Аннотация: А сами вы знаете, чего вам в жизни не хватает и что с этим делать? Спросите у своей мамы.
Двор. Крик из окна:
- Сема, домой!
- Что, мама, я уже замерз?
- Нет, ты проголодался!
- Я выбрал. Темой моего исследования будет развитие экстрасенсорных способностей у Homo sapiens.
- Это невозможно. Люди близоруки в этом плане, к счастью. Страшно предположить, что случилось бы, обрети они способность видеть друг друга насквозь. Это привело бы к психическим расстройствам и массовым суицидам.
- Не вы ли недавно утверждали, уважаемый руководитель, что правда лучше любой лжи?
- Не в этом случае. Сознание жителей этой планеты более хрупкое, чем наше. Их телепатические способности, в отличие от большинства других рас Галактики, находятся практически на нуле. Мы наращиваем ментальную защиту не одно десятилетие. Обрушить же на любого жителя этой планеты измененную чувствительность означает заставить его покрыть пропасть в несколько прыжков по воздуху. Какая лавина информации хлынет на Homo!
- А если лишь чуть-чуть усилить их латентные способности? Образно говоря, не избавить его от близорукости, а подобрать слабенькие очки?
- Он будет глубоко несчастен.
- Это пустой разговор, руководитель, пока он лежит в плоскости теории.
- И останется там, надеюсь?
- Посмотрим, руководитель. Это зависит от квалификации офтальмолога, не так ли?
Антон Михайлович Горемыко смотрел в окно и размышлял о жизни. Как и следовало из его фамилии, он не был из породы везунчиков. Окно также достаточно красноречиво передавало последние известия с помойки на заднем дворе конторы: Горемыко в настоящую минуту находился на своем рабочем месте. За полчаса подобного времяпровождения жизнь налаживаться так и не собралась. Рабочий день хоть и не близился к завершению, но коллеги Горемыко уже выразительно посматривали на часы. Горемыко не торопился - он знал, что сидеть ему за бумагами все равно до поздней ночи. В отличие от большинства своих сотрудников, дома его не ждали ни жена, ни дети, так что стопка документов непонятного покуда назначения, подбрасываемых вышеупомянутыми коллегами, росла и росла. Антон Михайлович, человек тихий и незлобивый, покорно кивал и от многозначительного вида в окне не отрывался. Ему было тошно.
Впору было увольняться - или лезть в петлю прямо на рабочем месте. Первое навевало смутное подозрение, что на работу его больше никто не возьмет, - а в характеристике от нынешнего начальства он не сомневался. От второго удерживала мысль о старенькой маме, которая непутевому сыну прощала многое, но этого не простит. Вот и приходилось кое-как скрипеть нерешительно под ухмыляющиеся лица сослуживцев, на которых жаловаться начальнику стыдно, а сил, чтобы справиться самому, больше нет никаких. Впрочем, как-то на "корпоративной вечеринке", как обзывалась у них пьянка перед праздниками, разгоряченный доброхотами, он сходил к вышестоящему Пал Палычу "признавать свою непригодность к работе в коллективе", как выразился тот же Пал Палыч, закончив шуметь. Последствия были весьма и весьма печальны.
Словом, на работе Горемыко чуть ли не затравливали беспощадно и беспросветно, а самое обидное - ни за что. Не был он виноват, что два года назад вместо алкоголика Назаркина совершенно случайно занял он кресло зама завотделом - должность незначительную, но крайнюю, как стрелочник на железной дороге, и выпирающую, как бугор на ровном месте: кто споткнется и выругается, а кто и злобно пнет. И добро бы кресло было - так, стульчик неудобный. Помнится, усмехнулся начальник этак неприятно, мол, с повышением, трудолюбивый вы наш. Против труда Горемыко и в самом деле ничего не имел, если выполняемая работа не лежала на совести начальства или новоявленных подчиненных. С тех пор пришлось полюбить и их труды заодно, а зарплата все та же - не резиновая, не тянется. А все почему? Безотказная такая вот скотина, тряпка вы, Горемыко Антон Михайлович. Тот же Назаркин на вашем месте цвел бы и пах, и в ус не дул, и жизни радовался.
Назаркин бы смог, наверное, заставить сотрудников составлять ежеквартальные отчеты. Эта печальная мысль пришла Горемыко в голову, когда он обнаружил, что сослуживец, который должен был провести вечер именно за этим занятием, одел пальто.
- Вечер добрый, Антон Михайлович, - и Кондратьев мило улыбнулся и взял шляпу.
"Негодяй", - простонал про себя Горемыко.
И тут его ударило в левый висок.
Он даже потряс головой от неожиданности. Потом растерянно поозирался, думая, что в него чем-то швырнули сбоку.
- Вы что-то потеряли, Антон Михайлович? - Кондратьев был уде на полпути к выходу.
Горемыко дико взглянул на него. Позднее Кондратьев вспоминал, что взгляд был настолько пуст и странен, будто Горемыко смотрел сквозь сослуживца.
В общем-то, так оно и было. Горемыко и в самом деле видел не бессовестного коллегу, а клубок мыслей и чувств, который тот представлял для него в этот момент.
Горемыко все стало ясно.
