Игрушечное стеклянное море на столе. Перед глазами. Берег. Крутой обрыв меловой скалы, зализанной прибоем. Крошечный Улисс перед лицом стихии. Пластилиновый Никто. Я создал море, скалу, Улисса. Чтобы не было одиноко, когда начнется настоящая зима. Есть кому пожаловаться на единственно доступную в этих краях вечность: непрекращающиеся зимние дожди. Все пропитано бессмысленной влагой, взгляду не на чем остановиться, чтобы согреть промокшие ноги. Оловянные солдатики грохочут по подоконнику и стеклу, ветер с запада. Память отказывается выдать тайну спрятанного где-то в комнате валокордина.
Герой, то есть я сам, сидит в грязно-бордовом кресле, некогда принадлежавшем дедушке. Герой имеет жалкий вид. Герою хреново. Но он все ж не жалуется. Он слушает The Beatles. Улисса он выдумал. (Хм, по-моему, его выдумали немного раньше). На самом деле перед ним экран монитора, вместо свечи - безнадежно электрическая лампа. Но это не важно, - так он говорит обычно, если хочет прекратить неприятный разговор.
По дороге домой никто никого не боялся. Все были. Много луж. Глубоких, и вода в них холодна и неприветлива своей мутностью. Ничего не обещала им вода, просто лежала мертвая на асфальте. Вода лилась из неба. Мелкая, зануда. Смысл имело все, кроме того. И этого и того тоже. Только кофе и внезапно поверженное героем пространство могли бы. Но все происходило не так. Иначе. Героя не было. Сцена переполненного автобусными окнами города пустовала. Улисс заблудился в лабиринте подземных пивных. Он уже не мог. Или не хотел. Или хотел, но не мог. Никто не узнает об этом с точностью бухгалтера, поскольку он не вспомнит подробностей этого вечера - завтра не наступит. Некому стать никем. Люди надевали пальто и куртки в конторах. Люди, осовевшими от денег глазами, смотрели на прилавки. Сомнительный блеск соблазнял их. Им так хотелось. И они могли себе это позволить. И позволяли. Кондуктор разбрасывал билеты. Нелепо кружась, они сыпались в лужи, люди, полагая, что вода стала святой, пили ее, встав на четвереньки. От этого на колготках женщин появлялись дыры. Город дружно съезжал с рельсов на фиг. В ночь. Время вертелось как официант-неофит в теплом брюхе за стойкой. Всем не угодишь. Наручники часов сбивались ритма. Главный почтовый чиновник кричал в телефонную трубку: срочно, срочно, пришлите еще! Катастрофа! Погибель! У меня нет больше сосновых гробов и почтовых конвертов. Город задыхается. Мои сограждане не могу написать друг к другу почерком нетрезвой с утра Татьяны. Как же теперь. Любовь под угрозой. Спасем нашу любовь! А на черта ты суешь мне в руки эти банковские билеты? Чтобы я купил? Для себя, жены и детей? Повешенный за бескорыстие на шнуре в таксофонной будке, я смеялся, пока хватало глаз видеть все это. Волна нахлынула, и я задохнулся. Вынужден думать о себе в третьем лице. Прощай, Элоиза, я никогда еще не увижу тебя. Луч света в темном царстве. Кто теперь целует твои слепые глаза? Ветер. Становилось жарко. Вода претворялась в лед сама собой, без чудес. Жалко себя. Дверь книжной лавки хлопала на ветру. Пошел снег. Спустя двадцать минут пошел дождь. Спустя еще десять минут прекратился снегопад. А дождь не прекратится никогда. Впечатлительные натуры просили хлеба. Голодные отдавал последний миллиметр сердца ради зрелищ, мелькавших на экранах их радиоактивных TV. Ужасное происшествие! - вопил мертвый мальчишка-газетчик, видать, заблудился в коридорах кирпичного ада, ступай - всему и всем свое время. Ужасное происшествие! - с первого января отменены совершенные глаголы! Я читал об этом, мальчик, ступай к черту. На остановке курили. Газовые зажигалки обещали повышение уровня этой жизни в будущей. Все надеялись. Никто не хотел. Все стремились. Никто не подозревал. Искренние юноши торопились любить. Прямо на асфальте. Времени стало не хватать на всех. Его прятали в карманах. Его заворачивали в промасленную бумагу уличные торговки. Женщины пятидесяти лет в грязных фартуках. Мудрые как пустой стакан, женщины без формы и содержания, мучившиеся по ночам от невозможности воплотиться. Облака пикировали на плоские крыши, пугая случайно прохожих сомнамбул. Капли дождя. Капли дождя. Капли дождя. Оловянные солдатики капель дождя.
Нет никого. Никто заболел. Я один и в комнате светло. Так, что закрытые глаза рисуют изнутри на затылке красные круги усталости. Это просто кончился год, это кончился день. Начинается ночь. Время голодных сов токи воздуха от их матовых мягких крыльев убаюкивают разум. Прощай, разум. И до новых встре-е-еч!
Бездомный герой дома. На диване лежит. Настоящее время. В настоящее время въезжает с газетой в руках. Миллион долларов! Два миллиона долларов. Мир остановился сам собой, без посторонней помощи. Заржавело сердце высохла кровь, пыль кружит надо мной. Просит пить. В стаканах - песок для жаждущих. Пищей ему были акриды и дикий мед. Прошу садиться.
Издалека, занесенного пылью слов, я слышу отзвук прекрасной музыки.
Не имеющие цены вещи. Господь плачет на перекрестке. Дети болтаются как белье на ветру - на руках торопящихся женщин. Не лучше ли им скормить с рук наши дома огню: зачем они? все равно на улице теплее - зима. Лед в кроватях, креслах, лед в глазах. Льдинки колко звенят в стаканах. Заканчивается суббота - день божий. Наливай.