Сразу после рождения меня уложили в гроб — кабину доспеха, с тех пор и до самой смерти он стал моим домом. Автоматика вскармливала меня, лечила, очищала моё тело, следила, что бы я мог ходить сам, если потребуется.

Покидал я кабину редко и не надолго. В четырнадцать лет провёл несколько часов вне доспеха. Мне тогда на день рождения подарили желтое в чёрных леопардовых пятнах шасси с массивным хвостом, в середине его зияло прямоугольное место под кабину. Шасси могло бегать четырёх ногах, прыгать на десятки метров, или ходить на задних ногах, пользуясь передними как манипуляторами. Целую ночь я проторчал в герметичном гараже, монтируя гроб старой кабины на новое шасси — хотел успеть к утру, чтобы похвастаться перед друзьями.

Вместо обычных сизых туч утром светило бледное солнце, серое небо радовало своей чистотой. Я стоял на пятом этаже гаражной башни, глядел на покрытый серой бетонной пылью двор. Внизу топтались пятеро друзей в поцарапанных, кое-где покорёженных доспехах, пестревших краской и наклейками. Все были примерно одинаковые: похожая на гроб кабина, вокруг каркас из труб, к которому крепились руки и ноги. Метров пять высоты и пара тонн веса. Только у Аньки когда-то розовый доспех имел длинный сужающийся хвост и ноги с дополнительным суставом — эта машина лучше всех прыгала и почти не опрокидывалась.

Я боялся сделать шаг вниз. Ну да, ночью я немного тренировался, но с небольшой высоты, а тут хотелось красиво появиться, доспех то новёхонький, я даже кабину успел покрасить.

Снизу меня заметили, помахали манипулятором. Анька присела и толчком подскочила на несколько метров.

— Афоня, не боись! Прыгай! — прозвучал в наушниках её звонкий голос.

Теперь уж поздно отступать. Доспех прикрыл хрупкие пальцы манипуляторов защитными подушками. Опустился на четвереньки и с тихим гулом вытянулся в длину на пол-корпуса. Извлёк и расправил хвост с балластом на конце.

По корпусу прошла дрожь. Всё готово. Машина встрепенулась словно живая, напружинилась дугой, качнула хвостом и по кошачьи скользнула вниз. Мгновение полёта, и передние лапы коснулись двора, выбили клубы пыли, толкнули землю назад. Доспех сделал пару больших шагов, гася инерцию.

Пыль осела, и на внешних экранах почти всех кабин замелькали хлопающие ладони.

— Молодчина! — сказала Анька. На её кабине, как обычно, экран был разбит.

— Ну что? Кто первый до семнадцатого? — спросил я.

— Ты на своём леопарде, всё равно, придёшь первым.

— Ну тогда, кто второй.

На счёт три мы рванули с места. На ровной поверхности я бежал не сильно быстрее друзей, но вскоре дорога закончилась. Им приходилось карабкаться через заборы и трубы, перелезать брошенные здания, а я всё это перепрыгивал. Длинными прыжками пересёк пятый завод, сто семьдесят шестой склад, какие-то безымянные развалины, пока не добежал до семнадцатого завода.

Корпуса этого завода стояли давно заброшенные, но всё ещё целёхонькие. Даже устаревшие негерметичные окна кое-где тускло блестели стёклами. Мусорщики так близко к жилым гаражам старались не подбираться и похозяйничали здесь только в заводской АЭС. Всё радиоактивное для них было лакомым кусочком, потому реактор съели в первую очередь. Теперь они подъедали хранилище отходов и всё, что слабо фонило. Иногда это оказывались опоры, но мусорщиков подобное никогда не смущало, и они без опаски поглощали металл, пока что-нибудь не обрушивалось. Тогда по территории прокатывался грохот, а из энергоблока вздымались клубы пыли, среди которых хлопали нетопыриными крыльями испуганные мусорщики. Мы сюда и ходили то, чтобы поглядеть на этих странных животных.

