... - И так, трагикомедия, часть первая: "Ранние детские сексуальные переживания", - объявил Марк.
"Юбки, юбки, юбки порхающие на летнем ветру, знаешь, в те времена женщины не носили брюк. Подходя к трамвайной остановке, отец крепко держал за руку своего кроху-сына. Нет, он не боялся, что малыш выбежит на дорогу, он опасался другого. Ну вот. "Ой, ой, ой, что ты делаешь", - слышался женский визг и отец бежал извиняться и забирать своего сына, державшего одну из юбок в руках, поднятых над головой: "Сын, ну так же нельзя".
Все вокруг было большим, красивым и удивительным. И красно-желтые трамваи, грохочущие по мосту, и прыгающие с моста ныряльщики, и воздушные куски сахарной ваты, и цирк шапито, и красные флаги вокруг, и черно-желтые осы, ползающие по баллонам с фруктовым сиропом в киосках с газированной водой, и представительницы другого пола: "Папа, смотри какие у тети тити". Все это действо сопровождали бодрые песни, льющиеся из репродукторов.
В квартире, тоже, крутили музыку. Гости - мужчины и женщины, вставали из-за стола и танцевали, а иногда подпевали: "...мы с тобой два берега у одной реки...". Я залазил, обычно, под большой круглый стол, вокруг которого сидели гости, и оттуда наблюдал за женскими ногами. Попробовав из бутылок, по обыкновению стоявших там же, внизу, я подымался с пола и набрасывался на наиболее понравившиеся под столом ножки в чулках. Перепуганная женщина начинала кричать и вскакивала со стула, и всем было весело. А улыбающаяся мать уносила меня и укладывала в кроватку, откуда я выбирался через некоторое время и вновь оказывался под столом, где уже и засыпал.
Моя мать была очень, очень красивой, стройной женщиной, а еще каким-то медицинским начальником. У нее была служебная машина "бобик" с личным водителем. Мы носились на "бобике" среди полей и лесов по каким-то загородным больницам и деревенским аптекам. Водитель Серега, молодой парень, крутя "баранку" бубнил себе под нос разные веселые песенки, но чаще других - про черного кота.
Однажды, в одной из аптек, что-то случилось. Работницы в белых халатах гурьбой бегали за мамой, а одна из женщин плакала, сидя за столом. Мать, повернувшись ко мне, сказала: "Иди к Сереже. Сходите в столовую, на реку. Иди".
Сергей накачал насосом автомобильную камеру и бросил у кромки воды: "Давай, Марк, купайся. Только, чур, далеко не заплывать", - и сам нырнул в сторону молоденьких купальщиц.
Руки мои были коротки, для плавания на этой камере и меня уносило течением, сколько бы я не хлопал ладонями по поверхности воды. Я попробовал сместиться к краю камеры, что бы загрести поглубже, и соскользнул с нее. Сначала были видны только белые брызги и пузыри, но потом, на глубине, в толще воды появились и зашевелились мутные лучи света, а сверху над головой засверкало множество ярких осколков, как в калейдоскопе. Я оттолкнулся ногами от дна и обгоняя пузыри, полетел вверх, глотнул воздуха, посмотрел на берег и снова стал опускаться вниз. Течение потащило меня мимо извивающихся водорослей, из них вдруг выпорхнули серебристые искорки и погасли. Дальше, за водорослями, лежала груда ярко-красных кирпичей.
Дрыганье руками и ногами мне не помогало - ни подняться наверх, ни опуститься ко дну, чтобы оттолкнуться от него. Я пустил изо рта последние пузыри и тут появилась голова Сереги. Все вокруг забурлило и вспенилось.
На берегу нас обступил народ. Кто-то закричал: "Камера сейчас совсем уплывет, далеко уже". Сергей оглянулся, махнул рукой: "А пусть". "А мать-то его где?", - спросили из народа. "Да вон, кажись, бежит", - ответили оттуда же. Я посмотрел в ту сторону, куда смотрели все. От аптеки по косогору в белом халате бежала она - мама.
Ночевать мы остались в той же деревне, в жилой пристройке к аптеке. Поужинали втроем, мать с Сергеем пили вино. Она была веселой, хлопотала по кухне, походя, потрепала Серегу за вихры: "Спаситель". А спать уложила меня на диване, в проходной комнате, потушила свет и ушла на кухню, где разговаривала, уже шепотом.
Вскоре погас свет и на кухне. Мать с Серегой потихонечку прошли в соседнюю комнату и закрыли за собой дверь. Я заорал: "Мама, мама, иди спать ко мне", она прибежала в нижнем белье и легла рядом: "Все, все я пришла". Мое лицо уткнулось в ее грудь. Она стала нашептывать песенку: "Жила была бабка на берегу речки, захотелось бабке искупаться в речке..."
Проснулся я рано утром, мамы рядом не было, побежал в соседнюю комнату - дверь заперта. Я сел на диван и уставился на эту запертую дверь, смотрел долго - пока не вышла мама. Она взглянула на меня и молча прошла к умывальнику, потом на кухню. Вышел Сергей сказал мне: "Привет, браток, чего грустный?", и тоже пошел умываться.
При посадке в машину я заупрямился: "Не поеду с ним". "Но как мы доберемся до города?", - уговаривала мама. "Все равно, не смогу с ним ехать". Тогда она взяла меня на руки и усадила в кабину. Как только машина тронулась с места, меня стошнило и сразу еще раз....
Врач сказала, что это последствие вчерашнего купания и еще, наверное "солнечный удар". Решено было оставить меня на пару дней в детском саду - интернате. В вдогонку матери я произнес: "С Сережей я никогда не поеду". Она как-то грустно улыбнулась и кивнула головой.
Я сидел с воспитательницей в тени дерева и смотрел на играющих вокруг нас детей, и тут пришла мама и увела меня. Мы поехали в город на маршрутном автобусе. Вид из большого бокового окна, видимо, был увлекательным, и я болтал всю дорогу что-то о коровках и конях. А дома нас ждала бабка, мамина мама. Вечером пришел отец и вручил мне небольшую настоящую саблю. Он нашел ее под домом, когда расширял подвал, очистил металл от ржавчины, но не стал затачивать.