Оказывается, Кондратьев очень неплохо относился к нему, к Горемыко! И он вовсе не собирался взваливать на него работу и в глубине души очень Антону Михайловичу сочувствовал. Но просто именно сейчас, срочно надо было ехать для решительного объяснения к одной замужней даме, супруг которой пока еще трудился в поте лица.
Горемыко, личная жизнь которого оставляла желать лучшего, не избалованный добрым к себе отношением, немедленно растрогался и порадовался за коллегу. Он был просто не в силах больше смотреть на черные всполохи угрызений совести Кондратьева. Встряхнув головой (зрение послушно вернулось в норму), он решительным шагом направился к сослуживцу. И под его ошалелым взглядом поощрительно поправил ему сбившийся воротничок, чего он ни за что в жизни не сделал бы каких-то пять минут назад.
- Что же вы мне сразу не сказали? - с отеческой лаской в голосе спросил он. - Поезжайте, конечно. - И, качнувшись к нему, пониженным тоном добавил: - Поезжайте к Ирине Арнольдовне и не о чем не беспокойтесь. Я все сделаю сам. Виктор Афанасьевич вернется домой не раньше восьми.
И, удовлетворенно вздохнув от совершенного доброго поступка, бодрым шагом направился к кипе бумаг на столе.
Кондратьев мигнул. Потом еще раз. Сорвал шляпу. Покраснел при мысли о том, что этот недоумок в курсе его амурных дел. Посерел, подумав, что тот может быть знаком с мужем Иришки, а иначе откуда ему знать подробности?
Сказать, что Кондратьев был взбешен - значит, не сказать ничего.
Откуда этот идиот узнал?! Кто ему рассказал?! Ему полагается закопаться в своих бумажках, самое ему там место, и не рыпаться! Да... да какое ему вообще дело?
Он хочет расквитаться, отчетливо понял Кондратьев. А рогатый муж - такой здоровяк! Кондратьев, как всякий разумный мужчина, ценил свое здоровье и внешний вид.
Нет, ни в коем случае нельзя сегодня ехать.
Весь отдел зачарованно поднял головы и дружно распахнул глаза, когда Кондратьев неуверенно стащил с себя пальто, еле переставляя ноги, дошагал до стола Горемыко, взял с него какие-то документы, с отвращением обозрел их и поплелся на свое рабочее место.
- Как это благородно с вашей стороны, - робко улыбнулся Горемыко.
Глаза Кондратьева сверкнули так злобно, что сослуживцы немедленно заподозрили в безобидной фразе особо изощренное издевательство. По отделу пробежал шепоток.
- Шур, так ты никуда не едешь? - подала голос Наталья, первая красавица отдела и по совместительству его негласная королева.
- Нет! - тот растянул губы в несколько резиновой улыбке. - Я никуда не тороплюсь. Вот, помогу Антону Михайловичу...
Сказано это было таким кровожадным тоном, что Наталья мигом уверилась: чем-то Горемыко его припугнул. Этот слизняк? И она уже с большим интересом оглядела невзрачную фигуру Горемыко.
А самого Горемыко в это время мучила совесть. Видимо, его поступок слишком растрогал Кондратьева, раз тот отказался от запланированного отдыха. Не переубеждать же этого великодушного человека, не силой выталкивать и расшаркиваться? И Горемыко мысленно качал головой.
Наивная душа, он так разволновался, что перестал понимать смысл бумаг, лежащих перед ним. Этак недолго и ошибиться. Взвесив два неприятных решения, он выбрал меньшее из зол. Он сейчас пойдет домой. Да-да, лучше завтра посидеть подольше.
- Прошу прощения... До свидания, - пробормотал он, накидывая куртку и выскакивая из комнаты.
Отчего-то после его ухода подчиненные, поглядывая настороженно на сгорбившегося Кондратьева, работали еще некоторое время...
- Что вы делаете?!
- Ничего особенного. Я выбрал типичного аборигена и провел небольшой эксперимент. Всего лишь.
- Я, кажется, объяснил вам, почему не следует брать эту тему для исследований? Как вы можете играть с чужим сознанием?!
- Но, руководитель, согласитесь, что результат получился довольно любопытный.
- Вы уверены в правильности настройки аппаратуры? Я отсюда вижу искажение поля вокруг вашего подопечного.
- О, это элемент моего опыта. Часть действительности воспринимается им так, как если бы она подстраивалась под его желания.
- Я не совсем понимаю вас.
- Видите ли, в языках жителей Земли есть прелюбопытнейшее выражение "розовые очки". Я намеренно изменил информацию, поступающую к моему объекту телепатическим образом, во избежание той самой негативной реакции на нее, о которой вы меня предупреждали.
- Я немедленно беру вашу деятельность под свой личный контроль.
- Как вам будет угодно, руководитель.
- Вы на полминуты усилили его способности, я правильно понял?
- Да, подобрал ему минимум диоптрий.
- Мне не нравятся ваша аналогия и ваше юмористическое отношение к происходящему.
- Простите, руководитель.
Так уж было заведено у Горемыко на работе, что начальник, не покидая своего кабинета, по непонятной причине всегда был в курсе событий, более или менее важных, происходивших за несколько стенок от него. Очевидно, имел под рукой какого-нибудь чересчур преданного сотрудника, чуть ли не каждую неделю докладывающего о настроениях в коллективе.
