Настроение ни к черту. И работы как назло мало. В сети нет никого, с кем бы можно было поболтать. Точнее есть, но не хочу. Хочу оказаться в вакууме одиночества. Хочу быть в толпе, чтобы ни одному. Сучонок достал. Видеть его не хочу. Вчера были в клубе. Он разнылся вечером, что ему скучно, одиноко, он всеми позабыт-позаброшен, вырван из своего социума и брошен тут погибать в гордом одиночестве. Достал! И плевать, что у меня был тяжелый день, я устал и хочу тишины и монотонной болтовни телевизора. Пришлось вести страдальца в клуб. Но и там нам быстро стало тоскливо. Мы тут же пошли крутить задницей на танцпол. И быстро нашли на нее приключение. Приключению пришлось разбить морду, а заодно и сученку наподдать. Сучонок обиделся и теперь со мной не разговаривает. Вот он нормальный? Все равно люблю.
- Ты чего весь день хмуришься? - Джейк затянулся и быстро выпустил дым через нос.
- С братом посрался. - Я отдал ему зажигалку. Черт свою где-то похерил.
- Первый раз что ли? - хмыкнул. Он ничего не знает. Для всех мы всего лишь братья, живущие вместе. Странное ли дело, когда родственники вместе живут? В смысле просто вместе живут, а не живут вместе.
- Неприятно, - дернул я плечом и прикрыл глаза, чувствуя, как дым обволакивает легкие.
- Поехали вечером с нами.
Я вопросительно глянул на него из-под чуть опущенных ресниц.
- Из Эмиратов приехал шейх Абд аль-Фаттах. Он контракт с нами вчера подписал. Я как раз хотел его тебе доверить.
- Джейк, - скривился я. - Но почему я? У меня работы и так столько, что...
- Потому что я тебе доверяю. Считай, что эта встреча официальная, и я тебе приказал, - улыбнулся он.
- Джейк...
- И хватит уже курить, - шеф постучал наманикюренным ногтем по циферблату. - Учет рабочего времени сотрудников никто не отменял.
- Да иди ты, - фыркнул я. - Как премии платить за переработки...
- Нерациональное распределение и неправильное использование рабочего времени в течение дня.
Я улыбнулся. Джейк своим занудством умеет поднять настроение.
Долго думал - предупреждать или нет, что задержусь. Вообще-то у нас это принято. Как, впрочем, принято и то, что каждый из нас может куда-то свалить с друзьями. Главное, предупредить. Сучонок не звонил за день ни разу, не прислал смс, не написал ни строчки на электронку. Обиделся. Что ж, я тоже имею право. В конце концов это не я вчера терся об того потного ублюдка и не меня лапали грязными руками. Пусть катится к чертям, обидчивый мой!
Водитель остановился у ворот. Ажурные кованые створки дрогнули и медленно разъехались. Мы неторопливо проехали еще сотню ярдов до большого особняка.
Лакей учтиво склонил голову, когда мы вошли в дом. Дьявол, если бы Джейк сказал про встречу хотя бы на час раньше, я бы съездил домой и переоделся. Негоже с жирными клиентами встречаться в джинсах. Из приоткрытых дверей в прихожей слышались легкая классическая музыка и приглушенные голоса. Заебись, тут банкет, а я в кроссовках!
- Уважаемый герр Штайльман, - вышел нам навстречу высокий араб в белоснежной дишдаше и гутре, закрепленном черным игаль. На плечах бишт цвета слоновой кости, расшитый по краю золотым галуном и жемчугом цвета шампань. В голове тут же сложилась калькуляция прикида. Черт... Шейх пожал руку Джейку. Повернулся к Клаусу, моему второму шефу: - Как я рад вас видеть, герр Мангольд.
- Это Том Каулитц - наш самый лучший менеджер. Том будет вести ваш проект, - представил меня Клаус, едва шейх повернулся в мою сторону.
- Герр Штайльман очень рекомендовал вас вчера и высоко отзывался о ваших профессиональных навыках.
- Прошу, господа, прошу вас! Мой дом - ваш дом, - широким жестом пригласил он.
Мы проследовали за хозяином в шикарно обставленную гостиную, где собралось человек пятьдесят. К нам тут же подошел официант и предложил шампанское и закуски. Я осмотрелся - мужчины и женщины в вечерних туалетах, преимущественно европейцы, судя по одежде - богатые европейцы. Несколько арабов в национальных одеждах. И я - самый лучший менеджер - в дешевой рубашке с уличного развала. Сегодня явно не мой день.
