Из "Хроник Забытых Порядков", т. VII, гл. "Стражи Равновесия"

Судьи Морвенхольма - древние духи космического равновесия, некогда являвшиеся по трое в эпохи величайшего разврата власти. Они не судили по человеческим законам, а восстанавливали гармонию, устраняя тех, чья жестокость разрывала ткань бытия.

Однако в эпоху "Железного Цветения" на земли Морвенхольма пришли новые боги. Существа из иных сфер, чья воля была жестче камня, а милосердие не существовало вовсе. С ними Судьи сошлись в великой битве за душу мира. Двое пали, разорванные на части в небесах над горой Тенебрар, и их рога превратились в бурю, что до сих пор бушует над пустошами. Лишь Верховный Судья, Агнилор, Судия Пепла и Огня, выжил и одолел жестоких божеств. Он укрылся за Туманной рекой, став последней нитью, связывающей мир с древним Законом. Его возвращение знаменует не просто кару, а последнюю попытку сохранить то, что ещё можно спасти.

* * *

Ледяной ветер рвал остатки изодранной одежды Каэлена, обжигая кожу и выжимая последние силы. Он бежал, задыхаясь, спотыкаясь о скрытые под снегом корни кровавостволов, чья багровая кора казалась почти черной в сумерках вечной зимы Морвенхольма. Каждый вдох был пыткой, легкие горели, а в ушах стучала кровь, заглушая даже хруст снега под его изношенными сапогами.

Впереди, сквозь голые, переплетенные ветви, маячила призрачная надежда, Туманная река. Говорили, кто уходил за нее, уже никогда не возвращался. Для многих это была последняя тропа. Освобождение от страданий, и Каэлен отчаянно цеплялся за эту мысль. Смерть или спасение, сейчас это было почти одно и то же.

За его спиной, еще далеко, но неумолимо приближаясь, слышался едва различимый лай волко-псов и далекий, почти музыкальный звук охотничьего рога. Охота. "Алая Забава", как называло ее высшее сословие.

Он был последним. Остальные семеро, такие же бродяги и мелкие преступники, выхваченные солдатами с Королевского тракта, который в народе прозвали Змеиным Путем, уже встретили свою смерть. Одного пронзила арбалетная стрела. Другого разорвали молчаливые, дымчато-серые волко-псы, чьи укусы, говорили, высасывали саму жизнь. Двоих зарубили мечами, хохоча и соревнуясь в ловкости удара. Еще троих затравили, как диких зверей, молодые лорды на вороных конях, проверяя остроту своих боевых топоров.

Каэлен помнил их счастливый смех, звонкие голоса прекрасных леди, что прижимали к изящным носикам надушенные платочки, дабы не вдыхать простонародный смрад. Скоро весна, время свадеб, и молодым аристократам следовало показать свою удаль, выбрать пару, что разделит с ними ложе и титул.

Мужчина споткнулся, едва не упав, и прислонился к стволу древней шепчущей ивы. Ее плакучие ветви, обледенев, превратились в хрустальные завесы, и, коснувшись их, он услышал тихий, едва различимый шепот, обрывки чужих жизней, давно ушедших. Смех ребенка, играющего у замерзшего ручья. Горестный плач женщины, потерявшей любимого. Клятва солдата, уходящего на войну, с которой ему не суждено было вернуться. Короткая, страстная молитва о спасении. Воспоминания, чужие и все же такие понятные, на мгновение притупили собственный страх, но тут же нахлынули с новой силой. Он слишком устал. Шансы достичь реки были ничтожны. Сердце колотилось где-то в горле, ноги отказывались повиноваться.

"Ты не такой", - вспомнился ему тихий голос матери из далекого, почти стершегося из памяти детства.

Что она имела в виду? Он никогда не понимал.

* *

Охота началась на рассвете из врат Граккенспайра, цитадели могущества, возвышавшейся на скалистом утесе над малой столицей Морвенхольма. Замок, сложенный из черного, как застывшая лава, камня, казался выросшим из самой земли. Его шпили пронзали низкое свинцовое небо, а узкие бойницы напоминали пустые глазницы гигантского черепа. Ворота из мореного дуба, окованные железом, с протяжным скрипом отворились, выпуская кавалькаду.

Впереди, на иссиня-черных жеребцах, гарцевали молодые лорды. Лорд Валериус Торн, высокий и светловолосый, с хищной усмешкой на тонких губах, был одет в камзол из темно-синего бархата, отороченный мехом снежного барса. На его поясе висел длинный, узкий меч в ножнах из черненого серебра, инкрустированных сапфирами. Рядом с ним ехал лорд Кассиан Вэйн, черноволосый и смуглый. Глаза его горели азартом. Одежда молодого наследника была из плотного темно-зеленого сукна, а через плечо перекинут богато украшенный арбалет из полированного красного дерева, с тетивой из скрученных жил грифона. За ними следовали другие молодые аристократы. Кто-то с фамильными боевыми топорами, чьи лезвия тускло поблескивали на морозе, кто-то с короткими охотничьими копьями.

Дамы, не менее роскошно одетые, следовали чуть поодаль. Леди Серафина Мунвуд, чьи волосы цвета воронова крыла контрастировали с бледной кожей, куталась в соболью шубу поверх платья из алого шелка. Ее смех звенел, как хрустальные колокольчики, когда она перешучивалась с лордом Кассианом. Леди Лира Мидоулайт, рыжеволосая, с россыпью веснушек на чуть вздернутом носике, казалась юной и невинной в своем кремовом платье, подбитом горностаем, но в ее зеленых глазах плескался тот же хищный огонек, что и у спутников.

Их день, как и дни их отцов и матерей, начинался не с молитвы, а с прихоти. Задолго до того, как охотничий рог возвестил о начале "Алой Забавы", замок Граккенспайр жил своей жизнью, полной демонстративной роскоши.

Стены зала, где они собирались перед выездом, были увешаны не только гобеленами, изображающими славные битвы предков, но и более зловещими полотнами. На одном из них, прадед лорда Валериуса, Торн Железнорукий, с улыбкой наблюдал, как его волко-псы рвут на части крестьян, восставших против налога на зерно. На другом - мать леди Серафины, известная своей красотой и ядовитым остроумием, приказывала утопить в вине служанку, разбившую ее любимое зеркало.

- Яблоня от яблони, - с гордостью говорили старики, глядя на новое поколение.

Вседозволенность в их крови была таким же наследием, как титулы и земли.

Их развлечения были столь же извращенными, сколь и обыденными. За день до охоты лорд Кассиан устроил "состязание поэтов" среди слуг. Несчастных, едва грамотных юношей заставляли на ходу сочинять хвалебные оды его новому арбалету, а тех, чьи стихи казались ему недостаточно изящными, запрягали в плуг и заставляли пахать замерзший внутренний двор под хохот гостей.

Леди Серафина обожала игру "Правда или Шлепок". Служанке задавали каверзный вопрос о господах. Ответить правду - значит быть высеченной за дерзость. Солгать - быть высеченной за ложь. Итог был всегда один, менялась лишь причина, что доставляло леди особое удовольствие.

- Ах, дорогая, - говорила она леди Лире, наблюдая за очередной экзекуцией, - ты не представляешь, как это бодрит. Учит чернь дисциплине, а нам дает здоровый румянец.

Даже их шутки были пропитаны ядом. За завтраком, уставленным дичью, винами и пирогами, которых не видел ни один простолюдин за всю свою жизнь, лорд Валериус лениво ткнул ножом в сторону дрожащего слуги, подававшего ему кубок.

- Кассиан, смотри, он трясется, как осиновый лист на ветру. Готов поспорить на десять золотых, что если крикнуть "Охота!", он обмочится прямо здесь, на ковре моего отца.

- Всего на десять? - фыркнул Кассиан. - Я бы поставил двадцать, что он еще и заикаться начнет. Помнишь того конюха, что мы напугали в прошлом месяце? Он до сих пор мычит, как теленок, когда видит лошадь.

Леди Серафина рассмеялась своим хрустальным смехом.

- Глупости, господа. Куда забавнее было бы приказать ему выпить чернил и написать на этом ковре признание в любви моей борзой. Если откажется - выпорем за неподчинение. Если согласится - выпорем за порчу имущества. Беспроигрышный вариант, не находите?

- Кстати о развлечениях, - оживился молодой лорд Болтон, вытирая жирные губы рукавом. - Мы с соседом придумали новую игру. Называется "Молчанка". Берешь слугу, отводишь в подвал и начинаешь медленно отрезать ему палец за пальцем. Проигрывает тот, чей слуга закричит первым. Мой, кстати, выдержал три пальца. Крепкий малый оказался! Жаль, потом от потери крови помер.

