Зажатый в узком проходе вагона, я стоял на одной ноге, изнывал от жары, и мысленно поносил отечество с его необъятными просторами и дурно организованным транспортом. Поставить вторую ногу мешал мой собственный рюкзак, зато упасть не давали плечи соседей. Казалось, что вагон переполнен до отказа, но на станциях его штурмовали все новые и новые пассажиры. Первая после многочасового перерыва электричка тащилась со скоростью почтовой клячи. За окнами бесконечной чередой разворачивались унылые пейзажи изнанки большого города: - ряды ржавых гаражей, превращенные в помойку откосы, полосы чахлого кустарника. Время словно увязло в тягучем, как клей, пространстве, и мне уже казалось, что в мире нет ничего кроме городских задворок.
С самого начала лета я мечтал вырваться из города. Сбежать от выхлопных газов, толпы в метро, ночных пьяных криков за окнами. Но мегаполис никак не хотел отпускать. Срочные заказы на работе, мелкие бытовые проблемы раз за разом вынуждали откладывать поездку. И вот, когда я наконец твердо решил на неделю расстаться со столицей, неожиданная поломка автомобиля обернулась очередным испытанием на выносливость.
Где-то за двадцатым километром электричка пошла живее, и за окнами замелькали луга и перелески. После двух больших станций толпа схлынула, и я смог сесть, вытянув онемевшие от стояния в "позе цапли" ноги. Но день явно был не из удачных, и, незадолго до конечной остановки, появились те двое.
Эту парочка я заметил еще на платформе. Молодые люди с традиционными баночками коктейля "Отвертка" материализовались из серой дымки промышленного поселка за окнами. Казалось они были прямым порождением обветшалых двухэтажных бараков и заводских корпусов из грязно-красного кирпича. По их мимике, движениям головы и еще Бог знает по каким признакам, я сразу понял, что спокойного продолжения дороги не будет. Так оно и вышло. Только успев зайти, щуплый белобрысый парень с размаху хлопнулся на сиденье и выдал длинную матерную трель. Его приятель уселся, вернее, разлегся рядом. Он казался более крепким физически, но явно пребывал на вторых ролях и большую часть дороги молчал. А белобрысый, чувствуя, что шокирует окружающих, говорил все громче и громче.
Еще несколько лет назад я бы подошел и напомнил, что они не одни в вагоне. Наверное, меня бы кто-нибудь поддержал. Но, видимо, настали иные времена. Окружающие углубились в изучение прессы, и я тоже решил не искать себе на шею лишних приключений. Стыдливо отвернувшись к окну, постарался сосредоточиться на созерцании окрестных пейзажей. Но, несмотря на все попытки отключиться, напичканный нецензурными вставками монолог нагло пролезал в сознание. На душе стало совсем скверно:
- Два подвыпивших юнца держат в напряжении целый вагон. А если их будет больше? И кто-нибудь захочет уже всерьез покуражиться над окружающими...
Неожиданно сквозь пелену злой безысходности прорвался возмущенный женский голос:
- Господи, да что же это творится! Два сопляка на весь вагон матюгаются, и мужики сидят, слова им не скажут.
Пассажиры словно вышли из оцепенения.
- Ребята, вы бы потише, а то тут женщины, дети... - не очень уверенно произнес сидевший рядом мужчина. На что белобрысый с неожиданной гордостью заявил:
- А что, нельзя?! Я русский человек!
- Рот закрой! Не понял, что ли! - рявкнул я, даже не узнав собственного голоса. Парень осекся, а его приятель быстро затараторил:
- Кончай, кончай, Санек...
На какое-то время в вагоне восстановилось спокойствие. Парни сидели молча, но видно было, что им неймется. Неожиданно белобрысый достал из кармана раскладывающийся веером нож, и стал демонстрировать его приятелю. Для кого производились эти манипуляции, было понятно, но вместо страха я чувствовал только злость. Купленный перед поездкой ломик-гвоздодер был извлечен из глубины рюкзака на самый верх. Так мы проехали остаток пути. К счастью, вскоре за окнами замелькали трехэтажные домики унылой серо-желтой расцветки. Электричка наконец-то добралась до последнего пункта назначения. Выходя из вагона, я настороженно огляделся, но парней уже и след простыл. Они растворились в толпе, унося обиду, которую сегодня же выместят на том, кто случайно подвернется под руку. Меня же ожидало еще одно испытание.
