- Давай я сам с ним потолкую, - просил старый пьяница Максимка Зайцев, робко глядя на заведующего лесоцехом, - Хороший парнишка-то. Душевный... - Ага, душевный, - зло отвечал заведующий, - У меня вон баржа стоит гружёная, из мебельного заказ пришёл на стружку, начальство по башке за план бьёт - не укладываемся, а ты со своими калабашками... - Так зима ж придёт - топить надо. - Вот иди к Юрке Ротастому - пусть он и выписывает. Он душевный. А у меня калабашек нет. Нет! Понимаешь? Вот вы где у меня все сидите, - громко хлопнул себя по затылку заведующий и зашагал прочь. Максимка вздохнул и повернул к заводской конторе. Пахло черёмухой и свежей древесиной, майским ветром поднимало пыль с асфальтовой дорожки, шумели станки в цехах, с реки доносились тяжёлые пароходные гудки. Увидев перед конторой кучку рабочих, Максимка остановился и закурил. "Пускай разойдутся, - думал он, - Мне не к спеху". Встал под молодой липой, одним плечом оперевшись на ствол. Дело было к обеду. Через какое-то время из конторы выскочила женщина в платке и резиновых сапогах, с конвертом в руках. Проходя мимо, она остановилась, внимательно всматриваясь, и вдруг сказала: - Зайцев? - Так точно, - засмеялся Максимка. - Ваша заявка на калабашки рассмотрена. Заведующий подписал? - Дурак твой заведующий, не хочет подписывать. Баржа, вишь, у него гружёная простаивает. Помрём зимой с бабкой. - Ну, ну... Вы тут не очень-то. Зайдите завтра с утра. Не до вас сегодня. И, поправив платок, она побежала в сторону мебельного цеха. Проводив её глазами, Максимка усмехнулся и пошёл к конторе. Рабочие разошлись, оставив на земле окурки. Входная дверь была распахнута настежь, и Максимка вошёл, держа руки в карманах. - Ротастого не видал? - спросил он первого попавшегося. - Юрку что-ли? - Ну. - Нет его. На конезаводе уже второй день пропадает. Крышу кроет. Завтра приходи. - Тьфу ты..., - плюнул Максимка и повернул обратно. Он вышел из конторы и пошёл по главной улице посёлка, с двух сторон обсаженной молодыми дубками. День разыгрался. Школьники возвращались по домам с тяжёлыми портфелями. Они громко разговаривали, перекрикивая друг друга. Пели птицы и пахло зеленью. В заводском парке дымились костры с прошлогодними листьями. Максимка шёл не спеша и думал.
Ротастого он знал с рождения. Мать его, Раиса, работала на лако-красках в мебельном цехе. Маленькая, как девчонка, и быстрая на ногу, а ещё красивая. Словом, любили её мужики. Бывало, придёт к ней кавалер, постучит в окно и ждёт. Знает, что откроет. Что взять с одинокой? Но не обижали. Шутить - шутили, но в обиду не давали. Берегли. Когда ребёнок родился, кроватку детскую сделали, подарков надарили и по-прежнему заглядывали в гости. Как, вроде, и не изменилось ничего. Даже гадать не гадали: чей же? Наш, мол. И весь разговор. Назвали парнишку Юркой. Хороший был: крепкий, голосистый. Кричал лет до четырёх, не давая матери покоя, за что она его ротастым и прозвала. Жалела потом, когда вспоминала, да поздно было. Так и прикрепилось к мальчишке прозвище. По фамилии и не звал никто. Рос он сам по себе, днями пропадая на реке. На картофельных полях воровали с мальчишками молодую картошку, а вечером разводили на берегу костры и пекли её в углях. Тут же и разговаривали, мечтали. Мимо шли белые теплоходы, гудели моторные лодки. Рябила волна, волнуя речной песок и выбрасывая на берег ошмотья зелёной тины. Зимой же катались на коньках по толстому речному льду. Или заливали ледяные горки прямо с берега, с обрывов. И тогда народ из посёлка приходил кататься, таща за собой прихваченные с комбината картонины. Весело было. Шли