Даже Серафина скривила свои идеальные губы в брезгливой гримасе.

- Болтон, твои забавы по-прежнему лишены всякого изящества. Грубо и грязно.

Их мир был коконом, сплетенным из безнаказанности. Законы королевства для них были лишь сводом рекомендаций. Любой каприз исполнялся, любое преступление сходило с рук. Солдат, посмевший возразить лорду, мог лишиться языка. Девушка, отказавшая молодому аристократу в близости, могла быть обвинена в колдовстве и сожжена.

А за стенами их замков, в деревнях и на трактах, народ Морвенхольма влачил жалкое существование. Налоги были невыносимы. Кроме десятины королеве, существовали налоги лорду: налог на дым из трубы, налог на рождение ребенка, налог на свадьбу и даже налог на смерть. Не заплативший налог на смерть не мог похоронить родных на освященной земле, и их тела оставляли в лесу на съедение зверям.

- Говорят, сегодня среди дичи есть один особенно прыткий, - заметил лорд Валериус, поглаживая рукоять меча. - Надеюсь, он доставит нам хоть какое-то развлечение перед тем, как его душа отправится к праотцам.

Именно этого бродягу пришлось задерживать на тракте семью стражниками. Оказался слишком шустрым, диким. Но удар дубинки по голове остудил мгновенно пыл, отправив в беспамятство.

- Не беспокойся, Валериус, - усмехнулась леди Серафина. - Если он окажется слишком скучным, всегда есть волко-псы. Они уж точно не дадут ему умереть спокойно.

За аристократами следовала свита. Конюшие в ливреях, псари, державшие на толстых кожаных поводках десяток огромных волко-псов с дымчатой шерстью и глазами, тлеющими, как угли. Эти звери не лаяли, не выли - они молча следовали за хозяевами. Их мощные челюсти были готовы в любой момент сомкнуться на добыче.

Замыкали процессию несколько опытных следопытов, закутанных в шкуры, и слуги с припасами и запасным оружием. "Алая Забава" началась, и зимний лес Морвенхольма уже впитал свежую кровь.

Лорд Кассиан оглянулся на леди Лиру, чьи щеки разрумянились от мороза и возбуждения.

- Прекрасная моя леди, позволите ли вы мне преподнести вам трофей этого дня? Возможно, ухо этого наглеца?

- О, лорд Кассиан, вы так галантны, - хихикнула она, кокетливо поправляя меховой воротник. - Но я предпочитаю что-нибудь более... существенное. Сердце, например. Говорят, они еще бьются некоторое время, если вынуть их умело.

Флирт и жестокость сплетались в их речах так же естественно, как узоры инея на ветвях лунных ясеней, чья серебристая кора мерцала под тусклым зимним солнцем.

* *

Каэлен заставил себя оторваться от шепчущей ивы. Больше нельзя было медлить. Каждый миг промедления приближал его гибель. Он вновь побежал, петляя между деревьями, стараясь выбирать места, где снег был не таким глубоким. Пар вырывался изо рта рваными облачками, пот застилал глаза, смешиваясь со слезами отчаяния и ледяного ветра. Он то и дело оглядывался, прислушивался. Лай волко-псов и крики охотников становились громче, отчетливее. Они шли по его следу, неумолимые, как сама судьба.

Он перепрыгивал через торчащие из-под снега черные корни кровавостволов, оставляя предательские следы на белом покрывале. Под ногами иногда хрустели алые ледяные иглы, упавшие с ветвей, и шипели, растворяясь.

Мысли путались. Он вспомнил свою деревню, сожженную дотла карателями лорда за недоимку по налогам. Огонь, крики, запах горелой плоти. Беспомощность и ярость, что до сих пор жгли его изнутри. Девкам задирали подолы и насиловали всем отрядом, а после убивали под общий хохот.

В другом королевстве, много лет назад, еще будучи сопляком, он видел на заброшенном капище статую огромного оленя. Странная, древняя работа неизвестного мастера. Вместо глаз у оленя имелись два углубления, и казалось, будто в них тлеет невидимый огонь. Почему он вспомнил это сейчас?

Собрав последние силы, остатки воли, Каэлен рванулся вперед. Он увидел просвет среди деревьев. Река была близко! Еще немного, еще один рывок. Из последних сил он вырвался из лесного сумрака на открытое пространство и замер. Перед ним, всего в нескольких десятках шагов, клубился густой, молочно-белый туман над незамерзающей водой Туманной реки. Ее поверхность не отражала ни небо, ни его измученное лицо. Спасение было так близко.

Он уже готов был ринуться в ледяные, обжигающие объятия реки, но не успел. Прямо ему наперерез, взметая снежную пыль, вылетел на вороном коне молодой лорд Валериус Торн со своей ближайшей свитой. В руке он держал обнаженный клинок, тонкий и смертоносный, а на губах играла торжествующая усмешка.

- Кажется, наша добыча решила искупаться.

Голос его был спокоен и насмешлив.

- Не позволим же ей простудиться.

За его спиной из леса высыпали остальные охотники. Леди смеялись, предвкушая зрелище. Другие лорды обнажали оружие. Их лица выражали азарт и нетерпение. Волко-псов крепко держали. С этим беглецом они собирались покончить с помощью благородной стали, а не клыков.

Каэлена окружили, сомкнув кольцо из лошадей и всадников. Он резко увернулся от сверкнувшего клинка лорда Кассиана, едва не упав. Всадники захохотали, видя его отчаянные, неуклюжие попытки уйти от ударов. Они пока лишь играли с ним, как кошка с мышью, наслаждаясь страхом и бессилием беглеца.

- Ну что, кто удостоится чести прикончить этого оборванца? - спросил лорд Валериус, оглядывая своих спутников.

- Позвольте мне, лорд Торн! - вызвался один из молодых баронов, потрясая боевым топором. - Мой новый топор еще не пробовал крови простолюдина.

- Нет, эта честь моя! - возразил другой. - Я первым заметил его у реки!

Леди Серафина и леди Лира с нетерпением ожидали кровавой развязки. Их глаза блестели. Они ощущали нечто сравнимое с сексуальным оргазмом. Убийство возбуждало.

Пока охотники спорили, выбирая, чья рука нанесет последний удар, Каэлен стоял в центре круга, тяжело дыша. Бежать было некуда. Унижение, страх, ярость и странное, почти потустороннее спокойствие смешались в его душе. Он посмотрел на их сытые, самодовольные лица, на роскошные одежды, на блеск оружия. Они являлись хищниками, упивающимися своей властью и безнаказанностью.

И тогда, в это мгновение абсолютного отчаяния, что-то изменилось. Треснуло внутри, началось рваться наружу из самых глубин. И мужчина не стал сдерживать это.

Он вспомнил тихий шепот матери:

"Ты не такой, как они, сынок. Помни это. Твоя кровь древнее их титулов".

Он вспомнил сожженную деревню, обугленные тела соседей, невинных людей, уничтоженных по прихоти таких же вот лордов. Вновь припомнил также ту странную статую оленя с пламенем вместо глаз, увиденную давным-давно. Он тогда почувствовал необъяснимое родство с этим каменным изваянием.

Каэлен сбросил с себя жалкие лохмотья, оставшись обнаженным на морозе. Охотники на мгновение замолчали, удивленные этим странным жестом. Леди уставились на беглеца, держа в руках платочки, хихикнув.

- Что за...

А затем, на их глазах, его тело начало меняться. Кожа огрубела и покрылась густой шерстью цвета зимней ночи. Кости вытянулись и изменили форму. Из головы стремительно выросли огромные, ветвистые рога, белее кости и острее любого меча. Через несколько мгновений на снегу, окруженный ошеломленными аристократами, стоял не человек, а гигантский олень, чьи глаза горели неземным, испепеляющим огнем.

- Агнилор... - выдохнул кто-то с ужасом и благоговением. - Рогопламенный... Последний Судия...

Легенда ожила перед ними во всем своем яростном великолепии. Тишина взорвалась хаосом. Олень, которым стал Каэлен, издал рев, от которого задрожала земля. Это был не рев зверя, а глас древней, первозданной силы. Он шагнул вперед. Его копыта не оставляли следов, будто он ступал не по снегу, а по грани между мирами.

Лорд Валериус, первым пришедший в себя, с криком занес меч, но Агнилор был быстрее. Одним движением головы он поддел лорда своими могучими рогами. Прикосновение, и тело Валериуса Торна рассыпалось в серый прах, который ветер тут же подхватил и развеял. Его дорогой камзол и меч с глухим стуком упали на снег.

