Ну, здравствуй, Серый! Помнишь еще свою школьную кличку? Теперь она тебе особенно подходит. Теперь, когда ты заражен спорами хайтеков, которые наняли тебя, чтобы освободить Землю для их грядущего захвата. Ты хорошо выполняешь их приказы... Это твоя работа: люди читают идиотские книжки в мягких обложках, лишающие их последних проблесков мысли, это по твоему наущению последние обломки былой великой культуры тонут в масс-культ-разврате, это ты создал и подкармливаешь самый страшный наркотик, который нигде не подвергается запретам - телевидение, оглупяющее, отупляющее, опошляющее все светлое и чистое, что еще сохранилось в бедных головах наших современников. Твоими трудами мы едим искусственную пищу, пьем пепси и паленую водку, твои льстивые речи сбивают с толку молодежь и превращают их серебристые ауры в черные и грязные. Это ты поднял из глубин вонючих ям человеческого подсознания культ денег, разнузданного секса, бесчувственности и бездуховности. И ты ждешь, ждешь того момента, когда благодаря глобализму, который ты и твои приспешники используете как самое изощренное орудие против всех, кто противостоит вам, все люди Земли будут одновременно читать одну книгу, смотреть одну передачу и напевать одну мелодию. Вот тогда-то и грянет великое обращение, когда люди, звери, птицы, гады и насекомые обратятся в одну слитую, серую протоплазму, которая липким слоем покроет Землю, выплескиваясь в стратосферу, пачкая ближний космос и в своем неудержимом потоке вливаясь в само Солнце. Думаешь, твои хозяева действительно дадут тебе в этот миг возможность избежать общей участи, возвысят до величайшего знания и позволят войти в контакт с их нечеловеческим разумом? Думаешь, твоя грязная работа будет оценена и вознаграждена? Ошибаешься. Не будет тебе крепких жвал, несокрушимых щупалец, не взлетишь ты над всеобщим разложением на радужных крыльях, чтобы пролететь видимую и невидимую Вселенную. Нет, ты, конечно, станешь оборотнем, ты уже сейчас оборотень, но обернешься ты, так же, как и твои жертвы, куском липкой, тупой протоплазмы, участью которой будет лишь скорая деструкция. Ну, что, Серый, не веришь? Выпускаешь в мир новые порождения твоего чудовищного союза, запутываешь людей в дьявольскую сеть Интернета, лишаешь их последних проблесков мысли, заставляя отдавать свою душу в погоне за паскудными наслаждениями, и надеешься, что не заплатишь за это? Спрашиваешь, зачем я это пишу? Я разошлю это письмо по миллионам почтовых ящиков в твоем же Интернете. Да, 95% сотрут это письмо как глупый спам, 4% сочтут его бредом сумасшедщего, но останется же еще один процент... Зачем я посылаю это тебе? Затем, что я еще помню, как мы с тобой сидели за одной партой, как ты давал мне списать математику, а я учил тебя курить на заднем дворе. Затем, что я еще помню, как ты был человеком.
Cчастливчик О`Коло
- Господин О'коло, куда же выатрещала пышнощекая служанка, вбежав в комнату и видя, что ее господин надевает любимую потертую куртку и собирается уходить. - Ведь сегодня день перемен, через пару часов ударит вековечный колокол, и нельзя быть на улице без...Ну хотя бы плащ новый, тот, что с оловянными пуговицами, позвольте Вам подать? - Глупая, я преотлично знаю, что сегодня каждый должен иметь на себе или с собой что-нибудь с "оло", но я - исключение, моя древняя фамилия... Так что мне ни к чему обременять себя ни колотушкой, ни оловом, ни колокольчиком. Нечего пыхтеть, золотко, лучше свари к моему возвращению толоконную кашу, да смотри, в прошлый раз она у тебя пригорела. И, не обращая внимания на обиженное выражение лица преданной, иногда до утомительности, девушки, господин О'коло вышел за ворота. Усы его победно топорщились, на шляпе весело подмигивал окружающим плюшевый лягушонок. Настроение было преотличное. Еще бы, сегодня день перемен, когда раз в десять лет проходит необыкновенная лотерея Бисквитного Алле. Разыгрываются, не много не мало, измененные продолжения жизни. Купив за умеренную стоимость желто-зелено-розовый билетик, можно выиграть совершенно иную судьбу. Бывали и Проколы, да-да, именно так, с заглавной буквы. Это слово считали несущим мистическое значение и не только из-за присутствия "оло" в глаголе "проколоться". О человеке, который в результате лотереи оказывался в том же положении, что и до нее, говорили, что провидение на нем прокололось, и полагали, что его отметили боги. Такому счастливчику даровались льготы от самого герцога Колонелльского, управлявшего городом, и жаловали почетнейший орден Колокольчика. -А вдруг и я буду удостоен? Эх, трепещите тогда, вредиторы, способные навредить из-за каких-то мелких долгов почтенному человеку. О, как коловращательно будет слушать звон Колокольчика, прогуливаясь около дома прелестной Коловратии... Но нежданно сии преприятнейшие предположения были прерваны гнусным рыком полицейского: - Cтоять! Где Ваше "оло", гражданин? - Ох, это чудовище с оловянными глазами, - подумал О'коло, - но, будучи крайне благонамеренным обывателем, вежливо приподнял шляпу, и медоточивым голосом проворковал: - Господин блюститель порядка, Вы понапрасну беспокоитесь, мое имя О'коло, взгляните на документы. - Да, действительно, хотя и необычно и, кажется, даже против правил, но запись в документе может считаться предметом... Вы можете идти. -Невероятно, чтобы полицейский... и такое понимание, - изумился про себя гражданин, и настолько развеселился, что, отойдя на почтительное расстояние, радостно крикнул: - А еще у меня есть г-оло-ва, чего и Вам желаю! И в-оло-сы! - И эту жидкую поросль он называет "волосы"? -Полицейский только пожал плечами, в этот день ему больше всего хотелось самому поучаствовать в лотерее. Он мечтал о карьере певца, но околосценические нравы были ему настолько чужды, что лишь волшебный билетик давал надежду на перемену участи. Но, как государственный служащий, он не имел права на мистические игры. А веселый господин шел по нарядно разукрашенной улице, подмигивал пухленьким горожаночкам, худых и бледных оставляя без внимания. В голове у него приятно пузырились уютные мечтания о безбедном существовании в случае, если..., о вредиторах, которым, ну конечно же, заплатит герцог, ведь такой случай был десять лет тому назад. Ах, десять лет, десять лет... Тогда он был молод, влюблен и не подозревал, что его так околпачат. Тогда, карие глаза нежной Оломинии обещали, манили... Для нее он был готов перестать потреблять толоконную кашу, принялся посещать тренировочные залы, даже бросил читать любимые сказки, а перешел к филологическим трактатам. Но нет, счастье не задержалось около него. Заезжий бард, околачивавшийся в городе в течение нескольких месяцев, полуромантической околесицей сбил с толку девушку, и она покинула дом и родителей, сбежав с этим сосредоточием всех пороков. О'коло с горя передумал становиться учеником алхимика, принялся изучать основы бухгалтерии, и с тех пор служил в различных конторах, не нажив ни богатства, ни репутации. Только неизменная преданность вкусным блюдам, некрепкому пиву, неазартным карточным играм и чтению с детства знакомых сказок спасала его от уколов так и не созревшего самолюбия. - Помогите, помогите, - вдруг послышалось из переулка. Несмотря на природную трусость, О'коло ринулся на голоса и не рассчитав, сбил с ног нетрезвого лохматого парня, пытавшегося облапать хрупкую девчушку в несвежем переднике. - А, ну, прочь, хулиган, - храбро взмахнул тростью обычно осторожный толстячок - в такой-то день и приставать к девушке, шел бы лучше вытянуть счастливый билетик! Не ожидавший такого напора от безобидного на вид господинчика, хулиган осоловело мигнул пьяными глазами, и половину его лица нелепо задергало: - Тоже мне, бисквитное пузо, а ну, прочь с дороги! Околосолнечные планеты в этот день, похоже благоволили к храбрости, и О'коло принялся околачивать гнусного обидчика тростью с такой основательностью, будто грушевое дерево, и тот, уже не помышляя ни о любострастных притязаниях, ни об отпоре, ринулся прочь. К радости О'коло, девчонка в суматохе сбежала: - Терпеть не могу таких тощих, - все же с некоторой досадой от неполучения положенной благодарности подумал наш герой и поспешил дальше. - Нет, мне сегодня положительно не везет, - сокрушался он через некоторое время, когда ему пришлось: знакомому торговцу - помогать подбирать товар, рассыпавшийся из-за неосторожности возницы, ребенку лет трех - искать маму, потерянную в толпе. - Ужасно, ужасно, все как будто сговорились мешать мне добраться до цели, еще немного и я погрязну в этих полоумных попытках помощи, - возмущался про себя О'коло, остановившись, чтобы перевести дух. Взгляд его задержался на цветущем кусте сирени, на синем, без единого облачка, небе, пока севшая на шляпу бронзовка с гулким жужжанием не сорвалась в полет и не заставила очнуться и пойти туда, где в густой нарядной толпе ждали удара Колокола. Граждане волновались, еще бы, этакое зрелище бывает только раз в десять лет. Не каждый, о, далеко не каждый решался купить совсем дешевый билетик, потому как случалось, что добропорядочный гражданин в результате выигрывал участь воина-наемника, а прелестная девушка на выданье - монастырской затворницы. Если бы не редкостные удачи, когда Клик-оборвыш выиграл судьбу друга детства наследника герцогства или Леокадия -хромоножка - здоровье и богатого жениха, то Колокол, возможно, ударял бы вскоре ни для кого. Но возможность поотираться около, посудачить, повздыхать, посплетничать, полюбопытствовать - о, это столпотворение было лучшим и редкостным праздником. Сегодня около волшебного лотка что-то не особенно много было желающих. Наверное, теплый весенний день настраивал людей на благодушный лад. В такое время не каждому захочется испытывать судьбу, ведь даже нищему и убогому весна улыбается, хоть порой и сквозь слезы. Но О'коло был настроен решительно. Вся его жизнь, как ему казалось - залог золотого благоразумия, столовый прибор трезвости, и это давало надежду выиграть главный приз: НЕ перемену участи. Уговаривая себя, он храбро подкатился к лотку с билетиками и протянул положенную плату. Толпа затаила дыхание, потому как на сегодня он оказался первым. - О, Вы выиграли самую удивительную судьбу за последние несколько десятилетий, - поздравил Бисквитный Алле. -Что? Что в билете? - cпрашивали друг у друга собравшиеся, - Каково коловращение судьбы? И никто не понял, что маленькое белое облачко, всплывшее над городом, будто ниоткуда, и есть счастливчик О'коло.