Факт наличия такого сотрудника был прозрачен, чего нельзя было сказать о личности последнего и характере его донесений. Одно время в этом грехе искренне подозревали Антона Михайловича Горемыко. Улик никаких не было, просто слабовольный Горемыко всегда был козлом отпущения, а всем козлам в отделе не доверяли особо. Однако же вскоре стало ясно, что от начальственного осведомителя страдает более всех сам Горемыко, и от него отступились, хоть и признав, что это была очень уж подходящая кандидатура.
Так что темную лошадку вычислить не удалось - чуть ли не каждый день кто-нибудь носил начальнику документы на подпись. Не обыскивать же предварительно на предмет непроизводственных бумаг.
После обращения Кондратьева на путь истинный Горемыко чувствовал себя на редкость неплохо. Но, видимо, странный инцидент, имевший место между ними в тот день, дошел до начальства в несколько искаженном виде, так что Пал Палыч выходил даже посмотреть, что это за шантажист доморощенный объявился среди подчиненных. А несколько слов, вырвавшихся у раздосадованного Кондратьева, не позволяли охарактеризовать Горемыко никак иначе.
Наткнувшись подозревающим взором на робкий и недоуменный взгляд Горемыко, начальник тут же убедился в наличии у последнего незаурядного актерского дара и склонности к двуличию и лицемерию. Когда Пал Палыч уходил, его спина выражала настолько однозначное мнение о подчиненном, что сотрудники прочитали по ней больше, чем по выражению начальственного лица. Статус Горемыко чуть повысился.
Сам Горемыко не подозревал о копошащихся вокруг него слухах, а внезапное озарение относительно Кондратьева списал на галлюцинации от усталости и последствия давнего сотрясения мозга. Он по-прежнему засиживался по вечерам в своем углу и улыбался всем заискивающей, чуть бессмысленной улыбкой, не предполагая, что многие видят за сим благопристойным фасадом нечто более темное.
Он уже и думать забыл о странной боли в виске, когда его ударило еще раз.
"Надо бы сходить к психиатру", - подумал Горемыко с легким беспокойством. Будучи человеком на редкость флегматичным и фаталистом вдобавок, он на этот раз успешно скрыл от окружающих свое волнение. Пока его не вылечили, следует оглядеться по сторонам и воспользоваться преимуществом своего положения. Горемыко не было чуждо любопытство.
Ничего особенного сначала он не увидел. Ну, хочет Корябин обедать, а у Кондратьева на этой неделе любимая теща приезжает, а у Натальи...
"Дряни он, что ли, нанюхался? - думала тем временем Наталья. - Глаза какие-то бесцветные", - и, ощутив на себе пустой взгляд, даже поежилась.
Для Антона Михайловича же наступил момент очередного озарения. Остановившись на улыбчивом Тихомирове, перебирающем бумаги в столе и что-то насвистывающем себе под нос, он с удивлением обнаружил, что тот и есть искомый микрошпион. Горемыко уже открыл было рот...
Нет! Он не может сейчас изобличить бедолагу. Если очередной донос не поступит вовремя, Владик Тихомиров останется без премии, а у него болеет обожаемая дочка. Горемыко любил ребятишек и был жалостлив. Надо подождать хотя бы до зарплаты.
Он вдруг отчетливо увидел Пал Палыча глазами Тихомирова, его красное лицо, скривившиеся губы и как тот чего-то требовал срочно... Где-то на уровне живота Тихомирова крутился фиолетовый клубок бессильной злобы.
Блокнот. Большой серый блокнот, из которого Владик Тихомиров выдирает листы для своих отчетов. Блокнот лежал в ящике тихомировского стола, и в нем хранилась уже готовая служебная записка под номером сорок три. Не в силах по слабости характера избегнуть участи доносчика, Владик мужественно сочинял про улучшающуюся просто на глазах рабочую обстановку в коллективе и про энтузиазм последнего в целом и в частностях и личностях.
Три листочка. Антон Михайлович видел их так ясно, как если бы они не были скрыты слоем дерева и картона. "Несчастный человек", - подумал он печально, отводя глаза от Тихомирова. Идея подсматривания за сослуживцами уже не казалась такой веселой, и Горемыко, сильно зажмурившись и дернув головой, привел зрение в порядок.
К тому времени, как он проморгался и потер ладонью ноющий висок, Тихомиров успел небрежно раскинуть, как карты, документы, опять сложить их в аккуратную стопочку, незаметно приложив к ним пару листочков из ящика стола, и бодро направился к приемной начальника.
Пару. Горемыко еще долю секунды видел их - пока не прошла головная боль. Он наморщил лоб. Пару листочков. Две штуки. А в столе лежало три!
- Три, - тихо сказал он в спину Тихомирова.
Тот недоуменно обернулся.
- Три листочка. Вы забыли третий лист в столе.
Тихомиров занервничал.
