Лукьянова Наталья : другие произведения.

Белый город на цифре пять

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.72*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть о среднешкольниках или для среднешкольников, о всех остальных и для всех остальных тоже. Виртуальность - реальность - реальность - виртуальность.

БЕЛЫЙ ГОРОД НА ЦИФРЕ ПЯТЬ.

  

Посвящается Женьке, Андрею, Даше, Ивану, Диме

и всем моим ученикам, которые уже были, есть и будут.

  
   На веки вечные
   Мы будем бесконечные.
   А то как же...
   Станем счастливы однажды.
   Ну а то.
   И не раз, а, может, сто.
   Жизнь прекрасна.
   Нестерова Женя.
   Глава 1.
   Листья легко подлетали вверх и кружились вокруг кроссовок тонкими золотистыми пластинками. Через пару дней они намокнут в лужах, затопчутся, и золото состарится, потемнев.
   Ультрамариновые куски неба наколоты на сияющие начищенной медью мачты сосновых стволов. Ветер запутался в вершинах и шумит, тихо и солнечно.
   Откуда-то из ветра выскользнула огромная океанская чайка. Пролетела мимо, едва не задев крылом его уха, и взмыла обратно в лазурь.
   Казалось, он слышит, как тяжело хлопают по влажному воздуху ее упругие крылья. Как паруса.
   Шуршат по асфальту листья, прокатилась пластиковая бутылка, далеко-далеко кто-то выхлопывает ковер; перегавкиваются собаки; прорычал в двух кварталах мопед. И все. Тишина.
   Конечно, можно подобрать какую-нибудь музыку. Естественности это не нарушит. Просто он слушает плейер. Просто у него наушники в ушах! (Хи-хи, наушники действительно в ушах.
   "- Настя, у тебя в ушах земля!
   - Говорите громче! Я не слышу ! У меня земля в ушах!").
   Рэгги, техно или даже старый добрый рокенролл... Только ему как-то больше нравится слушать тишину своего города. Своего Города.
   Тут он вспомнил про ноготки. И, сам того не желая, прибавил шагу. Если и сегодня хреновы ногти не завяли - финиш. Он просто не знает, что и думать!
   Сам не заметил, как побежал, сердце металось в груди и никак не могло прийти к решению: как биться: тревожно, сердито или радостно. Откуда бы радость? Если засбоила программа - кайфа мало. Еще меньше прикола, если непонятно как в Город проник вирус.
   При мысли о вирусе волоски на шее встали дыбом. Однако; врешь - не возьмешь! А ля Гер, как говорится, как на войне!
   К Красному дому Рэй подскочил, уже почти задыхаясь от быстрого бега, даже в боку кололо. Даже, перескакивая дорогу, не посмотрел направо-налево: какой-то бешенный "москвич" чуть не сделал ему из кроссовок ласты. Теперь даже согнуться пришлось в три погибели, переводя дыхание, и так, обхватив руками живот, подгрести поближе к цветнику.
   Так и есть! Цветут. И пахнут. Рыжие. Наглые. Морозоустойчивые.
   Он же сегодня до минус трех ночью заморозки устроил, он же своими собственными руками весь цикл их красивого увядания нарисовал и установил - а они живехоньки!
   Рэй медленно выпрямился и с тревогой огляделся.
   Вариантов объяснения очень много. И все они суетятся и перемешиваются в его в момент освободившейся от всяких других мыслей голове. Так. Нужно отловить хотя бы один из них и хорошенько рассмотреть... Рэй напрягся... Оказывается мельтешение создается бесконечным повторением все той же фразы: "Вариантов объяснения очень много".
   Когда все началось? Пожалуй недели две назад. С божьей коровки. Не должно быть в сентябре божьих коровок. Пусть даже и бабье лето. Хотя, конечно, Бог их знает (Он их хозяин), может, и летают. Где угодно, но не в Его Городе.
   Нет, он лично против коровок ничего не имеет, другое дело, что голову сломал вспоминая, когда же он эту рыжую делал. Все папки и файлы перерыл, ночь почти не спал (хотя это и не показатель - бессонница у него нередко). Потом плюнул: сконструировал должно быть летом, а таймер установить позабыл.
   А потом, в понедельник - ноготки. Дурдом.
   А может все-таки папа?
   Рэй снял наушники. И некорректно ткнул пальцем в кнопку отключения питания.
   Папа грохотал на кухне сковородкой, патетично декламируя:
   - Белой розы шипом
   Протыкал он пузырики.
   И ругалось шампанское
   За стаканом стакан.
   А на кухне она кулинарила сырники.
   И гремел сковородник системы наган!..
   Придумал, поди, для него очередную игру. Волшебненькую сказочку. Это как в детстве навешали ему лапшу на уши, что Дед Мороз подарки в морозилке оставляет, и сами туда шоколадки подсовывали. Ага. Он верил, конечно.
   - Па-а-шка! Па-авел! - пароходной трубой пробасил отец. - Иди хавать, сын мой! - (Вот Шаляпин! Нет. Он не мог. Он же знает, что я уже не маленький... Эх, Рэй, признайся хоть себе, что тебе просто дико хочется, чтобы это было что-нибудь другое. Что-нибудь какое? Инопланетный разум?)
   - Ты что, Пашкин, противный, стынет же! - донесся из кухни рев раненного бизона, и Пашка-Рэй, торопливо подоткнув свалившийся на пол плед, снял коляску с тормоза и, лихо развернувшись, покатил ужинать.
  
   Глава 2.
   Его жизнь пахнет общественным туалетом. Наконец-то он нашел точное определение.
   Пиво в его руке воняет нужником с автовокзала, липкие губы кукол, сигареты. Даже от мелодии на мобильном, сколько он ее не менял, казенно и тоскливо несет парашей.
   А он-то обольщался, представлял себе, что запах его мира - смесь кислого аромата разгоряченного металла и свежей крови, теплый пыльный дурман травки, пьяное дыхание дорогого коньяка и чуть-чуть пряного молодого пота, под маскировкой из модного дезодоранта. Обломайся в новый год.
   Воняет туалетом. Невыносимо несет туалетным сквозняком. Так, что блевать хочется.
   - Сгоняй к толчку, что там за х..ня? Дверь закрыть не могут? - Лекс пихнул локтем в ближайший бок.
   - Ты что, Лексенький, рамсы попутал? - надутые губки, сверкающие гневом черные глазки, сверху и снизу черные густые ресницы, которые ей даже красить не надо.
   - Подними жопу и закрой дверь в толчок, - как же он ее ненавидел! Выть хочется, вцепиться двумя пальцами в шейку и обломить с коротким хрустом.
   Дашка и не подумала слушаться, послала кого-то из вечных своих п...лизов, а сама заерзала, глазками захлопала, заизображала маленькую капризную девочку, прелесть, что за ребенка. Или она действительно думает, что он грубит ей не всерьез, в щутку или хитрая такая. Или дура, или сволочь. Ненавижу. Ерзает, ерзает, липнет к локтю. Лекс резко дернулся со стулом вправо, и дура не удержалась, свалилась на заплеванный пол.
   Губки опять надулись. Только в глазах ни малейшей обиды. Полная уверенность, что он это нечаянно. Ее же все любят. И учителя в гимназии, и весь класс, и малолетки с которыми она возится, на манер старинной пионервожатой, а уж о папочке с мамочкой и дедушке-начальнике и говорить нечего. Она ведь самая-самая лучшая, самая-самая красавица и умница. Просто Лекс - дерьмо и шваль, но и он на самом деле ее любит. Как умеет.
   А ему иногда до смерти хочется выпустить из нее кишки, чтобы убедиться, что есть они, что не набита его подружка от черепа до пяток скрипучей розовой ватой с химическим ароматом карамелек. Благополучная, проклятая благополучная кукла.
   - В бабском туалете девки мочат ту лохушку, с которой ты медляк станцевал, - Ширя, тоненько хихикая, стукнулся худым задом в кожу барного стула. - Я танцую голый на столе, дубу-дубу е, дубу-дубу-дубу е! - противно мургнул, сунул бритую голову куда-то в зарождающуюся Дашкину грудь, мол, я хороший, сделал все как ты велела. Только та тут же соскочила, помчалась смотреть. Ширя дернулся было вслед, но так как Лекс по прежнему цедил пиво, брезгливо кривя рот, никто из "группировки" не решился подняться.
   - Уау, это чё-то! - вернулась Дашка. В начале она все пыталась привить себе какую-нибудь погонялу: "Багира", "Крези", "Малыш". Даже "Масяня". Только Лекс неизменно встречал жалкие Дашкины потуги кривой презрительной усмешкой и звал ее если не "Эй, ты", то "кукла Даша". "Контер", который тоже мотал срок в гимназии, про себя все время удивлялся: и что Павлова все таскается за Лексом? Тот ведь об нее только что ноги не вытирает, а в переносном смысле так и вытирает, а она ведет себя по принципу: "Плюнь в глаза - скажет, божья роса". И если б еще была какая-нибудь забитая - наоборот. Любимое Дашкино занятие опустить кого-нибудь ниже плинтуса, вплоть до учителей. Ей это в кайф. Все должны считать ее королевой... А к Лексу привыкла. Парадокс.
   - Там кровищи - все стены убрызганы. Девки говорят, эта чуха даже обоссалась. Охранник пытался прекратить разборки. Ему тоже досталось. Так они ее ногами впятером. Я прямо слышала - что-то как в ней хряснет...
   Потрясающе, черные глазки в черных ресницах так сияют, будто ей джип-широки взрослый дядя подарил. Прямо слепит. Лекс, прищурившись над алюминиевой банкой, молча наблюдал за подружкой. Или даже нет, нет в них особого-то восторга, нормальное умеренное возбуждение и любопытство; будто там не девку на смерть забивают, а учительница сказала, что матешу будет вести практикант.
   - Чё, пошли, посмотрим, пошли! А то охранник за самим дядей Максом побежал.
   Похоже, поганое это открытие, что жизнь воняет общественным туалетом, глобально вышибло Лекса из колеи: он даже вяло потащился до женского толчка. Типа он же девочку танцевал, вроде как не совсем чужая девочка.
   То, что лежало на зассаном кафеле отчего-то вызвало у привычного Лекса тяжелый позыв к рвоте. Или это вид взъерошенных, щеряхся ухмылками нимфеток, учинивших беспредел. Или блестящие глазки и беспечный оскал Дашки.
   Надо было сделать красиво: может, чмокнуть тело в залитый кровью лобик, а может отхерачить всех этих... Только Лекс резко развернулся, выскочил из Горького и сблевал прямо с возвышающегося над проезжей центральной улицы парапета. Он просто физически ощущал, как за спиной его подумали: "Акела промахнулся. Вождь стареет." Но так невыносимо воняла вся эта жизнь, все эти дерьмовые пятнадцать лет, и город этот вонял, и страна поганая воняла, и луна - жирное бельмо - воняла как последняя. И хотелось сдохнуть, только Лекс очень сильно подозревал, что и смерть его будет так же вонять.
   - Затрите там, - Лекс махнул рукой вниз, на желто-зеленые брызги на придорожном тротуаре: - Какая же муть и беспонт этот лошиный Горький - меня блевать с него тянет.
  
   Глава 3.
   "Помню-помню дядю Марли с голубым сачком из марли", - это отец так любит говорить. Вообще-то в оригинале "дядя Арли", но Бобу Марли голубой сачок тоже очень пошел бы.
   Боб Марли не поет, он тащится, колбасится и прется. Одновременно. Теплый воздух, пропитанный ностальгическим ароматом осеннего солнца с холодными прожилками запаха георгинов струями втекает в салон автобуса, заплетаясь в узоры с выхлопными газами.
   Рэй думает, как счастлив был бы отец, если бы, сев утром в маршруть, обнаружил, что магнитофон в ней не шансон гоняет, а регги.
   У водителя на голове спутанные макаронины ярко-рыжих дредд, а сверху жизнерадостно-пестрая шапочка-растаманка. Когда Рэй подходил отдать шесть рублей за проезд, на мальчика сладко дохнуло травкой.
   Сперва Рэй думал вообще оснастить шофера кальяном: едет себе, мундштук посасывает. Как говорится: в кабине разные наклейки: девчонки и цветы, мелькают лампочки цветные неземной красоты... Потом решил, что этак будет уже слишком. И так чересчур кинематографично. Хотя и это не главное.
   Шофер не должен становиться слишком личностью. Слегка намеченный образ, тонкий намек на человека. А то ведь захочется сойтись поближе, пообщаться. Начнешь его дорисовывать, доделывать и не заметишь, как он станет почти живым. А потом:
   - Джонни, почему ты грустишь?
   - Да вот какое-то одиночество, Рэй...
   И вначале ты сделаешь ему попугайчика, потом герлу, потом герле подружку, потом ребеночка кому-нибудь. И в результате - хоп ля! - уже целый город с прилегающими деревнями, населенный почти живыми людьми. Они начнут страдать, воевать и постоянно просить, требовать и проклинать... Ситуация, знакомая до боли... Только Пашка не шизофреник. Пока что. В роли Господа Бога себя представлять ему вовсе не хочется. Он сразу решил, когда еще только задумывал город: никаких "прелестных подружечек", в смысле всяких там хомо сапиенсов. И так хлопот полон рот.
   Рэй сердито отвернулся в окно, вот ведь сам себе настроение подпортил. А все эта непонятная козявка над Клестовкой. Что-то там кувыркается в синем небе над далеким микрорайном. Главное: эта часть города у Рэя вообще просто набросок. Высятся сахарно-белыми прямоугольниками на ярко-голубом фоне пятна многоэтажек, а за ними - полосатый поясок "как бы тайги". Там, собственно, даже и пространства как такового нет, а вирусня какая-то летает, виражи закладывает.
   Пульс на запястьях - туг-дум, туг-дум, будто намеревается кожу порвать. "Нервничаю! Ха-ха!"
   Автобус, веселым катером пропахав лужу, тормозит у остановки. Рэй выпрыгивает на разбитый асфальт. Воздух пахнет паровозами. Мальчик задирает голову.
   Рассекая небо на горячие ломти и шумно выдыхая струи пара с запахом угля, железных колес и березовых веников, над девятиэтажками колбасился алый с золотом дракон.
   Зрелище завораживало, даже мурашки по позвоночнику забегали, чемоданы засобирали. Как это у Аллы Пугачевой: "Похолодеет душа: что за ... здесь чудит"? Или, может, программа сама начала развиваться?
   Рей передернулся, фыркнул, передернулся еще раз, загоняя мурашек по домам, и решительно пошел через автостраду к высоткам.
   Почему-то подсознательно он ожидал увидеть или на асфальте или на стене какой-нибудь значок, стрелку, вроде тех, что оставляют при игре в "казаки-разбойники". Хотя при таких масштабах вмешательства могло быть и что-нибудь повнушительнее: рекламные щиты, громовые голоса или надписи из светящихся окон. Только все оказалось гораздо проще.
   Еще со своего конца прямого как стрела проспекта Рэй заметил маленькую фигурку в полосатой кофте, мирно оседлавшую скамейку на автобусной остановке. Фигурка с умеренным любопытством посматривала в его сторону, и беспечно покачивала ногой. По крайней мере, так это казалось Рэю издалека.
   Рэй шел, подпинывая вперед себя камушек. Фигурка в размерах увеличивалась крайне медленно. Проспект Строителей - улица длинная. И такая прямая и плоская, что вся как на ладони.
   Впрочем, это в реальном Солнцекамске. В Своем Городе у Рэя до Клестовки еще руки не доходили. Так что, строго говоря, если бы не происки этого Чужого, идти здесь было бы просто негде, и ни о каких расстояниях даже речи не могло быть. Кстати, вполне может оказаться и так, что он никогда до этой фигурки не доберется, или доберется с приключениями, а у нее (него) ни глазок, ни носика, а пустое место. Или веселенький схематичный смайлик на плечах. Бр-р.
   Однако же не смайлик. Слегка смущенная улыбка. И нос есть: маленький, белый и кругловатый. Глаза: большие, голубые, как закрашенные разбеленной гуашью. Почти кукольные, только зрачки не смешливые, острые. И волосы светло-соломенного цвета пушатся вокруг лица. Чуть старше Рэя. Парень? Девчонка? Персона Икс.
   Персона Икс скользнула с высокой скамейки, потерла оцарапавшийся тыл и протянула тонкую длинную руку:
   - Джонни!
   Час от часу не легче! Во-первых, вопрос с полом остался непроясненным. Во-вторых: Джонни! Блин! Как насмешка! Неужели все-таки искусственный интеллект?! Мурашки с физиономиями, перекошенными от ужаса повысунулись в окна: Что?! Где?! Спасайся, кто может?!
   - Именно "Джонни"? - Рэй не хотел столько иронии и злости, но уж как получилось.
   - Ну... - персона поморщила и без того короткую носопырку, - вообще-то Женька. Но последнее время все меня называют Джонни.
   - Женька - это Юджин, Джонни - это Иван, - снисходительно просветил аудиторию Рэй, но руку пришлось пожать, не оставлять же Это на всю жизнь с протянутой рукой.
   "Это" в вертикальном положении имело вид удлиненный, худосочный и гибкий. Сверху мешком яркий полосатый свитер, снизу: короткие шорты, длинные ноги, будто нарисованные японскими аниматорами, белые сползшие носки и башмаки на шнурках. Опять-таки "унисекс".
   Впрочем, какая разница. Это же виртуальность. Нарисовать такую личину мог для себя и старый дядька с бородой, и тетка пятьдесят восьмого размера без ноги... Ну, по крайней мере, в этом случае они будут квиты.
   Себя Рэй старательно рисовал как можно более похожим на оригинал. Конечно, сперва он поизвращался: и бицепсы размером с бедро присобачивал на закаченные плечи, и физию зеленую, как у Джима Керри в маске. Но потом просто скопировал с фотки. В конце концов, он же сразу решил: людей не будет. А значит, нечего выпендриваться. Единственное: ноги. А так : светло-русый ежик на голове, глаза маленькие, раскосые, кривая ухмылка - описывать нечего. Парень тринадцати лет, не вступивший пока в пубертатный период, без особых примет. У этого, напротив, внешность более запоминающаяся, хотя бы своей нарочитой мультяшностью. Но нарисовано здорово. Совсем как живой. То есть совершенно. Даже три маленьких прыщика на лбу абсолютно настоящие.
   С оглушительным свистом над их головами пронесся дракон. Воздушным потоком перевернуло урну, и мусор весело помчался вниз по проспекту. Зверюга, была конечно, достаточно высоко, но все равно впечатление острое. Ребята аж присели. Оба.
   - Твой?
   - Ага. Похоже на то, - Джонни засмущался, - Наверное, мой. Хотя в это трудно поверить. Драконов же не бывает.
   - Ладно, гони-гони. А ноготки?
   - Ноготки? - Джонни непонимающе нахмурил свой высокий гладкий лоб с тремя аккуратным треугольником расположенными свидетельствами, что хоть на годик но Пашки он старше. - А, ноготки... Но это же из другой оперы.
   Рэй сделал два шага к скамейке и, усевшись, изобразил почтительное внимание:
   - Пой.
   - Что?
   - Ну, обе эти свои оперы.
  
   Глава 4.
   - Сегодня в шесть часов утра ко мне на окно залез незнакомый рыжий кот. Шел дождь. И кот был похож на половую тряпку в ярости... - Джонни сидел на скамейке, наклонив к плечу голову и, казалось, все что говорил, он считывал за плечом у Рэя, с бегущей строки. - Или на старого адмирала с похмелья. Он свалился с тяжелейшим гриппом как раз накануне жуткого шторма, и его безрукие матросы потопили "Святую Анну-Клементину". Он выплыл один на скалистый берег, и теперь, мокрый и безлошадный, проклинает неумелый экипаж и в душу и в черта их мать!..
   - Так все же грипп или похмелье? - иронически поинтересовался Пашка. Речь Джонни напоминала ему отрывок из радиопостановки. "Дружок! Хочешь, я расскажу тебе сказку?". К тому же Джонни жутко манерничал, только что язык не ломал. Это раздражало. Если бы не серьезные, даже суровые, глаза неожиданного знакомого, Пашка с таким, пожалуй, и говорить бы не стал.
   Джонни удивленно обернулся. Теперь взгляд его казался немного бессмысленным, как со сна, и он щурился, пытаясь понять, что там сказал его новый приятель - так бывает, когда человек уйдет с головой в свои мысли, а его за хлебом. - Разве ты не в курсе, что все адмиралы лечатся ромом? И им это отлично помогает. Единственный минус - похмелье, но, с точки зрения, адмиралов - это пустяки.
   Рэй покосился на небо: не стоит, пожалуй, перебивать, иначе рассказ Джонни так обрастет подробностями, что до дракона им и до вечера не добраться.
   - Обычно в шесть у меня подъем флага, но в этот раз пришлось ждать. И мы сидели с Адмиралом и ждали, когда кончится дождь. Сначала мы злились и соревновались, кто больше знает морских ругательств, но потом решили отнестись ко всему этому более философски...
   - А под дождем-то не судьба флаг поднять, растаять боялся? - все-таки что-то в мальчишке так и провоцировало Пашку: язвил и язвил. Наверное, все дело в самом необъяснимом существовании Джонни. Только тот словно и не замечал Пашкиного ерзанья и ответил спокойно и доверчиво:
   - Так с него же краску смоет, с флага-то. Он у меня на ткани акварелью нарисован.
   - Ты, что, в художке учишься?
   - Ну.
   - В центре?
   - Не-а, на Старателе.
   - Где?!
   Тут Джонни неожиданно резко повернулся к Пашке лицо в лицо и заорал:
   - Так бывают на самом деле драконы?! Или нет?! - он вскочил, сделал круг вокруг скамейки, потом запрыгнул на нее и закричал еще громче: И где все люди?! Райком закрыт, все ушли на фронт? Где собаки? Где кошки? Где дождевые червяки? Дракон схомячил?!
   - Ну... - Пашка смущенно задвигал кроссовками в пыли, - я их еще не нарисовал...
   Джонни прекратил скакать по лавке, спустился вниз, сел, подперев кулаками лицо. Лицо теперь было злым, озабоченным и казалось гораздо более взрослым, чем несколько минут назад. Джонни молчал и, видимо, думал. Так мучительно, что даже начал раскачиваться, вцепившись пальцами в щеки, будто у него болели зубы. Наконец, он оставил щеки в покое и, повернувшись к Пашке, заявил:
   - Один из нас - плод больного воображения второго. И так как кроме тебя я вижу еще дракона в небе и все эти пустые дома, каких в Тагиле просто нет и никогда не было - значит не в порядке с головой у меня. Теперь самое главное - вернуться домой и лечь спать. Пока, галлюцинация, приятно было познакомиться.
   Джонни весь как-то съежился, будто вдруг замерз. Он вяло махнул Пашке и, сунув руки в карманы двинулся куда-то вглубь микрорайона. Рэй дернулся было за ним, но тот обернулся и, сморщившись будто от боли, отрицательно помотал головой:
   - Не вздумай за мной ходить. Не хватает только, чтобы мои галлюцинации меня преследовали.
   Потом, спустя минут пять Рэй обшарил весь район. Да что там обшаривать - в домах даже подъездов не было. У них и объема-то не было: плоские прямоугольники с небрежными набросками окон - он их и делал-то просто как видимость Клестовки на горизонте. Некоторые дома вообще нарисованы были прямо на фаянсово голубом, твердом небе.
   Рэй некорректно выскользнул из Города (что-то больно часто последнее время) и часа два еще парился в реале, напрягая поисковую систему: никаких следов мальчика в полосатом свитере. А был ли, как говорится, мальчик?
   Пашка снял коляску с тормоза и подкатил к зеркалу в коридоре. Высунул язык, отогнул нижнее веко у левого глаза, у правого. Взял себя за ресницы и попробовал проделать тоже с верхними веками, но из глаз брызнули слезы и стало противно в носу.
   - Я, конечно, могу и ошибаться... - задумчиво проговорил он, - но на вид я совершенно нормален. Однако: дракона я видел, и пацана я не делал... Думаю, Ватсон, на лицо - диверсия. Ну, не дай Бог, папка, это ты! - Пашка погрозил кулаком сначала зеркалу, потом в сторону работы отца.
  
   Глава 5.
   Пашка приоткрыл балконную дверь. К счастью, этаж был второй, а отец с Викторовной разговаривали, стоя за углом. Пашка даже видел кусок ярко-красного пальто литераторши и дым ее сигареты. Отца слышно почти не было, зато Ирина Викторовна не имела привычки понижать голос, разговаривая на улице, и ветер доносил до ее надомного ученика каждое слово, сказанное веселым молодым голосом.
   - И все-таки мне кажется, что Паше полезно было бы перейти на очную форму обучения. Пусть сэкономленные деньги - не в счет, главное, конечно, в другом - в возможности общаться со сверстниками. У нас училась девочка со сходными проблемами. Она, правда, смогла посещать школу только до третьего класса, но за это время обрела друзей и приятелей на всю жизнь. Ребята постоянно прибегали к ней после школы до самого выпускного, и на выпускной привозили, и сейчас, спустя уже десять лет, она со многими из одноклассников активно общается. А Паша - человек веселый, доброжелательный, уравновешенный, даже замечательно уравновешанный...
   Пашка покраснел: нехорошо подслушивать, особенно - если хвалят. Однако он не из прихоти, и не с подлыми целями: он ведет расследование.
   Викторовна еще чуть выдвинулась из-за угла, Пашке даже стало немного видно отцовскую спину, а главное слышно, что тот говорит. Правда, пришлось выставить ухо в дверной проем: оно тут же покраснело от стыда, холода и желания дотянуться до разговаривающих.
   - Да, Паша сейчас хорошо себя чувствует. Тем более я не хочу подвергать его психику никакой опасности. Нет-нет-нет! - (Пашка словно своими глазами видел, как отец замахал руками, а может это видело превратившееся в локатор ухо) - Не нужно мне говорить, какие добрые, розовые и пушистые нынче детки! Вон в прошлый вторник в какой-то школе третьеклассники жгли листья и заодно подожгли первоклассника. У меня друг на "скорой" работает.
   - Это в четырнадцатой школе...
   - А в вашей, первой, в прошлом году пятиклассники за ноги подвесили приятеля, вытолкав его за окно: пытались узнать не он ли стибрил у них "кириешки". А если бы руки разжались: этаж-то был третий?
   - Такие случаи бывали во все времена...
   - Попробуйте-ка припомнить что-нибудь подобное в те годы, когда Вы учились! Я лично в мое время ничего подобного не припоминаю. И потом у нас есть и более серьезная причина не ходить в школу. Вы же знаете. Так что это даже не разговор. Павел в школу не пойдет. Я и советовался-то с Вами, обственно, совсем по другому поводу...
   Ирина Викторовна примиряюще засмеялась, она вообще во всех конфликтных случаях предпочитала смеяться и решать вопросы миром. Любая война, по ее мнению, должна мирно и весело закончиваться ее победой. Поэтому, ласково и иронично похлопав Пашкиного папу по плечу на той высоте, до которой могла дотянуться, (а ростом Роман Владимирович был Ирины Викторовны выше ровно в два раза), она все-таки заметила:
   - А я и советую Вам, драгоценнейший наш Роман Владимирович, как педагог со стажем, мать двоих детей и просто умный и хороший человек. Ребенок страдает от одиночества, создает выдуманный мир - отдайте его в школу. Вы сразу увидите - станет лучше. Что же до второй вашей проблемы... - Ирина Викторовна бесстрашно махнула головкой в черном беретике, едва не смахнув с носа очки. - У нас в школе есть еще один мальчик из Аслана. Правда, он старше Паши на два года, но все-таки - это положительный пример реабилитации. - Ирина Викторовна вновь взмахнула головой, и очки весело блеснув стеклами соскочили-таки с насиженного места. Правда, далеко улететь им не удалось: предусмотрительная Ирина Викторовна пользовалась цепочкой для очков, которая, пусть не добавляла учительнице элегантности, зато была незаменима при ее темпераменте.
   - Такой уж прямо весь из себя положительный пример? - подозрительно прищурился отец.
   - Да вроде... - литераторша задумалась: привычки врать у нее не было - Вроде бы: да.
   "Супер положительный! Ха-ха-ха!" - Пашка с возмущением потряс головой. - "Это Лекс-то - пример реабилитации?! Реабилитация!!! Ха! Ха! Ха!" Пашка захлопнул балконную дверь, постаравшись, правда, сделать это бесшумно. Слушать больше нечего: если речь зашла об Аслане, отец свернет разговор. Об этом он говорить не будет. А тем более ближе, чем за километр от Пашки.
   Мальчишка деловито развернулся к кухне, там вынул из низко подвешенной аптечки новопассит, булькнул в стакан дозу. Все, как условились с отцом: "Только услышав слова "Аслан", "Руслан", "теракт", едешь на кухню, принимаешь "Новопассит", включаешь музыку, ешь шоколадку и начинаешь учить математику". При сигнале воздушной тревоги, дети, нужно ... трам-пам-пам. Математика, конечно, хорошая штука, но сегодня у него и без нее есть, чем заняться. Диверсант - не отец, это - почти доказано, а, значит, кто?
   Пальцы на клавишах, правда, дрожали. Ничего, он справится, он - не псих, он всему может найти реальное объяснение. Ни в Бога, ни в черта он не верит, и на Культуры 3, сдаваться тоже пока не собирается. Он - даже не Джонни. С ним просто кто-то играет в игру. Очень жестокую игру. Кто-то начал против него войну. И он повоюет.
  
   ...На Квартиру идти было страшно, и Женька пошла домой. Она уже четыре дня не жила дома и возвращаться тоже было страшно. Только уже по другой причине. Она вернется, а все по-прежнему. Ее решительный и подлый побег ничего не изменил. Хотя это и не побег, конечно, она же сказала маме и Димке: "Я поживу в папиной квартире", и они даже согласились. Но с другой стороны: самый настоящий побег - сбежала, бросила Димку в самое тяжелое время...
   Но, если она сойдет с ума - это ведь будет второе предательство. С ней, сумасшедшенькой, им придется возиться. Может, просто с моста прыгнуть? Река унесет ее останки в далекие-далекие зеленые луга, молочные реки, кисельные берега.
   Или они решат, что это еще более подло? Или наоборот им так легче станет: раз - и все, семь бед - один ответ. А Димка скажет: Эх, хорошо Женька придумала. Чем страдать по Леночке, ап - и уже с ней. И тоже с моста скакнет. И Вероника тоже, долго не раздумывая: "Дружища-дети, я с вами!" И кот Бармаглот до кучи. И только папе придется туго: у него ведь теперь другая семья. Придется ему одному переживать, что нет у него теперь ни Женьки, ни Димки, ни Бармаглота. Может, он даже и из-за Вероники втихую попереживает. Жалко дружищу-папу. Пусть даже он первый начал. Ушел, и Димка из-за этого в театральное поступать не стал, а сдался в армию. Повезло, правда. Попал в какие-то элитные войска под Москвой. Но, может, если бы Димка не в армию пошел, а сразу в училище, все вообще по-другому бы повернулось? Может, Леночка бы не умерла?
   Все-таки Женька решила пойти домой, с моста не прыгать. В конце концов она сумеет, если что, притвориться нормальной. Говорят, сумасшедшие - исключительно хитрые. Да и Мигалыч утверждает, что она жутко талантливая актриса. У них в семье все жутко талантливые. Просто жуть. Жуть просто.
   Димка был дома.
   - Хорошо, что пришла: я на работу, а Вероника ключ забыла. В своем репертуаре. Ты досиди до нее. Хотя бы во дворе.
   Дверь прикрыл за собой аккуратно и по ступенькам проскакал даже. Женька высунулась в окно, посмотрела, как Димка скроется за углом. Походка у брата летящая, шаг пружинистый, сам он весь легкий, стройный, темные кудри забраны в хвостик, и на губах, наверняка, рассеянная обаятельная улыбка. Только глаза у Димки страшные - пустые и мертвые. От этих глаз Женька и сбежала, и от этой приветливой улыбки и беспечной походки. Будто нет у нее уже брата, положили в страшную прямоугольную дырку в земле вместе с Леночкой, а бегает одно только его тело, по инерции.
   Или сгорел Димка, сгорел внутри от горя и от ярости. Потому что не бывает на земле большей несуразной несправедливости. Такое только в книжках и глупых кино придумывают идиоты-писатели для драматизму. А еще они придумывают зачем-то любовь, которая сильнее, якобы, смерти. Только ведь не бывает любви сильнее, чем у Женькиного брата и его Леночки. Леночка дождалась Димку с армии, и через неделю должна даже была быть свадьба. А вдруг: раз - менингит. И Леночка умерла. У нее вдруг заболела голова, она прилегла, закрыла глаза и через несколько дней - умерла. Может, Димка не умер тоже только потому, что выдумал, что он-то умнее Ромео. Глупо получится: Леночка очнется, а он заколол себя кинжалом. Или Димка просто не понимает, что это действительно случилось, не верит. Когда какие-то далекие знакомые соболезнуют, он улыбается вежливо: да-да, конечно, я тоже ее знал, большое горе.
   Димка тоже сошел с ума. Правда, когда мама съездила в училище (он ведь перед свадьбой успел еще сдать один из экзаменов на пятерку), и там сказали, что возьмут его и так, без остального, раз такая ситуация, брат посмотрел на Веронику, как на больную: "Ты, что, мама? Какое теперь училище? Ты с ума сошла?"
   Наверное, просто с ума сошел весь мир. И ей еще повезло: ей мерещатся драконы и чужие города.
   В квартире было пыльно. В холодильнике, как всегда пусто. Вероника - художник, творческая личность, про продукты она просто забывает. Не всегда, конечно, это не правда. Впрочем, Женька сама взрослая - пятнадцать лет, и Димка - взрослый. И есть она совсем не хочет. Если не есть, то однажды станешь легкой, как воздушный шарик, и ветер унесет тебя далеко-далеко, в сказочные заморские страны, к морям-океанам.
   Впрочем, ее, похоже, сегодня туда уже уносило.
  
