Наш ЗИЛок, завывая мотором на больших оборотах, старается нестись по разбитой горной дороге. Получается плохо. Впереди подпрыгивает на выбоинах такой же бензовоз. Перед ним бэтэр сопровождения с группой на броне. Замыкает колонну, в отдалении от нас, ещё один бэтэр. Слева от дороги что-то вроде пропасти. Туда падать и падать. Не приведи бог. Справа - кусты, лес. С чеченами и засадами. Худшая опасность.
Водитель, молодой жилистый солдат, совсем пацан, глухо монотонно матерится сквозь зубы. Он матерится беспрестанно с начала пути, поминая всех и вся. Москву, правительство, командиров, дорогу, военкомат, лес, чичи... Тонкая шея с коротко стриженой белёсой головой, как трость с набалдашником торчит из расстёгнутого ворота гимнастёрки. Лицо злое, некрасивое. Подзаборный мат коробит меня, но парня можно понять. Ничего не увидев в жизни, ещё ничего не успев, он попал сюда.
В мясорубку.
Колёса машины покрыты толстым слоем жидкой, коричневой от глины грязи. От этого её при манёврах заносит, бросает из стороны в сторону. Дорога вся в такой грязи. Эта грязь и есть дорога. Но скорость не снижаем. Быстрее бы добраться до места. Страшно ощущать за спиной несколько тонн бензина, когда в любую минуту из леса может полоснуть автоматная очередь.
Да и просто страшно...
Это война.
Уже третий месяц. Для меня.
После разговора, районный военком дал два дня на сборы, команда призывников с истекшей отсрочкой уже была сформирована. Восемь человек. Вместе со мной.
Во дворе военкомата собралась толпа. Родные, друзья, знакомые, соседи семерых ребят. Удивительно, как много пришло людей. Словно призвали не горстку пацанов. Кто-то пытался веселиться, не получалось. О событиях в Чечне уже знали. После штурма Грозного [22] гробы по России шли караванами.
Я стоял в стороне. Один. С ощущением непоправимого шага.
Капитан на крыльце докурил сигарету, взглянул на часы, дал команду строиться.
Маленький военкоматовский автобусик едет кружным маршрутом, сбивает со следа. Но за нами и так никто не едет. Родные ждут на вокзале. Они не хуже военных знают, куда нас привезут. Капитан хмуро смотрин на них в окно и велит нам раскрыть рюкзаки. Последняя проверка на колюще-режущие предметы. У меня вещмешок. Настоящий, с войны. От деда. Капитан, не заглядывая в рюкзаки, протягивает мне папку с личными делами. С такой малочисленной группой начальство решило не посылать офицера сопровождения. Как старшего по возрасту меня назначают старшим по группе.
В вагоне, почти на каждой остановке, подсаживаются другие команды призывников. Офицеры деловито снуют по проходу, следят за порядком. В этом нет необходимости, парни сидят грустные, притихшие. Кто-то уже шуршит свёртком с едой. Следуем в Егоршино, на областной призывной пункт.
Резкие выкрики команд. Колонна вздрагивает, набирая скорость, покидает вокзал. Глухо звучат шаги сотен ног. По краю дороги стоят местные парни, мужики. Высматривают, у кого одежда получше, предлагают махнуться на их барахло. Мол, в части всё равно выдадут обмундирование, гражданскую одежду сожгут.
Уже давно темно, когда проходим длинный бетонный забор и останавливаемся у закрытых железных ворот. В лучах прожекторов медленно падает снег. Сопровождающие офицеры выравнивают колонну, бегут к КПП. Туда же бегу и я, сдаю папку с личными делами. Ворота распахиваются, призывники шеренгами бегут на плац, снова строятся. Бегу за ними, но своих ребят не нахожу. Да это и не имеет значение. Втискиваюсь в переднюю шеренгу. Строй замирает. С возвышения офицер призывного пункта хорошо поставленным голосом даёт инструкцию. Рюкзаки снять, поставить перед собой на землю. Личные документы держать в руках. На выкрикнутую фамилию громко назвать имя и отчество, после отметки бежать на медкомиссию.