Ужас исказил лица охотников. Лорд Кассиан попытался выстрелить из арбалета, но огненное дыхание Агнилора опередило его. Пламя, вырвавшееся из ноздрей оленя, было не обычным огнем. Оно не жгло плоть, а испепеляло саму душу. Кассиан Вэйн закричал, его глаза наполнились невыразимым ужасом, а затем он просто исчез, оставив после себя лишь пустое мёртвое тело и запах серы.

Волко-псы, эти молчаливые убийцы, бросились на легендарного зверя, но их клыки не причинили ему вреда. Мощными ударами копыт и рогов Агнилор раскидал их, как щенков. Ни один из них не выжил. Их хваленая безмолвная ярость обернулась против них самих.

Леди Серафина, чье лицо застыло маской ужаса, потеряла все свое напускное величие. Она спрыгнула с обезумевшего коня и, задрав подол своего алого платья, бросилась бежать. Не к лесу, а к реке, к спасительному, как ей казалось, туману. Она всегда смеялась над неуклюжестью простолюдинов, но сейчас ее изящные сапожки на каблуках скользили по обледенелой грязи у самого берега. Она отчаянно махала руками, пытаясь удержать равновесие, ее глаза были расширены от животного страха. На мгновение она почти устояла, но нога поехала по коварному, скрытому под снегом камню. С коротким, паническим вскриком она поскользнулась и рухнула в ледяную, молочно-белую воду Туманной реки.

Течение тут же подхватило ее. Она успела лишь раз обернуться, и на ее прекрасном лице отразился не просто страх смерти, а нечто худшее - осознание встречи с неизведанным ужасом, что таился в этих водах. А затем из глубины тумана, оттуда, где она исчезла, раздался дикий, нечеловеческий крик. Он был полон такой агонии и запредельного ужаса, что заставил замереть даже тех, кто спасался от Агнилора. Крик оборвался так же внезапно, как и начался, оставив после себя лишь звенящую, мертвую тишину и клубящийся над рекой туман, ставший ее саваном.

На одно лишь мгновение, мгла разошлась, показывая жуткое зрелище. Странные уродливые твари, которые тащили крюками молодую леди, забросили её в кипящий котёл. Она сопротивлялась, но тщетно. Уродцы вокруг неё лишь ржали, а потом туман вновь сомкнулся.

Остальные лорды и их свита пытались спастись бегством, но пощады не было никому. Агнилор настигал их, воплощение неотвратимого возмездия. Кого-то он насадил на свои смертоносные рога, обращая в пыль. Чьи-то души сгорели в его огненном дыхании. Лошади, обезумевшие от страха, разбегались по лесу, унося пустые седла. Смех и высокомерие сменились предсмертными криками и мольбами, которые оставались без ответа. Эти люди, упивавшиеся своей безнаказанностью и властью, слишком ожесточились, слишком привыкли к тому, что жизнь простолюдина ничего не стоит. Они нарушили древний закон мироздания, и Последний Судия пришел за ними.

Наконец, все было кончено. Снег вокруг был усыпан горстками пепла, брошенным оружием и дорогими одеждами, ставшими саванами для своих владельцев. Из ноздрей Агнилора вырывались струйки дыма. Рога были обагрены не кровью, но некой темной субстанцией, оставшейся от испепеленных душ.

Лишь одна фигура по-прежнему находилась на поляне. Леди Лира Мидоулайт, забившаяся под ствол лунного ясеня, лежала на снегу, сжавшись в комок. Ей было не больше шестнадцати. Она не кричала. Она просто смотрела, и в ее зеленых глазах, еще недавно полных хищного азарта, теперь отражался весь ужас. Она видела, как испепеляли души, как гордыня обращалась в прах, как жестокость захлебывалась собственным предсмертным хрипом. Весь ее мир, такой незыблемый и правильный, рухнул в одно мгновение.

Агнилор медленно повернул к ней свою огромную голову. Дым струился из его ноздрей. Он сделал шаг, затем другой. Девушка не пыталась бежать. Она медленно, очень медленно, опустилась на колени прямо в снег. Ее роскошное кремовое платье было испачкано грязью и пеплом тех, с кем она еще утром смеялась.

Девушка подняла на него глаза, полные слез. Это была не молитва к далеким богам. Она говорила с ним.

- Явсе поняла, - прошептала она, и ее голос дрожал так сильно, что слова едва можно было разобрать. - Я видела их лица... тех, кого мы гнали. Их страх... он был таким же, как мой сейчас. Мы... мы были чудовищами. Смеялись... считали это забавой. Я осознала. Клянусь... клянусь всем, что есть, я осознала... Пожалуйста...

Эта мольба была не о спасении жизни, а о прощении души. Она смотрела прямо в его горящие глаза, не отводя взгляда, и в них видела отражение собственной уродливой сути, которую она только что постигла.

Для него, Последнего Судии, души тех, кого он только что обратил в прах, были просты и отвратительны. Он видел их насквозь: Черные, вязкие сгустки гордыни, эгоизма и садизма. Душа Валериуса была подобна острому осколку льда, отражавшему лишь его собственное величие. Душа Серафины - ядовитому болоту, затягивающему все живое в свою трясину ради мимолетного удовольствия. Их жизненные пути являлись багровыми шрамами на ткани бытия, кричащими о своей порочности. Приговор был предрешен задолго до этой охоты.

Но в душе этой девушки, Лиры, он видел иное. Он видел серость. Трусость. Желание подражать сильным, стремление быть принятой в их жестокую стаю. Он видел ее смех над страданиями других, но этот смех был неглубоким, подражательным. Он видел удовольствие, которое она получала от охоты, но оно было смешано с едва различимым, подавленным отвращением к самой себе. Ее душа не была черной. Она была запачкана, испачкана сажей чужих грехов, которые она по глупости и слабости приняла за свои.

И сейчас, в ее сбивчивом, отчаянном лепете, он слышал не просто страх смерти. Он слышал треск ломающейся скорлупы. Он видел, как ужас от его вида и от гибели ее спутников стал тем молотом, что разбил ее привычную картину мира. Ее слова были не уловкой, а внезапным, ослепляющим прозрением.

В ее душе, подобно первому ростку, пробивающемуся сквозь грязный снег, проклюнулось истинное раскаяние. Истребить это существо сейчас, означало бы вырвать сорняк вместе с едва зародившимся цветком. А миссия Судии - не тотальное уничтожение, а восстановление равновесия. И иногда, очень редко, равновесие восстанавливается не смертью, а милосердием, дарующим шанс на искупление.

Пламя в его глазах, казалось, на мгновение поутихло, сменившись глубокой, вековой печалью. Он смотрел на охотницу еще несколько мучительно долгих секунд, взвешивая на невидимых весах ее прошлые грехи и ее нынешнее прозрение.

После долгого колебания, олень медленно развернулся. Мощным, невероятным прыжком он перемахнул через Туманную реку, чьи воды не отразили его, и исчез в плотной, клубящейся пелене тумана, растворившись в нем.

Леди Лира осталась одна посреди заснеженной поляны, усеянной следами недавней бойни. Она дрожала от пережитого ужаса, от ледяного холода, пробиравшего до костей, и от осознания того, чему стала свидетельницей.

Когда туман над рекой на мгновение рассеялся под порывом ветра, прежде чем снова сомкнуться, ей показалось, что она увидела в мимолетном просвете странное видение. Высокий силуэт человека с величественными оленьими рогами, идущего по дороге из тускло светящегося камня к огромной, сияющей арке вдалеке. А затем туман вновь поглотил все, оставив лишь тишину зимнего леса и тайну Туманной реки.

Она осталась одна, не просто в тишине леса, а в тишине нового мира, где больше не было места для прежней леди Лиры Мидоулайт. Холод, пробиравший ее до костей, был не только от снега. Это был холод осознания. Вечная зима в душе, которая уже никогда не отступит. Она стала не просто выжившей. Она стала свидетелем. Хранителем страшной истины о том, что за любой жестокостью однажды приходит свой Судия. И этот груз был одновременно и ее наказанием, и ее единственным шансом на искупление.

Королевство Морвенхольм еще не знало, что в тот день оно лишилось цвета своей аристократии, но обрело нечто гораздо более важное - память, воплощенную в испуганных зелёных глазах девушки.

Молодая леди сидела на снегу еще долго, пока ледяной холод не начал пробирать до самых костей, возвращая ее к реальности. Тишина давила на уши. Больше не было слышно ни смеха, ни криков, ни звука охотничьего рога. Лишь стон ветра в голых ветвях кровавостволов.