Я медленно прогуливался между гостями с бокалом в руке, особо не прислушиваясь к разговорам окружающих, иногда дергая с подносов пробегающих мимо официантов канапе, а то еще неизвестно будет ли дома ужин. Интересно, это надолго? Надо свалить втихую. Джейк - гандон, ведь мог предупредить! Сами вон при полном параде. Я заметил в углу пышный куст какого-то бурно цветущего растения в кадке и за ним диван у окна. Отлично, то, что надо.
Разложив на тарелке канопе и тарталетки, взяв бокал виски, я направился в приглянувшееся место.
- Позволите? - попросил я разрешения приземлить пятую точку у молодого араба, жмущегося в углу с маленькой книгой.
- Конечно, - оторвался он от чтения и поднял на меня взгляд.
И я чуть не выронил стакан и тарелку. Таких потрясающих глаз я никогда в жизни не видел - угольно-черные, огромные, выразительные, по-восточному очерчены густыми ресницами, словно подведены карандашом. Он улыбнулся, обнажив ряд жемчужно-белых зубов. Настолько белых, что захотелось зажмуриться. Я невольно обратил внимание на идеальные губы - в меру пухлые, в меру ровные, с виду очень мягкие и сладкие. Нежная смуглая кожа резко контрастировала с кипельно-белой дишдашой. Концы гутра закинуты наверх и закреплены так, что можно во всех подробностях рассмотреть идеальные уши с красивой мочкой. Под гутрой виднеется кружевная гахфия и волнистые черные волосы. Я нервно сглотнул и, смутившись, отступил на шаг.
- Я... - проблеял, чувствуя себя кошмарно неловко, потому что не пялиться на него я не мог. - Том, - опомнился и протянул руку. - Меня зовут Том.
- Фархад, - отозвался он и снова ослепил меня улыбкой. Рука тонкая в запястье. Пальцы длинные, изящные. На одном массивное кольцо (похоже платина) с крупным бриллиантом.
- Красивое имя, - как зачарованный пробормотал я. - Бархатное. Так и хочется погладить.
Щеки юноши тут же порозовели. Он смущенно отвернулся к окну. В солнечных лучах его ресницы казались чем-то нереальным, накладными, искусственными. Таких просто не бывает! Они были длинными, доставали до самых бровей и очень пушистыми.
Я прикусил язык - идиот!
- Прости, я просто.... Я просто... Просто я идиот...
Фархад улыбнулся.
- Что читаешь? - сел я рядом, волнуясь, как пацан, впервые пришедший на свидание.
- Суры, - покрутил он книжечкой.
- И как? Интересно? - ляпнул, не отрывая взгляда от его глаз. На это божество невозможно насмотреться.
Он хмыкнул, давая понять, что я снова смолол чушь.
- Библия - интересная книга?
- Да, - с готовностью кивнул. Я сейчас на что хочешь согласен, лишь бы не прогнал от себя или сам не ушел. Боже, ну откуда берутся такие красивые парни?
- Значит, интересно.
Повисла идиотская пауза. Надо было о чем-то поговорить, но я мог лишь смотреть на него, судорожно рыская в поисках хотя бы одной темы для беседы в абсолютно пустой черепной коробке.
- Хорошая погода. - Идиот, боже, какой я идиот.
- Да, отец говорил, что весна в Европе холодная, но мне нравится. Здесь не так жарко, как у нас, - вежливо поддакнул он.
- А у вас очень жарко?
- По-разному.
- Наверное, вы мерзнете? - Пожалуйста, кто-нибудь, вырвите мне язык!
- Когда как.
Что-то разговор не клеится. Чувствую себя полным дебилом.
- Вы давно приехали?
- Четыре дня назад.
- Надолго?
- Послезавтра уезжаем.
Черт!
- Как тебе город? Понравился? Ты бывал здесь раньше?
- Нет. Я видел город только из окна автомобиля.
- Почему?
Фархад не ответил, отвернулся, нервно теребя книжонку. Казалось, он сейчас уйдет. Надо срочно спасать ситуацию.
- Да, возможно, у тебя просто нет на это времени? Или, может быть...
- Я не выхожу из дома, - горделиво посмотрел он на меня. - Только с отцом или другими членами моей семьи.
Вот оно что!