Так мы и зажили вчетвером. По утрам мама уходила на работу, а отец вообще часто пропадал в командировках, поэтому днем, мы оставались вдвоем с бабкой, которая любила ходить по подружкам и таскала меня с собой. А я таскал за собой саблю, любимую игрушку.
О том, что случилось, тогда в деревне, я стал забывать, пока однажды отец своими вопросами не напомнил мне об этом. Мы были на рыбалке, и он вдруг спросил:
- Пока я в разъездах, ты мать-то охраняешь?
- От кого? - удивился я.
- Как от кого, от хулиганов, от ухажеров, для чего я тебе саблю-то дал.
Я молчал, а он все спрашивал:
- Что молчишь? Пристают к ней? Давай рассказывай, только не врать, врать знаешь не хорошо, тем более отцу.
- Где пристают? - Переспросил я.
- Где? Когда по магазинам ходите или на работе у нее. Наверное есть кого саблей-то гонять?
- Да. - Коротко ответил я.
- Что да? Ухажеры или хулиганы?
- Ухажеры.
- На работе? - уточнял он.
- Да.
- Кто такие?
- Серега.
- Шофер что ли? - улыбнулся отец и внимательно посмотрел на меня. - И как?
- Да в деревне... - начал рассказывать я, все то, что тогда произошло. Отец присел на корточки и смотрел куда-то в одну точку, мимо меня. Я замолчал, а он все сидел и сидел, тогда я добавил: - Пап, она нас все равно любит.
Дома отец молча собирал чемоданчик, мать вытирала какую-то пыль с мебели и постоянно поглядывала на отца. Уже перед дверью, он произнес, не оборачиваясь к маме: "Я прибью твоего Серегу". Мать крикнула: "Леша", - но он ушел, хлопнув дверью.
Вскоре, мать перестала ходить на работу - заболела. В доме поселилось странное слово - "белокровье". Его перемалывали старушки - подружки бабки, оно звучало, когда приходили к маме разные люди.
Отец бывал у нас редко. Когда это случалось, мама сразу же накрывала на стол, но он оставлял на столе какие-то свертки, давал мне в руки какой-нибудь гостинец и уходил, так и не прикоснувшись к еде. Позже он стал приходить со своим младшим братом, дядей Вовой. Тот был чернявым парнишкой, совсем молодым. Он сметал со стола все. Мать, улыбаясь, просила его не торопиться и учила правильно пользоваться ложкой, вилками и ножами. Отец недовольно наблюдал за происходящим и однажды сказал: "Ну и проглот ты, Вова", - на что, тот ответил: "Так, вкусно же". Когда они уходили, мать, убирая со стола, продолжала улыбаться.
Однажды, с работы к маме пришли две женщины. Сняв пальто, они тут же начали рассказывать о мамином водителе, о Сережке. Его ограбили. Он получил зарплату, по дороге с работы зашел в пивнушку, а когда вышел оттуда, его и ограбили. Деньги все забрали, избили сильно, пробили голову. В больнице медики сказали, что он уже все, не выживет. Женщины попили чаю и ушли, а мама просидела до самой ночи, спрятав лицо в ладони.
На следующий день, я играл во дворе с нашей рыжей овчаркой Жаном. Падал крупный снег, но было светло, казалось, что сам воздух светится. Я залез, было на забор, но собака сдернула меня оттуда и я упал, рассыпав часть дров, сложенных в поленницу. В это время вышла на улицу мама и увела меня домой, а сама, снова уходя, сказала очень грустно: "Я скоро... прости меня". Я ответил: "Мне не больно".
Бабуля помогла снять мокрую одежду, накормила меня кашей и уложила спать. Проснулся, от шарканья многих ног и причитаний старух, кто-то рядом произнес: "Как же он теперь, сиротинушка". Впервые, почуяв неладное, я вскочил с кровати, навстречу потянулись чьи-то руки. Уходя от них, я рванулся вперед, но ко мне потянулись другие руки, еще и еще. Я прорывался в том направлении, откуда они появлялись и, наконец, оказался на улице перед времянкой, вокруг сразу стало тихо. Ворота времянки были распахнуты настежь.
Сначала я увидел опрокинутую табуретку, а выше, над ней - сапожки, еще выше - зеленое пальто, спиной ко мне. От него шла веревка, вверх, к балке под крышей. Пальто на веревке, медленно вращаясь, поворачивалось. Появилось лицо мамы с закрытыми глазами, спокойное и красивое. От воротника из чернобурки, по груди и еще ниже по пальто, спускалась, серебреной ниточкой, замерзшая слюнка. Но вот мама снова стала разворачиваться ко мне спиной.... И я развернулся и побежал.
Я бежал по снегу, бежал и бежал. Снег стал розоветь, потом стал красным, я упал. А когда поднялся, вокруг был красный пустырь, сверху оранжевое небо. Передо мной стояли деревья, почти без веток, среди них появилась мама в зеленом пальто. Она посмотрела на меня и я побежал к ней, но пальто вдруг растворилось среди искалеченных стволов, я снова споткнулся, упал и закрыл глаза....
Очнулся, уже в чужом доме, рядом галдели незнакомые люди. "О, проснулся, соня. Вставай, иди поешь", - сказал лысый мужчина. Но я снова закрыл глаза. "Вставай, вставай", - раздался девчачий писк, и я посмотрел в его сторону. Белокурая девочка, прислонив к подбородку кулачок, внимательно смотрела на меня.
Вскоре, мы шли по заметенному снегом кладбищу, дул сильный ветер, отец крепко держал меня за руку. Вокруг стояли оградки, голые кустарники и деревья, у свежевырытой ямы - народ. Лицо мамы скрылось за красной крышкой, застучал молоток. Дядя Вова стоял за мной и дергал меня за воротник шубы. Я оглянулся, по его перекошенному лицу катились слезы. По доскам забарабанили мерзлые комья..."