Мою фамилию выкрикивают через несколько минут. Кричу в ответ имя-отчество, бегу к офицеру, получаю медкарту из личного дела, по ступенькам вбегаю в деревянное здание. Народу битком, к врачам тянутся длинные голые очереди. Какой-то парень показывает, где раздеться, другой ставит в очередь к терапевту. Это помощники из призывников, которых не взяли в воинские части. По каким-то причинам. Некоторые живут здесь уже по месяцу.
Терапевт, молодой парень, студент-старшекурсник из мединститута долго выслушивает меня фонендоскопом. Наконец, обращается к другому доктору:
- Толя, у него сердце не прослушивается. Ничего не понимаю.
Толя, не торопясь, подходит ко мне, выслушивает своим фонендоскопом.
- Всё в порядке. Сердце, лёгкие в норме, посторонних шумов нет.
- Как в порядке? Я ничего не слышу.
Толя молча берёт фонендоскоп первого терапевта, вертит его в руках, стягивает резиновые трубки с металлического тройника. Из отверстий торчит вата.
- Бля-а-а, вы когда успели-то?
Толя безразлично пожимает плечами:
- Я тут ни при чём.
И возвращается к своей очереди.
Из здания медкомиссии выхожу поздно ночью. Плац пуст. Прожекторы потушены. В темноте подбегаю к одинокому мешку, беру в руки. Это не мой мешок, чей-то рюкзак. Но какое это имеет значение. Иду на свет, в казармы. В тёплом длинном помещении ряды просторных двухъярусных нар, обитых плотным коричневым кожзамом. Нахожу свободное место и, не снимая обуви, забираюсь туда.
Всю ночь с улицы бьёт яркий свет прожектора, заливая казарму.
В шесть утра подъём, построение на плацу. Инструктаж и развод в дощатый туалет, шеренгой по десять человек, бегом. Остальные терпеливо ждут.
В восемь утра инструктаж и запуск в столовую, шеренгой по десять человек, бегом. Еда приятно удивляет, перловая каша с хорошим мясом, мягкий белый хлеб высшего сорта, свежий. Сладкий чай. Роюсь в рюкзаке, толстая пачка конвертов, таблетки для печени, тёплые носки... Достаю алюминиевую ложку, металлическую кружку. Ем без аппетита.
Днём уже еду в часть. С другими отобранными пацанами. Среди прочих документов, у меня есть свидетельство радиста коротковолновой маломощной радиостанции Р-104М. С дальностью связи до 80 километров.
В части в первую же ночь нас поднимает сержант. Дембель. Он заметно пьян. С нарочито суровым лицом, рисуясь перед двумя такими же пьяными приятелями, он начинает обходить наш полуголый строй, изгаляясь над каждым призывником. Дружки одобрительно смеются, отпускают оскорбительные шуточки. Доходит очередь до меня.
Я смотрю в самодовольную гладкую рожу пьяного ублюдка и чувствую, как в груди закипает бешенство. Слепая ярость. Сказывается усталость и недосыпание последних дней. Не для того я переломил свою жизнь почти в тридцать лет, чтобы двадцатилетний урод сейчас издевался надо мной. Хватаю сержанта за разгильдяйски расстёгнутую гимнастёрку и бью изо всех сил в солнечное сплетение. Он беззвучно сгибается и оседает на пол. Лица дружков вытягиваются в безграничном изумлении. Я буквально рычу на них:
- Ну, вы, защитники Отечества, пошли на хер отсюда! Ещё раз поднимите нас без причины, вычищу вашими рожами все сортиры в казарме! Уроды. В Чечне выёживайтесь, перед боевиками, а не здесь в тылу перед нами!
Протрезвевшие сержанты поспешно поднимают своего дружка, у того подгибаются ноги, он не может полностью разогнуться, и тянутся к выходу.