Цветочек
Солнце пробивается сквозь густую листву, блики скользят по воде, неподвижной в глубокой мраморной чаше. Из глубины холодной по-утреннему воды золотые рыбки неспешно поднимаются к поверхности, навстречу розовым улыбкам отражений венчиков стрелолиста. Давно бы садовник выдернул гладкие толстые стебли, не место простому водяному растению в королевском саду, да принцесса не велит. А вот и она, бежит по тропинке, еще влажной от росы по краям, посмотреть, не распустились ли новые розы, узнать, не вывелись ли птенцы у дроздов, что свили гнездо в большом кусте жимолости в самом глухом уголке сада, сорвать первую, еще кислую с белым бочком, ягоду земляники. - Эстерис, куда ты, ножки промочишь, - кричит вслед старая графиня Кринельская, единственная, кому позволено называть принцессу по имени, она нянчила ее с пеленок, и до сих пор ей первой - сердитые взгляды, досадливые слезы и девчоночьи тайны. Нелегко воспитать королевское дитя без матери, привить достойные манеры, внушить, что долг перед государством важней всего. Но графиня пошумит-пошумит, да и усядется на плетеной скамейке ждать свою любимицу. Сад и парк лучше всего утром, когда по дорожкам не прогуливаются важные придворные и разряженные дамы, никто не испугает глупого зяблика, который садится прямо на дорожку, не охнет с отвращением, встретив тяжелую всю в пупырышках жабу с золотыми глазами. А иногда увидишь, как ежик медленно прошествует по тропинке и скроется в траве, или рыжий бельчонок соскочит с дерева, не слушая опасливого шипения мамы-белки. Девочка пятнадцати лет, хрупкая, темноволосая, в серых глазах золотистые искорки, спешит успеть ко всем своим любимым местам, пока не позвали на уроки, не появились наставники и наставницы, не затянули нудными голосами: - Ах, Ваше платье опять испачкано.... Принцесса, сколько раз можно повторять, не пристало Вам копаться в земле, возиться с розами, посмотрите, что Вы сделали с Вашими нежными ручками... Но сад и цветы - ее. Здесь живет волшебство, и можно забыть вчерашний вечер, тяжелый шорох занавесей в отцовском кабинете. Сотый раз одно и то же: о долге, об объединении восточного и западного королевств, о том, что нужно учиться всем премудростям государственных дел: - Ты - моя единственная надежда! Когда выйдешь замуж за молодого короля Улоса, наши королевства, наконец, сбросят груз древней вражды. Переговоры нелегкие, Улос хочет этого брака, но среди его приближенных есть и противники, они считают, что слишком много потеряют в новом едином государстве. А после твоей свадьбы я бы уехал на север. Она молча, опустив глаза, слушала эти речи, которые уже почти знала наизусть. Отец за последний год совсем сдал, все сильнее одолевала болезнь, которая начала точить его с того дня, когда из далекой поездки по северным владениям он вернулся без своей молодой королевы. Пока дочь подрастала, он как-то держался, подбирал советников и военачальников, а больше всего старался хранить мир с соседями. - Помни, дочь, часто цель не стоит гибели подданных, а капля яда может сделать больше, чем тысячи мечей.
А вот и цветник. Дивные розы заморских сортов, годеции с тяжелыми гроздьями соцветий, как многослойные крахмальные юбочки, розовые, белые, темно-малиновые с нежной кремовой каемкой, кофейные и темно-фиолетовые лилии. На клумбах изящная вязь мелких бегоний, ярко-синей карликовой живокости и пушистых маргариток. Привычная красота. Вдруг там, где начинается зеленая лужайка, среди травы, еще не подстриженной, облачко сиреневое. Ближе, ближе, тихонько протянуть руку - не сорвать, только пальчиком коснуться невесомых лепестков. На тонком стебле нежные венчики, золотые нити пыльников, жемчужные шарики в сердцевинках. Заслышав шаги, обернулась. Сын главного садовника. Ему уже восемнадцать, скоро будет знать все секреты отцовского ремесла. Кланяется низко, глаза опустил, но принцесса знает, что они синие, как цикорий в летний день. - Посмотри, Райрен, что это ? - Простите, Ваше высочество, такого цветка не знаю. В первый раз сегодня увидел. Но если он Вам нравится, буду ухаживать, разведу побольше. Сейчас принесу инструменты, расчищу вокруг, - и поклонившись, пошел прочь. А принцесса уже не на цветок, а только вслед смотрела: как ветерок играет золотыми кудрями, как идет по саду его настоящей хозяин, каждая травинка слышит его и что-то шепчет в ответ. Идет и даже не обернется. Вздохнув невесело, Эстерис побрела к плетеной скамейке, где уже заждалась графиня. - А я нашла сегодня в саду новый цветок! Его даже Райрен не знает. - Девочка моя, все-то тебе с цветами возиться. Пойдем скорее, переменишь платье, и за свои науки. Разве отец не говорил тебе, что через неделю прибывает с визитом твой жених? - Ну вот, придется быть любезной с этой жердью и глядеть на его красный нос целыми днями! - Ну что, цветочек мой. Ты ведь знаешь, что принцессы... - Знаю, знаю, принцессы не выходят замуж по любви. А он все равно некрасивый и глупый, и любит только охоту и дурацкие картежные игры. А я ... Я люблю Райрена, и всегда буду его любить. Вот. - Райрена? Сына главного садовника? Да что ты такое говоришь, дитя, не приведи великие силы, отец узнает. - Отец? Да за кого ты меня принимаешь, нянюшка? Шуток, право, не понимаешь. И никого я не люблю, кроме своего сада...
Прибыл король Улос. Торжественная встреча, официальные обеды, охота, развлечения, балы занимали все дни принцессы, хотя и не радовали. Иногда вечерами казалось - щеки болят от постоянной улыбки, что, словно приклеенная, не сходила с лица. А за этим - долгие беседы советников, дележка полупустых приграничных земель, пересчеты старых обид и долгов. - Неужели все закончилось? И свадьба только через два года? - легкое платье, простые туфли, можно лететь по тенистым тропинкам к светлым полянам, навстречу солнцу, бабочкам и птицам. А как там цветок? Видно, что о нем заботились, почвы взрыхлена, удобрена, убраны сорняки, но погасло сияние тычинок, сиреневые венчики подсохли, не распускаются новые соцветия, и даже на листьях рыжеватые пятна ржавчины. - Райрен, ты дома? - Иду, Ваше высочество. - Пойдем, посмотрим, что случилось с тем цветком, помнишь, имени которого ты не знал. - Повинуюсь, Ваше высочество. Парень - сама почтительность. Что из того, что принцесса знает его имя и запросто говорит с ним. У властителей свои причуды. А эта совсем молода, что с нее взять. Да, огонек бесовский иногда зажжется в серых глазах, но что за дело до этого садовнику? Не ему заглядываться на принцесс. Да и то сказать, ни фигуры, ни стати. Хотя девушка добрая. Хорошо бы сделать ей приятное, вырастить к свадьбе цветок, равному которому нет. Она любит цветы и наградит щедро, а тогда можно будет купить домик в городе и жениться на дочке ювелира. Вот та - девица хоть куда, и приданое немалое. - Посмотри же, ты ухаживал за цветком, а он...Чего же ему не хватает - Ваше высочество, наверное... внимания. Говорят, в старину в королевском саду были растения, которые цвели, только если на них каждый день приходила смотреть красивая девушка, а для некоторых приглашали музыкантов, и только они могли показать всю свою красоту. -Право же, что за сказки ты рассказываешь. - Это не сказки. А еще... Есть цветы, которые могут вырастить только руки влюбленных. Не нашлась принцесса, что ответить. Поняла: не влюблен в нее молодой садовник, и отпустила его, не дав никакого приказания. - Чем-то я огорчил госпожу, - думал парень, отправляясь по своим делам, и еще больше захотелось ему порадовать ее, вырастить такой цветок, равному которому не будет ни в этой земле, ни в окрестных.