-Ой, черт, - закричав, Артем отпрянул от окна. Бледно-зеленое лицо молодой женщины с распущенными волосами внезапно появилось за стеклом. Ее глаза начали всматриваться в глубину каюты, но сразу уперлись в фигуру Артема и перенаправили взгляд к его глазам. Бледные губы женщины вдруг заулыбались и затем она прокричала:
-А Марк Алексеевич здесь?
-Заходи, Настя. -Позвал громко Марк, не вставая с дивана и Артем жестами пригласил женщину в каюту. Вошедшая оказалась одной из сексапильных "русалок".
- Здрасте, - бегло глянув на Артема, поздоровалась "русалка", -Марк Алексеевич, а нас не съедят на берегу комары? Химии для защиты ни какой не выдали.
-Химия и алкоголь будут после съемки на танцполе и что за официальное обращение, Анастасия, проходи, присаживайся, -предложил Марк, - а от комаров специальный генератор-излучатель привезли, вам что ни кто не сообщил?
-А его эти излучения не опасны? -смутилась девушка.
-Для людей нет, а для русалок честно не знаю.
-Ну ладно, я пойду, нам на берег пора. А насчет ночи все в силе?
-Что за сомнения, Настя?
- Так ты нас забыл, не подходишь, уединился с молодым человеком...
- Извини, Рыбка, -Марк вытянул руку в сторону Артема, - познакомься, это Артем, журналист прибыл специально на ночную тусу с русалками, для сбора материала на тему "тайны нимф".
-Очень приятно, - улыбнулась девушка и выскользнула за дверь.
-Да, я не предупредил тебя, -обратился Марк к Артему, - намечается собантуйчик ночью, для иностранных продюсеров. И так, на чем я остановился? - Марк задумался на минуту, а затем продолжил прерванный монолог.
"В доме, днем, теперь я часто оставался один. Обычным моим занятием стало сидение на желтом диване с кучей книжек. В голове крутились слова детских песенок и я шептал про бычка, про бабку купившую мочало, мелодии приходили от куда-то сверху, из-за потолка, вместе с шорохами и звуками шагов. Иногда я кричал в ту сторону: "Я не хочу эту песенку" и тогда в голове возникали слова другой песенки. Изредка вспоминалась, очень грустная мамина песня "Скатилось колечко со правой руки".
Забегал домой время от времени дядя Володя с какой-нибудь из своих подружек. Но они сразу проходили в дальнюю комнату и закрывали за собой дверь. И потом, когда выходили, в основном им тоже было не до меня.
Однажды в доме появилась мама, прямо рядом со мной, она была в какой-то грязно-зеленой одежде с размытыми очертаниями. Я не видел ее лица, только серые руки потому, что не поднял головы - она так хотела. И я замер, делая вид, что будто вообще не замечаю ее. Она прошла до середины зала, до стола, потом резко остановилась, повернулась в одну сторону, в другую и бесшумно выбежала обратно из дома. "Ты вернулась, я знал вернешься. Ни кто не узнает, что ты выкопалась, не бойся", - прошептали мои губы.
Как-то раз, дядя позвал меня из своей комнаты. Я распахнул дверь, на кровати улыбалась, обнаженная по пояс, светловолосая девушка, ее грудь была красивой и большой.
- Ну, что, понравилась тетя? - спросил дядя, - иди, потрогай. Ты у нас тити, а мы у тебя компот. Идет?
Я промолчал, а дядя, в одних трусах, убежал на кухню.
- Иди ко мне, - сказала девушка. Но я, склонив голову к плечу, продолжал смотреть на нее издали.
Прибежал дядя, с жестяной литровой банкой и двумя ложками:
- Значит, я не говорю отцу про тетю, а ты про то, кто съел компот.
- А я не трогал тетю. - Ответил я дяде.
Тогда он поставил банку, поднял меня и, прокрутив по воздуху, опустил лицом на грудь девушки. Грудь вкусно пахла, была мягкая и теплая, но не такая как у мамы.
Мама. Вдруг ее ведение, под мелодию "на берегу речки", возникло перед глазами на мгновение, а еще промелькнул водитель Сережа с пробитой головой и подмигнул мне одним глазом. Я вобрал грудь девицы в рот и сжал зубы. По дому полетел дикий вопль, я разжал рот. Девушка оттолкнула меня, и я пошел к своим книжкам, обтерев губы рукой. Девушка же продолжала кричать:
- Звереныш. Ну, вы совсем обалдели. Да иди ты со своими персиками, до крови прокусил гад, дай одеколон или йод.
Иногда, на пару дней, отец отводил меня к соседке, живущей от нас через три дома. Крупная, с яркой помадой на губах, пожилая женщина жила одна. Она была довольно строгой и запрещала бегать, кричать, а также приносить с собой игрушки из дома, кроме очень маленьких. Но зато, в ее устланной коврами и дорожками квартире, стояли кадки с необычными деревьями, а еще было большое количество пароходов и парусников.
Пара небольших корабликов размещалась в бутылках, непонятным образом попавших туда сквозь узкие горлышки. Кораблики побольше находились за стеклом в шкафах и уж совсем большие стояли на подставках или висели на цепочках, спускавшихся с потолка.
Отведенное для моего пребывания место, с кроватью с толстой периной, находилось как раз в той комнате, где и было основное количество кораблей. Через окошки и иллюминаторы я подолгу рассматривал внутреннее убранство кают и неподвижные фигурки людей.
Вскоре обнаружилось, что как только я ложился спать и закрывал глаза, жизнь на суденышках пробуждалась. Начинали поскрипывать палубы и мачты, хлопали дверцы, но стоило чуть-чуть приоткрыть веки, как тут же все стихало. А ночью, когда едва белели паруса в темноте, к дневным звукам добавлялись позвякивания корабельных цепей и колокольчиков, странные постукиванья, иногда слышался топот маленьких ножек. Но вскоре и днем, прямо у меня на глазах, корабли вдруг внезапно начинали раскачиваться на цепях, и шевелить снастями.