годы. Рос Юрка. Мать, глядя на него, плакала: уйдёт скоро. Но он не уходил. Любил посидеть со стариками и бегал на комбинат, где и познакомился с Максимкой. Тот ещё сборщиком мебели работал. Сядет Юрка рядышком, ни слова не говорит, только смотрит. Любил его Максимка. Как-то сказал: - Ты б хоть девчонку какую-нибудь завёл, что-ли? - Да ну, дядь Максим, где я её заведу? На том и оставили. На самом же деле, была у Юрки любовь. Учительница приезжая. Молодая. Любил он её сильно, по-мужски, и помогал, чем мог. Говорили, что женщина она хорошая, да замужняя. Что у них там с мужем случилось, не знал никто. Приехала она с Севера с одним всего лишь чемоданом и жила теперь в общежитии. Тихо жила. Вот к ней-то Юрка и стал захаживать. Первый раз увидел её на демонстрации и залюбовался: крепкая, черноволосая, с родинкой над губой. И глаза... Чёрные, степные, как у дикарки. Как тут не влюбиться! Стал ходить за ней. Та сначала сторонилась, отнекивалась, а потом как -то шепнула ему: приходи, мол. Сидели на реке, смотрели на воду. Юрка гладил её по волосам и смотрел, не отрываясь, как на диво. Звали её Галина. Галина Петровна. - Вы бы, Юрочка, завернули в гости как-нибудь. Что ж вы всё кругами ходите? - Иди сюда, - отвечал Юрка, целуя её в плечи. - Нет, нет. Я так не могу. И потом мне домой нужно... - Ччшш..., - закрывал он ей рот рукой, продолжая целовать. И она не уходила, а сидела тихо, пуговку за пуговкой растёгивая лиф платья. И только тихонько шептала нежные слова. Над рекой светила луна, на другом берегу огненной дорожкой бежала трасса. Иногда слышался плеск воды и монотонный гудок вечерней смены. Так у них и поладилось. Вместе они не жили, но приходил Юрка часто, задерживаясь у неё до утра. В посёлке про них уже болтали, хотя вместе их никто и не видел. Со временем, однако, все успокоились. Ходит и ходит. Кому какое дело? Он её кроме, как Галинкой, и не звал по-другому. Любил сильно. На людях же, как положено: Галиной Петровной. Со временем взяли Юрку на комбинат. Сначала на подхвате стоял, в помощниках, а спустя год и машину доверили. На грузовик пересадили. Уж больно ловок оказался. Весь комбинат наизусть знал. И там поможет, и тут уладит. Начальство его за быстроту полюбило, рабочие за душу. Мужики звали с собой. Девчонки молодые засматривались, смеялись заливисто, когда он проходил мимо. Был случай, когда вечером засиделся Юрка с механиками в заводском гараже. Домой возвращался, когда уже стемнело. Шёл быстро, и уж было совсем вышел за заводские ворота, как услышал шум. Повернулся, пошёл обратно. Глядит - мойки тащат. Двое. У каждого на спине мойка кухонная. Свистнул тихонько - те остановились. - Ротастый, ты что-ль? - Я. - Вот, пёс, напугал до смерти! Перед ним стояли два местных богатыря. Юрка знал их с детства. Хорошо знал. - Сторожа нет? - спросил один из них, совсем рыжий. - Нет. - Мы со стороны конезавода пробовали, да там заколотили. Пошли здесь. Тут вон прорезь. Туда и полезем. Подсобишь? - Не могу. Идти мне надо, - только и сказал Юрка. На следующий день было устроено собрание. Ровно час директор комбината читал речь, которую закончил следующими словами: - Прошу, товарищи, сообщать мне лично о ваших подозрениях. За последнюю неделю с комбината было вынесено кухонной мебели на впечатляющую сумму. У нас есть сведения, что орудуют свои. Иначе мебель с завода не вынесешь. Нам с вами платить, дорогие мои, нам с вами... Народ расходился, переговариваясь. Женщины качали головами. Юрка стоял в стороне, держа травинку во рту. Молчал. После рабочей смены, взяв молоток и гвозди, отправился к заводским воротам. Проходя