя на земле, и мешок, из которого рассыпалась репа, когда она упала. Ланни подбежал к ней и увидел, что она была примерно его возраста, босая, в рваной и грязной старой юбке и блузке. Её волосы не были причесаны, и она была далека от привлекательности. Выглядело так, будто она упала в обморок. Так или иначе, она лежала там, в лице у нее не было ни кровинки, и Ланни бросилась в глаза ее болезненная худоба. Он чуть было не принял ее за пьяную, но догадался, что ей стало дурно от голода.

Он где-то слышал, что когда люди падают в обморок, им в лицо льют холодную воду и бьют по рукам. Он слегка похлопал по ладоням, но, возможно, не достаточно энергично. Он посмотрел и увидел здания на некотором расстоянии за лесом, побежал к ним и обнаружил ряд близко расположенных коттеджей, вроде тех, которые выглядят живописно на старых гравюрах. Возможно, что они стояли здесь со времен королевы Анны или Елизаветы. У них были низкие соломенные крыши, маленькие окна и дверные проемы, не совсем правильные и такие низкие, что даже Ланни пришлось наклонить голову, чтобы войти. Он увидел перед собой женщину и подбежал к ней, крикнув ей, что там на земле лежит девушка. Женщина была взъерошена, с красным лицом и тупо сказала: "Это, должно быть, девчонка Хиггсов, вон оттуда", и указала на один из коттеджей.

Ланни подбежал к дому и постучал в дверь. Через некоторое время его открыла женщина с растрепанными волосами и только с тремя зубами. Английские бедняки, когда у них болел зуб, просто вырывали зуб. Несомненно, многие женщины, похожие на эту, были повешены или сожжены как ведьмы. "Да, это будет Мэдж", - сказала она без особого волнения. Она принесла ему воды в ведре, и он побежал обратно.

Смочив пригоршнями воды лицо девушке, он увидел, что она открыла глаза к тому времени, когда подошла та женщина. Они подняли ее на ноги, и женщина помогла ей добраться до коттеджа, а Ланни тащил репу. Наклонившись под дверью, они уложили девушку на постель, которая представляла собой набитый соломой матрас на дощатом каркасе. Кожа девушки была прозрачной и напоминала воск. Она закрыла глаза, и Ланни не мог понять, упала она снова в обморок или нет.

"Разве не лучше дать ей что-нибудь поесть?" - спросил он. И ответ был: "В доме ничего нет". Это его сбило с толку. "Но что делать?" - спросил он, и женщина глухо сказала: "Похоже, муж принесет что-нибудь, когда придет".

Это не удовлетворило этого доброго самарянина. Он хотел знать, где есть места, где он мог бы купить еду, и женщина сказала ему, где найти лавку. Лавка оказалась весьма убогой. В окне были выставлены засиженные мухами мятные лепешки и леденцы. Он купил каравай хлеба, банку фасоли и заржавленную банку рыбных консервов, решив, что это составит сбалансированную диету. Вернувшись в коттедж, он обнаружил, что консервы нечем открыть, и ему пришлось вскрывать банки с помощью ножа и деревянной чурки. Когда он поставил еду перед девушкой, она проглотила ее, как голодное животное, оставив только немного хлеба.

Ланни огляделся. Как-то он прочитал стихотворение под названием "The Cottar's Saturday Night"(Субботняя ночь Коттара). Он не совсем понимал, кто такой Cottar , но теперь он был в доме одного из них. То, что он видел, не имело большого сходства со стихотворением. Щели в стенах были замазаны темной глиной, а пол был из досок, очень старых и изношенных. Камин был черным от векового дыма. Была еще одна кровать, похожая на ту, на которой лежала девушка, и стол, очевидно, собранный руками любителя, и три табурета, на каждом из которых было три ножки. Также был ряд полок с несколькими кастрюлями и посудой, на стенах висела какая-то старинная одежда, а на полу стояло ведро с водой. Вот и все.

Одно место на полу было мокрым, и женщина увидела, что Ланни смотрит на него. "Это крыша", - сказала она. - "Хозяин, чтоб ему пусто было, чинить не хочет". Ланни спросил, кто хозяин, и женщина ответила: "Сэр Альфред". Это дало мальчику толчок. "Сэр Альфред Помрой-Нилсон?" Она ответила: "Да, он скупердяй, ничего не сделает, хоть все развались".