- Ты боишься, что тебя украдут? - шепотом спросил я, понимающе кивая.
Фархад громко захохотал. Пришла моя очередь краснеть. Я пошарил по карманам в поисках зажигалки и сигарет.
- Не хочешь? - показал ему пачку и кивнул в сторону входной двери. - Знаешь, где здесь можно покурить?
- Аллах запрещает. Но если ты хочешь, то здесь есть специальная комната... Я могу попросить лакеев, чтобы тебя проводили.
Курить перехотелось.
- Если Аллах запрещает...
Я тоскливо глянул на гостей и поморщился от шума.
- Тебе здесь тоже не нравится? - спросил Фархад.
- Не люблю светские мероприятия. К тому же меня не предупредили, и я нелепо выгляжу в этой толпе расфуфыренных снобов, - тихо признался я.
- Это деловые партнеры отца и просто друзья. Небольшой прием. Впрочем, я бы тоже предпочел остаться в своей комнате.
- Почему?
- Не люблю шум. Он мешает мне сосредоточиться.
- На чем?
- На сурах.
- Ты всегда читаешь Коран?
- Да. Он помогает мне.
- Чем?
- Привести мысли в порядок.
- А что не так с твоими мыслями?
- Я не могу это объяснить. Оно живет во мне. Я с этим родился.
- Ты болен? - Мысленно снова двинул себе по морде.
- В какой-то степени да.
Чуть было не спросил чем.
- Прости.
Фархад опять улыбнулся. На этот раз сдержанно, но все равно очень мило.
Я посмотрел в окно. Вечер хороший, спокойный и тихий.
- Покажешь мне сад? - неожиданно для себя предложил я. И быстро добавил: - Если это не запрещено Аллахом.
Предложение удивило Фархада. Он с интересом окинул меня взглядом и поднялся.
- Нет, Аллах велит быть гостеприимным. Прошу.
Фархад провел меня сквозь зал. Мы спустились на первый этаж, миновали еще одну гостиную и вышли в сад.
- Чем ты еще занимаешься помимо чтения Корана? - Мы брели по вымощенной старыми булыжниками дорожке к небольшому прудику.
- Учусь. Отец хотел взять меня в помощники, чтобы передать свое дело, но передумал.
- Почему? Вы поссорились?
- Нет. Он говорит, что я талантливый, однако мне нельзя.
- Это из-за болезни?
Он хмыкнул, опуская голову.
- Неужели это не лечится?
- Мне помогает вера.
- Я уважаю твою религиозность, но есть же врачи, клиники, есть современные методики...
Фархад повернулся и как-то очень пронзительно посмотрел мне в глаза. Я испытал острое желание схватить его за плечи и прижать к себе, пообещав всё, что угодно, найти кого угодно, лишь бы этот кто-то помог ему и вылечил.
- Только вера.
- Фархад, послушай, вера - это еще не всё!
- Мою болезнь невозможно вылечить медикаментозно, - ответил мягко.
Я вопросительно уставился на него, требуя более развернутого ответа.
- Это... - он замялся. Помолчал. Закусил губу. - Это не лечится. Только вера.
Стало интересно, что же это за болезнь такая, которая не лечится? В голову тут же полезли дурные мысли, начиная от генетических заболеваний, заканчивая синдромом приобретенного иммунодефицита и гепатитом В как минимум.
- Я не такой.
Дьявол! Это уже начинало бесить.
- Скажи прямо.
Фархад смотрел мне в глаза с некоторым сомнением.
- Я никому не скажу, - выдал я глупое.
- Это наше семейное дело.
- Но я не скажу никому.
Он качнул головой. Встал у самой кромки воды.
Я стоял чуть сзади, делая вид, что наблюдаю за неповоротливым зеркальным карпом, медленно скользящим под водой. На самом деле я рассматривал отражение Фархада. Его глаза, мимика, жесты - все это было каким-то магическим наваждением. Если бы я умел рисовать, то обязательно бы нарисовал его портрет. Он стал бы моей музой, если бы я умел писать стихи. Я посвятил бы ему все свои рассказы, романы и самые чувственные поэмы. Я создавал бы для него музыку и сочинял песни. Я жил бы для него и дышал ради него.
- Почему ты так на меня смотришь? - неожиданно спросил он.
- Ты очень красивый, - честно признался я. - Никогда в жизни я еще не видел никого красивее тебя.
