В год, когда халиф аль-Мутаваккиль велел разрушить гробницу Хусейна в Кербеле - о чём потомки судили его сурово - я, Юсуф ибн Сулейман, переписчик редких манускриптов, служил при дворе эмира Исхака аль-Мосульского. Эмир слыл щедрым покровителем учёных, и в его библиотеке хранились свитки, от одних названий которых правоверные отворачивались с содроганием.
Там я встретил человека, чьё имя произносилось шёпотом даже в тех стенах, где терпимость к запретному знанию граничила с безрассудством. Джабир аль-Харрани - так он себя называл, хотя кое-кто утверждал, что это не имя, а насмешка над знаменитым алхимиком древности. Он прибыл из Багдада с единственным спутником - слепым мальчиком лет двенадцати, который носил запечатанный ларец и никогда не улыбался.
Джабир искал покровительства. Эмир, выслушав его, повелел предоставить гостю покои в западной башне - той самой, где когда-то жил астролог, предсказавший собственную смерть и умерший точно в назначенный час. Башню с тех пор обходили стороной.
В первую же ночь я услышал странные звуки, доносившиеся оттуда. Не пение и не плач - нечто среднее, протяжное завывание, от которого дрожали стёкла масляных светильников. Утром слуги нашли во дворе мёртвых голубей - семь штук, лежащих ровной линией, указывающей на Полярную звезду.
Эмир призвал Джабира к себе. Я присутствовал при той беседе, ибо записывал всё, что происходило при дворе - таков был мой долг.
- Что ты делаешь в башне? - спросил Исхак без обиняков. Он был стар и устал от тайн.
Джабир улыбнулся. У него были удивительные глаза - один карий, другой зелёный, словно два разных человека смотрели сквозь них на мир.
- Я шлифую зеркало, господин мой.
- Зеркало убивает голубей?
- Зеркало не убивает. Но когда полируешь поверхность, способную отражать не только свет, но и время, - гибнет то, что летает между мгновениями. Голуби живут в настоящем. Моё зеркало показывает прошлое и будущее одновременно. Они не выдерживают взгляда в обе стороны сразу.
Эмир нахмурился. Он был человеком набожным, хотя и терпимым к чудачествам мудрецов.
- Зачем тебе такое зеркало?
- Чтобы увидеть лик Аллаха, - просто ответил Джабир.
Наступила тишина. Даже евнухи у дверей замерли. Сказать подобное - значило либо достичь святости, либо объявить себя безумцем, либо богохульником. А может, всё сразу.
- Аллах не имеет лика, - тихо произнёс эмир. - Это знает каждый правоверный.
- Потому что мы смотрим только вперёд, - ответил Джабир. - Или только назад. Но никогда - в обе стороны одновременно. А Он есть Первый и Последний, Явный и Сокрытый. Чтобы увидеть Его, нужно научиться смотреть сразу во всех направлениях времени. Тогда всё, что было, есть и будет, сольётся в одну точку. И в этой точке...
Он не договорил. Слепой мальчик у его ног тихо застонал, и из носа у него пошла кровь.
- Забери своё зеркало и уходи, - велел эмир. - Сегодня же.
Но Джабир не ушёл. Той ночью он пришёл ко мне в скрипторий, где я работал при свете трёх свечей, копируя трактат о движении планет. Он сел напротив, не спрашивая разрешения, и долго смотрел, как движется моя рука.
- Ты переписываешь чужие мысли, - сказал он наконец. - Интересно, а где живут твои собственные?
- В голове, - буркнул я, недовольный прерыванием работы.
- Нет. В голове живут только отражения чужих мыслей. Собственные мысли живут... - он замолчал, подбирая слова. - В том месте, откуда приходят сны.
- Ты пришёл поговорить о снах?
- Я пришёл предложить тебе посмотреть в зеркало.
Мне следовало отказаться. Но есть во мне - как, полагаю, в каждом переписчике - странная жажда: увидеть то, что ещё не записано. Узнать то, что ещё не стало словами.
