|
|
||
Ее глаза
Если бы не ее печальные и страстные глаза, я стала бы самой счастливой на свете.
У меня тонкие, длинные пальцы. Она говорит, что они похожи на бронзовые нити. А когда субботними вечерами к нам приходит Костик, он сразу же врезается взглядом в мои руки, как будто они из адова огня. Он быстро подходит ко мне, не снимая плаща, и берет меня за руки так бережно, будто счастливого первенца. И сам он в эти минуты напоминает ребенка смущенного, восторженного, нежного, как пенка. У тебя удивительные руки. Ты обязательно станешь великой пианисткой или литератором... возможно, политиком. Но в любом случае, ты совсем другая. Великая! сказал однажды Костя, боязливо поглаживая мои пальцы и глядя куда-то далеко за окно, туда, где бесконечные километры черного леса и желтых прудов. а, может быть, стоматологом... я знаю, Тома, ты думаешь, я бред говорю, но ты слушай только... только слушай...
Именно с этого момента я перестала слушать, и до меня долетели уже последние слова Костика. Но он сказал их, уже глядя прямо в мое лицо, своим ироничным тоном.
Может, колдуньей? А, Томик?
Я ненавижу тот миг, когда Костик снова заслоняет свое лицо маской саркастического и умудренного мужчины. Мужчины, который понимает детей, дяди Константина (о, как глупо это звучит!) интеллигентного и талантливого человека, удачливого бизнесмена, светского льва, знающего цену и вес даже намеку на малейшие движения женских ресниц.
Я никому не скажу о том, как Костик становится хрупким и совсем молодым. Я единственная слушательница его свеже-зеленых фраз. Для меня не существует ничего, кроме тех моментов, когда его глаза становятся стеклянными и мои кисти млеют в его горячих ладонях.
Она и все остальные они не понимают странной связи между застенчивой дурнушкой и золотым мальчиком. Когда Костик, согласно ритуалу, созданному им самим, прямо с порога подходит ко мне, они начинают делать вид, что разговаривают. Их беседы только очередные игрушечки. И болтая, и улыбаясь, они все равно вонзают иглами свои голодные глаза. Он стоит спиной и ничего не видит, но он не увидел бы в любом случае. В то время, когда я упиваюсь каждой каплей морозного воздуха, впитанного в его детскую кожу, я все время ощущаю иглы на своих глазах. Я знаю каждую их мысль. Иногда я нарочно коллекционирую этот отравленный мусор в сердце. И тогда я начинаю плакать. Но этого никто не видит. Никто не знает, сколько слез по субботам проливается на ковер в гостиной. Никто не знает, сколько их там остается. А я испытала это... Прошлой зимой, в последние дни адвента, мы с Ларой выпили на двоих бутылку папиного вермута. Он был так бел и сладок, что мы не могли остановиться. Мы стали пунцовыми и блестящими, как шары для украшения елки. Когда мы пришли домой, сразу побежали вверх по лестнице, громко стуча ногами. Я знаю, папа что-то нам сказал, но топот заглушил его слова. Оказавшись в спальной, я сразу сбросила одежду и накинула халат. Потом спустилась вниз, чтобы принять душ. Я с наслаждением мечтала о том, как пройдусь босыми ногами по ласковому коврику гостиной. Но только я ступила на него, мои ступни пронзила боль самая сильная из тех, что мне приходилось переживать. Я бросилась на ковер и выла, пока не успокоились мои мозоли, и не исчез туман из головы. Тогда я поняла, что такое ковер, начиненный слезами. Потом из кухни вышел папа и посмотрел на меня так, как будто просил об одолжении. Но я знала, что он в гневе и видел, как я упала.
Ты же видишь, Тамара, в нашей жизни все взаимосвязано. Не видеть причин и следствий значит быть наивным до наглости! сказал папа, с трудом выговаривая слова. Мне еще показалось тогда, что он выписывает из книг понравившиеся фразы и учит наизусть, чтобы произвести впечатление. Я недолюбливаю его за это за книги, читаемые для галочки, за кофе, выпиваемое по традиции, за опрятную лысину вместо нелепой шевелюры из здоровых волос.
Я не понимаю сказала я понравившееся словосочетание, а потом стала думать, зачем это сделала и поняла, что мщу ему за ковер и больше ничего.
