1. "Действия сводной маневренной мотомеханизированной группы в Первой Саламанкской операции 1936 года". Оперативно-тактический очерк начальника кафедры Академии Генерального Штаба РККА, комбрига Андрея Никонова (отрывок)
"...Маневренная группа Павлова была создана на базе 4-й мехбригады. Кроме подразделений самой бригады в группу были включены 1-й и 25-й отдельные танковые батальоны стрелковых дивизий корпуса, а также два стрелковых батальона 3-го стрелкового полка. Пять танковых батальонов составляли ударный кулак группы, который прекрасно дополняли три стрелковых батальона, полностью обеспеченные автотранспортом. Для этой цели командование корпуса передало группе треть приданных корпусу испанских грузовых автомобилей..."
2. Степан Матвеев / Майкл Гринвуд, деревня Пелабраво (в семи километрах от Саламанки), Испанская республика, 23-24 декабря 1936
Комнатка богатого деревенского дома, где заперли Матвеева, - маленькая, но трогательно-чистенькая, почти игрушечная, - наводила на грустные мысли. Небольшое окошко со стеклом в частом деревянном переплёте, узкая - "девичья" - постель, небольшой стол и единственный табурет, непременное распятие на побеленной стене - всё располагало к молитве, размышлениям о бренности сущего и неспешному прощанию с окружающим миром перед неизбежным переходом в мир иной.
"И дёрнул же меня чёрт не поверить проводнику и выехать на шоссе! Pobrecito! - Степан, сам того не замечая, начал ругаться по-испански. - Loco! Идиот недоверчивый! А Мигель тоже хорош... был".
Когда проводник понял, что англичанин хочет выбирать дорогу сам, - обиделся, козел, пересел на заднее сиденье и замолк, надувшись, словно мышь на крупу. Ни слова не сказал, когда Степан свернул не налево, к Кальварассо-де-Аррива, а направо, в сторону Кальварассо-де-Абахо. Впрочем, и смерть принял также молча, лишь плюнул в лицо командиру республиканского патруля.
С самого начала всё говорило о том, что поездка, а по сути - бегство из Мадрида, лёгкой не будет. Первым "звонком" стала внезапная болезнь здорового как бык Теодоро, - приданного "в помощь" лондонскому журналисту Майклу Гринвуду заинтересованными людьми, и исполнявшего обязанности водителя, охранника, да что уж теперь скрывать подозрения: и соглядатая то ли от СИМ , то ли от СИГС . "Тэда" заменили на Мигеля, не умевшего водить автомобиль, зато известного полковнику де Рензи-Мартину чуть ли не с албанских времён. Было и ещё несколько мелких, - похожих на случайности, - штришков, много сказавших бы профессионалу, коим Гринвуд, увы, пока не был.
"Ага, а в новых обстоятельствах могу и не успеть им стать. По причине безвременной кончины, так сказать, от рук "кровавосталинской гэбни." - Мысли, столь же невесёлые, сколь и неоригинальные, не отпускали Матвеева, заставляя раз за разом прокручивать в памяти события последних часов. Сетовать он мог только на отсутствие маниакальной подозрительности, так и не ставшей неотъемлемым свойством его характера.
"Паранойя, паранойя, а я маленький такой..." - Пропел про себя Степан, в очередной раз и опять совершенно неосознанно перейдя мысленно на русский.
Ну и что с неё толку, - в смысле, с паранойи, - если хозяин не желает прислушиваться к "голосу" пятой точки? Хорошо, что там же, на обочине дороги, не расстреляли вместе с Мигелито. Догадались для начала потребовать документы у "подозрительного сеньора", плохо говорящего по-испански, одетого более чем странно, и путешествующего в компании явного контрреволюционера. А потом...
"Потом - не успели".
Ужасно хотелось курить. "Сил терпеть просто нету сил, - каламбурчик неудачный", - подумал Степан, но об "выйти на крылечко" не могло быть и речи. Поэтому, плюнув на отсутствие пепельницы и на окно, добросовестно заколоченное: острия восьмидюймовых гвоздей, блестящие, ещё не тронутые ржавчиной, были загнуты в оконной раме со стороны комнаты, - Степан вырвал из блокнота чистый лист, свернул фунтик, какими пробавлялся в молодые годы в неприспособленных для курения помещениях, потянулся к портсигару.
***
Несколько часов назад машину Матвеева остановил патруль республиканской армии, состоявший, судя по кокардам на пилотках, из каких-то анархистов. Поначалу показавшаяся Степану рутинной: мало ли за последние месяцы в Испании его останавливали и, чаще всего на языке, малопонятном ему, но, тем не менее, остававшимся испанским, требовали предъявить документы, - проверка, мгновенно и решительно, словно в ночном кошмаре, переросла в нечто ужасное.
Один из бойцов патруля, щуплый, прихрамывающий коротышка, вдруг закричал, обращаясь к командиру и показывая пальцем на Мигеля, невозмутимо сидевшего в машине. Слова его, выплёвываемые пулемётной скороговоркой, Степан разбирал с пятого на десятое, но и от немногого понятого волосы встали дыбом, что называется, не только на голове.
- Это он! - кричал солдатик, сдёргивая с плеча слишком большую для него винтовку с примкнутым штыком. - Я узнал его! Хватайте этого... товарищи! Это жандарм... пытал... убил... враг!
Лень и некоторую расслабленность патрульных как ветром сдуло. Секунда, и машина находилась уже под прицелом почти десятка стволов - от командирского тяжеленного револьвера, до ручного пулемёта, казавшегося игрушечным в мозолистых лапищах высокого и необычайно широкого в груди и плечах бойца - по виду, бывшего шахтёра или, чего не бывает, циркового борца. А еще через пять минут с комедией суда над бедным Мигелем, который, возможно, и в самом деле служил когда-то раньше в жандармах, было покончено. Раздетый до исподнего, он лежал в придорожной канаве, и кровь, вытекавшую из ран на его груди, жадно впитывала по-зимнему сухая испанская земля.
Матвеева тоже - под горячую руку и на волне революционного негодования - вытащили из-за руля, обыскали и, несмотря на отчаянные протесты, попытки предъявить документы и ругательства на ужасной смеси испанского и английского, приказали раздеваться.
"Ну, вот и всё, - мысль мелькнула как-то отстранённо по сравнению с происходящим - и даже не прикопают, а так бросят... На радость бродячим собакам".
"А вот интересно, - подумал Матвеев секунду спустя, - я сейчас совсем умру или очнусь первого января в Амстердаме с больной головой? Жаль только..."
Его мысли, как и само действо приведения в жизнь высшей меры революционной справедливости были прерваны самым драматическим образом. Звук автомобильного мотора, поначалу едва различимый из-за возбуждённых криков республиканских солдат, стремительно приближался и становился всё громче. Степан обернулся и увидел колонну из нескольких автомашин, среди которых узнаваемы были только "эмки". Грузовики с солдатами в кузовах и несколько бронеавтомобилей, как лёгких - пулемётных, так и тяжёлых - пушечных, остались неопознаны.
"Ну, вот и американская кавалерия из-за холмов. Будем считать, что шансы на благополучный исход растут. Только бы они остановились... Только бы не проехали мимо!"
Ему повезло. Из притормозившей у обочины машины, не дожидаясь полной остановки, выскочил, придерживая фуражку с чёрным околышем и сверкая рубином "шпал" в петлицах, украшенных перекрещенными якорями и топорами , молодой советский командир с напряжённым, злым, но отчего-то показавшимся Степану красивым, лицом. Матвеев, внезапно накрытый тёмной волной отката уходящего животного страха смерти, позволил себе обмякнуть в крепко держащих его руках анархистов, и просто потерял сознание. Очнувшись через какое-то время, Степан обнаружил себя на заднем сиденье собственного автомобиля, а за рулём теперь сидел капитан - тот самый, которого он увидел как раз перед тем как "вырубиться". Справа и слева Матвеева подпирали два сержанта в советской форме, с "пилами" треугольников в чёрных петлицах, сжимавшие между колен приклады пистолет-пулемётов с дырчатым кожухом ствола и коробчатым магазином.