В такой момент зашла однажды их хозяйка и увидев происходящее, стала выговаривать мне:
- Марк, я просила тебя не трогать модели руками, они дороги мне, как память о дорогом мне человеке.
Я пробовал оправдываться:
- Честно, честно я не трогал их руками. - Но она не обращала внимания на мои слова и продолжала говорить, ловя руками раскачивающиеся корабли:
- Собери свои вещи, дождешься отца на кухне. Я предлагала ему, познакомиться с такими хорошими женщинами - тебе, ведь, постоянная забота нужна, а он только улыбается.
На ее последних словах, хлопнула входная дверь, звякнула форточка и в комнате поднялся ветер. Захлопали корабельные паруса, а с парохода на пол, шумно размотав цепь, упал якорь.
- Вот, это не я, это ветер. - Развел я руками и вдруг задыхаясь, стал учащенно дышать.
- Марк, иди закрой дверь, сквозняк. До тебя, здесь, никогда никакого ветра не было.
Пробежав полутемным коридором, я уже было направился, через темные сени к светящемуся проему наружной двери, как та с грохотом захлопнулась сама. В голове закрутились слова и я забубнил: "...захотелось бабке искупаться в речке. Бабка хитрая была, купила мочало, наша сказка хороша начинай сначала...".
Вечером отец, лежа на кровати, читал книгу. Я принес еще одну - толстую, черную и попросил прочитать место о птичке. Он недовольно пробурчал в ответ: "Маркуша, ну, сколько можно одно и то же". Но все же взял книгу и начал искать строки, где говорилось о том, как на тонущем военном корабле моряк вспомнил, что оставил внизу, в каюте, канарейку в клетке, он побежал спасать ее, но утонул сам вместе с кораблем.
Слушая отца, я улегся рядом с ним. С наружи дома послышался частый стук каблуков по деревянному тротуару. Хлопнула калитка, затем дверь на веранде, и вот уже настежь распахнулась дверь в квартиру.
- Там Вовку убивают... зарежут урки. - В дом рыдая, вбежала Нина, одна из подружек дяди. Прислонившись спиной к стене, она присела не корточки. Слезы катившиеся по разрумянившемся щекам ни сколько не портили ее красоту.
- Где, там? - прохрипел отец, обувая сапоги.
- У Сиплого в доме, -всхлипнула Нинка, - их много.
- Посиди здесь, с ним. - Отец кивнул в мою сторону и одевая на ходу фуфайку поверх тельняшки, выбежал на улицу.
Вскоре он вернулся вместе с дядькой. Отец был спокоен и, сняв верхнюю одежду, сразу стал умываться. Дядька же размахивая руками, возбужденно рассказывал Нине:
- Знаешь, как он их... я сам обалдел... сижу связанный, слышу стук в дверь. Они к двери, а тут рама хрясть на пол...и вдребезги. Он влетает в окно и давай их метелить. У Хрипатого финку вырвал и ручкой по голове. Во, видишь, - дядька показал Нинке два ножа. - Боцман с топором, а он ему поленом в морду. А Фрол, так и не очухался, когда уходили...
- Очухается. Ты бы железки в огород бросил, - отец вошел в комнату, вытираясь полотенцем и осмотрел ножи в дядиных руках, - и лицо умой, все в крови.
- Ага. - Ответил дядя, отбегая к умывальнику. - А Сиплый, по полу ползал, кричал: "Не убивайте"...
- Нин, - перебил его отец, - давай соорудим что-нибудь закусить, по быстрому, сало постругаем...
...Опорожнив, отец поставил граненый стакан на стол, затянулся папироской:
- Надо, Вова, делом тебе заняться. Хватит по дворам болтаться, вырос уже.
- Так я, что? - отвечал дядька, пережевывая пищу. - Вот, пацана ж не с кем оставить.
- Придумаем что-нибудь, правда, Нина? - обратился отец к девушке, постоянно теперь уже улыбавшейся.
С улицы послышалось урчанье мотора и стихло у нашего дома. Отец подошел к окну и обернувшись, сказал:
- Воронок за нами, собираться пора.
В калитку громко затарабанили, в ответ, с нашего двора, залаяла овчарка. С улицы закричали:
- Эй, братаны, выходи по одному.
Отец, одеваясь, попросил Нину:
- Побудь с Марком, мы ненадолго.
- Не отдавай меня, пожалуйста, не отдавай. - Прижавшись к вагонному окну, зареванной щекой, повторял я. А отец молча смотрел на меня сквозь стекло, с ночного перрона. Чуть поодаль, под светом фонаря, стоял дядя Вова с двумя девицами, державшими его под руки. Он сказал им что-то и девицы улыбаясь, замахали мне прощально ладошками в ярких цветных перчатках. Раздался паровозный гудок, ему вторило множество свисточков. Вагон зашипел, дернулся и покатился. Отец пошел следом, рядом с окном:
- Я скоро приеду за тобой. - Выкрикнул он и остановился.
- Ты поешь, полегчает. - Сказала тетя Валя, разламывая на куски, круг копченой колбасы. - Давай.
Симпатичная полногрудая молодая женщина с серыми глазами, моя тетя Валя, сидела напротив меня, через стол, у окна. Вагон болтало из стороны в сторону. Было шумно и тесно, от большого количества народа. Несло холодом от окон и все вокруг было покрыто слоем копоти. Я сидел на матрасе, поджав ноги под себя, закутанный вместе с головой в одеяло, поверх одежды. И вскоре, под монотонность стука и качание вагона, облокотившись на подушку, я заснул.
Настал день. Соседи по вагону, поочередно, вместе с багажом, сменялись вокруг нас, на частых станциях. Когда же тетя просыпалась и вставала, мы начинали что-нибудь есть. Она мало говорила, задумчиво глядела в окно и снова засыпала. А лица пассажиров все продолжали сменяться, одно за другим: и мужские и женские, старые и детские, беленькие и темненькие. Но вот, за окнами все посинело, кроме малинового края неба и мимо понеслись огни домов и фонарей.