Он обернулся, чуть наклонил голову и еще раз осмотрел меня с ног до головы. Я чувствовал себя голым под его обволакивающим взглядом.
- И тебя не смущает, что я мужчина? - с вызовом.
- Нет.
Фархад раздумывал. И я никак не мог понять, какой реакции от него сейчас ожидать. Кто тянул меня за язык? Ну вот кто?!
- Прости, если мои слова оскорбили тебя. Я не должен был...
- Ты считаешь, что я могу нравиться мужчинам? - тихо.
Вопрос застал меня врасплох. Он ждал ответа. Но какого? Сказать, что он уже нравится мужчине - значит оскорбить его. Сказать, что я не то имел ввиду - значит обидеть.
- Я не могу говорить за всех мужчин... Я сам несколько специфический мужчина и не хочу оскорбить тебя своими словами, потому что...
- Я нравлюсь тебе? - словно щелчок по лбу.
- Не то слово, - выдохнул я, понимая, что сейчас меня вышвырнут из этого дома с позором, контракт разорвут, а Клаус и Джейк завтра убьют с особой жестокостью. Подумаешь, самый лучший менеджер - гей со стажем. На работе об этом почти никто не знает, я веду себя, как нормальный обычный мужчина, а не как показушный пидорас. Это в Европе мы, меньшинства, надаем любому большинству по морде, а на Востоке нас на центральной площади забьют камнями без суда и следствия. И вот сейчас, только что я жестоко оскорбил сына хозяина дома. Надо извиниться и срочно валить. У них другие порядки, другие традиции и совершенно иная цивилизация.
- Ты спрашивал про мою болезнь? - задумчиво, но решительно произнес Фархад. - Я - шаз. Я - люти. Я - мехлин аль жинс.
Наверное, эти слова должны были произвести на меня какое-то яркое впечатление. И обязательно бы произвели, если бы я понимал их значение. Фархад ждал реакции.
- Прости, я не силен в арабском, - признался я.
- Я инакомыслящий.
Я облегченно выдохнул и расслабился. Нашел из чего проблему делать. Фархад продолжал буравить меня черными глазами, сжав губы.
- Не вижу в этом ничего плохого, - широко улыбнулся я.
- Я - позор своей семьи, - как-то беззащитно буркнул он.
- Такое иногда бывает, это не страшно. Инакомыслие свойственно молодым людям. Они мыслят шире, не так консервативны. Но это не значит, что надо читать целыми днями Коран, в надежде начать мыслить так же, как твои предки.
- Моя семья очень консервативна. Если об этом кто-то узнает, то нам придется покинуть свою страну. Достаточно простых слухов, чтобы навсегда уничтожить репутацию моего отца и покрыть позором весь наш род.
- Но что плохого в твоем... - я запнулся, подбирая правильные слова. Как-то не укладывалось в голове, что человек может стать позором для семьи только на основании иного мышления.
- Мой отец - уважаемый человек. Я не хотел бы, чтобы тень моего позора оскверняла мою семью. Поэтому я провожу много времени в молитвах. Вера помогает мне избегать дурных мыслей, защищает и дает силы, хоть Аллах иногда и искушает меня, как, например, сейчас.
- Я не понимаю тебя, - пробормотал я тихо. - А как ты понял, что ты инакомыслящий?
- Я таким был с детства, - Фархад жестом пригласил меня к скамейке около розового куста. - Мне нравились женские наряды. Я хотел танцевать, и часто играл с мамиными украшениями. Мне были не интересны машинки и мужские игры. А потом уже, когда стал подростком, то свой первый оргазм я достиг, мечтая о мужчине.
Не то, чтобы это стало для меня открытием... У нас есть своя система определения своих, практически безошибочная. Достаточно понаблюдать за человеком пару минут, и я уже могу точно сказать, кто он. Но сейчас мне словно открыли глаза на очевидное - долгие взгляды глаза в глаза, изящные руки, некоторая женственность и плавность в движениях, горделивые повороты головы... Инакомыслящий... Другой... Позор семьи...
- У меня тоже было все сложно, - тут же поддержал я его откровение. - Я долго к этому шел, ломал себя, крушил все вокруг. Мне было сложно признаться самому себе в том, что мне нравятся мужчины. А потом всё встало на свои места. Твои родители знают об этом?
- Да, семья знает и поддерживает меня.
- А моя не знает.
- Но я вынужден сидеть дома. Здесь я могу контролировать свои желания и поступки, проводить время в молитвах, прося Аллаха о снисхождении.
