В квартирке одна комната, кухни нет, в комнате одно окно. Не возьметесь сдать за две тысячи в месяц? Не знаете, что из окна видно. Шесть ярусов крыш сбегают вниз, оранжевых, бордовых и салатно-зеленых, столетние липы Маркшрайдова сада удачно закрывают уродство портовых сооружений, и - на пол-неба - океан. Так что любая художественная натура ведется, и Гена всегда находил жильцов - либо основательных туристов, приезжающих на несколько недель, либо начинающих представителей богемы, прибывающих завоевывать галереи и театры Порта. А в перерыве между жильцами с удовольствием ночевал там сам. Отпроситься у Марты было сложно, но возможно. И некоторые ночи, вот как эту, действительно проводил один, с отключенными фонами, и, будучи в глубине натурой художественной, смотрел в окно: вечером - на сочные южные звезды, утром - что мы видим утром? Над городом идет дождь, ручьи сбегают по крышам, а над океаном - ни облачка,ни полоски туманной, торжественное сияние мириадов бликов от волн бирюзовых, изумрудных и просто серо-буро-малиновых. Тридцать лет как переехал Гена в Порт-Пиковски, пора бы уже устать от хаоса и гнили города, от крушения надежд и бизнес-планов и мельтешения новых, но стоит увидеть океан - возвращается желание жить и смеяться.
Однако пора, надо бы позавтракать, и лучше всего это сделать у Марты. Дождь уже кончился, здесь всегда так, 20 минут дождь, 20 жарит солнце, потом опять набежит облако - без штормовки, летней или зимней, здоровый человек на улицу не выходит. А вот эта длинная девица, неуверенно спускающаяся по боковой улице, этого простого правила не знает - туристка, и поэтому она насквозь мокрая, и облачко пара от нее на солнце поднимается. До смешного типичная тыска, мокрые волосы топорщатся галочьими перьями, глаза такие большие серые - а ведь ничего. Худоба ее очень даже приятна, в Порту такое не часто увидишь. Нет, зря Гена ночь провел один. Девицу следует немедленно отвести на квартиру, и хорошенько высушить, а завтрак может часик и подождать.
На галантное приветствие и предложение отеческой помощи на нейтральном английском девица отреагировала удивительно холодно, можно подумать, что она всю жизнь пробегала в мокрой майке. Можно подумать, что вот она так просто может отшить жителя Пиковски, трижды женатого и совладельца пяти небольших бизнесов. Однако случай сложный - не помог и переход на приличный тысканский (варварский, доложу вам, язык), и шуткам не улыбается, а на предложение купить ей сухую майку вообще обматерила, вот, казалось, по-английски сложно сказать что-то действительно обидное, а вот поди ж ты, у нее получилось. Гена уж стал раздражаться. А когда стали спускаться по торговой улице, девица уже почти перешла на крик, конфуз-то какой, ведь в этом районе половина знакомых, вот Вера Розовое Ушко стоит в дверях своего заведения и ухмыляется: Гена Золотая Рыбка клеит туристку и не получается ничего. Золотая Рыбка - это с тех времен, когда держал зоомагазин напротив сада, давно прогорел, не Генин талант - торчать за прилавком, но торговля редкими животными, лечебными корешками, бальзамами, магнитными амулетами, а сейчас вот - и подкожной электроникой, это да, это и интересно, и доход неплохой, хотя конечно риск, и куча деталей, и таможня - звери.
В общем Гена уже отстал на пять шагов, а на шесть не отстал из-за легкого беспокойства за благополучие девицы - ну не любят в Порт-Пиковски таких строгих туристов, особенно тысков, молодые - из-за футбола, а совсем древние еще войну вспоминают. И вот, как накликал, такое вот развитие событий, три роллера перекрывают улицу, и трое как бы формируют комитет по торжественной встрече девицы. Она как увидела - так и села на мостовую. Устала наверное бегать-то. А ребята - не шпана, не подростки, солидные, при костюмах и черных очках. И вроде не знакомые. Нет, вот этого Гена немного знает - очки снял, щурится так беззлобно, имя не вспоминается - но он же вообще из Шепетовки, район неправильный, что за беспредел. И говорит так нагло :"Рыбка, теряйся, понтовщик застуженный". Гена не стерпел, а свистнул условно "На честного торговца из соседнего района беспричинно напали не местные" Щуриться тип стал злобно, но на свист отреагировали. Ули Ботинок вышел со своим коронным обрезом, на который ромашка наклеена - ага, за тысканскую кровь сразу вступился. Боря Малая Земля, кореш старый, в любой бочке затычка, вырос как бы из-под земли, со своими приятелями-бомжами вида весьма устрашающего. И прибежал смотрящий за улицей якудза, стал материться, тыкать катаной в колеса роллеров, требовать письменного разрешения на проведение акции. Ругнув разгул бюрократизма, ребята уехали. Опять добро победило зло. Странно стало Гене. Ну а что делать: поднял девицу, а она - откуда что берется, сразу доверять как-то стала, и повел к Марте. Во-первых, ближе, во-вторых, после такого стресса сушить ее самому уже совершенно не хотелось.