Второй день был, как первый. Но на третий, в вагоне потеплело. Тетя оживилась, бойко говорила с соседями, о чем-то спорила, рассказывала о нас, о том, что дома у нее маленький сын, а везет она племянника. Обращаясь ко мне, обещала: "Скоро, скоро, Марк, ты увидишь своего братишку Вовочку".
Затемно, мы вышли из вагона. На платформе нас радостно встречал худощавый мужчина. Он подхватил багаж и мы, пробежав мимо здания вокзала, уселись в кабину грузовичка. Пуржило, в свете фар был виден только летящий снег, но машина тронулась с места, с хрустом ломая лед на лужах.
Квартира тетки, была из одной большой комнаты, в деревянном доме. А Вовочка - молчаливым карапузом, с глазами пуговичками. Из каких-то домашних предметов, мне соорудил кровать, а уже стоявшую в углу, отделили от комнаты занавесками.
Встречавший нас у вагона Василий, гостил у тетки часто, иногда по несколько ночей подряд, в отличие от других мужчин, заходивших к нам в его отсутствие. Когда эти, другие, приходили днем, тетя Валя выпроваживала меня на улицу погулять, ненадолго. Зато после таких прогулок на столе всегда было, что поесть.
Очень редко, другие оставались ночевать до утра. В одну из таких ночей, неожиданно, вернулся Василий и стал стучаться в дверь. Тетка долго не отпирала, выставляя заспанного другого мужчину через окно на улицу и громко кричала: "Кто там в полночь шарахается? Сейчас оденусь...", - и еще было много слов. И Василий ни чего особенного не заметил.
Пришли теплые дни, зазеленела трава. Василий привез и разгрузил во дворе кучу песка. В квартире начался ремонт, разобрали каменную печь. Я часто катался с Василием на машине. Мы развозили по разным местам кирпич, доски, тюки, бочки. Однажды, за городом, он сказал: "Знаешь, Марк, что это за машина? У-у, ты не смотри, что она древняя, это ласточка, а не машина". Затем повернул ключ в замке и мотор заглох. Но грузовичок на полном ходу летел по асфальту под горку, в обшивках кабины свистел ветер, поскрипывали и шевелились крылья над колесами, нам обоим было весело.
Как-то раз, тетя Валя принесла мертвую курицу и хитро улыбаясь, заперла дверь. Лихорадочно ощипав перья, бросила тушку в кастрюлю, сверху добавила еще трех ощипанных жирных голубей и поставила на плиту. Когда, от кипящей кастрюли, по дому пошел аромат, к нам постучался сосед, пожилой мужчина и с порога спросил:
- Валь, что ты тут варишь? У меня с утра несушка пропала.
- Ты на что намекаешь, Афанасьевич? - тетка нахмурила брови, - иди, глянь, голубей варю, пяток поймала сегодня.
Вилкой она зацепила голубя и достала из кастрюли. Сосед молча развернулся и вышел, но вскоре закричал с улицы:
- Валька, а ну-ка, иди сюда. Это что?
Во дворе, собака Жулька, вытащила из-под дров сверток и, порвав газету, растрепала рыжие перья. Тетя посмотрела на меня:
- Маркуша, поиграйте с Вовой в песочнице. - И обратилась к соседу, - пойдем, Афанасьевич, в дом, я за куру рассчитаюсь.
- Никак разбогатела? - спросил сосед.
Тетя Валя улыбнулась и тряхнула грудью:
- А я и не беднела, пойдем, посчитаем мое богатство.
Сразу я не мог вспомнить, как это случилось, как Вовка порезал ноги. Вроде вот только закрылась дверь в дом и я, почувствовав озноб, снова начал задыхаться, а потом он уже сидит на песке, плачет и из ран на его ногах бежит кровь. Выбежала тетя в расстегнутом халате, за ней вышел сосед. Она подхватила Вовку на руки, побежала в дом, крикнув:
- Уходи, Афанасьевич, потом дорассчитаемся.
Сосед побрел домой, а я за ним. Он зашел к себе во двор, увидел меня и спросил:
- Тебе чего?
Я показал на жеребца, стоящего во дворе под седлом:
- Можно на коне посидеть?
Афанасьевич, чуть подумав, подхватил меня и усадил верхом:
- Только тихо сиди, не пугай. - А сам ушел в сарай.
Я тут же стал колотить руками и ногами по жеребцу, выкрикивая: "Но, но". И он, крутанувшись по двору, грудью открыл калитку и поскакал по улице. Внизу быстро проносилась земля. Я медленно, но неуклонно, сползал с седла, сколько ни старался удержаться, хватаясь за шею, за гриву коня, за само седло. Вдруг жеребец встал на дыбы, я взлетел в воздух. Последнее, что я увидел, это - копыта летящие ко мне.
Я еще лежал в гипсе, когда приехала тетя Лида, моя вторая тетка. Она была похожа формами на первую, только имела кожу смуглую, волосы иссиня-черные и в ее темных глазах сверкала золотая искорка. Тетя Валя жаловалась ей на меня:
- Нет сладу с ним, никакого. Забирай, забирай. Не справлюсь я. Всех ухажеров скоро отвадит. Одному в сапоги написал, другому всю рубаху сажей измарал. С Васей, только, не разлей водой. Как бы, что еще лишнего не сболтнул ему.
Тетя Лида стояла рядом и смотрела на меня с ласковой улыбкой. А я слушал, повторяя: " Это не я, не я..." и лил слезы потому, что мне стало жалко Вовку. Вдруг вспомнилось, как я тараторя: "Идет бычок качается...", подобрал с обочины дороги горлышко и донышко от разбитых бутылок, быстро вкопал их, присыпав острые края песком и позвал братишку. Он обернулся, заулыбался и побежал в мою сторону. Потом, упал, заплакал и из ран на его ногах потекла кровь. В глазах Вовки застыло удивление, его руки были протянуты ко мне. Я закричал: "Тетя Валя, тетя Валя". Выбежала тетка в расстегнутом халате....
