Аннотация: Идея и центральные события данного рассказа построены по мотивам моего же собственного сна.
Страх.
"Могущественнее знаний могут быть
лишь знания, объединённые с силой."
"...Они были умны. Умны настолько, что порою даже самому современному и образованному человеку не под силу постичь всю их гениальность. Это была нация воистину шедевральных людей, если так можно выразиться. Каждый из них был идеальным человеком, идеальным почти во всех отношениях: морально, духовно, нравственно. Я даже не говорю об их уме и об уровне развития их науки на тот момент. Наше Человечество, точнее то, что мы имеем в виду под значением этого слова, они обогнали на четыре тысячелетия, если не больше. Они процветали много веков, и процветали бы, пожалуй, по сей день, если бы однажды в их головы не пришла одна мысль. Я говорю именно в "их головы", так как у них никогда не было четко выраженного правителя, были только лидеры в различных сферах - духовной, научной, промышленной, хозяйственной и так далее. Они все считали себя равными друг перед другом, при этом нисколько не губя собственную, каждую по своему уникальную личность. Все были вольны в своих поступках, и никто не имел права кому-то запрещать что-либо делать. Если бы мы сейчас жили по таким законам, то на улицах современных городов царили бы хаос и бесправие - всюду грабежи, смрад, насилие. Но те были способны каким-то незримым образом согласовывать собственные мысли с мыслями окружающих, это было единое синхронизированное общество личностей. Для нас это кажется невероятным, но повторюсь, они были гениальны во многом, почти во всем. Трудно даже вообразить себе что-то подобное. Тем более нам - людям, внушившим, что мы - хозяева нашей планеты, самые умные и самые уникальные существа, населяющие её. Эта мысль элементарно должна задеть чувство гордости любого уважающего себя гражданина, кем бы он ни был и в какую бы эпоху он не жил.
Так вот, примерно четыре тысячи лет назад, они все одновременно словно посходили с ума. Возможно, я слишком критично отношусь к их действиям, и, скорее всего, я не прав, ибо я рассуждаю так, как рассуждал бы каждый здравомыслящий человек нашего времени. Нам их действия понять, скорее всего, невозможно, ибо их мысли существовали на другом уровне относительно нашего мышления. Радикально отличное от современного, их общество сформировывало в мозгах людей столь же радикально отличные от наших идеи, у них были абсолютно иные ценности. Думаю, проще всего было бы их рассматривать не как подобных нам, а как кого-то с другой планеты, из иного мира, если вам так угодно. Это единственное, чем я могу объяснить для себя их поступок.
Эта раса, имевшая всё и на всё же способная, решила остановить набирающую обороты человеческую мысль. Они замкнулись, замкнулись на самих себе. Они прекратили свое развитие в нашем понимании, ибо в нашем понимании этот процесс неразрывно сопряжен с постоянным движением вперед, к новым горизонтам, к новым технологиям и новым достижениям. А они, достигнув апогея в этих областях, начали то, что нам постичь будет труднее всего. Сначала они замкнулись внутренне, но все же, продолжали существовать как одно единое общество, понимая, однако, что так продлиться недолго. К конце концов, один из них все-таки нашел выход, показавшийся народу единственно возможным. У них было только два пути - в космос и в Землю. По какой-то причине они выбрали именно второй путь, а не первый. Эти люди, максимально реализовав себя в техническом и научном плане, вовремя остановили ту сумасшедшую гонку, в которой участвуем теперь все мы. Они в прямом смысле зарыли в землю собственные физические знания и начали познавать то, что было единственно не познанным и самым трудным объектом для изучения одновременно - они занялись изучением самих себя, собственных мыслей, они принялись исследовать себя с изнанки.
Они посчитали, что на поверхности планеты никто не сможет сосредоточится до необходимого уровня - чересчур много отвлекающих факторов. Возможно, и даже скорее всего, они уже предчувствовали поднятие Нашего человечества - в то время, то есть примерно третье-второе тысячелетие до нашей эры, человек обыкновенный уже вовсю орудовал в Китае, Индии, Междуречье и Египте. Не то что бы они боялись нас, наверное, они просто посчитали нас неприятной помехой, которую способны были избежать. Ведь нетрудно догадаться, что рано или поздно какой-нибудь Колумб всё равно откроет Америку, а одна из ведущих на то время Европейских стран, в нашем случае, Испания, начнет колонизацию южной части материка. Конечно, помимо европейцев в Андах уже давно обитали южноамериканские индейцы, появление которых, они, скорее всего, тоже предчувствовали. Но индейцы, будучи людьми необычайно суеверными, как могли старались избегать того места, где в своё время обитала та цивилизация. Да и достичь его могли далеко не все. Среди индейцев витали слухи о некой таинственной области, слухи правдивые и страшные, но стараниями конкистадоров погибшие на устах своих носителей. Именно поэтому только сейчас и только от меня вы слышите о них. Тот факт, что они изолировали себя, дабы избежать контакта с Нами, я только предполагаю, ибо возможны мириады других причин, о которых мне никогда даже не придётся подозревать. Но в том, что они действительно хотели любыми силами остаться наедине с собой, я уверен также твердо, как и во всём, когда-либо мною сказанном.
Сначала они тщательнейшим образом уничтожили все следы своего существования - все, кроме города, оставшегося стоять в расщелине между скалами Анд. Именно его столь сильно боялись индейцы инки, поскольку кому угодно внушило бы страх нагромождение непонятных и мрачных металлических сооружений, местами громоздких, а местами кажущихся ювелирно тонкими и искусными. Они не оставили после себя ничего - на всей поверхности нашей планеты нет ни единого свидетельства их существования, разумеется, кроме города. Но город закрыт сверху нависающими уступами скал, его невозможно разглядеть с самолета, а вертолет просто не способен опуститься в это ущелье. Как-либо подъехать к городу тоже не представляется возможным - он окружен пятикилометровыми скалами. Единственный путь туда лежит через сложнейший горный перевал с запада, преодолеть который способны даже далеко не все профессиональные альпинисты. В принципе, в расщелину можно попасть и с востока, но тогда придется преодолеть около полутысячи километров на двух ногах - а сделать это с грузом провизии и снаряжения, рассчитанного на столь долгий переход, просто невозможно. Считайте, что это отчасти мой ответ на ваш вопрос, который я предвидел сразу: Почему до сих пор там никто ещё не побывал, почему же про этот город ровно ничего не известно? Впрочем, вышеупомянутые индейцы там побывали, ещё около семисот лет назад...
За год и четыре месяца они выкопали огромный бункер, вход в который находиться в одном из заводов города, в каком именно я, к сожалению, не знаю. У моего отца был план города, но он сгорел вместе с ним где-то под Берлином более полувека тому назад. Ещё три года им потребовалось чтобы каким-то образом накопить провизии на первое время, а также чтобы обработать вырытый бункер - установить источники ультрафиолетового облучения, создать нужное количество теплиц и оранжерей - чтобы не задохнуться и иметь возможность кормить себя и мясомолочных животных. Поскольку Анды - горы молодой складчатости, там очень активна вулканическая деятельность. Они использовали термальные источники для отопления помещений - эдакий нескончаемый источник энергии, который использовался также и для выработки электричества. По примерным подсчетам, бункер этот был рассчитан 69300 человек и, имея объём в десятки кубических километров, представлял собою несколько гигантских смежных помещений, вырытых в твердой породе Анд. Полагаю, вы удивляетесь, почему их было так мало - менее ста тысяч человек, а ведь такая раса могла бы процветать и в многомиллионном количестве! Дело в том, что их и изначально было немного - порядка 200000. В чем кроется причина столь малой численности населения, мне не известно. И поскольку, повторюсь, каждый член этого общества был человеком абсолютно свободным в своих поступках, около двух третей от всего населения города отказались от погребения заживо. Обе стороны пришли к некой договоренности, согласно которой, все производство города полностью замораживается навсегда - кроме пищевой и легкой промышленностей на первое время. Таким образом, оставшиеся на поверхности имели все необходимое для продолжения существования. Им были запрещены только три вещи: запускать остановленные навечно крупные заводы, переходить в другие районы, а также размножаться. Так что оставшиеся на поверхности люди вели самый обычный образ жизни, за исключением только полного отсутствия молодого населения. И через семьдесят-восемьдесят лет со дня погребения, последний представитель их великой нации скончался от старости, оставив в наследство туповатому человечеству со всей планеты лишь только один безмолвный мертвый город посреди гор...