   Глава 6.
   Три дня Женька старательно была нормальной. Она даже перебралась из папиной коммуналки (собственно, отцовской эта совершенно пустая комната с ободранными обоями только называется, сам он уже второй год живет на Вагонке, с "этими". А тут у него, так сказать, "холостяцкий флэт", оставшийся от деда. Будь Вероника обыкновенной теткой, она бы по поводу отца с дедом обязательно сказала, что "яблочко от яблоньки". Только Женькина мама, как это когда-то называлось, "чертовски продвинутая чувиха"). В пустой комнате было страшно и холодно. И уже целый месяц лил дождь (неплохо, кстати: дождь не на улице, а в комнате - можно где-нибудь использовать). А если не лил, все равно - и за окном и на душе - хмарь. Сначала еще утешали питерцы в плейере. Какие-то хрипатые и очень популярные в узких кругах ребята вопили прямо в уши, что летом можно гулять круглосуточно, и завтра ты свободна практически. Песня была очень какая-то земная. А строки про "посидим, кирнем на скамеечке" почему-то успокаивали и вызывали у непьющей Джони теплую нежную тоску.
   Ей вспоминалась Анастасия Валерьевна, учительница-студентка со Старателя, давным-давно уехавшая к себе в Солнцекамск, сто лет они не перебрасывались полными рисунков и странностей письмами. И даже больше не учительница вспоминалась, а почему-то один из ее друзей: бородатый, длинный, похожий на Христа дядька по имени Серж. Почему-то именно он представлялся Женьке сидящим на скамеечке, щуряшимся от солнца и... как это по-русски? - киряющим? "Да ладно тебе. Все - фигня. Только ты и я не фигня. А, впрочем, и ты - фигня", - говорит он ласково, потягивая пиво из темной тяжелой бутылки, и превращается в Бога Агапу. То есть у него появляется в носу золотое кольцо, ног становится четыре, а рук - восемнадцать. И в каждой по темной тяжелой бутылке. Бог Агапа напряженно задумывается, решая из которой же ему теперь пить. Тяжелые мысли бороздят его в миг посмуглевшее чело.
   Потом что-то в китайском нутре плейера скисло. Наверное, размок от дождя. И в тишине Женьке все мерещился мерный шорох съезжающей крыши.
   Дома, конечно, было не лучше. Зато там все, так же, как Джонни, притворялись нормальными. В компании как-то веселее. По крайней мере, можно придумать себе, что веселее. Джонни где-то читала, что все психические расстройства от безделья, якобы люди, постоянно занимающиеся простым и незамысловатым физическим трудом с ума сходят крайне редко. Воодушевившись, Женька вооружилась веником и даже полчаса старательно занималась простым и незамысловатым физическим трудом. Было сперва ничего, но потом стало скучно. Где-то далеко за синими горами трубили в серебряные трубы сказочные горнисты, и поднимали алые паруса бригантины, а она тут собиралась проводить свою жизнь без затей.
   Бог Агапа с ними, что ли? Пусть будут затеи. В конце концов, ну "посадят на цепь дурака"... Нет, сходить с ума страшно. Саша ведь Пушкин так и сказал: "Не дай мне, Бог, сойти с ума. Уж лучше посох и тюрьма". Но опять же: промедление - оно смерти подобно...
   - Ну, Жень, я не знаю. Чудеса, конечно, бывают. Это - факт. Только, если в стены лезут руки, то это, скорее всего - все-таки глюки, - голос Анастасии Валерьевны на том конце миллионнокилометрового телефонного провода был тяжелым и напряженным. На самом деле, вопросик Женька подкинула - не хухры-мухры, а у бывшей учительницы из Женькиной художки не было свойственной многим взрослым привычки отмахиваться от детских заморочек. А денежки-то, монеточки - глюк, глюк - так и проваливаются в прожорливую прорезь междугороднего. - Лучше всего подойди ко всему рационально и проверь. Или просто: прими и успокойся. Так или иначе все разъяснится.
   - Главное, Женя, не парься, - это муж Алевтины Валерьевны, вклинился в разговор, нажав на кнопку громкой связи аппарата.
   Аппарат выхватил из пальцев Джонни последнюю монетку, и сыто заурчал длинными гудками. Как всегда сердце сжало ощущением выскользнувшего из рук чего-то важного и необходимого. Зажать сердце в опустевший кулак: шагом марш, стойкий оловянный солдатик Джонни. Пусть остается за спиной набитая запахом чужого пота и пыльного дерева кабина междугородки. Есть много в этом мире, друг Горацио, прими и успокойся.
   Так не заняться ли ноготками? И Женька, продуманно избегая закоулков и всяческих "коротких путей", которые в прошлый раз так далеко ее завели, припустила в "Игорный рай".
   На самом деле газета, где работала художником мама, называлась "Горный край", но так как там были компы, и вся редакция с удовольствием использовала их в качестве тетрисов, то "игорный рай" и есть. Свободную машину пришлось ждать. Но журналюги и даже редактор Женьку любили, и в конце концов комп ей перепал. Тем более, что очень кстати надо было закончить набирать текст сказки для июльского номера "Горнячка", приложения к "Игорному". Вот уже три года, как Женька не просто начинающий какой-нибудь, а маститый и популярный автор стихов, сказок и рисунков. Ну, на счет популярности неизвестно, конечно - все, что бы ни делала писатель и художник Лескова, отдает хорошей порцией хармсовщины; нравится, это простому ребенку и подростку, не нравится: кто его знает. Взрослым по кайфу, но они ведь в газете тоже, не простые - умные, образованные. Говорят, Джонни - талант. Муж Анастасии Валерьевны, писатель, тоже неоднократно по телефону констатировал: "Женька, ты - моща." Приятно, конечно. Только, что еще с него с таланта возьмешь, а ущерб голове, похоже, непоправимый. Впрочем, с паршивой овцы (с одаренности то есть) хоть шерсти клок. Хоть клавиатура, да монитор (ну, конечно, и системник, и мышка, и мышкин коврик). И бесплатный интернет.
   ...Через пару часов бесплодного блуждания по поисковым системам, Женька вынуждена была уступить насиженный стул дяде Володьке Трошеву из отдела новостей, и переместиться на подоконник. За окном по прежнему лил дождь, а на окне самозабвенно воняли пепельницы, поэтично присоединяясь к смешанному аромату цветения акаций и сирени. В руки сунули кружку с дымящимся кофе в качестве компенсации за экспроприированную машину. На боку кружки раскорячилась обнаженная девица: обычно, когда редакционная поилка занимала свое законное место "где попало", девица пребывала в относительно одетом виде, каковой ее и привыкла видеть Женька. Очевидно, картинка была переливной, и купальник, прикрывающий знойную красотку исчезал под воздействием тепла. Уже сунув в руки девочки кружку, дядя Володька вспомнил про удивительные свойства посудины и огорченно крякнув, приложил руку к сердцу: извинился перед ребенком и редакционными тетками. Эх, дядя Трошев, тебе бы мои проблемы. Что такое эти наивные метаморфозы, по сравнению с чудесным городом, над которым летает настоящий дракон. Однако ж разберемся для начала с другим городом. С тем, который находится на неизвестном сайте, в глущобах интернета. С тем, на улицах которого осень, и где Женькины ноготки наверняка уже повяли на фиг.
   На этот сайт Женька наткнулась месяца два назад. От балды набрала в яндексе в поиске строчки:
  
   "Горный ландыш
   В его петлице
   Он не знает
   Куда бежать.
   Перепрыгивая страницы -
   В Белый Город
   На цифре пять"*
  
   Вот интересно, что получится. А получился город.
   Совершенно обыкновенный город. Только очень-очень похожий на настоящий. Нет, конечно, можно понять, что он сделанный. Качество отменное, но все равно видно, что графика.
   Сначала, как водится, восхитилась: компьютерный гений какой-то поработал. Это в наши-то времена, когда такие сайты только у Лукьяненки и описаны в книжках. Потом подумала, что, может, в фильм попала. Или еще разумный вариант: в макет будущего компьютерного мульта. Недоделанного пока. Пока еще ни героев, ничего, кроме декораций. Только иногда пролетают над головой птицы, да проносятся на бешеной скорости по пустым улицам автомобили. И падают тонкими солнечными пластинками с деревьев золотистые листья.
   Конечно, долго ей в тот раз просидеть в Городе не дали, пора и честь и совесть знать: компьютер в редакции, как туалет в большой семье - шибко не засидишься. Едва дотерпела до следующего дня: набрала стишок - дохлый номер: нет города. С горя придумала стишку продолжение, напечатала - помогло. С тех пор так и повелось: придумывает пару строк, жмет на стрелку и - хлоп - пыльные пустые улицы, залитые голубоватым осенним солнцем.
   Странный это был сайт. На нем ничего не происходило, никакие штуки рекламные не выскакивали, только листья шуршат, да птицы летают. Женьке даже пришло в голову: жил-был такой художник-аниматор, может, даже в Японии какой-нибудь, или в Новой Зеландии (в инете-то все близко) и рисовал мультфильм, сделал декорации, хорошо сделал на совесть, сделал озвучку, собрался героев туда заселять - потатыш и умер. Грустна-а. А, может, не умер, в отпуск уехал, заболел, влюбился, бросил все к ядрене фене или просто еще в отдельном автономном файле делает веселеньких человечков, а потом раз - и запустит полные улицы народу. Весело. Правда, скорее всего, он русский - город какой-то местный, даже не просто российский, уральский какой-то.
   И Женька решила устроить Великому Аниматору сюрприз. Попотеть пришлось, конечно. Только не зря Женькину голову называют "Дом Советов" (правда, папа при этом всегда добавляет: "без крыши") - недельки через две на стене одного из домов красовалось слово "Ура!".
   Волновалась так, что пальцы не попадали по клавишам, редакционные тети нажаловались Веронике, что дочка в интернете влюбилась. Вероника ответила: "Наверное, Слава Богу". А надпись оказалась стерта! Женька аж завопила, и побежала теток щипать за бока, одну даже загнала на стул. Тетки заверещали, чтобы Женька с ума не сходила, и вообще отстала, а им некогда терять время с ребенком-придурком. На самом деле это Женьке некогда было с ними время терять, краем уха она еще слышала, как дамы пытаются "обратить внимание" Вероники на "нетрадиционные замашки" Джонни и просят купить ей, Джонни, короткую юбочку и помаду с тушью для ресниц, но пальцы уже жадно тискали мышку и на стене на прежнем месте опять проявлялось "Ура!".
   Естественно, на другой день стенка была чистой. Есть контакт! Теперь Женька лазила на загадочный сайт каждый божий день. Ее ругали, прогоняли, ограничивали - она проникала и просачивалась неумолимо, как запах селедки. Чтобы не сойти за банальный вирус Джонни теперь помещала свои надписи в самых разных местах города: в подъездах, люках, подворотнях. Еще она рисовала стрелочки, как в козаках-разбойниках. А потом - ноготки.
   Неизвестный аниматор (можно было, конечно, попробовать написать: "Меня зовут Джонни, а тебя?") так педантично и последовательно устраивал в городе осень, тогда, когда на дворе вовсю цвела, плыла и пахла весна, что Женьку это стало потихоньку напрягать. Ей уже к тому моменту ясно стало, что никакой это не мультик, это... не понятно что. Такой вот жутко необычный живой журнал. Наверное, очень одинокого человека. И очень мрачного. Что у него все осень-то? Это весной-то. А, может, человек не очень мрачный - вон у него и солнце, и ветер, и птицы; не готические катакомбы какие-нибудь - а просто в жизни у него несчастье или период дурацкий... И она решила потихоньку осень в весну переводить.
   Начала с ноготков. Возле красивого, высокого дома из красного кирпича клумба. На клумбе бесстрашно оранжевые ноготки. Ночью Мастер их подвянет, а она утречком - крибле-крабле-бумс - обратно их зацветет, освежит. Он их опять морозцем, а она снова здорово. Это, конечно, только сказки быстро сказываются, а на деле не так легко все было устроить, Женька не - компьютерный гений, только терпение и труд, они известно что...
   ...А потом все с Леночкой случилось. И какое-то время эти ноготки для Женьки стали даже символом веры каким-то, что ли. Она придумывала, что если не даст цветам завянуть - Леночка останется жива. В эти несколько дней, неизвестный аниматор превратился для Женьки во врага. "Что же ты сволочь! Ну оставь нас в покое! Оставь Леночку! Оставь ноготки!". Хотела даже что-нибудь в таком духе на стенке написать, пойти на прямой контакт. Только с ноготками все в порядке осталось, а Леночка умерла.
   ...Дядя Володя милостиво уступил компьютер. Женька пощелкала мышью, экран казался мутным, будто и в компьютере начался дождь. Впрочем, это просто слезы. Дядя Володька их, должно быть, и заметил. Придумывать стихи - не придумывалось, уж больно тошно. Женька ткнула пальцем в клавиши, почти наугад, набралось: Ноготки и дракон.
   Возле дома из красного кирпича около грядки с ноготками, прислонившись спиной к стенке сидел мальчишка по имени Рэй.
  
   Глава 7.
   - Джонни? - Рэй вскинул голову, подслеповато щурясь, словно пытался рассмотреть Женьку сквозь прозрачную поверхность экрана. Кожа под футболкой словно стала дыбом. Впрочем буквально в тот же момент девочка поняла, что у ее нового знакомого просто поставлено на сайте что-то вроде сигнализации, оповещающей о появлении посетителя. Женька перевела дыхание, правда кровь продолжала болезненно сильно пульсировать в запястьях.
   - Джонни... Я почти уверен, что это ты. Наверное, я по себе сужу, но... Я бы, например, не удержался: пришел бы, попытался выяснить, что все-таки произошло. Короче: давай выйдем в какой-нибудь чат и переговорим. Я, по правде сказать, общением в инете никогда не баловался, понятия не имею, как это делается...Слышишь ты меня...Не слышишь...Короче: Хранители точка ру. Вроде бы интеллигентное место. Жду в пять. Сверим часы? - Рэй краем губы улыбнулся шутке и решительно поднялся, отряхивая виртуальный тыл от виртуальной кирпичной крошки. Женька проводила взглядом его быстрым шагом удаляющуюся фигуру. Почти такой же, как настоящий. Почти. Только все-таки рисованный.
   - Холодина... - пробормотала Женька, отключаясь.
   - Ты не заболела, радость жизни моей? - дядя Володька участливо коснулся побледневшего лба Женьки. У журналиста были черные глаза, черные же кудри до плеч и хищно загнутый крючком книзу нос - он очень напоминал Мефистофеля и порой казался Женьке персонажем комикса. И все-таки он был живой, не смонтированный в тридемаксе каком-нибудь.
   - Нет. Думаю, я-таки здорова.
   Трошев внимательно заглянул в ее ярко блестевшие глаза с расширившимися до размеров черных дыр зрачками, подумал было поиграть во взрослого и запретить девчонке зависать в интернете, но только пожал плечами и предложил еще кофе.
   Хранители.ру. 17.00.
   Джонни. Рэй, ау.
   Рэй. Твоя точность радует. Признаться, думал, ты - девчонка, но они, кажется, по определению должны опаздывать.
   Джонни. Кхм. К делу. А то тут все, похоже, взрослые и обсуждают новинки фантастики. Еще забанят. Кстати, почему бы тебе на своем сайте просто не сделать портала для общения. За тобой что, следят?
   Рэй. Следят? Не понял. Ладно, замнем для ясности. К делу. Джонни, у меня нет сайта. Мой Город только у меня в компе. У меня даже ящика нет, только у отца. Джонни, это ты оживлял ноготки? Надписи это твоих рук дело? В конце концов, как ты попал на Клестовку и как протащил своего дракона?
   Рэй. Джонни, ты отключился? Ау, Джонни! Да не молчи ты, черт тебя подери!
   Джонни. Рэй, подожди, я не врубаюсь... У меня в голове не укладывается: у тебя нет сайта? Город не в инете?
   Рэй. Боюсь, ты прекрасно знаешь это. Еще лучше меня. Джонни, я очень серьезно прошу тебя: скажи мне честно, сколько тебе лет, ты - хакер? Если - да, я просто прошу тебя - оставь меня в покое, ладно?
   Лесток. Ребята, вообще-то это целевой сайт. Здесь люди обсуждают новинки литературы. Если надо, я могу дать вам ссылку на пару более подходящих мест.
   Джонни.
   Лестоку. Пожалуйста! Дайте нам пару минут!
   Джонни. Рэй! Мне пятнадцать. Зовут Женька. Живу в городе Нижний Тагил Екатеринбуржской. Я - не хакер! Рэй! Что происходит?!! Где ты живешь? Скажи: Где ты живешь?!!
   Лесток. Ну, пару минут, ладно, а то такой накал страстей...
   Рапидо Граф. Мусье Лесток, у меня ощущение что, кто-то выкинул на Хранителей отрывок диалога из новой книги.
   Энгельс Че. Господа, а вам не кажется все это довольно забавной провокацией, навроде розыгрыша? Дайте мне пять минут и я представлю список подозреваемых.
   Джонни. Рэй, не молчи. Ты тоже должен жить в Тагиле. В прошлый раз... я ничего не понимаю... Но... Мы виделись в реале! Клянусь: в реале!!!
   Лесток. Черт побери!
   Рапидо Граф. Какие-то Лукьяненковские заморочки. Но если это он, то он повторяется.
   Лапушка. По-моему, Сергей уже завязал с педофилией, отряхнул со своих ног, так сказать, прах эпигонства.
   Лесток. Какого еще эпигонства?! Извольте объясниться, сударыня!
   Лапушка. Крапивинского.
   Лесток. Снова здорово! Отвяжитесь от Крапивина. Если Вы, мадам, считаете, что всякий, кто пишет о детях - педофил, о кошках - зоофил, а о мужчинах - голубой, купите себе контрасекс, ваша озабоченность переходит все пределы!
   Рапидо Граф. Присоединяюсь к господину Лестоку.
   Олик. Друзья мои, успокойтесь. Господин Лесток высказался по существу, но мы же держим марку приличного сайта, давайте без ругани. Вчера мне в руки попалась такая вещь! Позже сообщу - обзавидуетесь, а пока бегу читать. Пока.
   Рэй. Джонни. Я живу в городе Солнцекамске Пермской. Недалеко, конечно, но три дня назад в реале мы никак не могли с тобой видеться. Драконов в реале не существует. Над Клестовкой они не порхают. В реале. Если ты хочешь свести меня с ума... В общем, в реале этого не было, и выкинь это из головы... Короче: нужно подумать. Давай завтра, в то же время, здесь же.
   Джонни.
   Лестоку. Можно?
   Лесток. Джонни.
   Офигеть. Валяйте.
   Джонни. Жду.
   Рапидо Граф. Что это было?
  
   Глава 8.
   И что, и как теперь? Завести почтовый ящик? Попросить Рея вытащить свой город в инет, нарисовать себя и поместить туда. А потом ждать, что изображение оживет, и само забегает, начнет открывать рот и говорить от имени Женьки. "Не своди меня с ума!". Это ты меня не своди с ума.
   Впрочем, если пойти по пути допущений, все представляется вполне усвояемо: в городе С. живет мальчик Рэй (такой же Рэй, как я Джонни), талантливый мультипликатор; он смонтировал у себя в компе мультик со своим участием, причем фигурка главного персонажа действует в реальном времени, как в каком-нибудь квесте. Очень богатый такой мальчик, у него и шлем есть, и перчатки, как в кино. Компьютер, разумеется, подключен к сети, и опытному хакеру, допустим, не составило бы труда добраться до его автономной базы данных (Джонни - не хакер, но допущения - это фактор случайности, случайно и корова полететь может, а мир компьютера - это просто терра инкогнита (о, созвучие!). И вот Женька там. И видит она осень и грусть, и в лучших своих традициях начинает со всем этим сражаться - переделывать ноготки из увядших в свежераспустившиеся.
   Если представить, что дело происходит в мире лет так через цать, а может, при нынешних темпах технической революции и чуть поближе, или даже почти сейчас, но не на Урале, а в Новой Зеландии - сюжет даже на научную фантастику не тянет - норма жизни. Найти самого-самого продвинутого аниматора и научиться.
   Еще реальнее сесть на поезд и побродить по городу С., поискать.
   ...Но ни то, ни другое не даст ответ на вопрос: Как, гуляя по собственному городу в задумчивости, обнюхивая грозди сирени и розетки яблоневого цвета, зарываясь в заросли чертополоха, Джонни вышла на окраину города С.? И как вернулась потом?
   Ну а вариант со сном или сумасшествием уже не проходит: можно триста раз открыть "хранительский" сайт и увидеть там: Джонни. Рэй, ау?
   Рэй. Твоя точность радует.
  
   - Тебя радует моя точность?
   - Уже июль. Вчера присвоил себе титул "Мистер Железная задница", - про себя Рэй усмехнулся тому, что титул этот заслужил давно, гораздо раньше, просто формулировка пришла в голову лишь вчера.
   - Полюбуйся на мои ноги: на них отметилась вся крапива и все ржавые гвозди города Нижний Тагил. Целых джинсов у меня тоже больше не осталось.
   Губы Рэя плотно сжаты, взгляд сверлит исчерченные царапинами, покусанные коленки Джонни. Впрочем, Женька и себя ловит на мысли, что ей до смерти хочется... потрогать. Живое или нет, елки-палки!
   Не сговариваясь, как в омут головой, подростки стискивают в рукопожатии пальцы друг друга.
   - Ты чувствуешь тоже, что и я? - голос у парня хриплый, он нервно облизывает в момент запекшиеся губы: ни дать ни взять - любовная сцена. Самый тот накал страстей и грохот пульса, только дело в другом.
   - Теплая, - Женька хихикает и гримасничает: лицо прыгает вслед за мыслями, мечущимися по опустевшему черепу.
   Мальчишка кивает и резко дергает к лицу Женькину ладонь:
   - Пахнет железом и травой... И солнцем еще. У моей тоже есть запах? - он решительно протягивает носу Джонни напряженно подрагивающую бледноватую кисть. Джонни принюхивается, кончик ее носа розовеет как у кролика; парнишка внезапно смущается, прячет руку за спину, но еще пару секунд девочка чувствует едва заметный запах пота с легкой примесью чего-то знакомого, чуть позже доходит: нагретый пластик и лекарства. Солнцем не пахнет...
   - В данный момент я сижу в комнате у компьютера, - глаза Рея - сплошные черные зрачки, губы стянуты в нитку.
   - Ты уверен? - Женьке от чего-то становится вдруг весело.
   - Я не хочу болтаться в пробирке с подключенными электродами и присосками. Черт возьми, это уж слишком!
   Женька отвернулась: в конце концов, парень на два года ее младше - сопля соплей, неудивительно, что скис. Спасибо режиссерам "Матрицы" - у психов всего мира появилась новенькая навязчивая идея. Но она не поддастся чужой недоброй фантазии, у нее свои есть. Она сама может с десяток альтернатив слепить изо всего, что под рукой. Впрочем, мальчишка тоже должен справиться: сделал же он город.
   - А, может, так даже и лучше...
   Перегорел. Джонни села рядом на бордюр. Вздохнула.
   - Жизнь и так - дерьмо. И раз она - еще дерьмовее, то и пускай. Пускай подавится.
   Рэй снова взял руку Джонни, словно археолог обнаруженный артефакт. Фыркнул в тепло пахнущую ладонь. Покачал головой.
   Женька тем временем обследовала асфальт, бетонный бордюр, песок за спиной. Все было холодное, но по-разному холодное, как и положено бетону, асфальту песку.
   - В принципе, если профанировать физику, то при правильном подборе отношений цвета поверхностей температура поверхностей вполне может соответствовать...
   - В смысле: если в реальности цвет поверхности зависит от ее физических параметров, то почему бы не предположить, что и наоборот...
   - У тебя, кстати, что по физике?
   - Стыдно сказать... Договорная оценка. А у тебя?
   Рэй вздохнул, ему хотелось соврать:
   - У меня по всем, кроме одного предмета, пять. Только давай, ты не будешь угадывать, кроме какого.
   - Рисование? - Мальчишка здорово напоминал ей принца в заточении, и одновременно совсем не напоминал: ни больших печальных глаз, ни трагического надлома, ни изнеженности, ни особой романтичности.
   - Так точно, коллега. Продолжаем разговор... Как там у вас погода? Как урожай зерновых?
   - Дожди. Боюсь, все в это самое пойдет... в силос? В смысле, когда одна трава. А у вас как персики в этом году?
   - Тоже ничего утешительного. Абсолютно, как в прошлом, до полной готовности вызревают только на рынке. А там, сами понимаете, все дорого. Немного лучше с ореховыми сонями и ленивцами, в своей миграции по Индонезии в нашу сторону они нынче продвинулись на полтора сантиметра дальше обычного. А вот с оренбуржскими платками в этом году непруха - боюсь, на всех старушек не хватит. Олени в дождливые дни с завидной регулярностью проскакивают по улицам, задевая рогами облака и тучи. Рэперы плодятся и размножаются, но рождаются у них отчего-то только китайцы с золотистыми волосами и серебряными кольцами в носах... - Рэй, чувствовал, что его понесло, как Остапа, и это было так забыто и так упоительно. Еще бы, сколько он не болтал просто так. В голове шумело, и вечер пах травой и синим небом.
   - Больше всего меня беспокоят синешкурые жирафы, говорят, в вашем городе заблудилась парочка этих редких животных, не прощу себе, если не увижу ни одного за время своего неофициального дружеского визита, - гость, с лету подхвативший Реев бред, схватил хозяина за руку и потащил к микрорайону. Напрасно тот в смятении бормотал, что все шутка, что никаких жирафов нет, и, вообще, у него здесь нет ничего такого, все обыкновенно, как в реал. Больше того: Клестовка не доделана - прямоугольники, в лучшем случае призмы...
   Естественно, они нашли синешкурых жирафов (вот бы все удивились, если бы этого не случилось, как это было бы свежо и неожиданно). Три синешкурых жирафа сидели на зеленой пластиковой крыше дворового супермаркета и играли в карты с небезызвестным драконом.
   - Нет, Рэй, инопланетянам такого бреда не выдумать.
   - Козыри - трефы! - торжественно объявил дракон.
  
   Глава 9.
   - Жизнь, она, как раз - не дерьмо. Дерьмо, когда она вдруг - раз и заканчивается, - Рэй с Джонни сидели на упругой, исходящей жарким ароматом резины, верхушке воздушного шара-переростка. Шар слегка покачивался на толстой нити-стебле, возвышаясь над Клестовкой среди оранжевого моря себе подобных. От этих колебаний холодели запястья и в глазах то и дело вспыхивали солнечно-рыжие пятна.
   - Мрм... - Пашка мысленным волеизлиянием увеличил диаметр шара и растянулся во весь рост, подставляя солнцу живот. Где-то по периферии сознания бегущей строкой скользило, что они здесь уже долго, и вот-вот вернется с работы отец. И еще что, вот ведь говорят они на такую болезненную для него, Пашки, тему, впору бежать за стаканчиком "Новопассита", а ему лень и неохота грустить, переживать и нервничать.
   - Мне так стыдно. Как же мне стыдно...
   Пашка лениво приоткрыл веко, на экране которого плескалось безмятежное огненное море, покосился на Джонни, терзавшегося муками совести. Надо было сказать что-нибудь умное и утешительное.
   - Ни фига не стыдно. Леночки больше нет. А мне не стыдно.
   - У меня вчера умер дедушка, а я не о нем тоскую... - процитировал Пашка, переворачиваясь на живот. В результате маневра он чуть было не соскользнул с шара, и они со вцепившимся ему в запястье и майку Джонни надолго прервали разговор, ожидая, когда шаткая опора обретет равновесие, и уймется тошнота.
   - Ты - циник, - сказала наконец Женька.
   - Не я, поэт Григорьев, - Пашка помолчал, подумал и добавил: - Впрочем, я тоже. Да и жизнь.
   - Жизнь - она, наверное, потому что - жизнь, - глубокомысленно заметила Женька. - Она не может перестать быть, только потому, что не будет нас.
   - Хуже, когда перестаем быть не мы, а те, кто нам нужен.
   - Знаешь... Я не знаю, что хуже.
   До синего горизонта колебались шары, в их лесу порхали стайки шариков поменьше, цвета ультрамарина. Пашка подумал и запустил в этот океан ярко-зеленых дельфинов, с фырканьем подпрыгивающих и кувыркающихся в воздухе.
   - Знаешь, какой фильм меня бесит? "Бесконечная история". Или как-то наподобие называется.
   - Понимаю.
   - Меня бесит само слово "Фантазия".
   - Аналогично.
   Женька прищурилась, и на оранжевых боках пузырей появились четко читаемые надписи "Пук!", "Пук!", "Пук!".
   - Все можем, да?
   Они надолго замолчали. Ловили в ладони многотонные бомбы и сминали в пластилиновые комочки пластиковую взрывчатку, ловили в воздухе пассажиров разорвавшихся самолетов, снимали с деревьев котят. Пашке казалось, из сердца его что-то прорастает с тянущей болью, корни чего-то рвут его сердце, сосут кровь, и та, толчками, поднимается по стеблю этого чего-то... и становится легче. Легко и пусто, как в пустом и пыльном школьном спортзале ночью.
   Пашка открыл глаза, легко похлопал по плечу приятеля:
   - Не загружайся - зависнешь.
   Как-то, не сговариваясь, решили, что на сегодня хватит всего такого. Джонни легко перескочил на соседний шар, тот с хлопком оторвался от стебля и понесся к фиолетовым и оранжевым облакам, к садящемуся в жидкое золото солнцу. Рэй махнул рукой, прощаясь, примерился и тоже перепрыгнул на соседний пузырь, кроссовки мягко утонули в резиновом и упруго подтолкнули к следующему прыжку. Так он прыгал, и прыгал, пока не увидел себя в виде фигурки, блохой скачущей по экрану монитора. Устало откинулся в кресле, потер воспалившиеся глаза и, не удержавшись от соблазна, поднес ладонь к носу: пахло горячей резиной, апельсинами, вечером. Был еще один соблазн. Но Пашка удержался. Снял коляску с тормоза, выехал на балкон и до прихода отца смотрел в сторону золотой в лучах закатного солнца Клестовки.
  