Я последовал за ним на Западную башню.
В центре комнаты на треножнике стояло то самое зеркало. Не скажу, что оно было прекрасным. Скорее - странным. Поверхность его не отражала свет ровно, а собирала его в спирали, в водовороты, словно там, внутри, бился пленённый океан.
Слепой мальчик сидел в углу и что-то бормотал. Я не разобрал слов, но ритм их был древним, старше арабской речи, старше арамейских молитв, которые я слышал от христиан-несториан.
- Не смотри прямо, - предупредил Джабир. - Если посмотришь прямо, увидишь себя. А себя видеть опаснее всего.
- Почему?
- Потому что увидишь не того, кто ты есть, а того, кем мог бы стать. Все варианты сразу. Все жизни, которые ты не прожил. Это сводит с ума.
Я смотрел искоса, краем глаза, как он велел. И сначала видел только смутные тени, игру света на неровной поверхности. А потом...
Потом я увидел Багдад.
Не тот Багдад, что я знал - город каллиграфов и торговцев, мечетей и базаров. Я увидел Багдад, которого ещё не было. Город в огне. Река, красная от крови. Минареты, рушащиеся под копытами странных коней, которых погоняли воины в шлемах, похожих на морды зверей. Я увидел, как книги - тысячи, десятки тысяч книг - летят в Тигр, окрашивая воду чернилами, пока варвары хохочут и жгут то, что не утонуло.
Я увидел конец света - или мира, что одно и то же для того, кто любит книги.
- Когда? - прошептал я, отводя взгляд.
- Через двести лет. Монголы придут из степей, которые мы считаем пустыми. Хулагу-хан разрушит Дом Мудрости. От Багдада останется призрак.
- Но можно... можно предотвратить...
Джабир тихо засмеялся - с какой-то почти нежной печалью.
- Можно. Если убить завтра эмира. Если сжечь эту библиотеку. Если превратить Мосуль в пепел и прах, чтобы монголы не нашли здесь золота и соблазна двинулись дальше на юг. Но ты не убьёшь. И я не убью. Потому что мы любим книги больше, чем людей, которые придут после нас.
Он был прав. И это было ужасно - знать, что он прав.
- Покажи мне ещё, - попросил я.
- Зачем?
- Не знаю.
Он кивнул слепому мальчику, и тот поднял голову. Его пустые глазницы были обращены к потолку, но я чувствовал - он видит. Видит то, что недоступно зрячим.
И тогда зеркало показало мне другое.
Я увидел монаха в чёрном одеянии, склонившегося над книгой в каменной келье где-то на севере, где вечно воет ветер. Книга была странной - не свиток, а сшитые листы, и на обложке не было арабской вязи, только латинские буквы. Монах читал что-то про "опиум для народа" - я не понял смысла, но увидел, как корёжится его лицо от мысли, которую он не может выразить, потому что слов для неё ещё нет.
Я увидел женщину в белом халате, вглядывающуюся в светящийся ящик, где мерцали символы, похожие на звёздные карты. Она плакала - почему, я не знал, но её слёзы капали на клавиши странного инструмента, и что-то в этом было священно.
Я увидел ребёнка, рисующего на песке формулу, которая, как я вдруг понял, описывала движение самого зеркала во времени. Ребёнок рисовал и смеялся, не зная, что создаёт ключ к тому, что взрослые будут искать столетиями.
- Все они видят зеркало, - прошептал Джабир. - В своём времени, в своей форме. Оно является им как астролябия, как телескоп, как... он запнулся, подбирая слово для чего-то, чему ещё не придумали название. - ...как окно в то, что больше их самих.
- Но почему слепой? - кивнул я на мальчика.
- Потому что зрячие видят только поверхность вещей. А он видит структуру. Время - это не река, текущая в одну сторону. Это кристалл. Ты можешь смотреть на него с любой стороны, и каждый раз будешь видеть другой узор. Но это всё тот же кристалл. Слепой видит кристалл целиком. Это убивает его - медленно, день за днём. Через полгода он умрёт. Как и все, кто служил зеркалу до него.