Молодой и амбициозный, он уже давно подрабатывал таким образом и не видел в этом ничего зазорного. Это была мелкая, но власть. А власть он ценил гораздо выше, чем добрососедские отношения на работе. Из исторических персонажей Тихомиров более всех чтил серых кардиналов. Он обязательно достигнет нужного уровня. Пусть скандалит надоедливая жена и ноет дочь-капризуля, пусть. Когда он выйдет на этот самый уровень, он начнет жизнь с чистого листа, без них. А пока он с ними вполне справляется.
Во время семейных сцен он прибегал к испытанному средству - начинал размышлять, кого бы очернить в следующем доносе для преодоления очередной карьерной ступеньки. Глядя в его мечтательные глаза, супруга отступала. Тихомиров считал себя умным человеком.
И когда это ходячее недоразумение Горемыко начал лезть не в свое дело, он ответил быстро и решительно:
- Какие листочки, Антон Михайлович? Вы что-то путаете. Моих накладных куда больше трех, - и качнул бумагами, и улыбнулся открыто и дружелюбно, как бы извиняя оплошность собеседника (специально тренировался!), и сделал шаг...
Любого человека можно смутить напором и заставить поколебаться в собственном мнении. До этого Тихомиров имел дело с разумными людьми и в том, что инцидент исчерпан, не сомневался. Но он не учел чрезмерную порядочность Горемыко и его любовь к детям.
- Простите, - заволновался тот. - Служебная записка. Сорок третий номер. Я понимаю и сочувствую вам...
Поскольку, жалея Тихомирова и не желая привлекать к разговору коллег, могущих все превратно понять и неверно оценить, отвечал он ему шепотом, неудивительно, что уши сослуживцев выросли в среднем в полтора раза.
Тихомиров допустил одну-единственную ошибку. С ужасом он понял, что своей решительной репликой только привлек к себе всеобщее внимание. Он будто воочию видел, как рушится нечто важное. Потому что этот придурок продолжал нести то, что ему не полагалось знать никоим образом...
- Это может плохо отразиться на вашей премии, - продолжал беспокоиться Горемыко. - Посмотрите внимательно. Про служебное рвение некоторых сотрудников, - добавил он еле слышно. - Пал Палыч уже ждет ваши бумаги. Он будет недоволен.
- Заткнитесь, - зашипел вежливый доселе Тихомиров, но было поздно.
- Владик, - не выдержала любопытная Светлана, сидевшая ближе всех, - о чем вы там беседуете? Ты что-то пишешь о служебном рвении? Как интересно! Будь другом, дай почитать.
Дернувшись от неожиданности, Тихомиров уронил все бумаги. Горемыко, горя желанием помочь ближнему, вскочил со стула, и они бросились поднимать их одновременно. В результате столкнулись лбы, из глаз полетели искры, и более легкий Горемыко с размаха сел на пол. Тихомиров победителем замер над ним с мятой пачкой, прижатой к сердцу. Выглядело это так, будто Тихомиров, не желая делиться своими сочинениями, нарочно толкнул Горемыко.
- Прощу прощения, - пробормотал Антон Михайлович, поднимаясь, хватаясь за ушибленные места и тут же конфузливо отдергивая от них руки. Устыдившись своего растрепанного вида, он поспешил в сторону туалетной комнаты.
- Сдурела? - Тихомиров тяжело прошелся по коллегам взглядом и сжал бумаги еще крепче.
Зря. За Наталью тут же вступились, а заодно отняли и изучили служебные записки и даже подбили глаз:
- Так это из-за тебя меня лишили премии? - взревел один из потерпевших и восстановил справедливость несколько нецивилизованным методом.
К счастью для чуткого сердца Горемыко, он не видел разыгравшегося скандала. Одернув со всех сторон пиджак, он заметил, что одна из пуговиц бодро покачивается в настоящее время на ниточке. Огорченно поцокав языком, он направился на поиски иголки и ниток, понадеявшись на наличие таковых у хозперсонала. К слову, ожидания его оправдались, пуговица вернулась на законное место, а остаток дня прошел без происшествий.
От Тихомирова осталось лишь заявление об уходе по собственному желанию. Сослуживцы смотрели на Горемыко с помесью удивления и недоверия, плохо представляя, чего еще от него следует ожидать. Сам Горемыко заработал от Натальи вопрос о самочувствии и был искренне тронут заботой и почти счастлив.
- Добрый день, руководитель.
- Добрый день. Рассказывайте о своем исследовании, молодой человек.
- Я подавал вам докладную записку и отчет...
- Отлично это помню. Я читал ваши отчеты и теперь желаю выслушать ваше устное мнение.
- Поверьте, оно мало отличается от высказанного в письменной форме.
- В таком случае, я, с вашего позволения, прокомментирую его. Ваш эксперимент безответственен. Вы проводили медицинское обследование объекта перед его началом?
- Безусловно, руководитель.
- А психологические тесты? Вами была изучена реакция вашего подопечного на ментальное вмешательство? Проанализирована ли субъективная реакция на стрессовые ситуации?
- И они дали отличный результат!
- А специализированная диагностика? Я невооруженным глазом вижу нарушения в работе аппаратуры. Кстати... вы сами проходили обследование на ментальную устойчивость?
- Я счел это излишним, руководитель. Прошу прощения.