Последний отрезок пути до дачи предстояло проделать на автобусе. Расстояние небольшое, около двадцати километров. Однако старенькие машины местного автопарка с такой натугой брали подъемы, так долго, словно отдыхая, стояли на остановках, что дорога растягивалась почти на сорок минут. К моему появлению на автобусной станции уже собралось много народу. Чувствуя, что вновь предстоит осваивать технику стояния на одной ноге, я совсем раскис. И, видимо, написанное на моем лице страдание было замечено. Откуда-то из-за коммерческих палаток вынырнул крепкий круглолицый мужичок, и, тронув меня за плечо, поинтересовался:
- Куда ехать, командир?
После короткого торга стоимость проезда спустилась до четырех сотен, и таксист хорошо поставленным голосом обратился к толпе:
- Машина до Зеленой Поляны за четыреста рублей. Быстренько определяемся. Еще три пассажира, и всего по сотне с носа...
Не сомневаясь в положительном исходе рекламной кампании, я воспрянул духом, но лица вокруг словно окаменели. Старясь не смотреть в нашу сторону, люди стояли, твердо уверенные в своем праве ездить за тридцать рублей на общественном транспорте. Мне даже стало стыдно за свою мягкотелость и потворство бойкому таксисту. Но вдруг из толпы решительно вышла молодая женщина с двумя спортивными сумками и долговязым подростком, который инфантильно следовал за спиной матери. Вопрос о попутчиках был решен. Подхватив багаж женщины, таксист быстро засеменил на другой конец площади. Через несколько минут, миновав деревенские пригороды райцентра, мы уже неслись среди полей, сочно зеленых после недавнего дождя. Из-за кромки леса плыли навстречу разорванные облака. Таксист, не переставая, рассказывал что-то пассажирке. Я сидел, зажатый между рюкзаком и острыми коленями подростка. Рассеянно разглядывал завиток на шее попутчицы, и все еще не мог поверить, что дорога подходит к завершению.
Когда добрались до нашего садоводческого товарищества, женщина попросила свернуть на вторую улицу. Я сошел на повороте и последние двести метров до дома преодолел пешком. Солнце к тому времени окончательно вырвалось из плена облаков и от влажной земли нещадно парило. Я шел, старательно огибая лужи на дороге, и не испытывал никакой радости оттого, что наконец доехал. Город по-прежнему не хотел отпускать. Тяжелой многодневной усталостью он висел за плечами, жил в мыслях - раздраженных и суетливых, словно толпа в час пик. Да и в самом дачном поселке произошли изменения не в лучшую сторону. Один из соседей продал участок, и теперь на его заросших бурьяном сотках разворачивалась грандиозная стройка. Из земли уже выглядывали плиты фундамента. Несколько рабочих разгружали машину. Сквозь звук падающих досок то и дело прорывался провинциальный говор. Рядом с будущим строением стоял джип и его владелец, словно сбежавший с карикатуры на "новых русских", размахивая руками, разговаривал с бригадиром.
Дорога стала последней каплей, вынудившей принять судьбоносное решение. Буквально со следующей недели моя жена собиралась перейти к активным действиям по оформлению переезда на постоянное место жительство в Канаде. От меня на данном этапе требовалось только устное согласие. Окончательное "да" я еще не произнес. На дачу уехал под предлогом подготовки дома к продаже, на самом же деле хотел в одиночестве обдумать свой ответ. И вот будто сама судьба подсказывала, как поступить.
Намерение перебраться в благословенный эмигрантский рай зрело в нашей семье уже многие годы. Активным действиям в этом направлении мешало только мое категорическое нежелание. Однако аргументов против переезда становилось все меньше и меньше. Сначала я заявлял, что не могу бросить любимую работу. Жизнь решила эту проблему быстро и радикально. Унося трудовую книжку, я в последний раз шел по обезлюдевшим коридорам института. И уже скоро, превратившись в "менеджера по продажам", осознал, что работа не смысл жизни, а просто источник пропитания. Страх одиночества на чужбине исчез, когда стремительный разрыв общества разбросал нас по разным углам и социальным нишам. Ни с институтскими приятелями, ни с друзьями детства больше не хотелось ни видеться, ни даже созваниваться. На родине теперь удерживало только плохо осознанное нечто, которое только с большой натяжкой можно было назвать патриотизмом. Но и этот последний заслон катастрофически быстро таял после каждого столкновения с грубой российской действительностью.