А вот и осень. Золотыми плотвичками на глади пруда - листья ивы. Южных рыбок выловили из мраморной чаши и поместили в большие стеклянные сосуды в оранжерее. Скоро придет пора обрезать и укрывать на зиму розы, перекапывать клумбы и гряды. Райрен старательно собрал семена и луковицы диковинного растения, чтобы на следующую весну посадить их и в тени, и на солнце, на почве песчаной или жирной, посмотреть, что подойдет, отобрать лучшие. Принцесса теперь в саду только на прогулках, другие заботы занимают ее. Нужно бывать на заседаниях государственного совета, учиться разбираться в налогах, узнавать силу и слабости соседних государств и их правителей. Идет время, и уже не скуку, а интерес, азарт стала находить взрослеющая девушка в этих делах. - Помни, дочь моя, он будет царствовать, а ты - управлять, - и девушка старалась, как можно лучше воспринять все премудрости большой политики.
Два года пронеслись, как снежинки за окном, как стая стрижей в летний день. - Райрен, ты приготовил для моего свадебного букета что-то особенное, как обещал? - Ваше высочество, мне удалось вывести совершенно новый сорт, из семян того цветка, что Вы мне указали, взгляните же! И вправду не узнать находку, крупными стали сиреневые венчики, густо покрыли высокий гордый стебель, золото тычинок стало богаче и отливает оранжевым, добавилась блестящая бахрома по краям лепестков. - Ах, какое благородство и изысканность, ничего подобного мы никогда не видели, - наперебой заохали фрейлины. -А еще удалось вывести белую форму, хотите взглянуть? - Что ты, белый ведь символ траура. - Простите, Ваше высочество, белый так хорош, что я забыл об этом. - Ничего, не смущайся, цветок действительно достоин быть в моем свадебном букете, и ты получишь награду.
Свадьба была пышной, жених самодоволен и весел, а невеста строга и холодна. Через год у молодой четы родился крепкий крикливый мальчишка, а старый король, порадовавшись объединению двух королевств и наследнику, умер, так и не успев отправиться в задуманное давным-давно путешествие на север. Еще два года мелькнули, не оставив значительных событий, впрочем, это и к лучшему? И каждое лето королева устраивала выставку цветов. Съезжались именитые гости, иностранные послы, министры, а иногда и государи. Среди тенистых аллей, цветников, розариев, на берегах прудов велись сложные переговоры, плелись интриги, заключались торговые сделки и выгодные браки. Роились шпионы, подобно летним пчелам, шипели советники, колдовали придворные маги, а сад хранил доверенные ему тайны. Дивный цветок, что украшал свадебный букет, занял свое место. Вначале ему удивлялись, а потом он стал привычным, как розы, орхидеи, лилии. А время идет. И вот уже не слышен во дворце громовой смех Улоса, не выедет он на охоту со своими развеселыми товарищами, а вдовствующая королева стала регентшей при малолетнем сыне.
- Ваше Величество, принц Аринс вызывает беспокойство. Верные доносят - он и его ближайшие дворяне недовольны. Им кажется, что их обходят при назначении на должности и при пожаловании земель. Они хотят отделения восточного королевства. И коронации принца. Эти глупцы решились составить хартию несогласных, и все поставили подписи. Мой человек видел этот документ и запомнил все имена. - И что же ? - Подумайте, Ваше величество. Если бы не принц, у них не было бы вождя. Вы, кажется, хотели пригласить его в гости, по-родственному. - Так что Вы предлагаете? - Пока, пожалуй, ничего. Но иногда люди умирают очень вовремя. Ваш царственный супруг умер как раз тогда, когда всерьез начал рассуждать о войне с Южным королевством, к которой мы совсем не были готовы. - О чем это Вы, господин министр! Лошадь на охоте была чем-то испугана, сорвалась в овраг, король погиб, это прекрасно известно. - Есть разные способы заставить лошадь... - Ваши намеки не делают Вам чести. Оставьте меня. Зеленые бархатные занавеси сомкнулись за выходящим министром. Долго сидела королева одна, перебирала бумаги, а потом вышла в сад. Никто не мешал ей, слуги не сопровождали ее, и никто не видел, как она вошла в домик садовника. - Я желаю лично взглянуть, как идет подготовка к выставке цветов. - Конечно, конечно, Ваше величество. Мы идем сию же минуту.
Королева остановилась возле мраморного лебедя, здесь лучшие белые розы. - Послушай, Райрен, ты немного колдун, как все вы, садовники. Тебя слушаются пчелы, жуки, жабы и ..змеи. - Что угодно моей королеве? - Через два дня приедет принц Аринс. В полдень мы пойдем почтить память его брата, нашего покойного короля. По дороге к королевской усыпальнице я остановлюсь здесь, попрошу его сорвать розу с самой нижней ветки, чтобы возложить на могилу. Змея-изумрудница ведь может прятаться в траве? Ты понял меня? - Да, Ваше Величество. - А вечером в таверне "Синий сокол" тебя будет ждать верный с золотом, экипаж для твоей семьи. Уедешь, куда захочешь. Надеюсь, твои помощники смогут без тебя заботиться о моем саде? - Они будут достойно служить Вам, моя королева. Прощайте. Долго еще Эстерис смотрела, как по дорожке уходит от нее широкоплечий, полноватый мужчина, с небольшой лысиной и блеклыми соломенными кудрями, собранными в пучок. Он не любил ее, но она верила ему больше, чем своим министрам и советникам.
И все было так. Рухнул на дорожку принц Аринс, а зеленая лента исчезла среди травы. Нет спасения от яда изумрудницы. Дворяне же его, о которых доложил верный, получили кто новые должности, кто драгоценные подарки, кто - земли. Снегом падали на свежую могилу принца белые розы и гвоздики. Страх пополам с удовольствием от щедрых даров - и никто не решился не то что спросить, даже подумать: а откуда осторожная змея взялась в саду, где каждый уголок под ласковым присмотром? Не будет разделено королевство, никто не станет покушаться на права малолетнего сына Улоса.
- Нет, господин первый министр, мы не можем отменить выставку цветов. Приглашен король Южного королевства. Это опасный сосед. Больше белого в букетах, меньше музыки. А цветы - не только в радости, но и в горе. Словно разноцветная гусеница ползет по дорожке процессия. Гордая фигура королевы впереди, рядом король Южного королевства, за ними другие иностранные гости, министры, дамы, придворные. За несколько дней переделаны клумбы. Высажены белые маргаритки, белые гвоздики. Мраморный лебедь застыл в последнем полете. Высоко держит голову королева, вся в белом. Цвет траура старит ее, и, кажется, в черных волосах забелела прядь. Но спокойно бледное лицо и не дрожит рука, указывающая на тот самый куст: - Взгляните - это розы сорта Улос, выведен моими садовниками в память о короле, безвременно покинувшем этот мир, да снизойдут боги к его душе. Процессия подвигается ближе, Эстерис протягивает руку, чтобы сорвать только что распустившуюся розу. В тени, среди травы - сиреневое облачко, золотые нити, законченные линии чашечек, не обремененных пышными воланами, строгость и нежность. - Лекаря, лекаря скорее! Королева в обмороке!