мимо лесоцеха, прихватил две здоровенные доски. Через час возвращаясь домой, встретил рыжего. Остановился: - Ты это... заколотили там. Не пролезешь. И сторожа поставили на вышку. - Да ну?! - И вообще, бабы плохо шепчутся. В пикете заявление лежит. Участковый уже в райцентр звонил. Дело завели. Глядите..., - он помотал головой. Рыжий, пожав ему руку, тут же скрылся, а Юрка с улыбкой пошёл дальше. Кражи прекратились. Со временем история забылась. Пересев на грузовик, стал Юрка бывать у Галины Петровны реже. Дел прибавилось. То кому-то кирпич привезти, то застрял кто-то на дороге - вытащить, то чью-то жену из родильного дома забрать. - Всё кто-то, а я когда? - спрашивала учительница. - Да ты что, Галинка! Как же я отказать могу? Его скрутило, а там на вокзале тёща мёрзнет. Неужели ж я откажу? - А пешком не дойдёт? - не отставала Галина Петровна, - Меня вот никто с поезда не встречает. - Да как же пешком? У неё три чемодана и дождь на улице. Так и пошло. Чуть что нужно - только к Юрке бегут. Этот не откажет! Ни денег, ни подарков не возьмёт. Руками замашет: ты что, мол! И засмеётся. Стали до учительницы слухи доходить: одной девчонке коробку конфет привёз, другой бутылку вина. Загрустила Галина Петровна, а как сказать - не знает. Сидит как-то зимним вечером, ждёт любимого. Тот с работы едет. Гололёд на улице - шагу не ступи. Едет Юрка и видит: идёт бабка старая, на клюку опирается. Шаг сделает и стоит. Ещё сделает и снова стоит. Сколько времени уже идёт? Затормозил Юрка, дверь распахнул: - Куда идёшь-то, мать? - Да в новый посёлок иду, сынок. Пока дойду - помру, наверное. Спрыгнул Юрка вниз. Подхватив бабку, посадил её в кабину. Та - в слёзы: - Чего ревёшь-то? Погоди, в миг доставлю. - Ты кто хоть будешь? - Раискин сын. - Раиски какой? С лако-красок? - Ага. - Ротастый что-ль? Юрка? Батюшки, и не признала... Отвезя бабку до места, заскочил Юрка и к Максимке. Тот уже не работал. Жил на окраине, запивал сильно. Юрка ему гостинцев привозил, жалко было старика. Не забывал, любил побаловать. Он один Максимку и слушал. А тот его долго не отпускал - душу отводил. Так и просидел тогда Юрка у деда до ночи. А как к учительнице вернулся, так она ему и выдала: - Одной конфеты носишь, другой вино. Домой к ночи возвращаешься. Что думать прикажешь? - Да брось ты это, - растроился Юрка, - Я ж ей конфеты не просто так дарил. У неё вон парня в армию забрали. Хороший парень. Знаю его просто... - И сразу с конфетами помчался? - Почему сразу? В карьер на погрузку ехал, а она там на раздаче сидит, бланки заполняет. Ну, я конфеты и прихватил, чтоб утешить... - Утешил? - Перестань, Галинка. Разве я худого хотел? - Это точно. Ей ты худого не хотел, а обо мне подумал? - расплакалась Галина Петровна. Тяжело вздохнул Юрка, погладил учительницу по голове и вышел вон. В ту же ночь пил один. Сидел дома на кухне и пил. Мать два раза заглядывала, картошки пожарить предлагала. Не захотел. К утру только, не раздеваясь, завалился на диван и захрапел.
Шёл Максимка по посёлку и думал: "Опилки, говорит, бери, а мне они на что? Я ими что, печку топить буду? А, пошли все...!". И вдруг передумал. Повернул обратно. На конезавод отправился. Конезавод этот открыли не так уж и давно. Купили породистых лошадей. Благо, что комбинат богатый, начальство щедрое, вот и решили свой собственный конезавод основать. Дружно взялись за дело, да быстро охладели. Вот и стояла теперь конюшня без хозяина. Кони зажирели, наездники разбежались. Летом по недосмотру сторожа уходил табун в посёлок, пока какой-нибудь мальчишка не пригонял беглецов обратно.