Что касается тех, что ушли под землю, ничего не известно. В этом и вся суть. Толщина стен бункера, отделяющая жилище от горной породы составляет примерно полтора метра чистейшей нержавеющей (!) стали. Дверям в бункер позавидовал бы любой банк - это сложнейшая система замков и механизмов, особо интересная тем, что замочная скважина от одного единственного ключа находиться снаружи, изнутри же её может открыть любой желающий легким нажатием нескольких рычагов. Объяснить такую мощь входной системы снаружи я могу лишь одним - таким способом они защищались от различных природных катастроф - землетрясений, ядерных войн или чего-то ещё. Они не боялись людей, которые все равно рано или поздно придут туда - механизм замка весьма примитивен, и открыть дверь снаружи сможет любой физически развитый мужчина. Подлинный ключ, переходивший от испанских предков к нам в наследство вместе с легендой, которую я сейчас повествую, теряли неоднократно и то, что я вручу вам по окончании своего рассказа - это третий или четвертый дубликат. Да, впрочем, если вы потеряете и его, дверь не составит труда открыть простой отмычкой.
Сказать точно могу ещё только что никто из погребённых не вышел наружу за все четыре с лишним тысячи лет. Они там остались, герметично закрытые, безо всякой связи с внешним миром. Они там уже 4000 лет!!! Сейчас эти люди - либо мутанты, либо тонны разложившихся микробов и бактерий. Повторюсь, о погребённых абсолютно ничего не известно. Я не призываю вас лезть в горы и открывать бункер, даже наоборот - я категорически запрещаю вам это делать. Эти люди добивались успеха абсолютно во всём, за что брались, и, несомненно, добились многого и в самопознании. А человек, познавший себя, человек, раскрывший свою суть - это нечто невероятное, нечто, обладающее непреувеличенно безграничными возможностями. Думаю, вряд ли в случае открытия они направят свою силу против нас, ибо они чрезвычайно умны, хотя не следует исключать и такой ход событий. Мы ведь нещадно истребляем тараканов, населяющих наш дом и портящих его. Также и они - я уверен, мы для них не более чем полудохлые козявки, загадившие уже почти всю планету. Впрочем, когда я начинаю думать о них, проведших там тысячи лет, мне становиться страшно настолько, что любые предположения касательно этой цивилизации представляются донельзя ужасными... Хотя, возможно, они уже давно там погибли...
Я говорю вам всё это только потому, что генеалогическая цепь моего семейного дерева обрывается - точнее, уже оборвалась, ибо, как видите, я при смерти. Мы передавали эту легенду из поколения в поколение каждому старшему ребенку, но я, увы, единственный, кто не удосужился жениться и стать отцом. И чтобы тайна, пожалуй, самая важная и страшная из всех, когда-либо существовавших на свете, не сгинула вместе со мной, я позвал вас, сэр Джозеф Хостон. Вы видный историк и человек, выигравший на международном турнире кубок по профессиональному альпинизму. Я хорошо знал вашего покойного отца и имею полное право судить по нему и о вас. Только эти факты позволяют мне поведать нечто, способное раз и навсегда изменить человечество, или даже, стереть его с лица земли. Будьте любезны, приоткройте окно, становится очень душно..."
I
...Это был джентльмен в синем костюме и белой сорочке, неопрятно заправленной и торчавшей из брюк, словно парус корабля в плохую погоду. Очевидно, его долго тошнило, ибо спящее лицо человека было передернуто судорогой страдания и боли. Он даже уснул с открытым ртом, время от времени часто и нервно глотавшим воздух в каком-то кошмаре. Тогда, руки его начинали столь же беспорядочно шарить по сторонам, словно в поисках чего-то, один раз он очень неаккуратно задел Инну, сидевшую рядом с ним, у самого иллюминатора. Я хотел уже было разбудить его, но человек неожиданно обмяк, сладостно улыбнулся во сне, вернул руки в прежнее положение и продолжил свой уже несколько более спокойный сон. Инна тоже заснула, прислонив голову к иллюминатору, словно высматривая что-то в небе. Я привстал, чтобы взять у нее из рук журнал, с которым она уснула, но для этого мне пришлось на несколько секунд зависнуть над разинутой пастью джентльмена в синем. Из его рта невыносимо воняло спиртом.
Через полчаса, впрочем, и я почувствовал себя дурно. Появилась тряска, не то что бы особо сильная, но нестерпимо давившая мне на нервы и на желудок. Делать было нечего - пришлось перейти из полусонного состояния, в котором я пребывал до сих пор с самого момента взлета аэробуса, в вертикальное положение и направится к уборной. В ногах объявилась ватная слабость, предательски подгибающая колени при каждом толчке самолета. Узкий проход между высокими креслами перегораживали многочисленные разноцветные руки и ноги, торчавшие из сидений, словно кривые колья. Время от времени, они двигались, лениво шевелились, сжимали в кулаки душный воздух и бессильно падали, ударяясь кистями о коврик на полу. Все спали. Огибая препятствия, хватаясь слабыми пальцами за глубокие и мягкие спинки кресел, я еле-еле добрался до заветного помещения, несколько раз сдерживая мерзкие порывы из недр собственного организма. Но рука моя, тяжелой плетью упавшая на дверную ручку принесла ничуть не менее неприятное разочарование - спасительная коморка уже была занята. На двери туалета напротив красовалась табличка с надписью "Cerrado!". Мне оставалось только бессильно сползти по стенке на пол, держась рукой за какую-то непонятную часть своего живота и скверно выругаться. Через две-три минуты из туалета вышел несчастного вида мужчина с сине-зеленым, покрытым испариной лицом. Губы его дрожали, рот был чуть приоткрыт. Он посторонился, медленно приходя в себя, помог мне подняться и зайти внутрь...
- ...Извини, что я так долго... Паршивый какой-то рейс, - проговорил он, когда мы, порядочно облегченные, пробирались по коридору обратно сквозь паутину человеческих ног.
- Ничего, бывает... Но рейс и вправду поганый. Интересно, куда все стюардессы пропали? - мне несколько полегчало, и теперь я заботился уже не столько о своем здоровье, сколько о способе коротания оставшихся шести часов полета.
- А дьявол их знает... - мужчина остановился, пережидая очередной приступ зыбкой тряски самолета и разглядывая меня, - Пойдем, посидим, рядом с моим местом свободное есть... - Очевидно, он думал о том же, о чем и я.
- Ты немец? - спросил я, едва мы сели в мягкие кресла, испытывая такое невероятное облегчение, словно только что пробежали марафон.
- Нет, я родился в Лондоне. Отец мой был швейцарцем, а мать ирландкой, так что кто я по национальности, думай сам. - Ответил тот, вытирая мокрый лоб платком и с остервенением расстегивая верхнюю пуговицу ворота рубашки, пытавшуюся задушить его.
- Понятно. Надо сказать, ты прекрасно говоришь по-испански, совсем без акцента, так что я сначала даже потерялся...
- Я говорю на шести языках и трех наречиях. И на всех без акцента, - ответил он, сворачивая и запихивая платок обратно в нагрудный карман своего светлого костюма.
- Да ну!? - недоверчиво усмехнулся я, искоса разглядывая его лицо, - Тебе лет-то сколько?