Все на борьбу с драконом
"Все на борьбу с драконом!", здоровенная вывеска черными буквами на белом полотнище, протянутая между высоченными шестами - первое, что увидел Драй, начинающий странствующий рыцарь, когда въезжал в столицу королевства Девяти островов на невысоком, но крепком сером жеребце, купленном по случаю. - Да, - горделиво приосанился путешественник в седле, - не зря в отрочестве я усердно учил языки сопредельных стран, сколько братья надо мной ни смеялись. Так значит, у них тут дракон?! Королевство успело досадить ему паршивым мелким дождичком последнего месяца весны, рыбной вонью и промозглым ветром портового города, куда молодой человек прибыл пару дней тому назад. Впрочем, у него не было выбора. После позора на последнем турнире отец заявил: - Уезжай куда угодно, только подальше. Сколько ни оправдывался Драй, младший из четырех сыновей старого Арла, тот даже слушать не хотел о том, что копье переломилось оттого, что его подпилили недоброжелатели, а с коня он слетел на прошлом ристалище оттого, что... - Нет, нет и нет... Я, так и быть, оплачу стоимость морского путешествия. И это все. Пришлось отправляться. Без любимого коня, потому что ему не нашлось места на судне, без доспехов, потому что они срочно понадобились среднему брату, и с очень скромной суммой на дорогу. Но тяжкое путешествие по морю осталось позади, дождь прекратился, из маленьких садиков пригорода улыбались вымытые дождем розовые кусты, и жизнь казалась если не прекрасной, то хотя бы удивительной. Вывески, посвященные дракону, красовались везде, где только их можно было пристроить. Попадались изображения с испуганно вопящей девицей в пасти, надписи "Спасем принцессу" прямо на стенах домов, и даже особые ящики "Пожертвования на освобождение королевства от дракона". Возле храма всех богов, как положено, сидело несколько нищих, и одна из них, старая, безногая, но до крайности горластая женщина выкрикивала: - Подайте на погибель чудищу! Не для себя прошу, для спасения отечества! -Подумать только, нищенка, а знает такое слово - "отечество", - подивился Драй, но ничего не подал. - Посетите диспут: Cледует ли истребить дракона или поставить его на службу королевству, участвуют магистр монстрологии Леантиус и доктор землезнания Трагандо, - громко провозглашал тощий студиозус, потрясая медным колокольчиком. - Дракон! Дракон? Дракон?! - кричал, перешептывался, судачил рынок. В трактире тоже разговаривали только об нем. - Слышали, слышали, вчера он пролетел над деревней, ну той, как там ее, сожрал двух коров и крестьянина? - Коров ему по приказу короля исправно поставляют, что ж это он? - Ополчение, говорят, собирают, с вилами и рогатинами, надобно, дескать, брать числом... - А правда, что рыцарь (дальше шло шепотом произносимое имя) вернулся из Драконьего леса совершенно не в себе и с тех пор пьянствует у себя в замке? Драй сидел в средней руки трактире, где его угораздило остановится из экономии, грыз плохо прожаренную куриную ножку и слушал. Он никогда не обладал должным количеством рыцарской спеси, и с удовольствием порасспрашивал бы о драконе, но опасался, что над его не слишком правильной речью станут потешаться. - Да уже бы давно чудовище убили, но где его искать? - Где искать? - усмехнулся приземистый, с землиcтым лицом, трактирщик, - Логово, оно конечно, неизвестно где. Но Драконий лес, кто ж его не знает? Вот хоть бы я. Не раз туда cкотинку доставлял. Всего-то дня два если конным. Там бы засаду и сделать, ежели решили более чудище не прикармливать. Оно конечно, пока он крестьянскую животину жрал, то подумаешь. А теперь принцесса пропала. Посетители еще долго шумели, обсуждая дракона на разные лады, кое-кто нелестно отзывался о принцессе: мол, не пристало девице, хоть и ее высочеству, по охотам разъезжать, сидела бы в светлице, да дожидалась жениха, ничего и не случилось бы... А у рыцаря все не шли из головы слова трактирщика. Когда зал опустел, он подошел и спросил cамым вежливым тоном: - Господин трактирщик, а Вы и вправду бывали в Драконьем лесу? - Что, парень, хочешь победить дракона? А что, чужакам, бывает, везет. - Ну, не то чтобы, но я хотя бы поехал и произвел разведку... - Двадцать пять золотых, и поедем. Лошадь твоя там ни к чему, лес густой, а не то, так дракон ее съест. А на телеге за два дня доставлю. Двадцать пять золотых было жалко. Но отступать, показав трусость и скупость заодно, не хотелось. Пришлось трястись в телеге, питаться сухарями, пить кислое вино, потому что трактирщик не велел разводить костра, на всякий случай, а то мало ли чего, дракон все-таки. - Слезай, парень, приехали... Ждать тебя не досуг. Помнишь, деревеньку проезжали? Ежели дракон не съест, наймешь там кого-нибудь, чтобы обратно в столицу довезли. Возница поехал прочь, а Драй поглядел на расстилавшийся перед ним лес, на черный высокий столб, к которому, судя по слежавшемуся возле навозу, привязывали скотину, предназначенную на прокорм дракону и вошел в лес. Мощные перья папоротника, теньканье синички, мягкий мох, благодать. Но вскоре попался один коровий череп, другой, потом целый остов. Местами куски шкур свисали с только-только начинавших зеленеть кустов бересклета. - Да... не обманул трактирщик, должно быть действительно... дракон, - мурашки пробежали по спине молодого человека, но дальше никаких следов чудовища не обнаружилось. Драй прошел лес насквозь, полагаясь на солнце, которое к его удаче не застили облака. Чаща стала редеть, и вскоре взгляду открылся суховатый луг, где только-только начали расцветать одуванчики, и вдали песчаный склон холма с крупными выходами известняка. "Надо бы пойти, туда, а вдруг в этом самом склоне логово и есть", - рассудил рыцарь. Весеннее тепло размаривало, в небе вел заливистую песню жаворонок, шагалось медленно, хоть из вооружения лишь короткий меч, и вместо доспехов кожанка с железными бляхами. Драй остановился, стащил с головы шлем, намереваясь утереть пот и отхлебнуть из фляги. Огромная тень, откуда ни возьмись, легла на песчаную проплешину впереди. Не успел Драй обернуться, как рухнул от страшного удара по затылку.
Очнулся рыцарь в полутемной комнатке, на узкой постели. - Хвала богам, очнулся! Пить не хочешь? - раздался негромкий мужской голос. Невысокий неопределенного возраста дядька протягивал ему кружку. Драй приподнялся, жадно отхлебнул студеной воды. - Где я? И что со мной было? - В гостях у меня. Не бойся, кости у тебя целы и ран нет. На солнце, должно быть, перегрелся. Тепловой удар называется. Статочное ли дело, в таком шлеме, да с теплым подшлемником по солнцу бродить. - Спасибо тебе, добрый человек. - Не за что. Оставайся, здоровье поправь, а там сообразишь, что дальше делать. На следующий день хозяин сам вывел гостя на улицу. Жилище оказалось подземным, оттого и полутьма, выход прямо под корнями глубокомысленного дуба, на краю леса. Увидел Драй жену хозяина и трех девчонок, две малявки совсем, а одна взрослая девушка. Но долго на улице не пробыл, все еще чувствовал нездоровье. В голове у незадачливого ловца драконов поселился постоянный мерный шум, оттого как-то почти равнодушно принималось случившееся. Большую часть дня он сидел на бревне у входа в подземелье и смотрел, как девчонки работают на огородике, как старшая несет из леса воду в деревянном ведре, видно, из родника. - Что, хороша дочь у меня? - спросил хозяин, который имел пренеприятную привычку появляться, будто ниоткуда. Драй смутился и ничего не ответил. Так прошло несколько дней. Сколько, рыцарь не считал. Какой-то несказанный покой снизошел на него, и не хотелось ни искать чудище, ни уходить. Вздыхал лес под ветром, пели по утрам птицы. Радовал каждый взгляд золотоволосой хозяйской дочки. Стал увязываться за ней к роднику, помогал нести ведра. И не раз, и не два руки их соприкасались на холодной железной ручке. Как-то под вечер хозяин позвал: - Что, парень, оклемался? Пора нам познакомиться поближе, выпьем за здоровье твое. Хозяйка принесла пиво и тихонько удалилась. А спаситель принялся расспрашивать: - Я сразу понял, что ты чужак, говоришь понятно, да на особинку, и одежда не по нашему обычаю. Странствующий рыцарь, значит? - Cтранствующий. Хотел разведать, где и как тут у вас дракон. - Дракон, значит...Дракон... да... Не в каждом королевстве дракон есть. У нас вот есть. А вот ты раньше с ними дело имел? - Что ты, хозяин, какие драконы, я и на турнирах-то еле-еле, - пиво развязало Драю язык, и он, смущаясь и спотыкаясь, поведал все свои злоключения, не исключая подпиленного копья и больной лошади, - Эх, был бы я старшим сыном, жил бы себе в замке и не помышлял ни о каких драконах. -Что ж, это похвально, молодой человек. В замке жить, хозяйствовать. А рыцарей-прощелыг у нас и своих довольно. На что нам еще из-за моря. - Так что с драконом-то? А ты сам, хоть раз его видел? - C драконом? Видел, а то как же... Ты человек чужой, так уж и быть расскажу. Дракон, он у нас исстари. Да как же без него? Королевство на острове, к нам доплыть непросто, да и нам на материк с большим войском не перебраться. Врагов настоящих и нет. А без врагов как? Нельзя... К примеру, неурожай, народ бунтовать примется? А тут рраз - дракон! Опасность! Бунта как ни бывало, все на борьбу... Или в казне недостача. Чудовище просыпается, требует сокровищ. На него все списать можно... - А принцесса? -Да что принцесса? Cказывают, с капитаном корабля на материк сбежала. Охоту любила, выпить была не дура, а уж кавалеров у нее ... А нельзя признать, что она так-то поступила. Урон чести... И придумали, будто дракон ее сожрал. Теперь не упокоятся, пока отряд порядочный на его поимку не пошлют. Ну да мне не привыкать... - Кааак это ...? Почему тебе? - испуганно дернулся Драй, к этому моменту уже поднабравшийся так, что никакой страх не оторвал бы его от лавки. - Да вот так. Я дракон и есть. Должность мне от отца досталась. Трудная, я тебе скажу, должность. Надо глаза и уши иметь, злодействовать во время и в меру, не попадаться. Устал я. Хочу на покой. Жена ноет, мол, девку надо замуж отдавать, на людях пожить охота. Слушай, а давай ты вместо меня? Продержишься год, за тебя старшенькую отдам. Видел-видел, как ты на нее смотришь... Гостеприимный хозяин рассказывал что-то еще, но Драй его уже не слышал. В кувшинах, похоже, было еще что-то, кроме пива, потому что рыцарь захмелел так, что уснул прямо за столом. Проснулся он все в той же полутьме, все та же тусклая свеча горела в комнате. Жилище, судя по глумящей голову тишине, опустело. Драй с трудом встал, нашел воду в деревянной кадке, хлебнул из ковша, прошел по комнаткам, нигде не было заперто, нигде не было никого. По плотно утрамбованной земляной лестнице выбрался из подземного жилища. Тело ломило, хуже, чем после падения с лошади в прошлом году. Молодой человек потянулся, поглядел на закат: - Надо же, это сколько же я спал. И куда подевался хозяин с семейством? Чтобы хоть как-то размяться, Драй принялся махать руками, попытался пробежаться, и тело неожиданно подчинилось ему. Он побежал немного быстрее, и... захлопали могучие крылья, ветер освежил лицо. А оно уже перестало быть лицом. Молодой дракон полетел над песчаным карьером, над лугом, над драконьим лесом, в который разноцветным ручейком втекал отряд рыцарей в нарядных высоких шлемах с красными и желтыми перьями, их оруженосцев, с пиками, флагами, горнистом и барабанщиком. Жизнь начинала новый вираж. - И кто же все-таки стукнул меня по голове? - было последнее, что Драй смог подумать по-человечески, а дальше в его совсем-совсем не увеличившимся мозгу не осталось слов, а только образы, звуки, запахи и множество других ощущений, названия которым не нашли бы даже магистры монстрологии.