Взгляд вновь упал на землю вокруг. На снегу валялся дорогой камзол Валериуса, рядом - инкрустированный арбалет Кассиана. Чуть поодаль блеснула в лунном свете брошь, отколовшаяся от платья Серафины.

Вещи. Роскошные, дорогие вещи, которые казались ей смыслом жизни, символом их статуса и избранности. Сейчас они выглядели как мусор. Как яркая, но пустая мишура на месте страшной трагедии.

Она посмотрела на свои руки в тонких перчатках из козлиной кожи, испачканных грязью. Этими руками девушка аплодировала жестокости. Этими губами она смеялась над смертью.

С резким, почти яростным движением леди Лирасорвала с себя перчатки. Затем ее пальцы вцепились в ожерелье на шее. Жемчуг, который еще утром казался ей восхитительным, теперь ощущался как удавка. Она рванула его, и жемчужины, словно застывшие слезы, рассыпались по снегу.

Она встала. Ее роскошное кремовое платье, подбитое горностаем, казалось теперь тяжелым и грязным саваном. Это была не ее одежда. Это была униформа чудовища, которым девушка чуть не стала.

Взгляд метнулся к Туманной реке, поглотившей Серафину и скрывшей Судию. Там, за туманом, была другая жизнь или другая смерть. Неважно. Важно было то, что она больше не могла оставаться здесь. Возвращение в Граккенспайр было немыслимо. Она не смогла бы смотреть в лица других аристократов, слушать их пустые разговоры, зная то, что знала теперь. Лира видела истинное лицо их мира - и свое собственное. И это лицо было ей отвратительно.

* * *

После той зловещей зимы, когда Туманная река поглотила цвет морвенхольмской знати, народ говорил с опаской, но слухи, как дым, всё равно расползались по деревням, пересекали болота Вороньей Топи и доходили даже до дальних хуторов у Скальных Врат. И нес их не кто иной, как Рэн, бывший конюший лорда Валериуса Торна.

Он совсем не был героем, и даже не стремился к мести и не искал славы. Он просто выжил по глупой случайности. Упал с лошади в начале паники, спрятался в корнях кровавостова и провалялся там до тех пор, пока лес не смолк, а ветер не унёс последний крик умирающего лорда.

Когда Рэн выбрался, он увидел лишь пепел, дорогие лохмотья и трясущуюся на ветру девушку в кремовом платье, леди Лиру. Она смотрела на реку, словно пытаясь понять, не сон ли всё это. Леди не заметила его. А он не стал показываться.

Рэн ушёл прочь, не оглядываясь. На юг, по Тракту Сломанной Цепи, через деревню Гнилоключье, где налог на хлеб подняли втрое, и дальше, в столичные предместья, к Прачечным Кварталам, где бельё знати полоскали в мыльной пене.

Но молчать он не мог. Первой, кому он рассказал всё "как было", стала мать Хильда, настоятельница приюта святой Мирры в Слободке. Она не перебивала, не крестилась, лишь перебирала в пальцах деревянные чётки.

- Ты видел его глаза? - спросила она, когда он закончил.

- Не глаза, а пламя, - прошептал Рэн. - И оно смотрело не на тело, а внутрь. Туда, где совесть должна быть.

Хильда не сказала ни слова утешения. Вечером она дала ему хлеба и починенный плащ. А утром отправила в Город Мельниц, где на Рыночной площади собирались купцы, слуги и странники со всего королевства.

Там, у костра под крышей заброшенной Гильдии Ветрогонов, Рэн впервые произнёс имя, которое через месяц прозвучит в каждом доме:

- Агнилор. Последний Судия. Он не убил всех. Одну пощадил.

- Кого? - спросил кто-то из толпы, держа в руках кружку тёплого эля.

- Леди Лиру Мидоулайт. Ту, что смеялась над охотой. Он посмотрел ей в душу... и оставил жить. Потому что увидел, она поняла.

- Поняла что?

- Что наш мир, гниль. Что жестокость, не забава. А людишки, дерьмо.

Слова его не были речью бунтовщика. Они были тихи, как молитва. Но именно поэтому их слушали. Не боялись. Просто верили.

В те дни странное начало происходить по всей земле Морвенхольма. На Змеином Тракте сборщик налогов по имени Фелт впервые получил пощёчину. Не от высокого лорда, а от старосты деревни Каменный Ручей, пожилого ветерана, потерявшего двух сыновей на службе у Торнов.

- Ты не бог, Фелт, - сказал он, стоя прямо, без поклона. - Ты, как мы. И если пришлёшь стражу, скажи им: мы больше не боимся.

Слух об этом дошёл до Граккенспайра через неделю. Лорд-стюард Мелгрим фон Барр доложил об этом как о "мелкой дерзости". Но в столице, в Червонном Зале, слуги уже не бросались на колени при виде знати. Они смотрели в глаза. Молча. Но, смотрели.

В Таверне "Плачущий Тополь" на окраине города Серебряный Скот, где раньше пили только солдаты и тюремные надсмотрщики, теперь собирались крестьяне. Они не пели песен, не играли в кости. Они рассказывали друг другу, как сжигали их деревни, как насиловали девок, как бросали тела в реку за неуплату налога на смерть. И в конце каждого рассказа звучало одно и то же:

- Теперь есть Судия. И он не спит.

Вскоре даже стражники начали колебаться. Один из них, Гаррет из Ольховки, отказался бить кнутом старуху за то, что она не смогла заплатить за рождение внука.

- А если Судия придет за мной? - спросил он своего начальника. - Что я скажу? Что я бичевал мать ради золота Торнов?

Начальник лишил его должности. Но Гаррет ушёл с высоко поднятой головой. А на следующий день трое других стражников последовали за ним.

А потом весть достигла столицы. Её не принесли гонцы. Её принес ветер.

Королева Селестия узнала не от лордов, а от шпионки по имени Лисса, переодетой в торговку шелками. Та докладывала, стоя на коленях в тенях Аллеи Зеркал:

- Ваше Величество... они больше не боятся. Они говорят, что Судия судил не по воле трона, а по закону, старше самого мира. Что он видит души. Что даже леди Лира, дочь Мидоулайтов, ушла в монастырь, потому что "не вынесла собственного отражения".

- Глупости, - холодно отрезала Селестия.

- Но, Ваше Величество... вчера в Гнилоключье сборщик налогов пришёл за недоимкой. А ему сказали: "Подожди. А разве Судья велел так делать".

Впервые за годы в голосе королевы прозвучала не ярость, а нечто странное, почти забытое, недоверие. Они сомневались в истинности власти, непогрешимости монарха.

- Чернь верит, что кто-то выше меня?

- Они верят, что есть справедливость, которую даже трон не купит.

Селестия молчала долго. Потом сказала:

- Пусть приходит. Пусть посмотрит в мои глаза. И узнает, что перед ним Смерть в короне.

Но в глубине души она уже понимала, мир менялся. Не через войну, не через бунт, а через правду, сказанную одним бывшим конюшим у костра.

Рэн исчез вскоре после того, как его историю передали в Архивы Памяти при Кафедре Северных Летописцев. Говорят, он ушёл за Туманную реку. Другие, что его принял монастырь в горах Тенебрар. Но в народе осталась только одна фраза, приписываемая ему:

- Судья приходит не тогда, когда просят. А когда больше нельзя молчать.

И эта фраза, как пепел, разнесённый зимним ветром, легла в сердца тех, кто ждал перемен. Именно она заставила королеву Селестию в тот день выехать из Граккенспайра. Не месть, не гнев, а страх. Страх перед тем, что её отражение в глазах других больше не будет богиней. Что однажды они увидят в ней то же, что увидели в себе. Пустоту.

А в тот самый день, когда королевская кавалькада выехала из ворот, в монастыре Сестёр Безмолвного Прощения сестра Лира впервые сказала своё имя вслух. Не как титул, а как покаяние.

- Я - Лира. И я была одной из них.

Мир не стал добрее после суда Агнилора. Но он стал немного честнее. И честность, самое опасное оружие против трона.

* * *

Из работы: _"Туманная река Морвенхольма: лиминальная зона между мирами или психогеографический артефакт?"_

(Отрывок из главы III, "Границы реального")

Туманная река, объект, стоящий особняком в панораме географии и мифологии Морвенхольма. В отличие от прочих водных артерий региона, она не замерзает даже в глубочайшие зимы, что само по себе нарушает известные термодинамические законы. Однако истинная аномалия заключается не в физике, а в онтологии. Локальные хроники, фольклор и свидетельства очевидцев единодушны. Любой, кто пересекает её русло по собственной воле, не возвращается. При этом не зафиксировано ни одного случая насильственного исчезновения. Река не "забирает", она "принимает".