Смотрю на молчаливый строй. Серые замкнутые лица, глаза опущены. Ночной подъём и издевательства они воспринимают как должное, как неизбежное зло, через которое надо пройти, перетерпеть. Нет даже намёка на протест. Абсолютная покорность. Это вызывает глухое раздражение, рычу теперь на них:
- Всем спать! Рабы...
Парни нерешительно переглядываются, мнутся. Поворачиваюсь и забираюсь на своё место. На второй ярус. Строй постепенно редеет, расползается по кроватям.
Отлично понимаю, что это не всё. Сержанты не простят. Я готов к новой встрече. На благополучной судьбе уже поставлен жирный крест. Через полтора часа после боя новогодних курантов.
Они не заставляют себя ждать. Их уже пятеро, ещё пьянее. Остервенело матерясь срывают одеяла, хватают пацанов, вглядываются в лица. Ищут меня. Но я не в кровати. Подхожу из темноты сзади. К ближнему. За плечо резко поворачиваю к себе и бью точно в нос. В самый кончик. На крик оборачивается другой. И получает то же самое. Бью остервенело, зло. Жестоко. Не зря занимался штангой. Тренировочный вес 140 килограмм на шесть раз за подход. Я качок. Руки от злобы развивают максимальную тягу. Ощущение, словно бью по вате.
Библейское избиение младенцев.
Нет, мерзавцев! Подонков! Ничтожеств!
Не хватает воздуха.
Выдыхаюсь.
Останавливаюсь.
Глаза заливает пот. Руки дрожат. Сердце рвётся наружу.
На полу едва шевелятся избитые сержанты. В крови, соплях, слюне. В вонючей блевотине.
Мразь. Призванная защищать страну.
Беру ближайших за воротники и, шатаясь, спотыкаясь о волочащиеся руки, тащу их в сортир. Чистить рожами толчки. Как обещал.
После дознания, проведённого заместителем командира части, выёживаться перед боевиками в Чечню отправляют не их - меня. С пометкой в личном деле: "Агрессивен. Не пасует перед превосходящими силами".
В Чечне я попадаю под начало к товарищу лейтенанту Рохорову [23]. Сашка младше меня лет на пять-шесть, но мы быстро находим общий язык, сближаемся. Мне нравится этот немного разбитной парень, с философской позицией, что на каждого деревянного Буратино золотых ключиков не хватит, поэтому нужно довольствоваться тем, что есть, радоваться тому, что само попадает в руки. И держаться подальше от карабасов-барабасов, то есть начальства.
И вот...
Я внимательно смотрю на кусты, стараясь уловить малейшее движение. Засада может быть где угодно. Ствол автомата смотрит в боковое окно, стекло в котором уже давно разбито. Ремень калаша намотан на левый локоть. Так удобнее. Автомат словно прирос к руке. На дверце тяжело раскачивается бронежилет, глухо шлёпает по ней на ухабах, каждый раз выбивая из себя облако пыли. Кусты мелькают и мелькают, сливаются в однородную полосу. Проделана большая часть пути, но напряжение только возрастает.
Головной бэтэр выходит на поворот. Из-за изгиба дороги мне хорошо видно, как под его правым колесом вырастает взрыв фугаса. Бэтэр тяжело подбрасывает в воздух, разворачивает поперёк дороги. Он скользит по жидкой грязи с заблокированными колёсами, пока не останавливается в глубокой выбоине. Ребят с брони просто сметает взрывной волной в пропасть. Я не вижу никого из них. Передний ЗИЛ пытается вывернуть в сторону, но из-за грязи машина не слушается руля. Из кустов к кабине тянутся трассеры. ЗИЛ заносит, бьёт боком о бэтэр, тащит к пропасти. Задние колёса наталкиваются на дорожное ограждение, сминают его... Машина останавливается на самой кромке земли. Из распахнувшейся дверцы вываливается с залитым кровью лицом солдат, пытается привстать. Автоматная очередь вспарывает его гимнастёрку поперёк груди.