Это люди вынуждены прятаться в доспехах, а мусорщики нынче единственные существа, спокойно живущие под небом когда-то гостеприимного Эдема. Выглядят они, как черно-серая лоснящаяся туша без глаз и рта. Бывают размером с кошку, а бывают — с крупного тигра и форму могут иметь совершенно разную, хотя обычно похожи на когда-то обитавших здесь зверей. Людей они сторонятся, несмотря на то, что убить их почти не возможно, да и запрещено это. Если в доспехе кто-то есть — они почуют и уйдут, если же пусто, то машина будет съедена, ведь внутри есть реактор. Жрать они могут почти всё, ну кроме бетона и стекла, при этом остаются не ядовитыми и не радиоактивными. Это весьма удобно на планете-промзоне: мы всё время строим и производим, а они — разрушают и дезактивируют то, что нам уже не нужно. Кто-то однажды сказал, что мусорщики — это люди после смерти, обречённые убирать всё, что оставили при жизни.

Обычно мы бродили командой не меньше трёх человек. Случись что, двое всегда смогут дотащить хотя бы кабину или вызвать взрослых. Это у нас доспех только ходит, а у взрослых ещё и летать умеет, так что они придут быстро. Поэтому я терпеливо ждал остальных, когда что-то ухнуло в энергоблоке, а из чёрных проемов выкатились серые клубы пыли.

Там мусорщики! Послать бы дрон, поглядеть. Увы, я его, как обычно, потерял над Мёртвым садом. И новый не пока не дадут, ибо в моём возрасте запускать дронов в сад уже не пристало. Ну так считают те, кто в светящиеся деревья не верит.

Пыль осела, а ни один мусорщик так и не появился. Странно, само что ли обрушилось? В конце концов я не вытерпел. Отчитался друзьям по радио, куда иду, и осторожно двинулся к энергоблоку.

Внутри здания стены покрывала зелёная облупившаяся краска, а под толстым слоем серой пыли не было видно пола, лишь торчали куски бетона и осколки стекла. Стояла тишина, только в наушниках слабо пульсировала какая-то непонятная помеха. Снаружи её точно не было. Я заглянул в соседнее помещение. Там в потолке зияла брешь, и сквозь дрожащие в воздухе пылинки на гору обломков лился водопад света. Как дурак я стоял и любовался лучами, пока не сообразил, что помеха стала громче.

Обежав помещение, запеленговал источник — он был с краю горы обломков. Я даже не раздумывал, что там такое и надо ли ждать товарищей, просто бросился разбрасывать бетон.

Из под обломков показалось что-то черное. Доспех опознал мусорщика и предупредительно запищал мне в ухо. Я отпрянул и попятился. Помеха прекратилась. Мусорщик, извиваясь чёрной змеёй, вытек из под завала и замер бесформенной лоснящейся кучей.

Было такое чувство, словно он на меня смотрел. В руках ощущалась мелкая дрожь, от страха я не мог шевельнутся. Кто знает, как животное отреагирует? Доспех ему не преграда.

Мусорщик перетёк в огромную летучую мышь, взмахнул крыльями и вылетел в дыру на потолке.

— Афоня, ты его видел? — донёсся по радио голос Аньки.

— Да, блин!

— Что с тобой?

— Ничё. Ща, оклемаюсь и приду.

Меня трясло, я медленно шагал по пыли. На выходе из энергоблока что-то грюкнуло по ноге, и я испуганно подпрыгнул. В наушниках раздалось ржание — народ уже собрался у входа и глядел, как машина скачет, будто трусливый котёнок.

Потом мы стояли на крыше корпуса и смотрели трансляцию Аньки. Её дрон летел вдоль монорельса над бесконечным полем развалившихся заводов и складов. Потом руины кончились, монорельс свернул, и дрон поплыл над буферной полосой голой чёрной земли, за которой появились отбеленные временем деревья.

Это Мертвый сад — сотни километров стройных рядов голых деревьев. Наверняка их высадили сразу после терраформирования. Потом над ними взорвалась какая-то гадость: в середине сада деревья рассыпались, рядом — полегли, а остальные просто облучились. Ничего особенного, на Эдеме произошло немало таких катастроф, странно только, что нигде мусорщики не ели облучённые деревья. Мы всё пытались понять почему. Может их отпугивало то самое свечение?

Сейчас дождя нет, и деревья светиться не должны. Потому Анька не стала опускать аппарат до высоты, где его могло убить радиацией. Правда, и в дождь её дрон никогда не летал низко. Она говорила, что если свечение будет, то рассмотреть его удастся и с такого расстояния, но до сих пор никто не смог.

Радар доспеха что-то заметил. Я оглянулся — над соседним корпусом летучей мышью порхал мусорщик. На самом краю крыши он приземлился, перетёк в змею, начал извиваться, поднимаясь и падая назад. Что ему надо?