Сначала люди шарахались, а потом привыкли и даже давали некоторым гнедым красавцам свои имена. Максимка вошёл в конюшню: - Ротастого не видали? - Да вон сидит, - указала на крышу женщина с вилами. Юрка сидел на самом верху и стучал молотком. Завидев Максимку, спустился вниз: - Здорово, дядь Максим! - протянул он грязную руку. - Здорово. Сели под навес. Закурили. Жужали мухи. Школьницы старших классов чистили лошадей, громко смеясь и взвизгивая, когда лошади храпели, мотая головами. - Как жизнь-то? - спросил Юрка. - Да как... Помаленьку. Калабашек вот заказал. Не дают. - Я ж тебе ещё месяц назад сказал, что привезу. - Так то ж... накладная нужна, - вздохнул дед. Снова помолчали. Одна из школьниц взгромоздилась на лошадь. Подсаживавшие её подружки, громко смеясь, отскочили в сторону, когда лошадь переступила ногами. Оборачиваясь на Юрку, раскрасневшиеся школьницы подсматривали, не смеётся ли и он. - Не надо накладную, дядь Максим. Я тебе и так всё привезу, - улыбаясь школьницам ответил Юрка. - Ну добро, - кивнул старик. Он встал, собираясь уходить, - Ах да! На очистных гейзер бьёт опять. - Кто сказал? - Сам видел. Сегодня. Моя бабка перегной заказывала, так я забирал. Выхожу, смотрю в третьей шахте, как вроде, журчит. Подошёл: точно! Задвижку, поди, после пробы забыли закрыть. Вот и бьёт источник. - Сказал кому-нибудь? - Нет. Да ты не бойся, сейчас пойду да закрою. Бабья работа. Он встал и медленно пошёл в сторону комбината. Солнце угасало, окрашивая молодую зелень в оранжевый цвет. Тянуло прохладой и речной водой. Монотонно шумел комбинат, где-то кричали чайки. Юрка, доделав крышу, мыл руки в тазу на улице, когда к нему подошла одна из школьниц: - У нас сегодня вечер в школе. Придёшь? - Не могу, - улыбнулся он, - Одному человеку обещал... - Уж не Галине ли Петровне? - Ух ты какая! - Юрка кинул в школьницу полотенцем. - Какая? Он не отвечал. Стоял лицом к заходящему солнцу и грелся в первых тёплых лучах. Вдруг захотелось жить, и стало так хорошо, как бывает только в ранней молодости, когда каждый шорох и запах чувствуется по-особенному, когда запоминается каждая деталь, и каждая мелочь вдруг становится важной. Захотелось обнять эту краснощёкую школьницу и целовать её в горячие щёки, не думая ни о чём и ничего не загадывая. Как- будто страшная жажда высушила горло. Захотелось холодной колодезной воды, какая бывает только в деревнях, а ещё горячей парилки с берёзовым веником. И стопку водки с молодыми берёзовыми почками. - Гляди-ка, весна совсем, - с трудом сказал Юрка, - Дурит голову. - Так придёшь? - Ладно. Приду. Школьница, улыбаясь, повесила полотенце и побежала к подружкам. Юрка постоял ещё с минуту, закинув голову и глядя высоко в небо. Играли ласточки, вдалеке темнел лес, а над ним висело красное весеннее солнце. "Фу ты, - подумал он, - Прямо напасть какая-то. Пойду, расскажу Галинке". Накинул куртку и направился к общежитию. Дома Галинки не было, и Юрка решил, что она в школе. Смеркалось. На улицах было тихо. Школа стояла в центре посёлка, на главной площади, рядом с фонтаном. Юрка шёл не спеша, с папиросой во рту. Уже в дверях его поймала мать, грузно дышавшая и страшно напуганная: - Ты чего? - испугался и Юрка. - Там... на комбинате. Беги, сынок. Максимка провалился... Не сказав ни слова, Юрка бросился на улицу. Бежать было недалеко. Задыхаясь, он мчался дворами, срезая путь. Собаки лаяли и рвались с цепей, когда он летел мимо заборов. Уже совсем стемнело, когда он прибежал на очистные. Тяжело дыша, быстрым шагом подошёл к стоявшей около шахты кучке людей: - Ну что там? - спросил, вытирая мокрое лицо рукавом. - Пробу