- Ё-ё-о-о-б! - орёт мой водитель, вцепившись в руль побелевшими пальцами. Он почти висит на руле, вдавив ногами в пол кабины педали сцепления и тормоза.
Дорога впереди заблокирована.
Нас несёт прямо на бензовоз.
Головной бэтэр ворочает башней туда-сюда в поисках цели, открывает огонь из крупнокалиберного пулемёта. Тут же несколько раз окутывается серым дымом от попаданий из гранатомётов, замолкает, двигательный отсек начинает гореть. Чёрный жирный дым стелется по дороге, клубится, нехотя поднимается к небу.
От взрыва цистерна передней машины вздрагивает и наклоняется. Волна бензина выхлёстывает на грязь, течёт к горящему бэтэру.
Поток! Девятый вал.
Я распахиваю дверцу, пытаюсь выпрыгнуть из машины за секунды до столкновения и не успеваю. Взрывная волна швыряет меня вверх, медленно переворачивает в воздухе. Перед глазами проплывает левая рука с намотанным ремнём автомата. Удивляюсь побелевшим пальцам, намертво вцепившимся в ремень. Ноги постепенно поднимаются выше головы. В поле зрения попадает бой, горящие машины. Я радуюсь, что меня нет в море бушующего огня.
Меня продолжает вращать...
Ноги идут вниз...
Уже падаю...
Уже понятно куда...
За дорожное ограждение.
На узкую полоску земли.
Перед пропастью.
Грузно, мешком плюхаюсь на каменистый склон. Пятки гудят от удара, из-за отбитой спины перехватывает дыхание, в затылке острая, до слёз, боль. Меня переворачивает на грудь и тащит к пропасти. Вытянутыми в стороны руками стараюсь затормозить, зацепиться за что-нибудь ногами. Автомат, подпрыгивая и гремя на камнях, тянется за мной.
Не могу!
Скорость слишком велика...
Склон слишком крут...
Места слишком мало.
Уже взгляд проваливается в пропасть.
Уже сердце сжалось от ужаса.
Уже готов кричать!
Левую руку рывком выворачивает в плече...
Меня снова переворачивает...
Ноги по инерции уходят вниз...
Теряют опору...
Движение прекращается.
Мелкие камни с шумом катятся вокруг меня, срываются вниз...
Шумы боя исчезают...
Тишина...
...Длится целую Вечность.
Еле слышный звук падения...
В бездне.
Я лежу чуть наискосок на краю острого каменного выступа. Прижимаюсь щекой к скале. Что-то держит левую руку, не даёт упасть. Ноги висят в воздухе. Боюсь пошевелиться, поискать опору внизу. Меня трясёт от ударов сердца, от частого шумного дыхания.
Уцелел.
Не сорвался.
Жив...
Боль. По всему телу.
Но жив!
Жив!
На долго ли?
Смотрю на лежащую рядом с лицом правую руку. Ладонь вся в крови из-за содранной камнями кожи, с прилипшим песком, частицами земли. Вокруг исцарапанных ногтей толстые ободки грязи. Осторожно поворачиваю голову, боль пульсирует в разбитом затылке. Левая рука вытянута вверх, пальцы намертво вцепились в ремень, обмотанный вокруг потемневшего распухшего кулака. Рожок магазина провалился в щель, и автомат заклинило в камнях.
Невероятно...
Я не выпустил оружие, и оно спасло меня.
Чувствую радостное возбуждение, прямо ликование...
Но не долго.
Надо выбираться отсюда.
А как?
Пытаюсь ногами нащупать опору...
Сначала осторожно, потом смелее... Движения шире...
Едва не теряю шаткое положение...
Несколько камней падают из-под меня...
Инстинктивно поворачиваю голову вбок, взгляд опускается вниз...
Цепенею...
Во рту мгновенно пересыхает, забываю про боль.
Страх парализует.
Как эти камни...