Ланни было о чем подумать на обратном пути в Плёс. Он не был уверен, стоит ли рассказывать о том, чему он стал свидетелем, своим хозяевам, но решил, что они могут как-нибудь узнать об этом происшествии и сочтут неестественным то, что он промолчал. Ланни подошел к Рику и рассказал ему всё. Старому доброму Рику, которого никогда ничем нельзя удивить.. Рик ответил: "Это лентяй и пьяница старик Хиггс. Он тратит каждый грош на выпивку. Что можно сделать для такой семьи? Папа давно собирается выгнать eгo и жаль, что он этого не сделал". Рик добавил, что расскажет своему отцу, но присутствовать Ланни при этом разговоре он не пригласил. У Ланни было неприятное чувство, будто он открыл запертую дверь, и из нее вывалился семейный скелет.

Помрой-Нилсоны поблагодарили его за доброе дело, и Рик постарался объяснить ситуацию дальше. Земля, на которой стояли эти коттеджи, принадлежала семье, но арендаторы работали на других людей. "Большинство из них не выплачивают арендную плату", - сказал Рик, - "потому что отец не хочет давить на них, как это делают другие домовладельцы. От этих старых лачуг нет никакой пользы, одни неприятности. Папа даже думает, что лучше было бы снести их, а землю вспахать". Эрик Вивиан Помрой-Нилсон улыбнулся свойственной ему иронической улыбкой и заметил, что такая мера не будет, правда, способствовать разрешению жилищной проблемы, но нельзя же требовать от человека, чтобы он был авторитетом и в вопросах искусства и в вопросах экономики.

Леди Помрой-Нилсон полная добродушная женщина, окружала мальчиков материнской заботой и заставляла их переобуваться, когда им случалось промочить ноги. Она была добра и сказала Ланни, что отнесет бедному ребенку корзину с едой. "Но я боюсь, что это не принесет особой пользы", - добавила она, - "разве только я заставлю ее съесть все при мне. Старик Хиггс не постесняется отнять у нее еду и обменять на выпивку".

Рик обсудил со своим гостем проблему бедности на зеленой и красивой земле Англии. Он заявил, что когда люди опускаются ниже определенного уровня, очень трудно помочь им. Когда люди заменяют пищу алкоголем и наркотиками, они сами себя губят. Ланни сказал, что его отец объяснил ему это, но он думал, что это применимо только к городским трущобам. Ему никогда не приходило в голову, что в деревне могут быть трущобы. Рик сказал, что между городом и городом может быть небольшая разница. Как только в городе ощущается избыток рабочей силы, она перемещается и деревню и наоборот. В сезон сбора хмеля сотни тысяч людей из лондонского Ист-Энда рассыпались по всей стране в поисках работы, и если условия в деревне оказываются чуть лучше, чем в городе, многие там и остаются.

Это была неразрешимая проблема,- так считали Рик, отец Рика и отец Ланни. но все же Ланни не мог забыть ощущения жалкого тонкого тела, которое он приподнял, восковой кожи и безумного взгляда в глазах девушки, которым она смотрела на поставленную перед ней еду. И не мог он выбросить из головы невежливую мысль, что, будь он английским землевладельцем, он сделал бы свой прекрасный зеленый газон немного менее ухоженным и потратил бы сэкономленные на этом деньги на ремонт крыш своих коттеджей.

VII

Пришла телеграмма от Робби. Он плыл из Нью-Йорка на Лузитании и в один прекрасный день должен был быть в отеле Сесил. Конечно, приезд Робби имел приоритет над всеми остальными делами. Ланни уехал в город накануне вечером и позвонил в пароходство, чтобы узнать, в какое время должен прибыть пароход. Мальчик сидел в холле отеля, читал книгу, но каждые несколько минут поднимал глаза, и когда знакомая крепкая фигура появилась в дверном проеме, он вскочил и бросился навстречу отцу. Было жаркое июльское утро, и на лбу Робби блестел пот, но он выглядел, как всегда, здоровым и бодрым, а его одежда была свежей и безупречной.