Гигантским кумачовым полотном, расстилалось поле с цветущими маками. Оно было сразу за домом, в котором снимали комнаты тетка Лида с Николаем Васильевичем. Здесь, с утра до вечера я был предоставлен сам себе и съев завтрак, оставленный теткой под полотенцем на столе, шел обследовать прилежащую местность.
Во второй половине дома, в комнатах добродушной пожилой хозяйки, бегал фырчащий ежик. Он пил молоко из мисочки и со слов женщины, ловил мышей. И еще она сказала, что на поле маков ходить не надо, там можно уснуть "нехорошим" сном.
В самом поселке, на очень широких улицах, бегали спокойные собаки и очень злые, с большими мешками соплей под клювами, индюки. Неоднократно я улепетывал от этих птиц, поднимая клубы мягкой серой пыли.
На обед я ходил к тете Лиде на работу, обычно, с двумя, в красивых платьях, девочками. Одна была чуть постарше меня, другая - помладше. Их папа работал начальником, вместе с тетей и Николаем Васильевичем. По дороге, под "охи-ахи" девочек, я с палкой в руках воевал с бродящими вдоль обочин гусями и с выбегающими из дворов индюками.
Однажды вечером, у нас были гости. И когда, навеселившись, почти все разошлись по домам, а Николай Васильевич задремал на диване, оказалось, что дольше всех задержался папа девочек. Тетя Лида вызвалась отвезти его на велосипеде. Он рассмеялся, но сел за руль, а тетя на раму и они укатили.
Я сидел на крыльце, подошел Николай Васильевич и сел рядом. Мы долго смотрели на звездное небо. На нем, на мгновение, вспыхнула яркая черточка.
- Успел загадать желание? - Прозвучал вопрос.
- Не-а, а вы, дядя Коля?
Николай Васильевич, немного помолчав, недовольно сказал:
- Что-то тетки твоей долго нет, где это она шлендает? - Затем он поднялся и ушел в дом. Меня же начал бить озноб.
Тетка пришла пешком, прикатив велосипед за руль. Проходя мимо, потрепала меня за волосы:
- Ты, что тут сидишь? Иди спать.
Я ей ответил в след почему-то хриплым голосом:
- Баю, баюшки, баю не ложись на краю, а то серенький волчок тебя схватит за бочек и утащит во лесок.
Как только она зашла в комнату, послышался звук затрещин и приглушенный голос тетки:
- За что, Коля? Коля колесо сдулось. Я пешком шла. Не надо, Коля. Да мы только о работе и говорили.
- Да гори она пропадом, твоя работа, сучка. - Крикнул Николай Васильевич и в доме все стихло.
Желание Николая Васильевича я попробовал исполнить на следующее утро. Собрав две кучи из сухой травы, бумаги и деревяшек, я запалил их спичками. Первую с тыльной стороны теткиного склада, а затем следующую чуть поодаль, под вагончиком начальника. Огню не дали разгореться, на предприятии была машина с бочкой воды и огнетушители. Я видел это, из зарослей высокой травы, с сожалением наблюдая за скоротечностью пожара.
Зато, в обед, когда на дороге появились дочки начальника, я достал палку из бочки с мазутом и побежал к ним навстречу. Сначала, они радостно удивились мне, но затем, стояли и плакали, а я пачкал их беленькие платьица, приговаривая: "Вот вам, сучки, за дядю Колю".
Потом, я пошел по дороге с этой черной палкой в руке и увидел стаю некрупных птиц. Они, плотно скучившись, сидели на проводах. Я подошел к ним поближе и крикнув: "Эй", - подкинул палку вверх. Птицы, дружно окатив меня светло-фиолетовой массой, поднялись в воздух и улетели.
Фиолетовый, с ног до головы, я забрел на поле маков и упал на нем, раскинув в стороны руки. И мне приснился сон. Будто я подымаюсь в небо, а в низу подо мной, на алом поле, спит фиолетовый мальчик. Ветер гонит волны по полю, я улетаю от него все дальше и дальше. И вот уже вижу, что это не поле, а знамя, прикрепленное к древку. Трепещется полотнище и мальчик, пришитый к нему, то появляется, то исчезает в алых волнах.
В следующем сне, я бежал по кромке поля. Веселый водитель, с тетиной работы, окликнул меня, довез на машине до дома и торопливо, занес на руках во двор. Тетя Лида, сказав: "Ну, наконец-то",- быстро раздела и окунула меня в бочку с водой, намылила и снова окунула. Затем поставила в таз, окатила водой из ведра, занесла со двора в дом, выдала чистую одежду и со словами: "Быстрее, Марк, нас машина ждет",- собрала мне чемоданчик.
В кабине новенького грузовика мы выехали из поселка и вскоре, колесили по улицам какого-то города. Тетка не разговаривала со мной всю дорогу, а водитель, иногда поглядывал на меня, качал головой и усмехался. Пару раз мы останавливались, погрузили что-то в кузов, и опять выехали за город. Немного поблудили и остановились на обочине, но водители, с проезжавших машин, подсказали нужное нам направление. На закате, с зажженными фарами, грузовик свернул на проселочную дорогу. И уже ночью, меня заспанного, завели в небольшую избу, знакомиться с бабой Феклой, худенькой пожилой женщиной. Она всплеснула руками: "Лида! Коленька-то мой где, приехал?". Тетя сказала, что ему некогда, передала от него письмо и продолжая разговаривать, они уложили меня на сундуке на перину.
В том сне, с домиком бабы Феклы, с самого начала почти всегда присутствовала Танюшка - голубоглазая девочка с льняными волосами. Первым же наступившим там утром, три маленьких создания в платочках и с лукошками вбежали в домик знакомиться. Баба Фекла позвала нас за стол, ухватом достала из печи чугунок с кашей из тыквы, покрытой золотой корочкой, а голубоглазая Таня по хозяйски раздала всем деревянные ложки.
