Это было в Равенне, где мозаики неподвижнее смерти, а канализационные люки - единственное, что движется без причины.
Я увидел его впервые на рынке, где торгуют металлом с затонувших кораблей. Он стоял перед продавцом водосточных труб и спрашивал, есть ли у того проточная медь - медь, через которую когда-то текла вода. Не любая, а именно та, что помнит направление потока. Продавец смеялся, но старик настаивал: "Металл, не знавший течения, - мёртв. Он звучит, но не поёт".
Я подошёл. Не знаю почему. Может, потому что сам искал нечто невозможное - способ остановить разрушение собственной памяти. Врачи говорили: дегенерация, необратимо, полгода. Я перестал им верить после того, как забыл лицо матери, но помнил запах её волос.
Старик обернулся. У него были глаза цвета окисленной меди - зеленоватые, с прожилками ржавчины.
"Вы тоже ищете?" - спросил он.
"Не знаю, что ищу".
"Значит, уже нашли".
Он купил у продавца обрезок трубы длиной в ладонь, заплатил щедро и велел мне идти за ним. Мы шли вдоль канала, где вода стояла неподвижно, как расплавленный свинец. Он говорил, не оборачиваясь:
"Медь - единственный металл, который не забывает. Железо ржавеет, серебро тускнеет, золото безразлично. Но медь - помнит. Она помнит руку кузнеца, помнит огонь, помнит воду. Проблема в том, что она помнит слишком много. Если заставить её забыть всё лишнее, останется только суть. Форма без формы. Движение без направления".
"Зачем это нужно?"
"Чтобы сделать воду твёрдой".
Я засмеялся. Он остановился у моста, перегнулся через перила и бросил трубу в канал. Она упала без всплеска - и вода вокруг неё замерла иначе. Не замёрзла, а застыла, как если бы время локально сгустилось. Через минуту труба всплыла, но была уже не медной, а стеклянной, прозрачной изнутри.
"Вы видели?" - спросил он.
"Нет".
"Правильно. Кто видит превращение - тот не понимает. Кто понимает - тому не нужно видеть".
Он жил в подвале заброшенной типографии. На стенах висели куски металла - не картины, а партитуры: медные пластины с процарапанными бороздами, которые, если провести по ним ногтем, издавали звуки, похожие на забытые слова. "Это не музыка, - объяснил он. - Это то, что осталось от музыки после того, как её забыли".
Я спросил, как его зовут. Он ответил: "Имена - тоже металл. Их нужно переплавлять".
Вместо имени он дал мне задачу.
"Принеси мне три вещи: воду, которая течёт вверх; огонь, который не греет; камень, который помнит, кем был, когда был деревом".
Я решил, что это метафора. Ошибся.
Воду, которая течёт вверх, я нашёл в церкви Сан-Витале. Там, где мозаика изображает императрицу Феодору, есть участок, где золотой фон мерцает против света. Если стоять под определённым углом, кажется, что отражение поднимается из пола к потолку. Я набрал эту иллюзию в стеклянную бутылку - не воду, а идею воды, которая движется наперекор гравитации. Не знаю, как это получилось. Знаю только, что бутылка стала тяжелее, хотя осталась пустой.
Огонь, который не греет, я украл у стеклодувов на острове Мурано. Они работают с пламенем такой температуры, что оно становится невидимым - видна только дрожь воздуха. Один старый мастер сказал мне: "Это не огонь. Это отсутствие холода". Я взял щипцами эту дрожь и положил в металлическую коробку. Она звенела, как живая.
Камень, который помнит, кем был, когда был деревом, я получил от женщины, торгующей окаменелостями. Она показала мне кусок окаменелого дерева из Аризоны - его годовые кольца были видны сквозь минерал, как если бы время застыло на полпути между органикой и кристаллом. Я спросил: "Оно помнит?" Она ответила: "Спроси у него".
Я приложил камень к уху. Услышал шелест листвы, хотя листьев не было уже сто миллионов лет.