— Афанас, может он тебя зовёт? — спросила Анька.

— Может… — пробормотал я.

— Не давай ему целоваться, — ляпнул кто-то.

— Попроси автограф на хвосте!

Под искромётные шутки я обречённо побрел в заводской корпус. Меня трясло, но я старался вести доспех ровно.

Когда я выбрался на крышу, змей зашипел, перетёк в нетопыря и взлетел. На его месте остался небольшой зелёный диск. Мусорщик сделал круг над крышей, потом ещё один, явно не собираясь улетать.

Ладно. Я осторожно подошел к диску. Мусорщик заложил прощальный круг и улетел. Вблизи это оказался не диск вовсе, а древний аварийный сигнализатор — авсиг, формой он больше походил на срез яблока с ярко-зелёной мякотью.

Нынче такие штуки не применяют. Хотя, их столько наштамповали, что и сейчас некоторые таскают их в качестве безделушки. Придумали авсиги, когда Эдем только начал загрязняться. Тогда человек ещё мог продержаться без защиты несколько часов, а то и суток. Зелёная оболочка это упаковка, под ней сигнализатор уже красный. Он может спокойно лежать в пригодном для дыхания воздухе, но в атмосфере Эдема быстро рассыпется. Тогда авсиг выбросит оранжевый светящийся порошок, который специальной техникой даже с обиты можно разглядеть. Правда, сейчас атмосфера такая, что через неё, наверное, нифига уже и не видно, да и спасать никто не будет — выжить без доспеха не получится и пары минут, а трупы теперь не ищут.

На крышу забежала Анька.

— Где взял? — показала она манипулятором на авсиг.

— Мусорщик оставил.

— Может это подарок за спасение?

Потом я не раз и не два размышлял об этом. Подарок ли это от неразумного животного? Или оно когда-то видело человека с таким и решило мне принести, повинуясь некоему рефлексу? Может прежний хозяин даже погиб, а это всё что после него осталось? Мне это было неведомо, и в конце концов я решил верить в подарок. Распаковал его и всегда носил с собой.

С тех пор прошёл не один десяток лет. Кто-то сгинул в развалинах, кто-то погиб из-за разгерметизации, кто-то всё ещё жив. Анька не смогла так жить и улетела с Эдема на другие планеты, где не нужно прятаться в доспехе. В нашем гараже кроме меня никого не осталось.

Надо мной пролетают тяжёлые свинцовые тучи, внизу проносятся белые облака. Впереди, за невидимым горизонтом, лежит мой родной гараж. Направляю доспех вниз. Камеры окутывает белая мгла. Темнеет, по кабине начинает барабанить дождь.

Облака расступаются — внизу металлом блестит монорельс, под его опорами лежит тёмно-серая слякоть, расчерченная бескрайней сетью полуразрушенных заводских стен, с чернеющими ошметками техники меж них.

Из-за горизонта кряжистыми пнями встают руины древних градирен. Возле них виднеются корпуса, оплывшие словно туша, лишённая скелета.

Подо мной проносится зона отчуждения, и вот наконец Мёртвый сад, над которым я пролетаю каждый раз по пути с работы. Хоть я уже давно не ребёнок, но, кажется, всё также верю, что можно увидеть свет мёртвых деревьев.

Индикатор радиации начинает трещать и мигать красным. Из середины сада вздымается белое марево испарений — облетаю по широкой дуге, там слишком фонит. Сейчас в небе над садом наверняка с десяток дронов — дети всё также надеются увидеть свечение. Увы, из-за радиации радар барахлит, и дисплей показывает сотню хаотично движущихся летающих объектов. Первый раз я, помню, испуганно включил все камеры обзора и встретил всего один спятивший от радиации дрон. Тот беспорядочно кувыркаясь падал мимо меня. У доспеха электроника всё-таки лучше защищена.

В детстве я читал про эпоху автомобилей — одни люди почти жили в машинах, другие спасались в них от смога и жары больших городов. Мне тогда подумалось, что это во все времена так: огородить своё пространство, а вокруг всё гори синим пламенем. Сначала это были хижины, потом авто, а теперь вот доспех. Помыться, поспать, поесть — всё тут, можно даже состыковать доспех с оным подруги и…

Что-то ударяет доспех в спину.