С момента его последнего приезда прошло четыре или пять месяцев, и им было о чем рассказать друг другу. За обедом Ланни рассказал о Греции и Африке, а также о сцене на борту Синей птицы. Затем он рассказал о своих приключениях в трущобах Лондона и сельской местности. Отец сказал: "Это проклятие Англии. Самым удручающим, что я когда-либо видел в своей жизни, были жители лондонских трущоб на гулянье в Хэмпстед-Хит в праздничный день. Мужчины и женщины лежали вместе на земле среди бела дня".

Робби Бэдд прибыл с интересным поручением. Фирма завершила изготовление нового орудия с высоким углами наведения ствола для стрельбы по воздушным целям. Он предсказал, что оно будет гвоздём сезона в торговле оружием. Это означало еще одну битву с Захаровым, потому что у Виккерса уже было такое орудие, но оно было хуже и не такое скорострельное. "Мы выкинем его с рынка?" - спросил мальчик с нетерпением. И Робби сказал, что они бы так и сделали, если бы в мире была такая вещь, как справедливость. Он сказал это с одной из своих мальчишеских усмешек и добавил, что опасается, что в Англии справедливости не будет для продукции Бэдда.

Они устроились поудобнее в своих апартаментах. Робби достал из чемодана бутылку виски и заказал содовую и лед. Лондонские отели теперь вполне американизировались, и лед был одним из признаков. Для Ланни был имбирный лимонад. Отец попросил его подождать много лет, прежде чем он прикоснется к спиртному, закурит или научится играть в покер. Он сказал, что ему самому жаль, что он сам слишком рано познакомился со всем этим. Ланни было интересно отметить, насколько родители ожидали, что их дети будут мудрее их самих.

Робби позвонил менеджеру лондонского офиса Бэдда, и, ожидая его прибытия, они говорили об англичанах и их Империи. Ланни теперь знал страну и проявлял к ней личный интерес, но обнаружил, что отец не разделяет его энтузиазма. Робби сталкивался с англичанами на почве коммерческой конкуренции, а это совсем не то, что быть гостем в благоустроенном английском доме. "Они ловкие торгаши", - сказал он, - "и это нормально, но то, что бесит, - это маска праведности, которой они прикрываются. Никто, кроме них, не продает оружие из любви к Иисусу Христу". Он добавил, что Империей управляет небольшая группа дельцов из Сити. "Нет нигде более жестких торгашей. Они рвутся к власти, и они уничтожат весь остальной мир, чтобы заполучить и сохранить ее".

У Ланни создалось впечатление, что англичанам нравятся американцы. Но Робби сказал: "Это не так. Не давай себя одурачить их пропагандистским лозунгом Вашу руку, заокеанские друзья! Они завидуют нам, и единственное, что они ценят в нас, - это то, что мы находимся почти в пяти тысячах километров от них".

Ланни рассказал о беседе с сэром Альфредом, в которой баронет выразил сожаление по поводу большого количества взяточничества в американской политической жизни и выразил удовлетворение тем, что у них нет ничего подобного в Британии. "У них его намного больше", - не согласился продавец оружия, - "только они называют взяточничество вежливыми именами. В нашей стране, когда политические боссы хотят набить свой предвыборный сундук, они выставляют какого-то богача на высокий пост - денежного мешка, они так его называют, и он оплачивает счета и избирается на срок. В Англии такой платит гораздо большую сумму в партийный фонд и становится маркизом или лордом, и он и его потомки будут править Империей вечно после этого. Но это не коррупция, это аристократия!

"Эффект от такой системы можно увидеть в военной промышленности", - пояснил Робби. И это была не догадка или предположение, он был там, где он мог наблюдать за работой этой структуры. - "Я приехал в Англию с лучшим оружием, чем делает Виккерс. Но получит ли это оружие Британская империя? Я сделаю все, что в моих силах, но готов держать пари, что немцы опередят их. А виноват в этом Захаров и его клика, - так называемая лучшая кровь Англии. В правлении Виккерса четыре маркиза и герцога, двадцать рыцарей, пятьдесят виконтов и баронов. Империя сделает в точности так, как они велят, но никому и в голову не придет говорить о подкупе.