Слишком легко
Почему популярны клипы? Не потому ли, что память в чем-то похожа на них? Cобытия, впечатления, а то, что между ними, стирается. Иногда слишком легко.
Маленьким Тим любил рисовать. Как-то сломал любимый карандаш, с двухслойным красно-фиолетовым грифелем. Поспешил наточить сам. Кровь полилась резвой струйкой, казалось, отхватил полпальца. Но мальчик не заплакал, сунул палец в рот. - Прекрати, микробов в ранку занесешь,- приговаривала мать, накладывая повязку, - ну что ты побледнел, подумаешь, пустяки.
Мать не любила нежничать, терпеть не могла нытья. Когда в институте со сложным и длинным названием, где она работала много лет, задерживали не без труда растягиваемую на месяц зарплату, только посмеивалась: - Не дрейфь, Тимофей, пробьемся. Овсянка полезнее колбасы, никогда не отравишься. И не растолстеешь, в своем танцевальном кружке всегда будешь на уровне. - Ну что пристал, разве у всех твоих друзей есть отцы? А не хочешь, чтобы у нас дома был такой дядька, как дворник дядя Петя?- попросту отмахивалась она от неудобного вопроса. Приходилось соглашаться, что да, не у всех. И дядя Петя....Пьяница, что ни выходной, у них в квартире крик, плач. Такого отца, конечно, не хотелось, и разговор угасал сам собой. Когда стал старше, получил другой ответ: - Твой отец в другом городе, женат на другой женщине, у него другие дети. И давай не будем об этом. Разве нам с тобой плохо вдвоем?
Обрывки. Картинки. Фразы. Нет, вдвоем им не было плохо. Мать делала с ним уроки, обсуждала прочитанные книжки, старалась заманить на выступления танцевального кружка своих подруг. - Маша, твой мальчик - сама пластика. А какие красивые у него волосы. Почему бы тебе не отдать его в балетную школу? - Ну что ты, в балете мужчина должен быть большим талантом или никем. Это для женщин - кордебалет, четыре маленьких лебедя. А так - пусть танцует, он чувствует музыку, и вообще это лучше, чем все свободное время проводить у телевизора. Танец - это полет. Не важно, эльф ты или чертенок. И плевать, что мальчишки в классе считают это девчачьим делом. А потом в кружок пришел Митя. У него получалось лучше. И пропало настроение.
Драка. Шестой класс. Обычное дело. Ну и что, что трое на одного? А нечего выпендриваться, подумаешь, "балерина", подумаешь, по математике лучший. Настоящая потасовка даже не успела начаться, как кулак Тима с неожиданной для всех силой впечатался в нос обидчика. - Ни фига себе, что это он? - обалдели нападавшие, когда Тим, который обычно не дрался и предпочитал быть сам по себе, развернулся и пошел в коридор, на ходу облизывая кровь с кулака. - Ну погоди, на следующей перемене... Но реванша не получилось. Пространство между последними партами и стеной - не самое удобное место, да еще полочки с цветами не слишком высоко. Одно неловкое движение и прямо на голову второгодника Витьки рухнул тяжеленный горшок с геранью. Земля попала в глаза, застряла в волосах. Ошалевший от боли в голове, оцарапанный, гроза класса отчаянно пытался проморгаться. - Ну что, будете еще лезть? Не знаете, что я вампир и колдун? Счас пойду медсестру приведу,- усмехнулся Тим, почему-то жалея, что на этот раз обошлось без крови. С того дня стоило кому-нибудь начать задирать Тима, как происходило что-нибудь несуразное и неожиданное. Ему случалось без особых усилий разбивать носы и брови, а нередко в самый критический момент рядом оказывался кто-нибудь из взрослых. Кличка "вампир" прилипла, особенно после того, как он сделал себе на новогодний карнавал соответствующий костюм. Он не обижался, прочел все книжки про вампиров, которые смог найти. А потом время драк прошло, но осталась отстраненность от товарищей.
Первый курс приборостроительного института. Лес, выпивка, гитара, костер. - А давай всю ночь - у костра? - нежно пропела подружка. - Тогда надо сучьев подрубить. - Дай мне, я ни разу не пробовала,- Тяжелая щепка отскочила, поранила руку. Не успела девчонка пискнуть, как Тим задрал кверху рукав ее водолазки и приник губами к ране, оторвавшись только тогда, когда та дернулась и заверещала: - Ты что, с ума сошел, пусти сейчас же. - Что испугалась, у меня слюна целебная, как у собаки, дай носовой платок, перевяжу. Действительно, кровь перестала сочиться, но девушка, более из-за испуга, чем от боли, вяло поблагодарила и полезла в палатку. Он все сидел у затухающего костра, ощущая во рту солоноватый приятный вкус и забытую уже легкость во всем теле, как в детстве, на сцене. Ветер вздымал волосы, холодил лицо. Костер остался далеко внизу, а он - над лесом, над кронами берез, а вдали светят огоньки засыпающей деревни. Страха не было, лишь восторг плавного совиного полета. Запах плавящейся подошвы кроссовки, затухающий костер: - Нет, ну надо же, приснится же этакое. С девушкой после пикника как-то разладилось. Сам смеялся над собой, но мысль попробовать кровь снова и узнать, было ли - или привиделось то, что казалось теперь желаннее ласковых объятий, важнее успехов в реальных делах, становилась нестерпимой. Попробовал порезать палец и пить свою. Приятно, но никакого эффекта. Когда мать, бросившая свой институт и занимавшаяся продажей медицинского оборудования, была в очередном отъезде, решился. Поехал на ближайший вокзал, где толклись парнишки-беспризорники, и поманил одного: - Парень, хочешь заработать? - А сколько дашь? - А сколько возьмешь? Оказалось, что это проще простого. Дома накормил мальчишку магазинными пельменями. - Ну что, мне раздеваться или как? - спросил нагловатый паренек, который, видимо, успел пройти все стадии жизни на дне. - Дурак, рукав засучи, - Тим достал из аптечки иглу с трубочкой и жгут. Ухмылка погасла, как перегоревшая лампочка, видавший виды мальчишка закусил губу, и поднял глаза на сидевшего с ним рядом высокого, бледного с длинными темными волосами парня. - Не бойся, не зарежу, кровь нужна, для опытов, давай руку. Выпроводив трясущегося от ужаса беспризорника, с трудом преодолевая брезгливость, отхлебнул из стакана. Знакомый соленый вкус, к которому примешалось нечто новое, чему он не мог пока найти определения. Вышел в холодную октябрьскую ночь. И были крыши домов, видимые сверху, залитые мелкими цветными огнями трассы, холодный ветер, трепавший волосы и забиравшийся под свитер. Дома, в тепле, немного придя в себя, понял: просто крови мало, нужно, чтобы жертва боялась, хотя бы немного. И все тянуло, тянуло повторить это. Стал часто бывать на вокзале, иногда, когда мать бывала дома, брал кровь прямо в глухих дворах, всегда давал деньги. Беспризорники запомнили его, дали кличку "доктор" и подходили сами. Без их страха не стало полета.
-Ну что ж, опять йогурты и чипсы, - кривился он, провожая мать в очередную поездку перед самым праздником, немного жалея о том, что в последнее время они с ней стали дальше друг от друга, наверное, из-за ее разъездов или оттого, что вырос и заимел явно нездоровые пристрастия.
На предновогодней вечеринке на фирме, где Тим занимался ремонтом компьютеров и отладкой программ, танцевать не тянуло. Было что-то досадное в том, чтобы, забыв о волшебстве детского танца на сцене, извиваться под грохочущую музыку. В холле возле пластмассовой пальмы устроились две девушки. Лицо одной из них, незнакомой, в красной блузке, под цвет румянца, светилось такой бесхитростной радостью, что захотелось замедлить шаг. - Тим, иди к нам. Ира хочет с тобой познакомиться, говорит, что ты как раз в ее вкусе, - хихикнула вторая, из соседнего отдела, - ну я пойду пока. Тим еще только собирался что-то сказать, а новая знакомая уже болтала о чем-то незначащем, перешла на стихи, почему-то Омара Хайяма. Он слушал, не особенно вслушиваясь, очнулся тогда, когда девушка почти строго, но от этого еще более забавно произнесла: - Мы как циркуль на мягкой зеленой траве, головы у единого тулова две... - Надо же, она, похоже... - но почему-то эта мысль не вызывала досады, а даже как-то согревала, когда вместе вышли на улицу и расстались у метро, обменявшись номерами мобильников.