Все просто: не пей папин вермут и тебе будет хорошо. сказал мой папа. И это уже была импровизация. Такая же, как и он сам.
Я усмехнулась и ушла. А в комнате записала эту фразу, потому что она показалась мне забавной.
Интересно, почему я не разговариваю с Костиком? Но гораздо интереснее, - почему он не нуждается в том, чтобы слушать меня.
Я никогда не обольщалась насчет себя. С самого детства во мне растили чувство презрения к своей внешности; совсем недавно во мне развилась ненависть к собственному внутреннему миру. У меня есть сердце, но нет души. Я никогда в жизни не произнесла молитву с искренним чувством. Фальшь по отношению ко всем. Я не умею и не хочу быть собой. Но я открылась бы Костику. Я попробую, если он разрешит.
Каждый раз, когда на наш город обрушивается ливень, я тайком убегаю из дома и долго хожу по дальней части сада - там, где растут лиловые пионы. Тогда дождевая вода проникает в меня, я чувствую себя маленькой и спокойной. Если дождь не брезгует мной и согласен быть моим другом, значит, я не так отвратительна, как думаю.
Но после ливня наступает засуха. Запершись в своей комнате, включаю ночник и забираюсь под кровать, чтобы нацарапать ей на полу о том, как мне больно жить, не испытывая к себе ни капельки любви. Потом отряхиваюсь от пыли, сажусь на колени и пишу стихи. Раньше, чем сочиняю одно четверостишие, я уже начинаю стыдиться его. Несколько раз перечитав строки, я понимаю, что Костик расхохотался бы над этой бездарной попыткой.
Я знаю, что Костик не может существовать без меня и мне доподлинно известно, что однажды мы поженимся. Ни они, ни она - никто не позволит себе саркастическую улыбку, потому что нельзя смеяться над желанием Господа. Сам Христос рассказал мне о моей судьбе. Когда я стою под дождем и плачу без слез своей радости, он напоминает мне о нем.
Я писала об этом много стихотворений, но потом сжигала их и выбрасывала пепел в окно. Я ненавижу свои стихи, и я боюсь больше всего, что они попадут в ее руки. Или в любые другие руки.
Недавно со мной что-то произошло. Я лежала в постели. Было темно. Луна блестела тоскливым свечением на подоконник. Мне было хорошо, потому что я была, одна и пахло мокрыми пионами. Но вдруг я услышала плач. Я знала - она ходит по второму этажу и плачет. Я догадывалась об этом даже во сне. Меня это разозлило, - она нарушила мою свободу, ту самую, что ощущается ночью. Я зажала уши руками. Но она была упорна в ту ночь и пришла ко мне в комнату. Я зажмурила глаза. Чувствуя, что она села на подоконник под лунную дорожку, я не сдержалась и все-таки посмотрела на нее. Она находилась в забытьи. Ее огромные, дикие глаза были открыты, но ничего не видели; слезы мягко падали на пол. Я долго не могла оторваться от этих глаз. Только тогда я заметила, что они печальные и страстные. В ее руках была фотография. Быть может, на ней был мой брат, которого нет. Она прижимала фото к губам и бессвязно, словно в бреду, говорила: -- Спи, мой мальчик. Мой маленький бог. Окно распахнулось и улетело; оно стало бабочкой. Ночью поют звезды, о которых ты никогда не узнаешь. А на дне пруда спит принцесса. Она открывает глаза, чтобы согреть тебя, пока ты спишь. Спи, мой мальчик... заставь себя видеть сны про снежные горы - чистые, как что-то давно забытое... про дороги, которых ты не видел - они ждут твоих стоп. В твоих ресницах живут маленькие тайны. Слышишь, это мышка скребется... не бойся, она слепая. Она счастливая. Спи, мой мальчик... мои слезы успокоят твои мокрые ладони. У твоих ножек лежит шар... в каждой прозрачной волосинке - вечность. Посиди со мной... спи, мой мальчик.
Когда в субботу Костик держал мои руки, я чувствовала ее глаза на нем. Я никогда не забуду ее взгляда. Если бы не ее печальные, страстные глаза, я стала бы самой счастливой на свете.
|