VIII

Пока Робби занимался своими важными делами, Ланни рассматривал картины в Национальной галерее. Потом Курт познакомил его со своим дядей, крепким и румяным джентльменом. Тот рассказал мальчикам о каучуковых плантациях в голландской Ост-Индии, и пригласил их на обед в место, где они могли отведать rijstafel. Буквально - "рисовый стол" - комплексный обед, традиционный для индонезийской кухни колониального периода. Рик приехал в город на выходные, и они ходили в оперу, на концерты и на матч по крикету. Они пообедали с Робби, который был рад, что Ланни выбрал в друзья двух таких умных парней. Робби пообещал показать нечто такое, чего они никогда в жизни не видели, - выставку военных аэропланов на Солсбери-плейн. Робби получил приглашение от офицера, одного из тех, с кем он вел деловые переговоры.

Мальчики, конечно, обрадовались. Они много слышали о фантастической идее сражений в воздухе. Все четверо встали рано утром и сели на поезд до Солсбери, примерно в ста тридцати километрах к западу от Лондона, где капитан Финчли на машине встретил их и отвез в лагерь. Целый день они бродили, осматривая экспонаты. Королевский летный корпус построил ангары для семидесяти самолетов, и большинство из них находились в воздухе или выстраивались в линию на поле. Зрелище, подобного которому раньше никто не видел. Офицеры, конечно, гордились предприимчивостью и мощью Британии.

Самой большой и новейшей из машин был Фарман, и люди окрестили его "механической коровой". Это была хрупкая конструкция. Биплан длиной чуть больше двенадцати метров, рамы крыльев из легкой ели и поверхность из парусины, хорошо пропитанной и водонепроницаемой. Летчик сидел в открытой кабине, и, конечно, когда он был в воздухе, на него обрушивался сильный ветер, поэтому он был закутан в "сорок одёжек" и на голове у него был большой шлем. Основная его задача заключалась в получении информации о передвижениях вражеских войск и о расположении артиллерии. Одни самолеты были снабжены радиоприемниками, другие - фотоаппаратами. Предполагалось, по-видимому, что одинокому путнику в воздухе скучать не придется, ибо он был вооружен карабином и двумя револьверами, а иногда у него имелась и бомба, подвешенная на тросе. Считалось, что он поднимется над аэропланом противника и этим тросом зацепит его.

Многие самолеты взлетали, парили и пикировали, пилоты приобретали необходимые навыки. Некоторые изучали новое искусство, называемое "летать строем". Другие практиковали сбрасывание предметов на неподвижные цели. Публика следила за ними до боли в глазах и ломоты в затылке. Время от времени взлетал новый самолет, и момент, когда он отрывался от земли, всегда представлялся зрителю как новое чудо. Воплощение вековой мечты человека, покорение последней из стихий. Посетителей знакомили с пилотами, хорошо одетыми ребятами, которые, конечно, делали вид, что все это обыкновенное, повседневное дело. Подниматься в воздух для них не было чудом, а летать, по правде говоря, довольно скучно, когда этому научишься. Небо повсюду одинаковое, а земля внизу не более интересна, чем ковер в собственной гостиной. Вот ночные полеты, которым они обучаются, тут уж действительно не заснешь. И еще они гордились тем, что им впервые в истории удалось сделать мертвую петлю на биплане.

Ланни было интересно увидеть, как все это действует на его друга-англичанина. Эрик Вивиан Помрой-Нилсон, светский молодой человек, афишировавший пресыщенность, девизом которого было nil admirari - ничему не удивляться, - был так взволнован перспективами военного воздухоплавания, что даже стал разговорчив. Он заметил отцу Ланни, что в конце концов Англия не была такой отсталой, как могли подумать американцы. Он начал задавать технические вопросы капитану Финчли и летчикам. Он хотел знать, нельзя ли установить пулемет в самолет, и ему сказали, что это делают французы. "Это было бы сражением. Тут нужно мужество!" - воскликнул Рик. Удивительное замечание молодого человека, который неоднократно отзывался о военных как о "троглодитах".

Капитан Финчли был доволен таким энтузиазмом. "Я бы хотел, чтобы больше английских мальчиков чувствовали себя так", - заметил он. - "Провал последней вербовки в армию внушает сильную тревогу всем друзьям Империи".