- Товарищ капитан, англичанин очнулся, - подал голос сидевший справа сержант, напряжённо косясь на ожившего, зашевелившегося и заморгавшего Степана. - Может, руки ему связать?
- Отставить связывать, Никонов. Никуда этот хлюпик от нас не денется. Испанцы его не били даже, а он глазки закатил и сомлел как институтка. - Отвечая подчинённому, капитан даже головы не повернул, но иронические, слегка презрительные нотки в его голосе были явственно различимы. - Беда с этими интеллигентами, Никонов: болтать, да бумагу пачкать все горазды, а как до крови доходит, хуже кисейных барышень. Ну, ничего, мы почти приехали. Сейчас сдадим его в Особый отдел бригады - пусть там разбираются, что за птичку мы из силков достали.
"Из огня да в полымя... - подумал Степан. - Для полноты картины ещё армейских особистов не хватало. Впрочем, с моим паспортом как-нибудь отбрешусь. Лишь бы не возникло у особо прытких "товарищей" соблазна вербануть по-быстрому попавшего в затруднительное положение иностранца. Интересно, кого мне напоминает этот капитан?"
Совершенно очевидно, это было что-то из прошлого... Причем, не из гринвудовского прошлого, а из матвеевского, дальнего-далекого. Что-то такое вертелось в голове, но - увы - никак не вытанцовывалось. И эмблема в петлицах у командира какая-то совершенно незнакомая.
"Технарь какой-то. Попробовать прощупать, что ли, пока не приехали?"
Громко застонав, Матвеев потряс головой, пытаясь вести себя максимально естественно для человека приходящего в сознание, да к тому же только что избежавшего самосудного расстрела.
- Do you speak English, officer? - Степан обращался напрямую к капитану, игнорируя своих охранников.
Сидевший за рулём командир явственно дёрнулся и, не оборачиваясь, сказал:
- Это он, наверно, спрашивает, не знаю ли я английского. Придётся огорчить буржуя. Нет! - последнее слово, произнесённое вполоборота, было чётко артикулировано и сопровождалось однозначно трактуемым жестом отрицания - покачиванием головой.
- Sprechen Sie Deutch? - В зеркало заднего вида было заметно, как капитан усмехнулся в ответ на вопрос Матвеева.
- Habla usted Espanol? - Нет результата.
- Parla catalana? - Об этом вообще не стоило спрашивать... "А вот как ты на такой заход отреагируешь? - подумал Степан, изрядно разозлённый тем, что ему явно, по выражению начала двадцать первого века, "включили тупого".
- Pan znasz Polsky?
Последний вопрос, похоже, всерьёз вывел капитана из себя.
- Полиглот, мать твою, королеву вперехлёст... - в сердцах вырвалось у него, но продолжения не последовало. Сержанты никак не отреагировали на вспышку командира. Снизив скорость, автомобиль въезжал в небольшое селение. Перед взглядом Матвеева неспешно проплыл десяток улиц, настолько узких, что, казалось, высунь руку из окна - и достанешь до стены ближайшего дома или высокого каменного забора. Непременная iglesia parroquial на центральной площади, почти не разрушенная, лишь с небольшими следами копоти над входной дверью, да оспинами пулевых отметин по режуще-яркой побелке стен, оставляла ощущение опустошённости, брошенности.
"Бог здесь больше не живёт, он покинул Испанию..." - Мысль эта, простая и пришедшая сама по себе, без всякой связи с предыдущими, настолько поразила Степана, что он оставил все попытки ещё как-нибудь расшевелить сопровождающих. Или всё-таки конвоирующих?
"Сначала Барселона, теперь вот эта деревня... Похоже, я всё-таки прав. Если Бог уходит, его место занимает дьявол".
Улицы городка можно было бы назвать пустынными, если бы не патрули в красноармейской и республиканской форме то тут, то там открыто стоящие на перекрёстках и низких крышах домов. И ни одного местного жителя...
Почти у самой окраины, где улица неощутимо и сразу переходила в просёлочную дорогу, - такие Степан не раз и не два видел на Украине, "ещё той, советской" или, скажем, где-нибудь под Краснодаром, - колонна остановилась. Броневики, сразу рассредоточившись по площади, на которой сходились несколько улиц, перекрыли подъезды к группе домов, резко выделявшихся из однообразного бело-соломенного, с редкими вкраплениями терракоты, окружения.
"Как гранд заметен на сельской свадьбе..."
Двухэтажные, с бледно-розовыми и светло-жёлтыми оштукатуренными стенами, с крышами крытыми ярко-оранжевой - новой на вид - черепицей, на слегка отстранённый взгляд Матвеева они напоминали странный муравейник, вокруг которого деловито сновали сосредоточенные люди-муравьи в одинаковой одежде-форме, то и дело приветствуя друг друга взмахами, вскидывая руки к головным уборам.
"Ага. Похоже на штаб бригады. - Степан фиксировал детали привычно, не подавая вида, что заинтересовался происходящим. - Конечно, выбрали себе самые богатые дома в деревне: хозяев, местных буржуев - на улицу, если те ещё живы после перехода селения под контроль республиканцев, - а сами с комфортом разместились в "барских хоромах".
Автомобиль, в котором везли Матвеева, - "кстати, чей он сейчас?" - остановился чуть поодаль от основной группы машин, у самого большого дома с фасадом, украшенным высокими стрельчатыми окнами-арками и цветными стёклами в частом переплёте рам.
Заглушив мотор и отдав сержантам приказ "не выводить задержанного до особого распоряжения" - от такой казённо-привычной формулировки у Степана чуть не свело скулы, так повеяло "родиной" - капитан направился прямо к парадному входу в дом. Быстро переговорив о чём-то с часовым, он скрылся за высокими резными дверями. Матвееву, стиснутому охранниками, казалось, ещё крепче, чем прежде, не оставалось ничего иного, как только покорно ждать и наблюдать. И думать, выстраивая непротиворечивую линию поведения и "железобетонную" легенду, которая могла бы устроить местных чекистов. Не правду же им говорить как занесло в эти неспокойные края, к самой линии фронта, респектабельного британского джентльмена с корреспондентской карточкой "Дэйли мейл".
"Хотя, если они каким-то образом узнают об истинной цели моей поездки, - да хоть святым духом! - не выбраться мне отсюда, пожалуй, никогда. Будь проклят сэр Энтони с его не вовремя проснувшейся подозрительностью и желанием перестраховаться!".
***
Посыльный из британского посольства, - точнее тех несчастных нескольких комнат, что остались нетронутыми во время погрома, устроенного разъярённой толпой в начале октября, - оторвал Степана в баре гостиницы от утренней чашки кофе и большого сэндвича с хамоном - роскоши по военному времени.
- Сеньор Гринвуд! Сеньор Гринвуд! Хефе просил вас срочно прийти к телефону. Вас разыскивают родственники из Уэльса. - Парень запыхался, мешая испанские и английские слова. - Вашей тёте стало плохо, совсем плохо!
От понимания истинного смысла этих слов поплохело уже самому Матвееву. "Родственником из Уэльса" в несложном шифре назывался не кто иной, как сэр Энтони, а фраза об ухудшившемся здоровье "тётушки" означала требование выхода на связь в чрезвычайной ситуации. Нет, не так - в экстремальной ситуации, когда летели к чёрту все планы, и возникала настоятельная необходимость срочно покидать место пребывания.
Через полчаса, сидя в душной клетушке комнаты связи, бронированную дверь которой толпа погромщиков так и не смогла сломать, Степан внимательно слушал "голос из Лондона". Сэр Энтони был непривычно, да что там "непривычно", попросту неприлично взволнован.
- Майкл, мальчик мой! Надеюсь, у тебя не осталось неоплаченных счетов и неудовлетворённых женщин? - Речь сэра Энтони был вполне разборчива, хотя и пробивалась сквозь "пургу" помех. - Да, даже если и остались, забудь о них. Из посольства до особого распоряжения не выходи. Соответствующие инструкции де Рензи-Мартину я уже передал. Тебе предстоит покинуть Мадрид как можно скорее.
- В чём причина такой поспешности?
Но "невинный" вопрос Степана был жёстко прерван командным тоном сэра Энтони.