- Так пройдите. Мало ли как на вас самих воздействует регулярная работа с искаженными полями. Вот вы трете висок - у вас что, голова болит? И не вами ли было отмечено ухудшение здоровья подопытного? И вы, тем не менее, благополучно усилили его способности еще на несколько диоптрий... Ох, подхватил вашу терминологию.
- Совсем легкое ухудшение. Практически незаметное.
- Молодой человек, ваша деятельность как раз связана с тем, чтобы отмечать и объяснять даже самые незначительные отклонения от нормы. Вы хорошо помните это?
- Да, руководитель.
- И я вам настоятельно, слышите, настоятельно рекомендую еще раз закрыть эту тему для исследования. Вы слишком увлечены. Это становится неразумным, в конце концов.
- Я... я постараюсь завершить его в кратчайшие сроки.
- Очень надеюсь на это, молодой человек. Ступайте. И примите лекарство от головной боли, слышите?
В своей детской наивности Антон Михайлович Горемыко не замечал ни шепотков, перебегающих на цыпочках за его спиной от одного коллеги к другому, ни любопытных взглядов, преследовавших его по пятам и маскирующихся под его собственную тень, а лишь искренне радовался, что работа ладится в руках попритихших подчиненных все спорее и скорее. Самочувствие его было превосходным, с лица исчезли признаки недосыпа и усталости и даже заблестели глаза. Заботливая мама, немало настороженная столь редким хорошим настроением великовозрастного отпрыска, время от времени щупала покорно подставляемый лоб и с удивлением отмечала отсутствие жара. Тем не менее, Горемыко был решительно настроен посетить-таки врача и проконсультироваться с ним относительно странных головных болей и приступов ясновидения. Но дойти до больницы в запланированный день он так и не смог. Его накрыло на работе, причем прямо в кабинете начальника, в самый неудачный для Антона Михайловича момент: во время невразумительного бормотания, долженствующего изобразить попытку отпроситься с рабочего места на полдня с целью посещения этого самого врача.
Начальство пребывало не в духе. Впрочем, справедливости ради надо указать, что оно пребывало не в духе который день подряд, с той самой минуты, как заявление об уходе его главного неофициального помощника мягко спланировало на стол, а вырвавшиеся у помощника фразы не позволили усомниться в истинном виновнике происходящего. Самым мягким из красочных эпитетов был "проклятый пронырливый тюфяк". Начальнику сложившаяся ситуация не понравилась в корне, а это означало, что над Горемыко нависли тучи.
Во вверенном Павлу Павловичу Рубикову коллективе творилось что-то странное и явно нездоровое. А Пал Палыч очень не любил темных историй. Обычно его недоумение плавно перетекало в усиливающееся с каждой минутой раздражение, а последнее грозило разразиться праведным или не очень гневом. Так оно получилось и на этот раз.
- Вы, конечно, в курсе, что вы должны быть на своем рабочем месте, - выговаривал он съежившемуся Антону Михайловичу прямо в лицо. Горемыко даже разглядел свежую пломбу в начальственной челюсти и потупился еще больше. - Вы что, плохо представляете свои служебные обязанности? Вы что, не понимаете, какая у вас ответственная работа?
- Но мне очень надо, - дрожащим голосом, но с достоинством отстаивал свое право на медицинское обслуживание в рабочее время Горемыко, смутно подозревая о наличии у себя еще каких-то прав.
И в этот момент голова Горемыко разлетелась на куски. От почти невыносимой ломоты в висках заплясал под ногами пол, по спине заструился пот, что-то случилось со зрением. Он с силой мотнул головой, боль начала послушно утихать, но гул в ушах смолкать наотрез отказывался.
- А если все станут разгуливать, что тогда будет? - Пал Палыч упрямо не замечал изменений в облике посеревшего подчиненного. - Ну давайте, вы сейчас уйдете в зоопарк, моя секретарша отправится по магазинам, а я полечу в Шарм-эль-Шейх. Работать, работать кто будет?
Полуоглохший Антон Михайлович такого курорта не знал. Ему сейчас, в общем-то, было не до отпускных предпочтений руководителя.
- К психиатру! - слабо простонал он.
Начальник чуть побагровел.
- Кого к психиатру? - осведомился он яростным шепотом. - Меня к психиатру?!
Горемыко опять потряс головой, плохо соображая, где он, собственно говоря, находится.
- Ну, к психотерапевту, - послушно поправился он.
- Вы что несете? - Пал Палыч тряс животом и багровел на глазах. - Вы что себе позволяете? Вон!!
- В зоопарк? - осведомился Антон Михайлович без малейшего намека на издевку. Перед глазами гасли звездочки, и он опять начинал чувствовать себя человеком.
Пал Палыч хватал ртом воздух.
- Я все понял, - успокаивающе произнес Горемыко, определивший, наконец, свое местоположение. До него постепенно доходило, что Рубиков чем-то недоволен. - Я к врачу, а вы в магазин. Нет, секретарша в магазин, а вы на курорт. Нет, вы на курорт с секретаршей.
Последнее было произнесено уже под властью телепатической волны, залившей внутренности и, судя по ощущениям Горемыко, пытающейся выплеснуться через уши.