Позже мы бродили по лесу, среди березок и редких елок, и все ландыши которые собрал, я отдал Танюшке. Вечером брат ее отца, дядя Андрей, взял нас с собой в "ночное". У озера он выпряг из телеги лошадь и верхом на ней уехал к стаду, оставив нас у костра, с группой подростков. Они что-то варили в котелке и пекли картошку, которой мы все перепачкались. Невдалеке, у берега, горел еще больший костер, пламя от него отражалось в воде, а искры, обгоняя друг друга, улетали высоко в черное небо.
Ранним утром мы проснулись на охапке сена под курткой дяди Андрея. От озера, застревая в камышах, подымался зыбкий туман.
От сизой золы над кострищем струился белый дымок, а по лугу были разбросаны серебристые тарелки. Я побежал подбирать их , но едва ступив на траву, тут же промочил брюки до колен обильной росой. Тарелки, как оказалось, тоже состояли из мелких росинок нанизанных на ниточки паутинок сплетенных в кружки сетей. На листиках травинок капельки светились словно ртуть и так же, как она, были подвижны и тяжелы. При малейшем сотрясении капельки срывались вниз и исчезали. Подошедшая Таня спросила:
- Что ты там смотришь?
- Не вижу куда укатываются росинки, - отвечал я, - и земля внизу сухая.
- Наверно они сразу стекают в речку, - сделала вывод Танюша. Я молча согласился.
А потом мы лазили по дуплам в огромных липах у ручья. И вечером всей деревней смотрели кино на огромном экране, растянутом прямо на улице между двух жердей.
Утро у самой бабы Феклы обычно начиналось со стука чугунков, с потрескивания огня в печи, с редких мычаний коровы за стеной, со звона струек молока, падающих в подойник, с ломтя хлеба от круглого каравая и с кружки сливок.
Иногда днем дети собирались в соседнем доме, у дяди Андрея, старшие в одном углу, а я среди младших в другом. У нас было несколько книжек и я, сидя на полу, по картинкам вслух сочинял рассказы. Подошел Дима, большой мальчик и послушав, сказал:
- Да брешет он все. Эту книжку я знаю, там про другое написано...
- Сам тогда читай. - Обернувшись, к нему произнесла Танюшка.
- Больно мне надо.
- Ну и уходи, не мешай, - замахала она рукой на Диму.
- Ты, что младших задираешь, - подошла старшая сестра Танюши.
- Больно мне надо, - повторил мальчик и вышел за дверь на улицу.
Некоторое время спустя, я с Танюшей шел из березовой рощицы, где плотно гнездились черные блестящие птицы. Мы подобрали и несли еще беспомощного, но уже оперившегося птенца. Взрослые птицы сначала преследовали нас, подлетая совсем близко, но потом отстали. В деревне Дима и еще один мальчик катались по улице на велосипедах.
- Эй, сиротка, чего у тебя мать удавилась? - Крикнул Дима.
Я не понял сразу, зачем поднял небольшую палку с земли и побежал за велосипедом, а догнав его, каким-то не своим скрипучим голосом сказал:
- Дима, дай прокатиться.
- Вот еще, - он удивленно оглянулся, - ты не умеешь.
Я молча, бежал рядом с ним и видел только сверкающие спицы переднего колеса сквозь внезапно появившуюся зеленую пелену. Перед мостиком через овражек, палка в моей руке остановила чередование спиц, вдруг вонзившись в них. Велосипед перевернулся вместе с Димкой. На дне овражка он лежал тихо, под велосипедом. Одна из старушек, сидевших неподалеку на скамейке, закричала:
- Убил, убил окаянный, - и побежала к нам. Я не стал дожидаться ее и дал деру к дому бабы Феклы.
Баба Фекла, посовещавшись со своей сестрой бабой Зиной, решила спрятать меня "от греха подальше" на время и ближе к вечеру отвела в дом дяди Андрея. И правда, в сумерках к ее домику подъехал трактор, послышался стук в дверь, а вслед за ним мужской голос:
- Бабка Фекла, давай открывай.
- Чего тебе? Сплю я уже.
- Сама знаешь, чего. Городскому твоему гостю голову скручивать буду.
- Ишь, что удумал. Он еще ребятенок.
- Открывай ведьма старая, а то трактором дом разнесу. - В дверь застучали с новой силой.
Из своего дома вышел дядя Андрей и закричал через забор:
- Никита, что ты там воюешь с Никаноровной?
- А то, велосипед сломал, малой в гипсах. Чуть совсем не угробил, приезжий-то.
- Детишки говорят, что твой сам его задирал, проходу не давал.
- Точно, - послышался хор мужских и женских голосов, - ты бы за Дмитрием смотрел. Совсем распоясался.... Обидел лба такого шестилетка ...
- Тьфу ты, сбежались. Ну, бабка Фекла сторожи своего бесенка, а то ж я все-таки окрещу его вожжами.
Вскоре трактор загудел, развернулся и уехал. Танюша, сидевшая рядом со мной на скамейке, громко вздохнула:
- Птенец умер, за огородом похоронили.
Несколько дней подряд баба Фекла не выпускала меня со двора, а уходя запирала одного в избе на замок. И однажды я заметил, что нечастые передвижения кого-либо за окнами, под оркестровую музыку, льющуюся по дому из репродуктора, могут на долго приковывать мой взгляд, будь то хоть вихляющий по дороге велосипедист или блеющая заблудившаяся овца.
Как-то раз, баба Фекла приехала на телеге груженной мешками и мы поехали на мельницу. Дорога петляла по степи среди невысоких однообразных холмов и все то, что могло привлечь внимание, было колесом, болтающимся на оси, да еще бегущие по траве огромные тени от облаков.