С ранней юности решил Гена, что западать он будет не на смазливых или добродетельных, не на добрых или привлекательных, не на пышнотелых или принципиальных, а на женщин, которых его присутствие радует безусловно, в силу причин нерациональных и рационализации не подлежащих. И не пожалел ни разу. Вот и сейчас так сладко ему смотреть, как вспыхнула Марта при его появлении, как прояснились ее глаза, как собрались морщинки в углах рта. И ничего, что Марта не спешит вербализировать свою радость, а с помощью пошлых, удивительно обидных ругательств отражает социальный аспект ситуации: как бы не пристало мужу приводить в дом подобранных на улице мокрых и дурнопахнущих (разве?) девиц, и не пристало ввязываться в неприятные истории. И правда, как только Матра поняла, что девица - в силу языкового барьера и общей усталости - на колкости ее адекватно реагировать не способна, то подхватила ее, обняла, потащила в ванную, а Гене буркнула ну почти мирно уже, иди на кухню, приготовь себе что-нибудь.
Готовить самому - интересно, но при этом расходуется творческая энергия, необходимая для дел более выгодных, так что Гена ограничился яичницей, куда кинул еще пол-банки консервированной спаржи и горсть стручковых томатов. Пока все это фырчало, а ветчина млела отдельно, в компании со сметаной, Гена улаживал дела: сердце переполняли неприятные предчувствия. Напрягшись физически, произвел из закоулков памяти имя типа из Шепетовки - не Толик, не Торан, а Тойво, а погоняло не скрепка, не заклепка, а Класс-Дырокол: по-видимому, должно отражать навыки стрельбы. Пять минут дозванивался в диспечерскую Шепетовки. Пять минут излагал суть инцидента удивительно невнятной девице - как таких берут на работу, привоз с откатом путает, простой запрос на толкование понятий не может принять. В результате ветчина остыла, пришлось опять подогревать, но тут пришла смс от Тойво "Рыбка не мохай типа бизнес пива поставиш" Ну хорошо, хоть тут нет прокола. Пришло вдохновение: позвонил в ресторан "Блаженство сирых" и продал 15 пингвиньих яиц, две недели не получалось, а тут за минуту, прекрасно, наверняка подсядут и еще закажут, товар чудесный, нет, думать, из чего сделаны эти пингвиньи яйца нельзя, это отвлекает.
Тут пришла Марта, в настроении нейтральном и деловом. Девица сильно больна, простужена, воспаление или тяжелый грипп. Вроде не накурена. Ночь провела крайне неприятно, возможно, подвергалась насилию - на этой фразе Гена тоже был подвергнут: взгляду, настолько испытующему, что он поневоле зарделся и спросил "Ты чего, Марта?" -"Да думаю, не заразился ли ты от нее гриппом? Дыхни-ка носом." Так вот, в детали ночи девица не вдается, хотя осталась без фона, карточек и документов. Смотрит в будущее с оптимизмом, уверена что ее арт-партнер ее обязательно разыщет - да, она поет в каком-то фольклерном ансамбле, на гастроли, значит - но номера его не помнит, звонить не рвется, а засыпает. Уложена. "Так чего?" Гена насторожился - не часто Марта интересовалась его мнением в делах практических. "Может, в госпиталь отвезти? К Уржику?" "Ты чего, Геночка, спал плохо, какой госпиталь без документов и страховки? Ты бы еще ментам бы ее отвез, развлек служивых. Надо звонить Кайфунчику" "А кто такой Кайфунчик?" "Кайфунчик - зам тысканского консула." "А почему ты его так странно называешь?" "Вот это, Геночка, к делу не относится совершенно. Дело-то вот в чем. В Порт каждый день приезжает тысяча тысков, в основном - когда нет футбола - покурить и оттянуться, у сотни возникают проблемы, и консульство ну никак не может всем помочь." "И что?" "Нужно триста-четыреста, и помогут. Так я сниму с твоего счета, договорились?" Гена кивнул с кривой улыбкой, которая в лучшие времена сходила за рыцарскую. Вот-так то помогать мокрым девицам. Больше, чем выручка за яйца. Гена испытал прилив коммерческого вдохновения: мелькнула мысль организовать передвижной пункт помощи тысканским туристам и брать 30 процентов с Кайфунчика.
Марта пришла через три минуты, с фоном в руках. "Гена! Платить ничего не надо! Ее действительно ищет партнер! Через час сюда приедет!" Инстинкт скрутил желудок. "Нет! Только с Кайфунчиком пусть приезжает! Не отдам не известно кому!" Марта сделала большие глаза, но пустилась в переговоры. "Значит так. Приедут в полдень, привезут грамоту из консульства. И чего так беспокоишься? Я пойду, вернусь без четверти двенадцать. А ты, Геночка, смотрю, прекрасно отдохнул, вот зайка поработай, в этот месяц ожидаю много мелких счетов. Ну и крупных тоже." И Гена, как зайка, открыл пива стал работать: разобрался с конфликтом крыши и таможни, принял три заказа на прозрачных осьминогов, и где их теперь доставать, прочел проспект о подкожных кредитных картах, и решил, какую теплицу купить для заведения на Перенсона. Только без четверти одиннадцать он осознал, что находится в доме не один, а с несчастной девицей, несомненно, нуждающейся в немедленной помощи.