   Глава 10.
   - Интересно, а в реале что-нибудь от этого меняется? Я имею в виду тот реал, который вижу в окно, когда возвращаюсь, - Рэй с Джонни устроились отдохнуть в тени восемнадцатиэтажного дерева-здания, строительством которого занимались вторую неделю. Джонни ответил не вдруг: заканчивал мысленно сооружать водопад. Водопад должен был иметь около трехсот разнообразных порогов на протяжении девяти этажей, расположенных так хитро, чтобы шум летящей вниз воды складывался в незамысловатую мелодию. Над поставленной задачей Джонни бился четыре дня, впрочем, это приятное занятие: бродить по колено в пузырящейся газировкой прохладной воде и передвигать огромные валуны, естественно, на время стройки лишенные своего веса процентов на девяносто. Рэй считал, что гораздо изящнее составить камни в произвольной композиции, чтобы мелодия родилась сама, естественным образом, на что ему было предложено сделать свой водопад.
   - Укусила пчелка собачку
   За больное место, за... тра-ля-ля, - напевал Джонни простенький мотивчик, которому суждено было стать музыкой волн. Собственно, Рэй давно уже знал, что Джонни - не парень, а девчонка, которая зачем-то воображает себя мальчишкой. Первоначально, где-то с полдня, его это напрягало: с девчонкой нужно вести себя как-то иначе, подчиняться каким-то сложным, неясным правилам. Если бы подобная ситуация случилась в кино, то он должен был бы непременно влюбиться, начать тупеть и краснеть, рвать цветы и мечтать о поцелуе. К счастью, Пашка довольно быстро понял, что все это вовсе не обязательно, и Джонни не нужно точно так же, как и ему. "Не знаю. Почему мне больше хочется быть мальчишкой. Понимаешь, мне, честно говоря, уже пятнадцать. Все мои подруги, они...как-то резко поглупели, что ли. Начали одинаково одеваться, краситься. Бесконечно хихикают и шушукаются. Рыдают. Нам не о чем говорить, понимаешь... Они совсем не думают, что детства-то почти не осталось, а когда оно кончится окончательно, его больше не будет. Они скучные. Очень скучные... И потом, если даже взять книги или кино: все приключения случаются всегда только с мальчишками. Хоть кого возьми, хоть Стивенсона, хоть Велтистова, да даже нашего любимого Крапивина. А с девчонками только неприятности случаются. Веселых книжек про девчонок, которые ищут приключений на свою задницу, не бывает.
   - Пеппи Длинный чулок. Мадикен и Пимс. Элли. Алиса Селезнева. Красная шапочка.
   - Обрати внимание на то, что все это сказки.
   - Обрати внимание, что веселые приключения с любым ребенком, ищущим приключений на свою задницу - это всегда сказки.
   Такой вот разговор. Впрочем, Женька так и осталась "Джонни", и чаще говорила: "я пошел", вместо "я пошла". У каждого свои тараканы в голове, вздумай Пашка своих выводить - разорил бы отца на "диклофосе". Тут Пашка представил свою, продезинсекциированную голову и надпись на лбу: "Раптор! Проверено! Насекомых нет!". Впрочем, люди бы подумали, что речь идет о вошках.
   Рэй зябко передернул плечами в борцовке: в воздухе стояла радужная взвесь из мелких водяных капель. Сперва было хорошо, прохладно, но видно, уже "перекупались".
   - Слушай, завязывай с водопадом, пойдем наверх, мы же еще хотели сегодня сад солнечной скульптуры подхимичить.
   Женька подвигала фиолетовыми от переохлаждения губами и согласилась. Они отцепили по паре прицельно настроенных воздушных шаров и взмыли по направлению к пятнадцатому этажу.
   - Наверное, там не меняется, но стоит попробовать что-нибудь поделать, - прокричала сквозь свист ветра Джонни, отвечая на давно заданный вопрос.
   Материалом для солнечных скульптур служили солнечные зайцы. Джонни и Рэй сделали их липкими как пластилин, точнее пластинил, потому что готовые куски композиций застывали как янтарь, и больше не оплывали и не плавились. Орудуя зеркалами самой разной формы, ребята помалкивали. Из головы не шло: а действительно, возможно ли?
   - Да попробовать да и все! - Женьке решиться было легче, она ежедневно совершала неукладывающееся в голове по здравому размышлению путешествие из Нижнего в Солнцекамск-2 (А как его еще называть: это же и не настоящий Солнцекамск, и не компьютерный - помесь какая-то?). - Для начала что-нибудь по мелочи. Запустим стаю какаду на вашу колокольню.
   - А если потом убрать не получится? - нахмурился Пашка, - Перемерзнут на фиг или с голоду сдохнут.
   - Не сдохнут. По рынкам будут питаться. Бананами и нектаринами. К тому же, мы их морозоустойчивых запустим.
   - Разошлась. Нарушим весь кислотно-щелочной баланс на фиг. В смысле экосистему. Надо для начала что-нибудь простенькое сделать, и полезное.
   ...Теплым и светлым июльским вечером завсегдатаи пивного шатра, отравляющего мягкую тишину сумерек надрывным завыванием шансона, наблюдали картину не то чтобы странную, но несколько неуместную. С моста под гору к реке съехало такси, нежно светящееся в легком туманце рыжими шашечками, из него деловито выбрался солидного вида и веса джентльмен. Мужчина с видом суровым и сосредоточенным оглядел окрестности, словно полководец поле грядущей битвы, в руках его блеснула серебряной рыбкой фотокамера. И вот он с неожиданным для его комплекции изяществом порхает вдоль берега, рассыпая в траву и волны всполохи фотовспышек. Завсегдатаи приосанились, полагая себя объектами не менее интересными для "газетчика" (а кем еще может являться этот тип при учете ярко-оранжевой запредельного размера футболки и волос, забранных аптечной резинкой в изрядной длины конский хвост). Но похоже "корреспондента" гораздо больше интересовали загаженные пластиком и прочим мусором берега и воды протекающей прямо по центру Солнцекамска Усолки. Изведя, по старому, километры фотопленки, а ныне килобайты килобайтов, незнакомец щелкнул-таки издалека шатер, отчего расслабляющиеся в нем и рядом по непонятной причине хором вздрогнули. Показалось, будто хищно щелкнула костяшка отсчитывающих невесть что счетов. Хлопнула дверца, и такси зашуршало гравием обратно к шоссе.
   Ерунда, само собой, но в свете событий произошедших день спустя, вроде бы и не ерунда. А вроде бы нечто, по значимости сравнимое с прилетом НЛО. Теперь уже футболка джентльмена "ненормально" оранжевого цвета светилась в темноте (откуда темнота в июле в одиннадцать часов вечера в Солнцекамске?) и исчерчена была непонятными знаками (китайцам, конечно, доступно искусство так писать по-английски, что не один житель туманного Альбиона свой алфавит не опознает, но фразу "Фак ю" любой русский способен прочесть даже на майя или мордовском); от вспышек, производимых странным прибором, сжимаемым передними конечностями субъекта, пятеро ослепли, один прозрел, двенадцать протрезвели, а один мужик даже вспомнил, что в прошлой жизни он был бабой по имени Беллия Делла Росса и заговорил сразу на четырнадцати языках. Многое рассказывали и о такси. Во-первых, очевидцам ни за что не удалось прийти к соглашению по поводу марки автомобиля. В списке возможных вариантов особенно озадачивали "КАМаз" с прицепом и мопед. Кроме того, и тут соглашение было достигнуто, озадачивал номер региона: 515. Был, правда, вариант: 666. Но это явно больные фантазии воображения, отпрессованного годами просмотра сериала "Зачарованные". Ну и, конечно, внешность "пришельца". Опустим кровьвжилахзамораживающие подробности, самое главное - размеры. Если судить по слухам, берега речушки посетил то ли хорошо откормленный кинг-конг, то ли человекообразный дирижабль. Только один, презрительно похмыкивающий, субъект заявил, что был это совершенно обыкновенный нормальных размеров крупный мужик, только волосы у него были заплетены в косу до пояса, а макушку венчал венок из ромашек с воткнутым в него сбоку орлиным пером.
   Ах, да, о событиях. Ничего такого особенного не произошло: исчез мусор из Усолки, с ее берега, а также самовосстановился Крестовоздвиженский собор, тот, что в свое время был Советской властью приспособлен под пивзавод, а последние лет тридцать медленно, но с мрачной решимостью разрушался. Правда, с полгода назад, нашелся некий христианский подвижник, монах отец Петр, мужчина с неменьшей мрачной решимостью во взоре, взявшийся без особой помпы и кипежа храм восстанавливать. Фактически в одиночку. Соликамские бизнесмены по старой купеческой привычке время от времени встряхивали мошной, выделяя, что называется, средства, но, похоже, и не будь этого, отец Петр все так же с рассвета и до заката пилил, строгал и вывозил тачкой мусор.
   Сложно полно и правильно представить, как выглядели События с точки зрения отца Петра, поэтому вооружимся восприятием попроще.
   Кондукторша Ленка, на профессию которой недвусмысленно указывала вольно расположившаяся на пышной груди черная дерматиновая сумка с белым рулончиком билетов, отмечала День Ангела. "День Ангела" - это звучит гораздо круче и приятнее, чем истертое "День рождения" или "именины". На самом деле, конечно, это был банальный день рождения, а если еще точнее: день накануне дня рождения, но ведь и "день ангела" - это не совсем день рождения... В конце-то концов, это Ленкино дело, что она отмечала.
   Машина "Газ", груженая бензином, как раз готовилась обойти сто тридцатый (это Лешик Ханя изображал караоке без музыки), а Сергеевич, завлекательно поигрывая на Ленку бровями из-под чудной черной шапочки с вышивкой, произнесил тост:
  
   Волю - в кулак, нервы - в узду!
   В работу вгрызайся с маху!
   Выполнил план - шли всех в ...!
   Не выполнил шли всех на ...!
  
   Конечно, Ленка гораздо с большей радостью выпила бы за "прекрасных дам". Но и за прекрасных и за присутствующих было уже выпито, а так же произнесено было еще три замечательных, хотя и слегка похабных тоста, так или иначе посвященных женщинам, то есть ей, Ленке. Было так же выпито за колеса и за пламенный мотор, за дороги, и за "чтоб им, кроме полосатой палки, никаких не поднималось". Собственно, принимая в учет количество тостов, можно было бы и не верить глазам своим, как советовал бывшей учительнице словесности Козьма Прутков, но соскочившие на минуточку с маршрута поздравить коллегу Олег Чуклинов с Надеждой видели то же самое. А они были трезвые. На маршруте же.
   Итак, Лешик затянул "...груженая бензином, о-о-е", Сергеич сладко улыбнулся и подмигнул, Олег Чуклинов тяжело вздохнул... и тут что-то сказало "Хлоп". Сказало так негромко и даже нежно, что никто бы внимания не обратил, но "хлоп" повторилось. И еще, и еще. "Хлопхлоп-хлопхлопхлоп".
   - Кончайте пердеть, ребята, - ляпнула Надька и захохотала. Это у нее легко - подобное словечко выдать. "Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп", - раздалось в ответ. - Нет, правда, кончайте!
   В другой раз тему бы обязательно развили, но сейчас все слишком увлеклись хлоп-хлопом и возбужденно заозирались по сторонам, в поисках источника звуков.
   - Это от реки! - авторитетно заявил Сергеич и решительно поднялся, поправляя тюбетейку. Тут его, правда, слегка заштормило, и к Усолке он направился далеко не прямым путем. Однако, может, это он коровьи засады обходит, тут ими весь берег выложен, как паркетом.
   - Осторожно, Сергеич! Вдруг это Несси всплывает, или эта, как ее, турбулентность! - заверещал Лешик, прыснул следом, - А что: в воде со дна поднимается огромный пузырь, корабль - хлоп - и нету! - По ходу дела Лешик намеривался заглянуть в кусты, но все же решил взглянуть сначала на источник хлопанья.
   Так как никто из мужиков не заорал "Ложись!" или "Твою мать!", кондукторши осмелели и тоже поспешили к речке. Ленка боялась замарать белые кроссовки, и изящно поводя курпулентным торсом рысила под горку не спеша. А Надька та, хоть и непьяная, решила, видно, воспользоваться моментом и сиганула вниз со всей дури, ненароком смахнув с пути Лешика с Олежкой и врезавшись пухлой тушкой в задумчиво замершего у воды Сергеича. Но тот даже не отреагировал: ни положительно, ни матюками.
   Как и обычно, неглубокая речка напоминала сточную канаву: полиэтилен, резина, ну и, главное, пузыри пластиковых бутылок, застрявшие в тине у берега, а в центре увлекаемые быстрым течением, куда-то к местам их нерестилищ. Как раз с бутылками и происходило сейчас что-то неладное. То одна, то другая из них начинала вдруг дрожать, подпрыгивать, потом - хлоп! - и исчезала. Точнее не просто исчезала а рассыпалась облачком разноцветной светящейся пыльцы, какая обычно сыплется из волшебных палочек в диснеевских мультиках. Кроме сверкающей пыльцы в воздухе в тот же миг появлялся с десяток брильянтово сияющих малюсеньких бабочек, или стайка переливающихся воздушных пузырей. Пахло ванилью и лавандой.
   - О! А мы все Богданова ругаем! - весело завопил, подскочивший Лешка. - Давно пора было заняться чистотой реки - центр города все-таки!
   Сергеич взглянул на него дико и мрачно: он ждал появления зеленых чертей. Было и обидно, что так вдруг неожиданно и быстро допился он до белой горячки, и любопытно: с детства хотел посмотреть: неужели и правда маленькие, зеленые, разговаривают.
   Надька с Ленкой не знали, что и думать, не знали даже улыбаться или нет, хотя бабочки были премиленькие. Народ от других столиков шатра тоже начал подтягиваться к реке.
   Тут Ленка заметила, что у ее кроссовка сырой носок. Спешно отодвинулась подальше: под ногами мокро чавкнуло. Ленка отодвинулась еще, но проклятая вода все равно пыталась лизнуть белый дерматин. Вода, кстати, была подозрительно чистая. Еще шаг назад...
   - Ой, - сказала Ленка тоненько, - ой. Ребятки, вода-то поднимается! Давайте-ка по машинам.
   Но ребяткам было не до того, кто-то следя за полетом бабочки, поднял глаза на противоположный берег и, обнаружив там зрелище еще более удивительное, просигнализировал локтем ближайшему соседу. Теперь все, ошеломленные и сбитые с толку окончательно, молча следили, как на противоположном берегу зашевелились покосившиеся остатки собора, выпрямились, но вместо того, чтобы рассыпаться взрывом, начали обрастать крышей, барабанами и маковками с крестами. Стены на глазах затягивало каменным ажуром и сквозь грязь и серость проступала белоснежная известка. Засияли изумрудом изразцы, невыносимо ярко вспыхнули покрытые сусальным золотом купола.
   В толпе закрестились, кто-то повалился на колени в поднявшуюся сантиметров на десять-пятнадцать воду, за ним остальные. Стоять остался только закаменевший Сергеич, стащивший с головы тюбетейку, и вцепившаяся в его плечи ярко-розовым маникюром Надька. Надька, первая нарушила молчание, восхищенно проговорив:
   - Ах! Ну просто... статуя короля!
  
   ...Подошедший с утра на рабочую вахту отец Петр отловил пробегавшего мимо по похмельной надобности мужичонку:
   - Что видишь, сыне?
   Мужичонка заерзал в мощной руке, но послушно сощурился в ту сторону, куда указывал священнослужитель: ничего такого особенного он не видел - ни новой точки по приему стеклотары, ни пивного ларька.
   - Церкву, - пискнул мужичонка.
   - Изменился?
   - Кто?
   - Храм Божий изменился?
   - А... А почем мне знать? - заерзал мужичонка, мучительно вспоминая, не написал ли он вчера спьяну чего здесь на стене, или не справил ли какую естественную потребность у входа, по привычке делать это в развалинах.
   - Ну купола есть с крестами? - отец Петр, не зря имел пять лет педстажа: умел правильно поставить вопрос.
   - Есть, есть купола! - облегченно возопил пьяньчужка, пальцы священника разжались, выпуская воротник. К этому времени к храму начали подтягиваться уже старушки, и потому как заголосили, повалились в пыль, задергали его за рясу, а кто и припустил матом, отец Петр уверился: таки не глюки.
   - Соколова! Иди в класс! - оговорился отец Петр, машинально отлепляя от подола особо навязчивую бабку, прошел внутрь и долго молился в сверкающем великолепии. А после собрал инструмент, вещи из кельи, и зашагал размашисто на север: работы было много. Ветер загонял в бороду слезы со щек. Отец Петр улыбался. Он ни разу не оглянулся: ни к чему - сусальные купола жарко сияли в его сердце.
  
   Глава 11.
   - И что?
   - И ничего.
   - То есть как: ничего?!
   - А вот так.
   Новоиспеченные демиурги сидели на крыше одной из девятиэтажек Клестовки, разглядывая в бинокль восстановленный храм и ставшую более полноводной и чистой реку.
   - То есть ты хочешь сказать, что в реале ничего не изменилось?
   Рэй пожал плечами, похоже его мысли заняты были чем-то другим,
   - Изменилось - не изменилось. Странно все. Храм восстановили, примерно месяца за полтора, то есть за то же время, что мы с тобой возились. "Силенит", "Бургундский", "Электролит" и еще пара тройка фирм по мелочи вдруг резко скинулись деньгами, послали рабочих... Усолка очистилась и расширилась, что в июле вроде бы не должно происходить естественным путем, но сейчас все можно списать на глобальное потепление. Что касается чистоты, то в нее ведь ни один завод ничего не сбрасывает с середины восьмидесятых - количество перешло в качество.
   - А бутылки?
   Рэй рассмеялся:
   - А вот с бутылками история прямо-таки загадочная - их стало гораздо-гораздо больше. Знаешь что нарыл на городском сайте? Оказывается, в городе появилась то ли секта, то ли новая партия, то ли просто группа увлеченных товарищей с необычным хобби. Каждую пятницу они приходят на берег Усолки и бросают в воду пластиковые бутылки. Если бутылку не уносит течением сразу, а она застревает где-то у берега - это к удаче. Но это еще не все. Когда таких бутылок набирается энное число (какое именно, сектанты держат в строгом секрете), все присутствующие погружаются в медитативный транс. Говорят, при стечении определенных обстоятельств бутылки начнут исчезать, в воздухе приятно запахнет, засверкают звездочки и у присутствующих исполнится по два заветных желания.
   - Ого! А почему не по три?
   - Не знаю, наверное, чтобы пооригинальнее, а то по три слишком затерто. В каждой сказке по три. Кстати, еще любопытно: в этой секте почему-то особенно много шоферов и кондукторов маршрутных такси.
   Женька захихикала. Она бы, может, засмеялась в полный голос, но друг ее был самого начала встречи чем-то то ли озабочен, то ли расстроен. Делать ему ничего не хотелось, взявшись за что-либо он тут же откладывал, словно все у него из рук валилось. Женька, как Головешка из книжки Давыдычева, врубила свою мозговую систему на полную мощность, но никак не могла придумать, как, не навязываясь, узнать, что произошло. Можно было бы, конечно, предположить элементарную лень или отсутствие настроения, только для Рея, насколько она успела узнать его, эти явления не типичны. Рей любил работать. Особенно изобретать что-нибудь новенькое, разрабатывать, продумывать мелочи. Берясь за дело, он уходил в него с головой, с азартом, но без истерики. Никогда не психовал, если что-то шло не так, или летело ко всем чертям. В самом худшем случае он слегка качал головой, задумывался, и, так же обстоятельно и сосредоточенно, как если бы ничего не случилось, брался за переделку. В крайнем случае плюнет в сердцах: "Блин!". Но никогда не заявит: "Это из-за тебя, корова такая! Сказала под руку!" - как это частенько они говорили друг дружке в художке.
   А тут завял. Наверное столкнулся с какой-то неразрешимой проблемой. Или заболел. Женька давно догадывалась, что у Рэя в реале не все в порядке со здоровьем. В школу он, похоже, не ходил, учителя приходили к нему на дом. Конечно, можно было предположить, что Рей просто какой-нибудь богатенький: родители наняли репетиторов. Да и то верно, что ему с его интеллектом делать в обычной школе, все равно у учителей за сорок минут урока до всех руки не доходят, а с Реем, наверное, надо отдельно, по продвинутой программе. Сама Женька в школе особыми талантами не блистала, не напрягалась: всякие математики и химии, а, впрочем, даже литра с историей интересовали ее мало. Некоторых педагогов это бесило. Зато другие ее любили. Не за "интерес к предмету", а саму по себе. Димка за десять лет успел подготовить почву: все знали: Гончаровы - не от мира сего, но, возможно, лет через цать, во двор въедет микроавтобус "Телевидение", и у них, простых учителей Старательской школы, будут брать интервью: "Это, правда, что в этих стенах прошли школьные чудесные годы Евгении Гончаровой? (или Дмитрия Гончарова). А что, запросто. Необычный ребенок. И потом Женька никогда, даже будучи совсем маленькой, никого не обижала. Она не была дисциплинированной в обычном смысле этого слова: опаздывала в системе (причем, залетев в класс во время объяснения нового материала, могла высыпать на ошарашенного преподавателя охапку золотых опавших листьев с восторженным воплем: "Посмотрите! Необыкновенная осень! Чудо! Чудо!"), прогуливала; зато никогда не грубила, не хамила ни взрослым, ни одноклассникам, даже тем, что называли ее чокнутой. А если у кого-то болела голова, или случалось дурное - всегда замечала и искренне сочувствовала. Классная удивлялась: совершенно благополучный ребенок, такие обычно бывают душевно тупыми, черствыми, а тут - на тебе, пожалуйста, всех чувствительнее и нежнее. Правда, потом Женькина благополучность лопнула, как яркий и радостный воздушный шарик от щипка ногтями.
   - Не вижу смысла. - наконец Рей сам решил поделиться, мучившей его проблемой. Женька хотела было завопить, мол, как это, как это нет смысла, но решила молча подождать продолжения, только изо все сил изобразила внимание. - Вчера отец возил меня по городу: все, что я хотел бы изменить, меняется и без нас. Понимаешь, мелкий бизнес, крупные предприятия... - все обустраивается, красится, чистится, старинные здания восстанавливаются, на улицах зажигаются красивые фонари, возле каждого магазина клумбы с цветами. Еще немного - город станет конфеткой. А если сильно хочется, что мне стоит закончить архитектурный и делать людям проекты: самые интересные, самые фантастические. Папа говорит, при совке это было невозможно. А сейчас - реально... - Рей сморщился как от боли. Женька молчала. - Все будет. Все будет так, как захочешь!
   Женька подняла голову. В Солнцекамске Рея опять была осень. Солнечная, безумно солнечная. Созревшие листья не падали - лились с деревьев расплавленным янтарем. Невыразимо прекрасно и невыразимо грустно, как улыбка.
   Рэй потер руками горло: ему ей не объяснить. Да. Будет та, сияющая цветными огнями, мокрыми витринами и асфальтом вечерняя улица, которую он так часто видит в своих самых сокровенных мечтах, и солнечные, хрустящие слюдой песка лестницы будут, но ведь не под ногами Рея, черт побери! И никуда не денется вечный страх. Ни теплый дождь его не смоет, ни солнце не растопит его тени. Страх того, что ничегошеньки ты не можешь в этом мире. Ничего от тебя не зависит! Строй прекрасные дворцы, но всемирное равнодушие слижет их, как песочные замки слизывает океанский прибой. Люби, береги и цени кого-то, и кто-нибудь чужой на твоих глазах превратит любимого человека в ненужный мертвый мешок с костями, а ты ничего не сможешь сделать. А даже если станешь супер-спецназовцем, подкрадется сзади исподтишка неизлечимая болезнь. Что ж, если как папа увлечься восточной философией, и в обреченности можно найти утонченную красоту. Можно рисовать под дождем и строить песочные замки. А можно сидеть, уставившись в одну точку, наплевав на всю эту бессмыслицу под названием "жизнь".
   - Знаешь, я заметила, что люди в автобусах перестали уступать места старушкам...
   - Угу, а еще не стесняются справлять свою нужду посреди улицы, не имеют носовых платков. А дети предпочитают бить именно лежачих, причем ногами, на уроках бесцеремонно пользуются мобильниками, которые для них важнее того же носового платка. Люди постепенно превращаются в животных... Я понял, к чему ты клонишь: хочешь забросить демеургическую деятельность и заняться детсадовским воспитанием человечества, населяющего одну шестую часть суши, - Рей брюзгливо сморщил коротенький нос. Впрочем, хоть на душе и было по-прежнему невыносимо тоскливо, по крайней мере он не впал в кататонический припадок. Не очень удачно получилось бы: отца дома нет, выйти из сети, чтобы добраться до кухни за "Новопасситом" - слишком трудоемко: он бы не справился. А значит опять курс лечения, намеки врачей отцу - не пора ли его, Пашку-таки в стационар, и это в лучшем случае, а то мог бы и навсегда нырнуть. Что, впрочем, не пугало. Вовсе не пугало... Однако смотри-ка: вышел. - Тыкать носом в лужицы на ковре и приговаривать: нельзя, плохой дяденька.
   - Тебе это кажется примитивным? - Женьке самой это казалось примитивным, что ли. Все знакомые тагильские художники считали всякие там воспитательные функции искусства совком и скукой, и вообще "не комильфо". Кроме Анастасии Валерьевны. Но та учительница - ей положено.
   - Хочешь чтобы мы стали суперпуперменами? Человеки-пауки, вперед! Именем Великих Брюсов Ли и Уиллиса, силы Луны и кривой козюльки! Я похож на Сейлор Мун? - Пашка изо всех сил вытаращил глаза и запрыгал на одной ножке, распахнув руки с кокетливо растопыренными пальцами, - Оле-оле-оле-оле! Аниме победит!
   - Я бы предпочла супер-Масяней. Это у нас тут хто? Директор? Пошел в жопу, директор! - (Свой дикий вопль Джонни сопроводила энергичным движением ноги) - Где моя зубная палка?! Скольких я порезал?! Ладно, топором! - тут Женька присела на карачки и уныло забубнила: - Кругом война, спид, землетрясения...
   - ...Анаша, экстази, кокаин - и перед глазами все плывет!
   - Реечка, ну правда, может?
   - Джонни, вся Америка в разочаровании: где был Бэтман, когда в Нью-Йорке взорвалось? А ты решила, чтобы у нас очередные... - Рей на секунду запнулся, - дети Аслана ждали Масяню или Винни Пуха? А может медвежонка с ежиком из тумана? Если медвежонок не протрет звезды, если я не протру звезды, кто же тогда протрет звезды? - Рей орал, и сам с удивлением слушал, как орет.
   - Рей, а вдруг Бог - это мы? Мы с тобой?
   Листья лились с деревьев расплавленным янтарем. Рей махнул рукой: ветер стих, и листья перестали падать. Мальчик с девочкой долго молчали, прислонившись спинами к маркой кирпичной стене. Наконец Рэй сказал успокоенно:
   - Нет, мы - не Бог. Если бы мы были Бог, мы бы знали, есть жизнь после смерти или нет.
   - А я... не верю в Бога. Есть только атомы и эти, молекулы. И еще Бог Рунька и ангелы. И еще мои мозги свернулись в сиксиллион кукишей, а ум зашел за разум. Наверное, лучше было одевать брюки с голым пупом и бегать на танцульки.
   - А еще лучше с голым попом и бегать вокруг дома.
  