брали, а задвижку не закрыли. Теперь ключом бьёт. - Максимка где? - закричал Юрка. - Не ори, - строго сказал кто-то из мужиков, - Внизу он. И баба ещё одна. Вдвоём полезли. - Пусти, я достану, - рванул вперёд Юрка. - Нельзя. Велено дожидаться спецгруппу. Газы ядовитые... Отравишься. Юрка сбросил куртку и вырвал из рук одного из мужиков верёвку: - Знаю, как надо. Работал. Нечего тут ждать. Задохнутся. - Где это ты работал? - попыталась влезть какая-то женщина. - Платок дайте! Платком ему завязали нос и рот, кто-то предложил принести противогаз и даже побежал за ним в контору. Рабочие смотрели недоверчиво, но молчали. Женщины, переглядываясь, ревели. - Народ, отойди! - скомандовал один из рабочих. Открыли люк шахты, выпустив наружу тёплый пар. Запахло серой. Юрка посмотрел вниз, крикнул. В ответ ни звука. Внизу бежала отстойная вода. Юрка не видел, но знал, что её было уже много. Кинув один конец верёвки рабочим, он обвязался вторым вокруг пояса и полез вниз, держась за металлические скобы. Дышать было нечем. К тому же было жарко. От пара слезились глаза. Юрка спускался ниже и ниже, время от времени вытирая грязные руки о рубашку. Кто-то сверху светил электрическим фонариком, но всё равно ничего не было видно. Во рту ссохлось, хотелось пить. На мгновение Юрка почувствовал слабость в ногах. Испугавшись на секунду, остановился, потом стал спускаться дальше. Что-то большое попалось на пути. - Дядь Максим? Ты? Молчание. Нет, не он. Руки соскальзывали, в голове кружилось. Спустившись на дно и стоя по пояс в грязи с отходами, Юрка начал шарить руками. - Дядь Максим... дядь Максим... - звал он. Слева был ещё люк. Юрка просунул туда голову: - Дядь Максим! Подтянулся на руках и по пояс залез внутрь. Наощупь прополз с метр, когда наткнулся на сапог. Ухватившись двумя руками, потянул наружу. Никак. Выругавшись, Юрка полез глубже, пытаясь ухватить Максимку за пиджак. Стало жарко. Юрка сдёрнул платок со рта и чуть не захлебнулся в ударившем вонючем паре. Прийдя в себя, потащил Максимку наружу, упираясь ногами в стенки люка. Нет, не пролезет. Попробовал тянуть его за штаны. И так не выходит. Передохнув с минуту, ухватился за Максимкин кожаный ремень. Дёрнул. Пошло. Вытащив старика в шахту, обвязал его верёвкой и громко крикнул, чтобы тянули наверх. Максимку вытащили быстро и снова бросили верёвку вниз. Очередь была за бабой. "Что хоть за баба-то? - почему-то думал Юрка,- Хоть бы сказали, как зовут". Он снова шарил по дну и звал: - Баба... баба... Никого не было. Полез в люк, где нашёл Максимку, прополз несколько метров и понял, что дальше ползти не сможет. Дышать нечем. Долго кричал её, потом вытянул руку и наугад шарил, пока не отчаялся. Вылезя из люка и плюхнувшись в шахту, Юрка сел в отстойную воду. Ещё больше хотелось пить и чем-нибудь чистым вытереть лицо. Сверху его звали. Кажется, это была мать, а, может быть, краснощёкая школьница? Стройная, кудрявая... Тряхнув головой, Юрка прогнал видение и попытался встать, опираясь на стену шахты. Поскользнулся и снова плюхнулся в грязь. Затем, одной рукой держась за стену, второй попробовал дотянуться до скобы. Под руку попалось что-то круглое. Наощупь он догадался, что это человек. Баба. Юрка усмехнулся: сидит в воде, как и он. Обвязав бабу верёвкой, он крикнул, чтобы тащили. Своего крика не услышал, но снова почудился голос матери: "Ротастый..." Бабу тянули наверх. С неё капало вниз, и Юрка думал, что идёт дождь. Оставалось закрыть задвижку. Где её искать, он не знал. В шахте никогда не был, но быстро решил, что внизу. Воды прибывало. Руки и ноги согревало тёплым паром. Тошнило