Марта была человек дома - большого дома, теперь не бывает таких. Он достался ей в пятнадцать лет, непосредственно от отчима, Гена и не вникал, как и почему, и всю жизнь, за исключением короткой балетной карьеры, Матра украшала и наполняла дом - друзьями, мужьями, детьми - на данный момент, своими, общими, и даже Гениными, а вот и внук воцарился на третьем этаже - и по четкому графику организовывала активности всех обитателей. Вот уже и десять лет как Гена вписан в график, а старшему общему у них шестнадцать. Когда дом полон: так весело, уютно, все на своих местах, а вот когда как сейчас, в поздний утренний час, никого нет - видно, дом слишком велик, до всего руки не доходят, на пятиметровом потолке где-то трещины, а где-то паутина, в коридоре , не смотря на полутьму, видно, что обои отклеились, и вообще, тени как-то грязно падают. А куда ее Марта-то положила. Наверх вряд ли поперла, значит в Улькиной комнате, Улька все равно сейчас не ночует, ну не к Серафиму же ее подкладывать. Все хорошо, идем. Только вот инстинкт говорит спокойно и веско - за угол коридора не заворачивать. И как-то сердце сжалось, холодно стало. Гена остановился. Ну ничего же себе. Неужели добродетель на старости лет проснулась. Стал прислушиваться к новым ощущениям, но тут инстинкт говорит - ладно, валяй, можно.
Гена бесшумно открыл дверь, скользнул в комнату: оранжевые шторы, не разберешь ничего, ага, вот она - под одеялом, неужели спит - жалко. Нет, не спит, улыбка : "А, это Вы" "Да. Вам принести чего-нибудь?" "Нет, все в порядке, у вас такой спокойный дом, я почти уснула. Вы извините, что я Вас так на улице отделала. Я думала, Вы просто мелкий жулик". "Нет, жулик я довольно крупный." Смешок, ну не то что бы совсем призывный, но ничего, шанс есть. Хорошо. Теперь главное - избегать прямого визуального контакта. Гена подошел к кровати. "У Вас, наверное, жар. Дайте мне Вашу руку." Рука появилась из-под одеяла. Действительно другая раса. Кисть раза в полтора уже Гениной, но на полторы фаланги длиннее. А холодная, как у лягушки. Вдруг соприкоснувшиеся руки стали быстро теплеть, и пульс забился где-то между ними. К полной неожиданности присутствующих. Прямой визуальный контакт все-таки установился. В этих бездонных серых плошках сначала отразилось удивление. Затем страх. Затем: радость, безумная, не удерживаемая радость. Рука, не отпустив руку Гены, скользнула под одеяло, и быстро двинулась - куда-то довольно далеко. Пришла в действие другая рука, и стала исследовать ситуацию. И вот, когда Генина неуверенность, естественная для такого неожиданного разворота событий, стала сменяться уверенностью:
"Папа, сколько раз я просила тебя не трахать никого в моей комнате? Хоть бы в коридор вывел."
"Ульяна. Я никогда ничего в твоих комнатах не трахал."
"А Зульфия?" "Про Зульфию я все обьяснил, и это было очень давно..."
"А травма на всю жизнь. Ладно, папа, выйди отсюда, мы здесь сами разберемся. Плиз экскьюз май фазер, хи невер кэн контрол химселф." "А это, Ульяна..." "Да знаю, мне Марта звонила, чего я, думаешь, сюда приперлась, так что шанса у тебя все равно не было. Пойди, папочка, поработай, гости скоро придут ...." "Много ты в шансах понимаешь" подумал Гена, а вслух не сказал, старшая дочь, еще от Натальи, считала, что студенту-медику приличествует цинизм, в том числе и по отношению к родителям, отличалась крепким сложением, спонтанностью, и рукоприкладством не брезговала.
Марта пришла в без пяти двенадцать, так что парадное бархатное платье она надевала прямо в коридоре, одновременно накидывая на Генину шею полосатый галстук и сбивая гоголь-моголь. Гена был послан в большую гостиную, где он включил скрытые камеры - ну просто не часто визит ведь такой - а поколебавшись, еще и сканер, старинный, мощный, замаскированный под электрокамин, поскольку сильно нагревался при работе. Гости запоздали минут на десять - пробки, местные по городу пешком ходят, быстрее получается, а вот консульским не положено. Марта ввела в гостиную двух джентльменов в черных костюмах. Рыжего Гена сразу вспомнил, и вспомнил, почему дамы его зовут Кайфунчиком, и более им не интересовался, а вот молодой, худой и длинный, был что-то уж очень похож на девицу, не брат ли, и держался не по возрасту уверенно, отстранено, и, пока Кайфунчик распинался в официальном психозе, рассматривал акварели Марты, обильно покрывавшие стены. А Кайфунчик честно отбывал номер, с выражением зачитывал длинную грамоту, дескать, консульство ее Величества в вольном городе Порт-Пиковски по гроб жизни не забудет самаританский поступок отважного гражданина, внесшего вклад в традиционно добрые отношения. Девицу стало быть зовут Эда Шонхарт, старинное такое имя, звучит как-то не по-настоящему, а фамилия самая крестьянская.