Начальство перекосило. Вообще-то, он считал дурным тоном спать с секретаршами. Но... неужели коллектив уже в курсе? Перед ним пока еще неясно обозначилась печальная перспектива потери авторитета.
О том, что его авторитет невысок и без того, Рубиков не догадывался.
- Следите за словами, - чуть сбавил тон начальник. - Вы, как я вижу, пренебрегая своими прямыми обязанностями, осваиваете новый вид деятельности. Вынужден вам сообщить, что это отразится на вашей премии.
Оба зрения Антона Михайловича к этому времени пришли в норму - по крайней мере, насколько к ним можно было отнести это слово.
- Прошу прощения! - горестно вскричал он и замер, пораженный увиденным в палпалычевой голове.
Маскируясь двумя подбородками и брюшком, под его оболочкой скрывался милейший, в сущности, человек! Он прятал наилучшее отношение к подчиненным под строгостью, исключительно чтобы не баловать дорогих ему людей, о каждом из которых он втайне радел, как о собственном ребенке, если бы таковой у него был. На этот раз примерка личины экстрасенса не прошла для Горемыко гладко. Третьим глазом он видел одно, а умом сознавал совсем иное. В голове его возникла сумятица. Явление заботливого начальника заставило его смутно ощутить какую-то двойственность и опять потереть лоб. Словно в наказание за недоверчивость, на него лавинообразно обрушилась новая информация, окончательно подавив способность соображать.
- Не беспокойтесь, я сохраню вашу будущую свадьбу в тайне, - произнес он в каком-то наитии, понимая, что Рубиков не желает огласки по поводу беременности невесты, тем более что животик у секретарши Катюши еще не обозначился. - От всей души желаю счастья вам обоим... всем трем, - и он потупился, положив руку на живот, и улыбнулся. Может, Пал Палыч размякнет и все-таки отпустит его к врачу?
Вот тут Пал Палычу, открывшему рот для грозного приказа убираться из конторы вовсе, стало плохо. Как?.. Что... у нее?! Неужели?..
- Откуда?.. - просипел он.
Горемыко его неверно понял. В самом деле, неудобно получается, влез не в свое дело...
- Не волнуйтесь, она мне ничего не говорила, я сделал этот вывод... вполне самостоятельно. Это с Екатериной Валерьевной не обсуждалось. Буду нем, как могила, - пошел он на попятную.
Это не обсуждалось. Как замечательно. А что обсуждалось? Они что - общаются, встречаются, может, даже сговорились против него, Рубикова? Очевидно, этот пронырливый лицемер не один год занимается коллекционированием слухов. Намекает, мерзавец, что знает еще больше. Это же чистейшей воды шантаж!
Его! Рубикова! Шантажирует какая-то шантрапа!
- Может быть, вы в курсе еще чего-нибудь? - с ненавистью, но любезно осведомился он.
Горемыко, уловив в начальственном голосе нотки неуверенности, несколько растерялся.
- Павел Павлович, весь коллектив знает о вашей преданности делу, высоких моральных и умственных способностях... - нерешительно начал он, не совсем понимая, что от него, собственно, хотят услышать, но под взглядом Рубикова осекся.
Весь коллектив?! Оказаться посмешищем в глазах подчиненных... Весь коллектив знает, как можно шантажировать своего начальника... Теперь громы и молнии не возымеют нужного действия над шушукающимися за спиной сотрудниками.
Пал Палыч схватился за сердце. Он был просто не в состоянии усмотреть безобидность сказанных Антоном Михайловичем слов. Да еще эта дура секретарша так ему насолила!
Тем временем Горемыко решил, что, если он хочет попасть к врачу, на сегодня комплиментов достаточно.
- Я считаю, ваше руководство должно по достоинству оценить ваше заслуживающее высших похвал рвение, - завершил он уверенно, не подозревая, что забивает последний гвоздь в крышку воображаемого гроба карьеры Рубикова. - Удачного Шрам-эль-Шейха... Простите, Шейх-эль-Шарма... - и попятился.
- Прекратите немедленно!! - упоминание о руководстве заставило срочно искать способ заткнуть рот проныре.
- Павел Павлович, почта... - и замерла, удивленно переводя взгляд с застенчиво потупившегося Горемыко на местами бордового, местами бледного Рубикова, пытающегося ослабить узел галстука.
Ей показалось, что взгляд последнего направлен куда-то в область ее живота. О своей мнимой беременности секретарша, естественно, не догадывалась, поэтому ощутила легкое раздражение. Вечно они, мужчины, только об одном думают. И неожиданно твердо решила: с Рубиковым надо завязывать. В самом деле, какой прок от отношений с начальником, если от этого даже зарплата не растет?
Впервые на ее памяти Павел был настолько растерян. Чем-то этот Горемыко его поприжал. Катюша с любопытством обежала глазами сутулую горемыковскую фигуру. Она уже слышала кое-какие сплетни о нем. Если он сумел скрутить Рубикова... и вообще, на начальственном фоне он выглядит гораздо симпатичнее.
Катюше нравились сильные и властные мужчины. Внезапный переход Горемыко в эту категорию заставил ее призадуматься. Возможно, он не безнадежен. Каков гусь оказался! Серый кардинал!