- Не перебивай! - Отрезало начальство. - Мне от тебя сейчас нужно слышать только три слова: "Будет исполнено, сэр", и не более того. Все расспросы и мелкие подробности - потом, когда перейдёшь португальскую границу. Пока могу сказать только одно: тебе, как и некоторым другим нашим людям в Испании, угрожает серьёзная опасность. Я хотел бы оказаться старым паникёром, но, похоже, у нас текут трубы, если ты понял, о чём я.
Матвеев понял. Даже слишком хорошо. Значит, как считает его лондонское руководство, произошла утечка информации о действующих в республиканской Испании агентах. Это действительно повод "рвать когти", и именно таким экзотическим способом. В морских портах, на немногих аэровокзалах, его, скорее всего, уже ждут. Не важно кто конкретно: местные "красные", "товарищи из Москвы", или, скажем, "приятели Шаунбурга" - разница невелика.
И завертелось. Не прошло и двух часов после телефонного разговора, как аккуратно упакованные вещи Степана были доставлены из гостиницы в посольство, а сам он, в компании Мигеля, уже выезжал из Мадрида на стареньком "Форде" с намертво заклиненным в поднятом положении откидным верхом.
Чуть больше двух сотен километров до Кальварассо-де-Аррива, где его должны были ждать люди "с той стороны", по не самой лучшей даже по испанским меркам дороге, Матвеев надеялся преодолеть часов за пять-шесть, если, конечно, не случится ничего непредвиденного.
Накаркал. Случилось. Да еще как...
***
Теперь Степан, в одном нижнем белье - "Как же холодно... И угораздило дурака надеть шёлковое... Пижон..." - сидел на заднем сиденье всё того же "Форда", в окружении напряжённо-неподвижных "конвоиров", и беспрепятственно предавался воспоминаниям и размышлениям о том, что же пошло не так.
Суета перед штабом как-то неощутимо и сразу замедлилась и сменила броуновский характер на некую упорядоченность. Из самого большого легкового автомобиля, без сомнения бывшего центром колонны, вышли несколько командиров в больших чинах. Матвеев автоматически отметил, что один из них, судя по трём ромбам в петлицах, - комкор, а второй - мама дорогая! - целый командарм второго ранга. Командарм, при внимательном рассмотрении, оказался обладателем длинного носа, густейшей бороды и усов.
"Интересно, кто это? Вот незадача, не помню я тогдашний "цвет" Красной Армии в лицо, разве что покойного Тухачевского, троих лысых и одного усатого. Впрочем, и тех - смутно. Так... Невысокий, лицо круглое, смуглая кожа, нос прямой, усы щёточкой, кажущиеся приклеенными над тонкими губами. Конечно он! Тем более что комкор здесь может находиться только один - командир Отдельного Экспедиционного корпуса, Урицкий Семён Петрович, а вот командарм... Кого же он мне так напоминает? "
Странно, но больше всего командарм был похож на Бармалея. Нет, не того, что сыгран Быковым в "Айболите-66", а мультяшного, озвученного когда-то в будущем Семеном Фарадой. Было в этом военном что-то этакое, "кровожадно-беспощадное", в повороте головы, позе, зычном голосе. И сама собой, зазвучала в сознании Степана незатейливая песенка из того мультфильма.
"Маленькие дети, ни за что на свете, не ходите в Африку гулять..."
Однако долго ломать голову над загадкой личности красного генерала Матвееву не пришлось. Помощь пришла, как обычно, "откуда не ждали". Неподалёку от его автомобиля, запыхавшись, кто-то невидимый, но судя по тону - командир, отчитывал своего подчинённого шёпотом. Таким, что не услышать его мог только глухой. К тому же крепко спящий.
- Пасынков, лось слеподырый, ты видишь, куда несешься? Стоять! Смирно! Ты что, совсем с нарезки слетел, через площадь с помойным бачком прёшься? Там, сам товарищ командарм Дыбенко приехал, а тут, нате вам: "Здравствуйте, я красноармеец Пасынков, дежурный по кухне, очистки с объедками несу..." Тьфу! - говорящий смачно сплюнул. - Ослоп ненадобный! Вдоль заборчика давай, в обход, задами-огородами. Да смотри, бачок не урони, дятел шестипалый! Рысью, пшёл!
В ответ прозвучало лишь сдавленное от испуга - "Есть, товарищ старшина! Виноват, товарищ старшина!"
Удаляющийся топот с вплетающимся в него перестуком металлических набоек по брусчатке стал финальным аккордом сценки: "Общение старшего по званию с рядовым составом". Степану стоило больших усилий не улыбнуться, не выдать того факта, что русская речь ему знакома. Сохраняя идеально отстранённый вид, он продолжал наблюдать за ритуалом приветствия, походящим на сложный средневековый танец, исполняемый как минимум десятком мужчин в военной форме. Со стороны могло показаться, что интерес, проявляемый Матвеевым к происходящему, - сродни этнографическому.
"Как же, как же, знаем! Большой белый джентльмен смотрит на пляски дикарей, желающих выглядеть похожими на настоящих людей. - Самообладание, полностью вернувшееся к Степану вместе с чувством юмора, заставило мир заиграть новыми красками. Обморок на дороге представлялся уже чем-то далёким, случившимся в другой жизни, и, возможно даже, не с ним. - Ни у кого вокруг не должно возникнуть и тени сомнения в моем аристократизме и врождённой "английскости". О, наш бравый командир возвращается, и в каком темпе - только что фуражку на бегу не теряет!"
Вернувшийся к машине капитан - и в самом деле, едва не рысью - быстро сел за руль, и только тогда достал из кармана галифе носовой платок, снял фуражку и, со вздохом облегчения, отёр пот со лба.
- Так. - Сказал он сержантам. - Сейчас подъедем к воротам, машину загоним во двор, и передадим британского писаку здешним особистам. Еле договорился. Пусть теперь у них голова болит за этого обморочного.
Во внутреннем дворе дома, - просторном и украшенном небольшим пересохшим фонтаном с чашей, заполненной нанесённым неведомо откуда мусором, - Матвеева наконец-то выпустили из машины. Он вышел на подгибающихся, затёкших от долгой неподвижности ногах стараясь держаться максимально прямо. Земля неприятно холодила босые подошвы, лёгкий ветерок в тени стен пронизывал тело, прикрытое лишь шелковым бельём.
Встречали их трое: коренастый, весь какой-то угловато-квадратный лейтенант с красным обветренным лицом, и двое рядовых - средне-обычных во всех внешних приметах, и похожих до неразличимости. Покончив с формальностями, вылившимися в передачу документов Гринвуда "принимающей стороне" и подписание нескольких бумаг, извлечённых лейтенантом из планшета, командиры взялись было прощаться, не обращая внимания на дрожащего от холода Степана. Ему пришлось обратить на себя внимание единственно доступным в его положении способом - подать голос. С крайне недовольными и где-то даже возмущёнными интонациями.
- Господин офицер, я уверен, что вы понимаете по-английски, хоть и делаете вид, что не знаете языка. Прикажите своим людям вернуть мне одежду и обувь, - голос Матвеева, уверенный и твёрдый, настолько контрастировал с его нынешним видом, что капитан улыбнулся.
- Герасимов, достань из багажника костюм задержанного, и ботинки не забудь. Отдай... Как фамилия, боец? - обратился он к ближайшему к нему рядовому.
- Егорычев, тащ капитан!
- Вот Егорычеву и отдай, пока господин журналист совсем не посинел тут. А то простынет ещё, не дай... хм... случай, - подождав исполнения приказа, капитан поднёс руку к козырьку фуражки. - Ну, теперь уж точно до свидания, товарищи!
***
Три сигареты, выкуренные подряд и на пустой желудок, оставили только гадкое ощущение на языке, да лёгкое головокружение. Матвеев прилёг на кровать не снимая ботинок, что противоречило его прошлым привычкам, но было вполне в духе эпохи и обстоятельств.
"И долго они меня здесь мариновать будут? Чёрт его знает! Хорошо пока им не до меня. Судя по всему, командарм-Бармалей приехал с инспекцией, и пока она не закончится, беспокоить меня не станут. Разве что кто-нибудь из московских гостей вспомнит о подобранном на дороге подозрительном английском журналисте".