Мы болтали часа два. Я рассказывал Фархаду о семье и своем пути. Он делился со мной мыслями и опасениями. Теперь мы могли смотреть друг на друга совершенно без стеснения, могли открыто улыбаться и изредка касаться, когда хотелось прервать собеседника и вставить комментарий. Мы смеялись, как добрые друзья, которые давно не виделись. Мы шутили и подкалывали друг друга. Как бы семья не поддерживала его, он все равно не мог говорить с ними в открытую, как сейчас говорил со мной. И он рассказывал о страхах и переживаниях, о мыслях и метаниях, о том, как шумел отец и плакала мать, как было больно, обидно и тяжело, когда их отношение к нему изменилось, и отец долго с ним не общался и избегал. Он и сейчас избегает, ругается и презирает, но уже меньше. Возможно, когда-нибудь он сможет простить сыну, что тот иной, шаз, люти, пока что он всего лишь смог с этим примириться, хотя еще не научился жить.
- Все не так печально, как тебе кажется. Даже в самом темном тоннеле есть свет, просто надо дойти до него. Вот так, по кромешной темноте, с пустыми карманами, на ощупь взять и дойти. Жизнь - это всегда неоднозначное решение. Ты что-то теряешь, а что-то приобретаешь, никакой гармонии. Ее просто не существует. Ты должен сам для себя решить - меняешь ли ты круто свою жизнь и живешь так, чтобы в твоей душе была гармония с самим собой, но конфликт с окружающими, или наоборот - жить в гармонии с другими, но в конфликте с собой.
- Но как можно жить в гармонии с собой, когда с другими у тебя конфликт?
- Фархад, это твоя жизнь, ты живешь ее, ты творишь ее, и тебе за нее отчитываться перед Аллахом.
- Том, но я отвечаю перед Аллахом за отца и мать, значит, я должен выбрать между родителями и своей похотью?
- Никогда не будет все хорошо. Будет легче, по-другому, иначе, но... Посмотри на ситуацию с другой стороны, измени к ней отношение. Я понимаю, что старше тебя, опытнее и научился с годами отпускать то, что было. Но как ты видишь дальше свою жизнь? Тебе двадцать два. По утрам ты кончаешь с мужским именем на устах, чтобы потом весь день и полночи вымаливать у Аллаха за это прощение? Ты думаешь, Аллаху понравится, что ты так бездарно тратишь свою жизнь?
- Я провожу ее в молитвах. С чего ты взял, что Аллаху должно это не понравиться?
- Если бы я был Аллахом...
- Не богохульствуй.
- ...мне бы это не понравилось. Жизнь дана для того, чтобы прожить ее хотя бы полезно. А что полезного в молитвах?
- Душа очищается...
- Но тело мается.
- Ты сам говорил, что в жизни нет гармонии.
Он сидел рядом такой чистый и невинный, с какими-то своими правилами и обычаями, очень сильный внутренне. Красивейший парень, неизбалованный богатством отца, нераспущенный, со своими представлениями о жизни, жертвующий собственной судьбой ради чести семьи, хотя все это решается элементарно - переездом в другую страну.
- Фархад, а ты никогда не думал, чтобы уехать из Эмиратов? Родители могут позволить тебе европейское образование, купить квартиру... Ты бы сохранил и честь семьи, и себя самого.
- Ты не понимаешь. Дело не в том, чтобы быть хорошим на людях, дело не в том, чтобы сбежать, все это можно сделать хоть сейчас. Дело в том, что моя семья будет об этом знать и будет опозорена, даже если об этом никто не узнает, кроме моей семьи. Как жить тогда?
Я задумался. То, что у нас с братом далеко не братские отношения знает очень ограниченный круг людей, самый близкий, кому я доверяю и в ком уверен. Если об этом узнают родители, они вряд ли примут это, скорее всего отвернутся. Если об этом узнают окружающие, нас запрут в психушке или надолго посадят. Начнутся преследования и травля. Это станет позором для нашей семьи. Только вот у этого мальчика хватает сил сказать собственной похоти нет, а у меня нет, он может быть честным с собой, а я слабак, пошедший на поводу у вожделения, позволивший себя сломать.
- Хочешь, я станцую для тебя? - нетерпеливо заерзал Фархад. Глаза заблестели.
- Боюсь, что тут это будет не слишком уместно, - показал я взглядом на гостей, вышедших в сад.