Я буду падать целую Вечность.
И не достигну дна...
Умру раньше.
От разрыва сердца.
Долго ли лежу в оцепенении? Не знаю. В чувство приводит звук. Рядом с головой падает камень, подскакивает... Второй камень больно бьёт по спине. Медленно поворачиваю голову вверх...
Он стоит на краю обрыва, на несколько метров выше меня, отлично понимая моё положение.
Пристально смотрим друг на друга.
Враг на врага.
Лицо в лицо.
Глаза в глаза.
Усмехается...
Ствол автомата медленно опускается на меня...
Секунда...
Другая...
Ствол поднимается чуть выше... отклоняется в сторону...
На лице появляется улыбка.
Он хочет выстрелом перебить ремень, который держит меня.
Приклад упирается в плечо...
Глаз совмещается с прицелом...
Палец ложится на спусковой крючок...
Спиной ощущаю ледяное прикосновение Вечности.
Я буду долго падать...
Его кто-то зовёт.
Моя жизнь продлевается на...
...Минуту?
...Две?
Не отрываясь от автомата, он отвечает.
Рядом появляется другой... Замечает меня... Инстинктивно хватается за оружие... Оценивает ситуацию... Расслабляется... Смотрит куда целится первый... Рукой отводит его автомат в сторону... Ставит ногу на крупный валун...
Один толчок в мою сторону...
...И снова Вечность.
Они спорят...
На шум подходит третий. Ему объясняют. Он хмуро смотрит на меня и, вдруг, весело громко смеётся. Подходит к обрыву... Широко ставит ноги... Расстёгивает штаны... Остальные сгибаются в хохоте и делают то же самое.
Струи не долетают до меня, но сливаются в единый поток и, пенясь, текут к моему лицу, впитываются одеждой.
Страх перед Вечностью исчезает. Её ледяное присутствие отступает, уже не сковывает движения. В любом случае, мне терять нечего.
Они не видят происшедшей во мне перемены.
Заключают пари. Первый со вторым. На тысячу долларов. Что не продержусь тридцати минут. Третий будет судьёй. И уходят.
Что они здесь делают?
Почему остались?
Почему не ушли?
Я недолго мучаюсь этими вопросами. Не до них.
Анализирую положение.
Под ногами опоры нет...
Правой рукой схватиться не за что...
Одной левой не подтянусь...
Любое движение вызывает смещение вниз...
Если пытаться двигаться вверх.
А если не вверх?
Только бы выдержал автомат...
Всё равно конец один - Вечность.
А тут шанс.
Вытягиваюсь в струну, с усилием перекатываюсь вокруг себя вправо. Больно бьюсь коленями о камни. Теперь я сбоку от выступа, на скале. Под ногами опора, под руками трещины, щели. Поднимаюсь немного вверх, освобождаю из ременной петли перетянутый левый кулак. Он опух, потемнел. Восстанавливаю кровообращение в руке. Злоба мобилизует меня, притупляет боль в разбитом теле. Поднимаюсь ещё выше, осторожно вынимаю застрявший в расщелине автомат. Он в земле и песке, сильно исцарапан. Но не это главное, нет видимых повреждений, вот что важно.
Автомат выдержал нагрузку. Оружие боеспособно.
Спасибо вам, Михаил Калашников. Спасибо, товарищ генерал.
Закидываю автомат за спину и осторожно, метр за метром, поднимаюсь к дороге, стараюсь уйти в сторону, подальше от места, где стояли боевики.
Пожар на дороге продолжается. Пламя поднимается вверх, превращается в густой чёрный дым, видимый издалека. Жар нестерпим.
Почему не ушли эти трое?
Заползаю в редкие кусты у дороги, прямо у металлического ограждения. Рядом стоит замыкающий бэтэр. Огня не видно, но из распахнутых люков нехотя выползает едкий дым. У колёс ничком лежит солдат.
Труп солдата.