Созерцание висящего слоями табачного дыма, как ни странно, успокаивало. Неподвижные сизые "туманы" постепенно истаивали в прохладном воздухе, оставляя после себя лишь неприятный запах перегара. И наблюдая "за процессом", Степан и не заметил, как задремал.
Ему снились пологие холмы, поросшие вереском, и мощёная булыжником дорога, и он на велосипеде - пытается поспеть за скачущей верхом леди Фионой. Как только он нагонял её, лошадь ускоряла бег, и дистанция вновь увеличивалась. И так раз за разом. Безнадёжное преследование...
Безнадёжное преследование прервал громкий стук в дверь.
"Странно, - подумал Матвеев, просыпаясь. - С каких это пор стало принято стучаться в камеру? Или кто-то ошибся дверью? А как же тогда часовые? - вставать с постели очень не хотелось. Накопившаяся усталость от не самого лучшего в его жизни дня, проведённого к тому же на голодный желудок, не располагала к резким движениям. - Кого нужно - пропустят. Заодно и посмотрим, кого фейри принесли".
Дверь распахнулась, в комнату порывисто вошёл невысокий, темноволосый человек в больших круглых очках, несколько криво сидевших на крупном носу. Поправив очки, он прищурился, разглядывая лежащего на кровати Степана.
- Да, товарищ лейтенант, - произнёс вошедший, обращаясь к кому-то стоящему за дверью, - я подтверждаю личность этого господина. Это действительно корреспондент "Дэйли мейл" Майкл Мэтью Гринвуд. Только не понимаю, какого чёрта его сюда принесло? Одного, к линии фронта? - ещё раз поправив очки, человек приблизился к Матвееву и протянул руку для приветствия. - Здравствуйте, господин Гринвуд!
- Не сказать, что я безумно рад вас видеть, тёзка, но, кажется, я просил вас называть меня по имени? Помните, когда мы вместе еле успокоили разбушевавшегося бородача? - Степан, отвечая на приветствие "гостя" крепким рукопожатием, сел на постели. - Кстати, не здесь ли наш общий друг Эрни... а, Михаил Ефимович?
- Вот теперь узнаю продажного буржуазного писаку! Не можете вы, англичане, без подковырок. Товарищ Эрнест приехать не смог: утверждал, что занят, - сказав это, Кольцов облегчёно рассмеялся. Видимо, ситуация с опознанием поставила его в неловкое положение. Но, неожиданно, лицо его вновь приняло серьёзное выражение. Нервно поправив тонкий узел галстука, еле заметный между воротником рубашки и вязаным жилетом, он продолжил:
- От лица советского представительства и военного командования, я уполномочен принести вам, сэр, извинения и уверения в случайности произошедшего... - закончив с официальной частью, корреспондент "Правды" в Испании, вновь перешёл на дружеский тон. - И вообще, Майкл, ты что, не мог выбрать другого сопровождающего? Бывший жандарм чуть не утянул тебя на тот свет за собой.
В ответ Матвеев только обречённо махнул рукой.
- Извинения, они, конечно, весьма кстати, а как насчёт хорошего куска мяса с обильным и разнообразным гарниром? И от стакана чего-нибудь более крепкого, нежели вода, я бы тоже не отказался. И не говори мне, что ваши солдаты согреваются исключительно чтением Уставов или, ха-ха-ха, "Капитала"...
- Всё тебе будет, друг Майкл, - и стол и дом. Пойдём из этой душегубки. Накурил-то - и за неделю не проветрится!
Следующие несколько часов слились для Матвеева в сплошную череду приветствий, извинений и сочувствий, перемежаемую едой из полевой кухни - съедобно, но не изысканно - слегка приправленной бутылкой московской водки, которую ему, точнее - Гринвуду, презентовал от всей души кто-то из советских. И постоянного, не отпускающего ощущения чужого взгляда на затылке. Степану стоило больших усилий, чтобы не обернуться, не спугнуть, не показать тем, кто за ним наблюдает, что он чувствует обострённое к себе внимание. Приходилось быть подчёркнуто беззаботным, но ровно настолько, насколько способен на "беззаботность" уставший и перенервничавший человек.
"Удивительно, откуда здесь столько штатских? Корреспонденты, играющие в шпионов, шпионы, изображающие корреспондентов, какие-то личности в полувоенных френчах, чей плохой русский язык компенсируется столь же плохим немецким или французским. Люди, чья партийная принадлежность написана крупными буквами на лбу, вне зависимости от стоимости костюма. - Степан, слегка поплывший от избытка впечатлений и переживаний прошедшего дня, наложившихся на лёгкое опьянение, сидел в кресле, в отведённой ему - и ещё нескольким товарищам - для ночлега комнате. Соседи пока не вернулись, и Матвеев пользовался свободным одиночеством для осмысления происходящего и попыток построить план действий, исходя из сложившихся обстоятельств. - По-видимому, готовится новое наступление, иначе, отчего вся эта малопонятная суета вокруг инспекционной поездки Дыбенко? Столько желающих стать причастными к чужому успеху, собранных в одном месте, - не к добру".
Рука привычно потянулась к портсигару, курить и не хотелось, но нужно выдержать обыденный ритуал размышления, обильно приправленный никотином и... А вот с "и", то есть с кофе, всё было сложно, настолько, что его просто не было. Совсем. Вздохнув, Степан достал из внутреннего кармана фляжку, куда перелил незадолго до этого остатки подаренной водки, отвинтил крышку и сделал длинный глоток. Тёплый алкоголь обжег нёбо, огненным комком прорвался сквозь пищевод и лопнул в желудке горячей волной.
"Лучше сделать вид, будто джентльмена "накрыло" посттравматическим синдромом, причём с такой силой, что сорвало "с нарезки" и заставило пить в одиночку. - Выработанная линия поведения казалась Матвееву самой естественной в сложившейся ситуации. - Иначе не отстанут. По крайней мере, сегодня будем играть в пьянку на нервной почве. - Закурил, поискал глазами пепельницу, не нашёл и решил использовать вместо неё стоявшее на столе блюдце. Судя по следам пепла, он был не оригинален в таком решении. - Ну, за чудесное спасение!"
Через сорок минут, с заметным трудом координируя движения, Степан разулся, снял пиджак, брюки, и, укрывшись колючим и тонким солдатским одеялом, провалился в алкогольное забытье. Лишь где-то на грани сознания крутилось нечто полузабытое, из детской книжки, которую Матвеев читал перед сном внучке: "Вы, охотнички, скачите, меня, зайку, не ищите! Я не ваш, я ушёл..."
Пробуждение было внезапным и не очень приятным: переполненный мочевой пузырь звал принять участие в круговороте воды в природе. Выйдя в коридор, ведущий на галерею внутреннего двора, Степан услышал... Нет, скорее почувствовал - на грани слышимости - обрывки какого-то разговора на лестнице, ведущей во двор. Сделав ещё несколько шагов, но стараясь при этом оставаться в тени, Матвеев прислушался.
В другой ситуации это был бы разговор на повышенных тонах, но здесь - собеседники старались не выйти за рамки шёпота, при этом буквально орали друг на друга. Тема разговора полностью оправдывала эту странность.
- ... товарищ командарм, вы не понимаете специфики испанского театра военных действий...
- ... и понимать не хочу! Театралы, мать вашу! Сколько дней уже не можете взять город? Прекрасно знаете о недостатке живой силы у противника, и телитесь не пойми от чего...
- ... нет, товарищ командарм! Я не отдам такого приказа до подхода дополнительных частей ... испанских товарищей. Я без пехотного сопровождения в Саламанку не полезу!
- ... нет, комкор, это ты меня не понял, ... есть мнение, что ты хочешь развалить боевую работу и здесь...
- ... данные разведки считаю неполными и требующими подтверждения. Без пехотного сопровождения и авиационной поддержки не пойду...
- ... жизнь твоя зависит от моего рапорта, а не только карьера, комкор. Да, есть такая тен-ден-ци-я ... ты, что, до сих пор не понял, что не просто так у нас начали врагов народа искать? Хочешь во враги, комкор?
- ... и всё равно, не подпишу я такого приказа, а ваш план операции считаю авантюрой...