   Глава 12.
   Пашка сибаритствовал. Вообще-то в их семье сибаритствовать любил папа.
   - Сибаритство, Павлушечка-душечка - явление суть холостяцкое. Сибарит-семьянин в нашей жизни особь встречающаяся редко, и еще реже в этом случае личность приятная и гармоничная. Сибаритство требует денег, и не просто денег, а денег свободных, легких, в крупных разноцветных бумажных купюрах. Сибарит расстается с деньгами непринужденно и с удовольствием, наблюдая их полет из своего кармана, как ласкающее взгляд порхание бабочек. Семейный сибарит, в наших все еще постсоветстких условиях, чаще всего урывает от семьи, сажая находящихся при нем женщин и детей на хлеб и воду, а себе покупает ценные подарки и вкусные продукты, прикрывая шкурнические интересы якобы больным желудком и каким-нибудь там коллекционированием. По-настоящему совестливый сибарит, обзаведшись семейством не может позволить себе фарфоровую чашечку эпохи Мин, если у младшего нет зимних сапог, а средний недоедает "Растишки", и сибаритство в нем постепенно угасает, как пламя без хвороста. Ну а нам с тобой, Пашка, холостякам, самое то ловить кайф, поедая куру-гриль и запивая ежевечерне ее Кока-колой. Или этак по-барски на балконе, наблюдая летние сумерки, вдыхая запах сирени, попивать хороший дорогой чай из тонких фарфоровых чашечек.
   Вот как раз этой разновидностью сибаритства Пашка и "баловал себя". Попивал на балконе чаек. Балкончик у них с папой был небольшой, но уютный, покрашен голубой краской и очень похож на капитанский мостик. Коляска в балконную дверь не пролезала, впрочем она бы и так на балконе не поместилась. Отец все мечтал поменять эту, доставшуюся от какой-то ни разу не виданной в жизни троюродной тетки, квартиру на ту в соседнем подъезде, что имела не просто балкон, а балконище, поддерживаемый четырьмя облупившимися колоннами. По нему Пашке можно было бы просто кататься кругами в темпе вальса. И дверь там с двумя створками и стеклянным полукругом наверху.
   "Забацаем витраж, как в окнах средневековых соборов, из балкона сделаем веранду... Эх, заживем, Пашка! Не просто сибаритствовать - жуировать будем. И плевать на графа Льва Николаевича - пусть себе презирает!.."
   А Пашке, по правде, сказать, не очень хотелось на тот балкон. Выгоды все ясны, конечно. Но только... все будут смотреть, оборачиваться: кто плохое будет думать, кто хорошее. А по Пашкиному так лучше бы тихонько, незаметненько. Нет, отец тоже не особый любитель публичности и помпезности: просто ему все равно. Что там себе другие в головах крутят, как они его поступки и внешний вид оценивают. Однажды отцовский рабочий коллектив праздновал его, папы, день рождения, прямо на его, папы, рабочем месте, и какие-то дамы повязали папе на шею большой оранжевый бант. Он так весь день и проходил: и по улице и везде. Такое вот у него было оранжевое настроение.
   Наверное, причина такой невосприимчивости к чужому мнению еще в детстве. Пашкин отец - мужчина весьма и весьма корпулентный, ростом под метр девяносто и в окружности тоже не мал. Это из-за больного сердца и какого-то не совсем правильного обмена веществ. Сейчас это выглядит очень даже представительно и импозантно в купе с длинными волосами и красивым задумчивым лицом. А в детстве он был просто толстым мальчиком. Сами понимаете, что это такое. Человек или ломается, или на всю жизнь прививка от излишней чувствительности к чужому мнению.
   У Пашки такая прививка еще не привилась. Ему гораздо уютнее на своем маленьком балконе, в маленьком кресле, куда папа его почти выбрасывает из комнаты: вдвоем в дверной проем они не пролезают. И Пашка много чего видит, и его видно плохо. А даже если и видно: кому интересен просто мальчик, просто на балконе, просто пьет чай.
   У дороги группа третьеклашек, старательно пыхтя, ломает дерево. Даже не дерево еще, яблонька-невеличка стать им еще не успела. И очень похоже, что не успеет. Трое безжалостно гнут книзу ветки, а четвертая упорно карабкается к вершине. Деревцо скрипит отчаянно и обреченно, и душераздирающее зрелище мешает Пашке жуировать. Опыт сын ошибок трудных требует не раскрывать рта, в крайнем случае позвать отца: "Папа-папа, а девочки там деревце ломают!". Ничем хорошим его собственное вмешательство не закончится ни для яблони, ни для заступника. Будет только хуже. Но деревце скрипит, рука дрожит, и чай из тонкой фарфоровой кружки выплескивается на колени:
   - Эй, вы! Оставьте в покое дерево! Вы ж его сломаете!
   Четверо на мгновение замерли, переглянулись, продолжения не последовало и, школьницы возобновили вскарабкивание на тонкие ветки с удвоившимся энтузиазмом.
   - Глухие! Я вам говорю! Что вам там надо! Оно же маленькое!
   На этот раз девчонки соблаговолили обернуться, а одна из них даже начала объяснять, что на самой верхушке осталось не оборванное пока зеленое яблочко, которое они намереваются достать и съесть.
   - Да оно же с ноготок, вы его что, делить будете? Ради такого целое дерево ломать!
   Дети издали возмущенный вопль: они не ломают! И вообще "не твое дело!".
   - А ты спустись! Ты спустись, помешай нам! Сидишь там, вопишь, как попугай на жердочке! - это вступила безуспешно пытающаяся залезть повыше, а на деле только подминающая под себя несчастное растение, девчонка в кружавчатых джинсах - явный лидер компании. - Попка-дурак! Курит табак! Дома не ночует! Семечки ворует! - Забытое яблочко покачивается на вершинке-стебельке, мучители флоры нашли себе новое развлечение: они скачут под балконом и орут.
   Пашка с каменным лицом наливает себе в кружку чай и всерьез подумывает: не плеснуть ли вниз кипятком. Пашка знает, что отец за компьютером наверняка все слышит и в такой же бессильной злобе сжимает мышку. Однако есть у них договоренность по которой "детские" дела сын решает исключительно сам, и нарушать ее нельзя, если только... "как будто ему тоже вдруг захотелось попить чаю, и совершенно случайно он вышел на балкон"...
   Всю эту сцену с интересом наблюдает большими черными навыкате глазами девочка лет одиннадцати на длинных тонких ножках. Ножки угрожающе подгибаются под тяжестью висящего на спине девочки огромного мальчишеского ранца. Девочка переводит взгляд с балкона на третьеклашек, хмыкает, качает головой, наконец решает, что без ее вмешательства не обойтись, и важно заявляет:
   - А ну, малявки, чешите отсюда!
   Малявки, не ожидавшие от Пашки такой подлости, как вызов подкрепления, оборачиваются в ее сторону, замечают возмутительный в июле школьный портфель, разевают рты. Шестеренки в третьеклашечных мозгах начинают бешено вращаться, сочиняя обзывку про портфель летом. Однако ничего кроме: "Ой! Дура с портфелем! Дура-дура! В лес подула! Шишки ела - обалдела!" - с лету создать не удается. Но и этого достаточно оказалось, чтобы черноглазая среднешкольница мрачно раздувая ноздри, не спеша стянула со спины ранец, и вдруг, угрожающе размахивая им понеслась прямо на дразнившихся. Те, кроме предводительницы, бросились было, как это у Льва Давыдычева в р а с с ы п н у ю, но возмездие настигло их тяжелым портфелем по спине. Атаманше так же пришлось спасаться бегством от подгоняющей ее пинками юной воительницы.
   - Ну что?! На капитанском мостике? Э-эй! - девчонка стояла под балконом, отдувая с разрумянившегося лица выпавшую из старомодной косички черную прядку. - Я злодеев победила! Я тебя освободила! А теперь, душа-девица, должен ты на мне жениться! Делаю скидку на твою невоспитанность и робость и представляюсь первой: меня зовут Дарья. Энд уотч эбаутч ю?
   Пашка подумал и решил просто назвать свое имя, безо всяких там выкрутасов, и еще поинтересовался: почему все-таки с портфелем.
   - Ну с портфелем, с портфелем! Что вы все к портфелю привязываетесь?! В библиотеку я иду, по внеклассному литературы набирать, уже третий раз, кстати. Столько задали читать на лето: только домой перетаскивать год буду. Я что: должна в рвущихся пакетах книги таскать или в чемодане, или в детской коляске перевозить?! Привязались все к портфелю! Ты вот где учишься?
   Пашке последнее время не так уж часто приходилось общаться с ровесниками, так что воспринимать этот самый естественный для людей его возраста вопрос совершенно нормально привычки у него тоже еще не выработалось. Поэтому он с досадой брякнул:
   - Нигде!
   - А что, не самый плохой вариант! - невозмутимо ответила Дарья. - А я в гимназии учусь. Одаренный ребенок. Умственно развитый. Пишу, считаю, примусы починяю!
   - Потрясающе! - рассмеялся Пашка. - На улице встретить человека, читавшего Булгакова! Просто встреча братьев по разуму какая-то! - и тут Пашка совершенно неожиданно добавил : Может, в честь такого дела поднимешься чаю выпить? Победу отметить и встречу?
   - Не обольщайся шибко: "Мастера и Маргариту" нам в школе задавали. А зайти, извини не могу: вдруг ты маньяк? Изнасилуешь еще - и все приятное знакомство насмарку!
   - Я?! Изна... - Пашка поперхнулся словом и покраснел. - Да я вообще, между прочим, инвалид! В коляске на колесиках! А ты... озабоченная какая-то, что ли?!
   - Конечно! - не смутилась девчонка, - В наше время все, даже трехлетки должны быть озабочены своей безопасностью: если не хочешь, чтоб тебя убили и извращенно надругались, соблюдай правила поведения на улицах и в общественных местах! А на счет инвалида - меня такие шутки не прикалывают. Или что уж, правда?
   Пашка только кивнул, но она заметила, пригорюнилась.
   - Это вот ты почему такой чувствительный, за дерево заступился, а поделать-то ничего не смог. И пионерию-то так некстати разогнали: тимуровцев нет, никто к тебе не придет... Скучно тебе, наверное?
   Пашка подумал было, что его новая знакомая издевается, но заметил, что губы у той по-настоящему покраснели и задрожали, глаза наполнились слезами, а нос захлюпал.
   - Ты, прости, Пашечка, я сейчас все равно не смогу зайти, я в пять дома должна быть, а мне еще в библиотеку. Но я зайду, не переживай, - Дашка махнула на прощание и с громким рыданием побрела вверх по улице, едва заметная из-за своего гигантского ранца.
   - Эй, Даш! Может хотя бы валерьянки или "Новопассит"? - растерянно окликнул ее Пашка.
   - Не надо, - крикнула сквозь слезы, обернувшаяся Дарья. - У меня бывает. Пока!
  
   Глава 13.
   По утрам Пашкин папа вставал поздно. Все логично: поздно ложился - поздно вставал. Работы у папы на работе всегда очень много, но так как существуют всякие разные флэшки, в конторе до ночи можно и не сидеть каждый-то день: только если постоянно поступала новая информация и причем именно не по инету, а по факсу, ну или много нужно было печатать на принтере или еще что-нибудь в таком роде. Но был папа в присутствии или дома - картинка одинакова: мерцающий экран и рядом высокий бокал с кока-колой, из которого время от времени Роман Владимирович глубокомысленно отхлебывал, долго смаковал, затем проглатывал.
   Иногда Пашке приходило в голову, что все это из-за него. Из-за него отец сутками давит на клавиши, стараясь заработать все больше и больше денег. Мальчик начинал переживать: вдруг отец надорвется, и оставит его Пашку окончательно и бесповоротно одного, сердце-то у него больное. Но потом он уставал бояться и расстраиваться, полагая, что, возможно отцу нравится так жить. На фиг оно по большому счету нужно - свободное время? С друзьями отец и на работе хорошо общается и по инету, в кино похрустеть попкорном они ездят регулярно. Конечно, для здоровья взрослого мужчины нужна бы еще женщина, но с другой стороны - Пашку, к примеру, девчонки не интересуют вовсе, может и папе на них наплевать? На самом деле лишняя от них нервомоть. Расход "Новопассита"...
   Так вот, вставал Пашкин папа поздно, поэтому когда в десять утра раздался вдруг звонок в дверь, в него сначала не поверили. Но звонок звенел, нахально отвоевывая себе право считаться объективной реальностью. Роман Владимирович разлепил глаза, потер их, потаращил дико в потолок, застонал, потянулся - звонок звенел. Не то чтобы непрерывно, а так - деликатно, но настойчиво. Роман Владимирович всколыхнулся необъятным телом, рывком поднялся, встретился взглядом с как всегда одетым уже и причесанным, глаза от книги в честь такого случая оторвавшим сыном, облачился в джинсы и свежую футболку, сбрызнулся одеколоном, расчесал длинные волосы и забрал их в хвостик, вновь перекинулся с сыном удивленным приподниманием бровей - звонок позванивал.
   Когда, наконец, Роман Владимирович удовлетворил требование настойчивого визитера и открыл дверь, вниманию его предстали двое разнополых детей. Точнее, ребенком правильно было назвать только черноглазую черноволосую девочку, а мальчик, хоть ростом и не был особенно высок, явно перешел уже из возраста детского в подростковый.
   - Доброе утро! - радостно поприветствовала Романа Владимировича юная особа. - Хотя трудно назвать добрым любое утро в наше время. Стоит только включить с утра телевизор и весь оставшийся день можно просто рыдать. Поэтому мы не стали его включать, а решили пойти в гости к Паше прямо с утра. Как говорится, кто ходит в гости по утрам - тот поступает мудро!
   - Кто рано встает, тому Бог подает, - картаво пробормотал себе под нос подросток и прихмыкнул.
   - Пап! - Закричал из комнаты Пашка. - Это Даша, наверное. Ко мне. Я тебе говорил.
   - А... - понимающе покивал Роман Владимирович. - А я думал - свидетели Иеговы.
   - Кстати, - подросток, расшнуровывающий кроссовки, поднял голову. - А что Вы имеете против Свидетелей Иеговы? У нас - свобода вероисповедания, хотя, конечно, если бы они были мусульмане или другие буддисты, я бы сам издал указ и запретил бы им ходить, петь свои нудные песни, и, в конце концов, если человек - биологически хищник, он должен есть мясо. Я понимаю, если денег на мясо у человека нет, или в колбасе слишком много пищевых добавок, бумаги и полиэтилена, а одна моя знакомая во время экскурсии на мясокомбинате видела, как в фарш перелопатило крысу, а крысы, кстати, еще одна проблема, я как представлю, что они везде, а ведь ученые утверждают...
   - Где у вас можно помыть руки? На улице столько инфекции. - деловито прервала словоизвержение своего напарника девочка по имени Даша. - Ваня, ну что ты возишься? Кстати, меня зовут Даша Бурля, а его - Иван, а фамилия у него... А фамилию его я не помню, да это и не важно. Не думайте, что мы какие-нибудь воры или мошенники. У нас и записка есть от Анастасии Валерьевны, что мы - добропорядочные дети. Правда, записка эта только про меня, потому, что я когда Анастасию Валерьевну встретила, не знала еще, что Ваньку тоже потом встречу, и он со мной увяжется, но тут уж, в принципе, я ему могу дать рекомендацию. Нет, Вы только подумайте, как тесен мир. Я только сказала, что познакомилась с Пашей Анастасии Валерьевне, как, оказывается, что она тоже его знает. И так все это удачно получилось: теперь и я могу идти к вам спокойно, так как Анастасия Валерьевна рекомендовала вас только с наилучших сторон, и мы для вас тоже не кот в мешке. Просто прелесть, как получилось.
   На протяжение всего этого монолога, подросток по имени Иван неоднократно пытался вставить хоть пару слов, но девочка Дарья Бурля останавливала его властным движением руки. В результате Иван хмыкнул, в сердцах плюнул на пол и замкнулся.
   Наконец у Пашкиного папы появилась возможность проводить гостей в комнату. Сделав это, он направился на кухню: ставить на огонь чайник. Пока тот закипал, Роман Владимирович задумчиво расставлял на прозрачном темном подносе из толстого стекла стеклянные же кружки, ссыпал в вазочку печенье с подложки: отношение к визиту у Романа Владимировича однозначным не было. С одной стороны: без всяких сомнений общение со сверстниками сыну было просто необходимо; с другой: сам Пашка постоянно такого общения чурался, да и так ли вообще это со сверстниками общение и необходимо? Сам Роман Владимирович в свое время, в силу своего от прочих детей отличия и внешнего и по интеллектуальному развитию (шибко умным и эрудированным был в детстве Роман Владимирович), с одноклассниками не особенно дружил и, пожалуйста - вырос вполне адекватным. Однако, что уже рассуждать: все, что могло уже случилось, да и Пашкин голос, доносящийся из комнаты довольно весел.
   - Привет! Мужик сказал - мужик сделал! Я же сказала: приду! А это - Ванька. Со мной на графике учится - прошу сильно его не любить, и много на него не жаловаться! - бодро заявила, вошедшая в комнату Дашка. - Вот это да! Вот это сразу видно - отличник живет! - Дашка с веселым восхищением обвела черными глазами модели кораблей, самолетов и бумагопластику, обильно свешивающиеся с потолка и по стенам. - Человек сидит целыми днями и клеит! Во - из него будет дизайнер! Это не мы - тунеядцы и алкоголики!
   Иван, чья голова вращалась на шее словно локатор во время боевых учений, тем не менее в первую очередь дернулся к компьютеру. Машина произвела на парня впечатление ошеломляющее: похоже даже короткие волосы на затылке встали у него дыбом от переизбытка чувств.
   - Машина - супер-пупер, - хрипло выдавил он.
   - Машина - класс, водитель - ас! Тебя, между прочим не за тем сюда позвали! - резко одернула старшего ее лет на пять спутника Дашка. - Мы общаться пришли! Кстати, можно я совмещу приятное с жизненно необходимым: съем йогурт. Я всегда в это время ем йогурт, иначе у меня системы жизнеобеспечения отключатся, - и девчонка тут же полезла во все тот же распухший от внутреннего содержания ранец.
   - И вовсе мы не алкоголики! - У Ивана, похоже, была особенность, совершенно бессистемно вырывать из потока информации фразы, и начинать рассуждать по их поводу. - Я не считаю, что бутылка пива в праздник - это уже алкоголизм, - (произнеся данную сентенцию, молодой человек слегка покраснел и залоснился, что выдавало тайную гордость собою, таким взрослым и независимым).
   - Так начинают все, а результат мы видим по канавам и подворотням! - отрезала Дашка, с завидным аппетитом поедая йогурт из баночки предусмотрительно принесенной с собой десертной ложечкой. - Кстати, если кто-то хочет, могу поделиться: с клубникой и кальцием. Ну и моими яйцами глист, разумеется.
   Желающих не нашлось. Пашка побеспокоился: влезет ли в девочку еще чай с бутербродами и печеньем.
   - Влезет-влезет! Она обжора и проглот! Бегемот настоящий, а не девчонка! - отыгрался дождавшийся случая Иван.
   Дашка надулась, глаза ее стали катастрофически быстро наполняться слезами. Пашка смешался, зафыркал растерянно, бросил быстрый укоризненный взгляд на старшеклассника. Тот опять покраснел, однако на своем стоял твердо:
   - А что? Ты бы видел, как она на уроках жрет! Напихает полную парту всяких чипсов, яблок, творожных сырков и чавкает! Анастасия Валерьевна с ней уже замучилась: крошит жиром на графические листы. Опять же у всех вокруг тоже желудки подводить начинает!
   - Я не чавкаю! - слезы заполнили глаза Дашки как две толстые контактные линзы.
   - Ну, не чавкаешь! Но ведь замучилась с тобой Анастасия Валерьевна, или скажешь нет?
   - Ну, замучилась, - Дашка довольно захихикала, вытирая слезы и шмыгая носом.
   Тут Пашкин папа занес поднос.
   Чуть-чуть суеты и комната погрузилась в тишину, прерываемую лишь деликатным позвякиванием ложечек, мелодичным постукиванием чашек о поднос и тихим почавкиванием гостей, точнее: одного из гостей.
   - Я у вас книжку возьму почитать. - заявил внезапно Иван. - Лето - делать нечего. Если хорошая погода я по городу шляюсь. А в плохую чем заняться? Есть у вас что-нибудь про фантастические войны?
   Пашка с Романом Владимировичем пожали плечами и задумались: есть ли у них что-нибудь про фантастические войны. Молчаливое поглощение бутербродов и печенья продолжилось. Казалось, слышно было, как в Дашкиной голове бегают, натыкаясь друг на друга, мысли: они ищут приличную, подходящую тему для разговора за столом. Вот, вроде бы нашли, Дашка открыла рот, но в этот момент Иван вскочил, подбежал к стеллажу с книгами и выхватил откуда-то с верхней полки яркое глянцевое издание. Роман Владимирович с удивлением обнаружил, что это-таки какой-то третьесортный киберпанк и не без труда припомнил, что действительно польстился как-то на рецензию в инете, купил. А потом автор рецензии публично признался, что характеристику написал от балды, ради эксперимента, саму книжку не читая. На взгляд же Романа Владимировича, читать это было совершенно не возможно. Он едва не брякнул: "Да возьми ее себе насовсем", но тут же подумал, что дарить нужно-таки не то, что тебе не нужно, а наоборот. И потом Роману Владимировичу вовсе не хотелось винить себя в том, что и он приложил руку к развитию у мальчика дурного вкуса.
   Обложка книги сверкала и переливалась цветами огня, дыма и кровищи. На картинке обвешанный оружием всех времен и народов лоснящийся бугай с металлизированным бычьим черепом вместо башки, одной рукой тащил связку отрубленных голов, второю потрясал мечом, щитом и булавой одновременно, а третьей тащил за волосы извивающуюся красавицу со странно томным для ее положения выражением лица, за спиной бугая пылало все, что еще не сгорело, и рушилось, что еще не обрушилось. Ваня любовно погладил переплет:
   - Люблю, когда на обложках картинки - сразу видно о чем книжка. И сразу хочется взять и почитать. А такое кто читать захочет?! - подросток с возмущением выдернул из плотного ряда скромный том бардового цвета, не украшенный ничем кроме тиснения, и потряс перед носами новых знакомых: крупным витым шрифтом на обложке набрано были автор и название - Александр Дюма, "Граф Монте-Кристо".
   Тут Роман Владимирович не выдержал, повалился на кровать и захохотал, Пашка крепился изо всех сил, потом тоже прыснул. Роман Владимирович с трудом сел, и вытирая одной рукой проступившие слезы, другой потряс руку слегка растерянного и обозленного Ивана:
   - Удружил. Кто, значит, это читать будет? Потрясающе.
   - Ты чего позоришься, - прошипела в ухо Ваньке подружка, - Это же "Граф Монте Кристо" - такой сериал по телеку идет. - после чего нашла необходимым деликатно сменить тему: Так вот значит, так ты тут и сидишь целыми днями. Макеты клеишь... А чем еще занимаешься? Компографикой занимаешься? У тебя поди и мультики уже свои есть во флеше или тридистудиамаксе?
   - А игры у тебя какие есть?
   - Блин! Иван тебя с намеченной цели только попадание межконтинентальной ракеты сбить может! Мы пришли к культурным, высокоинтеллектуальным людям, общаться на высоком интеллектуальном уровне, а ты все портишь бесконечно! Фиг я тебя еще возьму с собой!
   - А слово "Фиг" говорить неприлично, - расцвел старший товарищ Ваня, - Потому что слово "фиг" обозначает...
   Дашка соскочила с места и, бросившись к Ивану, попыталась заткнуть ему рот. Тот хохотал, сопротивлялся, и сквозь цепкие пальцы пытался донести до присутствующих свои познания в лингвистике.
   - Ну вот хоть Вы, Пашин папа, ему скажите, а то он сейчас разойдется и такого навыложит: и про фиг, и про... Ой, ладно, мы, пожалуй, пойдем сегодня, а то нас в следующий раз не пустят больше. - Дашка, по-прежнему не позволяя приятелю раскрыть рта, поволокла его к двери, раскланиваясь на ходу как китайский болванчик. Из-за разницы в росте Иван вынужден был идти, согнувшись в три погибели. Не смотря на это, он знаками старался дать Пашке понять, что еще зайдет, без этой, и тогда-то они точно сыгранут во что-нибудь настоящее, мужское на компе и вообще побеседуют по-человечески.
   - Я еще зайду. Без этого. Чтобы нормально можно было пообщаться, - закричала от двери Дашка, дверь хлопнула, послышалось, как в подъезде кубарем скатились вниз по лестнице, хлопнула и подъездная дверь, взвыла приподъездная старушка (мол, дверью хлопать нельзя).
   - Пока-а-а, Па-аша-а-а! - донеслось из-под балкона, - Мы еще-о приде-ом!
  
   Глава 14.
   Но первым пришел Иван. Отца дома не было, но замки на двери были устроены так, что Пашка и сам мог с ними справиться. Ванька не очень тактично попялился на инвалидную коляску, похмыкал. В комнате он с размаху бухнулся на кресло возле компьютера и начал на нем крутиться. Видно было, что руки его так и тянутся к мышке, однако то ли давали плоды Дашкины воспитательные потуги, то ли почесать языком молодой человек любил не меньше, чем играть.
   - Са-авершенно нечего делать. Целыми днями брожу по городу. Па-асещаю музеи и магазины. Я бы больше, конечно, музеи посещал, но там ведь денежки выкладывать надо. Книжку начал читать - ничего-ошная книжка, хотя про войну маловато. Я люблю войну и политику. Хочу стать президентом. Как думаешь, получится?
   Пашка подумал и ответил честно:
   - Лучше бы не получилось.
   Ванька в удивлении даже вращение кресла остановил, впрочем, кажется, не обиделся:
   - Почему это?
   - На фиг нам президент, который любит войны и политику, пусть лучше науку и искусство любит, детей на худой конец, или маргаритки.
   Ванька опять хмыкнул, завращался. На этот раз задумчиво.
   - Нет... ну, война - это же тоже интересно. Тоже... наука. А дети... они ведь тоже, знаешь, такие сволочи бывают, хуже нацистов. Нацистов ненавижу, я бы их сжег всех, в их же газовых камерах.
   - И некоторых детей тоже? - Пашка любил все мысли доводить до логического завершения.
   Ванька помолчал немного, рука его непроизвольно потянулась к празднично иллюминированной физиономии:
   - Пожалуй, и некоторых детей тоже.
   - Тех, о которых ты лицо покорябал? - не удержавшись, хихикнул Пашка.
   Ванька высокомерно выпрямился в кресле, и отрезал гордо:
   - Я упал!
   "Ну-ну", - подумал Пашка. - "Упал на шлак, а там - кулак", - но вслух решил ничего не говорить. Нужно отметить, что Ванькина физиономия и в прошлый его приход хранила следы непримиримых столкновений с окружающим миром, возникала даже мысль о том, что явление это обычное и постоянное.
   - Дашку наказали. Ее младшая проперлась после прогулки в комнату в уличных сандалях. Видимо, на ковре остался какой-то песок. Дашка сеструху пожалела - той только четыре года, и сказала, что это она сама проперлась. Но тайное, все равно стало явным. Сеструхе влепили две недели строгого режима без права гулянок, Дашке - неделю, и еще приобретение компа поставили под вопрос. Передает тебе через форточку привет, рыдания и сопли.
   - Сурово.
   - Да не говори! Не родаки - звери. Уроды кинематографические. Четырехлетнего ребенка летом на две недели от улицы изолировать! Да она дома так одичает, что стены грызть начнет, а уж самим этим родакам всю кровь выпьет и мозг выест.
   - Главное, что ведь это - бессмысленно, - проявил эрудицию Пашка, - у такого маленького ребенка долговременная память даже и не работает так долго.
   - Китайское "Поле чудес" - зрелище бессмысленное и беспощадное! - глубокомысленно подытожил Ванька. - Кстати, никак не могу понять смысл этого анекдота.
   - У китайцев очень много иероглифов - миллионы. Или тысячи. Кажется.
   - Век живи, век учись. Это ты, должно быть, от того такой умный, что инвалид. Может, тоже себе что-нибудь сломать? Для развития интеллекта? В школу, опять же не ходить...
   Пашка подумал, что он и сам не против помочь Ваньке, в смысле - что-нибудь ему сломать. Если тот со всеми так общается - неудивительно, что такой покорябанный, удивительно, как до сих пор еще живой.
   - Хочется быть умным, - подросток опять начал вращаться в кресле, - с другой стороны - хочется быть сексуальным. - (произнеся последнее слово Ванька опять мучительно покраснел, как в случае с пивом и алкоголизмом) - Хочется зарабатывать много денег, или даже просто их иметь. Но хочется и быть героем без страха и упрека и бессребреником. Жизнь сложна... Так какие, говоришь, у тебя игры?
   - У тебя что: в школе проблемы?
   - У меня? В школе? В школе у меня все пре-крас-но! У тебя последний "Дум" есть?
  
   ...
   - А вы напишите этой Дашке письмо. Как героине подполья. "Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья. И на обломках самовластья напишут наши имена!"
   Рэй взглянул на Джонни с восхищением. Дашку ему было жутко жаль: такое лето за окнами, а она так "бессмысленно и беспощадно" наказана. Вот если бы у нее был комп с выходом в сеть, скрасить ее одиночество было бы легко, а так - ума не приложить, как ей помочь. Простейший же ход с написанием писем в голову не пришел. Должно быть, они уже - законченные дети информационных технологий. То ли дело Джонни - она еще застала время, когда понятия персональный компьютер в России фактически не существовало.
   Рэй обрадовался, но тут же растерялся: что писать-то?
   - Ну, ты же говорил: девчонка адекватная, читающая. Вот и пиши, как в голову взбредет, как бог на душу положит. Например: Добренького времени суток тебе, разлюбезная узница совести Дашка! В наших краях созрели уже на акациях бананы и кокосы и опадают на головы зазевавшимся прохожим, а тебя все нет на свободе! Изболелись и истомились наши с достопочтенным Ванькой старые и больные сердца. Все гадаем: жива ли еще ты, наша старушка, не голодаешь ли, хватает ли тебе йогурта и прочих витаминосодержащих продуктов?!
   Привычки откладывать что-либо в долгий ящик у Пашки не было, так что в тот же вечер он накрапал разухабистое письмецо, сварганил на принтере конверт, а Дашкин адрес легко обнаружил в интернетной телефонной книге. Бурли, как и следовало того ожидать, содержались в списке в единственном числе.
   Уже набирая отцовский номер (для осуществления проекта не хватало почтовой марки), Пашка вдруг задумался и нажал отбой. Идея, внезапно пришедшая в голову, была безумна, но, собственно, не безумнее любого их с Джонни проекта. Оставалось только придумать, куда спрятать конверт так, чтобы он не попался на глаза отцу. Тот ведь, добрая душа, обязательно письмо отправит, а потом забудет: отправлял - не отправлял; или, того хуже - пошутит. И ведь глазки будут честные-пречестные, ясные-преясные. Старый мошенник и плут. Сведет на нет всякую чистоту эксперимента.
   Как раз по этой причине, кстати, не подходит морозильник. Именно отец, когда Пашка был еще маленьким, присоветовал письма Деду Морозу носить не на почту, а класть в морозильник - якобы это единственный верный путь. Естественно, он и осуществлял исчезновение конверта, завернутого в прозрачный полиэтилен, из узкого пространства между пельменями и упаковкой фарша. И он же подкладывал на освободившееся место и фонарик, и шоколадку. За руку, правда, пойман не был, а при попытках уличить, громко, возмущенно фыркал и выразительно пожимал плечами. Но ведь не Дед же это Мороз был, в самом-то деле?!
   Пашка тоскливо оглядывал комнату. Отец - человек непредсказуемый. Прилепи скотчем конверт с обратной стороны какой-нибудь картины, крышки стола, внутри монитора - и он именно сегодня надумает уборку, перестановку или даже ремонт. Положить в книгу? Многолетний опыт показывает: сунуть что-либо в книгу - потерять это навсегда. Даже если запишешь и автора и название - бесполезно. Никогда не найдешь ни заначки, ни записки...
   В конце концов, не мудрствуя лукаво, Пашка сунул конверт в нижний ящик своего письменного стола, под постеленную на дно клеенку. Ящик набит был всякими железками, проводочками, камешками, так что, если папа сунется - Пашка должен услышать. Конечно, остается вариант: папа сунулся ночью, когда Пашка уже заснул, или папа сунулся, когда Пашка в наушниках слушает музыку. Что ж, без музыки придется какое-то время обойтись, а ночью... Нет, все-таки вряд ли папа будет что-то искать в Пашкином ящике без его ведома, даже если ему очень нужно будет.
   Осуществив таким образом первый этап плана, Рэй вышел в Свой Солнцекамск, и, сверившись с возникшим на первой подходящей стене планом города, отправился в сторону Дашкиного дома. Нырнув в чистенький (других, впрочем, в его городе и не было) и пустынный подъезд, Рей, воровато (непонятно зачем) оглянувшись, сунул письмо в щель почтового ящика. Немного подумал и разукрасил железную крышку изображениями веселых оранжевых слоников с крылышками.
  