Подходя к дому, я даже рассчитывал увидеть взломанную дверь. Это еще больше укрепило бы в принятом решении. Однако на этот раз мародеры обошли дачу стороной. Все вещи стояли на своих местах, и словно ожидали моего возвращения. Разобрав рюкзак, и перекусив на скорую руку, я отправился осматривать участок. Бурьян за время моего отсутствия вырос по пояс. Еще более удручающее зрелище представлял собой огород. Одна часть посадок исчезла, задушенная дикой порослью, другая в борьбе с сорняками мутировала и теперь культурные растения мало отличались от своих врагов. Лук превратился в некое подобие камыша, редиска ушла в ботву, а салат больше напоминал затерявшейся среди травы подорожник.
Наблюдая эту печальную картину, я вдруг живо представил, как заброшенные мною ростки жили все это время. Как страдали от жажды, как тянулись к солнцу сквозь густые заросли диких соседей, и ждали, что придет тот, кто по своей прихоти принес их в эту неприветливую землю. Что он, добрый и всемогущий, освободит от плена сорняков, взрыхлит почву, принесет корням живительную влагу. А я, занятый своими делами, все не приезжал и не приезжал...
Неожиданно в голову пришла странная и даже кощунственная мысль:
-А вдруг и наш Создатель тоже устал от многочисленных забот и проблем, и у него просто не хватает на всех нас времени? Там, куда дотянулись божественные руки, прогресс и процветание. Там же, где сил не хватило, чахнет и погибает то немногое цивилизованное, успевшее вырасти в более удачные годы...
Обругав себя за то, что опять философствую, я уже хотел пойти заняться косметическим ремонтом в доме. Однако, подчинившись какому-то неосознанному импульсу, вдруг принялся за прополку. Работа продвигалась медленно, но мной овладело непонятное упрямство. Встав на колени, я полз вдоль грядки, спасая то, что еще можно было спасти. Усталость, как ни странно, исчезла. Запахи земли и нагретых солнцем трав приятно кружил голову, и окружающий зеленый мир постепенно обволакивал меня. Заросли лопухов у сарая, голубые капельки колокольчиков, ворона, которая иронично наблюдала за моими усилиями с высоты забора, словно пришли из воспоминаний детства. И давно забытое ощущение близкой сказки накрыло меня своим искрящимся покрывалом.
Окончив прополку, я отправился на родник. Дорога шла через лес, и как только вступил под зеленый полог, снова со всех сторон окружили сказочные образы. Покрытые мхом стволы елей походили на старых леших. Узловатыми корнями-лапами они норовили подставить подножку, и тихо переговаривались, поскрипывая невидимыми в вышине кронами. Как верная стража Бабы-Яги, вытянулась вдоль тропы крапива. На солнечных прогалинах рассыпалась по траве голубая дымка незабудок. И, казалось, кто-то веселый и лукавый играет со мной, прячась в дрожащих листьях орешника. Город наконец-то отпустил, и, вынырнув из глубины подсознания, душа славянина-язычника ликовала и молилась зеленому божеству леса.
Вечером, отдыхая после трудов, я с кружкой кагора уселся на крыльце. К тому времени закончилась работа и на "новорусской" стройке. Негромко переговариваясь, рабочие пошли через луг в сторону деревни. Наступившую тишину нарушал теперь только комариный писк работающей где-то далеко электрокосилки. Разномастные крыши садоводческого товарищества зачарованно смотрели в молочно-розовое закатное небо, а над лесом уже взошел тоненький серп растущего месяца. Думать о чем-либо в такой вечер совершенно не хотелось. Но, насилуя себя, я уже по десятому разу перебирал и взвешивал аргументы за и против принятого решения. Впрочем, большинство разумных аргументов было "за". Против отъезда опять выступало нечто аморфное и плохо осознанное. Этого невидимого противника я и старался вывести на свет, расчленить по косточкам и уничтожить:
-Чего ты боишься? Оказаться в ореоле чужой культуры среди людей чуждого тебе менталитета? Можно подумать, что здесь ты живешь богатой культурной жизнью, и менталитет соотечественников вызывает восторг и умиление! А любимые книги и кассеты ты просто увезешь с собой в чемодане, да и там наверняка есть хорошие магазины русских книг и фильмов... Вспоминаешь, как раскаиваются некоторые уехавшие? Но это вполне объяснимо. Люди ожидают молочных рек с кисельными берегами, и, сталкиваясь с неизбежными трудностями, впадают в истерику. А надо заранее сказать себе, что первый период будет тяжелым. Тогда он и пройдет менее болезненно...