Сама же мельница, сложенная из плоских каменных плит, стояла у пруда, поросшего по одному берегу лесом. Пока мельник с помощником разгружали мешки, я прошел мосточками к деревянному желобу, по которому вода тоненькой струйкой скатывалась к большому деревянному колесу. Вскоре туда же подошел мельник в белой пропыленной одежде, передвинул какие-то досочки и вода бурным потоком устремилась по желобу, а колесо размеренно завращалось.
В пустой телеге я с бабой Феклой поехал дальше и через некоторое время в большом поселке мы остановились у высокого обшарпанного каменного здания с ржавым куполом луковичкой. Пройдя за тяжелые высокие двери, она оставила меня у входа в зал, а сама пошла дальше, растаяв в призрачной солнечной дымке льющейся из окон. Некоторое время я стоял один под блеклой росписью по стенам, перед мерцающими сквозь дымку огоньками, среди неясных шорохов и шепотов, но потом меня негромко позвали и я пошел на голос. Баба Фекла стояла перед крупным бородатым мужчиной в сером одеянии длиною до пола, он говорил ей: "...отпиши отцу, может дитя уже крещеное. И супруга своего отправь ко мне, помогу ему уразуметь". Затем бородатый мужчина ушел, вернулся, размахивая дымящим предметом и невнятно шепча что-то, опрыскал меня с кисти жидкостью и сказал напоследок: "Ну, ступайте с Богом".
На обратном пути, на мельнице, в нашу телегу грузили мешки с мукой. В то же время я уговорил бабу Феклу сплавать со мной на лодке за водяной лилией для Танюши. Мы сорвали только один огромный бледно-розовый цветок, со слов бабы Феклы "запрещенный участковым", и спрятали его между листьев и желтых цветов кувшинок.
Когда я вбежал во двор дяди Андрея, там стоял мотоцикл с коляской, а незнакомый мужчина держал Танюшку на руках. Она произнесла:
- Папа, отпусти.
- Никак жених пришел с цветами, - улыбнулся мужчина, - куда ж такой букет поставить? Давайте-ка в дождевую кадушку?
- Да. - Согласились мы.
Получился желто-зеленый круг в дощатой рамочке и в центре с бледно-розовым цветком.
Стрекот мотоцикла разбудил меня уже ярким днем. Я сорвался с перины и пробежав по дому, уперся в запертую снаружи дверь. С трудом распахнув единственное открывавшееся окно, выпрыгнул из него и взобрался на забор. На соседнем дворе, в коляске мотоцикла, Танюшу с младшей сестрой укутывала одеялом их тетя. Отец Тани, садясь за руль, показал на меня пальцем. Таня не поворачивая головы, взглянула в мою сторону одними глазами, и мотоцикл покатился со двора. А вслед за Таней так же безмолвно вдруг покатилось время в виде ярких картинок с крупными деталями. Эти куски времени быстро чередовались, наползая друг на друга, словно куда-то спешили.
И вот на следующей деревенской картинке перед домом ранним утром побелела вся трава и торчала из земли, как лезвия ножей, но вскоре под ярким солнцем она снова стала принимать свой обычный зеленый вид. Зачастил к нам дед Миня, супруг бабы Феклы. Они садились у стола поговорить, иногда ругались: "а твои козы...", "а твоя корова...", но больше просто сидели и молчали. На стеклах окон дождик несколько дней подряд чертил косые полосы. Дома у меня появилась работа, я сбивал масло из сливок в узкой высокой кадушке деревянным крестом, нанизанным на шест.
Лунными вечерами, хрустя подмерзающей грязью, баба Фекла стала ходить по соседним домам, кого травами лечила, кому ворожила. В благодарность нас чем-нибудь угощали, но помимо этого я начинал проситься "по нужде" и выйдя за двери, шел в кладовку, как заранее меня учила баба Фекла. На ощупь в темноте, стащив круг колбасы или шмат мяса, я выходил во двор, оставлял добытое на завалинке и возвращался в дом. Вскоре мы начинали прощаться с хозяевами.
Первый снег лег на мокрую черноту осени толстым белым слоем и дядя Андрей выплеснул на него из бочки в глыбе льда еще зеленые, словно залитые в стекло, листья кувшинок.
В избушке бабы Феклы стало холодно. Моя перина переместилась на лежанку над печью и я по полдня не слазил оттуда. Но все же заболел, простудился, бегая по мокрому снегу в старых и уже малых мне ботинках, их невозможно было обуть с шерстяным носком. Баба Фекла лечила меня отварами, натирала чем-то, топила печь с утра до ночи. Малиновый жар заполнял весь дом, однажды я не выдержал духоты и выбежал босиком на улицу. Но и там все было малиновым и даже снег, я лег на него и сразу уснул.
Когда я снова открыл глаза, все было обычным серым. И даже не смотря на то, что в открытой печи полыхали дрова, мне было зябко под одеялом.
Приехал дед Миня с мужичком, собрали наш скарб и погрузили сначала на сани, а потом еще на телегу, к ней же привязали корову Буренку. И мы с бабой Феклой переехали на дальний конец деревни за ручей в огромный дом деда Мини.
Один угол в его доме занимали образа и лампадки, баба Фекла поставила среди них иконку, привезенную из нашей летней избушки. Дед Миня прежде, чем приступать к еде, всегда крестился, уже сидя за столом и потребовал того же от нас.
Некоторое время спустя, дед совместно с несколькими старичками, в баньке, скатал мне валеночки "запрещенные участковым". Старики по ходу работы спорили, несколько раз примеряли валеночки на мои ноги, одновременно брали пробу со свежевыгнаного "запрещенного участковым" самогона и закусывали салом.
Первый раз в новых валенках я пошел по хрусткому снегу на концерт. В клубе сначала была лекция, а затем хор спел: "Там в дали, за рекой...", грустную песню об убитом бойце.
Родился теленок у Буренки. Его затащили в дом, разрезали мутную пленку и сняли с него. И какое-то время, пока он учился стоять на ногах, неподалеку от порога блестели сизый нос и темно-лиловые глаза.