Наиболее убедительной представляется гипотеза о лиминальной природе реки. Согласно ей, Туманная река не является географическим объектом в привычном смысле, а функционирует как порог между мирами, между миром живых и сферой древнего космического порядка, в котором действуют иные законы бытия. Клубящийся над водой туман, не метеорологическое явление, а материализованная граница реальности, своего рода "завеса Иштар", как её называли в утраченных манускриптах Культа Судий. Эта завеса непроницаема для магии традиционного типа, что подтверждается неудачными попытками королевских чародеев проникнуть за неё с помощью ритуалов или заклинаний. Она реагирует исключительно на намерение и онтологический статус того, кто приближается к ней.

Интересно, что добровольцы, исчезающие за рекой, зачастую находились в состоянии экзистенциального кризиса. Изгнанники, обречённые, преступники или те, кто утратил веру в справедливость мира. Это даёт основание предполагать, что река отбирает, а не принимает всех подряд. Возможно, она реагирует на определённый "резонанс души". На ту самую "древнюю кровь", о которой упоминают легенды, или на наличие в человеке неразрешённой кармы.

Более того, наблюдения за поведением тумана в моменты близости Последнего Судии указывают на его активную, почти сознательную природу. Он не рассеивается, а, напротив, уплотняется и выступает как щит или оружие. Это позволяет рассматривать реку не просто как пассивный барьер, а как живой элемент мифологической экосистемы Морвенхольма, стражницу древнего равновесия.

С точки зрения психогеографии, река также символизирует точку неповторимого прозрения. Те, кто стоит перед ней, оказываются на грани между прежним "я" и новым бытием.

Таким образом, Туманная река - это не просто место, а функция. Функция очищения, суждения и трансформации. Её вода не отражает лица, потому что здесь человек смотрит не на себя, а на суть своей души, и либо исчезает в ней навсегда, либо возвращается иным.

- Доктор Элиас Вентмор,

профессор мифогеографии и лиминальных культур,

Кафедра оккультной антропологии,

Университет Северных Архивов (г. Элдерхейвен)

* * *

Замок Граккенспайр, цитадель могущества, сложенная из черного, словно застывшая лава, камня, и в это утро был неприветлив. Его исполинские шпили, вонзавшиеся в низкое свинцовое небо, казались остриями, готовыми пронзить саму твердь. Узкие бойницы-глазницы гигантского каменного черепа смотрели на окрестности с немым презрением. Внутри же, в личных покоях владычицы, царила совсем иная атмосфера, удушающая смесь роскоши и напряжения.

Комната, предоставленная королеве Селестии Вейларис Торн после долгого пути из столицы, была обставлена с демонстративной, почти варварской пышностью. Стены зала затянуты темно-багровым бархатом, на котором алели вытканные золотом сцены славных побед. Массивная кровать с балдахином из струящегося черного шелка занимала центр помещения. На резных дубовых столбиках ложа извивались изображения химер и грифонов. На широком ложе, в беспорядке переплетенных шелковых простыней, нежились двое её фаворитов, юный маркиз Элиан и его сестра, леди Изабелла. Оба были безупречно прекрасны, с золочеными волосами и капризным изгибом губ.

Сама королева стояла перед зеркалом в полный рост, отлитым из серебра и черного дерева, обнажённая. Её собственное отражение поглощало всё внимание. Взгляд скользил по безупречным линиям бедер, плоскому животу, высокой груди, задерживаясь на мраморной глади кожи. Она была зациклена на этой красоте, холодной и совершенной, как изваяние. Вокруг, застыв в почтительных позах, стояли служанки, Марта, пожилая и опытная ключница Граккенспайра, и две юные девушки, Лилия и Роза, привезенные в свите королевы. В их руках находились одежды, шкатулки с косметикой, гребни из слоновой кости. Они ждали команды, чтобы начать превращение живой статуи в воплощение могущества.

- Ваше Величество, - тихо, но внятно осмелилась произнести Марта, - вода для омовения остывает.

Селестия не удостоила её взглядом. Её пальцы сами провели по ключице, и на мгновение в памяти вспыхнули образы прошлой ночи: три сплетённых тела в безумной страсти, жаркие губы Элиана на её шее, гибкие пальцы Изабеллы, заплетающиеся в её волосах, смех, прерывистый и неприличный.

С ложа донёсся ленивый голос Элиана:

- Селестия, дорогая, эта свинцовая туша за окном угнетает. Неужели нельзя было казнить это лесное чудище где-нибудь в более солнечном месте?

Леди Изабелла звонко рассмеялась, переворачиваясь на спину, открывая острые грудки.

- Братушка, не будь занудой. Место идеально. Мрачно, пафосно... После казни мы устроим пир прямо здесь, в этом зале, и повесим его рога над камином.

Серебряное зеркало отражало не женщину. Оно отражало воплощение власти. Каждая линия её тела была выточена будто в камне. Плечи, как у статуи богини войны, талия, узкая, как лезвие королевского клинка, бёдра, плавные, но сильные, предназначенные не для ласки, а для продолжения династии. Ни единой дрожащей складки, ни тени усталости под глазами, ни тусклого оттенка на коже. Всё было строго, безупречно, контролируемо.

Она знала, красота - это второе лицо власти. Если трон держится на страхе, то её трон, на восхищении и зависти. Её отражение в глазах подданных должно было вызывать не только подобострастие, но и немоту, словно перед чудом, не подвластным смертным. Всякий, кто смотрел на неё, должен был чувствовать себя менее значимым.

И всё же, в глубине души, там, где даже её собственные мысли боялись заглядывать надолго, притаился страх. Не боязнь смерти. Смерть - это конец, а она никогда не допустит конца. Её страх был тоньше, коварнее. Страх увядания. Страх того дня, когда в зеркале она увидит не богиню, а женщину. Обычную. Уставшую. Потерявшую блеск.

Она вспомнила мать. Ту, что умерла в сорок лет, всё ещё прекрасная, но уже с морщинами на лице и с глазами, полными тихого отчаяния.

- Ты должна быть сильнее, чем я, - шептала она перед смертью, и Селестия поклялась в этом.

Поклялась не повторять её ошибок, не позволять сердцу смягчиться, не уступать слабости, не терять контроль. Ни над телом, ни над душой, ни над королевством.

Пальцы скользнули вниз по животу. Гладкий, как мрамор. Но в воображении уже вспыхивал образ. Морщины, опущенные уголки губ, тусклый взгляд. Нет. Этого не будет. Она не даст времени победить себя. Если тело предаст, она заморозит его волей. Если мир ослабеет, она сожмёт его в кулаке. Если кто-то осмелится бросить вызов... Пепел. Только пепел.

Она не нуждалась в любви. Ей нужен был страх, преображённый в поклонение. Именно поэтому гибель Валериуса, её племянника, любимца рода, наследника Торнов, не просто личная утрата. Это вызов. Не ей как женщине, а ей как олицетворению порядка. Кто осмелился поднять руку на кровь правящих? Кто дал себе право быть сильнее их всех?

Селестия медленно провела ладонью по шее. Там, где пульс стучал ровно, холодно. Она не сжалась от горя. Горе, для слабых. Её ответ, не слёзы, а кара. Её скорбь, не крик, а приговор.

"Пусть этот Судия, если он и вправду существует, придет ко мне, - подумала она, глядя прямо в глаза своему отражению. - Пусть посмотрит в мои глаза и поймёт. Перед ним не гордыня тщеславных мальчишек. Перед ним, сама Смерть в короне. И если он осмелится коснуться меня, я обращу его пламя в лёд".

Но в глубине зеркала, в самом уголке, где серебро чуть потемнело от времени, ей почудилось, лишь на миг, что-то иное. Не отражение, а предчувствие. Взгляд изнутри зеркала, смотрящий на неё. Спокойный. Вечный. Несокрушимый. Она отвела глаза.

- Довольно, - сказала она вслух.

Голос казался ровным. Но в нём, почти неслышно, дрожал первый трещиной звук того, что ещё не страх, но уже тень сомнения.

Королева наконец оторвалась от своего отражения. Взгляд упал на высокое стрельчатое окно, за которым клубился предрассветный туман Морвенхольма. Улыбка мгновенно исчезла с её прекрасного лица, словно её сдуло ледяным сквозняком.

- Довольно. Одевайте меня.