Когда я принёс всё это старику, он не удивился. Просто взял три предмета, положил их на медную пластину и сказал: "Теперь ждём".
"Чего?"
"Когда они поймут, что принадлежат друг другу".
Мы ждали три дня. Я спал на полу типографии, а он сидел у пластины и слушал. На третью ночь я проснулся от звука - низкого, вибрирующего, как если бы кто-то бил в гигантский колокол под водой. Предметы на пластине дрожали. Вода в бутылке светилась. Огонь в коробке прожёг дыру в металле, но не обжёг края. Камень раскололся, и из трещины потекла смола - свежая, липкая, пахнущая мезозоем.
Старик взял трубку, которую купил на рынке, и погрузил её в эту смесь. Медь задышала. Я видел - она вдыхала жидкость, втягивала в себя свет, огонь, память. Через минуту она стала прозрачной, но не стеклянной, а проницаемой - как если бы сквозь неё можно было видеть не пространство, а время.
"Смотри", - сказал старик и поднёс трубку к моему глазу.
Я увидел свою мать. Не воспоминание о ней, а её саму - в тот момент, когда она смотрела на меня, новорождённого. Её лицо, которое я забыл. Её руки, которых я не помнил. И - это было самым странным - её мысль. Я слышал, как она думает: "Он будет счастлив". Не желание, а констатация факта. Уверенность без сомнения.
Я заплакал. Старик убрал трубку.
"Что это было?"
"То, что медь запомнила. Металл не врёт. Он хранит не образы, а связи. Ты связан с ней через время. Медь просто показала тебе эту связь".
"Почему вода должна быть твёрдой?"
"Чтобы по ней можно было ходить. Но не ногами".
Он сказал, что есть место, где все металлы - жидкие, а вся вода - твёрдая. Это не место в пространстве, а состояние материи, в которое можно войти, если знать правильную температуру души. Медь - ключ. Она проводит не только электричество, но и память, не только тепло, но и время.
"Ты болен, - сказал он. - Твоя память разрушается, потому что ты пытаешься её удержать. Но память - не резервуар. Это река. Чем сильнее ты строишь плотину, тем быстрее она прорывается. Нужно не останавливать течение, а изменить его направление".
"Куда?"
"В медь".
Он протянул мне трубку. Она была тёплой, хотя лежала на холодном столе.
"Носи её с собой. Каждый вечер смотри сквозь неё на что-то важное. Не на прошлое - на настоящее. Медь запомнит. А когда ты забудешь - она напомнит".
Я взял трубку. Она была лёгкой, почти невесомой, но когда я сжал её в руке, почувствовал - она пульсирует, как живая.
Прошло полгода. Врачи ошиблись - я не забыл себя. Но изменился. Каждый вечер я смотрю сквозь трубку на город - на мосты, каналы, крыши. И медь запоминает. Не образы, а отношения между вещами. То, как свет падает на воду. То, как ветер поворачивает флаги. То, как случайный прохожий оборачивается на чей-то смех.
Иногда я смотрю сквозь трубку на своё отражение. Вижу не лицо, а траекторию - линию, которую я прочертил в пространстве и времени. Вижу всех людей, которых любил, всех, кого предал, всех, кого забыл. Они не исчезли. Они растворились в меди, стали частью металла, который не умеет забывать.
Старика я больше не видел. Типография сгорела - или исчезла, не знаю. На её месте теперь пустырь, заросший медным колокольчиком. Говорят, это растение растёт только там, где в земле есть медная руда.
Я не верю в это. Верю в другое: медь - это то, что остаётся после того, как всё остальное забыто. Не металл, а память материи. Когда я умру, трубка останется. И кто-то другой посмотрит сквозь неё и увидит не меня, а то, что я видел. Не лицо, а взгляд. Не жизнь, а её направление.
Вода станет твёрдой, когда мы научимся ходить по ней не телом, а памятью.
А медь уже твёрдая.
Только мы этого не замечаем, потому что всё ещё пытаемся её расплавить.