- ... так что подпишешь ты приказ. Прямо сейчас и подпишешь. Никуда не денешься. Про сознательность напоминать тебе не буду - не мальчик. Помни, что победителей - не судят. А ты просто обязан победить, или думаешь, тебя зря сюда отправили, с тёплого-то места?
Шёпот то усиливался, то уходил за грань слышимости, но понятно было и так, что командарм Дыбенко беззастенчиво "нагибал" комкора Урицкого без свидетелей из числа подчинённых. И, похоже, это ему удавалось. Сопротивление командующего Экспедиционным корпусом слабело с каждой новой репликой, с каждым упоминанием о возможных для него лично последствиях затягивания операции по взятию Саламанки. "Добили" Урицкого простые аргументы:
- ... птичка одна напела мне, что Вышинский, блядь прокурорская, затребовал из кадров справки по некоторым товарищам. И по тебе. Думаешь, зря я тут перед тобой про врагов народа распинаюсь? И ревтрибуналом тебя, как молокососа последнего, стращаю?
- ... тогда я сам в атаку пойду, вместе с Павловым. У меня иного выхода не остаётся, если всё, что вы говорите - правда...
Терпеть "зов природы" становилось всё труднее и, как только Урицкий и Дыбенко спустились с галереи во двор, Степан стремительной тенью метнулся к спасительной уборной.
"Только бы успеть, и наплевать на этих милитаристов, - думал он на бегу, - всё равно до утра ничего не изменится".
Вернувшись к себе, Степан заснул практически сразу же, отогнав посторонние мысли. Остаток ночи прошёл спокойно - без внезапных побудок и тревожащих сновидений.
Проснувшись на следующий день ближе к полудню, с удивительно ясной, звенящей, головой, Матвеев не застал никого из "соседей", об их существовании и ночлеге говорили только косвенные следы. Наскоро умывшись и побрившись во дворе, - где нашёлся чистый таз, два кувшина ещё тёплой воды и зеркало, - он отправился на поиски пропитания и новостей.
Кольцова удалось обнаружить только после четырёх или пяти столкновений с часовыми, вежливо, но непреклонно преграждавших "подозрительному типу гражданской наружности" путь в разные коридоры и помещения огромного, как оказалось, дома. Общего языка с красноармейцами найти не удалось, что и неудивительно. Даже если они и понимали какой-то язык кроме русского, то упорно не подавали вида.
Товарищ Михаил вид имел озабоченный и даже несколько удручённый. Рассеяно поприветствовав Гринвуда, он, вопреки обыкновению, достаточно плоско пошутил о традициях сна до полудня, более присущих русским барам, нежели спортивным и подтянутым британским джентльменам. Степан сделал вид, что шутки не понял и на полном серьёзе попросил объяснить недоступный его всё ещё сонному разуму русский юмор. В ответ Кольцов поначалу хотел просто отмахнуться от него, но спохватившись, извинился и признал шутку неудачной.
Не желая затягивать игру в непонимание и слепоту, Матвеев наконец-то "обратил внимание" на странное состояние советского "собрата по перу", поинтересовавшись, что же такое гложет "дорогого Михаила" в столь ранний час.
- Мне кажется, сейчас вы походите на моего младшего кузена, которого старшие мальчики не взяли с собой на рыбалку, - с улыбкой резюмировал Степан, и по тому, как скривился собеседник, понял, что попал в цель с первого выстрела.
- Дело в том, тёзка, что как раз сейчас наши доблестные бойцы уже должны идти на штурм Саламанки...
Вдали что-то грохнуло, потом - ещё раз, и ещё. Кольцов замолчал и жадно вслушивался в далёкие звуки боя. На лице его, уже неконтролируемом переключившимся на слух сознанием, проявилась гримаса разочарования и какой-то почти детской обиды .
"Похоже, артподготовка началась, значит приказ всё-таки подписан, и наступление началось, как того и хотел Бармалей - без поддержки с воздуха, и практически без пехоты, только артиллерия и танки, - подумал Матвеев с тоской. Он, будучи полным профаном в военном деле, тем не менее, помнил, пусть и на обывательском уровне, чем заканчивается наступление танковых соединений без пехотного сопровождения в условиях плотной городской застройки. - Боюсь, чуда не случится. Танки будут гореть, а русские мужики в них - умирать".
И такая мука отразилась в этот момент в его взгляде, что Кольцов, встретившись с ним глазами, прекратил прислушиваться к звукам далёкого боя, и участливо спросил:
- Что Майкл, расстроился, что не можешь увидеть всё это? Вот и я расстроился... Согласно приказа командования корпусом, не согласованного, кстати, с Москвой, всем журналистам, и даже мне, - тут Михаил Ефимович как-то странно и недобро усмехнулся, - запрещено находиться вблизи линии фронта... По причине высокой опасности... Перестраховщики! Там, - без малого, - история будущего творится, а мы здесь... - И негромко добавил, по-русски: я ему этого никогда не прощу.
Матвеев сделал вид, что не обратил внимания на в сердцах вырвавшуюся реплику "теневого посла" . Сейчас его больше заботило то, как он, в очередной раз, чуть не прокололся. И снова - из-за собственной беспечности или рассеянности. Ещё Степан задумался: как лучше и незаметнее покинуть эту деревушку? Пока внимание русских сконцентрировано на начавшемся наступлении...
"Русских? - недоумённо зафиксировал промелькнувшую мысль Матвеев. - А кто же тогда я? Британский аристократ и шпион, или русский профессор? Кто больше? Хрен его знает... Да и не до того сейчас. Главное - свалить отсюда как можно быстрее. Тем более что до точки рандеву - не более получаса езды. Лишь бы с машиной ничего не случилось. Кстати, раз товарищ Фридлянд так хочет попасть на фронт, отчего бы ему не помочь?"
- Михаил, неужели вас, сугубо штатского человека, должны волновать приказы каких-то солдафонов? Тем более что вы - журналист, а значит - по определению некомбатант, как, впрочем, и я. И почему бы двум благородным донам не помочь друг другу?
"М-мать, и кто за язык тянул? - видя недоумённый взгляд Кольцова, поздно спохватился Матвеев. - Само сорвалось, никто не заставлял. Впрочем, сойдёт за местную идиому... - И тут же мозг пробило. - Мля... Неужели похмелье всё-таки догнало? Стругацкие если и родились уже, то еще дети! М-да... "
Наконец, вслух пояснил:
- Я имею в виду, что у меня есть автомобиль, а у вас - возможность выбраться из этого гостеприимного дома. Не хотите соединить усилия? Создать, так сказать, товарищество на паях?
- Но как я могу помочь... - до Кольцова, раздосадованного, что его проигнорировали, столь простая мысль дошла не сразу.
- Очень просто, с вашей помощью мы садимся в мой автомобиль и едем к полевому командному пункту. Думаю, что вас никто не остановит здесь, да и оттуда не выгонит - раз уж приехали.
Что Кольцов говорил начальнику охраны, как аргументировал необходимость выпустить британского журналиста на автомобиле за пределы охраняемой территории, Степан не узнал. Минут через пятнадцать товарищ Михаил уже стоял во дворе перед "Фордом" Гринвуда. Раскрасневшийся, со сбитым набок узлом галстука и растрёпанной причёской, он тяжело дышал, но по его довольному виду можно было понять, что первая часть задуманного действия удалась.
- Разрешение получено, Майкл, можно ехать, - Кольцов нервно поправил очки.
- В смысле? - притворное недоумение Матвеева, естественно наслоилось на самое настоящее, непритворное удивление. - Так и поедем? Вдвоём и без охраны?
- Под мою ответственность. Бойцов не хватает, и выделить нам хоть одного сопровождающего не могут. Все на передовой. - Жажда оказаться в центре происходящих событий и урвать свой кусок славы перевесила природную осторожность специального корреспондента "Правды".
- Тогда подождите ещё минут пять, - сказал Степан, подумав: "А здесь дополнительный штришок не помешает..." - я отнесу из машины свои вещи в комнату. Вчера как-то не с руки было, да и забыл в суматохе. Вашего терпения хватит на пять минут? - улыбка, с которой произносилась эта фраза, должна была рассеять последние подозрения.