- Идем, - потянул он меня за руку.
Мы нырнули под низко свисающие тонкие ветви ивы, прошли по кипарисовой аллее и обогнули особняк, выйдя к парадному входу.
Он привел меня в небольшую светлую спальню на третьем этаже. Комната очень похожа на детскую, причем на девичью детскую - все розово-бежевое, а молдинги с бантико-цветочным орнаментом. Кровать с балдахином, как у принцессы. Комод с большим зеркалом.
- У меня дома, конечно же, все не так, - принялся оправдываться Фархад. - Мы снимаем этот дом. Просто тут самая светлая комната...
Я подошел ближе.
- Неужели ты никогда даже не целовался?
Он отступил на шаг.
- Нет.
- А тебе хотелось бы?
Сглотнул.
- Да.
Я смотрел в эти обалденные глаза. Хотелось просто тупо взять его, притянуть к себе и нежно поцеловать. Сначала в губы. Потом в щеки, нос, уши, шею, плечи...
- Аллах запрещает, - очень неуверенно пискнул он, отступая еще на шаг.
- Здесь потолок, Он не видит.
- Я вижу.
- А если ты закроешь глаза?
- Я не могу. Прости. Я очень хочу. Хочу попробовать, почувствовать. Я много раз представлял себе, как это будет. Хочу, быть в объятиях мужчины, хочу, чтобы он брал меня, как женщину, хочу поцелуи, и чтобы нежно... Я хочу всё это, черт побери!
- Я могу дать тебе все это. Могу увезти тебя отсюда. Я буду любить тебя так, как тебя никто не любил. Я всё сделаю для тебя, стану для тебя тем, кем ты хочешь. Ты никогда не пожалеешь, что согласился быть со мной.
- Я не могу. Семья...
- К черту семью! К черту весь мир! Я сделаю так, чтобы ты был счастлив!
- Я не смогу быть счастливым, зная, что моя семья несчастна.
Я нервно хохотнул.
- Ну, хочешь, я поговорю с твоим отцом, объясню ему... Что ты хочешь, чтобы я сделал для тебя?
- Что я могу попросить у тебя, если сам ничего не могу сделать для себя?
- Ты не делай, разреши это сделать мне.
- У тебя есть парень?
- Нет. Я одинок. У меня есть квартира, работа, машина. По утрам мы бегаем с моим псом в парке. Вечера я провожу с друзьями. Ты не будешь сидеть дома. Ты будешь жить. Понимаешь? Ты-бу-де-шь-жи-ть! Если захочешь, ты будешь учиться, захочешь - работать, не захочешь - проводи время, как хочешь, встречайся, с кем хочешь, общайся, дружи, смейся. Не бойся быть собой. Я буду рядом, помогу тебе, поддержу. Ну же, птичка, вылезай из своей золотой клетки, летим на волю.
В его глазах стояли слезы. Теперь они казались еще больше, еще красивее. Я вытер слезинки большими пальцами, взял его лицо в ладони, и, кое-как оторвавшись от манящих приоткрытых губ, тихо прошептал:
- Летим на волю. Ты не пожалеешь.
- Аллах...
- Аллах простит.
- Семья...
- Семья простит.
- Я себя не прощу, - убрал он мои руки.
- А что ты будешь делать, если однажды не справишься?
- Я думаю о том, чтобы пойти в помощники к имаму, стать муэдзином... Не знаю, - рассеянно бормотал он.
- Ты губишь себя! Ты потрясающе красив! Ты умный, образованный. У тебя есть будущее. Пойми, гомосексуализм - это не порок, не грех, ты таким родился. Зачем ты губишь себя?
- Это мое решение.
Я недовольно выдохнул и заметался по комнате. Это его решение. Кто я такой, чтобы ломать его жизнь? Его оно устраивает. Он не счастлив, зато внутри у него гармония. А тут я со своей любовью. Я сел на тахту. Фархад так и стоял посреди комнаты, закрыв лицо руками.
- Ты хотел станцевать для меня. Знаешь, для меня еще никто и никогда не танцевал. - Он тут будет еще три дня. Я оставлю ему свой телефон. Просто нужно время, чтобы он смог все обдумать. Все-таки я предлагаю ему совершенно другой мир, и на этот шаг надо решиться.
Фархад обреченно кивнул. Подошел к столу, на котором стоял музыкальный центр. Начал перебирать диски. Вставил один в дисковод. Достал из комода два шелковых красно-желтых платка. С пульта запустил диск. Комната начала наполняться протяжной восточной мелодией.