Наконец замолк Кайфунчик, отдал грамоту, прямо в папочке и рамочке, с печатью. Марта принесла королевское тысканское угощение, знай наших, в грязь лицом нет, в серебряной вазочке три маленьких стопочки, водка, малиновое пиво и гоголь-моголь, с листочком петрушки - вот сразу выпивка и закуска. Гости рассыпались в приличествующих комплиментах и с уважением потребили. Тут бы концерт и закончить, но Кайфунчик пропел: "Любезная Марта, я так хочу увидеть Вашу коллекцию фарфора", цап под ручку и уволок из гостиной. Гена остался наедине с молодым тыском. "Эду Шонхарт" - наконец-то представился он. Гена подобрался.
"Я работаю на королеву, внешняя разведка." Ох, Джеймс Бонд хренов, неужели не разводит, грязь какая, подумал Гена, а вслух сказал: "Должно быть, интересная работа. А условия хорошие?" "Двадцать пять в месяц, и полное покрытие текущих расходов. А Вы заинтересованы в дополнительных доходах?" Улыбка американская, на пол-лица. "Геннадий. Я покорен Вашей решительностью. Конечно, малый бизнес в Порт-Пиковски этому учит, но вот так поставить все на карту ради незнакомой девушки. Поздравляю: карта была выигрышной. Мы заинтересованы в сотрудничестве. А что-то у Вас электрокамин включен, вроде тепло..." "Да знаете, у нас такой климат, совсем тепло не бывает." Эду нажал что-то на экране фона, сканер треснул и пустил маленькое облачко дыма. "А камеры я уже выключил, прошу извинить, только начало фильма Вам останется." Ничего, пытался успокоить себя Гена, звонок крыше, и до консульства не доедешь, будешь прах и пепел, галчонок недоделанный. Хотя дорого это обойдется. И девицу, ох, девицу жалко.
"Да Вы не напрягайтесь, Геннадий, никакого наезда, у нас тут культурный бизнес. Ну просто знаете, есть предложения настолько выгодные... Позвольте рассказать. Вы узнаете?" На экране фона бородатый мужик в американской улыбке, глаза мутные, вид потасканный, сразу видно, интеллектуал. "Понятия не имею." Легкое прикосновение к экрану, борода с улыбкой исчезли, морщины разгладились. Господи, это Вова. Неужели и я так плохо выгляжу. Вова, ты опять залез в какую-то бяку.
"Узнали. Бовиус Ясной, Ваш старый школьный друг. Что Вы о нем знаете?" "Не видел его с тех пор. Слышал, что он давно уехал из Империи - в Старую Америку, что ли. И крупный ученый - ну это про него со школы можно было сказать." "Все верно. Сидел бы тихо, совершал себе открытия, а ведь надо же - дорос человек до официального врага Империи. Сумел привлечь внимание." "А причем тут Вы? Почему королевская разведка интересуется врагами Империи?" "А мы добрые. Мы всем помогаем, поскольку все в мире связано. Вот сработает имперская бюрократия, отравят профессора Ясного в грязном баре, поднимется скандал, осложнятся американо-имперские отношения, цены на нефть подымутся, и простые тыски будут мерзнуть зимой. Нехорошо. Надо жить дружно."
"Слушайте, Геннадий. Через неделю Ясной приедет в Порт, на конференцию по биоквадратике. Вы встретитесь, выпьете, и обьясните Вашему другу всю неконструктивность его поведения. Я Вам дам материалы. Он всплакнет, раскается, опубликует кое-что, его простят, и всем будет хорошо. А Вы получите 75 тысяч наличными. И мы Вас больше ни о чем не попросим, разумеется." "Ну, скажем, почему 75? Почему не 120?" "Генадий, Вы не на привозе. Мы - организация солидная, у нас определенные фиксированные расценки. 75 за вечер работы -неплохо. Вам ведь нужны деньги. И легко можно было бы сделать, чтобы они Вам были бы нужны до зарезу, но мы этого не делаем. Так что договорились. Материалы получите завтра."
Синхронизация превосходная: в гостиной тут же появился Кайфунчик с Мартой. Лицо у нее было несколько затуманено, не встревожено. И все быстро засобирались. Эду вывели под руки Ульяна и медсестра из консульства, выглядела она совсем неважно. Серые глаза сфокусировались на Гене - и вот ведь, в них опять появилась радость. И увезли ее.