Пал Палыч о предательских секретарских планах не догадывался, но потеплевший взгляд Катюши отнес не к своей персоне верно. От гнева, пузырившегося внутри, потемнело в глазах. Стало невыносимо душно.
- Екатерина Валерьевна, зайдите ко мне через полчаса, - сказал он таким страшным голосом, что даже самый внимательный наблюдатель не заметил бы их сердечной привязанности.
- Так я пойду?.. - в который раз повторил Горемыко, поглядывая на часы. Он даже не подозревал, что вот только что одним своим присутствием натолкнул секретаршу на революционные идеи.
- Нет! - возмущенный бас сорвался на визг, заставив Горемыко подскочить на месте, а Катюшу - замереть на пороге. - Премию вам!
Горемыко чересчур, на рубиковский взгляд, красноречиво заморгал. Нет, он, конечно, знает, как к нему хорошо относится Пал Палыч, но... И он потер опять начавший ныть висок, сильно отвлекающий его от понимания ситуации.
- Да, конечно, вы правы. Я считаю, что такой перспективный работник, как вы, достоин занять должность начальника всего подразделения с вдвое большим окладом.
Он отвратительными каракулями начертал приказ, подписал, шлепнул печатью.
- Э-э-э... Конечно, втрое большим, - видимо, водились за начальником серьезные грешки. - Ступайте в бухгалтерию.
- Простите, я не понял, куда мне сейчас, - пролепетал Антон Михайлович, слегка опешивший от такой деятельной доброты и напора. А ведь так хорошо поговорили! - В бухгалтерию или, может, в отдел кадров...
И тут ему пришла в голову мысль, как можно отблагодарить начальника:
- Я мог бы привести в порядок наши счета, - радостно сказал он. Вышеупомянутые счета неизвестно каким образом ловко уворачивались от рук аудиторов, будучи в остальное время рассованными вразнобой по ящикам. Горемыко всегда подозревал, что с ними что-то не так.
Пал Палыч Рубиков выронил из толстых пальцев ручку, посерел и начал сползать под стол.
- Скорую! - вскричала секретарша, кидаясь к отставному любовнику столь поспешно, что свежеподписанный приказ, наравне с другими бумагами, ранее аккуратно складированными стопками, очутился на полу. Антон Михайлович, нерешительно потоптавшись на нем, подобрал листок.
Естественно, в такой ситуации поход к врачу отменялся.
- Что вы наделали в этот раз?
- Ничего особенного, руководитель. Подбросил еще парочку диоптрий...
- Да как вы...
- Посмотрите, как он хорошо это перенес. Никакого стресса. Да ведь это сенсация! Потрясающая, поразительная реакция. Просто невероятно!
- Не вам ли я запрещал продолжать эксперимент?!
- Да, но...
- Не вы ли обещали сворачивать исследования?
- Я всего лишь...
- Хватит, молодой человек. Довольно. Приказ о завершении вашей деятельности поступил с самого верха. В утешение хочу сказать, что вы действительно принесли большую пользу, подбросив немало пищи для размышлений ученым. Просто было проведено исследование психики вашего подопечного и выяснено, что столь частые вмешательства могут серьезно навредить его здоровью. Вы ведь не хотите повредить его разум?
- Ни в коем случае, руководитель. Только у него начали налаживаться дела... Да, возможно, я увлекся.
- Его дела? Уж не привязались ли вы к объекту ваших опытов?
- В некоторой мере. Согласитесь, чтобы адекватно интерпретировать результаты исследования, необходимо тщательно изучить Homo, понять его, если можно так выразиться.
- О, в таком случае я считаю, что ваш бесценный опыт может пригодиться при налаживании контакта с этой расой через пару тысяч местных лет. Я забираю вас и все ваши материалы в свой отдел. Вас ждет многообещающая карьера. А что касается дел... Уверен, что ваш знакомец в состоянии разобраться со своими проблемами и без вас. Это может сделать любое разумное создание вне зависимости от расы и вида.
- Не сомневаюсь и благодарю вас, руководитель. К сожалению, именно этого представителя я не застану...
- Уверяю вас, это не стоит беспокойства. Качественного изменения сознания у них не произойдет. Да, как ваше самочувствие? Я слышал, вы жаловались на состояние здоровья.
- Одно время у меня действительно были необъяснимые ноющие головные боли, но они практически исчезли. Ничего страшного. Иногда только стучит и ломит левый висок и в глазах рябит. Легкое переутомление, я думаю... Руководитель! Прошу вашей поддержки в небольшом служебном нарушении.
- Что вы имеете в виду?!
- Разрешите в последний раз отметить состояние дел у моего подопечного.
- Я не понимаю... И не надо на меня так сердито смотреть. Да, эксперимент интересен.
- Руководитель?..
- Только минуту. Минуту, вы слышите? Не надо кидаться к аппаратуре так, будто наступает конец галактике! Его не ожидается еще по меньшей мере одиннадцать триллионов лет, уверяю вас. Вы меня слышите?..