После праздника, когда мать уехала в свою очередную поездку, Тим решился. Позвонил, пригласил в кино. Дома - цветы, тихая музыка, приглушенный свет, все как по книжке. - Слушай, - неожиданно сказала она, когда они встретились на станции метро, и глаза ее весело блеснули, - а ведь тебе не кино надо, я это отлично вижу. Но к себе не приглашаю, родители сразу начнут спрашивать, кто да что, и вообще. - А я сейчас один, идем? Тяжелые хлопья снега падали в черные лужи, он придерживал ее за талию и думал: -- Как добычу... Да... И так легко... Пока она стряхивала снег с куртки, расстегивала молнию на сапогах, он только смотрел, не решаясь помочь. - Ну ладно, - выдохнула она, входя в комнату, - выключай свою гуделку, и свет тоже.
Потом они долго смотрели, как за окном тяжелое небо светится розовым отблеском городских огней, как подмигивают отраженным светом шары на маленькой пластиковой елке, что оставили до старого нового года. - Послушай, когда я тебя увидел в первый раз... У тебя было такое лицо... Как будто ты счастливая женщина. Почему? Говоришь, нет у тебя никого, и вечеринка не особенно... - А я секрет знаю, его еще Толстой открыл: какой час самый важный? Тот, который сейчас идет. А какой человек? Тот, с который сию минуту дело имеешь. - Ну ты оригиналка, Толстого помнишь, я так его со школы не открывал. - Ну и зря. Можешь думать, что я нарочно выпендриваюсь. Хотелось сказать что-то ласковое, теплое, но вместо этого он почему-то прошептал: - А почему у тебя грудь холодная? Замерзла? - Откуда я знаю, а что? В восточных гаремах это наоборот ценилось. Нет, про грудь я лучше стишок расскажу. И она по-школьному громко продекламировала: -Что же это, скажите мне люди? Я ему отдалась в тишине, А он взял мои белые груди И узлом завязал на спине. Тим хохотал так, как не приходилось уже давно: -- Ну ты даешь, тебя и развлекать не надо, сама как Петросян с аншлагом. -Думаешь, комплимент сказал? Да я их терпеть не могу. Ладно, давай лучше оденемся и пойдем на кухню чай пить. - Расскажи мне что-нибудь, о себе, - попросил он, пока закипал чайник, потому что самому ничего рассказывать не хотелось. - И что ты хочешь услышать? - Ну, что угодно, про детство, про родителей... - Да пожалуйста, - встряхнув короткими волосами, девушка затараторила, как на собеседовании, с уморительно серьезным выражением лица: - Родилась в ноябре ... года, окончила, поступила, диплом инженера.... Родители - служащие... - Cмеешься все. - А что мне, хныкать? Давай расскажу, как мы в детстве летучую мышь поймали? Она раненая была. - Да нет, не надо, лучше про мужчин расскажи. - Прямо так сразу? Ладно, я сегодня веселая. Вот, никому не рассказывала. Мне 18 было, а парень старше намного, и было мне интересно, что да как, и не заметила, как привязалась к нему, а он... Надоела ему, похоже. Девчонка наивная, без перца. Да, как-то недоглядели - и аборт. Да не смотри так, дальше прикольно будет. Так вот, пошла я в больницу, хорошую, родителям сказала, что к подружке на пару дней еду, в пригород. И под наркозом снится мне, что я уже оттуда вышла и улицу перехожу, а лимузин, огромный, черный - прямо на меня. Очнулась - перед глазами часы настенные на белом кафеле. - Где я? - спрашиваю. А мне в ответ: - В операционной. Тут я от страха только что дышать не перестала: значит, действительно, ДТП, и чего у меня теперь нет - ног или рук? И говорю: А как я сюда попала? Тут уже и врачиха, и медсестра от смеха чуть не рухнули: А то она не знает, как сюда попадают... Вот как. Но я с тех пор слово себе дала - больше никогда, даже не знаю почему. Ладно, хорош у тебя чай, но я пойду, пожалуй. - Не останешься? - Нет, знаешь ли, секс и сон - смешивать два этих ремесла есть тьма охотников, я не из их числа. Cпать одна привыкла, а если вместе - всю ночь буду пялиться в потолок, как дура. И не провожай, еще метро два часа работать будет, доеду. Она не напрягала своими проблемами, легко откликалась на ласку, любила поболтать о самых разных вещах, не особенно заботясь о том, слушают ли ее, ничего не требовала. Но новизна утратилась, а, улегшаяся было, лихорадка вернулась. Пришел сырой февраль, превратил городской снег в слежавшуюся грязь. - А ты не позволишь мне попробовать... - осмелел как-то Тим. - Что ты еще выдумал, если плетки и наручники, то это не ко мне. Да ведь я посильнее тебя буду, - подозрительно заметила Ира, заметив непривычный блеск в глазах партнера. - Нет, я хотел бы... попробовать твою кровь. - Ну, уел, не зря у тебя книжками про вампиров вся полка заставлена. Давай, я донором в институте была. Крепкие парни заваливались. А мне хоть бы что. А ты не псих, случаем, не загрызешь? - хихикнула девушка, но Тим отчетливо чувствовал ее страх, и это было важнее и лучше самой крови. - Да, не ожидала, что меня это так заведет, - удивилась она, когда его губы оторвались от ранки. А он думал только о том, чтобы поскорее остаться одному, потому что тело уже рвалось в полет. Выбежал вслед за ней, помахал рукой, огляделся, чтобы убедится, что во дворе никого нет... Скорость, упругость обжигающего холодом встречного ветра. Казалось, это надолго. Страх вместе с возбуждением не оставлял его подружку, когда он пил ее кровь, а руки нежно делали свое дело. Но прошло два месяца, и он услышал: - А знаешь, ты мне сделал подарок на день рожденья. - Какой подарок, день рожденья у тебя ведь в ноябре? - Самый лучший, который может сделать мужчина... У меня родится ребенок. - Да ты что, а как же родители? Ты же все про их консерватизм говорила. - Чепуха, мне 32 года, и я зарабатываю больше их обоих. Поворчат и даже рады будут внуку или внучке, - она говорила медленно, без обычной усмешки, а перед глазами Тима вставала картинка из сети: красивая пышнотелая женщина, с младенцем. У ребенка зеленоватая кожа, глаза черносливинами, как на рисунках уфологов, рот, полный острых игольчатых зубов. Рисунок назывался "Мадонна толерантность". - Да ты не думай, - слышал он сквозь одуряющее оцепенение голос своей подруги, -в жены не набиваюсь, еще не хватало, это я так, чтобы ты знал. Ну, хочешь, до утра останусь, а потом мы больше никогда не увидимся? - Нет, лучше я тебя провожу... Но они действительно больше не увиделись. Две недели у него не хватало храбрости позвонить или найти ее на работе, казалось, это станет началом каких-то обязательств. А вдруг ребенок будет - как я? Ведь не поверит, если рассказать.
А потом Ира уволилась, сменила номер мобильного. И можно было положиться на волю случая, не искать, не вспоминать, не бояться. Только крови такой, чтобы с радостью и ужасом пополам, негде взять. Глухая тоска захлестывала, подобно грязному апрельскому дождю, не хотелось ничего делать, и только порывы ветра за окном давали вспомнить хоть на минуту о полете, о вкусе чего-то такого, чему он так и не нашел определения. На какое-то время жизнь замкнулась на цепочке дом-институт-работа.
- Ну, мать, ты и передачи смотришь, - удивился Тим, увидев на экране блондинку в кислотной кофточке за беседой с толстой особой, которая с жаром повествовала про любовный приворот, порчу и сглаз. - Да я не смотрю, просто на других каналах реклама, а мне кое-что заштопать нужно, вот и сижу у телевизора, чтобы не заснуть, - мать, несмотря на свои заработки, не оставила привычную бережливость, - это смешная передача, предлагают всем, кто знает о чем-нибудь необычном, звонить, поучаствовать можно, позабавиться. Половина этих колдуний и магов просто дурака валяет на экране. Тим и сам удивлялся, почему эта передача и незначащий разговор с матерью не выходили из головы: -А ведь в детстве, когда я на сцене... Тоже было что-то подобное, избыток адреналина, наверное. А что если позвонить, вдруг пригласят на передачу? Интересно, какие ощущения будут? Как ни странно, его пригласили. Та самая крашеная блондинка сразу же перешла к делу: - Так, внешность у тебя интересная. Костюм? Кожаные штаны не пойдут, лучше что-нибудь темное, из легкой ткани, подберем. Говоришь, серебро? Прикольно будет, руки в кадре все в кольцах покажем, расскажешь о себе что-нибудь этакое, про книжки - тоже можно. А кровь из флакона будешь в кадре пить? После передачи ведущая была в восторге: - Ну, ты классный! Как двигался, будто всю жизнь перед камерой! А про кровь желанной женщины! Неужели сам придумал? Тим слушал и чувствовал себя как после удачного сеанса кровопийства, как иногда шутя назвал про себя свои эскапады. Хотя кровь во флаконе была неизвестно чьей и уж конечно не сохранила ни ауры страха, ни горьковатого привкуса любви. - Слушай, давай я тебя возьму с собой на одну вечеринку. Девчонки соберутся что надо. Самые сливки. Дочки очень даже серьезных людей. Ты им понравишься, они новенькое любят. Поехали, я на машине. Они отправились в загородный поселок, в дом, похожий на те, что показывают в сериалах про олигархов. Вечер слился для Тима в одну череду поцелуев, укусов, объятий, и прочего и прочего и прочего. Нет, он не перепил, но его добровольные жертвы, которые сами кидались ему на шею: - Настоящий вампир! Неужели? Да ты гонишь... А ну, укуси, а то не поверю... - были до одури пьяны, и ни одна, ни одна не испытывала страха. Утром очнулся на своем диване. Кто и как доставил домой, помнилось смутно. Руки, груди, губы, плечи ... одна теплая, шевелящаяся масса стояла перед глазами, будто горы разноцветных макарон. Тянущая боль в желудке, соленый вкус во рту. День провалялся, не хватало сил дойти до кухни и найти что-то подходящее в аптечке. Как кстати, что матери опять нет дома. К вечеру стало легче, но голова была по-прежнему как чугунная. Четко ощущалось лишь одно: утрачено то, от чего никогда бы не отказался добровольно: - Все. Теперь я такой же, как они. Никогда, никогда... не вернется полет. Никакая кровь. То, свое, что было доступно только мне...