- А ты?
Джабир коснулся своего разноцветного глаза.
- Я уже умер. В одном из времён. Продолжаю жить в другом. Зеркало делает это возможным - быть мёртвым и живым одновременно. Быть здесь и там. Это... неприятно. Но позволяет продолжать работу.
- Какую работу?
Он посмотрел на меня долгим взглядом - тем, которым смотрят на ребёнка, задавшего вопрос, на который нет простого ответа.
- Зеркало должно быть уничтожено, - сказал он. - И одновременно сохранено. Это парадокс, но другого пути нет. Если его уничтожить полностью - человечество останется слепым. Если сохранить полностью - оно ослепнет от избытка зрения. Поэтому его нужно разбить. И собрать осколки в разных временах.
- Ты... специально пришёл сюда, чтобы разбить его?
- Я пришёл сюда, потому что через три дня эмир прикажет бросить меня со стены. Слепой мальчик случайно столкнёт зеркало. Оно разобьётся на семь осколков. Ты украдёшь один из них - тот, что показывает только прошлое. Спрячешь его в переплёте трактата о движении планет, который сейчас переписываешь. Через четыреста лет этот трактат найдёт человек, которого назовут Коперником. Он посмотрит в осколок и поймёт, что Земля не центр мироздания. И это изменит всё.
- Но я не собираюсь...
- Собираешься. Ты уже собрался. Это уже произошло. Я вижу это в зеркале. Ты видишь это в моих глазах. Мы оба знаем, что ты сделаешь то, что уже сделал.
Голова у меня кружилась. Я попятился к двери.
- Это безумие.
- Конечно. Но безумие - это просто разум, который видит слишком много. А мудрость - это умение жить с тем, что видишь, не пытаясь забыть.
Я выбежал из башни. Три дня избегал Джабира. А на четвёртый день эмир, разгневанный на непонятные предзнаменования, действительно велел сбросить чужестранца со стены. Я слышал, как тело упало во двор. Слышал крик слепого мальчика. Слышал звон разбившегося зеркала.
И когда стражники ушли, я и правда пробрался туда. Нашёл осколок. Спрятал в переплёте трактата - того самого, над которым работал.
Иногда, по ночам, я достаю его. Смотрю в мутную поверхность. Вижу там лица людей, которых никогда не встречал. Города, которых нет. Войны, которые ещё не начались. И всё время думаю: а что, если Джабир ошибся? Что, если я могу изменить всё, что видел?
Но потом вспоминаю его разноцветные глаза и понимаю: он не ошибался. Он просто видел больше, чем я. Видел, что попытка изменить будущее и есть то будущее, которое мы пытаемся изменить. Что выбор свободен только тогда, когда мы не знаем его последствий. Когда знаем - выбор превращается в судьбу.
А судьба, в отличие от свободной воли, не предполагает ответственности. Только принятие.
Зеркало лежит в моём переплёте. Коперник найдёт его. Или не найдёт - и тогда найдёт кто-то другой. Или вообще никто не найдёт, и мир останется таким, какой он есть.
Но я-то уже видел. И потому несу это знание, как слепой мальчик нёс ларец. Зная, что оно убьёт меня - медленно, день за днём.
Зеркало Джабира разбито. Осколки разбросаны по временам. И каждый, кто смотрит в них, видит только то, что может вынести. Прошлое или будущее. Никогда - оба сразу.
Потому что увидеть лик Аллаха целиком - значит перестать быть собой. Стать всем. Раствориться в кристалле времени, где каждое мгновение существует вечно, и ничто не течёт, потому что всё уже случилось и ещё только случится.
Человек не выдержит такого зрения.
Только зеркало. Разбитое. Множественное. Отражающее истину по частям, чтобы не ослепить нас светом целого.