Голос был спокоен и холоден, без тени ночной страсти. Служанки встрепенулись. Процессия началась. Сначала тончайшая туника из шелка цвета слоновой кости, затем сложные элементы доспехов из полированного белого железа. Пока Лилия натирала запястья королевы ароматным маслом сандала, Роза с величайшей осторожностью начала заплетать её белокурые волосы в сложную воинскую причёску, вплетая в пряди тонкие серебряные нити.

- Сегодня важный день, - сказала Селестия, глядя в своё отражение, которое теперь преображалось в образ богини войны. - Я отомщу за Валериуса. Но это не главное.

Она позволила Марте застегнуть на её плечах плащ из шкур белых волков.

- Простолюдины, узнав о той истории пять месяцев назад, начали поднимать головы. Они стали наглыми, перестали бояться. Вчера в деревне у Змеиного Тракта мой сборщик налогов получил пощёчину. Пощёчину!

Элиан приподнялся на локте. Красивое лицо исказила гримаса брезгливости.

- О, эти вонючие мужики! Их всех следует повесить для примера.

- Их повесят, - холодно согласилась королева. - Но этого мало. Они должны вновь научиться уважать власть. И сегодня мы преподадим им урок. Мы поймаем этого так называемого Судию. И его сила будет служить трону. А также, я отомщу за своего племянника.

- Маги уверены, что смогут это сделать? - лениво поинтересовалась Изабелла, играя собственной прядью.

- Орвейн клялся, - ответила Селестия. - Он говорит, что нашёл способ создать магические оковы. Сила этого существа станет новым фундаментом нашей власти.

Когда последняя застёжка была застёгнута, последняя шпилька вплетена в волосы, королева была готова. Она являлась воплощением ледяной, неумолимой мощи.

Выйдя через час в просторный, мрачный внутренний двор замка, она увидела, что её свита уже в сборе. Воины Отряда Белого Гнева в чёрно-серебряных доспехах стояли в безупречном строю. Рядом теснились маги в серых мантиях во главе с архимагом Орвейном. Элиан и Изабелла, уже одетые в дорогие, но практичные охотничьи наряды, ожидали её у коней.

Королеве подвели её величественного белого жеребца. Один из слуг, могучий детина по имени Гора, опустился на четвереньки. Двое других локеев, стройные юноши Алвар и Бертран, встали по бокам, чтобы поддержать королеву. Твёрдо ступив на спину Горой, Селестия легко и грациозно взлетела в седло.

- Ваш нынешний трон, Ваше Величество, - проговорил Элиан, вскидывая на неё свой капризный, восторженный взгляд.

- Не трон, оружие, мой милый, - поправила она его, принимая из рук капитана Блэкхорна поводья и изящный боевой шлем. - Сегодня мы идём на войну.

Процессия тронулась к зловещим, окованным железом вратам из морёного дуба, которые с протяжным скрипом распахнулись, выпуская их навстречу туману и возмездию.

Кавалькада врезалась в лесную чащу, словно стальной клинок. Впереди, на тяжёлых конях, неслись два трубача с длинными, изогнутыми охотничьими рогами, чьи пронзительные, зовущие звуки разрывали мёртвую тишину вечной зимы Морвенхольма. Следом, срываясь с поводков, рвались десятки дымчато-серых волко-псов. Их тлеющие глаза метали искры, а с мощных челюстей капала слюна. Они уже чуяли не только страх зверя, а ещё сладкий, знакомый запах человеческого ужаса.

За ними, в самом центре смертоносного каре, королева Селестия на своём белом жеребце казалась ледяным идолом. По правую руку от неё гарцевал маркиз Элиан, щегольски откинувший плащ, чтобы все видели его позолоченный кинжал. По левую, леди Изабелла. Её нежное лицо разрумянилось от мороза и возбуждения. Тесным кольцом окружали их воины Отряда Белого Гнева в своих чёрно-серебряных доспехах, а позади, пытаясь не отставать, ехали маги в серых мантиях, прижимая к груди свитки и магические реликвии.

Грохот копыт по земле оглушал. Из-под них во все стороны летели комья грязи, смешанной с подтаявшим снегом, забрызгивая начищенные доспехи аристократов и подолы их плащей. Они неслись по старому, знакомому по той злополучной охоте пути, петляя между голыми стволами кровавостволов, чья багровая кора мрачно алела в утренних сумерках.

Вскоре впереди, сквозь частокол деревьев, показалась полоса молочно-белого, неподвижного тумана, и поляна, где пять месяцев назад гордыня аристократии нашла свой конец. Кавалькада, по команде капитана Блэкхорна, замедлила ход и в полном порядке вышла на открытое пространство.

На берегу, под присмотром солдат с обнажёнными мечами, стояла кучка человек тридцать крестьян. Мужчины в потрёпанных тулупах, женщины, прижимавшие к юбкам испуганных детей, старики с потухшими взглядами. Все они понимали, если их пригнали сюда, на проклятое место, жди беды. Тихий плач ребёнка прорезал воздух, но его тут же приглушила рука матери. Псы, понурившись, сели у ног псарей, но их низкое, злое рычание не умолкало.

Королева, не слезая с седла, устремила взгляд на стену тумана над рекой. Её глаза, холодные и пронзительные, пытались разглядеть в клубящейся пелене хоть что-то. Движение, тень, знак. Но туман был непроницаем, как стена из молочного стекла. Он не отражал свет, не шевелился от ветра, он просто был, древний, безразличный и непреодолимый.

- Ну что, мастера чар? - раздался насмешливый голос Элиана. - Ваш выход. Покажите нам фокус. Развейте этот противный кисель.

Леди Изабелла фыркнула, поправляя шарф.

- Да, пожалуйста, поскорее. От этой сырости у меня испортятся волосы.

Королева молча подняла руку в белой латной перчатке, и весь разговор мгновенно стих. Она кивнула архимагу Орвейну.

- Начинайте.

Старый маг, казалось, ещё больше сгорбился под тяжестью взгляда своей повелительницы. Он и его подчинённые спешились и торжественной походкой приблизились к самой кромке воды. Они выстроились в полукруг. Орвейн вытащил свой обсидиановый амулет и начал нараспев читать заклинание на древнем языке, слова которого резали слух своей неестественностью. Остальные маги подхватили. Их голоса слились в низкий, гудящий хор.

Воздух задрожал. Над головами магов зажглись призрачные сферы синего света. Орвейн взметнул руки, и сфера энергии рванулась вперёд, к туману, с шипением рассекая воздух. Казалось, ещё мгновение, и пелена должна была расступиться, открыв проход. Но туман не дрогнул.

Энергетический сгусток просто растворился в молочно-белой массе, не оставив и следа. Орвейн, чьи брови гневно сдвинулись, попробовал ещё раз. На сей раз он чертил руны прямо в воздухе, и они пылали багровым огнём. Руны устремились к туману, но, едва коснувшись его, обратились в горстку искр и погасли, словно их задули невидимые уста. Стало ясно, ничего не получается.

Маги умолкли. Некоторые пошатнулись от истощения. Орвейн медленно опустил руки. Его плечи сгорбились ещё сильнее. Он обернулся и бросил виноватый, почти умоляющий взгляд на королеву, по-прежнему величественную и неподвижную в своём седле. Голос архимага прозвучал глухо и сдавленно, едва разносясь над ропотом волн реки:

- Он... он не поддаётся заклинанию, Ваше Величество. Мы пытались разорвать его, открыть проход, развеять... Но сопротивление слишком сильное. Это... это не магия в нашем понимании. Это нечто иное.

Маркиз Элиан фыркнул, выражая презрение:

- И это всё, на что способны королевские фокусники? Не могу развеять туман? Я бы справился с помощью веера и пары рабов.

Леди Изабелла зябко куталась в соболий воротник:

- Как же тут скучно. Я уже замёрзла.

Королева Селестия ни единым мускулом не выдала своего разочарования или гнева. Её ледяной взгляд скользнул по побелевшему лицу Орвейна, затем по неподвижной стене тумана и, наконец, по испуганной толпе крестьян. На её идеальных губах не дрогнула ни одна черта.

- Ну что ж.

Голос повелительницы был спокоен и ясен, словно она констатировала неизбежный факт.

- Тогда будем пробовать второй вариант.

- Капитан, - прозвучал тихо голос королевы, но с металлической отчётливостью, - начинайте.