На экране проносится чёрная земля, серое небо и белый дымный след от моего доспеха. Снова земля, небо, дымный след. Земля, небо, дым. Треск счётчика радиации всё яростнее. Хруст ветвей, грохот и удар.

Из темноты меня вытаскивает вой сирены. Перекошенная приборная панель доспеха будто в тумане — ряд красных огней, под ним мигающий разбитый дисплей. Аварийная кислородная маска настырно заталкивает в меня воздух с каждым вдохом словно лезвие вонзается между рёбер.

Зрение проясняется. В ряду огней непрерывно горит счётчик радиации. Зато другие огни беспорядочно вспыхивают и гаснут — компьютер сбоит от радиации.

Неожиданно часть огней тухнет, сирена замолкает, и я погружаюсь в красный полумрак. Фигово.

Шутка судьбы: при таком уровне радиации я, наверное, смогу продержаться несколько часов и может даже спастись, но в атмосфере Эдема сдохну очень быстро. Доспех же почти беззащитен перед таким уровнем радиации и он уже даже аварийный сигнал не сможет подать. Выбор у меня не велик: сдохнуть от удушья в этом самоходном гробу, или вдохнуть райский воздух и быстро потерять сознание.

Но я же всегда мечтал посмотреть на Мёртвый сад? Мой горький смех разносится по кабине доспеха. Не так, конечно. Но что мне ещё делать? Всю жизнь я жил в этой оболочке, как и все люди, прятался от того, что мы сделали, теперь пора и на выход, вдохнуть и ощутить, как прекрасен этот сад. Одну детскую мечту исполню и хватит с меня.

Нащупываю под одеждой авсиг, достаю его, пусть висит поверх одежды. Воображение рисует моё тело, раскинутые руки и светящееся ярко-оранжевое пятно сигнального порошка на груди. Порошок озарит ночь оранжевым ярким светом, а деревья будут мерцать голубым. Должны мерцать голубым. Красиво, наверное, будет. Усмехаюсь.

Кладу руку на рычаг отстрела крышки, вдыхаю последний раз воздух. Прощай доспех, ты хранил меня и славно оберегал, но, увы, ничто не вечно. По щеке бежит слеза, оставляя влажный след.

Поворачиваю рычаг. Четыре громких хлопка слились в один — отстрелились замки, будто салют по мне. Зажмуриваюсь и выталкиваю крышку. Оголённая кожа лица тут же начинает нестерпимо жечь и через мгновение неметь. Вываливаюсь из лежащего на боку доспеха. Что-то держит меня и не отпускает — пуповина шлангов и проводов тянется к моему комбезу. Приходится в слепую срывать перчатки, отстёгивать шланги, тратя время. Руки немеют и не слушаются.

Нет, я увижу!

Распахиваю глаза. Исполинские белёсые деревья уходят в вечерний сизый туман. Вблизи ствол изрезан чёрными трещинами, в них только вода и темно.

Нет света.

Резь смыкает глаза, воздух кончается, и я вдыхаю. Боль разрывает горло и лёгкие, кашель скручивает меня и бросает в склизкую жижу. Что-то горячее на груди. Это авсиг, он же не должен был нагреваться…

Темно. Я ощущаю землю голой спиной. Почему? Раскрываю глаза. Изгибы стволов мерцают золотым тёплым светом, освещая прозрачный туман вокруг. Сквозь него видны сияющие ветви деревьев, раскрашенные закатными лучами облака, и над этим всем — звёзды. Почему я живой? Поднимаю руку, она словно из прозрачного янтаря. Прожилки сосудов тают на глазах, границы костей мутнеют. Змей-мусорщик дал мне ложный авсиг.

Я должен быть мёртв.

Усталость наваливается на меня, но я встаю на четвереньки и ползу обратно в свой уродливый гроб-доспех, отвратительно чуждый в этом саду. Там внутри реактор, если его разломать, то он убьёт любого. Должен убить любого. Ступаю на люк доспеха и усталость становится невыносимой. Хочется упасть и растечься. Я плавлюсь, мир искажается, будто смотрю всем телом. Голова растекается и падает на люк, глаза вместе с ней, но я всё вижу и чувствую. Чувствую вкус металла из которого сделан люк, вкус краски на нём.

Вспышка обжигающего тепла. Это реактор, я почти поглотил его. Это слишком горячо и слишком восхитительно.