Робби Бэдд воспользовался случаем, чтобы заговорить о последствиях, которыми чреват для англичан этот новый способ ведения войны. Он лишит Англию преимуществ, вытекающих из ее островного положения. Аэропланы уже перелетают Ламанш, а американцы даже сконструировали нечто вроде катапульты, при помощи которой аэроплан может быть выброшен в воздух с палубы корабля. В будущей войне, несомненно, будут сбрасывать бомбы на военные заводы и склады. И, конечно, в жизненно важных центрах придется устанавливать орудия, из которых можно бить по аэропланам и дирижаблям. Ланни понял, что его отец обрабатывает клиента. Капитан Финчли был членом комиссии, которая решала вопрос о бэддовских зенитных орудиях. Робби накануне вечером сказал сыну, что комиссия "маринует" это дело. Она не решается сказать, что купит орудие, но в то же время опасается, как бы он не продал его кому-нибудь другому.

Вечером возвращаясь в город, все четверо говорили о том, что они видели, и о вероятности того, что эти опасные приспособления будут применены на войне. Курт Мейснер был обеспокоен письмом, которое он получил из дома. Ситуация на Балканах была более серьезной, чем кто-либо в Англии мог представить. Робби подтвердил это, но добавил, что так было всегда. Англичане были доброжелательными людьми и оставляли проблемы другим, чтобы они как можно дольше решали их. Это был просто еще один очередной кризис.

"Но", - воскликнул Курт, - "предполагают ли англичане или кто-либо еще, что австрийцы разрешат сербским хулиганам убивать австрийских правителей на австрийской земле?"

"Дипломаты соберутся вместе и уладят дело", - успокаивающе сказал ему Робби. - "Не о чем беспокоиться".

- Но говорят, что русские поддерживают сербов!

- Я знаю, они все время толкают друг друга. Русские говорят: 'Оставьте моих сербских друзей в покое'. Немцы говорят: 'Оставьте моих австрийских друзей в покое'. Французы говорят: 'Оставьте моих русских друзей в покое' - вот такая карусель. Они корчат друг другу рожи сотни лет.

- Я знаю это, мистер Бэдд, но ведь они и воевали тоже.

- Мир меняется так быстро, что больше не стоит воевать, Курт. Народы не могут финансировать войну. Война их всех обанкротит.

"Но", - возражал Курт, - "когда люди достаточно злятся, они уже не рассуждают".

"Массы не рассуждают, но их мнения никто не спрашивает. Решают финансисты, а они здорово умеют считать. Ведь мы сделали оружие настолько разрушительным, что никто не осмеливается его использовать. Достаточно просто обладать им". - Робби на мгновение остановился и улыбнулся. - "Ланни когда-нибудь рассказывал вам о своей встрече с Захаровым? Старика беспокоила мысль о том, что его вооружение может когда-нибудь быть использовано". Робби усмехнулся, и все они усмехнулись вместе с ним, хотя и с некоторым сомнением.

Несколькими днями позже Ланни отправился во Францию к своей матери, а Робби упаковывал орудие марки Бэдд, намереваясь везти его в Германию, чтобы расшевелить англичан. Так, во всяком случае, он сказал своему сыну. В тот же день король Георг оценивал мощь британского флота у Спитхеда. Его флагманом был Iron Duke (Железный герцог), дредноут, способный за одну минуту выстрелить пятьдесят тысяч долларов. В его вооружение входили два сорокамиллиметровых зенитных орудия против самолетов. В тот день . . .

Было двадцатое июля 1914 года.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

La belle France¹⁸

МИССИС ЭМИЛИ ЧЭТТЕРСВОРТ была вдовой нью-йоркского банкира, некогда обладавшего большой властью, контролируя железные дороги, трастовые компании и многие другие. Он оказался замешанным в каком-то деле, которое конгрессу вздумалось расследовать. Это было давным-давно, и никто не помнил, что именно, но газеты демонстрировали дурные манеры, и банкир решил, что его родной стране не хватает изысканности. Его вдова унаследовала его состояние, а так как красота ее не успела поблекнуть, Софи, баронесса де ла Туретт, описывала ее как "остров, полностью окруженный французскими женихами". Возможно, законы страны, касающиеся имущественных прав замужних женщин, не удовлетворили миссис Эмилию. Во всяком случае, она долгие годы оставалась единственной хозяйкой Les Forets (Буковый лес), как называлось ее загородное поместье.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 роман, в котором реальные люди или события появляются с вымышленными именами фр.