Капитан Хьюго Блэкхорн, предводитель Отряда Белого Гнева, был из тех, чья верность не требовала клятв. Она читалась в каждом движении его тела, в каждом безмолвном взгляде, брошенном в сторону королевы. Ещё с тех дней, когда он, мальчишкой в потрёпанной куртке, вытащил Селестию из горящей конюшни, он знал, его жизнь, лишь тень её воли. Годы спустя, став железной рукой трона, он не изменил себе. Никто не знал, что по ночам он перечитывает единственный листок с её почерком, повеление о назначении на пост, подписанное двенадцать лет назад, и что в его сундуке, под доспехами, лежит выцветший кусок алого шёлка, оторванный в тот день от её платья. Он никогда не осмелился бы поднять на неё глаза иначе, чем как на богиню. Но именно эта немая, почти монашеская влюблённость делала его послушным, как клинок в ножнах, и беспощадным, как зимний ветер над Туманной рекой.

Капитан, лицо которого теперь было непроницаемой маской, отдал короткую команду. Воины в чёрно-серебряных доспехах грубо врубились в толпу крестьян. Послышались всхлипы, приглушённые мольбы. Пятерых мужчин, двое ещё в расцвете сил, трое постарше, выдернули из общего строя и силой притащили к самому краю воды, где снег уже уступал место чёрной, илистой грязи.

- На колени, - скомандовал один из стражников.

Один из крестьян, широкоплечий, с обветренным лицом, попытался вырваться.

- Ваше Величество, мы ни в чём не виновны!

Его слова оборвал удар рукояткой меча по голове. Он со стоном рухнул на колени. Остальные, поняв бесполезность сопротивления, покорно опустились сами. Их спины сгорбились под тяжестью ожидания.

Королева, не меняя выражения лица, приняла от слуги массивный серебряный кубок с тёмным вином. Она сделала небольшой глоток. Взгляд голубых глаз скользил по происходящему с отстранённым, почти научным интересом.

По едва заметному кивку капитана Блэкхорна палачи взметнули свои длинные мечи. Пять взмахов, быстрых, профессиональных. Пять глухих ударов. Алые фонтаны крови брызнули на снег и в туман. Головы с нелепо удивлёнными лицами покатились по земле. Тела, судорожно дёргаясь, повалились вперёд и бесшумно исчезли в молочно-белой пелене.

Волко-псы залились исступлённым лаем, рвались с поводков, чуя запах крови. Среди крестьянок поднялся оглушительный визг. Дети зарыдали, уткнувшись в юбки матерей. Аристократы оживились.

- Наконец-то хоть какое-то действие, - лениво заметил маркиз Элиан.

- Да уж. Этоточно.

- Смотри, Изабелла, вон тот, кажется, ещё дёргается, - указал он пальцем в сторону одного из обезглавленных тел, которое не упало вперёд.

Леди Изабелла брезгливо поморщилась.

- Как грубо. И неэстетично. Всё испачкали.

Королева выждала несколько минут, глядя на неподвижный туман. Ничего не изменилось. Она медленно, словно нехотя, повела рукой в белой перчатке.

- Продолжайте.

На этот раз выбрали ещё пятерых. Их пинками и ударами плетей погнали к месту казни. Но теперь стражники не стали обезглавливать их сразу. По новой, безмолвной команде, они принялись рубить несчастным конечности. Воздух разорвали нечеловеческие крики. Мечи с тяжёлым чавканьем рассекали плоть и кости. Отрубленные руки и ноги, ещё дёргаясь в агонии, падали на окровавленный снег, окрашивая его в багровые тона. Искалеченные, истекающие кровью тела, издавая хриплые, ужасающие стоны, были сброшены сапогами воинов в реку. Туман поглотил и их.

Тишина, последовавшая за этим, была оглушительной. Слышен был лишь тяжёлый лай псов и приглушённые рыдания обречённых. Королева протянула опустевший кубок слуге и, наконец, повернулась к глашатаю, стоявшему рядом. Она лишь слегка кивнула.

Глашатай, высокий мужчина с зычным голосом, вышел вперёд, к самой кромке тумана. Он сделал глубокий вдох, и его слова, отчеканенные и громкие, покатились по берегу:

- Слушай, Последний Судия! Внемли голосу Её Величества Селестии Вейларис Торн, Владычицы Северных Земель! Ты скрываешься за этой пеленой, как трус! Явись и предстань перед правосудием короны!

Он сделал театральную паузу, доставая из-за пазухи небольшие песочные часы.

- Если ты не появишься, пока не истечёт отмеренное время, начнётся казнь женщин и их детей! Никто не будет пощажён! Решай, призрак! Жизни этих червей, на твоей совести!

Он перевернул часы, и тонкая струйка песка посыпалась вниз.

Напряжение на берегу достигло пика. Лучники натянули тетивы, воины сжали рукояти мечей. Псари едва сдерживали взбешённых волко-псов. Аристократы с любопытством взирали на туман, ожидая представления.

- Он не придёт, - скучающим тоном заявила леди Изабелла, играя жемчужным ожерельем. - Он, наверное, спит. Или ему просто наплевать.

- Ещё не истекло время, - отозвался её брат, Элиан.

Он громко высморкался и вытер пальцы о гриву своего коня.

- Хотя, согласен, зрелище становится утомительным.

Песок меж тем медленно, но неумолимо пересыпался. Последняя песчинка упала.

- Время истекло, - без всякой интонации произнесла королева.

Глашатай почтительно склонил голову.

- Приказ, Ваше Величество?

- Вывести женщин и детей.

Голос правительницы был спокоен, как поверхность озера в безветренный день.

- И... рубите их по частям. Медленно. Одновременно. Мне нужны не просто смерти. Мне нужны их страдания. Чтобы он услышал.

По толпе крестьян прокатился стон ужаса. Воины принялись вытаскивать обезумевших от страха женщин. Одну, пытавшуюся прикрыть своим телом младенца, ударили по лицу, и она, почти без сознания и с выбитыми зубами, уронила ребёнка в грязь. Другую, седовласую старуху, волокли за волосы. Дети кричали, цеплялись за материнские подолы, но их отрывали с силой и грубо швыряли на снег.

Восемь рыдающих созданий были поставлены на колени на землю, уже пропитанную кровью их мужей и отцов. Палачи с мрачными лицами занесли залитые алым клинки. Леди Изабелла, наконец, проявила интерес, привстав на стременах. Элиан снисходительно улыбался.

Взметнулись занесённые мечи, готовые обрушиться вниз...

И в этот миг произошло нечто. Туман, до этого момента неподвижный и безмолвный, вдруг... взорвался. Не с грохотом, а с тихим, всепоглощающим гулом. Он не отступил, он ринулся вперёд, гигантской молочно-белой волной, сметая всё на своём пути. За долю секунды холодная, залитая кровью поляна, всадники на конях, рыдающие крестьяне, гордые аристократы, всё исчезло, поглощённое внезапно нахлынувшей и совершенно непроглядной пеленой.

Мир сузился до молочно-белой, непроглядной пелены, в которой звуки искажались, теряя направление. Воздух стал густым, влажным и приобрёл странный мускусный запах, смесь запаха мокрой шерсти, старого дерева и серы. Из этого хаоса тут же вырвался первый крик. Не команды, а чистой, животной агонии. Он был сразу подхвачен лязгом железа, треском ломающихся костей и диким, нечеловеческим рёвом, от которого кровь стыла в жилах.

- Вон он! - завопил чей-то голос слева.

- Нет, он там! - отозвался справа, и тут же его голос оборвался влажным хрустом.

Казалось, Судия был везде и нигде. Он не бегал, он материализовался из самого тумана. На мгновение в пелене проступали его гигантские, ветвистые рога, белее кости, затем, мощный круп. Затем, горящие белым огнем глаза. Он двигался с невозможной, призрачной скоростью. Огромное копыто, мелькнув в тумане, обрушилось на группу солдат. Раздался тот самый чавкающий звук, и трое воинов в чёрно-серебряных доспехах просто распались, превратившись в кровавую пыль, смешанную с измельчённой сталью. Двух других он поддел рогами и швырнул высоко в воздух. Их тела, беспомощно крутясь, исчезли в верхних слоях тумана и больше не упали.

Паника была абсолютной и мгновенной. Стройные ряды Отряда Белого Гнева рассыпались. Кто-то, обезумев от ужаса, начинал рубить мечом туман, попадая по своим. Слышались отчаянные команды капитана Блэкхорна, но их тут же топил всеобщий хаос.

- Маги! Круг! - успел крикнуть архимаг Орвейн.