- Но только пять минут! Не больше! - Шутливо погрозил пальцем Кольцов. - А то знаю я вас, аристократов. Медленнее собираются только женщины. Засекаю время, - с этими словами он достал из внутреннего кармана большую серебряную луковицу часов и демонстративно щелкнул ногтем по крышке.
- Слушаюсь, товарищ комиссар! - с уморительной гримасой и ужасным акцентом сказал по-русски Матвеев, и трусцой припустил к дому, прихватив из машины чемоданы.
"Вещи? Да хрен с ними! Дело наживное. Блокноты распихаю по карманам, минимум необходимого положу в портфель. Он подозрения вызвать не должен... - Степан быстро перебирал содержимое чемоданов. - Главное, выбраться отсюда как можно быстрее, пока ориентировка из Мадрида не дошла до местных чекистов. Ну, вроде, всё. Если что и забыто, то значит, оно и не нужно. С Богом!"
Чувство лёгкой эйфории, подступившее от осознания близости развязки, не обманывало Матвеева. Контролировать такие проявления разума он умел ещё в той жизни - иначе результат мог стать противоположным задуманному. Не поддаваться иллюзии легкодостижимого успеха - залог успеха реального.
Ворота распахнулись, и вот уже "Форд", гремя подвеской по неровностям пыльного просёлка, удаляется от окраины Пелабраво. Сидящий рядом Кольцов что-то возбуждённо рассказывает, жестикулирует, смеётся. Эйфория захватила и его.
"Пусть. Сейчас он занят самим собой. Предвкушением будущего торжества, сладостью мелкой мести тупым солдафонам. По сторонам не смотрит - тем лучше", - Степан не вслушивался в бесконечный монолог звезды советской журналистики, лишь изредка вставляя интонированные междометия, подстёгивая бесконечный поток слов. Но и фонтану иногда стоит отдохнуть. Кольцов, похоже, выговорился, и устало замолчал.
"Всё. Нас уже не видно из деревни. Вот теперь - пора!"
Матвеев свернул на обочину, поставил машину на нейтральную передачу, и дёрнул рычаг стояночного тормоза. Его спутник удивлённо поднял брови. Предупреждая расспросы и выразив гримасой крайнюю озабоченность, Степан сказал:
- Михаил, будьте другом, взгляните на колёса со своей стороны! По-моему, одно из них спускает. Не хотелось бы, столь близко от цели, стереть покрышку до обода... Новой-то не найдёшь!
Кольцов с готовностью обернулся и, открыв дверь, стал разглядывать состояние колёс. Лёгкий удар по затылку отправил его в бессознательное состояние. Ухватив журналиста за поясной ремень, Матвеев придержал обмякшее тело, не давая вывалиться на дорогу.
"Да, не видел ты этого фильма про шпионов, Михаил Ефимович, и, пожалуй, уже не увидишь... Даже если доживёшь... Что вряд ли..."
Обыскав, по внезапному наитию, бесчувственного коллегу, Степан с удивлением обнаружил во внутреннем кармане пиджака Михаила маленький "маузер" с вычурными перламутровыми накладками на рукояти.
"Ну, теперь ему и застрелиться будет не из чего, когда компетентные товарищи начнут расспрашивать, - подумал Степан, забирая компактный пистолет. Удивительно: но ни злорадства, ни удовлетворения от сделанного Матвеев не испытывал, - только холодное осознание необходимости. - Так, теперь аккуратно складываем тело на обочину. Связывать, думаю, не обязательно. Очнётся - дорогу найдёт."
Артиллерийская канонада прекратилась, лишь редкие, приглушённые звуки выстрелов отдельных орудий, говорили о том, что где-то неподалёку идёт война. Но внимание Степана привлёк иной звук - басовитое гудение авиационных двигателей. Обернувшись, он разглядел высоко в небе десяток медленно увеличивающихся точек, шедших со стороны Саламанки.
Тональность звука вдруг изменилась. Точки, превратившись в пусть и с трудом, но различимые силуэты самолётов, перешли из горизонтального полёта в пикирование на цель, невидимую за линией горизонта. Захлопали частые выстрелы зениток, смешиваясь с взрывами падающих бомб. Зрелище воздушного налёта притягивало внимание, практически завораживало...
С трудом оторвавшись от развернувшегося в небе действа, - самолёты пошли на второй заход, - Матвеев сел за руль, и, выжимая из старого двигателя максимально возможную мощность, направился в сторону Кальварассо-де-Аррива.
3. Ольга Агеева / Кайзерина Альбедиль-Николова, Торо, Испанская республика, 24 декабря 1936
На дорогах было неспокойно. Фронт все еще не установился, да и политическое напряжение в Испании, казалось, достигло высшей степени.
"Точки кипения оно достигло, вот чего!"
Ну, собственно, так все и обстояло. Гражданская война на то и гражданская, что ненависть ослепляет разум и отменяет культурную традицию, домашнее воспитание и свойственную людям - по мнению некоторых гуманистов - доброту нравов. Так или иначе, правда это или ложь, но в любом случае - здесь и сейчас, как всегда и везде - торжествовали смерть и жестокость, жестокость и смерть. Третьего не дано, и поэтому в обеих частях страны: и у республиканцев, и у националистов, - людей расстреливали - а иногда не только, или не сразу..., - по таким пустяшным поводам, что об истинной виновности речь уже не никоим образом не шла. Мотивы были другими. Месть, ненависть, страх. Отомстить или запугать, или просто исторгнуть в окружающий мир сжигающий душу яд страха и гнева. Впрочем, неважно. Все это лишь праздные рассуждения "на заданную тему", а по факту опасаться следовало всех: и своих, и чужих. Поэтому ехали с охраной, следовавшей за их старым тяжелым "Паккардом" на грузовике, и почему-то не прямо на Саламанку, как следовало бы ожидать, а забирая все больше на север. Возможно, тому имелись и другие веские причины, помимо безопасности, но Кайзерина их не знала и вынужденно полагалась на начальника "конвоя" капитана Роберто и на своего "старого" знакомого - русского майора Пабло. Испанец сидел рядом с водителем грузовичка, а русский ехал в потрепанной легковушке метрах в пятидесяти перед "Паккардом" и "показывал путь" всей их маленькой колонне.
Погода стояла холодная, но сухая. И это было хорошо и даже замечательно, поскольку в наглухо закрытом авто впятером было бы не только тесно, но и душно. А так открыли форточки, и ехали с ветерком. Даже перекуривали время от времени. Да и старый - двадцать девятого года, на самом деле - "Паккард" не зря считался довольно-таки вместительной машиной. Таким он и был.
Неожиданно где-то впереди грохнуло так, что слышно стало даже сквозь шум работающего восьмицилиндрового двигателя.
Бу-ух!
Кейт вздрогнула и посмотрела в окно. Показалось, что не только грохнуло, но и над дальними деревьями - сад, роща? - что-то такое проплыло. Клочья дыма или это "тень" дальнего разрыва?
И снова: Бу-уххх!
- Похоже на тяжелую артиллерию. - Встревожено сказал Эренбург, вынимая изо рта трубку. - Слышите?
Бу-ухххх!
- Черт! - Нервно выругался Боря Макасеев.
"Проклятая война!" - Кейт достала из кармана портсигар и закурила, невольно прислушиваясь к "звукам войны", но больше разрывов не случилось.
А еще через полчаса - прошедших, к счастью, без приключений - они въезжали в пыльный городишко, носивший на вкус Кейт весьма многозначительное название - Торо.
"Торо..."
Но в Торо никому до них дела не было. На улицах города оказалось неожиданно многолюдно, но "люд" этот весь без исключения состоял из тех кто в форме. Сплошные "человеки с ружьями", а из гражданских - одни только разнопартийные товарищи, поскольку население города - от греха подальше - попряталось, по-видимому, еще раньше, вчера или позавчера. Впрочем, военные тому виной или нет, бардак в Торо был просто классический, так что колонну остановили только на главной площади, где в здании мэрии располагался штаб 14-й интербригады. Да и то, не столько "остановили", сколько ехать вдруг стало некуда. Улочка, которую они миновали, была узкая - грузовик едва прошел - а на площади, в которую она вливалась, царили "суета сует и всяческая суета".