Гена смотрел, можно ли еще восстановить какую информацию из сгоревшего сканера, водрузил его прямо на стол, разобрал на блоки, и методично, один за другим, проверял их на считываемость. Деятельность бессмысленная, но успокаивающая. А успокоиться следовало, поскольку женщины были сильно взволнованы и громко кричали - на него, на Гену, а не друг на друга, как обычно. Сильно пахло горелой пылью, и блоки заметно пачкали и корябали полированный стол, но не это раздражало Ульяну и Марту. Ведь пришлось рассказать им все, что случилось - со своими надо играть по честному, даже если это и больно и им, и тебе.
"Папаша. Тебя наверняка уже много дней ведут как лоха. И лахудру эту тебе подставили. И шепетовских купили. Бросай свои железки и собирай рюкзак. Я довезу тебя до границы, перевалишь через холм, ты ведь еще не такой толстый, и теряйся, теряйся подальше. Мы скажем, когда тебе можно будет вернуться, да ты и сам почуешь."
Ну откуда у Ульяны эта склонность к параноидальной истерии, комплекция вроде не располагает. Вот орал на нее в детстве, и развод с Натальей прошел по-гнилому, ох, виноват, бедная детка, кругом виноват.
"Геночка, Ульяна все правильно говорит, хотя немножко волнуется. Так нельзя, тут наши знакомства не сработают, это слишком рискованная история. Вот ты очень давно не навещал твоих теток в Городе, поезжай туда, милый, там на тысячу километров ни одного тыска. Побудешь месяц, отдохнешь, а за делами есть кому посмотреть, вокруг друзья..."
Друзья, пол-города друзей, а отвернешься на секунду - где деньги, и какие, и не стояло вас здесь. Конечно, бежать и прятаться сразу хотелось, простая, правильная мысль, но посмотрел агенду на ближайшие две недели, убытков сразу будет тысяч на восемьдесят, а если слух пойдет, что надолго уехал - все, всем бизнесам конец, компаньоны люди нервные, все придется с нуля начинать, помощником продавца, или переходить на иждивение дам, на пенсию Марты жить.
"Девочки, да что же вы такие заполошные? То ли еще было, вы вспомните. Я свяжусь с Вовиком по хакерской сети, никакая служба не узнает, мы им такую оперетту представим, заказчик будет визжать, а Вове я дам тысяч двадцать, ему тоже дополнение к профессорской зарплате не помешает."
"Папа, ты хуже ребенка, кого ты хочешь развести? Они же на следующий день к тебе придут, и дадут новое задание, например, продать бургомистру золотую рыбку с подслушивающим устройством. Они тебя сломают...." Ульяна подскользнулась голосом, всхлипнула и высморкалась. Представила, наверное, детали ломания папы.
Поднялась в Гене детская обида. Ну за что? Жизнь, хотя и интересная, все-таки сложилась. Спектр огорчений и удовольствий давно исследован и размечен, помотаешь головой - сливается в белый цвет спокойного счастья. А тут приключения и переживания, более приличествующие сверстникам детей - не дай им, Господи. Больно как в юности.
"Девочки, не зудите и не насыпайтесь. Мне нужно спокойно подумать. Да? Договорились? Займемся текущими делами?" Грохнуть что ли отвертку об паркет. Нет, вроде все поняли, пошли, только Марта на выходе негромко сказала "Рюкзак я все-таки соберу." Нет, надо грохнуть, но тут последний блок пискнул, контакт, пошла инфа. Сканер зафиксировал стандартные подкожные карточки общей тысканской страховки, три. Черный софт крякает их
за минуту. Максим Каммерер, уроженец Виллемстада, 37 лет - Кайфунчик, дальше не интересно. Эду Шонхарт, уроженец Гаваней, 342 года - эх, глючит сканер, сбой по фазе, дальше можно не читать.
Под предлогом подумать Гена занялся текущими делами, в частности, полчаса беседовал с текущей оперной звездой Маргетой Палки, она все не могла решить, нужна ли ей голубая малиновка или розовая скалярия или прозрачный осьминог. Чтобы отбить деньги, Гена с ней кокетничал так по-простому и записывал ее смех: вдруг можно скомпоновать и продать поклонникам. В пол-пятого так ничего и не придумал. Разве что проконсультироватся? Самый умный и добрый тыск из знакомых - Ули Башмак, вот позвонить ему.
Договорились встретиться в Маркшрайдовом саду, опробовать новый сервис - там теперь обслуживали прямо на лавочках. Пришли, облюбовали лавочку - и все культурно, им сразу сделали навес от дождя, пристегнули столики как в самолете, застелили свежей газеткой. В Порту выпивка перед обедом - это серьезно, и для бизнеса, и для души. Гена выступил стандартно - длинное черное пиво и горка чищенных креветок, прямо из лагуны, морозильной камеры не познавших, с листиками горького базилика. А Ули не хочет быть похожим на тыска, берет графинчик местного мерло, сухого как ком в горле, но - улыбнулся Гена - с селедочкой, в горчице маринованной. А вот и Боря Малая Земля, кореш ненаглядный. Поскольку трезв к этому часу, тоже приглашается на лавочку: вечер дивный, кореш верный. Принесли - Гена поинтересовался, сколько отстегивают горисполкому за лавочку. Оказалось - нуль, засчитывается в муниципальный налог. Да еще духовой оркестр за счет заведения - играют бомжи, Борины друзья, почти все профессионалы, и им горисполком все проплачивает. Гена аж прослезился: умеют люди устраиваться.