Настраивая себя на нужный лад, я вспоминал, как часто в висках молотом стучало: "Бежать! Валить отсюда к чертовой матери!". Но вместо этого в голову почему-то приходило совершенно другие мысли. Неожиданно в памяти всплыл эпизод из студенческой юности. Летним вечером после трудового дня в стройотряде мы возвращались в свой лагерь. Шли берегом реки вдоль обрыва. Тропинка петляла в высокой траве. Чуть выше торчал белый силуэт полуразрушенной церкви. Тишина стояла торжественная. И вдруг два наших парня, подражая русскому многоголосью, затянули что-то старинное. Голоса далеко разносились над высоким берегом, над уснувшей водой, где на зеркальной глади без проломов и выбоин отражался силуэт Божьего храма. Зачарованный пением я всю дорогу сочинял так и не оконченные потом стихи о строителях церквей. И, казалось, воочию видел этих безымянных мастеров, оставивших после себя белую лебединую сказку, которая дошла до нас сквозь тлен деревянных городов и пепел человеческих судеб...
- Вечер добрый! Не возражаете, если зайду? - пробасил кто-то за забором. Калитка распахнулась, впустив довольно странного гостя. Незнакомец сразу напомнил мне канонический образ Гришки Распутина: - широкие плечи, большой православный крест в проеме распахнутой рубахи, черные, стриженные под горшок волосы, густая крестьянская борода. Правда, взгляд был не пронзительный, а скорее лукавый.
Я почему-то сразу догадался кто это. Профессиональный колдун был личностью в нашем поселке известной. Участок в товариществе он купил еще прошлым летом. Этой весной поставил сруб и быстро приобрел популярность, в основном среди женской половины дачного населения. Пару раз я издалека видел доморощенного мага, но вот так, с глазу на глаз, встретился с ним впервые.
- Извините за вторжение. Зашел одолжиться по-соседски. Косить завтра собрался, а брусок для заточки исчез, - виноватым голосом произнес гость и, улыбнувшись, добавил: - Наверное, бесенята нашалили. Прошлой ночью они сильно разбаловались.
В ответ на странное заявление, я тоже улыбнулся и сказал:
- Выручу, конечно. Но только брусок у меня один. Вдруг ваши бесенята опять...
- Нет, нет! Больше не разбалуются! - энергично заверил меня гость.
- Кружечку кагора за компанию не желаете? - предложил я.
Колдун замялся и после небольшой паузы пробасил:
- Ну, если только пол кружечки за знакомство...
Предложение я сделал не просто из вежливости. Желание посидеть, поговорить пришло откуда-то из тех лет, когда задушевная беседа за бутылкой вина была одной из важных составляющих жизни. До глубокой ночи на крохотной кухне обсуждались вселенские проблемы. Часами я мог спорить, говорить или наоборот слушать, находя в чужих словах продолжение своих собственных мыслей. Собеседник казался тогда лучшим другом и братом. И неприятным откровением было порой узнавать, что он за глаза говорит о тебе что-нибудь гадкое. Может быть, из-за этого с годами я все больше склонялся к западному стилю общения. Рюмка хорошего виски, разговор о погоде, и ни каких тебе излияний души! Но сегодня вдруг снова потянуло на старое...