Затылок срезан осколком. Кожа на голове стянулась, обнажив по неровным краям раны белые кости. В отверстии матово блестит влажный мозг, покрытый сеткой кровеносных сосудов, чуть ниже кашица из мозгового вещества, осколков костей, волос, грязи, натёкшей засыхающей крови.
Почему они не ушли?
Внимательно, по низу, сквозь огонь осматриваю дорогу. Замечаю боевиков. Понимаю, почему.
Они минируют подходы, там, где можно, горящую технику. Да, горящую. Там, где не горит или уже сгорело. За огнём взрывчатку искать не будут. И она сработает, когда станут растаскивать машины, чтобы освободить дорогу. Новый удар. Новая смерть.
Я терпеливо жду, когда эти трое закончат работать, стараюсь запомнить места закладок. Лёжа на боку, достаю шомпол, принадлежности из приклада. Чищу ствол, освобождаю автомат от песка и грязи. Ободранная ладонь подсохла, покрылась тонкой кровавой корочкой. При движениях она лопается, вызывает боль, кровоточит. Отпущенные тридцать минут скоро истекут. Атаковать боевиков сейчас нельзя, даже с учётом внезапности. Можно оказаться под огнём трёх автоматов, с трёх сторон. Да это и не к чему. Они пойдут на склон смотреть, сорвался я с выступа или нет. И будут стоять на пятачке.
Перед Вечностью.
Не зная, что она ждёт их.
Заканчивают работу...
Уничтожают следы...
Собирают вещи...
Внимательно оглядываются по сторонам...
Идут к дорожному ограждению...
Им весело, гадают, сорвался я или нет. Смеются, готовы помочиться ещё раз, если не сорвался.
Перешагивают...
Спускаются по откосу...
Стаскиваю сапоги, в портянках, бесшумно, мчусь по дороге.
Захожу в тыл противника.
Они не видят меня. Ни на выступе, ни у себя за спиной.
Первый разочаровано жестикулирует, хочет подобраться поближе к краю, заглянуть в пропасть, увидеть меня на дне. Убедиться.
Кидаю в их сторону камень. Он громко падает на скалу, прямо у ног.
Боевиков словно подбрасывает от неожиданности. Они резко поворачиваются... У них хорошая реакция... Но им негде спрятаться... Некуда бежать. Они на краю.
Доли секунды смотрим друг на друга.
Враг на врага.
Лицо в лицо.
Глаза в глаза.
Удивление... Злоба... Страх... Бешенство...
Холодная решимость.
Я не убиваю их, нет. Поступаю по-честному. Длинной очередью перебиваю всем ноги. Выше колен. Так легче попасть. Ставлю в моё положение. Даю шанс удержаться на склоне, не упасть. Их жизнь в их руках.
Беспорядочная стрельба в ответ. Крики боли. Ругань.
Но они уже валятся с разорванных пулями ног... Катятся по откосу, оставляя пятна крови... Выпавшие автоматы гремят по камням...
Отчаянные вопли.
Из пропасти.
Они будут падать целую Вечность...
Вместо меня!
Я сижу, прислонившись спиной к металлическому дорожному ограждению, вытянув босые ноги на дорогу. Солнце подсушило грязь. Отдыхаю. Боль разбитого тела заполняет каждую клеточку, на затылке громадная шишка - невозможно дотронуться. В нескольких десятках метров догорает колонна. Связь с нами, позывной "Нитка", была потеряна около часа назад. В пункт назначения мы не прибыли. Значит, уже поднята тревога, значит, уже ищут. Мне остаётся только ждать.
Ждать час... Может быть, два... Может быть больше, может быть меньше.
Надо бы собрать трупы ребят, достать документы...
Нет сил.
Что такое несколько часов по сравнению с Вечностью?
Сущие пустяки. Ерунда. Даже говорить не о чем.
Я подожду.
Я не тороплюсь.
Никуда.
Сноски:
22.Операция началась 31 декабря 1994 г. Из-за несогласованных действий федеральные войска понесли значительные потери.