Он изящно изогнулся, отставив одну ногу назад, правую руку подняв вверх, а левую вытянув вбок. Взгляд неподвижен, запястья изогнуты. Тело начало чуть раскачиваться. Фархад поднял руки на уровень груди и резко взметнул их вверх, отчего платки взлетели, подобно языкам пламени. Парень двигался настолько грациозно, легко и бесшумно, что казалось, будто он плывет. Ноги выбивают свой ритм - та-тай-тай-тат-а. Брови, шея, запястья - теперь все начало двигаться, подчиняясь музыке. Гутра спадал на его хрупкие плечи, и в свете заходящего солнца становился красно-оранжевым, придавая лицу немного таинственности и даже колдовства.
Я так ясно увидел его у себя дома в простых трениках и футболке, валяющегося на диване с пультом в одной руке и почему-то миской поп-корна в другой. Увидел, как он встречает меня с работы, вешаясь на шею и страстно засасывая губы.
Фархад набирал скорость с мелодией. Вот он уже кружится. Руки, необыкновенно гибкие, то взлетают вверх, то расходятся в стороны. Несколько шагов вперед, потом назад, волнообразные движения руками...
Руки скользили по тонкому телу, одна забиралась под футболку, другая ныряла в штаны и прихватывала за ягодицу. Белья нет. Низ живота тут же отзывался на это маленькое открытие приятным теплом. Не разрывая поцелуй, я подхватывал его на руки, а он тут же в ответ обвивал меня длинными ногами...
Взгляд... соблазняющий. Выразительный. В нем видно желание и страсть. Кисти около лица. Запястья изгибаются. Платки летают. Мягкие языки пламени продолжают свой сумасшедший танец, безжалостно разрывая полумрак. Они вспыхивают и рассыпаются искрами. Неистово стремятся ввысь. Они будто бегут наперегонки, толкая друг друга, словно хотят первыми добраться до звезд. Чтобы так же ярко вспыхнуть и навсегда приковать к себе внимание.
Я нетерпеливо раздеваю его. Аккуратно и очень ласково поглаживаю его, зацеловывая шею, покусывая мочку.
Голова поворачивается то в одну сторону, то в другую. Уголки гутра выбились. Когда Фархад начал кружиться, платок слетел на пол. Он лишь улыбнулся, и опять что-то изобразил руками, взмахнул, словно крыльями. Огонь платков как будто смеялся надо мной. Пламя то взлетало ввысь, то опускалось на пол. Оно было то шаловливым и по-детски беззащитным, то агрессивным и пугающим.
Он стонет в моих объятиях, изгибается. Взгляд затуманен. Руки крепко обвили тело. Ногти царапаются. Прижимаюсь к нему животом. Он трется об меня бедрами, смеется и роняет меня на себя. Поцелуи. Везде. Страстные. Жаркие.
Мелодия неожиданно замедлилась. Фархад сложил руки, словно поймал птицу, а потом разомкнул ладони. Шелк трепетал в его руках. Казалось, что этот огонь вот-вот разгорится ярким пламенем. И он разгорелся! Платки вновь взметнулись вверх. Руки двигаются быстро. Ткань раскрывается, струится. Летит, опускается в раскрытую ладонь, чтобы снова взметнуться вверх.
Нежно целую его живот. Он стонет, поддается бедрами мне навстречу. Его пальцы путаются в моих волосах. Что-то шепчет на арабском, кусает губы и громко стонет.
И опять пауза - он замер в изящной позе. Всего на секунду. Несколько шагов вперед, разворот. Он словно рисовал этими платками. Глаза говорили о страсти и желании. Руки и тело умоляли о ласке. Он изгибался, закрывая глаза, а мне казалось, что он облизывает губы, когда думает, что я не вижу. И снова музыка идет по нарастающей. И я уже не понимаю, как он не теряет равновесия и не путается в дишдаше. И руки так быстро мелькают перед лицом. Пламя танцует, ласкает, играет со мной. Его танец такой страстный, он словно сгорает в нем. Старается сгореть до того, как сделает последний такт. Движения плавные и такие стремительные. Они поглощали меня целиком, и я уже не могу сопротивляться. Это не обычная ласка, не влечение, во мне разгорается любовь, которую, кажется, я еще никогда не испытывал.