2 Роберт Браунинг (1812 -- 1889). Пиппа проходит мимо. Перевод Николая Гумилёва Бог в своих небесах -- И в порядке мир! = God's in his heaven--All's right with the world!

3 Джордж Баланчин ( при рождении Георгий Мелитонович Баланчивадзе) хореограф: Dancing is music made visible

4 COTE D'AZUR,

5 Сэр Лесли Стивен (1832 -- 1904 ) автор книги The Playground of Europe (1871).

6Christmas-card castle.

7 The Facts of Life

8 Переводчику не удалось передать насмешливое описание автора разницы английского, оксфордского, и американского произношений.

8 ⁹- Arms and the Man = Оружие и человек -- комедия Бернарда Шоу в трёх действиях. Часто ставилась под названием - Шоколадный солдатик.

¹⁰Агадирский кризис (фр. Coup d'Agadir) -- обострение международных отношений, вызванное оккупацией французами марокканского города Фес в апреле 1911 года.

¹¹Маленькое облачко A Little Cloud рассказ Джеймса Джойса(1882 -- 1941), впервые опубликованный в его сборнике - Дублинцы 1914 года.

¹²Острова Греции стихотворение лорда Байрона (1788-1824) =THE ISLES OF GREECE!

¹³Притчи 22:29 No Библия Онлайн, 2003-2021.

¹⁴Уильям Шекспир Ричард II (Перевод Донского Мих.) Что Англия, священная земля = THIS REALM, THIS ENGLAND

¹⁵Уильям Блейк (1757 - 1827 ) Иерусалим Перевод С. Маршака = GREEN AND PLEASANT LAND

¹⁶ В английском языке слово человек (man) равнозначно слову мужчина.

¹⁷Это стихотворение написал Роберт Бернс (1759-1796). Во времена Бернса cottar был бедным крестьянином, которому владелец собственности сдавал хижину или коттедж за работу, а не за деньги. Но арендаторы Помрой-Нилсона cottar ами не были.

¹⁸Так называют Францию в в английских туристических буклетах

Оставить комментарий © Copyright Некрасов Юрий Валентинович (перевод: Ю.В. Некрасов) (yunekr@gmail.com) Размещен: 29/03/2021, изменен: 03/11/2021. 913k. Статистика. Глава: Переводы Ланни Бэдд Иллюстрации/приложения: 14 шт. Скачать FB2		Оценка: *8.003** Ваша оценка:
Аннотация: Первый том Саги о Ланни Бэдде вышел в начале 1940 года и был выбран Литературной гильдией в качестве книги месяца за июль 1940 года. Он переносит читателя в последний предвоенный год. Описывает ход Первой мировой войны и послевоенное обустройство мира. Действие Крушения мира происходит в Европе с посещением Новой Англии и Нью-Йорка. Время с 1913 по 1919 год. Последняя треть Крушения мира посвящена Мирной конференции в Париже, которая является, по мнению автора, одним из величайших событий всех времен. Завораживающая смесь истории, приключений и романтики романа о Ланни Бэдда является свидетельством захватывающего дух видения Эптона Синклера и его исключительных талантов рассказчика. Здесь сознательно опущены юношеские любовные истории Ланни, чтобы не портить впечатление при прочтении этой книги. Автор лично присутствовал при описываемых событиях, в частности на этом фестивале Далькроза, описанном в первой главе. На самом деле автор думал, что первый том является законченным произведением. Но его персонажи думали иначе и настаивали на продолжении. И автор посвятил себя еще девяти годам каторжных работ, выпуская каждый год по роману. Последний одиннадцатый роман был написан ещё спустя пять лет по заказу и является откровенной антисоветчиной. Том состоит из шести книг и тридцати восьми глав

Некрасов Юрий Валентинович : другие произведения.

Крушение Мира (World'S End By Upton Sinclair)