Кружкой дело естественно не ограничились. Вслед за бутылкой кагора в ход пошла припасенная еще с весны поллитровка местного разлива. За разговорами и она пролетела быстро и почти незаметно. Пилось и говорилось в этот вечер удивительно легко. Мучившими меня вопросами я собеседника нагружать не стал. Прошедшие годы, по-видимому, чему-то научили. Зато слушал я с большим удовольствием. Николай умел и любил рассказывать. До того как троюродная тетка - деревенская колдунья, умирая, передала ему свой дар, он трудился в должности сменного мастера на большом заводе. С тех времен мой новый знакомый вынес огромное количество веселых историй о производственных казусах и российском разгильдяйстве. В устах рассказчика эта хроническая национальная болезнь, выглядела явлением безобидным и очень забавным. Постепенно с производства перешли на темы близкие к его теперешней специальности. Начали с лекарственных трав, кончили разговорами о лесной и полевой нечисти, которая, по словам Николая, водилась в наших краях в изобилии. Я так до конца и не понял, ломал ли мой собеседник комедию, или сам во все это верил. Во всяком случая, рассказывал он так убедительно, что постепенно я стал воспринимать фольклорных персонажей как реальность.
Оказалось, рыбалка в нашем пруду отвратительная только потому, что непутевый водяной проиграл всю рыбу в карты своему коллеге из дальнего водоема. На обочинах дороги между шоссе и поселком, как выяснилось, обитал Шиш - крохотный старичок с непомерно длинным и вертлявым носом. Тех, кто поздно вечером идет пешком от автобусной остановки, он может напугать, состроив из кустов страшную рожу. Впрочем, большого вреда этот проказник не причиняет, а вот на лугу у деревни поселилось существо куда страшнее. Ырка - темный дух с кошачьими глазами особенно опасен в ночь на Ивана Купалу. Если уж случилось тебе идти в это время лугом, и ты услышал, как кто-то крадется сзади, ни в коем случае не оборачивайся. Скажи три раза "чур меня", а еще лучше прочитай, если конечно знаешь, "Отче Наш". Жили в наших краях и волкодлаки. Не так давно Николай набрел в лесу на старый пень, из трухлявой верхушки которого торчала рукоять заговоренного ножа. Колдовское оружие он спрятал, а на пень наложил заклятие. Так что теперь оборотень не может больше принять человечье обличье, от чего наверняка злится и хочет отомстить.
После всех этих рассказов даже стало немного жутко. Провожая нового приятеля до дома, я украдкой оглядывался - не выбежит ли откуда-то мстительный волкодлак, и не пристроиться ли за спиной страшный Ырка. В сгущавшихся теплых сумерках действительно чувствовалось колдовское дыхание наступающей ночи. Над притихшей улицей в полном безветрии застыл пропитанный ароматами трав воздух. Как верный признак установившейся погоды, комары с яростным писком атаковали лицо и шею. По дороге Николай продолжал рассказывать о том, как недавно повстречал Жалицу - неприкаянный дух девушки утопившейся от несчастной любви. И когда из темноты перед нами вдруг возник женский силуэт, я даже вздрогнул от неожиданности. К счастью, ничего потустороннего в этом явлении не было. Женщина вежливо поздоровалась с Николаем, назвав его по имени отчеству, и пожелала доброго вечера мне. И тут я узнал сегодняшнюю попутчицу. Сейчас она выглядела совершенно по-другому. Волосы, утром собранные в тугой пучок, теперь свободно падали на плечи. Исчезла отчаянная решимость противостоять всему миру, и в облике появилось что-то мягкое, женственное.
- Соседка моя Анна Евгеньевна, - прошептал Николай, когда мы отошли на некоторое расстояние. - Судьба у нее не очень удачно сложилась, хотя карты показали, что скоро могут быть перемены к лучшему...
Из последних слов я понял, что попутчица, скорее всего, мать-одиночка. Впрочем, об этом догадался еще при первой встрече. Уж не знаю почему, женщина эта сразу привлекла мое внимание, и сейчас в голове опять появились мысли, которые я решительно постарался прогнать.
Отвергнув настойчивые приглашения Николая зайти попробовать его новой чудодейственной настойки, я отправился обратно. Чувствовал, что дегустации на сегодня хватит. Была и еще одна тайная мысль, но с Анной Евгеньевной в этот вечер встретиться больше не удалось. Подходя к дому, вспомнил, что брусок для заточки гость так и не взял. Хотел занести, но потом решил, что косить по утренней росе Коля вряд ли завтра уже соберется.
Проспав ночь сном пьяного праведника, я рано проснулся, и в шесть снова сидел на крыльце. Под утро немного похолодало. На паутинках среди травы еще блестела роса, но солнце уже начинало пригревать. Пока еще мягкие, ласковые лучи предвещали жаркий день. По лугу в сторону овражка сползали последние клочья тумана, и, казалось, там прячутся от солнца приятели Николая - лесные и полевые духи.