И... Утром он кое-как собрался, написал матери записку: Уезжаю на неделю в отпуск. Позвоню. А вскоре электричка уносила его в один из районных центров, где находился известный монастырь, в котором он надеялся обрести, собственно, и сам не знал, что именно. Но что-то, хоть в чем-то отличающееся от будничного существования офисной крысы, которого он не хотел.
Успеть до костра
Метели пронеслись над городом слишком быстро и оставили мало снега. Всего на две недели хватило зимы, и под неторопливым южным ветром и мелким нудным дождем белое стало серым, а вскоре и вовсе исчезло, оставив грязь, лужи, наполненные водой канавы. Ржавый флюгер поскрипывал на крыше ратуши, ему вторили хриплые голоса досрочно вернувшихся из теплых краев черных птиц. Часовых дел мастер Онто не без труда пробирался по улице. Сапоги протекали, в бороде блестели дождинки, и только старая, но все еще прочная и аккуратно залатанная кожаная куртка спасала от промозглой сырости. Обернувшись на непривычный и оттого показавшийся подозрительным звук, он увидел, как пара черных коней вытягивает из проулка тяжеловесный черный же экипаж. Чтобы уберечься от брызг и грязи, часовщик свернул в следующий переулок, но не мог преодолеть любопытства и остановился посмотреть. А посмотреть было на что. Хотя бы на эмблемы на дверцах экипажа. Три блестящие языка пламени струились, переливались, как настоящие. Жутко, но и глаз не оторвать, хоть понятно, что это не настоящий огонь, а не то иллюзия хитрая, не то художник великого таланта изобразил. А за экипажем... В несколько рядов по трое двигались существа в тусклых одеяниях. Именно что существа, у людей не бывает таких бесстрастных, неподвижных лиц. Живые мертвецы, коими бабки детишек пугают. - Да... каждый раз, как увижу их, не могу просто так идти своей дорогой. Добро бы, только страх внушали. Да нет, лица словно у мраморных статуй в заброшенном храме Cправедливости. Куда это сегодня наладилиcь? Неужели в притон старого Лине? А ведь пора, давно пора... - думал часовщик. Ему, почтенному отцу семейства, не внушало радости существование такого рода мест. Там молодые люди обоих полов курили заморские травы, от которых их посещали сперва сладкие видения, а после беспамятство. Будто описываемые в книгах живые мертвецы, они могли совершить любое преступление, лишь бы хватило сил и сообразительности. Этого последнего у травяников обычно недоставало, оттого чаще они вели себя мирно, зарабатывая на кусок хлеба и порцию дурной радости мелким воровством и продажей своих тел. Притоны, подобные этому, что находился на близлежащей улице, расплодились в столице за мутное время междуцарствия, как поганки дождливой осенью. К слову сказать, многие полагали, что поганки и служат основой пользуемых там зелий, а разговоры о заморских травах только для того, чтобы набить цену. Ох уж это мутное время... Чего только не навидались... Неурожай, разбойники. Когда заказы поредели, приходилось, забросив часовую мастерскую, полагаться на невеликий огород за городской стеной. Но витал над растрепанным королевством призрак свободы, когда никому не было дела до того, о чем болтает народ в тавернах, какие книги читает юношество, сколько раз на дню и кому возносят молитву обыватели. Когда пророк Иггларий, явившийся неизвестно откуда и силою священного огня выжигавший скверну, стал возле трона молодого короля, когда тело нетленного Гуго вынули из хрустальной пирамиды и торжественно сожгли на площади, истинные сторонники Грозного и Справедливого воспряли духом: - Мы восстановим дедовские обычаи! Вернем наши старые добрые нравы! Королевство станет сильным, и слово нашего короля соседи будут cнова слушать, преклонив колени, как при великом государе Комму! А заморского нам не надобно! Хорошо сказать, не надобно. Столько уж переняли и хорошего, и дурного! Ладно бы платье, прически, экипажи, усовершенствованные способы обработки металлов, так еще книги, а хуже всего, вольные нравы и длинные языки. Онто, невзирая на свое почтенное занятие и спокойный нрав, не терял почти детского любопытства ко всему новому и необычному. Он слыл книгочеем, дружил с молодыми педагогами столичного университета, не без удовольствия помогая им в изготовлении хитроумных приспособлений для опытов с электрическими разрядами и особых увеличительных стекол, сквозь которые в обычной капле из лужи можно было созерцать особых зверьков, невидимых простому глазу. Сколь ни вспоминай пословиц о карах судьбы за излишнее любопытство, а вслед процессии так и тянуло. "А ведь действительно, к притону...Ох.." - содрогнулся про себя Онто, но отказаться от того, чтобы посмотреть своими глазами, не смог. Устрашающая махина остановилась возле двери, на которой виднелся прикрепленный пучок тонких прутьев. Считалось, что прутья предназначены для тех, кто не вовремя приносит плату за взятые в долг радости. Дверца экипажа резко распахнулась. Не обращая внимания на грязь, решительно ступил на землю высокий господин. Голый череп, похожий на дыню, темные мешки под глазами, горевшими, как и положено у пророка, как две плошки, заправленные свежим маслом, широкий шаг, развевающийся плащ с трехлепестковым цветком. Иггларий собственной персоной. Ему не нужно было произносить пламенных речей на площадях, грозить небесными карами, довольно было нескольких резких, как дробь дятла, фраз и взгляда, который словно острый разряд молнии пробивал насквозь. И толпа замирала, и слушала, и передавала потом из уст в уста: - Дровами в печи будущего станут те, кто не верит в Cправедливого! - Мусор, скопившийся за темные годы, - в огонь очищающий! - Волки зла да убоятся пламени! "И в чем причина его силы? В том ли, что он не был связан с королевской семьей, и никто не мог сказать, что он привержен корыстолюбию или какому-либо обычному из человеческих пороков? В том ли, что люди устали от смены властителей, усобиц, неурожаев, поразивших страну в последние двадцать лет, а пророк обещал справедливость? В том ли, что по его, Игглария, наущению король казнил нескольких министров, особо отличившихся ни ниве казнокрадства?" Часовщик не отличался склонностью к восторженной вере. На заре юности, когда был в силе культ нетленного, посещал молитвенные собрания по обязанности, стараясь не заснуть во время нудного действа. Потом пошли годы разброда и шатаний, храмы бога Справедливости, порушенные еще при живом Гуго, кое-где восстанавливали, но вера в них еле теплилась молитвами старух и немногих искателей из молодых. Теперь же сам король, предки которого хоть и соблюдали обряды, но не слыли особенно набожными, полагая себе если уж не равными богу, то, по крайней мере, лишь на ступеньку ниже, первым протягивал руку в священный огонь, первым кланялся пророку. Мастер Онто смотрел, как вокруг крыльца плотно встают пророковы спутники, с блаженными лицами, взявшись за руки, молча, как стена. Взгляд каждого словно зеркало повторяет взгляд вождя. А тот рывком отворяет дверь, она, гулко хлопнув, еще вздрагивает после того, как он переступил порог. Тянется время ниточкой паутинной. Тянется... Что же будет? И вот по одному, выходят из распахнутой двери, в лохмотьях, и в нарядной одежде, простолюдины и важные господа. Сами идут, надо же... Только лица как у мертвых. Спутники пророка расступаются, образуют круг, в нем оказываются заключены те, кто вышли из притона. Последним -сам Иггларий. Взмах руки - и огонь охватывает двухэтажный деревянный особняк. "А Лине!? В огне оставлен?" - тут уже Онто захотелось поскорее уйти, не видеть, не думать, хоть никогда не знался он со стариком, и не считал его ремесло подходящим. Дома хмуро сидел за столом, не очень слушая, что пытаются рассказать дети, ночью ворочался возле своей пухленькой супруги так, что она забеспокоилась, пошла в погреб за брусничным питьем. Только хлебнув кисленького, часовщик как-то утих, и заснул. Притоны продолжали гореть и назавтра и в следующие дни, потом дело дошло до некоторых питейных домов, где промышляли распутные девки, а свита пророка все росла. И все бы ничего, страх, говорят, лучший лекарь, если заболела душа, а не тело. И заблудшие душа не всегда попадали в огонь, большей частью пополняли черную свиту. Вот уже и отдельные отряды встали на борьбу со скверной, водительствуемые теми, что прежде прочих прибились к пророку. Мужчины ли, женщины, все становились в этом воинстве на одно лицо, в каждом можно узнать пророка. Никто из них не вернулся к семье, к обычному ремеслу. Но и в прежнюю грязь не упал никто. Росло черное воинство. И стали поговаривать, что пророк обратил свой взор на образованное сословие, где неверие в Справедливого свило змеиное гнездо, где нужно навести порядок, и не допускать...