Сидели в метрах ста от памятника Марку Шрайдеру. Марк привычно стоял в зековском бушлате белого мрамора, опираясь на гитару, как на трость: согласно легенде, что ни вертухаи, ни суки не смели лишить его инструмента за все время отмотки. Сомневался Гена в точности легенды, но сомнения наружу не выпускал: без Марка, без его песен никогда не стал бы Порт-Пиковски вольным городом, так и остался бы имперским захолустьем, и свобода океана только бы дразнила. Так что в первый раз стаканы поднялись в направлении Марка.
Ну что может Ули сказать по поводу. Королевские службы старомодны и вьедливы, но здесь работают исключительно с тысканской общиной. Внимание к Гене необычно, вполне может быть одноразовым. Руку Гена не жал, нет? Ничего не подписывал, значит, договоренность односторонняя: важно это понимать. Смыться - неплохое решение, вряд ли будут тратиться на поиск, такого гонора нет у организации. С другой стороны, именно такой поступок может пробудить дополнительный интерес. Однако у ситуации есть и другой аспект.
Ули сделал добрый глоток. "Я сумел подробно разглядеть эту Эду. Выступают ли они еще? Я бы,пожалуй, сходил, еще на нее посмотрел. Кисть: какие бы могли быть ее измерения?" Тут Гена нарисовал на газетке, как запомнил. "Даже так. Интересно, а как насчет стопы?" Ули задумался, а Гена честно старался проникнуться его интересом. Нет, стопы его никогда особенно не волновали, но если бы он всю жизнь торговал обувью...
"Ну да. Гена, вы вероятно не сознаете, насколько я стар. Я не люблю об этом рассказывать, но у меня была жизнь и до войны. Я учился на факультете философской генетики - моим руководителем был профессор Бромберг. Ммм, до войны в королевстве был значительный интерес к человеческой генетике, как показало время, интерес нездоровый." Боря зашевелился и засопел. "Так вот, ответственно заявляю: таких тысков больше не делают. Их только можно найти на гравюрах и полотнах трехсотлетней давности. С тех пор гены значительно перемешались. Профессор Бромберг искал генотип Эды по всему миру, в его распоряжении были все ресурсы департамента расовой чистоты - и безуспешно. Что есть эта девица? Редчайшая генетическая флуктуация? Продукт эксперимента по клонированию? Но вроде бы с тех пор как война кончилась, и профессора Бромберга повесили за ноги..." последнюю часть фразы Ули вел все возвышающимся фальцетом, а взгляд Бори тяжелел. "За дело." выдохнул Ули в субоктаве. Боря расслабился, и Гена тоже: ну к чему все эти эмоции о прошлом, память о старых ранах, мало ли у нас внутренних противоречий. "В общем с тех пор вроде никто не клонирует. Все это очень странно. Давайте поиграем аллюзиями. Вот я расскажу вам древнюю тысканскую легенду. А вы наверняка знаете ее часть - а знаете ли вы ее всю?"
Тут обрушился дождь, навес задрожал под тяжелыми каплями, и лучшим решением было повторить заказ и продолжать слушать старческие поучения.
"Так вот. Давным-давно, в начале Золотого века, в Гаванях, в квартале бедняков, жили мальчик и девочка - соседи, удивительно похожие друг на друга, прямо брат и сестра. Играли конечно вместе. Когда мальчик достиг раннего подросткового возраста, его как подменили - он стал непокорен, нагл, критичен ко всему, что его окружало, высмеивал взрослых и даже муниципалитет. Поначалу бюргеры вроде и радовались - растет новый Тиль Кривое Зеркало, защитник и певец трудового народа. Но прошел слух, что парня сглазили. Вроде разболтал, что смотрел ночью на морозные узоры на стеклах, и увидел лицо прекрасное, с глазами, как холодные звезды, и сердце сжалось, как от укола, и с тех пор он грустен и беспокоен. Ну и сказали ему: вот тебе саночки, милый, кати куда хочешь. Народ строгий был тогда. Ушел мальчик.
Девочка, однако, это так не оставила. До весны колебалась, все уговаривала себя, что друг умер и не вернется, а в начале апреля ушла из дома. Шла и у всех спрашивала: где мой мальчик? Путь был труден, но чистое сердце хранило ее."
Боря просветлел лицом: "А я помню. Мы школой ходили в детский музыкальный театр. Этой девочке дали по дури золотую карету, но разбойники ее пожалели. Там еще такая крутая атаманша была. Гоо-ворят мы бяки-буки."
