Я сидел в полутемной библиотеке медресе, склонившись над раскрытым Кораном. Желтоватый свет настольной лампы выхватывал из темноты строки вязи, словно они парили над страницей. Стояла поздняя осень, и за высокими окнами читального зала давно стемнело.
Третий час я оставался наедине с текстом. Сначала моим компаньоном был только шелест страниц, но потом я начал тихо проговаривать слова, позволяя арабским звукам наполнять пространство вокруг меня. Мой шейх говорил, что настоящее понимание священных текстов приходит только через звучание, через голос.
Я открыл труд аль-Газали "Воскрешение наук о вере", делая заметки. Меня особенно заинтересовала глава о силе воздействия коранических стихов. Аль-Газали описывал случаи, когда люди, услышав определенные аяты, впадали в состояние экстаза или даже теряли сознание.
Великий имам аш-Шафи'и, основатель одного из четырех мазхабов ислама, однажды услышал чтение:
"Это день, когда не заговорят. И не будет позволено им оправдаться".
После этих слов сознание покинуло его. Слова о Судном дне, когда человек не сможет даже взмолиться о прощении, поразили его разум и сердце одновременно.
Я откинулся на спинку стула и задумался. Почему столь сильное воздействие? Дело только в содержании или также в форме, в самой музыке арабской речи? Мой арабский язык, хоть и изученный академически, был достаточно хорош. Я решил произнести эти строки вслух, сначала медленно, потом быстрее, пытаясь уловить ритм и интонацию правильной рецитации.
"Хаза йаума ля йантикун. Уа ля йу'зану лахум фа-йа'тазирун".
Я повторял снова и снова, чувствуя, как с каждым разом слова звучат иначе, словно открывая новые смыслы. Глагол "фа-йа'тазирун" выступил вдруг с особой отчетливостью - "просить прощения". Не просто оправдаться, но молить о милости, которая не будет дарована. День, когда застынут слова в горле, когда последняя надежда исчезнет.
Я закрыл глаза и продолжил повторять аят, уже не глядя в книгу. Странное оцепенение начало охватывать тело. Сердце застучало сильнее, но дыхание, напротив, стало медленнее и глубже. Ладони покрылись испариной. Перед закрытыми глазами поплыли темные пятна, а потом странные узоры света. Я чувствовал, как голова становится тяжелой, а звуки вокруг приглушаются, словно меня погружают в воду.
"Существует ли нечто подобное в христианской литургии?" - мелькнуло в голове. Вспомнились долгие службы в православном храме, куда водила меня в детстве бабушка. Завораживающее пение хора, волны кадильного дыма, золото икон в мерцании свечей. Погружение в иную реальность - да. Но было ли там это экстатическое, полуобморочное состояние от самих слов Евангелия?
Пальцы мои непроизвольно сжали край стола, мне казалось, что если я отпущу его, то упаду. "Это день, когда не заговорят..." - повторял я уже без звука, одними губами.
Внезапно библиотечные часы пробили девять, и резкий звук вернул меня к реальности. Я открыл глаза, тяжело дыша. Комната медленно перестала кружиться. Я посмотрел на свои руки - они дрожали.
Собирая записи, я подумал, что, возможно, в этом и есть секрет традиции - священные тексты должны не только читаться глазами, но проникать через голос, через тело, сотрясая все существо человека. И тогда слова перестают быть просто знаками на бумаге, а становятся живой силой, соединяющей земное и небесное.
Выходя из библиотеки в холодную ночь, я почувствовал странное облегчение, словно что-то во мне переменилось. На языке всё еще ощущался привкус арабских слов, а в ушах звучало предостережение о дне, когда будет слишком поздно молить о прощении.