- Ничего себе! - по-русски сказал Кармен.
- Е-мое... - откликнулся Макасеев.
"Запорожцы пишут..." - усмехнулась Кайзерина, игнорируя реплики на "незнакомом" ей языке.
Но это были не запорожцы, а бойцы-интернационалисты, и они никому не писали, а выясняли отношения.
Что это было? Кто виноват? И что делать?
"Ну, где-то так..."
Машины встали, и "народ повылазил на холодок". Вылезла из автомобиля и Кейт. Осмотрела площадь, закуривая очередную сигарету - пахитоски кончились, и достать их в нынешней Испании оказалось просто невозможно - и с удивлением обнаружила в "клубящейся", словно дым над пожарищем, гомонливой толпе пару знакомых лиц. На ступенях высокого крыльца здания мэрии стояли грузный и какой-то как бы "набычившийся" Андре Марти , известный Кайзерине, хоть и издалека, еще по Парижу, и невысокий, но крепкий и сухощавый генерал Вальтер - его она встречала в Мадриде. Говорили эти двое, похоже, на повышенных тонах, и это было интересно само по себе. Генерал ведь только числился интернационалистом, поскольку поляк, но на самом-то деле, насколько было известно и Кейт, и Ольге, являлся командиром Красной Армии. А товарищ Марти представлял в Испании Исполком Коминтерна, и круче сталиниста, чем он не было, вероятно, не только во всей Испанской республике, но и во Французской тоже. Соответственно, возникал вопрос...
"И что же такое вы не поделили, голуби?"
Очевидно, что-то они все-таки не поделили.
- О, мой бог! Кого я вижу! Баронесса?! - говоривший отличался изумительно узнаваемым аристократическим "прононсом", да и сам выглядел настолько знаково, что надо было знать его настоящую историю, чтобы оценить по достоинству и то (произношение), и другое (внешний лоск).
- Леди Кайзерина, я счастлив. - К ней сквозь толпу интернационалистов шел капитан Натан.
Несмотря на общую сумятицу и только что закончившийся бой - а то, что бой имел место быть, Кейт уже нисколько не сомневалась - капитан был великолепен в свей отутюженной до невероятности офицерской форме, начищенных до зеркального блеска сапогах, и с украшенным золотым набалдашником стеком подмышкой. Ну, ни дать ни взять английский офицер и джентльмен.
- Рада вас видеть, Джордж! - улыбнулась Кайзерина.
На капитана, и в самом деле, приятно было посмотреть. Высокий, худой, лощеный... И взгляд водянистых прозрачных глаз узнаваем до безумия. Но вот какое дело, Джордж Натан не был джентльменом в том смысле, который вкладывали в это слово настоящие английские джентльмены. Он был евреем, хотя и стал гвардейским офицером еще в Великую Войну. Теперь он командовал ротой Ноль - англо-ирландской ротой в батальоне "Марсельеза".
- Что здесь происходит? - спросила она, подавая капитану руку для поцелуя.
- Содом и Гоморра, баронесса. - Усмехнулся капитан. - Война, мор и глад...
- А если быть не столь поэтичным? - подняла бровь Кейт.
- Мы атаковали Замору, это, разумеется, настолько очевидно, что не может являться военной тайной. - Объяснил капитан Натан с кислой миной на узком, несколько лошадином, но, тем не менее, мужественном и даже интересном лице. - С некоторых пор все ищут шпионов и предателей... Не хотелось бы встать к стенке из-за неосторожного слова.
- К стенке? - переспросила Кейт, пытаясь понять, о чем, собственно, речь.
- Только что расстреляли капитана Ласаля . - Судя по всему, сообщение это не доставило Джорджу Натану никакого удовольствия. Скорее, наоборот.
- Это тоже военная тайна? - поинтересовалась Кейт, обратив внимание на то, что Эренбург остался стоять рядом и внимательно прислушивается к разговору. Понимал ли он английский, Кейт не знала, но и в любом случае, никакой тайны содержание ее беседы с англичанином не составляло.
- Нет, это не тайна. - Покачал головой Натан. - Атака захлебнулась. Французский батальон побежал... Мы потеряли Френка Райана. Вы помните, Кайзерина, ирландца Райана? Не то чтобы я одобрял политику ИРА, но Френк был мужественным человеком и хорошим солдатом. Он, Ральф Фокс - наш комиссар, и молодой Джон Корнфорд... Мне кажется, вы говорили с ним о поэзии...
"Черт возьми!" - она помнила обоих: и интеллектуала Фокса, закончившего оксфордский колледж Магдалины, и поэта божьей милостью Корнфорда. И вот их уже нет среди живых.
"А в реальной истории?" - но Ольга об этом ничего не знала, и Кайзерине оставалось надеяться, что кровь их не на ее руках.
"Боишься испачкаться?" - в который раз спросила она себя, но вопрос был скорее риторический, чем содержательный. Она знала, что историю в белых перчатках не делают.
- Ласаля обвинили в трусости? - спросила она.
- Хуже. - Дернул губой Натан. - В измене, шпионаже в пользу санхурхистов и предательстве.
- Твою мать! - выругалась Кайзерина, не сдержав эмоций. Когда она не сдерживалась, брань - на всех языках - лилась с ее уст мутной волной. - Он что, и в самом деле, был шпионом?
- Не знаю. - Пожал плечами капитан Натан, но огонек, вспыхнувший в его холодноватых глазах, заставлял усомниться в произнесенных словах. - Насколько мне известно, на суде Ласаль утверждал, что невиновен.
- На суде? - не поверила Кейт. - Но бой же только закончился, или вы имеете в виду какой-то другой бой?
- Этот самый. - Подтвердил командир роты Ноль. - Но товарищ Марти созвал трибунал прямо "по горячим следам". В общем, полковник Путц из штаба фронта... Вы знаете Путца? Он эльзасец, кажется.
- Нет. - Покачала головой Кайзерина. - Я такого не знаю.
- Он подписал приговор... - тихо закончил историю Натан.
- Кто же теперь командует батальоном?
- Батальоном командую я. - Уверенность вернулась в голос капитана. - И мы возьмем Замору, но, вероятно, не сегодня и не завтра, хотя русские и хотели, чтобы мы обеспечили им фланг.
- Это тоже не военная тайна. - Поспешил он заверить Кайзерину. - Все это отлично известно по обе стороны фронта...
.
4. "Действия сводной маневренной мотомеханизированной группы в Первой Саламанкской операции 1936 года". Оперативно-тактический очерк начальника кафедры Академии Генерального Штаба РККА, комбрига Андрея Никонова (отрывок)
"...По стечению обстоятельств, имевших роковое значение для наступления республиканцев, в Саламанке оказался генерал Мола, командующий Северной армией, один из лучших военачальников мятежников. Получив известие о прорыве фронта под Вальядолидом и пленении всего местного командования националистов, он с группой штабных офицеров в срочном порядке вылетел в Тордесильяс. Однако из-за поломки самолет Молы был вынужден приземлиться в Саламанке. Здесь командующий армией узнал, что Тордесильяс захвачен республиканцами, стремительно продвигающимися на юг. Генерал Мола принял единственное правильное решение: отказаться от попыток остановить республиканцев севернее рубежа Монтеррубио-де-Армуния - Кастельянос-де-Морискос и все резервы, имеющиеся в распоряжении, бросить на создание оборонительных позиций под Саламанкой. На вышеозначенный рубеж был выдвинут отряд полковника Тины, состоящий из самых боеспособных подразделений санхурхистов: двух таборов марокканцев и батальона наваррских рекете. Отряду были приданы четыре батареи противотанковых орудий. Тина поклялся командующему, что живым он республиканцев не пропустит.
Тем временем авиация националистов предприняла все возможное для того, чтобы остановить наступающие войска республиканцев. И если налет на передовые отряды маневренной группы был успешно сорван нашей авиацией, то удар по тылам увенчался полным успехом. Несколько колонн с пехотой и артиллерией были сильно потрепаны, а колонна с горюче-смазочными материалами полностью уничтожена. Кроме всего, под бомбовый удар попал и передовой командный пункт механизированной группы. Комкор Урицкий с тяжелым ранением был эвакуирован в госпиталь. В командование войсками корпуса самовольно вступил представитель наркомата обороны, прибывший незадолго до этого из Москвы...