- Двадцать восемь. Кстати, меня зовут Джозеф, - он протянул мне руку, предварительно вытерев её об брюки.
- Хосе Адреннас, - ответствовал я крепким рукопожатием.
- Боливиец?
- Какой там!... - я истерически усмехнулся, - Упаси меня Господь родиться в этой прекрасной стране. Я тоже европеец, из Гранады, что на юге Испании. В командировку еду с девушкой. Босс, каналья, из тридцати человек меня выбрал. Я горный инженер, геолог по специальности. И сам хрен не знает, что наша фирма забыла в этой заднице, имя которой Латинская Америка.
- Зря ты так. Это прекрасные места. Я два года подряд проработал в Росарио и Вальпараисо - это Аргентина и Чили. Люди приятные, города чистые, тихо, спокойно. Победнее, конечно, чем в Старом Свете, но все же, жить можно.
- Ха! Сравнил мне тоже, Боливию с Аргентиной! Ты бы ещё Албанию с Австрией в один ряд поставил... Впрочем, ладно, как приземлимся, сам увидишь, сам поймешь. А ты кем там работал?
- У меня много профессий. Я социолог, психолог, историк. Лингвист. Альпинист, вице-чемпион Англии по фехтованию на рапирах. Всего не перечислишь... - Джозеф скромно засмеялся, тыкая пальцем в неработающую кнопку вызова стюардессы.
- Ишь ты... Мне бы так... - с простодушной завистью в голосе ответил я, - Да у меня времени не хватило бы всем этим заниматься...
- А что, твоя геология отнимает столько времени? Извини, но никогда не слышал сочетание "Трудолюбивый испанец", - он усмехнулся.
- Да не то чтобы много времени, - я замялся, ибо иностранец ударил своей фразой не бровь, а прямо в глаз, - Просто у меня много других дел...
- Например? - упорствовал тот.
- Ну вечеринки с друзьями, пиво, девушки, Ибица, музыка, тра-ля-ля и тому подобное...
- Понятно, - Джозеф неловко улыбнулся, - В твоем возрасте я занимался тем же самым...
- В моем возрасте? - Я немного опешил от такой фразы.
- Ну да...?
- Извини, друг, но мне тридцать два года!
Произошла небольшая заминка. Англичанин смотрел на меня широко раскрыв глаза и явно недоумевая. Наверное, он принял меня за девятнадцатилетнего парнишку, вечно отлынивающего от работы, прожигающего время и кошельки своих родителей в клубах и на пляжах. Я же в своем первом впечатлении о новом знакомом не ошибся ни на йоту. Это был довольно светловолосый джентльмен, прилично и со вкусом одетый, среднего роста и не сильно широкий в плечах для титула чемпиона по фехтованию. В полумраке ночного освещения салона самолета, я не сразу разглядел его лицо (думаю, он тоже не смог рассмотреть меня в этой мягкой полутьме, вследствие чего и ошибся на 10-15 лет в определении моего возраста.). Лицо его было гладко выбрито, короткие волосы, некогда старательно зачесанные набок, сейчас растрепались, и по нездоровому блеску его глаз было видно, насколько некомфортно он себя чувствовал. На безымянном пальце его левой руки виднелось обручальное кольцо. Мне стало тоже не очень ловко, но из затруднительного положения нас вывела стюардесса, торопливо подошедшая и всем своим видом заранее извиняющаяся за такое опоздание. Мы заказали выпить, понемногу возобновляя прежнюю атмосферу развязности.
- А ты зачем летишь? - начал я прерванный разговор, с несказанным удовольствием потягивая из банки теплую минеральную воду. Англичанин выпил её залпом и, обмахиваясь ладонью как веером, принял прежний вид.
- Да так... Есть одно дело, интересное мне и как альпинисту, и как историку, и как социологу. Впрочем, не буду вдаваться в подробности... - По его лицу было видно, что продолжать разговор на эту тему ему хотелось не сильно.
- Раскопки что ли? - выпалил я, не удержавшись. Англичанин промолчал. "Странный какой-то он" - пронеслось у меня в голове, - "На расхитителя не похож, слишком серьезно выглядит, а раз он настолько серьёзен, то чего скрывать?". Волей-неволей, но я был вынужден вновь увести разговор в другую сторону.
Беседа больше не клеилась, но не столько потому, что нам обоим не о чём было больше поговорить, а скорее из-за того, что тряска улеглась, или же мы привыкли к ней настолько, что могли уже даже спать, время от времени рефлекторно вытирая пот со лба и глотая широко открытыми пересохшими ртами душный теплый воздух. Вполне возможно, что просто усталость довела нас наконец до такой степени, что независимо от нашего желания, сознание погрузилось в неприятный кошмарный полусон...
II
"...Надо же, какая девушка... Позавчера Мигель спьяну застрелил одну такую в соседнем квартале. Говорили, она была шлюха и блядь редкостной породы, но очень уж на эту похожа. Может сестра? Да нет, вряд ли. Но Мигель, конечно, скотина. Если пойдем сегодня вечером в пивнушку, надо будет непременно отобрать у него и ствол, и патроны. Хотя, эта сволочь новый себе купит, да меня потом им же за это дело и пришьёт... Нда, мразь он редкостная. Интересно, откуда у него столько денег? Никто ведь никогда не спрашивал, потому что все боятся. А вот я спрошу. Угощу чем-нибудь хорошеньким, покрепче, да спрошу его так, что ответить ему придётся. Со мной ведь тоже шутки плохи, пусть знает. Да, впрочем, он, наверное, и так знает. Иначе прошлой весной бы ещё с Черного Обрыва меня сбросил..."
Хосе повернул машину и поехал к аэропорту, в надежде найти хоть кого-нибудь там. На улице стояла невыносимая жара, людей почти что не было. Кондиционер ломался уже в который раз за месяц, так что лицо водителя овевал только пыльный знойный воздух снаружи, продувавший грязные пустые улицы и тесные переулки, шелестевший жухлой листвой редких деревьев. У аэропорта уже стояли несколько такси, один из них - автомобиль Мигеля. Громко и грязно выругавшись, Хосе припарковался сзади и подошел к автомобилю приятеля. Тот сидел на капоте и, щурясь на Солнце, любовался стайкой пассажиров вновь прибывшего самолета, вываливавшихся из аэровокзала, как куча термитов из разрушенного гнезда. Мигель увидел отражение Хосе в стеклянной витрине здания, и стоило тому подойти на два шага ближе, как он неожиданно резко, с громким воплем и страшной гримасой повернулся навстречу другу, широко расставив ноги и живописно взмахнув руками. Хосе, явно не ожидавший такого приема, оторопел в недоумении, но, определив по широкой зубастой улыбке товарища его настроение, улыбнулся тоже и пожал ему руку. Они немного поболтали, высматривая клиентов, затем, договорившись сегодня вечером выпить в пивнушке "Borracho Como Una Cuba", Мигель наконец-то нашел себе пожилую клиентку и отчалил прочь. Знойное марево резало глаза, ровно как и горячий пыльный, терпко пахнущий асфальтом и человеческим потом воздух. В скудной тени навеса над входом в аэропорт толпилась небольшая кучка людей - кажется пять или шесть человек. И среди них две девушки. "Впрочем нет," - недовольно подумал Хосе, закурив и часто сплевывая на тротуар, - "Обе с мужиками... Вот скотины, а. Небось опять какие-нибудь немцы-японцы, черт бы их побрал, зажравшихся. Впрочем, чаевых, наверно, много дадут...". Он направился к толпе людей, уже готовя в уме некую фразу, являющуюся местным подобием английского: "Такси желаете?". Это были единственные два слова, (впрочем, пожалуй ещё "спасибо" и "до свидания"), которые тот знал на иностранном языке. "Вот тот самый Мигель, например, знает не только английский, но и ещё пару-тройку других языков, и, причем, довольно хорошо. Интересно, где он учился?...".