"Да, Борис, лет сто назад легенда была напечатана в форме поучительной сказки, и переведена на многие языки, и каждый переводчик добавлял что-нибудь интересное. Золотую карету по дури? Забавный ход. Но в основном сюжет сохранился. Вы помните, что там дальше?" "Сюжет довольно сложный" - покраснел Боря. Гена пришел на помощь - "Я с детьми не раз ходил на эту постановку. Девочка в конце концов вышла на ворона, который направил ее во дворец снежной королевы." "Это, следует заметить, артефакт перевода на имперский. Тыски до сих пор относятся несколько эмоционально к этой комбинации слов как части архаического и совершенно непристойного проклятия..." "Гирка Сноейдройинг ипх" блеснул эрудицией Боря. "Вас этому в десантном училище учили?" живо заинтересовался Ули. "Нет, это потом. В порту, знаете, не то еще услышишь.." застеснялся Боря. "Неважно. Означенную особу лучше называть Мар-Морена. Гена?" "Сложный сюжет" усмехнулся Гена. "Ей помогал олень, а потом, когда добрались до тундры, какие-то бабки. Потом был антракт, тундра кончилась, и девочка вышла ко дворцу, который охраняли злые ветры. Выли они минут десять, дети всегда очень боялись. Но как-то это рассосалось. " "Отченаш она прочла, вот чего" опять встрял Боря. "Нет, Борь, в спектакле не было этого" "В легенде было. Борис, неужели в порту..." "Нет, Ули, мне в монастыре рассказали." "В Святогорском? Вы туда на экскурсию ездили?" "Нет, меня когда-то вот Гена пристроил. На месяц. Не ширяюсь вот больше..." и Боря совсем смутился.
Гена глотнул пива и продолжил. "Вошла во дворец, мальчик там зазомбирован, кристалы раскладывает, сне ... ну Мар-Морены нет. Девочка ему спела песню про розы, душевно так, все дамы растроганы, он ее узнал, Мар-Морена пришла, а сделать ничего не может. Обнялись они и домой уехали." "Вот." Ули выбросил указательный палец. "Так и было в напечатанной детской версии. В подлинной легенде, боюсь, все было несколько более реалистическим. Зло бессильно против чистого сердца, и чистое сердце бессильно против зла. Решает человек - в данном случае юноша - и решить не может. Судьбы мальчика, девочки и Мар-Морены сложились в замкнутый треугольник, который никому не разорвать. С тех пор так и живут они триста лет, и не стареют, и похоже, что это надолго ... То юноша склоняется к Мар-Морене , и весны в том году поздние и холодные, то стремится к девочке, и в январе расцветают ландыши. На факультете нам приводили эту легенду как пример здорового народного дуализма, основанного на наблюдении природы и противостоящего искусственному монотеизму... "
Не сразу узнал Гена подошедшего Класс-Дырокола. Не могло принять сознание, что покачивающийся и несколько сопливый мужичонка, остановившийся у лавочки, и есть означенный респектабельный гопник. Распускают их в Шепетовке. Ну раз признал, надо обещанное выполнять. Жест официанту, и Тойво на лавочке, и отхлебывает холодное пиво. Помогло. "Рыбка. Тут такое дело. Влип ты." Тойво уловил перепад настроения: мужчины поджались, Боря сунул руку в карман, а Ули расстегнул молнию небольшой спортивной сумки. "Рыбка. Я тебе не разбухаю. Ты-то не помнишь, а вот когда ты тут на углу магазинчик держал, ходил к тебе пацан на рыбок дивиться. День ходил, два ходил, монеты не было у него. Ну а на третий день ты мне рыбку и выловил, и банку дал, и корму. Что же я - сука что ли." Да, бывало и такое, Гена никогда не думал об этом как о выгодной инвестиции, а вот поди же ты. "Долго рыбку держал?" "Почти год." с гордостью вспомнил Тойво. "Ну так вот. Эта девка твоя худая чернявая - ведьма. Вали из города, еще раз увидишь ее - все. Тут дело-то как было. Хряк любит худых и с придурью, чем больше придури, тем лучше. Кто-то на концерте ее видел, Хряку стукнул. Велел привести. Под утро нашли ее в "Ханурике", она вроде в дым. Подошли вежливо, монеты показали, задачи объяснили, сама с нами вроде и поехала. Но когда в замок к Хряку вошла: суета началась. Что свет потух, ладно, что завыло , как шторм в унитазе, ладно, артистка. А вот что ее двое стало, это ребят понервировало, стрелять начали, не помогло, ушла. А Хряк только завелся, на ведьму настрочился, в чужую зону нас погнал - ну ты здесь знаешь, да. Не остановился, велел бумаги оформлять. Пока оформляли - нет, ну бюрократия у нас все-таки, они от тебя отвалили, в консульство поехали. Мы культурно подьезжаем, а подавала ее лазерную пушку достал." Тут Тойво на секунду вернулся к образу сопливого алкаша. "Шестеро наших. Вся первая машина. Хряк узнал, сразу заказ снял, все-таки пришел в разум. А поздно... Вот я чего такой сегодня то. Извиняйте, фрайеры." Ули спросил: "Лютеране? Крещеные?" "Всякие были. Позаботились, ничо."