   Глава 15.
   Утром конверт еще был. Вечером, в шестом часу конверт исчез. Как пел в самом начале своей карьеры Макс Покровский: "На третьем светофоре он был еще живой. На пятом светофоре он сделался мертвец."
   Пашка почувствовал сначала, как у него заледенели руки, он даже сложил их у рта и принялся дуть в них горячим. А потом мальчишка внезапно вспотел так, что короткая челка приклеилась ко лбу. Или сначала вспотел, потом замерз? Или одновременно.
   Интересно, догадается ли Дашка ответить? Конечно, он предусмотрительно указал на конверте обратный адрес и даже приписал: "Лети письмо с приветом, вернись ко мне с ответом!", но кто ее знает, дитя эпохи отмирания почтовой службы.
   И даже если ответит: сколько этого ответа ждать? День? Два? Семь? А вот раньше люди: без инета, без телефона - только письма. И письма-то эти тоже не аэрофлотом летели вместе со своим приветом, а неделями пилили почтовыми каретами. Ямщики погоняли дикими заснеженными степями понурых лошадок, плетущихся как-нибудь рысью; замерзали в этих степях и пели песни про глухие эти степи, и про то, как они в них замерзают. Наверное, как представят себе тогда люди все это: ночь, пургу и версты, версты - так начинают слова отбирать более старательно, и о чем писать тоже думают. О всякой фигне, наверное, и перо не поднималось. Поднималось только написать что-нибудь вроде: "Сквозь волнистые туманы пробирается луна. На печальные поляны льет печально свет она. По дороге длинной, скучной тройка борзая бежит. Колокольчик однозвучный утомительно звенит".
   Или вот в войну, треугольнички. Тащат их почтальоны в тяжеленных сумках, под пулями. Пожалуй, стыдно нагружать человека пересказом несвежих анекдотов и сиюминутных мыслей. К тому же, никто не гарантирует, что это твое письмо не станет последним. Вот какой ты получился в этом письме, таким ты и останешься навсегда для своей любимой девушки или для сына. Всяко хочется остаться умным, сильным, веселым. Сказать самое-самое главное.
   А сейчас что по телефону? Готовьте тазик - слона едем мыть? А эсэмэски? Рома принимал ванну с девушкой своего друга Сэма, делал массаж девушке своего друга Артема. Сейчас у Ромы нет друзей. Угадай: что Рома делает неправильно?
   Про инет и вовсе говорить нечего. "- А я сейчас пукнул! - Аффтар! Ты жжош!".
   Дашка объявилась даже раньше, чем дошел ее ответ. Первое, о чем она спросила, нарисовавшись на пороге:
   - Ну что? Получил?! Дошло?!
   Узнав, что пока нет, Дашка обиженно запыхтела, бросая на Павла из-под насупленных бровей испепеляющие взгляды. Можно подумать, работа почтовой службы хоть как-то от него зависит. Спустя минуту она отпросилась сбегать вниз: вдруг именно в этот самый момент принесли почту? Ей даже показалось, что стукнула внизу дверь. Пашке подумалось, что на самом-то деле Дашка заподозрила, что письма ее тут не ждали и ящик не проверяли, и решила самолично осуществить контроль.
   Самому ему, конечно, интересно было прочесть Дашкино письмо, но ответ на главный вопрос он уже получил. Все внутри него скакало, пузырилось и пенилось. И даже голова немного кружилась. Письмо дошло! Конечно, конечно оставался ничтожный шанс, что каким-то немыслимым образом вмешался папа. Любая самая неправдоподобная ситуация, если хорошенько подумать, может иметь объяснение выдержанное в реалиях обычного, этого мира. Даже то, что когда Пашка проверил наличие письма в ящике сразу после папиного ухода в Тот День - оно лежало; а вечером, в семнадцать двадцать, до папиного прихода - исчезло.
   Например, можно допустить, что в действительности утром под клеенкой уже было пусто. Просто Рэй так волновался, что ему примерещилось. Или такой вариант: Днем пришел папа, а Пашка вдруг свалился в эпилептическом припадке, а когда очнулся, ничего не помнил. Сомнительно, конечно, что отец начал бы шариться по ящикам, а потом заниматься отправкой корреспонденции в то время, как его сын катается по полу, захлебываясь пеной, или же лежит недвижимый. Но опять же в том же самом припадке Пашка мог, к примеру (чушь какая!) попросить отца отправить письмо. Хотя никакого припадка не припоминается.
   Дашка вернулась. Грустная, но тихая. Перепсиховавшаяся.
   - Ты просто понимаешь... я тебе там такую важную вещь послала. Просто вот... переживаю, как дойдет.
   Что интересно, она могла там такого важного послать? Признание в любви, хи-хи?
   (Больше всего Пашке хотелось нырнуть в Свой Солнцекамск, дождаться Джонни и обсудить все варианты и ситуации. Интересно, как она решит, какое мнение выскажет: было или не было?)
   Важной вещью, посланной в письме, оказалось предисловие к Роману. Томясь в заключении и, наверное, ощутив в своем положении некоторую аналогию с судьбой Пушкина в ссылке или Достоевского на каторге, решила Дашка заняться написанием Романа. Роман обещал стать великим явлением как минимум в российской литературе. Дашке так и мерещился бардовый с золотом толстый корешок, манил завораживающий шелест тонких страниц, бередили душу волшебные слова "Глава", "Предисловие", "Послесловие". "Эта юная, можно даже сказать, маленькая девочка затронула в своем романе такие глубокие глубины и такие основополагающие основы, коснулась того, чего до нее никто не касался и открыла, что до нее никто не открывал. Она перевернула наши представления и поставила на место то, что до сих пор пребывало не на месте! И все таким истинно русским, истинно литературным, истинно великим, истинно могучим языком, что у нас просто не остается слов! И мы можем сказать только одно: Даша Бурля - самая умная писательница этой недели!" - и ведущая начинает хлопать, мелко тряся кудряшками, а за ней хлопает весь зал: сплошь ученые, писатели, лауреаты и артисты. Зал апплодирует и встает. А она, Даша, смущенно кланяется и ловит пальцами дорожки слез... Ну а потом, конечно, появятся тетрадки с ее фотками, обложки, дневники; мобильники начнут говорить ее голосом... Только от помещения в мобильники своих откровенных фото она сразу откажется - еще чего не хватало!..
   Дашка вздохнула, с трудом отвлекшись от сладких грез. Пашка смотрел в окно и тоже о чем-то думал так сосредоточенно, что морщил лоб и шевелил губами.
   - Пойду я... - Дашка еще раз вздохнула, на этот раз тяжелым вздохом матери-героини, у которой дома семеро по лавкам. - Янка дома одна скучает, да и надо... - с Дашкиных губ чуть не сорвалось: "Роман писать", но она решила быть таинственной и закончила: - ...Дела надо делать. Важные.
   - А как же чай? - искренне удивился мальчик.
   - Чай? - на Дашкиной выразительной физиономии ярко и широкоформатно отразилась вскипевшая в душе ее борьба. Колебания едва не сбили девочку с ног, но она-таки собрала волю в кулак и отказалась. Искусство требует жертв. Когда Даша напишет роман, и юное дарование пригласят на ток-шоу, среди прочих ее слов с полным правом прозвучит: "Я многое отдала этому произведению. Многим пожертвовала, от многого отказалась..." Тут гостья вспомнила, что не рассказала одну очень интересную штуку, и закричала уже от дверей:
   - Эй! Паш! Ты представляешь: в тот же вечер, как пришло письмо, кто-то разрисовал наш почтовый ящик смешными слониками! Мама так ругалась, хотела в милицию подать на соседского подростка, а мне так очень даже они понравились! Такие классовские слоники: розовые, салатовые, с крылышками! Чем нарисованы - совершенно не понятно. Подробные, как переводки, объемненькие, в темноте светятся. И, представь: мне как-то даже показалось, что один подмигивает! Ну не то чтобы постоянно подмигивает, но один раз подмигнул! Янка так хотела посмотреть - уревелась вся, но она же наказана. К тому же, мама злится за испорченный ящик. Говорит: найдет, кто это сделал и заставит закрашивать. Не самим же деньги на краску тратить! А мне так они нравятся...
   - Паша! - закричала Дашка уже под балконом. Пашка подъехал к балконной двери, помахал рукой, мол, я здесь. - Ты представляешь, я хотела, пока родителей нет, ящик снять и отнести Янке показать. Но оказалось, они все не по отдельности, а цельно скреплены, у них даже задняя стенка общая. Я тогда даже пыталась Ваньку подговорить, чтобы вместе снять на минуточку и быстренько сбегать показать. Только он как всегда заладил: "Мне уже шестнадцать, для меня уже это - уголовно-наказуемое явление. Я в колонию не хочу!". Он вечно так. На него Бахарев задирается-задирается, Анастасия Валерьевна говорит: "Да, дай ты ему подзатыльник, чтоб не мешал работать!", а он: "Не могу. Уголовно-наказуемо!" Такой зануда, просто сдохнуть! Мне кажется, он просто слабак, у него просто сил не хватит из стены ящики выдернуть и на два этажа поднять! Ну, да что делать - может, до конца Янкиного наказания слоников не закрасят!.. Ну, пока! - и Пашка услышал, как заширкали по асфальту сандали упрыгивающей вдаль то на одной, то на другой ножке подружки. - Письмо-то жди! Ящик проверяй, а то стыбзят - не заметишь! - донеслось уже откуда-то со стороны здания типографии.
   Пашка откинул голову на спинку кресла и счастливо рассмеялся, потом лихо развернулся и покатился к компьютеру. Операция "Слоники для Янки" начинается!
  
   Глава 16.
   Вставать Янке не хотелось. Хотелось одного: умереть. Вот похолодеют у нее рученьки, ноженьки, сердечко состукает еще пару разочков и остановится, забежит в комнату противная Дашенская и завопит. Так завопит, что стенки затрясутся, и бабука с кухни пришкандыбает (Бабука - потому, что и бабушка и вечная бука). Бабука подойдет, подожмет свои узкие губки и скажет холодным колючим голосом:
   - Так я и знала, что эта девочка еще доставит нам хлопот и огромные денежные траты! Похороны-то нынче не дешевы! - и пойдет звонить родителям на работу. Родителям на работе начальники скажут:
   - Идите, родители, ваша девочка умерла.
   - Которая девочка? - Спросят родители. - У нас их две!
   - Та, которую никогда вы не любили. Которую наказали жестоко. Которую не отпускали на травку-муравку побегать, на солнышке-колоколнышке погреться!
   Родители тут станут просить, чтобы только один из них пошел к умершей девочке, а второй остался еще деньги зарабатывать, но начальники скажут: "Нет!"
   Придут родители, бабука им двери откроет, нажалуется сразу: "Вот умерла! Так я и знала, что одни от нее хлопоты и расходы будут!" Но родители-то дорогой уже подсчитают, что мертвая девочка, им все равно дешевле, чем живая обойдется: одежду ей покупать не надо, обувь, кормить еще вон сколько лет, выучивать, замуж еще потом выдавать. Поймут они, что хорошая у них дочка, послушная, все только добро им делает, вон: деньги сэкономила. Зайдут они в комнату, а она там лежит мертвая, а глаза открыты. И словно смотрят эти глаза на них с укором. И станет родителям и страшно, и стыдно, и жалко такую хорошую девочку, и упадут они на колени и зарыдают. Даже бабука упадет немножко, и немножко тоже зарыдает. А Дашка, так та давно уже рыдать будет, сильно-сильно. Захлебнется соплями и тоже умрет!..
   Тут Янка обнаружила, что ноги-то ее и на самом деле начинают холодеть. И так ей жутко стало, что взвизгнула она и подскочила на кровати. А ноги, оказывается, просто из-под одеяла вылезли и снаружи замерзли.
   Сесть-то Янка села, да видно уж больно резко: голова стала как чугунка, да еще и закружилась - так всегда бывает, когда долго в постели без дела проваляешься. Бабука уже раз пять пыталась ее поднять. Да что толку вставать: по квартире круги нарезать? На улицу все равно не пустят! Метнула Янка ненавидящий взгляд в сторону окошка и хотела было отвернуться и зареветь от тоски, да за что-то такое-этакое взгляд ее на окошке зацепился. А, точнее, на форточке. Что-то такое-этакое там было.
   Подскочила Янка к окошку, а такое-этакое это Слоник. Янка его сразу узнала, и так обрадовалась, что даже не удивилась. Конечно же, это слоник с почтового ящика, про которого Дашенция рассказывала: розовый, с крылышками, и глазки веселые. Так хотелось Янке слоников увидеть, столько слез она в подушку пролила, даже во сне их видела. Все молила боженьку: Ну пусть хоть один, хоть самый маленький, ко мне прибежит и подмигнет, как сестре. Точно! Она же вчера даже заклинание придумала: "Луна-луна, по кругу ходи! А слоник к Яне приходи!" - и все твердила его, пока не заснула. Сбылось! Пришел!
   Тут слоник подмигнул. С форточки вспорхнул и прямо к девчонке на ладошку приземлился. Крылышки так приятно пофыркали, аж у Янки челка веером разлетелась и нос защекотала. Слоник приземлился, замаршировал и запел хриплым голоском: - Я люблю жевать конфеты и халву и сладкий мед! Тот, кто любит дело это, хорошо меня поймет!
   - Я! Я тебя хорошо пойму! - тоненько взвизгнула Янка, и кинулась было на кухню: нужно было чем-то неожиданного гостя угостить.
   От Янкиного рывка слоник даже на попу сел в ладошке девочки, и завопил довольно громко все там же хрипловатым голоском:
   - Стой! Стой! Там же бабушка!
   Янка тут же затормозила и отпустила дверную ручку: точно ведь, на кухне Бабука. Завопит: Где игрушку взяла? Своровала? Какие конфеты до завтрака? А зубы не почистила? А кровать не заправила? Не умылась?
   - Ходишь голая! В волосах колтун! - продолжил список Янкиных прегрешений слоник, очень удачно пародируя бабукин сварливый тон. - Нет, на самом деле, давай причесываться! Ты меня, а я - тебя! - предложил он уже своим голосом.
   - Ой! А что на тебе расчесывать-то? Ты же лысенький? У тебя даже шкурки нет, только ушки и крылья?
   Слоник слегка обиделся:
   - А кисточка на хвосте? А челка?
   Челка у слоника и впрямь была знатная: густая, шелковистая, ярко-розового цвета. К тому же она блестела. Единственная проблема: челка была уже расчесана волосок к волоску, словно даже с лаком уложена.
   - Да ну, это не проблема! - слоник начал как сумасшедший носиться по комнате, делать сальто, кувыркаться и скакать, через пару минут от идеальной укладки не осталось и воспоминаний.
   Теперь уже по комнате забегала Янка, она искала розовую расческу от Барби. Она твердо была уверена, такие шелковистые волосики можно убирать только красивенькой кукольной расчесочкой с ручкой, украшенной вылепленными цветочками, в середине двух из которых сохранились даже блестящие "драгоценные камешки". Расчесочку приходилось прятать и перепрятывать, так как была она выменяна в садике у одной девчонки на Дашкину картинку с Принцессой. Дашка как-то нарисовала картинку с Принцессой, такой красивой, что Янке жуть как ее захотелось. Но Дашка была неумолима, ей тоже хотелось свою принцессу. Она, конечно, пообещала нарисовать еще одну такую же, но ей все было некогда и некогда, а Янка всем уже в садике нахвасталась, что сестра ей нарисовала прекрасную принцессу. Так что пришлось рисунок упереть. Дашка очень расстраивалась и клялась, что вот только решила подарить его младшей сестре. И совесть ела Янку поедом. Чтобы не мучиться так, Янка поменялась с Каринкой из группы: она Каринке - принцессу, Каринка ей - расчесочку. Теперь стыдно уже не очень было, но необходимость соблюдать осторожность все-таки оставалась. Так что расчесочку приходилось каждый раз перепрятывать, и куда она заныкала вещицу в последний раз - не припоминалось совершенно.
   - Слушай, а что если тебе носки одеть? И платьице какое-то? Ты ведь девочка, если я не ошибаюсь? - поинтересовался, задумчиво летающий вокруг суетящейся Янки слоник.
   - А что, на мальчика похожа? Или на оно? - немножко обиделась хозяйка комнаты.
   - Нет, но может ты - пингвиненок? И тебе полезно босиком по холодному полу бегать?
   Слоненок спросил это с видом таким серьезным и задумчивым, что Янка рассмеялась, и тут же нацепила платьице и носочки. Что-то еще было не в порядке, а точно - волосы! Янка ловко разодрала запутавшиеся пряди и заплела две косички.
   - Ой! Точно - девочка! Только не по честному расчесалась без меня! Ладно, не обижаюсь, зато я могу превратить твои заколки в волшебные летучки!
   Лепестки на искусственных цветках, украшавших резинки на концах Янкиных косичек вдруг затрепетали крылышками колибри, и те начали подниматься вверх, а вслед за ними начала подниматься вверх и девочка. И было это вовсе не больно, как можно было бы предположить. Казалось, у Янки совершенно исчез вес, и она легко закружилась по комнате, помахивая косичками.
   - А теперь летим к лету и солнышку! - весело завопил слоник, бросаясь к форточке.
   - Ой, нет, - закисла Янка. - Я наказана.
   Она очень испугалась, что слоник сейчас скажет что-нибудь на манер : "Ну, на нет и суда нет" и улетит, или спросит "А за что ты наказана? Я с плохими девчонками не дружу!". Но тот только развел в стороны передние лапки и заявил:
   - Ну, что ж, если мы не можем идти к лету, то пусть лето придет к нам!
   И тут же потолок окрасился в ярко-голубой цвет и по нему полетели веселые белые облачка, из ковра полезла сочная зеленая травка и медово-желтые одуванчики, задул теплый ветерок, и запорхали вокруг цветные бабочки.
   - Если ты не против, я позову друзей!
   Конечно же Янка была не против. А когда в форточку повалили разноцветные крылатые слоники, и все с подмигиваниями, и с подхихикиваниями, и с уморительными ужимками, Янка поняла, что пришло счастье. И этого счастья было так много, что ей совершенно не жалко было его ни для Дашкенции, ни для мамы с папой, ни для Каринки, ни для других девчонок (и даже мальчишек) из детсада. И даже с бабукой она бы этим счастьем поделилась, от всей души и сердца.
   ...Джонни с Рэем счастливо улыбались, спускаясь по лестнице в Дашкином подъезде, не в настоящем, конечно, а в Городе Рэя.
   - А вот тот ящик-то, на котором я слоников нарисовал! - Рэй махнул головой в сторону железных пеналов с номерами квартир, и замер. Джонни за спиной тихонько охнула.
   Поверх слоников кто-то намалевал противной растекшейся черной краской четыре раза: ".уки! .уки! . уки! .уки!" и один раз другое, не менее матершинное слово. Стена под ящиками была обильно обоссана.
  
   Глава 17.
   Рэй молчал. Уже полчаса. Он был весь бледный, глаза закрыты. И что Женьку больше всего пугало, лицо его казалось совершенно спокойным, и руки будто бы спокойно лежали на коленях. Но ведь это продолжалось уже полчаса. И потом затылком он слишком уж сильно упирался в стену. Насколько сильно Женька ощущала на своей собственной шкуре: ухитрилась подсунуть под затылок друга ладошку. Но он и этого не замечал. Кирпичная крошка больно впивалась Женьке в руку, но не это главное. Главное, она не знала что делать. Кричала, прыгала, трясла. Друг только нахмурился с самого начала и выдавил сквозь зубы: "Уйди, Женька, ладно?". Похоже, он и подумал, что она ушла. Все-таки, Рэй - человек-скала. Даже психует, как скала. Вместо того, чтобы орать - стискивает зубы и молчит еще сильнее. Если, конечно, можно так выразиться. Попыталась окатить его холодной водой - он продолжать сидеть мокрый. Только дрожать стал. Надо было напустить теплого воздуха, но Женька сама уже начала трястись, и никак не могла сосредоточиться. Все, что она могла, это обнять, облепить собой мальчишку, и, раскачиваясь вместе с ним из стороны в сторону, мычать вечную утешительную песенку без слов. В результате друг ее вздрогнул, обмяк, вздохнул глубоко и судорожно, всхлипнул, потом обнял ее тоже. А Женьке ясно стало, что так плохо ему вовсе не из-за черной краски на ящиках. Или не только из-за краски.
   Наконец Рэй, подергал плечами, освобождаясь от Женькиных рук:
   - Мне надо... лекарства выпить. Подожди, ладно?
   Около подъезда валялся брошенный велосипед, на котором мальчик приехал. Рэй потянул машину за руль, поднимая. Чуть не упал, запутавшись в ногах, колесах и раме. Сел и, тяжело пошатавшись как пьяный от одного бордюра к другому, выправился и покатился вниз по улице, медленно, но верно набирая скорость...
   - Если слишком долго не вернусь - не жди... - донеслось до девочки.
   Женька забеспокоилась было, не попадет ли он в таком состоянии под машину, но потом вспомнила, что находится в виртуальном городе, где большинство автомобилей представлено лишь звуковыми сигналами, и мысли ее обратились к другому. А вот если ей оседлать велосипед и поехать на нем домой? Она доедет на велосипеде? Она не сможет выбраться совсем? Велосипед просто растворится под ней в один прекрасный момент и она приземлится на пятую точку: мягко или отшибая копчик?..
   Рэй вернулся на удивление быстро. Даже запыхался, даже не смыл слезы, которые видимо все-таки были. Потом, без нее. Впрочем, и грязноватые потеки и краснота исчезали на глазах: Пашка заметил деффекты изображения на экране и спешил от них избавиться. Он даже сумел слегка улыбнуться, правда немного искусственно:
   - Мне пришло в голову, что ты здесь одна, а мы ведь не знаем, что это за хренотень такая. И вообще, Джонни, тебе здесь опасно. Хрен знает, кто и что делает, а ты-то ведь здесь реально. Я полажу - поищу. Свяжемся через жэжэ. Я сегодня же заведу страницу. - говоря это, Рэй тянул за руку вяло упирающуюся Женьку. - Ну же, Джонни! Это не шутки! Немедленно выходи. И вот что еще: сразу как вернешься домой, в Нижний - скинь мне на эмэйл, что добралась. Нет! Лучше просто позвони.
   - Да у меня нет телефона!
   - Мобильник отбери у кого-нибудь на улице. Ну, елки-палки, есть соседи, подружки, учительница из школы! Давай-давай, двигай!... - тут Рэй поперхнулся и замолчал. Брови его никак не могли выбрать на каком выражении остановиться: удивленно приподнятыми или сердито нахмуренными, а взгляд упирался в нечто. В круто завернутую худенькую фигушку.
   - Понял, каков наш ответ Керзону?! Для непонятливых - дубль-два! - теперь в лицо мальчишке нахально пялились уже две фигушки. - Аргументов не надо! Я их и без тебя знаю. Только одно учти, если я не захочу, по-настоящему не захочу вернуться - дороги я найти не сумею - и вот тогда действительно неизвестно, какими крантами все закончится! Так что, - (фигушки превратились в кулаки, упершиеся в бока) - побродим сейчас вместе, поищем, подумаем, порешаем. Я, например, хочу выдвинуть версию, что напакостили не здесь, а в реале.
   - В могилу меня свести хочешь! - зашипел Рэй, но Джонни уже отвернулась и невесть откуда взявшимся тонким скальпелем старалась подцепить слой черной краски. Как не странно, ей это удалось: надпись отдиралась с казенно-зеленой поверхности как самоклеющаяся пленка о стеклянной витрины магазина.
   - Мне кажется, не помешало бы тебе сбегать до этого подъезда в реале, посмотреть, а может даже укараулить подонка! - сказала и тут же почувствовала: не то. Не то сказала. Догадка - как вспышка в мозгах. Банальное сравнение, но точное. И Рэй мог уже ничего не рассказывать, но отвернулся и пробубнил буднично, с досадой:
   - Я - калека.
   Джонни молчала, мучительно искала, что бы сказать, как отреагировать, и как назло - ничего не надумывалось. А тишина вязко тянулась и Рэй, видимо подумав, что она не расслышала, повторил:
   - Я ходить не могу. На инвалидной коляске я езжу. Мне, понимаешь никак в тот подъезд не попасть.
   И снова ни слова не выдавливалось.
   И у Пашки тоже не выдавливалось, но почему-то тяжело висела на сердце надсадная нужда все объяснить, все рассказать. И не потому, что хотелось об этом говорить, а потому, что не говорить было страшно. Как он все хорошо похоронил и в яму-то закопал, и камнем привалил и даже надписи не написал, а оно вылезло из-за сволочей этих, запустивших свои грязные пальцы в его собственный, в его личный мир.
   Казалось Пашке, что вокруг него поролон. Толсто-толсто намотан - на километры во все стороны. И слова свои он к Джонни через этот поролон проталкивает. И еще подумалось: хорошо, что он здесь виртуальный - пальцами в кнопки легче тыкать, чем голос из осипшего горла выжать. И начал он тыкать.
   Тыкал про то, что он из того самого Аслана, и что из той самой школы, тыкал про то, что никто в этом мире ничего не может изменить, и нет в нем ни бэтменов, ни суперменов, ни дедморозов. Хотя всяких Лар Крофт и завались, возможно. А перед лицом стояло растерянное лицо математички: челюсть у нее отвисла и в глазах прыгали и прыгали даже не мысли, а какие-то сигналы. И Пашка легко прочел по этим сигналам, что она не знает, что ей делать, и что ей очень хочется быть сейчас не математичкой, а кем-то из них, Пашке даже почудился старомодный бант у нее на крашеной, с отросшими седыми корнями макушке. Еще Пашка успел подумать, что корни видны от того, что от ужаса у математички волосы из головы полезли. Тогда Пашка положил на парту голову, сложил на нее руки и закрыл глаза. До того, как все случилось Пашка часто прокручивал в голове всякие варианты своих действий в случае чрезвычайной ситуации: как он спрячется под партой, незаметно проползет среди ног одноклассников к последнему окну (там шпингалет закрасили, и фромуга с тех пор не закрывалась), рывком выскочит, прыгнет... А на деле оказался способен лишь сидеть, сжавшись в комок, с закрытыми глазами и вспоминать из прочитанного накануне Тома Сойера: "Отче наш, иже еси на небеси". И еще как издевательство всплывало из кино: "Что "еси", пес смердячий?!"... Когда все кончилось, оказалось, что он не может встать. Отец нес его на руках и от его толстовки с плейбойским зайчиком на кармашке кисло пахло порохом и горячим железом.
   Странно было представлять его папу, его толстого и плавного как дирижабль папу, с губками, сложенными в бантик, и длинными волосами связанными в нефорский хвост, бегущим, орущим и стреляющим. Слишком странно. Пашка не стал себе ничего представлять, он прижался к большой, влажной, пахнущей не туалетной водой, как обычно, а остро и сильно потом груди и возвел вокруг них с папой неприступные стены...
   ...Пашка поднял глаза на Джонни: та очистила ящики, перекрасила в оранжевый стены и сидела теперь, снова обнимая его за плечи, как старшая сестренка, лицо подняла к небу. Небо теперь видно было прямо в подъезде, в хитросплетении лестничных пролетов. Ветер трепал легкие, короткие волосы Джонни, а губы расплывались в холодноватой, легкомысленной улыбке.
   - Я сейчас видела Бога, - Джонни смешно надула губы и сморщила нос, - Он сказал мне: Не бойся, Джонни, если упадешь - я подхвачу.
   - Ты же не веришь в Бога.
   - Конечно не верю, - Джонни пожала плечами. - Но этого я видела.
   - Ты не рисовал в свой город какого-нибудь Бога? - поинтересовалась, подозрительно прищурившись, девочка некоторое время спустя.
   - Не помню. По-моему нет, - Пашка поежился. - В оранжевый - это ты хорошо придумала перекрасить.
   - Наверное только подъездные бабки ругаться будут.
   - Песенку слышала: А нам это пофигу, пофигу?..
  
   Глава 18.
   - Сентябрь нечаянно нагрянет,
   Когда его совсем не ждешь.
   И каждый вечер сразу станет упоительно хорош... Потому что наступают жуткие, отвратительные утра и дни, - скорчила кислую мордочку Дашка, прекращая романтические завывания и возвращаясь из положения лежа на спине с закинутыми на спинку дивана ногами в приличное для девочки ее возраста в гостях. - Впрочем, в вечерах тоже ничего хорошего: пока припрешься с графики, пока пожрешь... А задают так, будто соскучились за лето по задаванию... Нет, правда, надо как-то постепеннее. Сначала один урок... потом снова один урок. Или лучше: первую неделю - по одному уроку...
   - Десятую - по десять уроков! - хихикнул, не отрывая взгляда от монитора Пашка.
   - Тебе хорошо хихикать! Вот выздоровеешь - оторвутся на тебе учителя! За все годы оторвутся!
   - Хи-хи.
   - Хихикает он! Надеется всю школу так профилимонить! Ничего: вот женишься - жена тебе отомстит за эти твои шуточки про десять уроков!
   Пашка обернулся к злобствующей Дарье и с укоризной покачал головой. Впрочем, укоризна только для вида, Дашкины подколки по поводу его инвалидности уже давно не задевали совершенно. Даже наоборот.
   - А что? Думаешь, в мужья никто не возьмет? Хихикает он. Я бы вот пошла. Если, конечно, у тебя паралич на органы размножения не распространяется...
   Краска кипятком ударила Пашке в лицо, он подскочил и, так как от возмущения и смущения проглотил язык, яростно ткнул пальцем в сторону входной двери, демонстрируя направление, в котором должна была исчезнуть язва и похабница.
   Вместо того, чтобы уйти, девчонка "демонически" захохотала и посетовала:
   - Да ты еще и немой, оказывается! - увернулась от летящей в нее кружки, хранящей в глубине остатки кофейной гущи, и, переводя разговор в безопасное русло, заверещала, показывая на экран - Ой, Пашечка! У тебя там какая-то красная лампочка мигает и светится!
   На карте-схеме города, в качестве обоев покрывающей рабочий стол, и правда мигала ярко-красная точка вызова. Пашка довольно ухмыльнулся - есть работа. А заодно, и это немаловажно, повод на законном основании отправить надоеду Дашку домой. Он развернул кресло:
   - Мадам, нет слов выразить, как я сожалею, но Родина в данный момент не может без меня обойтись.
   - Ой, Пашечка, миленький! - с полуоборота завелась верещать Дашка. - Ну не прогоняй меня, я тоже хочу Родину защищать! - огромные черные глазищи заполыхали всепожирающим пламенем любопытства и азарта.
   - Увы, мадам, увы! Валите! - Пашка, проявляя чудеса велоэквилибристики, ловко загнал прыгающую на тонких ножках девчонку в коридор.
   - Пашулька! Пашенюлька! Муси-пуси! - пищание Дашки перешагнуло границы воспринимаемых человеком спокойно частот.
   - Павел! В конце концов! - загнанная к самой двери, прижимающая к груди куртку, Дарья осуществила последнюю попытку: решила утопить друга в слезах. Одна особо крупная и горячая даже приземлилась точнехонько Пашке в затылок, смочив светлую щетинку коротко стриженых волос. "Волю в кулак! Нервы в узду!" - возопил внутренне Пашка и выдавил подружку из квартиры.
   - Пашка! Я же тебе даже ничего толком не рассказала, - забубнило за дверью. - Ванька-то в художественное училище не поступил, как его и предупреждали на графике. Он пока в ПТУху пошел, в Туфтуевскую. О-уочень замечательно! И ты представляешь! Вчера отпросился на перемену и накурился так, что мы все задохнулись! Началось в деревне лето! Ну, Пашка! Ну открой!.. А я ведь подстриглась, а ты не заметил!.. Ну и все! Ну и больше не приду! - напоследок Дашка пнула дверь пяткой, взвыла, разъяренным хромым носорогом протопала по лестнице и чуть не разломала подъездную дверь, баздаханув ею о косяк. Взвизгнула какая-то старушка.
   Пашка вздохнул. Пожал плечами. И поспешил к компьютеру: лампочка надрывалась, казалось, прямо у него в голове. Мальчик отработанным (и на его взгляд очень мужественным) движением нацепил наушники, поправил микрофон и поудобнее расположил мышку и клаву:
   - Это Центр. Сигнал принят и зарегистрирован...
  
   - Это что?!! Что на этот раз?!! - руки скакали на подлокотниках "трона", только Лекс даже не сразу это заметил. Ярость захлестнула его душной черной волной, стиснула горло, норовя разодрать цепкими как колючая проволока пальцами. Удивительно, как ему еще удавалось орать, но орал он так, что казалось все жилы и вены в организме натянулись до предела и вот-вот лопнут.
   - М-мишки Гамми, - пролепетал дрожащий у подножья императорского сиденья Ширя. Бритую голову его украшали десятки ярких кремовых розочек. Впрочем, кремовые розочки, бабочки и птички покрывали и всего Ширю, свободной оставалась только очумелая от испуга розовая физиономия и экранчик на груди, переливающийся надписью "Так будет с каждым, кто ссыт в подъездах". - Нналетели. У каждого в руках по этой... штуке пожарной. Я только собирался... ппп... - Головастый Раптор легко подскочил с места и подзатыльником вернул Шире способность говорить, - поссать собирался, а они прилетают... Я думал - приход!.. - Ширя захлюпал носом. - А это они. "Не ссы," - говорят, - в подъезде. Это неприлично!" "Если" -, говорят, - "ты - человек, то в туалете должен...это ...справлять.. эти... естественные потребности". Я их послал, а они как давай меня кремом того...украшать!
   - Мишки Гамми... Вас, б..ть, насмешат забавными прыжками... - задумчиво пропел Лекс, кого-то ему Ширя напоминал: точно - телепузика, только антенки не хватает. Но не это настораживало... - Рапт!
   - Уес, сэр, - Раптор перестал облизывать измазанную кремом руку и лениво выпрямился.
   - Что там, говоришь, у тебя было?
   - Ну, короче, идем мы, короче, а этот, короче, будто не видит...
   - С того момента, как луковая голова появилась.
   Рапт повздыхал тяжело, пошевелил губами прокручивая в голове события памятного ему дня до нужного момента :
   - А, че, короче, я только хотел ему по ребрам ботом, короче. Короче тут появляется этот. Короче маленький, по колено мне. Короче штаны на бретельках. И, короче, башка из луковицы. И, короче, мама моя - улыбается. И говорит мне этой луковой башкой: Ты, короче, мужик, пацана этого не трогай. Он, типа короче, маленький, а ты типа большой. И типа маленьких, короче обижать нельзя. Ну я же не знал, что он такая монстра! Я разворачиваюсь и только хочу этой падали все-таки по ребрам, как - бабах - на асфальт! Затылок, короче, чуть как кокос не треснул, в глазах, короче - искрит. Короче! Короче пытаюсь, короче, типа встать - а на ногах, короче - воздушные шарики!!! Я ногами, короче - Хлоп! Хлоп! А они не лопаются! Пи... - тут Раптор запнулся, втянул голову в плечи, огляделся, вроде даже вспотел. - Короче не лопаются... - закончил Раптор почти шепотом. - Домой на руках полз.
   - Та-ак - протянул Лекс, легко соскочив с "трона" вниз, к народу. Прошелся мягкой хищной походкой между настороженно замершими приближенными. - А что это никто не матерится?!!
   В тишине икнул Ширя, и кто-то подавился слизанным с него кремом.
   Так как Раптор стоял отчитывался, то ему и пришлось тыкать пальцем в угол, где затаился за арматуриной хлыщ небольших размеров с зализанной на манер Гитлера челкой. Рот хлыща прикрывал ярко-розовый ободок угрожающих размеров соски.
   - О! Х..нище! Ты что это, свои способности отсасывать рекламируешь? - Лекс, хищно улыбнувшись, присел на корточки рядом со в миг побледневшим парнишкой, гордо носившем звучное прозвище "Х..нище" за виртуозное владение языком площадей и подворотен. - Выплюнь эту х..ту, когда папа с тобой разговаривает! - "Х" задрожал, загундосил что-то, затряс головой и постарался задом отползти от Лекса на расстояние побезопаснее, но тот, заведясь, как это ему свойственно, с полуоборота, схватил "фюрера" за воротник и, подтянув к себе поближе, принялся яростно лупить его по лицу. Полетели слюни и кровь.
   - Лекс! Лекс! - завопил кто-то сзади, похоже Рапт. - Он не может выплюнуть!
   - Лексушка, не бей! Он не может! - вцепилась в локоть подскочившая Дашка.
   Вожак выпустил из рук бессильно повисшую жертву, скорее от удивления, чем уступая просьбе. "Х" плюхнулся мешком, отполз, поскуливая: "ы-ы". Лекс взглянул на Дашку непонимающе. Та заспешила с объяснениями:
   - Лексушка, он говорить не может, и соска у него не выплевывается. Ему Дюймовочка в рот эту соску зафигачила. Точнее, она его сначала предупредила, что если он еще хоть раз сматерится, то у него рот заткнется. Он ее, естественно, послал - рот и заткнулся. Он с утра сегодня так и ходит. Он соску уже обстригал и поджигал, только что не взрывал. Она снова вырастает!
   - Не-ет, - медленно произнес Лекс. - Я другого не понимаю, куколка ты моя, Даша, что это ты заступаться за него полезла? Это же не в твоих традициях и принципах? Тебе же даже нравилось всегда, когда кого-нибудь х..чат?! Или и к тебе кто-нибудь приходил? Телепузик какой-нибудь? Дипси?! По?!
   - Маленький принц, - щеки у Дашки покраснели, она потупилась смущенно.
   - Какой принц еще?!
   - Сент-экзюпери, у которого роза. Ну не прикидывайся, Лекс! Ты же тоже читал, нам задавали в гимназии!
   Предводитель рыкнул, отбросил прилепившуюся Дашку, промаршировал к трону. Устроившись поудобнее, процедил сквозь зубы с намеренной ленцой:
   - И что? Он трахается лучше, чем я?
   - Идиот! - взвизгнула Дашка, замахав сжатыми кулачками. - Он - маленький! Маленький принц! Он - как семилетка!
   - И что же тогда, если не влюбилась, значит запугал чем-то? Чем? Что он тебе сказал? Говори, с..а!
   Дашка опустила глаза, вздохнула тяжело:
   - Сказал, что я слишком жестокая...
   - И что?!!
   - Сказал, что каждый раз, когда я делаю кому-то больно, у моего Рэксика растет раковая опухоль!!! - провизжала Дашка и разрыдалась.
   Рыдания заскакали, запрыгали, ударяясь о колонны и стены, и заглохли в темноте.
   - Мне давно. Надо было. Пристрелить. Твою. Говенную. Собаку, - брезгливо проговорил Лекс.
   Дашка завизжала еще злее и отчаянней, чем намедни, и полезла к трону с очевидным намерением выцарапать вожаку глаза, но тот только пихнул ее равнодушно кроссовкой, и она скатилась вниз, заляпывая грязью новый ярко-розовый костюмчик. Завыла на полу, скомкалась, подошва Лекса отпечаталась на жизнерадостной ткани прибавляя оригинальности дизайну.
   - Веселых человечков испугались. Меня бояться надо.
   Они вас кремом пачкают. У меня кровью умоетесь. - Лекс помолчал пару мгновений, давая возможность подданным переварить услышанное, потом рывком вскочил на кресло и завопил, воздевая руки к теряющемуся в серой вышине потолку:
   -Я объявляю им войну!!!
  