Кучка людей попрощалась с молодым парнем-испанцем и его девушкой, на которую Хосе поначалу положил глаз. Испанец оказался достаточно здоровым, так что все мысли о попытке "отбить" её вылетели из головы прочь, да и сели эти двое в заранее заказанную машину, а не такси. Четверо оставшихся, с огромными сумками снаряжения, остались стоять, разглядывая подходившего к ним боливийца, очевидно, в надежде как можно скорее выбраться отсюда. Тот проговорил что-то на ломаном английском, широко улыбаясь всем своим смуглым лицом. Красивый стройный парень с маленьким бледным шрамом над левой бровью, делавшим его лицо чуть взрослее и жестче, сразу же перешел на хороший испанский, тем самым, приятно удивив шофера. Они прошли к автомобилю, погрузились, и, разговорившись, тронулись в путь. Иностранцы спросили, сможет ли он за соответствующее вознаграждение, отвезти их через Корокоро до Чараньи, что недалеко от границы с Чили. Путь этот составлял порядка трехсот-трехсот пятидесяти километров, так что к вечеру они, наверное, уже достигли бы цели. Слово "вознаграждение" в этом предложении звучало очень заманчиво, поджигая желание все-таки совершить эту двухдневную поездку. Хосе останавливало только два "но": первое - кодекс таксиста, не позволявший отъезжать от города дальше, чем на 25 километров, и желание хорошенько выпить сегодня вечером. Первое не значило для него практически ничего - Хосе даже не читал этот кодекс, только пару раз слышал о некоторых его основных позициях, но вот желание развлечься через шесть-семь часов, было очень сильным. От столь сомнительных раздумий его отвлёк только легкий толчок в спину - парнишка с шрамом, бывший у них, очевидно, за главного, протягивал ему с заднего сидения двести американских долларов.
- Это половина, - спокойно, практически без интонации произнёс он, - Ещё столько же Вы получите по прибытии на место.
Теперь уже сомнений не существовало вообще. Сегодняшняя попойка стала для Кондсьеса чем-то невообразимо мизерным на фоне того, что он устроит после этого двухдневного рейса. На эти деньги! Да на эти деньги можно скупить половину алкоголя из ближайшего магазинчика!...
На седьмом километре от аэропорта ему замаячил с обочины знакомый силуэт - у Мигеля полетел ремень генератора. Усердно помогая натянуть новый, по счастью завалявшийся в багажнике, Хосе возбужденно рассказывал ему о своих новых клиентах и о том, что состоится послезавтра, в пятницу. Мигель, как всегда отнесся к этим словам довольно равнодушно. "Ну ещё бы, у тебя ведь такие деньги бывают, которые мне и не снились..." - неприязненно подумал Хосе, глядя на безразличную физиономию Мигеля, задумчиво вытиравшего руки промаслившейся ветошью. Впрочем, кое-что его все таки заинтересовало - куда же именно едут эти богатые идиоты, но вопрос этот, как показалось Кондсьесу, он задал только из сухой мужской солидарности. Услышав про Чаранью, Мигель вздрогнул и принялся возбужденно вспоминать, как однажды с другом, погибшим пять лет тому назад на шоссе номер 3, более известным как North Yungas Road - дорога смерти, где ежегодно в среднем погибают более двухсот человек, они бежали от чилийских пограничников, заподозривших тех в транспортировке наркотиков. У Хосе этот бред уже просто не укладывался в голове - он думал о другом - о деньгах...
III
...Голова болела сильно. Идиот-водитель, с которым нам не повезло так же сильно, как и с авиарейсом (боюсь, как бы добираться обратно нам не пришлось таким же образом), прокурил весь свой дохленький американский универсал, а воздух с улицы был пыльным настолько, что приходилось постоянно держать платок перед носом. Очки я тоже не снимала всю дорогу, но пыль и вонь были просто цветочками по сравнению с тем, что уготовила нам природа - жара от 30 до 35 градусов по шкале Цельсия вкупе с душным, но в то же время очень сухим бедным воздухом. В какой-то момент даже невыносимо сильно захотелось заорать, чтобы эта сволочь остановила автомобиль и выпустила нас в тень и относительную прохладу какого-нибудь кабачка. Да и вообще, путешествие не шло ни в какие сравнения ни с одним из предыдущих. Единственные чувства, которые пока что я только и испытывала - злость, усталость, раздражение и брезгливое отвращение. Зря все-таки Джо вбил себе в голову все эти клоунские байки сумасшедшего старика. До этого они сами по себе казались чем-то настолько бредовым, что даже факт их полного признания взрослым интеллигентным человеком вызывал улыбку и желание покрутить пальцем у виска. Однако, приходилось делать вид, что я тоже в них верила, ибо уж очень сильно мне хотелось в Анды, а он один без меня бы не поехал. Вот и сейчас сидит, смотрит в темноту ночного неба, молчит, думает, как всегда...
Джозеф полулежал в спальном мешке, вырисовывая пальцами яркие точки звёзд на черном бархате неба. Глаза его были пусты, словно он отрешился от всего будничного, от всего того, с чем имел дело раньше. У него всегда были такие глаза, когда он слишком глубоко уходил в собственные мысли. Сначала это выглядело смешно, потом постепенно начинало надоедать, ибо в таком состоянии он не слышал и не воспринимал окружающих, но в то же время мог вполне внятно писать что-то, бормотать, или выделывать в воздухе пальцами рук непонятные жесты, как сейчас. Однако, затем становилось страшно, ибо нередко его взгляд превращался из глубоко отрешенного в какой-то мертвенно-бессмысленный. Казалось, в них затухала искорка жизни, они тускнели, а зрачок неподвижно замирал на одном месте, не реагируя ни на кого и ни на что. Тогда приходилось трясти его, громко окликать в самое ухо, пока тот, резко вздрогнув, не приходил в нормальное состояние. Сейчас же, Джозеф неожиданно спокойно перевел взгляд с глубокого ясного неба на меня, строго посмотрел, повернулся на бок, упершись головой в подушку, и прошептал:
- Ты почему ещё не спишь, Ингрид? Завтра будет длинный переход, а силы нужно беречь на восхождение... Спи, давай... - он опустил веки и вновь погрузился в мир одному только ему известных мыслей, но на этот раз уже постепенно забываясь сном...
Утром нас разбудило Солнце. У меня почему-то встали часы, исправно служившие уже четыре года. Более того, это произведение искусства, которое Джозеф привез мне из Швейцарии ещё до свадьбы, ни разу за весь срок службы доже не отставало ни на секунду. Волей-неволей, но первым делом в голову полезли суеверные бредовые мысли, начавшие донимать меня ещё вчера вечером. Сразу же вспомнила свой сон - несколько неприятный, особенно учитывая, что кошмары мне не снились уже лет пятнадцать. Быть может, если будет время, запишу его попозже - сейчас необходимо сматывать лагерь и готовить завтрак, причем как можно быстрее, ибо от гнусной Чараньи вчера мы отошли недалеко. Гоайясс не спал вообще - ему пришлось охранять лагерь, ибо несколько подозрительных личностей щлялись вокруг да около до самой темноты. Однако, по словам Джозефа, после сегодняшнего первого перевала мы более чем быстро потеряем контакт с внешним миром. А те редкие горцы, способные преодолеть достаточно легкий для нас подъём, уже точно не станут обворовывать или попрошайничать. Вчерашний водитель, тем не менее, настойчиво советовал нам сразу же приобрести парочку "стволов", ибо по его словам мы слишком сильно выделялись среди местного населения (ну, ещё бы), и по его же чистосердечному признанию являлись очень лакомой добычей для местного населения. Что ж, пришлось в очередной раз послать его к черту...