"Скогтит", - размышляла Наталья, поглядывая искоса на Антона Михайловича Горемыко. Последний, выбившись в одночасье в руководящие чины, отказался менять привычное рабочее место на отдельный кабинет, застенчиво мотивируя это неизъяснимой привязанностью к своему имеющему несколько потрепанный вид столу. Коллег и подчиненных, новых и старых, это удивляло. Впрочем, ушел в прошлое деревянный стул, более всего напоминающий плохо спроектированное орудие пыток, списанный и безнаказанно уволоченный домой кем-то из хозперсонала. Его заменило кожаное кресло.
"Нет, подавится", - и Наталья решительно откладывала бумаги, продолжая разглядывать новоиспеченное начальство. Щеки у Горемыко по бокам свисать не начинали, но общий вид, поправленный увеличившейся зарплатой при помощи парикмахерской, магазинов и излеченного самолюбия, был весьма довольный.
Ранее Антона Михайловича всегда стригла мама. Она же и подала идею о поддержке новой репутации приличным костюмом и голубым галстуком ручной работы. Галстук Софья Аркадьевна и выбирала, и повязывала каждое утро лично, предварительно окидывая чадо взглядом и покачивая головой. Антон Михайлович уважал маму и ее решения.
"Да нет, скогтит непременно". Это относилось к рубиковской секретарше, с начала неожиданного отпуска Пал Палыча совсем забросившей свои прямые обязанности. Она с усилиями, возросшими пропорционально зарплате Горемыко, опекала последнего по мере возможности и необходимости. Вот и сейчас она мило порхала вокруг кожаного кресла с кофейником наперевес.
Нет, ну это надо - так откровенно охмурять мужчину! Не успела бросить увиваться перед одним начальником, а уже строит глазки другому. С одной стороны, наблюдать недоумение Горемыко, не понимающего столь разительной перемены отношения к себе, даже забавно. А с другой стороны... любопытно, что она в нем нашла? Наталья в который раз критически осмотрела робко улыбающегося Горемыко. Особенно ей не нравился цвет галстука. Разведенная Наталья ясно видела, что покупала его твердая женская рука.
Еще больше ей не нравился уверенный огонек в глазах секретарши. Вот был бы у него свой кабинет, это происходило хотя бы не на глазах у сотрудников. И вообще, сколько можно на это безобразие смотреть?
Наталья считала себя женщиной деловой и целеустремленной. Неплохо было бы развеять туман сплетен, окружающих Горемыко, и лично спросить о событиях, происходящих вокруг него последнее время. Да хоть прямо сейчас.
Она решительно встала и, уловив отрывок беседы, невинно произнесла:
- А что, Антон Михайлович, вы хотите машину покупать?
- Что вы, нет пока, - несколько растерялся Горемыко, вежливо встав и неожиданно оказавшись выше ростом - наверное, перестал сутулиться. - Но я вот думаю... не поздновато мне на права сдавать?
- Знаете, я так не считаю. А вы уже подобрали подходящую автошколу? - и вкрадчиво добавила: - Могу порекомендовать курсы, которые я в свое время оканчивала.
- Это будет очень любезно с вашей стороны...
Катюша, почувствовав небезопасное вторжение на свою территорию, несколько демонстративно посмотрела на часы.
- Конечно, уже много времени. Не смею задерживать вас после работы, - послушно и незамедлительно отреагировал Горемыко. Даже слишком послушно, на взгляд Натальи. С этим следовало что-то сделать.
Наталья выключила компьютер и неторопливо взяла сумочку, дав секретарше полминуты на торжество.
- Да, в самом деле... Пойдемте, я вас подвезу, - предложила она не без задней мысли. - Поговорим по дороге.
- Ну что вы, мне неудобно вас так затруднять... - бормотал Горемыко, натягивая куртку, но его уже никто не слушал. За спиной его шел поединок женских взглядов, непримиримый, недвусмысленный и неизменный с пещерных времен. Когда Антон Михайлович повернулся, раунд уже закончился. Наталья с видом победителя вышла из конторы, подталкивая Горемыко сзади, так как он порывался оборачиваться и извиняться за беспокойство, не предпринимая, впрочем, активных попыток к бегству.
- Мне нравится голубой цвет, - сообщила она как бы невзначай, садясь за руль. Может, он догадается расплатиться с ней чашкой кофе?
Софья Аркадьевна Горемыко, услышав звук отпирающейся двери и голоса в прихожей, выключила изображение и спрятала подмигивающую зелеными огоньками инопланетную машинку под стопку журналов о домоводстве, предварительно подмигнув ей в ответ. Положив поверх неоконченное вязание, она задвинула ящик тумбочки.
Она сама не ожидала, что опыт получится столь удачным. В самом деле, если уж выпал такой случай, нельзя пускать дело на самотек. Нужно все проконтролировать лично. Когда еще представитель иного вида может заинтересоваться рядовым жителем Земли. А так все закончилось благополучно. И этот ученый мальчик, не подозревая об этом, очень помог ее мальчику. А она помогла тому делать карьеру. Подумаешь, голова поболела. Каждый получил свое и остался не внакладе.
Она поправила седую прядь и улыбнулась. Пожалуй, ее вмешательство больше не требуется. Но если когда-нибудь в нем возникнет нужда...
Любящая мать всегда твердо знает, что лучше всего для ее ребенка и как этого добиться.