   Глава 19.
   Рэй и Джонни сидели на высоком холме, спина к спине, ноги завязаны в узлы, по возможности приближенные к позе лотоса. Мыслили. Внизу мягко курился белый туман. Туманово марево колыхалось и дышало вплоть до горизонта: на востоке оно золотилось, на западе - голубело. Двенадцать причудливой формы башен-шпилей вырастало из невидимости по периметру холма.
   В свое время Рэй наткнулся в "Гео" на картинку: человек восточной национальности в позе лотоса медитирует на высокой скале, а перед ним раскинулся мир, затянутый утренней дымкой, из которой поднимается ажурная башня-стрела. Это показалось ему гимном спокойной мудрости.
   Спокойной мудрости катастрофически не доставало, так что они с Джонни очень рассчитывали и на туман, и на башни, и на лотос.
   Только оказалось, что без привычки в этом положении невозможно просидеть и десяти минут. И никакие мудрые мысли в голову приходить не желают. В голову приходят только мысли о самой позе: в смысле, когда из нее можно будет встать.
   Наконец Джонни, как менее терпеливая, заерзала, закашляла, зафыркала и заявила, что у нее очень быстрый метаболизм, и поэтому "ци" уже пробежалась по-быстренькому по всем ее чакрам и запустила мозг на полную мощность. Теперь все равно как сидеть, и даже можно лежать, и ходить, и бегать - мысль будет сама по себе ударно трудиться над поставленной задачей. Пашка покачал было с сомнением головой, но потом решил, что у него тоже "достаточно быстрый метаболизм", и, сдерживая, готовые сорваться с губ стоны, распрямил затекшие ноги.
   - ...Чем сильнее действие, тем сильнее, порождаемое им противодействие... - возобновил Рэй прерванный возникшей нуждой в мудрости разговор. - Это знаешь, чей тезис? Сталина. Мол, чем ближе победа коммунизма, тем больше у него врагов. То есть, когда коммунизм построится окончательно, то и вовсе процентов девяносто населения врагами народа окажутся, и будут подлежать либо уничтожению, либо "трудовому воспитанию" за колючей проволокой.
   - Очень хитро... В принципе Гитлер того же хотел, только у него отбор избранных десяти процентов по принципу национальности осуществлялся. О! Кстати! Чуешь, какие умные мысли в черепе зашевелились! Считай: мы с тобой подключились к мировому эгрегору. Не зря маялись: ноги в крендель заплетали!
   - Ты немного в сторону ушла, - призвал вернуться к обсуждению насущных проблем Пашка. - Речь о том, что наше предположение: чем больше добра, тем больше зла становится - не катит, так как это зла аргумент. При том, очень ему выгодный...А поэтому странно мне, что в результате операции "Веселые человечки", всякого дерьма не меньше, а больше стало. Карта города огнем просто полыхает. Я не могу времени на сон найти...
   - А я что говорю! Без моего прямого вмешательства тебе не справиться! Давай я каким-нибудь шустрым Бэтманом! Ну, ей-Богу, мне не сидится за компом! Я понимаю, что проецировать человечков безопаснее и смешнее, но надоела мне эта безопасность - подвигов хочу! - Джонни соскочила и забегала по плоской вершине, напомнив Рэю в этот момент Дашку.
   - Ну, подожди, не о том речь-то ведь!
   Джонни плюхнулась рядом с Пашей, но в лицо ему не смотрела, а в глазах ее вспыхивали опасные искорки.
   - Не знаю, не знаю, почему их стало больше. Может, совпало с периодом солнечной активности? Или это как в организме: начинаешь лечиться, болезнь сперва обостряется, а уже только потом проходит.
   Пашка замычал, отрицательно тряся головой:
   - Нет. Нет, Джонни, нет. Думается мне: кто-то объявил нам войну. - Пашка опер подбородок о кулак, глубоко задумался. Женьке нравилось, что приятель ее в подобных ситуациях не вопит, не дергается, а спокойно анализирует ситуацию и ищет решение.
   - Посуди сама. Когда мы только начали: хулиганство резко пошло на убыль. Даже просто хамство и то убавилось. И я это знаю не только по карте. Ванька... Ну, знаешь, у меня сейчас приятели завелись: Иван, Дашка... Так вот Ванька одно время, как в путягу поступил, слова без мата сказать не мог, потом, как отрезало. Говорит: мат стал считаться беспонтовым, потому как у тех, кто матерится, резинки в штанах лопаются и пуговицы на брюках ломаются. Ну, помнишь, это еще твоя идея была... А потом все снова да ладом началось... Причем, что интересно... - Пашка задумчиво постучал кулаком себе по губам: - Началось разом. Одновременно в трех местах замазали всякими черными мазафаками цветное граффити: в третьем микрорайоне у первой школы и бассейна, и на Клестовке. На следующий день еще в четырех местах: два из них в Боровске. Случайное совпадение?
   - Ага. Если бы тогда в Солнцекамске машина с черной краской перевернулась, то можно было предположить совпадение, - Джонни почувствовала, что от волнения у нее начинают поклацывать друг о друга зубы. Плечам стало холодно, а щеки, наоборот, загорелись огнем.
   - Получается, это либо один человек, этакий антигерой, либо организация.
   - Коза Ностра...
   - Граффити они не ограничиваются: драки, избиения, грабеж. Стекла бьются, фонари... Это вызов. - Рэй поморщился, потер руками лицо. - Нужно свернуть нашу деятельность. Хотя бы временно.
   Джонни захлебнулась возмущением, вскочила, забегала, всплескивая длинными руками в полосатом свитере. Горячая кровь заплескалась прямо в голове. Не просто горячая - кипящая.
   - Мало того. Я настаиваю, чтобы ты хотя бы на пару недель забыла дорогу в Солнцекамск.
   - Не имеешь права! Он настаивает! Город некупленный, а я старше тебя! У меня даже паспорт есть!
   Опять они ругались. В голове у Женьки промелькнула мысль, что ругаться сейчас совсем-совсем не время, но возмущение тем, что Рэй не собирается поднимать брошенную перчатку, что он струсил, заглушало голос разума.
   - Значит у тебя на карте будут загораться горячие точки, а ты станешь сидеть спокойненько, зная, что там малышню лупят, стариков обижают?!! Можешь еще увеличение включить и, кофеек попивая в безопасности, наблюдать со стороны, как все нафиг разбабахивают, что мы с тобой пыхтели-делали!
   Пашка молчал, низко опустив голову. Наверное, ждал, пока Женька прокричится и послушает наконец его. Но Женька не могла слушать: внутри нее гремели барабаны, звенела сталь и раздували яростную медь трубы, в глазах полыхали знамена и беспощадно вспыхивало солнце. Если бы Пашка поднял голову, то увидел бы, как скользят- возникают прямо из воздуха блистающие полосы металла и, охватывая Женькины запястья, плечи, предплечья, и ноги, и талию, сплетаются в доспех. И как восток загорелся оранжевым и багровым, и отблески неба заплясали на гладком металле дикие воинственные пляски. Он увидел бы и лук, и стрелы, и меч, нехотя обрастающий ножнами.
   Но Пашка в этот момент просто ждал, когда подруга его успокоится, и он расскажет, что, на его взгляд, лучший способ выиграть эту войну - не участвовать в ней. Пашка думал, что неестественно и неправильно добру отвечать огнем на огонь, мечом на меч.. Думал о своем соседе по парте, которому все равно было что пуля, попавшая в него, вылетела из автомата спецназовца, а не бандита. Легко кулаком ударить в ответ на удар кулака, но есть же и другой путь. Должен быть. Этот самый "старый прямой путь нашей любви". И не то чтобы Пашка такой добрый, и никогда ничье рыло не хотелось ему начистить собственным кулаком. Но ведь должен быть этот самый другой путь! Должен! И найти его так интересно...
   Когда Пашка поднял голову, Женька уже испарилась. Пашка блинкнул, хлопнул досадливо по траве ладонью. Вот Господь, наверное, так же предполагает-предполагает, а человек - хлобысть! - и по-своему все располагает. Тут Пашке стало стыдно: нашел себя с кем сравнивать. Хотя, с другой, стороны: с кем не бывает?
  
   Глава 20.
   После некоторых колебаний, Женька решила все-таки меч не использовать. Им ведь можно кого-нибудь и порезать, хе-хе. А что, как-то раз случился у Женьки случай. На пленэре. Точила она карандаш, а подружка, Светка, ее донимала. Ну, говорила всякую ерунду, дергала за хвостики (у Женьки в то время знатные хвостики имелись: не до попы, правда, но пониже лопаток), щекоталась. Женька ей все: отстань, отстань. Та - ни в какую. Женька разозлилась, обернулась. А нож в руке держала (а сыр во рту держала). А Светка в этот момент как раз тоже как-то там дернулась. В результате ножом прямо по Светкиной голой руке чиркнулось, довольно глубоко. Бр-р-р. Жутко неприятное ощущение. И не в крови даже дело. Гадко так, противоестественно. Нет, надо что-то такое вроде милицейской дубинки, или даже лучше липкой сетки. Ппиу! - и враг запакован. Подвесила его куда-нибудь не очень высоко и не очень низко, и пусть думает над своим поганым поведением. Важно только, чтобы штука эта была многозарядной.
   А Рэй пусть как хочет. Вообще непонятный человек. Как можно не хотеть попробовать: вдруг да получится из компа в реал перекачиваться. Получается же у Женьки наоборот. Это же какие перспективы открываются! Это ж побоку его инвалидную коляску. Так ведь не только ходить - летать можно будет!
   Впрочем, на счет летать, это она сперва сама попробует.
   Женька вздохнула. Из-за предстоящего эксперимента она не тревожилась, и даже битвы с неизвестным "злом" не боялась. Наверное потому, что ее никогда не били. Это так ей один парень сказал, когда она попеняла ему трусостью: "Не били тебя, Джонни, никогда. На твоих улицах, Джонни, всегда горят фонари".
   Женька вздыхала из-за ссоры. В конце концов, Пашка действительно ее младше, к тому же у него психологические проблемы... И еще вздыхала, потому что боялась: вдруг ее товарищ не будет по ней скучать. Вон у него, всякие там Дашки, Ваньки объявились.
   А у Пашки возникла в голове, и росла, и цвела фантастическими цветами знатная идея. И для осуществления ее здорово не хватало Джонни. А Джонни, как назло, никак не проявлялась. И никакой связи, кроме электронной почты тоже не было. Пашка сам сделал для Джонни ящик, и сам засыпал его корреспонденцией, точнее почти одинаковыми письмами: "Джонни! Прости и приходи. Есть важный разговор! Рэй." Бесполезно.
   В конце концов Пашка выяснил через инет Женькин адрес и послал ей телеграмму.
   ... Вероника сидела посреди комнаты на табуретке, подобрав под себя ноги. Коленки уже болели, но Вероника мужественно терпела: она представляла себе, что находится на маленьком плавучем островке среди бушующего океана. Если распрямить ноги - они будут уже внутри зверствующей стихии. То есть окажутся на полу, что обозначит: первый шаг сделан, и нужно незамедлительно делать второй. Иначе "стихия сия" поглотит "ея сей же момент". В роли стихии выступала груда неотложных дел и обязательств: нужно что-нибудь сварить, так как хотелось уже есть (не говоря уже о том, что скоро Джонни придет с учебы не менее голодная), а для того, чтобы сварить, необходима хотя бы чистая кастрюля и какие-нибудь продукты; редактор уже два дня назад грозил кулаком и увольнением за несданные иллюстрации; на колготке возникла дырка, грозящая пустить стрелу; чистые футболки закончились, как и чистые плавки, что совсем уже недопустимо; бардак и беспорядок бился о борт табуретки с настойчивостью раненного носорога, а еще с утра в голове вертелась просто замечательная рифма. Вероника очень подозревала, что сил у нее хватит на выполнение только одного, при удачном стечении обстоятельств - двух пунктов. Например: сочинить стишок и помыть посуду (а на готовку уже нет, даже на рожки). Или на помыть посуду и рожки. Но как тогда быть с колготками? И потом такие удачные рифмы не каждый день приходят в голову. А колготки - это пропуск в какие-нибудь гости...
   Тут заверещал дверной звонок, разрушая оцепенение. Вероника соскочила со своего островка спасения (точнее попыталась соскочить, на деле же едва не свалилась с затекших от неудобного сидения ног) и заметалась в поисках расчески. Расчески Вероника не нашла, схватила не весть почему валяющийся посреди комнаты берет и натянула его на голову, набив нечесаными волосами.
   Почтальонша неодобрительно покосилась на дамочку в дырявых колготках, длинной испачканной разноцветными красками и надписью "Тагильским растаманам - мак и фак!" футболке и бархатном берете с жидким павлиньим пером: стоит ли вообще давать этаким в руки столь важную, как телеграмма, вещь? Однако служба есть служба. К тому же и текст в телеграмме был несерьезный, даже в определенном ракурсе непотребный: "Джонни зпт прости и приходи тчк Есть очень важный разговор тчк Рэй". Это же если "прости и приходи" - значит про любовь, но, опять же "Джонни" и "Рэй" - это вроде мужские имена. Что же такое получается? Всякие гомики друг другу телеграммы посылают, а она разносит? Мало им эсэмэсек ихних. Тут в голову почтальонше пришла совершенно ужасная вещь: а вдруг в этой самой нынешней "молодежной среде" возникнет мода не эсэмэски, а телеграммы друг другу посылать! Это ж сколько придется бегать, язык наперевес, это ж какую тяжеленную сумку по району таскать! Почтальонша захлебнулась подступившим к горлу ужасом, сунула в руки приветливо лыбящейся дамочке телеграмму и, едва не забыв взять роспись, понеслась вниз по лестнице прочь из подъезда и от кошмарных видений.
   Вероника обернулась к зеркалу: и что могло так напугать тетку. Вот эти три новые морщинки? Так тетка поди такого каждое утро досыта насматривается на собственной роже. Мама Джонни пожала плечами, и включила свет в коридоре, чтобы лучше разглядеть написанное. "Джонни зпт прости и приходи тчк Есть очень важный разговор тчк Рэй". Вероника довольно улыбнулась. Ну вот! А эти идиотки в редакции каркают что попало. Вот вам и пожалуйста. Очень славный мальчик. Запятую после обращения ставит. К тому же имя просто замечательное. "Крапивинское" имя. С "крапивинскими" именами плохих мальчиков не бывает. Пожалуй, все-таки стихи. Стихи, иллюстрация и колготки. Нельзя не использовать возникшее замечательное романтическое настроение.
   Вероника пошарила на кухне, обнаружила сухарик, и, с аппетитом его разгрызая, устроилась рисовать.
  
   Глава 21.
   Дедушка Мефодий Карлович знал твердо: жизнь - это американские горки. Вверх-вниз - главное, держаться покрепче и постараться получить удовольствие. Кто отпустился - тот полетел вверх тормашками. Тошно? Поблюй и ехай дальше. Дедушке Мефодию Карловичу лет было достаточно, чтобы от жизни на территории шестой части суши вестибулярный аппарат у него закалился как сталь, а мышление стало исключительно философическим.
   Но все-таки иногда дедушке Мефодию было обидно. Так обидно, что одряхлевшие, заразы такие, мышцы его голубых глаз не могли удержать горьких стариковских слез. И слезы эти катились по щекам. Катились долго, так как путь их пролегал по местности изрытой и перекопанной годами, как фронтовые дорожки пехоты, с которой прошагал дедушка Мефодий когда-то, как говорится, всю Россию и пол-Европы. Катились слезы, а Мефодий думал, что вот бы ему сейчас хотя бы годик сбросить, да что там, полгода - как вскочил бы он с тротуара, как размахнулся бы - полетели бы от Этих клочки по закоулочкам! Только ведь сейчас не только год за два, день будто за год. Одно слово - организм... Просто беда.
   Беда настигла Мефодия Карловича на работе.
   Обнаружив как-то, что цифры на квитке квартплаты, если их сложить с цифрами на квитанциях оплаты за электричество, газ, телефон и радиоточку, фактически идентичны тем, под которыми расписывается он ежемесячно при получении пенсии, Мефодий Карлович очень серьезно задумался о том, как жить дальше. Вариант умереть по быстренькому не проходил по двум причинам:
   первая) на достойные похороны пенсии тоже не хватало;
   вторая) Мефодий Карлович грешным делом любил пожить.
   Сокращать расходы оказалось некуда. Оставалось: увеличивать доходы.
   Путь порока и преступления Мефодий Карлович отверг сразу же. Когда в твоей жизни совершенно никаких других предметов роскоши, кроме честного имени, лишаться и его - чрезмерный аскетизм.
   Тогда: работать?
   Будучи человеком дела и не чуждым научно-техническому прогрессу и велениям времени к вопросу подбора работы, дед Мефодий подошел по-современному: отправился в бюро по трудоустройству.
   Тамошняя "барышня" "проконсультировала", что пенсионеров, а тем более со стажем работы более семидесяти лет они не трудоустраивают. Государство для того и выплачивает законную пенсию, а еще и разные ветеранские, чтобы престарелые граждане всласть отдохнули, ничем не напрягаясь и ни в чем себе не отказывая. А работать теперь молодые будут.
   Дед Мефодий спорить не стал: уж то, что с государством спорить бесполезно, он за время своего ветеранского стажа выучил лучше, чем линию рельефа своей обычной кардиограммы. Однако тут же в коридоре произошла, на взгляд Мефодия Карловича, историческая встреча. Какой-то "трудоустройский" парнишка, хлыщеватой наружности, очевидно "для прикола" сунул некондиционному посетителю несколько книжек из серии "Мой первый миллион", "Моя работа приносит деньги", ну или что-то в этом роде.
   Проштудировав брошюры, престарелый безработный открыл для себя, что разница между понятиями "работать" и "заработать" гораздо существеннее, чем две буквы. А так же тезис, что деньги легче всего заработать тем, чем тебе больше всего нравится заниматься. А такое любимое заделье у деда Мефодия было.
   "Заделье" хранилось в потертом, но вполне еще импозантном на вид футляре, имело лакированные планки под малахит, фортепианные клавиши и меха строгого пыльно-черного цвета. Марина Александровна-покойница очень неодобряла в свое время "верного" друга "суровых дней", хотя в юности сама как раз на "Старый клен" и купилась. Что ж делать: какое у них имелось экономическое образование в советские времена. Прости господи.
   Расчесал Мефодий Карлович бороду, достал из шифоньера приготовленный к похоронам выходной костюм и отправился нести искусство людям за кто сколько подаст. Зазвучали на центральной улице Солнцекамска "Амурские волны", а в крышке футляра зазвенели монетки, хотя чаще даже зашуршали. Это же не милостыня - гонорар. К делу Мефодий Карлович подходил с душой, ответственно: репертуар обновлял, вечерами репетировал, на работу всегда ходил отглаженным и даже нарядным. И что особенно приятно - кроме того, что денег вскоре хватило даже на покупку хороших ботинок и осенней куртки - вроде все время с людьми, вроде нужное дело делаешь - настроение повышаешь. Даже какая-то гордость, не гордость... достоинство какое-то, чувство, что тоже ... человек. В общем: жизнь налаживалась...
   ...Налетели, обидного наговорили, деньги горстями из футляра выгребли, а один в футляр прыгнул и давай в нем плясать... Все с хохотом, все с издевками.
   А люди идут мимо. Глаза прячут. Подростки уже не дети, они и убить могут. А их тронешь - посадят. Вот так он людям и нужен со своей музыкой. Только пьянчужка какая-то заверещала, на выручку бросилась. Пихнули ее, отлетела к стене, ноги голые в калошах в кровь разбила. Двое подскочили и давай пинать ее тяжелыми бутсами. Руки-ноги у Мефодия Карловича затряслись, и губы затряслись. Встать хочет - не может. Сказать "Что ж вы, ироды, фашисты, делаете" хочет - не может. Аккордеон прижал к груди и слезы катятся-катятся в бороду...
   Вдруг засверкало что-то, заскакало - сквозь слезы плохо видно, сквозь шум в ушах плохо слышно. Вроде ироды заверещали, бабка-синявка заругалась весело, люди какие-то засмеялись. Потом смотрит Мефодий Карлович стоят Эти перед ним на четвереньках, в землю кланяются, простить умоляют. А за ними то ли девчонка, то ли мальчишка в сияющих доспехах на манер архангела Гавриила или Михаила (у Мефодия всегда лучше получалось Котовского от Блюхера отличать - привычки больше ). Бэтман должно быть. Не мясистый только, маленький еще...
   - Я так своему другу и сказала: это любовь с первого взгляда! Прости. Забудь! - глазища Дашки сияли пуще обычного, щеки цвели пунцовыми розами. Паша слушал ее с легким смущением: честно говоря, ему порой казалось, что девчонка увлечена им, а оказывается у нее есть друг, и теперь вот еще внезапная любовь. Впрочем, дальнейший рассказ заинтересовал его гораздо сильнее. - В сверкающих доспехах. Глаза голубые, волосы белые ... как золото...
   - Ну и чтА? У меня тАже вАлАсы белые и глАзА гАлубые, - поморщился Олежка Ревдель, одноклассник Дашки, которого та приволокла с собой к Павлу в порыве чувств к неизвестному блондину.
   - Слушай, Ревдель! Ты же на каникулы в Маскву свою к бабушке не ездил! Что опять акаешь?!
   - Бабушка сАмА нА кАникулы приезжАла. А этА вовсе не пАрень был, А девчАнкА. Так чтА ты зря втюрилАсь, идиАткА! - пожал худенькими плечиками Олежка, пристроившийся на ручке кресла. В руке он вертел непонятную конструкцию, главной частью которой был магнит.
   - Какая еще девчонка, ты, слепошарая жертва криминального аборта! Ты что, не видел, как он этих Лексовских шавок об стену шарахнул? А потом взял Кента за шиворот одной рукой, а второй по носу щелбан влепил! А Фуфелу штаны на голову натянул!
   - Ты, яйцеклетка бронтозавра! Это девчонка была! У нее втАричные пАлАвые признаки! - презрительно постучал пальцем по лбу Дашкин одноклассник и нацелился прилепить магнит на корпус компьютера.
   - Ага! Вместо того, чтобы за дедушку заступаться, он признаки разглядывал! Спермотозоид ленточного червя! - Дашка схватила диванную подушку и от души шарахнула приятеля по лбу.
   - У червей сперматозоидов не бывает, дура недоученная! - прохрипел Ревдель из под кресла. Закатившись в угол от удара подушкой, он обнаружил возле плинтуса потерянное отцом Пашки лезвие от канцелярского ножа и теперь пытался поднять его с помощью магнита на расстоянии: - Кстати, Паш, я могу вам все ножи намагнитить.
   - Зачем? - удивился Пашка, с трудом отвлекаясь от мыслей, в которые погрузило его сообщение о неизвестном Робин Гуде. И кто бы это мог быть, ха-ха? С вторичными признаками, ха-ха. Попробовать, что ли, угадать с трех нот?
   - Ну кАк, зАчем? Интересно. К тому же удобно кнопки с пола поднимать, или иголки искать.
   Увлекающаяся личность, этот Олежка, правда увлечения катастрофически быстротечные. Только что орал: "Супергерои в городе! Атас!". А теперь вот спокойненько ножи магнитит. Или так проходит земная слава? Женьку, поди ж ты, это убило бы. Впрочем, она же не для славы. Пашка вздохнул.
   - А если бы это была девчонка... - прогундосила огорченно моментально скисшая Дашка, - она бы себе, наверное, получше костюмчик сообразила. Хотя бы как у Сейлор Мун. С такой короткой сексуальной юбочкой.
   - А ты в девчонку влюбись. Это модно, - противно захихикал Олежка. И даже хихиканье получалось у него с мАсковским акцентом.
   - Постой, - предотвратил дальнейшее препирательство Пашка. - Ты сказала, что парни - люди Лекса. Можно поподробнее.
   - Лекс у нас в гимназии учится. А ты, что, его тоже знаешь?
   - Да.
  