С каждой минутой температура воздуха и почвы становилась все выше и выше, к моменту нашего выхода дойдя до пиковых 36-ти градусов. Именно такой она и простоит весь день, вплоть до захода Солнца. Идти было очень трудно, из-за пыли и сухости воздуха убийственное действие гипоксии началось несколько раньше, чем мы ожидали. Привалы мы были вынуждены делать чаще, темп пришлось сбавить. И, как и вчера, всё те же ощущения от похода - быстро возникающая усталость, раздражение и нотка отвращения. Единственное, что прибавилось хорошего, так это впечатления от диких, завораживающих своей безлюдностью и неприступностью, пейзажей, да и только. Бескрайние соляные пустыни, обрывавшиеся на горизонте ярко-синим небом или высокими гребнями скал. Теперь становилось понятно, почему именно некоторые, далеко не самые высокие вершины боливийских, аргентинских и чилийских Анд, рядом выдающихся альпинистов были неофициально признаны самыми сложными в мире - даже сложнее трагично знаменитых гималайских К-2 и Аннапурны. Просто их сложность измерялась коэффициентом смертности - в обоих случаях, примерно 45 процентов альпинистов не возвращалось домой. Здесь же сначала происходил так сказать, "естественный отбор". Только самые сильные, смогшие прошагать километры пустынных плато и пересечь десяток адских ущелий достигали подножия поставленной цели, мерцающей снежными пиками далеко в небе. Другие, послабее, не в силах выдержать палящий зной южноамериканского Солнца и постоянную нехватку воды, почти сразу же возвращались обратно в городок, а оттуда, тем же способом, которым и добрались - обратно, домой, ни с чем, злые и обескураженные.
Через три дня мы фактически оказались там, где вероятнее всего уже никто и никогда не ходил. Местным жителям делать здесь, среди безжизненных камней и утесов, было абсолютно нечего, да и иностранных туристов-профессионалов такие места ничем не привлекали. Почти все хребты, находящиеся в округе, были чересчур сложны для восхождений без поддержки, тем более что множество более известных вершин такой же сложности находились намного ближе к человеческому жилищу, и чтобы достигнуть их подножья не нужно было тащить с собой полунедельный запас воды и пищи. Эти скалы, по сути, ничем не выделялись среди ряда других, просто они были дальше, и до них было труднее добраться. Никто, кроме, естественно, нашей экспедиции, не смог бы найти здесь себе такую цель, которая стоила бы пройденных миль пути и потраченных сил. Идти на неоправданный риск просто так, сам не зная, ради чего, не станет никто. У нас же цель была, правда, конечно тоже не ахти какая, (по крайней мере, лично для меня, да, судя по всему и для Мерца с Гоайяссом), но Джозеф похоже ею просто заболел. Он шел как одержимый, он был готов пить меньше других, меньше других есть и спать, он, наверное, бы даже согласился нести большие грузы - все, лишь бы дойти до конца. Может быть он просто не полностью пересказал мне рассказ того старика, умолчав о чем-то таком, что могло бы двигать нас вперёд так же, как и его. Или, возможно, эти его таинственные мысли так способствовали нашему продвижению вперед...
Как бы то ни было, но к концу четвертого дня пути мы достигли подножия той горы, про ущелье которой рассказывали Джозефу. Карта оказалась верной, однако более точного снимка со спутника найти не удалось - в силу каких-то технических особенностей, как раз эти места полностью оказывались в мертвой зоне всех спутников мира. Даже Антарктида была заснята ими лучше, а здесь же, на экране компьютера, просто красовался очень размытый квадрат со ссылкой на сайт компании, где долго и нудно, посредством множества физических терминов объяснялась причина трудностей корректировки траектории космического объекта так, чтобы он хотя бы краем задевал этот регион. Это оказалось просто экономически нецелесообразным, ибо ради пары идиотов, раз в год напарывавшихся на непроясняющееся при приближении пятно, вместо изображения однообразных гор, никто не стал бы менять орбиты спутников. Поначалу, в Лондоне, я не обратила особого внимания на этот факт, тем более что Джо вроде бы обладал ещё и какой-то устной информацией о географическом положении нашей цели, которую получил все от того же старика. Однако, сейчас это стало второй, после поломки моих часов, мыслью о чем-то несколько страшном и неприятном. Все-таки, случайности случайностями, но уже не настолько.
А что касалось приборов для измерения времени, то об этом, вообще, отдельный разговор. На второй день, очень странно выяснилось, что Мерц где-то потерял свои часы. Как человек донельзя пунктуальный, он сам даже не смог понять, каким образом его угораздило где-то их оставить, а тем более, обнаружить пропажу лишь сутки спустя. Поскольку все телефоны естественно быстро сели, то часы оставались только у Го с Джозефом. На третий день путешествия, при спуске в ущелье, Гоайясс нечаянно раздавил огромным камнем циферблат своего хронометра, впрочем, спасшего ему руку. Ситуация была крайне опасная, так что даже отойдя от шока, он остался только благодарен кучке бессмысленного теперь железа. Все оставшееся время мы волей-неволей ждали, когда же наступит черед Джозефа, высмеивавшего все наши суеверия и лишь слегка издевавшегося над нами за нашу неудачливость. Мерца он, например, начал в шутку называть растяпой, что нам, честно говоря, было нисколько не смешно. Однако, что поделать - его часы шли прекрасно, как и всегда. Вот после этого и говорите - мистика ли, бред ли это, случайности или же ещё что-то иное...
IV
...Первое что меня удивило - полное отсутствие ветра. Только чистый воздух резал лицо острыми тонкими кристаллами прозрачного горного мороза. Высота была немногим больше 6000 метров, но подъем измотал нас основательно. Ингрид уже несколько раз прикладывалась к кислородной маске, мы же с Гоайяссом пока что держались, молча сидя на покрытых снегом камнях в ожидании чего-то. Посчитав пульс за минуту, я отдал часы Мерцу и принялся оглядываться. Впереди, по другою сторону заветного ущелья виднелся второй хребет, причем настолько близко, что отсюда казалось, словно можно просто разбежаться и перепрыгнуть на другую сторону. Мне не терпелось встать и подойти к краю пропасти, чтобы заглянуть туда, вниз... Но мы сидели и приходили в себя ещё около часа. А затем нас ждало маленькое разочарование - под самым обрывом располагалась скала отрицательного уклона, и кроме серо-коричневой горной породы не было видно абсолютно ничего. Дно ущелья загораживалось этим огромным навесом, длиною метров в пятьсот, причем было видно, что обратный угол настолько велик, что спустившись с него на веревке и повиснув в воздухе, невозможно будет дотянутся до отвесной скалы. И справа и слева, вдоль по хребту, царила та же картина. Назревала немалая проблема. Мы не знали, как будем спускаться.
Зато это давало объяснение тому факту, что даже пролетев над хребтом на самолете, было абсолютно невозможно увидеть внизу ничего "постороннего". С другой стороны - если с неба не видно Их, то как же жили Они, не видя неба!? Впрочем, это уже неважно, достаточно лишь знать, что Они, всё-таки, жили... А быть может и живут. Неприятная дрожь заставила дергаться мое тело, пришлось снова сесть и попытаться расслабиться. Клянусь Богом, что даже когда я был на Эвересте, чувствовал себя в миллионы раз лучше, нежели сейчас, на куда меньшей высоте. Остальные, похожие, думали о том же. Гоайясс вообще был на вершинах всех материков мира, кроме австралийской горы Косцюшко. Да какая это к дьяволу гора, если наверх можно забраться по лесенке с поручнями... Два километра, тоже мне. Ингрид на тренировках бегала больше.
Главное - увести мысли в сторону, и после того, как это удается, можно продолжать движение вперёд, вплоть до нового приступа сознания. Мерц предложил оставить здесь вещи и разбиться попарно: я с Инн иду на юг по вершине хребта в поисках оптимальных мест для спуска вниз, а он с Го - на север. Все было бы отлично, но имелась одна загвоздочка, имя которой - время, ибо часы были только у меня. Недолго думая, я предложил собраться в исходной точке, когда Солнце окажется на высоте одного из горных пиков на горизонте. Это должно было случиться примерно часа через четыре, так что до сумерек мы бы уже успели более-менее определиться. Слегка перекусив и взяв немного продуктов с собой, мы разошлись.