...Первым к Саламанке вышел 25-й отдельный танковый батальон. Уничтожив огнем и гусеницами отступающий по шоссе отряд вражеской пехоты, танкисты днём 24 декабря ворвались в предместье города, но натолкнулись на противотанковую батарею противника и, потеряв несколько танков, отступили.
К исходу дня к столице одноименной провинции подошли основные силы маневренной группы, за исключением стрелковых батальонов. Пехота, утратив большую часть транспорта, продолжала движение в пешем порядке и сильно отставала от танков. Отсутствие пехотной поддержки и надвигающаяся темнота не позволили продолжить наступление на Саламанку.
Утром 25 декабря в распоряжении командира маневренной группы находилось уже две стрелковые роты неполного состава и пятьдесят танков. Однако топлива в танках почти не оставалось. Поэтому комбриг Павлов приказал слить весь бензин в танки первых двух батальонов мехбригады. В полдень он предпринял атаку позиций националистов, несколько южнее предыдущего места наступления. Противник, не ожидавший удара в этом месте, дрогнул и отступил. Наступающие подразделения захватили несколько баррикад и стали готовиться к обороне. Вскоре, получив подкрепление, националисты оправились и контратаковали. Наши стрелки и танкисты оборонялись до последней возможности, но были вынуждены отступить. Отходить пришлось под сильным огнем противника. Общие потери составили около восьмидесяти человек. Ровно половина из двадцати танков была уничтожена противником, в основном с помощью динамитных шашек и бутылок с горючей смесью.
Командир группы принял единственно правильное решение оставить безуспешные атаки города и в ожидании пехотных частей привести технику и личный состав в порядок.
На следующий день в расположение группы прибыл исполняющий обязанности командира корпуса и потребовал от Павлова незамедлительно начать имеющимися силами штурм города. На тот момент под Саламанкой республиканские войска имели в своем составе группу Павлова (без второго танкового и стрелкового батальонов 4-й МБр), отдельный горно-кавалерийский полк и несколько артиллерийских батарей. Собственно испанские части были представлены 42-й и 44-й пехотными бригадами, укомплектованными по партийному принципу. На бумаге эти части представляли грозную силу, но на деле большинство не дотягивали и до половины штатной численности. В танковых подразделениях потери в технике и личном составе доходили до семидесяти процентов. Артиллерия имела по тридцать-сорок снарядов на орудие. В пехоте было много отставших.
Тем не менее, штаб корпуса разработал амбициозный план наступления и настаивал на его выполнении. Характер местности не позволял осуществить атаку противника на широком фронте, поэтому наступающие войска должны были действовать тремя отрядами. Наличествующие войска распределялись следующим образом. Северный отряд: 1-й отдельный танковый батальон и 42-я пехотная бригада. Центральный отряд: 1-й танковый и разведывательный батальоны 4-й МБр, 25-й отдельный танковый батальон, два стрелковых батальона 3-го стрелкового полка. Южный отряд: 3-й танковый батальон 4-й МБр и 44-я пехотная бригада. Каждому отряду придавалась рота саперного батальона 4-й МБр. Артиллерия равномерно распределялась по фронту для поддержки наступления.
Разработанный план не учитывал ряд моментов: малочисленность пехоты, недостаточную обеспеченность артиллерии боеприпасами и самое главное физическую и моральную усталость наступающих войск. Командир маневренной группы прекрасно это понимал и поэтому возражал против данного плана, предлагая ограничиться демонстрацией наступления против центральной позиции националистов, а главный удар нанести основными силами группы севернее, в обход города по Кастильскому шоссе, с целью захватить мосты через реку Тормес и создать предпосылки для окружения Саламанки. В случае успеха этого плана республиканцы могли бы в дальнейшем полностью лишить националистов получения какой-либо помощи извне и в скором времени вынудить гарнизон к капитуляции.
Однако исполняющий обязанности командира корпуса, отказался прислушаться к мнению опытного танкового военачальника и настоял на проведении наступающей группировкой фронтального удара. По его мнению, данный вариант давал выигрыш по времени и позволял задействовать в наступлении все силы. Как показало дальнейшее развитие событий, предположения командира корпуса базировались на недостаточных разведданных и излишней самоуверенности, вызванной предыдущими успехами маневренной группы.
Все же некоторые предложения командира маневренной группы были учтены. На северном участке фронта был запланирован вспомогательный удар, но отряд, выделенный для этой цели, оказался заведомо слабым и успеха во время наступления не добился. Спешенный горно-кавалерийский полк, усиленный ротой танков из 25-го отдельного танкового батальона, был остановлен упорным сопротивлением отряда мятежников, оседлавшим Кастильское шоссе.
За категорическое несогласие с планом штаба корпуса комбриг Павлов первоначально был отстранен от командования маневренной группой, но затем по ряду причин вновь восстановлен в должности. Не имея возможности добиться отмены наступления, командир маневренной группы вытребовал себя право лично возглавить атаку центрального отряда.
После трехчасовых подготовительных мероприятий республиканские войска заняли исходные позиции и в 15.30, без артиллерийской подготовки, перешли в наступление..."
5. Виктор Федорчук / Раймон Поль, Vogelhügel , в семнадцати километрах южнее Мюнхена, Германия, 25 декабря 1936
Накануне прошел снег, но не растаял, как это часто случается в Баварии, а остался лежать, покрыв белым искристым полотном поля и холмы. Белыми стали и кроны деревьев, и густой кустарник, разросшийся вдоль дорожек, выложенных камнем или посыпанных битым кирпичом. Очень красиво и безумно трогательно, имея в виду, какой сегодня день.
"Рождество..."
И словно услышав его мысли, где-то неподалеку зазвонили церковные колокола, а еще через мгновение из спустившихся с гор туч посыпался снег. Хлопья были больше, пушистые, влажные...
"Рождество..."
- Выпьете с нами? - спросила Вильда.
- Это когда же я отказывался? - он отвернулся от окна и посмотрел на женщин.
Картинка была такая, что ни дать, ни взять рождественская открытка. Немецкая открытка, если вы понимаете, в чем тут разница. Две женщины, блондинка и рыжая, - и, разумеется, обе молодые и красивые - сидят, едва не обнявшись, на изящно выгнувшемся диванчике, близко придвинутом к разожженному камину. В камине на дубовых поленьях танцует - с тихим уютным потрескиванием - пламя, а женщины держат в руках плоские хрустальные бокалы с шампанским и улыбаются.
"Улыбаются... Улы..."
- Я сейчас! - он опрометью выскочил из гостиной и понесся в свою спальню, а в голове звучало только одно, "Не меняйте позу, милые!"
Дурдом. Но так и было. Взлетел по лестнице - повторяя, как заведенный эту вполне идиотскую фразу - ворвался в спальню, схватил "Лейку", брошенную на кровать еще после утренней прогулки, выскочил обратно в коридор, скатился по лестнице вниз...
- Замрите! - они обернулись к нему, а он выхватил из хаоса обрушившихся на него впечатлений две пары огромных глаз - голубые и зеленые - и нажал на спуск. - Есть!
- Что есть? - явно недоумевая, спросила Таня.
- Обложка к твоей новой пластинке. - Облегченно улыбнулся Виктор. - Рисовать, разумеется, будет художник, но композиция, настроение... Такое не придумаешь!
- Виктория говорила, что вы сумасшедший... - с каждой новой встречей Вильда становилась все более шикарной женщиной. Красивой она родилась - "Что да, то да" - но школа кузины Кисси способна сделать и из болонки львицу.
"Светскую львицу..."
А Вильда скорее волчица, чем мопс... Домашний волк, он все равно волк...
"Закрыли тему!" - приказал он себе, сообразив на какие глупости его вдруг "пробило".
"Тоже мне беллетрист!" - но с другой стороны, амплуа "нервического психопата" освобождало от излишней опеки военной разведки СССР. Им про Виктора было определенно сказано, что он "не в теме", но безобиден, аки агнец, поскольку кроме себя любимого, своих песен и "своей Виктории", ничем больше в жизни не интересуется, хотя и делает вид, что вполне адекватен.