   Глава 22.
   Конечно же Рэй не считал, что в городе только одна подростковая банда. В каждом ПТУ, технаре, каждой школе, да что там, порой и классе, есть этакая группа "люмпенов" с повадкой и привычками молодых хищников. Скука, лень и пышно цветущая на унавоженной ими почве зависть гоняют по подъездам и подворотням стаи молодых опасных бездельников. Они движутся хаотически, как колючие шарики-бомбы в компьютерной игре, оставляя после себя груды битых бутылок, упаковок от чипсов и использованных презервативов. Люди переходят на другую сторону улицы, заслышав приближающийся гогот, мат и верещание их самок. Следи за собой, будь осторожен. Не дай им повод. Кто-то из них потом напорется на нож в пьяной драке; тот, кому принадлежал нож, сядет; пара девчонок залетит; на одной из них женится ее случайный "друг", другая сделает аборт; пара сопьется; один сядет на иглу и заразится гепатитом; еще один увлечется игрой и, попав на бабки, вскроет себе вены; остальных по весне заберут в армию, и, вернувшись все, кроме одного-двух, что погибнут в горах или пустыне, станут они добропорядочными гражданами: с телевизором, пивом и непутевыми детьми-подростками. На колу мочало. Это если не появится лидер. Этакий Наполеон, Ленин, Гитлер районного масштаба.
   Появится и возжелает власти. А значит - войны, а значит - крови.
   Лекс.
   Пашка очень хорошо знал Лекса. А кто в аслановской средней школе номер пять не знал Лекса? Костя Лесковский был звездой. Отличником не был и олимпиадником не был, но звездой был. Ни один школьный праздник не обходился без Кости. Если он вел концерт, зал валялся под креслами от смеха, если играл в спектакле: казалось - вот он Остап Бендер или Ходжа Насреддин. Да что там! Он простой ответ у доски мог превратить в представление. Иногда на грани фола и хамства, но... Ему всегда все прощалось. Учителя любили его, не любить его было просто невозможно. Веселый, легкий человек. А уж обаяние! Разило все живое на расстоянии километра от эпицентра. А как он танцевал! Про отношение к нему девчонок и говорить нечего. Если находилась такая, что не влюблена в него по уши, на нее водили посмотреть друзей из других школ.
   Лекс тоже знал Пашку. Нет, он его, конечно, так просто и не заметил бы никогда, но мама Лесковского была врачом, пыталась лечить Пашкину спину, когда все так случилось. Отец так радовался, что переехав, они оказались в одном городе. Всегда можно проконсультироваться. Родители даже думали, что, несмотря на разницу в возрасте, дети подружатся. Пашка с Лексом. Ха-ха. И вот теперь, похоже, даже не друзья - враги. Или это другой Лекс? Если тот, то враг опасен. Очень. Очень.
   Если Лекс до сих пор не подмял под себя всю городскую шпану, это только и значит, что пока не захотел. С его "морем обаяния" и "светлой головкой" - как это учителя называли...
   Пашка досадливо покачал головой: воевать было некогда. Вот потому, наверное, всякие злыдни и побеждают нормальных, что те заняты кучей важных и неотложных дел.
   Пашка задумал построить парк аттракционов. Роскошный волшебный "луна-парк". Соединить в нем все лучшие мировые достижения. Чтобы и цветные фонтаны, и каналы с лодками, и экзотические растения, ну и, конечно, куча всяческих качелей, каруселей, американских горок, лазилок, пейнтболов. Чтобы можно было по парку ездить на маленьких машинках, мотоциклах и летать на маленьких самолетиках, вертолетиках. Чтобы мороженое, выпечка, соки-воды. Еще Пашка придумал, что Парк будет не всегда. Иначе начнутся всякие экономические сложности, да и ощущение чуда пожухнет.
   Парк станет появляться и исчезать. Дети не только Солнцекамска, но и окрестных городов будут ждать его как Нового года. И когда на рассвете летнего, зимнего, или весеннего дня его ажурные очертания, напоминающие пышный сказочный торт, зазолотятся на площади, дети побегут, поедут к нему на самокатах, скутерах, велосипедах, роликах, а может - на коньках и санках. Как в книжке Джанни Родари спешили к летающему торту. Зимними вечерами, когда еще не пришла с работы мама или во время особенно скучных уроков повсеместно будут ломаться головы: когда же вновь появится чудесный парк аттракционов. А отгадка проста. Парк будет возникать в дни рождения самых лучших детских писателей: того же Джанни Родари, Астрид Линдгрен, Туве Янсен, Булычева, Успенского... Но в первый раз обязательно в день рождения Льва Давыдычева, потому что он - пермяк, то есть почти земляк солнцекамцам. Ну и, конечно, Владислава Петровича Крапивина. Ведь он тоже почти земляк. Свердловская область к Пермской самая близкая. А его даже можно будет пригласить на открытие! Пашка счастливо завздыхал, бледные щеки его заалели, светлый чубчик задорно встопорщился надо лбом. Причем каждый раз парк будет немного меняться. Появятся в нем герои и аттракционы связанные с книгами именно того писателя, в честь чьего появления на свет парк открылся на этот раз. Например: "Труба Петьки пары" или "Тигры Виктора Мокроусова", "Коза и рогатые викинги" - ой, да мало ли чего можно придумать!
   Но самое главное: билеты! Да, вход в парк Пашка сделает бесплатным. ( Конечно, он немало труда во все это вкладывает, но ведь не только Пашкин труд во всем этом будет (и Женькин, если ей надоест наконец воевать), но еще и чудеса. Бог его знает, кто на самом деле делает все эти чудеса возможными.) Но не задаром! У ворот Рэй устроит специальные автоматики, а может даже (еще лучше!) посадит в окошечки сказочных существ, чтобы те задавали всякие вопросы по содержанию книжек. Что-то вроде литературных викторин, какие были в детстве отца. Ответил, хотя бы на один вопрос - заходи, наслаждайся хоть целый день! Не можешь - сходи почитай что-нибудь предварительно. И взрослым и детям одинаково. Ну, конечно, до трех лет просто так.
   Не будет Микки Маусов, суперменов и Тома с Джерри, зато будут обе Алисы: и Селезнева, и та, что в Стране чудес. Даже Волка с зайцем из "Ну погоди" не будет и, да простит его Масяня, не будет и ее. Том Сойер и Гек Финн, Веснушка, Маленький водяной, Динка, Пашка Гераскин, Незнайка, обезьянка Анфиса, Иван Семенов, Ежик с медвежонком встретят у входа. А какую атракционищу можно устроить по "Вредным советам" Остера!.. Отец скажет: "Блин! Мой сын крутой чувак! Он решил глобальную проблему детского нечитания, да к тому же забабахал чудную мульку!" А если что-то не заладится, можно и мощь отцовского интеллекта привлечь, в конце концов, стыдно скрывать так долго удивительные вещи от лучшего друга...
   В углу монитора замигала красная лампочка вызова. Пашка с досадой покосился на истерически моргающий огонек: он как раз рисовал эскизы тех самых смешных зверюшек на входе. Кто-нибудь фонарь разбабахал, а ему придется прерывать ход художественной мысли. Муза только-только припорхала, устроилась на клаве в уголок, достала из складок хитона маленькую лютню. В конце концов, если что-нибудь серьезное, есть Джонни. Сколько раз уже, когда красное мигание вынуждало-таки его все бросить и вызвав карту, увеличить масштаб, являлся Рэй к шапочному разбору, и заставал только подвешенных в сетке типа волейбольной хулиганов. Сетка привязывалась обычно не особенно высоко: на дворовый турник или ковровую хлопалку, иногда на толстую ветку тополя. Хулиганы молили о помощи, так как если начинали материться, то роняли изо рта всяческую гадость: жаб, пауков, сороконожек, шары-лизуны. Пашка гадость быстренько уничтожал, на просьбы о помощи и проклятья не реагировал, оставляя правонарушителей висеть до прихода кого-нибудь более сердобольного. В конце концов, хоть и не лето уже, но еще и зима не наступила.
   Дни стояли теплые, тихие, как в Городе, когда он его только создал. Правда, листья все уже опали, и дворники сложили из них костры, да и вечера были темными. Но все-таки зима задерживалась. Взрослые ворчали, пугая себя и друг друга глобальным потеплением. А Пашке вовсе не хотелось, чтобы наступала зима...
   Лампочка светилась так отчаянно, что казалось, гудит от напряжения. Пашка тряхнул головой и вывел на экран схему города. Горячая точка пульсировала на самой границе смоделированной зоны. За линией, очерчивающей ее, ничего не было нарисовано ни Рэем, ни Джонни: там заканчивался их мир и там заканчивалась их власть над миром реальным. За эти пределы ребята ни веселых человечков послать не могли, ни сами попасть. Точнее, Женька попасть могла, но там она уже переставала быть четырнадцатилетним Джонни и становилась шестнадцатилетней Евгенией. В принципе не велика разница: в районе двух лет - безделица. Чуть-чуть больше рост, чуть-чуть серьезнее глаза (а вот это и фигня, кстати, глаза не меняются), кое-какие анатомические подробности трансформировались слегка - не это главное. Главное, внешняя Женька не умеет ни летать, ни выбрасывать сетку-паутину. В общем и целом - никаких супер-способностей.
   Пока увеличивался, превращая точки в прямоугольнички, прямоугольники в почти настоящие дома, масштаб, Рэй весь извелся. Он уже понял, почему нервничает. Сигнал работал слишком долго, причем если оставался все время красным, не меняя цвет на лиловый, значит то плохое, о чем сообщал огонек, продолжало происходить. Значит вряд ли мелкая пакость. И что, если вся эта бодяга сдвинется, уйдет за границу? В таком случае Пашка ничего не сумеет сделать! Но и не это главное... Джонни. Джонни каждый раз уходит и приходит через линию. Раньше она и сама не знала, где переход осуществляется, шла по наитию, замечала какие-то едва заметные признаки, особенности которых и объяснить-то толком не могла. Потом у нее появились излюбленные места. Те, где переход фактически всегда срабатывал. Например арки, проходящие насквозь посередине слишком длинных домов.
   В таких арках всегда сквозняки, и призмы их причудливо раскрашены тенями и световыми пятнами в ультрамарин и золото, в них всегда меняется звук, становясь одновременно глухим и гулким. И, похоже, меняется внутри них и пространство, и время. Легче, чем в других местах.
   Таких арок-переходов немного в Солнцекамске: три в третьем микрорайоне, две на Клестовке, парочка в Боровске. К тому же, не все "рабочие". В том смысле, в каком нужно Джонни.
   Эта как раз "рабочая". На экране Пашки словно рисованный мульт. Нарисованная Джонни стоит, прижавшись лопатками к стене, щурится в пронзительных лучах фонариков, бесцеремонно ощупывающих ее. Остальные - лишь черные тени, неотчетливые рядом с яркими электрическими лучами. Сколько их? Пашка в отчаяньи стискивает мышку, та выскальзывает из мигом вспотевших пальцев. Почему Джонни не действует? Или она уже за гранью? В реале? Нет, но тогда бы ее не было бы на экране. Пашка жмет наугад клавиши: водой их облить, что ли! Помидорами забросать! Изображение на экране не реагирует на его вмешательство. Попытка стереть фонарики, хотя бы свет убавить. Дохлый номер! Женька чуть-чуть поворачивается, у нее отчаянные глаза, вот губы ее шевельнулись: "Рэй!" Какая-то из теней приблизилась к Джонни, говорит что-то (хорошо, что не подключены колонки, так и с ума можно сойти, еще слышать это!), и вдруг с размаха бьет девчонку кулаком в лицо. Пашка вздрогнул, зажмурился и вмазал по клаве.
  
   Глава 23.
   Ее подкараулили. Любой человек уязвим в подворотне. Так раньше называли подобные арки-переходы под домами. Теперь никто, конечно, никаких ворот не делает, да и хулиганье в таких арках не особенно часто собирается. По ним в основном машины ездят если, конечно, арки не слишком узкие, как эта и без ступенек вверх и с другой стороны вниз. Как эта.
   Женька только вбежала легко, в припрыжку в трубу перехода (настроение случилось неплохое), как и с того и с другого конца вошли Эти. Был уже вечер, и в арке воздух стоял синий и молчаливый какой-то. И гулко прозвучали шаги и смех. Джонни, конечно, сразу попробовала "колдануть" - не вышло. Собственно, чего она хотела? Сама всегда перед тем как нырнуть в арку избавлялась от доспехов и других причиндалов, принимая обычный вид. На всякий случай. Такое место.
   Женька еще надеялась на случайность (впрочем, не только девушке, объявившей войну бичам, опасно встречаться в узком темном месте с группой глумливо настроенных подростков, но и любой другой девушке тоже), но это не было случайностью.
   Когда один из окруживших ее мерзавцев замахнулся, она еще не верила, что он на самом деле ударит, хотя понимание, что все так и есть, и что так рано или поздно должно было случиться, уже пришло, и глаза сами по себе зажмурились. Но он ударил. И было больно. Слишком больно и слишком унизительно. И Женька не подняла высоко голову, не усмехнулась разбитыми губами и не плюнула в лицо врагу кровью с разбитых губ, как сделал бы любой пионер-герой, она сползла по стене на корточки, и сжалась, прячась в коленках. И она не видела даже, но чуяла ногу в тупоносой кроссовке, поднявшуюся, чтобы ударить ее, размахнувшуюся, приближающуюся... И вдруг начавшую стремительно удаляться. Удаляться и удаляться вместе с задницей в тренировочных штанах, из которой выросла, руками сжимающими фонарик, и плохо справляющейся со всем этим и прочими составляющими организма головой. Рот в голове был открыт, рот вопил в потрясении. Еще бы: пристроившегося было ударить скорчившуюся жертву Антона Чикмаева из девятого "Гэ" четырнадцатой школы, схватило, понесло и вышвырнуло из-под арки прочь.
   - Граждане бандиты! Сопротивление бессмысленно и бесполезно! Выходите по одному с поднятыми руками и валите отсюда так быстро, как только можете! Иначе вам, козлам, на ушах придется отсюда выкатываться!
   У кого-то еще хватило глупости и растерянности спросить: "Почему?".
   - Потому что ноги и руки я вам сейчас выдерну!
   Когда Пашка говорил громко, его голос напоминал Джонни голос Буратино из кино, где его играл мальчишка с потрясающей улыбкой. Голос был звонкий, но хрипловатый, звучал как-то отрывисто, будто в замке поворачивали, новый, неразработанный ключ. Джонни подумала, что это лучший голос на свете.
   А Эти подумали, что видят всего лишь худощавого мальчишку, не очень высокого и совсем не опасного, в тельняшке, спортивном костюме и толстых шерстяных носках. Позже подобное сочетание материалов и цветов в одежде станет вызывать у них истерику. Моряков они станут откровенно бояться, и выкинут из дома все шерстяные носки.
   Нет, Рэй не стал отрывать ни рук, ни ног, хотя хотелось так, что ладони чесались и горели огнем. Он поступил иначе: одного заключил в большой мыльный пузырь и прицельным пиндалем отправил бороздить воздушное пространство, а точнее: скакать, отмечаясь о все встречные стены; другому действительно вытянул уши, и перевернув вниз головой, отправил в путь так; третьего классически смыл, в возникший тут же на потолке унитаз. Ну и с остальными тоже что-то в этом роде сотворил.
   По правде сказать, не было у Пашки особого желания фантазировать. Хотелось просто кулаками взять и размазать каждого из них по стене. Или бить. Долго. Ногами. Вид Джонни, скорчившейся маленьким, несчастным комочком приводил его в ярость. Но, во-первых, ему хотелось рассмешить плачущую подругу, а во-вторых, он опасался проходить вглубь арки: там зона его влияния заканчивалась. Хотя... Эти ведь стояли рядом с Джонни, но на них действовало...
   Джонни думала о том, что люди не могут жить после того, как их ударили по лицу. Люди просто ложатся и умирают. Это все равно как, когда человека изнасилуют, и он не может больше жить. От тоски, боли и унижения. Что-то было внутри такое, самое главное, но хрупкое. Оно сломалось. И человек сломался. Теперь если он и будет жить, то только как зомби. Чисто механически... Подошел Рэй, присел на корточки рядом. Джонни стало стыдно: мальчишка все-таки младше, она по сравнению с ним - взрослая тетка. Джонни вытерла слезы и сопли, по крайней мере, попыталась. Рэй молча протянул ей какую-то тряпку: тряпка, оказалась скользкой и плохо впитывала. Оцарапавшись о замок, Джонни поняла, что в руках у нее эластиковая спортивная кофта.
   - Я - урод, - попыталась сказать распухшими губами Женька, - к тому же, старая тетка.
   - Па-адумаешь, три года разницы, - насмешливо протянул Рэй, - успокойся, ты - очень красивая. Только глупая.
   Рэй сам не понимал, почему он так сказал, про красивую и глупую. Просто мужчины всегда так говорят, когда женщины плачут, и те почему-то всегда утешаются. Даже умные. Еще мужчины прижимают женщин к себе и целуют в щеку или затылок. Ну а если там у них все серьезно - любовь, то и ... Рэй не собирался целовать Джонни в затылок, он думал, что надо проводить Джонни до ее дома в Тагиле, но страшновато было входить в портал. Однако представлять как Джонни одна, с запухшей щекой и губами, зареванная, попрется через буераки-реки-раки было еще страшнее и противнее.
   - Джонни, вставай. Будешь сидеть на камнях - простынешь, - Пашка потянул девчонку за руку, стараясь говорить как можно ласковее. С непривычки у него получилось совершенно невозможное: "сю-сю-сю", и он растерялся, а Женька рассмеялась. Насколько позволило лицо.
   От провожания Женька категорически отказалась. Никто не знал, а получится ли у Пашки найти дорогу назад без Женьки. Что ей потом, обратно его вести? Так и будут провожать друг друга до посинения. К тому же, никто не знает, что произойдет, если Пашка выйдет на улицу с той стороны, где нет рисованного города. Если бы в этот момент, кто-нибудь находился в комнате у компьютера и мог сообщить, а есть ли Пашкино тело в этот момент в кресле, и чем оно там занято, - но увы. По крайней мере, у Пашки было полное ощущение, что он здесь полностью, с потрохами, со всем телом. Ощущение острое, но немного пугающее. А правды не дознаться.
   - Пойду. Пусть люди смотрят и видят человека, в лицо которому заглянула СМЕРТЬ! - в обычной своей манере заявила Женька, со скрежетом поднялась, опираясь на протянутую Пашкину руку. В светлом проеме арки мелькнул ее тоненький силуэт. Рэй тоже двинулся к выходу, когда Женька окликнула его тихонько и сказала: "Спасибо".
  
   Глава ...
   Стоп. Очень важно сделать еще одно касающееся дела замечание. Поздним вечером того же дня в Старательское отделение милиции города Нижний Тагил явился находящийся в состоянии неприкращающейся истерики подросток, назвавшийся Антоном Георгиевичем Чекмаевым 1990 года рождения, проживающим по адресу г.Солнцекамск Пермской области ул. Молодежная, дом 16, квартира 8. Молодой человек утверждал, что сегодня же в 19.45 местного времени был выброшен из арки здания, находящегося в том же г. Солнцекамске прямо на улицу Приморскую Старательского района г. Нижнего Тагила.
   Дежурный по части сержант Головко и инспектор по делам несовершеннолетних младший лейтенант Курочкина долго не хотели принимать всерьез показания А. Чекмаева. Сержант Головко советовал Антону признаться, что фамилия его - Городецкий, и призывал выйти из сумрака. Лейтенант Курочкина настаивала, что фамилия пострадавшего Лиходеев, имя Степан, и интересовалась внешним видом человека, переместившего пострадавшего в г. Нижний Тагил. Советовала припомнить, не было ли на нем клетчатого жилета и треснувшего пенсне, а может, глаза у него были разного цвета.
   Пострадавший Антон Георгиевич настаивал, что сегодня не пил, не нюхал, не кололся, а катапультировавший его за сотни километров выглядел просто как мальчик лет тринадцати в спортивном костюме. Пострадавший бил себя в грудь и просился к маме. Заметив же, что взрослые шутки с ним шутить устали, и набирают номер, предположительно скорой психиатрической помощи, "признался", что два дня назад неизвестные схватили его на улице, ударили по голове и засунули в машину. Дальнейшего не помнит. Настаивал на маме. Мама по названному телефону была обнаружена, утверждала, что сын ее только три часа назад покинул квартиру, но голос опознала. До приезда родителей Антон Георгиевич был помещен в приют г. Нижнего Тагила. Ситуацию для ясности замяли.
  
   Вот теперь
  
   Глава 24.
   Пашка терпеть ненавидел спрашивать: "Кто там?". Предпочитал просто не подходить к дверям, пока отца дома не было. Существовал, конечно "глазок", расположенный немногим выше метра от пола, но смотреть в него тоже было довольно унизительно, да и до последнего времени большинство приходящих, предварительно звонили.
   Теперь еще появились ребята. Мобильников ни у Дашки, ни у Ивана, ни даже у Женьки не имелось. Впрочем, Джонни через дверь вряд ли появилась бы, а остальных он узнавал по шагам на лестнице. Детские шаги вообще отличаются от взрослых. Вот и эти, предварившие звонок в дверь, были детскими: легкими, прыгучими. Если бы не так, Пашка и к глазку бы не подъехал.
   За дверью нетерпеливо переминалась с ноги на ногу девчонка. Симпатичная, Пашкиного возраста: она хмурила ровные брови, надувала губы и через равные промежутки времени нажимала на кнопку звонка пальчиком с ноготком, поблескивающим розовым лаком. В руках у девчонки был конвертик.
   Спрашивать "Кто там?" у девчонки - стыдно. С другой стороны посетительница могла ошибиться квартирой, и тогда можно просто объяснить ей ее заблуждение через дверь и не светиться со своей инвалидной коляской.
   - Я от Даши Гуральник. Она послала очень важную записку, - нежно, чуть манерно пропела девчонка, и зачастила, ломая лед. - Дашка просто лежит в больнице, оттуда позвонить очень сложно. А я как раз ее приходила навестить. И мне все равно в этот район...
   Пашка, проклиная себя за невесть откуда взявшуюся подозрительность, спешно защелкал замками, открывая.
   - Ой, Пашечка, здравствуй! - ласково пропела, приветственно помахав конвертом девчонка. - Даша мне столько о тебе рассказывала!
   Пашка еще успел подумать, что какая-то Дашкина подруга слащавая и фальшивая, и чем только эти девчонки думают, выбирая друзей, как дверь распахнулась настежь и в квартиру ворвались четверо.
   - Пока, супермен! - девчонка чмокнула воздух, и, вильнув задницей, удалилась, оставляя узкий коридор набитым отвратительно сладким запахом своих духов.
   - А мы не прощаемся, супермен! - четверых заскочивших в квартиру Пашка вряд ли узнал бы в лицо, однако они еще и напялили омоновские черные шапочки с прорезями. Очевидно, так им казалось интереснее. У мальчика еще промелькнула мысль, что "вот ведь дети, ей-богу!", но ее тут же поглотило осознание, что главный "ребенок" здесь он: сам же говорил Джонни, что против них развязали войну, и не принял ни малейших мер для собственной безопасности. Вот они - пагубные последствия виртуальности.
   Между тем четверо налетчиков деловито обежали квартиру, осматриваясь.
   - Уау, богатая машина! - один из парней обнаружил в комнате компьютер. У Пашки все внутри похолодело, но "бригадир" бандитов отозвал любителя техники в коридор: "Не сейчас".
   - Сейчас нам с супергероем обсудить надо, как дальше жить.
   В тесном коридоре запах духов уступил место густому перегорару пива, курева и травки.
   - Может хватит уже прикидываться, Питер Паркер, б.. ? Вставай уже, пойдем! Его императорское Величество Лекс Первый тебя приглашает в гости! На офуенный банкет в твою честь! - "Главный", тип в короткой куртке и джинсах с настолько низкой посадкой, что видно было голую полоску живота с противным рыжеватым пушком, схватил Пашку за плечи и дернул, пытаясь поставить на ноги. Пашка мешком свалился на пол, стоило только типу разжать пальцы. Футболка задралась и спина до крови расцарапалась подножкой, отскочившей к стене коляски. Пашка приподнялся на руках и попытался отползти к стене.
   - Ой, только не надо тут всякие х..вые представления устраивать! Вставай, с...! - Говоривший пнул прислонившегося спиной к косяку кроссовкой по ребрам. - Это ведь он был неделю назад, Дашка не обманула?
   - Да он это! Я его морду хорошо запомнил! Скакал там совершенно здоровенький! Прибежал, за бабу свою испугался! - провякал кто-то из-за спин. Да будь он даже не за спинами и не в маске, Рэй все равно бы не узнал лица. Темно было в арке, да перед глазами от ярости все плыло. Впрочем и сейчас плыло, только похоже от бессильных слез.
   - Вставай, блин, крыса!!! Ну-ка хватайте его, пацаны! Пока он не позвал своих е..ных человечков!
   Навалились, завозили скользкими холодными пальцами, цепляясь за руки, плечи, за бесчувственные ноги, хлопнула - порвалась футболка, чья-то растопыренная клешня ударила, разбивая рот и щеку. Пашка, стиснув зубы, молча молотил головой и кулаками, вцепился в какую-то одежду, свисавшую с вешалки. Вешалка опрокинулась. Кто-то взвыл, получив деревянной полкой для шляп по затылку.
   - Да вы че, б.., пацаны, не можете с безногим сопляком справиться! - веселился кто-то далеко наверху.
   Под отбитое ребро подкатилось трубчатое железное, Пашка взвыл от боли, чуть не захлебнувшись кровью, и тут же вцепился в это трубчатое. Он и сам не понял, как удалось ему вырвать у врагов правую руку и нашарить газовый баллончик в кармане отцовского кожаного плаща...
   Пашка лежал головой на пороге балкона. Тюль хлопала на ветру, елозила по щекам, губам, по носу, размазывая кровь и сопли. Пашка поднял тут же налившуюся болью руку, дернул занавеску на себя, та затрещала, порвалась, повисла на одном из пяти державших ее раньше гвоздиков. Пашка утер стремительно опухающее лицо. Отец сойдет с ума. Надо как-то ликвидировать последствия локального военного конфликта до его прихода. Впрочем, это совершенно нереально: такие ранения не смоешь и никакой декоративной косметикой не замажешь, и в комнате вонь "черемухи" стоит такая густая, что хоть ножом ее режь, и такая едкая, что кажется вот-вот начнет обои на стенах разъедать.
   С неба вдруг посыпалась мелкая снежная труха. Наверное, это снеговые призмочки и колбочки, самые простые кристаллики замерзшей воды, какие только могут быть. Снежинки возникали непонятно где в сизой хмари неба и, плавно кружась, падали мальчику на лоб и голые плечи. Вспомнился Андрей Болконский под небом Аустерлица. Однако же холодно. В принципе, можно попытаться дотянуться до пледа на кресле... Но не сейчас.
  
   Глава 25.
   Город встретил Джонни запустением. Как если бы она зашла в комнату, в которой никто не жил неделю, или месяц. Впрочем, и пары дней достаточно, чтобы любое место приобрело заброшенный и одинокий вид. Конечно ни пыли, ни нечищеных улиц в городе Рэя быть не могло. Или уже могло? В конце концов, если всякие надписи на стенах проступают сюда из реала, и даже сама Джонни сюда из реала проступает, почему бы и пыли здесь не завестись. Вообще интересно: насколько развилось это взаимное проникновение, и чем это может кончиться. И что его ограничивает? То, что какая-то граница существует - это однозначно. Сколько раз Женька дома пыталась изобразить всякие там фигли-мигли-волшебства - безуспешно... Но не это сейчас главное. Джонни беспокоилась за друга.
   Неподалеку от "красного дома", знаменитого теми самыми невянущими ноготками, Женька обнаружила первую "мазню". На памятнике.
   Неизвестный ей солдат, голый по пояс, в форменных штанах и каске, тащил огромный снаряд к стоящему рядом "всамделишному" орудию. Отчего-то при взгляде на него сразу становилось ясно, что остался он возле орудия один живой, и из последних сил, из отчаянья и просто уже из упрямства таскает здоровенные бомбищи, целится, стреляет по вьющимся над ним как воронье вражеским самолетам.
   Какая-то сволочь нарисовала сзади между лопаток солдата фашистский крест: все равно, что выстрелили человеку в спину. Такие же кресты намалеваны были и по ногам бойца, и где попало. Венки, стоявшие у подножья раскиданы, а один мерзавцы не поленились одеть памятнику на шею. Лестницу, что ли, откуда-то притащили? Или вскарабкивались на солдатские плечи как на дерево?
   Джонни по быстрому ликвидировала следы вандализма, заодно заменила облупившуюся зеленую краску на фигуре сверкающим сусальным золотом. Всполохи вечернего солнца создавали иллюзию, что тело солдата живое, дышащее, и глаза его смотрят на Джонни серьезно и благодарно.
   - Это мы на самом деле тебе благодарны, солдат. Ты не думай... - тут Женька шмыргнула носом, сотворила напоследок букет багряных гвоздик и заспешила прочь.
   Чем дальше, тем больше встречала Женька на пути всякого варварства и безобразия. Она даже перестала останавливаться, наводить порядок. Хулиганство само по себе беспокоило ее уже меньше, чем отсутствие на него реакции со стороны Рэя. Ведь обещал же, когда она уходила, что проследит и не допустит! Впрочем, о чем это она? Рэй и на виртуальной строительной площадке уже неделю не появлялся. Конечно, редакционный компьютер не давал возможности встречаться лично, на нем приходилось все делать опосредованно, через программирование, но хотя не случалось личных встреч, замечались следы работы, оповещавшие: здесь был Рэй.
   Для создания парка литературных аттракционов Рэй завел отдельный ресурс, он даже пока не стал туда запускать себя, чтобы быть с Джонни в на равных условиях. Иначе нечестно: Джонни в клавиши пальцами тыкай и мышью ширкай, а ему можно просто руками водить? Хотели сделать в парк компьютерного человечка Петьку Пару в качестве консультанта, чтобы мог тот кататься на всех этих качелях-каруселях и сообщать, что здорово получилось, а что так себе. Только подумали - и не стали. Мучил вопрос: а что произойдет с Петькой, когда парк перенесется в реал. Исчезнет, заблудится в сети, или появится в мире? В любом случае ответственность слишком велика. Когда Женькина мама была еще девчонкой, по телевизору пели иногда такую песенку: "Ручки, ножки, огуречик. Получился человечек..." и дальше: "...Что увидят эти глазки? Что построят эти ручки? И куда топтать дорожки ножки побегут?" - это тетенька спрашивала, а детский хор отвечал: "...Мы его нарисовали, только и всего".
   Несколько дней Джонни с Рэем трудились активно, сообщаясь электронкой, а иногда и надписями на стенах, но на этой неделе парень как сквозь землю провалился. И вот вам, пожалуйста - в городе он тоже не объявлялся.
   - Ну ведь и свинство же! Ну ведь и свинство! - возмущалась Джонни, сидя на подоконнике в папиной "квартире". Сильно пахло мокрым старым деревом и немного гарью. На внешней, алюминиевой части подоконника лежал тяжелый слой сырого снега. Женька тыкала в снег пальцем: получались слоеные дырки - сверху белые, потом темно-серые. - Если ты заболел, то ведь не умер же. Пошли электронку. Набери номер телефона.
   У самой Джонни телефона Рэя не было. Просто не догадалась попросить. А он постеснялся, что ли, предложить. В результате она сидит и думает, что он умер. Враги выследили его, убили. А она даже на кремацию через полчаса опоздает. Пепел Рэя развеют над маленькой речкой Усолкой. Часть его унесет в Каму, а часть осядет на пресловутых пластиковых бутылках...
   Тут в голову Джонни, совершенно неожиданно, как то и полагается гениальным идеям, пришла гениальная идея. Она поедет в Солнцекамск.
   Обычно и традиционно. На паровозе. Как пять лет ездила из института домой ее учительница Анастасия Валерьевна. Деньги на билет лежат в шифоньере под бельем и пока думают, что они - деньги на зимние сапоги. Поезд уходит в половине двенадцатого ночи, то есть до него еще два часа. Веронике Женька позвонит с вокзала: у той сегодня ночь перед выпуском очередного номера - запросто может домой и не явиться. Еще с вокзала стоит позвонить Анастасии Валерьевне: мол, еду, встречайте. Или не надо? Сюрприз всяко лучше.
   Женька соскочила с подоконника и понеслась домой, где ждал ее шифоньер.
   Если Рэй учился рисованию, то через Анастасию Валерьевну узнать его адрес - как два пальца об асфальт. Пусть ни настоящего имени Рэева, ни фамилии Джонни не знает, но уж больно приметы у мальчишки выразительные, прямо как у Сильвера. Вот заявится она и скажет: Приветик, друг мой, Рэй! Какого такого овоща ты тут зашифровался?! Наливай-ка чаю, поросенок! Да покрепче!..
   ...Небо рухнуло на землю. Прямо Дашке на черную макушку. Точнее не черную, а голубую в розовую полоску. На вязаную новую шапочку.
  
   - Извините, Даша. Во-первых, Павел серьезно болен. А, во-вторых, я принял решение отказать вам от дома. Возможно ваш юный возраст в какой-то степени и служит оправданием вашим поступкам, - тут Пашкин отец где-то высоко-высоко над тумбами ног в идеально отглаженных брюках и горой живота в футболке апельсинового цвета, презрительно и непонимающе пожал плечами, - но я так не думаю. - Дверь закрылась мягко, но замок щелкнул холодно и непреклонно. На Дашку обрушилось небо. Осторожно, чтобы не расплескать вспенившиеся и поднявшиеся к самому горлу слезы, девочка преодолела расстояние до подъездной двери, но возле лавочки слезная лавина вышла из-под контроля. Дашка хлопнулась на скамейку и зарыдала, обильно орошая слезами куртку, перчатки и припорошенный снегом асфальт вокруг скамейки. "За что?! За что?! Я ни в чем не виновата!!!" - громогласно с подвываниями вопрошала Дашка двор, небо и взирающий на нее сурово темными окнами старый дом. Дашка воздевала и к небу, и к темным окнам отчаянно распростертые руки, и вой ее легко проникал даже сквозь отечественные стеклопакеты.
   - Па... - сын приподнялся на локте. - Может, это все-таки не она. У нас же нет никаких прямых доказательств. Может, недоразумение вышло... - Пашка закашлялся.
   Роман Владимирович с трудом подавил утробное рычание: "Недоразумение!". Из-за этого недоразумения он едва во второй раз не потерял сына. Как бы жил он без этих бледных ушей, без иронического изгиба губ, без татарских глаз и белобрысой челки. Ему так повезло: у него есть Пашка, да еще и Такой Пашка! Просто удивительный и необыкновенный у него Пашка есть! И весь мир, все эти сволочи корчатся от зависти и пытаются у него Пашку отнять!.. В кармане брюк завозился, массажируя задницу мобильник на виброзвонке - еще одна сволочь пытается выманить его из дома в субботу. Не выйдет. Роман Владимирович повозился в кресле: телефон то ли успокоился, то ли упокоился.
   - Ну какое недоразумение, Паш. Я ж ходил в гимназию с директором разговаривал! Черненькая, черноглазая, кудрявая и шустрая девочка по имени Даша, класса из шестого-седьмого, в школу мультипликационной графики ходит. Гимназия не такая большая, там всего по одному классу в параллели. Неужели ты думаешь, есть еще одна, точно такая же Даша? А эта Дашка дружит с Лексом. Ее видели в кампании ребят, играющих на автоматах. А от игры на деньги до попыток грабежа - полшага... Пашка, я понимаю, как тебе фигово, что твоя подружка оказалась предательницей... Но мы и это переживем, правда ведь? Ты вспомни всемирный девиз тараканов: "То, что нас не убивает, то делает сильнее". И потом... У тебя же есть я. Я же лучше собаки.
   Пашка молча кивнул и, улыбнувшись, откинулся на подушку. Сегодня у него наконец-то спала температура, и он, грешным делом подумывал, не попытаться ли навестить Город, когда отец убежит на работу. Дашка у подъезда перестала завывать. Пашка вздохнул тяжело: зато у него есть папа. И еще Джонни.
   ...Слезы успокоили ярость от незаслуженной обиды, и Дашке стало вдруг совершенно все ясно. Да, так все и произошло. И она, Дашка, все-таки виновата. Она виновата. И ничего нельзя исправить. Можно только отомстить. Или хотя бы высказать свое презрение и негодование. Чтобы ее, Дашку Бурлю, не держали за ничего непонимающую дурочку, которую можно обмануть и использовать. Дашка встала, одернула куртку и решительно зашагала вниз по улице. Куда идти она догадывалась, и теперь маршировала словно отважный маленький тостер, решительная и холодная. Маленькая ракета особого стратегического назначения: она летела взрывать, и было ей совершенно неизвестно, что происходит с самими маленькими боевыми ракетами, когда те достигают цели.
  