Хребет был довольно узкий - около 400-600 метров в этом месте. Однако, по другую сторону пропасти он должен был быть намного шире - это объясняется тектоникой плит. Темно-синее небо с двумя яркими точками - Солнцем и Луной, висело настолько низко, что казалось, вот-вот взлетишь, стоит только дотянутся до него рукой. Белоснежный сверкающий снег, слепящий даже сквозь черные очки, привычно хрустел под ногами, хотя хруст этот и казался несколько глухим, не таким как обычно. Врачи объясняли это влиянием гипоксии на органы слуха, ученые - разностью скорости звука из-за пониженного давления воздуха. Мне же на это всегда было откровенно начхать. Красота окружающего пейзажа была, как говориться, неописуемая - собственно, поэтому я и не стану ее описывать. Невозможно передать ощущения, испытанные на вершине, тем, кто сидит внизу. Это все равно что финн, преподающий индонезийцу греческий язык на португальском. Бред да и только, в итоге один потратит время и силы, а второй все равно ничего не поймет. Тем более, всё, что мы видим, определяется нашим сознанием, а мое сознание в тот момент определялось высотой, и было оно, как после хорошей порции виски.
Впрочем, скоро полегчало. Ингрид даже несколько раз пыталась заговорить, но оба раза я останавливал её своим взглядом - она понимала и без слов, что здесь нужно беречь каждую долю энергии. Её, наверное, выводила из себя окружающая мёртвая тишина - то, ради чего, лично я как раз таки больше всего и люблю горы. Но почти все альпинисты, в том числе и она, почему-то ее боятся... Что ж поделать, все люди разные...
Мы шли ещё около полутора часов, а затем случилось что-то. Сначала я увидел невдалеке, за невысоким утесом довольно ровную площадку, сверкавшую на позднем Солнце полированным металлом. Из площадки торчали круглые дугообразные поручни, точь-в-точь такие же, как в бассейнах, на лестницах, ведущих из воды. Несколько секунд я смотрел вперед, ничего не понимая, но потом в голову словно ударило молнией: Это были Они. Это была не галлюцинация, это было что-то материальное, зримое и существующее на самом деле. Я помню, как сразу же сел в снег, я помню как мне стало плохо. Только тогда я осознал, в какой все-таки мере был не готов к этой встрече. Это был первый приступ страха - того самого, ужасающего и пронизывающего все тело, заставляющего лопаться сосуды в носу и трястись руки, словно в судорогах. Это был страх перед неизвестным - и нет ничего сильнее него и страшнее него, ибо люди всегда боялись безызвестности. А тут было не просто что-то неисследованное - скорее нечто нечеловеческое, невозможное, то, во что даже я не полностью верил до этого момента. Одно дело слушать рассказы старого друга семьи в центре миллионного города, а совсем другое - стоять в одиночку, нос к носу с самой неизвестностью. Даже Колумб в свое время мог знать больше о финале своего путешествия, нежели я сейчас. Это была пустота не только на карте, но и в сознании всех людей, и я не был исключением.
Наверное, примерно так почувствуют себя люди, впервые увидевшие пришельцев, если это когда-то и случится. Но их сознание уже готово к такой порции информации, ибо вскормленное и взрощенное на дегенератских фильмах американцев, новое поколение создает себе пускай даже и заведомо ложное ощущение безопасности - они "информированы", а значит защищены. Хотя любому мало-мальски образованному человеку должно быть ясно - то, что мы представляем себе о пришельцах, даже и близко не стоит рядом с правдой. Ибо самая большая ошибка, свойственная нам всем без исключения - очеловечивать всё, что только можно, уподоблять себе то, что имеет совсем другие корни. Наши представления о пришельцах ни на йоту не близки к истине, если таковая имеет место быть, поскольку мы мыслим лишь как люди - и это ни есть показатель ограниченности человеческого разума, скорее наоборот - показатель свободы полёта фантазии, на которую мы сами с детства наложили узкие примитивные рамки одного лишь только человеческого образа. И с возрастом поломать их становится почти невозможно, невозможно перекроить свое сознание с нуля на абсолютно другой уровень.
Но о Них мы не имели даже такого, пускай и общеизвестно неверного представления. Более того, пришельцев Извне принято считать абсолютно чужеродными по отношению к нам - это, возможно, одна из тех немногих истинных догадок о них. А те, с кем столкнулись мы, были, по сути, нашими старшими братьями. Они тоже были людьми, но думать о них, как о людях, а уж тем более, как о пришельцах, было нельзя, ибо если Они и остались живы, то перестали быть такими, как мы. И ничьё воображение не способно представить, какими они стали...
Ингрид молчала. Я встал, нервно пошатываясь на дрожащих от слабости ногах. Кровь уже прошла, я умылся и попробовал оттереть её с куртки - пятно не исчезало. Хотелось прийти в себя, отвлечься чем-нибудь будничным, лишь бы только не смотреть туда - вперед, где на Солнце блестело что-то, созданное Ими. Но время шло, и поднять глаза пришлось. Страх не проходил, лишь наоборот, усилился, просто приняв теперь другую форму. Инн дрожала. Я заставил себя подойти к лестнице поближе. Каждый шаг давался мне с всё нарастающей тяжестью, словно я шел по дну океана, под километровым давлением воды, медленно и робко.
Небольшая круглая металлическая площадка с гладкой отполированной поверхностью имела овальный люк, к которому и вели поручни. К люку была приделана ручка, хотя на первый взгляд казалось, что вся конструкция была создана из одного единого куска металла.
Руки дрожали, из носа вновь предательски побежала теплая струя. Я с трудом подошел к площадке и поднялся на нее. Гладкий блестящий металл, к моему удивлению, абсолютно не скользил, Солнце ослепительным блеском сияло на его поверхности. Помню, как у меня закружилась голова, помню, каким усилием воли я заставил себя наклониться к стальной ручке и потянуть её на себя. Люк плавно открылся. Ингрид закричала и упала в обморок. На какую-то долю секунды я потерял равновесие и едва не упал внутрь, успев, однако, отскочить на снег и устоять. Все тело дрожало в напряжении, слезящиеся глаза следили за пустым черным отверстием. Медленно тянулась минуты. Ничего не происходило. Я обернулся к Инн. Она неподвижно лежала, начиная приходить в себя. Страх понемногу отступал. Я подошел к люку и, сдерживая подступающие порывы тошноты, заглянул внутрь. Точно такая же серебристая металлическая лестница вела вниз, обрываясь в пещерной темноте. Неожиданно мрак дрогнул, и яркой слепящей вспышкой внизу загорелся свет. Я отпрянул, однако, успев заметить, что метром ниже того места, где обрывается лестница, находится достаточно большая плоская платформа, тускло освещенная газосветной лампой.
- Джо, что там!?? - слабым тихим голосом спросила сзади Инн, даже не пытаясь встать со снега.
- Пусто... - ответил я, - Сейчас попробую спуститься... Аккуратно.
- Джо, не надо, прошу тебя! Брось эту затею!
- Я аккуратно, - повторил я уже настолько тихо, что даже не понял, сказал ли вообще что-то вслух или нет. Последнее, что я четко помнил - это серебристые холодные ступени лестницы, плавно уходящие вверх. Я спускался туда машинально, и мне даже казалось, что это не я спускаюсь - меня тащит вниз какой-то лифт. А что было потом, предстает в памяти лишь галереей желто-черных фотографий. Режущий сквозь перчатку холод серебристой стали. Желто-серая бетонная комната. Крик Инн, откуда-то сверху. Железная дверь в бетонной стене. И что-то непонятное, ужасное до тошноты в горле, до обморока, постоянно мерещилось мне за этой квадратной дверью. Я стоял перед ней, не в силах повернуться спиной или отойти. Мне постоянно казалось, что вот-вот дверь откроется и этот черный мрак, царивший за ней, захлестнет и поглотит меня целиком - мое тело, мои мысли, мою память. Все, о чем я когда-либо думал и что я помнил, станет принадлежать ему, этому черному всепроникающему мраку, которому даже нет имени в том мире, где привыкли жить мы. Мне казалось, что это были Они. Что было потом, я не помню.