и болела голова. С какой стороны задвижка? Нырнул и вынырнул обратно. Тут же его вырвало, и он упал в воду, нахлебавшись отходов. Откашлявшись, в ужасе сел на дно шахты, по плечи оставаясь в грязной воде. Голова гудела, в глазах было темно. Где-то в другой стороне шахты болтался конец верёвки, давно брошенной сверху. Сверху кричали, чтоб вылезал обратно. Казалось, что кто-то даже стал спускатья вниз за Юркой, но его не пустили. Выли бабы. Куда-то совсем рядом в грязь шлёпнулся старый противогаз, а за ним и карманный фонарик. Раздался вой сирены. Всего этого Юрка уже не слышал. Сидя в воде, он лишь услышал, как гудит на реке пароход. Поднял глаза и увидел чёрное небо в звёздах. Ледяных и крупных. Осмотрелся. Снег лежит и собака лает, услышав скрип валенок хозяина. Из заводской трубы идёт дым столбом. Холодно. Искрится снег, стоит луна в чёрном небе. Улицы белые, чистые, как в детстве. Дома стоят с тёмными окнами. Спят что-ли все? Постучал в одну из дверей. Нет никого. Ух и мороз! Глядь, на одном из окон свечка. Подошёл, поскрёб иней и загляделся на пламя. Смотрит и глазам не верит: сидит за столом девка: тёплая, живая - впустишь? Отчего же не впустить? Входи. Кусает мороз уши, горячит кровь молодую. Эх, девку бы эту сейчас на санях прокатить! Пусть кричит, бьёт кулаками в тулуп. Только горячее будет. А уж где-то воет вьюга, метёт в полях. Ледяным ветром бьёт в лицо. Холодно. Посмотрел ещё раз в окно: сидит девка, носок вяжет. Так я войду? Уж сказала! Обернулся Юрка, посмотрел на снег белый, постучал ногами замёрзшими и вошёл...
Хоронили всем посёлком. Пригнали оркестр из райцентра, да что-то совсем плохо играли. Терпел-терпел народ и не выдержал: - Точно кота давят! - Да уж и правда, лучше б наших гармонистов позвали. - И всё на деньги народные... Оркестр погрузили в автобус и отправили обратно. До кладбища шли молча. Пешком. В открытом кузове, уложенном еловыми ветками, везли два гроба. Кто-то из приезжих спросил: - Кого хоронят-то? - Ротастого. - Кого-кого? - Да Юрку Ротастого и бабу одну. Заводскую. На кладбище директор комбината долго читал речь. Качались сосны, щебетали сороки, радуясь теплу. Пахло свежими почками и сырой землёй. Мужики стояли без шапок. Угрюмые. Женщины шептались, хлюпая носами. Пригревало солнце, купалось в молодой листве. Речь прочитали, гробы заколотили. Стали опускать. Вдалеке завыл заводской гудок. - Прощаются, - сказал кто-то. Бабы ещё громче захлюпали носами. Некоторые запричитали. Один за другим люди подходили к ямам, бросали землю горстями. Напоследок открыли бутылку водки. Помянули. Через полчаса толпа разошлась по кладбищу. По родным и близким. Поправляли могилы, разговаривали: - Ведь ты ещё неделю назад обещал памятник поставить! - Пусть земля сначала осядет. - Ну-ну... Бежали по небу майские облака, воздушные и лёгкие, как сливки. Тёплым ветром развевало ленты на косах школьниц. Пахло зелёной травой и весенним лесом. Журчал ручей с холодной водой. Пели птицы. По комбинату бегал заведующий с папкой в руках и то и дело что-то кому-то кричал, вытирая лоб платком. В мебельном цехе проводилось собрание по вопросу переквалификации мастеров. В конторе трещала печатная машинка, и народ терпеливо стоял в очереди. На реке шумела жизнь: убирали плоты буксиром, стягивая брёвна на берег. И только здесь было тихо. Совсем тихо. Шептались высокие сосны, по гранитным столикам скакали белки, сладко тянуло юной акацией. Между десятками крестов стоял один новый, деревянный, от которого ещё пахло свежей стружкой. На маленькой табличке было наспех вырезано: Погибший при несчастном случае