Ули повернулся к Гене. "Я уже пойду пожалуй, что-то мне сегодня сердце давит. Спасибо за угощение. Гена, я Вам все рассказал, переваривайте информацию, вот и от Дырокола тоже, решайте сами, ситуация не стандартная. Чем могу." Ули стал рыться в сумочке. "Еще менее стандартная вещь. Я бы не решился, у нас в Порту не принято об этом говорить. Чтоб не нарваться. Но раз Вы Бориса устраивали в монастырь, я бы подумал, что определенные идеи у Вас не вызывают отторжения." Ули вытащил из сумочки латинского стиля крест - из янтаря? нет, не может быть, слишком велик, дюйма три, должно быть пластик, но бусы, то есть четки, определенно янтарные. "Возьмите себе. Не удивляйтесь. Вот послушайте сюда ..."
С некоторым запозданием Гена осознал, что внезапный прилив религиозных чувств у друзей не был вызван созерцанием распятия. Происходило нечто совершенно другое, гораздо менее ординарное. Командор Пиковски, открывший полуостров и основавший форт, был, не смотря на сложные обязанности, человеком душевным, заботливым, и, к слову, счастливым в семейной жизни. Но вот бронзовый памятник ему, воздвигнутый лет сто назад, обладал неприятной привычкой прогуливаться по городу. Случалось это не часто, всего раз щесть за все время, но всегда кончалось тревожно. Последний раз памятник пришел в движение двадцать четыре года назад, за несколько дней до признания независимости. Имперские морпехи оцепили маршрут следования, пытаясь хотя бы формально скрыть происходящее от возбужденных жителей Порта своими широкими спинами. Излишне инициативный лейтенант попытался воспрепятствовать продвижению стрельбой в упор из противотанкового орудия. Не получилось ничего кроме скандала, имперцы его даже посмертно разжаловали. Народ думал: ну вот, быть бойне. Но ничего, независимость признали, ни одной капли не пролилось, и морпехи ушли насовсем. Позже народ валил на статую голод и беспредел первых лет независимости. Ну а теперь-то чего пошел, зачем?
Памятник продвигался по бульвару не быстрее пешехода. Народ в основном убегал, перепрыгивая через чугунную ограду. Мене подвижные или более спокойные граждане просто прятались за скамейки, как вот Тойво и Боря. Чего далеко бегать-то, чему быть, то и случится. А Ули так и остался сидеть на лавочке, вероятно, следуя тому же принципу. Вот и Гена остался сидеть. Все-таки явление редкое, стоит хорошо разглядеть его. Бульвар сильно опустел, только метрах в сорока за памятником следовали камераман и журналист городского канала. Памятник шагал тяжело, выбоины оставались в брусчатке. На людей не обращал внимания. Доставалось голубям. По всему бульвару они - застыли. Когда памятник приближался к ним, они все-таки порывались взлететь. Без толку. Оседали под невидимым прессом, в лужицу собственной крови. Гене стало мерзко. Дарвинизм он душой принимал, сила уничтожает силу, все по правилам, насмотрелся на зверьков-то. Но такая мелкая, противная мстительность. Памятник поравнялся с лавочкой. Гена хотел для порядка щелкнуть его на фон, но руки плохо слушались. А, кто-нибудь позже выложит. Вот сердце замерло, это да. Но на секунду ведь, потом заработало, только кончики пальцев куснул озноб.
Памятник прошел к Марку Шнайдеру, задержался, пытался какие-то артикулы изобразить. Жизнь возвращается в свою колею. Боря и Тойво вылезли из-за лавочки, смущенно отряхиваются. Гена повернулся к Ули: и понял, почему тот остался сидеть. Сердце защемило по-настоящему. Все. Он же хотел уйти, задержался из-за этого, наверняка не нужного разговора. Как жалко. Боря укладывает Ули на лавочке, отпихнув столики. Тойво уставился в фон - зачем, поздно, а, ищет лютеранские молитвы.
Сердце отпустило, пришла потребность действовать. За товарища. Гена раскрыл сумочку Тойво: его обрез с ромашкой здесь, послать патрон в патронник. Тойво понял, заорал, схватил за руку -другую. Гена и не целился, ярость есть ярость, просто выстрелил в направлении мерзкого истукана. Грохнуло. В ста метрах от них статуя заскрежетала, задрожала, и превратилась в облако грязно-зеленой пыли. Пыль, вперемешку с инеем, осела на землю.
Начался дождь, он шел все сильнее. Гена наконец-то решился: из города лучше уехать. И где бы еще достать прозрачных осьминогов?
__________________________
Белые нитяные перчатки черны на кончиках пальцев, и несколько влажны. Король пик никак не зацепляется, сознание радуется, а может не получится, но напрасно: вот, пальцы сомкнулись, тащат, вытаскивают, кладут на стол, грязный, но грязи вроде и не видно - оранжевое пламя, от которого так холодно, почти совсем погасло.