...Я очнулся после второй или третьей рюмки коньяка, которым меня отпаивал Гоайясс. Сердце невыносимо болело, словно его только что вынули и вставили обратно. Взволнованные голоса склонившихся надо мной людей доносились как сквозь туман, заволакивавший лучи позднего Солнца. Невыносимо хотелось дышать. После трех или четырех впрысков кислорода в лицо, наконец-то полегчало, и пытаясь что-то сказать, я смог сесть. Воздух беззвучно скользил по моим губам, пока я наконец не прокашлялся и не обрел способность думать.
- Он в порядке. - С облегчением произнес Гоайясс, встав с колен и потянувшись. Быстро смеркалось, холод ночи напирал всё сильнее и сильнее. - Джо, ты можешь подняться?
Я попытался, и со второй попытки мне даже удалось это сделать. Голова жутко болела, память отказывалась сообщить хоть что-нибудь, кроме серой пустоты. По словам Ингрид, я спустился вниз и перестал откликаться, не подавая из бункера абсолютно никаких признаков жизни. Примерно через пять минут она начала волноваться и, сдерживая ужасный страх, отважилась подойти к люку. Как раз в этот момент, я вылез, едва ли не вылетел, оттуда, с расширенными зрачками, не моргая, с широко открытым ртом - очевидно, задыхаясь. Я поднялся сам, ничего не сказав и не реагируя ни на действия, ни на слова Инн, пошел куда-то. Она схватила меня за рукав, и из последних сил тащила до того самого места, где мы расстались с Го и Мерцем. Там я провалялся без памяти еще около четверти часа, прежде чем меня не отпоили спиртом и кислородом...
... - Джозеф, ты пойдешь дальше? - неожиданно спросил меня Мерц, готовивший ужин.
Мне не хотелось. Даже не столько не хотелось, сколько я просто не мог представить себя, идущим туда, дальше. Меня бросало в дрожь при одной только мысли повторить все то, что я уже пережил однажды. Я рассказал об этом спутникам.
- Мы должны идти дальше, Джо. Слишком много сил потрачено и слишком многим мы уже пожертвовали, чтобы отступать сейчас, даже ещё издалека не увидев самой цели нашего путешествия. - Гоайясс был тверд и непоколебим. Я понимал его. Я не мог объяснить или передать ему то, что чувствовал. Да и сам я знал, что идти вперед надо. Ведь по идее ничего еще и не произошло. Никакой мистики, ничего особенного - лишь только мои страхи, предрассудки и расшатанная к чертям собачьим психика.
- Послушайте, а может я психопат? Ведь с какой это стати, фактически на пустом месте, здоровому человеку будет мерещиться такой бред? - Впервые в жизни мне казалось, что признание друзьями моей же невменяемости принесет мне большее спокойствие, нежели обратный ответ.
- Ничего себе, "Пустое место"! - Мерц оскалился в усмешке. - Джо, ты похоже не понял, что ты видел, и где ты был! У любого другого человека на твоем месте случился бы разрыв сердца, не говоря уже о том, чтобы осмелиться на попытку спуститься вниз.
- Любой другой не готовился к этому столько, сколько готовился я. Даже никто из вас не думал об этом больше меня! - сказал я. Все замолчали. Гоайясс сосредоточенно смотрел на небо, казалось, абсолютно не слушая нас.
- Нет. - Вдруг тихо произнесла Ингрид. - Пускай, ты и готовился больше других, но ты и знал больше всех. А любые знания в такой ситуации порождают ещё больший страх. Понимание сыграло с тобой злую шутку.
- Хватит. - Решительно прервал Го, встав. - Пускай с натяжкой тебя и можно назвать психологом, но в этой области ты далеко не профессионал. И ты не имеешь никакого права уверенно говорить что-либо о себе, пока не удостоверишься в истинности своих же мыслей. Твои домыслы неверны в любом случае, до тех пор, пока тебя не убедят, если так, конечно, и будет, в твоей же правоте. В чём я лично, глубоко сомневаюсь. Так что даже не может быть никаких разговоров о твоей ненормальности. Понятно?
Гоайясс говорил уверенно и четко, казалось, даже с ноткой ярости в голосе. Трудно было с ним не согласиться. Мы решили идти.
Внутри мне показалось ещё холоднее чем снаружи, хотя ночные морозы в Андах - одно из самых сомнительных удовольствий, которые мне когда-либо приходилось испытывать в своей жизни. Остальные тоже зябко ёжились, стоя на месте. Тронуться вперёд не решался никто. Мерц зажег фонарь и попытался пробить им густой черный мрак, однако ничего кроме желто-белых стен тощий луч выловить оттуда не смог. Я обернулся и посмотрел на свет, падавший из щели незакрытой двери. Некогда казавшаяся мне столь страшной комната стала теперь единственным местом, куда хотелось уйти. Однако, меня утешало нормальное самочувствие - я испытывал лишь самый обычный испуг, равносильный тому, что испытывает ребенок, зашедший в темное помещение.
Шли томительные секунды, как вдруг где-то далеко внизу замерцали белые вспышки. Быстро приближаясь, они несли с собой наверх полосу густого тускло-желтого света. Через минуту мы увидели себя стоящими в верхней части гигантского колодца, уходящего из-за перил в тошнотворную бездонную пропасть. По краям этой скважины, метров двадцати в диаметре, черными ступеньками спирали тянулась вниз бесконечная винтовая лестница, упиравшаяся сверху в небольшую площадку, на которой мы и стояли. Я почти сразу заметил, что желтыми были не только стены колодца, но и свет бесчисленных газосветных ламп, налепленных на стенки штольни.
- Меня тошнит при одной только мысли, что это сделали Они, - заговорил первым Лаггер. - что это дело не наших рук, а кого-то, кто уже строил Это, в то время, как мы едва успели выкарабкаться из подвесной люльки и только научились ползать на четырех лапах.
Все молчали.
- И все работает, черт бы его побрало. Ингрид, достань пожалуйста фотоаппарат, - продолжал он. Ингрид молча сняла клапан с рюкзака и протянула ему зеркалку. Мы с Го смотрели по сторонам, не в силах произнести ни слова. Невыносимую тишину вновь нарушил нездоровый смех Мерца. С кривой усмешкой на желтом в этом поганом свете лице он судорожно щелкал переключатели. Потом достал батарею, приложил её к контактам и непонятно выругался.
- Джо, у тебя работают часы? - спросил он, придав лицу невозмутимый вид. Я посмотрел на циферблат. Секундная стрелка медленно ползла вперед. Было без пяти полночь. - А вот эта бандура, представьте себе, села. Хотя когда я фотографировал последний раз, у подножья, аккумулятор был заполнен на девяносто с лишним процентов. Концерт продолжается, ребята!...
Ночевать здесь не хотелось. Спуск же вниз по лестнице занял бы у нас много часов, а спать на ступеньках было бы, мягко говоря, не очень комфортно. Го достал из рюкзака тросы и карабин.
- Пускай, здесь и нет лифта, но так мы все равно спустимся быстрее. - Проговорил он, опасливо подойдя к перилам и глядя вниз. Перила были надежно вмонтированы в бетон пола. Он прицепил к ним карабин и бросил трос в бездну. - Ну что, кто здесь первый в очереди в Преисподнею?...