Жалкие сферы синего и багрового пламени, рождённые их заклинаниями, бесследно исчезали в молочно-белой пустоте, не достигая цели. А затем из тумана на них вырвалось дыхание Агнилора. Не огонь, а сжигающий свет. Он не опалил мантии, он испепелил самих чародеев. Орвейн лишь успел вскинуть руки в беспомощном жесте, прежде чем его тело обратилось в столп пепла, который тут же рассеялся.

Капитан Блэкхорн, сжимая меч, бросился на смутный силуэт, но Агнилор просто развернулся. Рога, казалось, лишь коснулись груди капитана, но его доспех не смялся, а рассыпался, как труха, а за ним, и тело. От одного из лучших воинов Морвенхольма не осталось ничего. Глашатай, пытавшийся спастись бегством, наткнулся на другую тень и испарился с коротким, обрывающимся визгом.

В этот миг мимо королевы пронесся в панике жеребец. Бок исполинского оленя, мелькнув в тумане, задел её доспех на бедре. Раздался оглушительный скрежет, будто ломался камень, а не гнулась сталь. Селестия с криком вылетела из седла и с силой ударилась о замёрзшую землю, больно приложившись головой в шлеме.

Она, оглушённая, пыталась подняться, когда услышала дикий, совсем не мужской, а истеричный визг. Маркиз Элиан, потеряв всю свою изнеженность, метнулся к ней, но путь преградила испепеляющая струя белого света. Его прекрасное лицо исказилось в немой гримасе ужаса, а тело на глазах почернело и рассыпалось, словно сгоревший лист бумаги.

- Элиан! - вскрикнула леди Изабелла.

Но её вопль оказался последним. Огромное, покрытое тёмной шерстью копыто с нечеловеческой силой обрушилось сверху на её голову. Раздался отвратительный хруст. Тело девушки отбросило на добрый десяток шагов. То, что упало в окровавленную грязь, было уже не телом прекрасной аристократки, а бесформенным месивом, где из-под разорванного шелка и окровавленных костей алела лишь ярко-рыжая шевелюра.

Испуганные лошади, храпя и закатывая глаза, понеслись прочь, вслепую, давя сбитых с ног солдат и исчезая в стене тумана.

Сколько это продолжалось, королева не знала. Казалось, прошла вечность. Но в один миг всё стихло. Крики, лязг, рычание, всё оборвалось, будто перерезанное ножом. И так же внезапно, как и появился, туман исчез. Рассеялся, ушёл в землю и воду, оставив после себя лишь тишину зимнего леса и страшную картину побоища.

Селестия, опираясь на локоть, с трудом подняла голову, стягивая шлем. И замерла. Прямо перед ней, в двух шагах, стоял Агнилор. Его могучая грудь слегка вздымалась, из ноздрей вырывались струйки белого дыма. Горящие глаза были прикованы к ней. Он медленно, почти задумчиво, склонил свою рогатую голову.

Гордость, дикая и отчаянная, вспыхнула в ней. Она попыталась встать, выпрямиться во весь рост, чтобы встретить смерть, как подобает королеве.

- Тварь... - прошипела она, но её голос был хриплым и слабым. - Давай. Чего ты ждёшь. Убей меня.

В ответ Агнилор сделал шаг вперёд. Он не стал наносить удар. Он просто... выдохнул. Струя белого, холодного света, того самого, что испепелял души, ударила ей прямо в лицо. Это не было больно. Это было словно погружение в ледяную воду, что выжигает всё внутри. Она не закричала, а лишь судорожно ахнула, чувствуя, как что-то внутри неё ломается, перестраивается, обнажая самую суть.

Затем Судия развернулся. Он не пошёл к Туманной реке. Вместо этого он рванул вперёд, к опушке леса. Мощные ноги даже не оставляли следов на развороченной земле. Он нёсся с невероятной скоростью, и с каждым мгновением его силуэт становился всё более призрачным, пока окончательно не растворился между стволами древних кровавостволов.

Тишина стала оглушительной. Селестия, всё ещё сидя на земле, с трудом перевела дух. Тело дрожало. Она медленно подняла руку, желая ощупать своё лицо, проверить, цело ли оно. В этот момент её взгляд упал на землю рядом. Кое-где уже подтаивал снег, смешиваясь с пеплом и кровью, образуя мутные лужицы.

Одна из них находилась прямо перед ней. И в её тёмной, отвратительной поверхности что-то отражалось. Словно в кошмарном сне, королева наклонилась ближе. И увидела.

Это было её лицо, но не то, что она знала. Божественная симметрия разрушена. Кожа, ещё секунду назад безупречно гладкая, теперь была покрыта сетью глубоких морщин и язв. Губы, некогда соблазнительные и пухлые, истончились и побелели, обнажая почерневшие дёсны. Нос искривился, стал крючковатым. Но самое ужасное - это были глаза. Глубоко запавшие, маленькие, они смотрели на неё с таким бездонным, звериным страхом и злобой, что дух захватывало. Это было лицо древней, отвратительной карги, лицо, в котором не осталось и следа от былой красоты. Лишь гримаса порока и ужаса.

Селестия Вейларис Торн, Владычица Северных Земель, отшатнулась. И тогда по лесу, разрывая тишину, пронёсся один-единственный, долгий, безумный крик. В нём не было ни ярости, ни приказа, ни величия. В нём был только чистый, нечеловеческий ужас от встречи с собственным, истинным отражением.

***

Монастырь Сестёр Безмолвного Прощения

В высокой, аскетичной часовне монастыря, сложенной из серого, неотесанного камня, царила утренняя прохлада. Десятки женщин в простых одеяниях цвета увядшей листвы стояли на коленях перед алтарем, на котором возвышалась статуя из светлого дерева. Это была Светоносица Элиана, божество зари, утренней росы и очищения через молчаливое принятие. Её лицо, вырезанное с мягкой улыбкой, было обращено вниз, а руки протягивались к молящимся, как бы омывая их незримым светом.

Тишину нарушал лишь мерный, монотонный гул общей молитвы, слова которой женщины повторяли хором, склонив головы:

- Да примет Элиана скорбь нашу в росу свою утреннюю.

- Да обратит страдание наше в тишину сердца.

- Да омоет молчание грехи наши, и да обретём мы прощение в безмолвии.

Молитва текла, как ручей, заполняя собой каменный свод. В одном из задних рядов, почти неотличимая от других в таком же простом платье, стояла на коленях сестра Лира. Её пальцы судорожно сжимали складки ткани, а взгляд был устремлён в каменные плиты пола, но не видел их.

И в этот миг, когда хор произносил слова "...и да обретём мы прощение...", она резко вскинула голову. Глаза расширились, будто увидели что-то за стенами часовни. Молитва замерла у неё на губах, а затем она громко, почти крикнула, нарушив священный ритм:

- Он здесь!

Звук её голоса, громкий и пронзительный, оборвал молитву. Десятки глаз с немым укором и недоумением уставились на неё. Старшая из присутствующих, Матушка-Настоятельница Агнесса, женщина с лицом, испещрённым морщинами строгости, медленно повернулась к нарушительнице спокойствия. Её взгляд был тяжёл и недоволен.

- Дитя моё, - был холоден голос Матушки, как камень часовни, - что это значит? Объясни своё неподобающее поведение.

Лира медленно поднялась на ноги. Она была бледна, но в её глазах, столько месяцев смотревших в пустоту, горел непривычный, почти безумный огонь. Губы дрогнули в неуверенной, но светлой улыбке.

- Он пришёл, - повторила она, и её голос уже звучал твёрже. - Я почувствовала это. Здесь, в груди. Всё содрогнулось.

- Кто? - с нарастающим нетерпением и тревогой спросила Матушка Агнесса.

- Последний Судья Морвенхольма, - чётко выговорила Лира.

Имя, ставшее за пять месяцев страшной легендой, повисло в воздухе. По рядам сестёр пробежал сдержанный, суеверный ропот. Кто-то совершил защитный знак, кто-то испуганно отшатнулся. Даже непоколебимое лицо Матушки-Настоятельницы дрогнуло, выдав смятение.

Лира сделала шаг вперёд, и её голос зазвучал с новой, пророческой силой, заполняя охваченную ужасом тишину.

- Не бойтесь! Не надо бояться!

Она обвела взглядом сестёр.

- Он не палач. Он, равновесие. Сегодня он вернулся, чтобы напомнить им... напомнить всем... что за гордыней приходит расплата. Что за жестокостью, возмездие. Справедливость вновь живёт в этом мире. Не та, что пишут в законах для усмирения людей, а настоящая, нерушимая, как скала. Отныне в Морвенхольме будет иной закон. Иной порядок. И всё... всё будет иначе.

Конец.