   Глава 26.
   Звонок не разбудил Пашку. Не то чтобы он не любил по утрам поспать, просто сегодня ему не спалось уже с ночи. Да и за время болезни он выспался досыта.
   Звонок не разбудил, но тем не менее как хлопок в литавры за спиной, ударил по Пашкиным нервам: ладони моментально вспотели, и все внутри превратилось в трясущуюся взвесь.
   Отец-таки накануне на работу не ушел. И возможности выйти в Город Пашке не предоставил. Но сегодня служба все же призвала Романа Владимировича, и Пашка, с трудом дождавшийся, пока повернется в замке, замыкая дверь, ключ, ломанулся к компу. Только так называется, конечно: ломанулся. Накануне он несколько раз "вставал", в смысле садился. Даже вчерашним утром настоял, чтобы отец позволил ему самому "съездить" до туалета. Не самое легкое путешествие получилось, надо заметить. И, тем не менее, пока натянул свежую футболку и треники, пока перебрался в кресло, наскоро заглотил таблетки и чай - семь потов с него сошло. А теперь вот - восьмой.
   За дверью мог быть кто угодно: от пресловутой Дашки или Ивана до людей Лекса. Ощущение опасности наждачно высушило горло. И тем не менее, Пашка решительно развернулся и поехал в коридор. "То, что нас не убивает - делает сильнее".
   Тем более, что звонок не умолкал. Дзинькал методично с интервалом в пять секунд.
   В глазок мальчик увидел мужчину лет сорока в обычной кожаной куртке и джинсах. А вот внешность у того была довольно необычная. Черные, гладко облепившие череп волосы; смуглая, туго обтянувшая череп кожа, черные же глаза тяжело сияют в провалах глазниц, неулыбчивые коричневые губы плотно сжаты. Самое то в "Семейке Адамс" играть. Мужчина методично жал на звонок, время от времени тяжело вздыхая. Пашка решился:
   - Кто там?
   Мужчина весь встрепенулся, откашлялся и, слегка поклонившись, отрекомендовался низко посаженному "глазку":
   - Андрей Вячеславович. Бурля. Я - Даши Бурли папа. Это...Павел?..
   Андрей Вячеславович снова завздыхал, видно было, что так же, как и Пашка, он испытывает неловкость от того, что приходится разговаривать с закрытой дверью.
   - Да, Андрей Вячеславович. Только извините, я дверь открыть не могу. Меня отец сегодня запер.
   - Угу... Да это... ничего. Это в принципе, совершенная ерунда, что дверь... Это пустяки, как говорится, дело-то житейское... - забормотал, пожимая плечами, папа Дашки, и Паша вдруг понял, что тот ужасно расстроен, даже просто пришиблен, даже в отчаяньи. А дверь... Ну что дверь, по сравнению со всем остальным. Просто чувствуешь себя идиотом, а так дело - житейское.
   - Слушай, Паш. У меня такое дело. Дашка вчера домой не вернулась. И... И сегодня тоже не вернулась... Может она к тебе заходила, а? Сегодня? Или вчера? Она же вообще-то никогда... Она же ... Мать же волнуется, а Дашка не любит мать волновать. И потом я ей вчера обещал новую порцию Масяни из интернета скачать, она и опоздать-то из школы не могла! Уж больно хотела Масяню посмотреть...
   - А может она с Лексом, в смысле с Лесковским? Они вроде бы друзья, - охрипшим отчего-то голосом пробормотал Пашка.
   - Это со старшеклассником-то Лесковским? Не, с ним они совсем даже не дружат. Это из седьмого Дашка с ним дружит, Царева. Их путают иногда: обе черненькие, обе гонористые, обе на графику ходят. Только моя в шестом, а Царева в седьмом учится. Меня как-то в школу вызывают, говорят: Ваша Даша в игровые аппараты играет. Я ремень еще в учительской снимать начал, а оказалось: перепутали... Впрочем, какое это имеет значение?.. Так не заходила?
   - Заходила. - убито пробормотал Пашка. - Часа в три вчера заходила. Отец сказал, что я... болею. Больше не заходила.
   - Угум, - так же убито пробормотал Дашкин папа, - Ну... Пойду я. У тебя телефон наш есть? Ты еще сотовый мой запиши. Мало ли что. Позвони сразу. Ну?
   - Ну...
   Дашкин папа начал тяжело спускаться по лестнице, когда Пашка закричал сквозь дверь, чтобы и тот тоже звонил, если что. Андрей Вячеславович Гуральник кивнул и скрылся из зоны видимости. "Вот ведь блин!" - подумал Пашка. - "Мы с Джонни его таким монстром себе представляли. А он совершенно нормальный отец. Даже хороший. Карлсона цитирует, Масяню скачивает... Впрочем, о Дашке мы и того хуже думали... Что-то надо делать". Можно попытаться поискать Дашку через Его Город: если с ней что-то (сердце больно ткнулось в ребра) произошло - сигнал будет гореть. Пашка решительно подкатил к столу, ткнул пальцем в кнопку подключения к сети. Экран загудел, просыпаясь, и Пашка остолбенел: через весь рабочий стол горела коряво накорябанная надпись: "Пашка! Помоги!".
  
   Глава 27.
   Дашка Бурля, конечно же, удивлялась, с чего это вдруг Царева начала к ней липнуть. Царева в седьмом, Бурля в шестом - шесть лет в одних стенах и ноль интереса, даже то, что обе учатся в школе мультипликационной графики их абсолютно не сблизило. Впрочем, Цареву и с одноклассниками мало что объединяло, она по большей части со старшаками тусовалась. Или там с ПТУшниками. Правда, еще Царева возилась с малявками, на манер "шефов" времен родительского детства. Что ей в этом нравилось, какие тайные цели преследовала "главная девочка" Лекса, Дашка Бурля не знала.
   Так что очень удивилась, когда семиклассница Дашка голоском сладким, как гигиеническая помада, поинтересовалась: едет Бурля после графики домой на автобусе, или пешком идет. И только уже, сидя на скамейке возле Пашкиного подъезда, девочка вспомнила, что именно в тот день брякнула в разговоре, мол, знает Того Самого Парня. Да-да, именно того, который рассылает по городу Тех Самых Веселых Человечков. Не то, чтобы она действительно знала, просто "умела замечать, соотносить и делать выводы" - как ей самой нравилось о себе думать.
   И Цареву она подозревала, с самого начала. И не особенно верила этой внезапно вспыхнувшей любви. То были никто друг другу, а то - задушевнее подруг на свете нет... И ведь белыми нитками шиты черные царевские дела! "Какая ты, Дашка, оказывается, умная! Какая талантливая! И красивая! Парни из нашей кампании говорят: чуть-чуть Дашка Бурля подрастет - за ней полгимназии бегать будет!" Надо же было на такое купиться?! А эти слезы? Эта мыльная опера?! "Он защитил меня от хулиганов! А я не знаю, кто он! Ах, неужели, неужели мне никогда не отблагодарить своего спасителя?! Хоть бы одним глазком его увидеть!" Какие хулиганы могут напасть на девушку Лекса?! Купилась, купилась на дешевую лесть, понравилось ощущать себя особенной, посвященной, невесть что знающей! Еще и слово с Царевой взяла, что та "никому-никому Пашкин балкон не покажет", дура! Дура! Дура! - Дашка больно постучала себя острым кулачком по лбу. Громада недостроенного ЦДК нависала над ней серой мраморной глыбой.
   Центральный Дом Культуры, по словам отца, начали строить незадолго до перестройки. Место для него подобрали самое подходящее: чуть выше центрального универмага, чуть ниже центрального универсама, чуть левее центральной гостиницы, почти у развязки главных городских магистралей. Фактически самый центр города, за спиной, правда - застроенные деревянными домами лога, зато у подножья роскошная панорама. Все как на ладони: в одну сторону - до Клестовки, в другую - до Красного, прямо - до Боровска. Дворец задумали гигантский, с колоссальными колоннами и огромными лестницами, со сверкающей стеклянной стеной. И даже почти построили, осталась часть коммуникаций и отделка, а тут - бабах! Перестройка. И некому стало вбухивать в гиганта деньги. Сняли стекла, проемы зашили досками. Маленький кусочек откусил себе какой-то банк, совсем незначительный кусочек сбоку. Даже у банка на большее денег не хватило.
   И вот с тех пор стоит. Настолько огромный, что не только у местных, ни у пермяков, ни у москвичей рот на него не разевается. Мрамор разрисовали графитти и просто матом, а внутри попытались было поселиться бомжи, но не вышло. Дворец стал императорской резиденцией Лекса.
   "Тайна за тайну". Осторожно пробираясь по грязным ступеням, старательно огибая обильно покрывающие мрамор следы человеческой жизнедеятельности, Дашка понимала уже, что Царева вовсе не рисковала, открывая новой "подружке" дорогу внутрь дворца Лекса. Кто ж в здравом уме полезет прямо к черту на рога? Только удила уже были закушены. Старательно отсчитав слева шестую, потом еще шестую, и наконец третью шестую доску, Дашка нырнула в темноту. Впрочем, за стеной ее ждала не абсолютная чернота - слегка подсвеченный проникающим сквозь щели в деревянных щитах дневным светом полумрак. Громоздкие колонны в сумраке теряли свои вершины, под ногами шуршала оберточная бумага, доски, помятые бочки, измазанные цементом и известью. Дашка почувствовала себя Ларой Крофт внутри Луксорского храма. Или, может быть, Карнакского. В любом случае, смелости ей это не добавило. Пожалуй, врываться с обвиняющими воплями ей расхотелось. Не самая, пожалуй, была умная идея. Она лучше, раз уж пришла, пролезет тихонечко поближе к тому месту, которое Царева называла тронным залом, разузнает что-нибудь. Вдруг банда Лекса готовит что-нибудь этакое, криминальное: похищение журнала из учительской или ограбление компьютерного клуба - вот тогда месть получится, как месть, а не идиотская публичная истерика, которая Цареву только насмешит. Где-то в глубине дворца разговаривали. Эхо доносило только звуковые волны, разобрать ничего нельзя было. Разве то, что говорили громко и много человек. Из последних сил уговаривая себя быть хорошей, смелой девочкой, обещая мыслимые и немыслимые награды, вдохновляясь примерами из фильмов и художественной литературы, поминутно сглатывая скапливающуюся от страха во рту горькую слюну, едва не на четвереньках Дашка пробиралась среди завалов вглубь. Когда она, укрывшись под вьющейся к потолку лестницей, уже начала различать отблески разведенных в бочках костров и прыгающие тени; когда она уже фактически решила, что с нее хватит, и пора, пусть и не солоно хлебавши, поворачивать к выходу... раздался крик.
   Дашка шарахнулась. Зашуршала бумага, дзинькнула пивная бутылка и, гулко поворачиваясь, покатилась по присыпанному цементом и песком полу. У костров услышали. Дашка почуяла это чувством с неизвестным порядковым номером, сохранившимся в генах с тех незапамятных времен, когда на Дашкиных предков охотились точно так же, как на каких-нибудь зайцев. Девочка вскочила, заметалась, споткнулась, упала, вскочила снова. В ушах ее мигающей красной лампочкой горел услышанный крик: это был крик боли и отчаянья. И Дашка, внезапно предельно ясно осознавшая, что она очень маленькая, очень слабая, что никому она не в состоянии в этом мире помочь, и все, что может она - только бежать, бежать, бежать, как никогда в жизни, побежала.
   А когда чьи-то безжалостные руки схватили и поволокли, она сначала пыталась было кусаться и отбиваться, но потом захлебнулась в ужасе и только твердила слова из старой песни трех буддийских обезьянок: "Ничего не видела! Ничего не слышала! Ничего никому не скажу!" Но получалось хрипло и тихо, и тогда Дашка принялась визжать, сначала тоже не особенно успешно, но разошлась и верещала, верещала, мотая головой, зажмурившись. Затем в голове, что то вспыхнуло. А потом, когда она попыталась открыть глаза, вокруг стало темно и тихо и кто-то невидимый сказал: "Тс-с-с".
   Из голливудских источников Дашка знала, что "тс-с-с" в темноте говорят обычно друзья, и затихла, хотя не вполне еще осознавала, где она и что с ней. Девочка лежала, и лежать было очень неудобно и даже больно. Дашка хотела шевельнуться, но рядом снова сказали: "Тс-с-с", впрочем, она и без того догадалась,что связана по рукам и ногам. А где-то рядом, но словно бы за стеной, негромко разговаривали.
   -...Что ты мне, б.. свой мобильник под нос тычешь?! Видел я уже эти фотки! И говорил тебе уже - не он это!
   - Как не он, Лекс, ты чо?! Это я его тогда в подворотне заснял, а это дома у него, когда наши его лупили, до того, как он из баллончика дристанул! Одно лицо! Ты присмотрись, присмотрись внимательней, мать твою!
   - Что мне смотреть, ты, уе..ш?! Я этого пацана знаю дольше, чем тебя, придурок! Это - Пашка Зозуля. Я с ним в Аслане в одной школе учился! Он меня на три класса моложе шел! Он ходить не может!
   - Может, б....!
   - Не может, идиот! У меня мать ему пулю из спины доставала! Ему позвоночник задело, он жить-то мог не выжить, придурки б..! И близнецов у него нету, я его сто лет знаю! Обсмотрелись сериалов, уроды! Может Пашка и знает, конечно, кто этот суперхрен, а скорее - подстава пустая. Я у матери спрашивал: Зозуля целыми днями сидит за компьютером - ни с кем не общается.
   - Ладно... - кто-то, выругавшись сквозь зубы, согласился с Лексом. - С девками-то что?
   Дашка перестала дышать.
   - А это мы решим, когда суперхрена поймаем. Тебе, козел, лишь бы что-нибудь с девками сделать. Наделаешься еще, уе..ш...
   Голоса начали удаляться и стихли.
   - Ползи сюда, - позвали из темноты, - веревки друг другу грызть будем.
  
   Глава 28.
   Веревки не разгрызлись. Где-то далеко за стенами наступало утро. Оно, наверняка, раскрашивало стены ЦДК в розовый и золотистый. Машины проезжали, но настолько далеко, что Дашка и Джонни фактически не слышали, а чуяли их гул. У Дашки, рыдающей обычно по поводу и без повода, глаза были сухими. Джонни, как старшая, тем более старалась держаться. Но было плохо, очень плохо: больно руки, ноги и десны, хотелось пить, есть и в туалет, и если в начале девочки клялись друг другу, что главное для них, чтобы Рэй-Пашка не вздумал идти спасать их, чтобы он остался на воле продолжать правое дело, то теперь в голове у каждой тихонечко поскуливало: "Пашечка! Пашечка, спаси!"
   - Он не сможет, - с твердостью и отчаяньем сказала Джонни. - Этого здания нет в его Городе. Я когда приехала, увидела его, очень удивилась, как такую гробину пропустить можно... А теперь у Рэя на схеме даже красная лампочка не загорится. Загорелась бы, он мог бы в милицию позвонить, или родителям твоим.
   - Может, нам сказать этим, чтоб они нас в другое какое-нибудь место перевели? Объяснить, что такие дела? А по пути сбежать?
   - Вот именно так они и подумают. А если про схему и компьютер ляпнуть, тут Лекс сразу просечет, что наш Пашка тут все-таки при чем. И они тогда домой к нему пойдут. А дома он совершенно беззащитен...
   Дашка вздохнула, соглашаясь с рациональными доводами, но прикрыв глаза снова принялась умолять "добренького божечку", чтобы тот послал им на помощь Пашку, или папу, или милицию, или хоть кого, хоть драконов с неба. А можно ангелов или архангелов. Все равно.
   ...У Пашки разом пересохло в горле. В голове еще скакало туповатое: "Ни фига себе!", а он уже автоматически защелкал мышкой, вызывая схему города. Красных точек было полно, но Рэй чувствовал, что это не те. Конечно, он щелкнул-таки на обзор - замелькали надписи на стенах, набросанные бутылки, разбитые окна и тэ пэ - Дашки не было. Одна из надписей показалась Пашке отличающейся от других, он увеличил и несколько секунд тупо пялился на экран. "Рэй, я приехала в Солнцекамск!" - весело объявляла надпись. "Только. Этого. Не. Хватало." - Пашка откинулся в кресле. Как чувствовал. Как знал, что одной Дашкой не обойдется. Эта тоже вляпается. Ведь будь с ней все в порядке, с Дашкой тоже было бы все в порядке. Джонни же у нас известный черный мститель испанских морей. И где же они теперь?!
   Схема вдруг дрогнула, моргнула и исчезла, уступая место на экране все той же надписи: "Пашка! Помоги!" Только теперь то ли почерк, был другой, то ли другой голос прозвучал у Пашки в ушах, но мальчишке стало еще более ясно, что в своих худших подозрениях он безнадежно прав.
   Где же они?! Где?! Не на территории его карты - это точно! Ага, надо сравнить свою с по возможности более точной картой Солнцекамска. У отца где-нибудь в папках наверняка есть такая. Пашка легко взломал код, защищающий файлы отца, запустил поисковик, отключил, зашарил вручную, на интуиции. Просьба о помощи больше не загоралась на экране, она горела у Пашки прямо в голове. Карта нашлась. Пашка задал единый масштаб, совместил, вычленил несовпадения. Их было довольно много, но все в основном на территориях заводов. Это ужасно. Если только позвонить на все предприятия города, сообщить о заложенной бомбе... А вот, кстати, еще одно местечко, которое у Пашки обозначено белым пятном, на городской схеме здесь размещается банк. ЦДК! У Пашки все руки не доходили до этого Богом забытого места. Не нравилось оно ему интуитивно. А ведь место-то роскошное. Если предположить, что Джонни и Дашка в руках у Лексовских отморозков - лучше места не найдешь.
   Пашка замычал от нетерпения. Где-то у папы должна быть папка "архитектурные объекты", там были, там просто должны быть параметры дворца. Сейчас найдем, построим виртуальную копию, и держитесь, гады! Я - черный плащ, вашу мать! Файл послушно нашелся, Пашка распахнул папку: так - так - так... В голове всхлипнуло: "Пашка!". Держись, Багира, я уже иду!...
   ...Он не понял что произошло. Экран тихонько щелкнул и потух. Этот щелчок потряс Пашку сильнее, чем звук выстрела, или какого-нибудь там взрыва.
   - Эй... - тихонько позвал мальчик. - Эй, миленький... Ты чего это?.. Может, перезагрузить тебя, а? - Но тут же взглянув в сторону кухни, понял: бесполезно. Дело не в компьютере - молчал уютно мурлыкавший до этого холодильник, и лампочка не светилась желтым. Он, конечно, пощелкал еще клавишей включения, повтыкал в розетку вилку - бессмысленно. Кина не будет - электричество кончилось.
   А в голове надпись продолжала гореть. Пашка резко отъехал от стола, бросился к телефону, но в том лишь что-то необычно пиликало, и механическая тетка улыбчивым голосом сообщала, что "линия временно...". Проклятый мир! Он опять весь против Пашки! Так значит и свет, и телефон! Разом! Пашка решительно развернул коляску в коридор, распахнул входную дверь, выехал на площадку и затарабанил к соседям. В глазах то чернело, то вспыхивало ярким светом, а то еще возникали картинки: Он видел огромный темный зал, и костры, пылающие в бочках, и видел Лесковского, и видел как тащат куда-то Джонни, и Дашку, и как те кричат: "Пашка! Пашка!". А мир продолжал играть против него, играть без правил. Не было никого за соседними дверями. Что и не удивительно, в принципе - подъезд всего-то восьмиквартирный, а время - самое рабочее. Надо было сразу на балкон и орать с балкона. Про пожар, что-нибудь, или про милицию! Пашка попытался развернуться, под колесо попал соседский коврик, коляска крутанулась и под вторым колесом ничего не обнаружилось. Коляска кувыркнулась, и мальчишка полетел вниз по ступеням.
  
   Роману не работалось. Работалось ему всегда очень отлично. С кофе, под музычку любимого БГ, или любимых "Битлз" или "Башни Rowan" (назовите пять групп на букву бэ). Если бы еще Роман был не только холостой и не женатый, но еще бы и бездетный, он мог бы и вообще не вставать никуда и никогда из-за компьютера. Катетер присоединить только, и наладить бесперебойную доставку кофе, пива, чипсов и, ну допустим, курей гриль. Вот только у Романа есть Пашка. И это правильно. Иначе индивидуальная "Матрица" наступила бы для Романа Владимировича Зозули уже в две тысячи шестом году от Рождества Христова. Кстати, стоило позвонить сыну. Раз тот, собака сутулая, родителю не звонит. Дорвался, небось, до компа, и завис у экрана. Тревожно хмурясь, Роман достал трубку - линия оказалась временно отключенной: какое-то повреждение. В принципе, можно позвонить попозже, но откуда-то поднялась тревога, заныло сердце, а на кресле под Романом Владимировичем будто бы разгорелся небольшой костерок. Ерунда. Случается.
   Только один раз, когда так же неожиданно одолела тревога, все оказалось плохо. Почти совсем плохо. Почти хуже не бывает. Роман поднялся, потянулся в шкаф за курткой, параллельно набрал телефон такси.
   Возле дома он отпустил машину, остановился вежливо раскланяться с приподъездными старушками. Те посетовали, на какой-то грохот и на отключение электроэнергии, но Роман Владимирович не дослушал, вбежал в подъезд. На площадке между этажами валялась перевернутая инвалидная коляска, смятый клетчатый плед. Дверь в квартиру была распахнута. Но ни в ней, ни в подъезде сына не было.
  
   Глава 29.
   - А че, надо просто кому-нибудь из них палец отхреначить и в конверте подбросить! - жизнерадостно разродился идеей Ширя. - Или ухо с сережкой.
   - Я тебе счас пупок с сережкой выковырну, б.., и родителям пошлю, - поморщился Лекс, - с благодарностью за то, что полного идиота народили.
   - А че сразу идиот-то? - Ширя искренне обиделся.
   - Может, ты еще и адрес знаешь, где этот суперхрен проживает? Супермозг, б..! - Рапт съездил сидящему рядом генератору идей по бритому затылку.
   - Дак че, начнем палец-то отрезать, эти мигом весь адрес вспомнят! - Ширя захохотал визгливо и придурошно, радуясь очередному продукту обычно бездействующего мозга.
   - В принципе, мысль. - Лекс лениво поднялся, подошел ближе к распятым в лучших традициях Голливуда девочкам. Колонны, к которым привязали пленниц, были не круглыми, а квадратными. Углы упирались в плечи, рук уже не чувствовалось, а в голове все противно звенело и кружилось. В кино и книжках обычно все происходит очень быстро: и смерть, и освобождение. Там всегда главное: успеть, догнать, а в действительности все так долго. Так, что даже не верится, что плохое все-таки случится. Все вокруг звенит. Мир набит звенящей ватой.
   На улице посреди ноября случился совершенно апрельский день. Солнце топило тонкий слой ярко-белого снега в ручьи. В такой день воевать не хотелось совершенно. Солнце и самого Лекса топило и плавило, проникая сквозь камень и мрак. Сан шайн... Собственно, сегодня у Лекса такое настроение: просто отвязать этих, и устроиться на крыше дворца кверху брюхом с баночкой пива. Царствовать порой бывает невыносимо утомительно. С этой длинноногой, с безмятежными глазами, он бы, пожалуй, даже пообщался... Лекс прихлебнул из баночки "Адреналин раш", надо как-то завестись. Толпа ждет. То, что "толпа ждет", взбесило Лекса. Чего он, собственно, всегда хотел и добивался? Делать все, что хочет. А для этого нужно было, чтобы все вокруг делали то, чего хочет он. И на что же в результате Лекс напоролся? Это он делает то, чего им хочется. Чего возжелается этой черной клубящейся массе у него за спиной. Лиц у массы давно нет, он сам стирал их, иногда старательно, а иной раз мимоходом. "Массе" надо крови. "Масса" шевелится за спиной. Лекс послушно (послушно, блин!) потянул из кармана нож-зажигалку, щелкнул, выпуская лезвие. Напоролся на спокойный и любопытный взгляд длинноногой сероглазой. К мелкой чернявой он не подходил, впрочем, с ней было бы легче: она бы завизжала, заревела и, чтобы заткнулась, Лекс полоснул бы по ней. Кровь бы прыснула и, отбиваясь от брызжущего красного, он бы хлестал и хлестал лезвием, как вчера ладонью. В бешенстве, в ярости, в забытьи. А сегодня слишком светло, и в голове путаются роли. Путаются герои просмотренных фильмов и прочитанных книг. Массе легче. Рапт, Ширя, они и кино-то редко смотрят, все больше в компьютерных клубах зависают. А в игре что главное? Руби направо и налево, собирай артефакты. Кто бы ты ни был: иди и убивай, беги и убивай, ползи и убивай. Умирай и воскресай лишь для того, чтобы снова идти и убивать. Масса ждет. Секунды тикают. Лекс слышит их издевательское тиканье.
   - Ну че, шеф, застрял?! Все просто делается! - Удмурт, вечно готовый подставить ножку "конкурент", отодвинул Лекса плечом. Говорят, Удмурту нравится "мокруха". - Иди ко мне, мой сладкий сахар!
   Маленькая чернявая заверещала. Масса взбодрилась, подтянулась, кто-то, вроде Х..нище, начал ритмично отстукивать по коленям. Это тоже понравилось массе, застучали все, сначала нескладно, потом все более и более слаженно. Удмурт подцепил лезвием подол синтетической водолазки чернявой, медленно, растягивая удовольствие, распорол неподатливую ткань. Масса радостно взвыла. Мелкая заверещала еще отчаянней. Теперь вой, верещание и ритмичные хлопки слились в единый всепоглощающий гул. Даже пламя в бочках вздымалось и опадало в такт ему. И так же билась и плескалась тяжелая горячая кровь в головах. А в голове Лекса совершенно вне ритма холодно просквозило что-то вроде "сейчас или никогда". Еще не зная в кого и с какой точно целью он воткнет сейчас нож: в Дашку со смешной фамилией из шестого, или в Удмурта, Лекс шагнул сквозь толпу к колонне.
   - Лесковский!
   Лекс даже не сразу понял, что это ему. Фамилия осталась прочно в прошлом. Для учителей он был Олегом, для родителей Олежкой, для всех остальных - Лекс.
   - Пашка! Пашечка! - взвизгнула Дашка и разрыдалась с таким облегчением, будто Ван Дамма увидела.
   - Рэй... - шепнула сероглазая и нахмурилась. Улыбнулась и снова нахмурилась.
   Пашка Зозуля в белой футболке, тренировочных штанах и насквозь мокрых носках, щеки красные, челка прилипла ко лбу, оперся руками о колени, наклонил голову, переводя дыхание. Выпрямился, мимолетно улыбнулся девчонкам:
   - Лесковский, ты меня хотел видеть? - голос у Зозули звонкий и ломкий, еще детский, и сам он, подойдя ближе не достал бы Лексу головой даже до плеча. Кто-то в толпе хихикнул. Но смех отчего-то подхватило лишь эхо.
   - Привет, Зозуля, - Лекс почувствовал, что центр тяжести вновь сместился к его ногам, Удмурт отошел в тень. - Давно не виделись, брат.
   - Полевые командиры тебе братья, Лесковский. Никто из наших не поверил бы, что ты берешь заложников. Понравилось тебе, оказывается, да?
   Лекс вспыхнул, даже руки затряслись. Еще минуту назад он видел перед собой просто пацана-семиклассника, инвалида, пациента матери, сейчас осознал - стена, сила, глыба, непонятным образом запрятанная в хрупкую оболочку. Лекс тряхнул челкой, отогнал наваждение. На самом деле это просто глюк. Торкнуло с "Адреналин раша". Это нереально, конечно, но все-таки реальнее, чем то, что перед ним действительно Пашка Зозуля из четвертого "Б".
   - Отвязывай девчонок, Лесников, - галлюцинация взъерошила, отлепляя ото лба, белобрысую челку. - Или нам с тобой что, драться полагается?
   - Зозуля... - протянул Лекс со всей снисходительностью и презрением в голосе, на какие только был способен, - Как с тобой драться?! Ты ж мало того, что сопляк, ты ж еще и инвалид!
   - Как видишь, нет! - глаза Пашки азартно сверкнули. - Психологические травмы иногда проходят. Совершенно неожиданно.
   - У тебя не психологическая травма, Зозуля, что ты себе в голову вбил?! У тебя пуля в позвоночнике! Такое не проходит, и с таким никто не ходит! С таким не живут даже! И уж тем более не дерутся из-за девушек. Зачем тебе девушки, Зозуля? У тебя с тем, что между ног, тоже самое, что и с ногами! Зачем ты тогда вскочил?! Зачем под руку этому терику долбанутому прыгнул?! Ты же никогда не любил математичку?! Она же дура была и крыса! Тебе ее что, так жалко стало?!!
   То, что орал, брызгая слюной, Лекс, Пашка почти не воспринимал, как-то само всплыло и встало на свои места, все, что он пытался забыть: эту смешную глупую свою жалость к математичке, и неловкий прыжок из-за парты, и боль. Все это было так глупо и бессмысленно. Неважно. Впрочем, все это сейчас неважно. Сейчас Пашке хотелось драки. Обыкновенной драки. Пусть заведомо смешной и обреченной на поражение для него. Но ему хотелось, больше всего на свете, убедиться в том, что он - это он. Что там, в подъезде на полу не валяется его бесчувственное, а может уже и мертвое тело, а здесь не стоит фантом, привидение, да все что угодно! Пашка нетерпеливо переступил с ноги на ногу.
   - Давай, отвязывай Дашку с Джонни, а потом будем в "Поле чудес" играть.
   Зозуля оскорбительно ухмыльнулся, смешно сморщив короткий нос. Лекс фыркнул в ответ и неожиданно прыгнул, взмахнув по-прежнему зажатым в руке лезвием.
   Пашка тоже подался было вперед. Закричала что-то, молчавшая до этой поры Женька. Что-то громадное, тяжелое и твердое вдруг заскрипело пронзительно, ухнуло и рухнуло с грохотом между Пашкой и Лексом. Прыснула каменная крошка, расцарапывая лица (слава богу, оба успели зажмуриться), кусок побольше ударил Пашку под колено, он, охнув, упал. Когда пыль осела и чудом оставшиеся в живых дуэлянты, потирая ушибы и отирая кровь, поднялись с пола, видно стало, что между ними расколовшаяся на несколько неравных кусков лежит колонна.
   - Джонни... - Пашка потряс головой, вытряхивая из нее звон и каменную крошку, - Это ты сделала?
   Женька растерянно захлопала ресницами, попыталась пожать плечами:
   - Не знаю... Я хотела, конечно, но...
   Если Джонни и хотела как-то закончить фразу, вряд ли бы кто-то услышал ее. Голос ее перекрыл сначала тихий, потом все нарастающий то ли скрип, то ли хруст, сопровождающийся гулкими хлопками, тоже сперва отдаленными, но все более и более близкими. На кого-то первого тоненько посыпалась штукатурка, и кто-то первый задрал голову вверх. И так и остался завороженный едва различимым во мгле рисунком из тонких линий, медленно расцветающим на потолке. Линии становились все толще, треск громче, и наконец, кто-то завопил, сбрасывая оцепенение и вскочил, и побежал, и запнулся за другого... Лекс почувствовал как кто-то выдернул у него из руки нож.
   - Выводи своих, Лесковский! Их же передавит здесь в панике! - Зозуля перескочил через обломки, и бросился куда-то с ножом Лекса. Тут оглушительно загрохотало: упала еще одна колонна. Затрещало и засвистело совсем уже невозможно. Пыль, треск, гарь и грохот перемешались...
   Вниз по Солнцекамскому шоссе, разбрызгивая ботинками грязь и сметая с пути неосторожных прохожих бежали два мужчины. Первый был огромен и в свитере, второй помельче и в расстегнутой куртке. Мужчины бежали не друг за другом, они бежали вместе. Бежали туда, куда спустя несколько минут и другие люди побегут, обернувшись на оглушительный грохот и увидев столб взметнувшейся в небо серо-коричневой пыли. Мужчины, увидев столб, охнут, но не остановятся. Остановятся они лишь внизу, перебежав дорогу и нырнув в пылевое облако. И в облаке, полуослепнув от слез, налипшего на ресницы песка и едкого дыма, им покажется, что увидят они всякие удивительные вещи: радужные воздушные шары с испуганными, но фактически невредимыми подростками внутри; золоточещуйного дракона, выплывающего из развалин бывшего ЦДК, с двумя девчонками и мальчишкой на длинной спине. Но все это одному из мужчин покажется ерундой, по сравнению с тем, что мальчишка с дракона спрыгнет и побежит к нему. А фамилия второго мужчины - Бурля.
  
   Постскриптум.
   Благодаря выходному дню в Банке Урал-ФД находился только охранник. По счастью, и он не пострадал. Однако Банк пришлось перенести. Тем более, что на месте рухнувшего Центрального Дворца Культуры повадился не менее раза в месяц возникать совершенно офигительный "Луна-парк".
   Сентябрь 2005 - февраль 2006
   * Здесь и далее - стихи Жени Нестеровой.
  
  
Оценка: 6.72*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"