Футболка летит на пол. Мои рубашка и джинсы отправляются туда же. Я скольжу по его телу своим, трусь об него, сливаясь с ним. Он прижимается ко мне, елозит подо мной, пихается бедрами. Целую его так нежно, как только могу и умею.
Пятки отбивают ритм. Руки подрагивают. Голова повернута набок, но взгляд прикован ко мне. Платки резко взлетают вверх, а Фархад начинает кружиться. Ловит их в полете, и снова кружится. И хочется подхватить на руки этот белоснежно-красно-желтый смерч и бежать отсюда, бежать так быстро, как только получится, а потом спрятать его и никому никогда не отдавать ни за какие деньги.
Голос шейха прозвучал громом. Фархад отпрянул в сторону, краснея так, что я за него испугался. Отец что-то орет, машет руками. Он в бешенстве. Фархад закрыл лицо и бросился вон из комнаты. Я ошарашено уставился на мужчину. Шейх злобно глянул сыну в след, что-то гортанно прорычал и повернулся ко мне.
- Прошу прощения, господин Каулитц, за это. Мой сын тяжело болен, я недоглядел за ним.
Как будто по голове дали тяжелым пыльным мешком. Как будто выключили телевизор на самом интересном месте. Как будто отобрали то, что только что сами тебе дали. Хотелось отобрать моё обратно и набить обидчику морду. Я взял себя в руки, поднялся и подошел к шейху.
- Ваш сын... - слова давались с трудом, но я должен это сказать. - Ваш сын нормальный, очень сильный человек. Он нормальнее многих из тех, кого я знаю. Я хочу, чтобы вы сейчас услышали, что я вам скажу. Услышали и поняли, господин Абд аль-Фаттах. Постарайтесь быть не только умным, но и добрым, заставьте мыслить себя немного шире, выйдите за рамки. Поймите, напротив вас стоит другой человек. Он тоже мыслит, чувствует, грустит и радуется. Он может прыгать от счастья из-за какой-то ерунды и расстраиваться из-за чего-то аналогичного. Он может заболеть, когда сильно из-за чего-то переживает, и он очень сильно хочет, чтобы его любили. Не важно, за что, возможно даже вопреки. Ваш сын заслуживает уважения окружающих и нуждается в вашей любви. Он человек. Сильный человек, которого вы губите.
- Не вам судить, - спокойно, с металлом в голосе ответил шейх.
Я неопределенно дернул плечами.
- С вашего позволения, - кивнул и быстро пошел прочь. Разговор немого со слепым о красоте мироздания.
Я бродил по ночным улицам до рассвета. Мысленно разговаривал с Фархадом, искал слова, убеждал и спорил. Я защищал его перед отцом, ставил ему какие-то условия и требовал уважать сына. Я ненавидел себя за мягкотелость, что не влез и не заступился, что не настоял. Хотелось прямо сейчас поехать в тот особняк, схватить мальчишку в охапку и увезти отсюда. С другой стороны, кто я такой, чтобы принимать за него решения? Если бы только он согласился быть со мной. Город медленно пробуждался. Солнце окрашивало его желто-оранжевым цветом, дымка тумана постепенно рассеивалась. Вот уже птицы начали свистеть, мусорщики гремят пустыми баками. Я остановился около своего дома. Достал сигареты и только тут заметил, что пачка пуста. Аллах запрещает... Улыбнулся, прикрывая глаза. В голове все еще мелькали всполохи платков, Фархад кружился в вихре огненного танца, а мне хотелось кричать от бессилия и крушить все вокруг.
Дома было тихо. Билл спал, распластавшись поперек кровати. Свет тонким лучиком проник через гардины и бесстыже расположился на теле и лице брата. Он морщился, причмокивал и отворачивался от назойливого луча. Потом поворачивался обратно и опять морщился... Маленький избалованный сученок, живущий только для себя, плюющий на других, капризный и временами невыносимо отвратительный. Я грустно усмехнулся и поправил занавеску. Спит человек и не знает, что несколько часов назад чуть было не решилась его судьба. А сейчас все так, как было, только во мне горит что-то очень важное, сгорает в танце огня. Я разделся и кое-как пристроился на своем месте. Билл тут же встрепенулся, пробормотал что-то сонное, лениво переместился ко мне под бок, оплетя руками и ногами. Я закрыл глаза - в сознании опять танцует пламя. Мне больше не нужно твое присутствие, чтобы любить тебя.