- Эх, Онто, знаешь ли ты, что завтра в университет пожалует пророк со свитою и потребует ото всех профессоров и студиозусов принятия клятвы огнем и предания огню же книг вольнодумных! - жаловался Маар, не достигший пока звания профессора, более не от недостатка усердия, а от постоянных споров и свар со старшими коллегами, - Приказано самим королем более не читать лекций о происхождении живых сущностей от движения мелких частиц неживого, но только повествовать о том, как волею Справедливого ожила земля. Что за дела? Что за дело королю до изысканий естественных? Мой же кабинет опытов приказывают закрыть, ибо я там, изучая мышц и жил движение, лягушек, кои тварями божьими почитаться должны, мучения подвергаю. А скажи, друг мой, каково можно познавать устройство живых тел без опыта? Этак можно бы и часы чинить, не разумея, как колесики вращаться должны. - Что ты говоришь? Неужто? Да такого даже при нетленном Гуго не было? - Не было, не было. Гуго, он при всех причудах своих, изыскания лекарские и о животных организмах поощрял даже, чая, что бессмертие для него откроется. - Что же делать теперь? И ты клятву огнем примешь? - Ни за что! Этим не покорюсь. Что с того, что черный из притонов и кабаков их спас? Они как были беспамятные и бесчувственные, такими и остались. А не размышляющий не есть человек, а есть зомбя... живой мертвец по-старинному, какового для любого дела использовать можно, ибо не ведает, что творит, но лишь воле хозяина подчиняется. - А как же быть-то? - Да что мне, я птица вольная. Сейчас пивко допьем, коня седлаю, да и уеду, имущества особого нет, мое богатство тут, - похлопал приятель Онто себя по затылку. В тревоге разошлись друзья, даже соленые блинчики, испеченные супругой часовщика, не порадовали. А через два дня на площади при большом стечении народа сожгли Маара в костре справедливом за неподобающие речи, нечестивые опыты и злостное нежелание принять раскаяние и огневую клятву. Часовщик не был в толпе, не видел, не мог... Ночью же, когда двое дочерей и сынишка уснули, подозвал супругу свою и, глядя в грустные глаза ее, говорил: - Знаешь ли, мать, что ныне всем приказано клятву огня принести? И храм Справедливого в положенные дни посещать? -Как не знать, слышала, на всех рынках только про то и говорят. - Так вот, завтра же мы с тобой и с детьми идем в храм, и клятву примем. - Я ладно, мне, женщине, покорность к лицу. То Гуго нетленный, то Справедливый бог. Да и то сказать, Справедливый был еще у наших прадедов... А вот ты как? А дети? Как им понять? Весь день плакали, мол, дядя Маар добрый был, каждую травку привечал, нас учил разным наукам, а его... А дальше что будет? Только-только после голодных и раздорных лет отдышались, так теперь костры, казни, мертвецы живые... - Что ж, дети не так уже малы. Я им сказку расскажу, про зайчика, что к зиме белую шкурку надевает, чтобы от лисицы спастись. Нам из страны не убежать. Надо жить здесь, вырастить детей, а справедливости не видели мы никогда, лишь попущение слабостям и порокам человеческим. Завтра же клятву примем. Надо успеть до костра. Они успели, и удача не отвернулась от семейства. Жили тихо, часовщик работал, по тавернам и питейным домам не ходил, болтать о высоких материях стало не с кем, доносами на соседей не промышлял. Уцелел, умер в своей постели, окруженный детьми и внуками. И огонь бестрепетно вспыхнул в каменной чаше, когда шел похоронный обряд. Разве важно огню, верят ли в его справедливость или нет? Он просто горит.
Сказка о весенней невесте
Тяжелые облака навалились на городок на изломе зимы. Сыпал сырой снег, растекаясь грязной кашей по разбухшим дорогам. На стене храма отслоилась штукатурка, обнажив красные кирпичи. Будто старая рана открылась. Ждать весны после неурожайного лета, после влажной и оттепельной зимы, когда плесень и жучки погубили не слишком обильные запасы - легко ли? Ингерд, зябко дернув плечами, с усилием отворил дверь, разбухшую от предвесенней сырости, вошел в полутемную, но опрятную комнатку. Кружевница, сидевшая возле самого оконца, поздоровалась, лишь на миг оторвавшись от работы: - Доброго дня, Ингерд, с чем пришел? - Доброго дня, Нель... - Что молчишь опять? Рассказал бы что-нибудь... Я мало куда выхожу, работы много. Мать болеет, не может плести. - Нель... - Что Нель? Шестнадцать лет уже Нель... - беззлобно отмахнулась девушка. - А то! - вспыхнул парень, - Ты обещала к весне дать ответ, пойдешь ли за меня! - Весны и не видать еще... И ничего я не обещала... - Я для тебя новую песню придумал... - Эх, Ингерд, тебе все песни... Песню не поцелуешь, песней сыт не будешь... - Думаешь, сын пекаря, что танцевал с тобой на празднике, будет тебе женихом? Да ему отец не позволит. - Злой ты сегодня... Вот стану Весенней невестой... Старухи уже приходили... Завтра решат. Шел бы ты уже, а не то мать проснется. Из-за занавески послышался стон, и парень, вздохнув напоследок, пошел к двери. "Весенней невестой... Мою Нель - весенней невестой..." - брел по раскисшей дороге молодой музыкант и только что не плакал. В давние годы, после долгой морозной зимы, когда голод и болезни сгубили чуть не половину жителей, в городок явился юноша. Кудри цвета спелой пшеницы, глаза, синие, как подснежники. В руке держал он ветку расцветшей вербы, на плече устроилась птица-синица, и выпевала свое "тили-тили", да так звонко, что прохожие оборачивались. - Я - Приносящий надежду. Где моя невеста? - cпрашивал парень. К нему вывели нарядных купеческих дочерей, красивых мастериц. Но им он лишь улыбался, прошел мимо основательных домов зажиточных горожан, хлипких лачуг бедноты и остановился у землянки, вырытой на погорелом месте. В ней ютилась бедная сирота. Эту девушку повел он прочь из городка, и там, где они проходили, вырастала трава, распускались листья на деревьях. Весна пришла в одночасье, вскоре варили первые крапивные щи и готовились сеять. С тех пор на изломе зимы выбирали Весеннюю невесту. Девушке предстояло сидеть в темной яме на хлебе и воде, пока Приносящий надежду не явит знамения. Давно не приходил он в своем первоначальном облике, но знак подавал каждую весну. Иногда это облако дивной формы вставало над храмом, будто птица, распахнувшая крылья, другой раз - радужным кругом солнце украшалось на рассвете. Тогда Весеннюю невесту выводили к людям, воздавали ей почести за стойкость и терпение, и праздновали начало весны и возрождения мира. Обычай не воспрещал этим девушкам выйти замуж, но чаще случалось так, что они уезжали из городка. Говорили, что небесный свет осеняет их, и место свое они находят в столичном храме Всетворца. Прошла неделя, другая, третья, четвертая... Весна все не шла, тонкий лед покрывал по ночам лужи, сыпалась с неба то снежная крупа, то липкие хлопья. В прошлые годы в это время уже принимались пахать. И знамения все не было...
Ночью Ингерд с трудом сдвинул тяжелую крышку ямы. - Нель! Откликнись! Я принес веревочную лестницу, вылезай... Уйдем вместе в чужие края. Но девушка не ответила, сколько он ни звал. Спрятался он среди тяжелолапых елей возле храма и на рассвете невидимый никем заиграл на свирели. Тоской по весне, забывшей городок, тревогой за любимую полнилась песня. Храмовый служка, услышав, застыл с разинутым ртом, а, очнувшись, бросился в храм, крича во весь голос: - Знамение! Знамение Приносящего надежду! Истомленный ожиданием не менее других, священник вышел во двор и прислушался. Сквозь всхлипывание ветра и стук холодного дождя до самого сердца дотягивалась, тянула душу по ниточке незнакомая мелодия. - Да... это оно... Приносящий не забыл о нас!
И загремел праздник. Посветлели лица. Славили Всетворца, помнящего о детях своих, воспевали посланника его - Приносящего надежду, хвалили твердость духа Весенней невесты. А она горделиво улыбалась бескровными губами, стараясь не показать, как ослабела за дни заточения. Теплый дождь съедал остатки снега, а на другой день ветер переменился, и на улицы блестящим потоком выплеснулось солнце. В глухом уголке кладбища, возле дряхлеющей ели хоронили девушку, которой еще вчера воздавали положенные почести. Тихое прощание, чтобы не рушить общую радость. Вечером Ингерд вышел из городка, вздыхала в его руках старая лютня, а там, где он проходил, первым даром весны распускались золотые корзиночки на толстых чешуйчатых ножках.