V
...Они вышли оттуда примерно в десять утра. Усталые, пыльные, беспомощные. Он сразу подумал, что зря потратил своё время на поездку сюда - всё-таки чересчур слабыми казались они для того, чтобы представлять сколько-нибудь серьёзную угрозу. Только один из них был более-менее интересным. Тот, что в белой куртке с красным пятном на груди. Сейчас он сидел рядом с остальными на парапете и ошалело осматривался. "Да, пожалуй, здесь есть чему удивиться. Не приходилось мне ещё видеть лиц более удивлённых" - улыбнулся тот, отошел от окна и поставил пустую чашку на стол. "Всё же я правильно сделал, что пришел сюда. Всяко интереснее лишний раз прогуляться по Городу, чем жрать водку в кабаке с этими сволочами". Он снова подошел к окну и сосредоточено посмотрел сначала на лицо человека в белой куртке, а потом на скалы сверху. "...28 лет, женат, ученый, спортсмен, альпинист. Образование: ..." - проносилось у него в голове. "Нет, такой же как и остальные. Скукота...". Он зевнул, сел в кресло под деревом и закрыл глаза. Он следил за ними. Они были первыми за всю историю.
После часового отдыха люди встали и, оставив вещи у двери в скале, из которой вышли, тронулись осматривать Город. Город был необыкновенным не только в плане архитектуры, но и расположения. Здесь никогда не было Солнца, ровно как и ни один лоскут голубого неба не проглядывал сквозь кривую пасть скал, смыкавшую далеко вверху серые челюсти. Но в то же время здесь не было темно - мягкий, чуть тусклый свет ровной бархатистой массой заполнял всё пространство, нигде не отбрасывая ни теней, ни пятен. Город был опутан узкими чистыми улицами без тротуаров, без деревьев, без каких-либо столбов или знаков по краям. Эта пустота тоже казалась своеобразной, ибо нигде больше таких улиц никто не видел. Брусчатка, устилавшая их, была достаточно крупной, шестиугольные, слегка кривоватые плиты плотно прилегали друг к другу.
Однако странными здесь были не улицы, не кирпичные дома, покрытые тонким слоем штукатурки, до которой лишь стоит дотронуться, как она рассыплется в пыль, и не прекрасно-уродливые невообразимые статуи на частых площадях. Они пугали точно так же сильно, как и работающий фонтан перед громадным дворцом цвета пепла. Страшнее всего была тишина - полная, ничем нерушимая и поражающая своим действием. Просто не укладывались в мозгу масштабы увиденного и полная пустота вокруг. Было все, и это все поражало. Но на улицах было пусто. Было пусто и вместе с тем тихо. В пустыне или пещере на эту тишину бы даже не обратили внимания - к ней можно довольно быстро привыкнуть. Но глядя на шедевры архитектуры, на здания, о предназначении которых нельзя было даже и догадаться, они чувствовали, насколько же невыносимо это молчание. Куда ни посмотри - всё поразительно, но уши их слышали лишь безмолвную смерть. Город не в коем случае нельзя было назвать опустошенным. Он был прекрасен. Но он был мёртв, как вода. Чтобы ни говорил или не делал здесь человек, лишь тишина отвечала ему бледным лицом и трясущимися губами.
Пройдя несколько кварталов они начали привыкать к тому, что попали все равно что на другую планету - они шли там, где никто из людей никогда не ходил, смотрели на то, о чём никто даже и не думал. Но гулять здесь спокойно было невозможно, точно так же, как смотреть на уничтоженный бомбой город и думать при этом о сытном ужине. Они уже плохо понимали, что именно испытывали тогда - не страх, не жалость, не поражение, не утрату. Они очень мало говорили, медленно шагая вдоль двадцатиметровых колонн, словно покрытых кружевной изморозью филиграни по всей длине, вдоль садов, где деревья тысячи лет назад превратились в пепел, вдоль маленького дома, где в кресле на веранде сидел черный скелет. Он был старше их в сто раз. Он просидел здесь сто их жизней. Не меняя позы и ни увидев никакого движения за всё это время.
Через несколько часов они решили подняться на один из высоких домов, находившихся в поле зрения, чтобы осмотреться. Деревянных когда-то дверей не было - они истлели, об их размерах можно было судить лишь по громадным, оранжевым от ржавчины петлям.
Находиться здесь было небезопасно, ибо тонны камня, под которыми они стояли, вполне могли рухнуть в любой момент. Они прекрасно понимали, что лишних движений здесь лучше не делать - казалось, стоит только посмотреть на что-либо, как оно рассыплется.
Они включили фонари и вошли в огромное фойе. На полу был толстый слой пепла, легко поднимавшегося в воздух от одного только человеческого дыхания. Возможно, это был ковер, возможно, что-то еще. Останки роскошных деревянных столов, металлические конструкции непонятного назначения, странное подобие лифта, к которому лишь только подойдёшь, как голова закружится уже сама собой. Найти лестницу им стоило немалого труда, и когда они оказались на идеально плоской крыше, начало темнеть - точнее говоря, смеркаться. Здесь и днём было не сильно светло, а к четырём-пяти часам вечера серый свет словно начинал уплотняться. Темноты не было, был лишь густой фиолетовый полумрак, всё можно было видеть как и днём, только приходилось сильнее напрягать глаза.
Их глазам предстала ожидаемая картина - с обоих краёв, вплоть до изгиба ущелья, скрывавшего за своими краями остатки домов, виднелись лишь крыши и чуть более темные провалы улиц между ними. И снова было тихо и мёртво. Темнота нагоняла страх.
Искомый завод они нашли случайно, в тщетной попытке отыскать хоть какое-то приспособленное для ночлега место. Собственно говоря, ночевать можно было где угодно, но дискомфорт, навеваемый Городом, с наступлением вечера только усиливался. Куда бы они ни пошли, всюду за ними по пятам следовала густая вязкая тишина, ставшая вдобавок ещё и плотной и непрозрачной.
В конце концов решено было остановится на площади перед входом на ту самую фабрику. В центре её был возведен фонтан, осевший и потемневший за тысячелетия, но всё ещё исправно работавший. Тощие, но на редкость высокие струи воды вылетали в разные стороны из центральной чаши посреди площади, и, описав в воздухе сложные фигуры, опускалась в 9 других чаш, разбросанных произвольно, и чем то напоминавших забытые после тренировки теннисные мячики. Вода исправно шумела, и её черные на фоне ещё светлых скал брызги приятно холодили лицо.
Альпинисты молчали. Пока разбивали лагерь, ни один не проронил ни слова. Аппетит был на редкость хороший, но заснуть не мог никто. Едва только кто-то смыкал глаза, как среди равномерного гула водопадов ему начинали мерещиться человеческие голоса и осторожное цоканье металла по брусчатке. Тело передергивало от страха, пару раз Гоайясс выглядывал наружу и пытался поймать кого-то светом прожектора. Но только черные контуры домов и пара огромных летучих мышей были видны в кромешной темноте. Тогда-то они и пожалели о том, что избавились от ненавистной тишины, ибо расплатились куда большим страхом. Неясные сквозь шелест воды, голоса эти становились порою настолько отчетливыми, что, казалось, можно было различить отдельные слова разговаривавших. Да и непосредственная близость таинственной фабрики пугала ничуть не меньше. По земле веяло холодом, и если на уровне человеческой головы температура была примерно 10-12 градусов по шкале Цельсия, то у земли она была около нуля. Во время ужина несколько раз они чувствовали весьма явные порывы этого ледяного воздуха, и как им показалось, исходили они прямо из ворот проходной. Ночью заснуть не смог никто.
Едва только непроглядный черный воздух разбавили первые серо-розовые лучи рассвета, спускавшиеся в ущелье откуда-то безнадежно далеко сверху, Джозев встал и вышел наружу. Ни голосов, ни чьих-то шагов слышно больше не было, но голова болела от бессонной ночи, а тело трясло от озноба.