При непонятном отсутствии похмелья, в голове творился настоящий кавардак. Вроде бы ничего особенного не произошло за вчерашний вечер, но уверенности в выстраданном годами решении больше не было. Глядя вокруг, я думал:
- Там, куда собираюсь уехать, природа, может быть, будет более красивая и девственная. Но при виде заросшего камышом пруда уже не возникнет перед глазами ни васнецовская Аленушка, ни зеленая физиономия картежника водяного. Луг превратится в выпас скота, речка в текущую воду, а лес станет лишь местом компактного произрастания деревьев. Для того чтобы для тебя ожили местные легенды и духи, надо помять кожу. Надо так прочно врасти в чужую шкуру, что когда приятель в пабе, хлопнув по плечу, скажет: "Хеллоу, Джон! Правду говорят, что ты когда-то был русским?" - ты, не моргнув глазом, ответишь: "Полная ерунда! Просто были некоторые проблемы в переходном возрасте..."
Представив себе эту сцену, я улыбнулся, а потом вдруг подумал:
-Хватить дурака валять! Никуда ты не поедешь!
Пытаясь спасти положение, разум пошел в атаку:
-Правильно, скорее всего, ты никуда не поедешь. Но только потому, что никто тебя никуда еще не приглашает! Моли Бога, чтобы супруге удалось пробиться через все бюрократические препоны и доказать, что ваше семейство представляет какую-то ценность для Североамериканского континента. Из страны, которая давно уже пребывает в экономическом и нравственном упадке, тебя пытаются переселить в богатое, хорошо организованное и гуманное общество. А, вместо благодарности и содействия, ты сидишь тут на своем убогом крыльце и философствуешь...
Но тут же причина, заставлявшая сопротивляться разумным доводам, окончательно оформилась в моем сознании:
- С тех пор как вышел из-под родительской опеки, ты жил, не одалживаясь, и не за чужой счет. Может быть это единственное, за что ты можешь себя уважать. А теперь вдруг собрался переселиться в страну, обустроенную чужим народом. Хочешь пользоваться плодами, которых не растил ни ты, ни твои предки. Ведь их спокойная и сытая жизнь, возникла не сама собой, а создавалась веками кропотливого труда. А теперь ты лезешь к ним с большой ложкой...
Только сейчас я окончательно понял, что там вечно буду чувствовать себя нахлебником. Да и будущее здесь показалось вдруг не таким уж мрачным. В продолжение вчерашней огородно-философской темы пришла догадка:
-Вдруг наша земля не заброшена Создателем, а сознательно оставлена под парами? Может быть, пребывая в сорняках и запустении, она копит силы, чтобы потом поразить весь мир невиданным урожаем?
Эту мысль я постарался отогнать подальше, потому что по опыту знал: - как только размякнешь и начнешь пускать патриотические сопли, отечество тут же врежет тебе по физиономии. Но зато теперь я уже твердо решил, что не собираюсь никуда уезжать. И не надо для этого никакой разумной причины. Просто не уеду и все! Из-за лени, из упрямства, назло СМИ, которые стращают нас ужасами. Не уеду потому, что, живя и выживая на этой земле, не должен искать себе ни каких оправданий. Так как имею на нее право не меньше, чем те, кто бьет себя в грудь перед телекамерами и делает на патриотизме имя и деньги.
На душе сразу стало легко. Я отправился готовить кофе, и пока старенькая электроплитка нагревала воду, думал, с чего начну восстановление запущенного дачного хозяйства. Представив, как воспримут мой отказ жена и дети, с неожиданной решительностью сказал себе:
- Да пускай хоть отлучат! Пошлю все к черту, выбью с начальства не использованные отпуска за прошлые годы, и засяду, как старый сыч, здесь на восьми сотках. Дом и огород приведу в порядок. Выпивать буду вечерами с Николаем. А, может быть, даже дачный роман заведу с Анной Евгеньевной...
Все, что еще недавно угнетало и не давало покоя, показалось вдруг надуманным и пустым. По крохотной кухне разливался кофейный аромат. За окном поднималось солнце. И мне было хорошо от того, что я дома.
